ей ноги мыть, как делал Христос. Пусть бы кормилась за моим столом и спала под моей крышей. Но все это не причина для того, чтобы я позволил себе дотронуться до денег, которые она заработала. А теперь забудь ее. Сейчас есть только ты да я, Саксон, -- только ты да я, и пропади они все пропадом! Остальное не важно. Тебе никогда больше не придется меня бояться. Виски и я -- мы не ладим друг с другом; и я решил забыть о виски. Я был не я и с тобою обращался плохо. Но это все прошло и никогда больше не повторится. Я хочу начать все сначала. Теперь послушай: мне не следовало действовать так опрометчиво. А я действовал. Надо было раньше все обсудить с тобой. А я не обсудил. Моя проклятая вспыльчивость подвела меня, -- ты ведь знаешь мой характер. Но если человек способен сохранять хладнокровие на ринге, значит, он может сохранить его и в своей семейной жизни. У меня просто не было времени подумать. Есть вещи, которых я не выношу и никогда не выносил. И ты также не захочешь, чтобы я от этого страдал, как и я не хочу, чтобы ты мирилась с чем-нибудь, что тебе противно. Сидя у него на коленях, она выпрямилась и поглядела ему прямо в лицо, захваченная одной мыслью. -- Ты серьезно, Билл? -- Ну конечно. -- Тогда я скажу тебе, чего я больше не могу выносить. Для меня это хуже смерти. -- Что же? -- спросил он после некоторого молчания. -- И все зависит от тебя, -- сказала она. -- Ну, тогда выкладывай. -- Ты не знаешь, что ты берешь на себя, -- предупредила она. -- Может, тебе лучше отступить, пока не поздно? Он упрямо покачал головой. -- Того, чего ты не в силах выносить, тебе и не придется выносить. Валяй. -- Во-первых, -- начала она, -- довольно этой охоты на штрейкбрехеров. Он было открыл рот, но подавил невольный протест. -- А во-вторых, хватит с нас Окленда. -- Вот этого я не понимаю. -- Хватит с нас Окленда. Довольно. Для меня эта жизнь хуже смерти. Бросим все -- и прочь отсюда. Он медленно взвешивал ее предложение. -- Куда же? -- спросил он, наконец. -- Куда-нибудь. Куда угодно. Давай-ка закури и подумай. Он покачал головой, пристально глядя на нее. -- Ты это серьезно? -- спросил он после долгой паузы. -- Вполне. Мне так же хочется покончить с Оклендом, как тебе хотелось выбросить бифштекс, кофе и масло. Она видела, что, прежде чем ответить, он весь собрался, даже мышцы его напряглись. -- В таком случае -- ладно, раз тебе так хочется. Мы уедем из Окленда. Навсегда. Черт с ним, с этим Оклендом! Я здесь ничего хорошего не видел. Надеюсь, у меня хватит сил заработать на нас обоих где угодно. А теперь, когда это решено, расскажи мне, за что ты так его возненавидела? И она рассказала ему все, что передумала в последнее время, привела все факты, сделавшие для нее этот город ненавистным, не упустила ничего, даже своего недавнего визита к доктору Гентли и пьянства Билла. Он только сильнее прижал ее к себе и снова повторил свое обещание. Время шло. Жареный картофель остыл, и печка погасла. Наконец, она замолчала. Билл встал, не выпуская ее из своих объятий. Он покосился на жареный картофель. -- Холодный, как лед, -- сказал он, затем повернулся к ней: -- Оденься понаряднее. Давай выйдем. Поедем в город, где-нибудь поедим и отпразднуем мое возвращение. Полагаю, что нам нужно его отпраздновать, раз мы собираемся все бросить и сняться с якоря. Пешком нам идти не придется. Я займу десять центов у парикмахера, и у меня найдутся кое-какие побрякушки, которые можно заложить и кутнуть напоследок. "Побрякушками" оказались несколько золотых медалей, полученных им в былые дни на состязаниях любителей. Дядюшка Сэм, закладчик, не мало перевидал таких медалей, и, когда они выходили из ссудной кассы, у Билла позвякивала в кармане целая пригоршня серебра. Билл был весел, как мальчик, и она тоже. Он остановился на углу у табачного киоска, чтобы купить пачку табаку, но передумал и купил папирос. -- Кутить так кутить! -- засмеялся он. -- Сегодня все должно быть самое лучшее, -- даже курить я буду готовые папиросы. И никаких столовок и японских ресторанчиков. Сегодня мы идем к Барнуму. И они направились к ресторану на углу Седьмой улицы и Бродвея, где когда-то состоялся их свадебный ужин. -- Давай сделаем вид, будто мы не женаты, -- предложила Саксон. -- Ладно, -- согласился он, -- возьмем отдельный кабинет, и пусть лакей каждый раз стучит, перед тем как войти. Но Саксон была против отдельного кабинета. -- Это обойдется слишком дорого. Билли. За стук надо давать чаевые. Лучше пойдем в общий зал. -- Заказывай все, что тебе вздумается, -- щедро предложил он, когда они уселись. -- Вот бифштекс по-домашнему, полтора доллара порция. Хочешь? -- Только поджаристый, -- заявила она. -- И потом черный кофе. Но сначала устрицы, -- интересно сравнить их с теми, которые я собирала. Билл кивнул головой и поднял глаза от меню. -- Здесь есть и ракушки. Закажи себе порцию и посмотри, лучше ли они твоих с Каменной стены. -- Отлично! -- воскликнула Саксон, и глаза ее заблестели. -- Мир принадлежит нам! Мы путешественники и в этом городе проездом. -- Да, вот именно, -- рассеянно пробормотал Билл (он читал столбец театральных объявлений), затем поднял глаза: -- Дневное представление у Бэлла. Мы можем получить места по двадцать пять центов... Эх, не повезло! Ошибся я! Его голос прозвучал вдруг так горестно и гневно, что она с тревогой посмотрела на него. -- Если бы я вовремя сообразил, -- пожаловался он, -- мы могли бы поесть в "Форуме". Это шикарный притон, где днюют и ночуют разные типы вроде Роя Бланшара и просаживают там денежки, которые мы добываем для них своим горбом. Они купили билеты в театр Бэлла, но было еще рано, и, чтобы скоротать время, они прошлись по Бродвею и заглянули в кинематограф. Первой шла картина из жизни ковбоев, за ней французская комическая, а под конец -- сельская драма, действие которой происходило где-то в Центральных штатах. Начиналась она сценой во дворе фермы. Перед зрителями был ярко освещенный солнцем угол сарая и изгородь, на земле лежала кружевная тень от высоких развесистых деревьев. Двор был полон кур, уток, индеек, они бродили, переваливаясь, и разгребали ногами землю; огромная свинья в сопровождении целого выводка -- семь толстеньких поросят -- торжественно выступала среди кур, бесцеремонно расталкивая их. Куры, в свою очередь, вымещали обиду на поросятах и клевали их, как только те отставали от матери. Из-за ограды сонно поглядывала лошадь и то и дело равномерно и лениво взмахивала хвостом, который вспыхивал на солнце шелковистым блеском. -- Чувствуешь, какой жаркий день и как лошади надоедают мухи? -- шепнула Саксон. -- Конечно, чувствую. А хвост у нее какой! Самый настоящий. Уверен, что она им бьет по вожжам, когда что-нибудь не по ней; я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что ее зовут "Железный Хвост". Пробежала собака. Свинья испугалась, коротким смешным галопом стала удирать вместе со своим потомством, и все они, преследуемые собакой, скрылись. Из дома вышла молодая девушка, за спиной ее висела широкая шляпа, передник был полон зерна, которое она принялась бросать сбежавшейся к ней птице. Откуда-то сверху слетели голуби и смешались с курами. Собака вернулась и бродила незамеченная среди всех этих представителей пернатого царства, она виляла хвостом и улыбалась девушке. А позади, высунувшись из-за ограды, лошадь сонно махала хвостом и кивала головой. Во двор вошел молодой человек, и воспитанная на кинематографе публика сразу поняла, в чем тут дело. Но Саксон не интересовала любовная сцена, страстные мольбы юноши и робкое сопротивление девушки, -- ее взгляд то и дело возвращался к цыплятам, к кружевной тени деревьев, к нагретой солнцем стене сарая и к сонной лошади, неустанно махавшей хвостом. Саксон теснее прижалась к Биллу и, продев руку под его локоть, сжала его пальцы. -- О Билли, -- вздохнула она. -- Я, кажется, чувствовала бы себя на седьмом небе. -- И когда фильм кончился, она сказала: -- У нас много времени до начала представления! Останемся и посмотрим еще раз эту картину. Они опять просмотрели всю программу, и когда на экране появилась ферма, Саксон глядела на нее с возрастающим волнением. Теперь она заметила новые подробности. Она увидела раскинувшиеся за фермой поля, волнистую линию холмов на горизонте и небо в светлых барашках. Она уже выделяла несколько кур из общей массы, особенно одну -- озабоченную старую наседку, которая больше всех негодовала на свинью, расталкивавшую кур своим рылом. Эта наседка яростно клевала поросят и набрасывалась на зерно, которое дождем сыпалось сверху. Саксон смотрела на холмы за полями, на небо: все здесь дышало простором, привольем и довольством. Слезы выступили у нее на глазах, и она беззвучно заплакала от переполнявшей ее радости. -- Я знаю, как отучить такую лошадь, если она вздумает хлестнуть меня своим хвостом, -- прошептал Билл. -- А я знаю, куда мы направимся, когда уедем из Окленда, -- объявила она. -- Куда же? -- Да вот туда... Он посмотрел на нее и последовал за ее взглядом, устремленным на экран. -- О!.. -- сказал он и задумчиво прибавил: -- А почему бы и нет? -- Билли, ты согласен? Ее губы дрожали от волнения, голос не повиновался ей, она шептала что-то невнятное. -- Ну конечно, -- сказал он: в этот день он был щедр, как король. -- Ты получишь все, что захочешь. Я буду из кожи лезть... Меня самого всегда тянуло в деревню. Знаешь, я видел, как таких вот лошадей отдавали за полцены... а отучить их от дурных повадок я сумею. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Было еще рано, когда Билл и Саксон возвращались домой и вышли из трамвая на углу Седьмой и Пайн-стрит. Они вместе сделали покупки и расстались. Саксон пошла домой готовить ужин, а Билл отправился навестить своих ребят-возчиков, бастовавших весь месяц, пока он сидел в тюрьме. -- Будь осторожен. Билли, -- крикнула она ему вслед. -- Не бойся, -- отвечал он, обернувшись к ней через плечо. Ее сердце забилось от его улыбки. Это была прежняя улыбка Билла, чистая, полная любви. Эту любовь ей хотелось бы видеть на его лице всегда, и за нее Саксон, умудренная личным опытом и опытом Мерседес, готова была бороться всеми доступными женщине средствами. Радостная мысль об этом промелькнула у нее в голове, и она с горделивой усмешкой вспомнила обо всех нарядных вещицах, лежавших дома в ящиках комода. Спустя три четверти часа ужин был готов, и Саксон только ждала, когда раздадутся шаги Билла на лестнице, чтобы положить приготовленные бараньи котлеты на горячую сковороду. Калитка скрипнула, захлопнулась, но вместо шагов Билла она услыхала странное, беспорядочное шарканье многих ног. Она кинулась к двери. Перед ней стоял Билл, но совершенно не похожий на того Билла, с которым она только что рассталась на улице. Он был без шляпы, ее держал в руках какой-то мальчик. Лицо Билла было только что вымыто, вернее -- залито водой, плечи и рубашка совсем мокрые, влажные светлые волосы потемнели от сочившейся крови и прилипли ко лбу, руки неподвижно висели вдоль тела. Но лицо было спокойно, и он даже усмехался. -- Ничего, все в порядке, -- успокоил он Саксон. -- На этот раз мне не повезло. Маленько пощипали, ну да мы еще покажем себя. -- Он осторожно переступил через порог. -- Входите, ребята. Все мы болваны. За ним вошли в комнату мальчик с шляпой, Бэд Стродзерс, еще один возчик, которого она знала, и двое незнакомцев. Это были рослые, кряжистые парни. Они виновато поглядывали на Саксон, словно боялись ее. -- Все в порядке, Саксон, -- снова начал Билл, но Бэд прервал его: -- Первым делом надо уложить его в постель и разрезать на нем одежду. У него обе руки сломаны, а вот и молодцы, которые обработали его. Он указал на незнакомых парней, те смущенно переминались с ноги на ногу с весьма виноватым видом. Билл сел на кровать, Саксон держала лампу, а Бэд и незнакомцы разрезали и сняли с него куртку, рубашку и нижнюю рубаху. -- Не захотел пойти на приемный пункт, -- обратился Бэд к Саксон. -- Ни за что на свете, -- отозвался Билл. -- Я послал за доктором Гентли. Он будет здесь сию минуту. Вот эти две руки -- мое единственное достояние. Они мне честно служили, и я должен отплатить им той же монетой. Не позволю я студентам учиться на них. -- Но как же это случилось? -- спросила Саксон, переводя взгляд с Билла на незнакомцев; ее сбивали с толку дружелюбные чувства, которые все они явно питали друг к другу. -- Они ни в чем не виноваты, -- торопливо вмешался Билл. -- Тут произошла ошибка. Это возчики из Фриско, они пришли оттуда, чтобы помочь нам, -- их много сейчас в Окленде. При этих словах возчики слегка приободрились и кивнули. -- Правильно, миссис... -- хрипло пробасил один из них. -- Ошибка вышла... Ну, словом, черт попутал! -- А главное -- выпили... -- усмехнулся Билл. Саксон не только не волновалась -- она словно ждала этого. Это должно было случиться. Ничего другого от Окленда и ждать нельзя -- еще одна неприятность ко всем тем, которые он уже причинил ей и ее близким; кроме того, увечья Билла не были особенно опасными. Переломы рук и рана на голове заживут. Она принесла стулья и всех усадила. -- Теперь расскажите, как это произошло, -- спокойно повторила она. -- Я не возьму в толк, зачем эти парни переломали моему мужу руки, а потом привели его домой и сидят тут, словно они его лучшие друзья. -- Вы совершенно правы, -- заверил Бэд Стродзерс. -- Видите ли, случилось это... -- Заткнись, Бэд, -- прервал его Билл. -- Ты же ничего не видел. Саксон с удивлением смотрела на возчиков из Сан-Франциско. -- Дело в том, что мы приехали сюда на подмогу, -- заговорил один из них, -- мы знали, что оклендским ребятам приходится туго. И некоторым штрейкбрехерам уже показали, что на свете есть и другие занятия, кроме перевозки грузов. Ну вот мы с Джексоном и бродили да караулили, не попадется ли нам какая птичка, а тут видим, ваш муж торопится -- удирает. Когда он... -- Постой, -- перебил его Джексон. -- Говори все по порядку. Мы всех своих ребят знаем в лицо, а вашего мужа никогда раньше не видали, он ведь... -- Как говорится, временно был изъят, -- продолжал свой рассказ первый возчик. -- И вот когда мы увидели его, то и приняли за штрейкбрехера, который улепетывает от нас кратчайшим путем через проулок... -- Проулок за лавкой Кэмбела, -- добавил Билл. -- Да, за Кэмбелом, -- продолжал первый возчик. -- Мы были уверены, что это один из мерзавцев, нанятых агентством Мюррея и Рэди, и что он намерен прошмыгнуть задворками в конюшни. -- Мы с Биллом как-то поймали там одного, -- вставил Бэд. -- И, конечно, мы не стали терять времени, -- продолжал Джексон, обращаясь прямо к Саксон. -- Нам не раз приходилось вправлять мозги штрейкбрехерам, и они у нас становились шелковые. Вашего мужа мы накрыли как раз в этом проулке. -- А я искал Бэда, -- пояснил Билл. -- Ребята сказали, что я найду его на том конце проулка. Тут ко мне подошел Джексон и попросил огонька. -- И я сразу принялся за работу, -- заключил первый. -- Какую работу? -- спросила Саксон. -- Вот какую. -- И он указал на голову Билла. -- Я оглушил его. Он упал, как бык на бойне, потом поднялся на колени и что-то начал бормотать: что вы там стоите, -- проваливайте, я вас не держу. Тогда мы и сделали вот это... Парень замолчал, полагая, что все ясно. -- Перебили ему обе руки ломом, -- пояснил Бэд. -- Когда кости затрещали, я очухался, -- подтвердил Билл. -- А они оба стоят надо мной да зубы скалят: "Придется тебе отдохнуть маленько", -- говорит Джексон. А Энсон говорит: "Посмотрел бы я, как ты этими руками да вожжи держать будешь". Тут Джексон снова начал: "Дадим-ка ему еще разок на счастье!" -- и как даст мне в зубы. -- Нет, -- поправил его Энсон, -- это я дал тебе разочек. -- Все равно, я опять повалился без памяти, -- вздохнул Билл. -- А когда пришел в себя, то оказалось, что и Бэд, и Энсон, и Джексон -- все втроем обливают меня водой у колонки. А затем мы все удрали от репортера и вместе пошли домой. Бэд Стродзерс поднял кулак и показал свежие ссадины. -- Репортер здорово наседал, так ему хотелось узнать, в чем дело! -- Он обратился к Биллу: -- Потому-то я и свернул с Девятой и нагнал вас только на Шестой. Спустя несколько минут явился доктор Гентли и выпроводил всех мужчин из комнаты. Они дождались, пока Билла перевязали, так как хотели убедиться, что он чувствует себя хорошо, а затем ушли. Доктор Гентли, моя в кухне руки, давал Саксон последние указания. Вытирая их, он потянул носом и поглядел на плиту, где кипел котелок. -- Ракушки, -- сказал он. -- Где вы их купили? -- Я их не купила, -- отвечала Саксон. -- Я сама их набрала. -- На болоте? -- спросил он с внезапным интересом. -- Да. -- Выбросьте! Выбросьте их подальше! В них смерть и гибель! У меня было три случая тифа, а виною -- эти самые ракушки и болото. Когда он ушел, Саксон выполнила его приказ: "Еще одно обвинение против Окленда, -- подумала она. -- Окленд -- западня, он отравляет тех, кого не удается уморить голодом". -- Тут, пожалуй, запьешь, -- простонал Билл, когда Саксон вернулась к нему. -- Ну можно ли было вообразить такое несчастье? Сколько я ни дрался на ринге, ни одной кости не сломал, а тут раз-раз -- и обе руки к черту! -- О, могло быть и хуже, -- сказала Саксон, улыбаясь. -- Хотел бы я знать -- что? -- Они могли сломать тебе шею. -- Может, оно и лучше было бы. Нет, Саксон, ты мне скажи, что могло бы быть хуже? -- Пожалуйста, -- уверенно отозвалась она. -- Ну? -- А разве не хуже было бы, если бы ты все-таки решил остаться в Окленде, где такая история всегда может повториться? -- Воображаю, какой из меня теперь получится фермер и как я буду пахать землю вот такими поленьями вместо рук, -- упорствовал Билл. -- Доктор Гентли уверяет, что в месте перелома они будут еще крепче, чем раньше. Ты сам знаешь, так всегда бывает с простыми переломами. А теперь, закрой-ка глаза и постарайся уснуть. Ты измучен, тебе пора успокоиться и перестать думать. Он послушно закрыл глаза. Она подложила прохладную руку ему под затылок и сидела не шевелясь. -- Как хорошо, -- пробормотал он. -- Ты такая прохладная, Саксон. И твоя рука, и ты, вся ты. Побыть с тобою -- это все равно что после танцев в душной комнате выйти на свежий ночной воздух. Пролежав несколько минут спокойно, он вдруг тихонько засмеялся. -- Что такое? -- спросила она. -- Ничего. Я только представил себе, как эти болваны расправлялись со мной -- со мной, который на своем веку обработал столько штрейкбрехеров, что и не запомнишь! На следующее утро, когда Билл проснулся, от вчерашних мрачных мыслей не осталось и следа. Саксон из кухни услышала, что он старательно выделывал голосом какие-то странные фиоритуры. -- Я выучил новую песню, ты ее еще не знаешь, -- пояснил он, когда она вошла к нему с чашкой кофе. -- Я запомнил только припев. Старик наставляет парня-батрака, который хочет жениться на его дочери. Мэми, подружка Билла Мэрфи, с которой он гулял до женитьбы, постоянно напевала ее. Это очень грустная песенка. Мэми всегда ревела от нее. Вот, слушай припев, -- и помни, что это поет старик. Отчаянно фальшивя, Билл с величайшей торжественностью затянул: Будь добр к моей дочурке, Не обижай ее! Когда умру, и дом и ферму -- Я вам оставлю все, Коня и плуг, овцу, корову И всех моих кур во дворе... -- Меня эти куры пронзили, -- объяснил он. -- Я и песню-то вспомнил из-за вчерашних кур в кинематографе. Когда-нибудь и у нас с тобой будут куры во дворе! Верно, старушка? -- И дочка, -- дополнила картину Саксон. -- А я, как тот старикан, скажу эти самые слова батраку, который к ней посватается, -- продолжал фантазировать Билл. -- Ведь дочь вырастить недолго, если не спешишь. Саксон извлекла из футляра давно забытое укулеле и настроила его. -- У меня тоже есть для тебя новая песенка, Билл. Ее всегда напевает Том. Ему до смерти хочется взять казенную землю и хозяйничать на ней, да Сара об этом и слышать не хочет. Вот эта песенка: И будет у нас ферма, Скотина, сад, гумно, Пахать я буду землю, А ты возить зерно. -- Только полагаю, что пахать землю буду я, -- заметил Билл. -- Спой мне, Саксон, "Жатву". Это тоже фермерская песня. Исполнив его просьбу, она заявила, что кофе наверняка остынет, и заставила Билла приняться за еду. Он был совершенно беспомощен, ей пришлось кормить его, как ребенка, и они болтали. -- Я хочу сказать тебе одну вещь, -- обратился к ней Билл между двумя глотками кофе. -- Дай нам только устроиться в деревне, и ты получишь лошадь, о которой мечтала всю жизнь. Она будет твоей полной собственностью, можешь кататься на ней верхом, запрягать ее или продать -- словом, делать с ней все, что захочешь. Подумав немного, он начал снова: -- Мне в деревне здорово пригодится мое знание лошадей; это большой козырь. Я всегда найду себе работу при лошадях, хотя бы и не по союзным ставкам. А другим полевым работам я живо научусь. Скажи, ты помнишь день, когда ты первый раз сказала мне, что всю жизнь мечтаешь иметь верховую лошадь? Да, Саксон помнила, и ей стоило больших усилий сдержать навертывающиеся слезы. Радость охватила ее, и ей пришло на память многое -- все светлые надежды на счастливую жизнь с Биллом, окрылявшие ее, до того как наступили тяжелые времена. Теперь эти надежды воскресли. Если счастье обмануло, что ж -- она и Билл сами отправятся на поиски нового счастья, претворят мечту в действительность, и этот фильм станет для них самой жизнью. Под влиянием внезапного -- впрочем, скорее притворного -- страха она прокралась в комнату, где умер Берт, чтобы внимательно разглядеть себя в зеркале. Нет, она почти не изменилась. Она все еще вооружена для битвы за любовь. Красавицей ее не назовешь, и она знала это, -- но разве Мерседес не говорила ей, что знаменитые женщины, покорявшие мужчин, отнюдь не были красавицами? И все-таки, глядя на себя в зеркало, Саксон не могла не признать, что она очаровательна. Вот ее большие глаза такого чудесного серого цвета, они всегда оживлены и блестят, на их поверхности и в глубине то и дело всплывают невысказанные мысли, мелькают и тонут, уступая место все новым и новым. Вот ее брови, они безупречны, с этим нельзя не согласиться: чудесного рисунка, чуть темнее светлорусых волос; и они удивительно гармонируют с формой ее носа, слегка неправильного, женственного, но отнюдь не выражающего слабость характера, наоборот -- задорного и, пожалуй, даже дерзкого. Она заметила также, что лицо ее слегка осунулось, губы не так алы, как прежде, живой румянец на щеках не так ярок. Но все это вернется. Рот у нее не похож на рот красавиц в иллюстрированных журналах, не рот-бутончик, -- она уделила ему особое внимание, -- но это хороший рот, на него приятно смотреть, он создан для того, чтобы смеяться и заражать своим смехом других. Она тут же заулыбалась, и в углах рта появились ямочки. Она знала, что, когда улыбается, люди невольно отвечают ей улыбкой. Саксон засмеялась: сначала одними глазами, -- она сама придумала этот фокус, -- потом откинула голову и засмеялась и глазами и ртом, обнажая ряд ровных и крепких белых зубов. Она вспомнила, как Билл расхваливал их в тот вечер в "Германии", после того как он отшил Чарли Лонга. "Они и не крупные, но в то же время и не мелкие, как у детишек, -- сказал тогда Билл. -- Они очень хороши и вам идут". А затем прибавил: "Они так хороши, что хочется съесть их". Ей пришли на память все комплименты, какие она когда-либо слыхала от Билла. Его ласковые слова и похвалы, его восхищение были ей дороже всех сокровищ мира. Он говорил, что кожа у нее прохладная, нежная, как бархат, и гладкая, как шелк. Она завернула рукав до плеча и потерлась щекой о белую кожу руки, придирчиво проверяя ее нежность. Он называл ее "упоительной", говорил, что раньше не понимал значения этого слова, когда другие парни так выражались про девушек, пока не узнал ее. Затем он говорил, что у нее свежий голос и что его звук действует на него так же, как ее рука, лежащая у него на лбу. Этот голос глубоко проникает в него, прохладный и трепетный, как легкий ветерок. И он сравнивал его с первым вечерним дыханием моря после знойного дня. А когда она говорит тихо, ее голос бархатист и нежен, точно виолончель в оркестре. Он называл ее своим "Жизненным Эликсиром", чистокровной лошадкой, живой и смелой, тонко чувствующей, нежной и чуткой. Ему нравилось, как она носит одежду. По его мнению, любое платье на ней -- прямо мечта, -- оно кажется неотъемлемой ее частью, как прохлада ее голоса и кожи и аромат ее волос. А фигура! Она встала на стул и наклонила зеркало, чтобы видеть себя от бедер до кончика туфель. Она разгладила на талии юбку и слегка приподняла ее: щиколотки все так же стройны, икры не утратили своей женственной и зрелой полноты. Она окинула критическим взглядом свои бедра, талию, грудь, проверила изгиб шеи и постановку головы и удовлетворенно вздохнула. Билл, должно быть, прав, когда уверяет, что она сложена, как француженка, и что в отношении линий и форм она может дать сто очков вперед Анетте Келлерман. Сколько же хорошего он наговорил когда-то, -- думала она, вспоминая все это. Ее губы! В то воскресенье, когда он просил Саксон быть его женой, он сказал: "Я люблю смотреть на ваши губы, когда вы говорите. Это очень смешно, но каждое их движение похоже на легкий поцелуй". И позже, в тот же день: "Ты ведь мне понравилась с первой же минуты, как я тебя увидел". Он хвалил ее хозяйственность; говорил, что, живя с ней, питается лучше, пользуется большим комфортом, угощает товарищей и еще откладывает. Она вспомнила и тот день, когда он сжал ее в объятиях и заявил, что она самая восхитительная женщина из всех, когда-либо живших на этом свете. Саксон снова оглядела себя в зеркале с головы до ног, как бы охватывая все в целом. Вот она какая -- крепкая, ладная! Да, она прелестна. И она победит. Если Билл великолепен своей мужественностью, то и она ему под стать своей женственностью. Она знала, что они отличная пара и она вполне заслужила многое, все лучшее, что он может дать ей. Но любование собой не ослепило ее; честно оценивая себя, она так же честно оценивала и его. Когда он был самим собой, не терзался заботами, не мучился безвыходностью положения, не был одурманен алкоголем -- он, ее муж и возлюбленный, тоже заслуживал всего, что она ему давала и могла дать. Саксон окинула себя прощальным взглядом. Нет! Она еще полна жизни, как еще жива любовь Билла и ее любовь. Нужна только благоприятная почва, и их любовь расцветет пышным цветом. Они покинут Окленд и пойдут искать эту благоприятную почву. -- О Билли! -- крикнула она ему через перегородку, все еще стоя на стуле и то поднимая, то опуская зеркало, чтобы видеть свое отражение от щиколоток до зардевшегося теплым румянцем задорного и оживленного лица. -- Что случилось? -- спросил он в ответ. -- Я влюблена в себя, -- крикнула она. -- Это еще что за игра? -- послышался его недоумевающий голос. -- Что это тебе вздумалось в себя влюбляться? -- Потому, что ты меня любишь, -- ответила она. -- Я люблю себя всю, Билли, каждую жилку, потому что... потому что... ну, потому что и ты все это любишь. ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Дни летели для Саксон незаметно: она ухаживала за Биллом, работала по дому, строила бесконечные планы на будущее и распродавала свои запасы вышитых вещиц. Нелегко было Саксон добиться от Билла согласия на эту продажу, но в конце концов она уломала его. -- Я расстанусь только с теми вещами, которые не носила, -- настаивала она. -- Мне нетрудно будет вышить новые, когда мы прочно где-нибудь устроимся. Все, что ей не удалось продать, а также часть столового и постельного белья и лишнюю одежду, свою и Билла, она оставила на хранение у Тома. -- Ладно, -- сказал Билл. -- Сегодня на твоей улице праздник. Все будет, как тебе хочется. Ты -- Робинзон Крузо, а я -- твой Пятница. Ты уже решила, куда мы двинемся? Саксон покачала головой. -- А каким способом мы будем путешествовать? Она подняла одну ногу, потом другую, -- на ногах были грубые дорожные башмаки, которые она надела лишь в это утро, чтобы они немного разносились. -- На своих на двоих, да? -- Так наши предки пришли на Запад, -- ответила она с гордостью. -- Значит, мы пойдем пешедралом, как настоящие бродяги? Я еще не слыхал о женщинах-бродягах! -- Такая женщина перед тобой. И потом. Билли, идти пешедралом вовсе не позор. Моя мать прошла пешком большую часть пути через прерии. В те времена матери почти всех американцев отправлялись в дальние странствия. Мне нет никакого дела до того, что скажут люди. По-моему, наше племя странствует испокон веков, и так же пойдем странствовать мы, отыскивая клочок земли, который бы нам приглянулся для постоянного житья. Через несколько дней, когда рану на голове Билла затянуло и кости рук начали срастаться, он уже мог вставать и двигаться по дому. Но обе руки еще лежали в лубках, и он был по-прежнему беспомощен. Доктор Гентли не только согласился, но сам предложил, чтобы они оплатили его услуги позже, когда для них настанут лучшие времена. Относительно казенной земли, которая так интересовала Саксон, он ничего не знал. Но, по его мнению, времена раздачи казенных земель прошли. Том, напротив, утверждал, что казенной земли сколько хочешь. Он рассказывал о Медовом озере, об округе Шаста и Гумбольдта. -- Но в это время года вам нечего туда и соваться, ведь зима на носу, -- старался он отговорить Саксон. -- Вам надо двинуться на юг, в теплые края, -- скажем, вдоль побережья. Там не бывает снега. Вот что я вам скажу: идите на Сан-Хосе и Салинас и выбирайтесь на побережье у Монтери. К югу от Монтери вы найдете участки казенной земли вперемежку с лесными заповедниками и мексиканскими ранчо. Местность там очень дикая, даже дорог настоящих нет. Все жители занимаются только скотоводством. Но вы увидите прекрасные каньоны, поросшие секвойями, и плодородные земли, они тянутся до самого океана. Я прошлый год как-то толковал с одним парнем, который побывал в этих местах и все там излазил. С какой бы охотой я ушел из города, как и вы, да Сара слышать об этом не хочет. А там и золото сейчас найдено. Туда уже понаехало немало золотоискателей, и открылись два-три прииска, будто бы очень богатые. Но это гораздо дальше и в сторону от побережья. Вы могли бы наведаться туда. Саксон покачала головой: -- Мы ищем не золото, а место, где разводить кур и выращивать овощи. Наши предки имели когда-то полную возможность искать золото, а что осталось от всего их богатства? -- Ты права, -- согласился Том. -- Они вечно гонялись за журавлями в небе и упускали тысячи синиц у себя под носом. Взять хотя бы твоего отца. Он рассказывал, что продал три участка на Маркет-стрит в Сан-Франциско по пятидесяти долларов. Теперь им цена пятьсот тысяч. А дядя Билл? У него было этих ранчо без счета. Удовлетворился он этим? Нет. Он непременно хотел стать скотоводческим магнатом, настоящим Миллером и Люксом. А умер ночным сторожем в Лос-Анжелосе, получая сорок долларов в месяц. Не забывай о духе времени -- он сейчас совсем другой. Сейчас везде царят большие дела, а мы с тобой мелкие сошки. По рассказам наших родичей, они жили в Западном заповеднике, это примерно те места, где теперь штат Огайо. В те годы каждый мог получить участок, нужно было только запрячь волов и идти за повозками тысячи миль на запад, вплоть до Тихого океана. Эти тысячи миль и земельных участков только и ждали тех, кто их обработает. Сто шестьдесят акров -- это нее пустяк! В те ранние годы в Орегоне не было участков меньше, чем по шестьсот сорок акров. -- Таков был тогда дух времени: перед тобою нетронутые земли, бери, сколько хочешь. Но когда мы дошли до Тихого океана -- времена изменились: тут пошли большие дела. А крупные дела требуют крупных дельцов; и на каждого крупного дельца приходятся тысячи маленьких людей, которым остается одно -- работать на богачей. Маленькие люди -- это те, кто проигрывает, понимаешь? А если это им не нравится -- пожалуйста, пусть бросают, но легче им не станет. Они уже не могут запрячь волов и ехать дальше: ехать-то больше некуда! Китай далеко, а между Китаем и нами порядочное пространство соленой воды, ее ведь не вспашешь. -- Это все очень понятно, -- заметила Саксон. -- Да, -- продолжал брат, -- но мы поняли, когда все кончилось и было уже поздно. -- Крупные дельцы -- это те, что поумнее, -- заметила Саксон. -- Нет, им просто повезло, -- возразил Том. -- Кое-кто победил, но большинство было побеждено, хотя побежденные ни в чем не уступали победителям. Ну, вроде драки мальчишек, которые сцепились на улице из-за брошенной им мелочи. И нельзя сказать, чтобы все они были так уж недальновидны. Но возьмем хотя бы твоего отца: он родился в Новой Англии, крепкая семья, у его предков был деловой нюх, они умели приумножать свое состояние. А представь, что у твоего отца оказалась бы больная печень или почки или что он подцепил бы ревматизм и не имел бы сил рыскать по свету в поисках счастья и сражаться, покорять женские сердца и обследовать на Западе каждый уголок? Тогда он поселился бы в Сан-Франциско, застроил бы свои три участка на Маркет-стрит, стал бы прикупать новые владения, сделался бы акционером пароходных компаний, спекулировал бы недвижимостью и прокладывал железнодорожные пути и туннели. Ну чем, скажи, не крупный делец! Это был энергичнейший человек, он мгновенно принимал самые рискованные решения, был холоден, как лед, и неукротим, как индеец из племени команчей. И он, конечно, пробил бы себе дорогу среди всех этих беззастенчивых дельцов и бандитов тех времен так же, как находил путь к сердцам прекрасных леди, когда проносился мимо них галопом на своем здоровенном коне, -- сабля гремит, шпоры звенят, длинные волосы развеваются по ветру, а сам он строен, как индеец, и изящен, как голубоглазый принц из волшебной сказки или как мексиканский кабальеро. Удалось же ему в дни Гражданской войны с небольшим отрядом совершить рейд в тыл мятежников и вернуться обратно, непрерывно отстреливаясь и крича, как дикарь, и требуя от своих людей новых подвигов. Кэди рассказывал мне об этом; он воевал вместе с твоим отцом. Если бы только твой отец поселился в Сан-Франциско, он стал бы наверняка одним из первых богачей Запада. И ты была бы тогда богатой молодой особой, разъезжала бы по Европе, построила себе целый дворец на Ноб-Хилле, где живут все эти Флуды и Крокеры, и владела бы большей частью акций Фэйрмаунт-отеля и еще нескольких таких же концернов. А почему этого нет? Разве твой отец был недостаточно умен? Ничего подобного: его ум действовал, как стальной капкан. Но ему не давал покоя дух времени, все в нем бродило, кипело, он не мог усидеть на месте. Просто тебе повезло меньше, чем всем этим молодым женщинам из семейств Флудов или Крокеров. Твой отец не догадался подцепить ревматизм -- вот и все! Саксон вздохнула, затем улыбнулась. -- Все равно я их всех за пояс заткнула! -- сказала она. -- Девушки из этих семейств не могут выйти замуж за боксера, а я вышла. Том поглядел на нее сначала растерянно, затем с все возрастающим восхищением. -- Ну, одно я могу сказать, -- заявил он торжественно, -- Биллу повезло -- он даже не подозревает, как здорово ему повезло! Наконец-то доктор Гентли разрешил снять лубки с рук Билла. Саксон потребовала, чтобы он отдыхал еще две недели, тогда уж никакого риска не будет. К тому времени опять подойдет срок уплаты за квартиру, и они будут должны уже за два месяца, но домовладелец соглашался подождать, пока Билл встанет на ноги. В назначенный Саксон день Сэлингер прислал за мебелью, и агент вернул Биллу семьдесят долларов. -- Все остальное мы засчитали за прокат, -- пояснил агент. -- Теперь уж ваша мебель пойдет как подержанная. Для Сэлингера это чистейший убыток, и он не обязан был брать все обратно, сами понимаете. Запомните же: он благородно поступил с вами, и если будете снова устраиваться, не забывайте его. Благодаря этой сумме и деньгам, вырученным за продажу рукоделий Саксон, они уплатили все мелкие долги, и у них осталось еще несколько долларов. -- Для меня долги -- хуже яда, -- сказал Билл, обращаясь к Саксон. -- А теперь мы не должны ни одной душе, кроме домовладельца и доктора Гентли. -- И ни того, ни другого не следует заставлять ждать слишком долго. Это им не по карману, -- сказала она. -- Они и не будут ждать, -- спокойно отвечал Билл. Она одобрительно улыбнулась: как и Билл, она ненавидела долги; так же ненавидели их первые пионеры Запада, воспитанные в духе строгой пуританской морали. Воспользовавшись отсутствием Билла, Саксон разобрала вещи в комоде, пересекшем в свое время Атлантический океан на борту парусного судна и прерии -- в повозке, запряженной волами. Она поцеловала дырку, пробитую пулей в сражении при Литтл Мэдоу, поцеловала саблю отца -- и перед ней, как всегда, встал его образ: он сидел на чалом боевом коне. Она благоговейно перечла стихи своей матери в альбоме и -- на прощание -- обвила свою талию атласным алым испанским корсажем, затем снова раскрыла альбом, чтобы в последний раз полюбоваться на гравюру, где были изображены викинги, которые с мечами в руках выскакивают на песчаный берег Англии. И опять Билл представился ей викингом, и она задумалась над удивительными странствиями ее родного племени. Ее народ всегда жаждал земли, и Саксон была счастлива, чувствуя, что она -- истинная дочь своего народа! Разве, несмотря на жизнь в большом городе, она не ощутила в себе ту же тягу к земле? И разве она, побуждаемая этой тягой, не собирается пуститься в далекий путь, как это делали в старину ее предки, как это сделали ее отец и мать? Она вспомнила рассказ матери о том, какой волшебной показалась им обетованная земля, когда их разбитые повозки и измученные волы спустились по раннему снегу Сиерры в широкие долины цветущей, солнечной Калифорнии. Саксон часто представлялось, что она -- девятилетняя девочка и смотрит с покрытых снегом вершин вниз, в долину, как смотрела некогда ее мать. Она вспомнила и прочла вслух стансы матери: Словно нежная арфа Эола, Муза поет все нежней... Калифорнийские долы Эхом откликнулись ей. Саксон блаженно вздохнула и отерла глаза. Быть может, тяжелые времена миновали? Быть может, это был ее переход через прерии и они с Биллом благополучно его совершили, а сейчас взбираются на вершины Сиерры, чтобы потом спуститься на цветущую равнину?.. Утром, в день отъезда, повозка Сэлингера подъехала к дому, чтобы забрать мебель. Домовладелец, стоявший у калитки, взял у них ключи, пожал им руки и пожелал удачи. -- Вы правильно делаете, -- заявил он одобрительно. -- Ведь и я сорок лет назад пришел в Окленд пешком, со скаткой за плечами. Покупайте дешевую землю, как покупал я. На старости лет она спасет вас от богадельни. Теперь новые города вырастают как грибы, -- начинайте и вы с малого. Ваши руки всегда вас прокормят и дадут крышу над головой, а земля принесет вам достаток. Мой адрес вы знаете. Когда скопите много денег, пришлите мне ваш должок. Ну, желаю удачи! И не обращайте внимания на то, что скажут люди. Кто ищет -- тот находит! Когда Билл и Саксон тронулись в путь, соседи с любопытством смотрели на них из-за полуоткрытых ставен, а ребята изумленно таращили глаза. Билл нес за плечами одеяла и подушки в чехле из просмоленного брезента. Кроме одеял, там лежало белье и другие необходимые в дороге вещи. Снаружи к ремням были привязаны сковородка и котелок. Билл держал в руке кофейник. Саксон несла небольшую складную корзинку, обтянутую черной клеенкой; за спиной у нее висел маленький футляр с укулеле. -- Мы, наверно, похожи на огородные пугала, -- ворчал Билл, ежась от каждого брошенного на него взгляда. -- Представь себе, что мы отправляемся на экскурсию, -- успокаивала его Саксон. -- Но ведь мы идем не на экскурсию... -- Никто же этого не знает, -- возразила она. -- Это знаешь только ты. А если ты думаешь, будто они это думают, так они на самом деле вовсе этого не думают. По всей вероятности, они говорят себе: люди отправляются на экскурсию. А самое лучшее -- что ведь оно так и есть! Так и есть! Правда! Тут и Билл воспрянул духом, но на всякий случай пробормотал, что он голову оторвет первому негодяю, который захочет над ним посмеяться. Он украдкой взглянул на Саксон. Ее щеки горели, глаза сияли. -- Знаешь, Саксон, -- вдруг начал он, -- я видел как-то раз оперу, там ребята странствовали с гитарой за плечами, как ты со своей музыкой. Ты мне их напомнила. Они все время пели песни. -- Поэтому я и взяла с собой укулеле, -- ответила Саксон. -- Мы будем петь на проселочных дорогах и у костров на привалах. Мы с тобой отправляемся на экскурсию -- вот и все. У нас каникулы, и мы решили посмотреть окрестности. Увидишь, как будет весело! Мы даже не знаем, где нам придется сегодня ночевать, -- да и вообще ничего не знаем. Подумай, как забавно! -- Верно, верно, это своего рода спортивное задание, -- согласился Билл. -- А все-таки давай свернем, чтобы не идти этой улицей. На том углу стоят несколько знакомых ребят, и мне совсем не хочется с ними драться.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ Трамвай доходил до Хейуордса, но Саксон предложила выйти у Сан-Леандро. -- Не все ли равно, откуда мы начнем свой поход, -- сказала она, -- ведь идти пешком нам все равно придется. Раз мы решили подыскать себе земельный участок и хотим хорошенько разузнать, что и как, то чем скорее мы примемся за дело, тем лучше. И потом нам же надо ознакомиться с разного рода участками -- и пригородными и расположенными далеко в горах. -- Это верно штаб-квартира португалов, -- неизменно, как припев, повторял Билл, когда они проходили по Сан-Леандро. -- Похоже, что они совсем вытеснили наших, -- решила Саксон. -- Их тут полным-полно! -- ворчал Билл. -- Видно, для свободного американца уже нет места в его собственной стране. -- Значит, он сам виноват, -- сердито отозвалась Саксон, болезненно воспринимавшая все эти обстоятельства, над которыми ей впервые пришлось задуматься. -- Не знаю, по-моему -- американец, если захочет, ни в чем не уступит португалу. Но только он, слава богу, этого не хочет. Он не способен жить, как свинья. -- В деревне, может быть, и нет, -- возразила Саксон. -- А в городе я видела множество американцев, живущих, как свиньи. Билл нехотя согласился с ней: -- Вероятно, они бросают фермы и убегают в город в поисках лучшего, а там им тоже приходится несладко. -- Погляди, сколько ребятишек! -- воскликнула Саксон. -- Это они идут из школы. Почти все -- португальцы; заметь. Билли: португальцы, а не португалы, -- Мерседес научила меня правильно произносить это слово. -- Небось у себя дома не бегали такими франтами, -- усмехнулся Билл. -- Пришлось тащиться в этакую даль, чтобы раздобыть порядочную одежду и порядочную жратву. А какие кругленькие, прямо масляные шарики! Саксон утвердительно кивнула. -- В том-то и дело. Билли, -- обрадовалась Саксон, словно сделала очень важное для себя открытие. -- Эти люди обрабатывают землю, -- им не мешают забастовки. -- И это, по-твоему, называется обрабатывать? -- возразил он, указывая на участок, размерами не больше акра, мимо которого они проходили. -- Да, у тебя размах широкий, -- засмеялась она. -- Ты вроде дяди Билла: он имел тысячи акров, мечтал о миллионе, а кончил тем, что стал ночным сторожем. Это-то и губит нас, американцев. Нам подавай большие масштабы! Об участке меньше ста шестидесяти акров мы и слышать не хотим. -- Все равно, -- упрямился Билл. -- Большие масштабы куда лучше, чем маленькие, вроде этих дурацких садиков. Саксон вздохнула. -- Уде не знаю, что хуже, -- сказала она, помолчав, -- обрабатывать несколько акров собственной земли собственной упряжкой или не иметь ни кола ни двора, работать на чужих лошадях и получать жалованье. Билл поморщился. -- Продолжай в том же духе, Робинзон Крузо, -- добродушно пробурчал он. -- Хорошенько прочисть мне мозги. Как ни грустно, а все это истинная правда. Черта лысого! Какой же я был свободный американец, если, чтобы жить, мне приходилось править чужими лошадьми, бастовать, лупить штрейкбрехеров, а после всего этого я оказался даже не в состоянии выплатить деньги за какие-то несчастные столы и стулья. Что ни говори, ужасно обидно было отдавать наше кресло, -- тебе оно так нравилось. Немало хороших часов провели мы в нем. Сан-Леандро давно остался позади. Теперь они брели по местности, где вся земля была разбита на маленькие участки; Билл называл их "хуторками". Саксон вынула свое укулеле, чтобы развлечь его песней. Для начала она спела "Будь добр к моей дочурке", а затем перешла к старинным негритянским духовным песням, одна из которых начиналась словами: О страшный суд, последний час Все ближе, ближе, ближе, Уже я слышу трубный глас... Все ближе, ближе, ближе! Большой дорожный автомобиль, пролетев мимо, поднял облако пыли. Саксон пришлось прервать песню, и она воспользовалась этим для того, чтобы изложить Биллу свои последние соображения: -- Запомни, Билли, мы ни в коем случае не должны хвататься за первый же участок, который нам попадется. Мы должны решать это дело с открытыми глазами. -- Да, они пока у нас закрыты, -- согласился он. -- А нам необходимо их открыть. Кто ищет -- тот находит. У нас сколько угодно времени, чтобы всему научиться. Неважно, если на это потребуется несколько месяцев; мы ведь ничем не связаны. Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь! Надо как можно больше беседовать с людьми и все разузнать. Мы должны заговаривать с каждым встречным и расспрашивать. Всех расспрашивать. Это единственный способ узнать все, что надо. -- Не очень-то я умею расспрашивать, -- смущенно отозвался Билл. -- Тогда я возьму это на себя, -- воскликнула Саксон. -- Нам нужно выиграть эту игру, а потому необходимо все знать. Погляди, как живут португальцы! Куда девались все американцы? Ведь после мексиканцев они первые завладели этой землей. Почему же они ушли отсюда? Как португальцы добились таких успехов? Видишь, нам придется задавать миллион вопросов. Она ударила по струнам, и снова весело зазвенел ее чистый голос: Я возвращаюсь в Дикси, Я возвращаюсь в Дикси, К цветущим апельсинам в глухом саду, А здесь уже морозы, А здесь тоска и слезы... Вновь потянуло в Дикси, И я иду! Саксон оборвала пение и воскликнула: -- Какой чудесный уголок! Погляди вон на ту беседку, она вся увита виноградом! Все вновь и вновь восхищалась она маленькими владениями, мимо которых они шли. Саксон то и дело останавливала Билла словами: "Посмотри, какие цветы! ", или: "Вот так овощи! ", или: "Гляди-ка, у них и корова есть!" Мужчины-американцы, проезжавшие мимо них в колясках или в легковых машинах, с любопытством поглядывали на Саксон и Билла. Саксон относилась к этому гораздо спокойнее, чем Билл, который то и дело недовольно ворчал. Они увидели монтера телефонной компании, сидевшего у обочины дороги и уплетавшего свой завтрак. -- Давай остановимся и расспросим его, -- шепнула Саксон. -- А что толку? Это же телефонист. Что он смыслит в сельском хозяйстве? -- Как знать! Во всяком случае, это свой парень, рабочий. Пойди, Билли, и заговори с ним. Он сейчас отдыхает и будет рад поболтать с нами. Видишь дерево за калиткой? Как странно срослись его ветви. Прямо чудо какое-то! Спроси про это дерево -- это хорошее начало, а там разговоритесь. Поравнявшись с монтером, Билл остановился. -- Добрый день! -- буркнул он. Монтер, совсем молодой парень, который только что собирался разбить крутое яйцо, помедлил и взглянул на них. -- Добрый день, -- откликнулся он. Билл сбросил с плеч поклажу, а Саксон поставила наземь корзинку. -- Торгуете? -- спросил парень, не решаясь адресоваться прямо к Саксон и обращаясь сразу к обоим; при этом он покосился на обшитую клеенкой корзинку. -- Нет, -- поспешно ответила она. -- Мы присматриваем для себя участок. Вы не слыхали о хорошем свободном участке в этих краях? Он снова отложил яйцо и окинул их пристальным взглядом, словно оценивая их денежные возможности. -- А вы знаете, сколько в этих краях стоит земля? -- спросил он. -- Нет, -- отвечала Саксон. -- А вы? -- Еще бы мне не знать! Я здесь родился. Участки вроде этого идут от двух и трех до четырех и пяти сот долларов за акр. -- Фью-ю! -- свистнул Билл. -- Нет, нам такой земли не надо. -- Но почему такая дороговизна? Разве это городские участки? -- допытывалась Саксон. -- Нет. Португальцы взвинтили цены на землю. -- А я думал, хорошая, плодородная земля идет по сто долларов за акр, -- сказал Билл. -- О, эти времена давно прошли. Верно, когда-то ее отдавали за эту цену, а иной раз, если покупатель попадался солидный, то и со всем скотом в придачу. -- А как тут насчет казенной земли? -- осведомился Билл. -- Казенной тут нет и никогда не было. Все это раньше принадлежало мексиканцам. Мой дед купил тысячу шестьсот акров лучшей здешней земли за тысячу пятьсот долларов -- пятьсот сразу, остальные в рассрочку на пять лет, без процентов. Но это было давно. Он пришел с Запада в сорок восьмом году, так как искал мягкий и здоровый климат. -- Что ж, места здесь хорошие, -- согласился Билл. -- Да, конечно. Если бы он и отец удержали эту землю, она бы кормила их лучше всякого золотого прииска и мне бы не пришлось работать из-за куска хлеба. А вы чем занимаетесь? -- Я возчик. -- В оклендской забастовке участвовали? -- А как же! Я всю жизнь проработал в Окленде. Тут оба пустились в рассуждения о профсоюзных делах и ходе забастовки, но Саксон не позволила им уклониться в сторону и снова вернулась к разговору о земле. -- Каким образом португальцы взвинтили цену на землю? -- спросила она. Парень с трудом оторвался от профсоюзных дел и некоторое время недоуменно смотрел на нее, пока, наконец, вопрос дошел до его сознания. -- Потому что они работают до седьмого пота. Они работают утром, днем, вечером, причем все выходят в поле -- и женщины и дети. Потому что они из двадцати акров извлекают больше дохода, чем мы из ста шестидесяти. Посмотрите на старика Сильву, Антонио Сильву. Я помню его, когда сам еще вот такой был. У него денег на обед не хватало, когда он попал в наши края и снял в аренду землю у моих родных. А теперь у него двести пятьдесят тысяч долларов чистоганом, да и кредита наберется почитай что на миллион. Я уж не говорю про имущество всех остальных членов его семьи. -- И он добыл все это из земли, которая принадлежала вашей семье? -- спросила Саксон. Парень нехотя кивнул. -- Так почему же они сами не сделали этого? Монтер пожал плечами: -- Почем я знаю? -- Деньги ведь лежали в земле, -- настаивала она. -- Черта с два они там лежали! -- ответил он с раздражением. -- Мы и не догадывались, что она может дать такие деньги. Полагаю, что деньги были в голове у португальцев: они знали больше нашего, вот и все. Однако Саксон была так явно неудовлетворена его объяснением, что задетый за живое монтер сорвался с места. -- Пойдемте, я покажу вам, -- сказал он, -- я покажу вам, почему должен работать на других, хотя мог быть миллионером, если б мои родичи не оказались растяпами. Мы, природные американцы, всегда были растяпами! Растяпами с большой буквы! Он провел их в сад -- к дереву, которое с первой же минуты привлекло внимание Саксон. От ствола отходили четыре ветви; двумя футами выше ветви снова сходились, скрепленные друг с другом живой древесиной. -- Вы думаете, оно само так выросло? Его заставил так вырасти старик Сильва: он связал молодые побеги, пока дерево было молодым. Ловко, а? Вот видите! Это дерево не боится бури: естественные скрепы сильнее железных. Поглядите на ряды деревьев. Тут они все такие. Видите? И это только один из их фокусов. А у них этих выдумок -- миллион! Сами посудите: таким деревьям не нужны подпорки, когда ветви гнутся от плодов. А у нас бывали годы, когда к каждому дереву приставляли до пяти подпорок. Представьте себе десятки акров плодовых деревьев: для них понадобится несколько тысяч подпорок. Подпорки стоят денег, а какая возня их ставить и потом убирать! Естественные же скрепы не требуют никаких хлопот, они всегда на месте. Да, португальцы здорово нас обогнали! Идемте, я все покажу вам. Билл с его городскими понятиями о нарушении границ чужих владений был смущен свободой, с какой они разгуливали по чужому участку. -- Не беда, лишь бы мы ничего не потоптали, -- успокоил его монтер. -- А потом ведь это бывшая земля моего деда. Здесь все меня знают. Сорок лет назад старик Сильва приехал с Азорских островов. Годика два-три он пас овец в горах, затем появился у нас в Сан-Леандро. Эти пять акров -- первая земля, которую он арендовал. С этого началось. Потом он брал в аренду участки уже по сотне и больше акров. А тут с Азорских островов к нему так и повалили всякие дяди, тетки, сестры -- все они, как вам известно, там между собой в родстве, -- и очень скоро Сан-Леандро превратился в португальский поселок. Сильва купил эти пять акров у деда. Мой отец к тому времени совсем влез в долги, и Сильва стал покупать у него участки в сто и в сто шестьдесят акров. Да и родственники старика не зевали -- Отец, сколько я его помню, всегда собирался быстро разбогатеть -- и в конце концов не оставил своим наследникам ничего, кроме долгов. А старик Сильва не гнушался самым мелким дельцем, лишь бы оно обещало ему барыш. И все они такие. Видите там, за изгородью на дороге, конские бобы посажены до самой колеи. Мы бы с вами постыдились заниматься такой чепухой. А Сильва не постыдился! Потому-то он и построил дом в Сан-Леандро и разъезжает на автомобиле, который стоит четыре тысячи долларов. И все равно засадил луком даже площадку перед городским домом, до самого тротуара. Один этот клочок земли дает ему триста долларов в год. Он и прошлый год сторговал участок в десять акров, -- я это случайно знаю, -- с него взяли по тысяче за акр, а он и глазом не моргнул. Он знал, что не прогадает, -- вот и все. Знал, что земля все ему вернет сторицей. В горах у него есть ранчо в пятьсот восемьдесят акров, оно досталось ему прямо даром; уверяю вас, я мог бы каждый день разъезжать на автомобиле только на то, что он выручает с этого ранчо, продавая лошадей всех пород -- от тяжеловозов до рысаков. -- Но как? Как это ему удалось? -- воскликнула Саксон. -- Умеет хозяйничать. Да и вся его семья работает. Никто из них не стыдится, засучив рукава, взяться за мотыгу, -- будь то сын, дочь, невестка, старик, старуха, ребенок. У них считается, что если четырехлетний карапуз не способен пасти корову на проселочной дороге и доглядеть, чтобы она сыта была, то он не стоит той соли, которую съедает. Сильва и все его сородичи держат сотню акров под горохом, восемьдесят под помидорами, тридцать под спаржей, десять под ревенем, сорок под огурцами -- да всего не перечтешь. -- Но как это им удалось? -- допытывалась Саксон. -- Мы тоже никогда не стыдились работы. Мы гнули спину всю свою жизнь. Я могу за пояс заткнуть любую португальскую девушку. И сколько раз так бывало на джутовой фабрике: у нас на ткацких станках работало очень много португальских девушек, и мне всегда удавалось соткать больше любой из них. Нет, тут дело не в работе... Так в чем? Монтер смущенно посмотрел на нее. -- Я много раз спрашивал себя о том же. "Мы ведь гораздо лучше этих дохлых эмигрантов, -- говорил я себе. -- Мы пришли сюда первые, и эта земля принадлежала нам. Я могу дать сто очков вперед любому даго с Азорских островов. И я образованнее его. Так каким же образом, черт их дери, они взяли над нами верх, прибрали к рукам нашу землю, завели текущие счета в банках?" Я могу объяснить это только одним: нет у нас смекалки, котелок не варит! Нам чего-то не хватает. Во всяком случае, как фермеры мы провалились. Мы никогда серьезно на это не смотрели. Показать вам, как обрабатывают землю Сильва и его сородичи? Я вас затем и привел сюда. Поглядите на эту ферму. Один из его родственников только что приехал с Азорских островов и начал с этого клочка, причем вносит Сильве весьма приличную арендную плату. Очень скоро он осмотрится и купит себе участок у какого-нибудь захудалого фермера-американца. Вот посмотрите, -- хоть сейчас и не время, здесь главная работа летом, -- у него не пропадает ни дюйма земли. Там, где мы собираем один тощий урожай, они собирают четыре, да еще каких! И обратите внимание, как он все рассадил: между деревьями -- ряды смородинных кустов, между кустами смородины -- фасоль; фасоль растет везде, на каждом свободном местечке. Теперь Сильва не продал бы этого участка и по пятьсот долларов за акр наличными, а когда-то он заплатил моему деду по пятьдесят за акр. И вот я работаю в телефонной компании и ставлю телефон родственнику старика Сильвы, который только что приехал с Азорских островов и еще двух слов по-английски связать не умеет. Ведь надо же! Посадить конские бобы вдоль дороги! Но благодаря этой затее Сильва больше получил доходу со своих свиней, чем мой дед со всей своей фермы. Дед нос воротил от конских бобов. Так с отвороченным носом и умер, а закладных оставил больше, чем волос на голове! Вы слыхали когда-нибудь, чтобы помидоры завертывали в бумагу? Отец только презрительно фыркнул, когда впервые увидел, что португальцы это делают. Он только и знал, что фыркать. Но они собрали богатейший урожай, а помидоры отца были поедены жуком. У нас нет смекалки, нет настоящей хватки или как там говорят. Посмотрите на этот клочок земли -- он приносит четыре урожая в год, и каждый дюйм использован до отказа. Здесь, в Сан-Леандро, есть такие участки, где один акр приносит больше, чем приносили в прежнее время пятьдесят акров. Португальцы -- прирожденные фермеры, в этом весь секрет. А мы ничего в земледелии не смыслим и никогда не смыслили. Саксон проболтала с монтером до часу дня, разгуливая с ним по участку. Спохватившись, что уже поздно, молодой человек тут же попрощался и снова принялся за установку телефона для только что приехавшего эмигранта с Азорских островов. Шагая по городским улицам, Саксон несла свою корзинку в руке, но к корзинке были приделаны петли, и за городом она продевала в них руки и несла ее на спине. Тогда маленький футляр с укулеле сдвигался в сторону и висел у нее через левое плечо. Расставшись с монтером, они прошли около мили и остановились у протекавшего в тени кустов ручейка. Билл готов был удовольствоваться завтраком, который Саксон захватила с собой еще из дому, но она предпочла развести костер и сварить кофе. Сама она вполне обошлась бы бутербродами, но ей казалось чрезвычайно важным, чтобы в начале их замечательного путешествия Билл не терпел никаких лишений. Стремясь пробудить в нем такой же энтузиазм, как у нее, она боялась, что столь скучное угощение, как холодный завтрак, погасит и те скупые искры, которые в нем тлели. -- Нам раз и навсегда. Билли, надо выкинуть из головы мысль, что мы куда-то торопимся. Мы никуда не торопимся, и нам все равно, начались занятия в школе или нет. Мы пустились в путь для собственного удовольствия. Это такое же приключение, как те, которые описываются в книгах. Вот если бы меня теперь увидел тот мальчуган, с которым мы ездили удить рыбу на Козий остров! "Окленд -- это такое место, откуда надо отправляться в странствия, -- говорил он. -- Это только начало пути". Вот мы с тобой и двинулись в путь, не правда ли? А сейчас мы сделаем привал и сварим кофе. Ты разведи огонь, а я принесу воду и приготовлю все, что нужно. -- Послушай, -- заметил Билл, пока они ждали, чтобы закипела вода, -- знаешь, что это мне напоминает? Саксон была уверена, что знает, но покачала головой. Пусть сам скажет. -- Нашу поездку в долину Мораги на Принце и Короле во второе воскресенье после нашего знакомства. Ты тогда тоже готовила завтрак. -- Только завтрак был более роскошный, -- прибавила она со счастливой улыбкой. -- Но почему мы тогда не догадались сварить кофе? -- спросил он. -- Это было бы слишком по-семейному, -- засмеялась она. -- Мери сочла бы это нескромным... -- Или "неприличным", -- вставил Билл. -- Это было ее любимое словечко. -- И вот как она кончила... -- Они все так кончают, -- сердито проворчал Билл. -- В тихом омуте черти водятся, я давно это заметил. Такие притворщицы строят из себя недотрог, а на деле им сам черт не брат. Саксон молчала: упоминание о вдове Берта навеяло на нее смутную, щемящую печаль. -- А я знаю еще что-то, что случилось в тот день, а ты и не догадываешься, -- вспоминал Билл. -- Пари держу, что не догадываешься. -- Нет, не помню, -- прошептала Саксон, хотя глаза ее говорили другое. В ответ на ее взгляд его глаза засияли, и, повинуясь безотчетному порыву, он взял руку жены и ласковым движением прижал к своей щеке. -- Маленькая, а какая сильная! -- сказал он, обращаясь к захваченной в плен руке; затем посмотрел на Саксон, и сердце ее радостно забилось от его слов. -- Мы начинаем нашу любовь сначала, верно? Они плотно закусили, и Билл выпил целых три чашки кофе. -- Да, ничего не скажешь, на свежем воздухе аппетит зверский, -- пробормотал он, запуская зубы в пятый бутерброд с мясом. -- Я, кажется, мог бы целого быка съесть и выпить столько кофе, что бык утонул бы в нем с головой и рогами. Саксон нет-нет да и вспоминала свой недавний разговор с монтером и, как бы подводя итог всему, что ей пришлось услышать, воскликнула: -- Да! Чего мы только не узнали сегодня. Билли! -- Одно-то мы узнали наверняка, -- сказал Билл. -- Не про нас это место, где земля стоит тысячу долларов за акр, а у нас в кармане всего-навсего двадцать долларов. -- Но ведь мы и не собираемся здесь остаться, -- поспешила она его успокоить. -- Важно то, что благодаря этим португальцам земля поднялась в цене. И посмотри, как они живут: посылают детей в школу и... позволяют себе иметь их; ты сам сказал, что у них ребята кругленькие, как масляные шарики. -- Что ж, честь и слава им за это, -- отвечал Билл. -- Но все-таки я бы предпочел купить сорок акров по сто долларов, чем четыре акра по тысяче. Мне было бы тесновато на четырех акрах, того и гляди свалишься. Она была с ним согласна. Сорок акров больше говорили ее душе, чем четыре. Хотя она принадлежала к другому поколению, но так же тосковала по широким просторам, как некогда тосковал ее дядя Билл. -- Но мы же не собираемся здесь оставаться, -- убеждала она Билла. -- Наша цель -- не сорок акров, а участок казенной земли в сто шестьдесят акров. -- И я полагаю, что правительство обязано их дать нам, -- хотя бы за то, что сделали наши матери и отцы. Право же, Саксон, когда женщина прошла через прерии, как прошла твоя мать, или когда муж и жена убиты индейцами, как убиты мой дед и бабушка, -- правительство в долгу перед их детьми. -- Что ж, нам остается только потребовать с него должок! -- И потребуем! Где-нибудь подальше, в лесистых горах к югу от Монтери. ГЛАВА ВТОРАЯ До Найлса, через город Хейуордс, было добрых полдня пути. Все же Саксон и Билл свернули с большой дороги, предпочитая идти проселками, среди тщательно обработанных участков, где вся земля была использована до самой дорожной колеи. Саксон с удивлением разглядывала низкорослых смуглых переселенцев, которые пришли на эту землю с пустыми руками и сумели поднять ее стоимость до двухсот, пятисот и даже тысячи долларов за акр. Всюду кипела работа. В поле бок о бок с мужчинами трудились женщины и дети. Они неустанно ворошили землю, казалось, они ни на минуту не давали ей покоя. И земля вознаграждала их за труд, несомненно, вознаграждала, иначе дети не могли бы учиться в школе, а сколько взрослых разъезжает тут в старых рыдванах, подержанных колясках и ладных, новеньких шарабанчиках. -- Погляди на них, -- говорила Саксон. -- Они счастливы и довольны. Разве такие лица были у наших соседей, когда началась забастовка? -- Ясное дело, им повезло, -- согласился Билл. -- Это у них на роже написано. Но передо мной им нечего нос задирать: не слишком велика заслуга выжить нас из нашей страны и пустить по миру! -- Но они, кажется, и не собираются задирать нос, -- возразила Саксон. -- Нет, конечно, нет, это я и сам понимаю. И все-таки не так уж они умны, как ты воображаешь. Ручаюсь, что по части лошадей они многому могли бы у меня поучиться. Солнце садилось, когда они вошли в маленький городишко Найлс. Билл, который шел последние полмили молча, нерешительно предложил жене: -- Послушай, Саксон, отчего бы нам не переночевать в гостинице? Как ты на этот счет, а? Но Саксон решительно тряхнула головой. -- Ты думаешь, нам надолго хватит наших двадцати долларов, если мы будем так роскошествовать? Нет, уж начинать, так по-настоящему. Мы ведь не рассчитывали на ночлеги в гостиницах. -- Ладно, -- согласился он. -- Я-то все могу. Я думал только о тебе... -- Запомни раз и навсегда, что я тоже все могу, -- наставительно заметила она. -- А теперь нам надо поискать чего-нибудь на ужин. Они купили кусок мяса, картофель, лук, десяток хороших яблок и, выйдя из города, направились к ручью, окаймленному деревьями и кустами. Путешественники расположились на песчаном берегу в тени деревьев. Кругом было сколько угодно валежника, и Билл, весело насвистывая, принялся собирать и рубить его. Саксон, внимательно следившая за его настроением, втихомолку радовалась этому безнадежно фальшивому свисту и про себя улыбалась. Скатертью ей послужили одеяла, разостланные на брезенте, из-под которого она предварительно убрала все сучья. Она только еще училась готовить пищу на костре, и первым ее открытием было то, что лучше поддерживать огонь непрерывно, чем развести сразу большой костер. Когда кофе вскипел, она влила в кофейник немного холодной воды, чтобы осела гуща, и поставила его с краю на угли: так он и не остынет и не будет зря выкипать. Картофель ломтиками и лук она поджарила на одной сковородке, но отдельно, и, переложив их в свою оловянную тарелку, поставила на кофейник, накрыв сверху перевернутой тарелкой Билла; затем поджарила мясо по любимому способу Билла на сухой горячей сковороде. Покончив с этим, она подала мясо и, пока Билл разливал кофе, положила лук и картофель на сковородку и с минуту подержала на огне, чтобы хорошенько подогреть. -- Что еще нужно человеку! -- воскликнул Билл, чрезвычайно довольный, свертывая папиросу после кофе. Он лежал на боку, вытянувшись во весь рост и опершись на локоть. Костер жарко пылал, и щеки Саксон казались еще румянее от алых отблесков пламени. -- Что только не угрожало нашим предкам в их странствиях -- и индейцы, и дикие звери, да мало ли!.. А нам с тобой здесь хорошо и спокойно, как дома за печкой. Посмотри на этот песок: о лучшей постели и мечтать нечего. На нем мягко, как на перине. А уж ты, милая моя индианочка, такая хорошенькая, просто прелесть! Бьюсь об заклад, что сейчас моей "девочке в лесу" никто не даст больше шестнадцати лет. -- Будто бы! -- оживилась она, тряхнув головой и поблескивая белыми зубами. -- А если бы вы сейчас не курили, я бы спросила: знает ли ваша мама, что вы ушли из дому, мистер "мальчик, играющий в песочек"? -- Скажите, пожалуйста... -- начал он с напускной торжественностью. -- Мне хочется вас кое о чем спросить, если только вы не против. Я, конечно, не намерен задевать ваши чувства, но мне все-таки чрезвычайно важно получить ответ. -- Что такое? -- осведомилась она, так как разъяснении не последовало. -- А вот что, Саксон. Вы мне ужасно нравитесь и так далее, но наступает ночь, мы чуть не за тысячу миль от человеческого жилья и... словом, я хотел бы знать: мы на самом деле, по-настоящему женаты, мы действительно муж и жена? -- Да, на самом деле и по-настоящему, -- успокоила его Саксон. -- А почему ты спрашиваешь? -- Не важно. Я что-то запамятовал, и мне стало неловко: сами понимаете, при том воспитании, какое я получил, мне было бы неудобно оставаться с вами в такой час... -- Ну, хватит болтать! -- строго перебила она его. -- Прошелся бы лучше да набрал сучьев на утро, пока я вымою посуду и приведу кухню в порядок. Он вскочил, чтобы выполнить приказание, но остановился, обнял ее и привлек к себе. Оба молчали, но когда он отошел от нее, грудь ее радостно вздымалась и с уст просилась благодарственная песнь. Наступила ночь -- темная, едва озаренная слабым мерцанием звезд, да и те скоро скрылись за неизвестно откуда надвинувшимися тучами. Калифорнийское "бабье лето" еще только началось. Погода стояла теплая, вечерняя прохлада едва давала себя знать, в воздухе не чувствовалось ни ветерка. -- У меня такое ощущение, как будто наша жизнь начинается сначала, -- сказала Саксон, когда Билл, набрав сучьев, опустился рядом с ней на одеяло у костра. -- Я за сегодняшний день узнала больше, чем за десять лет жизни в Окленде. -- Она глубоко вздохнула и откинула голову. -- Оказывается, обрабатывать землю гораздо более сложная штука, чем я думала. Билл не ответил. Он пристально смотрел в огонь, явно что-то обдумывая. -- Ну, что такое? -- спросила она, увидев, что он пришел к какому-то решению, и положила руку на руку мужа. -- Да я все прикидываю насчет нашего ранчо, -- ответил он. -- Они не плохи, эти игрушечные фермы. Как раз для иностранцев. А нам, американцам, нужен простор. Я хочу видеть холм и знать, что весь он мой, до самой вершины, что и другой его склон и вся земля до вершины соседнего холма -- тоже мои, и что за этими холмами вдоль ручья спокойно пасутся мои кобылы, и рядом с ними пасутся или резвятся мои жеребята. Знаешь, разводить лошадей очень выгодно, особенно крупных рабочих лошадей, весом от тысячи восьмисот до двух тысяч фунтов, -- на них большой спрос. За пару четырехлеток одинаковой масти в любое время получишь до семисот -- восьмисот долларов. Хороший подножный корм -- больше им в этом климате ничего не нужно, разве что какой-нибудь навес да немного сена на случай затяжной непогоды. Раньше мне это и в голову не приходило; но, признаться, чем больше я думаю о таком ранчо, тем больше наша затея мне нравится. Саксон была в восторге! Вот и еще новые доводы в пользу ее плана! А особенно хорошо то, что они исходят от такого авторитета, как Билл. А главное: Билл и сам увлекся возможностью заняться сельским хозяйством. -- На казенном участке хватит места и для лошадей и для всего остального, -- подбадривала она его. -- Конечно. Вокруг дома у нас будут грядки, фруктовые деревья, куры -- словом, все что нужно, как у португальцев; а кроме того, будет достаточно места и для пастбищ и для наших прогулок. -- Но разве жеребята не обойдутся нам слишком дорого, Билли? -- Нет, не обойдутся. На городских мостовых лошади очень скоро разбивают ноги. Вот из таких-то непригодных для города кобыл я и подберу себе племенных маток, -- я знаю, как за это взяться. Их продают с аукциона; и потом они еще служат много лет -- только по мостовой больше не могут ходить. Наступило молчание. В угасающих отблесках костра оба старались представить себе свою будущую ферму. -- Как здесь тихо, верно? -- наконец, очнулся Билл и посмотрел вокруг. -- И темно, хоть глаз выколи. -- Зябко вздрагивая, он застегнул куртку, подбросил сучьев в огонь. -- А все-таки лучше нашего климата нет на всем свете. -- Помню, -- я еще малышом был, -- мой отец всегда говорил, что климат в Калифорнии райский. Он как-то ездил на Восток, проторчал там лето и зиму и натерпелся. "Меня теперь туда ничем не заманишь", -- говаривал он после. -- И моя мать считала, что нигде в мире нет такого климата. Воображаю, каким чудесным им все показалось здесь после перехода через пустыни и горы! Они называли Калифорнию страной молока и меда. Земля оказалась настолько плодородной, что, как говорил Кэди, достаточно ее поковырять -- и она принесет богатый урожай. -- И тут сколько хочешь дичи, -- добавил Билл. -- Мистер Роберте -- тот, который усыновил моего отца, -- гонял скот от Сан-Хоакино до реки Колумбия. У него работало сорок человек, и они брали с собой только соль и порох: всю дорогу кормились дичью. -- Горы кишели оленями, а моя мать видела в окрестностях Санта-Росы целые стада лосей. Мы когда-нибудь отправимся туда. Билли. Я всегда мечтала об этом. -- Когда мой отец был еще молодым, у ручья Каш-Слоу, севернее Сакраменто, водились в зарослях медведи. Он частенько охотился на них. Если удавалось застигнуть их на открытом месте, отец и мексиканцы охотились верхами, набрасывая на них аркан, -- ты ведь знаешь, как это делается. Он всегда говорил, что лошадь, которая не боится медведей, стоит в десять раз больше всякой другой. А пантеры! Наши отцы принимали их за пум, за рысей, за лисиц. Конечно, мы с тобой проберемся и в Санта-Росу. Может быть, земля на побережье нам не подойдет и придется продолжить наши странствия. Тем временем костер погас, и Саксон кончила расчесывать и заплетать на ночь свои косы. Приготовления ко сну были несложны, и очень скоро они улеглись рядом под одеялом. Саксон закрыла глаза, но уснуть не могла. Никогда еще сон не был от нее так далек. Ей впервые приходилось ночевать под открытым небом, и сколько она ни старалась забыться в этой непривычной обстановке -- все ее усилия были напрасны. К тому же она устала от долгой ходьбы, а песок, к ее удивлению, оказался вовсе не так мягок. Прошел час. Саксон убеждала себя, что Билл заснул, хотя чувствовала, что ему так же не спится, как и ей. Потрескивание тлеющего уголька заставило ее вздрогнуть. Билл тоже зашевелился. -- Билли, -- шепнула она, -- ты не спишь? -- Нет, -- послышался тихий ответ. -- Я все ледку и думаю: а ведь этот проклятый песок тверже, чем цементный пол. Мне-то все равно, но вот уж никогда не думал! Оба улеглись поудобнее, но это не помогало, -- их лодке оставалось по-прежнему мучительно жестким. Вдруг где-то поблизости пронзительно резко затрещал кузнечик, и Саксон снова вздрогнула. Несколько минут она сдерживалась. Билл первым подал голос: -- Знаешь, что-то мне эта штука не нравится. -- Ты думаешь, не гремучая ли это змея? -- спросила она, стараясь не выдать голосом своего волнения. -- Да, я как раз это и подумал. -- Я видела двух змей в витрине аптекарского магазина Баумана. Знаешь, Билл, у них ведь один зуб пустой, и когда они укусят, яд по дуплу стекает в ранку. -- Бр-р-р! -- повел плечами Билл, но его шутливый тон показался ей не очень искренним. -- Все говорят, это верная смерть, разве что ты второй Боско. Помнишь Боско? -- "Боско глотает змей живьем! Боско глотает змей живьем!" -- отозвалась Саксон, подражая крику ярмарочного зазывалы. -- Не беспокойся: у змей Боско мешочки с ядом были предусмотрительно вырезаны, иначе у него бы ничего не вышло. И почему я никак не могу уснуть? Хоть бы эта проклятая трещотка замолчала. Интересно, змея это или не змея? -- Никакая не змея, -- решила Саксон. -- Все гремучие змеи давно уничтожены. -- А откуда же Боско достает своих? -- вполне резонно заметил Билл. -- Ты-то почему не спишь? -- Наверно, оттого, что мне это все в диковинку, -- отвечала она. -- Ведь я же никогда не ночевала под открытым небом. -- Я тоже. До сих пор я думал, что это большое удовольствие. -- Он повернулся на другой бок и тяжело вздохнул. -- Но, по-моему, мы со временем привыкнем. Что могут другие, то сможем и мы, а ночевать под открытым небом приходится очень многим. Значит, все в порядке. Нам и здесь хорошо! Мы свободны и независимы, никому ничего не платим, сами себе хозяева... Он внезапно замолк. Из кустов время от времени доносился какой-то шорох. Когда они пытались определить, откуда он, шорох почему-то затихал, но как только ими овладевала дремота, он столь же таинственно возобновлялся. -- Кажется, кто-то подползает к нам, -- прошептала Саксон, теснее прижимаясь к Биллу. -- Во всяком случае, не дикий индеец, -- попытался он ее утешить, -- Это было все, что он мог придумать для ее успокоения; затем он притворно зевнул. -- Чепуха! Чего нам бояться! А ты вспомни, что приходилось переживать первым пионерам! Несколько минут спустя у Билла затряслись плечи, и Саксон поняла, что он смеется. -- Я вспомнил одну историю, которую частенько рассказывал отец, -- пояснил он. -- О старухе Сюзен Клегхорн, одной из орегонских пионерок. У нее было бельмо на глазу, и прозвали ее "Кривая Сюзен", но стрелок она была отличный, с нею никто не мог сравниться. Однажды, когда пионеры шли через прерии, на обоз напали индейцы. Пионеры живо поставили повозки в круг, люди и волы укрылись внутри круга. Это дало им возможность отразить нападение и убить много врагов. Индейцы ничего с ними не могли поделать, и тогда они придумали вот какую штуку: чтобы выманить белых на открытое место, они взяли двух девушек, захваченных из другой партии переселенцев, и начали пытать их. Проделывалось это у всех на виду, но на таком расстоянии, что пули не могли их достать. Индейцы рассчитывали, что белые не утерпят, выскочат из-за своих фургонов -- и тут-то они их и прикончат. Белые не знали, как быть: если они бросятся на выручку девушек, индейцы всех их перебьют, а затем нападут и на обоз. И все до одного погибнут. Что же делает старуха Сюзен? Она приволакивает откуда-то старое длинноствольное кентуккийское ружье, загоняет в него тройной заряд пороха, прицеливается в громадного индейца, особенно усердно хлопотавшего около девушек, и как бабахнет! Ее отбросило назад, и плечо у нее отнялось -- она не владела им до самого Орегона, -- но этого индейца уложила на месте. Он так и не узнал, откуда его стукнули. Но я, собственно, не эту историю хотел рассказать. Старуха Сюзен весьма уважала Джона Ячменное Зерно. Она только и ждала случая, как бы нализаться, так что ее сыновьям, дочерям и старику вечно приходилось прятать его подальше. -- Кого прятать? -- спросила Саксон. -- Джона Ячменное Зерно. Ах, да, ты, конечно, не знаешь! Это старинное название виски. Ладно. Вот в один прекрасный день вся семья собралась куда-то уйти, -- это было в местности, называвшейся Бодега; они перебрались туда уже из Орегона. Сюзен уверяла, будто у нее ревматизм так разыгрался, что она шагу ступить не может, и осталась дома. Но ее родственники были тоже не дураки. В доме имелась большая бутыль виски, галлона на два. Они ничего не сказали Сюзен, а перед уходом велели одному из ее внуков влезть на высокое дерево во дворе за коровником и привязать бутыль на высоте шестидесяти футов над землей. Однако и это не помогло: когда они вечером вернулись домой, то нашли Сюзен в кухне на полу мертвецки пьяной. -- Неужели она влезла на дерево? -- удивленно спросила Саксон, когда увидела, что Билл не намерен продолжать. -- Ничего подобного! -- весело засмеялся он. -- Она поставила под бутылью большую лохань, затем извлекла на свет свое старое ружье и вдребезги разнесла бутыль, вот и все. После этого она просто начала лакать виски прямо из лохани. И опять, едва Саксон задремала, шорох возобновился, на этот раз еще ближе. Ей казалось, будто кто-то крадется, и ее возбужденному воображению представился подползающий к ним хищный зверь. -- Билли, -- шепнула она. -- Да я и сам прислушиваюсь, -- отозвался Билл; голос его звучал удивительно бодро. -- Может быть, это пантера или... дикая кошка? -- Нет, не может быть. Все дикие звери здесь давно перебиты. Это мирный фермерский район. Легкий ветерок тронул листья и заставил Саксон вздрогнуть. Загадочный треск сверчка оборвался с подозрительной внезапностью. Затем вместе с шорохом послышался глухой, но тяжелый удар, от которого Саксон и Билл сразу вскочили и сели на своем ложе. Все стихло, и они снова улеглись, но теперь даже тишина казалась им зловещей. -- У-уф! -- вдруг с облегчением вздохнул Билл. -- Будто бы я не знаю, что это такое. Самый обыкновенный кролик. Я же слышал, как ручные кролики стучат задними лапками об пол, когда прыгают. Саксон изо всех сил старалась заснуть. Но песок как будто становился все жестче, суставы ныли от лежания на нем. И хотя рассудок решительно отвергал возможность настоящей опасности, воображение не уставало рисовать их яркими красками. Послышались новые звуки. Они уже не были похожи ни на треск, ни на шорох; видимо, какое-то крупное животное продиралось сквозь кусты. Сучья трещали и ломались под ним, а один раз путешественники ясно услышали, как ветки раздвинулись, чтобы пропустить кого-то, а затем снова сомкнулись. -- Если раньше была пантера, то теперь это, наверное, слон, -- уныло заметил Билл. -- Ух, какой тяжеленный! Прислушайся-ка. Сюда подходит! Звуки по временам смолкали, потом раздавались снова, все громче и ближе. Билл опять приподнялся, сел и обнял рукой Саксон, которая тоже села. -- Я сегодня еще ни на минуту не заснул, -- пожаловался он. -- Тс-с! Опять начинается. Хотелось бы мне разглядеть, что это за зверь. -- Шум от него такой, будто лезет медведь, -- прошептала Саксон; у нее зуб на зуб не попадал -- то ли от нервного возбуждения, то ли от ночной свежести. -- Да уж, конечно, не кузнечик. Билл хотел было встать, но Саксон схватила его за руку. -- Что ты хочешь делать? -- Я ничуть не боюсь, -- ответил он. -- Но, даю слово, это действует мне на нервы. Если я не выясню, в чем дело, я могу, пожалуй, испугаться. Уж: лучше я пойду на разведку. Не беспокойся, я буду осторожен. Ночь была так темна, что едва Билл отполз на расстояние вытянутой руки, как его уже не стало видно. Саксон сидела и ждала. Загадочные звуки прекратились, но можно было следить за продвижением Билла по треску сухих веточек и сучков. Спустя несколько минут он вернулся и забрался под одеяло. -- Видно, я его спугнул. У него, должно быть, хороший слух: услышал, что я к нему подбираюсь, и махнул куда-то в кусты. А я уж: так старался ступать как можно тише... Господи, опять! Они снова сели. Саксон подтолкнула Билла. -- Тут он, -- беззвучно прошептала она. -- Слышно, как дышит... Вот сейчас фыркнул... Сухая ветка обломилась с таким треском и так близко от них, что оба, уже не стыдясь друг друга, в тревоге вскочили на ноги. -- Я больше не позволю ему нас дурачить! -- рассердился Билл. -- Он нам этак скоро на голову полезет. -- Что же ты намерен делать? -- тревожно спросила она. -- Орать буду во всю глотку. Как-нибудь да заставлю его показаться. И, набрав воздуху в легкие, он закричал что есть мочи. Результат далеко превзошел все их ожидания, и у Саксон сердце заколотилось от страха. Окружавшая их темнота мгновенно наполнилась шумом и движением, кусты трещали и ломались, слышался тяжелый топот разбегающихся животных. К великому облегчению Билла и Саксон, звуки все удалялись и, наконец, замерли вдали. -- Ну, что ты на это скажешь? -- нарушил Билл наступившую тишину. -- Про меня в свое время говорили, что на ринге я ни черта не боюсь. Хорошо, что они не видели меня сегодня. -- Он застонал. -- Мне этот проклятый песок до смерти надоел. Лучше я встану и разведу огонь. Это было нетрудно: под золою еще тлели угольки, и скоро костер запылал. Несколько звездочек проглянули в туманном небе. Билл посмотрел на них, подумал и собрался идти. -- Куда ты? -- окликнула его Саксон. -- Мне кое-что пришло в голову, -- уклончиво ответил Билл и решительно вышел из освещенного костром круга. А Саксон сидела, плотно закутавшись в одеяло, и восхищалась его смелостью. Он даже топора не взял с собой, а пошел в ту сторону, в которую удалились загадочные животные. Минут десять спустя он вернулся, посмеиваясь. -- Здорово надули меня мерзкие твари! Скоро я, кажется, собственной тени испугаюсь! Что это было? Уф! Ты ни за что на свете не угадаешь. Стадо телят! И они перепугались больше нашего. Он закурил папироску, а затем тоже лег под одеяло рядом с Саксон. -- Хороший из меня фермер получится, -- бурчал он, -- если десяток сопливых телят может напугать меня до смерти. Ручаюсь, что твой отец или мой и глазом бы не моргнули. Измельчал нынче народ, вот что. -- Неправда, -- возмутилась Саксон. -- Народ такой же, как и был. И мы не отступим перед тем, перед чем не отступили бы наши отцы, мы даже куда крепче их. Только мы по-другому воспитывались, вот и все. Всю жизнь прожили в городе, привыкли к городским звукам и к городским условиям и не знаем деревенских. Мы выросли вдали от природы, вот тебе и все объяснение. А теперь мы с тобой собираемся стать детьми природы. Дай срок, и мы будем так же крепко спать под открытым небом, как спал твой отец или мой. -- Но только, пожалуйста, не на песке, -- взмолился Билл. -- Об этом не может быть и речи. Это мы сегодня поняли раз и навсегда. А теперь молчи и попытайся заснуть. Страхи рассеялись, но сейчас песок особенно раздражал их, и лежать на нем казалось невыносимым. Билл задремал первым, глаза Саксон сомкнулись только тогда, когда где-то в отдалении запели петухи. Однако песок все время давал себя знать, и сон путников был неспокоен. Как только начало светать, Билл выполз из-под одеяла и развел яркий костер. Саксон, дрожа, подсела к нему. У них был измученный вид, глаза ввалились. И все-таки первой рассмеялась она. Билл нехотя присоединился к ней, но, увидев кофейник, просиял и немедленно поставил его на огонь. ГЛАВА ТРЕТЬЯ От Окленда до Сан-Хосе сорок миль, и Саксон с Биллом легко прошли это расстояние за три дня. Они больше не встречали словоохотливых и сердитых на весь свет монтеров, и им вообще редко представлялся случай побеседовать со встречными. Иногда попадались бродяги со скатками через плечо, -- они шли кто на север, кто на юг; из разговоров с ними Саксон скоро поняла, что они очень мало, а подчас и совсем ничего не понимают в сельском хозяйстве. В большинстве случаев это были старики, изможденные и отупевшие, у них на уме была только работа да где хорошо платят или когда-то хорошо платили, причем всегда оказывалось, что это очень далеко отсюда. От них ей удалось узнать одно: что местность, через которую они проходили, была областью мелких хозяйств, наемный труд здесь применялся редко, а если это и бывало, то приглашались рабочие-португальцы. Фермеры были неприветливы; они обгоняли Билла и Саксон на своих повозках, часто порожняком, но ни разу никто не предложил подвезти их. Если при случае Саксон обращалась к одному из них с вопросом, он с любопытством или подозрительно оглядывал ее и отвечал шуткой, а то и вовсе уклонялся от ответа. -- Разве это американцы, черт бы их побрал! -- возмущался Билл, -- В старину люди были добрее, общительнее. Но Саксон помнила свой последний разговор с братом. -- Это дух времени. Билли. Он изменился. А кроме того, они живут слишком близко к городу. Подожди судить, пока мы не будем далеко от городов, -- там они, наверное, окажутся приветливее. -- Нет, до чего же здесь народ вредный! -- не унимался Билл. -- Может быть, они по-своему правы, -- засмеялась Саксон. -- Почем знать, а вдруг это ближайшие родственники тех самых штрейкбрехеров, которым пришлось иметь дело с тобой? -- Если бы еще это было так! -- горячо воскликнул Билл. -- Но все равно, будь у меня хоть десять тысяч акров, это не помешало бы мне твердо знать, что любой человек, который идет по дороге со скаткой через плечо, ничем не хуже меня, а может быть, и лучше. Во всяком случае, я бы отнесся к нему с полным уважением. Поначалу Билл спрашивал насчет работы на каждой ферме, а потом только на больших. Ответ всегда был один -- работы нет. Некоторые фермеры говорили, что после первых дождей понадобятся рабочие руки для пахоты. То здесь, то там понемногу начиналась сухая вспашка, но большая часть фермеров выжидала. -- Ты же не умеешь пахать, -- сказала Саксон. -- Нет, но я полагаю, что это дело нехитрое. А кроме того, я поучусь у первого, кого увижу за плугом. Возможность поучиться представилась Биллу на следующее же утро. Он влез на изгородь, окаймлявшую небольшое поле, и стал наблюдать, что делает идущий за плугом старик. -- Пустяки, ничего не может быть легче, -- пренебрежительно заметил он, -- Если такой старый хрыч справляется с одним плугом, я справлюсь с двумя. -- А ты пойди попробуй, -- стала его подзадоривать Саксон. -- Зачем? -- Трусишка! -- накинулась она на него, хотя с лица ее не сходила улыбка. -- Ну что тебе стоит, попроси! В крайнем случае он откажет. Подумаешь! Ты выстоял двадцать раундов против "Грозы Чикаго" -- и не дрогнул! -- Нашла с чем сравнивать, -- возразил он, однако перескочил через изгородь. -- Ставлю два доллара против одного, что старикашка меня вытурит. -- Ничего он тебя не вытурит! Скажи, что хочешь поучиться, и попроси разрешения пройти два-три раза за плугом. Объясни, что это ему ничего не будет стоить. -- Ладно! А если он заупрямится, я у него просто отберу его проклятый плуг. Саксон, сидя на изгороди, следила за переговорами, хотя ничего не могла расслышать. Через несколько минут вожжи были перекинуты за шею Билла, а руки его легли на рукоятки плуга. Лошади двинулись, старик поплелся рядом, и на Билла посыпались указания. Сделав несколько поворотов по вспаханному полю, старик подошел к Саксон. -- Он и прежде пахал малость, а? Саксон покачала головой. -- Нет, ни разу в жизни. Но он умеет править лошадьми. -- Да, видно, что он не совсем новичок в деле и смекалка есть. -- Старик усмехнулся и отрезал себе кусок жевательного табаку, -- Думаю, что засидеться с вами он мне не даст. Невспаханная площадь все уменьшалась, но Билл не обнаруживал желания бросить работу, а Саксон и старик, наблюдавшие за ним, понемногу разговорились. Саксон немедленно повела на него атаку и скоро убедилась в том, что старик фермер чрезвычайно подходит под то описание, какое дал монтер своему отцу. Билл кончил вспашку всего поля, и старик пригласил их к себе переночевать, -- в усадьбе имеется пустой домик с маленькой плитой, и он даст им парного молока. А если Саксон хочет испытать свои таланты, она может подоить корову. Урок доения прошел не так успешно, как урок пахоты, но когда Билл исчерпал, весь запас своего остроумия, Саксон предложила ему попробовать, и он не менее позорно провалился. Саксон неутомимо наблюдала и выспрашивала и очень скоро поняла, что эта усадьба совсем непохожа на ту, которую она видела в Сан-Леандро. И усадьба и фермер безнадежно устарели. Здесь и не слыхали о новой системе интенсивного земледелия. Участок непомерно велик и очень плохо обрабатывается. В доме, в конюшнях, в амбарах -- всюду полное запустение, все разваливается. Двор перед домом зарос сорной травой. Огорода нет. Небольшой фруктовый сад заглох и одичал: деревья зачахли, стали сучковатыми и поросли серым мхом. Саксон узнала, что сыновья и дочери фермера разъехались по разным городам. Одна дочь замужем за врачом, другая преподает в педагогическом училище штата; один сын служит машинистом на железной дороге, другой -- архитектор, третий -- репортер уголовного суда в Сан-Франциско. Время от времени они посылают родителям немного денег. -- Что ты на это скажешь? -- спросила Саксон Билла, курившего после ужина папиросу. Он выразительно пожал плечами. -- Что ж, здесь все яснее ясного. Старый чудак оброс мохом, как и его деревья. После Сан-Леандро и слепому видно, что он ни черта не смыслит. А его клячи! Для них было бы благодеянием, а для него чистой экономией, если бы кто-нибудь взял да пристрелил их. Ручаюсь, что у португальцев таких лошадей не увидишь. И тут дело вовсе не в чванстве и не в желании щегольнуть хорошими лошадьми. Это просто правильный подход. Это выгоднее. Само хозяйство это подсказывает. Старые лошади и больше корма требуют, чем молодые, и так работать не могут. А подковывать что молодых, что старых -- цена одна. Его клячи совсем не годятся, они только разоряют его. Достаточно поглядеть на их работу и вспомнить, сколько работают лошади в городах. Саксон и Билл спали как убитые и после раннего завтрака собрались идти дальше. -- Я бы охотно оставил вас на несколько дней, -- с сожалением говорил, расставаясь с ними, старик, -- да никак не выйдет. Теперь, когда дети разбрелись, ферма только-только кормит нас со старухой, и то не всегда. Вот как нынче затянулись плохие времена. С самого Гровера Кливленда [5] светлого дня не видали. Вскоре после полудня они вошли в предместье Сан-Хосе, и Саксон предложила передохнуть. -- Я хочу зайти к этим людям и поговорить с ними, -- объявила она, -- если только они на меня собак не спустят. Это самое красивое местечко, какое мы видели. Верно? Билл, мечтавший о холмах и обширных выгонах для своих будущих лошадей, согласился без особого энтузиазма. -- А какие у них овощи! Погляди только! И все грядки обсажены цветами. Это почище помидоров, завернутых в папиросную бумагу. -- Не пойму, зачем им понадобились цветы? -- заметил Билл с недоумением. -- Какой в них толк? Они только занимают место, где могли бы расти отличные овощи. -- Вот это-то мне и хочется узнать. -- Она указала на женщину, которая склонилась над клумбой, разбитой возле самого дома. -- Яне знаю, кто она, но в худшем случае она наговорит нам грубостей. Видишь, она смотрит на нас. Положи-ка свою ношу рядом с моей и пойдем. Билл сбросил тюк с одеялом на землю, но предпочел подождать. Когда Саксон пошла по узкой, окаймленной цветами дорожке, она заметила двух работавших на огороде мужчин: один из них был старик китаец, другой -- тоже старик, темноглазый и тоже иностранец неизвестно какой национальности. Здесь все радовало глаз своей чистотой и порядком, каждый клочок земли был возделан так образцово, что это заметил бы даже неопытный взгляд. Женщина выпрямилась и повернулась к Саксон. Она была средних лет, стройна и очень просто, но мило одета. Она смотрела на Саксон через очки, и лицо у нее было доброе, но какое-то нервное. -- Мне сегодня ничего не понадобится, -- сказала она, смягчая отказ приветливой улыбкой. Саксон в душе застыдилась своей клеенчатой корзинки. Очевидно, эта женщина видела, как она поставила ее на землю. -- Мы не разносчики, -- торопливо пояснила она. -- Ах, простите! Незнакомка улыбнулась еще приветливее, ожидая дальнейших объяснений. Саксон, не чинясь, выложила, в чем ее дело. -- Мы хотели бы купить землю. Понимаете, мы решили стать фермерами, но, прежде чем взять участок, надо же осмотреться и выяснить, какая земля тебе нужна. Когда я увидела ваш чудесный уголок, мне захотелось задать вам сотни вопросов. Видите ли, мы ничего не смыслим в сельском хозяйстве. Всю нашу жизнь мы прожили в городе, а теперь решили навсегда поселиться в деревне и найти здесь свое счастье. Она умолкла. Лицо женщины оставалось таким же приветливым, но в нем как будто появилась легкая ирония. -- А почему вы решили, что найдете свое счастье в деревне? -- спросила она. -- Сама не знаю. Я только знаю, что для бедняков нет жизни в городе, где эти вечные рабочие беспорядки. Если бедняки даже в деревне не могут быть счастливы, значит, счастья вообще нет. А это же очень несправедливо, правда? -- Вы рассуждаете правильно, милочка, но только вы забыли об одном, что и в деревне сколько угодно бедняков и несчастных людей. -- Вы не кажетесь мне ни бедной, ни несчастной, -- возразила Саксон. -- Ах вы, душечка моя! Саксон заметила, что лицо ее собеседницы вспыхнуло от удовольствия. -- А может быть, я просто создана для деревенской жизни, -- продолжала женщина. -- Вы же сами говорите, что вы коренные горожане и решительно ничего не знаете о деревне. А вдруг вы здесь погибнете? Саксон вспомнила ужасные месяцы, проведенные в домике на Пайн-стрит. -- В городе я наверняка погибну! Может быть, мне и в деревне будет тяжело, но, видите ли, это единственный выход. Или деревня -- или ничего! Да и наши отцы и матери всегда жили в деревне. Наконец, я недаром стою здесь, перед вами: это доказывает, что меня всегда тянуло прочь из города, и я, вероятно, тоже, как вы сказали, создана для деревенской жизни, -- иначе бы я не была здесь. Собеседница одобрительно кивнула, она смотрела на Саксон с все возраставшим интересом. -- Этот молодой человек... -- начала она. -- Мой муж. Он был возчиком до того, как началась большая забастовка. Моя фамилия Роберте, Саксон Роберте, а мужа зовут Вильям Роберте. -- Меня зовут миссис Мортимер, -- сказала собеседница с легким поклоном. -- Я вдова. А теперь, если вы позовете вашего мужа, я постараюсь ответить на некоторые из ваших многочисленных вопросов. Пусть он внесет вещи сюда. Так о чем же именно вам хотелось меня спросить? -- О, обо всем сразу. Приносит ли вам ферма доход? Как вы со всем управляетесь? Сколько стоила ваша земля? Сами ли вы построили этот хорошенький домик? Сколько вы платите вашим рабочим? Как вы научились всему и как узнали, что лучше сажать и что выгоднее? Где выгоднее продавать овощи? Как вы их продаете? -- Тут Саксон остановилась и рассмеялась. -- О, я, собственно, даже еще не начала спрашивать. Почему вы посадили цветы по краям грядок? Я видела участки португальцев в окрестностях Сан-Леандро, они никогда не сажают на одной грядке цветы и овощи. Миссис Мортимер остановила ее движением руки. -- Дайте мне сначала ответить на ваш последний вопрос. Это, можно сказать, ключ ко всему остальному. Но тут подошел Билл, и объяснение пришлось отложить. Саксон представила его миссис Мортимер. -- Не правда ли, милочка, цветы вам сразу бросились в глаза? -- продолжала та. -- Они-то и заставили вас войти в мой сад и заговорить со мной. Вот поэтому-то они и посажены вместе с овощами, чтобы привлекать внимание. Вы и представить себе не можете, сколько людей обращает на них внимание и скольких они заманили сюда, ко мне. Дорога эта крайне оживленная, горожане, часто катаются по ней. Нет... с автомобилями мне не везет. Людям, сидящим в автомобилях, ничего из-за пыли не видно. Но когда я начинала, почти все еще ездили на лошадях. Мимо меня постоянно проезжали городские дамы. Мои цветы, да и весь участок бросались им в глаза; они останавливали свои экипажи. А я -- я всегда оказывалась здесь, перед домом, и меня можно было окликнуть. Обычно мне удавалось зазвать их к себе, чтобы показать цветы -- и, понятно, овощи. Все у меня было красиво, опрятно, в образцовом порядке. Это привлекает людей. И... -- миссис Мортимер пожала плечами, -- вы же знаете, соблазняют человека глаза его. Овощи, растущие среди цветов, прельщали их. Им хотелось моих овощей, непременно моих.