И они получали их по
цене вдвое против рыночной и платили с большим удовольствием. Я в  некотором
роде вошла  в  моду, стала  предметом  увлечения  этих дам. И  никто не  был
внакладе. Овощи были прекрасные,  ничуть не хуже других овощей  на рынке,  а
подчас  и гораздо  свежее. Не забывайте,  что  мои  покупатели одним  ударом
убивали двух зайцев: помимо всего прочего,  они совершали доброе дело -- они
не только получали самые лучшие и самые свежие  овощи прямо с грядки,  но  и
гордились сознанием,  что помогают  достойной  вдове. Стало  даже  признаком
хорошего тона покупать овощи у миссис Мортимер. Но не стоит вдаваться  в эту
тему, она завела бы нас слишком далеко. Короче говоря, моя маленькая усадьба
стала излюбленным  местом, куда  ездили прокатиться или просто  убить время.
Стало известно, кто  я такая,  кем  был  мой муж  и  что я  делала раньше. С
некоторыми из  дам я была  знакома в лучшие  времена. Они всячески старались
содействовать мне. К  тому же я  завела обычай  угощать своих клиентов чаем.
Таким образом, покупательницы  становились как бы  моими гостями. Я и теперь
подаю  чай,   когда  они  приезжают,  желая  похвастать  мною  перед  своими
приятельницами. Итак, вы видите, что цветы сослужили мне немалую службу.
     Саксон с увлечением выслушала этот рассказ, зато  Билл явно не разделял
ее восторга. Его синие глаза словно затуманились.
     -- Ну, говорите, не стесняйтесь,  -- обратилась к нему миссис Мортимер.
-- С чем вы не согласны?
     К удивлению Саксон, он ответил  прямо и --  к еще большему ее удивлению
--  выдвинул  против миссис Мортимер такие доводы, какие ей самой и в голову
бы не пришли.
     -- Все это ловкие  фокусы, -- сказал он. -- Вот  что я  увидел из ваших
слов...
     -- Да, но эти фокусы достигают цели, -- прервала его миссис Мортимер, и
ее живые глаза весело сверкнули за стеклами очков.
     -- И да, и нет, -- упрямо отозвался Билл  со своей обычной внушительной
неторопливостью.  --  Если бы каждый  хозяин сажал овощи на  одной грядке  с
цветами,  то каждый хозяин  получал бы за  свои  овощи двойную  цену  против
рыночной,  и  тогда никаких двойных  рыночных цен  уже  не  было бы. Значит,
ничего бы не изменилось.
     -- Это теория, а я говорю о фактах, -- настаивала миссис Мортимер. -- А
факт тот, что другие хозяева этого не делают.  И факт, что я получаю двойные
цены. С этим-то вы спорить не можете.
     Ей,  видимо, не  удалось  переубедить  Билла. Но  и  он затруднялся  ей
ответить.
     --  Все равно, --  пробормотал он, медленно покачивая головой.  -- Я  в
этом смысла не вижу. Я хочу сказать: нам это не  годится -- моей жене и мне.
Может быть, погодя я как-нибудь разберусь, где закавыка.
     -- А пока давайте пройдемся  по моим -- владениям, -- предложила миссис
Мортимер. -- Я хочу, чтобы вы  все видели, и я расскажу, как и  что я делаю.
Потом мы присядем,  и вы  узнаете, с  чего я начинала.  Видите  ли,  --  она
посмотрела  на  Саксон,  -- мне хочется  хорошенько  втолковать  вам, что  в
сельском хозяйстве главное -- как взяться  за дело. Я ведь  сперва ничего не
понимала, и у меня  не было такого славного, сильного муженька, как у вас. Я
была совсем одна. Но это я вам расскажу потом.
     За час,  проведенный среди овощей, ягодных кустов и фруктовых деревьев,
на  Саксон  обрушилось  столько новых сведений, что  она лишь  старалась  их
запомнить,  с  тем  чтобы разобраться после, на  досуге. Билл тоже смотрел и
слушал с  интересом, но он предоставил Саксон  беседовать с  хозяйкой, а сам
лишь  изредка  задавал вопросы.  Во  дворе, где все  было  так  же  чисто  и
благоустроенно, как  перед домом, хозяйка  показала им птичий двор. Здесь, в
особых вольерах, разгуливало несколько сот мелких белоснежных курочек.
     -- Белые леггорны, -- пояснила миссис Мортимер. -- Вы не представляете,
какой доход они мне дали в этом году. Я никогда  не держу курицу после того,
как она перестает нестись.
     -- То  же самое говорил я тебе, Саксон, насчет лошадей, --  прервал  ее
Билл.
     --  И только  благодаря тому, что я вывожу цыплят в те сроки, какие мне
нужны, --  что  у  нас  пока делают разве какие-нибудь  единицы из  десятков
тысяч, -- куры у меня несутся  зимой, когда птица обычно перестает нестись и
когда цена на  яйца  особенно высока. У меня свои постоянные покупатели. Они
платят  мне за дюжину на  десять центов больше рыночной цены,  потому  что я
поставляю только однодневные яйца.
     Она  мельком взглянула на Билла и  увидела,  что он все  еще хмурится и
занят своими мыслями.
     -- Ну как, не согласны? -- спросила она.
     Он помотал головой:
     -- Нет, не согласен. Если бы каждый  хозяин продавал однодневные  яйца,
вам  не  удалось бы продавать ваши на десять центов дороже рыночной цены,  и
все опять осталось бы по-прежнему.
     --  Но  тогда все яйца  были бы однодневные, не  забывайте  этого!  Все
решительно, -- настаивала миссис Мортимер.
     -- А нам с Саксон это ни к чему, -- возразил он. -- Вот в этом-то я все
время и  старался разобраться и, наконец, разобрался. Вы говорите о теории и
о фактах.  Десять  центов выше  рыночной цены -- это для Саксон  и  для меня
теория. А факт -- что у нас нет ни яиц, ни  кур,  нет земли, на  которой эти
куры могли бы разгуливать, и места, где бы они могли нестись.
     Хозяйка сочувственно кивнула головой.
     -- И еще что-то тут есть, с  чем я не согласен. Я чувствую, но пока мне
трудно сказать, что именно, -- продолжал он. -- Но есть, есть...
     Они осмотрели коровник, свинарник  и псарню. Все было невелико,  но все
приносило доход, уверяла миссис Мортимер и тут  же подсчитывала свои барыши.
У них дух захватывало  от цен, которые она платила и получала  за породистых
персидских  кошек,  свиней, шотландских  колли  и джерсейских  коров.  И для
молока джерсейских коров у нее  был особый рынок сбыта, причем она  получала
за кварту на  пять центов  больше, чем  стоило  молоко  коров лучших местных
пород. Билл сразу отметил  разницу между ее фруктовым  садом и тем,  который
они  осматривали  накануне,   а   миссис   Мортимер  указала   ему  на   ряд
дополнительных  преимуществ; многое из ее  объяснений Билл  так и не понял и
вынужден был принять на веру.
     Затем  она познакомила их  еще с  одной отраслью  своего  хозяйства  --
изготовлением домашнего варенья и джемов, которые  она поставляла заказчикам
по  совершенно несуразным  ценам. Саксон  и Билл  сидели в  удобных плетеных
креслах на веранде и слушали рассказы миссис Мортимер о том, как она подняла
цену  на свои  варенья и джемы, сбывая их только  лучшему ресторану и самому
аристократическому клубу в  Сан-Хосе. Начиная  это дело,  она отправилась  с
образцами  к  владельцу  ресторана и  буфетчику клуба и  после долгих споров
убедила их создать  себе из ее  товаров "специальность", всячески рекламируя
их  посетителям,  а  главное  -- резко повысив  цену на все блюда,  в состав
которых они входят.
     Пока  она говорила,  глаза Билла снова  затуманились.  Миссис  Мортимер
увидела это, смолкла и стала ждать, что последует.
     -- А теперь начните сначала, -- попросила Саксон.
     Миссис Мортимер согласилась только при условии,  если  они останутся на
ужин. Несмотря на явную неохоту Билла, Саксон приняла приглашение.
     --  Итак,  --  продолжала  свой рассказ миссис  Мортимер,  -- вначале я
ничего не понимала в сельском хозяйстве, ведь я родилась и выросла в городе.
О деревне я  знала  лишь, что туда ездят отдыхать, но я всегда  предпочитала
курорты, горы или море. Я много лет была старшим библиотекарем донкастерской
библиотеки и почти  всю  свою жизнь провела среди книг; потом вышла замуж за
мистера Мортимера.  Он тоже имел  дело  только  с  книгами, --  мой  муж был
профессором  Санмигельского университета.  Он долго болел,  а когда умер,  я
осталась без всяких средств. Даже его  страховка была истрачена до того, как
я могла развязаться с кредиторами.  Что касается меня, то  я была совершенно
измучена, нервы сдали окончательно,  я ни  на что  больше не годилась.  Но у
меня еще оставалось пять тысяч долларов, и я, недолго думая, решила заняться
сельским  хозяйством.  Климат здесь превосходный, участок этот  недалеко  от
Сан-Хосе -- конечная  остановка трамвая всего в четверти мили отсюда, -- и я
купила  его.  Две  тысячи  заплатила  наличными, а  на  остальные  две  дала
закладную. Таким образом, земля обошлась мне по двести долларов за акр.
     -- Двадцать акров! -- воскликнула Саксон.
     -- Это ведь ужасно мало, -- заметил Билл.
     -- Много, даже  слишком  много!  Прежде всего  я сдала  десять акров  в
аренду, и  до  сих  пор сдаю их. Даже с теми десятью  акрами, которые я себе
оставила, я долго не знала, что делать.  И только сейчас я чувствую, что мне
стало тесновато.
     -- И эти десять акров кормят вас и двух работников? -- удивился Билл.
     Миссис Мортимер всплеснула руками и засмеялась.
     -- А вы  слушайте! Я же много лет была библиотекарем и умею разбираться
в книгах. И  вот я прежде всего перечитала почти все, что  написано по этому
вопросу, и подписалась на лучшие сельскохозяйственные журналы и газеты, И вы
еще спрашиваете, как  это  десять  акров могут  прокормить меня и моих  двух
работников! Я  вам  расскажу.  У  меня  работают  не два, а четыре человека.
Десять акров должны прокормить и кормят  не только их, а еще  и Анну, -- это
шведка, вдова, она ведет у меня домашнее хозяйство и положительно незаменима
в  сезон  варений и  джемов, -- да  еще ее  дочку, которая ходит  в школу  и
помогает ей, да моего племянника, взятого мною на воспитание. Таким образом,
десять вполне заменяют мне все двадцать и дают возможность  содержать и дом,
и службы, и весь мой племенной скот.
     Саксон вспомнила, что монтер говорил о португальцах.
     -- Десять акров здесь ни  при  чем! -- воскликнула она. --  Все это  вы
сделали благодаря вашим знаниям, и вы это прекрасно понимаете.
     --  В  том-то и дело, милочка.  Это доказывает, что  человек с  головой
может преуспеть в сельском хозяйстве. Помните всегда,  что земля щедра. Но и
она требует щедрости, а старозаветному американскому  фермеру это  невдомек.
Соображать  надо,  вот  в  чем  суть.   Когда  такой  допотопный   хозяин  и
догадывается,  что его  истощенная земля нуждается в удобрении, он не желает
видеть  разницу   между   дешевыми  --   плохими,  и  хорошими  --  дорогими
удобрениями.
     -- Как бы мне хотелось все это узнать! -- воскликнула Саксон.
     -- Я поделюсь с вами всем, что знаю сама. Но вы, наверно, очень устали;
по-моему,  вы даже прихрамываете. Войдемте в  дом. А о вещах не беспокойтесь
-- я пошлю за ними Чанга.
     Для Саксон, при ее  врожденной любви к красоте и  изяществу, внутреннее
убранство домика оказалось  своего рода откровением.  Ей еще не  приходилось
бывать у людей среднего достатка, и то, что она увидела, не только превзошло
все, что она могла себе представить, но  и сильно отличалось от тех  картин,
какие она себе рисовала. Подметив, как заблестели глаза молодой женщины, как
она  внимательно  разглядывает  все  вокруг,  миссис  Мортимер с  величайшей
готовностью  стала  показывать ей  дом. Будто бы для  того, чтобы похвастать
перед гостями, она  рассказала,  как все  сделала своими руками, не  забывая
упомянуть,  что сама  красила  полы,  сколачивала книжные  полки  и собирала
присланное ей антикваром старинное кресло.  Билл, осторожно ступая, следовал
за  женщинами. Хотя он держался свободно и независимо, ему удалось  избежать
слишком  явных промахов даже за  столом, а ведь им с Саксон впервые пришлось
обедать в частном доме, где во время еды прислуживают.
     -- Если бы вы пожаловали ко мне в будущем году, -- с сожалением сказала
миссис Мортимер, -- я бы поместила  вас в комнате для гостей, которая у меня
к тому времени будет готова.
     -- Ничего, не беда, -- отозвался Билл, -- и так большое вам спасибо. Мы
доедем до Сан-Хосе, а там переночуем в гостинице.
     Видя, что  миссис  Мортимер все еще  очень  огорчена тем, что ей  негде
уложить их,  Саксон перевела разговор на другое и попросила рассказать еще о
себе и своем хозяйстве.
     -- Помните,  я говорила  вам, что земля обошлась мне всего  две  тысячи
наличными, -- продолжала миссис Мортимер. -- У меня оставалось три тысячи на
все мои начинания. Конечно, друзья  и  родственники предсказывали мне полную
неудачу. И, конечно, я натворила кучу ошибок. Но их было бы еще больше, если
бы  я  не продолжала расширять свои познания по сельскому хозяйству. Я делаю
это и до сих пор. --  Она указала на тянувшиеся вдоль стен полки с книгами и
журналами.  -- Я  все время  не переставала учиться. Я твердо  решила быть в
курсе всего нового и выписала  себе отчеты опытных станций. Скоро я пришла к
выводу,  что  наши  фермеры,  которые  хозяйничают  по  старинке, делают все
шиворот-навыворот,  -- и,  знаете ли, была недалека от истины. Вы  не можете
себе  представить,  до чего  доходит их тупость. Я и советовалась с ними,  и
обсуждала разные новшества, и критиковала их устаревшие методы, и требовала,
чтобы они  хоть как-то обосновали свою нетерпимость, свои предвзятые мнения.
Но результат был всегда один: они говорили, что  я сумасшедшая  и  сама себе
яму рою.
     -- Но  ведь  вы  победили!  Вы  победили!  Миссис  Мортимер  благодарно
улыбнулась Саксон.
     -- Иногда мне и самой удивительно, как я не провалилась. Но мои  предки
были люди упорные, и мы так долго были оторваны от земли, что сумели увидеть
вещи  по-новому.  Если мне что-нибудь  представлялось  правильным,  я тут же
применяла это на практике, каким бы нелепым оно ни казалось. Возьмем хотя бы
прежний фруктовый сад. Он никуда не  годился. Ну никуда! Старик Кэлкинс чуть
не умер от разрыва сердца, когда увидел, что я с ним сделала. А поглядите на
этот сад сейчас! Вместо дома стояла какая-то  старая развалина.  На  время я
поселилась  в нем, но сразу же снесла коровник,  свиной хлев,  курятник, все
подчистую.  Соседи  только   головой  покачивали  да  вздыхали,  глядя,  как
безрассудно хозяйничает бедная вдова, которой в пору только прокормиться. Но
худшее было впереди.  Они просто остолбенели,  узнав, сколько я заплатила за
трех прекрасных свиней улучшенной честерской породы, --  шестьдесят долларов
за трех маленьких, только что отнятых от матки  поросят. Затем  я  отправила
всех непородных  кур на  рынок и заменила их  белыми  леггорнами. Обе старые
коровы, которые  перешли  ко  мне вместе с усадьбой, были проданы мяснику по
тридцать долларов каждая, а за  двести  пятьдесят я купила двух чистокровных
джерсейских  телок --  и  получила  на  этом прибыль, между тем как  тот  же
Кэлкинс  и  остальные фермеры продолжали возиться  с  лядащими  коровенками,
дававшими так мало молока, что оно не окупало даже кормов.
     Билл одобрительно кивнул.
     --  Помнишь, что я  тебе говорил  о  лошадях, --  опять обратился он  к
Саксон; и,  поощренный вниманием хозяйки, очень толково рассказал о  лошадях
-- с деловой точки зрения.
     Когда он после ужина вышел покурить, миссис  Мортимер вызвала Саксон на
разговор о ней самой и Билле и не обнаружила ни малейшего  смущения, узнав о
его склонности к боксу и к избиению штрейкбрехеров.
     -- Красивый молодой человек, и очень порядочный, -- сказала она Саксон.
--  Это видно  по  его лицу. А уж как любит вас  и гордится  вами!  Я  прямо
сказать  не могу,  до чего мне понравилось, как  он смотрит на вас, особенно
когда вы  говорите.  Он очень  считается  с  вашим мнением,  иначе он бы  не
отправился с вами в это  странствие, -- ведь  это  же ваша  затея. -- Миссис
Мортимер   вздохнула.  --   Вы  счастливица,  дорогое   дитя,  действительно
счастливица.  И  вы  еще  не  знаете, что такое мужской  ум. Посмотрите, что
будет,  когда  он проникнется вашими  планами. Вы  будете поражены,  как  он
примется за дело.  Тогда уж  вы за ним  не  угонитесь. Но пока  -- ваше дело
руководить им. Не забудьте, что он дитя города. Нелегко будет отучить его от
привычного образа жизни.
     -- О... ему город тоже опротивел... -- начала Саксон.
     -- Не так, как вам. Любовь не  заполняет целиком существования мужчины.
Город причинил  вам больше зла, чем ему. Ребеночка ведь вы  потеряли.  А его
интерес  к  ребенку  и  чувство к нему  были довольно мимолетны, и их нельзя
сравнить с глубиной и живостью ваших чувств!
     Миссис Мортимер повернулась к входившему в комнату Биллу.
     -- Ну что, поняли, наконец, чем вам не нравится моя система?
     -- Кажется,  понял,  --  ответил он, усаживаясь в указанное  ему миссис
Мортимер большое кресло, -- Дело в том...
     --  Минуточку, -- прервала она его, --  это отличное, большое и крепкое
кресло,  и  вы тоже большой  и сильный, а ваша женушка  очень устала... Нет,
нет, сидите, -- ей нужна ваша сила. Да, да, прошу вас, дайте и ей местечко.
     Она подвела Саксон к мужу и посадила к нему на колени.
     -- Вот так, сэр! Вместе вы прямо картинка. А  теперь  выкладывайте ваши
возражения против моего способа пробивать себе дорогу в жизни.
     -- Дело не в вашем  способе, --  быстро возразил Билл. -- Он совершенно
правильный. Он замечательный. Я только  хочу сказать, что  для  нас-то он не
годится. У нас ничего бы не вышло. У вас  было много преимуществ --  богатые
знакомые,  люди,  знавшие,   что  вы  были  библиотекарем,  а   ваш  муж  --
профессором. У вас... -- Тут он запнулся, не  находя  слов, которые могли бы
выразить мысли, еще  неясные ему самому. -- У вас были возможности, каких  у
нас  нет.  Вы  образованная, и... как  бы это сказать... умеете держаться  и
знаете, как надо вести дела. Все это не для нашего брата.
     -- Но, голубчик, и вы можете этому научиться, -- убежденно заявила она.
     Билл покачал головой.
     -- Нет. Вы меня не поняли. Ну вот, представьте себе,  что я, к примеру,
являюсь со своим вареньем и джемом  в этот шикарный ресторан, -- как явились
вы, -- и  хочу поговорить с главным метрдотелем.  Так вот, я с первой минуты
оказался бы не  к  месту в его конторе. Да я и сам  чувствовал бы себя не на
месте  и от  этого обиделся  бы и тут же  полез  бы на стену, а так  дела не
делаются. А потом я бы вообразил, будто он считает меня неотесанным дикарем,
--  где уме мне вареньем  торговать! А дальше?  Меня взорвало  бы  от любого
пустяка: "Пусть не  думает, что  я задаюсь, это  он задается", и  так далее.
Понимаете? Уж я так воспитан. Либо принимайте, какой я  есть, либо ничего не
надо, а варенье я так бы и не продал.
     --  Все,  что  вы  сказали, --  правда,  --  весело  подхватила  миссис
Мортимер. -- Но  у вас  есть жена. Поглядите  на  нее. Она произведет  самое
выгодное  впечатление  на  любого  дельца.  Каждый  из  них с  удовольствием
выслушает ее.
     Билл выпрямился, в его глазах вспыхнул опасный огонек.
     -- В чем я еще провинилась? -- смеясь, спросила хозяйка.
     -- Я пока  еще  не собираюсь  пользоваться для таких дел красотой  моей
жены, -- сердито пробурчал он.
     -- И  вы  совершенно правы.  Вся беда в том, что вы оба отстали лет  на
пятьдесят от современности. Вы  -- американцы старого покроя.  И то, что  вы
очутились в самой гуще современной жизни, просто чудо. Вы -- Рип Ван  Вникли
[6]. Где это видано в наш век упадка, чтобы молодая пара из большого города,
взвалив  на плечи  тюки с одеялами, пешком отправилась искать себе  землю? В
вас живет  все тот  же дух наших аргонавтов! Вы принадлежите к той же породе
людей, которые  некогда  запрягали своих волов и  держали  путь на Запад,  к
странам, лежащим по  ту  сторону заходящего солнца. Держу пари, что это были
ваши отцы и матери, деды и бабушки!
     Глаза Саксон засияли, а глаза Билла снова стали приветливыми.
     -- Я сама  принадлежу к этой  старой  породе, --  горделиво  продолжала
миссис  Мортимер. -- Моя бабушка была одной из  немногих уцелевших  участниц
партии Доннера.  Мой  дед, Язон  Уитни,  обогнул  мыс  Горн  и участвовал  в
восстании на Сономе. Он находился в Монтери, когда Джон Маршалл нашел золото
в Сэттери. Одна из улиц в Сан-Франциско названа его именем.
     --  Я знаю эту улицу,  -- вставил Билл. -- Это Уитни-стрит. Она  вблизи
Рашин-Хилл. Мать Саксон тоже прошла через прерии.
     -- А  дедушку и бабушку Билла убили индейцы, -- добавила Саксон. -- Его
отец был совсем  малышом  и жил у индейцев, пока белые его не освободили. Он
даже не знал своего имени и был усыновлен неким мистером Робертсом.
     --  Да  что  вы говорите!  Значит,  мы с вами, дорогие дети,  почти что
родственники,  --  радостно воскликнула  миссис Мортимер. -- На меня  так  и
повеяло былыми временами! Теперь они, в наше столь быстротечное время,  увы,
забыты.  Я  особенно интересовалась  нашим  прошлым,  потому  что составляла
каталог  для  библиотеки,  и прочла  все,  что касается  тех лет. --  Вы, --
указала она  на Билла, -- вошли в историю,  или,  вернее, ваш отец. Я теперь
вспоминаю.  Все это  описано  в "Истории"  Бенкрофта.  На партию пионеров, в
которой находился ваш отец, напало племя модоков. В обозе было  восемнадцать
повозок.  В живых остался только  ваш отец; он  был еще совсем крошкой и  не
понимал, что произошло. Его потом усыновил начальник отряда белых.
     --  Совершенно  верно,  -- отозвался  Билл. --  Это были модоки. Партия
белых, вероятно, направлялась в Орегон. Все они были перебиты. Интересно, не
знаете ли вы чего-нибудь о матери Саксон? Она в те времена писала стихи.
     -- Они где-нибудь печатались?
     -- Да, -- отвечала Саксон, -- в старых газетах Сан-Хосе.
     -- А вы помните наизусть какое-нибудь стихотворение?
     -- Помню. Одно из них начиналось так:
     Словно неясная арфа Эола,
     Муза поет все нежней...
     Калифорнийские долы
     Эхом откликнулись ей.
     --  Мне  почему-то  знакомы  эти  строки,  -- задумчиво сказала  миссис
Мортимер.
     -- Там было еще другое. Оно начиналось так:
     От толпы убежала туда, где лучом
     Озарен изваянии торжественный ряд;
     Вакх, увенчанный свежим зеленым плющом,
     И  Психея с Пандорой недвижно стоят... И дальше в том же роде. Я не все
понимаю в этих стихах. Они были посвящены моему отцу...
     -- Это  любовное  стихотворение, -- прервала ее  миссис Мортимер.  -- Я
помню его. Подождите минуточку... та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та!..
     Осыпали брызги ей руки и стан,
     Блеснув на груди аметистом, они
     Дождем осыпаются в светлый фонтан.
     --  У меня так и остались в  памяти  эти "брызги аметистов", хотя имени
вашей матушки я не припомню.
     -- Ее звали Дэзи, -- начала Саксон.
     -- Нет, Дэйелл, -- внезапно вспомнив, поправила ее миссис Мортимер.
     -- Ее так никто не называл!
     -- Но она подписывалась этим именем. А как дальше?
     -- Дэзи Уилей Браун.
     Миссис  Мортимер подошла к книжным полкам  и  скоро вернулась с большой
книгой в простом холщовом переплете.
     -- Это сборник "Из архивов прошлого", -- пояснила она. -- Между прочим,
здесь  собраны и  все лучшие стихи,  печатавшиеся в газетах того времени. --
Она  быстро  пробежала   глазами  оглавление;  вдруг  ее  взгляд  на  чем-то
остановился.  --  Я  была  права:  Дэйелл  Уилей  Браун.  Вот   она.  Десять
стихотворений:  "Поход  викинга",  "За  золотом",  "Верность",  "Кабальеро",
"Могилы Литтл Мэдоу"...
     -- Мы отбивались там  от индейцев, -- взволнованно перебила  ее Саксон.
-- И  моя  мать,  она  была  тогда  еще совсем  девочкой,  вышла из лагеря и
принесла воды для раненых. И индейцы не стали стрелять в нее. Все  говорили,
что это было настоящее чудо. -- Она вскочила с колен Билла и, протянув  руки
к  книге,  воскликнула: -- Дайте мне взглянуть на эти  стихотворения!  Дайте
взглянуть! Это для меня новые стихи. Я их не знаю. Можно мне переписать  их?
Я выучу их наизусть. Подумать только -- стихи моей матери!
     Миссис Мортимер  стала  усиленно  протирать очки; и  в  течение  целого
получаса, пока  Саксон  жадно читала  дорогие строки, написанные ее матерью,
миссис  Мортимер  и Билл  сидели  молча.  Кончив,  Саксон  заложила  пальцем
знаменательные   страницы;  не  сводя  глаз  с  книги,   она  несколько  раз
благоговейно повторила:
     -- И я не знала, ничего не знала! За последние полчаса миссис Мортимер,
видимо, что-то усиленно обдумывала. Потом она изложила свой план. Она уже на
опыте убедилась в преимуществе интенсивного метода как в земледелии, так и в
молочном хозяйстве и  поэтому намерена по истечении срока аренды устроить на
остальных десяти акрах молочную ферму. Ферма, как и все ее начинания, должна
стать образцовой, что  потребует  дополнительных рабочих  рук. Билл и Саксон
именно те  люди, какие  ей подойдут. Будущим летом она сможет поселить их  в
домике, который  собирается выстроить. А пока что она так или иначе достанет
Биллу  работу на зиму, она гарантирует  ему работу,  а  у конечной остановки
трамвая есть маленький домик, который сдается внаем. Под ее наблюдением Билл
мог  бы  сразу же  взять на  себя руководство постройкой. Таким образом, они
будут кое-что зарабатывать, готовясь самостоятельно вести хозяйство, и у них
будет время хорошенько осмотреться.
     Но напрасно она их  уговаривала. В конце  концов Сак  сон  высказала за
себя и Билла их общую точку зрения:
     -- Мы  не  можем остановиться на  первом же  месте, хотя бы  даже таком
красивом и приветливом,  как ваша долина. Мы даже  еще не уяснили себе, чего
мы хотим.  Мы должны идти дальше, посмотреть всякие места  и всякие  способы
вести  хозяйство -- и тогда  уже решить, что нам  нужно. И нельзя спешить  с
таким  решением. Все это надо  делать основательно. А  кроме того...  -- она
заколебалась, -- кроме того, нам не нравится плоская равнина. Биллу хочется,
чтобы на нашем участке были холмы. И мне тоже.
     Когда они  собрались  уходить, миссис Мортимер  решила  подарить Саксон
сборник "Из архивов прошлого", но молодая женщина покачала головой и взяла у
Билла деньги.
     -- Там указано, что сборник стоит  два доллара,  -- сказала она.  -- Не
можете  ли  вы  купить мне  такую  книгу и  оставить  ее у  себя?  Когда  мы
устроимся, я напишу вам, и вы мне перешлете.
     --  Ох  уж эти  американцы! -- пожурила  ее  миссис Мортимер,  принимая
деньги. -- Но обещайте мне писать время от времени, как у вас идут дела.
     Она проводила их до большой дороги.
     --  Вы молодчины, -- сказала  она, прощаясь.  -- Как бы и  мне хотелось
пойти вместе с вами, -- вот так, с мешком за спиной. Вы оба чудесные ребята.
Если  я смогу  чем-нибудь вам помочь -- дайте  мне знать. Я уверена, что вас
ждет удача, и  мне  хотелось бы приложить к этому руку. Напишите, если у вас
выйдет с казенной землей, хотя, предупреждаю, я не очень-то в это  верю. Как
бы она не оказалась слишком далеко от рынков сбыта.
     Миссис Мортимер пожала руку Биллу, крепко обняла и поцеловала Саксон.
     --  Ничего  не  бойтесь,  -- серьезно сказала она  на ухо Саксон. -- Вы
победите. Вы стоите на верном пути, и вы были  совершенно правы, отказавшись
от моего предложения. Но помните, что это предложение, а может быть, и более
заманчивое, никуда от вас не уйдет. Вы оба еще очень молоды. Не спешите. Где
бы  вы ни  остановились,  хотя на время, давайте  мне знать, и  я вам пришлю
всякие  сельскохозяйственные  отчеты  и  материалы. До  свидания.  Желаю вам
больших, больших, больших успехов!


        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     В этот вечер Билл  неподвижно сидел на краю кровати  в маленьком номере
гостиницы; он глубоко задумался.
     -- Что ж, -- заметил он, наконец, с протяжным вздохом. -- Можно сказать
одно: на свете  еще  есть  хорошие люди. Возьмем  миссис  Мортимер. Чудесный
человек, настоящая американка старого закала.
     -- Умная, образованная женщина,  -- согласилась  Саксон, -- и ничуть не
стыдится такой работы. Все наладила сама, своими силами.
     -- На  двадцати акрах -- нет,  на  десяти! И заплатила за них,  и ввела
всякие   усовершенствования,   и   себя  кормит,   и   четырех   работников,
кухарку-шведку  с  дочерью,  своего  племянника!  Просто  не верится. Десять
акров! Мой отец не признавал участка меньше ста шестидесяти акров. Даже твой
братец  Том  и  тот  все  на  мили  мерит...  А ведь она женщина,  и  притом
совершенно одинокая! Нам повезло, что мы с ней встретились.
     --  Чем не  приключение! --  воскликнула Саксон. -- В пути именно так и
бывает. Никогда не знаешь, что тебя ждет завтра.  Мы встретились с  ней  как
раз в то  время, когда  ужасно устали, и все спрашивали себя, скоро ли будет
этот Сан-Хосе. Мы и не мечтали  с такой встрече. И обошлась она с нами вовсе
не как с  бродягами.  А  какой дом у  нее  --  чистый, красивый.  На полу ни
пылинки.  Я и не думала,  что  комнаты могут  быть  обставлены  так  уютно и
изящно.
     -- И пахнет в них так хорошо, -- добавил Билл.
     -- Да-да! В  журнале для женщин это  называется  "создать атмосферу". Я
раньше не понимала, что это значит. А  про дом миссис Мортимер действительно
скажешь, что в нем царит атмосфера красоты и уюта.
     -- Это вроде твоих вышитых вещиц, -- сказал Билл.
     -- И  это следующий  шаг после того, как  человек научился держать свое
тело чистым, свежим и красивым; нужно, чтобы  и его дом был свежим, чистым и
красивым.
     -- Но так не может быть в помещении, которое сдается  жильцам, а только
в собственном доме, Саксон. Для сдачи внаем  таких домов не строят. Одно мне
ясно: дом миссис Мортимер в конце концов стоил  недорого. Дело не в цене, --
дело в том, как он  построен. Лес-то самый обыкновенный, его можно купить на
любом  лесном складе. И наш домик  на Пайн-стрит из такого же точно леса, но
построен он совсем по-другому.  Я не  умею объяснить, но ты сама  понимаешь,
что я хочу сказать.
     Саксон,  занятая   воспоминаниями  о  только   что  оставленных  уютных
комнатах, рассеянно повторила:
     -- Да, все дело в том -- как...
     На следующее утро они  рано двинулись в  путь и принялись отыскивать  в
предместье  Сан-Хосе  дорогу  на  Сан-Хуан и  Монтери.  Саксон  хромала  все
сильнее. Началось с водяной мозоли  на пятке, затем волдырь лопнул, и теперь
башмак мучительно натирал ногу. Билл вспомнил советы отца относительно ухода
за  ногами и  зашел в мясную лавку,  чтобы купить  на пять  центов бараньего
сала.
     -- Вот  что  тебе нужно, -- сказал он  Саксон: -- иметь удобную обувь и
хорошенько смазывать ноги  салом. Как только  мы выберемся из города, мы все
это наладим.  Хорошо  бы прервать наше путешествие. Хорошо бы мне  раздобыть
работу и дать тебе несколько дней передохнуть. Уж я постараюсь.
     Когда  они  достигли городской окраины, он  оставил  Саксон на шоссе и,
свернув в длинную подъездную аллею, направился  к видневшейся вдали  большой
ферме. Он возвратился сияющий.
     -- Все в порядке! -- воскликнул он, подходя ближе. -- Дойдем вон до тех
деревьев -- там есть ручеек, и мы раскинем лагерь. Я начну работать завтра с
утра. Два доллара в  день на моих харчах. А если на его харчах, так полтора.
Я ему сказал, что предпочитаю первое и что все мое хозяйство при мне. Погода
прекрасная, и  мы тут  отлично перебудем несколько  дней, пока твоя  нога не
заживет. Идем. Устроим настоящий, заправский лагерь.
     --  Как  ты достал  работу?  -- спросила  Саксон, когда они  бродили по
берегу ручья, выбирая место для лагеря.
     -- Подожди, устроимся, тогда и расскажу. Все это было прямо как сон.
     Только когда были сделаны постели, разведен костер и в котелке закипели
бобы, Билл, бросив у костра последнюю охапку хвороста, начал:
     -- Во-первых, Бенсон --  отнюдь не старозаветный старикашка. По  виду и
не скажешь, что фермер. Современный тип, крепкой хватки, говорит и действует
как  настоящий делец. Я понял это сразу,  когда попал на ферму,  хотя еще не
видел его самого. А он меня в пятнадцать секунд раскусил.
     -- Пахать умеете? -- спрашивает.
     -- Конечно, -- отвечаю.
     -- А насчет лошадей как?
     -- Я вырос в  конюшне, говорю. И тогда -- помнишь, за мной ехала фура с
машинами, запряженная четверкой? Только я это сказал, она как  раз во двор и
въехала.
     -- И с четверкой справитесь? -- роняет будто так, мимоходом.
     -- Еще бы! Можете их запрячь хоть в плуг, хоть в швейную машину, хоть в
карусель.
     -- Ну-ка,  садитесь  на козлы, берите  вожжи, -- говорит он тут же,  не
теряя ни  секунды. -- Видите сарай! Объезжайте-ка его справа и станьте задом
для разгрузки. А надо тебе сказать, что не так просто объехать этот сарай. Я
сразу  по следам  колес  заметил, что  все объезжают его  слева.  Ну, а  мне
предстояло сделать двойной поворот, вроде  восьмерки -- с одной стороны угол
загона,  с другой --  угол сарая.  Вот тут  и  обогни! Да  еще  кучи  навоза
набросаны на самой дороге, их не успели убрать. Но я стою себе как  ни в чем
не бывало. Возчик передал мне  вожжи, и я вижу,  что он про себя ухмыляется:
думает, где уж ему! Пари держу,  что сам он бы с этим не справился! Я и виду
не подал,  когда поехали, а ведь я  и лошадей-то хорошенько не разглядел. Ты
бы посмотрела,  как я погнал их прямехонько  на кучу навоза:  левая чуть  не
задела  стенку сарая,  а  ступица правого колеса прошла  дюймов на шесть  от
углового  столба  загона!  Иначе  никак не  получалось. А лошади у  него  --
красота! Передние  чуть  наземь не  сели, когда  я их осадил, дал  тормоз  и
остановился как раз там, где было велено.
     -- Ладно, я вас беру, -- говорит Бенсон. -- Вы мастер.
     --  Ерунда,  --   говорю  с  этаким  ледяным  равнодушием.  --  Вы  мне
по-настоящему трудную работу дайте. -- Он улыбнулся, -- должно быть, понял.
     -- Вы здорово  знаете свое  дело, -- говорит.  --  Я не всякому лошадей
доверю. Большая  дорога не  место для вас. Вы хороший работник, да, верно, с
пути сбились. Ладно, будете пахать на  моих лошадях,  начнете завтра с утра.
--  Вот и видно,  что  умен парень, да  не совсем. Он ведь не узнал, умею  я
пахать или нет.
     Когда Саксон подала бобы, а Билл -- кофе,  она  задержалась, осматривая
все,  что  стояло  на  разостланном  одеяле  --  сахар в жестянке, сгущенное
молоко,  нарезанную солонину,  салат-латук,  помидоры,  ломти свежего хлеба,
тарелки с бобами, от которых шел пар, и кружки с кофе.
     -- Совсем не то, что  вчерашний  ужин! --  воскликнула  она,  всплеснув
руками. -- Вчера у нас было настоящее приключение, прямо из книжки. Прав был
тот  мальчуган, с  которым мы  ловили  рыбу. Помнишь, как красиво был  вчера
сервирован  стол и  как красив был дом, а теперь погляди на это. Мы  с тобой
могли бы тысячу лет прожить в Окленде и никогда не  встретить такую женщину,
как миссис Мортимер, и мы  не подозревали бы даже, что бывают на свете такие
дома. Подумай, Билли, а мы ведь только начали наше путешествие.
     Билл  проработал в поле три дня.  Он уверял, что  отлично справляется с
плугом и что пахать, пожалуй, гораздо интереснее, чем он предполагал. Узнав,
что ему это дело нравится, Саксон потихоньку радовалась.
     -- Вот уж  не думал, что это мне доставит удовольствие, -- заметил  он.
-- Пахать -- замечательное занятие.  И здорово укрепляет  мышцы ног; возчику
этого   особенно   недостает.   Если  бы  мне  когда-нибудь  опять  пришлось
тренироваться  для бокса, я  бы непременно занялся вспашкой.  И знаешь,  как
хорошо пахнет земля, когда ее  переворачиваешь! Страшно вкусный запах! Идешь
себе весь день, поднимаешь толстые пласты земли, свежей, жирной! А лошади --
умницы! Знают свое дело не  хуже людей. Да, уж у Бенсона во  всей усадьбе не
найдешь плохой лошади.
     В  последний  день  небо  покрылось  тучами,  воздух  стал  влажным,  с
юго-востока подул сильный ветер -- словом, появились все признаки того,  что
надвигаются  зимние дожди. Когда  Билл  пришел вечером с работы,  он  принес
небольшой сверток старого брезента и натянул его на раму,  чтобы защитить их
постель от дождя. Несколько раз он жаловался на боль  в  мизинце левой руки.
Этот палец мучил его весь день, признался он Саксон; по правде сказать,  уже
несколько дней: боль как при  нарыве, -- по всей вероятности, заноза; но где
она сидит, он никак не найдет.
     Билл продолжал готовиться к непогоде. Он  подложил под одеяло несколько
старых досок, которые выломал из стен заброшенного, развалившегося сарая  на
другом берегу ручья;  вместо матраца навалил на  доски кучу  сухих  листьев;
брезент укрепил при помощи обрывков веревок и проволоки.
     Когда  брызнули  первые капли  дождя, Саксон  пришла  в  восторг.  Билл
остался равнодушен. "Слишком  болит палец",  -- заявил он. Однако  ни он, ни
Саксон не могли ничем помочь этой беде и все острили, а вдруг будет нарыв.
     -- А может, ногтееда? -- сказала Саксон.
     -- Это что за штука?
     -- Право, не знаю. Помню, то же самое случилось с миссис  Кэди, -- но я
была тогда еще слишком мала, -- и тоже на мизинце. Кажется, она прикладывала
вытяжной пластырь и потом мазала какой-то мазью. Нарывало все сильнее, и под
конец сошел ноготь. А после этого  палец очень  скоро  зажил, и  вырос новый
ноготь. Давай я тебе сделаю пластырь из горячего хлеба.
     Но  от пластыря Билл отказался, -- он уверял, что к утру боль затихнет.
Саксон очень  встревожилась. Невольно поддаваясь дремоте,  она  чувствовала,
что Билл не спит. Через несколько  минут ее  разбудил бурный порыв  ветра  и
потоки  дождя, хлеставшие  по  брезенту, и она  услышала, что Билл  тихонько
стонет. Она приподнялась на локте и свободной рукой стала растирать  ему лоб
и виски, как делала не раз, когда он не мог заснуть.
     Потом она  опять задремала, и опять ее разбудили, -- но на этот раз  не
буря.  Было совершенно темно, однако она  сразу почувствовала, что Билла нет
рядом. Оказалось, что он  стоит на коленях, упершись лбом в доски, и плечи у
него сводит от нестерпимой боли, хотя он и силится ее подавить.
     -- Всю руку дергает, черт этакий! -- сказал он, услышав ее голос. -- Во
сто раз худее всякой зубной  боли. Но это все пустяки. Только бы  брезент не
сорвало. Подумай, каково было нашим отцам! -- говорил он, пересиливая  боль.
-- Отцу как-то пришлось быть в горах с одним товарищем, и тому  медведь ногу
ободрал почитай что до  самой  кости. Жратва у  них вся вышла,  и  надо было
двигаться дальше. Отец  сажает  его  на лошадь, а  с тем  --  обморок, и так
два-три  раза. Пришлось его  к лошади привязать. Они ехали пять  недель... И
отец  все это  вынес. А Джек Кингли? У него  ружье разорвалось, и всю правую
руку  отхватило к черту,  а охотничий щенок  возьми да и сожри на его глазах
три пальца! Джек был один-одинешенек на болоте, и...
     Саксон не  пришлось  услышать  продолжение  рассказа  о  Джеке  Кингли:
внезапно налетел ветер,  сорвал веревки, сломал деревянную  раму  и  на одно
мгновенье  прикрыл их обоих  брезентом.  В следующий  миг  брезент,  раму  и
веревку унесло в темноту, и Саксон с Биллом залило дождем.
     -- Делать нечего, -- крикнул он ей в  ухо,  --  бери вещи и пошли в тот
сарай.
     Они перебрались в  сарай под проливным дождем и  в полной темноте,  два
раза им пришлось  переходить по камням  через ручей по колено в воде. Старый
сарай  протекал, как  решето,  но  в конце  концов  им удалось  найти  сухое
местечко и расстелить  там  мокрые насквозь одеяла. Страдания  Билла терзали
Саксон. Ей понадобился целый час, чтобы заставить его уснуть, -- но едва она
переставала  поглаживать ему  лоб, как он  просыпался.  Хотя и  ее пробирали
холод и сырость, она  охотно примирилась  бы  с бессонной ночью, лишь бы  он
забылся и не страдал.
     Когда, по ее расчетам, было уже за полночь, кто-то вдруг вошел в сарай.
В открытую дверь блеснул свет электрического фонаря,  точно луч миниатюрного
прожектора обежал все помещение и остановился на ней и Билле.
     Послышался грубый голос:
     --  Ага,  попались!  Ну-ка, вылезайте!  Билл  сел,  ослепленный светом.
Человек с фонарем приближался, повторяя свое требование.
     -- Кто здесь? -- раздался голос Билла.
     -- Это я, -- последовал ответ, -- и я вам покажу, как тут валяться!
     Голос звучал совсем рядом, на расстоянии ярда, не больше, но они ничего
не могли  разглядеть  из-за  света,  который  то вспыхивал,  то  гас,  когда
владелец фонаря уставал нажимать на кнопку.
     -- Ну, пошевеливайтесь! Выходите! -- продолжал голос. -- Свертывайте-ка
ваше барахло и топайте за мной. Некогда мне с вами канителиться.
     -- Да кто вы такой, черт вас возьми! -- раздраженно прервал его Билл.
     -- Я здешний констебль. Пошли!
     -- Что же вам от нас нужно?
     -- Вы мне нужны. Вы оба.
     -- По какому случаю?
     -- Бродяжничество!  А теперь --  живо! Не торчать же мне  тут всю  ночь
из-за вас!
     -- Ах, проваливай откуда пришел! -- огрызнулся Билл, -- Я не бродяга. Я
рабочий.
     --  Может, да, а может,  и нет, -- заявил констебль.  -- Это  ты уж сам
расскажешь утром судье Ньюсбаумеру.
     -- И ты, грязная  скотина, воображаешь, что я пойду с  тобой? --  начал
Билл.  -- Поверни-ка  свет на  себя, я хочу  взглянуть на твою рожу. Забрать
меня? Меня? Да я из тебя котлету сделаю...
     -- Успокойся, Билл, -- умоляла его Саксон.  -- Не поднимай истории. Так
и в тюрьму угодишь.
     -- Правильно, -- одобрил ее констебль. -- Слушайся своей барышни.
     -- Это моя  жена, и потрудись обращаться с ней повежливее, -- с угрозой
сказал Билл. -- А теперь катись отсюда, если хочешь остаться цел.
     -- Видал я таких молодцов!  --  отозвался констебль. -- У меня найдется
чем тебя убедить. Видал?
     Луч  света  скользнул  в   сторону,  и  из  темноты  выступила  зловеще
освещенная  рука,  державшая  револьвер.  Эта рука  казалась самостоятельным
существом, не  имеющим  никакой  телесной  опоры.  Она исчезала, точно  рука
привидения, и снова появлялась, когда палец нажимал кнопку фонаря. То они на
миг видели перед собой руку с револьвером, то все окутывалось  непроницаемой
темнотой, а затем из нее опять выступала рука с револьвером.
     -- Полагаю, что теперь вы со мной пойдете? -- издевался констебль.
     -- Как бы тебе не пришлось пойти в другое место... -- начал Билл.
     Но  тут свет опять погас. Они услышали, как полицейский сделал какое-то
движение, и фонарь упал наземь. И Билл и констебль стали торопливо шарить по
полу,  но  Билл  первый  нашел  фонарь  и в  свою  очередь направил  свет на
констебля. Они увидели седобородого старика в клеенчатом  плаще,  с которого
ручьями  стекала вода. Саксон не  раз  видела таких стариков ветеранов среди
участников процессий в День возложения венков [7].
     -- Отдай фонарь! -- рявкнул констебль.
     Билл только усмехнулся в ответ.
     -- Тогда я продырявлю твою шкуру насквозь! Он направил револьвер  прямо
на Билла, который не спускал пальца с кнопки фонарика; блеснули кончики пуль
в барабане.
     -- Эй ты, старая бородатая вонючка, да у тебя духу не хватит выстрелить
в кислое яблоко! -- воскликнул Билл. -- Знаем мы  вашего  брата!  Когда надо
забрать какого-нибудь  несчастного,  забитого бедняка,  так  вы  храбры, как
львы, а когда перед вами  настоящий мужчина,  вы чуть  что -- ив  кусты, как
последние  трусы! Ну, чего же  ты не стреляешь, мразь ты этакая? Ведь поджав
хвост побежишь, если на тебя хорошенько цыкнуть!
     И, переходя от слов к делу, Билл заорал:
     -- Вон отсюда!..
     Саксон невольно рассмеялась испугу констебля.
     -- В последний раз говорю  тебе, -- процедил он  сквозь зубы, --  отдай
фонарь и ступай со мной, не то я уложу тебя на месте.
     Саксон  испугалась  за  Билла, но  не  очень:  она  была  уверена,  что
констебль  не  посмеет выстрелить, --  и, как  в  былое время, почувствовала
трепет восхищения перед мужеством Билла -- Лица его она  не могла видеть, но
была  уверена,  что  оно такое  же леденяще-бесстрастное, как и в  тот день,
когда он дрался с тремя ирландцами.
     -- Мне не впервой убивать людей, -- угрожающе продолжал констебль. -- Я
старый солдат и не боюсь крови.
     --  Постыдились бы,  --  перебила  его Саксон,  -- срамить  да поносить
мирных людей, которые не сделали ничего дурного!
     -- Вы  не имеете права ночевать  здесь, -- заявил он, наконец, --  этот
сарай не ваш, вы нарушаете закон. А те, кто  нарушает закон, должны сидеть в
тюрьме.  Я  уже немало бродяг засадил на месяц за  ночевку в этом сарае. Это
прямо ловушка для них. Я хорошо разглядел вас,  и вижу, что вы люди опасные.
--  Он  повернулся к Биллу. -- Ну, довольно я тут  с  вами прохлаждался.  Вы
когда-нибудь подчинитесь и пойдете со мной по доброй воле?!
     -- Я тебе,  старая  кляча,  вот что скажу, --  ответил Билл. -- Забрать
тебе нас не удастся -- это раз. А два -- эту ночь мы доспим здесь.
     -- Отдай фонарь! -- решительно потребовал констебль.
     --  Брось, борода!  Ты мне  надоел! Проваливай!  А  что касается  твоей
коптилки, то ты найдешь ее вон там, в грязи.
     Билл направил  луч  света на  дверь,  потом зашвырнул фонарь,  как мяч.
Теперь их окружал  полный  мрак, и  было слышно,  как констебль в  бешенстве
заскрежетал зубами.
     -- Ну-ка, выстрели -- посмотришь, что с тобой будет! -- прорычал Билл.
     Саксон  нашла  его  руку  и с  гордостью пожала  ее. Констебль  буркнул
какую-то угрозу.
     -- Это  что?  --  строго  прикрикнул на  него  Билл.  --  Ты  еще  тут?
Послушай-ка,  борода! Надоела  мне  твоя болтовня.  Убирайся, не  то  я тебя
отсюда выброшу. А если ты опять явишься, я тебе покажу! Вон!
     За ревом бури они ничего не слышали. Билл свернул себе папиросу.  Когда
он стал закуривать, они увидели, что в сарае пусто. Билл засмеялся:
     -- Знаешь, я так взбесился, что даже забыл про палец.
     Он только теперь опять заныл.
     Саксон уложила его и снова принялась поглаживать ему лоб.
     -- До утра  нам  двигаться не стоит,  -- сказала  она, -- А  как только
рассветет,  мы поедем в Сан-Хосе, возьмем комнату, закажем горячий завтрак и
достанем в аптеке все, что нужно для компресса.
     -- А Бенсон? -- нерешительно напомнил Билл.
     -- Я позвоню ему из города. Это стоит всего пять центов. Я видела,  что
у него есть телефон.  Даже если бы  палец не  болел,  ты все равно не мог бы
пахать из-за дождя. Мы  с тобой  оба полечимся. Пока погода прояснится,  моя
пятка заживет окончательно, и мы двинемся дальше.


        ГЛАВА ПЯТАЯ

     Три дня спустя, в понедельник, Саксон и Билл рано утром сели в трамвай,
чтобы  доехать  до  конечной  остановки  и  оттуда  вторично  направиться  в
Сан-Хуан.  На  дорогах стояли лужи,  но  небо  было голубое,  солнце  сияло,
повсюду  виднелась  молодая  трава.  Саксон  поджидала  Билла возле  усадьбы
Бенсона, пока он ходил получать свои шесть долларов за три дня пахоты.
     -- Он ногами затопал  и взревел, как бык,  когда узнал, что я ухожу, --
сказал  Билл, выйдя от  Бенсона.  -- Сначала и слушать не хотел. Уверял, что
через  несколько  дней переведет меня к лошадям  и что  не  так легко  найти
человека,  который  умеет править четверкой, поэтому  нельзя упускать такого
работника, как я.
     -- А ты что ответил?
     --  Что мне пора  двигаться. А  когда  он  пытался  уговорить  меня,  я
объяснил, что со мною жена и что она меня торопит.
     -- Но ведь и тебе хочется идти дальше. Билли?
     -- Да, конечно, детка; а все-таки у меня пылу  меньше, чем у тебя. Черт
побери, мне  даже  начала  нравиться  работа в поле.  Теперь  уж  я не  буду
бояться,  если  придется  пахать.  Я понял,  в чем  тут  загвоздка,  и  могу
поспорить в этом деле с любым фермером.
     Спустя час, пройдя добрых три мили, они услыхали за собой  шум мотора и
отошли на  обочину дороги. Однако машина не обогнала их. В ней сидел  Бенсон
и, поравнявшись с ними, остановился.
     -- Куда  же  вы  направляетесь?  --  спросил  он Билла,  окинув  Саксон
быстрым, внимательным взглядом.
     -- В Монтери, если вы туда едете, -- с усмешкой ответил Билл.
     -- Могу подвезти  вас до Уотсонвиля. На своих на двоих, да с грузом, вы
будете тащиться туда несколько  дней. Влезайте-ка,  -- обратился он прямо  к
Саксон. -- Хотите сесть впереди?
     Саксон посмотрела на Билла.
     -- Валяй, -- одобрил тот. -- Впереди очень хорошо.
     Это моя жена, мистер Бенсон, -- миссис Роберте.
     -- Ого, так это вы похитили у меня вашего мужа,  -- добродушно напал на
нее Бенсон, закрывая ее фартуком.
     Саксон охотно приняла вину на себя  и  стала внимательно наблюдать, как
он правит машиной.
     --  Н-да,  не  богат был бы я,  если бы имел столько земли,  сколько вы
вспахали,  перед тем как попасть ко мне, -- через плечо насмешливо бросил он
Биллу, и глаза его заискрились.
     --  Я  всего раз в жизни имел дело  с плугом, -- признался Билл. --  Но
ведь человеку надо и поучиться.
     -- За два доллара в день?
     -- Раз нашелся любитель платить за учебу... -- отпарировал Билл.
     Бенсон добродушно расхохотался.
     --  Вы способный ученик.  А я ведь сразу заметил,  что  вы с  плугом не
очень-то  дружите. Но  вы  правильно  взялись за дело.  Из  десяти  человек,
нанятых на большой дороге, ни один не освоился бы так быстро, как вы, -- уже
на третий день. А главный ваш  козырь в том, что вы знаете лошадей. Я больше
в шутку  велел вам в то утро править моей четверкой. Сразу видно, что у  вас
большой опыт и, кроме того, это у вас врожденное.
     -- Он очень ласков с лошадьми, -- сказала Саксон.
     -- Да,  но одной ласки мало, -- возразил Бенсон. -- Ваш муж:  понимает,
как надо обходиться с ними. Этого не объяснишь. А  в том-то и вся суть --  в
понимании. Это  качество почти  прирожденное. Доброта необходима, но твердая
хватка важнее. Ваш муж  сразу  забирает коней в  руки. Вот я, чтобы испытать
его, и  задал  ему задачу с фурой, запряженной  четверкой. Выполнить ее было
очень сложно и  трудно. Тут лаской  не возьмешь, тут  нужна  твердость. И  я
сразу увидел, что она у него есть, как только он  взял в  руки вожжи. Он  не
обнаружил ни малейшего колебания. И лошади тоже. Они сразу почувствовали его
волю. Они поняли, что эту задачу надо выполнить и что  именно они  должны ее
выполнить. Они  нисколько  его  не  боялись,  но  твердо  знали,  что хозяин
положения -- он. Взяв в руки вождей, он взял в руки и лошадей. Он держал их,
как  в тисках. Он заставил их  тронуться и погнал,  куда  хотел  --  вперед,
назад, направо, налево, -- то натянет вожжи,  то ослабит  их, то вдруг сразу
осадит, -- и они ощущали, что все идет правильно, как надо. О, может быть, у
лошадей нет разума, но они многое понимают. Они сразу чувствуют, когда к ним
подходит настоящий лошадник; хотя, почему они это чувствуют, я не скажу вам.
     Бенсон замолчал,  слегка смущенный  своей  болтливостью, и посмотрел на
Саксон -- слушает она  или нет. Выражение ее лица и глаз успокоило его, и он
с коротким смешком добавил:
     --  Лошади  --  моя  страсть. И если я веду эту вонючую машину, то  это
ничего не доказывает. Я бы гораздо охотнее прокатил вас на  парочке рысаков.
Но я  бы потерял много времени и -- что  еще хуже -- не переставал бы за них
тревожиться.  А эта штука --  что же,  у  нее  нет  ни  нервов,  ни  хрупких
суставов, ни сухожилий; гони ее что есть мочи, и все.
     Миля проносилась за милей, и Саксон скоро увлеклась беседой с Бенсоном.
Она сразу поняла,  что  перед  ней еще один  тип  современного фермера.  Она
многое узнала за последние дни и теперь  сама поражалась  тому, что понимает
решительно все,  о чем он говорит. В ответ на его прямой вопрос она подробно
рассказала ему о своих планах и в общих чертах обрисовала жизнь в Окленде.
     Когда они миновали питомники у Морган-Хилла, выяснилось, что позади уже
двадцать  миль, -- время пролетело незаметно. Пешком им бы и за день столько
не пройти.  А машина  все продолжала жужжать, пожирая  бежавшее им навстречу
пространство.
     --  Я  все  удивлялся,  почему  такой  отличный работник,  как ваш муж,
очутился на большой дороге? -- сказал Бенсон.
     --  Да, --  улыбнулась она,  --  он говорил мне. Вы решили,  что  он на
чем-то споткнулся... Он хороший работник.
     --  Ведь  я тогда  ничего не знал  о вас.  Теперь-то я все понял. Хотя,
должен признаться, в  наши дни это очень  необычно,  чтобы молодая  парочка,
вроде вас, собрала свои пожитки и отправилась искать себе землю. И пока я не
забыл, я  хочу сказать вам кое-что. --  Он повернулся к Биллу. --  Я как раз
говорил вашей жене, что  у меня для вас всегда найдется  постоянная  работа;
найдется  и  хорошенький  домик  в  три  комнаты,  где  вы  отлично могли бы
устроиться. Не забудьте.
     Саксон   узнала,   что   Бенсон   кончил   агрономическую   школу   при
Калифорнийском  университете  (она и  не подозревала,  что  существует такая
отрасль знания). Относительно казенной земли он не стал ее обнадеживать.
     --  Остались  только те участки, --  пояснил  он, -- которые по той или
иной причине не годятся для обработки. А если там, куда вы  направляетесь, и
найдется  хорошая земля, значит, оттуда до рынка не  добраться. Я что-то  не
слыхал, чтобы в тех местах проводили железную дорогу.
     -- Подождите, сейчас  мы въедем в Пахарскую долину, -- сказал он, когда
они  миновали  Гилрой и  мчались к  Сардженту.  --  Я покажу вам, что  можно
сделать с почвой; и  этого добились  не ученые  агрономы, а  люди  неученые,
иностранцы,  над  которыми  так  насмехаются   зазнавшиеся  американцы.  Вот
увидите. Это одно из главных достопримечательностей нашего штата.
     В Сардженте  он  на несколько  минут оставил их в  машине, пока заходил
куда-то по делу.
     -- Здорово! Это  тебе не пешее хождение! -- сказал Билл. -- И посмотри,
как  рано...  Когда  он  нас  высадит,  мы  сможем пройти еще несколько миль
пешком. И все-таки, если нам с тобой повезет, мы купим лошадей. Лошадок я ни
на что не променяю.
     --  Машина хороша,  только когда спешишь,  --  согласилась  Саксон.  --
Конечно, если мы с тобой будем очень, очень богаты...
     -- Послушай,  Саксон, -- прервал  ее Билл, пораженный мыслью,  внезапно
пришедшей ему в голову, -- насчет одного я теперь спокоен: я больше не боюсь
остаться в деревне без работы.  Вначале я  боялся, только тебе не говорил. И
когда мы вышли из Сан-Леандро, я совсем было приуныл.  А видишь, мне уже два
места предложили -- миссис Мортимер и Бенсон; и к тому же постоянные. Видно,
в деревне человек всегда может получить работу.
     -- Нет, -- поправила его с горделивой улыбкой Саксон, -- ты ошибаешься.
Хороший работник  всегда может  получить работу. Крупные фермеры  не  станут
нанимать людей из одного великодушия.
     --  Да уж  конечно, они заботятся о  себе, не  о других, --  усмехнулся
Билл.
     -- За тебя-то  они сразу хватаются. А потому, что ты  хороший работник.
Они видят это с первого  взгляда.  Вспомни, Билл,  всех  рабочих, которых мы
встречали  на  дороге.  Ни   одного  нельзя  сравнить  с   тобой.  Я  к  ним
присматривалась очень внимательно. Все они какие-то слабосильные, и телом  и
духом, какие-то ненадежные во всех отношениях.
     -- Да, никудышные ребята, -- скромно согласился Билл.
     --  Сейчас  неподходящее время  года  для  осмотра Пахарской долины, --
сказал Бенсон, когда снова  уселся рядом с Саксон и Сарджент был уже  далеко
позади. -- А все-таки ее стоит посмотреть. Подумайте, двенадцать тысяч акров
под яблоками!  Знаете, как ее  теперь  зовут? Новой  Далмацией. Нас отовсюду
выживают. Мы, янки, воображали, что мы  дельцы, а вот появились эти парни из
Далмации и утерли нам нос. Когда они приехали сюда, это  были  просто жалкие
эмигранты,  нищие, как  церковные мыши. И вначале  они  просто нанимались на
поденную во время сбора фруктов.  Затем понемногу  начали скупать  яблоки на
корню. Чем больше становились их доходы, тем решительнее  они расширяли свои
операции.  Очень скоро  они  стали брать сады  в долгосрочную  аренду.  А за
последнее время они скупают  землю  и не сегодня-завтра окажутся владельцами
всей долины, и последним американцам придется убираться оттуда.
     Ох, уж  эти наши  янки!  Какие-то нищие славяне,  при  первых же мелких
сделках  с  ними  получали  две-три  тысячи  процентов  барыша.  Теперь  они
довольствуются  стопроцентными  прибылями.  А  когда  их  доходы  падают  до
двадцати пяти -- пятидесяти процентов, они считают это катастрофой.
     --  Все  равно,  как  в  Сан-Леандро,  -- заметила  Саксон,  --  первые
землевладельцы  почти исчезли. Теперь  там интенсивное земледелие. -- Саксон
очень гордилась этой фразой.  -- Дело  не в том, сколько у тебя  земли, а  в
том, сколько ты выжимаешь из каждого акра.
     -- Да, но это еще не все, -- отозвался Бенсон, многозначительно закивав
головой. -- Многие из них, как, например, Люк Скурич, ведут дело на  широкую
ногу. Некоторые уже стоят до четверти миллиона долларов. И я знаю по меньшей
мере с десяток фермеров, из которых каждый уже имеет капитал в среднем в сто
пятьдесят тысяч.  Дело в том,  что они умеют выращивать  яблони.  Это у  них
врожденное. Они  чувствуют  деревья, как ваш  муж  чувствует лошадей. Каждое
дерево для  них  живое  существо, как для меня лошадь.  И  они знают  каждое
дерево, его историю, все, что с ним когда-либо  случалось, все,  чего оно не
выносит.  Они  как будто  слышат  его пульс и могут  сказать вам, так же  ли
хорошо  оно  чувствует  себя  сегодня, как  вчера. А если нет,  то они сразу
поймут, какая  у него хворь, и  будут лечить его. Они посмотрят на  дерево в
цвету  и точнейшим образом предскажут вам, сколько ящиков яблок оно принесет
и  какого качества и величины будут эти яблоки.  Они  знают каждое яблочко и
снимают  его  бережно  и  любовно, чтобы  не  повредить,  бережно и  любовно
укладывают его и отправляют в  путь; когда такие яблоки доходят на рынок  --
они не побиты и не подгнили и идут по самой высокой цене.
     Да, это  больше, чем  интенсивное хозяйство. Адриатические  славяне  --
большие деляги.  Они не только умеют вырастить яблоки,  они  умеют и продать
их. Нет рынка? Подумаешь! Создайте рынок! Так они и поступают, а у наших под
деревьями груды яблок гниют. Возьмите хотя бы  Петра Монгола. Он  каждый год
ездит в Англию  и  отвозит туда сотни  вагонов  яблок. Эти далматинцы  возят
яблоки  из Пахарской долины на южноафриканские рынки и сколачивают громадные
капиталы.
     -- Куда они девают деньги? -- спросила Саксон.
     -- Выкупают  у  американцев Пахарскую  долину; и  уже  немалую часть ее
выкупили.
     -- А что будет потом? -- продолжала она свои расспросы.
     Бенсон кинул на нее быстрый взгляд.
     -- Потом они начнут выживать американцев из какой-нибудь другой долины.
Американцы же  быстро спустят  полученные  за  землю  денежки,  и  следующее
поколение будет погибать в городах,  как погибли  бы вы  и ваш муж,  если бы
вовремя не ушли оттуда.
     Саксон невольно содрогнулась.  "Как погибла  Мери,  -- подумала она, --
как погиб Берт и еще многие; как погибает Том и все остальные".
     -- Да, страна у нас великая, --  продолжал Бенсон.  -- Но мы не великий
народ. Прав  Киплинг: нас выгнали из нашего дома, и  мы сидим  на  крылечке.
Сколько нас учили и учат! Ведь к нашим услугам и сельскохозяйственные школы,
и опытные  станции,  и  передвижные выставки, но наука не идет  нам впрок, и
чужаки, которые прошли тяжелую школу жизни,  отовсюду вытесняют нас. Знаете,
когда я кончил учиться, -- тогда еще был жив отец, а он придерживался старых
взглядов  и смеялся  над тем, что называл моими бреднями, -- я несколько лет
путешествовал. Мне хотелось посмотреть,  как ведут хозяйство  в более старых
странах. Ну и нагляделся же я!
     ...Сейчас мы въедем в долину... Да, я нагляделся. Первым делом я увидел
в Японии горные склоны  в виде  террас. Представьте себе гору, такую крутую,
что и лошади не взобраться. Но японцам на это наплевать. Они строят террасы:
поставят крепкую  подпорную стену  футов  в  шесть высотой да  шириною шесть
футов и засыпают землей;  все  выше  и выше. Стены и  террасы по  всей горе,
стены над стенами, террасы  над террасами.  Я видел на стенах в десять футов
террасы в три фута,  и на стенах  в двадцать футов  площадки  в  четыре-пять
футов, лишь  бы только вырастить  что-нибудь. А землю они  таскают наверх на
спине, в корзинах.
     То  же я видел всюду  -- ив Греции, и в Ирландии,  и  в  Далмации, -- я
видел  и там  был. Люди ходят  и  подбирают  каждый  комочек земли, какой им
удается найти, воруют землю лопатами, даже горстями, копят ее, а потом тащат
на спине в гору и создают поля,  -- создают из ничего, на голых скалах. А во
Франции я видел больше  того:  там крестьяне горных  районов берут землю  из
русла ручьев, как наши отцы  копали русла рек в Калифорнии в поисках золота.
Только наше золото уплыло, а крестьянская земля осталась; ее перепахивают из
года в год, обрабатывают и что-нибудь на  ней да  выращивают.  Ну, я  сказал
достаточно, пора мне и помолчать.
     --  Боже  мой,  --  пробормотал  Билл,  пораженный. -- Наши отцы ничего
подобного не делали. Не мудрено, что они все растеряли.
     -- Вот и долина,  -- сказал Бенсон. -- Взгляните на деревья, на  склоны
холмов... Вот она. Новая Далмация! Взгляните повнимательнее. Это же яблочный
рай! А какая почва! Как она обработана!
     Долина,  открывшаяся перед  Саксон,  была невелика. Но и в низинах и на
пологих  склонах  --  повсюду  бросались  в   глаза   результаты  усердия  и
настойчивости трудившихся здесь далматинцев.  Саксон смотрела по сторонам, в
то же время внимательно прислушиваясь к словам Бенсона.
     -- Вы знаете, что  делали прежние поселенцы с этой богатейшей землей? В
долинах они сеяли  пшеницу,  а на холмах  пасли стада. Теперь же  двенадцать
тысяч акров  засажены  яблонями. Из Восточных  штатов люди приезжают в своих
автомобилях  в  Дель-Монте,  чтобы  полюбоваться на  цветущие или  осыпанные
яблоками  деревья.  Возьмем  Маттео Летунича, --  он  был  одним  из  первых
поселенцев, --  он начал с того, что мыл в здешнем кабачке посуду.  Но когда
увидел эту долину, он сразу понял, что  это его Клондайк. Теперь он  семьсот
акров арендует  да сто тридцать  ему принадлежат; у него лучший плодовый сад
во всей округе, и он экспортирует от сорока до пятидесяти тысяч ящиков яблок
в год. И ни  одному  человеку не  позволит он сорвать хоть яблочко с дерева,
кроме далматинца. Я как-то в шутку спросил его, за сколько он продал бы свои
сто  тридцать  акров.  Летунич ответил вполне серьезно. Он назвал  мне цифру
доходов, которые получает с них из года в год, и вывел  среднюю сумму, затем
предложил мне определить  стоимость акра,  считая доход из шести процентов с
капитала. Так я и сделал. Оказалось, свыше трех тысяч долларов за акр!
     --  А  что китайцы  тут делают?  --  обратился  к  нему Билл.  --  Тоже
выращивают яблоки?
     Бенсон покачал головой:
     -- Нет,  но есть еще одно дело, которое мы, американцы, тоже прозевали.
Тут в долине ничего не пропадает, ни сердцевина яблок, ни кожура;  да только
не мы, американцы, их используем. Здесь построено пятьдесят семь сушилен для
яблок,  не  говоря  уж:  о фабриках  консервов,  уксуса  и сидра, и все  они
принадлежат китайцам. Они ежегодно вывозят пятнадцать тысяч бочонков сидра и
уксуса.
     --  Подумать  только,  что  этот  край создан  руками  наших отцов,  --
размышлял  Билл вслух,  -- они боролись за него,  исследовали его -- словом,
сделали все...
     -- Но  ничего  не  развивали,  -- прервал  его Бенсон. --  Напротив, мы
сделали все, что  могли,  чтобы разорить его, как  уже  разорили  и истощили
почву  в Новой Англии. --  Он махнул рукой,  указывая куда-то за холмы. -- В
той стороне лежит Салинас. Если бы  вы побывали там, вам  показалось бы, что
вы в Японии. Да, немало хороших плодородных долин в Калифонии  попало в руки
японцев.   Они  действуют  несколько  иначе,  чем  далматинцы.  Сначала  они
нанимаются поденно собирать фрукты; они работают лучше американских рабочих,
и  янки  охотно  берут  их.  Затем,  когда  их   наберется  достаточно,  они
объединяются в союз и вытесняют рабочих-американцев. Владельцы садов пока не
возражают.  Но  за  этим  следует вот  что:  японцы  не  хотят  работать,  а
рабочие-американцы  все  ушли,  --  и  владельцы  оказываются  в  совершенно
беспомощном положении: урожай должен погибнуть. Тогда появляются на сцене их
профсоюзные  главари.  Они  скупают  весь урожай;  хозяева-садоводы  всецело
зависят  от  них. А через короткий срок уже  вся долина оказывается в  руках
японцев. Владельцы земли  сдают  ее  в аренду,  а сами  либо перебираются  в
город,  где быстро  спускают  свои  деньги,  или уезжают  путешествовать  по
Европе.  Остается  сделать  последний шаг: японцы скупают землю.  Владельцам
поневоле  приходится  продавать,  потому  что  контроль  над  рабочей  силой
принадлежит японцам и они могут довести любого хозяина до полного разорения.
     --  Но  если так  будет  продолжаться, какая  же  судьба  ждет нас?  --
спросила Саксон.
     --  Вы же видите, какая.  Те  из  нас,  у кого ничего  нет,  погибают в
городах. Те, у кого  есть  земля, продают  ее и  тоже  уходят в город.  Иные
наживают  большие капиталы, иные  учатся какому-нибудь ремеслу, а  остальные
проживают  свои  денежки и,  истратив их,  гибнут,  а если  денег на  их век
хватает, то вместо них гибнут их дети.
     Поездка приближалась  к концу, и  на  прощанье  Бенсон напомнил Биллу о
том, что его  в любое время ждет на  ферме постоянная работа, --  достаточно
черкнуть слово.
     -- Надо сначала посмотреть ее,  эту самую казенную землю, --  отозвался
Билл.  --  Уж  не знаю, на  чем мы остановимся,  но одним делом мы наверняка
заниматься не будем.
     -- Каким же?
     -- Не купим фруктовый сад по три тысячи за акр.
     Билл и Саксон, неся за спиной свои тюки, прошли около ста ярдов. Первым
нарушил молчание Билл.
     -- И еще одно я скажу тебе, Саксон. Мы с тобой никогда не будем бродить
и вынюхивать,  где бы стащить горсточку земли и потом волочь ее в корзине на
вершину горы. В  Соединенных Штатах земли еще хватит. Пусть Бенсон и  другие
болтают сколько  им  угодно, будто  Соединенные Штаты прогорели и их песенка
спета. Миллионы акров стоят нетронутыми и ждут нас -- наше дело их найти.
     -- А я скажу тебе другое, -- заметила Саксон. -- Мы  с  тобой  проходим
хорошую  школу. Том вырос  на ферме,  а он  знает о  сельском хозяйстве куда
меньше нашего. И  потом вот еще  что: чем больше  я  думаю,  тем больше  мне
кажется, что эта самая казенная земля никак нас не устроит.
     -- Охота тебе верить всему, что люди болтают, -- запротестовал Билл.
     -- Нет, дело не  в  этом.  Дело в том, что  и я так думаю. Сам  посуди!
Земля здесь стоит три тысячи  за акр; так почему  же казенная земля,  совсем
рядом  отсюда,  будет  ждать, чтобы  ее  взяли  задаром,  если  "только  она
чего-нибудь стоит!
     Следующие четверть мили Билл размышлял над этим вопросом, но не  пришел
ни к какому заключению. В конце концов он откашлялся и заметил:
     -- Что ж, подождем судить, сначала посмотрим, какая она. Верно?
     -- Ладно, -- согласилась Саксон. -- Подождем и сначала посмотрим.


        ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Вместо того  чтобы идти  по  дороге, которая  тянется  вдоль берега  на
семнадцать миль, они свернули от  Монтери на проселок,  ведущий прямо  через
холмы, и бухта Кармел  совершенно  неожиданно предстала перед  ними во  всей
своей  красе.  Они  спустились  через  сосновую  рощу,  миновали  окруженные
деревьями причудливые и живописные сельские домики  художников и  писателей,
перебрались  через сыпучие  песчаные  холмы,  укрепленные цепким  лупином  и
поросшие  бледными   цветами  калифорнийского  мака.  Саксон  вскрикнула  от
восторга  и замерла, любуясь  открывшимся  перед нею  зрелищем:  пронизанные
золотом солнечных  лучей ослепительно  синие валы  прибоя,  длиною  с  милю,
величавым изгибом мощно обрушивались на берег, и кайма белой пены с грохотом
рвалась, оставляя клочья на столь же белом песке покатого берега.
     Саксон  не  помнила,  сколько  они  простояли,  наблюдая  торжественное
шествие валов, вздымавшихся из  глубин взволнованного моря, чтобы с грохотом
разбиться  у  их ног. Она очнулась, когда Билл, смеясь, стал стаскивать с ее
плеч корзинку.
     -- Ты, видно, собираешься  здесь отдохнуть, -- заметил он, -- так давай
хоть устроимся поудобней.
     -- Я даже представить  себе не могла...  представить не могла, что есть
такая красота!.. -- повторяла она, сжимая руки. -- Я... я думала, что прибой
у маяка в Окленде великолепен, но куда уж там... Посмотри! Нет, посмотри! Ты
когда-нибудь видел такой невероятный цвет? А  солнце так  и  сверкает сквозь
волны! Замечательно!
     Наконец она оторвалась  от зрелища прибоя  и взглянула вдаль,  на линию
горизонта,  где над  глубокой лазурью моря клубились облака, затем  на южную
излучину бухты с зазубренными скалами и на громаду гор, синеющих за пологими
холмами, обступившими Кармелскую долину.
     --  Давай-ка лучше присядем, --  сказал Билл, идя навстречу ее желанию,
-- никто нас не гонит. Здесь слишком хорошо, нечего сразу же уходить отсюда.
     Саксон согласилась и тут же принялась расшнуровывать башмаки.
     --  Хочешь  побегать  босиком?  -- и  Билл  с  восторгом  последовал ее
примеру.
     Но  не успели они  разуться,  чтобы  ринуться к  той  белесой и влажной
кромке песка,  где грозный океан встречался с землей,  как их вниманье  было
привлечено новым удивительным явлением: из-под темных сосен выбежал человек,
совершенно голый, в одних трусах, и помчался вниз по песчаным холмам. Кожа у
него была нежная и розовая, лицо -- как у  херувима,  кудрявые  волосы цвета
ржи, но тело мускулистое и сильное, как у Геркулеса.
     -- Смотри! Это, верно, Сэндоу! -- тихо прошептал Билл.
     А  Саксон вспомнилась  гравюра  в  альбоме  матери: викинги на  влажном
песчаном взморье Англии.
     Человек  пронесся  мимо них  на  расстоянии  нескольких шагов,  пересек
полоску мокрого песка и остановился, лишь когда пена  дошла ему до колен,  а
перед ним выросла стена готовой обрушиться на  него воды, высотой по крайней
мере в  десять  футов.  Даже  его громадное,  сильное тело казалось нежным и
хрупким перед вздыбившейся  грозной  стихией.  Саксон замерла от  страха  и,
украдкой  взглянув  на  Билла,  увидела,  что  и  он  напряженно  следит  за
купальщиком.
     Незнакомец бросился навстречу водной  стене  и,  в то мгновенье, когда,
казалось, она должна была  раздавить  его,  нырнул  под нее и  исчез. Мощные
массы воды с  грохотом обрушились на берег, но из волн  показалась белокурая
голова,  затем рука  и часть плеча; всего  несколько  взмахов,  и ему  снова
пришлось  нырнуть  под следующий вал.  Это  была настоящая борьба  человека,
плывущего  в открытое  море,  с рвущимися к  берегу, напирающими  волнами. И
всякий  раз, когда  он нырял и пропадал из виду,  у Саксон замирало сердце и
она   судорожно   стискивала  руки.  Иногда  они  не  могли  найти  его   за
прокатившейся  волной,  но  потом  оказывалось, что  он  отброшен  бородатым
буруном, игравшим  с  ним, как со щепкой. Не  раз они  решали, что он  будет
побежден и вышвырнут  обратно на берег,  но уже через полчаса он оказался за
линией  прибоя и продолжал быстро плыть вперед, уже не ныряя,  а вскидываясь
на гребни  волн.  Скоро  он  уплыл так  далеко,  что лишь  временами в  воде
мелькало   небольшое  пятнышко,  а  там  и  оно  скрылось.  Саксон   и  Билл
переглянулись,  она -- пораженная отвагою пловца, он --  полный восхищения и
зависти.
     -- Вот это пловец, это пловец! -- восторгался Билл. -- Какой  смельчак!
Знаешь, я плавал только в бассейне и  в  бухте,  но  теперь я хочу научиться
плавать в океане. Если бы я мог плавать, как он, я бы так загордился, что ко
мне  и не подступись. Даю слово, Саксон, я предпочел бы плавать вот так, чем
иметь тысячу ферм! Нет,  конечно, я умею плавать, уверяю тебя; я плаваю, как
рыба.  Однажды  в воскресенье я  проплыл от  причала Нэрроу Годж до бассейна
Сешенс,  --  а это  несколько миль. Но такого пловца, как  этот парень,  я в
жизни не видел. Нет, я отсюда не уйду, пока он не вернется...  И ведь совсем
один  среди  этих водяных гор,  подумай только! Да, это  выдержка!  Молодец!
Молодец!
     Саксон и Билл бегали босиком по берегу, размахивая длинными змеевидными
водорослями,  догоняли  друг  друга и  резвились в течение  часа,  как дети.
Только  когда  они  стали  обуваться, они  увидали приближавшуюся  к  берегу
белокурую  голову.  Билл  подошел  к самой воде, чтобы встретить  смельчака.
Когда тот вынырнул из воды, его кожа от  потасовки с  морем  из бело-розовой
стала багровой.
     -- Вы молодчина, и я не могу удержаться, чтобы вам этого не сказать, --
приветствовал его с чистосердечным восхищением Билл.
     --  Да,  сегодня прибой  в  самом деле  свирепый,  --  отвечал  молодой
человек, признательно кивнув головой.
     -- Уж  не  боксер  ли вы? Может  быть, я просто  о  вас  не слышал?  --
Осведомился Билл, пытаясь определить, кто это чудо природы.
     Тот  засмеялся  и  покачал  головой,  а Билл,  конечно,  никак  не  мог
догадаться, что незнакомец раньше был  капитаном университетской  футбольной
команды,  а  в настоящее время -- он  отец семейства и автор многих книг. Он
окинул Билла с головы до ног испытующим взглядом человека, привыкшего  иметь
дело с новичками, мечтающими о футбольном поле.
     -- Вы прекрасно сложены, -- одобрил он. -- И можете поспорить с лучшими
спортсменами. Я не ошибусь, если скажу, что вы не новичок на ринге?
     Билл кивнул.
     -- Мое имя Роберте.
     Пловец нахмурился, тщетно стараясь припомнить, кто же это.
     -- Билл... Билл Роберте, -- прибавил Билл.
     --  О-о!  Неужто  Большой  Билл Роберте?  Я же видел  вас  на  ринге  в
Павильоне механиков, еще до землетрясения.  После вас вышел Эдди Хенлон. Как
же, я помню: вы одинаково ловко работаете обеими руками, у вас удар страшной
силы,  только вы очень медлительны. Да, я отлично помню, вы слишком затянули
схватку в тот вечер, но в конце концов победили. --  Он протянул  Биллу свою
мокрую руку. -- Мое имя Хэзард, Джим Хэзард.
     -- Так это  вы были футбольным тренером года два назад?  Верно? Я читал
про вас в газетах.
     Они обменялись сердечным рукопожатием. И Саксон  тоже была представлена
Хэзарду. Она казалась себе очень  ничтожной рядом с этими юными  великанами,
но в душе  гордилась тем, что принадлежит к тому  же крепкому  корню,  как и
они. Ей оставалось только слушать их разговор.
     --  Я  бы  охотно  занимался  с  вами боксом полчаса в день,  -- сказал
Хэзард, -- и у вас многому научился бы. Вы пробудете некоторое время в наших
краях?
     --  Нет. Мы  бродим по побережью --  землю ищем. Но я готов заняться  с
вами, а меня вы могли бы научить плавать при высокой волне.
     --  Готов в любое  время обменяться  с вами уроками,  -- заявил Хэзард;
затем  обернулся к  Саксон. --  Почему  бы вам  не пожить некоторое  время в
Кармеле? Здесь совсем неплохо.
     -- Здесь чудесно, -- отозвалась  она с благодарной улыбкой. -- Но... --
она повернулась и указала на их вещи, лежавшие поблизости, среди лупинов. --
Мы странствуем и ищем казенную землю.
     -- Не вздумайте  искать  ее  вдоль берега к  югу,  вы ее  там не  скоро
найдете, -- засмеялся он. -- Ну, мне  пора бежать, надо одеться. Если будете
возвращаться этой дорогой, загляните ко мне.  Вам здесь всякий скажет, где я
живу. До свиданья!
     И он тем же аллюром пустился обратно через песчаные холмы.
     Билл следил за ним восторженным взглядом.
     --  Молодец,  молодец,  -- бормотал  он.  --  Знаешь,  Саксон,  ведь он
знаменитость.  Я тысячу  раз видел его портрет  в  газетах. И  он ничуть  не
загордился. Говорит  как  человек  с человеком. Послушай...  я снова начинаю
верить в наше крепкое племя.
     Они повернули прочь от берега и на узенькой  Главной улице купили мяса,
овощей и пяток  яиц. Биллу  едва  удалось  оттащить Саксон  от  витрины, где
заманчиво сверкали изделия из перламутра и жемчуг в оправе и без оправы.
     --  Здесь вдоль всего берега можно  было найти  раковины-жемчужницы, --
убеждал ее Билл. --  Я тебе достану сколько хочешь.  Их надо искать во время
отлива.
     -- У моего отца были перламутровые запонки, -- сказала она. -- Они были
в  оправе из чистого золота.  Вот уже много лет,  как я не вспоминала о них.
Интересно, у кого они сейчас?
     Они  повернули   на  юг.  Всюду  между  соснами  виднелись  красивые  и
оригинальные домики художников. Но особенно путники были поражены, когда при
спуске дороги к реке Карм ел их глазам открылось совсем необычное здание.
     -- Я знаю,  что  это  такое,  -- чуть  не  шепотом  сказала  Саксон: --
Старинная испанская миссия. Очевидно, это и  есть миссия  кармелитов. Именно
этой дорогой испанцы шли  из  Мексики; они  строили на своем  пути миссии  и
обращали индейцев в христианство...
     --  Пока мы  всех  не выгнали --  и испанцев  и  индейцев, --  спокойно
докончил Билл.
     -- Все равно, здание чудесное, -- задумчиво  проговорила  Саксон, глядя
на громадный  полуразвалившийся  глинобитный  храм. -- В Сан-Франциско  есть
миссия Долорес, но она меньше этой и не такая древняя.
     Защищенная  со стороны океана грядой низких холмов и, казалось, забытая
и покинутая  людьми, стояла  церковь, построенная  из  высушенной на  солнце
глины, смешанной с соломой и известняком; а ее окружали остатки  глинобитных
хижин, в которых некогда ютились тысячи ее прихожан. Пустынность этих мест и
тишина  так  подействовали на Саксон  и  Билла, что  они  старались  ступать
неслышно, говорили шепотом и почти со страхом решились войти в храм,  портал
которого был  открыт. В храме не было ни священника,  ни молящихся,  но  все
указывало на то,  что он  посещается  верующими, хотя их, как заметил  Билл,
бывает,  судя по числу  скамеек,  очень  немного.  Потом  они  взобрались на
треснувшую  во  время  землетрясения  колокольню  и  увидели, что  ее  балки
обтесаны  вручную. А  когда  они  оказались  на хорах, Саксон,  заметив, как
музыкально  звучат их  голоса, тихонько запела,  трепеща от  своей смелости,
первые такты псалма "О возлюбленный Христос".
     Восхищенная  чистотою  звуков  она облокотилась на перила и продолжала,
причем ее голос постепенно достиг своей полной силы:
     О возлюбленный Христос,
     Дай припасть к твоей груди!
     В час свирепствующих гроз
     Защити и огради!
     Ах, укрой меня, укрой!
     Дай мне выдержать искус,
     В царстве божьем упокой
     Душу грешную, Иисус!
     Билл прислонился к древней стене и с любовью смотрел на нее; когда  она
кончила, он прошептал:
     -- Замечательно,  просто замечательно!  Жаль,  что ты не  видела своего
лица, пока ты пела. Оно  было так же прекрасно, как твой голос. Вот странно!
Я думаю о религии, только когда думаю о тебе.
     Расположившись в поросшей ивами лощине, они приготовили обед  и провели
весь день на выступе низкой скалы к северу от  устья реки. Они не собирались
оставаться здесь весь день,  но все вокруг пленяло их, и они были не в силах
оторваться от  бьющегося  о скалы прибоя и от разнообразных и многокрасочных
обитателей моря -- морских звезд, крабов, моллюсков и морских  анемон; потом
они увидели в лужице,  оставшейся после  прилива,  маленькую  "рыбу-черт"  и
начали  бросать  ей крошечных крабов, невольно  содрогаясь всякий раз, когда
она обвивалась вокруг них своим колючим телом. Начался  отлив, и они набрали
кучу  раковин,  среди  них  были  прямо громадины --  в  пять-шесть  дюймов,
бородатые, как патриархи. А пока Билл расхаживал вдоль берега, пытаясь найти
жемчужницы,  Саксон прилегла неподалеку от лужи, которую оставил  после себя
прилив, и, плескаясь в ее кристально-чистой воде, извлекала из нее пригоршни
сверкающих драгоценностей: обломки раковин  и камешки,  отливавшие  розовым,
синим, зеленым, фиолетовым. Билл вернулся и вытянулся  рядом с женой. Нежась
в лучах  солнца,  жар которых смягчался морской  прохладой, они следили, как
оно погружалось в густую синеву океана.
     Саксон нашла руку Билла, сжала и вздохнула от переполнявшего ее чувства
радости и  покоя. Ей  казалось,  что никогда еще  в ее жизни не было  такого
чудесного дня, -- словно воплотились  все ее былые мечты.  А  что  мир может
быть  настолько прекрасен -- этого  она не представляла  себе  даже в  своих
самых пылких грезах. Билл в ответ неясно пожал ее руку.
     -- О чем ты думала? -- спросил он, когда они, наконец, встали.
     -- Право, не знаю, Билл. Может быть, о  том, что один такой день лучше,
чем десять тысяч лет, проведенных в Окленде.


        ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Они  расстались с  рекой  и с  долиной  Кармел  и, едва  взошло солнце,
направились к  югу  -- через холмы,  отделяющие горы от океана. Дорога  была
размыта и вся в выбоинах, -- видимо, ею мало пользовались.
     -- А дальше она  совсем пропадает, -- сказал Билл, -- есть только следы
подков. Но я что-то не вижу изгородей, -- должно быть, почва тут не такая уж
плодородная: одни пастбища, и почти нет обработанной земли.
     Голые холмы поросли только травой. Лишь в каньонах виднелись деревья, а
более высокие и  более отдаленные холмы были покрыты  кустарником.  Один раз
путники увидели скользнувшего в  кусты койота, а в  другой раз Билл пожалел,
что у  него нет ружья: крупная дикая кошка ехидно уставилась  на  них  и  не
пожелала  сойти  с места  до  тех  пор,  пока метко  пущенный ком  земли  не
разлетелся, подобно шрапнели, над ее головой.
     Они  прошли уже несколько  миль, и  Саксон  все время  мучилась жаждой.
Когда они достигли  того места, где дорога, спускаясь почти до уровня  моря,
пересекала узкое ущелье, Билл стал искать воду; в ущелье было сыро от влаги,
выступавшей  каплями на  стенах.  Оставив  жену  отдыхать,  Билл  отправился
посмотреть, нет ли где-нибудь поблизости родника.
     -- Эй!  --  крикнул  он несколько  минут спустя. --  Иди  сюда, Саксон!
Скорее! Здесь удивительно! Дух захватывает!
     Саксон стала спускаться по узенькой крутой тропинке, извивавшейся среди
зарослей кустарника. На полпути от того места, где над выходом ущелья к морю
было  поставлено  высокое  заграждение  из  колючей  проволоки,  укрепленное
тяжелыми каменными глыбами, она увидела небольшой пляжик. Только подъезжая с
моря, можно  было догадаться  о существовании этого заливчика, так тщательно
был  он закрыт с  трех сторон  отвесными скалами и замаскирован кустарником.
Перед пляжем  тянулась примерно на четверть мили гряда скал;  прибой с ревом
разбивался об них и, укрощенный, набегал на берег лишь небольшими волнами. А
за  этой  грядой  в  море были  разбросаны  отдельные утесы,  и на  них-то и
обрушивались волны со всей  своей силой, взметывая лохмотья пены  и  фонтаны
брызг. Эти  скалы, то  и  дело выступавшие из  волн, были черны от множества
раковин.  На  верхушках  лежали,  растянувшись,   огромные   морские   львы,
поблескивая в солнечных  лучах мокрой шкурой, и громко ревели, а над ними  с
пронзительным криком реяло и кружилось множество морских птиц.
     От  загородки  из  колючей проволоки спускался  откос,  высотой футов в
двенадцать и  настолько крутой,  что Саксон  сидя  съехала  на мягкий  сухой
песок.
     -- Ну вот! Замечательное местечко! -- взволнованно встретил ее Билл. --
Прямо  создано  для  стоянки.  Здесь,  под  деревьями,   ты  увидишь   самый
восхитительный родник. А сколько тут отличного хвороста, а сколько... --  он
осмотрелся вокруг, потом его глаза обратились к морю, где они видели то, что
не выразить никакими словами, -- ...ну, словом, всего, чего хочешь! Мы могли
бы пожить здесь. Видишь, какая пропасть ракушек. Я уверен, что можно было бы
и рыбы наловить. Что, если мы остановимся здесь на  несколько дней? У нас  с
тобой  ведь  каникулы... А  я  бы  сбегал обратно  в  Кармел  за  удочками и
крючками...
     Внимательно всматриваясь  в его разгоревшееся лицо, Саксон поняла,  что
он с городом действительно покончил.
     -- И ветра нет, -- продолжал  он расхваливать бухточку. -- Совсем тихо.
А посмотри, какая дичь  и глушь! Будто мы с тобой за  тысячу миль от всякого
жилья!
     Действительно, резкий  и  свежий ветер,  проносившийся  над обнаженными
холмами, не достигал  этого уединенного местечка. Здесь было тепло и  тихо и
воздух  был  напоен  ароматом  цветущих  кустов.  То  там,  то  здесь  среди
кустарников виднелись низкорослые  дубки и другие незнакомые Саксон деревца.
Она  восхищалась  всем  этим  не меньше, чем Билл,  и, держась  за руку, они
принялись осматривать бухту.
     --  Вот  здесь  мы  действительно  можем играть  в Робинзона Крузо,  --
воскликнул Билл, когда они переходили полосу  плотного песка, заливаемого во
время прилива. --  Давай, Робинзон, останемся здесь. Я,  конечно, буду твоим
Пятницей, и твои желания будут для меня законом.
     -- А что нам делать с Субботой? -- с комическим ужасом воскликнула она,
указывая  на свежий  отпечаток человеческой ноги на  песке.  --  А вдруг это
свирепый людоед?
     -- Никакой надежды. Это не босая нога, а теннисная туфля.
     --  Но  ведь людоед мог снять туфлю с ноги утонувшего  и  съеденного им
матроса, не правда ли? -- возразила она.
     -- Матросы же не носят теннисных туфель, -- быстро отпарировал Билл.
     -- Что-то ты больно много  знаешь для Пятницы, -- пожурила она его.  --
Ну да все равно,  доставай-ка вещи и расположимся поудобнее. А потом --  мог
быть съеден вовсе не матрос... предположим, что это пассажир.
     Через час был разбит уютный лагерь: одеяла разостланы, запас топлива из
принесенных морем и  высохших на солнце щепок приготовлен, и подвешенный над
костром   кофейник   уже  мурлыкал  свою  песенку.  Саксон  позвала   Билла,
мастерившего стол из прибитой волнами  доски,  и показала в сторону моря: на
дальнем конце каменной гряды стоял человек  в купальных трусах. Он смотрел в
их сторону, и они видели длинные, развевающиеся на ветру черные пряди волос.
Когда  он  начал карабкаться по скалам,  приближаясь к берегу,  Билл обратил
внимание  Саксон на то,  что незнакомец  в теннисных туфлях. Через несколько
минут он соскочил наземь и направился прямо к ним.
     -- Смотри-ка! -- шепнул Билл. -- Сам тощий, а какие мускулы! Видно, все
они здесь здорово тренируются.
     Незнакомец  приблизился, и  его  лицо  сразу  напомнило  Саксон  первых
пионеров  или тот тип людей,  какие часто  встречаются  среди старых солдат.
Хотя он был  еще молод, -- она  решила, что  ему не более тридцати лет, -- у
него было  такое же  длинное узкое  лицо,  выступающие скулы,  высокий  лоб,
длинный крючковатый нос и тонкие  выразительные губы. Но глаза отличались от
глаз пионеров, ветеранов и вообще от всех  когда-либо виденных ею  глаз: они
были серые, но настолько  темные, что  казались почти  черными; они смотрели
вдаль  зорко  и  настороженно,  словно исследовали  глубины  пространства. У
Саксон было такое ощущение, будто она когда-то видела его.
     --  Алло! -- приветствовал он их. --  Вы здесь удобно расположились! --
Он бросил  на  землю до  половины  наполненный  мешок.  -- Ракушки. Все, что
удалось достать. Отлив еще только начался.
     Билл что-то пробормотал, и его лицо выразило крайнее изумление.
     --  Как я рад,  что встретился  с вами,  даю  слово! --  выпалил он. --
Здравствуйте!  Я  всегда  говорил, что,  если  мне  удастся вас  увидеть,  я
непременно пожму вашу руку. Ну кто бы мог подумать!
     Билл радовался от всей души. Его смех перешел в бурное веселье. Они все
еще держались за руки.
     Незнакомец   с  любопытством  разглядывал   его,   затем  вопросительно
посмотрел на Саксон.
     --  Вы  уж меня  извините, -- прерывающимся от смеха  голосом продолжал
Билл,  раскачивая  его руку.  -- Но я не  могу  не смеяться. Даю слово, я по
ночам иной раз проснусь,  вспомню, нахохочусь --  и опять засыпаю. Неужто ты
не  узнаешь  его,  Саксон? Да  это тот самый  хлюст... Скажите, дружок,  вы,
верно, здорово наловчились орудовать битой?..
     Тут и  Саксон вдруг  вспомнила, где она видела его раньше: это он стоял
рядом с Роем Бланшаром  возле автомобиля  в  тот день, когда  она,  больная,
бессознательно блуждала по незнакомым улицам. Но и тогда она видела его не в
первый раз.
     -- Вы помните праздник каменщиков в Визел-парке? -- воскликнул Билл. --
А состязание в беге? Да я вас узнал бы в какой хочешь толпе! Ведь это вы тот
тип, который швырнул тросточку  под  ноги Тимоти Мак-Манусу  и  вызвал такой
скандал,  какого  еще  не бывало  ни  в Визел-парке, ни  в каком-либо  парке
вообще!
     Теперь  засмеялся  и незнакомец.  Он  хохотал  все  громче  и от  смеха
переступал  с  ноги на  ногу.  В конце концов  он уселся на  выкинутое морем
бревно.
     --  И вы тоже там  были?  --  выговорил он,  наконец. -- И видели,  все
видели? -- Он обратился к Саксон. -- А вы?
     Она кивнула.
     -- Скажите, -- снова  начал Билл, когда оба немного успокоились, -- мне
все время  хотелось  узнать,  на  кой  черт вам это  понадобилось? Вы можете
объяснить, зачем вы это сделали? Я много раз себя спрашивал...
     -- И я тоже, -- последовал ответ.
     -- Вы ведь не были знакомы с Тимоти  Мак-Манусом? Нет, никогда не видел
его до того, не видел и после.
     -- Так почему же вы это сделали? -- настаивал Билл.
     Молодой человек рассмеялся, но тут же лицо его стало серьезным.
     --  Хоть  убейте, не знаю!  У меня  есть приятель, очень  умный парень,
пишет  серьезные научные книги, --  так  вот  ему всегда  до  смерти хочется
бросить яйцо в электрический  вентилятор и посмотреть,  что из этого выйдет.
Вероятно, то же произошло и со мной, только у меня  никаких мучений не было.
Когда я увидел  мелькавшие передо мной ноги, я просто сунул между ними  свою
трость, -- я за секунду не знал, что  сделаю это.  Просто  сунул трость -- и
все. Я был поражен не меньше, чем Тимоти Мак-Манус.
     -- Они вас поймали? -- спросил Билл.
     -- Разве  я похож на человека, которого можно поймать? Никогда  в жизни
не был я так перепуган,  как в  тот раз.  Сам Тимоти Мак-Манус  не догнал бы
меня.  А  что  было  потом?  Я  слышал,  как  началась  свалка,  но  не  мог
остановиться, чтобы поглядеть.
     Прошло с  добрых  четверть  часа, пока  Билл описал завязавшуюся  тогда
драку, и лишь после этого начались взаимные представления. Молодого человека
звали Марк Холл, и жил он в одном из домиков среди кармелских сосен.
     -- Но каким образом вы попали в бухту Бирса? -- полюбопытствовал он. --
Проходящие наверху по дороге и не подозревают о ее существовании.
     -- Ах, вот как называется это место, -- заметила Саксон.
     -- Да, мы так назвали его. Один из нашей компании прожил здесь все лето
и дал бухте свое имя. Я с удовольствием выпью чашку кофе, если разрешите, --
обратился он к Саксон. -- А после кофе покажу  тут все вашему мужу. Мы очень
гордимся нашей бухтой. Здесь никого, кроме нас, не бывает.
     -- Но эти мускулы вы  едва ли нажили, удирая от Мак-Мануса, -- заметил,
попивая кофе, Билл.
     -- Это результат массажа мускулов, когда они напряжены,  --  последовал
загадочный ответ.
     -- Так... -- рассеянно отозвался Билл. -- А с чем это едят?
     Холл рассмеялся.
     -- Я сейчас  покажу вам. Напрягите любой мускул, хотя  бы  вот  этот, а
затем хорошенько разминайте его -- вот так и так...
     -- И вы одним этим добились таких результатов? -- усомнился Билл.
     -- Да, этим, -- горделиво заявил Холл. -- На каждый  мускул, который вы
видите,  приходится пять мускулов, которых  не видно,  но он  ими управляет.
Троньте пальцем любое место на моем теле...
     Билл послушно коснулся правой стороны груди.
     --  Вы, видно, хорошо знаете анатомию,  коли выбираете такое место, где
мускулов нет, -- проворчал Холл.
     Билл торжествующе улыбнулся, но, к его удивлению, под его пальцем начал
набухать мускул. Он нажал на него, и мускул оказался твердым, как сталь.
     -- Это сделал массаж напряженных мускулов, -- торжествующе заявил Холл,
-- Валяйте дальше, где хотите.
     Какой бы точки Билл  ни касался, всюду под его пальцами  проступали все
мускулы и, вздрагивая,  исчезали; наконец, все  тело Холла  затрепетало этой
искусственно пробужденной жизнью мышц.
     -- Ничего подобного не представлял себе, -- говорил пораженный Билл. --
Уж я ли не перевидал на своем веку крепких ребят. А вы весь -- живая сила!
     --  Это  все  результат  такого   массажа,   дружок.  Доктора  от  меня
отказались. Друзья  называли  меня дохлой  крысой, тощим  поэтом  и  прочими
милыми прозвищами. Тогда я  удрал из города и поселился  в Кармеле, -- и вот
вам что сделала  жизнь  на  свежем  воздухе  и массаж  мускулов,  когда  они
напряжены.
     -- Но  Джим Хэзард нарастил  себе  мускулы ведь  не этим  способом!  --
скептически отозвался Билл.
     --  Конечно, нет. Он счастливчик,  этот  подлец! Он уж таким родился. А
мои я сам создал,  вот в чем разница.  Я  -- произведение искусства. А он --
пещерный медведь. Ну,  пойдемте,  я покажу вам наши места. Снимите-ка лишнюю
одежду; оставайтесь в башмаках и брюках, пока у вас нет трусов.
     -- Моя мать была  поэтессой, -- говорила Саксон, пока Билл разоблачался
в кустах; она слышала, что Холл назвал себя поэтом.
     Он равнодушно промолчал, и она решила продолжать:
     -- Некоторые из ее стихотворений были напечатаны.
     -- А как ее звали? -- рассеянно спросил Холл.
     --  Дэйелл  Уилей Браун.  Она написала "Поход викинга", "Золотые годы",
"Верность", "Кабальеро", "Могилы Литтл Мэдоу"  и много других стихотворений.
Десять из них были помещены в сборнике "Из архивов прошлого".
     -- У  меня дома  есть  эта  книга,  -- отозвался  он,  видимо, наконец,
заинтересовавшись. -- Дэйелл  Браун  была одним из первых пионеров. Конечно,
это было еще до меня. Я поищу ее  стихи,  когда вернусь домой.  Мои родители
тоже были пионерами.  Они в пятидесятых  годах прибыли  сюда  с Лонг-Айленда
через  Панаму.   Мой  отец  был  врачом,  но   потом  занялся  коммерцией  в
Сан-Франциско и  так  грабил  своих  ближних,  что до сих пор нам хватает на
жизнь -- и мне и всем, кто остался от нашей большой семьи... А скажите, куда
собственно вы оба направляетесь?
     Когда Саксон  рассказала  ему  об их  уходе  из  Окленда  и  о  поисках
подходящей  земли,  он  одобрил  первое, но относительно второго недоверчиво
покачал головой.
     -- К югу  от Сура  чудесно, -- заметил он.  --  Я побывал во всех  этих
лесистых каньонах, в них так и кишит дичью. Есть и казенные земли. Но жить в
тех краях -- безумие. Это от всего слишком далеко. Да и земля не годится для
обработки,  разве что  участки в  каньонах.  Я знаю  там  одного мексиканца,
который мечтает  продать свои  пятьсот акров за полторы тысячи  долларов. По
три доллара за акр!  Что это означает? Да что они большего не стоят. А может
быть, даже этого не стоят, потому что он  никак не найдет покупателя. Земля,
знаете ли, всегда стоит той цены, за какую ее продают и покупают.
     Тут  из кустов  вышел Билл, в одних башмаках  и  брюках, закатанных  до
колен, и их разговор прервался. Саксон смотрела, как эти два человека, столь
разные по внешности, карабкаются  на скалы, чтобы выбраться на южную сторону
бухты.  Сначала  ее  взгляд  рассеянно  следил  за   ними,  но   вскоре  она
заинтересовалась, а потом встревожилась. Стремясь достичь гребня скалы. Холл
вел  Билла по краю утеса, казавшегося  совершенно отвесным. Билл следовал за
ним с величайшей осторожностью, дважды она  видела, как он поскользнулся, --
выветрившийся камень  рассыпался у него под рукой и  скатился вниз, на пляж.
Когда  Холл добрался до  вершины, поднимавшейся футов  на сто над  морем, он
выпрямился и  уверенно  и  непринужденно  стал разгуливать по  острому,  как
лезвие, гребню скалы, которая,  как Саксон  знала,  обрывалась  отвесно  и с
другой  стороны. Билл  же,  добравшись  доверху,  удовольствовался  тем, что
опустился на колени и на руки. Холл продолжал путь с такой легкостью, словно
шел по ровному  полю. Билл  встал с колен, последовал  за  ним, прижимаясь к
скале и цепляясь за камни руками.
     Острый  скалистый  гребень состоял  из нескольких  зубцов, и  когда они
скрылись в одной из расселин, Саксон надолго потеряла обоих из виду.  Она не
могла  отделаться  от беспокойства и поднялась на  скалы  с северной стороны
бухты, где они были менее суровы и обрывисты и взбираться на них было легче.
Все же  непривычная высота,  осыпавшаяся  под  ногами почва и резкие  порывы
ветра  пугали  ее.  Вскоре   она   увидела  обоих  мужчин.  Они  только  что
перепрыгнули через узкую щель и теперь  взбирались на следующий выступ. Билл
двигался  уже смелее,  но  его  проводник  по-прежнему  часто  задерживался,
поджидая  его.  Путь  становился все  труднее; им несколько раз  приходилось
перебираться  через  трещины, стены  которых  спускались прямо в воду, --  и
тогда ревущие волны, врывавшиеся в них,  обдавали путников пенными брызгами.
Иногда  же,  чтобы  перебросить  тело  через  глубокие  узкие  трещины,  они
выпрямлялись и падали вперед, вытянув  руки, пока  их ладони не упирались  в
противоположную   стену   пропасти.   Впиваясь   в   камень  пальцами,   они
подтягивались и шли дальше.
     Приближаясь  к концу гряды. Холл  и Билл скрылись  за гребнем. Когда же
Саксон  вновь  увидела их, они  уже обходили  край  хребта и возвращались  к
берегу   со  стороны  бухты.  Тут  дорога,  казалось,  прерывалась.  Широкая
расщелина, похожая  на раскрытую пасть,  возносила  в небо  свои  совершенно
отвесные  скалы; они поднимались из  недр пенящегося водоворота, разъяренные
волны  которого  то  вздымались  на  двенадцать  футов  ввысь,  то  внезапно
обрушивались в черную пучину, полную камней и извивающихся водорослей.
     Осторожно цепляясь за выступы, мужчины  спустились до  того места, куда
долетали  брызги  волн;  здесь  они  остановились. Саксон видела,  как  Холл
показал  вниз, на ту сторону, и подумала,  что он обращает внимание Билла на
что-то  любопытное, но она никак  не  ожидала того, что  последовало.  Волны
отхлынули,  и Холл  спрыгнул  на  узенький выступ, где секунду назад  бешено
бурлила  вода.  Не задерживаясь, так  как водяной вал снова возвращался,  он
быстро  обогнул острый  край и,  цепляясь  руками  и ногами,  пополз  вверх,
спасаясь от настигающих его волн. Теперь  Билл  остался один. Он даже не мог
видеть Холла, а тем более получить от него указания, и Саксон следила за ним
с таким напряжением, что  боль в кончиках пальцев, которыми она держалась за
камни, заставила ее опустить руки. Билл  выжидал  подходящей  минуты, дважды
готовился к прыжку и отступал, потом все-таки  спрыгнул на узкий,  мгновенно
открывшийся выступ, метнулся за угол и  пополз вверх за Холлом, причем волна
окатила его по самую грудь, но не смыла.
     Саксон успокоилась,  только когда  они  вернулись к костру. Взглянув на
Билла, она увидела, что он ужасно недоволен собой.
     --  Для  начала  вы  вели  себя  молодцом,  -- воскликнул Холл,  весело
похлопывая его по голому плечу.  --  Эта  прогулка  --  мой  коронный номер.
Немало храбрецов пускались в путь вместе со мной -- и на полпути выдыхались.
Я раз  десять дрейфил на этом большом  прыжке,  пока не научился. Он удается
только атлетам.
     --  Мне  ничуть не  совестно  признаться,  что  я струсил,  --  сердито
пробурчал  Билл, -- А  вы  лазаете,  как горный  козел;  и  я уверен, что вы
здорово  сердились на  меня.  Но  теперь  я  не успокоюсь. Здесь  все дело в
тренировке, и я тут останусь и  буду тренироваться до тех пор, пока не смогу
вызвать вас на состязание: кто кого обгонит  --  наверх, кругом и обратно  к
берегу.
     -- Идет, -- сказал Холл,  протягивая руку в подкрепление договора. -- А
когда-нибудь, когда мы встретимся в Сан-Франциско, я сведу вас с Бирсом -- с
тем, в честь  кого мы назвали бухту. Его любимый фокус  -- если он только не
собирает гремучих змей -- дождаться, когда  подует ветер со скоростью сорока
миль  в  час,  влезть  на  крышу небоскреба и  прогуливаться  по  перилам  с
подветренной  стороны,  --  заметьте,  с подветренной,  -- так что  если  он
сверзится, то уж прямехонько на мостовую. Он как-то предложил мне сделать то
же самое.
     -- Ну и что же? -- нетерпеливо осведомился Билл.
     -- Без подготовки  я  бы,  конечно,  не мог.  Но я целую  неделю тайком
тренировался, выиграл пари и получил с него двадцать долларов.
     Море достаточно далеко отошло от берега, и можно было собирать ракушки.
Саксон сопровождала мужчин за северную гряду скал.  Холлу предстояло набрать
несколько мешков; днем должна была прийти  лошадь, чтобы доставить ракушки в
Кармел. Когда мешки были наполнены,  они  принялись обшаривать все впадины и
расщелины и были вознаграждены: они нашли три  раковины  жемчужниц, а Саксон
обнаружила  между  створками  одной  из  них  притаившуюся  жемчужину.  Холл
посвятил их в таинство приготовления мяса жемчужниц-абелонов [8].
     Саксон казалось, что они давным-давно знакомы. Это напомнило ей прежние
времена,  когда с ними был  Берт,  распевавший куплеты или  остривший насчет
последних могикан.
     -- А теперь слушайте! Мне надо  вас  кое-чему научить,  --  скомандовал
Холл, занося большой круглый камень над белой массой. -- Никогда, никогда не
разбивайте  мясо абелонов без песни, которую я вам сейчас спою. И никогда не
пойте этой песни по какому-нибудь другому случаю. Это  было бы  самым низким
святотатством.  Абелоны -- пища богов. Их приготовление -- целая религиозная
церемония. Итак, слушайте, подпевайте и помните, что мы священнодействуем.
     Холл  опустил  камень, издавший глухой стук,  на  белую массу  абелона.
Потом еще и еще, и казалось, это там-там аккомпанирует песне поэта:
     Кто любит плов, перепелов,
     Еще бы! Ужин тонный,
     А мне бы денежки считать,
     Смакуя абелоны.
     Сойдется ль вдруг знакомых круг,
     И крабы там -- персоны!
     Но все ж милей душе моей
     На блюде абелоны!
     В морях живут, с волной всплывут
     На берег оголенный,
     Потом взгрустнут и запоют --
     Заплачут абелоны.
     Кто любит Джейн, кто тянет джин
     На побережье Коней,
     Но, черт возьми, в Кармеле мы
     Глотаем абелоны!
     Он  смолк с открытым ртом и  занесенным камнем. Послышался шум колес  и
чей-то голос, окликавший  его сверху -- оттуда,  куда  они  отнесли мешки  с
ракушками. Он опустил руку, ударил камнем в последний раз и встал.
     -- Таких строф  наберется еще тысячи,  --  сказал он. -- Я очень жалею,
что у меня нет времени разучить их с вами. -- Он вытянул руки ладонями вниз.
-- А теперь, дети мои, благословляю вас, отныне вы члены Племени Пожирателей
Абелонов,  и   я   торжественно  приказываю  вам  никогда  и  ни  при  каких
обстоятельствах не разбивать мясо абелонов,  не распевая  при этом священных
слов, которым я вас научил.
     -- Но нам не запомнить с одного раза все слова, -- возразила Саксон.
     -- Этому горю мы поможем. В следующее воскресенье все Племя Пожирателей
Абелонов  спустится  к вам  в бухту  Бирса,  и вы увидите все наши  обряды и
отряды наших поэтов и поэтесс,  увидите даже  Железного Человека  с  глазами
василиска, известного в просторечье под именем Король Священных Ящериц.
     -- А Джим Хэзард будет? -- крикнул Билл вслед Холлу, уже исчезнувшему в
кустах.
     -- Конечно, будет, -- отозвался тот.  -- Разве он не Пещерный Медведь и
Орясина,  самый  бесстрашный  и, после  меня,  самый  древний  член  Племени
Пожирателей Абелонов?
     Саксон и Билл только молча смотрели друг на друга,  пока не смолк вдали
шум колес.
     -- Ах, черт меня  побери! -- наконец,  вырвалось у  Билла. --  Вот  это
парень! Ничуть не задается. Вроде Джима Хэзарда. Приходит