рнется ко мне. Я ему дам сто двадцать пять долларов в месяц, лишь бы взял на себя конюшни". Кончив чтение и всеми силами стараясь скрыть тревогу, Саксон ждала, что скажет Билл. Он лежал, растянувшись, на траве, опираясь на локоть, и задумчиво выпускал колечки дыма. Его дешевая рабочая куртка, на которой были как-то не к месту блестящие, освещенные пламенем костра золотые медали, была расстегнута, открывая гладкую кожу и великолепную мускулатуру груди. Вдруг, под влиянием какой-то мысли, Билл окинул взглядом одеяла, которые в данную минуту были развешаны кругом костра и исполняли роль ширм, закопченный, измятый кофейник, топорик, до половины всаженный в пень, и, наконец, Саксон... В его глазах засветилась ласка, потом появилось какое-то вопросительное выражение. Но Саксон молчала. -- Что ж, -- наконец, проговорил он. -- Тебе придется написать Стродзерсу одно, -- пусть и не напоминает мне об этом мерзком типе. И раз уде ты напишешь, я пошлю ему немного денег, надо выкупить мои часы. Подсчитай-ка, сколько там выйдет с процентами. А пальто -- черт с ним, пускай пропадает! Зной континентального климата они переносили с трудом. И мозг и тело стали какими-то вялыми. Оба потеряли в весе. Как выражался Билл, "от них осталась половина". Поэтому, взвалив на плечи свои пожитки, они пустились в путь на запад, через пустынные горы. В долине Бериессы от мерцающих струй раскаленного воздуха у них заболели глаза и голова. Они шли теперь только в ранние утренние часы и вечером, но все-таки продолжали путь на запад и, перевалив через несколько горных кряжей, очутились в прелестной долине Напа. За нею лежала долина Сономы, -- там находилось ранчо Хастингса, который приглашал их к себе в гости. Они бы и посетили его, если бы Билл не прочел случайно в газете об отъезде писателя в Мексику, где в это время вспыхнула очередная революция. -- Ну, увидимся с ним позднее, -- сказал Билл, и они свернули на северо-запад, через покрытую виноградниками и фруктовыми садами долину Напа. -- Мы с тобою вроде того миллионера, про которого пел Берт, только мы прожигаем не деньги, а время. Все направления для нас одинаково хороши, но лучше всего идти на запад. В долине Напа Билл три раза отказывался от работы. Когда Санта-Элена осталась позади, Саксон с радостью приветствовала своих любимцев: да, перед нею, наконец, были секвой: они росли по склонам узких каньонов, прорезавших обращенный к долине западный склон горного кряжа. В Калистоге, где железная дорога кончалась, они увидели дилижансы, запряженные шестеркой лошадей и ходившие в Миддлтаун и Лоуэр-Лэйк. Путники обсудили дальнейший маршрут. Дорога вела к области озер, а не к морю, поэтому Билл и Саксон двинулись через горы на запад, к долине Рашн-ривер, и вышли у Хилдсберга. Здесь поля на плодородных землях были засажены хмелем, но Билл не пожелал собирать хмель рядом с индейцами, японцами и китайцами. -- Я бы и часу не проработал с ними. Непременно дал бы им по башке, -- объяснил он Саксон. -- А потом -- эта Рашн-ривер отличная река. Давай сделаем здесь привал и поплаваем. Они не спеша двигались к северу по широкой цветущей долине; им было здесь так хорошо, что они совсем забыли о необходимости работать, а лунная долина казалась им далекой золотой грезой, которая непременно когда-нибудь да осуществится. В Кловердэйле Биллу повезло. Вследствие болезней и ряда случайностей в городских конюшнях не хватало кучера. Поезд ежедневно выбрасывал толпы туристов, желавших посмотреть гейзеры, и Билл, словно всю жизнь только это и делал, взялся править шестеркой и возил в горы набитые пассажирами дилижансы точно, по расписанию. Когда он поехал во второй раз, то рядом с ним на высоких козлах уселась и Саксон. Через две недели вернулся прежний кучер. Биллу предложили постоянное место, но он отказался, забрал свое жалованье, и они пустились дальше, на север. Саксон где-то подобрала щенка-фокстерьера и назвала его Поссум -- в честь собаки, о которой рассказывала ей миссис Хастингс. Он был так мал, что у него скоро разболелись лапки, и Саксон пришлось нести его на руках. Наконец, Билл взял у нее щенка и посадил его на тюк, который нес на спине, но тут же стал ворчать, что Поссум сжевал ему все волосы на затылке. Они прошли через живописные виноградники Асти, когда сбор винограда уже кончался, и вошли в город Юкайа под первым зимним ливнем, промочившим их насквозь. -- Послушай, Саксон, -- сказал Билл. -- Помнишь, как легко "Скиталец" скользил по воде? Вот так прошло и лето -- словно пронеслось. А теперь нам пора подумать о том, где мы будем зимовать. Кажется, Юкайа очень уютный городишко. Давай снимем на ночь комнату и хорошенько обсушимся. А завтра я потолкаюсь в конюшнях, и если найду что-нибудь подходящее, мы снимем себе хибарку; и у нас будет вся зима, чтобы решать, куда нам двинуться дальше. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Зима прошла далеко не так интересно и весело, как в Кармеле; и хотя Саксон и раньше высоко ставила кармелскую колонию, теперь эти люди стали ей еще милее и дороже. В Юкайе они завели только шапочные знакомства. Здешние жители напоминали рабочее население Окленда, а те, кто побогаче, держались отдельно от прочих и разъезжали на автомобилях. Тут не было ничего, напоминающего артистическую колонию, где все относились друг к другу как товарищи, независимо от того, были у человека деньги или нет. И все-таки зима в Юкайе прошла приятнее, чем все зимы в Окленде. Биллу не удалось получить постоянную работу, но они кое-как перебивались, зато много бывали вместе и жили в своем крохотном домике без забот и тревог. Будучи запасным кучером в самой большой конюшне города, Билл имел столько досуга, что занялся поставкой лошадей. Дело это было неверное, и он не раз попадал впросак, однако у них всегда бывал бифштекс и кофе, да и в одежде они себе не отказывали. -- Проклятые фермеры, они всякого надуют, -- сказал Билл, усмехаясь, когда его особенно ловко обманули. -- Вот сукины дети, они своего не упустят!.. Летом сдают дачи, а зимой наживаются на торговле лошадьми, и при этом обжуливают друг друга. И должен сказать тебе, Саксон, я многому у них научился. Мне теперь пальца в рот не клади. Уж я на их удочку не попадусь. Вот и еще одно ремесло у твоего благоверного. Теперь я везде заработаю на жизнь поставкой лошадок. Билл не раз брал с собой Саксон, если надо было проезжать верховых лошадей. А его торговые дела заставили их побывать во многих окрестных селениях. Саксон сопровождала мужа и тогда, когда он ездил продавать лошадей по чьему-либо поручению. И вот у обоих, независимо друг от друга, появилась новая мысль относительно их дальнейших странствий. Билл первый высказал ее: -- Я тут на днях был в городе и наткнулся на замечательную штуку, -- начал он. -- Теперь я только о ней и думаю. Ты и не старайся -- все равно не угадаешь. Я тебе сам скажу, что: самый чудесный фургон, какой только можно себе представить. Первый сорт! И прочный! Он сделан на заказ в Пюджет Саунде, и его прочность проверена на всем пути сюда. Выдержит любую нагрузку и любую дорогу. Парень, который его заказал, болел чахоткой. Он странствовал в этом фургоне с доктором и поваром, пока не помер здесь, в Юкайе, два года тому назад. Нет, если бы ты видела этот фургон! Все решительно в нем предусмотрено, у каждой вещи свое место, -- ну прямо дом на колесах. Вот если бы нам удалось его купить да еще парочку лошадей впридачу, так мы бы с тобой путешествовали, как короли, и плевали бы на любую погоду. -- О Билл! Я же всю зиму мечтала как раз о таком фургоне! Это было бы замечательно. И... знаешь ли, я уверена... в дороге ты все-таки забываешь, какая у тебя красивая женушка, да иначе и быть не может... а в фургоне я все-таки могла бы следить за собой. Голубые глаза Билла засветились лаской, затуманились теплом, и он спокойно сказал: -- Я и сам об этом думал. -- Ты можешь взять с собой и дробовик, и ружье, и рыболовные снасти, и все, что захочешь, -- торопливо продолжала она. -- И хороший большой топор вместо нашего топорика, на который ты постоянно жалуешься. Да и Поссум может сидеть и отдыхать. И... да разве мы можем купить его? Сколько за него просят? -- Полтораста долларов, -- сказал он, -- совсем даром. Они просто хотят от него избавиться. Поверь мне, он обошелся все четыреста, уж я в этом деле собаку съел. Только бы мне удалось обделать это дельце насчет шестерки Кэссуэла, -- как раз сегодня я начал переговоры с одним покупателем. Если он их купит, -- знаешь, кому он отправит их? Моему бывшему хозяину, прямо в оклендские конюшни. Прошу тебя, напиши ему. По пути мы можем устроить немало выгодных дел. Если старик захочет, я могу постоянно снабжать его лошадьми. Ему только придется меня снабдить деньгами -- и немалыми -- для оборотов, а он, по всей вероятности, побоится, -- ведь ему известно, скольких штрейкбрехеров я обработал. -- Если он готов доверить тебе конюшни, то, думаю, он не побоится доверить тебе и свои деньги, -- возразила Саксон. Билл из скромности пожал плечами. -- Ладно! Как бы там ни было, продав шестерку Кэссуэла, мы отсрочим платежи по счетам за этот месяц и купим фургон. -- Ну а лошади? -- нетерпеливо спросила Саксон. -- Лошади потом. Возьму постоянную работу месяца на два, на три. Меня смущает одно: придется проторчать -- здесь чуть не до середины лета. Ну, да ладно, пойдем в город, я покажу тебе фургон. Саксон осмотрела фургон, и он так поразил ее воображение, что она не спала целую ночь, рисуя себе будущие поездки. Лошадей Кэссуэла удалось продать, платежи по счетам отсрочить -- и фургон перешел в их собственность. Недели две спустя, в одно дождливое утро, Билл вышел из дому с тем, чтобы поискать лошадей, но почти тут нее вернулся. -- Едем со мной! -- крикнул он Саксон с улицы. -- Надевай пальто и выходи. Я хочу тебе кое-что показать. Он повез ее на окраину города, в конюшни, где лошади принимались на постой: они прошли на большой крытый двор за конюшнями, и Билл вывел пару крепких кобыл, гнедых в яблоках, со светлыми хвостами и гривами. -- Ах, какие красавицы! Какие красавицы! -- воскликнула Саксон, прижимаясь щекой к бархатной морде одной из них, в то время как другая тыкалась носом в ее щеку, желая, чтобы и ее приласкали. -- Правда, хороши? -- с торжеством воскликнул Билл, водя их по двору перед восхищенной Саксон. -- Каждая весит тысячу триста пятьдесят фунтов, но им ни за что не дашь этот вес, так ладно они сложены. Я и сам не верил, пока не поставил их на весы. Они весят вместе две тысячи семьсот семь фунтов. Я испробовал их два дня назад: отличные, здоровые лошадки, работяги; автомобилей не боятся, и все такое... Пари держу, что они дадут сто очков вперед любой упряжке их веса. Скажи, а здорово было бы запрячь их в наш фургон?! Саксон сейчас же нарисовала себе эту картину и огорченно покачала головой. -- За них просят триста долларов наличными, -- продолжал Билл. -- И это окончательная цена. Владельцу деньги нужны до зарезу. Ему главное -- скорее бы продать. А за эту пару в городе на аукционе дадут все пятьсот, честное слово! Обе кобылы -- родные сестры, одной пять лет, другой -- шесть; от премированного бельгийского производителя и лично мне известной племенной матки из тяжеловозов. Так вот -- триста долларов, и ждать он согласен три дня. Вместо сожаления Саксон почувствовала гнев. -- Зачем же ты их показал мне? Нам неоткуда взять такие деньги, и ты это прекрасно знаешь. У меня дома всего-навсего шесть долларов, а у тебя и того нет. -- Ты думаешь, я только за этим и привез тебя сюда? -- проговорил он с загадочной улыбкой. -- Ну, так ты ошибаешься. Он помолчал, облизнул губы и смущенно переступил с ноги на ногу. -- Так вот, слушай и не перебивай меня, пока я не скажу все. Ладно? Она кивнула. -- Рта не раскроешь? На этот раз она покорно покачала головой. -- Так вот как обстоит дело, -- запинаясь, начал он. -- Из Фриско сюда пожаловал один паренек по прозванию "Юный Сэндоу" и "Гордость Телеграф-Хилла". Он боксер в тяжелом весе и должен был в субботу вечером встретиться с Монтаной Редом. Но вчера Монтана Ред во время тренировки сломал себе руку. Устроители скрыли это от публики. Так дело, видишь ли, вот в чем... Билетов продано пропасть, и в субботу у них соберется очень много публики. А в последнюю минуту, чтобы публика не потребовала обратно свои деньги, они выпустят вместо Монтаны меня. Я вроде темной лошадки, -- меня никто не знает, даже "Юный Сэндоу"; он пришел на ринг после меня. А я сделаю вид, будто я деревенщина-любитель, и могу выступить хоть под именем "Конь Роберте". Нет, подожди, Саксон. Победитель получает чистоганом триста долларов... Да подожди ты, говорю тебе! Это легче легкого -- все равно как очистить карманы покойника! Сэндоу классный боксер, ничего не скажешь, я следил за ним по газетам. Но он плохо соображает. Я, правда, копаюсь, это верно, зато у меня котелок хорошо варит и я работаю обеими руками одинаково. Сэндоу в моей власти, я это знаю твердо. Теперь решай, слово за тобой. Если ты согласна -- кобылки наши. Если нет -- так и делу конец, -- все в порядке, и я нанимаюсь конюхом в конюшню, чтобы заработать на пару кляч. Но не забудь, это будут клячи. Подумай хорошенько, а на меня тебе глядеть нечего, гляди лучше на лошадей. С мучительным чувством нерешительности смотрела Саксон на стоявших перед ней красавиц. -- Их зовут Хазл и Хатти, -- хитро ввернул Билл, -- Когда они будут нашими, мы назовем их "Ха-ха". Но Саксон забыла о лошадях, она видела перед собой только Билла, избитого и искалеченного, как в тот вечер, после схватки в Окленде с "Грозой Чикаго". Она только что хотела заговорить, но Билл, внимательно следивший за выражением ее лица, остановил ее: -- А ты только представь себе, что запрягла их в наш фургон, и посмотри, как будет красиво! Не скоро увидишь такой выезд. -- Но ведь ты не в форме. Билли, -- невольно вырвалось у нее. -- Подумаешь! -- фыркнул он. -- Я в сущности весь этот год тренировался. У меня ноги -- как железные. Они будут держать меня, пока в руках есть сила, а ее мне не занимать стать. И потом -- я не буду с ним долго возиться. Сэндоу берет с наскока, а с такими я быстро справляюсь, я его мигом обработаю. Трудно иметь дело с выдержанным, хладнокровным боксером, а об этом "Юном Сэндоу" и говорить нечего: я покончу с ним на третьем или четвертом раунде, как только он на меня бросится. Это легче легкого, Саксон. Даю слово, даже брать деньги стыдно. -- Но я не могу и подумать о том, что у тебя опять все тело будет избито, -- нерешительно возразила она. -- Если бы я тебя не любила так сильно, я бы, может быть, согласилась. А вдруг он тебя изувечит? Билл рассмеялся в горделивом сознании своей молодости и силы. -- Ты даже не узнаешь, что я был на ринге, -- просто у нас окажутся Хазл и Хатти. И потом, Саксон, мне прямо необходимо время от времени поработать кулаками. Я не могу месяцами вести себя, как ягненок, у меня начинают чесаться суставы, так и хочется ими по чему-нибудь треснуть. Гораздо умнее победить Сэндоу и заработать триста долларов, чем подраться с каким-нибудь деревенским оболтусом да еще попасть под суд. Взгляни-ка еще раз на Хазл и Хатти. Настоящие лошади для сельских работ, и производители хорошие, -- они очень пригодятся нам, когда мы попадем в эту лунную долину. И достаточно сильны -- хоть сейчас в плуг запрягай! Вечером перед матчем Саксон и Билл расстались в четверть девятого. Ровно через час, когда Саксон держала наготове горячую воду, лед и все, что может понадобиться, она услышала стук калитки и шаги Билла на крыльце. Против воли она все-таки согласилась, чтобы он участвовал в матче, и теперь каждую минуту упрекала себя за это. Открывая дверь, Саксон дрожала от страха, что перед ней снова предстанет изувеченный муж. Но этот Билл ничем не отличался от того, с которым она час тому назад простилась. -- Матч не состоялся? -- воскликнула она с таким явным разочарованием, что он засмеялся. -- Когда я уходил, они все еще орали: "Обман! Обман!" -- и требовали обратно свои деньги. -- Все равно я счастлива, что ты опять дома, -- сказала она со смехом, входя с ним в комнату; но тайком она вздохнула, прощаясь с мечтой о Хазл и Хатти. -- Я тут по пути достал тебе кое-что, я знаю, тебе давно хотелось это иметь, -- будто невзначай сказал Билл. -- "Закрой глаза и протяни руку; а откроешь глаза -- увидишь штуку", -- пропел он. На ее ладонь легло что-то тяжелое и холодное, и, открыв глаза, она увидела стопку двадцатидолларовых монет. -- Я говорил тебе, что это так же нетрудно, как ограбить мертвеца, -- усмехаясь, воскликнул он, стараясь увернуться от толчков, ударов и шлепков, которые посыпались на него. -- Никакого боя и не было. Знаешь, сколько времени все продолжалось? Ровно двадцать семь секунд -- меньше полминуты. А сколько было нанесено ударов?.. Один! И удар этот был мой... Сейчас я тебе покажу. Чистая умора! Билл встал посреди комнаты, слегка согнув колени, прикрывая подбородок левым плечом, выставив вперед кулаки и защищая левый бок и живот локтями. -- Первый раунд, -- начал он. -- Ударили в гонг, и мы уже обменялись рукопожатием. Готовимся к продолжительному бою, -- мы ведь ни разу не видели друг друга на ринге, поэтому не торопимся, присматриваемся и так -- финтим. Проходит семнадцать секунд -- ни одного удара. Ничего. И вот тут-то "Юному Сэндоу" сразу приходит конец. Рассказывать долго, а случилось все в один миг, я и сам не ожидал. Мы стояли лицом к лицу. Его левая перчатка была примерно в футе от моего подбородка, а моя перчатка -- в футе от его. Он сделал правой рукой финту, -- я вижу, что это финта, приподнимаю левое плечо и сам делаю финту правой. Мое движение чуть отвлекает его внимание, и это дает мне преимущество. Мне и на фут не пришлось вытянуть левую, и я ее даже назад не отвел. Я действую рукой прямо с места, просовываю ее под его правую защиту, а сам перегибаюсь туловищем вперед, чтобы ударить всем весом плеча. Ну и удар!.. Вот где он пришелся -- сбоку в челюсть. Он так и рухнул! Я возвращаюсь спокойненько в свой угол и, даю слово, Саксон, смеюсь втихомолку, -- так это оказалось легко. Судья стоит над ним и считает. А он и не шевельнется. Зрители не знают, что и думать, -- сидят, как будто их оглушили. Секунданты тащат его в угол и усаживают на стул; его все время приходится поддерживать. Через пять минут он открывает глаза, но ничего не видит: глаза словно стеклянные. Еще пять минут, и он поднимается. Но сам стоять не может, ноги точно ватные. Секунданты кой-как перетаскивают его через канаты и уводят в уборную. А толпа начинает бесноваться и требует свои деньги обратно. Подумай только: двадцать семь секунд, один удар -- и лучшая из жен, какая когда-либо была у Билла Робертса за всю его долгую жизнь, получает пару отличных лошадок! В душе Саксон с удесятеренной силой вспыхнуло прежнее восхищение мужеством, силой и красотой Билла. Да, он настоящий герой, достойный потомок тех викингов, которые в крылатых шлемах спрыгивали со своих крючконосых лодок на окровавленные пески Англии! Наутро Билл проснулся оттого, что почувствовал прикосновение губ Саксон к своей левой руке. -- Эй! Что ты делаешь? -- воскликнул он. -- Желаю доброго утра Хазл и Хатти, -- серьезно сказала она. -- А теперь я пожелаю доброго утра тебе... Куда ты его ударил? Покажи. Билл выполнил просьбу Саксон и слегка коснулся ее подбородка костяшками пальцев. Она обеими руками обхватила его кулак, отвела назад и быстро потянула на себя, чтобы заставить Билла нанести ей подобие удара. Но он отстранил ее. -- Подожди, -- сказал он. -- Ты же не хочешь, чтобы я свернул тебе челюсть. Я сам покажу. Хватит и с расстояния в четверть дюйма. И он нанес ей легчайший удар в подбородок с расстояния в четверть дюйма. В мозгу Саксон точно вспыхнуло белое пламя, все ее тело обмякло и бессильно поникло, перед глазами пошли круги, и все застлало туманом. Через миг она оправилась, но на лице ее отразился ужас -- она поняла. -- А ты ударил его с расстояния в фут! -- дрожащим голосом прошептала она. -- Да еще изо всех сил налег плечом, -- рассмеялся Билл. -- О, это пустяки!.. Я тебе покажу кое-что получше! Он отыскал ее солнечное сплетение и чуть-чуть ударил ее под ложечку средним пальцем. На этот раз у нее остановилось дыхание. Удар словно парализовал все тело, но сознание не померкло и в глазах не потемнело. Впрочем, и на этот раз все болезненные ощущения через секунду прошли. -- Это солнечное сплетение, -- сказал Билл. -- Представь себе, что делается с человеком, если ему наносят сюда удар снизу. Этим ударом Боб Фицсиммонс завоевал первенство мира. Саксон со страхом уступила желанию мужа, который в шутку взялся показать ей все уязвимые точки человеческого тела. Он нажал кончиком пальца ее руку, повыше локтя, и оказалось, что это простое движение способно вызвать нестерпимую боль. Он слегка надавил большими пальцами с двух сторон на какие-то точки у основания шеи, и она почувствовала, что теряет сознание. -- Это одна из мертвых хваток японцев, -- сказал он и продолжал, объясняя каждый прием и движение: -- Вот захват ноги; этим приемом Гоч победил Хаккеншмидта. Меня научил ему Фармер Берне... Вот полунельсон... А вот ты -- парень, который буянит на танцах, а я -- распорядитель, и я выставлю тебя из зала таким манером, -- одной рукой он схватил ее кисть, другую подсунул под ее локоть и сжал ею свою кисть. При первом же легчайшем нажиме ей показалось, что ее рука стала необыкновенно хрупкой и вот-вот сломается. -- Это называется "пойдем отсюда"... А вот тебе "железная рука". А вот этим приемом мальчишка может одолеть взрослого мужчину. Если ты попала в переделку и противник вцепился тебе зубами в нос, -- а человеку ведь жалко потерять нос, верно? -- так вот что надо сделать, только мгновенно! Глаза ее невольно закрылись, когда большие пальцы Билла надавили на них. Ей казалось, что она уже чувствует в глазных яблоках невыносимую тупую боль. -- А если он все-таки не выпустит твой нос, нажми еще сильнее и выдави ему к черту глаза, -- он тогда до конца своих дней будет слепым, как летучая мышь. И он мигом разожмет зубы, можешь быть уверена... да, можешь. Билл выпустил ее и, смеясь, откинулся на подушку. -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил он. -- Эти штуки при боксе не применяются, но могут пригодиться, если на тебя нападут хулиганы. -- А теперь я тебе отомщу, -- заявила она, пытаясь применить к нему прием "пойдем со мной". Она постаралась сжать его руку, но вскрикнула, ибо только самой себе причинила боль. Билл смеялся над ее тщетными усилиями. Она большими пальцами придавила ему шею, подражая мертвой хватке японцев, затем жалобно поглядела на погнувшиеся кончики ногтей. Наконец, она изловчилась и ударила его в подбородок -- и снова вскрикнула, на этот раз она расшибла себе суставы пальцев. -- Ну, уж теперь-то мне не будет больно, -- проговорила она сквозь зубы, ударив его обоими кулаками под ложечку. Билл громко расхохотался. Роковой нервный центр был недоступен, защищенный броней мускулов. -- Валяй дальше, -- настаивал он, когда она, тяжело дыша, наконец, отступилась. -- Это очень приятно, ты меня как перышком щекочешь. -- Прекрасно, господин супруг, -- сердито пригрозила она ему, -- рассуждайте сколько угодно о всяких ударах, мертвых хватках и прочем -- все это мужские выдумки. А вот я знаю такой фокус, перед которым все это -- чепуха! Он превратит самого сильного мужчину в беспомощного младенца. Подождите минутку. Ну вот. Закройте глаза. Готово? Секундочку... Закрыв глаза, он ждал, затем почувствовал на своих губах прикосновение ее губ, нежных, как лепестки розы. -- Ты победила! -- признался он торжественно и обнял ее. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Утром Билл отправился в город, чтобы внести деньги за Хазл и Хатти. Саксон не терпелось поскорее увидеть лошадок, и она не могла понять, почему он так долго мешкает с таким простым делом. Но она простила его, когда он подъехал к дому на запряженном парой фургоне. -- Сбрую мне пришлось занять, -- сказал он. -- Давай сюда Поссума и влезай сама. Я покажу тебе, что такое "выезд Ха-ха". А это первоклассный выезд, можешь мне поверить! Восторг Саксон был безграничен, когда они выехали за город и гнедые лошадки со светлыми гривами и хвостами помчали их по дороге. Она не могла найти слов, чтобы выразить свою радость. Сиденье было с высокой спинкой, обитое кожей и очень удобное. Билл восхищался остроумным устройством тормоза. Он пустил лошадей по твердой мощеной дороге, чтобы похвастаться их ровной рысью, затем свернул на немощеную, круто поднимавшуюся в гору, где колеса увязали в грязи по ступицу, чтобы показать Саксон, что лошадки делают честь своим бельгийским предкам. Когда Саксон окончательно выговорилась, Билл стал искоса поглядывать на нее, стараясь понять, о чем она думает. Наконец, она вздохнула и спросила: -- Как ты думаешь, когда мы сможем тронуться в путь? -- Может быть, недели через две, а может, и через два-три месяца. -- Он озабоченно и неторопливо продолжал, точно обдумывая каждое слово: -- Мы с тобой вроде того ирландца: сундук у него есть, а класть в сундук нечего. Вот и у нас -- и фургон есть и лошади, а клади нет. Я видел на днях ружьишко -- ну просто прелесть! Хотят за него восемнадцать долларов; конечно, подержанное. Но как вспомню обо всех наших счетах... Тебе я хотел бы купить маленькую автоматическую винтовку калибра двадцать два. А мне для охоты на оленей необходим тридцать -- тридцать. Кроме того, тебе нужна складная удочка, да и мне тоже. Снасти стоят очень дорого. И упряжь, какая мне нравится, обойдется в пятьдесят долларов. Фургон надо выкрасить. А потом еще путы, чтобы связывать лошадям ноги, когда они пасутся, мешки для овса, кой-какой инструмент и прочее... Хазл и Хатти недешево нам станут, пока мы сидим на месте... Да я сам жду не дождусь, когда мы, наконец, тронемся... Он вдруг смущенно замолчал. -- Ну-ка, Билл, что ты задумал? Не скрывай, я по глазам вижу. -- Что ж, Саксон дело вот в чем: Сэндоу страшно зол, он прямо на стену лезет, -- ведь ему ни разу не пришлось меня ударить, не удалось показать свое искусство. Словом, он требует реванша, трезвонит по всему городу, что пусть, мол, ему руку привяжут за спину, так он одной рукой меня уничтожит, и прочий вздор. Но важно не это, важно, что публика рвется посмотреть на нас еще раз. Ведь в тот вечер они за свои деньги никакого удовольствия не получили. Народу будет пропасть. Устроители уже говорили со мною; поэтому-то я и задержался. Стоит тебе сказать словечко, и мы ровно через две недели получим еще триста долларов. Все будет, как и в первый раз. Сэндоу у меня в руках. А он все еще воображает, что я деревенщина и это был случайный удар. -- Но, Билл, ты ведь давно уверял меня, что бокс изматывает человека. Потому-то ты и бросил бокс и занялся лошадьми. -- Да, но не такой бокс, -- возразил он, -- У меня уже все обдумано. Я дам ему додержаться до седьмого раунда, -- не потому, что не справлюсь с ним раньше, но пусть публика получит удовольствие за свои деньги. При таких условиях, я конечно, успею получить от него парочку-другую тумаков и ссадин. Но в нужную минуту я опять дам ему в челюсть, и мы будем в расчете. А потом мы с тобой уложим наши пожитки и на другое же утро двинемся в путь. Ну как? Твое мнение? Да соглашайся же, Саксон! Две недели спустя, в субботу вечером, Саксон, услышав звяканье щеколды, бросилась к двери. Билл казался измученным; волосы слиплись, нос припух, одна щека раздулась, кожа на ушах местами была сорвана, глаза налились кровью. -- Вот черт, парень-то оказался не промах! -- сказал Билл, вкладывая ей в руку стопку золотых; затем опустился на стул и посадил ее на колени. -- Он, когда разойдется, прямо молодец. Я собирался покончить с ним на седьмом раунде, а провозился до четырнадцатого. Только тогда мне удалось сделать то, что я хотел. У него одна беда -- слишком чувствительный подбородок. А так -- он гораздо проворнее, чем я думал, и его удары внушили мне уважение со второго же раунда. У него прекрасный короткий удар, но вот подбородок!.. Он берег его, словно он стеклянный, до четырнадцатого раунда, а там уж я добрался до него... И знаешь, Саксон? Я очень рад, что матч затянулся на четырнадцать раундов. Оказывается, я в полной форме. Я это сразу почувствовал. Нисколько не задыхался, и раунды проходили незаметно. Ноги мои были как железо. Я мог бы продержаться и сорок раундов. Видишь ли, я тебе ничего не говорил, но после трепки, которую мне задал "Гроза Чикаго", я начал сомневаться в себе. -- Глупости! Давно пора было опять поверить в свои силы, -- воскликнула Саксон. -- Вспомни, сколько ты в Кармеле занимался боксом, борьбой и бегом. -- Ну не-ет! -- Билл покачал головой и убежденно добавил: -- Это совсем другое, пока ничем не рискуешь. А вот когда идет настоящий бой не на жизнь, а на смерть и ты бьешься раунд за раундом с крепким, тренированным боксером -- и у тебя все-таки не подгибаются ноги, и дышишь ты ровно, и сердце не хочет выскочить из груди, и голова твоя ясна, -- значит, ты и сам в хорошей форме. Так было и со мной, я чувствовал себя в полной форме. И, слышишь, Саксон, я больше не хочу рисковать на ринге. Мое слово твердо. Легкие денежки, а даются тяжело. С этого дня я только торгую лошадьми. И мы с тобой странствуем по свету, пока не найдем нашу лунную долину. На следующий день рано утром они выехали из Юкайи. Поссум сидел между ними на козлах, раскрыв от волнения розовую пасть. Они хотели было отправиться прямо на побережье, но весна еще только начиналась, и мягкие грунтовые дороги не успели просохнуть после зимних дождей; поэтому они свернули на восток, в область озер, чтобы затем держать путь на север, пересечь верхнюю часть долины Сакраменто и, перевалив через горы, спуститься в Орегон. Там они возьмут направление на запад, к морю; кстати, дороги на побережье к тому времени уже просохнут и можно будет вдоль моря добраться до Золотых ворот. Все вокруг зеленело и цвело, и каждая лощинка в горах казалась цветущим садом. -- Н-да! -- вдруг язвительно заметил Билл, неизвестно к кому обращаясь. -- Говорят, камень катающийся мхом не обрастает. А мне вот кажется, что мы с тобой здорово обросли. У меня никогда в жизни не было столько имущества, -- а я ведь сидел на месте. Даже мебель, черт ее побери, у нас с тобой была не своя. Только платье, да несколько пар старых носков, да кое-какая рухлядь. Саксон нагнулась и тронула Билла за руку, -- он знал, что это движение выражает любовь и ласку. -- Я только об одном жалею, -- сказала она, -- что все это куплено на твои деньги и я тут ничем не помогла. -- Ничего подобного! Ты во всем помогала. Ты для меня -- все равно что секундант в боксе. Благодаря тебе я счастлив и в хорошей форме. Человек не может биться без дельного секунданта, который бы за ним ходил и... Да не будь тебя, я бы никаким чертом сюда не выбрался! Это ты стащила меня с места и увела из Окленда. Если бы не ты, я давно бы спился или болтался на виселице в Сен-Квентине за то, что слишком сильно стукнул штрейкбрехера или за что-нибудь еще. А посмотри на меня теперь, посмотри на эту пачку зелененьких кредиток, -- он похлопал себя по нагрудному карману, -- тут есть на что купить лошадок! У нас с тобой точно каникулы, которые тянутся без конца; да и заработок не плох. И я приобрел новую специальность -- поставляю лошадей для Окленда. Когда они увидят, что я кое-что смыслю в этом деле, -- а я смыслю, можешь мне поверить, -- все владельцы конюшен во Фриско будут гоняться за мной со всякими комиссиями. И все это сделала ты. Ты -- мой Жизненный Эликсир, да-да... и если бы Поссум не смотрел во все глаза, я бы... а впрочем, пусть смотрит, нам-то какое дело! -- И Билл нагнулся к ней и поцеловал ее. Чем выше, тем тяжелее и каменистее становилась дорога, но перевал они миновали легко и скоро стали спускаться в каньон Голубых Озер, лежавший среди полей, буйно заросших золотым маком. На дне каньона текла широкая полоса воды необыкновенно синего цвета. Вдали, за грядой холмов, выступала одинокая голубоватая вершина, служившая как бы центром всей картины. Путешественники обратились к черноглазому человеку -- у него было приятное лицо, вьющиеся седые волосы, и говорил он с немецким акцентом; в то время как он отвечал на их расспросы, женщина с приветливым лицом улыбалась им из высокого решетчатого окна швейцарского домика, прилепившегося над озером. Биллу удалось напоить лошадей во дворе красивой гостиницы, хозяин которой вышел к ним и рассказал, что выстроил гостиницу сам, по плану черноглазого человека с вьющимися седыми волосами, оказавшегося архитектором из Сан-Франциско. -- В люди выходим, в люди, -- ликовал Билл, когда они проезжали извилистой дорогой мимо другого озера, столь же необычайного синего цвета. -- Ты замечаешь, к нам обращаются теперь совсем иначе, чем когда мы тащились пешком с тюками за спиной? Видят Хазл и Хатти, Саксон и Поссума, вашего благоверного и этот великолепный фургон, и каждый думает, что мы вроде миллионеров и катаемся для собственного удовольствия. Дорога становилась все шире. По обе стороны тянулись обсаженные дубами широкие пастбища, где бродил скот. Затем, словно внутреннее море, возникло Светлое озеро, на нем вздымались небольшие волны, поднятые порывами ветра, дувшего с высоких гор, на северных склонах которых еще лежал белыми пятнами снег. -- Я помню, миссис Хэзард восхищалась Женевским озером, -- сказала Саксон, -- не думаю, чтобы оно было лучше. -- Тот архитектор назвал эту местность Калифорнийскими Альпами, помнишь? -- заметил Билл. -- И если я не ошибаюсь, то там, впереди, виднеется Лэйкпорт. Страна совсем дикая и железных дорог нет. -- И лунных долин тоже нет, -- добавила Саксон. -- Но все-таки здесь очень красиво, удивительно красиво. -- А летом наверняка адское пекло, -- заметил Билл. -- Нет, те места, какие нам нужны, лежат ближе к побережью. Но все равно, здесь очень красиво... вроде как на картине... Знаешь что? Остановимся где-нибудь под вечер и поплаваем. Хочешь? Десять дней спустя они въехали в городок Вильяме, где, наконец, опять увидели железную дорогу. Это было очень кстати, потому что за фургоном шли две отличные рабочие лошади, купленные для отправки в Окленд. -- Здесь слишком жарко, -- решила Саксон, глядя на поблескивавшую в солнечных лучах долину Сакраменто, -- и нет секвой. И гор нет и лесов. Нет мансанит, нет земляничных деревьев. Пустынно и уныло... -- Вроде тех речных островов, -- добавил Билл. -- Земля плодородная до черта, но требует невероятного труда. Это хорошо для тех, кому нравится работать, словно каторжным, -- но я не вижу, чем тут человек может поразвлечься. Ни тебе рыбной ловли, ни охоты -- ничего, знай, трудись. Я бы и сам стал гнуть спину, если бы мне пришлось тут жить. Они повернули на север и продолжали свой путь среди нестерпимого зноя и пыли; всюду в Калифорнийской долине встречали они признаки так называемых "новых" методов сельского хозяйства: сложные оросительные системы, уже готовые или такие, над которыми еще работали; тянувшиеся с гор провода электрокабелей; множество новых ферм на недавно разгороженной земле. Крупные владения распадались. Все же оставалось немало поросших гигантскими дубами поместий, -- от пяти до десяти тысяч акров каждое, -- они начинались у берегов Сакраменто и тянулись к горизонту в струящемся мареве раскаленного воздуха. -- Только на богатой почве растут такие деревья, -- сказал им фермер, владелец участка в десять акров. Саксон и Билл свернули с дороги к его маленькой конюшне, чтобы напоить Хазл и Хатти. Большая часть земли была отведена фермером под молодой фруктовый сад с крепкими деревцами, хотя немало места занимали свежепобеленные птичники и обнесенные проволочной сеткой вольеры, где разгуливали сотни цыплят. Фермер только что приступил к постройке каркасного домика. -- Я купил этот участок и сразу же взял отпуск, -- пояснил он, -- чтобы посадить деревья. Потом вернулся в город и продолжал там работать, пока здесь все расчищали. Теперь-то я уж окончательно сюда переселился и, как только закончу дом, выпишу жену. Она у меня слабенькая, и здешний воздух будет ей полезен. Мы давно решили уехать из города и ради этого несколько лет трудились не покладая рук... -- Он остановился и вздохнул полной грудью. -- И вот, наконец, мы свободны. Солнце нагрело воду в колоде. -- Постойте, -- сказал фермер. -- Не давайте лошадям эту бурду. Я сейчас напою их холодненькой водицей. Он вошел под небольшой навес, повернул электрический выключатель, и сразу же зажужжал маленький мотор размером с ящик для фруктов. Пятидюймовая струя прозрачной, сверкающей воды потекла в неглубокий главный канал оросительной системы и разлилась по многочисленным канавам, питавшим весь сад. -- Правда, чудесно? Чудесно! Чудесно! -- нараспев восхищался фермер. -- Вода -- это почка и плод. Кровь и жизнь. Вы только посмотрите! По сравнению с этим золотые россыпи ничего не стоят, а пивнушка -- кошмар. Я-то знаю. Я... я и сам был буфетчиком. Почти всю жизнь я был буфетчиком. Потому-то мне и удалось накопить денег и купить участок. Я всегда ненавидел свое занятие. Сам я вырос в деревне и всю жизнь только и мечтал туда вернуться. И вот, наконец, я здесь. Он тщательно протер очки, чтобы лучше видеть свою драгоценную воду, затем схватил мотыгу и пошел вдоль главной канавы, открывая входы в боковые. -- Такого чудного буфетчика я в жизни не видел, -- сказал Билл, -- а я решил, что это делец. Он, должно быть, работал в какой-нибудь тихой, спокойной гостинице. -- Подождем уезжать, -- попросила Саксон. -- Мне бы хотелось еще поговорить с ним. Фермер вернулся; протирая очки, он с сияющим лицом все глядел на воду, словно она заворожила его. Саксон так же легко было заставить его разговориться, как ему пустить свой мотор. -- Пионеры заселили этот край в начале пятидесятых годов, -- начал он. -- Мексиканцы так далеко не заходили, и вся земля здесь была казенная. Каждый получал участок в сто шестьдесят акров. А какая это была земля! Ушам своим не веришь, когда слышишь, сколько пшеницы удавалось взять с одного акра! Затем произошел целый ряд событий: самые дальновидные и упорные поселенцы удержали свои участки и прибавили к ним землю менее удачливых соседей. Ведь нужно соединить немало участков, чтобы образовались такие огромные фермы, какие вы увидите в наших местах. И скоро большая часть владений была поглощена крупными поместьями. -- Да, этим игрокам повезло, -- заметила Саксон, вспомнив слова Марка Холла. Фермер одобрительно кивнул и продолжал: -- Старики шевелили мозгами и собирали землю, создавая крупные поместья, строили конюшни и дома, сажали вокруг домов фруктовые сады, разбивали цветники. А молодежь, избалованная таким богатством, скоро разъехалась по городам, чтобы промотать его. Но в одном старики и молодежь сходились: и те и другие без зазрения совести истощали землю. Год за годом они собирали баснословные урожаи, но не заботились о том, чтобы сберечь силы земли, и после них она оставалась голой и нищей. Вы можете встретить громадные владенья, которые были хозяевами разорены, а потом заброшены и превратились прямо в пустыню. Теперь, слава богу, все крупные фермеры повывелись, и на их место пришли мы -- скромная мелкота. Пройдет несколько лет, и вся долина будет поделена на небольшие цветущие участки вроде моего. Вы видите, что мы делаем? Мы берем обессиленную землю, на которой пшеница уже не может расти, орошаем ее, удобряем -- и вот, поглядите на наши сады! Мы провели воду с гор и из-под земли. Я читал на днях одну статью. Там говорится, что всякая жизнь зависит от питания, а всякое питание зависит от воды. Чтобы произвести один фунт растительной пищи, требуется тысяча фунтов воды, и нужно десять тысяч фунтов воды для одного фунта мяса. Сколько воды выпиваете в год? Около тонны. Но съедаете вы около двухсот фунтов овощей и около двухсот фунтов мяса, что составляет сто тонн воды в овощах и тысячу тонн в мясе. Итак, чтобы поддержать жизнь такой маленькой женщины, как вы, требуется тысяча сто одна тонна воды в год. -- Здорово! -- только и мог вымолвить Билл. -- Теперь вы видите, до какой степени люди зависят от воды, -- продолжал бывший буфетчик. -- Мы нашли здесь неиссякаемые подземные запасы воды, и через несколько лет эта долина будет так же плотно заселена, как Бельгия. Очарованный пятидюймовой струей воды, которую и вызвал из земли и возвращал ей жужжащий моторчик, фермер забыл о начатом разговоре и восхищенно созерцал свою воду, даже не заметив отъезда путешественников. -- Подумать только, что этот человек спаивал людей! -- удивлялся Билл. -- Да он всякого обратит в трезвенника! -- Душа радуется, как подумаешь обо всей этой воде и обо всех счастливых людях, которые поселятся здесь... -- Да, но это еще не лунная долина! -- засмеялся Билл. -- Конечно, нет, -- согласилась Саксон. -- Лунную долину искусственно орошать не надо, разве только если посадишь люцерну и другие кормовые травы. Нам нужно, чтобы вода сама била из земли и ручьями текла по нашему участку, а на его границе должна быть красивая чистая речка... -- Где водились бы форели, -- прервал ее Билл, -- А по берегам речки должны расти ивы и другие деревья, а потом нужно, чтобы в этой речке было неглубокое каменистое местечко, где можно было бы ловить эту самую форель, и глубокие места, чтобы поплавать и понырять. И пусть на водопой прилетают зимородки, приходят зайцы и, может быть, олени... -- А над лугами должны петь жаворонки, -- добавила Саксон. -- На деревьях пусть воркуют голуби. У нас непременно должны быть голуби и большие серые, пушистые белочки... -- Да, наша лунная долина, пожалуй, будет недурная штука, -- размышлял Билл вслух, сгоняя кнутом муху со спины Хатти. -- Ты думаешь, мы ее все-таки найдем? Саксон с полной уверенностью кивнула головой. -- Найдем так же, как евреи нашли обетованную землю, мормоны -- Юту, а пионеры -- Калифорнию. Помнишь последний совет, который мы получили, уходя из Окленда: "Кто ищет -- тот находит". ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Все дальше к северу, плодородными и цветущими возрожденными долинами, останавливаясь в городах Виллоус, Рэд Блаф и Реддинг, через округа Колюза, Глен, Техама и Шаста, продолжал свой путь опрятный фургон, запряженный парой гнедых кобыл со светлыми хвостами и гривами. Хотя Билл побывал на многих фермах, ему удалось раздобыть для отправки в Окленд всего три хороших лошади. Пока он с мужчинами осматривал табуны, Саксон беседовала с женщинами. И постепенно в ней росла уверенность, что долина, которую она ищет, не в этих краях. У Реддинга Саксон и Билл переправились на пароме через Сакраменто и после этого целый день тащились то по холмистым предгорьям, то плоскими равнинами. Жара становилась все мучительнее, деревья и кусты пожухли и казались мертвыми. Снова подъехав к Сакраменто, они увидели громадные сталелитейные заводы Кеннетта и перестали удивляться виду растительности. Они поспешили выбраться из заводского поселка, где крохотные домики лепились над пропастью, словно птичьи гнезда. Прекрасное шоссе поднималось на протяжении нескольких миль и затем ныряло в каньон Сакраменто. Здесь дорога, пробитая в скале, пошла ровнее, но стала настолько узкой, что Билл опасался столкновений со встречными экипажами. Далеко внизу, пенясь и бурля, река прыгала по каменистым отмелям или яростно разбивалась о крупные валуны и каскадами стремительно мчалась дальше, к оставленной ими широкой долине. Временами, когда дорога расширялась, Саксон правила, а Билл шел рядом, чтобы лошадям было легче. Саксон настояла на том, чтобы идти пешком по очереди. Когда Билл на крутых подъемах останавливал запыхавшихся лошадей, давая им передохнуть, и Саксон стояла перед ними, лаская и подбадривая их, счастье Билла при виде этих прекрасных животных и этой разрумянившейся молодой женщины, его жены, такой изящной и заметной в ее золотисто-коричневом вельветовом костюме, из-под укороченной юбки которого вырисовывались стройные ноги, обтянутые коричневыми гетрами, -- его счастье было столь глубоко, что он не мог бы этого выразить никакими словами. Но вот она ответила на его взгляд таким же счастливым взглядом, и словно дымка вдруг заволокла ее правдивые серые глаза; Билл почувствовал, что должен что-то сказать, иначе он задохнется. -- Ах ты детка моя! -- воскликнул он. Вся сияя, она ответила: -- Сам ты, детка моя! Одну ночь они провели в лощине, где притаилась деревушка и фабрика, на которой делали ящики. Беззубый старик, глядя выцветшими глазами на фургон, спросил: -- Вы что, представлять приехали? Они миновали Касл Крегс, чьи скалы казались мощными бастионами и пламенели, выступая на фоне как будто трепещущего голубого неба. В одном из лесистых каньонов перед ними впервые блеснул розовеющий снежный пик горы Шасты. Он мелькнул, как заревое виденье среди зеленеющих ущелий, но путникам было суждено видеть его перед собою еще в течение многих дней: после крутого подъема, на неожиданном повороте, перед ними вновь и вновь появлялась вдали вершина Шасты, но теперь виднелись оба пика и их сверкающие ледники. Путешественники поднимались миля за милей, день за днем, и Шаста принимала все новые формы, открывалась все с новых сторон, сияя убором летних снегов. -- Прямо кинематограф в небе, -- заметил под конец Билл. -- Ах, все это очень красиво, -- вздохнула Саксон. -- Но лунных долин здесь все-таки нет. Они попали в тучу бабочек, и фургон несколько дней двигался в густом рое этих крылатых созданий, покрывавших дорогу словно ковром коричневого бархата. Казалось, сама дорога взлетает кверху из-под копыт фыркающих лошадей, когда бабочки поднимались в воздух, наполняя его бесшумным трепетом своих крылышек, и ветерок уносил их тучами коричнево-желтых хлопьев. Их прибивало грудами к изгородям, уносило водой оросительных канав, вырытых вдоль дороги. Хазл и Хатти скоро к ним привыкли, но Поссум не переставал неистово на них лаять. -- Гм, я что-то не слышал, чтобы лошадей приучали к бабочкам, -- посмеивался Билл. -- Это поднимет их цену долларов на пятьдесят. -- Подождите, что вы скажете, когда через границу Орегона проедете в долину реки Роуг. Вот где земной рай! -- говорили им местные жители. -- Там и климат исключительный, и живописные пейзажи, и фруктовые сады... Эти сады приносят двести процентов прибыли, а земля там стоит пятьсот долларов за акр. -- Ишь ты! -- сказал Билл, когда они отъехали и собеседник уже не мог слышать его слов. -- Нам это не по карману... А Саксон ответила: -- Уж не знаю, как будет насчет яблок в лунной долине, но знаю, что мы получим десять тысяч процентов счастья на капитал, состоящий из одного Билла, одной Саксон и неких Хазл, Хатти и Поссума. Проехав округ Сискиу и переправившись через высокий горный перевал, они добрались до Эшленда и Медфорда и остановились на берегу бурной реки Роуг. -- Это удивительно, великолепно, -- заявила Саксон, -- но это не лунная долина. -- Нет, это не лунная долина, -- согласился Билл. Разговор происходил вечером, вскоре после того, как Билл поймал чудовищную форель и, стоя по горло в ледяной воде горной реки, целых сорок минут силился намотать лесу на катушку; наконец, с победным кличем, достойным команчей, он выпрыгнул из воды, держа добычу за жабры. -- "Кто ищет -- тот находит", -- тоном предсказательницы изрекла Саксон, когда они свернули к северу от перевала Гранта и двинулись дальше, через горы и плодородные долины Орегона. Однажды, на привале, сидя у реки Умпква, Билл принялся сдирать шкуру с первого убитого им оленя. Подняв глаза на Саксон, он заметил: -- Если бы я не побывал в Калифорнии, то, пожалуй, решил бы, что нет на свете ничего лучше Орегона. А вечером, когда, поужинав олениной, Билл растянулся на траве и, опираясь на локоть, закурил папиросу, он сказал: -- Может быть, никакой лунной долины и нет. Но если и нет, то не все ли равно? Мы можем искать всю жизнь. Лучшего мне и не надо. -- Нет, лунная долина существует, -- строго возразила Саксон. -- И мы ее найдем. Мы должны ее найти. Подумай, Билл, это же невозможно -- всегда бродить. Тогда у нас не будет ни маленьких Хазл, ни маленьких Хатти, ни маленьких... Билли... -- Ни маленьких Саксон, -- вставил Билл. -- Ни маленьких Поссумов, -- торопливо закончила она, кивая головой и протягивая руку, чтобы приласкать фоксика, с увлечением обгладывавшего оленье ребро. В ответ раздалось сердитое рычанье, и оскаленные зубы Поссума едва не вцепились ей в руку. -- Поссум! -- воскликнула она с горьким упреком и снова протянула к нему руку. -- Оставь! -- удержал ее Билл. -- Это же инстинкт. Как бы он тебя в самом деле не хватил. Рычание Поссума становилось все более грозным, его челюсти крепко стиснули кость, охраняя ее, глаза, засверкали яростью, шерсть на загривке встала дыбом. -- Хороший пес никогда не отдаст свою кость, -- заступился за него Билл. -- Я не стал бы держать собаку, у которой молено отнять кость. -- Но ведь это мой Поссум, -- спорила Саксон, -- и он меня любит. Я хочу, чтобы он любил меня больше, чем какую-то гадкую кость. И потом -- он должен слушаться... Сюда, Поссум, отдай кость! Отдай сейчас же! Слышишь! Она осторожно протянула руку, рычанье становилось грознее и громче, и фоке едва не цапнул ее за руку. -- Я же тебе говорю, что это инстинкт, -- снова сказал Билл. -- Он любит тебя, но пересилить себя не может. -- Он вправе защищать свою кость от чужих, но не от своей матери, -- заявила Саксон. -- И я заставлю его отдать ее! -- Фокстерьера очень легко разозлить, Саксон. Ты доведешь его до крайности. Но Саксон упрямо настаивала на своем и подняла с земли хворостинку. -- А теперь отдай-ка мне кость. Она погрозила собаке хворостиной, и рычанье Поссума стало свирепым. Он снова попытался куснуть ее и всем телом прикрыл кость. Саксон замахнулась, делая вид, что хочет его ударить, -- и он вдруг выпустил кость, опрокинулся на спину у ее ног, задрав все четыре лапки кверху и покорно прижав к голове уши, а глаза, полные слез, явно молили о прощении. -- Здорово! Вот так штука! -- прошептал Билл, пораженный. -- Посмотри, Саксон! Он подставляет тебе грудь и брюшко -- распоряжайся, мол, моей жизнью и смертью. Он словно хочет сказать: "Вот я тут весь. Наступи на меня. Убей, если хочешь. Я люблю тебя, я твой раб, но я не могу не защищать этой косточки. Инстинкт во мне сильнее меня. Убей меня, я ничего не могу поделать". Весь гнев Саксон растаял, слезы выступили у нее на глазах; она нагнулась и взяла щенка на руки. Поссум был вне себя; он взвизгивал, дрожал, извивался, лизал ей лицо, вымаливал прощение. -- Золотое сердце, розовый язычок, -- напевала Саксон, прикладывая щеку к мягкому, все еще дрожащему тельцу. -- Мама просит прощения, мама никогда больше не будет тебя мучить. На, миленький, на! Видишь? Вот твоя косточка! Возьми ее! Она спустила его на землю, но он еще долго не решался схватить кость, с явным недоумением смотрел на Саксон, словно желая увериться, что разрешение дано, и весь дрожал, точно раздираемый борьбой между долгом и желанием. Только когда она повторила: "Возьми, возьми" -- и кивнула ему, он решился приблизиться к кости. Но через минуту песик внезапно вздрогнул, поднял голову и вопросительно посмотрел на нее. Саксон опять кивнула ему улыбаясь, -- и Поссум, облегченно и радостно вздохнув, припал к драгоценному оленьему ребру. -- Твоя Мерседес была права, когда говорила, что люди дерутся из-за работы, как собаки из-за кости, -- задумчиво начал Билл. -- Это инстинкт. Я так же не мог удержаться, чтобы не дать штрейкбрехеру по скуле, как Поссум не мог удержаться, чтобы не кинуться на тебя. Это нельзя объяснить. Что человеку положено делать, то он и делает. И если он что-нибудь делает, значит так нужно, -- все равно, способен он объяснить почему или не способен. Помнишь, Холл не мог объяснить, чего ради он бросил палку под ноги Мак-Манусу тогда, на состязании. Что человеку положено, то положено. Вот и все, что я знаю. У меня ведь не было решительно никаких причин, чтобы вздуть нашего жильца Джимми Гармона. Он славный парень, честный, порядочный. Но я просто чувствовал потребность отдубасить его: и забастовка провалилась, и на душе было так скверно, что все кругом казалось отвратительным. Я тебе не рассказывал, я ведь с ним виделся после тюрьмы, когда у меня заживали руки. Пошел к нему в депо, дождался его, -- он куда-то отлучился, -- и попросил прощенья. Что заставило меня просить прощенья? Не знаю. Вероятно, то же самое, что заставило раньше его избить. Видно, я не мог иначе. Так Билл, ночуя на берегу реки Умпква, философствовал в реалистических терминах о жизни, меж тем как Поссум, подкрепляя его слова делом, жадно разгрызал ребро оленя крепкими зубами. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Саксон и Билл добрались до Розбурга. Саксон правила, рядом с ней на козлах сидел Поссум. Въехав в город, она перевела лошадей на шаг. Сзади к фургону были привязаны две молодых рабочих лошади, за ними следовали еще шесть лошадей, а позади всех ехал Билл верхом на девятой. Из Розбурга ему предстояло отправить их всех в оклендские конюшни. Притчу о белом воробье они впервые услышали в долине Умпквы. Рассказал ее пожилой крепыш-фермер. Его участок был образцом порядка и благоустройства. Уже потом Билл узнал от соседей этого фермера, что его состояние доходит до четверти миллиона долларов. -- Вы слышали историю про фермера и белого воробья? -- спросил он Билла за обедом. -- Далее не подозревал, что есть на свете белые воробьи, -- отозвался Билл. -- Да, они действительно очень редки, -- согласился фермер. -- Но вот что рассказывают: жил-был один фермер, у которого дела шли неважно. Он никак не мог наладить свое хозяйство. И вот в один прекрасный день он где-то услышал о чудесном белом воробье. Говорили, что белого воробья можно увидеть только на заре, при первых проблесках рассвета и что он приносит счастье и удачу тому, кто изловчится его поймать. На следующее утро наш фермер был на ногах чуть забрезжило и стал ждать воробья. Поверите ли, он день за днем, целые месяцы искал эту пичужку, но ему так и не удалось увидеть ее хотя бы мельком. -- Фермер покачал головой. -- Нет, он ее не увидел, но зато каждое утро видел на ферме многое, что требовало его внимания, и занимался этим до завтрака. Не успел он оглянуться, как его ферма начала процветать, он скоро все выплатил по закладной и завел себе текущий счет в банке. Когда они в этот день двинулись дальше, Билл глубоко задумался. -- О, я отлично понял, куда он гнет, -- сказал Билл, наконец, -- и все-таки мне это дело не нравится. Конечно, никакого белого воробья не было, но благодаря тому, что фермер начал рано вставать, он замечал вещи, на которые раньше не обращал внимания... Ну, я все это отлично понял. И все-таки, Саксон, если в этом и состоит жизнь фермера, то я не желаю никакой лунной долины. Неужели на свете только и есть, что тяжелый труд? Гнуть спину от зари до зари можно и в городе. Зачем же тогда жить в деревне? Отдыхаешь только ночью, а когда спишь, не можешь радоваться жизни. И где спать -- все равно; спящий -- что мертвый. Уж лучше умереть, чем работать как каторжный. Я бы предпочел странствовать: глядишь, и подстрелишь в лесу оленя или поймаешь в речке форель; валялся бы в тени на спине и смеялся и дурачился бы с тобой и... плавал бы сколько влезет. А я ведь хороший работник. Но в этом-то вся и разница между работой в меру и работой до потери сознания! Саксон была с ним согласна. Она оглядывалась на свое прошлое, на годы изнуряющего труда и сравнивала их с той радостной жизнью, какую они вели в дороге. -- Нам богатство не нужно, -- сказала она. -- Пусть охотятся за белыми воробьями на островах Сакраменто и в долинах с искусственным орошением. Если мы в лунной долине встанем рано, то лишь для того, чтобы послушать пенье птиц и петь вместе с ними. А если подчас и приналяжем на работу, то только чтобы иметь потом больше досуга. Когда ты пойдешь купаться в море, я пойду с тобой. И мы будем так усердно бездельничать, что работа покажется нам приятным развлечением. -- Ну и жара, я весь мокрый! -- воскликнул Билл, вытирая пот с загорелого лба. -- Как ты думаешь, не двинуть ли нам к побережью? Они повернули на запад и с высоких плоскогорий начали спускаться по диким ущельям. Дорога была очень опасная, -- они увидели на протяжении семи миль десять разбитых автомашин. Не желая утомлять лошадей, Билл вскоре остановился на берегу бурной горной речки, в которой сразу же поймал двух форелей. Поймала и Саксон свою первую крупную форель. Она привыкла к форелям в девять-десять дюймов, и резкий скрип катушки, когда попалась крупная рыба, заставил ее вскрикнуть от удивления. Билл подошел к ней и стал учить, как вытаскивать рыбу. Через несколько мгновений Саксон, разрумянившаяся и блестя глазами, осторожно вытащила на песок огромную форель. Но тут рыба сорвалась с крючка и судорожно затрепетала, так что Саксон навалилась на нее всем телом и схватила ее руками. -- Шестнадцать дюймов! -- сказал Билл, когда она гордо поднесла ему рыбу, чтобы он посмотрел, -- Постой! Что ты хочешь с ней делать? -- Смыть песок, конечно, -- последовал ответ. -- Положи ее лучше в корзинку, -- посоветовал он и замолчал, спокойно выжидая, что будет дальше. Она склонилась над речкой и опустила великолепную рыбину в воду. Рыба рванулась из рук Саксон и исчезла. -- Ой! -- огорченно воскликнула Саксон. -- Если добыл -- сумей и удержать, -- нравоучительно изрек Билл. -- Ну и пусть! -- отпарировала она, -- Ты все равно ни разу такой не поймал! -- Да я и не отрицаю, что ты рыболов знаменитый, -- насмешливо протянул он. -- Поймала же ты меня, верно? -- Уж не знаю, как тебе сказать, -- ответила она. -- Может, это вышло, как с тем парнем; знаешь, его арестовали за то, что он ловил форелей, когда было запрещено, а он сказал, что делал это защищаясь. Билл задумался, но не понял. -- Он уверял, что форель напала на него, -- пояснила Саксон. Билл усмехнулся. Спустя четверть часа он сказал: -- Здорово ты меня поддела! Небо было покрыто тучами, и когда они ехали вдоль берега реки Кокиль, их внезапно обступил туман. -- У-уф! -- радостно воскликнул Билл. -- Вот хорошо-то! Я впитываю эту влагу, как сухая губка. Никогда я не умел ценить туман, а вот теперь... Саксон раскрыла объятья, как бы желая схватить клубы тумана в охапку, а затем стала делать плавательные движения, словно купаясь в его серых волнах. -- Вот не думала, что солнце может надоесть, -- заявила она. -- Но мы его порядком хватили за последнее время. -- Да, с тех пор как мы попали в долину Сакраменто, -- согласился Билл. -- А слишком много солнца тоже не годится. Теперь я это понимаю. Солнце -- оно вроде вина. Ты замечала, как легко становится на душе, когда после целой недели пасмурной погоды выглянет солнышко? Оно тогда действует особенно. Чувствуешь себя так, словно сделал глоток виски, -- по всему телу тепло разливается. Или когда наплаваешься... ты замечала, как чудесно, выйдя из воды, полежать на солнышке? А все потому, что выпиваешь рюмочку солнечного коктейля. Но представь себе, что ты провалялась на песке часа два, -- ты уже не будешь чувствовать себя так хорошо. Движения станут вялыми и одеваться будешь еле-еле, и домой добредешь с трудом, словно из тебя ушла вся жизнь. Почему? А это вроде похмелья. Ты опилась солнцем, как виски, и приходится расплачиваться. Ясно! А потому лучше жить в таком климате, где бывают туманы. -- Значит, мы с тобой последние месяцы пили запоем, -- сказала Саксон. -- Зато теперь протрезвимся. -- Еще бы. И знаешь, Саксон, я тут в один день могу двухдневную работу сделать. Погляди на лошадей: будь я проклят, если они тоже не приободрились. Но тщетно глаза Саксон блуждали по деревьям в поисках ее любимых секвой. "Вы их встретите в Калифорнии, -- говорили им, -- дальше, в Бендоне..." -- Выходит, мы забрались слишком далеко на север, -- сказала Саксон. -- Лунную долину нужно искать южнее. И они двинулись на юг; по дорогам, которые становились все хуже, они проехали скотоводческий район Ланглуа, затем густые сосновые леса и добрались до Порт-Орфорда, где Саксон набрала на берегу целую горсть агатов, а Билл поймал громадную треску. В этом диком крае еще не было железных дорог, и чем дальше к югу, тем страна казалась безлюдней. У Золотой бухты они снова встретили своего старого друга -- реку Роуг и переправились через нее на пароме там, где она впадает в Тихий океан. Все более первобытной и дикой становилась природа, все хуже дороги, и все реже попадались одинокие фермы и вырубки. Здесь уже не встретишь ни азиатов, ни европейцев. Редкое население состояло из первых поселенцев и их потомков. Немало стариков и старух вспоминали, беседуя с Саксон, о великом переходе через прерии и о повозках, запряженных волами. Поселенцы шли все на запад, пока их не остановил Тихий океан. Тогда они расчистили себе участки, построили немудрящие дома и остались тут жить. Они достигли областей Крайнего Запада. За все эти годы жизнь их мало изменилась: железных дорог не было, и до сих пор ни один автомобиль не рискнул бы проехать по их невозможным дорогам. На восток, между их участками и густо населенными долинами, лежала цепь прибрежных диких гор -- прямо рай для охотника, как слышал Билл; правда, он утверждал, что и в тех местах, по которым они ехали сюда, для него достаточно дичи. Разве не пришлось ему однажды, остановив лошадей и передав вожаки Саксон, прямо с козел подстрелить прекрасного оленя с ветвистыми рогами? К югу от Золотого пляжа, поднимаясь по узкой дороге, которая вела через девственный лес, они услышали вдали звон колокольчиков. Через сотню ярдов Билл нашел достаточно широкое место, чтобы разъехаться. Здесь они остановились и стали ждать, а веселые колокольчики, спускаясь с горы, быстро приближались к ним. Потом донесся скрип тормоза, топот четырех лошадей по мягкому грунту, возглас кучера и женский смех. -- Ловко правит, ловко, ничего не скажешь! -- пробормотал Билл. -- Честь ему и слава... этаким аллюром да по такой дороге!.. Слышишь, какие у него замечательные тормоза?.. О! Вот так подскочили! Ну и рессоры у них, Саксон, вот это да! Дорога, поднимаясь в гору, здесь сильно петляла. И вот за поворотом мелькнула сквозь деревья четверка гнедых лошадей и высокие колеса маленькой светлокоричневой двуколки. На повороте опять показались передние лошади, легкий экипаж описал широкую дугу, спицы колес блеснули, -- и четверка с шумом помчалась прямо на них по шаткому дощатому мостику. Спереди сидели мужчина и женщина, за ними -- японец, стиснутый чемоданами, удочками, ружьями, седлами и футляром с пишущей машинкой, а над ним и вокруг него высился целый лес оленьих рогов, прикрепленных к экипажу самым хитроумным способом. -- Это же Хастингсы! -- воскликнула Саксон. -- О-го-го! -- крикнул Хастингс, спуская тормоз и останавливая экипаж. Все обменялись приветствиями, не был забыт и японец, которого они уже видели во время поездки в Рио-Виста на "Скитальце". -- Что, не похоже на острова Сакраменто? Верно? -- обратился Хастингс к Саксон. -- Да, в этих горах живет только старое племя американских пионеров. И люди ничуть не изменились. Недаром Джон Фокс-младший называет их "наши современные предки". Наверно, наши деды были именно такими. Хастингсы рассказали о своей продолжительной поездке. Они странствуют вот уже два месяца и намерены двигаться дальше на север -- через Орегон и Вашингтон к границам Канады. -- Оттуда мы лошадей отправим обратно, а сами вернемся поездом, -- закончил Хастингс. -- Но при вашей скорости вы должны были быть сейчас гораздо дальше, -- критически заметил Билл. -- Мы везде останавливались, -- пояснила миссис Хастингс. -- Мы добрались до Хоупского заповедника, потом спустились на лодке по рекам Троицы и Кламат до океана, -- добавил Хастингс, -- а сейчас возвращаемся, прожив две недели в дебрях округа Кэрри. -- Вам непременно надо побывать в тех местах, -- посоветовал им Хастингс. -- Сегодня вечером вы доберетесь до Горного ранчо. Оттуда можете свернуть к Кэрри. Правда, дорог там нет, и лошадей вам придется оставить на постое. Но охота замечательная! Я подстрелил пять горных львов и двух медведей, не говоря уж об оленях... Там даже бродят небольшие стада лосей. Нет, лосей я не стрелял. Лоси под запретом. Эти рога я купил у стариков охотников. Да я все расскажу вам по порядку. Пока мужчины беседовали, Саксон и миссис Хастингс тоже не теряли времени. -- Ну как, нашли свою лунную долину? -- спросила в заключение жена писателя, когда они уже прощались. Саксон покачала головой. -- Вы найдете ее, если как следует поищете; и непременно приезжайте в долину Сономы, к нам на ранчо. Если вы до тех пор ее не найдете, мы подумаем, как быть. Три недели спустя, убив еще больше горных львов и медведей, чем Хастингс, Билл выехал из округа Кэрри и пересек границу Калифорнии. Саксон снова увидела свои любимые секвойи. Но тут они были гигантских размеров. Билл придержал лошадей, соскочил с козел и принялся измерять шагами окружность одного из этих деревьев. -- Сорок пять футов, -- объявил он. -- Значит, пятнадцать в диаметре. И все они такие, есть даже толще... Нет, вот дерево потоньше, у него в диаметре всего девять футов. А высотой они все по нескольку сот футов. -- Когда я умру. Билли, похорони меня в роще из секвой, -- попросила Саксон. -- Я не позволю тебе умирать до меня, -- сказал Билл. -- А потом, мы напишем в нашем завещании, чтобы нас обоих похоронили там, где ты хочешь. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Они держали путь к югу вдоль побережья, охотились, плавали, удили рыбу и покупали лошадей. Билл потом отправлял их на каботажных пароходах в Окленд. Они проехали Дель Норте и Гумбольдт, -- каждый из этих округов был обширнее целого восточного штата, -- миновали Мендосино; направляясь в Соному, они прокладывали себе путь через исполинские леса, переправлялись через шумные горные речки, проезжали через бесчисленные цветущие долины. И Саксон всюду искала свою лунную долину. Временами, когда все как будто подходило, вдруг оказывалось, что нет железной дороги или ее любимых деревьев; кроме того, как правило, всюду было слишком много туманов. -- А нам с тобой иногда необходим солнечный коктейль, -- говорила она Биллу. -- Верно, -- соглашался он. -- От постоянного тумана совсем размокнешь. Нужно найти какую-то середку на половинке, и, я думаю, придется немного отъехать от берега в глубь страны. Уже надвигалась осень и темнело раньше; они свернули у старого Форта Росса в долину Рашн-ривер, значительно ниже Юкайи, и взяли дорогу на Касадеро и Герневилл. В Санта-Росе Билла задержала отправка лошадей, и только после полудня им удалось двинуться дальше на юго-восток, в долину Сономы. -- Вероятно, нам удастся добраться туда только к ночи, -- сказал Билл, посмотрев на солнце. -- Это место называется долина Беннетт. За перевалом будет сейчас же Глен-Эллен. А правда, здесь здорово красиво? Да и гора очень хороша. -- Да, гора хороша, -- согласилась Саксон. -- Но кругом все холмы слишком голые. И я нигде не вижу больших деревьев. Большие деревья растут только на богатой почве. -- О, я не говорю, что это и есть лунная долина. Но все же, Саксон, гора мне очень нравится. Смотри, какой лес на ней. Пари держу, что там водятся и олени. -- Интересно, где мы будем зимовать, -- задумчиво сказала Саксон. -- Знаешь, я сам об этом думал. Давай перезимуем в Кармеле. Сейчас там и Марк Холл и Джим Хэзард. Как ты на этот счет? Саксон кивнула. -- Теперь тебе уже не придется ходить на поденную. -- Конечно. В хорошую погоду мы можем ездить покупать лошадей, -- согласился Билл, и лицо его самодовольно засияло. -- А если там окажется и этот скороход из мраморного дома, я вызову его на бокс в память той прогулки, когда он из меня всю душу вымотал... -- Посмотри, Билл! Нет, ты посмотри! -- воскликнула Саксон. На повороте дороги показалась одноместная двуколка, запряженная статным гнедым жеребцом, у которого были светлая грива и хвост. Хвост почти касался земли, а длинная густая грива лежала волнами. Он почуял кобыл, остановился и поднял голову; светлая грива развевалась по ветру. Затем он пригнул голову к самым коленям, и между острых ушей выступил изгиб его на диво мощной шеи. Когда он снова закинул голову, не желая покоряться узде, сидевший в двуколке человек сделал широкий круг, чтобы объехать Билла на безопасном расстоянии. Биллу и Саксон видна была блестящая голубизна больших, словно покрытых глазурью, горячих глаз жеребца. Билл крепко сжал вожжи и тоже отъехал подальше, потом поднял руку, сигнализируя человеку в двуколке; тот остановился и, повернув голову, заговорил с Биллом о тяжеловозах. Из этого разговора Билл узнал, что жеребца зовут Барбаросса, что этот человек -- его хозяин и постоянно живет в Санта-Росе. -- Отсюда в долину Сономы есть две дороги, -- пояснил он. -- Когда вы доедете до перекрестка, дорога налево приведет вас в Глен-Эллен, у пика Беннетт, -- видите вон он. Вздымаясь среди пологих убранных полей, пик Беннетт высился, как крепость в лучах солнца. У его подножия теснилась гряда скалистых, похожих на бастионы утесов. И горы и утесы были голые и выжженные, хотя и окрашены в обычные для Калифорнии мягкие золотисто-смуглые тона. -- А если вы повернете направо, то опять-таки попадете в Глен-Эллен, только дорога туда длиннее и круче. Но, видно, вашим кобылам это не страшно. -- А где красивее? -- спросила Саксон. -- Конечно, если ехать направо: вы увидите гору Соному, дорога огибает ее и проходит через Куперс-Гров. Распрощавшись с ним, Билл и Саксон не сразу двинулись в путь и, пока можно было, провожали взглядом разгорячившегося Барбаросса, который мчался вперед к Санта-Росе. -- Здорово! -- сказал Билл. -- Хотел бы я побывать в этих местах весной! Когда они увидели перекресток, Билл нерешительно посмотрел на Саксон. -- Зачем нам выбирать более короткую дорогу? -- сказала она. -- Посмотри, как тут красиво, все покрыто лесом; и я уверена, что в каньонах растут секвойи. Как знать, может быть, лунная долина находится именно где-нибудь здесь? Было бы слишком глупо упустить ее ради того, чтобы выгадать полчаса. И они свернули направо. Дорога поднималась с одного крутого склона на другой. Приближаясь к горе, они заметили, что в этой местности много воды. Вдоль дороги бежала горная речка, и хотя виноградники на холмах пожелтели от летнего зноя, дома в лощинах и на ровных плато были окружены деревьями с пышной листвой. -- Может быть, это смешно, -- заметила Саксон, -- но я уже начинаю любить эту гору. Мне кажется, будто я ее где-то, когда-то видела. Она так хороша, что лучше и не придумаешь, -- ах! Они проехали по мосту и, сделав крутой поворот, неожиданно очутились среди таинственного прохладного полумрака. Вокруг них всюду высились мощные стволы секвой. Земля была покрыта розовым ковром опавшей листвы. Лучи солнца, местами пронизывавшие глубокую тень, оживляли сумрачный лес. Заманчивые тропинки вились среди стволов и приводили в уютные уголки, где стояли кругом красные колонны, поднявшиеся над прахом ушедших предков; огромность кругов свидетельствовала о том, каких гигантских размеров были эти предки. Проехав рощу, они поднялись на крутой перевал, оказавшийся лишь одним из подступов к горе Сонома. Дорога шла по отлогим холмам и неглубоким ущельям; и холмы и расселины густо поросли лесом, всюду журчали ручьи. На дороге стояли лужи от родников, бьющих возле самой обочины. -- Эта гора -- как губка, -- сказал Билл. -- Сейчас самый конец сухого лета, а тут везде мокро. -- Я же знаю, что никогда здесь не была, -- размышляла вслух Саксон, -- но почему все кажется мне таким родным! Или я во сне это видела? А вот и земляничные деревья -- целая роща! И мансаниты! Билл, у меня такое чувство, будто я возвращаюсь к себе домой... А вдруг это и есть наша долина? -- Вот эта, которая прилепилась к склону горы? -- недоверчиво посмеиваясь, спросил он. -- Нет; может быть, и не она. Но мы приближаемся к нашей долине, потому что и дорога чудесная, -- все дороги, которые ведут к ней, должны быть красивы. И еще... я наверное видела эти места раньше, во сне. -- Да, здесь замечательно, -- согласился Билл. -- Я не променял бы четверть мили такого леса на всю долину Сакраменто со всеми ее островами и с Миддл-ривер в придачу. И черт бы меня взял, если здесь не водятся олени! Где много источников, там и реки, а значит, и форель. Они миновали большой и удобный дом, окруженный амбарами и хлевами, проехали под сводами деревьев и выбрались на луговину, сразу пленившую Саксон. Она образовала легкую впадину, мягко поднимаясь от дороги в гору и кончаясь темной полосой строевого леса. Луговина горела золотом в лучах заката; посередине стояла одинокая секвойя с опаленной кроной -- настоящее орлиное гнездо, а дальше лес одевал зеленью гору до самой вершины, -- так им по крайней мере казалось. Но когда они отъехали, Саксон, оглянувшись на то, что она назвала своей луговиной, увидела, что настоящая вершина Сономы вздымается гораздо дальше, а гора за ее луговиной -- только небольшой отрог. Впереди и справа, по ту сторону отвесных горных кряжей, отделенных глубокими зеленеющими ущельями и переходящих в холмы, покрытые садами и виноградниками, они впервые увидели долину Сономы и цепь суровых гор, окружающих ее с востока. Слева утопали в золоте заката небольшие возвышенности и расселины. Позади, с севера, открывалась другая часть долины, а за ней -- скалистая горная гряда, в которую она упиралась, причем самая высокая из этих гор смело возносила в нежно розовеющее небо свою бурую зубчатую вершину с давно погасшим кратером. Горный кряж, тянувшийся с севера на юго-восток, был освещен последними лучами заходящего солнца, между тем как Билл и Саксон уже ехали в вечерней тени. Он взглянул на Саксон, увидел на ее лице восторг и остановил лошадей. Небо на востоке заалело, и горы вспыхнули всеми оттенками вина и рубинов. Долину Сономы начала заливать фиолетовая тень, она поднималась все выше, омывая подножия гор, и они тонули в этих лиловых волнах. Саксон молча указала на нее Биллу, -- это была тень, которую отбрасывает гора Сонома в час заката. Билл кивнул, щелкнул языком, и фургон начал спускаться, погружаясь в теплые многокрасочные сумерки. На более высоких участках дороги чувствовался прохладный живительный бриз, доносившийся за сорок миль с поверхности Тихого океана; а из каждой впадины, из каждой лощинки им в лицо веяло теплым дыханием осенней земли, полным пряными запахами сожженных солнцем трав, опавших листьев и увядающих цветов. Они подъехали к краю глубокого ущелья, как бы уходящего в самые недра горы. И опять Билл, взглянув на Саксон, молча остановил лошадей. Ущелье поражало своей первобытной красотой. По его склонам всюду росли секвойи, а на дальнем конце виднелись три круглых холма, покрытые густым лесом из пихт и дубов. Отсюда, под прямым углом к главному ущелью, тянулось другое ущелье, менее глубокое, но также поросшее секвойями. Билл указал на небольшую луговину у подошвы трех холмов. -- Вот на таком именно лугу я представлял себе своих кобыл, -- сказал он. Они спустились в ущелье по дороге, которая шла вдоль речки, распевавшей свою песенку, пробегая под ольхами и кленами. Огни заката, отраженные плывущими в осеннем небе облаками, заливали каньон малиновым светом; земляничные деревья с их винно-красными стволами и мансаниты с шершавой корой, казалось, пылали и рдели в багряном воздухе. Благоухали лавры. Дикий виноград перебрасывал свои лозы с ветки на ветку через ручей, образуя воздушные мосты. Длинные пряди испанского мха свешивались с дубов. За речкой рос густой папоротник и мелкий кустарник. Откуда-то доносилось томное воркование голубей. На высоте пятидесяти футов над дорогой с ветки на ветку молнией перелетела серенькая белка; они следили за ее воздушным путем по движению ветвей. -- Мне пришла в голову одна мысль, -- сказал Билл. -- Давай я первая выскажу ее, -- остановила его Саксон. Он ждал, не сводя с нее глаз, пока она восхищенно озиралась вокруг. -- Мы нашли нашу долину? -- прошептала она. -- Ты это хотел сказать? Он кивнул, но ничего не ответил, так как увидел мальчугана, гнавшего по дороге корову. В одной руке у мальчугана был несообразно большой дробовик, в другой -- столь же несообразно большой заяц. -- Сколько будет до Глен-Эллена? -- окликнул его Билл. -- Полторы мили, -- последовал ответ. -- А что это за речка? -- осведомилась Саксон. -- Дикарка, она впадает в реку Соному за полмили отсюда. -- Форель есть? -- вмешался Билл. -- Если вы умеете ее ловить, -- усмехнулся мальчуган. -- А олени в горах? Сейчас охота запрещена, -- уклонился тот от прямого ответа. -- Ты, верно, еще ни разу не убил оленя? -- поддел его Билл и получил в ответ: -- Могу рога показать. -- Да ведь олени меняют рога, -- продолжал Билл поддразнивать мальчугана. -- Всякий может подобрать их. -- На моих рогах мясо еще не засохло... Мальчик умолк, испугавшись, что попался. -- Ничего, сынок, не бойся, -- рассмеялся тот и тронул лошадей. -- Я не лесничий, я комиссионер и покупаю лошадей. Все больше белочек прыгало над ними, вдоль дороги росло все больше мощных дубов, красноватых мадроньо, а в стороне появлялось все больше стоявших кругом сказочных секвой. Продолжая путь вдоль поющей речки, они увидели возле самой дороги калитку. На калитке висел деревянный ящик для писем, где было написано: "Эдмунд Хэйл". Под простой сельской аркой стояли, прислонившись к калитке, мужчина и женщина, составлявшие столь прекрасную пару, что у Саксон захватило дыхание. Они стояли рядом, и неясная рука женщины доверчиво лежала в руке мужчины, казалось созданной, чтобы благословлять. Это впечатление еще усиливалось при взгляде на его лицо -- чудесный лоб, большие серые добрые глаза и грива седых, сверкающих белизной волос. Он был крупен и красив; стоявшая же рядом с ним женщина выглядела хрупкой и неясной. Она была смугла, насколько может быть смуглой белая женщина, ее ярко-голубые глаза улыбались. В своем изящном, спадающем складками одеянии цвета травы она казалась Саксон весенним цветком. Вероятно, Саксон и Билл, озаренные золотистым светом уходящего дня, представляли собой не менее красивую и привлекательную картину. Обе пары пристально посмотрели друг на друга. Лицо маленькой женщины засияло радостью, а лицо старика озарилось каким-то торжественным благожелательством. Эта чудесная пара показалась Саксон такой же знакомой, как и луговина возле горы и сама гора. Она уже успела полюбить их. -- Добрый вечер, -- приветствовал их Билл. -- Да благословит вас бог, милые дети, -- отозвался старик. -- Если бы вы знали, как вы славно выглядите, сидя вот так, рядышком! И это было все. Фургон прокатил мимо, шурша опавшими листьями клена, дуба и ольхи, ковром устилающими дорогу. Вскоре они достигли слияния двух речек. -- Какое чудесное место, вот бы где жить! -- воскликнула Саксон, указывая на противоположный берег Дикарки. -- Видишь, Билл, вон на той террасе, над лугом. -- Почва тут богатая и под ней и на ней. Взгляни, Саксон, какие мощные деревья! Там, верно, и родники есть. -- Поедем туда, -- предложила она. Свернув с большой дороги, они по узкому мостику перебрались через Дикарку и покатили по старой, изрытой выбоинами дороге, вдоль которой тянулся не менее старый, полуразрушенный забор из досок секвойи. Затем они увидели открытые, снятые с петель ворота; дорога вела через них дальше, до террасы. -- Вот оно, я узнаю это место, -- убежденно сказала Саксон. -- Въезжай, Билли. Между деревьями показался небольшой белый домик с выбитыми стеклами. -- Ну и мадроньо! Прямо гигант! И Билл указал на росшее перед домом мощное земляничное дерево, ствол которого у основания имел в диаметре не меньше шести футов. Переговариваясь шепотом, они объехали дом, осененный величественными дубами, и остановились перед небольшим амбаром. Чтобы не терять времени, они не распрягли лошадей, а только привязали и отправились осматривать участок. Крутой спуск к лужку густо порос дубами и мансанитами. Пробираясь сквозь кусты, они спугнули выводок куропаток. -- Что ты скажешь насчет дичи? -- спросила Саксон. Билл усмехнулся и принялся исследовать прозрачный ключ, который, булькая, протекал по лужку. Здесь почва была высушена солнцем и вся потрескалась. Саксон, видимо, огорчилась, но Билл взял комок земли и растер между пальцами. -- Земля великолепная, -- сказал он. -- Самая лучшая и богатая почва; ее смывало сюда с гор десятки тысяч лет. Но... Он остановился, посмотрел вокруг, поинтересовался местоположением луга, затем прошел до окаймлявших его секвой и вернулся обратно. -- В том виде, в каком он сейчас, луг никуда не годится, -- заявил он. -- И ему не будет цены, если им заняться как следует. А для этого нужно иметь только немного здравого смысла и много оросительных канав. Этот луг -- естественный бассейн, только воду пустить. С той стороны, за секвойями, есть крутой спуск к реке. Идем, я тебе покажу. Они прошли между секвойями и очутились на берегу Сономы. Здесь река уже не пела; она в этом месте образовала тихий плес. Плакучие ивы почти касались воды своими ветвями. Противоположный берег поднимался крутым обрывом. Билл измерил высоту обрыва на глаз, а глубину омута шестом. -- Пятнадцать футов, -- объявил он. -- Тут отлично нырять с обрыва, да и поплавать можно; вперед и назад будет сто ярдов. Они пошли по берегу. Дно речки, протекавшей по каменистому ложу, постепенно мельчало, затем начинался другой плес. Вдруг в воздухе мелькнула форель и скрылась под водой; по спокойной глади пошли, расширяясь, круги. -- Кажется, мы не будем зимовать в Кармеле, -- заметил Билл. -- Это место прямо создано для нас. Утром я узнаю, кому оно принадлежит. Полчаса спустя, подсыпая корм лошадям, Билл услышал свисток паровоза и обратил на него внимание Саксон. -- Вот тебе и железная дорога, -- сказал он. -- Это поезд, он идет в Глен-Эллен, который всего в одной миле отсюда. Саксон уже засыпала, когда он спросил ее: -- А что, если владелец не захочет продать землю? -- На этот счет не беспокойся, -- отвечала с невозмутимой уверенностью Саксон. -- Участок наш. Я это знаю твердо. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Их разбудил Поссум, который, негодуя, упрекал белку за то, что она не хочет спуститься с дерева и попасть к нему в зубы. Белка в свою очередь болтала такой вздор, что Поссум в бешенстве пытался вскочить на дерево. Билл и Саксон неудержимо хохотали, глядя на ярость терьера. -- Если этот участок достанется нам, то никто здесь белок трогать не будет, -- сказал Билл. Саксон пожала ему руку и села. С луга донеслось пение жаворонка. -- Здесь все есть, и желать больше нечего, -- с радостным вздохом сказала она. -- Кроме самой покупки, -- поправил ее Билл. Позавтракав на скорую руку, Саксон и Билл отправились на разведку. Они обошли весь участок, который имел неправильную форму, несколько раз пересекли его от изгороди до речки и обратно. У подножия террасы они насчитали семь родников. -- Воды достаточный запас, -- сказал Билл. -- Выроем канавы, вспашем землю, и при помощи удобрений и всей этой воды можно будет круглый год собирать урожай, один за другим. Тут всего акров пять, но я бы не променял их на весь участок миссис Мортимер. Они стояли на террасе, в прежнем фруктовом саду. Здесь было двадцать семь деревьев, неухоженных, но необыкновенно крепких и полных жизни. -- Ас той стороны, за домом, мы посадим ягодные кусты. Саксон умолкла, ей пришла в голову новая мысль: -- Вот если бы миссис Мортимер согласилась приехать и помочь нам своими советами! Как ты думаешь, Билл, она приедет? -- Конечно, приедет. Ведь отсюда не больше четырех часов до Сан-Хосе. Но сначала надо зацепиться за этот участок, а тогда уж и написать можно. Границами маленькой фермы служила с одной, самой длинной, стороны река Сонома, с двух других -- изгороди, а с четвертой -- река Дикарка. -- Как хорошо, что нашими соседями будут эти милые люди, -- сказала Саксон, вспомнив вчерашнюю встречу. -- Их участок отделен от нашего только речкой. -- Но ведь ферма-то пока еще не наша, -- заметил Билл. -- Давай зайдем к ним. Они, наверно, расскажут нам все насчет участка. -- Да он все равно что наш, -- заявила Саксон. -- Главное было найти его. А кто владелец -- не важно. Здесь давно уже не живут. Ты, Билл, скажи мне, тебе-то участок по душе? -- Да, мне все здесь нравится, -- ответил он чистосердечно. -- Беда только в том, что тут не развернешься. Но, увидев ее огорченное лицо, он сейчас же решил отказаться от своей любимой мечты. -- Решено, мы его покупаем! -- сказал он. -- Правда, за лугом начинаются леса, и пасти скот негде -- места хватит всего на парочку лошадей и на корову, -- да не беда! Всего сразу иметь нельзя, а то, что есть, очень хорошо, и от добра добра не ищут. -- Будем считать, что это только начало, -- утешала его Саксон. -- Потом нам, может быть, удастся прикупить земли; хотя бы тот участок, который мы видели вчера. Помнишь, от Дикарки до трех холмов? -- Где я мечтал пасти моих лошадей? -- вспомнил он, и глаза его блеснули. -- А почему бы и нет? Столько наших желаний уже сбылось, с тех пор как мы пустились в путь, что может сбыться и это. -- Мы будем работать, Билл, и оно сбудется. -- Мы будем работать как черти, -- решительно сказал он. Они открыли калитку и пошли по тропинке, извивавшейся среди девственного леса. Издали не было видно дома, они увидели его вдруг, когда чуть не наткнулись на него. Он был восьмиугольный и так пропорционально построен, что, несмотря на свои два этажа, не казался высоким. Дом настолько подходил к окружающему пейзажу, что казалось -- вырос из этой почвы, как выросли обступившие его деревья. Перед домом ни палисадника, ни лужайки, лесная чаща подступала прямо к дверям. Крыльцо главного входа чуть возвышалось над землей, к нему вела всего одна ступенька. Над дверью они прочли вырезанную причудливыми буквами надпись "Тихий приют". -- Идите, милые, прямо наверх, -- послышался голос, когда Саксон постучала. Отступив назад и подняв глаза, они увидели маленькую женщину, улыбавшуюся им из окна. В легком розовом домашнем платье, она снова напомнила Саксон цветок. -- Толкните дверь, она не заперта, и вы увидите, куда идти, -- продолжала хозяйка. Саксон шла впереди, Билл следовал за ней. Они оказались в залитой светом комнате; целый ствол какого-то дерева тлел в камине из неотесанного камня. На каминной полке стоял большой мексиканский кувшин с осенними ветками и вьющимися усатыми лозами. Стены были обшиты мореным деревом, но неотполированным, воздух пропитан чистыми запахами леса. В этом восьмиугольном доме все углы были тупые. В одном из углов комнаты стояла фисгармония орехового дерева. В другом высились полки с множеством книг. В окна, под которыми стояла низенькая кушетка, была видна мирная картина осенних деревьев и желтеющей травы с протоптанными на ней дорожками, которые вели в разные концы этой крошечной усадьбы. Легкая витая лесенка поднималась во второй этаж. Там их встретила маленькая хозяйка и ввела в свою комнату, -- Саксон сразу поняла, что это был ее уголок. Две наружные стены этой комнаты были целиком заняты окнами. От высоких подоконников до самого пола шли полки с книгами. Книги лежали всюду -- на рабочем столике, на кушетке, на письменном столе, -- в том беспорядке, который показывает, что их постоянно читают. На открытом окне стоял кувшин с осенними листьями, дополняя очарование прелестной смуглой женщины, усевшейся в крошечную, выкрашенную красной краской бамбуковую качалку, в каких любят качаться дети. -- Странный дом, правда? -- засмеялась довольным девичьим смехом миссис Хэйл. -- Но мы его очень любим. Эдмунд построил его собственными руками -- все, вплоть до водопровода, хотя ему здорово пришлось поработать, пока, наконец, удалось навести окончательный порядок. -- Как, неужели и паркет внизу?.. И камин? -- допытывался Билл. -- Все, решительно все! -- с гордостью ответила она. -- И чуть не половину мебели. Вон видите тот столик кедрового дерева и тот стол -- все сделано его руками. -- Такие прекрасные руки... -- невольно промолвила Саксон. Миссис Хэйл бросила на нее быстрый взгляд, и ее оживленное лицо озарилось благодарностью. -- О да, они удивительные, я более прекрасных рук не видела, -- мягко сказала она. -- А какая вы милая, что заметили это, вы ведь их только мельком видели вчера. -- Они мне сразу бросились в глаза, -- просто ответила Саксон. Ее взгляд невольно скользнул мимо миссис Хэйл, привлеченный удивительно красивым рисунком на обоях, изображавшим соты, усеянные золотыми пчелами. На стенах висело всего несколько картин в рамках. -- У вас одни портреты, -- заметила Саксон, вспоминая чудесные картины в бунгало Марка Холла. -- Мои окна -- вот рамки для моих пейзажей, -- отозвалась миссис Хэйл, указывая на осенний лес за окном. -- У себя в комнате я хочу иметь только тех, кто мне близок и с кем я не могу быть постоянно вместе. Некоторые мои друзья вечно где-то странствуют. -- О! -- воскликнула Саксон, подбегая к одной из фотографий. -- Вы знаете Клару Хастингс! -- Еще бы! Я только что не выкормила Клару, но я ее воспитала. Ее мать была моей сестрой. А вы знаете, как удивительно вы на нее похожи? Я уже вчера говорила об этом Эдмунду. Он и сам заметил сходство. Немудрено, что вы оба так понравились ему, когда проезжали мимо нас на ваших чудесных лошадках. Итак, миссис Хэйл оказалась теткой Клары, -- она была из того же племени пионеров, которые в свое время совершили переход через прерии. Теперь Саксон поняла, почему она так напомнила ей мать. Билл только прислушивался к разговору обеих женщин, любуясь тщательной отделкой кедрового столика. Саксон рассказала о встрече с Кларой и Джеком Хастингсом, об их яхте и о поездке в Орегон. По словам миссис Хэйл, они опять путешествуют, отправили лошадей из Ванкувера домой, а сами сели на пароход, идущий в Англию. Миссис Хэйл знавала мать Саксон, вернее -- ее стихи. Кроме сборника "Из архивов прошлого", у нее хранился еще объемистый альбом, где Саксон нашла много до сих пор ей неизвестных стихотворений своей матери. -- Талантливая поэтесса, -- сказала миссис Хэйл, -- но сколько было поэтов, воспевавших то золотое время, а теперь забыты и они и их песни. Ведь тогда не выходило такого множества журналов, как теперь, и отдельные стихотворения, напечатанные в местных газетах, утеряны. -- Джек Хастингс сначала влюбился в Клару, -- продолжала свой рассказ миссис Хэйл, -- а потом, когда приехал к нам сюда, влюбился в долину Сономы и купил здесь великолепное ранчо. Правда, он пользуется им очень мало, так как большую часть года скитается по свету. Миссис Хэйл рассказала, что и она маленькой девочкой, в конце пятидесятых годов, переходила через прерии; как и миссис Мортимер, она знала все подробности битвы при Литтл Мэдоу, а также историю уничтожения той партии переселенцев, от которой в живых остался только отец Билла. -- Итак, -- час спустя сказала в заключение Саксон, -- мы три года искали нашу лунную долину -- и вот нашли ее. -- Лунную долину? -- удивилась миссис Хэйл. -- Разве вы знали о ней и раньше? Чего же вы так долго мешкали? -- Нет, мы ничего не знали. Мы отправились искать ее наудачу. Марк Холл называл это паломничеством и в шутку советовал нам взять в руки длинные посохи. Он говорил: когда мы найдем лунную долину, то сразу узнаем ее, так как наши посохи зацветут. Он все смеялся над тем, сколько требований мы к ней предъявляем. Однажды вечером повел меня на балкон и показал луну в телескоп: "Только на луне, -- заявил он, -- можно найти такую волшебную долину". Он-то считал, что это фантазия, но нам понравилось название "лунная долина", и мы пошли на поиски. -- Какое поразительное совпадение! -- воскликнула миссис Хэйл. -- А ведь это и есть Лунная долина. -- Я знаю, -- сказала Саксон со спокойной уверенностью. -- Здесь мы нашли все, о чем мечтали. -- Вы меня не поняли, дорогая. Это действительно Лунная долина -- долина Сономы. Сонома -- индейское слово, и оно значит: Лунная долина. Так называли ее индейцы с незапамятных времен, еще задолго до того, как здесь появился белый человек. И мы и те, кто любит это место, всегда называем его так. Тут Саксон вспомнила таинственные намеки Джека Хастингса и его жены, и разговор продолжался, пока Билл не стал обнаруживать признаков нетерпения. Он многозначительно откашлялся и прервал беседу: -- Нам бы хотелось узнать насчет того участка у речки: кто владелец, согласится ли он продать его, где найти хозяина и прочее. Миссис Хэйл встала. -- Пойдемте к Эдмунду, -- сказала она и, взяв Саксон за руку, пошла вперед. -- Господи! -- воскликнул Билл, глядя на нее с высоты своего роста. -- Я считал, что Саксон маленькая, а она, оказывается, вдвое выше вас. -- Это вы великан, -- улыбнулась маленькая хозяйка. -- Но Эдмунд все-таки выше вас и шире в плечах. Они прошли большие светлые сени и увидели ее красавца мужа; он читал, сидя в огромной старинной качалке. Рядом с этой качалкой стояло еще одно крошечное детское бамбуковое креслице; на коленях хозяина растянулась, мордочкой к тлеющему в камине стволу, невероятно крупная полосатая кошка, -- вслед за хозяином, приветствовавшим гостей, и она повернула голову. Саксон снова почувствовала ту особую благостную доброту, которая исходила от его лица, глаз и рук, на которые она невольно опять посмотрела. И она была вновь поражена красотой этих рук. Они как бы выражали любовь. Это были руки человека, принадлежавшего к какой-то еще неведомой породе людей. Ни один из членов веселой кармелской компании не походил на него. То были люди искусства. Здесь же перед ней был ученый, философ. Взамен страстей и безрассудной мятежности, присущей тем, кто молод, она видела благородную мудрость. Эти прекрасные руки много горького зачерпнули в жизни, а удержали только ее радость. При всей своей любви к друзьям-кармелитам Саксон содрогнулась, представив себе, как будут выглядеть некоторые из них, достигнув таких же преклонных лет, как этот старец, -- особенно театральный критик и Железный Человек. -- Вот эти милые дети, Эдмунд, -- начала миссис Хэйл. -- Можешь себе представить, они хотят купить ранчо "Мадроньо". Три года они искали его. Я забыла сказать им, что мы искали наш "Тихий уголок" десять лет! Расскажи им все об этом ранчо. Мистер Нейсмит, наверное, еще не раздумал продавать его. Они уселись в простые массивные кресла, а миссис Хэйл придвинула свое крошечное бамбуковое креслице к качалке мужа, и ее маленькая ручка доверчиво приютилась в его руке. Прислушиваясь к разговору, Саксон рассматривала строгую комнату и полки с бесчисленными книгами. Она начинала понимать, как простой дом из дерева и камня может передать дух человека, задумавшего и построившего его. "Эти прекрасные руки создали все тут, даже мебель", -- решила она, переводя взгляд с рабочего стола на кресло и с письменного стола на стоящий в другой комнате пюпитр у кровати, где виднелась лампа с зеленым абажуром и лежали сложенные аккуратными стопками журналы и книги. Что касается ранчо "Мадроньо", то, по словам мистера Хэйла, дело обстояло весьма просто. Нейсмит охотно продаст его. Он уже пять лет продает свой участок -- с тех пор как вошел компаньоном в предприятие по эксплуатации минерального источника, который находится ниже в долине. Им повезло, что владелец этого ранчо именно он, ибо все остальное здесь принадлежит французу, одному из первых поселенцев. Тот и пяди земли не отдаст. Он крестьянин, с характерной для крестьян любовью к земле, причем у него она стала болезнью, манией. Он дрожит над каждым клочком, но он не деловой человек; он стар и упрям, а земля у него скудная, и вопрос только в том, что постигнет его раньше -- смерть или банкротство. Что же касается ранчо "Мадроньо", то оно принадлежит Нейсмиту, и он просит по пятидесяти долларов за акр. Это составит всего тысячу долларов, так как земли там двадцать акров. При старых способах обработки земли эта ферма себя не окупит. Но с точки зрения деловой, приобрести ее очень выгодно: красоты долины приобретают все более широкую известность, и лучшее место для дачи трудно себе представить. Если же принять во внимание пейзаж и климат, то земля эта стоит в тысячу раз больше назначенной цены. Мистер Хэйл был, кроме того, уверен, что Нейсмит охотно согласится на рассрочку платежа. Он посоветовал взять участок на два года в аренду с правом купить его в любой момент и зачислением арендных денег в счет уплаты долга. Нейсмит как-то уже сдавал ранчо в аренду одному швейцарцу, вносившему ежемесячно по десять долларов. Жена швейцарца умерла, и он уехал. Эдмунд скоро понял, что Билл отказывается от какой-то своей заветной мечты, но не мог понять, в чем тут дело, однако несколько умело поставленных вопросов открыли ему, что Билл во власти той самой давней мечты об обширных пространствах, которая владела первыми поселенцами: о стадах, пасущихся на десятках холмов, об участке по меньшей мере в сто шестьдесят акров... -- Вам совсем не нужно столько земли, милый мальчик, -- мягко заметил Хэйл. -- Я вижу, вы понимаете, что такое интенсивное земледелие. А вы не думали об интенсивном коневодстве? Пораженный новизной этой мысли, Билл невольно открыл рот. Он всячески напрягал свой мозг, но не мог уловить никакого сходства между этими двумя отраслями хозяйства. В его глазах отразилось сомнение. -- Объясните, в чем тут соль? -- воскликнул он. Старик мягко улыбнулся. -- А вот смотрите: во-первых, вам эти двадцать акров не нужны, разве что для красоты. Луг занимает пять акров. Чтобы развести огород и жить за счет продажи овощей, вам вполне хватит и двух акров. А на деле, даже если вы и ваша жена будете трудиться от зари до зари, вам не обработать как следует и эти два акра. Остаются еще три акра. Ваши родники дадут вам воду в