его
служить  было  равносильно  гибели.   Он  предпочел  страдания   и   свободу
беспечальной жизни и рабству. Он  не хотел  служить богу. Он ничему не хотел
служить. Он не был безногой фигурой вроде  той, что украшает нос моей шхуны.
Он стоял на своих ногах. Это была личность!


     "The first Anarchist," Maud laughed, rising  and preparing  to withdraw
to her state-room.

     -- Он  был первым анархистом, -- рассмеялась Мод, вставая и направляясь
к себе в каюту.


     "Then it is good to be an anarchist!" he cried. He, too, had risen, and
he stood facing her, where she had  paused at  the door  of her room,  as he
went on:

     -- Значит,  быть анархистом  хорошо! -- воскликнул Волк Ларсен. Он тоже
поднялся и, стоя перед ней у двери в ее каюту, продекламировал:


     "'Here at least We shall be free; the Almighty hath  not built Here for
his envy;  will  not  drive us  hence; Here we may  reign secure;  and in my
choice To reign is  worth ambition, though in hell: Better to reign in  hell
than serve in heaven."

     ... По крайней мере здесь
     Свободны будем. Нам здесь бог не станет
     Завидовать и нас он не изгонит.
     Здесь будем править мы. И хоть в аду,
     Но все же править стоит, ибо лучше
     Царить в аду, чем быть рабом на небе.



     It was  the  defiant cry of a mighty  spirit. The cabin still rang with
his voice, as he stood there, swaying, his bronzed face shining, his head up
and dominant,  and his eyes,  golden and masculine,  intensely masculine and
insistently soft, flashing upon Maud at the door.

     Это был  гордый  вызов  могучего  духа.  Когда  он  умолк,  голос  его,
казалось, продолжал звучать в стенах каюты, а он  стоял, слегка покачиваясь,
откинув назад  голову, бронзовое  лицо его сияло, в  глазах  плясали золотые
искорки, и  он смотрел на Мод, как смотрит на женщину  мужчина,  -- зовущим,
ласковым и властным взглядом.


     Again that unnamable and unmistakable terror was  in  her eyes, and she
said, almost in a whisper, "You are Lucifer."

     И  снова я отчетливо  прочел в ее  глазах  безотчетный ужас,  когда она
почти шепотом произнесла:


     The door  closed  and she was gone.  He stood  staring after her for  a
minute, then returned to himself and to me.

     -- Вы сами ЛюциферДверь за  нею закрылась. Несколько секунд Волк Ларсен
продолжал стоять, глядя ей вслед, потом, как бы очнувшись, обернулся ко мне.


     "I'll relieve Louis at the wheel," he  said shortly, "and call upon you
to relieve at midnight. Better turn in now and get some sleep."

     -- Я сменю Луиса у штурвала и в  полночь разбужу вас. А пока ложитесь и
постарайтесь выспаться.


     He pulled  on  a  pair of  mittens, put on  his cap,  and ascended  the
companion-stairs, while I followed his suggestion  by going to bed. For some
unknown reason, prompted mysteriously, I did not undress, but lay down fully
clothed. For a time I listened to the clamour in the  steerage and marvelled
upon  the love which had come to me;  but my  sleep  on the Ghost had become
most healthful and natural, and soon the songs and cries died away, my  eyes
closed, and my consciousness sank down into the half-death of slumber.

     Он натянул рукавицы, надел фуражку и поднялся по трапу, а  я последовал
его  совету  и  лег. Не  знаю  почему,  словно  повинуясь какому-то  тайному
побуждению, я лег не раздеваясь. Некоторое время я еще прислушивался к  шуму
в кубрике охотников и с восторгом и изумлением размышлял о своей неожиданной
любви.  Но  на  "Призраке"  я  научился  спать  крепким,  здоровым  сном,  и
постепенно  пение  и  крики стали  уплывать  куда-то, веки мои  смежились, и
глубокий сон погрузил меня в небытие.


     I knew not  what had aroused me, but I found myself out of my  bunk, on
my feet, wide awake, my  soul vibrating to the warning of danger as it might
have thrilled to a trumpet call. I threw open the door. The cabin light  was
burning  low. I saw Maud,  my  Maud, straining and struggling and crushed in
the embrace of Wolf Larsen's arms. I could see the vain beat and flutter  of
her as she strove, pressing her face against his breast, to escape from him.
All this I saw on the very instant of seeing and as I sprang forward.

     Не знаю, что разбудило меня  и  подняло  с  койки, но  очнулся я уже на
ногах. Сон как рукой сняло; я весь  трепетал от ощущения неведомой опасности
-- настойчивого,  словно громкий  зов  трубы. Я  распахнул  дверь.  Лампа  в
кают-компании  была  притушена. Я  увидел Мод, мою Мод, бьющуюся в  железных
объятиях Волка  Ларсена.  Она тщетно старалась вырваться, руками  и  головой
упираясь ему в грудь. Я бросился к ним.


     I struck him with my fist,  on  the face, as he raised his head, but it
was a puny blow. He  roared in a ferocious, animal-like way,  and gave me  a
shove  with  his  hand. It was only a shove, a flirt of  the  wrist, yet  so
tremendous was his strength that I was hurled backward as from a catapult. I
struck  the  door of  the state-room which  had  formerly  been  Mugridge's,
splintering and smashing the panels with the impact of  my body. I struggled
to  my feet,  with difficulty dragging  myself clear  of  the wrecked  door,
unaware of any hurt whatever. I was conscious only of an overmastering rage.
I  think I, too, cried  aloud,  as I drew the knife  at  my  hip  and sprang
forward a second time.

     Волк  Ларсен поднял голову, и я ударил его кулаком в  лицо.  Но это был
слабый удар. Зарычав, как зверь, Ларсен оттолкнул меня. Этим толчком, легким
взмахом  его чудовищной руки я был  отброшен в  сторону  с такой силой,  что
врезался в дверь бывшей каюты Магриджа, и она разлетелась в  щепы.  С трудом
выкарабкавшись из-под обломков,  я  вскочил и,  не  чувствуя боли -- ничего,
кроме  овладевшей  мной  бешеной  ярости,  --  снова  бросился  на  Ларсена.
Помнится, я тоже зарычал и выхватил висевший у бедра нож.


     But something  had happened. They were  reeling apart. I was close upon
him, my  knife  uplifted, but I  withheld  the blow.  I was puzzled  by  the
strangeness  of  it. Maud was  leaning against  the wall,  one  hand out for
support; but he was staggering, his left hand  pressed against  his forehead
and covering his eyes, and with  the right he  was  groping  about him  in a
dazed  sort of  way.  It struck against  the  wall, and his  body seemed  to
express a muscular and physical  relief  at  the  contact, as though  he had
found his bearings, his location in space as well as something against which
to lean.

     Но  случилось  что-то непонятное.  Капитан и Мод Брустер стояли  теперь
поодаль друг от друга.  Я уже занес нож, но рука моя застыла в воздухе. Меня
поразила  эта неожиданная и странная  перемена. Мод стояла, прислонившись  к
переборке, придерживаясь за  нее откинутой  в сторону рукой, а Волк  Ларсен,
шатаясь, прикрыв  левой рукой глаза,  правой  неуверенно, как  слепой, шарил
вокруг себя.  Наконец  он нащупал  переборку и,  казалось,  испытал огромное
физическое  облегчение, словно  не  только  нашел  опору,  но  и понял,  где
находится.


     Then I saw  red again.  All my wrongs  and humiliations flashed upon me
with a dazzling brightness, all that I had suffered  and others had suffered
at  his hands, all the enormity of the  man's very  existence. I sprang upon
him, blindly, insanely, and drove the knife into his shoulder. I knew, then,
that it was no more than a flesh wound, - I had  felt the steel grate on his
shoulder-blade, - and I raised the knife to strike at a more vital part.

     А затем  ярость  вновь овладела мной. Все перенесенные  мною унижения и
издевательства, все, что выстрадали  от Волка Ларсена я и другие,  нахлынуло
на  меня,  и  я  внезапно  с  необыкновенной  отчетливостью  осознал,  сколь
чудовищен самый факт существования этого человека на земле. Не помня себя, я
кинулся на него и вонзил ему нож в плечо. Я сразу понял, что ранил его легко
-- нож только скользнул по лопатке, --  и я снова  занес его, чтобы поразить
Ларсена насмерть.


     But Maud had seen my first blow, and she cried, "Don't! Please don't!"

     Но Мод, которая видела все, с криком бросилась ко мне:


     I dropped my arm for a  moment, and a moment only. Again the  knife was
raised, and Wolf Larsen would have surely  died had she not stepped between.
Her arms were around  me, her hair was brushing my  face. My pulse rushed up
in an unwonted manner, yet my rage mounted with it. She looked me bravely in
the eyes.

     -- Не надо! Умоляю вас, не надо! Я  опустил руку,  но только  на миг. Я
замахнулся еще раз и, вероятно, убил бы Ларсена, если бы Мод не встала между
нами. Ее руки обвились вокруг  меня, я  ощутил ее волосы на моем лице. Кровь
закипела во мне, но и ярость вспыхнула с удесятеренной  силой. Мод заглянула
мне в глаза.


     "For my sake," she begged.

     -- Ради меня! -- взмолилась она.


     "I  would  kill  him for your  sake!"  I cried, trying to  free  my arm
without hurting her.

     --  Ради вас? Ради вас я и убью его! --  крикнул я, пытаясь высвободить
руку и боясь вместе с тем сделать девушке больно.


     "Hush!" she said, and laid her fingers lightly on my lips. I could have
kissed them, had I dared,  even then,  in  my rage, the touch of them was so
sweet, so very sweet. "Please, please," she pleaded,  and she disarmed me by
the words, as I was to discover they would ever disarm me.

     --  Успокойтесь! -- шепнула она, закрывая мне рот  рукой. Прикосновение
ее пальцев к моим  губам было так сладостно, так необычайно  сладостно, что,
несмотря на владевшее мною  бешенство,  я  готов был  расцеловать их,  но не
посмел.
     -- Пожалуйста, прошу вас! -- молила она, и я почувствовал, что слова ее
обезоруживают меня и что так будет отныне всегда.


     I  stepped back,  separating  from her, and replaced  the knife  in its
sheath. I looked at Wolf Larsen.  He still pressed his left hand against his
forehead.  It covered his eyes. His head  was bowed. He seemed to have grown
limp.  His body  was  sagging at the hips, his great shoulders were drooping
and shrinking forward.

     Я отступил, вложил  свой тесак в ножны и взглянул на  Волка Ларсена. Он
все  еще стоял,  прижав левую  руку ко лбу, прикрывая ею  глаза.  Голова его
свесилась  на грудь. Он весь как-то обмяк,  могучие плечи ссутулились, спина
согнулась.


     "Van, Weyden!" he  called hoarsely, and with a note  of fright  in  his
voice. "Oh, Van Weyden! where are you?"

     -- Ван-Вейден!  -- хрипло, с оттенком страха в голосе позвал он. -- Эй,
Ван-Вейден! Где вы?


     I looked at Maud. She did not speak, but nodded her head.

     Я взглянул на Мод. Она молча кивнула мне.


     "Here I am," I answered, stepping to his side. "What is the matter?"

     -- Я здесь, -- ответил я и подошел к нему. -- Что с вами?


     "Help me to a seat," he said, in the same hoarse, frightened voice.

     -- Помогите мне сесть, -- сказал он тем же хриплым, испуганным голосом.


     "I  am  a sick  man;  a very sick man, Hump,"  he  said,  as he left my
sustaining grip and sank into a chair.

     --  Я болен, очень болен,  Хэмп! -- добавил  он,  опускаясь на стул,  к
которому я подвел его.


     His head dropped forward on the table and was buried in his hands. From
time to  time it rocked  back and forward as with  pain.  Once, when he half
raised it, I saw the sweat standing in heavy drops on his forehead about the
roots of his hair.

     Он уронил голову  на стол, обхватил ее руками и  мотал  ею из стороны в
сторону, словно от боли. Когда он приподнял ее, я увидел крупные капли пота,
выступившие у него на лбу у корней волос.


     "I  am a sick man,  a  very sick man,"  he repeated again, and yet once
again.

     -- Я болен, очень болен, -- повторил он несколько раз.


     "What is the matter?"  I asked,  resting my hand on his shoulder. "What
can I do for you?"

     -- Да что с вами такое? -- спросил я, кладя ему руку на плечо. -- Чем я
могу помочь вам?


     But  he shook my hand off with  an  irritated movement,  and for a long
time I stood by his  side in silence. Maud was looking on, her face awed and
frightened. What had happened to him we could not imagine.

     Но он раздраженно сбросил  мою руку, и я долго молча  стоял возле него.
Мод, испуганная, растерянная, смотрела на нас. Она тоже не могла понять, что
с ним случилось.


     "Hump," he said at last, "I must get into my bunk. Lend me a hand. I'll
be all right in a little while. It's  those damn headaches, I believe. I was
afraid of  them. I had a feeling - no, I don't know what I'm  talking about.
Help me into my bunk."

     --  Хэмп, -- сказал он наконец,  -- мне надо  добраться до койки. Дайте
мне руку.  Скоро все  пройдет. Верно,  опять эта  проклятая головная боль. Я
всегда боялся ее. У меня  было предчувствие... Да нет, вздор, я сам не знаю,
что говорю. Помогите мне добраться до койки.


     But when I got him into his bunk he again buried his face in his hands,
covering his eyes, and as I turned to go I could hear him murmuring, "I am a
sick man, a very sick man."

     Но когда я  уложил  его,  он опять  прикрыл  глаза рукой, и,  уходя,  я
слышал, как он пробормотал:
     -- Я болен, очень болен!


     Maud looked at me inquiringly as I emerged. I shook my head, saying:

     Я вернулся к  Мод;  она встретила  меня  вопросительным  взглядом.  Я в
недоумении пожал плечами.


     "Something has happened to him. What, I don't know. He is helpless, and
frightened, I imagine, for the first time in his life. It must have occurred
before  he received the knife-thrust, which made only a  superficial  wound.
You must have seen what happened."

     -- Что-то с  ним стряслось, а что -- не знаю.  Он совершенно беспомощен
и,  должно  быть,  впервые  в жизни  по-настоящему  напуган.  Случилось это,
конечно, еще до того, как я ударил  его ножом, да это и не рана, а царапина.
Вы, верно, видели, как это с ним началось?


     She shook her head. "I saw nothing.  It is just as mysterious to me. He
suddenly released me and staggered away. But what shall  we do? What shall I
do?"

     Она покачала головой.


     "If you will wait, please, until I come back," I answered.

     -- Я ничего не видела. Для меня это такая же загадка. Он вдруг выпустил
меня и пошатнулся. Но что нам теперь делать? Что я должна делать?


     I went on deck. Louis was at the wheel.

     -- Пожалуйста, подождите  меня здесь.  Я скоро вернусь,  -- отвечал я и
вышел на палубу. Луис стоял у штурвала.


     "You may go for'ard and turn in," I said, taking it from him.

     -- Можешь идти спать, -- сказал я ему, становясь на его место.


     He  was quick  to obey,  and I found  myself  alone on  the deck of the
Ghost. As quietly  as was  possible,  I clewed up  the topsails, lowered the
flying jib  and staysail, backed the jib  over, and flattened the  mainsail.
Then I went below  to Maud.  I placed  my finger on my lips for silence, and
entered Wolf Larsen's room. He was  in the same position in which I had left
him, and his head was rocking - almost writhing - from side to side.

     Он охотно  исполнил  приказание, и  я остался на палубе  один. Стараясь
производить  как  можно  меньше  шума, я  взял  топселя  на гитовы,  спустил
бом-кливер  и стаксель, вынес  кливер  на подветренный борт  и  выбрал грот.
Затем я вернулся  к Мод. Сделав  ей знак  молчать,  я прошел  в каюту  Волка
Ларсена.  Он  лежал  в том же положении, в каком я его оставил, и голова его
все так же перекатывалась из стороны в сторону по подушке.


     "Anything I can do for you?" I asked.

     -- Могу я чем-нибудь помочь вам? -- спросил я.


     He made  no  reply  at  first,  but  on  my  repeating the  question he
answered, "No, no; I'm all right. Leave me alone till morning."

     Он сперва ничего не ответил, но, когда я повторил вопрос, сказал:


     But  as I turned to go I noted that  his  head  had resumed its rocking
motion. Maud was waiting patiently for me, and I  took notice, with a thrill
of joy,  of the queenly poise of her head and her glorious,  calm eyes. Calm
and sure they were as her spirit itself.

     -- Нет, нет, мне ничего не надоОставьте меня одного до утра.


     "Will you trust yourself to  me  for a journey of six  hundred miles or
so?" I asked.

     Но,  выходя из каюты, я заметил, что  он опять мечется по подушке.  Мод
терпеливо  ждала меня, и  когда я  увидел  ее горделивую головку,  ее ясные,
лучистые  глаза,  радость охватила  меня.  Глаза  ее  были  так  же  ясны  и
невозмутимы, как ее душа.


     "You mean - ?" she asked, and I knew she had guessed aright.

     -- Готовы  ли  вы доверить мне свою жизнь и  отважиться  на путешествие
примерно в шестьсот миль?


     "Yes, I mean just that," I replied.  "There is nothing left for  us but
the open boat."

     --  Вы хотите сказать... -- проговорила Мод, и я понял, что она угадала
мое намерение.


     "For me, you mean,"  she said. "You are certainly  as safe here as  you
have been."

     -- Да, -- подтвердил я, --  я хочу сказать,  что нам ничего другого  не
остается, как пуститься в море на парусной шлюпке.


     "No, there  is  nothing left  for  us  but  the open  boat," I iterated
stoutly. "Will you please dress as warmly as you can, at once, and make into
a bundle whatever you wish to bring with you."

     -- Вернее, мне? Вам-то здесь по-прежнему ничто не грозит.


     "And make all haste," I added, as she turned toward her state-room.

     -- Нет, это единственное спасение для нас  обоих, -- твердо повторил я.
--  Оденьтесь, пожалуйста, как можно теплее  и быстро  соберите все, что  вы
хотите взять с  собой. Поспешите! -- добавил я, когда она направилась в свою
каюту.


     The  lazarette  was  directly  beneath  the  cabin,  and,  opening  the
trap-door  in the  floor  and  carrying a candle with me, I dropped down and
began  overhauling the ship's stores.  I  selected  mainly from  the  canned
goods, and by the time I was  ready, willing hands  were extended from above
to receive what I passed up.

     Кладовая находилась непосредственно  под каюткомпанией.  Открыв  люк, я
спрыгнул вниз, зажег свечу и принялся отбирать  из судовых запасов самое для
нас  необходимое, главным  образом  консервы. А  когда дело подошло к концу,
вверх ко мне протянулись две руки, и я начал передавать все Мод.


     We  worked  in silence.  I helped  myself  also  to blankets,  mittens,
oilskins,  caps, and  such  things,  from  the slop-chest. It was  no  light
adventure, this  trusting  ourselves in a small  boat to so raw and stormy a
sea, and it  was imperative that  we should guard ourselves against the cold
and wet.

     Мы  работали молча. Я запасся также  одеялами,  рукавицами,  клеенчатой
одеждой,  зюйдвестками...  Нам предстояло  тяжелое испытание  -- пуститься в
плавание по бурному,  суровому океану в открытой шлюпке, и, чтобы  выдержать
его, нужно было  как можно лучше защитить себя  от холода,  дождя и  морских
брызг.


     We worked feverishly at carrying our plunder on deck and depositing  it
amidships, so feverishly  that  Maud, whose strength  was  hardly a positive
quantity, had to give over, exhausted, and sit on the steps at the break  of
the poop. This did not serve to recover her, and she lay on her back, on the
hard deck, arms  stretched out, and  whole  body  relaxed. It was  a trick I
remembered of my sister, and I knew she would soon be herself again. I knew,
also, that weapons would not come in amiss,  and  I re-entered Wolf Larsen's
state-room  to get  his rifle and shot-gun. I spoke  to him, but he  made no
answer,  though his head was still rocking  from side to side and he was not
asleep.

     Мы  работали  с лихорадочной поспешностью. Вынесли  всю нашу  добычу на
палубу и уложили ее возле одной из шлюпок. Мод так устала, что вскоре совсем
обессилела и в изнеможении присела на ступеньки юта. Но и это не принесло ей
облегчения,  и  тогда она легла прямо на голые доски  палубы, раскинув руки,
чтобы  дать  полный отдых  всему телу.  Я вспомнил,  что моя  сестра  всегда
отдыхала точно так же, и  знал, что силы Мод скоро восстановятся. Необходимо
было запастись также оружием, и я  спустился в каюту Волка  Ларсена  за  его
винтовкой и дробовиком. Я  заговорил  с ним, но  он не ответил мне ни слова,
хотя голова  его по-прежнему перекатывалась по подушке и он, по-видимому, не
спал.


     "Good-bye, Lucifer," I whispered to myself as I softly closed the door.

     -- Прощай, Люцифер! -- прошептал я и тихонько прикрыл за собой дверь.


     Next to  obtain was a stock of  ammunition, -  an easy matter, though I
had  to enter the steerage companion-way  to do it. Here  the hunters stored
the  ammunition-boxes they carried in the boats,  and here,  but a few  feet
from their noisy revels, I took possession of two boxes.

     Теперь  предстояло  раздобыть  еще патроны,  что было нетрудно, хотя  и
пришлось спуститься  для этого в кубрик охотников. Там у них хранились
ящики с патронами, которые они  брали с собой в  шлюпки, когда шли на охоту.
Взяв два ящика, я унес их из-под самого носа разгулявшихся кутил.


     Next, to lower a  boat.  Not so simple a task for one man.  Having cast
off the  lashings, I hoisted first  on the forward tackle, then  on the aft,
till the boat cleared the rail, when I lowered away, one tackle and then the
other, for a couple of feet, till  it hung snugly, above the  water, against
the schooner's  side. I made certain that  it contained the proper equipment
of oars, rowlocks, and sail.  Water was  a consideration, and I robbed every
boat aboard of its breaker. As there were nine boats all told, it meant that
we should  have plenty  of water, and ballast as  well, though there was the
chance  that  the boat would  be overloaded, what  of the generous supply of
other things I was taking.

     Оставалось  спустить шлюпку  -- нелегкая  задача для  одного  человека.
Отдав найтовы, я налег  сперва на носовые  тали, потом  на  кормовые,  чтобы
вывалить шлюпку за борт, а  затем, потравливая по очереди те  и другие тали,
спустил  ее на  два-три фута,  так что она повисла над водой,  прижимаясь  к
борту шхуны. Я проверил, на  месте  ли парус, весла  и  уключины.  Запастись
пресной  водой  было,  пожалуй, важнее  всего, и  я  забрал бочонки  со всех
шлюпок.  На  борту находилось теперь уже  девять  шлюпок,  и нам должно было
хватить этой воды, а кстати, и балласта. Впрочем, я столько запас всего, что
даже побаивался -- не перегрузил ли я шлюпку.


     While Maud was passing me the provisions and I was storing them  in the
boat, a  sailor came on deck from the  forecastle.  He stood by  the weather
rail for a  time  (we were lowering over  the lee  rail), and then sauntered
slowly amidships, where he again paused and stood  facing the wind, with his
back toward us. I could hear my heart beating as I crouched low in the boat.
Maud had sunk down upon the deck and was, I knew, lying motionless, her body
in  the  shadow  of  the  bulwark.  But  the  man never turned,  and,  after
stretching his arms above  his head  and yawning  audibly, he  retraced  his
steps to the forecastle scuttle and disappeared.

     Когда Мод начала передавать мне в шлюпку  провизию, из кубрика вышел на
палубу  матрос.  Он  постоял у наветренного  борта  (шлюпку  мы  спускали  с
подветренного),  потом  медленно  побрел на середину  палубы  и  еще немного
постоял, повернувшись лицом  к  ветру и  спиной к  нам. Я  притаился  на дне
шлюпки; сердце у меня бешено колотилось. Мод  лежала  совершенно неподвижно,
вытянувшись в  тени фальшборта.  Но матрос так и не взглянул в нашу сторону.
Закинув руки за голову, он потянулся, громко зевнул и снова ушел на бак, где
и исчез, нырнув в люк.


     A  few minutes sufficed  to finish the loading, and I  lowered the boat
into the water. As I helped Maud over the rail and  felt  her form close  to
mine,  it was all I could do  to keep from crying out, "I love  you!  I love
you!" Truly Humphrey  Van  Weyden was at last in love,  I  thought,  as  her
fingers clung to mine while I lowered her down to the boat. I held on to the
rail with one hand and supported her weight with the other, and I was  proud
at  the moment of the  feat. It  was  a strength  I  had not possessed a few
months before, on the day I said good-bye  to  Charley Furuseth and  started
for San Francisco on the ill-fated Martinez.

     Через несколько минут я погрузил  все  в шлюпку и спустил  ее  на воду.
Помогая Мод перелезть через планшир,  я на мгновение ощутил ее совсем близко
возле себя, и слова: "Я люблю васЛюблю!" -- чуть не слетели с моих губ. "Да,
Хэмфри Ван-Вейден, вот  ты  и  влюблен наконец!"  -- подумал  я.  Ее  пальцы
переплелись с моими, и я, одной рукой держась за планшир, другой поддерживал
ее  и благополучно спустил в шлюпку. При  этом я невольно  испытывал чувство
гордости  --  я  почувствовал в  себе  силу,  какой  совсем  не  обладал еще
несколько месяцев  назад,  в тот день, когда простившись с Чарли  Фэрасетом,
отправился в Сан-Франциско на злополучном "Мартинесе".


     As the boat ascended on a  sea, her feet  touched  and  I released  her
hands. I cast off the tackles and leaped after her. I had never rowed  in my
life, but I put  out the oars and at the expense of much effort got the boat
clear  of  the  Ghost. Then  I experimented with  the  sail.  I had seen the
boat-steerers and  hunters set  their spritsails many times, yet this was my
first attempt.  What took them  possibly two minutes  took me twenty, but in
the end I succeeded in setting and trimming it, and with the steering-oar in
my hands hauled on the wind.

     Набежавшая  волна  подхватила шлюпку, ноги  Мод  коснулись  банки,  и я
отпустил  ее руку. Затем я  отдал  тали  и  сам спрыгнул  в  шлюпку. Мне еще
никогда в жизни не приходилось грести, но я вставил весла в уключины и ценою
больших усилий отвел шлюпку от "Призрака". Затем я стал поднимать парус. Мне
не  раз приходилось  видеть, как ставят парус матросы и  охотники, но сам  я
брался за это  дело впервые. Если им достаточно  было  двух минут, то у меня
ушло на  это  по крайней  мере минут двадцать, но  в конце  концов  я  сумел
поставить  и натянуть парус, после  чего, взявшись за рулевое весло,  привел
шлюпку к ветру.


     "There lies Japan," I remarked, "straight before us."

     -- Вон там, прямо перед нами, Япония, -- сказал я.


     "Humphrey Van Weyden," she said, "you are a brave man."

     -- Хэмфри Ван-Вейден, вы храбрый человек, -- сказала Мод.


     "Nay," I answered, "it is you who are a brave woman."

     -- Нет, -- отвечал я. -- Это вы храбрая женщина.


     We turned our heads, swayed by a common impulse  to see the last of the
Ghost.  Her low  hull  lifted and rolled to  windward on  a sea;  her canvas
loomed darkly in the night; her lashed wheel creaked as the  rudder  kicked;
then sight and sound of her faded away, and we were alone on the dark sea.

     Точно  сговорившись,  мы  одновременно  обернулись,  чтобы взглянуть  в
последний раз на "Призрак". Невысокий  корпус шхуны  покачивало на  волнах с
наветренной  стороны   от  нас,   паруса  смутно  выступали  из  темноты,  а
подвязанное  колесо штурвала скрипело,  когда  в руль ударяла  волна.  Потом
очертания  шхуны и эти звуки  постепенно растаяли вдали, и мы остались  одни
среди волн и мрака.


        CHAPTER XXVII

        ГЛАВА XXVII


     Day broke, grey and chill. The boat was close-hauled on a fresh  breeze
and the  compass indicated that we were just making  the  course which would
bring us to Japan. Though stoutly mittened, my fingers were  cold,  and they
pained from the grip on the steering-  oar.  My feet were stinging from  the
bite of the frost, and I hoped fervently that the sun would shine.

     Забрезжило  утро,  серое,  промозглое. Дул  свежий бриз, и  шлюпка  шла
бейдевинд.  Компас  показывал, что  мы  держим курс  прямо на Японию. Теплые
рукавицы все же  не спасали от  холода,  и пальцы  у меня стыли  на кормовом
весле. Ноги  тоже  ломило  от холода,  и я с нетерпением ждал, когда встанет
солнце.


     Before  me, in the  bottom  of the boat, lay  Maud. She, at least,  was
warm,  for under  her and over her were thick blankets.  The  top  one I had
drawn over her face to shelter it from the night, so I could see nothing but
the  vague shape of her, and her light-brown hair, escaped from the covering
and jewelled with moisture from the air.

     Передо мной на дне шлюпки спала Мод. Я надеялся, что ей  тепло, так как
она была укутана в толстые одеяла. Краем одеяла я прикрыл ей лицо от ночного
холода,  и  мне  были  видны  лишь  смутные  очертания ее  фигуры  да  прядь
светло-каштановых волос, сверкавшая капельками осевшей на них росы.


     Long I looked at her, dwelling upon that one visible bit of her as only
a man would who deemed it the most precious thing in the world. So insistent
was my gaze that at last  she  stirred under the blankets, the  top fold was
thrown back and she smiled out on me, her eyes yet heavy with sleep.

     Я  долго,  не отрываясь,  смотрел на  эту тоненькую  прядку волос,  как
смотрят  на драгоценнейшее из  сокровищ. Под  моим  пристальным взглядом Мод
зашевелилась,  отбросила край одеяла и улыбнулась мне, приподняв  тяжелые от
сна веки.


     "Good-morning, Mr. Van Weyden," she said. "Have you sighted land yet?"

     -- Доброе  утро, мистер Ван-Вейден, --  сказала  она.  -- Земли еще  не
видно?


     "No," I answered, "but we are approaching it at a rate of six miles  an
hour."

     -- Нет, -- отвечал я.  -- Но мы приближаемся к  ней  со скоростью шести
миль в час.


     She made a MOUE of disappointment.

     Она сделала разочарованную гримаску.


     "But  that  is  equivalent  to  one  hundred and  forty-four  miles  in
twenty-four hours," I added reassuringly.

     -- Но это сто  сорок четыре мили в сутки,  -- постарался я  приободрить
ее.


     Her face brightened. "And how far have we to go?"

     Лицо Мод просветлело.
     -- А как далеко нам еще плыть?


     "Siberia lies off  there," I  said,  pointing to the west. "But to  the
south-west,  some six  hundred  miles, is Japan. If  this wind  should hold,
we'll make it in five days."

     -- Вон там -- Сибирь,  -- указал я на запад.  -- И примерно в шестистах
милях  отсюда  на юго-запад -- Япония. При этом ветре мы  доберемся туда  за
пять дней.


     "And if it storms? The boat could not live?"

     -- А если поднимется буря? Шлюпка не выдержит?
     Мод умела требовать правды, глядя  вам  прямо  в глаза,  и наши взгляды
встретились.


     "It would have to storm very hard," I temporized.

     -- Только при очень сильной буре, -- уклончиво сказал я.


     "And if it storms very hard?" I nodded my head.

     -- А если будет очень сильная буря? Я молча наклонил голову.


     "But we  may  be picked up  any moment  by a sealing-schooner. They are
plentifully distributed over this part of the ocean."

     -- Но нас в любой момент может подобрать какаянибудь промысловая шхуна.
Их много сейчас в этой части океана.


     "Why, you are chilled through!"  she cried.  "Look! You  are shivering.
Don't deny it; you are. And here I have been lying warm as toast."

     -- Да вы совсем продрогли! -- вдруг воскликнула она. --  Смотрите,  вас
трясетНе спорьте, я же вижу. А я-то греюсь под одеялами!


     "I don't see that it would  help matters if you, too, sat  up  and were
chilled," I laughed.

     -- Не знаю, какая была  бы польза,  если бы вы тоже сидели и мерзли, --
рассмеялся я.


     "It will, though, when I learn to steer, which I certainly shall."

     --  Польза  будет, если  я  научусь  управлять шлюпкой,  а я непременно
научусь!


     She sat up and began making her simple toilet. She shook down her hair,
and it fell about her in a brown cloud, hiding her face and shoulders. Dear,
damp brown hair! I  wanted to kiss it,  to ripple it through  my fingers, to
bury my face in it.  I gazed entranced, till the boat ran into  the wind and
the flapping  sail warned  me I was not attending to my duties. Idealist and
romanticist that I was and always had been in spite of my analytical nature,
yet I had failed  till now in grasping much of the  physical characteristics
of love.  The love of man  and woman,  I had always held, was  a  sublimated
something  related  to spirit,  a spiritual bond that  linked and drew their
souls together. The bonds of the flesh had little part in my cosmos of love.
But I was  learning  the sweet lesson for  myself  that  the soul transmuted
itself, expressed itself,  through the flesh; that the sight  and sense  and
touch of  the loved one's hair was as much  breath and  voice and essence of
the spirit as  the light that shone from the eyes and the thoughts that fell
from  the lips. After all, pure spirit was unknowable, a  thing to be sensed
and divined only; nor could  it express itself  in terms  of itself. Jehovah
was  anthropomorphic because he could address  himself to  the Jews  only in
terms of their understanding; so he was conceived  as in their own image, as
a cloud, a pillar of fire, a tangible, physical something  which the mind of
the Israelites could grasp.

     Сидя  на  дне  шлюпки.  Мод  занялась   своим  нехитрым  туалетом.  Она
распустила  волосы,  и  они  пушистым  облаком закрыли ей лицо  и плечи. Как
хотелось мне зарыться в них  лицом,  целовать  эти милые влажные  каштановые
пряди, играть  ими, пропускать их между пальцами! Очарованный, я не сводил с
нее глаз. Но вот шлюпка повернулась боком к ветру, парус захлопал и напомнил
мне о моих обязанностях. Идеалист  и романтик, я  до этой  поры, несмотря на
свой  аналитический склад ума,  имел лишь смутные представления о физической
стороне любви. Любовь  между  мужчиной и  женщиной  я  воспринимал как чисто
духовную связь, как некие возвышенные узы, соединяющие две родственные души.
Плотским  же отношениям в  моем представлении о любви  отводилась лишь самая
незначительная  роль. Однако теперь  полученный мною сладостный урок  открыл
мне, что душа выражает себя  через свою телесную оболочку и что вид,  запах,
прикосновение волос любимой  --  совершенно так  же,  как  свет ее глаз  или
слова,  слетающие  с  ее губ, -- являются голосом, дыханием, сутью ее  души.
Ведь дух в чистом виде -- нечто неощутимое, непостижимое и  лишь угадываемое
и  не может выражать себя через себя самого. Антропоморфизм Иеговы выразился
в том, что он мог являться иудеям только в доступном для их восприятия виде.
И в  представлении израильтян  он вставал как образ и подобие их самих,  как
облако,  как  огненный  столп,  как  нечто  осязаемое,  физически  реальное,
доступное их сознанию.


     And so  I gazed upon Maud's light-brown hair, and loved it, and learned
more of love than all  the poets  and  singers had taught me with all  their
songs and sonnets. She flung it back with a  sudden adroit movement, and her
face emerged, smiling.

     Так и я, глядя на светло-каштановые волосы Мод  и любуясь ими, познавал
смысл любви глубже, чем могли меня этому  научить песни и сонеты всех певцов
и поэтов.  Вдруг Мод, тряхнув головой, откинула волосы назад,  и я увидел ее
улыбающееся лицо.


     "Why don't women wear their hair down  always?" I asked. "It is so much
more beautiful."

     --  Почему   женщины  подбирают   волосы,  почему   они   не  носят  их
распущенными? -- сказал я. -- Так красивее.


     "If it didn't tangle so dreadfully," she laughed. "There! I've lost one
of my precious hair-pins!"

     -- Но они же страшно путаются! -- рассмеялась Мод. -- Ну  вот, потеряла
одну из моих драгоценных шпилек!


     I neglected  the  boat and  had the sail spilling  the  wind again  and
again, such was my delight  in following her every movement as she  searched
through the blankets for the  pin.  I was surprised, and  joyfully, that she
was so much the woman, and the display of  each trait and mannerism that was
characteristically feminine gave me keener joy. For I had been elevating her
too highly in my concepts of her, removing her too far from the plane of the
human, and too far from me. I had been making of her a creature goddess-like
and  unapproachable.  So  I  hailed with  delight  the  little  traits  that
proclaimed  her only  woman after  all, such as the toss of  the head  which
flung back the cloud of hair, and the search for the pin. She was woman,  my
kind,  on my plane, and  the delightful intimacy of kind, of man and  woman,
was possible,  as well  as the reverence and awe  in which I  knew  I should
always hold her.

     И снова парус захлопал на ветру, а я, забыв о шлюпке,  любовался каждым
движением Мод,  пока она разыскивала затерявшуюся  в  одеялах  шпильку.  Она
делала это чисто  по-женски, и  я  испытывал изумление и  восторг: мне вдруг
открылось,  что она  истая женщина,  женщина  до  мозга костей. До сих пор я
слишком возносил ее в своем представлении, ставил  ее на недосягаемую высоту
над  всеми  смертными и над  самим  собой.  Я  создал  из нее  богоподобное,
неземное  существо.  И теперь  я  радовался  каждой мелочи,  в  которой  она
проявляла себя как обыкновенная женщина, радовался тому,  как она откидывает
назад волосы или ищет шпильку. Да, она была просто женщиной, так же как я --
мужчиной,  она была таким же земным существом, как я, и я мог обрести с  нею
эту восхитительную близость  двух родственных друг другу существ -- близость
мужчины и женщины,  --  навсегда сохранив  (в этом  я был  убежден  наперед)
чувство преклонения и восторга перед нею.


     She  found  the  pin  with  an  adorable little  cry,  and I turned  my
attention more fully to my steering. I proceeded to experiment,  lashing and
wedging the steering-oar until the  boat held on  fairly  well by  the  wind
without my assistance. Occasionally it came  up too close, or  fell off  too
freely;  but  it   always  recovered   itself  and   in  the  main   behaved
satisfactorily.

     С  радостным  возгласом,  пленительным  для  моего  слуха,  она  нашла,
наконец, шпильку, и я сосредоточил  свое внимание на управлении  шлюпкой.  Я
сделал опыт  -- подвязал и  закрепил рулевое весло --  и добился  того,  что
шлюпка без  моей помощи  шла бейдевинд. По временам она приводилась к  ветру
или, наоборот, уваливалась, но, в общем, недурно держалась на курсе.


     "And now we shall  have breakfast," I said. "But first you must be more
warmly clad."

     -- А  теперь  давайте  завтракать!  --  сказал  я.  --  Но  сперва  вам
необходимо одеться потеплее.


     I got  out a heavy shirt, new from the slop-chest and made from blanket
goods. I knew the kind, so  thick  and  so  close of texture  that it  could
resist  the rain and not be soaked through after hours of wetting. When  she
had slipped this on over her head, I exchanged the boy's cap  she wore for a
man's cap,  large  enough to cover  her  hair, and, when the flap was turned
down,  to  completely cover her  neck and ears. The effect was charming. Her
face was of  the sort  that cannot but look well  under  all  circumstances.
Nothing could  destroy its  exquisite oval, its well-nigh classic lines, its
delicately stencilled  brows, its  large brown eyes, clear-seeing and  calm,
gloriously calm.

     Я достал  толстую  фуфайку, совсем  новую, сшитую  из теплой  ткани, из
которой шьют  одеяла; ткань была очень плотная, и я знал,  что она не  скоро
промокнет под дождем. Когда Мод натянула фуфайку, я дал ей вместо ее фуражки
зюйдвестку, которая,  если отогнуть низ поля, закрывала не  только волосы  и
уши, но даже шею.  Мод в этом уборе выглядела очаровательно. У нее было одно
из   тех   лиц,   которые   ни   при   каких   обстоятельствах   не   теряют
привлекательности.  Ничто не могло  испортить  прелесть  этого лица  --  его
изысканный  овал,  правильные, почти  классические  черты, тонко  очерченные
брови и большие карие глаза, проницательные и ясные, удивительно ясные.


     A puff, slightly stronger than usual, struck us just then. The boat was
caught as it obliquely  crossed the crest  of a wave. It went over suddenly,
burying  its gunwale level  with the sea and  shipping a  bucketful or so of
water.  I was opening  a can  of tongue  at  the moment, and I sprang to the
sheet and cast it off just in time. The  sail flapped and fluttered, and the
boat paid off. A few minutes of regulating sufficed to put it on  its course
again, when I returned to the preparation of breakfast.

     Внезапно  резкий  порыв  ветра  подхватил  шлюпку,  когда она  наискось
пересекала гребень волны. Сильно накренившись, она зарылась по самый планшир
во  встречную  волну  и черпнула бортом воду. Я вскрывал  в  это время банку
консервов  и, бросившись к  шкоту,  едва успел отдать  его.  Парус захлопал,
затрепетал, и шлюпка у валилась под ветер. Провозившись еще  несколько минут
с  парусом,  я снова  положил шлюпку  на курс и возобновил  приготовления  к
завтраку.


     "It does very  well,  it  seems, though  I  am  not  versed  in  things
nautical,"  she said, nodding her  head with  grave  approval at my steering
contrivance.

     --  Действует как будто неплохо, --  сказала Мод,  одобрительно  кивнув
головой в сторону моего  рулевого  приспособления. -- Впрочем, я ведь ничего
не смыслю в мореходстве.


     "But it will serve only when  we are sailing by the wind," I explained.
"When running more freely, with the wind astern abeam, or on the quarter, it
will be necessary for me to steer."

     --  Это устройство  будет служить, только  пока мы  идем  бейдевинд, --
объяснил  я.  --  При  более благоприятном ветре  --  с кормы,  галфвинд или
бакштаг -- мне придется править самому.


     "I must  say I don't understand  your technicalities," she said, "but I
do your conclusion, and I don't like it.  You cannot steer night and day and
for  ever. So I shall expect, after breakfast, to  receive my first  lesson.
And then  you shall lie down and sleep. We'll stand watches just as they  do
on ships."

     -- Я, признаться,  не понимаю всех  этих терминов, но вывод  ясен, и он
мне не очень-то нравится. Не можете же вы круглые  сутки бессменно сидеть на
руле! После завтрака извольте дать мне первый урок. А потом  вам нужно будет
лечь поспать. Мы установим вахты как на корабле.


     "I  don't  see how  I  am  to  teach  you,"  I made protest. "I am just
learning for myself. You little thought when you trusted yourself to me that
I had had no  experience whatever with small boats. This is the first time I
have ever been in one."

     -- Ну как я буду  учить  вас, --  запротестовал я,  -- когда я сам  еще
только  учусь!  Вы  доверились мне  и, верно,  не  подумали, что  у меня нет
никакого  опыта в управлении парусной  шлюпкой. Я  впервые  в жизни попал на
нее.


     "Then we'll  learn together, sir. And since you've had a  night's start
you  shall teach me what you have learned. And now, breakfast. My! this  air
does give one an appetite!"

     -- В таком случае, сэр, мы будем учиться вместе. И так  как вы на целую
ночь опередили меня, вам придется поделиться со мной всем, что вы уже успели
постичь. А теперь завтракатьНа воздухе разыгрывается аппетит!


     "No coffee," I said regretfully, passing her buttered  sea-biscuits and
a slice of canned tongue. "And  there will be no tea, no soups, nothing hot,
till we have made land somewhere, somehow."

     --  Да,  но  кофе не  будет! -- с  сокрушением сказал  я,  передавая ей
намазанные маслом галеты с ломтиками  языка. --  Не будет ни чая, ни супа --
никакой  горячей  еды,  пока  мы  где-нибудь и когда-нибудь не  пристанем  к
берегу.


     After the simple  breakfast, capped with a cup of cold water, Maud took
her  lesson in steering. In teaching  her I  learned  quite  a  deal myself,
though  I was  applying the knowledge already  acquired by sailing the Ghost
and by  watching  the  boat-steerers sail  the  small boats.  She was an apt
pupil, and soon learned to keep the course, to luff in the puffs and to cast
off the sheet in an emergency.

     После нашего незамысловатого  завтрака, завершившегося чашкой  холодной
воды,  я  дал  Мод урок  вождения  шлюпки.  Обучая  ее,  я учился сам,  хотя
кое-какие познания у меня уже были, -- я приобрел их, управляя "Призраком" и
наблюдая за действиями рулевых на шлюпках.  Мод оказалась способной ученицей
и  быстро  научилась  держать курс, приводиться  к ветру и  отдавать,  когда
нужно, шкот.


     Having grown tired, apparently, of the task, she relinquished  the  oar
to me. I  had  folded up the blankets, but  she now proceeded to spread them
out on the bottom. When all was arranged snugly, she said:

     Потом, устав, как видно,  она передала мне весло и принялась расстилать
на  дне шлюпки  одеяла,  которые  я успел  свернуть. Устроив  все как  можно
удобнее, она сказала:


     "Now,  sir,  to  bed.  And  you  shall   sleep   until  luncheon.  Till
dinner-time," she corrected, remembering the arrangement on the Ghost.

     -- Ну, сэр,  постель готова! И  спать вы должны до второго завтрака. То
есть до обеда, -- поправилась она, вспомнив распорядок дня на "Призраке".


     What could I do? She  insisted, and said, "Please, please," whereupon I
turned  the oar over to  her and obeyed.  I  experienced a positive sensuous
delight as I crawled into the bed she had made with her  hands. The calm and
control which were so much a part of her seemed to have been communicated to
the blankets, so that I was aware of  a soft dreaminess and content,  and of
an oval face and  brown eyes framed in a fisherman's cap and tossing against
a background now of grey cloud, now of grey sea, and then I was aware that I
had been asleep.

     Что  мне оставалось делать? Она  так настойчиво повторяла: "Пожалуйста,
прошу  вас",  что я  в конце концов подчинился и  отдал ей  кормовое  весло.
Забираясь  в  постель,  постланную  ее  руками, я испытал  необычайное
наслаждение.  Казалось,   в  этих  одеялах   было  что-то   успокаивающее  и
умиротворяющее, словно это передалось им от нее самой, и чувство покоя сразу
охватило  меня. Сквозь  сладкую дрему я видел нежный  овал ее лица и большие
карие  глаза... Обрамленное  зюйдвесткой  лицо  ее колыхалось  передо  мной,
вырисовываясь то на фоне серого моря, то на фоне таких же серых облаков... и
я уснул.


     I looked at my watch. It was one o'clock.  I had slept seven hours! And
she had been steering  seven hours! When I took the steering-oar I had first
to unbend her cramped  fingers. Her modicum of  strength had been exhausted,
and she was unable even to move from her position. I was compelled to let go
the sheet  while I helped  her to the nest of blankets and  chafed her hands
and arms.

     Я понял, что крепко спал, когда, внезапно очнувшись, взглянул  на часы.
Был час дня. Я проспал целых семь часов! И целых семь часов она одна правила
шлюпкойПринимая от нее весло, я должен  был помочь ей  разогнуть окоченевшие
пальцы. Она исчерпала весь небольшой запас своих сил и теперь  не могла даже
приподняться. Я  вынужден  был  бросить парус,  чтобы помочь ей добраться до
постели, и, уложив ее, принялся растирать ей руки.


     "I am  so tired," she said,  with  a quick intake  of the breath and  a
sigh, drooping her head wearily.

     --  Как я устала! --  произнесла  она  с  глубоким  вздохом и бессильно
поникла головой.


     But she straightened  it the  next moment. "Now don't scold, don't  you
dare scold," she cried with mock defiance.

     Но через секунду она встрепенулась.
     -- Только не  вздумайте  браниться, не смейте,  слышите! --  с шутливым
вызовом сказала она.


     "I hope my face does not  appear angry," I  answered seriously;  "for I
assure you I am not in the least angry."

     -- Разве у меня  такой сердитый вид?  --  отозвался я  без  улыбки.  --
Уверяю вас, я не сержусь.


     "N-no," she considered. "It looks only reproachful."

     -- Да-а... -- протянула она. -- Не сердитый, но укоризненный.


     "Then it is an honest face, for it looks what I feel. You were not fair
to yourself, nor to me. How can I ever trust you again?"

     -- Значит, мое лицо только честно выражает то, что я чувствую. А вот вы
поступили  нечестно  -- и по отношению к себе и ко мне. Как теперь прикажете
доверять вам?


     She looked penitent. "I'll be good," she said, as a naughty child might
say it. "I promise - "

     Она виновато взглянула на меня.
     --  Я  буду паинькой, -- сказала  она, как  напроказивший  ребенок.  --
Обещаю вам...


     "To obey as a sailor would obey his captain?"

     -- Повиноваться, как матрос повинуется капитану?


     "Yes," she answered. "It was stupid of me, I know."

     -- Да, -- ответила она. -- Я знаю: это было глупо.


     "Then you must promise something else," I ventured.

     -- Раз так, обещайте мне еще кое-что.


     "Readily."

     -- Охотно!


     "That you  will not  say,  'Please, please,' too often; for when you do
you are sure to override my authority."

     -- Обещайте мне не так часто говорить: "Пожалуйста, прошу вас". А то вы
быстро сведете власть капитана на нет.


     She laughed  with amused appreciation. She, too, had noticed  the power
of the repeated "please."

     Она рассмеялась, и я почувствовал, что моя просьба не только позабавила
ее, но и польстила ей. Она  уже сама заметила, какую власть имеют  надо мной
эти слова.


     "It is a good word - " I began.

     -- Пожалуйста -- хорошее слово... -- начал я.


     "But I must not overwork it," she broke in. But she laughed weakly, and
her head drooped again. I left  the oar  long  enough to  tuck the  blankets
about her feet and to  pull a single fold across her face. Alas! she was not
strong. I looked with misgiving toward the south-west and thought of the six
hundred miles of hardship before us - ay, if it were no worse than hardship.
On this  sea a storm might blow up at any moment  and destroy us. And  yet I
was  unafraid. I  was  without confidence in the future, extremely doubtful,
and yet I felt no underlying fear. It must come right, it must come right, I
repeated to myself, over and over again.

     -- ...Но я не должна  злоупотреблять им, -- докончила она за меня.  Она
снова рассмеялась, но уже чуть  слышно,  и  уронила голову. Я оставил весло,
чтобы закутать одеялом ее ноги и прикрыть  ей лицо. Увы, у нее было так мало
сил! С недобрым предчувствием посмотрел я на юго-запад и подумал о шестистах
милях, отделявших нас от берега, и о всех предстоявших  нам испытаниях. Да и
бог весть, что  еще ждало нас впередиВ этой части океана в любую  минуту мог
разыграться гибельный для нас  шторм. И все же  я не испытывал страха.  Я не
был  спокоен за будущее, о нет,  -- самые тяжкие сомнения грызли меня, -- но
за  всем этим  не  было страха. "Все обойдется,  --  твердил я себе,  -- все
обойдется!"


     The wind freshened in the  afternoon, raising a stiffer sea  and trying
the boat and  me severely. But the supply  of food and the nine breakers  of
water enabled the  boat to stand up  to the sea and wind, and I held  on  as
long as I  dared. Then I removed the sprit, tightly hauling down the peak of
the sail, and we raced along under what sailors call a leg-of-mutton.

     После  полудня   ветер   посвежел   и  поднял  большие  волны,  которые
основательно  трепали шлюпку и задавали мне работу. Впрочем, запасенная нами
провизия и девять бочонков воды придавали шлюпке достаточную устойчивость, и
я шел под парусом, пока это не стало слишком опасным.  Тогда я убрал шпринт,
туго притянул и закрепил верхний угол паруса, превратив его в треугольный, и
мы поплыли дальше.


     Late in the  afternoon  I sighted a steamer's smoke  on the  horizon to
leeward, and I knew it  either for  a Russian cruiser, or,  more likely, the
Macedonia still seeking the Ghost. The sun had not shone all day, and it had
been  bitter cold. As night  drew  on,  the clouds  darkened  and  the  wind
freshened, so that when Maud and I ate supper it was with our mittens on and
with me still steering and eating morsels between puffs.

     Под вечер я заметил на горизонте с подветренной стороны дымок парохода.
Это мог быть либо русский крейсер,  либо скорее  всего "Македония", все  еще
разыскивающая шхуну. Солнце за весь день ни разу не выглянуло из-за облаков,
и было очень холодно. К ночи  облака сгустились  еще больше, ветер  окреп, и
нам пришлось ужинать, не  снимая  рукавиц, причем я не мог  выпустить из рук
рулевого   весла  и  ухитрялся  отправлять  в  рот  кусочки  пищи  только  в
промежутках между порывами ветра.


     By  the time it was dark, wind and  sea had  become too  strong for the
boat, and  I reluctantly took in the  sail  and  set  about making a drag or
sea-anchor. I had learned of the device from the talk of the hunters, and it
was a simple  thing to manufacture. Furling the sail and lashing it securely
about the  mast, boom, sprit,  and two  pairs of  spare  oars,  I  threw  it
overboard. A line  connected it with the bow, and as it  floated low in  the
water,  practically unexposed to the wind, it drifted less rapidly  than the
boat. In consequence it held  the  boat  bow  on to the  sea  and wind - the
safest position in  which to escape being swamped  when the  sea is breaking
into whitecaps.

     Когда стемнело, шлюпку стало так швырять на волнах,  что я вынужден был
убрать парус и принялся мастерить плавучий якорь. Это была нехитрая штука, о
которой  я знал из рассказов  охотников. Сняв мачту, я завернул ее  вместе с
шпринтом,  гиком и  двумя  парами  запасных  весел в парус, накрепко обвязал
веревкой и бросил за борт.  Конец  веревки  я закрепил  на носу, и  плавучий
якорь был готов. Мало выступая из воды и  почти не испытывая  влияния ветра,
он  тормозил  шлюпку  и удерживал ее  носом к ветру. Когда море  покрывается
белыми барашками, это наилучший способ, чтобы шлюпку не захлестнуло волной.


     "And now?" Maud asked cheerfully, when the task was  accomplished and I
pulled on my mittens.

     --  А  теперь что? -- весело  спросила Мод,  когда я справился со своей
задачей и снова натянул рукавицы.


     "And  now we are no longer travelling toward Japan,"  I  answered. "Our
drift is to the south-east, or south-south-east, at the rate of at least two
miles an hour."

     -- А  теперь мы уже не плывем к  Японии, -- сказал я. -- Мы дрейфуем на
юго-восток или на юго-юго-восток  со скоростью по крайней мере  двух  миль в
час.


     "That will be only twenty-four miles," she urged,  "if the wind remains
high all night."

     -- До утра это составит всего двадцать четыре мили, -- заметила она, --
да и то, если ветер не утихнет.


     "Yes, and only  one hundred and forty miles if  it  continues for three
days and nights."

     --  Верно.  А всего сто  сорок миль,  если этот ветер  продержится трое
суток.


     "But  it won't continue," she said with easy confidence.  "It will turn
around and blow fair."

     -- Не продержится!  -- бодро заявила Мод. --  Он непременно повернет  и
будет дуть как следует.


     "The sea is the great faithless one."

     -- Море -- великий предатель.


     "But the wind!"  she retorted. "I have heard you grow eloquent over the
brave trade-wind."

     -- А ветер? -- возразила она. --  Я ведь слышала, как вы пели дифирамбы
"бравым пассатам".


     "I wish I had thought to bring Wolf  Larsen's chronometer and sextant,"
I said, still gloomily.  "Sailing one direction, drifting another direction,
to  say nothing of the set of the current in  some third  direction, makes a
resultant which  dead  reckoning can  never calculate.  Before long we won't
know where we are by five hundred miles."

     -- Жаль, что  я не  захватил  сектант  и  хронометр Ларсена, --  мрачно
произнес я. -- Когда мы сами плывем  в одном направлении, ветер сносит нас в
другом, а течение, быть может, -- в третьем, и равнодействующая не поддается
точному исчислению. Скоро мы не сможем определить,  где находимся, не сделав
ошибки в пятьсот миль.


     Then I begged her pardon and promised I should not  be disheartened any
more. At her  solicitation I  let her take the watch till midnight, - it was
then nine  o'clock, but I wrapped her in blankets  and  put an oilskin about
her before  I lay down.  I slept only cat-  naps.  The  boat was leaping and
pounding as it fell over the crests, I could hear the seas rushing past, and
spray  was  continually  being thrown  aboard. And  still, it was not a  bad
night,  I mused -  nothing to the nights I  had  been through on the  Ghost;
nothing, perhaps,  to the nights we should go through in this  cockle-shell.
Its planking was three-quarters of an inch thick. Between us  and the bottom
of the sea was less than an inch of wood.

     После этого я попросил у Мод прощения и  обещал больше не падать духом.
Уступив ее уговорам, я ровно  в девять оставил ее на вахте до  полуночи, но,
прежде  чем  лечь спать,  хорошенько закутался в одеяла, а поверх них  --  в
непромокаемый плащ.  Спал  я  лишь  урывками.  Шлюпку швыряло, с  гребня  на
гребень, волны гулко ударялись о дно. Я  слышал, как они ревут  за бортом, и
брызги ежеминутно обдавали мне  лицо. И все же, размышлял я, не такая уж это
скверная ночь -- ничто по сравнению с тем, что мне ночь за ночью приходилось
переживать  на "Призраке", и  с тем,  что  нам,  быть может,  предстоит  еще
пережить, пока нас будет носить по  океану на этом  утлом суденышке. Я знал,
что обшивка  у него всего в три четверти  дюйма толщиной. Слой дерева тоньше
дюйма отделял нас от морской пучины.


     And  yet, I aver it, and  I aver  it  again,  I was unafraid. The death
which Wolf Larsen and even Thomas  Mugridge had  made me fear, I  no  longer
feared. The coming  of Maud Brewster into my life seemed to have transformed
me. After all, I thought, it  is better and finer to  love than to be loved,
if it makes something  in life  so worth while that one is  not loath to die
for it. I  forget my own life in the  love of another life; and yet, such is
the paradox, I never wanted so much to live as  right  now  when I place the
least value upon my own life. I  never had so much reason for living, was my
concluding thought; and after  that,  until I dozed, I contented myself with
trying  to  pierce  the  darkness  to where I knew Maud  crouched low in the
stern-sheets,  watchful of  the  foaming  sea  and  ready to call me  on  an
instant's notice.

     И тем  не  менее, готов утверждать это снова и  снова, я  не боялся.  Я
больше уже не испытывал того страха смерти, который когда-то нагонял на меня
Волк Ларсен и даже  Томас Магридж.  Появление в моей жизни Мод  Брустер, как
видно, переродило меня. Любить, думал я, -- ведь это еще лучше и прекраснее,
чем быть любимым! Это  чувство дает человеку то, ради чего стоит жить и ради
чего он готов умереть.  В силу любви  к другому существу я забывал о себе, и
вместе с  тем -- странный парадокс! -- мне никогда так не хотелось жить, как
теперь,  когда я  меньше всего дорожил своей  жизнью. Ведь никогда еще жизнь
моя не была наполнена таким смыслом, думал я. Пока дремота подкрадывалась ко
мне, я лежал и  с чувством неизъяснимого  довольства вглядывался  в темноту,
зная,  что там, на корме, приютилась Мод,  что она  зорко  несет свою  вахту
среди бушующих волн и готова каждую минуту позвать меня на помощь.



        CHAPTER XXVIII

        ГЛАВА XXVIII


     There is no need of going into an extended recital of  our suffering in
the small  boat  during  the many  days we were driven and drifted, here and
there, willy-nilly, across the ocean. The high wind blew from the north-west
for  twenty-four hours, when it fell calm,  and  in the night sprang up from
the south-west. This was dead in our teeth, but I took in the sea-anchor and
set  sail,  hauling   a   course   on  the   wind  which   took  us   in   a
south-south-easterly direction.  It was an even choice between  this and the
west-north-westerly  course which  the wind permitted; but  the warm airs of
the south fanned my desire for a warmer sea and swayed my decision.

     Стоит  ли  рассказывать о всех страданиях,  перенесенных нами на  нашей
маленькой  шлюпке,  когда  нас  долгие  дни  носило и  мотало  по  океанским
просторам? Сильный северо-западный  ветер  дул целые сутки. Потом  наступило
затишье, но к ночи поднялся ветер с юго-запада, то есть прямо нам в лоб. Тем
не менее  я втянул плавучий якорь, поставил парус и направил  лодку круто  к
ветру с курсом  на юго-юговосток.  Ветер позволял выбирать  лишь  между этим
курсом и курсом на  запад-северо-запад, но теплое дыхание юга влекло меня  в
более теплые моря, и это определило мое решение.


     In three hours - it was midnight, I well remember, and as dark as I had
ever  seen  it on  the sea - the wind,  still blowing out of the south-west,
rose furiously, and once again I was compelled to set the sea-anchor.

     Однако через три  часа, -- как сейчас  помню, ровно в полночь, -- когда
нас окружал  непроницаемый мрак,  этот юго-западный ветер  так разбушевался,
что я вновь был принужден выбросить плавучий якорь.


     Day broke  and found me wan-eyed and the ocean lashed white,  the  boat
pitching, almost on end,  to its drag.  We were  in imminent danger of being
swamped by the  whitecaps. As  it was, spray  and  spume came aboard in such
quantities that I  bailed  without  cessation.  The  blankets  were soaking.
Everything  was wet except Maud,  and  she, in  oilskins, rubber  boots, and
sou'wester,  was dry, all but her face and hands  and a stray  wisp of hair.
She relieved me at the bailing-hole from time to time, and bravely she threw
out the  water and faced the storm. All things are relative. It was  no more
than a stiff  blow, but to us, fighting  for life in our frail craft, it was
indeed a storm.

     Рассвет  застал меня  на  корме. Воспаленными от напряжения  глазами  я
всматривался  в  побелевший  вспененный  океан, среди  которого  наша  лодка
беспомощно взлетала и ныряла, держась на своем плавучем якоре. Мы находились
на краю гибели -- каждую секунду нас могло захлестнуть волной. Брызги и пена
низвергались на нас нескончаемым  водопадом, и я  должен был  безостановочно
вычерпывать  воду.  Одеяла промокли насквозь.  Промокло все, и только Мод, в
своем  плаще, резиновых сапогах и зюйдвестке,  была  хорошо  защищена,  хотя
руки,  лицо и выбившаяся из-под зюйдвестки прядь волос были у нее совершенно
мокрые.  Время от времени  она  брала у меня черпак и,  не  страшась шторма,
принималась  энергично  вычерпывать  воду.  Все  на  свете  относительно:  в
сущности,  это был  просто свежий ветер, но для нас,  боровшихся за жизнь на
нашем жалком суденышке, это был настоящий шторм.


     Cold and cheerless, the wind  beating  on  our  faces,  the  white seas
roaring  by, we  struggled through the day. Night  came, but  neither of  us
slept. Day came,  and still the wind beat  on  our faces and  the white seas
roared past. By the second  night Maud was falling asleep from exhaustion. I
covered her with oilskins  and a  tarpaulin. She was  comparatively dry, but
she was  numb with the  cold. I  feared  greatly  that she  might die in the
night; but day  broke,  cold and  cheerless,  with  the same clouded sky and
beating wind and roaring seas.

     Продрогшие,  измученные,  весь  день  сражались  мы  с  разбушевавшимся
океаном  и свирепым  ветром,  хлеставшим нам  в лицо. Настала ночь, но мы не
спали. Опять рассвело, и  по-прежнему ветер бил нам в лицо и пенистые валы с
ревом неслись навстречу. На вторую ночь Мод начала засыпать  от изнеможения.
Я укутал ее плащом и брезентом. Одежда на  ней не очень промокла, но девушка
закоченела от холода. Я  боялся за ее жизнь. И снова занялся  день, такой же
холодный  и  безрадостный, с  таким же сумрачным  небом,  яростным ветром  и
грозным ревом волн.


     I had had no sleep for forty-eight hours. I was wet and  chilled to the
marrow, till I felt more dead than alive. My body was stiff from exertion as
well as  from cold,  and  my aching  muscles  gave me the  severest  torture
whenever I used them, and I used  them continually. And all the time we were
being driven  off  into the north-east, directly away from  Japan and toward
bleak Bering Sea.

     Двое суток я не  смыкал глаз. Я  весь промок, продрог  до  костей и был
полумертв от усталости. Все  тело у меня ныло от холода и  напряжения, и при
малейшем движении натруженные мускулы давали себя знать, -- двигаться же мне
приходилось  беспрестанно.  А  нас   тем  временем  все  несло  и  несло  на
северо-восток -- все дальше от берегов Японии, в сторону холодного Берингова
моря.


     And still we lived, and the boat lived, and  the wind blew unabated. In
fact, toward  nightfall of the third day it increased a trifle and something
more. The boat's bow plunged under a crest, and we came through quarter-full
of water. I bailed like a madman. The liability of shipping another such sea
was enormously increased by the water that weighed the boat down  and robbed
it of its  buoyancy. And another such sea meant the end. When I had the boat
empty  again I was forced to take away the  tarpaulin which covered Maud, in
order that I might  lash it down across the bow.  It was  well I did, for it
covered the boat fully a  third of the way aft, and three times, in the next
several hours, it flung off the bulk of the down-rushing  water when the bow
shoved under the seas.

     Но мы держались,  и  шлюпка  держалась, хотя ветер дул с неослабевающей
силой. К концу третьего дня он еще окреп. Один раз шлюпка так зарылась носом
в волну, что ее на четверть залило водой. Я работал черпаком, как одержимый.
Вода, заполнившая шлюпку, тянула ее книзу, уменьшала ее плавучесть. Еще одна
такая волна -- и нас ждала  неминуемая гибель. Вычерпав воду, я вынужден был
снять с Мод  брезент  и затянуть им  носовую  часть  шлюпки. Он закрыл собою
шлюпку на треть и сослужил  нам  хорошую  службу, трижды  спасая нас,  когда
лодка врезалась носом в волну.


     Maud's condition  was pitiable. She  sat crouched in the bottom of  the
boat,  her  lips blue,  her  face  grey and  plainly showing  the  pain  she
suffered. But ever  her eyes looked bravely at me, and ever her lips uttered
brave words.

     На Мод было жалко смотреть. Она съежилась в  комочек на дне лодки, губы
ее  посинели, на  бескровном лице отчетливо  были  написаны  испытываемые ею
муки.  Но ее  глаза, обращенные на меня, все так  же светились мужеством,  и
губы произносили ободряющие слова.


     The worst of the storm  must  have  blown  that night, though little  I
noticed it. I had succumbed and slept where  I sat in the stern- sheets. The
morning of the fourth day found the wind diminished to a gentle whisper, the
sea dying  down and the  sun shining upon  us. Oh,  the blessed sun!  How we
bathed our  poor bodies  in its  delicious  warmth, reviving  like  bugs and
crawling things after a storm.  We smiled again,  said amusing  things,  and
waxed  optimistic over our situation. Yet  it  was, if anything,  worse than
ever. We were farther from Japan than the night we left the Ghost. Nor could
I  more than roughly guess our latitude and longitude. At a calculation of a
two-mile drift per  hour, during the seventy and odd hours of  the storm, we
had been driven  at least one hundred and fifty miles to the north-east. But
was such  calculated drift correct? For  all I knew, it might have been four
miles per hour  instead of two. In which  case we were another  hundred  and
fifty miles to the bad.

     В эту  ночь шторм,  должно быть,  бушевал  особенной яростью, но я  уже
почти ничего не  сознавал, усталость одолела меня,  и  я заснул на  корме. К
утру четвертого дня ветер упал до едва приметного дуновения, волны улеглись,
и  над  нами  ярко засияло солнце.  О,  благодатное  солнце!  Мы нежили свои
измученные  тела в его  ласковых лучах и оживали, как букашки после бури. Мы
снова начали  улыбаться,  шутить  и бодро  смотреть  на  будущее.  А  ведь в
сущности положение наше было плачевнее прежнего. Мы  теперь были еще  дальше
от Японии, чем в ту ночь, когда покинули "Призрак"; а о том, на какой широте
и долготе мы находимся, я мог только гадать, и притом весьма приблизительно.
Если  мы в течение семидесяти с  лишним  часов  дрейфовали со скоростью двух
миль в  час, нас должно было снести по крайней мере на сто пятьдесят миль  к
северо-востоку.  Но были  ли верны  мои  подсчеты?  А если  мы дрейфовали со
скоростью четырех  миль в  час? Тогда  нас снесло еще на сто  пятьдесят миль
дальше от цели.


     Where we were I  did not know, though there was quite a likelihood that
we were in  the vicinity of the Ghost. There  were seals about us, and I was
prepared to sight a sealing-schooner at any time.  We did  sight one, in the
afternoon, when the north-west breeze  had sprung  up freshly once more. But
the  strange schooner lost itself on the sky-line and we  alone occupied the
circle of the sea.

     Итак, где мы  находимся, я не знал и не удивился  бы, если  бы мы вдруг
снова увидели "Призрак". Вокруг плавали котики, и я все время  ждал,  что на
горизонте появится промысловая  шхуна. Во второй  половине  дня, когда снова
поднялся  свежий  северо-западный  ветер,  мы  действительно  увидели  вдали
какую-то шхуну, но она тут же  скрылась из глаз,  и опять мы  остались  одни
среди пустынного моря.


     Came  days  of fog, when even Maud's spirit drooped  and there were  no
merry words  upon  her lips;  days of calm, when we  floated  on the  lonely
immensity of sea,  oppressed  by  its greatness and  yet  marvelling  at the
miracle  of  tiny  life, for we still lived  and struggled  to live; days of
sleet and wind and snow-squalls, when nothing could keep us warm; or days of
drizzling rain, when we filled our  water-breakers from the  drip of the wet
sail.

     Были дни непроницаемого тумана, когда даже  Мод падала духом и с ее губ
уже не слетали веселые слова; были дни штиля, когда мы плыли по безмолвному,
безграничному  простору,  подавленные величием  океана, и дивились тому, что
все еще  живы  и боремся  за жизнь, несмотря на всю нашу беспомощность; были
дни пурги и снежных шквалов, когда мы промерзали до костей, и были дождливые
дни, когда мы наполняли наши бочонки стекавшей с паруса водой.


     And ever I loved Maud with  an increasing love. She was so many- sided,
so many-mooded - "protean-mooded"  I called her. But  I called her this, and
other  and  dearer things, in my thoughts only. Though the declaration of my
love urged and trembled on my tongue a thousand times, I knew that it was no
time for such a declaration.  If  for no  other reason, it was no time, when
one was  protecting  and trying to save a woman, to ask  that  woman for her
love. Delicate as was the situation, not  alone in this but in other ways, I
flattered  myself  that I was able  to deal delicately with  it; and  also I
flattered  myself that by look or sign I gave no advertisement of the love I
felt for her. We were like good comrades, and we grew better comrades as the
days went by.

     И  все эти дни моя  любовь к  Мод непрестанно росла. Эта  девушка  была
такой многогранной, такой богатой настроениями -- "протеевой", как я называл
ее, -- натурой. У меня были для нее и другие, еще более ласковые имена, но я
ни разу не произнес их вслух.  Слова  любви трепетали у  меня на губах, но я
знал, что  сейчас не  время для  признаний. Можно ли,  взяв  на себя  задачу
спасти и защитить женщину, просить ее любви? Но сколь  ни сложно  было  -- в
силу  этого и  в  силу  многих других  обстоятельств  -- мое  положение,  я,
думается мне, умел держать себя  как должно. Ни взглядом, ни жестом не выдал
я своих чувств. Мы с  Мод были  добрыми  товарищами, и  с каждым  днем  наша
дружба крепла.


     One thing  about  her  which surprised me was her lack  of timidity and
fear. The terrible  sea, the  frail  boat,  the storms,  the  suffering, the
strangeness  and  isolation  of  the  situation,  -  all  that  should  have
frightened a robust woman, - seemed to make no impression  upon her who  had
known life  only in its most sheltered and consummately artificial  aspects,
and who  was herself all fire  and dew and mist, sublimated spirit, all that
was soft and tender and clinging in woman. And yet I am wrong. She WAS timid
and afraid, but she possessed courage. The flesh and the qualms of the flesh
she was heir to, but the  flesh bore heavily only on the  flesh. And she was
spirit,  first and always  spirit, etherealized essence of life, calm as her
calm eyes, and sure of permanence in the changing order of the universe.

     Больше всего поражало меня в Мод полное отсутствие робости и страха. Ни
грозное море, ни утлая лодка, ни  штормы, ни страдания, ни наше одиночество,
то есть все то, что могло бы устрашить даже физически закаленную женщину, не
производило, казалось, никакого впечатления на нее.  А ведь она  знала жизнь
только в  ее  наиболее  изнеживающих,  искусственно облегченных формах.  Эта
девушка представлялась мне всегда как бы сотканной из звездного сияния, росы
и  туманной дымки. Она казалась  мне  духом,  принявшим телесную оболочку, и
воплощением  всего,  что  есть  самого  нежного,  ласкового,  доверчивого  в
женщине.  Однако  я был не вполне  прав.  Мод  и робела и  боялась,  но  она
обладала мужеством. Плоть и муки были и ее уделом, как  и всякой женщины, но
дух  ее был  выше плоти, и страдала только  ее плоть. Она была как бы  духом
жизни,  ее  духовной сутью, --  всегда безмятежная  с безмятежным  взглядом,
исполненная веры в высший порядок среди неустойчивого порядка вселенной.


     Came days of storm, days and nights of storm, when the ocean menaced us
with its roaring whiteness, and  the  wind smote our struggling  boat with a
Titan's buffets. And  ever we  were flung off, farther and farther,  to  the
north-east. It was in such  a storm, and the  worst that we had experienced,
that  I cast a  weary glance  to leeward, not in quest of anything, but more
from the weariness  of facing  the  elemental  strife,  and in mute  appeal,
almost, to the wrathful powers to  cease and let  us be. What I saw  I could
not  at  first  believe.  Days and nights  of sleeplessness and anxiety  had
doubtless  turned my  head. I looked back at Maud, to identify myself, as it
were, in time and  space. The sight of her dear wet cheeks, her flying hair,
and  her brave  brown eyes convinced  me that my vision  was still  healthy.
Again I  turned my face to leeward, and again I saw the jutting  promontory,
black and high and naked, the raging surf that broke about its base and beat
its  front  high  up  with  spouting  fountains,  the  black  and  forbidden
coast-line running toward the south-east and fringed with a tremendous scarf
of white.

     Опять наступила полоса штормов. Дни и ночи  ревела буря,  рукой  титана
швыряя наше суденышко  по волнам,  и  океан  щерился  на  нас своей пенистой
пастью.  Все дальше и дальше  относило  нас на северо-восток. И вот однажды,
когда  шторм  свирепствовал вовсю, я  бросил  усталый взгляд  в подветренную
сторону. Я уже ничего не искал, а скорее, измученный борьбой со стихией, как
бы безмолвно молил разъяренные хляби морские унять свой гнев и пощадить нас.
Но, взглянув,  я не поверил своим глазам. У меня мелькнула мысль, что  дни и
ночи, проведенные  без  сна, в непрестанной тревоге, помрачили мой  разум. Я
перевел взгляд на  Мод, и вид  ее ясных карих глаз,  ее милых  мокрых  щек и
развевающихся волос сказал мне, что  рассудок мой цел. Повернувшись снова  в
подветренную  сторону,  я снова  увидел  выступающий  далеко в  море мыс  --
черный, высокий и голый,  увидел бурный прибой, разбивающийся у его подножия
фонтаном белых брызг, и мрачный, неприветливый берег, уходящий на юго-восток
и окаймленный грозной полосой бурунов.


     "Maud," I said. "Maud." She turned her head and beheld the sight.

     -- Мод,  --  воскликнул я, -- Мод! Она повернула голову и  тоже увидела
землю.


     "It cannot be Alaska!" she cried.

     -- Неужели это Аляска? -- вскричала она.


     "Alas, no," I answered, and asked, "Can you swim?"

     -- Увы, нет! -- ответил я и тут же спросил: -- Вы умеете плавать?


     She shook her head.

     Она отрицательно покачала головой.


     "Neither can I," I  said.  "So we must get  ashore without swimming, in
some  opening between  the  rocks through which we can  drive the  boat  and
clamber out. But we must be quick, most quick - and sure."

     -- И я  не умею,  -- сказал я. -- Значит, добираться до берега придется
не вплавь, а на шлюпке, придется найти какой-нибудь проход между прибрежными
скалами. Но время терять нельзя... И присутствия духа тоже.


     I spoke with a confidence she knew I did not feel, for she looked at me
with that unfaltering gaze of hers and said:

     Я  говорил уверенно,  но  на душе  у  меня было далеко не спокойно. Мод
поняла это и, пристально посмотрев на меня, сказала:


     "I have not thanked you yet for all you have done for me but - "

     -- Я еще не поблагодарила вас за все, что вы сделали для меня, и...


     She hesitated, as if in doubt how best to word her gratitude.

     Она  запнулась,  как  бы  подбирая  слова,  чтобы лучше  выразить  свою
благодарность.


     "Well?" I said, brutally, for I was not quite pleased with her thanking
me.

     -- И что же дальше? -- спросил я довольно грубо, так как мне совсем  не
понравилось, что она вдруг вздумала благодарить меня.


     "You might help me," she smiled.

     -- Помогите же мне! -- улыбнулась она.


     "To acknowledge your obligations before you die? Not at all. We are not
going to  die.  We shall land on  that island, and  we  shall  be  snug  and
sheltered before the day is done."

     -- Помочь вам высказать мне свою  признательность перед  смертью?  И не
подумаю.  Мы  не умрем. Мы  высадимся  на этот  остров  и  устроимся на  нем
наилучшим образом еще до темноты.


     I spoke  stoutly, but  I did not believe a word. Nor  was I prompted to
lie through fear. I felt no fear, though I was sure of death in that boiling
surge amongst the rocks which was rapidly growing  nearer. It was impossible
to hoist sail and claw off that  shore. The wind would instantly capsize the
boat;  the  seas would  swamp  it the  moment it  fell into the trough; and,
besides, the sail, lashed to the spare oars, dragged in the sea ahead of us.

     Однако,  несмотря  на всю решительность моего  тона, я сам не верил  ни
единому своему слову.  Но не страх заставлял меня лгать. Страха за себя я не
испытывал, хотя  и  ждал,  что найду  смерть  в кипящем  прибое  среди скал,
которые быстро надвигались на нас. Нечего было и думать о том, чтобы поднять
парус и попытаться отойти от берега;  ветер мгновенно опрокинул бы шлюпку, и
волны захлестнули бы ее; да к тому же и парус вместе с запасными веслами был
у нас спущен за корму.


     As I say, I was not afraid to  meet  my own death, there, a few hundred
yards to  leeward;  but I was appalled at the thought that Maud must die. My
cursed imagination saw her beaten and mangled against the rocks,  and it was
too terrible.  I strove to compel myself to  think we would make the landing
safely, and  so  I  spoke,  not  what I believed,  but what  I preferred  to
believe.

     Как я уже  сказал,  сам я не страшился смерти, которая подстерегала нас
где-то там, в каких-нибудь сотнях  ярдов, но мысль о том, что должна умереть
Мод,  приводила  меня в  ужас.  Проклятое  воображение уже  рисовало  мне ее
изуродованное  тело  в кипящем водовороте среди прибрежных скал, и  я не мог
этого  вынести:  я заставлял себя  думать, что мы  благополучно высадимся на
берег, и говорил не то, чему верил, а то, чему хотел бы верить.


     I recoiled  before contemplation of that frightful  death,  and  for  a
moment I  entertained the wild idea  of  seizing Maud in my arms and leaping
overboard. Then I resolved to wait, and  at the last moment, when we entered
on the final stretch, to take her in my arms and proclaim my love, and, with
her in my embrace, to make the desperate struggle and die.

     Вставшая  перед  моими  глазами картина столь страшной  гибели ужаснула
меня, и на миг мелькнула безумная мысль: схватить Мод в объятия и прыгнуть с
нею  за  борт.  Эту  мысль  сменила  другая: когда  шлюпка  достигнет полосы
бурунов,  обнять  Мод, сказать  ей о своей любви и, подхватив  ее  на  руки,
броситься в последнюю отчаянную схватку со смертью.


     Instinctively we drew closer together in the bottom of the boat. I felt
her mittened hand come out  to mine. And thus, without speech, we waited the
end. We were not far off the line the wind made with the western edge of the
promontory,  and I  watched in the hope that some set of the current or send
of the sea would drift us past before we reached the surf.

     Мы  инстинктивно  придвинулись  друг  к  Другу.  Рука  Мод  в  рукавице
потянулась к моей. И так, без слов, мы  Ждали конца.  Мы были уже  близко от
полосы прибоя у западного края мыса, и я напряженно смотрел вперед  в слабой
надежде, что случайное течение или  сильная  волна подхватит и  пронесет нас
мимо бурунов.


     "We  shall go clear," I said, with a  confidence which I knew  deceived
neither of us.

     --  Мы проскочим!  --  заявил я  с  напускной уверенностью, которая  не
обманула  ни  Мод,  ни  меня  самого.  Но  через  несколько  минут  я  снова
воскликнул:


     "By God, we WILL  go clear!" I cried, five minutes later. The oath left
my  lips  in my excitement  - the first, I  do believe,  in my life,  unless
"trouble it," an expletive of my youth, be accounted an oath.

     -- Мы  проскочим,  черт побериЯ был  так  взволнован, что выбранился --
чуть ли не впервые в жизни.


     "I beg your pardon," I said.

     -- Прошу прощения... -- пробормотал я.


     "You  have  convinced me of your sincerity,"  she  said,  with a  faint
smile. "I do know, now, that we shall go clear."

     -- Вот теперь вы убедили меня!  -- с улыбкой сказала Мод. -- Теперь и я
верю, что мы проскочим.


     I had seen a distant headland past the extreme edge of  the promontory,
and as we looked we  could see grow  the intervening coastline  of  what was
evidently  a  deep  cove.  At  the  same time  there broke  upon  our ears a
continuous  and mighty  bellowing. It partook of the magnitude and volume of
distant thunder, and it came to us directly  from  leeward, rising above the
crash of the surf and travelling  directly in the teeth of  the storm. As we
passed the point the  whole cove  burst upon our view,  a half-moon of white
sandy beach upon which broke a huge surf, and which was covered with myriads
of seals. It was from them that the great bellowing went up.

     За краем  мыса  уже  виден  был  вдали  высокий берег,  и нашим  глазам
постепенно открывалась  глубокая  бухта. Одновременно с  этим до нас долетел
какой-то  глухой, неумолчный рев.  Он перекатывался, как отдаленный гром,  и
доносился  с  подветренной стороны  сквозь грохот  прибоя  и  вой  бури.  Мы
обогнули  мыс,  и  вся  бухта  сразу  открылась  нам   --  белый,  изогнутый
полумесяцем песчаный берег, о который разбивался мощный прибой и который был
сплошь усеян мириадами котиков. От них-то и исходил долетавший до нас рев.


     "A rookery!" I  cried. "Now are we indeed saved. There must be  men and
cruisers to protect  them from the seal-hunters. Possibly there is a station
ashore."

     -- Лежбище! -- воскликнул я, -- теперь мы и вправду спасены. Тут должна
быть охрана и сторожевые  суда для защиты животных от охотников. Быть может,
на берегу есть даже пост.


     But  as I  studied the surf which beat upon  the beach, I said,  "Still
bad, but  not so bad. And now, if the gods  be truly kind, we shall drift by
that next  headland and come upon a perfectly sheltered beach,  where we may
land without wetting our feet."

     Однако, продолжая всматриваться в линию прибоя, разбивавшегося о берег,
я вынужден был заметить:
     --  Не  так-то  все  это  просто,  конечно,  ну да  ничего.  Если  боги
смилостивятся над нами, мы обогнем еще один мыс и, может быть, найдем хорошо
защищенную бухту, где сможем выйти из шлюпки, даже не замочив ног.


     And the gods were kind. The first and second headlands were directly in
line  with the south-west wind;  but once around  the second, - and  we went
perilously  near,  - we picked up the third headland, still in line with the
wind  and with the other  two. But the  cove  that intervened! It penetrated
deep into the land, and the tide,  setting in, drifted us under  the shelter
of  the  point.  Here  the  sea  was  calm,  save  for  a  heavy but  smooth
ground-swell,  and I took in the sea-anchor and began to row. From the point
the shore curved away, more and more to the south and west, until at last it
disclosed a cove within  the cove, a little  land-locked  harbour, the water
level as a pond, broken only by tiny ripples where vagrant breaths and wisps
of the  storm hurtled down from over the  frowning wall of rock that  backed
the beach a hundred feet inshore.

     И боги  смилостивились. Чуть  не врезавшись  во второй  мыс, мы все  же
обогнули его, гонимые юговосточным ветром, и увидели третий, почти на  одной
линии  с  первыми  двумя.  Но  какая  бухта  открылась  нам здесьОна глубоко
вдавалась в сушу, и прилив сразу подхватил нашу шлюпку и  отнес  под укрытие
второго мыса. Здесь море было почти спокойно, крупная, но ровная зыбь качала
шлюпку, и я втянул плавучий якорь и сел на весла. Берег загибался все дальше
на  юго-запад,  и  вдруг внутри этой большой  бухты нам  открылась еще  одна
небольшая, хорошо закрытая естественная  гавань, где вода стояла тихо, как в
пруду, лишь изредка  подергиваемая рябью,  когда из-за нависшей над песчаным
берегом отвесной  гряды скал, футах  в  ста от воды,  налетали слабые порывы
ветра -- отголоски бушевавшего в океане шторма.


     Here were no seals whatever. The boat's stern touched the hard shingle.
I sprang out,  extending my hand to Maud. The next moment she was beside me.
As my fingers released hers, she clutched  for my arm  hastily. At  the same
moment I swayed, as about to fall to the sand. This was the startling effect
of the cessation of motion. We had been so long upon the moving, rocking sea
that the stable land  was  a shock to us. We expected the beach to  lift  up
this  way and  that,  and the rocky walls to swing  back and forth like  the
sides  of  a ship; and when we braced  ourselves,  automatically,  for these
various   expected   movements,  their  non-occurrence  quite  overcame  our
equilibrium.

     Котиков  здесь  совсем не было видно. Киль  лодки  врезался  в  твердую
гальку. Я выскочил, протянул Мод руку, и секунду спустя она уже стояла рядом
со мною. Но, как только я отпустил ее руку, она поспешно ухватилась за меня.
В тот же  миг я сам пошатнулся и чуть не  упал на песок. Так повлияло на нас
прекращение качки.  Слишком долго носило нас по морю и  швыряло на волнах, и
теперь, став на твердую почву, мы  были ошеломлены. Нам  казалось, что берег
тоже должен опускаться и подниматься у нас под ногами, а скалы --  качаться,
как  борта судна. И  когда  мы по привычке  приготовились противостоять этим
движениям, отсутствие их совершенно нарушило наше чувство равновесия.


     "I really must sit down," Maud said,  with a nervous  laugh and a dizzy
gesture, and forthwith she sat down on the sand.

     -- Нет,  я  должна присесть,  --  сказала  Мод,  нервно рассмеявшись и,
взмахнув руками, как пьяная, опустилась на песок.


     I attended  to making the boat secure and joined her. Thus we landed on
Endeavour Island, as we came to it, land-sick from long custom of the sea.

     Втащив  лодку повыше, я  присоединился к Мод.  Так произошла высадка на
"Остров Усилий"  двух людей, отвыкших от земли и после долгого пребывания на
море испытавших "качку" на суше.


        CHAPTER XXIX

        ГЛАВА XXIX


     "Fool!" I cried aloud in my vexation.

     -- Дурак! -- воскликнул я, давая выход своей досаде.


     I had unloaded the boat  and carried its contents high up on the beach,
where  I had set  about making a camp. There was driftwood, though not much,
on the  beach,  and the sight of a  coffee tin I had taken from the  Ghost's
larder had given me the idea of a fire.

     Я только что  разгрузил шлюпку  и перенес все наши вещи туда, где думал
устроить стоянку, --  подальше от воды. На берегу валялись выброшенные морем
обломки  дерева,   и  вид  банки  кофе,  которую  я  прихватил  из  кладовой
"Призрака", сразу навел меня на мысль разжечь костер.


     "Blithering idiot!" I was continuing.

     -- Жалкий идиот! -- продолжал я.


     But Maud said, "Tut, tut," in gentle reproval, and then asked why I was
a blithering idiot.

     -- Что вы, что вы!.. -- проговорила Мод тоном мягкого упрека и пожелала
узнать, почему я жалкий идиот.


     "No matches," I  groaned. "Not  a match did I bring.  And now  we shall
have no hot coffee, soup, tea, or anything!"

     -- Спичек-то нет! --  простонал  я.  --  Я не припас ни одной спички, и
теперь  у  нас не  будет ни горячего кофе,  ни супа, ни чая -- вообще ничего
горячего!


     "Wasn't it - er - Crusoe who rubbed sticks together?" she drawled.

     -- А ведь, кажется, Робинзон Крузо добывал огонь трением  одной палки о
другую? -- заметила она.


     "But I have read the personal narratives of a score of  shipwrecked men
who tried, and tried in vain," I answered. "I remember Winters, a  newspaper
fellow with an Alaskan and Siberian reputation. Met him at the Bibelot once,
and  he was telling us  how  he attempted to make a fire  with a  couple  of
sticks. It was most amusing. He told it inimitably, but it was the story  of
a failure.  I remember his  conclusion, his black eyes flashing  as he said,
'Gentlemen, the South Sea  Islander may do it, the Malay may do it, but take
my word it's beyond the white man.'"

     -- Ну да! Я раз двадцать читал рассказы потерпевших кораблекрушение, --
они тоже пытались это делать, но  без малейшего успеха, -- сказал я. -- Знал
я  еще некоего Винтерса,  газетного репортера,  -- он побывал  на Аляске и в
Сибири. Мы  как-то  встретились  с ним, и он рассказал  мне о  своей попытке
развести костер с помощью двух палок. Забавная история, и рассказывал он  ее
неподражаемо.  Но его попытка  тоже  кончилась  неудачей.  Я  помню,  как  в
заключение  он изрек,  сверкнув  своими  черными  глазами:  "ДжентльменыБыть
может, жителям тихоокеанских  островов это  и удается, быть может,  малайцам
это удается, но даю вам слово, что белому человеку это недоступно".


     "Oh, well, we've managed  so far without it," she said cheerfully. "And
there's no reason why we cannot still manage without it."

     -- Ну  что ж, мы ведь до сих  пор обходились без огня, -- бодро сказала
Мод. -- И теперь как-нибудь обойдемся, надо полагать.


     "But  think of the coffee!" I  cried. "It's good coffee, too, I know. I
took it from Larsen's private stores. And look at that good wood."

     --  Но  подумайте, у нас есть кофе! -- воскликнул  я. -- И превосходный
кофе! Я же знаю, --  я  взял  его из личных  запасов Волка Ларсена.  И  есть
отличные дрова!


     I  confess,  I  wanted  the  coffee  badly; and  I  learned,  not  long
afterward, that the berry was likewise a little weakness of Maud's. Besides,
we had been  so long on a cold diet that we were numb inside as well as out.
Anything warm would have been most gratifying. But I complained  no more and
set about making a tent of the sail for Maud.

     Признаюсь, мне ужасно хотелось кофе, а вскоре я узнал, что и Мод питает
слабость к этому напитку. К тому  же мы так долго были  лишены горячей пищи,
что, казалось, окоченели изнутри не меньше, чем  снаружи. Глоток чего-нибудь
горячего пришелся бы нам очень  кстати. Но  я перестал  сетовать и  принялся
сооружать из паруса палатку для Мод.


     I had looked upon it as  a simple task, what of the  oars,  mast, boom,
and sprit,  to  say  nothing  of  plenty  of  lines. But  as  I was  without
experience, and  as  every detail  was  an  experiment and every  successful
detail  an invention,  the day was  well  gone  before  her  shelter was  an
accomplished fact. And then, that night, it rained, and she was  flooded out
and driven back into the boat.

     Имея  в своем  распоряжении весла, мачту, шпринт и  гик да еще изрядный
запас веревок, я  считал, что легко справлюсь с этой задачей. Но у  меня  не
было опыта, и  мне  до  всего приходилось доходить  своим  умом и  все время
что-то изобретать, так что палатка  была готова лишь к вечеру. А ночью пошел
дождь, палатку затопило, и Мод перебралась обратно в шлюпку.


     The next morning I  dug a shallow ditch around the tent,  and,  an hour
later, a sudden gust of wind, whipping over the rocky wall behind us, picked
up the tent and smashed it down on the sand thirty yards away.

     На следующее утро  я окопал  палатку неглубокой канавой, а  часом позже
внезапным  порывом  ветра,  Налетевшим  из-за высокой  гряды  скал,  палатку
сорвало и швырнуло на песок в тридцати шагах от нас.


     Maud laughed at my  crestfallen expression, and I said, "As soon as the
wind abates I intend going in the boat to explore  the island. There must be
a  station  somewhere,  and  men.  And ships  must  visit the  station. Some
Government must protect all these seals. But I  wish to have you comfortable
before I start."

     Мод рассмеялась, увидав мое огорченное лицо, а я сказал:
     --  Как только ветер  спадет, я  сяду на  шлюпку и обследую берег. Тут,
верно,  есть  какой-нибудь  пост,  а значит,  и люди. И корабли не могут  не
заходить   сюда.   Эти   котики,   несомненно,   охраняются   правительством
какой-нибудь страны. Но прежде я хочу все-таки устроить вас поудобнее.


     "I should like to go with you," was all she said.

     -- Я бы предпочла поехать с вами, -- сказала Мод.


     "It would be better if  you  remained. You have had enough of hardship.
It is a miracle that you have survived. And  it won't  be comfortable in the
boat rowing and sailing in this rainy weather. What you  need is rest, and I
should like you to remain and get it."

     -- Нет, вам лучше остаться. Вы и так уж намучились. Просто чудо, что вы
еще живы. А  идти  на  веслах и ставить парус  под этим дождем  -- небольшое
удовольствие. Вам нужно отдохнуть, и я прошу вас остаться.


     Something  suspiciously akin  to  moistness dimmed her  beautiful  eyes
before she dropped them and partly turned away her head.

     Мне  показалось, что чудесные глаза Мод  затуманились; она потупилась и
отвернулась.


     "I should  prefer  going  with you," she said in  a low voice, in which
there was just a  hint of appeal. "I  might be able  to help you  a  - " her
voice broke, - "a little. And if anything should happen to you, think of  me
left here alone."

     -- Я предпочла бы поехать с вами, -- повторила она тихо и с мольбой. --
Я  могла  бы... -- голос ее дрогнул, -- помочь  вам, хоть немного.  А если с
вами чтонибудь случится -- подумайте, -- я останусь здесь совсем одна!


     "Oh, I intend being  very careful," I  answered. "And I shall not go so
far but what I can get back before night. Yes, all said and done, I think it
vastly better for you to remain, and sleep, and rest and do nothing."

     --  Я  буду  осторожен,  -- отвечал я. --  Далеко  не поеду и вернусь к
вечеру. Нет, нет, я считаю, что вам следует остаться,  отдохнуть как следует
и выспаться.


     She turned and  looked me in the eyes. Her  gaze  was  unfaltering, but
soft.

     Она подняла голову и заглянула мне в глаза мягким молящим взглядом.


     "Please, please," she said, oh, so softly.

     -- Пожалуйста, прошу вас! -- проговорила она кротко. О, так кротко...


     I  stiffened myself to refuse, and shook my head. Still  she waited and
looked at me. I tried to word my refusal, but wavered. I saw  the glad light
spring into her eyes and knew that I  had lost. It  was impossible to say no
after that.

     Я призвал на  помощь всю свою стойкость и отрицательно покачал головой.
Но она  продолжала молча заглядывать  мне в глаза.  Я пытался повторить свой
отказ и  не нашел  слов.  Радость вспыхнула  в  ее взоре,  и  я  понял,  что
проиграл. Теперь я уже не мог сказать "нет".


     The wind  died down in the afternoon, and we were prepared to start the
following morning. There was no way of penetrating the island from our cove,
for the walls  rose perpendicularly from  the  beach, and, on either side of
the cove, rose from the deep water.

     После  полудня  ветер  утих,  и мы  стали готовиться  к  поездке, решив
отправиться в путь на  следующее утро. Проникнуть в глубь острова  из  нашей
бухточки  было  невозможно, так как скалы  окружали  отлогий  песчаный берег
отвесной стеной, а по краям бухты поднимались прямо из воды.


     Morning broke dull  and grey, but calm, and I  was  awake early and had
the boat in readiness.

     С утра день обещал быть пасмурным, но тихим. Встав пораньше, я принялся
готовить шлюпку.


     "Fool!  Imbecile!  Yahoo!" I shouted,  when I  thought it  was  meet to
arouse Maud;  but this time  I  shouted in merriment  as I  danced about the
beach, bareheaded, in mock despair.

     -- ДуракБолван! Иэху! --  закричал  я, решив,  что настало время будить
Мод. На  этот раз, однако,  я кричал  в притворном отчаянии, а сам без шапки
весело приплясывал на берегу.


     Her head appeared under the flap of the sail.

     Откинув край палатки, выглянула Мод.


     "What now?" she asked sleepily, and, withal, curiously.

     -- Что еще случилось? -- спросила она сонно, но не без любопытства.


     "Coffee!" I  cried. "What do  you  say  to a cup of coffee? hot coffee?
piping hot?"

     -- Кофе! -- крикнул  я.  -- Что вы скажете насчет чашки кофе? Горячего,
дымящегося кофе?


     "My!" she murmured, "you  startled me, and  you are cruel.  Here I have
been  composing my soul to do without  it, and  here you are vexing  me with
your vain suggestions."

     -- Боже  мой, -- пробормотала  она,  -- как вы напугали меня! И как это
жестоко! Я уже приучила себя к мысли, что придется обходиться без кофе, а вы
опять дразните меня.


     "Watch me," I said.

     -- А вот поглядите, что сейчас произойдет! -- возразил я.


     From under  clefts  among the  rocks  I gathered a few  dry  sticks and
chips.  These I  whittled  into shavings  or  split  into kindling. From  my
note-book  I tore out a page, and  from the ammunition  box took a  shot-gun
shell. Removing the wads from the latter with my knife, I emptied the powder
on a flat rock. Next I pried the primer, or cap, from the shell, and laid it
on the rock, in the midst of the scattered powder. All was ready. Maud still
watched from the tent. Holding  the  paper in my lelf  hand, I smashed  down
upon  the cap with a rock held in my right. There was a puff of white smoke,
a burst of flame, and the rough edge of the paper was alight.

     У  подножия нависших  скал  я собрал  немного  сухих  веточек и щепок и
приготовил из них растопку, наструтав тоненьких лучинок. Затем вырвал листок
из своей записной книжки и достал охотничий патрон. Выковырнув ножом пыжи, я
высыпал  порох на  большой плоский камень. Потом осторожно извлек из патрона
капсюль  и положил  его на кучку пороха.  Все было  готово.  Мод внимательно
следила  за мной, высунувшись  из  палатки.  Подняв с земли  камень и  держа
бумагу  наготове, я с  силой  ударил камнем  по капсюлю.  Поднялось  облачко
белого дыма, вспыхнул огонек, и край бумаги загорелся.


     Maud clapped her hands gleefully. "Prometheus!" she cried.

     Мод восторженно захлопала в ладоши.
     -- Прометей! -- воскликнула она.


     But I  was too  occupied  to acknowledge her  delight. The feeble flame
must be cherished tenderly if it were to gather strength and live. I fed it,
shaving  by shaving, and sliver by sliver, till at last it was  snapping and
crackling as it laid hold of the  smaller  chips and sticks. To be cast away
on an island had  not entered into  my  calculations, so  we were without  a
kettle or cooking utensils  of any sort; but I  made shift with the tin used
for bailing the boat, and later, as we consumed our supply  of canned goods,
we accumulated quite an imposing array of cooking vessels.

     Но в эту минуту мне было не до ликования. Чтобы сохранить слабый огонек
и придать ему силы,  его нужно было всячески  беречь  и лелеять. Стружку  за
стружкой,  лучинку  за лучинкой  давал  я  пожирать огню, пока не  затрещали
охваченные огнем веточки и щепки. У нас не было ни чайника, ни сковородки --
ведь я никак не предполагал, что шлюпку может прибить к какому-то безлюдному
острову, --  и  в ход пошел черпак  из  шлюпки. Впоследствии, когда мы съели
часть консервов, пустые банки недурно заменили нам кухонную утварь.


     I  boiled the water, but it  was Maud who made the coffee. And how good
it was! My contribution was canned beef  fried with crumbled sea-biscuit and
water. The breakfast was a success, and  we sat about  the  fire much longer
than  enterprising explorers should have  done, sipping the hot black coffee
and talking over our situation.

     Я вскипятил воду, а  Мод взялась за приготовление  кофе. И какой же это
был  вкусный   кофе!  Я  подал  к  столу  говяжью  тушенку,  разогрев  ее  с
размоченными в воде галетами, и завтрак удался на славу. Прихлебывая горячий
черный кофе и  обсуждая наши дела,  мы засиделись у костра  куда дольше, чем
могли позволить себе это предприимчивые исследователи необжитых земель.


     I was confident that we should find a station in some one of the coves,
for I  knew that  the rookeries  of Bering Sea  were thus guarded;  but Maud
advanced  the theory  - to prepare  me for disappointment, I  do believe, if
disappointment were to come - that we had discovered an unknown rookery. She
was in very  good spirits, however,  and made  quite merry in  accepting our
plight as a grave one.

     Я знал, что  лежбища в Беринговом море обычно находятся  под охраной, и
надеялся  обнаружить  в  одной  из  бухт сторожевой  пост.  Но  Мод,  желая,
по-видимому,  подготовить  меня  к   возможному   разочарованию,   высказала
предположение,  что мы  открыли новое  лежбище.  Тем  не  менее она  была  в
отличном настроении и  говорила о нашем довольно плачевном положении в самом
веселом тоне.


     "If you are right," I said, "then  we m