чевидно автомашины. Серые фигурки автоматчиков откатывались, прикрывая друг друга огнем во время перебежек. Андрей принялся, было, считать лежавших немцев, но, насчитав на сотне метров слева, что ему было хорошо видно, больше десятка, бросил, над головой свистели пули, высовываться было опасно. Непрерывный и сплошной треск пулеметов, достигший максимума на несколько минут, прекратился почти мгновенно. Когда гитлеровцы откатились, стрельбу вели всего один-два пулемета, словно что-то подчищая впереди. Старший лейтенант Похлебаев, хотя его батарея и подбила два танка из шести, стрельбой был недоволен: можно было сжечь и больше. Остальные четыре танка подбили какие-то левофланговые орудия батареи Терещенко и батарея 278-го легкого артполка полковника Трофима Смолина. Да и заплатить за эти два танка Похлебаеву пришлось дорого: был убит лучший наводчик его батареи сержант Печенкин и тяжело ранен осколком в горло командир огневого взвода лейтенант Стариков. Похлебаев поставил вместо него бывшего до этого на боепитании лейтенанта Николая Агарышева, который все это утро так и рвался в бой. Когда атака немцев захлебнулась и даже им, наверное, стало ясно, что здесь не прорваться, на батарею прискакал старший лейтенант Меркулов. Еще с коня он видел, как немецкий танк крутился на позиции взвода Старикова, как подмял под себя не успевшего бросить гранату под гусеницы лейтенанта Тихонова. Меркулов соскочил с коня рядом со стрелявшим из пулемета лейтенантом Федором Павловым, на голове которого белели бинты. Позади промчался на коне Агарышев, размахивая клинком, а за ним две упряжки с орудиями. - "Позицию меняют или в тыл?" - пронеслось в голове у Меркулова. Подошел Похлебаев. - Да-а, ну и картина у тебя... - с восхищением протянул Меркулов. Вся огневая позиция батареи была перепахана снарядами, хотя орудия один от другого стояли на расстоянии до пятидесяти метров. Одно орудие с помятым лафетом покосилось на разбитое колесо, второе, тоже поврежденное, смотрело в сторону, на горевший немецкий танк. - Все твои? - кивнул Меркулов на три дымивших перед батареей танка и пять бронетранспортеров. - Моих два, третий - Терещенко, а бронетранспортеры - все его, - ответил Похлебаев. Меркулов еще раз оглядел позиции батареи: у ближайшего орудия навалом лежали стреляные гильзы, ящики, что-то дымилось, суетились артиллеристы. - Терещенко молодец, и орудия расставил хитро. У него Ленский два танка подбил, да Лопатко один. Там они, представляешь, один танк подожгли всего метров с пятидесяти, в бок... Слушай, Георгий, - после паузы с болью в голосе сказал Меркулов: - Вася Сасо убит. Похлебаев прикусил губу, покачал головой. - Поедем попрощаемся. Сейчас его хоронить будут, пока тихо. Где у тебя конь? - Езжай, я догоню. Лейтенант Василий Сасо, красавец парень, всего лишь три часа назад заразительно смеявшийся, когда рассказывал, как его бойцы гнали немцев, теперь лежал мертвый под березой у своей могилы. Подъехал Похлебаев. Все, стоявшие у могилы, были друзьями: Терещенко, Иванов, Меркулов, Агарышев. Вместе начинали службу в полку, вместе бегали на танцы, потом гуляли друг у друга на свадьбах и никому тогда в голову не приходило, что им скоро придется и хоронить друг друга. - В полном сознании умирал, - тихо сказал Иванов подошедшему Похлебаеву, вздохнул, разгоняя спазмы в горле, и добавил: - три бронетранспортера подбил... И помочь никак нельзя: осколки в шею и в грудь... Как не хотел... - не закончил фразы Иванов, закрывая пальцами глаза. - Пора опускать, - сказал кто-то из стоявших у могилы. Все по очереди поцеловали Васю в холодный лоб и неумело, но бережно опустили его тело в могилу. Второй дивизион 497-го гаубичного артполка майора Ильи Малыха по плану боя должен был встать левее 1-го батальона полка Фроленкова и прикрыть дорогу Давыдовичи - Грязивец. Дивизион выдвинулся на указанный рубеж к восьми часам утра. Хорошо было слышно, как справа, километрах в двух, шел бой и капитан Найда, командир дивизиона, отдав распоряжения командирам батарей на занятие боевых порядков и устройство наблюдательных пунктов, решил съездить поискать свою пехоту и вообще осмотреться. - Житковский! Берите Мальцева, троих с рацией из управления, и быстро в машину, - приказал он своему начальнику штаба. - Поедем на рекогносцировку. Дивизион растянулся по дуге почти на два километра, по опушке леса вдоль дороги. Впереди было только поле, справа, вдалеке, деревня, а еще правее, за бугром, шел бой. Капитан Найда, когда проехали на машине с полкилометра в направлении деревни, застучал по кабине: - Стой! Что это за колонна пылит? Но и без биноклей хорошо было видно, как от Давыдовичей выворачивает вдоль позиций дивизиона колонна танков. - Может быть, наши? - неуверенно спросил старший лейтенант Михаил Житковский. - Идут вдоль фронта. - Не видно ни черта, сплошная пыль, - капитан Найда опустил бинокль. - Пожалуй, это немцы. Не меньше десяти танков. - Чилин! - позвал он радиста. - Передай на батарею: приготовиться к открытию огня прямой наводкой. Разворачивай! - крикнул он шоферу. "Вот и началось", - подумал старший лейтенант Житковский. Как ни готовил он себя к первому бою, а все же не думал, что он начнется так, практически сходу. "Еще хотя бы часок на подготовку... Как же мы без пехоты будем, да еще на прямой наводке...". Справа, метрах в двадцати, разорвался снаряд - стреляли из колонны. Машина на предельной скорости понеслась прямо по ржи, оставляя за собой длинный хвост пыли, и Житковский, оглядываясь назад, потерял, было, колонну танков из виду, как позади, примерно в километре, одновременно встали еще несколько разрывов. - Наши уже бьют! - крикнул сержант Чилин. - Смотрите, справа еще какая-то колонна! - крикнул лейтенант Мальцев, начальник разведки дивизиона. - И обе на дивизион разворачиваются, товарищ капитан. Неужели заметили нас? - Вовремя мы встали! Опоздай хотя бы на полчаса - проскочили бы они по этой дороге вперед, куда им надо, - капитан Найда говорил уверенно, словно бой уже закончился победой, хотя самое главное было еще впереди. Расчеты на огневых работали вовсю, когда машина с командиром дивизиона и управлением въехала на батарею лейтенанта Сахарова. - Житковский! Оставайтесь здесь, поможете, а я к Емельянову! - крикнул капитан Найда, слезая с машины. - Смотри, почти все на батарею ползут! Я от Емельянова разверну пару орудий на них. Танки, обе колонны, Житковский насчитал машин двадцать, развернулись в боевую линию и на скорости шли на батарею. Он посмотрел на часы: "Ездили всего двадцать минут!" Батарея лейтенанта Сахарова полгода назад была его батареей, Житковский еще не успел как следует привыкнуть к своей новой должности начштаба дивизиона, в "своей" батарее бывал часто, гордился, что она так и осталась лучшей в полку, и вот - начинается экзамен, как она себя покажет в настоящем бою. Житковский подбежал к лейтенанту Сахарову: - Я буду у третьего и четвертого орудий, а ты переходи к первым двум. Как начальник штаба дивизиона, по уставу он должен был находиться на НП, и эта мысль в первые минуты боя не давала ему покоя, что с самого начала они воюют не так, как полагается по уставам. Но обстановка складывалась так, что ему важнее было быть сейчас именно на батарее. Все орудия вели беглый огонь по приближающимся танкам, но попаданий не было. - Ребята! Не волноваться, действовать, как на полигоне, наводите не торопясь! - подбадривал Житковский расчет третьего орудия. - Вроде задымил один! - оторвался наводчик от панорамы орудия. - Горит! Горит! - закричал замковый. - Ну, теперь дело пойдет, - повеселел Житковский. Сзади, метрах в десяти, встал огромный столб разрыва, потом еще один, очень близко слева. Старший лейтенант Житковский корректировал огонь двух орудий еще минут десять, которые показались ему часом, такое было напряжение. Он даже не сразу понял, что танки отползают, выходят из боя. Только когда танки отошли за бугор, в рожь, он дал команду прекратить огонь. Перед позициями батареи стояли пять танков. Один горел густо и смрадно, остальные дымили еле заметно. Михаил Житковский, ощущая в теле усталость, какой он не знал даже после самых тяжелых учений, пошел к орудиям лейтенанта Сахарова. Первое орудие было искорежено совершенно, и, судя по небольшому количеству гильз, в самом начале боя. У орудий лежали двое убитых из расчета. Житковский узнал обоих и невольно содрогнулся: это были его старые бойцы - Лазарев, наводчик, и Истомин, замковый. "Столько учились, и в первом же бою...", - с горечью подумал Житковский. Недалеко от огневой, в ровике, фельдшер перевязывал плечо голому по пояс бойцу. - Много раненых на батарее, Дурманенко? - спросил Житковский. - У этих орудий семь человек, товарищ старший лейтенант. Трое очень тяжело, - ответил фельдшер и добавил дрогнувшим и тихим голосом. - Лейтенанта Сахарова убило. - Как убило? - оторопел Житковский. Ему не хотелось верить, что убитые на батарее будут в первые же часы войны, и что погибнет именно Сахаров, этот невозмутимый здоровяк, в котором силы было столько, что, казалось, хватит не на одну войну. На огневой второго орудия, у зарядных ящиков, лежали трое, прикрытые плащ-палатками. В одном из них, по белым, как лен, волосам, Житковский узнал Сахарова. - Как все получилось-то, - начал торопливо рассказывать лейтенант Василий Свиридов, командир штабной батареи полка. - Первый танк он подбил, этот вот, смотри, - показал он на груду металла метрах в двухстах от них, - а второй - прямое попадание снаряда в орудие, весь расчет побило, а он тут рядом лежал, немец из танка вылез, начали перестреливаться из пистолетов. Немца Сахаров убил, но тут пулемет из танка, и прямо ему в голову. - А ты как здесь оказался? - Подошел, когда они на пистолетах начали... Малых послал вам на помощь. А второй танк покрутился да так и ушел. Дивизион капитана Найды атаку танков отразил, хотя и с большими потерями. Майор Малых, когда бой закончился, осмотревшись, решил отвести дивизион Найды несколько назад, ближе к деревне и расположить его на более узком фронте, так как без пехоты дивизиону на таком участке действовать было рискованно, тем более, что по условиям местности очередная атака гитлеровцев могла быть только через деревню. Полковник Гришин с самого начала утреннего боя вникал даже в действия рот на отдельных участках, благо у него под рукой и было теперь чуть более половины дивизии. Часам к девяти утра он убедился, что первый успех встречного боя был временным. Из различных источников удалось установить, что перед ним и соседями действует не только 4-я танковая дивизия немцев, но и 10-я моторизованная. Как он и ожидал, гитлеровцы, быстро опомнившись от первого, довольно напористого удара одной пехотой, скоро пришли в себя и ввели в дело танки. Сначала они атаковали сравнительно небольшими силами полк Малинова, батальон Козлова и дивизион Найды, стараясь, очевидно, нащупать щель и, не особенно ввязываясь в бои, проскочить на Пропойск, но Гришин чувствовал, что они где-то попробуют развить успех или ударят южнее. По сообщению соседа справа, от полтавчан, немцы атаковали и там, но послабее, чем у него. Командир 132-й Полтавской дивизии генерал Бирюзов в разговоре с Гришиным даже посочувствовал ему: "Мне видно, что у тебя там все горит. Наверное, жарко, да? Сколько танков подбил?". Гришин понял, что пробиваться к Пропойску через дивизию Бирюзова немцам нет особого резона: заплутают в лесных дорогах под Чаусами, и, стараясь поставить себя на место командира немецкого корпуса, понял, что гитлеровцам удобнее всего ударить через Долгий Мох. Оттуда на Пропойск выйти было проще всего. Долгий Мох он закрыл батальоном Лебедева из полка Фроленкова и дивизионом из 278-го легко-артиллерийского полка Смолина, но после форсированного ночного марша прямо с выгрузки батальон вряд ли успел как следует закрепиться, была надежда, что гитлеровцы потеряют несколько часов в бою с полком Малинова, и она, к счастью, оправдалась. Его полк до полудня отбил еще две атаки танков силами по восемь-двенадцать машин при поддержке минометов и автоматчиков, и только после мощного заградительного огня гаубиц майора Малыха танки шарахнулись назад, а потом, колонной машин в пятьдесят, потекли на Долгий Мох, оставляя и полк Малинова, и батальон Козлова левее. Бойцы этих батальонов, после того, как отбили третью атаку, уже без танков, сами пошли вперед, сцепились во многих местах с сильными группами автоматчиков и вели бой до вечера. Некоторые взводы и роты батальона майора Московского даже углубились на запад до пяти километров, и этого делать было нельзя, так как батальон залезал в мешок да к тому же нарушалось и без того неустойчивое управление. Сразу после полудня полковник Гришин еще раз связался со своим замполитом Канцедалом, с ночи находившимся в полку Смолина у Долгого Мха. - Слушаю, Иван Тихонович! Началось и у нас! - докладывал Канцедал. - Представляешь, что за картина сейчас была: мы на седловине - немцы внизу, идут колонной, автомашины, мотоциклисты. Я сначала подумал: что за безграмотность, идут даже без разведки. А они, оказывается, просто обнаглели. Прут, как будто на марше. Батарея на прямой наводке стояла - как дали залпов десять! Колонну остановили, а машин двадцать так просто с землей смешали. - А танки были? - спросил Гришин. - Видишь ли, это все вот только-только происходило, о танках не сообщали. Но, возможно, за автомашинами идут и танки. Как там у вас? Слышали, грохот сильный стоял. - Жди танки. У нас нормально, отбились. Теперь они на вас попрут. И, думаю, посильнее, чем на нас. С соседом слева связь есть? - Есть. Да здесь всего два батальона, а растянуты километров на десять. Сплошного фронта нет. Боюсь, не удержатся, если противник свернет от нас на них. Адъютант старший батальона Лебедева лейтенант Лукьян Корнилин после первых удачных залпов, когда батарея артполка Смолина да своих два орудия расхлестали автоколонну гитлеровцев, заметно приободрился. "Не так уж страшен, оказывается, немец, бить можно", - весело подумал Корнилин. Но когда он посмотрел в бинокль в сторону немцев, у него скоро само собой неприятно засосало под ложечкой: показалась колонна танков. Он насчитал их восемь и сбился, дальше уже ничего не было видно в сплошной пыли. Танки деловито, хорошо отработанным маневром развернулись в линию, за ними спешивалась с автомашин пехота, сноровисто разбегаясь за танками, и вся эта лавина уверенно, как будто на учениях, и, казалось, совершено без страха, покатилась на батальон. Но вот раздались частые разрывы снарядов - слева, справа, позади, Корнилин с изумлением заметил, что от скотных дворов в деревне бревна взлетают, как спички. Захлопали и наши орудия, но все реже и реже. Корнилин видел, что расчеты обоих орудий, стоявших перед ним, уничтожены, одно орудие на боку, а второе вверх колесами. Несколько танков стояли и горели. Но считать их было некогда. Корнилин только успевал обзванивать роты и смотреть, чтобы никто не выскакивал из окопчиков и не бежал назад. Капитан Лебедев уже лежал за санитарной палаткой, раненый в грудь и в плечо, из шестой роты сообщили, что убит ее командир лейтенант Петров, потери большие везде, да Корнилин видел и сам, как танки крутились на окопчиках, догоняли и давили выскакивавших из них пехотинцев. Не в силах изменить ход боя или хоть как-то повлиять на него, Корнилин то и дело кричал в трубку, чтобы остановили два танка, прорвавшихся на левом фланге, отсекали пехоту, не давали ей подняться. Но его команды или не выполнялись, потому что их было невозможно или некому выполнять, или просто не воспринимались. Почувствовав невероятную усталость, Корнилин взглянул на часы: "Еще только пятнадцать минут боя?" Справа через окопчик прошел танк и, набирая скорость, устремился на орудие, стоявшее к нему боком. Корнилин видел, как расчет развернул орудие градусов на тридцать, как первым же снарядом зажег танк метров со ста, как с другого танка выстрелили из пушки поднялся столб земли с дымом слева, потом справа... - Лейтенант! - закричал Корнилин, не понимая, что вряд ли его услышат в таком грохоте. - Ты в вилку попал! Ложись! Но лейтенант, чуть пригнувшись, скомандовал "Огонь!" и через секунду исчез в разрыве. "Ужас! Неужели так бывает!" - оцепенел Корнилин. В окопчик к нему кто-то спрыгнул. Корнилин быстро оглянулся - майор Фроленков. - Где комбат? - Капитан Лебедев ранен, я за него, - доложил оторопевший от неожиданной встречи с командиром полка Корнилин. Майор Фроленков, мужчина подвижный и шумный, одним своим появлением, как показалось Корнилину, разрядил обстановку. - Ну что: артиллерия работает прекрасно, цели искать не надо. Сколько горит? А, и потом сосчитаем! Никто не прорвался? Справа и слева им не обойти - лес и овраг. Пехота держится... Потери в любом бою, главное - дело сделать! Связь со всеми ротами есть? - Сейчас только со второй. Рвется то и дело, товарищ майор. - Это бывает, - и, махнув адъютанту рукой, чтобы следовал за ним, Фроленков ловко вылез из окопчика и побежал на левый фланг батальона, в первую роту. Там, на исполосованном гусеницами поле, стоял и густо дымил легкий танк, разваливший до этого не один окопчик и все же подожженный кем-то из пехотинцев. Метрах в ста от него стояли еще два немецких танки и стреляли с места, перепахивая почти в упор неглубокие окопчики с согнувшимися в них в три погибели оглушенными пехотинцами. Из-за танков постреливали автоматчики, не давая бойцам поднять головы. Фроленков, обойдя окопчики на фланге, вскоре вернулся к Корнилину. - Нет, пожалуй, не поднять. Пока танки не сожжем, не поднять пехоту. "А какой смысл ее вообще поднимать?" - устало подумал Корнилин. Но майор Фроленков уже бежал к артиллеристам, стоявшим чуть сзади. Там оставались всего три орудия, но стреляли они безостановочно, поэтому казалось, что их здесь целая батарея. Фроленков узнал в быстро ходившем от орудия к орудию полковника Смолина, командира 278-го легкоартиллерийского полка. - Ребята! Аккуратней стреляйте! Стреляете слишком много, к вечеру без снарядов останемся! Полковника не слушали, да и не видели в горячке боя, орудия методично выплевывали снаряд за снарядом, и расчеты работали, как заведенные. - Товарищ полковник! - козырнул майор Фроленков. - Надо бы вот те два танка подбить, на правом фланге. Я потом пехоту подниму. Ударим во фланг, и они все здесь побегут, как миленькие. Смолин выслушал, кивнул, сам пошел к орудию, и Фроленков увидел, как он что-то объясняет наводчику. Прогнать эти танки не удалось, но, постреляв с полчаса, они и сами ушли из боя, а за ними откатились и автоматчики. Лейтенант Корнилин, чувствуя, как постепенно отходит от грохота голова, и все еще не веря, что они удержались, начал внимательно осматривать поле только что закончившегося боя. Медленно водя биноклем слева направо, он считал танки, стоявшие и дымившие на всю глубину поля. "Тринадцать, неужели столько подбили?" - не верил он, пересчитывая их еще раз. Потом Корнилин заметил, как вышедшие из боя танки, выстраиваясь в походную колонну, начали вытягиваться куда-то еще левее, на соседа. Танков было много, не менее сорока, но проходили они уже в зоне недосягаемости артиллерии, забирая все больше влево. Ближе к вечеру 13 июля полковник Гришин, переговорив со своим начальником штаба Ямановым, убедился, что нигде в полосе его дивизии немцы не прошли, хотя щели в ее обороне и были. Звуки боя раздавались севернее и южнее, но вечером гул танковых моторов и приглушенные выстрелы стали слышны и в тылу дивизии. Связи с соседом слева не было часов с четырех, сосед справа отошел еще раньше. Посланные на фланги делегаты связи вернулись ни с чем - никого, ни своих войск, ни противника нет. Но хорошо слышен шум моторов, удаляющийся на Пропойск. Прервалась связь и со штабом 20-го корпуса генерала Еремина. К вечеру полковник Гришин переехал на командный пункт полка Малинова. Вот уже несколько часов он не знал, что делать дальше. Сначала ждал известий от делегатов связи, посланных к соседям, и связи со штабом корпуса, потом, когда понял, что дивизию обошли с флангов, приказал выводить из боя забравшиеся далеко вперед подразделения батальона майора Московского. Было ясно, что поставленную задачу - сбросить противника в Днепр - дивизия не выполнила, и теперь, в создавшейся сложной обстановке, не выполнит. Гришин успокаивал себя, что, по крайней мере, не пропустил противника на своем участке, задержал на полдня, если не больше. Услышав, как недалеко от блиндажа завели трактор-тягач, Гришин выскочил с пистолетом: - Стоять! А ну - глуши! Куда собрались? Чувство неизвестности, очевидно, передалось и бойцам, кто-то готовился к отступлению. - Лейтенант! - крикнул Гришин пробегавшему неподалеку командиру. - Лейтенант Степанцев! - козырнул тот. - Знаете, где батальон Московского? Поторопите его, чтобы быстрее возвращался на исходный. Степанцев краем глаза увидел в блиндаже полковника Малинова. Его вид, уныло облокотившегося на стол, словно говорил: "Вот влипли...". Степанцев побежал исполнять приказание, но метров через триста навстречу ему попалась группа командиров, посланная за батальоном раньше. За ними нестройной колонной брели бойцы. Один из них, из первых рядов, вышел к Степанцеву: - Товарищ лейтенант, где санчасть? У бойца, показалось, оторван подбородок - лицо и гимнастерка до самого пояса в крови. Степанцев невольно содрогнулся: "Неужели живой останется?" - и махнул рукой в направлении санчасти. Замполит полка батальонный комиссар Петр Васильчиков, весь день пробывший в боевых порядках батальонов и несколько раз лично поднимавший бойцов в контратаки, думал, что должен бы устать за этот день - ни разу не присел, но в теле чувствовалась легкость, какая бывает, когда человек делает любимую работу. Вспомнив, что он не побывал в санчасти, Васильчиков поспешил туда. Несколько палаток под соснами было окружено по меньшей мере десятком повозок с ранеными. Васильчиков подошел к медику, делавшему перевязку плеча. - Как тут у вас дела, Елисеев? - спросил Васильчиков, узнавая в черноглазом молодом медике начальника аптеки полка. - Как вели себя раненые? Елисеев закончил перевязку и отправил раненого к повозке. - Первые раненые стали поступать примерно через час после начала боя, - стал рассказывать Елисеев. - Ранения были в основном пулевые, в грудь, в конечности, средней тяжести. И, что интересно, никто даже не стонет, когда перевязываешь. Все были очень возбуждены боем. Один то и дело повторял: "Я, кажется, двоих-троих уложил", - другой стрелял, говорит, по пулеметчику, но не знаю, попал ли, обидно. Большинство раненых из приписного состава, кадровых мало. Я ведь их всех в лицо знаю. Было несколько случаев, что после перевязки уходили в свои роты. Васильчиков, оглядывая повозки с ранеными, мысленно считал, сколько их здесь. Если пятнадцать повозок, на каждой в среднем по четыре человека... Елисеев поймал его взгляд. - Часть уже отправили, товарищ комиссар, тяжелораненых, двадцать человек. Автобусом вывезли, еще днем. Да в палатках много лежат, не знаю, сколько, доктор Меркурьев обрабатывает, - Елисеев хотел сказать, что за день через санроту полка прошло более ста пятидесяти человек, но подумал, что эта цифра может быть неправильно истолкованной, и промолчал. - Товарищ комиссар, - подбежал к Васильчикову старший лейтенант Меркулов. - Ищу вас везде. - Что случилось? - Васильчиков отошел от Елисеева. - Вот какое дело, - неуверенно начал Меркулов. - Бойцы расстреляли своего командира взвода. Может быть, помните - младший лейтенант Лавренюк. - Из новеньких, кажется? А за что и как? - Да когда три часа назад загудело в тылу, к Пропойску, он собрал свой взвод, объявил, что наш полк разбит - вот ведь подлец! Они, мол, в окружении, можно разбегаться. Ну, бойцы, не долго думая, его к сосне и поставили. Потом пришли ко мне и рассказали. - И правильно сделали! Плохо, конечно, что самосуд, это они сгоряча, но в целом правильно поступили. Значит, люди не считают, что их полк разбит. Настроение у них боевое, хотя и в окружении, не поддались паникеру. Значит, верят нам. Ну, а что нашелся на полк один трус и подлец - что ж поделаешь: в семье не без урода. К сожалению, это было не единственное ЧП в полку. В начале боя к гитлеровцам в полном составе перебежала стрелковая рота первого батальона, полностью укомплектованная немцами Поволжья. Перестреляли своих русских командиров взводов, командира роты лейтенанта Устинова и - с белыми платками на штыках - к противнику. Васильчиков вспомнил, сколько раз он требовал от командира полка Малинова расформировать эту национальную роту, но всякий раз получал отказ. Эта рота, как нарочно, оказалась лучшим хором в дивизии: песни о товарище Сталине пели лучше всех. "Куда смотрел особый отдел?" - мысленно ругался Васильчиков. И вспомнил, что еще до отправки на фронт особый отдел и трибунал дивизии, с легкостью и не особенно разбираясь, приговорили к расстрелу двоих только что мобилизованных молодых баптистов, отказавшихся брать в руки оружие, и лейтенанта, на сутки опоздавшего из отпуска. Было в полку еще одно ЧП: в батарее Терещенко двое бойцов, Сало и Парцайло, призывники из Западной Украины, служившие раньше в польской армии, ушли, воткнув винтовки в землю. Даже записки оставили, что воюйте, мол, москали, сами. К Васильчикову подошел адъютант командира полка. - Товарищ батальонный комиссар, и вас тоже, товарищ старший лейтенант, срочно к командиру полка. К вечеру удалось установить связь со штабом корпуса, и генерал Еремин вызвал командиров дивизий на совещание. Полковник Гришин взял с собой Малинова, Васильчикова и Меркулова. В назначенное место - лесная деревушка в ближнем тылу дивизии Гришина - должны были приехать полковники Кузьмин, Смолин и Корниенко. Перед самым отъездом на совещание у машины Гришина спешился прискакавший на коне посыльный: - Товарищ полковник, майор Фроленков ранен! - Как ранен? Когда успел? - сердито спросил Гришин. С Фроленковым он не далее как полчаса назад говорил по телефону. - Да тут вот какое дело... - Короче! - В расположение первого батальона, вернее в стык батальона и подразделений полковника Малинова заехал немец на машине, - рассказал посыльный. - Охрану его перебили, но в стычке майора Фроленкова и ранило. - Без него не обошлось бы, конечно, - рассердился Гришин. - Немца взяли, его портфель с документами забрали разведчики из полка Малинова. - Кто он по званию? - Наверное, полковник. Но другие говорили, что, может быть, генерал. Не научились еще их по званиям различать, товарищ полковник. - Хорошо, - смягчился Гришин. - Езжайте назад и передайте мой устный приказ батальонному комиссару Михееву вступить в командование полком. Пленного доставить на КП дивизии, я буду там. В штабном автобусе командира 20-го стрелкового корпуса генерала Сергея Еремина всем собравшимся не хватило места, поэтому он, приказав охране никого больше не впускать - командиры дивизий, замполиты и начальники артиллерии были в сборе, - начал совещание. Стараясь выдерживать деловой и спокойный тон, хотя настроение было отвратительным, генерал Еремин задавал вопросы командирам дивизий и выслушивал ответы, все более мрачнея и хмурясь. Он слушал и размышлял, что же предпринять дальше, потому что обстановка оказалась гораздо тяжелее, чем он думал сначала, да и сил в корпусе оставалось меньше, чем он предполагал. Все три его дивизии понесли серьезные потери. Особенно тяжелые - 160-я дивизия Скугарева, до двух третей состава. Да к тому же и прибыла дивизия на фронт не полностью. Примерно так же было и у генерала Бирюзова. У него к тому же почти не осталось артиллерии. У Гришина положение лучше: оба артполка в сохранности, потери, по сравнению с другими дивизиями, умеренные. Но так пока и не прибыли два батальона и по одному дивизиону от каждого артполка. Фактически в корпусе сил сейчас не больше, чем в одной нормальной дивизии. Части разбросаны на большом пространстве, со многими из них нет устойчивой связи, нет ее и со штабом армии. Не знал генерал Еремин и обстановки в масштабе армии. Впрочем, и у себя в корпусе ему далеко не все было ясно. По неподтвержденным данным, противник крупными танковыми силами выходит к Пропойску, имелись данные, что немцы заняли и Чаусы. То есть корпус фактически находится в полуокружении. Но Могилев держался прочно, эти сведения были точными. Заслушав доклады командиров дивизий, генерал Еремин предложил всем высказаться по планам предстоящих действий. Все единодушно склонялись к тому, что выполнять ранее поставленную задачу - выйти на Днепр к Быхову - бессмысленно. И принимать решение на отход было тяжело. Генерал Еремин подождал, пока командиры дивизий выскажутся, потом твердо положил ладонь на карту: - Слушайте боевой приказ. Первое: разобраться в обстановке на участках своих дивизий, разыскать все части, установить с ними связь, привести их в порядок. Продумать для каждой маршрут отхода по рубежам. Второе: корпус отходит на восток районом южнее Чаус и выходит на Варшавское шоссе севернее Пропойска. Давайте наметим маршруты дивизий. Все склонились к карте и генерал Еремин показал каждому комдиву маршрут выхода его дивизии до района сосредоточения севернее Пропойска. - Третье, - продолжал он, - Двигаться только ночами. Беречь силы, крупных боев избегать. Время перехода - пять дней. То есть - к утру девятнадцатого быть в районе сосредоточения - лес южнее Ходоров. Я со своим штабом буду в дивизии Скугарева. И, помолчав, немного, добавил: - Все, товарищи. Все свободны, прошу отбыть к своим дивизиям. Полковник Гришин, получив свой маршрут, а он был в центре корпуса, пока генерал ставил задачу полковнику Скугареву, прикидывал по карте, как удобнее выводить свои части. В общем, трудностей по сбору дивизии в кулак не предвиделось, все полки были под рукой, не считая одного батальона фроленковского полка. Прикинул по карте - получалось, учитывая, что двигаться приходилось не по прямой, а дугой, около 60 километров. "Пять дней, даже много, - подумал полковник Гришин, - складывая свою карту, - Не торопит, надеется, что, возможно, придется возвращаться, если обстановка вдруг изменится за это время. Разумно". Поздним вечером политрук роты Андрей Александров составлял свое первое боевое донесение. Изредка включая фонарик, потому что от усталости писалось с трудом, Андрей морщил лоб, вспоминая подробности первого боя. Все три отбитых атаки немцев слились в одну, хорошо помнил только их последнюю контратаку, уже под вечер. Андрей, как ни старался в ходе боя запоминать отличившихся бойцов, скоро многое перепутал в памяти, да и забыл, так как днем писать было некогда. "Кто же убил в первой атаке сразу трех немцев подряд? Кажется, Митрофанов. Пулеметчик Сафонов отлично действовал, не меньше двух десятков уложил". Вспоминая пофамильно бойцов своей роты, Александров почти за каждым припоминал и какое-нибудь отличие. Один убил четверых гитлеровцев, другой заколол немца штыком. Кого-то выделить особенно? После "шапки" политдонесения Александров написал: "Особо отличившихся определить или выделить невозможно. Бойцы и командиры как один, по-богатырски, как подобает людям Сталинской эпохи, сражались с проклятым врагом. Все до одного, кто участвовал в бою, заслуживают не только поощрения, но и правительственных наград". Андрей, подумав еще немного, добавил: "Фактов трусости, паникерства - не было". Расписался и, услышав голос старшего политрука Коваленко, агитатора полка, пошел к нему. - Александров? К замполиту. Замполит 624-го стрелкового полка, а теперь и его командир Максим Никифорович Михеев, мрачного вида мужчина с тяжелым взглядом серых маленьких глаз, сидел у себя в блиндаже и тоже писал политдонесение, в политотдел дивизии. - Андрей? Готово? Ну-ка, покажи, - углубился он в поданный Александровым лист бумаги. - Маловато написал. Сам-то сколько немцев убил? - Семь. - Из винтовки? Даешь... - недоверчиво протянул Михеев, думая, что надо бы вставить в политдонесение и строчку про Александрова: парень несколько раз поднимал роту в контратаку и вообще действовал добросовестно. В полку многие комсомольцы знали Александрова, как секретаря Арзамасского райкома комсомола. Михеев задумался, а потом медленным угловатым почерком дописал: "Парторг полка Тарасов с небольшой группой бойцов уничтожил два пулеметных расчета, устроил засаду на дороге и забросал гранатами три автомашины с пехотой противника". Оторвал уставшие глаза от бумаги, подумал еще немного и написал про Александрова, потом, долго вспоминая фамилию, добавил: "Лейтенант Новиков, командир минвзвода, когда все расчеты вышли из строя, один вел огонь из двух минометов, перебегая от одного к другому. Заставил залечь перешедший в атаку немецкий батальон, а потом обратил его в бегство". "Могут не поверить, - подумал Михеев, - чтобы один человек и отбил атаку батальона". Но решил оставить все, как есть. "Написать еще про артиллеристов, действовали отлично, дерзко, чувствуется выучка". И, вспомнив, что погиб начальник артиллерии полка старший лейтенант Мозговой, отличный и смелый парень, вздохнул и задумался: "Потери, потери... Слишком много для первого дня. Козлова нет, Лебедева нет, Фроленков выбыл, и хорошо еще, если довезут до госпиталя и на немцев не наткнется... Командиров рот убило троих. Третий батальон вообще с концами...". Лейтенант Лукьян Корнилин, обойдя роты своего батальона и лично собрав все сведения для составления боевого донесения, сидел, не зная, с чего начинать писать. Никак не укладывалось в голове, что потери за один день боя составили 60 процентов. Собственными глазами видел он 13 подбитых немецких танков, несколько автомашин, трупы гитлеровцев, которых, по данным ротных, набиралось около сотни, но чувство тяжести от своих потерь не проходило. - Товарищ лейтенант, - вывел его из оцепенения голос. Корнилин узнал лейтенанта Дзешковича, командира минометной роты. - Лукьян, мы с ребятами ходили немецкие танки смотреть, - Дзешкович говорил громче обычного, потому что наорался за день и оглох от выстрелов. - К ближнему только стали подходить, как стеганет с заднего по броне - полчаса в канаве пролежали. Но потом все же сползали, посмотрели. Вот, взгляни, что нашли, - Дзешкович открыл чемоданчик. - Все женское - платья, платки. И даже бутылка наша - "Рябиновая". Не танк, а передвижной склад с ворованным барахлом. Видно, где-то грабанули наш магазин. И письмо было, неотправленное, Шехтель перевел. - И что пишет? - без интереса спросил Корнилин. - Содержание в основном аморальное. Это он брату пишет, в Бремен. Сколько у него девок было наших, да сколько посылок в Германию можно отправить. Пишет, что с русскими воевать ему не нравится, во Франции было интереснее. У другого нашли письмо от жены, из Гамбурга. Просит шелковое платье, туфли поискать хорошие, отрезы, какие есть. В общем, заказы грабителю. Может быть, приложить для политотдела? - Давай. Через два часа выступаем. У тебя все готово? - Все. А танки у них в общем-то дрянь. Один оказался французский, другой чешский. Пушки слабые, броня тонкая... Лукьян, неужели отходим? - Приказ получил. Когда старший лейтенант Меркулов сказал капитану Шапошникову, что, по данным начальника артиллерии дивизии полковника Кузьмина, они за день уничтожили ровно тридцать танков, он удивился. - А у нас в полку сколько все же: двенадцать или четырнадцать? - Вместе с теми, что пехота подбила - четырнадцать, - уверенно сказал Меркулов. - У Похлебаева взвод Агарышева больше всех подбил - шесть. У Терещенко четыре или пять, есть спорный с пехотой. Полковник Гришин очень хвалил Кузьмина. - И за дело. Координация действий поставлена хорошо, а заградительный огонь гаубичников - как немцы от него шарахнулись! И ведь стреляли они фугасками, а не бронебойными. А про нас что комдив говорил? - спросил Шапошников. - Ругал. Но, не знаю, что-то вроде бы напрасно. Мне лично кажется, что все действовали отлично. - Да, тут как посмотреть, знаешь, - ответил Шапошников. - Немца не пропустили - это хорошо, но ведь должны были скинуть его в Днепр. Задача была поставлена, конечно, непосильная, но могли сделать и больше, чем сделали. И потери... Ты знаешь, сколько у нас убитых? В полку - больше двухсот. Это за один день всего. И раненых полторы сотни. - А немцев меньше, думаешь? По крайней мере, человек пятьсот они потеряли только против нашего полка. - Пятьсот... А если двести? - Шапошников не особенно-то верил данным своих комбатов, понимая, что каждого убитого сосчитать они не могли, сказали на глазок. И в то же время цифре пятьсот ему тоже хотелось верить. А вот свои потери могли быть и меньше. Особенно много полк потерял в первой атаке, когда шли напролом по открытому полю. Хорошо еще, что в матчасти артиллерии потерь почти нет, только у Похлебаева повреждены два орудия. Не мог согласиться Шапошников и с оценкой действий их полка. Все обвинения были очень спорными. Бой есть бой, всего не учтешь, не предусмотришь. Противник сильный, воюет умно, особенно танками. Он только один раз удивился, когда немцы беспечно атаковали батальоном через поле. Тогда гитлеровцы и понесли наибольшие потери. "С таким народом воевать можно, - думал Шапошников. - Кадровые подготовлены просто превосходно. Одиночная выучка нашего бойца не только не уступает немецкой, но, пожалуй, и лучше. Случаев паники, трусости, невыполнения приказов практически нет. Если и были один-два труса - это исключение..." Когда поздно ночью лейтенант Вольхин получил от своего ротного приказ срочно собираться и выводить взвод на дорогу, что вела через село на восток, удивился не только он, но и его бойцы. - Мы же победили, командир. Почему отступать? - недовольно протянул Латенков, бывший моряк, по недоразумению в первый день мобилизации попавший в пехоту. За день Латенков убил четверых фашистов, больше всех во взводе. Большого роста, крупный, Вольхину он понравился сразу - парень рассудительный, трепаться не любил, и без той флотской заносчивости, что иногда бывает у моряков. - А ты послушай, как на востоке гремит! - ответил ему Лашов, плотный и рослый парень из приписников. Он тоже убил своего немца, но Вольхину не нравился: разухабист слишком да и любит отпускать плоские шуточки. - Приказ не обсуждается! - оборвал обоих Вольхин. - Заправиться и - становись! Взвод, когда стало темнеть, собрался весь в одно место, только в охранении было оставлено трое, на опушке, почти в том же месте, откуда они утром пошли в атаку. Пока было относительно тихо, только кое-где со стороны противника вылетали светящиеся трассы пуль, да изредка вспыхивали ракеты, освещая два черных силуэта танков метрах в трехстах от опушки. Вольхин попытался вспомнить подробности этого дня. Он показался ему таким бесконечно длинным, что Валентин даже не смог вспомнить, что же они делали с 10 до12 часов дня. "В двенадцать немцы пошли в атаку, где-то около часу мы ее отбили, потом обедали. В два часа... Что же было в два часа? А-а, ползали за подбитые танки, там сидели часа полтора, перестреливались, потом отошли сюда. Неужели я три часа так вот пролежал на траве?" - думал Вольхин. В голове гудело, и была она тяжелая, словно налитая свинцом. "День прошел, и не убило. А могло бы..." - и он вспомнил, как утром у хаты наскочил на немца. Потом был момент, что метрах в десяти разорвалась мина. Хорошо, что быстро упал. "Да, день провоевали..." Во взводе четверо убитых и шестеро раненых. Голова так болела, что сразу вспомнил только троих. Урюпина он сам видел, как убило, Нелидова тоже на его глазах накрыло миной. Тяжело ранило и Жесткова, в конце первой атаки, почти на опушке, когда они убегали из деревни. Осколком в спину. Наверное, задело позвоночник. Хороший был парень, его особенно жалко. Такой крепыш, подвижный настолько, что, казалось, мог и от пули увернуться. Так ни одного фашиста и не убил. У него во взводе свой боевой счет был у шестерых. Больше всех у Латенкова - четверо, у остальных по одному-два. Всего на взвод приходилось двенадцать убитых гитлеровцев, это кого они точно видели убитыми. Савва весь день переживал, что никак не может попасть. Немец не дурак, зря не высунется и близко не подпускает. Услышав вполголоса поданную ротным команду, Вольхин построил свой взвод, пересчитал глазами - восемнадцать, и вывел людей на проселочную дорогу. Было темно, луна скрылась за облаками и Вольхин не видел всей колонны, только чувствовал, что впереди идут сотни людей, его боевых товарищей. Не по себе было, что такая сила, и идет не на запад, а на восток. Дивизия уходила, не предав земле всех своих погибших...1 "ТЫ ПОМНИШЬ, АЛЕША..." Убедившись, что все батальоны выведены из леса на широкий пыльный шлях, капитан Шапошников, который должен был вести колонну полка, обогнал 1-й батальон и зашагал впереди. Рядом шел старший политрук Наумов. Впереди должна была быть разведка - конный взвод лейтенанта Шажка, и Шапошников был спокоен. Расслабившись в ночной тишине от однообразного движения, Шапошников от неожиданности чуть не споткнулся, когда ему с обочины кто-то кинулся прямо под ноги. - Степанцев? Ты как здесь? Еще час назад Шапошников отправил лейтенанта Степанцева разведать - есть ли немцы в деревне километрах в двух, справа от маршрута. - Задача выполнена, товарищ капитан. Противника в деревне нет. - А почему под ноги бросаешься? - Я тут уже давно лежу. До вас шла какая-то колонна, я только из конопли поднялся - по мне стреляют, так и пришлось лежать. Хорошо, что сразу на вас попал. - Химики твои в конце колонны, - Шапошников посмотрел на часы. По времени прошли километров пять, неплохо. Немцев не попадалось и не было слышно. На фронте уже ходили слухи, что гитлеровцы по ночам не воюют, спят, но все же идти всем полком, колонной, хотя и ночью, было рискованно. Хотелось, впрочем, считать маловероятным, что немцы окажутся ночью на лесной дороге, вдали от хороших шоссе и населенных пунктов. Их танковая дивизия, пробившаяся южнее, была, очевидно, авангардом, и поэтому так торопились немцы на восток. Было ясно, что для них важнее сейчас занять определенные пункты, чем очистить территорию. Этим делом будет заниматься пехота, а она сможет подойти в лучшем случае через двое-трое суток. Шапошников знал, что западнее Минска все еще идут бои, значит, пехоты здесь у гитлеровцев не хватает. Мысленно вспоминая карту, Шапошников прикидывал, удастся ли им выйти к Пропойску раньше противника. "Неужели такой важный пункт и не подготовлен к обороне, не может быть, - думал он. - Наш отход крайне неблагоприятно скажется теперь и на всей обстановке под Могилевым. Неужели уже ничего нельзя было предпринять... Где же все-таки наши танки, авиация... Ведь это направление - важнейшее, и где же им еще быть, хотя бы в минимальном количестве, как не здесь, но техники нет совсем..." Вернулся из разведки и лейтенант Шажок. Да не один, а с пополнением - привел целую колонну мобилизованных в штатском. Оказалось, однако, что шли они на запад, причем без какого-либо сопровождения. На какой-то проселочной дороге эту колонну мобилизованных, обыкновенных крестьянских парней с торбочками, которые шли из военкомата куда-то на сборный пункт, перехватили немецкие мотоциклисты. Они просто повернули колонну с востока на запад, посмеялись, постреляли для острастки в воздух, назначили старшего, дали ему какую-то бумагу, приказали идти на запад, в плен, и помчались дальше. Лейтенант Шажок долго не мог взять в толк и поверить, что эта колонна по приказу немцев идет в плен в Могилев, даже не пытаясь изменить маршрут - никто же ее не охранял! Шапошников посчитал глазами колонну, оказалось больше сотни человек, и приказал пристраиваться к арьергарду, поскольку все они были без оружия. Утром выяснилось, что эта колонна исчезла. - Неужели так и ушли на запад? - недоумевал Шажок. - Ну и зачем тогда нам такие бойцы? - сказал Шапошников, - Ушли и черт с ними. Командир полковой батареи сорокапяток лейтенант Борис Терещенко приказ на отход не получал и узнал о нем случайно, когда сам послал связного выяснить - куда это засобирались пехотинцы. Пока он собирал хозяйство своей батареи и выстраивал колонну, оказался в арьергарде. От того ли, что за день он не потерял ни одного орудия, а подбил пять или шесть немецких танков, и они шарахались от его выстрелов, первый бой показался ему чуть ли идиллией. Во всяком случае, настраивал он себя на более трудный день, а прошел он довольно легко. Кое-какой боевой опыт был у него и раньше - с финской. Правда, там повоевать пришлось недолго, был ранен в голову. Из училища их тогда отобрали двести отличников учебы и тут же на Карельский перешеек. Командовал там взводом 203-милиметровых орудий, которые в училище видел только на картинках. Изучали они другие калибры, средние. А после госпиталя ему дали батарею сорокапяток, которые в училище тоже не изучал. Переучивался недолго, дело было в принципе знакомым. Да и не видел разницы, на каких орудиях работать. На наркомовских учениях батарея Терещенко показала себя так хорошо, что маршалы Буденный и Тимошенко даже лично руку пожали. И сейчас действия расчетов убедили его, что учил он своих людей целый год не напрасно. Терещенко был уверен, что расчеты, даже действуя самостоятельно, не побегут и задачу свою выполнят в любом случае. Он видел, что люди буквально прилипали к орудиям, никому бы и в голову не пришло их бросить. Так было и в первый день не один раз. Он не особенно и задумывался над тем, что немцы их обошли, и полк, наверное, попал в окружение, и до этого они не всегда знали, что позади надежный тыл, привыкли. Он был уверен, что батарея в нормальных условиях сможет выстоять и против полусотни танков. А на душе было в общем-то тошно. Терещенко как-то поймал себя на мысли, что живет одним днем: остался сегодня жив, и ладно. Да и не до размышлений было - одна работа. Однажды долго не мог вспомнить, когда он последний раз ел. Получалось, что двое суток назад, да и то одни сухари. Радовался, когда удавалось поспать вполглаза час-другой где-нибудь под кустом. Однажды видел сон, когда шел пешком в колонне. Как-то проснулся - рядом собирают убитых, а он и не слышал, как бомбили. Терещенко привык все делать спокойно, никогда не ругался, да и люди в батарее были такие, что все понимали сами, ругать их было не за что. К кадровым - никакого недоверия или подозрительности, все взводные - из одного с ним училища, каждого знал хорошо. Командиры орудий и наводчики все были тоже проверены в работе. Предусмотрительно рассредоточив упряжки с орудиями по колонне, для чего пришлось побегать и ему, и замполиту, Терещенко был уверен, что сумеет отбиться и на марше. А колонна набралась большая - около сорока повозок с боеприпасами и имуществом и двенадцать с ранеными, о которых тоже как будто вовремя не вспомнили. Утром, когда из кустарника на середину колонны выползли три танка, Терещенко, находившийся в голове, даже не успел подать команду "К бою!", как все было кончено: один танк горел, а два других дали задний ход и уползли в кустарник. Повозки со снарядами даже не успели съехать с дороги. Когда Терещенко подскакал к двум стрелявшим орудиям, там уже заводили к ним упряжки. Удивившись, что все произошло так быстро, он спросил командира орудия: - Ленский! Твой горит? Неужели с первого выстрела? - Со второго, товарищ лейтенант. Инцидент, как говорится, исчерпан. - Быстро ты развернулся. - Тренировка, - протянул Ленский. - Когда они получают по зубам сразу, второй раз не суются. Сержанта Евгения Ленского в первые дни службы в батарее Терещенко заметил не только потому, что у него была такая необычная фамилия, он с какой-то особой настойчивостью относился к учебе. Парень был с десятилеткой, а одно это значило много. Поэтому через полгода Ленский и был назначен командиром орудия. Симпатичный, интеллигентной внешности, и в то же время с сильным характером, он невольно располагал к себе. Из всех командиров орудий своей батареи Терещенко уважал его больше всех. Чувствуя, что и Ленский знает себе цену, Терещенко всегда относился к нему мягче, чем к другим. Он не особенно-то и удивился, что в первый день боя Ленский подбил три танка, так и должно было быть, для чего же тогда учили. Меньше чем через час батарея Терещенко догнала застрявшую, очевидно перед мостом, колонну автомашин разных марок и назначений. Увидев в колонне стоявших рядом командира полка Малинова и замполита Васильчикова, Терещенко поспешил к ним. Хотел начать доклад о состоянии батареи, но Васильчиков остановил жестом, обнял. Терещенко краем глаза с удивлением заметил, что полковник Малинов как будто не рад этой встрече. - А мы думали - потеряли батарею. Как люди, накормлены? - спросил Васильчиков. Он до войны часто бывал в батарее, люди знали его хорошо, и Терещенко к замполиту относился с уважением. - Обедали, но по-настоящему позавчера. Кухню потеряли. А так все нормально, орудия все в строю, люди тоже, не считая пятерых раненых и одного убитого, лейтенанта Сасо, вчера похоронили. Шофера беспокойно поглядывали на небо и действительно вскоре над колонной пролетел самолет. Сделав круг, он неожиданно для всех сел на луг метрах в ста от дороги. Из самолета вылез летчик и побежал к колонне. Через минуту Терещенко заметил в его руках ведро. - "Интересно, что это он с ведром носится..." - не понял сначала Терещенко, а потом услышал: "Бензинчику бы, ребята, хоть пару ведер...". - Ты беги дальше, там бензовоз должен стоять, - ответил летчику кто-то из шоферов. Скоро летчик с двумя ведрами шел к своему "ястребку", а когда колонна, наконец, сдвинулась с места, Терещенко увидел, как самолет резко взмыл в небо, едва не задевая за елки. "А молодец парень, все бы так воевали", - подумал Терещенко и вспомнил, как утром они проехали мимо новенького КВ, брошенного танкистами только потому, что кончилось горючее. Самолет только сделал круг и прошел над колонной, как Терещенко услышал гул еще нескольких самолетов и пулеметные очереди. Он тут же спрыгнул с коня, краем глаза видя, как повозки разъезжаются с дороги в кусты. Две пары самолетов с крестами на фюзеляжах промелькнули над головой, щедро поливая дорогу свинцом. Потом Терещенко увидел, как навстречу этим самолетам, прямо в лоб, мчится тот самый наш "ястребок". Один немец словно споткнулся и потянул в сторону, густо дымя хвостом, остальные разлетелись, но через минуту, развернувшись, бросились вдогонку. Терещенко смотрел на догонявших нашего "ястребка" "стервятников", пока они не скрылись из виду. "Молодец парень, просто молодец!" - думал он. За эти дни Борис видел наши самолеты всего несколько раз, далеко и небольшими группами, воздушный бой наблюдал впервые, у него уже успело сложиться недоверчивое отношение к нашим летчикам - "Где же вы, сталинские соколы...", - но после этого случая Терещенко сразу почувствовал к нашей авиации уважение. Вспомнил, как в Калуге, когда ехали на фронт, на путях в вагоне оказались двое наших летчиков со сбитых самолетов. Столько они тогда наговорили о первых боях в воздухе, что кто-то сбегал к коменданту станции и их тут же увели в отдел НКВД. Будто бы вся наша авиация сожжена в первый же день на аэродромах, а те, что взлетали и дрались с немцами, горели, потому что не хватало скорости. Летчики рассказывали с болью в душе, размахивали руками, показывая, как их сбили. Один из них скрипел зубами и плакал. У всех, кто их слушал, осталось тягостное чувство, в душе им тогда мало кто поверил, наверное, но не один раз вспомнили потом, когда попали на фронт. Хотя, по правде сказать, немецкая авиация не особенно и донимала. То ли ей уже прищемили хвост, то ли были у нее другие важные дела. Командир 497-го гаубичного артполка майор Илья Малых после того, как его 2-й дивизион отбил атаку колонны немецких танков и заставил их отойти и взять маршрут правее, по приказу командира дивизии уплотнил свои боевые порядки на наиболее танкоопасном направлении большак Давыдовичи - Грязивец. Часам к трем канонада стала хорошо слышна за его правым флангом сзади, но никаких дальнейших распоряжений из штаба дивизии не поступало и он на свой страх и риск решил собрать полк в одно место, с расчетом круговой обороны. Первый дивизион капитана Прошкина все это время действовал на поддержке пехоты полка Малинова, с закрытых позиций, и действовал, по словам полковника Кузьмина, отлично: заградительный огонь дивизиона по существу и заставил гитлеровцев перенести главный удар правее обороны дивизии. Дивизион капитана Найды, выстроившись в колонну, прошел дорогой до леса у деревни Грязивец, где и рассредоточился, не занимая боевых порядков. - Воздух! Воздух! - закричали наблюдатели, и все, находившиеся у орудий, залегли, где попало. Самолеты, налетевшие на малой высоте, сначала прошли над лесом, стреляя из пулеметов, а потом, встав в круг, начали методично пикировать на лес. - Штук двадцать, не меньше, - смотрел в небо старший лейтенант Житковский и подумал: "Хорошо еще, что успели войти в лес, на дороге они бы нас всех расколошматили". Недалеко взорвался трактор, тащивший прицеп со снарядами, и от него загорелся лес. Зеленые кроны сосен пылали, как солома, жар волной бил в лицо. Несколько минут бомбежки показались Житковскому адом, и когда самолеты улетели, какое-то время ему не верилось, что он опять остался жив. Собрали раненых и убитых, но не успели похоронить погибших, как капитан Найда получил приказ двигаться дальше. Колонна медленно потащилась по пыльной дороге. - Товарищ капитан, не пойму смысла нашего передвижения, - спросил Найду Житковский. - Если мы в окружении, то надо бы на восток, а мы забираем на север. - Майор Малых такой приказ из штаба дивизии получил. Видимо, собираемся все в одно место, чтобы дальше идти всем вместе. - А по обстановке он ничего не говорил? - Я так понял: знает он не больше нашего. Похоже, через соседей немцы прошли. - Горючее на исходе, товарищ капитан, - выглянул из кабины водитель. - Давайте встанем, может быть, из этих что-нибудь сольем. Перед деревушкой стояли несколько разбитых грузовиков. - Я тоже схожу, товарищ капитан, - сказал Житковский, - пока колонна подтягивается. Нацедив из бензобака полуторки ведро бензина, водитель и Житковский пошли, было, к своим, как увидели во ржи за крайним домом молодую женщину, которая стояла в полный рост и, улыбаясь, призывно махала им рукой. Житковский привык видеть в деревнях женщин только в платках, и эта, с распущенными волосами, показалась ему подозрительной. - Смотри, расплещешь, - сказал он водителю. - Уставился... Пока шофер заливал бензин в бак, Житковский рассказал о странной женщине Найде. - Что ж ты даме внимания не оказал? - усмехнулся он. И лишь только машина тронулась с места, как из ржи, где стояла эта женщина, ударил крупнокалиберный пулемет. Первая очередь попала прямо по кузову, полетели щепки, и все, кто тут был, выпрыгнули и залегли под машиной. - Житковский, бери троих и перебежками - уничтожить гадов! -приказал Найда. "Ну и баба, вот сволочь-то!" - думал на бегу Житковский. Перебежками, а в основном ползком по ржи он с группой бойцов подобрался к пулемету на бросок гранаты и, когда пулемет замолк, в окопе они обнаружил троих убитых немцев и эту женщину. Она была еще жива, и что-то тихо говорила по-немецки. "Надо же додуматься: женщина - приманка!" - удивлялся Житковский. Справа метрах в двухстах во ржи заработал еще один пулемет и один боец, телефонист, стоявший в рост рядом с убитыми немцами, со стоном присел. Остальные тут же залегли. - Ползком к машине, - приказал Житковский. - А немка? С собой возьмем? - спросил кто-то из бойцов. - Да она уже кончилась. Смотри - не дышит, - сказал другой боец. Догнав своих, Житковский доложил Найде, что немцы уничтожены, женщина тоже убита. - А мы еще не верили в диверсантов! - ответил Найда. - Двоих у нас в машине убило, - добавил он с сожалением, - но надо ехать дальше... Шестнадцатого июля после очередного перехода, когда батальоны 771-го полка расположились на дневку в густом лесу под Чаусами, капитану Шапошникову доложили, что его ищет какой-то майор из штаба корпуса. - Иван Андреевич? Какими судьбами? - Шапошников узнал майора Суетина, своего приятеля, служившего помощником начальника оперативного отдела штаба их 20-го стрелкового корпуса. - Да вот тебя решил проведать, - улыбнулся Суетин. - Гришина ищу. Не знаешь, где он сейчас может быть? - Час назад проезжал. К Малыху, наверное, поехал. Садись, отдохни, а то, вижу, с лица спал совсем. Шапошникова и Суетина связывал тот тип армейской дружбы, когда люди встречаются редко, не знают, встретятся ли еще, и если уж доведется увидеться, то стараются наговориться впрок. Вместе они служили лет десять и оба, не навязываясь в друзья и не думая даже, что дружат, постепенно прониклись такой взаимной симпатией и уважением, что искренне радовались каждой редкой встрече. Сейчас им тем более было о чем поговорить. - Это вы сегодня утром вели бой? - спросил Суетин. - Да, у Любавино. Шесть танков из десяти подбили. - Значит, обижать себя не даете. У тебя, гляжу, порядок, - Суетин снял фуражку, тщательно вытер лоб платком, - а мы вот всем отделом эти дни только и делаем, что выясняем, где какие наши части стоят. Телефонной связи почти нет, радио, сам знаешь, применять боимся, да и не умеем толком. А генерал требует выяснять обстановку в деталях. Бывает, что на карте здесь стоит часть, а на самом деле ее уже давно нет, вот и занимаемся разведкой своих же войск. Вон грузовичок мне дали, - махнул он рукой. - Иван Андреевич, расскажи об обстановке. - Спроси чего полегче... Три дня назад был у вас в дивизии, когда вы наступали, потом проехал на Чаусское шоссе - там немцы. Прут, представляешь, колоннами. Прорвались от Шклова. А в Чаусах всего один наш батальон стоял - смяли через полчаса. Ты капитана Филимонова знаешь? Сидит он чай пьет, в Чаусах, выглянул в окно - танки на дворе, с крестами, он гранату в окно, а сам в чем был в дверь. Еле ушел. - А на Пропойском направлении? - Последних сведений не имею, но боюсь, что немцы уже сутки, как в Пропойске, если только их дивизия Скугарева не задержала своим вторым эшелоном. У него всего-то три батальона прибыли. - А дорога Могилев - Чаусы? - Там сам черт не разберется. Вроде бы и у нас, и немцы там во всю гоняют. Такое там творится, Александр Васильевич, рассказывать страшно. Еду сегодня утром, навстречу группа наших бойцов, потом вторая подходит. Командиры и политруки будто бы все убиты, позади их танки, кругом диверсанты. Я их останавливаю, а все подходят и подходят, больше сотни набралось. Спрашиваю, кто, откуда - есть даже из-за Днепра. Обстановки не знают, есть и такие, что при одном слове "танки" драпать готовы. Хорошо, что тут оказались кем-то брошенные повозки с продуктами, удалось заинтересовать на время. Вижу - начальник артиллерии корпуса Вершинин подъехал и давай их костерить, так какой-то подлец, а может быть и диверсант, причем с петлицами лейтенанта, выстрелил из винтовки и - наповал. Бойцы его тут же расстреляли, конечно, но представляешь, какое положение - анархия, как в первый год гражданской. Хорошо, что полковник Гришин мимо проезжал, построил всех, выругал как следует, оставил с ними какого-то командира, и уехал. А у вас, смотрю, порядок, - с удовлетворением произнес Суетин. - Отходим организованно. Бойцы у нас немцев не боятся. В первые дни, когда идут и идут эти окруженцы, и каждый только и знает: "Танки! Окружение!", думали, что не сохраним настроя. Но ничего, держим. У нас, видишь ли, кадровый состав убежден, что именно мы - лучшая дивизия Красной Армии. Да, Иван Андреевич, на днях наши бойцы генерала в плен взяли. Заехал, представляешь, прямо в боевые порядки. Думал, что если их танки гудят на оперативном просторе, то за ними чисто, - Шапошников достал из планшета карту. - Вот, посмотри. Генерал не боевой, тыловик из штаба танковой группы Гудериана, обстановка на карту не нанесена, но все равно ценная вещь. Обрати внимание - проставлены даты на рубежах, до самой Москвы. И до сих пор графика в целом придерживаются. Забери, может пригодится. - Спасибо. Потери большие в полку? - Около двадцати процентов, - чуть помедлив, ответил Шапошников. - В других частях под пятьдесят подходит. Учти, что ваш полк в корпусе - наиболее крепкая единица, если на прорыв придется идти, то скорей всего в авангард поставят вас. Суетин помолчал немного и спросил: - Ты знаешь такого корреспондента, из "Известий" кажется, Константина Симонова? Еще стихи с Халхин-Гола писал... - Как же, слышал. - Встречаю его дней пять назад. Спрашивал, как лучше проехать в Могилев. Как ни отговаривал, что опасно, немцы по эту сторону Днепра. "Товарищ Сталин, - говорит, - приказал сделать Могилев Мадридом", - так и поехал. Я предлагал к вам в дивизию съездить, интересный контрудар - "Нет, только в Могилев". А меня вчера земляк наш крепко выручил, - продолжал Суетин. - Западнее Чаус. Проехал по шоссе - наших никого, а знал уже, что немцы навстречу идут, от Шклова. Дело вечером было, вдруг навстречу пара упряжек с орудиями, вроде свои, и так вкусно по-нижегородски говорят, что невольно сразу спросил: "Вы с какой улицы?" - "Я с улицы Свердлова". Так и договорились. Отходили они последние, из отдельного противотанкового дивизиона вашей дивизии. Главные их силы я, видимо, проехал другой дорогой. Попросил этого лейтенанта, командира взвода, Ивана Федосеева, продержаться, сколько сможет, хотя бы три часа. Так они немца здесь не только задержали, но и по носу ему хорошо дали. Я его потом еще раз встретил, рассказал он, что бой тот они выиграли, немцев несколько десятков уложили, мотоциклистов. Еще спрашивал, не видал ли я его брата двоюродного, Овчинникова, Героя Советского Союза, встречались они с ним где-то здесь, но потерялись. Вот такие, брат, дела... Воюем, как умеем, а надо бы лучше. И можем ведь лучше. Ну, надо ехать мне, Александр Васильевич, - поднялся Суетин. - До встречи, если живы будем. Да, возьми вот газеты, почитай, довольно свежие. Суетин уехал, а Шапошников, пока был привал, стал просматривать газеты. Это была "Правда" за 11, 12 и 13 июля. "Десятое июля, - прочитал он, - Бобруйское направление: наши войска прочно удерживают занятые позиции... Вечер: в течение 10 июля на фронте чего-либо существенного не произошло..." - "А немцы уже переправы через Днепр наводили..." - с горечью подумал Шапошников. В другом номере газеты об их направлении было написано: "В течение ночи на 12 июля изменений в положении войск не произошло". - "Как будто немцы все еще за Днепром! - возмутился Шапошников. - Какая самоуспокоенность!". Прочитал еще несколько заголовков: "Изверг Гитлер - лютый враг советского народа", "Пусть беснуется фашистский зверь, видя крушение своих разбойничьих планов", - "Уже крушение? - с тоской подумал Шапошников. - Как не вяжется тон статьи с тем, что на самом деле происходит на фронте". Газеты были полны сообщений из тыла страны, по ним чувствовалось, какая громадная работа идет по перестройке всей страны на военный лад, много было описаний подвигов, героизма, но понять обстановку на фронте конкретно или представить более-менее ясно, где сейчас линия фронта, - по газетам было невозможно, сведения их были явно устаревшими. Лейтенант Корнилин, принявший после ранения капитана Лебедева 1-й батальон 409-го стрелкового полка, в первые дни после отхода делал все в человеческих силах, чтобы сохранить людей и двигаться организованно, но в мелких постоянных стычках и без того ополовиненные роты редели, кончались патроны и продовольствие. Все попытки Корнилина установить связь с дивизией или узнать что-либо от проходивших мелких групп, а выходило их из-за Днепра множество, различных дивизий и частей не имели успеха. Все больше донимала фашистская авиация. Случалось, что самолет гонялся и за одним человеком. Во время одного такого налета, когда его бойцы едва переставляли ноги после очередной стычки с вражескими мотоциклистами, Корнилин был контужен разорвавшейся неподалеку бомбой. Он еще помнил взрыв и как бойцы, лежавшие рядом с ним, зажимали уши и поджимали колени к животу. Очнулся он от сильного удара под ребра. Открыв глаза, Корнилин увидел перед собой молодого немца с автоматом на груди. Гитлеровец смотрел на него с любопытством, беззлобно, потом пнул еще раз и дал знак автоматом: "Ком! Ауфштее!". Корнилин, ощущая боль в каждой клеточке тела, встал сначала на четвереньки, потом, шатаясь, во весь рост. С трудом сделал первый шаг. Чувствуя, как к нему возвращается сознание, и туман перед глазами словно рассеивается, Корнилин осмотрелся. Неподалеку лежали трое убитых его бойцов, рядом стоял немец, к нему из тумана подходили еще двое. "Как же так... Почему я живой?" - Лукьян вспомнил, что когда разорвалась бомба, он куда-то провалился, и на языке был уже неповторимый привкус смерти. "Как же теперь батальон...", - шевельнулась мысль. Немец ткнул его стволом автомата в спину, давая знак идти.2 А дивизия продолжала свой тяжкий путь на восток. Сбивая мелкие заслоны гитлеровцев, отстреливаясь от внезапно налетавших мотоциклистов, части дивизии, в основном ночью, чтобы не попасть под удары авиации, прошли лесами южнее Чаус, вышли на реку Проня, переправились через нее, против ожидания без боя, и снова углубились в леса севернее Пропойска. Пусть не было связи со штабом армии, общая обстановка продолжала оставаться неизвестной, и неясно было, что ждет их через день-два, полковник Иван Гришин, пройдя через какой-то период перестройки сознания, снова становился тем, кем он привык себя ощущать - волевым и сильным. А перестроиться ему было не так-то просто. Занимая всего год назад должность начальника отдела боевой подготовки стрелковых войск столичного округа, Гришин привык учить войска по-современному, по новым уставам, в соответствии с принципами тактики глубокого боя, которые изучал в академии. Разве мог он думать, что войну придется начинать совсем не так, как этому учили в академии. О взаимодействии с авиацией, танками и речи быть не может, просто потому, что их нет. Как выходить из окружения - в академии вообще не изучали, да об этом никто и не думал. Но Гришин был из той породы людей, которые в минуты крайней опасности не только не теряются или ломаются, а, наоборот, действуют собраннее и решительнее. Проанализировав ход первого боя дивизии, Гришин убедился, что организован он был в целом грамотно, хотя был это все же встречный бой, в самых неблагоприятных условиях - против танковой дивизии. Да и командир корпуса действиям дивизии дал положительную оценку. В первые дни отхода появились, было, мысли, что все пошло комом-ломом, все все делают не так, но, постоянно бывая в полках и батареях, Гришин, присматриваясь к людям, убеждался, что большинство из них - добросовестные и воюют без страха. Полк Малинова отходил почти без потерь, Малых не потерял ни одного орудия, пройдя более семидесяти километров, полковник Корниенко со своими двумя батальонами, прикрывая дивизию с севера, отбил несколько яростных наскоков гитлеровцев, людей не растерял и порядок держал. Все больше убеждаясь, что армия отступает не столько потому, что так уж велико превосходство противника в технике, а во многом из-за собственной нерасторопности, неумения распорядиться имеющимися силами, а иногда и из-за трусости, Гришин при случае беспощадно карал виновных в этом, даже если они и были не из его дивизии. Поначалу не очень доверяя своим подчиненным, полковник Гришин в первые дни войны часто брался за все сам, считая, что лучшего его и без него никто ничего не сделает. Он привык работать за троих и через силу, жалея других и не жалея себя, но как-то после одного разговора со своим замполитом Канцедалом Гришин понял, что порой берет на себя и не свои обязанности. - "Ты подумай, в дивизии, кроме тебя, еще пять полковников, и трое из них после академии..." - вспомнил он слова Канцедала. Да, их было шесть полковников. Но теперь уже пятеро. Сердюченко, начальник оперативного отделения, погиб при бомбежке в Могилеве. "И любой из них вполне может меня заменить", - думал Гришин. Корниенко в академии преподавал тактику, полк для него не более, как стажировка; Малинову, слышал, еще до войны командир корпуса обещал дать дивизию при первой возможности; Кузьмин артиллерию знает прекрасно да и тактик замечательный; Смолин воевал еще на империалистической, опытный, рассудительный; Малых с Фроленковым тоже могут далеко пойти, все данные для этого у них есть. Фроленков отлично показал себя в Испании - орден боевого Красного Знамени заслужил. И, конечно, его начальник штаба, полковник Яманов - цену себе знает и командиром дивизии был бы на месте. Постепенно полковник Гришин, видя, что не только у него болит душа за дивизию, стал больше доверять своим подчиненным и не лишать их инициативы. Теперь главным было - выйти из окружения, встать в нормальную оборону, навести в дивизии настоящий порядок. "МЫ МЕРТВЫМ ГЛАЗА НЕ ЗАКРЫЛИ..." К вечеру 18 июля соединения 20-го стрелкового корпуса выходили на дальние подступы к Варшавскому шоссе восточнее Пропойска. На военном совете в штабе корпуса было решено прорываться сходу, не дожидаясь сосредоточения всех сил корпуса - на это ушли бы целые сутки. По данным разведки, от Пропойска до Кричева располагались главные силы 10-й моторизованной и несколько отрядов танков 4-й танковой дивизий противника. По шоссе постоянно курсировали танки и бронетранспортеры, на обочинах стояли замаскированные орудия и пулеметы. Вечером 18 июля, собрав командиров дивизий, генерал Еремин, медленно и тщательно выговаривая каждую фразу, сказал: - Прорыв начнем завтра с рассветом. Учитывая, что противник не в состоянии занять позиции по всему шоссе, а, как установлено, сильные отряды держит только в отдельных пунктах, решил: прорываться будем по-брусиловски, не в одной точке, а в трех. Каждая дивизия на своем участке. В авангард ставлю дивизию Гришина, слева - дивизия Скугарева, справа - генерала Бирюзова. Прошу к карте. Генерал показал участки прорыва каждой дивизии, густо отчертив их красным карандашом. - В каждой дивизии иметь сильный авангард, который мог бы не только пробить коридор, но и расширить его по шоссе в обе стороны. - Шоссе удерживать? - спросил полковник Гришин. - Задача корпуса - выйти главными силами на Сож и удержать на шоссе коридор, чтобы по нему могли пройти другие части и тылы армии, - уточнил генерал Еремин, - Вам, Гришин, коридор удержать любой ценой. Назначаю вам в помощь и для контроля подполковника Цвика. Подполковник Исаак Цвик, помощник заместителя командира корпуса по тылу, маленький, худой, с бледным усталым лицом, сидел на военном совете в сторонке, занятый своими думами. Боевым частям пробиться и уйти за Сож будет все-таки легче, а вот что делать ему со своими тылами и обозами... Услышав о своем назначении к Гришину, Цвик немного успокоился. Он знал, что его дивизия была в хорошем состоянии, да и сам полковник Гришин смотрелся солиднее других командиров дивизии. Цвик украдкой посмотрел на Гришина: "Красивый открытый лоб, плотно сжатые губы. Волевой, должно быть. Глаза - то мягкие, то колючие. Такой сделает все, как надо. Если он пройдет, то за ним и мы свои тылы вытащим...". - Мальчик! Мальчик, иди-ка сюда! Ваня Левков оглянулся - в кустах стоял военный в нашей форме. - Ты из этой деревни? - Да, скот вот загоняю. - Подойди к нам. Ваня, оглянувшись, подошел к кустам. Стояли двое с кубиками на петлицах. Из-за кустов подошли еще трое, постарше, и с такими же почерневшими от солнца лицами. - Немцы есть в деревне? - Нет, но в лесу у шоссе их много, в засадах сидят. - Сам видел? - Видел, как они на деревья залезают. В танках их много сидит. Мы за ягодами ходили и видели. - Давно они здесь? А в деревне точно нет? - Да когда уж... Четырнадцатого ночью услышали сильный шум на шоссе, мы еще спали. Лязг такой страшный. Все утро. Отец сходил к шоссе - немцы едут! А у нас в деревне раненые жили, говорят, что не может быть, что немцы. Я сбегал к шоссе - машины на Кричев одна за другой, и все немецкие, в их касках были солдаты. - Точно это было четырнадцатого под утро? Не спутал? - строго спросил один из военных. - Точно, я запомнил. В деревне они не останавливались, а на другой день один немец приезжал на мотоцикле. Страшный такой, у нас все девчонки попрятались. А он воды набрал в колодце и уехал. По-русски немного говорил, сказал женщинам, чтобы мы не боялись немецких солдат, они пользуются французскими духами и кушают только курочек. Весь день тогда они по шоссе ехали, танки, машин много прошло. А вчера подъезжала из леса машина с нашими, спрашивали, свободна ли дорога на Александровку-вторую. Я им сказал, что тут кругом немцы, они и уехали обратно. Ваня обратил внимание, что один из военных был со шпалой в петлице. Он немного разбирался в званиях, старший брат, капитан, служил на границе в Прибалтике. Всхрапнула лошадь, на которой сидел командир со шпалой в петлице. - А хутор Лукьяновку знаешь? Немцы там могут быть? - Дорогу знаю. Там можно лесом обойти, место глухое... Дяденьки, я вот только коров соберу и мамке скажусь... - Мы подождем. Да, мать позови. Минут через десять к кустам подошли мальчик и женщина. - Мамаша, нам бы надо вашего сына, дорогу показать. Женщина опустила голову, теребя платок. Подумала немного, вздохнула. - Не надолго бы только... Ваня, смотри... - Поднимайте людей, - повернулся к одному из военных командир со шпалой в петлице. Ваня Левков пошел впереди, изредка оглядываясь. Сквозь кусты и деревья он видел, как за ним вытягивалась колонна - редкий строй красноармейцев, повозки, несколько упряжек с орудиями. - Ваня, а за шоссе сможешь нас провести к Сожу? - спросил военный со шпалой, когда они лесом прошли мимо заброшенного хутора. - Смогу, наверное, только всем надо идти тихо. Ваня примерно знал, где могут стоять засады немцев - все эти дни он с младшим братишкой ходил к шоссе, будто бы за ягодами. Метров за двести перед шоссе, когда лес стал редеть, командир дал колонне знак остановиться. - Ваня, возьми с собой двоих бойцов, сходите к шоссе, посмотрите по сторонам и назад. - Я лучше один схожу. Их могут заметить, а я тихонечко. Ваня прокрался к шоссе, внимательно посмотрел по сторонам и вперед на лес. Никаких признаков людей не было, даже посвистывали птички. На всякий случай он сбегал на ту сторону шоссе, дал круг и только тогда вернулся к колонне. - Можно идти, товарищ командир. Ваня провел колонну через шоссе низиной, самым надежным местом на этом участке трассы, дошел почти до Сожа. - Ну, хватит, сынок, - остановил его командир со шпалой, - Дальше мы сами. Беги домой, - погладил по вихрам, - Большое тебе спасибо, Ваня, хороший ты хлопец. Что бы тебе подарить... - Я же не за награду, товарищ командир, - обиделся Ваня. - Возьми на память, - сказал командир, доставая из планшета красный с белыми полосками шарфик. Ваня Левков побежал назад к шоссе, навстречу ему ехали повозки с ранеными и упряжки с орудиями, брели бойцы, не зная, что жизнью своей, по крайней мере, на ближайшие часы или дни, они обязаны этому пареньку. Не добежав до шоссе метров пятидесяти, Ваня услышал, как слева, не далее как в полукилометре, вспыхнула густая стрельба. Он удачно перемахнул шоссе, стараясь бежать как можно быстрее - бой разгорался по всему шоссе, слышны были не только выстрелы, но и крики. И совсем недалеко от дома он чуть не наткнулся на двоих. В нашей форме. Один был с пулеметом, а второй держал ленту. Ваня уже хотел было окликнуть их, как пулемет заработал и пули - Ваня обмер - летели по выходившей на полянку группе наших же бойцов. - Что вы делаете, это же наши! Второй номер пулемета оглянулся на вскрик, и Ваня заметил под отворотом его выцветшей гимнастерки край чужой темно-зеленой формы. - Немцы! Переодетые! Гитлеровец несколько раз выстрелил из пистолета, но Ваня быстро скрылся в кустах.. Метров через двести-триста он чуть не налетел еще на одну группу. Пригляделся - наши. - Дяденьки, там два немца переодетых в нашей форме с пулеметом! - Где? Далеко отсюда? - спросил боец. Ваня показал направление. - А ну, беги домой, - перебил его другой красноармеец, - Мать, небось, с ума сходит! Как ты тут оказался? Ваня побежал домой уже напрямик, с ужасом вспоминая, как над его головой свистели пули. - Ну, Ванька, мать тебе сейчас и всыплет! - услышал он голос младшего брата, залезая в щель, вырытую возле дома.. 19 июля около полудня капитан Шапошников, только что выслушавший доклад лейтенанта Шажка, ходившего в разведку, стоял на пригорке, поглядывая в бинокль на деревушку и лес, за которым метрах в пятистах и проходило Варшавское шоссе. Бойцы батальона капитана Леоненко, получившие разрешение отдохнуть, сидели и лежали группами на обочинах лесной пыльной дороги. Курить, разводить костры, ходить было категорически запрещено. Все лежали в траве под деревьями, поглядывая на палящее солнце, понимая, что на прорыв придется идти только с наступлением темноты. Заметив легковой автомобиль, Шапошников подошел к дороге. В вышедшем из машины генерале он узнал командира корпуса генерала Еремина. Узнал, но с трудом. Ввалившиеся, покрасневшие глаза, на небритом запыленном лице печать смертельной усталости. Чувствовалось, что генерал давно не спал. Шапошников, представившись, доложил, что выводит 2-й батальон на исходный рубеж для наступления. - А где командир полка? - Подтягивает третий батальон, левее метров семьсот. - Тоже, нашел время... Операцию возлагаю на вас. Задача: пробить брешь, оседлать шоссе и занять оборону на том берегу Сожа. Выполните - молодец, не сумеете - расстреляю... - и вдруг спросил, уже без жести в голосе, устало: - Это вы мне докладывали утром тринадцатого данные разведки о танках? - Да, - тихо ответил Шапошников. - Вы были недалеки от истины, капитан, - генерал Еремин вздохнул, поморщился чему-то своему и пошел к машине. "Почему он возложил операцию на меня? - недоумевал Шапошников. - Да еще через головы командиров полка и дивизии... Тем более что задачу на прорыв Гришин уже ставил Малинову. Почему такая фраза: "Тоже мне, нашел время...". Вскоре подошел 3-й батальон капитана Горбунова, но командира полка с ним не было. Почувствовав по интонации генерала, что операцию надо готовить без промедления, Шапошников вызвал комбатов и поставил им задачи. Батальон майора Московского должен был выйти к шоссе на правом фланге и ударить вдоль него направо. На левом фланге должен был наступать батальон из полка Корниенко и тоже ударить вдоль шоссе, на запад. Батальоны Леоненко и Горбунова должны были наступать в центре и, миновав шоссе, выйти к Сожу. - Степанцев! - окликнул Шапошников стоявшего неподалеку командира химвзвода полка. - Вам задача: вывести все спецподразделения полка за Сож. Забирайте хозяйство Татаринова - и за нами. Когда Московский и Горбунов пошли в свои батальоны, к Шапошникову подошел капитан Леоненко. - Товарищ начальник штаба, - устало и со злостью сказал он. - Ничего не воспринимаю, трое суток не спал. Шапошников, посмотрев на Леоненко, понял, что тот едва стоит на ногах от усталости. - Хорошо, я поведу батальон сам, - сказал он, хотя от постоянного недосыпания голова была, как тоже чугунная. По данным лейтенанта Шажка, немцев на шоссе было немного, но в нескольких местах их все же обстреляли, а дважды он слышал шум двигателей танков. По шоссе медленно проезжали взад-вперед бронетранспортеры, не исключено, что были здесь и засады. Под вечер в расположение второго батальона по пыльному проселку заехала легковая автомашина с немцами. Бойцы, находившиеся поблизости, от неожиданности открыли огонь. Водитель сразу же выскочил из-за руля с поднятыми руками. Оказалось, что убитый пассажир на заднем сиденье - полковник. Бойцы быстро обыскали водителя, высокого симпатичного блондина. - Надо же, бабник какой... - сказал кто-то из бойцов, разглядывая пачку фотографий, взятых из кармана водителя. На снимках с дарственными надписями, которые тут же пошли по кругу, были девушки из многих городов Европы и - вперемешку порнографические открытки. - Кто знает по-немецки? - спросил какой-то боец. - Я знаю немного, - предложил свои услуги переводчика сержант-связист Самойленко. Но к немцу уже пробивался, бесцеремонно отталкивая плечом окруживших его любопытных красноармейцев, переводчик полка Иоффе. Фотографии вернули владельцу. Пленного повели по направлению к штабу полка. Не прошло и получаса, как на место расположения батальона обрушился артиллерийский огонь. Снаряды рвались в верхушках деревьев и скоро весь лес здесь был заполнен дымом. Люди лежали, вжавшись в нагретые за день сосновые иголки, и думали, что это, наверное, месть за убитого немецкого полковника. Дождавшись темноты, батальон Леоненко с капитаном Шапошниковым пошел на прорыв. Развернувшись в боевой порядок метров на пятьсот по фронту, только перед самым шоссе батальон наткнулся на небольшую группу автоматчиков. Когда роты дружно поднялись в атаку, ведя на ходу беглый огонь из винтовок, немцы разбежались по сторонам. К шоссе вышли спокойно. Справа и слева метрах в пятистах видны были бронетранспортеры за обочинами, а впереди - только лес. Подав команду "Вперед!", Шапошников, а за ним и все роты батальона быстро перемахнули через шоссе. Несколько сот метров цепи, по тихо отдаваемым командам на ходу собираясь в колонны взводов и рот, шли молча, как вдруг лес осветила яркая вспышка и тут же раздался истошный крик. - Что такое? - оглянулся капитан Шапошников. Оказалось, что кто-то из бойцов наткнулся в темноте на дерево, уронил бутылку с горючей смесью, и она почему-то вспыхнула. Его предсмертный крик смолк через несколько секунд, вспышка огня тоже быстро погасла. Убедившись, что противника вблизи нет, Шапошников, как это было обговорено заранее, приказал Леоненко развернуть батальон метрах в пятистах лицом к шоссе, а сам со своим штабом пошел лесом к Сожу. Было тихо, лишь где-то справа на шоссе стрелял пулемет, но чувствовалось, что бьет он не прицельно. Шапошников шел быстрым шагом, изредка оглядываясь по сторонам, и когда минут через сорок лес неожиданно кончился, он, увидев ленту реки, кустарник за ней и огромное поле, поймал себя на мысли, что куда он посмотрит - там наши, немцев нет. - Тюкаев, - позвал Шапошников своего помощника, - берите коня и скачите обратно. Найдите Горбунова, передайте - пусть идет следом за нами как можно скорее. Найдите полковника Малинова, доложите, что второй батальон перешел шоссе и развернулся, чтобы обеспечить переход остальных частей. Глядя, как лейтенант Тюкаев садится на лошадь без седла и как его длинные ноги болтаются чуть не до земли, Шапошников подумал: "Удачно проскочили, просто не верится... Если там промедлят хотя бы час, будет гораздо хуже. Немцы нас, конечно, уже засекли и поняли, что прорывается крупная часть, теперь подтянут сюда силы. Тогда остальным придется прорываться действительно с боем". За Сожем, когда рассвело, Шапошников встретил группу командиров и среди них своего однокашника по Рязанской пехотной школе подполковника Тер-Гаспаряна. Тот искренне обрадовался встрече, но у Шапошникова, хотя он тоже рад был встретить друга, настроения вспоминать прошлое не было. - Кричев у немцев или наш? Могилев держится? - спросил Шапошников у Тер-Гаспаряна. - Немцы в Кричеве два дня. Про Могилев не слышал, чтобы оставили. Знаю, что немцы уже в Смоленске. - Да ты что? - Я тоже не верил. А мы вот третий день Пропойск то возьмем, то опять сдадим. - Ты в какой дивизии? - Пятьдесят пятая мотострелковая. Хотя - давно уже просто стрелковая. Шапошников услышал густую пулеметную и автоматную стрельбу в том месте, где должен был идти батальон майора Московского. Через несколько минут стрельба началась и на участке прорыва батальона полка Корниенко. Еще на подходах к шоссе майор Московский вызвал командира приданной батареи старшего лейтенанта Похлебаева, своего адъютанта старшего лейтенанта Воробкина и политрука Андрианова, и, когда они подошли, устало опустился на траву. - Как будем действовать? Задачу вы все знаете, - майор Московский сделал паузу и вдруг виновато сказал: - Что хотите со мной делайте, но командовать батальоном я сейчас не смогу. Устал смертельно, на ходу сплю... Брать сейчас на себя ответственность - значит подвергать риску всю операцию и жизнь сотен людей. Политрук Андрианов, высокий, худой, с красными от бессонницы глазами, после минутного тягостного раздумья предложил: - Может быть, временно выберем нового командира? - и поглядел на Похлебаева. Он знал, что в первом бою тот некоторое время командовал батальоном. - Я согласен, - произнес лейтенант Воробкин, глядя на Похлебаева. - Товарищ старший лейтенант, беритесь, - сказал Похлебаеву Андрианов. Похлебаев посмотрел на отрешенно сидевшего майора Московского, провел руками по ремню, словно заправляясь, и ответил: - Согласен. Но если вы мне доверяете, то и мои приказы выполнять беспрекословно. Бойцам об этом говорить не будем, и вообще - если выйдем, вспоминать об этом ни к чему. Сейчас надо послать разведку к шоссе. Товарищ майор, вам лучше быть с первой ротой. Выслав разведку, отделение стрелков, и не дождавшись ее возвращения, Похлебаев отправил к шоссе вторую группу, политрука Андрианова со взводом. Чутко прислушиваясь к звукам, он так и не услышал стрельбы с направления, куда ушла вторая группа. Стреляли, но редко и где-то левее. Прождав еще полчаса и разозлившись, что обе группы наверняка уже перемахнули шоссе, а возвращаться боятся, Похлебаев приказал ротным разворачивать свои взводы в боевой порядок, а батарею направил к шоссе по узкой просеке. Метров триста батальон, стараясь ступать тихо, прошел спокойно, но когда деревья впереди поредели, и до шоссе оставалось метров двадцать - им навстречу защелкали выстрелы. Цепи, открыв недружный огонь из винтовок, залегли. - "Кукушки"!Воробкин, видите? - ложась и дергая его за рукав, сказал Похлебаев, - Вон на дереве сидит, подлец. - У нас же счетверенная установка есть! - Ну-ка давай ее сюда, пусть прочешет! Минут через пять в беспорядочный треск винтовок уверенно вплелся густой перестук счетверенной зенитной установки. Похлебаев, чувствуя мстительное удовлетворение, что с верхушек сосен летят во все стороны не только щепки - он видел, как упали четыре трупа, выбрал момент после того, как пулемет прочесал сосны по второму заходу, и громко крикнул: - Первая рота - вперед! Несколько десятков бойцов плотной массой быстро перебежали шоссе. Стрельба с деревьев прекратилась, Похлебаев хотел отдать приказ на бросок второй роте, как вдруг услышал шум мотоциклов на шоссе. Теперь перебегать было опасно, тем более что от шоссе лес здесь стоял довольно далеко, метрах в ста. - Мотоциклы! Десятка два! - крикнули от шоссе. - Пулеметы - на обочину! - дал команду Похлебаев. Через пару минут, точно споткнувшись обо что-то, три мотоцикла летели, кто вправо, кто влево от дороги на обочины, остальные, частью развернувшись, открыли огонь наугад. Похлебаев решил было, что бой с мотоциклистами займет не более нескольких минут, но гитлеровцы, спешившись и быстро организовавшись, открыли такой плотный и точный пулеметный и автоматный огонь, что о броске через шоссе не могло быть и речи. Похлебаев послал один взвод вдоль шоссе, чтобы зайти немцам с фланга, с той стороны дороги тоже стали активнее вести огонь, но и гитлеровцы, не жалея патронов, прижимали стрелков к земле. Время шло, стрельба, если и стихала на минуту-другую, потом опять вспыхивала с новой силой. Похлебаев уже прикидывал, как бы поставить против мотоциклистов орудия его батареи. - "Два часа возимся", - удивился он, взглянув на часы. Бой явно затягивался, нужно было принимать какое-то решение. От немцев в стрельбу вплелись очереди крупнокалиберных пулеметов, потом гулко ударили танковые пушки. - Три танка подошли, товарищ старший лейтенант, - крикнул Похлебаеву подбежавший лейтенант Воробкин. - Марычев! Давай свое орудие на прямую наводку к обочине! - крикнул Похлебаев и подумал: "На тебя вся надежда. Если хотя бы один танк подожжем, то, может быть, и мотоциклисты смоются". Георгий Похлебаев, видя, как с десяток артиллеристов бегом выкатили и развернули орудие, как опускается ствол и одновременно заряжающий загоняет снаряд, и, понимая, что быстрее, чем они это делают, делать уже невозможно, все же мысленно подгонял: "Быстрее... Быстрее...". Наконец, первый снаряд полетел в танк. Второй, третий. - "Торопишься!", - хотел крикнуть Георгий, но от четвертого снаряда передний танк быстро окутался дымом, через секунду-две левее орудия разорвался снаряд и Похлебаев увидел, как упал на спину со снарядом в руках кто-то из расчета. Еще через мгновение вспыхнул второй танк, а уже через минуту, не больше, как-то разом стихли автоматные очереди, а третий танк, круто развернувшись, укатил в сторону Кричева. "Если сейчас не поднимемся, то целый день пролежим", - подумал Похлебаев и, набрав в легкие воздуха, громко и уверенно крикнул: - Батальон! Вперед! Вперед! - и видя, как из-под деревьев со всех сторон поднимаются и бегут бойцы, поднялся и сам. Пропустив последнюю упряжку с орудием, которая пронеслась, как сумасшедшая, он в три прыжка последним из батальона перескочил шоссе. Через триста метров, когда бойцы разобрались по взводам и отдышались, Похлебаев дал команду "Стой!". Посчитав своих людей, ротные доложили майору Московскому, а тот сказал Похлебаеву, что убитых в батальоне всего пятеро, но раненых около пятидесяти. "Будем считать, что еще раз повезло", - устало подумал Похлебаев. На берегу Сожа большая группа саперов рубила лес на переправу. Человек тридцать подносили бревна, а остальные, перекинув через реку стальной трос, перетаскивали по дну орудия. Из леса к реке подходили все новые группы запыхавшихся бойцов, многие, не раздеваясь, бросались в воду и плыли на тот берег. Шапошников и Васильчиков, отвечавшие за порядок на переправе, громче, чем обычно, подавали команды растерявшимся после прорыва группам, то и дело подходили от одной к другой, что-то объясняли, кого-то торопили, кого-то осаживали - из-за шоссе с каждой минутой нарастал поток людей и техники. Политрук саперной роты 771-го полка Сергей Моисеев, высокий, худой, с охрипшим голосом, подгонял своих саперов, которые и без того валились с ног: - Ребята! Давай скорее, мост нужен срочно! Надо было придумать, как и чем забивать сваи для моста, но в суматохе ничего не приходило в голову. Пока орудия перетаскивали по дну тросами, но как быть, когда соберутся автомашины? А они уже выскакивали из леса одна за другой на бешеной скорости, резко тормозили у самой воды, шофера выскакивали из машин и, сломя голову, бежали к реке. - Куда вы? Стойте! Стойте! - услышал Шапошников пронзительный женский крик. Это была Аня, машинистка штаба полка. Девушка бегала вдоль берега, громко кричала, стыдила шоферов, которые, бросив свои машины, переплывали Сож. "Надо же, возвращаются, - удивился Шапошников. - Вот так девчонка!" А через несколько минут, бросив взгляд в сторону сгрудившихся левее переправы машин, Шапошников увидел, что они колонной выстраиваются к переправе, а Аня что-то докладывает группе командиров-артиллеристов, которые руководили перетаскиванием орудий тросами. К Шапошникову подошел лейтенант Степанцев: - Все спецподразделения полка переправлены, товарищ капитан. Только кухню утопили. - Кухню... Мы вот машину с документами полка никак не вытащим, - с досадой сказал Шапошников. Лейтенанту Степанцеву, хотя с ним и был большой обоз, удалось проскочить шоссе едва ли не удачней всех. Получив от Шапошникова приказ на прорыв, Степанцев, пока выстраивал и подтягивал обоз, а набралось несколько десятков подвод и не менее двухсот человек, потерял брешь, в которую проскочил батальон Леоненко. На подходах к шоссе Степанцеву попался бешено мчавшийся навстречу грузовик с незнакомым капитаном на подножке: - "Куда? Там немцы!". Почти следом за машиной показался немецкий броневик, встал и начал неторопливо и густо поливать свинцом все, что видел перед собой. Повозки шарахнулись, прячась за кустами, замерли, люди минут тридцать пролежали, не поднимая головы. Когда броневик, наконец, уехал, Степанцев снова построил свою колонну, прислушался, где на шоссе стрельба стояла пореже, и дал команду двигаться туда. Подобравшись по-пластунски к обочине, он, посмотрев направо и налево - ни немцев, ни их танков не было видно, - махнул рукой первому ездовому. Повозки одна за другой с грохотом перескочили через шоссе, рядом с ними торопливо, озираясь по сторонам, перебегали бойцы. Степанцев догнал голову колонны, когда она углубилась в лес. Скоро он, немало удивившись, встретил в лесу старика. - Дедушка! Как лучше выйти к Сожу? - спросил его Степанцев. - Выручай! Старик, встрепенувшись и весь как-то собравшись, бодро сказал: - А давайте провожу! Там ваши переправляются, я покажу. И старик, назвавшись Степанцеву дедом Прокопом, без всяких происшествий, лесом, выбирая, где погуще, вывел всю их колонну прямо к переправе за каких-то полчаса. - Ну, дедушка, спасибо! Век вас не забудем, - пожал ему Степанцев руку на прощанье. Часам к четырем дня после новой яростной вспышки стрельбы поток людей, автомашин и повозок снова усилился, и капитан Шапошников, узнав в подъехавшей "эмке" Гришина, Канцедала, Яманова и Смолина, быстро пошел к машине. Полковник Гришин вышел из машины, махнул шоферу, чтобы ехал к переправе и пошел навстречу Шапошникову. - Как тут дела? - здороваясь за руку, спросил Гришин. - Переправились два батальона нашего полка, а Леоненко оставил на подступах к шоссе с нашей стороны, как было приказано. - Не видел я их, - удивленно бросил Гришин. - Левее переправился батальон 409-го полка, - продолжал доклад Шапошников, - сейчас переправляем батарею артполка Смолина. - Где у тебя замполит? - На той стороне Сожа, проверяет оборону в батальоне Горбунова. - А Малинов где? - спросил Гришин. - Полковник Малинов на той стороне шоссе, выводит тыловые подразделения. Я послал за ним лейтенанта Тюкаева, - ответил Шапошников, стараясь говорить увереннее. На самом деле все тыловые подразделения полка вышли и за шоссе могли остаться только мелкие группы полка, которые по каким-то причинам отстали или заблудились. Сказать прямо, что он не знает, где сейчас полковник Малинов и чем он занимается, Шапошников не мог - боялся подвести своего командира. - Назначаю временно командиром полка, - неожиданно сказал полковник Гришин и, глядя на переправу и на плывущих по реке бойцов и лошадей, спросил: - Кто придумал тросами перетаскивать орудия? - Политрук саперной роты Моисеев организовал. - А почему мост бросили строить? - Сваи забить не смогли. Течение сильное. Да и нечем забивать. А вы как прошли шоссе, товарищ полковник, все нормально? - "Прошли", пролетели! Выкатили орудия на шоссе, как дали по сторонам... Трофим Григорьевич, - позвал Гришин полковника Смолина, - как тому лейтенанту фамилия, что три танка подбил? - Лебедев, Иван Тихонович. - Вот он все и сделал. Сначала подавил минометную батарею, а потом, когда остался один из расчета, сумел поджечь три танка. Смолин! - снова повернулся к нему Гришин. - Не забудь на него наградной лист написать. Я буду в Христофоровке. Как только батальон связи Лукьянюка выйдет - немедленно его ко мне, - сказал он Шапошникову, - а пока связь ко мне пусть твои протащат. Кто там у тебя, Денисенко, кажется? - Не хватит провода, товарищ полковник, - ответил Шапошников, - далеко. Гришин ушел на переправу, а Шапошников, глядя на толпившихся там людей, упряжки с орудиями и автомашины, задумался: "Что же, в самом деле, случилось с Малиновым? И Тюкаев что-то долго не возвращается...". Лейтенант Вениамин Тюкаев, посланный Шапошниковым разыскать полковника Малинова, выломал сосновый сук вместо уздечки и уверенно забрался на обозную лошадь без седла. Тюкаев спокойно переплыл на лошади Сож, не встретив ни одной живой души, проехал сосновый лес и уже увидел за деревьями ленту шоссе, как вдруг услышал сзади: - Рус! Иди сюда! Один из троих немцев, в полный рост стоявших под соснами, призывно и весело махнул к себе рукой. Тюкаев, будто его ошпарили кипятком, ткнул суком в бок лошади и она тут же рванулась вскачь. Сзади хлестнули автоматные очереди и лошадь, словно споткнувшись, полетела наземь. Тюкаев через ее голову упал на середину шоссе, быстро скатился в кювет и, не глядя под ноги, побежал через кусты. На шаг он перешел через несколько минут, когда заметил справа наше орудие и группу бойцов. Полковника Малинова ему удалось найти довольно быстро. Тюкаев доложил, что 2-й батальон перешел шоссе и занял оборону, где ему было указано. Малинов дал ему свою "эмку", Тюкаев быстро съездил в батальоны Московского и Горбунова, уточнил задачи на прорыв и вернулся. - От машины никуда не уходить, я скоро вернусь, - приказал ему Малинов и куда-то ушел. Незаметно наступила ночь и в расположении частей, которые еще не перешли шоссе - в артполку майора Малыха - вспыхнула беспорядочная стрельба: действовали немецкие диверсанты. Лейтенант Тюкаев до рассвета ждал своего командира полка, как ему и было приказано, а когда стало совсем светло, они с адъютантом командира все же решили ехать его искать. Через несколько сот метров их машину обстреляли. Тюкаев, адъютант и водитель едва успели выскочить, и убежали в лес. У Александровки - 1-й Тюкаев снова встретил полковника Малинова. Он был хмуры