Дмитрий Васильевич Кустуров. Сержант без промаха --------------------------------------------------------------- Оригинал: в Библиотеке "Лунный свет" http://moonlight.ykt.ru/ ? http://moonlight.ykt.ru/ --------------------------------------------------------------- Документальная повесть о выдающем снайпере Герое Советского Союза Охлопкове Федоре Матвеевиче на основе документов Архива Министерства обороне СССР, материалов фронтовых газет, рассказов и воспоминаний однополчан. ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ! Я приветствую выход в свет книги об одном из славных и незабываемых героев Великой Отечественной войны, о вашем земляке, прославленном снайпере Федоре Матвеевиче Охлопкове. Как командир ряда соединений и командующий фронтом, я с глубоким уважением и сердечной благодарностью вспоминаю сибирские дивизии, в рядах которых вместе с русскими храбро сражались представители всех народов Восточной Сибири и Дальнего Востока. Они, в большинстве своем охотники, прежде всего отличались как меткие стрелки. Имена таких снайперов, как Герои Советского Союза якут Федор Охлопков и нанаец Максим Пассар, а также бурят Арсентий Етобаев, эвенки Семен Номоконов и Иван Кульбертинов навечно вошли в летопись Славы наших доблестных Вооруженных Сил. Федор Охлопков -- истинный представитель трудового народа, прибыв на фронт в декабре 1941 года, мужественно воевал против гитлеровских полчищ. Восемь месяцев сражался как пулеметчик и автоматчик, был в самых жестоких боях, вступал в рукопашный бой, ходил в разведку. Как пулеметчик и автоматчик уничтожил не одну сотню врагов, как разведчик привел более десятка "языков". В огне сражений летом 1942 года стал коммунистом. Сочетавший в себе лучшие качества северянина-охотника и воина-коммуниста, Федор Охлопков с октября 1942 года прославился как снайпер. Слава его как лучшего снайпера дивизии, армии, затем и фронта гремела в течение полутора лет. Его отличали не только выносливость и хладнокровие, выдержка и самообладание, но и честность и благородство, способность отдать все силы без остатка защите Родины и беспредельная преданность делу партии. Наряду с винтовкой, он одинаково хорошо владел всеми основными видами стрелкового оружия, а так же противотанковым ружьем и минометом. Недаром же товарищи по оружию прозвали его "сержантом без промаха" и считали своим признанным вожаком. Это был редкостный мастер меткого огня, который действовал с одинаковым успехом и в обороне, и в наступлении. В то же время Федор Охлопков был очень скромным, сердечным товарищем. Он как коммунист откликался на все важнейшие события жизни фронта. Так, он уже будучи снайпером фронта, в мае 1944 года стал одним из зачинателей большого патриотического движения воинов 1-го Прибалтийского фронта, развернувшегося как их отклик на призыв сестры милосердия Зины Туснолобовой-Марченко, которая после ранения на фронте перенесла девять операций и продолжала борьбу за победу уже другим средством -- силой слова, выступая перед рабочими заводов Урала прямо с носилок. Я помню, среди снайперов фронта это движение началось именно с обращения Федора Охлопкова и его боевых друзей, напечатанного во фронтовой газете "Вперед на врага". А о том, как Федор Матвеевич сражался во время Витебской операции в июне 1944 года, рассказано мною в книге "В пути к Великой Победе" (М.,1975, с.44). Заверяю Вас, дорогие товарищи, именно благодаря подвигам таких, как Ф.М.Охлопков, была достигнута нами победа над германским фашизмом. Таким остался в моей памяти один из выдающихся снайперов Великой Отечественной войны Федор Охлопков. И я искренне рад, что Федора Матвеевича не забывают земляки и делают все для того, чтобы увековечить его славное имя. Маршал Советского Союза г.Москва. 29 января 1980 г. И.Х..БАГРАМЯН. Письмо-отклик маршала было опубликовано как предисловие при первом издании повести на якутском языке в 1980 году. ПЕРВЫЙ БОЙ Полк по проторенной в снегу тропинке пересекает Волгу. Бойцы идут гуськом туда, где сквозь пелену морозного тумана проступает густая и мрачная стена леса. Повсюду видны круглые, оставленные снарядами проруби: одни уже замерзли, другие еще курятся. Небосклон от заката исполосован так, будто кто-то провел по нему огромной пятерней, измазанной сажей и кровью. Перекладывая пулемет с одного плеча на другое, Федор обернулся. Колонна тянется змейкой до самой церкви села Мигалово. "Много нас, -- успокоение подумал Федор. -- Вот разве что на засаду напоремся... В гражданскую белые только и знали, что устраивали засады и нападали из-за угла. А ведь фашисты и белобандиты схожи, должно быть". Как бы подтверждая его опасения, гул боя, весь день сопровождавший колонну, начинает отдаляться и в наступившей тишине слышен лишь стук колес далекого поезда да кряхтение солдат. Полк втягивается в лес. Стволы сосен холодны и насторожены. Кажется, из-за каждого из них в любую секунду может раздастся выстрел. Бойцы тяжело дышат, а вот своего двоюродного брата Василия, идущего следом, Федор не слышит, как будто тот растворился во внезапно воцарившейся тишине. "Как ты?" -- хочет спросить Федор, но сдерживает себя. -- "Зачем? Ничего ведь не случилось". Во время обучения военному делу и по пути на фронт, кроме щемящих воспоминаний о мирной жизни и родном доме, бойцы, в основном, судили-рядили о том, что их ждет на войне. Василий, правда, ни разу не заикнулся о смерти. Только однажды в поезде, как бы между прочим, попросил Федора: "Если меня ранит, родным не сообщай. После сам напишу". Обычно же брат спокойно и невозмутимо приговаривал: "Люди же воюют, а мы чем хуже?" "Молодой он. Молодому так и положено". -- думает Федор. Все же он не удержался и обернулся. Брат удивленно поднял на него глаза: --Что? -- Да, ничего- Но тоскливая мысль так и вертится в голове. До сих пор Федор был спокоен, а сейчас засела непрошеная мысль: "Не увидеть бы мне его смерти. Боже упаси..." Интересно, один он такой или все волнуются перед боем? Чтобы хоть немного приободриться, он твердит себе: "Проклятые... Хоть бы одного свалить, а там будь что будет..." 12 декабря, когда 375-я стрелковая дивизия высадилась на станцию Кулицкая, полк сразу же попал под бомбежку. Федора, впервые оказавшегося в подобной суматохе, поразила не столько сама бомбежка, а сколько беспомощность и незащищенность людей, разбежавшихся кто куда. Когда вражеские самолеты улетели, Федор подумал: "То ли еще будет там -- на фронте". Никто не попытался вести огонь по самолетам. Зато все дружно сбили языки пламени, разгоравшихся на брезентовых чехлах орудий. Два дня полк шел пешком, на ночь останавливаясь в лесу. Пытаясь спастись от тридцатипятиградусного мороза, толпились у костра или как глухари зарывались в снег. Командиры и агитаторы, стараясь как-то приподнять настроение бойцов, почти на каждом привале читали сводки Совинформбюро о провале немецкого плана захвата Москвы и о начале контрнаступления Красной Армии. Командование фронтом предъявило немецко-фашистским войскам, занимающим город Калинин, ультиматум. Противник отказался сдаться, но, видимо, почувствовав, что к нашим пришло пополнение, и опасаясь окружения, с боями стал отходить из города. Да так быстро, что полк Федора не настиг его. Была лишь одна короткая перестрелка, в которой Охлопков даже не успел пустить в ход свой пулемет. И вот он вступил в первый советский город, по которому огненным валом прошлась война. Дымящиеся руины, черные провалы окон полуразрушенных домов, пожарища, отдающие удушливым смрадом -- все эти обычные приметы недавних боев Федор воспринял без особого волнения, поскольку по пути на фронт наслушался о подобных вещах. Он оживился только, когда увидел на одной из площадей ровные ряды березовых крестов, и злорадно подумал: "Так вам и надо, вояки! Кто звал вас сюда?" А здесь, войдя в сосновый бор, снова заволновался: "Вдруг в самом деле засада?" Он оглянулся и увидел недалеко яму, из которой торчала человеческая голова. Чуть дальше вторая, третья, десятая... Федор посмотрел на других солдат -- все спокойны. "Эх, да это же окопы, -- догадался он. -- Другая часть здесь, однако". Он не знал, что в окопах сидели солдаты совсем иного назначения. Полк остановился в двухстах шагах и стал разворачиваться по глубокому снегу. Федор наконец-то снял с плеча свой ДП и тут же передали по цепи команду "Окопаться!" Сосновый бор, искромсанный прямыми попаданиями, затянут дымом и то тут, то там поблескивает пламенем. Немецкая артиллерия перенесла огонь на русло Волги, чтобы отрезать полк от основных сил дивизии. Если бы раньше Федору кто-нибудь рассказал про зимний ледоход, он ни за что бы не поверил, но теперь убедился, что и так бывает: разбитый снарядами и бомбами лед поплыл как при весеннем паводке. Время от времени вдруг начинают яростно тарахтеть спаренные пулеметы -- значит, явилась на бомбежку очередная стая стервятников с черно-желтыми крестами на крыльях. Дьявольское создание -- бомба. Кругом стоит такая пальба, а ее вой все равно слышен. Жуткий вой нарастает с каждой секундой, кажется, будто бомба летит прямо на тебя. Человек обеими руками хватается за голову, изо всех сил вжимается в землю, но в этот момент сама земля вздрагивает, приподнимается, как бы желая сбросить с себя человека. И сразу обдает горьковато-теплой волной взрыва, перемешанная со снежной пылью, а по голове и спине больно барабанят комки промерзшей земли. Этот кошмар периодически повторялся с самого рассвета. После трех атак врага боевые порядки полка заметно поредели, но держались. К пулеметчикам приполз взводный старшина Потапенко, притащил новые диски и запасной ствол. -- Молодцы, ребята! Не робейте! Ствол не забудьте сменить, -- прокричал он сквозь грохот разрывов, отползая к следующему окопу. Федор потянулся за диском и увидел на снегу брызги крови. С тревогой посмотрел на брата: Ранен? Нет, целый я, -- положив руку на грудь, улыбнулся Василий. -- Это от командира, наверно. Федору рассказывали о командире взвода. Потапенко, старый вояка, воевал еще с японцами у озера Хасан. В бою трижды был ранен, но с поля боя не ушел. Вот и сейчас. Ползает молодой старшина с изумрудно-зеленоватыми глазами от окопа к окопу, подбадривает необстрелянных бойцов, кого шуткой, кого и крепким словом. Федор вел огонь все увереннее, а брат методично отстреливался из трехлинейки. Отступать они не собирались, как и те 28 панфиловцев, о которых взводный рассказывал еще в поезде. К счастью, охваченные азартом боя, они и не подозревали как расправлялись с теми, кто в панике отпрянул назад. В те страшные часы движения у Федора стали размеренными, чуть ли не автоматическими, подчиняясь неумолимому ритму боя. Во время короткой заминки в этом ритме Федор решил по совету командира сменить давно уже накаленный ствол "дегтяря" и предупреждающе крикнул: -- Абытай! Осторожно! Василий тыльной стороной рукавицы прихватил ствол, отсоединил его от пулемета и тут же опустил рядом. Раскаленная железка, взорвавшись паром, тут же провалилась в снег. Вставляя новый ствол, Федор вдруг услышал отчаянный крик, прорвавшийся сквозь гул боя: -- На помощь! Спасите! "Что за черт, кричат-то по-якутски, -- изумился Федор, -- может, показалось?" Однако снова слышно: -- Абыранг! Бысанг! Федор схватил винтовку брата и ползком бросился в ту сторону. Выскочив на берег Волги, он увидел, что под искореженной взрывом большой сосной, как рыбы об лед, бьются двое раненых. Беспомощные, испуганные, оба орут: -- Бысанг! Абыранг! Федор сразу узнал в них своих земляков Константина Елизарова и Николая Колодезникова. Истекая кровью, оба сидели на снегу, ухватившись друг за друга беспомощно висевшими, как плети, руками. Быстро наложив жгуты, Федор перенес обоих под обрыв, где сдал санитарам. Когда вернулся к пулемету, бой уже стихал. Как прошел конец этого дня, Федор помнил плохо. Кажется, еще стрелял короткими очередями, кажется, еще была атака, но действовал он почти бессознательно, скорее по наитию, а вернее, по привычке, которая так быстро выработалась у него тут, в первом же бою. Их около двадцати. Они снова идут левым берегом Волги и примерно в то же время, что и вчера. Нет, они не отступают. Сменившая их часть в тот же день с боем взяла село Данилевское. И в этом успехе была и доля их участия. Доля тех, кто плетется сейчас, еле передвигая ноги, и тех, кто остался лежать там, в сосновом бору. У каждого солдата перед боем теплится надежда выжить, но война не считается ни с чьими желаниями -- у нее свои законы. Уж как верил Федор в удачливость своего земляка -- сильного, доброго, ловкого, бесшабашного Михаила Попова! А его нет среди идущих по заснеженному берегу реки... Жалко мужика -- немного разбитного, но справедливого -- очень жалко... Как и Трошку с Ефимом, Петьку, Михайлова, которых тоже уже нет с ними. "Мы из Мамы", -- любили представляться Трофим и Ефим. Всю дорогу на фронт они травили анекдоты и веселые небылицы. Сидя у железной печки -- в их "конторе" -- Ефим спрашивал у своего "северного" земляка, передавая Федору печеную картошку: -- Знаешь, где наша Мама? Не знаешь? А про Бодайбо слыхал? То-то. Ваши еще до революции туда скот гоняли на мясо. Тогда, правда, его побольше было, чем сейчас -- отец рассказывал. Так вот, от этого Бодайбо до нашего поселка еще километров полтораста топать надо. На, бери, бери картошку -- фрица злее будешь бить. А Петька, как он играл на гармошке! Возьмет бережно инструмент, чуть раздвинет меха и склонив голову набок, прислушается к первым звукам и только после этого весь отдавался власти музыки. А когда выходил плясать "Русскую", весь преображался. Вскинет белокурую голову и станет отбивать чечетку с таким видом, будто важнее этого дела ничего нет на свете. Низенький щуплый Михайлов на каждой станции, не дожидаясь приказа или просьб, бегал за кипятком и заодно прихватывал газеты. Однажды, увидев сообщение о взятии нашими Тихвина и Ельца, радостно воскликнул: "Едрена корень, так и надо фашистам! Не видать им Москвы!" Или тот паренек из Иркутска, что писал в день по три письма любимой девушке... Шагая среди двух дюжин оставшихся в живых, Федор даже не ощущает, как переставляет свои отяжелевшие ноги. Каждый удар пульса отдает в голову, в ушах неутихающий звон, как будто продолжают взрываться снаряды и бомбы, лязгать и скрежетать железо, в глазах смутно проплывают эпизоды пережитого дня: падают убитые, корчатся на снегу раненые, пестрят алые пятна крови... Оступившись, Федор чуть не упал и, словно очнувшись от тяжелого сна, обернулся назад. Брат шел по обыкновению спокойно, улыбнулся ему. Но улыбка на посеревшем от усталости лице выглядела как-то неестественно. Тем не менее Федор, удовлетворенный, поплелся дальше, уже не в силах ни радоваться, ни огорчаться. ...Да, не бравый был у них вид. И все же это шли победители, не отступившие ни шагу назад, отрезавшие врагу путь к отступлению. Они шли из первого боя, чтобы завтра вступить в него снова. ДНИ, РАВНЫЕ НЕДЕЛЯМ По сводкам Совинформбюро зимой 1941 -- 1942 годов, во время нашего первого контрнаступления под Москвой, шло постепенное освобождение сел, городков, деревень. Но от большинства из них остались лишь названия на карте. Входят наши войска в какое-нибудь Владеево, Гудо-во или Дубровку, а там -- ничего. Торчат обгорелые печные трубы, качаются на виселицах мерзлые трупы, везде сугробы, засыпанные пеплом и землею... Больно солдату смотреть на это и еще злее он становится. Бойцам приходилось на ночь зарываться в снег и согреваться там собственным дыханием. Погреться у кост- pa удавалось очень редко, когда не было непосредственного соприкосновения с противником. Иногда утром вдруг выяснялось, что под снегом, куда легли солдаты, было незамерзшее болото и шинели превратились в ледяной панцирь. Согреваясь, солдаты колотили друг друга по спинам, бегали, прыгали на месте. Что уж говорить о кухне, которая редко когда поспевала за пехотой, и бойцам приходилось грызть мерзлый хлеб, сперва разломав его штыком. Братья Охлопковы, как северяне, считались более закаленными. Так оно и было -- они умели беречь себя от мороза. В походе поверх телогрейки кроме маскхалата ничего не надевали, потому что кто кутается, тот малоподвижен и быстро потеет, а потеть на морозе опасно. Зато они не упускали случая подсушить одежду, особенно обувь. На ночь Федор и Василий тщательно выбирали место поудобнее, обкладывали его всем, что попадалось под руки: ветками, корой, мхом, тальником. Не менее старательно чем за одеждой следили за своим пулеметом. "Дегтярев" был по тем временам неплохим оружием, но уж больно капризным: чуть сядет на затвор пороховая гарь или попадет в механизм немного снега с песком -- тут же отказ, а это верная гибель в бою. Вот и носили Охлопковы во флакончике из-под одеколона чистый бензин и кусочек тряпочки, причем умудрялись почистить пулемет даже в перерывах стрельбы. И как бы в благодарность за это их "ДП" работал исправно. Одного очень не хватало Федору -- чая. Когда у него вырывалось привычное "ычча, чаю бы!", Василий молча улыбался -- откуда ему взяться, чаю, здесь, на войне? А ведь для якута это обязательный ритуал. Заходя с мороза в избу, он после приветственного "кэпсиэ!" сразу же говорит "ычча!", если даже и не очень холодно. И хозяин спешит угостить гостя горячим чаем. А здесь, на войне, чай очень большая редкость, а значит, и большая радость. В первую же неделю на фронте братья Охлопковы поняли две важные вещи. Первое: как бы жестока ни была война, сколько бы опасностей она ни таила, это та же жизнь и та же работа, только в тяжелейших, смертельных условиях. Если это понять, то и шансов выжить больше, чем у того, у кого сразу опускаются руки. И второе. Боец, даже самый сильный и смелый, мало что может в одиночку. Один, как говорится, в поле не воин. А вот общими усилиями, все вместе, выполняя приказы командиров в точности, как велит армейская дисциплина, можно многого добиться. Позже Федор поймет, что это только азбука войны, первые, самые простые правила поведения солдата на войне. Многому еще придется ему научиться в боях за те самые деревни, от которых остались лишь названия на штабных картах... Взвод, получив задачу занять лес у очередной деревни, продвигался по двум оврагам, но вдруг наткнулся на немцев. Сильным огнем заставив фашистов залечь, бойцы стали готовиться к отражению очередной атаки, а командир решил одним отделением обойти противника слева. Примерно полчаса шла впереди беспорядочная стрельба, между деревьями мелькали какие-то фигуры, потом все стихло. Лишь раз застрочил было одинокий пулемет из-за кустов, но быстро заглох, будто захлебнулся. Когда все три отделения по восточному оврагу добрались до леса, там никого не оказалось. Где же немцы? Отступили в деревню? Пока гадали, кто-то крикнул: "Наши! Немцев ведут!" И точно: незнакомые красноармейцы вели в сторону деревни около трех десятков немцев. Оказалось, деревня уже была занята нашими войсками. С конвоем пленных взвод вступил в деревню, чтобы узнать о местонахождении своего полка. Деревня, на удивление, оказалось не тронутой. Выходит, застали фашистов врасплох. Командиру взвода передали приказ явиться в штаб полка. В небольшом доме сидели трое. Плотный, подстриженный "ежиком" капитан распекал кого-то по телефону: -- В лоб атаковать и не думай! Обойти и уничтожить! Что? Ты что, боишься десятка двух автоматчиков?! Отправь им в тыл расчет пулемета и устрой засаду. Сколько бойцов? Ну и отлично. Ударь из 76-мил-лиметровки и атакуй с флангов. Никуда не денутся, выйдут как раз на засаду. Вот и все. И не надо медлить, через час доложишь! Бросив трубку, капитан приказал приготовить участвовавшим в бою бойцам хороший ужин и дать им возможность немного выспаться. "А вы, лейтенант, -- обратился он к старшему из вошедших, -- берите прибывший взвод, прихватите еще одно отделение и доставьте сюда пятьдесят лошадей с полным снаряжением. Видели по дороге конюшню? Да и по дворам соберите сани, их там много. Старшина Соколов, останьтесь здесь. Не бойся, твои никуда не денутся. Я, кстати, уже доложил о взводе в ваш штаб. Когда вернутся с задания, тоже поужинают и отдохнут". Когда пригнали около шестидесяти подвод с загруженными хомутами, седелками и другой нужной амуницией, было уже совсем темно. "Зачем это понадобилось? -- подумал Федор. -- В обоз нас хотят забрать что ли?" Но долго размышлять ему не пришлось. Брата и других бойцов своего отделения он нашел в большом сарае, в котором было тепло от натопленных печей и вкусно пахло наваристым мясным супом. Два желания одновременно владели сознанием Федора: поесть и побыстрее уснуть. Очень он устал за этот морозный день. У наспех сколоченного из толстых плах стола, на котором стояли огромные керосиновые лампы, он услышал, как кто-то сказал: "Им побольше наливай, Фомич, они только что с задания". Федору дали большой котелок супа и кусок мяса. Он нашел на бревне свободное место недалеко от лампы, положил мясо на обрывок газеты, зажал котелок между коленами и стал есть. От горячей пищи его разморило, продрогшее тело обмякло, веки потяжелели, но голод оказался сильнее. Сквозь приятную дрему услышал, как кто-то простуженным голосом читает приказ: "Полк... обход... утро... удар..." Прозвучали фамилии командиров подразделений. "Нашего старшину что-то не назвали или я не расслышал, -- встрепенулся Федор. -- Это что же значит? Взвод оставляют на месте или отправляют в свой полк? Или, не дай бог, в обоз назначат? Нехорошо будет..." Федор поднял голову и увидел, что командир, объявлявший приказ, сидит недалеко от него, к тому же это тот самый лейтенант, с которым они пригнали лошадей с санями. -- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант! Обращайтесь. А нас куда? Кого это вас? Мы -- взвод сорок третьего полка. -- А! Ну, не торопись, иди лучше спать. Потом ваш старшина все скажет. Вернувшись на место, Федор увидел, что брат и Шикин уже спят, положив головы на бревно, на котором только что ели. Он лег рядом с ними и сразу же провалился в сон. Проснулся оттого, что кто-то теребил его: "Айда, Федя!" На улице масса народу и все куда-то спешат. Идет снег. Возле штаба, куда он добрел вслед за Шикиным, старшина считал людей. Убедившись, что собрался весь взвод, объявил: -- С подвижной группой полка идем на особо важное задание. Все готово. Выступаем на пяти санях. Командиры отделений и пулеметчики садятся со мной, задачу объясню по пути. Тронулись было, но тут же остановились: пушки застряли в болоте. Пока их вытаскивали, по колонне прошел шепот: "Чернозерский пришел! Чернозерский здесь!" Бойцы приободрились, присутствие любимого командира вселяло надежду на успех операции. А дело предстояло нешуточное: надо было совершить рейд в тыл противника на глубину до десяти километров. До недавнего времени наши чаще всего обнаруживали немцев в собственном тылу, отступая аж до Москвы. Теперь "погода меняется". Как выяснила разведка, противник сосредоточивает значительные силы в районе деревни со странным названием "Новое -- Старое". Там уже обосновался штаб 110-й пехотной дивизии. Но, отходя довольно беспорядочно, немцы в суматохе оставили на правом фланге довольно широкий и ничем не прикрытый коридор. Трудно было удержаться и не воспользоваться этим обстоятельством: можно было одним ударом достичь успеха, для которого в другое время понадобилось бы больше недели. В случае удачи сразу же отрезались пути отхода противника от деревни Васильевское. Немцы как бы попадали в мини-котел. Но... можно было попасть в него и самим: если коридор внезапно замкнется или наши запоздают с последующей атакой, тогда помощи ждать неоткуда будет. С другой стороны именно поэтому нужно было действовать им как можно решительнее, тем более, что это была как раз ночь перед рождеством и фашисты вряд ли могли ждать такого дерзкого удара. Но что это опять? Почему лошади снова еле выдирают ноги из снега? Так и есть, вновь попали в трясину. Странно -- тридцать градусов - мороза, а под снегом жидко. Федор соскочил с саней, побежал помогать товарищам. Работали быстро, разгребали лопатами снег, подкладывали под колеса маты из альника и вскоре колонна снова двинулась. Федор озяб. Сжавшись в комок, старается не дрожать, но несмотря на все его усилия, ноги окоченеют, а самого клонит ко сну. -- Охлопков, -- трогает его за рукав Соколов. -- Приготовься, скоро твоя очередь, И старшина долго, часто повторяясь, объясняет Федору, что они с Василием должны делать. Они должны были незаметно прорваться к опушке леса, где, возможно, и залег пост противника. Если немцы обнаружат -- уничтожить. А если нет, дождаться красной ракеты -- сигнала к атаке -- и открыть интенсивный огонь, ворваться в деревню. Основная группа будет наступать метрах в трехстах левее. На этот раз обычно немногословный старшина разговаривает с ним как с равным, уважительно и обстоятельно. Это неспроста: задание, видать, серьезное. Все же хорошо, когда командир так с ним разговаривает, вот только ноги совсем не слушаются. Федор с силой колотит их одну об другую, но желанное тепло не приходит. От ног озноб поднимается и идет по всему телу, не хочется шевелиться, в голову лезут какие-то ненужные мысли, мелькают смутные воспоминания... О, как вольготно жилось ему дома! Сущим пустяком кажутся сейчас те неприятности и сложности, которые раньше казались огромными. Трескучие якутские морозы сейчас даже желанны. Проплывают перед глазами сотни верст заледеневшей тайги вперемешку с зелеными травянистыми волнами пышущих жаром аласов, стога сена на берегу Алдана, блестит, искрится серебром родная река... А вот и родной дом... Над трубой плывут легкие колечки дыма. Только собрался было взяться за ручку двери, как кто-то дернул его за рукав. -- Охлопков, -- голос старшины. -- Пора! Шепот командира вернул Федора в действительность. Он взял пулемет и соскочил с саней. Ноги подогнулись. Еле устояв, Федор, покачиваясь, пошел к саням, на которых ехал брат. Через несколько шагов стал ступать увереннее, а тут из темноты как раз вынырнул Василий. Он, как всегда, легок и быстр, будто и не чует холода. Молодой! Да и валенки у него, кажется, сухие. Иногда Федору кажется, что смерть их пока минует, благодаря именно везению брата. Отойдя немного от дороги, они и впрямь увидели, как среди деревьев мелькнул огонек. Федор обернулся и лоб в лоб стукнулся с братом. Василий улыбнулся: мол, вижу, вижу... Добравшись до опушки, братья зашли поглубже в кусты, выбрали место, откуда хорошо был виден вражеский пост. Как раз в этот момент они услышали шум тронувшейся колонны. Федор до боли закусил губы, готовый в любой миг нажать на спуск пулемета, но к его удивлению, немцы у костра и ухом не повели. Опустив пулемет, Федор с любопытством стал разглядывать постовых. Они крутились у огня, поворачиваясь к нему то одним, то другим боком. Что-то не очень похожи они на лихих -- картинных -- представителей победоносного вермахта, в отутюженных зеленых мундирах и начищенных сапогах. Самый крупный из них -- в белом бараньем тулупе, в валенках, каска напялена поверх теплого шарфика, которым немец обвязал голову. Тот, что постоянно жует, толст непомерно, видимо, одел под шинель телогрейку. Третий, низенький, закутанный в одеяло, подпрыгивает с ноги на ногу и все что-то рассказывает. Верзила даже не оборачивается, а толстяк, не переставая жевать, изредка кивает. Ноги у Федора совсем закоченели, от одного вида чужого костра стало еще холоднее. Отвернувшись от немцев, он снял валенки. Выжал промокшие портянки и сунул их за пазуху. Сильно размяв ступни руками, стал тереть их снегом. Холод мгновенно растекся по жилам, сжало сердце, по коже пробежал шемящий озноб, заломило кости. Федор потер еще сильнее, и нестерпимая боль сменилась приятным пощипыванием, теплая волна прокатилась по телу. Надергав из-под кустов жухлой прошлогодней травы, Федор сунул ее в валенки вместо стелек и вытер насухо ноги подолом маскхалата. Слышь... Никак пьяные, -- словно сквозь вату услышал он голос брата, -- большой-то разливает, а те уже третий раз опрокидывают... Пусть пока давятся, -- со злостью подумал Федор и стал поспешно обуваться. Но злость не проходила. -- Собаки, думают, им здесь все можно. Завоевывать нас пришли. Он видел рыжие бороды, освещенные костром, черные провалы ртов. Болтают, но есть-пить не забывают. Надеть на свинью каску -- точь-в-точь будет. О чем они там рассказывают друг другу? О своих подвигах во имя "нового порядка"? Перед глазами Федора встали сгоревшие дотла деревни, сумасшедшая старуха со свечой, которую увидели сегодня в доме около конюшни, ее немигающие ледяные глаза, растрепанные волосы, черную шаль на плечах, трупы на виселицах... Кровь ударила Федору в голову. Он и сам не заметил, как установил пулемет поудобнее и с диким криком: "Вот вам праздник!" -- нажал на спуск. Треск пулемета мгновенно успокоил, но и испугал Федора. Как же он, забыв про приказ, раньше времени поднял шум! Он перестал стрелять и прислушался... До него донесся шум боя -- роты Чернозерского поднялись в атаку. -- Аай-ай! Ура-а-а! -- истошно закричал Федор и побежал вперед. Пробегая мимо костра, он расшвырял его пинком ноги и кинулся к деревне. Ворота крайнего дома были распахнуты настежь, на небольшом дворе металось несколько фигур. Федор срезал их одной очередью и, устроившись за углом избы, огнем встречал всех, кто выскакивал на видимый ему участок улицы. На рассвете рота, с которой действовал взвод Федора, полностью очистила деревню. Чего только не увидели бойцы в покинутых немцами домах, везде столы по-праздничному ломились от изобилия закусок и выпивки. Их особенно поразил стол, накрытый в доме, где располагался штаб дивизии. Мясо консервированное, фрукты, шпик, французский коньяк, болгарская сливовица, немецкий шнапс -- все было там. Не обошлось, конечно, без русской водки и русского сала. Как ни диковинно смотрелось неожиданное изобилие, трудно было удержаться от искушения попробовать его. Но немцы почти тут же нанесли по деревне массированный артиллерийский удар. Взрывами снарядов были перепаханы улицы, горели почти все дома. После получасового шквала гитлеровцы пошли в атаку, пустив впереди несколько танков, с криками и руганью, встав в полный рост. Но объятая пламенем деревня вдруг ахнула огнем так, что противник откатился назад, оставив на поле боя десятки убитых и три подбитых танка. В этот день немцы атаковали деревню еще дважды и на завтра три раза, но в открытую, в лоб уже не шли, старались обойти с флангов. Иногда им удавалось занять несколько домов, но наши гранатами и штыками отбивали их обратно. Об этом боевом эпизоде в историческом формуляре 375-й стрелковой дивизии есть такая запись: "Интересную операцию в ночь на 25 декабря провел 1245 сп... Внезапным ударом опрокинув и уничтожив боевое охранение, бойцы с ходу ворвались в деревню Новое -- Старое и устроили настоящее побоище. Кровопролитный бой длился свыше суток. Противник потерял в этой операции свыше 1000 человек убитыми. Разгромив штаб 110 пехотной дивизии и 167 пехотного полка, захвачены большие трофеи и штабные документы" . Федор, конечно, всех этих подробностей не знал, но зато собственными глазами видел захваченное у гитлеровцев полковое знамя и воочию убедился в верности суворовского правила "Не числом, а уменьем". Сравнительно малыми силами они разгромили целый полк противника, у самих же потери были небольшие. Из тех, кто погиб в этом бою, Федору запомнился старший политрук Барк, взявший на себя командование ротой и их взводом. Еще вчера утром, увидев, как Федор с крыльца дома очистил от немцев лежавшую перед ним улицу, он похвалил его и приказал перебраться на перекресток, откуда сектор обстрела был шире. Но вообще-то убитых было мало, а раненые, наскоро перевязавшись, снова вступали в бой. Бойцы приноровились к своеобразным условиям боя в населенном пункте и умело использовали любые укрытия. Федор тоже стал подмечать определенные закономерности, какой-то относительный порядок в этом хаосе. При обстреле или бомбежке надо укрыться в свежей воронке -- вероятность того, что снаряд или бомба второй раз попадет в одно и то же место ничтожно мала. Нельзя укрываться возле любой стены. Не в этот раз, так в другой она может рухнуть на тебя от прямого попадания или взрывной волны. Пехота идет в атаку обычно сразу вслед за полосой заградительного огня. В эти минуты из-за сплошных разрывов увидеть что-либо невозможно. Не надо ждать, пока покажутся атакующие, а надо бить туда, где разрыв погуще. Потом там окажется целая куча трупов немцев. Главное, не давать воли волнению, не суетиться. Минутный страх -- уже поражение. Ни на мгновение не забывать об опасности. Выстрелил в одного, сразу же забыть о нем, стрелять в следующего, и так раз за разом. О себе лучше не думать, так же как и о конкретном кустике или бугорке, за которым можно было бы спрятаться. Самое решающее в бою -- это время, которое отмеряется решительностью и самообладанием солдата. Упадет один -- встанет на его месте другой. Это и есть спасение. А там уж как кому повезет. Эти простые истины боя постигались каждым солдатом, быстрее или медленнее, сразу или по крупицам, но постигались, если конечно, до этого его не убьют. Федор уже чувствовал инстинктивно динамику боя, улавливал его ритмы, но то, что называется солдатским мастерством, придет к нему не скоро. На то понадобится пройти еще много боев. ТЯЖЕЛАЯ УТРАТА Человек на войне старается не принимать близко к сердцу все, что тяжко отдается на его душе. Но уязвим и этот инстинкт самосохранения. ... Вчера погиб Губин. Он был родом со Смоленщины, где сейчас хозяйничают немцы. Василий о случившемся рассказывает брату, а Федор, хотя сам все это видел, внимательно слушает. -- Наши пошли в атаку. Откуда-то слева застрочил пулемет и заставил залечь, сначала левый фланг, а потом и всю цепь. -- Верно, так оно и было. -- Только Губин, не оборачиваясь, впившись глазами в тот самый пулемет, все полз и полз. -- Да, так он полз вперед... -- Когда до пулемета оставалось метров двадцать, Губин бросил одну за другой три гранаты и, поднявшись во весь рост, рванулся в траншею. За ним поднялись все. -- Да, не так дружно, но поднялись. -- После атаки Губина нашли мертвым. Он лежал, вцепившись в горло немецкого лейтенанта, придавив его своим телом. Судя по всему, двоих до этого он заколол штыком, а лейтенант, видимо, увернулся на углу траншеи и выстрелил в него из пистолета в упор. Получается, что фашиста настигла рука уже убитого Губина. Да, разные бывают люди. Губин -- это характер. Какой же должна быть сила ненависти к врагу, если человек и мертвый продолжает драться? Всякое уже довелось увидеть за эти несколько недель на фронте, но такого еще не приходилось. А ведь говорят некоторые, что самое важное для солдата -- уметь сдерживать себя, быть хладнокровным. Не всегда, видимо... В кармане Губина нашли письмо из дома, вернее, из тыла, куда с помощью партизан сумела перебраться его свекровь. Она и писала, что фашисты убили его жену Оленьку и шестилетнего сына. Когда маленький Славик увидел, как немцы схватили мать, он сквозь слезы закричал: "Я скажу папе! Папа придет, он красный командир!" Так Губин сумел отомстить, хотя и не дошел до дома. Василий продолжал рассказывать, но Федор его уже почти не слышал. Он думал о том, что по сравнению с Губиным и многими другими бойцами, родные места которых оказались под немцами, ему еще повезло. Жена, сыновья, старший брат -- вся родня живет далеко отсюда в глубоком тылу. Если бы семья жила благополучно где-нибудь на Урале, то Губина вряд ли нашла такая смерть. Рядом почти одновременно взорвались три или четыре снаряда. Федор сразу же перебежками бросился в свежую воронку. В тот же миг туда плюхнулся мешок с дисками и следом скатился Василий. Ни на шаг не отстает! Он, конечно, проворнее и выносливее Федора, но во всем старается слушаться его. Ведь Федор -- не только старший брат, а самый непосредственный командир -- первый номер в пулеметном расчете, да и просто у него больше жизненного опыта. Земельный передел в родном Крест-Хальджае, товарищество по совместной обработке земли, затем работа на золотых приисках Алдана -- все это послужило ему хорошей школой приобщения к новой жизни, которую он представлял себе как самую человечную и справедливую. Бедняки делили землю и объединялись в артели, боролись, как могли, за лучшую долю, и все были охвачены эпидемией ораторства. Каждому казалось, что он говорит очень важное и решение любого дела зависит именно от его мнения. И на мунняхах -- то есть на собраниях -- выступающего никто не останавливал. Так было в год земельного передела и в течение ряда лет до 1938 года... Эти мунняхи проводились отдельно для бедноты, женщин, молодежи по одному и тому же вопросу. Только потом созывался общий муннях для всех членов артели или жителей той или иной местности. Нечего сказать, вроде демократия была налицо, но обязательно проходило решение, подсказанное представителем райцентра или кем-то из партийных. В общем, занятное и странное было время. Будто бы все делалось на благо простого труженика: он теперь трудился не на богача, а в артели, то есть, казалось бы, на себя. Особенно стало жить интереснее молодым. У них дел было, что называется, невпроворот: вся перестройка села на новый лад проводилась ими и через них. Открылась школа, начала работать больница, появились такие диковинные вещи как спектакли, показ кинофильмов... Все же жизнь селян, даже в самые урожайные годы, лучше не становилась. Поборов да налогов было больно уж много. К тому же время от времени находила такая напасть, которая проняла бы любого толстокожего. В Крест-Хальджае кроме двух-трех дворов, все жили не шибко хорошо, а "претендентов" в кулаки набралось 64 человека. Так, каждый третий мужик мог стать кулаком да улусное начальство лишило прав лишь четверых, остальных отпустило. Коллективизация сначала шла обычным темпом, то есть люди вступали в артель по желанию. Потом частников обложили таким непосильным налогом, что за год почти все очутились в артельщиках. Летом 1938 года начались репрессии. Двое из НКВД -- Сидоров и Борщов -- за какие-то двадцать дней "работы" в Крест-Хальджае "раскрыли" и отправили под конвоем в райцентр больше пятидесяти "врагов народа". Вскоре прошла и эта лихоманка, почти все арестованные вернулись -- избитые, оборванные -- кто с райцентра, кто с Якутска. Так, и худые и добрые события перемежались, как после напасти -- добро, после ненастья -- ясные дни. Трудно сказать, как отразились на душе Федора превратности жизни, однако он одно твердо знал: возврата к прошлому для него нет, рабоче-крестьянская власть -- это его власть. И он был убежден, что все издержки и ошибки исходят от отдельных руководителей, тут сама власть ни при чем. Но невозможно было ему не заметить изменений в поведении людей. На собраниях много говорить перестали, смиренно слушали уполномоченных из райцентра, трудились безропотно, но без былого подъема. Сложа руки никто не сидел, а работа не спорилась. Худо-бедно нужная утварь -- техника вроде плуга, косилки -- доставлялась и скот породистым стал. Но колхоз еле справлялся с госпоставками по сдаче молока, мяса, зерна. Молодежь под видом продолжения учебы уходила и вместе с ней убывало и веселья, и развлечений. На фермах работали вдовы да одинокие, у которых не было ни кола, ни двора. Снова давал о себе знать старый недуг -- туберкулез. Почему так? Отчего жизнь человека-труженика не становилась лучше? На это нужного ответа Федору неоткуда было взять. Может, поэтому иногда на него находило: он готов был дерзить всем, с кем-то почему-либо получалась размолвка, напиться или резаться в карты... Ведь жили же так разгульно Тихоня Васька из конторы "Заготскот" да сборщик налогов Афанасий Голубь. Они-то на него с усмешкой смотрели как на дурачка! Но играть в карты не было денег, а одурманивающего зелья не всегда можно было найти. От подобного настроения его спасала привычная работа. Как брался за какое-то дело, так маета эта, к счастью, куда-то пропадала. И тут, на фронте, чувство занятости ограждало его от шальной напасти. Когда Василий лег рядом, Федор чуть подвинулся и, переждав, пока немного рассеется дым, приоткрыл глаза. Все же удивительный человек -- его брат Василий! Держится как ни в чем не бывало и из своей фляги глотает чай. -- Дай-ка и мне напиться... И впрямь легче стало: горло не сжимает и в груди свободнее... Федору даже захотелось спросить у брата: "Что же ты? Когда гонялся в родных местах за зайцами, тоже ходил с чаем?" Но взрывы опять участились. Впереди -- затонувшая в снегу деревушка с церковью. Вдоль деревни немец соорудил укрепление из набитых песком кулей. За ним проходит траншея, то там, то сям маячат головы солдат и чернеют пулеметные ячейки. Наши будут брать эти укрепления: такая уж обязанность наступающих. Вскоре по цепи передали приказ идти вперед. Метров сто братья ползли впереди отделения. Затем, когда отделение стало разворачиваться, подались на левый фланг. Отсюда они поддержали атаку огнем своего пулемета. Но из трех взводов ни один не продвинулся дальше двадцати шагов. После небольшой передышки поднялись снова. Атака не удалась и на этот раз. У Федора от усталости рябило в глазах, мелко тряслись руки. Горячей пищи не ели ни вчера вечером, ни сегодня утром. Все же, откуда у него такая усталость? Может, ему одному так тяжело? Он обернулся к брату. Василий выглядит бодрым. От него идет пар, шапка вся в инее, но дышит глубоко и спокойно. Федор вглядывается в лицо брата: все-таки как он осунулся! Кожа на переносице и на скулах потрескалась и начала шелушиться. И не улыбается он... Да что это он? Нельзя же вечно улыбаться. Если бы Федора самого-то увидел бы кто-нибудь из знакомых, обязательно заметил бы, как он похудел и изменился. Федор снял с плеча вещмешок. Оттуда достал мерзлый хлеб и протянул брату. Тот, сняв штык, стал дробить. Еще Федор вынул из НЗ кусок сахара. Василий, положив его на ладонь, ударом штыка ловко разбил напополам и большую половину протянул брату, а вторую тут же взял в рот. -- Догоняют нас. - Кто? -- Наши. Вон ползут. -- Василий, опасаясь, как бы не отругали их за самовольный полдник, сдержанно улыбнулся. А, успеем... -- Успокаивающе ответил Федор. -- Ешь. Надо силы набраться. В атаку! -- Как только успели братья запить остатком чая из фляги Василия, сквозь треск боя где-то близко послышался голос командира роты. Подняв пулемет, Федор побежал в сторону воронки от мины, которую приметил заранее. Отсюда и стал поддерживать атакующих. Как кончился диск, Федор, не оборачиваясь, протянул руку за очередным диском и вставляя его, старался выбрать удобную позицию. На шероховатом снежном покрове, кроме мелких сугробов, ничего подходящего не видно. Проваливаясь в наст и с трудом вытягивая ноги из-под снега, Федор продолжал искать место, где можно было бы установить пулемет. Сугроб не выдержит. С рук вести огонь -- лишь ворон пугать. Вдруг перед Федором упал мешок с дисками. Это Василий подбросил. Надо же! Сам-то не мог додуматься... Федор вдавил его в сугроб и, установив на нем пулемет, открыл огонь по ячейке, вспыхивающей длинными языками пламени с самого начала атаки. Он тщетно пытался поймать его на мушку. Дыхание перевести не может и руки не слушаются. Федор тут повел ручку пулемета так, чтобы ствол ходил сверху вниз, слева направо. Тот, к его радости, замолк. "Ы-гы! Так-то!" -- крикнул пулеметчик и снова вскочил. Он пошел левее. Стало идти легче. Это он, наверно, перешел пашню. Добежав до сугроба, под которым угадывалось что-то твердое, пулеметчик лег и, дыша шумно и глубоко, замер. Об щиток дважды треснула автоматная очередь. Не обращая внимания, повернул голову вправо. Вон один ползет, там второй, третий... Ободренный присутствием своих, дал длинную очередь. Затем, протягивая руку, привычным жестом просит диск. Ему на этот раз диск в руки брат не дал. Чего это отстал? Федор с тревогой обернулся и тут же присел. В шагах десяти от него брат неподвижно лежал на снегу. Весь вытянулся и держится за грудь. "Что с тобой?" -- вырвалось у Федора и он бросился к брату. Взял за руку -- она бесчувственная. "Убили?!" -- Федор, все еще не веря, не желая верить в смерть брата, осторожно приподнял тело Василия и, как бы ограждая от чьего-то удара, обхватил его голову и положил к себе на колени. "Странно-то как, а?.." Пот застыл на лице крупными, как росинки, каплями. Переносица бледная, будто натерли мелом. Зрачки полузакрытых глаз повернуты наверх. Из-под пальцев, прижатых к груди, сочится кровь. Федор прислушался... Нет, ни одна жилка не бьется, ни один мускул не дергается... Предсмертные судороги, видать, уже прошли. -- Василий! Василий! -- В отчаянии Федор стал трясти безжизненное тело, потом прижал его к себе. -- Басылыкы!. Федору вдруг показалось, что брат еще живой. Опустив его, внимательно вгляделся в лицо. И вправду живой! Шарики глаз чуть опустились вниз и зашевелились губы: -- Диски... вот... здесь... -- Брат хотел было оторвать правую руку от раны, но так и не смог. Он еще пошевелил губами и тут же весь размяк, остановившиеся глаза приоткрылись, рот тоже... Как она неожиданна, проста и нелепа эта смерть... Федор сначала не понял, что с братом кончено. Но тут же почувствовал как бьется со странной щемящей болью его сердце. Во рту пересохло. Кровь хлынула в голову. Весь задрожал, в глазах перевернулось поле, завертелось небо" -- Гады, отомщу! Слышите, отомщу! -- Зарычал он, сотрясая кулаком в сторону врага. Привела в себя боль от удара кулаком об штык опрокинутой в снег винтовки. Тут Федор спохватился и поволок тело брата в первую попавшуюся воронку. Там положил труп брата на спину, скрестил руки на груди, закрыл раскрывшиеся веки. Затем встал на колени и склонил голову перед братом. Вот так-то пришлось расстаться им... "Похоронят ли тебя? Или ты останешься здесь, занесенный снегом?" От этой мысли Федор содрогнулся и его снова охватила ярость. -- Сейчас... Сейчас, кровопийцы... -- Быстро вскочил с места и, забрав мешок с дисками, побежал к пулемету. -- Сейчас- Вокруг крики идущих в атаку, треск выстрелов, гул взрывов... Но все это не доходит до слуха Федора. Он видит перед собой только фашистов, которые, не выдержав натиска наших, побежали к траншеям, куда и направляет огонь своего обезумевшего от ярости пулемета. Видит, как падают фашисты, видит, как живые, толкая друг друга, перепрыгивают через убитых, убегая от смертоносного дождя. Видит и злорадно кричит: -- На-ка вам! На-ка вам! Подавитесь! РИСКА - ВОЛОСОК ТЕРПЕНИЯ После гибели брата Федор сильно изменился. Будто заплутал в ближнем лесу: все слышит, знает куда выйти, а идет напролом. С чего это -- он понимает, а сделать с собой ничего не может. Встряхнуться бы надо ему... Но как выбить из головы ту ночь, когда впервые лег без брата и его разбудил от тяжелого сна лежавший рядом с ним боец? Во сне снова видел смерть брата, проснулся, а слезы все текли и текли... В бою он чувствует какое-то облегчение. В передышках же меж боями мучается от наплыва навязчивых мыслей. Не смог он уберечь брата... В силах ли был он сделать это? Их, сибиряков, на фронт прибыл целый состав. Всех Федор, конечно, не смог запомнить. Но от его вагона, хоть шаром покати -- никого. Последним пал его брат. Что же это? Может, они не умели воевать? А он, Федор, умеет? Видимо, солдату на войне не так уж долго суждено жить. Вторых номеров за две недели у него побывало несколько человек: кого ранит, кого убьет... И каждый раз невольно думается: сегодня его, завтра меня... Без брата мучило Федора отсутствие общения. Оказывается, Василий унес с собой тот родной мирок, где можно было делиться всем тем, что у тебя на душе, где понятны каждое слово, жест, мимика, взгляд... Федор стал беспокойным, раздражительным, молчаливым... Если кто обратится к нему, отвечает односложно: "да" или "нет". А сам занимается бесконечными солдатскими заботами: одежду починит, пулемет почистит, к ночлегу станет готовиться... Как ни сдерживался, успел поссориться со многими, раз даже подрался, когда какой-то мужик обозвал его ругательным, на его взгляд, словом "елдаш". Один бывший заключенный, как потом сам признался, стрелял по нему дважды во время атаки... Так в отношениях с людьми наступал тупик. Кто знает, сколько бы времени Федор смог так жить? Однажды, когда 1243 полк после тяжелых боев за село Гущино вышел в район поселка Раменье, то ли с Урала, то ли из Сибири прибыло очередное пополнение. На сей раз прибыли непохожие на прежних -- шумные, озорные. Были и такие, которые вели себя вызывающе, шутили с издевкой. В первый же день случилось так, что фронтовики чуть не поссорились с этими вновь прибывшими. Фронтовики стояли у походной кухни за обедом. Тут молодой человек, которого дружки звали Михой, прибежал и протянул свой котелок повару, будто кроме него вокруг никого нет. Федору стало не по себе: "Ишь, откормыши тыловые...", вырвал у Михи котелок да швырнул в сторону. Миха полез было в драку, но оказалось, что вокруг были почти одни фронтовики. На следующее утро к Федору прибежал его второй номер и, почему-то заикаясь и тараща глаза, сказал: "Тебя вызывают в землянку к комиссару Боровкову". Что бы это значило? Неужто за случай у кухни? Надо же было ему связываться с этим молокососом... -- Товарищ политрук, по вашему приказанию прибыл красноармеец Охлопков! -- буркнул Федор, как только зашел в землянку батальонного комиссара. Боровков посмотрел на Охлопкова внимательно и строго. А Федор все же выдержал взгляд комиссара. -- Садись, товарищ красноармеец. -- Комиссар пока зал на чурку. -- Разговор у нас будет долгим и обстоя тельным. Федор бесшумно выдохнул: комиссар его не отчитал, еще приглашает садиться... 26 Давно ли на фронте? Второй месяц. Видел вчера, как сбили наш самолет? Видел. Ну как? Тяжело. Если немцы окружат нас, ты поднял бы руки? Нет, я бьюсь насмерть. Это хорошо, товарищ красноармеец. -- Комиссар закурил "козью ножку" и медленно, как бы про себя, продолжал: Мы знаем, что ты отличный пулеметчик. Видим, как ты в атаку встаешь в числе первых, с поля боя уходишь с последними. Несмотря ни на что, воюешь упорно и умело. О тебе пишут в боевых листках как о неутомимом мстителе. Так, да? -- Так. -- Все же придется оторвать тебя от пулемета. Со гласен? Федор, догадавшись, что дело начинает приобретать серьезный оборот, вскочил с чурки и рявкнул: -- Есть, товарищ политрук! Комиссар почему-то улыбнулся. -- Товарищ лейтенант, вы что говорили мне о нем, а? Слыхали -- он сразу согласился. -- Боровков оглянулся на худощавого лейтенанта. Затем повернулся к собеседнику. -- Как из винтовки стреляете? Федор замешкался с ответом. Затем не очень уверенно сказал: -- Могу, наверно. Мало имел дела с винтовкой. Комиссар расспросил его о прошлом: был ли охотником, имел ли опыт стрельбы из малокалиберной винтовки и других видов однопулевого оружия. Федор только тут понял, что его вызвали не по "делу Михи", и, успокоившись окончательно, рассказал комиссару, как во время военной подготовки на станции Мальта близ Иркутска немного познакомился со снайперским делом, как там занял первое место по стрельбе именно из боевой винтовки, потому вскоре и был отправлен на фронт. Он вспомнил и о том, как в 1932 году, когда по комсомольской путевке работал шахтером на золотых приисках Алдана, стал значкистом ворошиловского стрелка. -- О, если ты ворошиловский стрелок, то это совсем хорошо, -- обрадовался комиссар. -- Так вот, слушай. Мы организуем снайперскую группу полка. Ты в эту группу первый кандидат. Но ты не переживай, мы тебя от пулемета насовсем не оторвем. Сам видишь, бои сейчас похожи на оборонительные. В обороне будешь снайпером, а при наступлениях возьмешь пулемет. Вот так. Что скажешь на это? Есть товарищ политрук! Согласен. Тогда поступаешь в распоряжение лейтенанта Василькова. Познакомься, вот он. Обернувшись, Федор собрался было доложить по Уставу, но лейтенант жестом остановил его и велел идти пока в свой взвод до его вызова. Разговор с комиссаром оказал на будущего снайпера прямо-таки исцеляющее действие. Может быть, тут сыграли роль внезапность вызова, раскаяние Федора по поводу неприятного случая с новичком или сознание того, что его присутствие на фронте необходимо. Во всяком случае то состояние смятения и неудовлетворенности, которые преследовали его после смерти брата, перестали мучить Федора. К нему постепенно вернулась обычная уверенность. С дивизией Федор ходил на передовую еще несколько дней. Во время одной атаки увидел в овраге, как два молодых человека вертятся вокруг миномета. Первый, стоя без телогрейки, с невесть откуда доставшимся ему "маузером" в руках кричит: -- Круши их, подлюг! Бей проклятых! "Бывалый" -- подумал Федор, ложась у оврага. Друг его, паренек с ушанкой, поддакивает ему: -- А ну, Ганс, получай аванс! Беги до Берлина без оглядки! Сам-то паренек, как пролетит над ними снаряд, невольно нагибается. Тут Федор узнал в них Миху с другом и улыбнулся, мол, бывает же такое... Вскоре, во время обороны у Нечаеве -- Брусково, Федора вызвали к лейтенанту Василькову. На сборный пункт пришло около десятка бойцов, в том числе тот же Миха. Он здоровался со всеми за руку. -- Здравствуй, здравствуй, курсант на девятом пайке, -- ответил один из "старичков", явно намекая на первую с ним встречу. Миха лишь улыбнулся и, когда подошел к Федору, поздоровался с ним уважительно. -- Имя мое Михаил, фамилия Корытов, -- представился он. Бойцов повезли в тыл на видавшем виды грузовике-полуторке. Благо, дорога оказалась хорошо протоптанной и через часа два были уже на месте назначения -- в затерянной в лесу деревушке. Бойцов привели в ближний крайний дом. Им объявили, что пробудут здесь три дня, познакомятся со снайпингом, будут соревноваться по стрельбе из винтовки. А Миха опять тут как тут. К вечеру нашел Федора и говорит: -- Дядя Федя, я нашел где ночевать. Командир раз решил. В дом! Понимаешь? Пошли, друг, пошли. Солдата в дом приглашают... Ночевать под крышей, любоваться белизной стен, наслаждаться теплом русской печи -- это мечта каждого солдата. В доме Федор не ночевал уже десятый месяц. На станции Мальта близ Иркутска во время прохождения военной подготовки бойцы жили в землянках, построенных ими самими. Федор не очень-то переживал -- в землянке было не хуже, чем в охотничьей избушке. Зато запомнилось ему другое. Помнится, привели их на поляну и приказали рыть две канавки глубиной в 40 сантиметров. Дерн, снятый с поверхности земли, клали между канавками. Как потом понял Федор, это они, оказывается, сооружали себе "стол". Затем над "столами" из жердей сколотили навес. Под этими навесами, покрытыми сосновыми ветками, солдаты ели в любую погоду -- и в ясные дни, и в ненастье... И вот Федора приглашают в дом... В доме царит тихий, уютный полумрак. На самой середине белеет плоская печь. Тепло-то как! Тут же потекло по жилам и все тело охватила неодолимая приятная дремота. Федор даже не помнит, как поставил сушить валенки и портянки, как лег на пол, положив под голову телогрейку. Когда проснулся, в доме было уже светло, а Миха бегал то от печи к столу, то от стола к печи. Федор сладко потянулся и стал подниматься, разминая шею резкими поворотами головы. Усталость как рукой сняло, будто спал не на полу, а на пуховой перине и под заячьим одеялом. Ох, бэрт да бэрт! -- воскликнул он от удовольствия. Миха, наливавший чай в кружки, повернулся к нему: Что? Чего ты там, дядя Федя? Тебя хвалю, Миша. То-то. Собирайся быстрее, чай будем пить. Так началось знакомство Федора с Михаилом Корытовым. -- Дядя Федя, давай чай пить. Ваш брат, ох как любит! Это я знаю. -- Улыбается Корытов. -- Эх, какой чай! Бабка дала перед уходом на работу. Настоящий царский! Чуешь? Сейчас попробуем. Чем мы хуже царя? Ага? На войне мы, солдаты -- короли! Так-то! Позавтракав, они пошли в тот дом, где остановились вчера. Как зашли, лейтенант Васильков встал и начал рассказывать об оптическом приборе. По снайперскому делу в Сибири тоже приходилось немного учиться. Будто все знакомо, но тут из уст лейтенанта сыпятся так много мудреных слов: "сектор", "ориентир", "шкала", "оборачивающая система", "база", "риска"... Как их сразу запомнишь? Лейтенант еще Федору дал задачу с дробью. Решить ее он тоже не смог. Лишь на топографическом листке без ошибок указал, где овраг, где высота, точно назвал расстояния между ориентирами. -- Молодец, -- подбадривает лейтенант. -- Твоя задача разобраться с прибором. Не робей, он только на вид сложный, а так очень прост. Знает же назначение каждой части прибора, а названия их запомнить никак не может. Оттого у него все и запуталось. Вот где беда. Смотрит на лейтенанта, но тот уже к другому пошел... Смотри-ка, дядя Федя, -- тут Корытов его легонько толкнул в локоть. Сам пошел к стене. Указательные пальцы держит друг против друга. Кончики пальцев отмечает кусочком кирпича и говори: Это база оптического прибора. Как только увидел то, что рисует и показывает Корытов, в голове быстро стало всплывать забытое. "Траектория" -- это путь полета пули (а он успел так крепко забыть...) "Оборачивающая система" -- это очень простое приспособление. Сворачиваешь ее налево-направо, вверх-вниз, чтоб не падала тень на прибор прицела. А "риска" -- просто-напросто волосок шкалы... К решению задачи тоже легко можно подобрать ключик. Минуты две-три назад он никак понять не мог, почему после умножения на сто надо делить непременно на 70. А это, оказывается, ширина базы на местности. Когда лейтенант, посмотрев решение задачи, одобрительно кивнул и пошел дальше, Федор с благодарностью улыбнулся Михаилу. Тот, с задорным блеском в глазах, не преминул пустить шутку: "Вишь, мы тоже не лыком шиты". Так прошли для Федора изнурительные двухдневные занятия. На третий день состоялись соревнования по стрельбе. По двум упражнениям по мишени Федор занял сначала второе, затем третье места. А по движущимся целям его показатели трижды оказались лучшими. -- Здорово, Федор, -- первым похвалил его Корытов. -- Охотников знаю. Бух! И из сотен дробей хоть две-три в цель-то попадут. А винтовка не такая. У нее пуля одна. На похвалу Федор не ответил. Он лишь улыбнулся и подумал про себя: "Чего тут, вот попробуй быть первым в бою". Но когда после разбора результатов лейтенант Васильков из двух отданных на весь полк приборов второй стал вручать ему, он от волнения переспросил: Это мне? Да, да, тебе, красноармеец Охлопков. Первый дали красноармейцу Наймушину Ивану Григорьевичу. А вот второй тебе, Федор Матвеевич. Только ты не подведи нас. Так, Охлопков в конце января 1942 года в маленькой деревушке, что стояла на северо-востоке от Ржева, перед строем из восьми бойцов стал хозяином снайперской винтовки. И на самом деле, по сравнению с обычной, она выглядела чудом. Целишься, и мишень так приближается, хоть рукой потрогай. Из такой промахнуться стыдно будет... Да он на то и не имеет права. Лейтенант же сказал: снайперское движение -- дело новое, ответственное, за ними, за первыми, пойдут десятки и сотни. Надо скорей освоиться. Ведь якуты некогда на сохатого и медведя ходили с луками, пока долетит первая стрела, успевали пустить еще по три... Вечером Корытов долго любовался снайперской винтовкой и, не скрывая своей зависти, спросил у Федора: А кто этот счастливчик Наймушин? Из второго батальона. Лейтенанта Мишанкова видел? Вот у него. Снайперская группа действовала самостоятельно всего три дня. Началось наступление и снайперы разбрелись по своим ротам. К концу следующего же дня до Федора дошла печальная новость, что Корытов получил тяжелое осколочное ранение и отправлен в госпиталь. Тот самый Михаил Корытов, ставший Федору таким понятным и близким... Корытов, на первый взгляд человек неуравновешенный, был на самом деле очень задушевным. Скажем, сегодня поругается с кем-нибудь, а назавтра все начисто забывает. Что бы ни случилось, как бы ни обходились с ним, зла не помнит. После боя может сразу же запеть, сплясать... Шутка, веселье -- его постоянные попутчики. Терпеть не может спокойной, размеренной жизни. Когда скучно, у него даже взгляд тускнеет. Иногда по вечерам, когда "бес наступит на пятки", Миха нехотя начинал рассказывать печальные моменты своей жизни, как два старших брата уже погибли на фронте, как отца в пору организации первых колхозов кулачье застрелило из-за угла, как трехлетняя сестричка обварилась до смерти кипятком, в какой нужде жилось после убийства отца... А днем Михаил ходил легко и свободно, как ни в чем не бывало. Федор Михаила часто вспоминал и каждый раз ловил себя на мысли, что они в чем-то очень схожи. А то как объяснишь, почему они вцепились при первой же встрече? У него убит брат, у того убиты оба брата. Стараясь заглушить свое горе, Федор как бы уходил в себя. Корытов же пытался рассеяться весельем и удалью. Федор, скрипя зубами, безрассудно кидался на врага, готов был взорваться гневом по пустякам, не выносил ничьей оплошности. Он сейчас стыдился этого. Так отозвалась в Федоре короткая дружба с Корытовым. Происходящее вокруг он стал видеть спокойно и ясно, душа его уже не бунтовала, прежде всего действовал его рассудок. Он еще понял, что это не скорая война, ее беды так неисчислимы, что несчастье, случившееся с ним и Корытовым, это всего лишь капельки в горе миллионов, что опасность смерти повисла над каждым из миллионов советских людей. "Потому-то воюет вся страна, она вся превратилась во фронт", -- думал он. В такой войне солдату нельзя шарахаться, нельзя поддаваться чувствам, ему надобно иметь крепкие нервы и холодную голову. НА РЖЕВСКОМ НАПРАВЛЕНИИ 29 января, иначе говоря, на четвертый день, как Охлопков из своей винтовки с оптикой уничтожил наблюдателя и снайпера, очень обрадовав этим Михаила Корытова, 1243-й полк при поддержке трех танков, нескольких пикировщиков "ПО-2" снова начал наступательные бои. В тот день были освобождены деревни Ножкине, Новое Филькино, Петелино, Кокошкино, Старое и Новое Коростылево. Однако два батальона полка "Фюрер" дивизии СС, подразделения 167-го пехотного полка приостановили продвижение наших частей и пошли жестокие бои, непрекращавшиеся даже по ночам. Вышеназванные деревни, если сегодня были в руках у наших, то назавтра оказывались у врага. Как понял Федор со слов командиров и агитаторов, в начале февраля наступление войск Калининского фронта приостановилось почти повсеместно, но сила сопротивления с той и другой стороны удвоилась. Почему это происходит, Федор понял определенно и четко. По планам нашего командования, Ржевская группировка фашистских армий должна быть окружена и уничтожена, таким образом, очень сильный и опасный плацдарм Ржев -- Гжатск -- Вязьма следовало очистить от немца. Враг же не собирался сдавать, невзирая ни на какие потери, свой опорный пункт для броска на Москву. Итак, снова начались непрерывные тяжелые бои. Дыхание этих боев ощущается даже сейчас, при чтении скупых строк оперативных сводок тех дней: "25 января. 1243-и стрелковый полк ведет огневой бой. Состав: 82 штыка (то есть боеспособного солдата), всего -- 111 человек. 31 января. Полк весь день вел наступление во втором эшелоне за 1229-м сп, обеспечивая левый фланг 371-й сд. Имеет 45 штыков. 1 февраля. Полк, выдвинувшись в первый эшелон, вел наступление на Тимонцево... Потери большие. февраля. Полк наступает в первом эшелоне 375-й сд. февраля. Полк, наступая на Тимонцево, встретил интенсивный огонь из р-на Опряхино, вынужден был прикрыть собой, тем самым обеспечить продвижение вперед 1241-го и 1245-го сп. 4-5 февраля. Полк занимает оборону. 6 февраля. Части группы генерал-майора Соколова (то есть 375-й стрелковой дивизии) в 5 часов утра перешли в наступление, но успеха не имели. Потери большие. 8 февраля. В 13 часов полком занят один блиндаж. Убито -- 26, ранено -- 24. 13 февраля. До батальона пехоты противника продолжает удерживать Ножкине. 1243-и сп, наступая на Ножкине, четыре раза переходил в атаку, встречая ураганный огонь противника, залег в 50 метрах от Ножкине. Боевой состав 237 человек. 14 февраля. Части 375-й сд перешли в решительное наступление. 1243-и сп, наступая на Ножкине, ведет частые бои, -- трижды переходя в атаку, потерял 80% личного состава. Полк, имея 11 активных штыков и о пулеметов, отошел на исходную позицию. февраля. Полк в составе 74 штыка, 42 минометчика, 38 артиллериста совместно с 1245 сп при поддержке полковой артиллерии вел наступление, но вынужден был отойти на исходное положение. Потери: убито -- 38, в том числе убит комбат младший лейтенант Мякишев, ранено -- 94 человека, в том числе командир полка капитан Деващенко. февраля. 1243-й сп (17 активных штыков) вел наступление на северо-восточную окраину Ножкине, достиг снежного вала перед деревней, но встретил сильное огневое сопротивление" . "Атаковал", "встретил ураганный огонь", "отошел на исходное положение"... Так для полка карусель войны вертелась непрерывно изо дня в день. Какими обыденными кажутся сражения былых времен! Ведь тогда битва шла день-два, потом ее участники всю жизнь могли рассказывать о ней легенды. Ужасы войны, видимо, для солдата были всегда примерно одинаковыми. Но степень напряжения и нагрузка неудержимо возрастали. Солдат то ползет, то снег разгребает, землю роет, то отстреливается, то идет в штыковую до изнеможения. Всегда на пределе. Не дай бог, окажется слабым. Ночь коротает в мерзлом окопе. Ребенком он ловил снежинки в ладоши. Тут те снежинки бьют ему в лицо, залезают за пазуху, в сумерках сыпятся в окоп как песок. Если заметет, то снег окажется и постелью. В роковой час служит и саваном. Солдату говорят, что наши две армии отрезаны и оказались в тылу врага и его дивизию перебрасывают на операцию по прорыву к этим армиям. Он четырежды был в "долине смерти" и четырежды его дивизия была отброшена. Ей не хватает боеприпасов, продовольствия, живой силы. Живая сила от далекой отсюда железной дороги приходит своим ходом. Автотранспорту помогают собачьи упряжки. На них вывозят раненых и привозят медикаменты. Согласно тем же оперативным сводкам, на которые только что ссылались, тяжелый танк "КБ" за полтора месяца в бой пошел один раз -- 26 февраля, из артиллерии были лишь 76 мм орудия и сорокапятки, минометный батальон придавался только дивизии, да и то редко. Все это солдат видит и не видит, хотя оно имеет самое прямое отношение к его ежеминутной борьбе с врагом и стихией. Событий так много, что он пропускает их мимо, не успевая воспринять и обдумать. Он реагирует только на те, которые касаются его лично. В этом его спасение. Да и он сам отгоняет от себя подальше все будораживающее, вызывающее переживания. Спроси у Федора в те дни: что ему запомнилось больше всего? Вряд ли он сразу нашелся бы с ответом. Война такая штука, что не всегда хочется вспоминать о ней. Все же "долину смерти" не выбить из памяти. Сколько пришлось ползти вдоль и поперек по изрытому как от оспы полю, сколько раз поднимался в атаку... Казалось, ежечасно чья-то невидимая рука швыряет солдат в пожарище сражения, огромное красно-черное пламя которого пожирало сотни тысяч жизней. Вспомнятся потом и мелочи. Однажды пошли в рукопашную. Федор впервые штыком заколол человека. Когда, отогнав фашистов, вышли в лес, почувствовал неприятную тошноту. Ему надо было покурить. А в кисете махорки не осталось ни щепотки. И трубку разбило пулей. С досады сунул руку в карман. Там пальцы нащупали сначала одну дыру, затем вторую, третью. Тут кто-то подошел к нему и участливо спросил: -- Эй, брат, что там у тебя? А-а, пробило... Ну, ничего, бывает. На те, вот табак, вот бумага. Табак из Дона, черкасский. Кури на здоровье. Казак еще угостил его водой из своей фляги. А Федор не спросил даже имени. Так-то оно бывает. * * * О первом ранении Федор домой не сообщил. Зачем волновать родных? Рука, пробитая пулей между лучевыми костями, держит же пулемет и карандаш. Правда, ныла с неделю. Но по сравнении с тем, что происходит на передовой, такая рана поистине пустяк. Сегодня Федор идет с разведчиками. Что его ожидает? Об этом он и думать не смеет. Дивизия после "долины смерти" переброшена сейчас на другое направление. Но обстановка мало чем отличается от прежней. Дивизии удалось с ходу занять деревни Большое Мантрово, Воробьеве, Ченцово. И уже целый месяц топчется на месте. Берет деревню, но тут же ее уступит. Тарутино -- Мантрово, Ченцово -- Инчиково, Кишкино -- Самойлове, Овсянниково -- Усово, Паново -- Тарутино, Ченцово -- Решеталово... Вот названия деревень, беспрестанно мелькавшие в сводках дивизии. Будто два равные по силе человека сели состязаться в перетягивании палки, да ни тот, ни другой перетянуть не может. Но не было ни единого дня, когда спадало напряжение боя. Внезапный удар с флангов, даже с тыла, засады, ночные атаки врасплох, выманивание противника на ложные укрепления -- все было. Порой линия фронта так запутывается, что не знаешь, где находишься. Благо, что покров снега высок и немец предпочитает протоптанные дороги. Сейчас что передовая, что разведка -- невелика разница. В разведке даже лучше -- во многом сам себе хозяин. После двух часов ходьбы тропа, по которой шли, привела к санной дороге. -- По ней они и ездют... -- шепнул старик-проводник на ухо лейтенанту и для большей убедительности повел рукой вдоль дороги. Лейтенант, внимательно посмотрев вокруг, пошел дальше. Вскоре дорога раздвоилась. Тут проводник опять что-то шепнул, и командир жестом позвал всех к себе. Мы близки к цели. Дед отсюда вернется. Кого сегодня нам дали-то? Тебя? Фамилия как? Ага, Охлопков. Так вот, товарищ красноармеец Охлопков, ты останешься здесь. Видел, только что прошли коряги? Там и будет твоя засада. Задача такая: если фашистов мало -- открываешь огонь и уничтожаешь их, одного из них берешь в плен и возвращаешься по тропинке. Если их много -- пропустишь их и бежишь докладывать в разведвзвод. Не случись ни того, ни другого -- дожидайся нас. Есть, товарищ лейтенант! Тише...Ну, бывай. Федор, шагая по глубокому снегу, подошел к трем корягам. Он облюбовал среднюю и, сидя на корточках около нее, принялся курить. Ну и место, сзади горка, спереди дорога -- отходить некуда... Затянувшись дымом, Федор стал изучать будущую свою засаду. Лежи себе как за бетонной стеной. А отверстие -- настоящая амбразура, еще с навесом. Дорога к корягам, оказывается, идет прямо, затем только сворачивает направо. Обстрел отличный. Горка тоже вдоль дороги поворачивает направо. Низина, что впереди, постепенно поднимается и вдали обросла лесом. Да, отходить нельзя -- сразу достанут... Лежа, Федор стал уплотнять снег и укладывать на нем диски. Что это? Скрип саней?.. Федор насторожился. Сквозь привычный гул боя, идущего с двух сторон, явно слышен скрип. Затем скрип стал доноситься откуда-то поблизости. Обернулся и чуть не ахнул: из-за поворота горки начал выходить обоз. Это немцы... Это ихние лошади... Одна, две, три, четыре... Много как их! Федор навел автомат на дорогу. Все как на ладони. Обоз подходил все ближе. Первые три лошади особо крупные. Переставляя толстые ноги, они тянут нагруженные сани. Кажись, бельгийки. На первых санях двое сидят, третий лежит на боку. "Спокойные какие. А убьют -- глазом не моргнут..." Федор снова пересчитал: 16 подвод. На задних санях почти никого. Что же делать?.. Начнет отходить -- заметят. Отлежаться? Больно близко от дороги. Федор передвинул ближе диски. Прицелился. Фашисты приблизились настолько, что даже глаза их видны. "Эх, черт побери! Я один -- один и погибну, вас много -- много и помрет..." Как передние три сани поймались на мушку, автомат взревел огненным пламенем. Фашисты, как ошпаренные, стали шарахаться и беспорядочно стрелять кто куда. После двух коротких последовала длинная очередь. Весь обоз смешался в кучу. Ошалелые фашисты заметили своего противника, когда из них осталось в живых всего несколько. Они сразу же сбили с коряги снежный козырек, и пули засвистели над головой автоматчика-одиночки. Вот беда... Патронов осталась всего одна коробка. Отходить нельзя -- пришьют тут же. Вперед, значит? Федор вскочил и, стреляя на ходу, бросился к обозу. Он бежал, пока не достиг трупа лошади. Заметил, что из-под ближних саней двое из автомата бьют по корягам и тут же пустил несколько пуль по ним. Затем взял у убитого автомат и стал из него же бить по фашистам, пока те не угомонились. Наконец, Федор перестал стрелять и облегченно вздохнул. Он вытер пот со лба и тут увидел на дороге легковую машину. Она мчалась из-за поворота горки, откуда вышел обоз. "Неужто подмога им катит?" Федор снова кинулся за подводы. "Почему одна?" Если одна, лучше пусть поближе подойдет. "Что за чертовщина, это же наш газик". Федор успокоился, но головы так и не поднял. Газик, приблизившись еще немного, остановился. Вышел стройный военный в белой дубленке и быстро пошел в сторону Федора. Федор встал. Откуда ты? Я... 1243-й полк. Разведка. Где остальные? Туда пошли. Стройный военный повернулся и тем же быстрым шагом пошел к машине. -- Товарищ генерал, тут действует разведрота 1243-го полка. Как вы предполагали, немцы везли боеприпасы и продовольствие. Сейчас же отправлю старшину со взводом. "Ба, так это машина командира дивизии! Что же так неосторожно плутает?" -- подумал Федор. Газик повернул направо и вскоре исчез за небольшим холмиком. * * * Прошел еще месяц. А бои не утихали даже ночью. В такой суматохе -- на четвертое утро после того, как Федор один перебил немецкий обоз -- противник снова овладел Тарутином. Полк, потеряв много своих убитыми и ранеными, вынужден был боевой участок сдать другой части. Теперь, передвинувшись на занятую некогда им позицию, держит оборону. Погода резко потеплела: появились лужи, потекли ручейки. Но ночью, особенно под утро, от стужи знобит и зуб на зуб не попадает. А днем развозит и ко сну тянет. От прилипшей к ботинкам и обмотке глины еле передвигаешь ноги. Шинель, промокшая насквозь и испачканная грязью, бьет колени. В ботинках хлюпает, ноги ночью мерзнут, днем преют до появления на ступнях твердых, бледных морщин. У Федора лицо сильно обветрено, губы потрескались и шелушатся. Он ведет огонь так, будто всю жизнь только этим и занимался: прикидывает, присматривается, когда целится, весь застывает... Серьезное выражение лица иногда сменяется чем-то похожим на улыбку -- значит, попал в цель. Возле него спит напарник. Как только пришли сюда, Федор добыл широкую доску. Сейчас стоит на ней. Когда наступит его черед отдыха, вытащит ее со дна окопа, вытрет немного и, положив на свою нишу, ляжет поспать часа на полтора-два. Жизнь на передовой для солдата -- это всегда испытание. О том и слов нет. Она ему часто преподносит то, чего ожидал меньше всего. Фашистский самолет, к примеру, сбрасывает вместо бомб пустые бочки с отверстиями. Новичок испугается рева и свиста таких бочек больше, чем настоящей бомбы. Не зная куда деться, он жмется изо всех сил к земле. Страшный рев давно прошел, а он все лежит и, зажмурив глаза, ждет взрыва... Или вчерашний случай. Ничего не скажешь, и смех, и горе. Немцы раньше каждый день вопили по радио: "Генерал Соколов вас оставил на произвол судьбы, во избежание кровопролития, сдавайтесь или истребим всех до единого!" А сегодня почему-то не слышно было. "Приперло, значит, фрица", -- подумал тогда Федор. Сил и у наших было мало: взвод имел десяток бойцов, два пулемета и один миномет. С той и с другой стороны огонь постепенно угасал и к четырем часам вовсе прекратился. Из немцев один солдат свой автомат отложил в сторону, а сам медленно выполз на бруствер. Затем, почуяв, что не стреляют, сел, огляделся и снял каску. Это подействовало и на тех, и на других. Вскоре и они, и наши сидели на обочине траншеи. Федор тоже вылез и попытался сесть, но под ним попадались то осколки, то обломки человеческих костей. Тогда он достал свою доску и, сидя на ней, стал выжимать подол шинели, не забывая следить за фашистами. Кто курит, кто скоблит шинель, кто очищает обувь от грязи... От всех клубится пар. Очень уж похожи на кур, вымокших в луже и севших сушиться на жердь. Поле между двумя траншеями представляло собой безобразное по виду, невероятное по составу месиво. Оттуда торчало все: стволы разбитых винтовок и орудий, куски танков, сгоревших, затем разнесенных взрывами изуродованные человеческие кости... Бесчисленные бесформенные воронки заполнены грязью и талой водой. "Ну и разнесло... Как же... Сколько тут поплясала война!" -- подумал Федор. Почти одновременно с его внутренним голосом донесся до его слуха хриплый голос: -- Рус, сдавайс! Кто-то из наших не выдержал -- выругался и, сотрясая палкой, которой чистил ноги, крикнул тому: -- Фриц, сам сдавайся! И снова поднялась недружная трескотня перестрелки. К вечеру к фашисту, видимо, подошла подмога -- два раза вставал в атаку. Вторую атаку наши отбили с помощью интендантов, отделения саперов, выполняющего тут какое-то задание и группы офицеров штаба. А как дальше быть немногочисленным бойцам, отстреливающимся от фашистов? Чего бы судьба ни преподнесла, им надо бы пополнить свои ряды... Федор по прежнему со старанием ведет огонь. Он давно охотится за пулеметом, который время от времени угрожающе бьет по нашим. -- Ну, погоди, все равно доберусь- Он прицелился было, как кто-то тронул за плечо. Обернулся -- в траншее, нагнувшись, стоит подносчик, маленький такой, но с бородой. Здорово, друг. Здорово. Патроны принес? Суп где? Есть патроны! Целых четыре диска! Ого! А я тут из винтовки по одной тюкаю. Ну, сукин сын, теперь держись! -- Я?! -- Ты что? Это я фашисту говорю. Знаешь, пополнение пришло. Штыков -- 750, танков -- больше десятка и орудий уйма! Ну-у? А не брешешь? Что ты! Вот-вот в атаку поднимутся! На-те, хлеб, сахар, масло. А с супом вот что вышло, во... -- Поднос чик показал пробитый термос. -- В следующий раз обязательно принесу! Подносчик тут же исчез. Но Федор, узнав о подходе пополнения, про суп и забыл. "Выходит, подошли еще ночью. Ведь слышал же гул моторов!" Назавтра, утром 30 марта, в 6 часов началось то самое наступление, которого бойцы ждали, уже несколько месяцев. СОБИРАТЕЛЬ КОРОНОК И БОЙ НА ВЫСОТКЕ В бою за высоту с отметкой 227,9 Федор получил второе ранение. На этот раз рана была более серьезной. Он шел, нагнувшись, и пуля угодила чуть выше связок нижних крупных мышц левого предплечья. Не очень болело. К тому же он оказался единственным ходячим раненым. Стало совестно: к первой машине не подошел и, не дожидаясь второй, направился в сторону передовой. При первом ранении он и в санбат не пошел. Тогда пехота противника на трех танках прорвалась через их окопы. Надо было закидать ее гранатами. В пылу схватки он так и не заметил, когда пуля успела пробить его левую руку между лучевыми костями. Перевязал ее после боя лоскутом от своей нижней рубахи. Чтобы не кровоточила, по совету одного старого солдата прижег рану горящими мелкими лучинами. Через неделю рана зажила без следа. Федор решил и на этот раз не отправляться в госпиталь. Когда вернулся во взвод, командир даже обрадовался: -- Значит, отпустили? Молодец! Комбат как раз требует хорошего стрелка. К нему пойдешь. К Шарапову. Он на КП. Найдешь? Ну, беги! У командира батальона Федор, чтобы скрыть свое ранение, держался как можно спокойнее. Шарапов, Шарапов... Где же видел он этого старшего лейтенанта? Разведчик? Нет, я снайпер. Тогда пойдешь в группу стрелков, будете прикрывать группу захвата. Старший лейтенант коротко объяснил, что они сегодня ночью идут в разведку по направлению Инчиково и должны доставить "язык". -- Иди в землянку Ахиндеева, ешь досыта и отдыхай. Задание дадим перед уходом. -- Шарапов встал и про тянул руку. -- До вечера! В сумерках обе группы лежали рядом под носом у противника. Пока шли, рана не очень беспокоила. Затем пришлось идти то пригнувшись, то на четвереньках. Тут-то и начались его муки. Федор следовал за своей группой, стиснув зубы. У него от напряжения выступил пот, в висках и ушах звенело, перед глазами поплыли зеленые, красные круги. Неужели не выдержит? Нет, надо идти. Скажут -- струсил... Когда прикрывающая группа присоединилась к группе захвата, разведчики остановились перед распадком. Видимо, решают как дальше идти. По оврагу нельзя: там еще снег и немудрено попасть в засаду. И точно, пошли поверху. Федор на минуту забыл о своей ране и взял в рот снег. Разведчики пошли по гребню холма: сначала группа захвата, чуть погодя и прикрывающая. Федор с последней полз между лужами. Сейчас нельзя отставать и он ползет через силу, стараясь отогнать боль. Взглянуть бы в эти минуты на свою семью! Должно быть, уже поужинали. Старик, наверняка, не сидит без дела, то ли сани делает, то ли стенки бочки обтесывает. Старший сын, наверно, играет рядом с ним щепками, а младший уже должен спать. Какой же теплый и уютный был у него дом! "Догнать! Догнать надо..." -- приказал себе и, чуть не взвыв, усиленно заработал локтями. Пот, стекая по лицу, попадает в глаза, его горький вкус появился во рту. "Э-э, у-уп..." -- вдыхая и выдыхая воздух, полз и полз. Наконец, увидел своих, остановившихся, уже близко от него. Он тоже остановился. Сразу же опустил голову и весь распластался, стараясь отогнать боль и усталость. Отдышавшись, достал флягу и небольшими глотками смочил пересохший рот. Тут приполз сосед и шепчет: -- Смотри-ка, что это такое? Неужто наши? Так быстро? Федор, всматриваясь в темноту, действительно увидел приближающиеся тени. Наши. Точно они. Выходит, не доползли до траншеи? Разведчики не дали долго волноваться -- приволокли "языка". Откуда его так быстро? В траншее были у них? Потише, успокойтесь, -- ответил Ахиндеев. Взяли его на нейтралке. Обо всем потом. Дайте отдышаться и не шумите. Ну, быстрей! Стрелки потом пойдут. Группа захвата исчезла во мгле. Федор снял промокшую тяжелую телогрейку и стал подвешивать диски к ремню гимнастерки. Затем сел на телогрейку. Его теперь беспокоило возвращение. Что ты делаешь? Готовлюсь к возвращению. Телогрейку снял? -- Да. Устал...Идти будет легче... Подошедший тоже хотел было снять телогрейку, но послышалась команда: "Аида, ребята!". Федор осторожно повернулся и начал вставать: Вместе пойдем, не торопись. Я хорошо знаю местность... Ладно. Вдвоем веселей. Устал-то ты как... Ничего, пройдет. Дойдем. Разведчики, выполнив задание, благополучно вернулись в свою часть. "Язык", доставленный им без шума и перестрелки, пришелся по "вкусу" командиру батальона. От имени командования вынес разведчикам благодарность. При обыске у пленного обнаружили бархатный кошелек, пришитый к пиджаку, как двойной карман. Кошелек имел тройную подкладку, каждая из которых состояла из больших и малых ячеек. По этим ячейкам были рассованы вещи из золота, серебра и платины -- серьги, браслеты, кольца, коронки. "Надо же", -- подумал Федор, увидев этот странный набор. Вот это да... -- Кто-то выразил свое удивление. Что хочешь от оккупанта?! -- ответил другой. -- Грабитель, стервятник да и все! Лучше пойдем -- отдохнем. "Услуга" мародера сказалась, между прочим, сразу. Гитлеровцы, по его показаниям, предпримут наступление не через неделю, даже не через два-три дня, а нынче утром в 7 часов. Потому-то Охлопков и Стяжкин еще до рассвета должны быть на нейтральной... Стяжкин -- это тот самый, с которым вместе вышли с разведки. Он, оказывается, родом из Саратова. -- Федя, на, это адрес моих родных. На всякий случай... Положи в карман. -- Стяжкин, пытаясь отдышаться, повернулся к Федору. Он только что принес на условленное место винтовку, два автомата, пулемет и диски. -- Друг ты мой, болеешь что ли? - Нет, - ответил нехотя Федор, а сам осторожно разминал раненую руку. -- А потеешь почему? Боишься, что стрелять не смогу? Ранен я в руку. Рана и мучает меня. То-то я вижу. Почему в госпиталь не идешь? Сам видишь, сколько убито и ранено. Ты же слыхал, что сказал комбат. Командир батальона, пригласив снайперов к себе в 4 часа утра, с нескрываемой тревогой объяснил, на какое задание они идут и под конец прямо сказал: "Помните, у нас сил мало. А мы врага должны удержать до подхода новой части". -- Так-то оно так... -- Стяжкин еще раз внимательно посмотрел на Федора. -- Ты, наверно, партейный? Это я к слову... Ранен -- не ранен, ждет один конец... Пока Федор со Стяжкиным на своем участке -- развороченной снарядами и бомбежкой местности -- сооружали по нескольку ячеек, как велел командир батальона, на небосклоне уже заметно занялась заря. Покуривая в ладонь, стали наблюдать за противником. Перед ними три блиндажа. Немец уже на ногах. Из средней землянки вышли два офицера и по траншее направились в тыл. -- Федя? -- Подожди. Это завтракать идут. Когда вертаться будут, тогда и можно. Снайперы решили, что ближний участок траншеи будет обстрелян ими с первой позиции, то есть вот отсюда. Пулемет поставили на высотку, где у них устроена самая дальняя позиция. По уговору, после первой схватки с фашистами, отсюда выйдут один влево, а другой -- вправо и, отстреливаясь, от воронки к воронке будут откатываться в сторону своих. У них решение вышло почти по подсказке Шарапова. Тут-то Федор вспомнил, как в феврале у Оптяхино разведчики со снайпером напали на семь землянок врага и уничтожили свыше ста фашистов. Тоже утром. И этот Шарапов руководил операцией. Точно, он был тогда. Федя, идут... Ы-гык, не торопись только... Идущих по траншее -- я, выход из блиндажа -- ты. Фашисты вышли на прямую часть траншеи. Впереди -- два офицера, за ними три солдата. Федор еще раз проверил прицел и приготовился. Хорошо идут -- гуськом... -- Федя! Стреляй же, Федя! -- Ы-гык... Когда фашисты стали подходить к середине прямой части траншеи, загремел первый выстрел Федора. Тут же последовало еще три выстрела. -- Есть! Четыре убито, один ранен! -- Орал Стяжкин, забыв про осторожность и даже подпрыгнул. -- Тише, тише, друг... Услышав выстрелы, из-за угла первого блиндажа высунулась голова в каске. Стяжкин собрался было открыть огонь, его остановил Федор: -- Подожди, посмотрим, что будет делать. Фашист огляделся туда-сюда и, видимо, не разобравшись в чем дело, тут же исчез. Зато со стороны второго блиндажа появилась сразу целая орава... Где там стоял пост? Как они его не увидели? -- А ну, бей и сам перемещайся, -- тоном приказа Федор крикнул Стяжкину и ползком ушел в воронку. Тут же автомат сотряс воздух. Федор тоже сделал несколько выстрелов. В ответ с той стороны застрочил пулемет, забухали минометы. На боковой траншее немцев уже не видно. Успели уйти вперед... Как их достать?.. Наделали столько шума, неужто не удержат... Федор пополз к пулемету. Бой все накалялся. Именно в такие минуты Федор, втягиваясь в ритм происходящего вокруг, умел интуитивно упреждать опасность. Он идет. Идет так, чтобы его как можно дольше не заметили. Идет и снимает высовывающиеся головы из ближней траншеи под треск короткой очереди автомата Стяжкина. Когда пули начали свистеть над ним гуще и дружнее, Федор выкатился из воронки и продолжает подниматься выше, уже укрываясь за гребнем холма. Учащаются взрывы, и он откатывается в углубление. Как только проходит огневой вал, снова ползет наверх. Когда его пулемет снова заработал с холмика, началась неравная дуэль между ним и артиллерией противника. Но и на этот раз пулемет остался цел. Как только стало меньше взрывов, Федор, ковыряя пальцами уши, глотая слюну, пытался смягчить оглушение. Он смотрит вперед, а там все окутано дымом. Пулеметчик дрожащими руками вставляет диск, затем, стиснув зубы, открывает огонь сквозь пелену дыма. Приклад пулемета вырывается из рук, в глазах рябит, тело ничего не чувствует. Все же, когда фашисты поднялись с подножья холма, пулемет вновь заговорил. Штурмующим и на этот раз пришлось залечь. Расстреляв последний диск, Федор снял затвор пулемета, откинул его подальше и пустился с холма вниз с винтовкой в руках. Тут он сообразил, что огонь ведут и свои, потому устремился в овраг, по которому утром вышли в нейтральную зону. Достигнув края оврага, обернулся назад: преследующих не видно. Теперь почти у своих и он, чуть не теряя сознания, пополз дальше... Когда зашел в траншею боевого охранения, Шарапов был там. Он доложить хочет, а его останавливают. -- Молодец! С заданием справился. А это что? Постой, осколочек застрял... Дай-ка вытащу... Вот так... Уже ранен... Перевязывают ему голову? Да... Чья-то мягкая рука прошлась по затылку, по лбу... "Молодец! Все в порядке", -- слышит откуда-то голос Шарапова. От сильной усталости, после похвалы командира у Федора земля пошла кругом. "Что это он говорит? Остальные где?" -- Кто вернулся? -- Сейчас придут, товарищ боец. Подожди, придут... Он-то подождать может... Вышел же к своим. Гу! Черт побери! Кто-то его будто по лицу хлещет. Шарапов? Гу... Что это с ним? Чуть было не заснул. Нет, он встанет...Обязательно встанет... Как фамилия? Охлопков, да? Моя? Моя -- Охлопков. Товарищ Охлопков, смотри. Тебе письмо. -- Письмо... Письмо пришло... Как они там? Дай-ка, я встану... Когда пришло сознание, Федор сидел на дне траншеи с письмом в руках. Пытался было прочитать, не получилось -- буквы пляшут. "Потом прочту", -- подумал он. Тут снова Шарапов появился. Сунул Федору в руку свою флягу и кусок сахара. Боец, напившись воды, поднялся на ноги и, видя присутствие командира, стал докладывать: Товарищ комбат, задание... Хорошо, хорошо, товарищ боец, знаю все... Ты огня давай! Огня! Дальше Федор наравне с другими вел огонь, но четко не помнил, как справлялся. Ему казалось, что видит сон: как из снайперской винтовки уничтожал фашистских пулеметчиков, спускающихся с холма, Стяжкина недалеко от себя, которого взрывом снаряда разнесло, Шарапова, получившего ранение, многих убитых и раненых... Но все это было наяву. Они держались до 12 часов, как и было велено, до подхода другой части. ХОРОШИЙ БОЕЦ ВСЕМ НУЖЕН Зима уже позади. Проходит и весна. Какие они были? Об этом Федор судить не может, потому что сравнивать не с чем -- других таких ему еще не доводилось испытывать. 375-я стрелковая дивизия с первых чисел апреля 1942 года наступала по направлению Усово -- Половинкино -- Трушино, но продвинулась немного. Хотя она 24 апреля получила приказ об отправлении в резерв командующего фронтом и сдала позицию 379-й стрелковой дивизии, из-за осложнений боевой обстановки и в связи с затруднением подхода резервов в распутицу, продолжала держать оборону в районе Воскресенское -- Ратово -- Разюхино. Весна -- это не зима: светлее и теплее. Но она принесла вязкую грязь, сырость в окопах. В эту пору Федор у себя дома после долгой холодной, иногда и голодной, зимы готовился к охоте на перелетную дичь. А тут лютует враг -- совсем другая охота. 1243-й полк в течение месяца все свое усилие направлял на взятие двух высот, обозначаемых цифрами 227,8 и 222,9. Эти высоты, видимо, не забудутся никогда. Попробуй забыть высоту 227,8! Они уже были на вершине, а тут началась бомбежка. Затем налетели истребители и из состава батальона полегло больше половины... Бойцам с весной пришло небольшое утешение, связанное с появлением в полку отечественных автоматов. Именно с помощью вновь созданных четырех групп автоматчиков и ручных пулеметчиков подняли противника с насиженного места и заняли эти высоты. Тогда-то перед выступлением в бой за одну из высот Федору в числе немногих было доверено быть владельцем нового долгожданного вида оружия. С того дня прошло чуть больше месяца и Федора ранило снова. Пуля угодила в щиколотку и вышла сквозь, не задев костей голени. Из-за этой раны с неделю лечился в санбате. Выйдя оттуда, из оставленного друзьями письма узнал, что дивизия 12 мая вышла на формирование. Когда Федор, изрядно поплутав, нашел своих, в комендатуре его встретил незнакомый лейтенант. -- Ветераны дивизии сегодня встречаются с новым пополнением, -- сказал лейтенант после проверки документов. -- Ты тоже будешь участвовать. Сходи пока в баню. Там дадут новое обмундирование. Незнакомый лейтенант говорил с Федором просто, как на "гражданке", не требовал уставного доклада, вел себя очень обыденно. Именно из-за этого Федор ощутил перемену обстановки и понял, что его ждут, в общем-то, мирные дни, с чем бы ни были они сопряжены. После бани Федор чувствовал такую легкость в теле, будто скинул что-то тяжелое, давившее его издавна. Его еще одели и обули во все новое. Шел сюда, невольно стыдясь своей, видавшей виды, одежды, теперь же и шинель, и гимнастерка у него новенькие, белье чистое... Неожиданно сыскалась, наконец, подходящая обувь. Старшина, до того все удивлявшийся: "Ну?! Пилотка 56-й? Шинель 46-й 1-й?", -- когда дело дошло до ботинок, стал сокрушаться пуще прежнего: "37-й? Где же я возьму тебе такие?!" Потом, что-то вспомнив, воскликнул: "Да ты, дружок, счастливчик! Есть у меня ботинки, заказанные генералом для приемыша полка. Мальчика нет, его отправили в тыл. Сейчас! Сию минуту... А вон они! На, носи на здоровье!" Так, в полной новой амуниции Федор пошел в отведенное ему место в землянке. Туда зашли двое в плащ-палатках. После знакомства выяснилось, что пришли к бойцам начальник политотдела дивизии Сергей Михайлович Айнутдинов и командир 1243-го стрелкового полка Александр Спиридонович Ратников. Командиры долго и обстоятельно беседовали с бойцами. -- Вы же автоматчик! -- Обрадовался Ратников. Когда услышал, что Федор воюет с первых дней при бытия дивизии на фронт, Ратников сказал Айнутдинову: На него-то не заполнен лист. А-а, он же с госпиталя. Ну, ничего, впереди времени еще много. -- С этими словами Ратников повернулся к бойцу. -- Так ведь, товарищ красноармеец Охлопков? А начальник политотдела дивизии Айнутдинов спросил Охлопкова, готов ли он вступить в партию. На это Федор ответил, что он готовился вступить в партию еще до войны, будучи в колхозе. -- Ты пиши заявление, да поскорей, -- посоветовал начальник политотдела, прощаясь с ним за руку. Так, лицом к лицу, большие командиры с бойцами разговаривают неспроста. Это Федор знал. Все же их визит не оставил в нем неприятного осадка. По распоряжению майора Ратникова в тот же день Федор нес знамя своего полка перед строем прибывшего пополнения. Ветеранов и вновь прибывших воинов приветствовал сам генерал Соколов. Каждый из тех, кто прибыл на фронт, имеет представление о солдатской жизни, сказал генерал, но вряд ли четко знает, из чего слагаются эти будни. Их содержание -- это прежде всего постоянный, повседневный труд. От тысячи пуль и осколков может укрыть лишь окоп. А окоп каждый раз надо рыть. Мерзлая ли земля или не мерзлая. Надежность оружия вселяет уверенность. От уверенности и стойкость. А это зависит от того, как ты содержишь свое оружие. Его надо холить пуще самого себя. Уменье делать быстро и как надо для солдата должно быть такой же привычной, как пить воду и есть хлеб. Генерал, упомянув случаи стычек за места в землянке, строго предупредил тех, которые показывают, как он сказал, удаль не врагу, а своим, что за подобный проступок в следующий раз их ждет военный трибунал. На другой день состоялся митинг личного состава полка, где огласили приказ командующего 30-й армией. В приказе отмечалось, что дивизия в период особо напряженных боев армии (февраль -- март месяцы) играла ведущую роль и не раз обращала в паническое бегство фашистские банды, что дивизия заслуживает присвоения ей звания гвардейской дивизии. Федор, стоя в колонне ветеранов, услышал, как дружно захлопали бойцы. Он тоже захлопал, будто сказанное не касается его части. Но когда майор Ратников густым басом провозгласил здравицу в честь ветеранов дивизии, невольно поднял голову выше. Троекратное "ура", прокатившееся над строем, пробудило в нем чувство приподнятости и гордости. Федор знал, что бойцов в пути на фронт учат, как вести себя при встрече с воинской частью действующей армии. Их в свое время тоже учили и этот воинский клич воспринял как должное. -- Теперь обратите внимание, кто такие стоят перед вами, -- продолжал командир полка. -- Их семьдесят. Они все воевали в рядах дивизии с первых дней ее пребывания на фронте. У них богатый опыт борьбы с фашистскими оккупантами. Они наша гордость. Они наша гвардия, которая прошла огонь, воду и медные трубы! После митинга было отведено время для свободного общения фронтовиков с вновь прибывшими. Народ разный собрался. Кто из госпиталя на фронт вернулся. Кто прибыл из глубокого тыла: Сибири, Казахстана, Средней Азии. Были и курсанты, обученные по специальной программе прямо после десятилетки, на первых порах задиристые. Злые языки говорили, что им давали девятый, как у летчиков, паек, что они выкормыши, типа "юнген-фюрер" Гитлера. Насколько это правда, Федор не знал. Может, им просто молодую энергию и задор некуда девать? Был же Миша Корытов, с которым сначала сцепились, а затем расстались друзьями. И в разговоре со "стариками" тон задавали именно эти курсанты. Кто-то из них спрашивает с явной подковыркой: "Где зимой солдат ночует?" -- "А землянки?" -- "А харч?" -- "Шубу дают?" -- "А простыни?"... Но и тут находились ребята, которые спрашивали о более серьезном: "Почему мало пушек и минометов?" -- "Говорите -- полгода воевали, а ни у кого из вас даже медалей нет?" Фронтовики не обижались, отвечали как могли -- кто полушутя, кто всерьез. Ведь войну словами объяснить невозможно. У каждого, даже у того курсанта, в словах и поступках которого явно выпирает некая избалованность и нарочитая отвага, свое понятие о войне. Когда попросили Федора рассказать, как отогнать страх в бою, с ответом нашелся не сразу. -- Дисциплина! Дисциплину поддерживать! -- Затянувшись табачным дымом из своей "козьей ноги", заговорил он, наконец. -- Быть всем единым кулаком. Вставать в атаку -- все