исвоению звания Героя Советского Союза. Снимок майора Д. Ф. Пепеля. Депутат Верховного Совета СССР второго созыва Ф.М.Охлопков. Москва. 1946 год. 0x01 graphic 0x01 graphic Во время поездки по местам былых боев в 1966 году Ф.М.Охлопков в Белоруссии встретился с командиром соседнего 1-го батальона капитаном Иваном Егоровичем Барановым, который в 1944 году 23 января на него написал боевую характеристику. Фото М. Шмерлин- 0x01 graphic Встреча с Героем Советского Союза Туснолобовой-Марченко Зинаи-дой Михайловной состоялась также в 1966 году в ее родном городе Полоцке. Она в 1944 году обратилась к воинам отомстить за ее муки и страдания. В движении "За девушку из Полоцка" приняли участие и снайперы группы Ф. М. Охлопкова; Федор Матвеевич и Анна Николаевна Охлопковы со своими детьми. Анне Николаевне звание матери-героини было присвоено в 1964 году. 0x01 graphic 0x01 graphic Ф.М.Охлопков умер 28мая 1968года в своем родном селе Крест -Хальджай. Там на могиле установлен этот памятник. Они шли с разведки. Наткнувшись на невесть откуда взявшуюся зондеркоманду и вынужденно ввязавшись в перестрелку, рассыпались кто куда. Нарзулахан тогда с непривычки боялся один ходить по лесу. И он, не углубляясь в лес, шел вдоль тихой, чистенькой речки. Вдруг на повороте, где она расширялась, увидел немецкого офицера, приближающегося к берегу с дамой. Куда тут денешься -- мгновенно бросился в кусты. А офицер стал раздеваться. То ли у него была привычка купаться в холодной воде, то ли просто хотел показать свою удаль, он, резко помахав руками и ногами, с берега прыгнул в воду. Тут Нарзулахана зло взяло: "Ишь, как свободно себя ведет на нашей земле". И он, недолго думая, взял нахала "на мушку"... Тогда впервые Нарзулахан шел один по глухому лесу, пока не вышел к своим. В расположении разведроты пришел последним. Один из разведчиков так и не вернулся. И Нарзулахан долго мучился: может, это его опрометчивый поступок стал причиной гибели товарища? Из выступления капитана Соловьева, инструктора снайперских курсов Федор уловил очень интересный для него момент взаимодействия снайперов с минометчиками и артиллеристами. В учебном батальоне артиллеристы и минометчики бьют по блиндажам противника, а снайперы щелкают фашистов, выскочивших от взрывов... Здорово! На трибуну выходит член военного совета 43-й армии генерал С. И. Шабалов. -- Правильно говорят товарищи, что снайперы -- наша гордость, наш щит, наша надежда, -- начал генерал. -- Но их нельзя называть людьми из сказки, людьми, родившимися в счастливой сорочке. Насчет "счастливой сорочки" Федор не знает. Что касается мнения, дескать, снайперами могут стать лишь стрелки-спортсмены или одаренные от природы люди -- неверно. Генерал точно говорит: фронт не такое место, где люди упражняются бить пули об острие ножа, или пробивать спичечную коробку, или разбить одним выстрелом горлышко бутылки. Фронт -- это огненный полигон, где решается вопрос жизни и смерти каждого человека, всего советского народа. Здесь нужны тысячи и тысячи мастеров меткой стрельбы. Стрелок-спортсмен еще не снайпер. Снайпер -- тот, кто умеет бить врага. Снайпером может и должен стать любой, кто с лютой ненавистью, не считаясь ни с усталостью, ни с зимней стужей и летним зноем, бьет врага много и наповал. Это тоже верно. Снайперское движение должно стать массовым. Если ты сам хорошо стреляешь, этого мало. Надо, чтобы каждый, кто рядом с тобой, умел стрелять так же метко, как и ты. Словом, ты учишь других, а твои ученики свое умение, в свою очередь, передают третьим. Это и есть массовость снайперского движения. Таких инструкторов, как капитан Соловьев, единицы. Поэтому основное место обучения метких стрелков -- это окоп, засада. Их учителями должны стать сами снайперы. Таким путем, говорит генерал, в осажденном Ленинграде обучено четыре с лишним тысяч снайперов. Из них десять человек за особые заслуги в распространении снайперского движения удостоены звания Героя Советского Союза. Они не были стрелками-спортсменами. Все они рабочие, студенты, служащие и не проходили специального военного обучения. Вдобавок они действуют в трудных условиях блокады. -- Вы сегодня, наверняка, читали в газетах указ, -- продолжал генерал. -- Так вот, все они снайперами ста ли на фронте и каждый из них обучил меткой стрельбе десятки бойцов. Это очень важно. Вы должны следовать их примеру: что умеешь, не держи в себе, а передай. Это будет распространением вашего опыта. Что такое опыт снайпера? И тут, оказывается, все просто. Все, что помогает быстро и верно уничтожить врага, и есть новое в снайперском деле. Это верно. А тут по привычке норовят говорить: бить фашиста в глаз, лоб, сердце... Генерал же это называл краснобайством. Такая меткость, оказывается, вовсе не нужна. Как можно больше уничтожать врага -- вот что важно. -- Смерть фашистским оккупантам! Как показалось Федору, даже эти слова, так часто употребляемые на фронте, прозвучали в устах генерала с особым смыслом. Федор с одобрением слушал текст обращения слета ко всем бойцам 43-й армии. Ясно и понятно: кто с винтовкой, тот может и должен бить врага метко и вести свой счет мести. Как можно больше уничтожать врага! Как можно больше снайперов! После обеда снайперам показали выставку стрелкового оружия. На скамейках и на стенах они увидели снайперские винтовки, оптические приборы, патроны самого различного назначения. Федор долго простоял перед новой моделью оптики марки "ZF-41" и универсальным пулеметом, который дается пехоте или устанавливается на танке. Прибор "ZF-41" -- восьмикратный, рота может иметь всего 1 -- 2 штуки. Стрельба с помощью перископа показалась тоже диковинкой. Винтовку, оказывается, ставят на бруствер с помощью двух треножек. Стрелок, лежа в окопе или траншее, должен прицеливаться с помощью этого перископа. Федор так и не уловил сути этого хитроумного приема. Из представленных патронов его заинтересовали патроны с трассирующими и разрывными пулями. Немецкий снайпер разрывными пулями обычно стреляет, чтобы скрыть свое местонахождение. Разрывная, как ударится об мерзлый грунт, камень или любой твердый предмет, издает такой треск, что и не поймешь откуда стреляют. После выставки снайперов повели на вечер знакомств. Молодые, собравшись небольшими кучками вокруг своих старших товарищей, все спрашивали. У Федора допытывались, что за у него оружие, какой прибор, долго ли ходит в снайперах? Кто-то проронил неодобрительные слова про его винтовку и прибор, на что другой ответил шуткой, мол, охотник даже из ружья с кривым стволом не промахивается. Третий поразился тому, что Охлопков находится на фронте больше года: -- А я-то пробыл месяц и два дня. И то кажется, что целая вечность. Сколько раз ранены? Пять раз? Понят но. Так, не вылезал, значит, из госпиталей? Всего дней двадцать? Н-да!_ Так ребята что-то спрашивали у Федора и тут же начинали спорить меж собой. -- Слыхал? За три месяца у него счет перевалил за 130! Он почти догнал Вежливцева и Пчелинцева! -- Тогда ему дадут? -- Вряд ли. Те-то в блокаде, у каждого учеников уйма. Точно, у него же, говорят, всего один... Ну и что? Откуда вам знать?! Вот увидите, скоро из нашей армии выйдет три-четыре Героя! Вот увидите! Федор понял, что вокруг него стоят почти одни курсанты. Многие из них, видимо, еще и не нюхали пороха. Кто-то даже спросил, знает ли он порошок, оберегающий от мороза. Правда ли, что снайперам нельзя есть ничего соленого. Говорят, у немцев снайперы не едят даже копченой колбасы. Обо всем этом Федор слышит впервые и, к неудовольствию своих молодых собеседников, лишь пожал плечами. Молодые люди вскоре исчезли также быстро, как собрались. Федор тоже собрался было уходить, но тут увидел, как к нему приближается мужчина средних лет. Плотный и степенный такой. -- Кузьмой зовут, -- улыбаясь, подал руку. -- Фамилия Вакула, по отчеству Филиппыч. Если будешь звать Кузьмой Филиппычем, не ошибешься. -- Когда Охлопков тоже назвал себя, он пожал руку еще крепче. -- Вот какой ты! А я-то думал, встречу богатыря. Ха-ха-ха! Давай-ка сядем, -- Вакула взял Федора под руку и по вел к скамейке. -- Ну, рассказывай. Откуда ты? Есть ли семья? Вакула и Охлопков сели на скамейку, каждый достал свой кисет, свою трубку и, затягиваясь табачным дымом, начали обстоятельный, неторопливый разговор. Вакула, оказывается, с Урала. У него сын и дочка. Жена, Ирина Наумовна, работает на военном заводе. Стахановка. Кузьма не без гордости достал письмо жены и зачитал то место, где говорилось о том, что она, его Ирина, сменную норму выполняет на 170 -- 200 процентов. -- Да, брат, вот какие дела. -- Вакула положил письмо жены обратно в карман гимнастерки. -- Когда дома все в порядке и мне легче здесь. Это точно. Я тоже так. Да, Федор, далеко ты забрался. Ой, далеко... Сказал тоже. До твоего Урала близко что ли? Так то оно так. Но я сегодня впервые узнал, что есть такой народ -- якуты. Русский, узбек, татарин, казах, якут -- они все здесь! Не в этом ли сила России, а?! -- Вакула опять разразился своим переливчатым смехом. Второй день слета для Охлопкова начался сразу с двух сюрпризов. Проснувшись, увидел на одеяле газету. На первой же странице крупными буквами было написано о нем: "Слава сержанту Охлопкову!" Как только умылся, зашел майор Попель и, достав из шубы новенький оптический прибор, протянул ему. Когда группа снайперов 179-й пришла на полигон, все были в сборе. Федору показалось, что все о нем и говорят. Кто кивком, кто, поднимая руку, приветствуют его. Из вчерашних курсантов капитана Соловьева трое приветствовали под козырек: "Здравствуйте, Федор Матвеевич!" Фотокорреспондент -- небольшого роста, юркий человек -- успел заснять его. Скажите, вы колхозник или рабочий? -- Спросил фотокорреспондент, щелкая своей "лейкой". Колхозник. А в газете сказано, что у тебя твердая шахтерская рука. Как понять это? Года полтора я и на самом деле работал в шахте. Понятно. Ну, будь здоров. Еще приду. Сниму тебя на огневой позиции. Вакула, Борисов, Карама поздоровались за руку и поздравили. Когда майор Попель объяснял порядок соревнований, еще кто-то пришел, но старшина не пропустил его. -- Федор, ты только не волнуйся, -- говорит Попель и улыбается. -- Смотри, угодишь в "молочные братья". Здесь так называют тех курсантов, которые попадают вне черного круга мишени, то есть в "молоко". Все курсанты сегодня должны быть здесь. Иначе кому же обслуживать стрельбище, как не им? Соревнование началось со стрельбы на 200 метров по головной мишени. Все три команды на огневой рубеж вышли одновременно. Федор дважды попал в 8-ку, раз в 9-ку и в своей группе занял первое место. Но в тех двух группах у Климачева, худощавого молодого бойца и у сержанта Никитина сумма очков была больше -- 27. За фронтовиками стали стрелять две команды курсантов. Капитан Соловьев набрал 29, по 27 набрали сразу два курсанта, третий -- 26. Таким образом результат Федора оказался шестым. В следующем упражнении, заключавшемся в том, чтоб за 1 минуту произвести 5 выстрелов с того же расстояния по тем же мишеням, он занял пятое место. Затем стали соревноваться по движущимся мишеням. Бюст фашиста, которого высовывали с разных мест из траншеи на 10 секунд, нащелкал все пять раз без промаха. В этом упражнении фронтовики Иван Карама и Федор, набрав одинаковое количество очков разделили с капитаном Соловьевым первое -- третье места. Затем над траншеями показались профили бегущих фашистов. Стрелок за 1 минуту с расстояния 200 метров должен был поразить все 4 фигуры. По четыре попаданий было у Никитина, Карамы, Охлопкова и у того же капитана-инструктора Соловьева. Квачантирадзе и трое из двух дивизий попали по три раза. Курсанты в этом упражнении сильно отстали. По итогам четырех упражнений капитан Соловьев занял первое место. Федор с Никитиным разделили второе-третье места. Призы и подарки роздал сам генерал. Капитан Соловьев удостоился премии пять раз. В числе наград ему вручили и золотые часы. Караме и Никитину дали восьмикратный оптический прибор. Охлопкову достались жилет из овчины и две коробки молотого табака. Генерал, вручая подарки и грамоты, приговаривал: "Молодцы, фронтовики, не подкачали!" Когда подошел черед Федора, генерал из своего кармана достал ореховую трубку: -- На, это тебе мой личный подарок! Пусть он поможет тебе исправно нести службу! То хорошее настроение, появившееся еще на полигоне, не покидало Федора и вечером, когда вернулись на передовую. Федор с еле заметной улыбкой натопил с товарищами печку в землянке, поставил на печку бак с водой, при свете коптилки прочитал письмо от жены и родных, среди веселого гомона поужинал. Когда друзья уже ложились спать, он достал из кармана газету, оставленную ему майором Попелем и стал вырезать кинжалом тот кусок газеты, где крупным черным шрифтом было набрано: "Слава снайперу -- сержанту Федору Охлопкову!" Затем приблизил листок к керосинке и стал читать: "У него острый глаз охотника, твердая рука шахтера и большое горячее сердце. Он горячо любит жизнь, свою Якутию, советскую Родину и потому не страшится смерти в борьбе с врагом. Федор Матвеевич Охлопков был в самых жестоких боях. Всюду выходил победителем. Разбил врага пулей и прикладом. В огне сражений стал снайпером... Немец, взятый им на прицел, -- мертвый немец!" Федор положил вырезку на стол и почесал затылок. Все сказанное верно и неверно. Он года полтора был шахтером, но при чем тут его "крепкая" рука? Он любит Родину, жизнь, но зачем такие слова, как "не боится смерти"? Ох, эти корреспонденты... Вот почему так почтительно здоровались с ним сегодня и приветствовали на каждом шагу... Может, это для других надо, как пример что ли... Тогда еще ладно. А так, зачем?.. В землянке от натопленной печи стало тепло, запахло глиной и сыростью, с потолка закапало. Не обращая внимания на все это, Федор вынул из кармана огрызок карандаша, старательно наточил тем же кинжалом, и стал выводить не очень стройные буквы на листке ученической тетради: "Дорогие мои -- старший брат Федор, жена моя Анна, сестры Уля и Саша, сыновья мои Федька и Ванька, примите от меня фронтовой привет!" Письмо свое начал обыденно, будто пишет он в родное село из Якутска или Алдана: "Как прежде я здоров и у меня по-прежнему дела идут хорошо". Вокруг -- чмоканье капель, падающих с потолка землянки, и храп спящих. Это он и не слышит. Он пишет, старательно выводя букву за буквой. Время от времени останавливается и от напряжения морщит лоб. Так он сидел долго. Наконец, складки на лбу разгладились и от того лицо его как бы помолодело. Письмо родным уже готово. Хотел вложить в письмо ту вырезку из газеты, но почему-то сдержался. Посидел, держа в руках листок -- единственное имеющееся у него свидетельство того, как он бился с фашистами в течение целого года -- затем достал партийный билет и вложил туда. ПРЕДАТЕЛИ И "КУКУШКА" Радость и горе, торжество и смерть на войне ходят рядом. Воодушевляющие слухи с юга и обидное топтанье на своем фронте... В январе, перед слетом, была организована снайперская группа. Назначили командира и снайперы стали выполнять свойственные их призвания задачи. Их перестали посылать в разведку, больше не использовали в качестве пулеметчиков и автоматчиков. Пошли выходы "на охоту", устройство засад. Сообщения "о метких стрелках", "умелых следопытах" и "счете мести" часто стали появляться в газетах. Снайперы в течение нескольких недель так и жили. Однажды, когда занесло дорогу Грязодубово-Бердяеве, получили приказ пойти вместе со своей ротой на очистку этой дороги. Работа -- не бой. И бойцы были рады. Но без налета немецких штурмовиков не обошлось... Жертв было немного. Зато, как на грех, из группы снайперов был тяжело ранен сам командир -- молоденький младший лейтенант. Жалко было парня. Как сам говорил, не только воевать, но и оглянуться не успел. Если жив останется, то все это ничего -- еще успеется. После ранения лейтенанта то ли замены не нашлось, то ли еще что, группа так и стала распадаться. Снайперов по двое-трое снова понасовали по ротам. И они снова стали выполнять обязанности обычных бойцов. Так, 31 января Федор у деревни Дуброво ходил в разведку, в составе которой было 30 человек. Требовалось захватить "языка". Но задание выполнить не удалось. В общем, настроение бойцов и хорошее, и не очень. Хорошо, что наши намяли бока немцу под Сталинградом. На своем фронте после долгих боев взяли штурмом Великие Луки. Трудящиеся только освобожденной им Калининской области подписались на заем, подумать только, на целых 130 миллионов рублей! Полку вручили Красное Знамя. Наконец-то прорвана блокада города-героя, города-мученика Ленинграда. Все эти события, происшедшие за какие-то полтора месяца, подарили бойцам уверенность в окончательную победу. Ново для них было и введение погонов. Федор сначала воспринял это настороженно. Потом понял. И на самом деле, если у тебя на погонах будет номер полка, по-иному будешь себя вести. Натвори что-нибудь, сразу видно, откуда ты. Сделай путное, дельное -- хорошо для полка и твоих товарищей. И командиров легче узнать, в каком они звании. Только вот не сразу-то разберешься в погонах, галунах, звездочках. Сказывают, что погоны были введены еще перед первой Отечественной. Тогда же солдаты вместо ботинок с обмотками стали носить сапоги. Выкинули букли, длинные волосы. К чему солдату волосы до плеч? В такой новой форме, сказывают, тогда русская армия побила Наполеона, маршировала по их главной площади Марсово Поле. Конечно, все это хорошо и занятно. Но тут-то -- прямо перед ними -- продвижения нет. Правда, поднимаясь в атаку несметное количество раз, и здесь они дрались за Сталинград. Федор на каждом шагу слышит -- "не зря мы здесь погибали". Но это не то. Ему иногда становится не по себе. Как же еще надо бить врага, чтоб сдвинуться с места? Сколько на это понадобится сил и пота, крови и нервов, мук и страданий? И тут день выдался такой -- хоть стой, хоть падай. Утром Федор со своим напарником Кутеневым уложил троих из десятка фрицев, занятых очисткой снега. Но 4-й фашист чуть было не убил самого Кутенева. Не замеченный ни напарником, и что досадно, ни самим Федором, немецкий снайпер достал Кутенева с фланга. Не будешь же сам себя отдавать под трибунал. Одно хорошо, что напарник отделался ранением... Кутенев ходил у него в напарниках всего с месяц и успел довести счет до 45. Жалко расставаться с таким... Не стонал, шел сам. Еще успокаивал его: -- Федь, ты не переживай. Скоро вернусь к тебе. Так и знай. На пути к медсанбату встретился им командир роты, заменивший отправленного недавно в госпиталь капитана Ровнова. -- Снайпер? -- Осведомился тот. -- Оставь его. Сани тары заберут. Бери еще одного снайпера, да чтоб через полчаса был в Руднах на митинге! Пойдете прямо в школу. Пропуск возьмете у политрука. Ясно?! Когда Охлопков с Ганьшиным явились в школу, оказалось, что там шел не митинг, а военно-полевой суд. Как только предъявили пропуск, их отправили на боевое охранение. Бойцы подразделения, прибывшего из тыла, и население слушали выступление прокурора. Подсудимые, оказывается, предатели: один -- высокий, сухопарый старикан со злыми ястребиными глазами, двое -- военные средних лет и четыре подростка. Как увидел подростков, Федор вспомнил пацана из "ремесленного", который швырнул под их машину гранату. А эти были из лазутчиков, отправляемых -фашистами на "охоту" за нашими офицерами. Военные -- оба власовцы, бойцы РОА, то есть "русской освободительной армии". Один из них, как сказал прокурор, у нас еще кадровым был. Старикан-то, Ефим Глушков, самый матерый из всей этой компании. В гражданскую -- белый офицер. Затем сумел замести следы и занимал разные должности. Даже в председателях сельсовета ходил. В 1у38 году по его доносу многие угодили во "враги народа". В эту войну он, забывший, что такое старость и смерть, стал у фашистов начальником полиции. Потом перешел к власовцам и вел разведку в тылу, то есть в наших действующих частях. Оказывается, был в 234-м полку и с документом связного партизанского отряда "гостил" у штаба 1-го батальона. Очень странно, но Федор будто помнит его. Точно, такой же высокий старик, встретившись, спросил: "Ты и есть Охлопков?" Тогда Федор почему-то не захотел признаться и прошел мимо. На следующий день прямым попаданием орудийного снаряда взлетел командный пункт 2-й роты. В последний раз он с рацией пришел. В штаб не пошел, а устроившись недалеко от орудий нашей артиллерии, спокойно стал корректировать точность попаданий орудий власовцев. К счастью, наши ребята-артиллеристы случайно набрели на него. -- Странные люди. Что им нужно? -- Недоумевал Федор, когда зачитывали приговор. -- Черт с ним, с этим недобитым белогвардейцем, всю жизнь злобствующим против народа. А вот ребята? Эти военные? Немчуры и так хватает, еще из-за этих приходится кровь проливать. Поставить бы к стенке, и их еще судят... И на обратном пути рассуждения Ганьшина о том, что умом тоже надо воевать, ведь кто-то им верит, кто-то поддерживает, потому и устроили показательный суд, он пропустил мимо ушей. По его разумению, как ни крути, народ меж собой не должен воевать. Тот день преподнес Федору еще одно испытание. После возвращения с суда ему было приказано отправиться в распоряжение командира соседней роты. Федор догадывался, зачем его туда посылают: еще вчера ребята говорили, что там появился фашистский снайпер и за считанные дни убил восьмерых наших бойцов. Если так, то ему не миновать снайперской дуэли. Кто он? Немец? Финн? Или тот же власовец? Справится ли он? Раньше, когда немцы наступали, меткими стрелками считались у них егеря из горных дивизий. Однако поединки с ними как таковые не практиковались. Нынче же, при обороне, поединок как у немецких, так и у наших снайперов утвердился как метод избавления от убийственных единичных выстрелов с противоположной стороны. На такое состязание со смертью Федор шел пятый раз. Командир 3-й роты с нескрываемой тревогой поведал Охлопкову, что натворил фашистский снайпер за неделю, особенно огорчался тем, что не вернулись два наших метких стрелка, отправленных с заданием уничтожить этого фрица. Предположительно, он находится на нейтральной полосе перед расположением роты. Несмотря на то, что старший лейтенант готов был исполнить любую просьбу, Охлопков не стал требовать выделения в помощь ни наблюдателя, ни напарника, тем паче отделения для поддержки. Зато Федор, пытаясь определить, откуда мог вести огонь вражеский снайпер, осмотрел рану его последней жертвы. Затем пошел в землянку, поел там и лег спать. Когда проснулся, было около четырех утра. Он подогрел на примусе чай, часть попил, часть налил себе в флягу. Взял пару обойм. С облегченной экипировкой дошел до правого фланга. Здесь по свету снега определил куда ему идти и, не торопясь, стал ползти в сторону нейтральной зоны. В поединке, просто говоря, в охоте двух снайперов друг на друга, говорят, что главное, это крепкие нервы и уменье бить без промаха. Остальное, дескать, дело наживное. А тут ползешь и не знаешь, что тебя ожидает в двух-трех шагах. Он ползет по гребню: снег мельче и идти легче. В конце длинного гребня снега стало больше и Федор понял, что он заходит в ту самую низину, которую облюбовал еще днем. Дав изрядный круг, из низины вышел в лес. Кругом тихо. Тихо до странности. Слышен стук собственного сердца. И ни шороха. Хоть бы ветер поднялся... Федор осторожно, чтоб не задеть за сучок и нечаянно не наступить на сухую ветку, стал тихо передвигаться в глубь леса. Вскоре он остановился и, нагнувшись, принялся рассматривать лыжню. След твердый, вчерашний. Недалеко от той лыжни Федор набрел на укромное место и стал всматриваться вокруг. Справа от него стояло дерево, непохожее на остальных: крона более пышная, да снега на ней мало. Если тот, как убедил себя уже вчера, "кукушка", то ему на этом дереве и сидеть. Федор еще раз прислушался, постоял немного в гнетущей своей невозмутимостью тишине, затем, решив выждать своего противника именно здесь, тихонько лег. Наконец, на стороне немцев завели мотор, потом оттуда же донесся стук топора. И, как ни странно, эти отголоски присутствия поблизости людей Федора чем-то немного успокоили. Даже начал было дремать, но утренняя стужа дала о себе знать. Федор вынул из-под пазухи флягу и глотнул теплого густого чая. Затем, уткнув нос в воротник шубы, долго отлеживался. Где-то бухнул минометный снаряд. С той и с другой стороны то начинался, то умолкал треск перестрелки. Вдруг в лесу раздались звуки, насторожившие Федора. Это был скрип лыж. Оч или разведка? Скрип послышался сзади. Чуть приподняв голову, Федор обернулся и увидел, что лыжник один. В одиночку в разведку вряд ли пойдет. Или остальные за ним идут? Нет, это не разведчик. Ружье с оптикой. Это он... Остановился, снял лыжи, какую-то коробочку положил у ствола той самой сосны и стал подниматься по ее стволу вверх. Хорошее себе свил гнездо. Как сел, так и исчез. Вдобавок густые ветки мешают. Федору тут стало не по себе: "Но нет, теперь я тебя не упущу. Пусть кто угодно придет на помощь. -- ассистент или рота, спасу тебе не будет". А сверху четко доносится его голос: "Ахтунг! Ахтунг!" Ишь, переговаривается, доложил-таки о своем прибытии. "Ну-ну, сиди пока..." -- успокаивает себя Федор. А у самого голова трещит от мыслей, идущих бесконечным потоком. Фу, ты. Обиднее не придумаешь: нашел-таки эту проклятую "кукушку", а как бы она тебя самого не прикончила... Передвинуться бы, да шуму можно наделать. Время проходит медленно, держа нервы в напряжении. Ох... Чем ждать так, Федор предпочел бы идти на медведя-шатуна с голыми руками. В родных местах с утра точно в это время ходил он смотреть наставленные на зайца и другую дичь самострелы и силки. Когда по пути попадалась белка, он спокойно обходил то дерево, на которое она поднялась, становился с той стороны, чтоб виден был лишь кончик мордочки, и тогда стрелял, чтоб не портить шкурки. Какая же это была легкая забава! А здесь на дереве -- фашист. Он обойти себя не даст, хотя его шкурку Федор беречь не собирался. "Как же так, что-то должно быть видно от дьявола этого!" Федор приподнял винтовку и направил оптику на гнездо, где сидел противник. Тут-то увидел голенище! Теперь уже легче: примерно понятно, где туловище, где голова. Прошло десять минут, затем еще полчаса. Ни одну дичь Федор столько не стерег. Осенью на сохатого ходил. Но лось это же... Постой! Вдруг из "кукушкиного" гнезда раздался выстрел. "Дождался-таки!" -- Федор вскочил и быстро подался вправо. Фриц, услышав треск сучьев, стал поворачиваться в сторону грозящей опасности, но было уже поздно: снизу тут же раздался выстрел. Набрав полную грудь воздуха, Федор крякнул и сплюнул. Затем дошел до сосны и с удивлением увидел, что тот висел на веревке, которой обвязался для страховки. Из его вещей вниз, ничего, кроме шапки не упало. А рация у него .стояла у самой сосны. Маленькая такая. И антенна не длинная. Федор кинжалом обрезал шнур и, раскрутив антенну, привязал аппарат к поясу. Теперь можно отправляться к своим. Когда средь бела дня переполз нейтральную и дошел до расположения 3-й роты, старший лейтенант с радостью выслушал доклад Охлопкова. -- Это его лист? С шапки взял? И рацию доставил. Молодчина! -- И поздравил его не по-уставному, взяв в объятия. -- "Кукушка", значит? Значит, все с ним? Ишь, как здорово! Командир повел Федора в свой КП и спросил: -- Выпить дать? -- Нет, товарищ командир. Если найдется, дали бы мне мяса? Суп крепкий хочется похлебать. Мы, якуты, суп с мясом любим. Старший лейтенант сначала удивился необычной просьбе, но тут же приказал своему сержанту сварить на кухне суп и принести Охлопкову. Наевшись как следует, Федор лег спать. На следующий день в штаб 1-го стрелкового батальона поступило донесение о том, что Охлопков уничтожил одного снайпера противника. Сам Федор был очень доволен прошедшей дуэлью: был риск, был расчет и в поединке с настоящим матерым снайпером он одержал верх. ОТЗВУК СЛАВЫ Старик сегодня проснулся раньше обычного. Вопреки обыкновению, полежал на кровати с открытыми глазами. Сон-то странный какой... Когда его мать рожала Федора -- младшего, он, находясь в другом доме, услышал во сне четкий человеческий голос: "Родился мальчик с саблей на правом предплечье". Сегодня, под утро увидел во сне брата, изгоняющего саблей черную рать, которая пыталась колдовской пеленой затмить солнце. Что с ним? Неужто дурная весть придет? Ох-ох, как долго и тяжело идет война!.. Павел Баланов, молодой парень, уходя в армию, не уставал повторять: месяца через два вернемся с победой, к нашему приезду самовар не забудьте поставить. Куда там. Полтора года с лишком идет эта война. Все же счастливый этот Павел: раненого и умирающего так далеко везли, прямо до родного дома. Он, Павел, единственный из ста с лишним человек, отправленных на войну из их села, получил медаль. Федор Старший, наконец, встал и, накинув на плечи старую, видавшую виды доху из оленьей шкуры вышел во двор. Ну и мороз... В голодный год будто понарошку лютует. Старик обернулся в сторону поселка, стоящего на северном холме аласа. До рассвета еще далеко, но ему кажется, что новенький дощатый памятник белеет на склоне холма... Это памятник Павлу. Как взбудоражили, когда хоронили, вопли матери, жены... Бабы, старухи, до того получившие похоронки на своих, рыдали хором. Жутко было. Будто каждая хоронила своего. А лик покойного, вынесенного на мороз, покрылся инеем, и оттого казался туманно-белесым. Реденькие, жиденькие пушинки, оставшиеся от былой кучерявой шевелюры, и бабьи стенания выдавили слезы и у стариков. "Павлуша, родное мое дитя, неужто это ты? Съели, обезобразили как!" -- стенала мать Павла Евдокия. Старик, не выдержав воплей, стенаний, как только опустили гроб в могилу, откололся от толпы и быстро зашагал домой. Вон как обернулось: Павел-то торопился вернуться к детям, матери, жене, а они -- престарелая мать, братишка Павлик, сестренка Дуняша, больные туберкулезом, маленькая дочь -- остались без кормильца. Когда дошел до середины аласа, в декабрьском морозном воздухе раздался залп из охотничьих ружей. Не ожидавший ничего подобного он вздрогнул: почудилось, что раскат оружейного залпа чествования покойного солдата донесся прямо-таки от фронта до его села, затерянного в таежной глуши... И сам поразился тому, какой уязвимой стала его душа. А дома дожидалось письмо от брата. К брату Федор Старший относился скорее как к сыну и оберегал его от всего по своему разумению. Так, до войны, когда интересовались братом, чтобы взять в активисты, без обиняков говорил, что он легковерный, никчемный для серьезного дела человек. Ведь несправедливостей по отношению к людям при новой власти не то, что убавилось, скорее, еще больше прибавилось. Чуть чего, окрестят "врагом народа". Это потом не может не обернуться неприятностями. Почти каждый год объявлялось очередное "доброе дело" для утверждения нового облика жизни, но оно или не доводилось до конца, или забывалось так же быстро, как начиналось. Если бы он пошел в активисты, то в наслеге стало бы одним болтуном больше и все. Старик взялся было за ручку двери, но вернулся к амбару. Из деревянного ящика наощупь нашел и вынул миску с овсяной мукой. "Сегодня кашу надо варить, а то совсем сил не останется", -- подумал он и пошел в дом. Затопив печь и поставив кастрюлю с водой на плиту, разбудил невестку -- жену Федора Младшего: -- Анна, вставай, корову доить пора. Сам пошел в переднюю часть избы, достал с жердей поставленные на сушку полозья и долотом стал долбить отверстия для копылей. "Странный сон. Что стряслось с ним? Говорят, человек нутром угадывать может..." -- Старик ударил мимо долота, но успел вскинуть молоток вверх. Скоро выдолбил три отверстия на двух полозьях, вставил готовые копыли с вязками из тальника. Вбил вязки в полозья. Готовые сани вынес из избы и поставил у амбара под навесом. "Похоронки ведь нет... А мука-то какая!" -- подумал он, садясь за стол. -- От каши оставила старшему? Старик так солидно называет первенца, оставшегося от брата. "Старшего" тоже зовут Федором. У "Старшего" есть братишка, нареченный по имени дяди Иваном. В этом доме все радости исходят от этих двух маленьких существ. Мать Анна, сестра Саша, развозившая почту на лошади, все свободное время отдавали им. На Феденьку, если даже будет мешать, старик не прикрикнет, разве иногда скажет "отведите отсюда мальчонку". Ведь если отец не вернется, и если он, старик, умрет, то он останется за старшего. Федор Старший сегодня, как обычно, идет в колхоз возить сено. Уже облачившись в одежу, он нагнулся над детскими кроватками, где спали малыши: старший, раскинув руки, дышал тем размеренным ритмом, каким отличаются все здоровяки, а младший чмокал соской. Старик при виде спящих милых малышей растрогался, крякнул, затем привычным жестом зажал о бок рукавицы и, довольный, быстро зашагал к выходу. * * * Дом, где размещается правление колхоза имени Крупской. У входа справа худой молодой человек щелкает на счетах. Перед ним сидит горбатый старик с воспаленными от трахомы глазами. Старую заячью шапку, потрепанные рукавицы из ровдуги держит на коленях. Василий, как нынче с хлебом-то? Да никак. О, смерть моя! А от того зерна, что чистят, дадут отходов хоть по фунту? Нет. Спрашивающий еще ниже опустился на стул, лицо помрачнело. Василий, на трудодень по 50 копеек? Ага, по 50. О, смерть моя! Хоть трудись, хоть не трудись, все одно -- ничего не будет. Так нельзя говорить. Засуха пройдет, и война то же. Это я, Василий, так говорю, отчаявшись... Ере не хлебаю, считай, третий день. Тар весь вышел... -- Горба тый погладил жидкие усы и чмокнул губами. Затем, проглотив слюну, снова стал допытываться: Постой-ка, Василий, сколько ты нащелкал мне де нег-то? Посмотри, а? Счетовод встал и, опершись на костыль, поковылял к шкафу с делами. Открыв шкаф, нашел нужную папку и повернулся к собеседнику: Тебе насчитано 162 рубля 50 копеек. О, смерть моя! Ведь это половина военного налога. Где взять мне вторую половину?! А? Горбатый, хотя и знает, что ему ответит собеседник, все спрашивает: "Мясо будет?", "А масло?", "Все забирают на нужды войны?", "А эта война скоро ли кончится?" И на каждый ответ терпеливого счетовода восклицает: "О, смерть моя!" Наконец, поняв, что толку нет от расспросов, отвернулся от счетовода и уставился на сидящих за председательским столом. Молча достал берестяную табакерку -- холтун с измельченным в порошок табаком и, не отрывая глаз от "больших" людей, щепотку поднес к носу. И, как бы оправдываясь, почему он тут сидит, пробормотал: "Харитина моя, бедная, никак не уймется: спроси да спроси". Горбатый встал и медленным неуверенным шагом, будто на него взвалили непосильную тяжесть, пошел к двери. А сам все шепчет: "Что будет... Так скоро подохнем. О, смерть моя!" Невольный свидетель разговора горбатого со счетоводом -- корреспондент районной газеты в тюбетейке справился у председателя о личности только что ушедшего человека. Тот с пониманием ответил, что его зовут Григорием Кеппюном, сам скотник и водовоз, без него доярки ни туды, ни сюды. -- Что за слова у твоего передовика? -- не унимался корреспондент, пристально всматриваясь в пожилое ли цо с бельмом на правом глазу. -- Матушка не наделила разумом. Какой с него спрос? -- То-то оно и видно, -- наконец, угомонился корреспондент и попросил дать ему сводку об очистке семян для весеннего сева. В канцелярию зашли еще несколько человек. Замерзшие от долгого пребывания на морозе, протягивая руки к печи они допытывались о том, когда откроется собрание. На то председатель, крупным почерком старательно дописывая какой-то документ, ответил, что откроется после чая, как только придут с работы скотники и доярки. Вскоре с мест встали председатель, корреспондент, счетовод, и все вместе ушли пить чай. Люди повели разговор о том, о сем. Они расспрашивали друг у друга, получают ли письма с фронта, говорили с сочувствием о тех, кому пришла похоронка. Невзгоды засухи, малые доходы, которые раздадут им к концу года -- тоже не были забыты. Курили, беря друг у друга по щепотке махорки. Кто-то из них, к радости многих собравшихся, сказал, что сегодня забьют забракованную лошадку.- Федор Старший сидел среди этих людей. Он из табакерки, сделанной из кореньев березы, нюхал крепкий табачный порошок. Трудно сказать, слышит ли он разговор, идущий вокруг него. Только время от времени шевелятся черная полоска усов и густые брови. К сидящим прибавились еще и те, которые очищают семена для сева. Чуть попозже зашли скотники и доярки. И как только пришли председатель, корреспондент и счетовод, начали собрание. -- Так, товарищи! -- начал председатель. -- Сегодня у нас большая радость. Наша славная Красная Армия под Сталинградом разбила миллионную немецкую армию. Часть уничтожила, часть взяла в плен. С такой же прият ной новостью для нас, членов артели колхоза имени Крупской, является письмо от командования части, где служит наш земляк Охлопков Федор Матвеевич II-й. От самого Федора также пришло письмо. Люди оживились, раздались возгласы: "И вправду крупная победа", "Что-то не помнится, чтобы командиры нам писали"... Рассказ корреспондента о великом сражении выслушали с большим вниманием, переспрашивая, если что непонятно. Оживление все нарастало. Дело понятное: они, эти истощенные постоянным недоеданием, изможденные тяжелой работой люди, всем нутром понимали, что от всех бед и невзгод избавит только конец войны и засухи. Их лица так и выражали одну истину: в победе их избавление. Григорий Кеппюн так и спросил: "Погоди, что это, войне конец?" Его прервал Егоров Василий, щуплый старик лет семидесяти с гладкопричесанными редкими седыми волосами. Он слегка кашлянул, взяв в одну руку шапку и рукавицы, а другой поглаживая бородку, серьезно спросил: -- Товарищ корреспондент, вы оказались человеком, привезшим нам хорошую новость. Спасибо вам за это. Кажись, мы на краю гибели были. Так ведь? Вы сказа ли, товарищ корреспондент, что у немца погибло и вдобавок ранено 700, еще в плен взято 300 тысяч. Сколько же теперь осталось у него войск? Корреспондент прямого ответа не дал. От его долгих объяснений сидящие на митинге поняли, что нашим еще воевать и воевать. Слышали вздохи, негромкие голоса. -- Потише, товарищи, -- председатель карандашом постучал по стакану. -- По второму вопросу слово имеет Василий Николаевич. Счетовод встал, опираясь на костыль. Колхозникам нашей артели пришло письмо с Калининского фронта. Сейчас я его прочту. Это где Сталинград? Нет, Калининский -- это другой фронт. Так, по слушайте. Василий негромким голосом стал читать письмо, которое он вчера переводил весь вечер. Люди снова оживились. "Здорово как", "Много же он ухлопал", "Самым неказистым из всех ушедших был, а смотри-ка"" "И наши стали фашистам дулю показывать". -- слышалось отовсюду. Успокойтесь. -- Василий вытащил из кармана второе письмо. Это он, сам Федор Младший, нам пишет. "Здравствуйте, люди из моего села! Как живете, как у вас идет работа? Я на поле боя нахожусь больше года. За это время бой не прекращался ни на один день. Теперь мой труд -- ежедневный бой. Ранен четырежды, раз получил контузию, несмотря на все это только раз был недолго в госпитале и здоровье хорошее. 5 декабря меня вызвали в штаб армии и вручили орден Красной Звезды. Это за то, что я снайпер. На фронте вступил в партию. Тогда я дал Родине свою вторую клятву бить фашистов, пока их не вышибем до единого. Как вы там нынче? Хорошо ли идет зимовка? Пишут ли другие фронтовики? Что о них слышно? Все это пишите с подробностями. Враг не тот, что был раньше, заметно ослаб. А наша сила с каждым днем умножается. Крепитесь да трудитесь еще лучше, помогите Красной Армии всем, чем можете. Желающий вам счастья и всех благ ваш Федор". Оживление снова возросло. У меня вопрос, -- раздался басистый голос и встал старик Егоров. -- Василий, когда он написал? 14 декабря отправил письмо. О, долго же оно шло. Тогда сейчас, может, он уже вторую награду получил? Добрый молодец, оказывается, он. Он наш Нюргун, наш избавитель от бед. Пусть ему сопутствует удача! -- С этими словами старик сел с таким видом, будто высказал общее мнение. Так, вдоволь поговорив, колхозники в конце концов решили отправить ответное письмо командиру Н-ской части гвардии майору Ковалеву и своему Федору Младшему. К вечеру они забили ту самую лошадь, о чем говорили перед митингом. Разделив меж собой по два килограмма, стали расходиться. Федору Старшему дали две доли. Он с приятной новостью и мясом, завернутым в куль, поспешил домой. * * * На землю этого аласа Эбэ Федор Старший ступил впервые сорок лет назад. С тех пор знает все его хорошие и худые дни. Алас был мелеющим озером. Тогда-то с выходом у берегов озера урожайных лугов, более зажиточные накинулись на эти новые угодия. Охлопковы -- сын и отец -- перекочевав с Таттинского улуса, жили года два в местечке Таппалах по речке Дадар у родственника и работали по найму у богача Огонер Ого. Потом в год строительства на северном холме этого аласа церкви переселились на восточный склон аласа, где срубили себе небольшую избушку. Около дома раскорчевали лес и заимели пашню на три пуда, то есть около 0,4 десятины. Отец Маппый (Матвей Петрович) здесь повторно женился. Его женой стала вдовая дочь Номуйи Петра из соседнего наслега Мегино-Алданцев. Однако Охлопковым от плодородных угодий, вышедших вокруг обмелевшего озера, так ничего и не досталось. И они в поисках сенокосных угодий перекочевали на берег 'бурного своенравного Алдана. Там они снова поставили себе избу на самом берегу. Тут-то и родился первенец от второго брака Федор Младший. В год его рождения река Алдан во время весеннего половодья размыла свой берег и вместе с ним унесла их избу. Вторую избу они поставили уже за версту от берега. Матвей Охлопков, в пору женитьбы имевший две коровы, нажил до десятка голов скота, заимел несколько крохотных пашен, где сеял ячмень и разновидность ржи -- ярицу. Все же он с женой так и не смог избавиться от неисчислимых нужд деревенской жизни. Из-за нехватки продуктов питания и одежды Федор Старший семь лет подряд вынужден был уходить зимой в Якутск на заработки. Из города выходил весной перед самой распутицей. Навьючив на себя 6 -- 7 пудов, шел пешком 350 верст. После кончины матери Федора Младшего Евдокии он перестал ездить на заработки. Всяко было. Но вряд ли сыщется день, когда бы он не работал или не был по надобности на аласе Эбэ. Самые крупные постройки в селе Крест-Халь-джай -- здания больницы и школы -- были сооружены при его участии. Когда отгремела гражданская война, был недолго ревкомом наслега. После объединения в артель этот алас шириной в полтора, длиной в три километра достался колхозу. На нем трудно найти место, где бы он не косил сено и пашни, где бы он не завязывал снопы. И за все эти годы он многое видел, узнал и радость, и горе. Но вряд ли когда-либо так сильно ощущал столь противоречивые чувства, как сегодня. Шапка, теплая шаль, которой обмотал шею и лицо, старая оленья доха покрылись инеем. На это старик, не обращает внимания. Не чует и мороза, не слышит, как скрипят об твердый наст санной дороги его торбоза из коровьей шкуры. Весь занят думами, воспоминаниями. Какие времена прожиты... Помнит, как распространился устрашающий слух о том, что среди якутского населения пойдет набор в армию еще в пору русско-японской войны. Паника возникла и в начале первой империалистической, были такие, которые уходили в лес, отрубали себе кисть. В том и другом случае набор якутов не состоялся. Но находились одиночки, ушедшие на фронт по своей воле. В одно время до здешних мест дошел слух об участии в русско-японской войне уроженца Восточно-Кангаласского улуса, выпускника Казанской духовной академии некоего Оконешникова . Этот человек, по слухам, служил священником на крейсере "Рюрик", который одновременно с легендарным "Варягом" сражался против японских судов. Его не сравнишь с неграмотными мужиками. Не чета им. В первую империалистическую войну с немцами от всего Баягантайского улуса ушел на фронт брат известного силача из Баяги Мамыйык Тимофея Иван Андросов. Федор Старший обоих братьев знал, не раз видел их в Якутске, когда те работали грузчиками. Иван, разбитной и острый на язык парень, когда по распоряжению самого царя стало известно, что якутов в армию брать не будут, сел с попавшими в набор русскими друзьями на пароход и по своей охоте отправился на фронт. Этот молодец, награжденный двумя Георгиевскими крестами, вернулся с войны уже сторонником революции. Войну, ее дыхание и притеснения якуты по-настоящему испытали лишь в годы гражданской, но и там немного было тех, кто прославился. Гаврил Егоров -- уроженец Танды -- в бою за Амгинскую слободу вынес из огня пулемет и за это получил орден. Впоследствии он, будучи культармейцем, добился строительства десятка школ для детворы. Вот с какой светлой задумкой был этот безграмотный мужик. А теперь награда досталась его брату... Удивительно, но так оно и есть. В 1941-м, когда в августе на одном из островков Алдана прямо на покосе вручили повестку, Федор Младший взял ее со словами: "Ну, что ж, воевать так воевать". Старик тогда эти слова принял за бахвальство и зыкнул на него: "Чего ты мелешь? Война -- . это тебе не траву косить. Если забирают таких, как ты, значит, долго быть войне. Ты лучше пойди, вскипяти чай". Кто-кто, а он-то знает своего брата: ни силы, ни образования. Правда, хорошо трудился, исправно охотился. Но не лучше других. Видимо, это и хорошо. Если даже такой обыкновенный мужик может так воевать, то по всей России сыщутся миллионы, еще получше да покрепче. Брат оказался крепок духом. Откуда это у него? От новой власти? От комсомола, куда бегал не очень долго? Может, этот социализм, о котором столько кричат, там увидел? А тут дела шли так, что люди каждый раз попадали в какую-то дьявольскую игру. Красные били белых, чтоб не было богатых. Потом объявили НЭП и сказали: живите, как умеете, можете торговать, работать по найму, затем разбогатевших на этом раскулачили и отправили на Беломор-канал. Провели земельный передел, но через года два-три, когда все пошли в колхозы, собственность на землю была сведена на нет. Каких только слов не придумывали: "чуждый элемент", "подкулачник", "саботажник", "троцкист", "враг народа"... И чаще всего им оказывался свой мужик, с которым живешь и трудишься рядом. В 1938 году "врагами народа" объявили и своих активистов. Так, Иннокентия Никитина посадили за то, что из свиней, привезенных в колхоз для разведения, пало несколько голов. Правда, до суда дело не дошло, но после выхода из тюрьмы Иннокентий угас, как свеча, и, так и не оправившись от побоев, скончался. А он в числе первых пошел в колхоз, верил, как никто, в силу коллективного труда, был ударником. Перед войной зачитали постановление ЦК и с личных подворий по новому загнали скот в колхоз, оставив на хозяйство по одной корове. И в первый же год засухи людей врасплох застал голод. Многие распухли. Но они о постигшей их беде даже заикнуться не смели. Говорили, как положено, и виновато улыбались. Постоянная нужда так и заставляет людей быть доверчивыми и смирными. Они часто падали, но тут же вставали, ошибались сами или им помогали ошибаться, теряли прежнюю веру и тут же подхватывали ту, которую им подсовывали. И получалось так, чем больше натерпятся люди бед, тем сильнее они жаждут от них избавиться. Так неужели его брат поднимается в атаку, подгоняемый вот таким же настроением? Наверно, так и есть. Он и трудился, как одержимый, хотел доказать силу коллективного труда, как единственного пути в всеобщее благополучие. Он так увлекался работой в колхозе, что не находил времени сколотить домик для своей семьи. Тогда подобное поведение брата казалось, мягко говоря, чудачеством; он носился с несбыточными думами, одержим был колхозом, новой жизнью. Неужели на войне так необходима человеку одержимость? Занятый своими сомнениями и догадками, старик не заметил, как вошел в свой двор. Привычным движением схватил палку, стоящую у двери, и стал сбивать снег со своих торбасов. А скоро ему перешлют второе письмо командира части о его брате, присланное на этот раз в адрес райкома партии. Содержание письма будет такое: "Товарищ секретарь райкома! В моей части служит младший сержант Охлопков Федор Матвеевич, уроженец деревни Крест-Хальджай Таттинского района Якутской АССР. Находясь в действующей армии, он участвовал во многих боях с немецкими оккупантами и стал грозным мстителем немецким оккупантам. Научившись снайперскому делу, тов. Охлопков к настоящему моменту истребил 153 гитлеровца. За это он награжден правительством дважды орденом Красной Звезды и заслужил славу как лучший воин в нашей части. Просим широко осветить в районной газете дела славного патриота нашей Родины и героя, вышедшего из среды якутского народа. С приветом и пожеланием вам успехов в работе зам. командира по политчасти старший лейтенант М. Главатских. 14 марта 1943 г." Старик, сидя спиной к печке, про себя скажет: "Как бы не захвалили. Испытывать судьбу ему ни к чему". ТРЕТЬЕ ДЫХАНИЕ Сердце солдата всегда чует, какая опасность впереди. После двухдневного отдыха шли на передовую. Всюду торчат стволы наших орудий. На передовую пришло и пополнение. Но успокоения не было. Такая уж ночь была: никто глаз не сомкнул, все писали письма, слюнявя карандаши. -- Бойцы, готовы? -- Послышался голос сзади. Обернулся -- командир батальона капитан Власов подходит. -- А, Охлопков! Знаешь, вам надо следовать по флангам между 1-м и 2-м взводами? Ну и хорошо. Командир говорит "хорошо", а у Федора так и засело в голове: "Не в последнюю ли атаку иду?" Но не вечно же жить. Если умирать, то надо по-честному. На войне и не такие погибают. Разве сынки останутся сиротами... У Федора заныло сердце. Не зная, что делать, погладил лежащий на бруствере автомат и невидящими глазами посмотрел в сторону противника. Там он, этот немец... Почему вчера не послал письмо родным? Может, надо было... Зато другу отправил. У того сынишка заболел. По словам свекрови, вряд ли выживет. Сам Гавриил спокойный, покладистый мужик. Неужели человек на этот свет родится лишь для того, чтобы бесконечно биться с неприятностями жизни? Сообщая о болезни сына, написал: "Раз ты воюешь и еще смог отличиться, я, думаю, тоже справлюсь. После третьего заявления, наконец, еду на фронт". Будь другое время, Федор воспринял бы это по- другому, может, даже рассердился бы. Фронт -- это не место, где выставляют напоказ свою удаль. Как бы то ни было, Федор не хотел бы, чтобы его друг вот так лежал здесь и ждал, как он, начала атаки. Снова у Федора засосало под сердцем. В одном повезло: его, как некоторых, нужда не гоняет в лес. Закурил "козью ножку", вдыхая, глубоко затянулся табачным дымом. Затем поправил гранаты, привязанные к поясу, пощупал, хорошо ли лежат диски в противогазовой сумке. Без них ему хана будет. Нет, он, столь вооруженный человек, просто так им не дастся. Фу, ты... Наконец-то загрохотала канонада нашей артиллерии. С ней унялись все навязчивые мысли, которые со вчерашнего дня мучили Федора. Теперь его стала слегка трясти внутренняя дрожь, похожая на ту дрожь азарта, которую охотник испытывает перед схваткой с хищным зверем. Странно, но с этой дрожью у Федора в голове стало яснее. После двадцати минут от начала артподготовки артиллерия противника открыла ответный огонь. Это они пытаются мешать нашей атаке. Как только два раза взметнулась ракета, наша рота за ротой, батальон за батальоном встали в атаку. Наступление 259-го полка началось вступлением в бой десятка танков. Когда впереди идут танки, легче становится на сердце. Но их явно маловато. Как коммунист, Федор первым выскочил из траншеи и с криком "Ура!" устремился вперед. Справа идет его напарник комсомолец Николай Катионов, слева от него -- отделение из нового пополнения. У Николая от волнения лицо бледное как полотно. Но дистанцию держит. Противник тоже дружно встал. Встречный пулеметный и автоматный огонь с каждым шагом становится гуще и плотней. Заметив, как слева направо косит пулеметный огонь и бьет по тальникам, Федор дал напарнику команду лечь. Потом для верности обернулся и увидел Николая уже лежачим. "Молодец парень, -- подумал про себя, -- понял, значит. Не растерялся". А на земле слякоть: снег почти растаял, только кое-где лежал небольшими лохмотьями. Как только прошлась пулеметная очередь, Федор снова вскочил и, не замечая как разлетаются от его шинели комья грязи, пустился рысцой. Пробежав метров десять, лег в воронку снаряда. Николай тоже удачно лег: за кустами лишь шапка еле заметно маячит. Теперь Федор пальцем указал сначала на себя, затем на Николая. Это условленная команда идти перебежками. Напарник кивком дал знать, что понял. Будто фашист догадался, что они хотят делать: несколько снарядов тут же взорвались прямо перед ними, образуя черную стену. Но это было им на руку. Федор, не мешкая, встал и побежал изо всех сил в ту черную стену. Снаряды рвались уже подальше, сбоку. Сквозь дым пытался увидеть бойцов из пополнения. Как все необстрелянные, могли шарахнуться от первых же взрывов и как раз угодить туда, куда переносился огонь. Немец обычно бьет слева направо -- по квадратам или зигзагом. Задыхаясь от едкого удушающего запаха, Федор в воронке задержался. Он ждал здесь отделение и, прикрывая его, открыл огонь. Как бы вторя его автомату, слева послышался треск нескольких автоматов. "Хорошо,- идут, значит", -- промелькнуло в голове Федора и он побежал в следующую воронку, подальше. Артиллерийский огонь противника усилился. Катионов, по уговору, без задержки пошел вперед и улегся за бревном. Вокруг него снаряды стали взрываться чаще и чаще. Это второй вал. Сквозь черную пелену дыма Федор дал короткую очередь и, тут же вскочив, нырнул в этот вихрь. Сапоги от прилипшей грязи тяжелы как конские колодки, с него стекает жижа, отлетают комки От пота лоснится лицо. С трудом переведя дыхание от дыма и пыли, он увидел воронку и рухнул туда. Кисловато-едкая вонь, перемешанная с запахом спаленной порохом глины, с еще большей силой ударила в нос и рот, забираясь в легкие. Стало как в зловонной парной, и пуще лился пот. Руки и ноги тряслись от перенапряжения. Несмотря ни на что, нельзя прекращать огонь. Как только начал рассеиваться удушающий едкий запах, грянул третий вал огня артиллерии противника. "Дальше только ползком", -- приказал себе Федор и пополз по жиже до следующей воронки. Добравшись до нее, улегся на дно, достал из сумки диск и вставил его в выем автомата. Выполз на край воронки, через платок набрал талой воды в рот и, ополоснув рот, выплюнул ее. Показалось, вонь, поступающая через нос и рот, немного спала. Мимо прополз Николай. Федор дал ему знак лечь в воронку. Отсюда до первой траншеи противника осталось метров сто. Там так сильно рвутся снаряды, что огонь и дым стоят столбом. Это работает наша артиллерия. Федор, дожидаясь нового вала огня противника, дал несколько очередей по пулемету, который усердно "изрыгал" тусклое пламя. Фашиста, видно, забеспокоило близкое соседство -- свист пуль зачастил пуще прежнего. Чтобы утолить жажду, Федор снова выполз из воронки и достал губами комки снега. От снега стало легче дышать. И тут Федор заметил, что Катионов, неверно поняв его сигнал, ползет уже впереди него. Что делать? Фашист перенесет следующий вал -- конец ему... Крикнул -- не слышит. Федор в сердцах пустил над его головой короткую очередь. Парень и впрямь обернулся. Федор махнул рукой, приказывая вбрнуться назад. Но вышло наоборот: к его удивлению, вражеская артиллерия перенесла свой огонь на пятьдесят метров ближе к своей позиции, а наша начала бить по его второй траншее. Справа сквозь дым замелькали бойцы роты 259-го полка. Слева никого не видно. Значит, 269-й полк подходит к передовой врага. Надо вставать! Федор, вставая, открыл огонь и протяжным криком "Ура-а-а!" бросился вперед. Но не тут-то было: шквальный огонь заставил лечь. А напарник, к его радости, без напоминаний, сам прошел мимо него. Как только тот лег, Федор снова встал. И на этот раз, наступив на нечто, похожее на доску, рухнул лицом вниз. Неужели наступил на мину?! Тут же сзади грохнул взрыв, мгновенно все заволокло черной пеленой и в следующий миг больно посыпались на спину комья, камни. Когда прошла волна взрыва, открыл глаза и прямо под самым носом увидел слегка зарытую мину. По наитию руки сами потянулись разгребать землю с мины. Как только мина очистилась от земли, чеку передвинул до белой линии на головке взрывателя. Это была танковая мина Т-35. Тогда почему она зарыта? Федор так и не понял. Он взял мину и поставил ее боком. Вокруг лежали такие же мины, но уже, как положено, на поверхности. Тут вдруг вспомнил о Николае: не подорвался ли? Но тот не сдвинулся даже. "Молодец, самообладания не теряет", -- подумал Федор и пальцем подозвал его к себе. -- Знаешь танковую мину? Парень покачал головой. -- Вешки ставь, -- снова крикнул Федор. -- Будешь идти след в след за мной. Как только минули минное поле, стали действовать по уговору. Федор на этот раз перебежку сделал дальше и бежал, как можно быстрее, пока не дошел до одной из воронок, изрытых взрывами минуту назад. Заметив, как подошел Николай, поискал глазами соседей: справа -- в дыму боя отстреливались лишь трое-четверо. Дальше ничего не видать. -- Федор! -- Николай толкнул в бок. -- Смотри, второй эшелон идет. Передние уже прошли минное поле. Впереди бежит лейтенант с пистолетом в руках. Лицо от напряжения красное. Часто оборачивается, размахивает пистолетом. Но противник тут как тут: быстро перевел артиллерийский огонь на полосу с минным полем. Николай с досады закрыл лицо руками. Земля содрогнулась пуще прежнего. "Что это? Неужели атака захлебнется?!" -- Федора охватила неуемная ярость. -- Ы-ыык! -- Федор, прикусив губы, дал длинную очередь в сторону траншеи противника и с криком "Огня! Огня!" пополз с проворностью ящерицы. Это пришло второе дыхание: колени и руки не трясутся, пот не льется. Он снова залег и его автомат бьет теперь, не переставая ни на минуту. С удовлетворением заметив, как прополз Катионов, пополз с новой силой. Так, упорно продвигаясь по талой воде и жиже, дошли до проволочного заграждения. К счастью, это тройное заграждение было прорвано взрывами в нескольких местах. Выбирай лишь, где ниже: здесь нельзя высовываться, иначе сделают из тебя решето. Федор повернул по стоку влево. Первое заграждение он приподнял и прошел под ним, подперев его камнями. Остатки другого заграждения преодолел по стоку, перекинув на них свою шинель. От заграждения отполз чуть подальше и осторожно осмотрелся: сквозь дым ничего не видно, но отсюда должно остаться метров тридцать. Так и не приподнимая голову, дал короткую очередь и потянул за рукав напарника: -- Подождем здесь. Николай согласно кивнул и через платок глотнул воды. А Федор, прикоснувшись лбом к сырой земле, пытается поостыть. Но враг не дал отлеживаться. Взметая черно-красное пламя, все ближе подходил к ним огневой вал. Вокруг них густо взорвались минные снаряды, обливая их грязью и шипящими осколками. С отходом огневого вала Федор, стараясь избавиться от оглушения, помотал головой и усиленно глотнул слюну. Облегчения это не .принесло и он жалостно посмотрел на Николая. Тот, видимо, не понял его состояния, пошевелил губами и изобразил нечто похожее на улыбку. Федор, еще раз мотнув головой, почему-то подмигнул другу и не совсем кстати вытащил из кармана сперва одну, затем вторую тряпку, потом пузырек с бензином, разложил все это перед собой и стал приводить в порядок затвор и патронник -- одной вытирал, другой, обмачивая в бензине, чистил. Все это он делал лежа. Лежа вставил уже чистый затвор. Удовлетворенный завершением важного дела, посмотрел на напарника: тот тоже чистил автомат, но подолом шинели и носовым платком. Тут и подоспели ползком лейтенант и его люди, примерно человек 20. С какого взвода? 2-й 5-й роты. Все верно. Где ваши остальные? Катионов указал налево. Лейтенант, видимо, подумал, что мало и покачал головой. -- Теперь будете слушать мою команду! -- Крикнул лейтенант в ухо Катионову, затем отполз к своим и, о чем-то распорядившись, направился на левый фланг. Увидев убитых и контуженных, он нервно поморщился и пустил две красные ракеты сразу. Затем бешенно соскочил с места и завертелся с пистолетом в руках, как бы танцуя на своих длинных ногах. Федор понял, что надо встать на последний рывок. Кто-то падает, кто-то отстал. А у Федора одно желание -- бежать быстрей и быстрей. Он устремился изо всех сил вперед. Сейчас ворвется в траншею и начнет бить, колоть, сметать все и вся. И ворвался, как бы на невидимых крыльях. Стреляя на ходу, проскочил между двумя языками пламени, бьющими струей. Струи заслонили все встречное пространство, но вдруг исчезли. Ясность мысли пришла к нему снова, когда почувствовал, что почему-то висит в воздухе. Что за ерунда? На самом деле висит: ноги не достают земли. Тут под собой увидел два широко раскрытых немигающих глаза. "Фашист!" -- вырвалось у него и мгновенно нажал на спусковой крючок. Уже падая, увидел, как вместо глаз появились круглые пятна с светло-красными пузырьками. Со дна окопа смог встать не сразу. Оказывается, фашист поддел его штыком за пояс- Освободившись, потянул было к себе винтовку, как кто-то наткнулся спиной на него. Отскочив, с силой ударил штыком в зеленоватую спину. Когда рухнула широкая спина, перед ним стоял Катионов -- бледный, с круглыми глазами. Федор, отбросив винтовку, схватил свой автомат и с грозным криком "Давай!" нырнул в боковую траншею. 216-й полк, видимо, так и не смог занять первую траншею. Теперь фашисты наседают именно оттуда. Стали мелькать темно-голубые мундиры, засученные до локтей рукава, каски с рогами. Это наступали эсэсовцы. Сколько их ни били, казалось, они не редели. Швыряя гранаты и стреляя, подходили все ближе и ближе. Федор быстро поменял диск и с досадой посмотрел по сторонам -- наших отстреливалось человек десять. А эсэсовцы прут и прут... Их фигуры становились все крупнее. В глазах уже маячили их раскрасневшие лица. А приказано без команды не стрелять. Все из-за патронов. У Федора на бруствере лишь один диск. Надо бы открыть огонь. Через минуту будет поздно. А лейтенант принес ящик с гранатами и положил его у Катионова. Сам что-то кричит. С ним появились еще двое солдат с ПТР. Федор удивился было, но тут же увидел, как справа на них идут три танка. Первый идет прямо по брустверу с явным намерением раздавить их живьем. В этот момент лейтенант наконец-то дал сигнал открыть огонь. Все напряжение передалось автомату. Автомат нервно дергался, отрывисто бил короткими очередями. Потом, стараясь не терять набранного темпа, Федор перешел на одиночный огонь. Как поредели наступающие, Федор направил автомат на тех, которые шли вслед за танками. В двадцати шагах уже горел первый танк, в смертной агонии кружась на месте, весь содрогаясь- и не переставая изрыгать из орудия снаряды. Кто следовал за ним, попятился назад или шарахнулся в сторону. Второй взорвался от гранаты и начал гореть и снаружи, и изнутри. Он мог еще взорваться, и часть эсэсовцев тотчас залегла. Все происходящее Федор еще мог видеть и понимать. Он, ободренный, кинул одну за другой две гранаты. Катионов сделал то же самое. Откуда только они берутся?! Две каски появились в пятнадцати шагах. Немцы чуть было не забросали их горючими бутылками. Бутылки вспыхивали то тут,1 то там. Один из пэтээровцев, охваченный огнем, метался, не зная куда деться, и пытался сбить огонь об стенку траншеи. Он, сгорая на ходу, все приближался к Федору. Посторониться некуда, да и нельзя, а помочь нечем. Федор быстро сунул руки в грязь, и когда этот несчастный с ревом и криком наткнулся на него, этими руками стал сбивать огонь. Не ведая, что их ждет, горстка наших бойцов отбила очередной натиск эсэсовцев. Помощь подоспела, когда обороняющиеся остались впятером. Не соображая, хорошо или плохо это, Федор кинулся на бидон с водой и так напился, что долго сидел на дне траншеи. Откуда взять силы, чтобы снова встать? Придет ли к нему третье дыхание? Глубоко вдыхая терпкий воздух, пытаясь перевести дух. Капитонов тоже сидел на дне и сплевывал слизь, скопившуюся во рту. Вода сделала свое. Федор почувствовал, что из желудка вонь больше не поднимается в рот. Теперь очищенный водой желудок требовал пищи... Вспомнил, что в сумке от противогаза у него вместе с дисками лежат несколько сухарей. Сидя, потянул к себе сумку и, стряхнув с одного угла в другой, вычерпал измельченные дисками сухари. Подкрепившись, Федор почувствовал, что сможет встать. Шел он к автомату и по пути заметил, что перед их позицией еще тихо. Покуда видит глаз, вся земля изрыта, везде трупы -- и наши, и немцы. Из траншеи мертвых выносят наверх. С ранеными возятся санитары и медсестры. Вокруг отовсюду доносятся стоны. Но все это до слуха Федора не доходит. В его ушах еще гремит бой, который только что затих. Отвыкшая от тишины голова трещит, застучало в висках. Белый, синий, черный дым заслонил солнце. Оказывается, на войне все горит: дерево, железо, трупы, даже земля. Но все это Федора не удивляет. Он по привычке стал чистить оружие и вдруг ощутил, что кто-то дергает его за рукав. -- У меня патроны кончились... Все вышли... Оглянувшись, увидел Катионова. У него самого патронов тоже не было, но, чтобы успокоить, сказал: -- Принесли, наверно" Парень, как бы довольный ответом, отошел в свою полуразрушенную ячейку и сел, опершись спиной к ее стенке. Федор за несколько часов боя впервые посмотрел вдоль траншеи, но ничего похожего на боепитание не увидел. Стал прохаживаться по траншее. С кем-то убрал наверх несколько трупов эсэсовцев, подобрал два автомата, десяток коробок. Хотел было обрадовать Николая, да тот уснул. Хорошо быть молодым: после такой смертельной бойни и тут же спит. Федор отделил один автомат с пятью коробками и положил у ног напарника. То ли показалось, то ли на самом деле, до Федора донесся шум, похожий на рев моторов. Подняв голову, понял что не ослышался: сквозь дым промелькнули несколько пикировщиков с черно-белыми крестами на крыльях. Сам того не замечая, поднял на них автомат. Но тут же почувствовал сильный удар в плечо и что-то случилось с автоматом: ложа разлетелась, ствол покоробило. А у самого колющая боль в левой ладони. Не понимая, что с ним случилось, поднес ладонь к глазам и увидел, что она вся стала красно-синей и тут же начала распухать. При втором заходе пикировщиков нашел выем в раскореженной траншее и всунулся туда. Фашисты били из крупнокалиберных пулеметов: следы в земле оставались такие, будто кто-то натыкал оттопыренными пальцами. Федор вышел из своего укрытия после третьего града пуль и, как нарочно, наткнулся на лейтенанта. -- Боец, где ваше оружие? Оружие где? -- Лейтенант, увидев раскореженный автомат, почему-то похлопал Охлопкова по плечу и двинулся дальше. Командира тоже шатало... В тот день, 20 марта 1943 года, в бою у деревни Гриньково бойцы выдержали еще три атаки и все-таки не отдали ее. А как были отбиты эти атаки, как издалека с большим риском поддержали наши тяжелые орудия, в памяти Федора так и не удержалось. Одно помнит: в живых остались лейтенант, Катионов и он. Еще кто-то дернул за плечо и сказал: "Пошли!" И они пошли, еле волоча за собой ноги. Помнить это ему помогла боль в ладони, которая временами ныла так, что зубы скрипели. ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ Лежа на наре, Федор дымит махоркой. Сухов и Федосеев, только что вышедшие с засады, чистят оружие. Они то возбужденно спорят о чем-то, то тихо хохочут. Ну, что, ребята? Видели фрица? -- Спросил Федор. У меня один есть! -- говорит Сухов, вытирая винтовку. И у меня есть! -- не скрывая радости, заявляет Федосеев. А фашист-то в вас стрелял? В меня нет, -- торопливо ответил Сухов. А в меня тот самый, в кого промазал. Только не попал. Во, целехонький я... Тогда на позицию, где был сегодня, завтра не ходи. Понял? Федосеев хотел что-то сказать, но сдержался. Он наслышан, как Охлопкова и Сухова чуть не накрыли фашисты внезапным минным огнем и они остались живы только потому, что рядом оказалась старая немецкая траншея. А виноват был Сухов: он -- то ли не придав значения, то ли от излишней стыдливости, -- скрыл, что еще днем его заметили немцы. -- То, что правду говорите, это хорошо, -- Федор еле заметно улыбнулся. Сухов, приняв эти слова в свой адрес, беспокойно захлопал глазами и слегка толкнул друга в бок: -- Пойдем получать паек? -- Ara. Парни, поставив свои винтовки рядом с винтовкой Охлопкова, вышли из землянки. Хорошие ребята. Федосеев появился в группе недавно. А Сухов, уже опытный, полгода ходит в снайперах. Сперва этот очень уж взбаломошный и задиристый парень с Урала не понравился Федору. "Такому недолго ходить в снайперах", -- думалось ему. Оказался он трудолюбивым и, самое важное, выносливым. Если Сухов из деревни, то Федосеев -- парень городской. Ростом выше, но худощав. Сухов друга своего зовет "Гош-Найденыш". Если вспомнишь, как этот Гоша попал в компанию снайперов, невольно улыбнешься: когда вошли в эту землянку, Федосеев спал на крайней наре. Увидел его Сухов. Он заставил встать и учинил настоящий допрос: кто такой, откуда? Федосеева, загрипповавшего, отправили в санбат. В пути, чувствуя себя плохо, он зашел в землянку и заснул. Сухов то ли от жалости, то ли для Потехи принес новичку полный котелок супу. Новичок ел неохотно, длинные тонкие пальцы тряслись и пока ложка доходила до рта, мало что в ней оставалось. Но к удовольствию ухаживающего, едок так и не остановился, пока не кончился в котелке суп. Через два дня у парня прошел грипп и Сухов, пользуясь тем, что Катионов стал комсоргом роты, добился, чтобы "Найденыша" оставили в снайперской группе. Так, у Сухова сыскался свой подопечный, с которым он быстро подружился. Гош-Найденыш, суп хочешь? -- начинал Сухов и делал вид, что хлебает суп трясущимися руками. Гоша не обижался, наоборот, добродушно улыбаясь, вынимал из кармана вырезки из газет, где написано об отличившихся и невинно спрашивал: Старшой, а про тебя почему ничего не пишут? Вон глянь! Но-но_ То-то. Думая о ребятах, Федор тихо подошел к столу и стал перебирать письма из сегодняшней почты. Ему было приятно: за раз столько писем раньше не получал. Штук десять будет. Жаль, из дому нет. Откуда люди узнали его адрес, кто им о нем рассказал? А еще ответ надо писать. Попросить Катионова? Он ведь комсомольский секретарь. А перепишет и сам: завтра у него свободный день. Федор отодвинул письма и стал двигать плечами, желая удостовериться, сильно ли болит спина. После Ржевско-Вяземской операции уже с месяц идут оборонительные бои. Двадцать дней не знали затишья. А вот позавчера, казалось бы, в самый спокойный день, чуть было не погиб. Наша разведка из двух отделений шла ночью с задания. Шли с "языком". До леса за деревней Никитинки заминок не было, да "язык" достался без особого шума. Все шло как задумано. Но в густой роще нежданно-негаданно столкнулись лицом к лицу с вражеской группой, возвращавшейся также с разведки. Что произошло в бурной заварухе, трудно припомнить. Федор, как выплыла огромная тень фашиста из-за толстенной сосны, успел выстрелить в него. И только. Надежный друг -- это счастье для солдата. Его, потерявшего сознание, не оставили, на плечах перенесли через линию фронта. Очнулся он на следующий день, когда солнце поднялось уже высоко. Фашист мог прикончить, да спасла кольчуга, подаренная Ровновым. Судя по следу на кольчуге, удар пришелся в уязвимое место под правой лопаткой. А он потерял сознание от того, что сила удара передалась в верхний край кольчуги, ниже шеи. Как вынесли? -- Допытывался Федор у разведчика, которого звали Сибиряк. Да ты маленький и легонький. В котомку свою тебя сунул, -- засмеялся тот. Потом серьезно сказал, что дважды выручила огнем группа прикрытия. "Еще был приказ капитана Власова не оставлять тебя даже мертвого". На "спасибо" Охлопкова Сибиряк все отшучивался: "Кем тебе приходится Власов? Кум или сват?" -- и подал свою руку с ладонью прямо-таки с лопату. Под конец густым голосом резко сказал: -- По Уставу положено. Но запомни, на войне имеет право на спасение только настоящий воин. Может, разведчик тогда перегнул малость. Но на поле боя так и случается. На помощь со стороны можно рассчитывать, лишь если сам не отстаешь от людей и, главное, если ты нужен им. Верного друга солдат не подведет, лучше сам погибнет. Федор сегодня, желая узнать настоящее имя того разведчика, сходил в разведроту. А там сказали, что Сибиряк приходил в роту из полковой разведки и фамилии его не помнили. Вот как вышло... Десять дней тому назад приходил тот лейтенант, с которым отбивали атаки эсэсовцев. Москвич. Ополченец. Василий Николаевич Злобин. Лейтенант прежде всего осведомился, болит ли еще рука и очень обрадовался, что не было перелома. -- Извини, позже понял, кто ты. Спасибо вам, снайперам, за ваш огонь. Поймав недоумевающий взгляд Охлопкова, лейтенант сказал, что без снайперов взвод настигла бы такая же участь, что и роту автоматчиков соседнего полка. Остаток роты эсэсовцы забросали теми же бутылками с горючей смесью, которыми они пытались добить и их. -- Так-то, товарищ Охлопков. Это был твой с Катионовым вечер. Обо всем сообщил командованию полка. Что можно ответить командиру? Почему лейтенант придает столь большое значение тому вечеру? Улыбнувшись, Федор молча подал руку лейтенанту. Лейтенант еще сокрушался незначительностью успехов их 43-й армии, а то таких, как Охлопков, можно было бы представлять к награде. И на самом деле, их дивизия за апрель продвинулась от силы на пять километров. Но если кто-нибудь сказал бы, что плохо воюете, послал бы к черту. Лейтенант прав: бездорожье, слабость снабжения были тому причиной. Сам лейтенант оказался не из простых -- умеет говорить по-немецки. Услышав об этом, Федор так и ляпнул: "Сам-то из немцев?" "Нет, русский", -- последовал спокойный ответ. О Гейне, Гете Федор никогда и не слышал. А Маркс, Энгельс -- дело другое. Но все равно не верится в слова лейтенанта о том, что и среди немцев имеются люди с нашими понятиями о жизни, что к концу войны в Германии может произойти революция. Он добреньких немцев еще не видел, и ему непонятно, что они, такие вояки, пойдут на революцию. Немец для него -- враг и точка. На прощание Злобин с Охлопковым сфотографировались вместе. Злобин оставил Федору конверт с адресом, чтобы он отправил фотокарточку сестре. -- Нашел-таки тебя, -- сказал он перед уходом. -- Напишу своим о тебе. Ты же наш Вильгельм Тель. После войны обязательно встретимся. Согласен? Как мог не согласиться Федор на такое приглашение? Ему очень хочется увидеть Москву. Только вот дожить надо_ Федор опять пошевелил спиной. Не очень болит. Собрал письма в стопку и для надежности поставил на них кружку. Старики-якуты любили повторять: слава для человека -- нелегкая ноша. Как это понимать? В чем смысл изречения? Он за зиму дважды награждался орденом. В газетах о нем стали часто писать. Хвалят как снайпера. Если это считать славой, то она ему достается не так-то просто. Тут со стариками не о чем спорить. Если хвала заслуженная, значит, ты долг перед Родиной выполняешь как надо. И эти письма, которые он получал изредка с родного наслега, тоже хвала, тоже поддержка ему. Конечно, солдат о славе и не думает. Но награда -- кому не в радость? И он радовался, когда вручали второй орден. Эта награда, как думалось самому Федору, пришла ему за Ржевско-Вяземскую операцию. И было за что. После неудавшихся дневных атак выступления ночью, губительный огонь фашистких дзотов, атаки частей пехотной дивизии "Череп" -- все это было испытано и пережито им. Особо тяжелые воспоминания остались от выступления 2 марта, сражения у деревни Гриньково, внезапного налета вражеской артиллерии в ночь на 22 марта. Охлопков своими глазами видел, какие были потери. Но он не знал, что эти потери в документах останутся обозначенными точной цифрой -- полторы тысячи убитых и раненых. В боях, которые шли в течение двадцати дней без видимых результатов, Охлопков отдал все силы без остатка, сражаясь каждый день на третьем дыхании. И потому наградой дорожил особо и гордился ею. На самом деле, как выяснится после войны, это награда оказалась самой первой, к которой он был представлен еще в июне 1942 года, и указ был подписан в августе того же года, то есть как раз в то время, когда он по ранению и контузии попал в госпиталь. И орден Красной Звезды догонял его в течение шести месяцев. Как бы там ни было, он мог считать, что орден этот дан ему за Ржев. Ведь и тогда сражались на подступах к Ржеву. Так, думая о том, о сем, Федор посидел еще немного. Затем поднялся и стал прохаживаться по землянке. От нечего делать хотел было потянуться к письмам, но тут с силой открыли дверь землянки. -- Федор, знаешь, кто пришел! -- Катионов подошел к Охлопкову и взял его за руку. -- Чур, не падать в обморок! Степан Петрович, заходи! В дверях показалась небольшая, плотная фигура Кутенева. Друзья бросились друг к другу в объятия. Федя! Степа! Федя, друг ты мой! Жив! Ох, молодец! Прибыл? Как видишь. Садись, расскажи. Лучше ты рассказывай. Я же на дармовых харчах отлеживался. Какие могут быть новости? А ну, ребята, притащите мой ящик с НЗ. Патроны, гранаты тоже. -- Корреспонденты к Федору почти каждый день ходят; иной байки пишет, другой стихи сочиняет, третьи фотографируют или рисуют его, -- подзадорил Катионов. Правильно. Из соседнего полка еще лейтенант приходил. Ну_ Зачем? Правду говорю. Говорит, храбрый боец. Назвал еще Вильгельмом Телем. -- Ну, будет, оставьте. Николай, есть у тебя что? Принеси-ка. Катионов пошел к своей наре и из-под телогрейки, заменявшей ему подушку, вытащил трофейную флягу. Как только стали садиться за стол, зашли Николаев и Рязанов. Ну вот, капелла стала полной, -- засмеялся Николай. Ребята, познакомьтесь, мой друг из госпиталя вернулся. -- Федор положил руку на плечи Кутеневу. А тот, чуть смущаясь, поздоровался с каждым за руку. Степан Петрович, я тебя знаю, -- заявил Сухов, са дясь с ребятами на нары. -Ну? Еще в лыжном о вас читал в газете. Хорошо, хорошо, -- Кутенев отмахнулся по обыкновению с мягкой улыбкой. Он повернулся к Федору. -- Федя, смотри-ка, что я тебе привез. Ребята плотно окружили Кутенева и Охлопкова. Кутенев положил на колени потертую полевую сумку и оттуда стал доставать: -- Это самосад. Это мундштук из плексигласа. Трубку так и не нашел. А это носовой платок. А это что думаешь? Говядина. Вареная. Ребята все засмеялись хором: 144 Отличная закуска! Давайте, ребята, за приезд нашего Степана! Постой-ка, разрезать бы мясо на девять доль. Зачем? Нас же семеро! Одну долю -- Ганьшину. Его же здесь нет. Две доли -- больному, нашему Федору, -- рассудил Кутенев. Друзья выпили спирт, разлитый в кружки. Рассказам не было конца. На расспросы Кутенев отвечал неторопливо и обстоятельно. Как он поведал, город Калинин, хотя и был разрушен сильно, уже восстанавливается. Березовые кресты на могилах фашистов убраны. Зато в центре увидел могилы наших генералов. На рынке картофель, хлеб, яйца, сало, хоть немного, но есть. Цена только особенная. Все идет на обмен. Кутенев, оказывается, мясо выменял на табак, отправленный родными из Комсомольска - на - Амуре. Видали, какой я стал купец, -- засмеялся Кутенев и умолк, чтобы закурить. Он достал полный кисет из мельченного листового табака: Пожалуйста, курите на здоровье. Люди как живут? Люди? Работа, работа, днем и ночью. Все по карто чкам. На рабочую карточку получают 600 грамм хлеба. Но вера в победу велика. Особенно после Сталинграда. Поближе к фронту увидел два-три уцелевших домика. Везде торчат печные трубы. Обитатели тамошние только собираются. Одни старики да дети. Одеты кто во что. Вид у всех голодный. Аж сердце болит. Куда ни кинься -- везде флажки, предупреждающие о минах. Я поду мал: как вы могли пройти через все это? Мы-то тут лабиринты ада прошли. После фашистов недалеко отсюда на одной поляне извлекли 2 тысячи мин. Линия обороны была тройная, 9 -- 10 километров в глубину. Считай, все это -- траншеи, минные, проволочные заграждения, дзоты, доты, прочие огневые точки. Наугад не ходим -- мин боимся. -- Кто-то протараторил, боясь, как бы его не остановили. Не пугай пуганую ворону. Степан Петрович не меньше твоего знает, куда можно, куда нельзя. Постой, нам же надо идти к капитану Власову. Чуть не забыл! -- Катионов соскочил с места, -- Скоро восемь, айда! Степан Петрович, пойдем с нами. Там будут Ганьшин, Чириков. Пошли, ага? Кутенев посмотрел на друга, мол, зачем спрашиваешь и пошел за ребятами. В землянке стало тихо. Федор зажег коптилку, затем, подвинув к себе котелок, стал жевать гостинец друга, заедая кашей. Его мысли так и вертятся вокруг Степана. Смотри-ка, уже в хозяйственном взводе было: обмундирование новое, совсем не узнать. Добрый он человек. С ним всегда легко и надежно. Федор Кутенева, этого рабочего человека из Комсомольска-на-Амуре, ценит за его широкую натуру, обстоятельность во всем. Молодые долго не выдерживают. Как побудут с неделю в засаде, простужаются, лицо, губы у них трескаются. Весной глаза, без всякой такой видимой причины, в сумерках не видят. "Куриная слепота" появляется у них. Говорят, от питания. Но человек, непривычный долго бывать на свежем воздухе, может тоже страдать ею. Зимой плохо кормили -- это было. Армия стояла далеко от железной дороги, на самой северо-западной стороне Ржевского выступа. И боеприпасы, и продовольствие возят сюда только по лесной дороге. Зимой часто заметало. Тогда бойцам приходилось браться за лопаты... Однажды во время очистки дороги Охлопков впервые увидел Кутенева. Он стоял у входа в сарай, где пожилые солдаты делали из фанеры лопаты, и выдавали эти орудия труда. А они, как сейчас помнится, принесли сломанные и попросили заменить их новыми. Лопаты он дал, но с упреком: "Ломает тот, кто не умеет с ней работать. Или вы ленитесь?" На следующий день того самого, к его удивлению, прислали в напарники. Федор тогда придирчиво осмотрел его винтовку и, как бы в отместку за вчерашнее замечание, буркнул: "Винтовка неужели хуже лопаты? Почему у тебя бренчит антапка?" Но разговор "о лопате и антапке" тотчас был забыт, и скоро они стали близкими друзьями. Такому обороту дела помогла мягкость Кутенева, его отличные качества бойца. И этот друг вернулся сегодня из госпиталя. Как только Федор собрался было лечь спать, зашли всей ватагой снайперы. -- Федор, слышь, какая новость? К нам приехал новый командующий. -- Катионов сразу начал рассказывать. -- Генерал-полковник Еременко. Это одна новость. Вторая, Степану Петровичу вручили награду. Вот, смотри. Катионов повернул Кутенева к Федору и заблестела новенькая медаль "За отвагу". Федор вскочил и протянул другу руку. Ребята поддержали рукопожатие дружным "Ура!" "Теперь орден давай!", "Качать его!" -- кричали они. -- Постойте, ребята! -- остановил их Кутенев, размахивая руками. -- Еще есть новость. Пусть Федор услышит. Новый командующий издал приказ построить до армии железную дорогу. Будем строить силами фронта. Вот какое дело! Как вы думаете? Мне кажется, стоящее дело. Тогда от нас не заберут на строительство дороги? Чего не знаю, того не знаю. Я бы поехал. Я же строитель. Эй, строитель, иди, чай принеси. Обойдешься, твоя ведь очередь. Прекратите галдеж, ребята, -- снова замахал руками Катионов. -- Мы внесли предложение, как это было зимой, создать снайперскую группу. Правильно, да? Конечно, верно. -- Наше предложение капитан обещал донести до сведения командованию полка. Черт, чуть было не за был. Завтра ты, Федя, идешь в хозчасть на посадку овощей. Старшим группы будет Кутенев. Вот так. Все у меня. Кутенев тихими шагами подошел к Федору и сел рядом с ним: Говорят, тебе пришло много писем? Да, прочтите, вон они. Катионов из-под кружки достал стопку писем и передал ее Кутеневу. Тот начал читать: Из Москвы. Злобина Мария Николаевна. Смотри - ка, девушка пишет. Читай, читай, -- поторопил его Кутенев. Девушка оказалась сестрой лейтенанта Злобина. Работает на заводе, который выпускает снаряды. Сообщает, что план перевыполняет, и гордится тем, что у брата есть такой надежный друг. В конце письма пригласила Федора обязательно посетить ее семью. Наверно, красивая? Ох, мне бы написала, -- ребята снова зашумели. У тебя в голове одна любовь. Это же прежде всего поддержка солдату. Понял? Давай, не галди! -- Катионов взял второе письмо. -- Это с Урала. Тоже девушки! Ох, везет Матвеевичу! Потише, потише. Читаю. "Дорогой Федор Матвеевич! Вам, одному из храбрых воинов Красной Армии, меткому снайперу, от имени девушек Свердловска наш пламенный комсомольский привет за то, что вы беспощадно уничтожаете ненавистного врага!" Девушки только что окончили ФЗУ. Они, сообщая о том, что их комсомольский цех в честь Первого Мая выполнил месячный план на 180 процентов, обещали и впредь трудиться не покладая рук во имя победы. Охлопкову по случаю праздника отправили подарок. Девушки пишут, что все они из Смоленской области и ждут-не дождутся, когда Красная Армия освободит их родную область. Еще они пожелали Федору, чтобы у него не уставала рука бить врага. -- 5-й комсомольский цех. Подписалась Тася Аржанова... Матвеевич, когда отвечать будешь, сообщи мне, я помогу. Хорошо? Об этом потом. Катионов, читай дальше. Есть и с Алтая. "Сыновья мои с тобой в бой ходить уже не смогут. Оттого я часто лью слезы. Я знаю, ты врага бьешь креп ко и за моих ребят. Оттого я рада-радехонька. Жили в Сумах. До проклятой войны было все -- дом, сад, два сына и счастье". У нее сейчас никого не осталось. Старик умер в пути во время эвакуации. Но она написала еще и так: "Ты не думай, что я только лью слезы. Я тружусь в колхозе. Наш колхоз получает отличный урожай и хлеб отправляет к вам, на фронт". Она писала дальше: "Правда и бог на твоей стороне! Прошу Христа ради, сын мой: убивай их, антихристов, за наши муки и горе! За это грех бог возьмет на себя. Твоя воля -- божья воля". Читали и другие письма, но их Федор путем и не расслышал. У него радость сменилась щемящей тревогой. До сего времени он то, что приходит на фронт, огульно считал -- все делает и отправляет народ. А народ-то из кого состоит? Об этом и не задумывался. Пули делают и отправляют ему выпускники ФЗУ -- сироты... Хлеб, который он ест каждый день, выращивает ему одинокая мать, у которой война отняла, проглотила, пожрала все... Федя, а Федя! -- Федор, видать, не расслышал как позвали: Кутенев дергает за рукав. -- Федя, ответить на письма поможет тебе Катионов. В письме бойца Красной Армии все должно быть по честному и по совести. Понял, Степан. Нет, это я говорю Катионову. Это, считай, мое наставление как командира. Жизнь людей в тылу тяже лая. Ребята, это вы должны понимать. Степан Петрович, знаем. Здесь мы так, в порядке шутки. Тогда давайте спать. Вскоре друзья уже храпели. А к Федору сон не шел. Почему ему так часто приходят письма? Кто он такой? Что особенного сделал? Поощряют? Поднимают дух? Тогда почему они приносят не радость, а грусть? Нет, с войной надо кончать, и чем быстрее, тем лучше: в тылу одни женщины и дети. Они и есть те люди, у которых солдат ежедневно, ежечасно требует пищу и вооружение. От них он получает помощь: теплую одежду, посылки. А тот, кто помогает, не может успокоиться, пока не выложит своему спасителю свое горе и свою радость, свои достижения и свою единственную просьбу -- прогнать чужеземцев, избавить от тягот войны. Для него солдат -- это ангел-избавитель, единственный бог, который сможет его одарить свободой и счастьем. Этого своего бога он каждый день просит, умоляет: "Избавь от беды, спаси меня!" Один из спасителей, вот он, уже сколько дней валяется в этой землянке. Федор с досады повернулся с боку на бок: нет, надо быстрей поправляться и идти в бой... В ЛЕТНИЙ ДЕНЬ Солнце поднялось не высоко, а уже жарко. Назойливо стрекочет кобылка. Тишину вдруг нарушил клест, присевший на ветки березы с поблекшими желтоватыми листьями. Птичка-невеличка, эта редкая гостья на войне, почистила клюв об ветви, шустро повертелась на тоненьких ножках. Сначала пискнула раза два-три, как бы объявляя о своем прибытии. Затем, выпучив красно-желтую грудь, начала щебетать все громче. В ее чирикании ощущались радость новому дню, предупреждение всем остальным, кто может быть вокруг: "Я здесь, это мое место". Вдруг клест, чем-то взбудораженный, улетел, оборвав свое щебетание. "Что это? Меня почуяла? Нашла кого бояться", -- усмехнулся Федор. В следующий миг он понял, чего испугалась птичка -- начиналась перестрелка. Укрывшись недалеко от той березы, где сидела и пела птичка, Федор ведет наблюдение за вражеским дзотом. Как откроют по нему огонь наши артиллеристы, он должен уничтожать тех, кто будет выбегать из дзота. Есть предупреждение, что противник может пойти в наступление именно по этой местности. В этом случае Охлопков и все девять снайперов, притаившихся на нейтральной зоне, как приказал командир роты, должны достойно встретить врага. Слева от Федора лежит Борукчиев, Николаев с Рязановым находятся справа. Все, как он, лежат под сеткой. Сетка с вкраплениями зеленой травы -- новшество, подсказанное снайперам заместителем командира полка майором Садыбековым. По совету того же Садыбекова снайперы стали действовать в содружестве с артиллеристами. Артиллеристы накрывают прямой наводкой огневые точки. Снайперы бьют по немцам, выбегающим из этих дзотов. Короче, как принято тут говорить, артиллеристы выкуривают, снайперы добивают. В обороне противник с особым пристрастием использует дзоты. Оно понятно: как заработает два-три дзота, считай, и потери увеличились, а работы прекратились. И у снайперов к дзотам особый счет. Тактика, как всегда, меняется. В Ржевско-Вяземской операции снайперов использовали достаточно широко. Во время атаки снайперов держат на стыках рот и взводов. Специально организованная охота за расчетами огневых точек и офицерами, участие в штурмовых группах стало их обязанностью. К окончанию вышеупомянутой операции спаривание снайперов в зависимости от выполняемой задачи то с артиллеристами, то с минометчиками -- было тоже ново. Охлопков и Сухов тогда и освоили этот вид оружия. Случалось такое, когда они сами составили расчет и целый день обстреливали позицию немцев из миномета. Федор еще лучше, можно сказать, по-настоящему освоил противотанковое оружие. Научился стрелять из немецкого пулемета "МГ-34". Именно такой пулемет отобрал при взятии одной деревни, застрелив его расчет из двух фрицев, засевших за проемом окна. Когда стал оттаскивать пулемет, подходил какой-то лейтенант. Он, указывая на трупы фашистов, спросил у Федора: "Твоя это работа? -- и, получив утвердительный ответ, воскликнул: -- Здорово ты их! Как белок в глаз!" Этот пустяковый случай попал потом даже в газету. За сто метров любой может попасть. А вот о действительно трудных для Федора делах никто и не спрашивает. Так, из приборов и приспособлений он долго не мог освоить перископ. Ну и жара! Непрестанно стрекочут кобылки, жужжат жуки, кружатся пауты, нескончаемым роем перелетают мухи и комары... Оттого жара становится еще более душной и неприятной. Лежа под сеткой. Федор невольно нащупывает свою флягу с водой. Хочется пить и выйти из сетки, чего ни в коем случае делать нельзя. Конечно, можно перетерпеть и жару, и жажду. Федор с детства приучен трудиться в зной: с семи лет греб сено, с девяти косил. И взрослые строго следили, чтоб дети в течение омургана не пили. Можно было пить только во время еды и обязательно горячий чай. "Чай лучше утоляет жажду, -- говорили старики. -- Не вздумай пить воду. Терпи, привыкай, тогда и жара нипочем будет". И действительно, через дня три-четыре ребенок приучался не пить воды за весь омурган, легче переносил жару и не потел. Такая привычка есть у Федора и теперь. Но он не совсем здоров. После сотрясения, полученного во время разведки, он перенес еще одно испытание. В тот злополучный день снайперы лежали в разбитом танке, соорудив его под засаду. А тут немцы по этому самому танку ахнули из пушки. Хорошо, что не попали с первого раза, и все успели выкатиться в яму. Все же Федор получил небольшую контузию. С тех пор устает быстро; левое ухо слышит плохо. Что с ним тогда случилось, Федор никому не рассказал. Даже командиру роты Ровнову, который вечером встречал их, обнимая и приговаривая: "Смотри-ка, живые! Ай-да, молодцы! Это я чуть не погубил. Не надо было лезть в это паршивое корыто"... "Вижу, слышу, значит, пройдет", -- решил Федор. К тому же Ровное и без того убивался по поводу гибели одного из лучших разведчиков. В обороне потеря товарища всегда больше бьет, чем в наступлении. Вчера вечером сидели -- ужинали в третьей траншее, которая считалась чуть ли не тылом. Солдат солдату говорит: -- Где, дружок, твой вещий сон? Табакерку возьмешь себе или она у меня останется? -- Да погоди, дай спокойно поесть, -- отвечает другой. . И кто мог подозревать, что это последние слова еще живого здорового человека. Вокруг шутили, смеялись. Вдруг где-то далеко взорвался минный снаряд и шальной осколок угодил тому прямо в висок... Пока не рухнул, ложка держалась в руках: остекленевшие глаза широко раскрылись, как бы вопрошая: "Что это со мной?" Летом еще с питанием стало хуже. Хлеб пошел со жмыхом. После наступления суп варят из гречихи, добавляя несколько ложек свиной консервы. Солдаты суп этот называют по-своему -- брындахлыст. Тем, кто страдает цингой, дают навар из игл сосны. С июня, когда начался сбор съедобных трав, брындахлыст на вкус заметно улучшился. Если в 1941 году кто-нибудь Федору сказал, что на фронте будут сажать картофель и огородные культуры, то он воспринял бы это с удивлением и недоверием. А нынче он раз садил рассаду капусты, раза два ходил собирать кислицу, крапиву, шпинат. Там он узнал, что хозяйственная часть дивизии с бывшим партизанским отрядом, ставшим колхозом, договаривается вместе садить огород на осень. Все это делалось из-за дороги, по которой весной не смогла проехать ни одна грузовая машина. Когда разъясняют, очень уж складно получается. -- Это настоящая пища, которую нам дарит сама природа, -- радуется организатор сборов капитан Фаинский. -- Это витамины, это лекарство, значит, оно еще и здоровье. Сами убедитесь, что она куда лучше американских консервов! Собирайте как можно больше! Растительная пища даст вам силу, которая так нужна, чтобы вовсю бить врага! Капитан был родом из Калининской области и хорошо знал какие съедобны, какие несъедобны из местных трав. Но когда Федор показал ему чернобыльник, он безнадежно махнул рукой. А на родине Федора хозяйки варят эту траву, измельчают и сдабривают напиток ымдан, который готовится из обрата. Чернобыльник еще сушат. Затем туго набивают в трубки. Так получаются плотные травяные свечи. Их нарезают на коротенькие куски. При растяжении жил или когда бывает невмоготу ходить от радикулита, старики и пожилые мужчины кусок свечи, ставя себе на больное место, прижиганием пользуются как лекарственным средством. Капитану Фаинскому это, конечно, знать необязательно Но дело которым он руководит, лишний раз подтверждает что на фронте делается все, что необходимо для ведения войны. Одни занимаются хозяйством, вроде сбора трав для пищи, другие строят железную дорогу, третьи по этой дороге будут возить боеприпасы. Жара все усиливается. Левое плечо, левый бок так запеклись и заныли, что Федору пришлось повернуться на другой бок. Как сделал это, у дзота, за которым с трех сторон наблюдали снайперы, разорвался наш снаряд. Затем взорвались второй и третий. Попадание было не очень точным и дзот выдержал. Но из него выскочили двое и стали убегать. Один шатался, спотыкался. Когда в него попали, не соображая, что с ним случилось, он остановился, затем, как загнанный заяц, повернул назад. Другой же пошел увереннее, виляя по сторонам. Он то показывался, то исчезал. А Федору надо немедленно выползти из убежища, но уже начался сильный ответный огонь. Тот опять появляется и делает крутые зигзаги... Все же не сумел убежать; после повторного выстрела неестественно изогнулся, затем, падая, раза два-три взмахнул руками. Теперь Федора ничто не удерживало. И он, что есть мочи, побежал к своим. Выйдя из нейтралки, в первой траншее увидел Сухова и Бурукчиева. В сборный пункт пришли все десять снайперов целехонькие, без единой царапины. Ребята, вышедшие из других засад, рассказывали, что перед ними артиллерия тоже уничтожила пару дзотов, но они оказались пустыми. Как только пообедали, снайперов вызвал командир роты Ровнов. -- Товарищ сержант, -- при встрече сказал Кутеневу. -- Ты бери еще четверых снайперов и отправляйся в распоряжение командира 4-й роты. Остальные вместе с Охлопковым пойдут со мной. Задача будет разъяснена на месте. Ясно? После ухода группы Кутенева Ровнов закрутил себе "козью ножку". -- На, закурите, -- протянул он солдатам кисет. -- Задача сложная, "языка" требуют. Черт бы побрал! Раз Ровнов курит и поминает черта, то не жди легкой жизни. Лейтенант пристально вглядывается в каждого. -- Покурили? -- Ровнов резко встал. -- Идемте за мной! Прошли мимо людей, занятых рытьем ячейки для крупнокалиберного орудия или для танка, используемого как огневая точка. Миновали и третью траншею, которую продолжали рыть. Затем, как только вошли во вторую траншею, Ровное остановился. -- Вы отдохните чуток. С Охлопко