рь Нижнетагильского, затем Пермского окружкомов ВКП(б), в 1927 г. -Уральского обкома ВКП(б), с 1928 г. работал в аппарате ЦК ВКП(б), в 1929-1932 гг. председатель Московской контрольной комиссии ВКП(б), заведующий Московской областной РКИ, 2-й секретарь МК и МГК ВКП(б), с 1934 г. секретарь Челябинского обкома ВКП(б), член ЦК ВКП(б) с 1930 года. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {11}Разработки каменного угля в 18 км от бывшей станицы Каменской, где возникли копи при Вишневецком буераке у р.Донец. {12}МАКОВСКИЙ В.Л. - инженер Метростроя, в дальнейшем один из видных специалистов по строительству метро, автор ряда тематических работ. {13}УХАНОВ К.В. (1891-1937)-рабочий, член РСДРП с 1917 г., занимал различные советско-административные должности в Москве, с 1921 г. директор завода "Динамо", с 1922 г. руководил электрическим трестом, с 1926 г. председатель Мосгорисполкома и с 1929 г. Мособлисполкома, с 1932 г. заместитель наркома снабжения СССР, с 1934 г. нарком местной и затем легкой про- \91\ мышленности РСФСР, член ЦК партии с 1923 г., член Президиумов ВЦИК и ЦИК СССР. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {14}ЛИХАЧЕВ И.А. (1896-1956) - из крестьян, рабочий и матрос, член РСДРП с 1917 г., затем участник Гражданской войны и профсоюзный работник, в 1926-1939 и 1940-1950 гг. директор Московского автомобильного завода, в 1939-1940 гг. нарком машиностроения СССР, с 1950 г. директор Московского машиностроительного завода, с 1953 г. министр автомобильного транспорта и шоссейных дорог СССР; член ЦК ВКП(б) с 1939 года. {15}КИРОВ С.М. (1886 - I.XII.1934) - из мещан, член РСДРП с 1904 г., участник революционного движения, после 1917 г. занимал ответственные военно-партийные посты, с 1921 г. секретарь ЦК КП Азербайджана, с 1926 г. первый секретарь Ленинградского губкома ВКП(б) и Северо-Западного бюро ЦК партии, с 1930 г. член Политбюро и с 1934 г. секретарь и член Оргбюро ЦК ВКП(б). УБИЙСТВО КИРОВА  В 1934 г. собрался XVII съезд партии - съезд победителей, как его тогда называли. Никакой оппозиции уже не было ни в партии, ни на самом съезде. Это был первый съезд после смерти Ленина, где не было оппозиции. Да, при жизни Ленина всегда была оппозиция! В 30-е годы развернулись пятилетки, дела пошли хорошо, все увлеклись хозяйственной деятельностью. Тогда это было главное дело. И это правильно: ведь она конкретно служит идеологии. Если идеология не подкреплена материально, то она не укрепится, не прорастет в сознании людей. Итак, все шло хорошо. Мне трудно сейчас припомнить все подробности. Как-то вечером в начале декабря раздался телефонный звонок. Звонил Каганович: "Я говорю из Политбюро, прошу вас, срочно приезжайте сюда". Приезжаю в Кремль, захожу в зал. Каганович встретил меня. У него был какой-то страшный и настораживающий вид, очень взволнованный, в глазах стояли слезы. Слышу: "Произошло несчастье. В Ленинграде убили Кирова. Потом расскажу. Сейчас Политбюро обсуждает этот вопрос. Туда намечается делегация: поедут Сталин, видимо, Ворошилов, Молотов, лица от московской парторганизации и еще от московских рабочих, человек 60. Делегацию Москвы нужно возглавить вам. Вы будете стоять там в траурном почетном карауле и потом сопровождать тело из Ленинграда в Москву". \92\ Я тут же отправился в Московский комитет. Мы составили свою делегацию и поздним вечером того же дня выехали в Ленинград. Сталина, Ворошилова и Молотова, которые тоже туда поехали, я не видел, ни когда садились в поезд, ни когда мы прибыли, потому что они ехали отдельно, в специальных вагонах. Ленинград (хотя, может быть, это мои личные переживания и я переношу их на всех других) находился в глубоком трауре. Мы видели убитых горем секретарей городского и областного партийных комитетов, многих других людей. Встретился я там и со старыми знакомыми. Особенно в хороших отношениях я был с Чудовым{1}, вторым секретарем Ленинградского областного комитета партии, красавцем, симпатичным, уважаемым всеми товарищем. Все мы просто разводили руками и толком не знали, что произошло. Знали только, что убил Кирова некто Николаев{2}. Нам сказали, что Николаев не то был исключен из партии, не то имел взыскание за участие в троцкистской оппозиции, так что поэтому это - дело рук троцкистов. По-видимому, они организовали убийство, и в нас это вызывало искреннее возмущение и негодование. Не помню сейчас, сколько дней мы пробыли о Ленинграде. Когда ленинградцы прощались с телом Сергея Мироновича Кирова, мы тоже стояли в карауле, по-моему, даже по нескольку раз. Потом состоялись перевоз тела в Москву и похороны. Как переживали смерть Кирова Сталин и некоторые другие члены Политбюро, не могу сказать. Каганович же, которого я видел, был потрясен и, на мой взгляд, даже напуган. Сталина я видел только, когда он стоял в карауле в Ленинграде. Но он умел владеть собой, и лицо его было совершенно непроницаемо. Да я даже думать тогда не мог, что он может быть занят иными мыслями, кроме переживаний по поводу смерти Кирова. Я с Кировым не был близко знаком. Как-то мы вместе с ним выступали на чьих-то похоронах на Красной площади в Москве. Кого мы тогда хоронили, не помню. Каганович мне тогда сказал: "Надо, чтобы вы выступили, но имейте в виду, что там будет выступать Киров. Киров очень хороший оратор, поэтому вы подумайте хорошенько, иначе впечатление о вас может быть неблагоприятным". Я ответил, что ничего не смогу большего, чем смогу, а с Кировым мне не соревноваться, поэтому, может быть, лучше, чтобы кто-нибудь другой выступил? "Нет, велели, чтобы вы выступили". И я выступил. Каганович сейчас же, как я только закончил, подошел ко мне: "Замечательно, блестяще выступили. Это отмечено Сталиным. Он сказал: "С Кировым рядом выступать тяжело, а Хрущев выступил хорошо". \93\ Если уж говорить о себе, то я считался неплохим оратором. Выступал всегда без текста, а чаще всего даже без конспекта. Когда я готовился к докладам, то составлял цифровые конспекты, потому что держать цифры в голове тяжело, а так доклады у меня получались лучше. Я начал читать доклады, только когда стал уже большим начальником: все очень ответственно, сказанное поправить трудно. Поэтому я вынужден был поступать именно так. К тому же видел, что все так делают, все читают... Когда, например, я готовился к докладу на XIX съезде партии, Маленков{3} сказал мне: "Вот такой-то и такой-то тебе приготовят доклад. Ты не обижайся. Знаешь, что я тебе скажу? Вот сам Сталин, выступая в 1941 г. на октябрьских торжествах во время войны, в докладе даже запятых не переставил. Ему дали этот доклад, и я не знаю, читал ли он его до того, но абсолютно без всяких изменений зачитал текст. Так что ты не смущайся, это у вождей бывает". Итак, приехали мы в Ленинград. Нас разместили в лучшей гостинице. Наша делегация насчитывала человек 60: рабочие, служащие. Постояли мы в почетном карауле у гроба, а потом сидели в гостинице и разговаривали. Делать-то нам было больше нечего. Все оплакивали Кирова. Потом завертелась казенная машина. Как она вертелась, я не знаю, меня она не касалась. Этим вопросом занимался сам Сталин. Я был вне той машины, мое дело было лишь в том, чтобы, когда понесут гроб к вокзалу, мы пристроились к общей процессии, а по прибытии в Москву все вместе шли с вокзала. Потом в газетах было напечатано: "Московская организация оказала почести тов. Кирову". Жену его я видел на похоронах в первый и последний раз, сейчас я ее и не узнаю. В быту Киров был очень неразговорчивый человек, но на людях-трибун. Сам я не имел с ним непосредственных контактов и потом расспрашивал Микояна о Кирове. Микоян хорошо его знал. Он рассказывал мне; "Ну как тебе ответить? На заседаниях он ни разу ни по какому вопросу не выступал. Молчит и все. Не знаю я даже, что это означает". Я же слышал, что Киров мог "заговорить" даже голодных людей. Так он поступал в Астрахани в 1919 г.: есть было нечего, так он людям речи произносил, и люди слушали, забывая о голоде{4}. Он, конечно, был умным человеком и знал, что нужно сказать. Да, он был истинный трибун! Я слушал его на съезде партии. Он говорил без написанного текста и с отработанной жестикуляцией. Отличный оратор. После XX съезда КПСС была создана комиссия для детальной проверки дел невинно осужденных лиц. Председателем комиссии \94\ был утвержден Шверник{5}. Я предложил включить в состав комиссии Шатуновскую{6}, которая сама отсидела ни за что 16 лет и которая была в моих глазах неподкупным, вернейшим членом партии. Привлекли туда и еще одного товарища, который отсидел почти 20 лет. Получилась ответственная комиссия, которая должна была разобраться в делах и дать свое заключение: как могло случиться, что вот такое количество честных людей погибло во времена Сталина в качестве "врагов народа"? Естественно, в первую очередь начали проверять, кто же такой Николаев, как он совершил убийство Кирова и что его к этому побудило. Когда приступили к изучению дела, то оказалось, что Николаев незадолго до убийства Кирова был задержан чекистскими органами около здания Смольного, то есть учреждения, в котором работал Киров. Николаев вызвал какие-то подозрения у охраны, был задержан и обыскан. У него обнаружили револьвер. Несмотря на эту улику (а в те времена очень строго относились к этому) и на то, что он был задержан в районе, который особо охранялся, потому что там ходили и ездили член Политбюро и все руководство Ленинградского обкома и горкома партии, Николаев, как докладывала нам комиссия, был освобожден. А спустя какое-то время Николаев убивает Кирова. Все эти обстоятельства настораживали комиссию и нас. Ведь Николаев стрелял в Кирова не на площади. Нет! Он проник в Смольный, вошел в подъезд, которым пользовался только Киров, и убил его на лестничной клетке, когда тот поднимался по лестнице. Это сразу породило подозрения, что Николаев был подослан для совершения этого террористического акта какими-то людьми. До этого своим поведением Николаев показался подозрительным, и его задержали, однако он был отпущен по указанию сверху. Более того, Николаев получил затем доступ в Смольный, находился на лестничной клетке обкома партии, где работал Киров, там встретил и убил его. Без помощи лиц, обладавших властью, сделать это вообще было невозможно, потому что все подходы к Смольному охранялись, а особенно охранялся подъезд, которым пользовался Киров. Организовать это могли лишь те, которым был доступен вход в данный подъезд. Мы все были потрясены. Стали разбираться дальше. Может быть, кое-кто из присутствующих и знал ранее все обстоятельства дела, но теперь молчал. Конечно, кое-что знали, несомненно, Молотов и Ворошилов, которые ездили в Ленинград со Сталиным. Комиссия доложила, что она получила сведения о допросе Николаева лично Сталиным. Об этом рассказал кто-то из \95\ старых большевиков, но, естественно, никаких документальных данных на этот счет быть не могло. Якобы дело обстояло так: когда к Сталину привели Николаева, тот бросился на колени и стал говорить, что он сделал это "по поручению", от имени партии. Следует отметить, что до разговора со Сталиным Николаев отказывался отвечать на вопросы следователей и требовал, чтобы его передали представителям центрального аппарата ОГПУ. Он утверждал, что ни в чем не виноват, а почему он так поступил, в Москве знают. Было ли дано ему "поручение" или не было, мне трудно судить. Если да, то он выполнил поручение. Но чье оно могло быть? Конечно, не лично Сталин поручал дело Николаеву. Для этого Николаев был слишком мал. Но у меня нет сомнений, что по поручению Сталина кто-то его подготовил. Это убийство было организовано сверху. Я считаю, что оно было подготовлено руководителем ОГПУ Ягодой{8}, который, в свою очередь, мог действовать только по секретному поручению Сталина, данному, как говорится, с глазу на глаз. Если принять именно такую схему рассуждений, то Николаев, наверное, надеялся на какое-то снисхождение. Но по-настоящему рассчитывать на это было слишком наивно. Не такой уж большой человек этот Николаев: он выполнил поручение и думал, что ему будет дарована жизнь. Просто глупец. Как раз после исполнения такого поручения для сохранения тайны требовалось уничтожить исполнителя. И Николаев был уничтожен. Когда заседала комиссия, еще был жив Ворошилов, а Молотов живет и сейчас*. Но мы не были настолько наивны, чтобы спрашивать их об этом. И тот, и другой с возмущением отвергли бы соответствующий вопрос, потому что сознаться - означает признать соучастие в заговоре и убийстве Кирова. Они не настолько были глупы. *Когда произносились эти слова. Молотов был еще жив. Комиссия установила далее, что во время пребывания Сталина, Молотова и Ворошилова в Ленинграде при расследовании дела об убийстве Кирова Сталин потребовал привести к нему комиссара ОГПУ, который в тот день охранял Кирова. В те же дни было объявлено партактиву, что когда комиссара везли в автомобиле на допрос, то в результате неисправности рулевого управления машина (а везли его на грузовой машине) ударилась об угол дома, и он погиб. Мы поручили комиссии попросить людей, которые везли этого комиссара, чтобы они рассказали, \96\ при каких обстоятельствах произошла авария и как при этом погиб комиссар, начальник охраны Кирова. Стали искать этих людей. Их было трое, мне называли их фамилии. Двое сидели в кузове грузовой машины вместе с комиссаром, охраняя его, а третий находился в кабине с шофером. Всех троих не оказалось в живых: они были расстреляны. Это вызвало у нас еще больше подозрений, что все было организовано свыше и что авария автомашины оказалась не случайной. И я предложил: "А вы поищите, не остался ли в живых шофер?". Никаких надежд я не питал, потому что видел, как было организовано дело, и считал, что шофера как свидетеля, видимо, тоже уничтожили. Но, на счастье, шофер остался жив. Его допросили. Он подтвердил, что был шофером на той машине, и рассказал: "Ехали мы. Рядом со мной сидел чекист и все время понукал меня, чтобы я ехал быстрее, дабы скорее доставить арестованного. На такой-то улице при повороте он вдруг схватил руль и направил машину на угол дома. Но я был крепкий человек, молодой, перехватил руль. Машина вывернулась и только помяла крыло. Никакой аварии не произошло. Однако я слышал, как при нашем столкновении раздался наверху какой-то сильный стук. А потом объявили, что "при аварии" этот комиссар погиб". Таким образом, показания шофера еще больше раскрывали подробности заговора с целью убийства Кирова. Конечно, самого Кирова нет, и тут порвались связующие нити, которые могли как-то выявиться и обнаружить, что перед нами именно заговор. Все свидетели были убиты. Правда, шофер остался. Я поражался этому. Убийцы были квалифицированными людьми, а всего не предусмотрели. Почти всегда преступление оставляет за собой след, в результате чего и раскрывается. Так случилось и с шофером: все как будто предусмотрели, троих чекистов уничтожили, комиссара убили (комиссар, конечно, мог многое сказать: видимо, он имел какие-то указания, потому что отстал от Кирова, когда они вошли в подъезд и Киров стал подниматься по лестнице), а о шофере забыли. Потом мы стали искать Медведя{9}, начальника областного ОГПУ Ленинграда. Он был, как говорят, ближайшим другом Кирова. Они вместе ходили на охоту и дружили семьями. Может быть. Медведь что-то скажет? Обнаружили, что Медведь сначала был сослан на Север, а потом расстрелян. Это тоже прерывало след. Он, близкий к Кирову человек, мог иметь свое суждение об убийстве. Комиссия докладывала также, что нашелся какой-то человек, который утверждал, что есть женщина, врач больницы, в которой \97\ лежал Медведь и что-то ей рассказывал, чтобы она в будущем передала его рассказ в ЦК партии. "А я, - сказал он, - не доживу, буду уничтожен". Однако мы не сумели найти лица, с которым беседовал Медведь, мы нашли лишь ниточку, да и она оборвалась. Все это установил Шверник через комиссию. Теперь я подхожу к главному: почему же "выбор" пал на Кирова? Зачем Сталину была нужна смерть Кирова? Киров был человек, близкий к Сталину. Он был послан в Ленинград после разгрома Зиновьевской оппозиции и провел там большую работу, а Ленинградская организация состояла прежде в своем большинстве из сторонников Зиновьева. Киров повернул ее, и она стала опорой Центрального Комитета, проводником решений ЦК. Все это сам Сталин ставил в заслугу Кирову. Кроме того, Киров - это большой массовик. Я не стану тут касаться всех тех его качеств, которые высоко ценились в партии. Напомню лишь, что он был прекрасным оратором и, как мог, боролся за идеи партии, за идеи Ленина, был очень популярен в партии и в народе. Поэтому удар по Кирову больно отозвался и в партии, и в народе. Кирова принесли в жертву, чтобы, воспользовавшись его смертью, встряхнуть страну и расправиться с людьми, неугодными Сталину, со старыми большевиками, обвинив их в том, что они подняли руку на Кирова. О Николаеве в те дни говорили, что он когда-то был троцкистом. Возможно, это правда, но никакими документами не подтвержденная ни при жизни Сталина, ни после его смерти, хотя комиссия Шверника имела доступ ко всем материалам: она не обнаружила связи Николаева с троцкистами. Спрашивается: зачем же была нужна Сталину расправа со старыми большевиками? Комиссия при расследовании обстоятельств убийства Кирова просмотрела горы материалов и беседовала со многими людьми. При этом выявились новые факты. В то время в партии занимал видное место секретарь Северо-Кавказского краевого партийного комитета Шеболдаев{10}. Шеболдаева я знал, хотя близко с ним знаком не был. В 1917 г. он находился в царской армии на Турецком фронте и вел среди солдат очень активную агитационную работу. Как стало теперь известно, этот-то Шеболдаев, старый большевик с дореволюционным стажем, во время работы XVII съезда партии пришел к товарищу Кирову и сказал ему: "Мироныч (так называли Кирова близкие люди), старики поговаривают о том, чтобы возвратиться к завещанию Ленина и реализовать его, то есть передвинуть Сталина, как рекомендовал Ленин, на какой-нибудь другой пост, а на его место выдвинуть человека, который более терпимо относился бы к окружающим. Народ поговаривает, \98\ что хорошо бы выдвинуть тебя на пост Генерального секретаря Центрального Комитета партии". Содержание этого разговора дошло до комиссии Шверника, о чем она и доложила Президиуму ЦК. Что ответил на это Киров, я не знаю. Но стало известно, что Киров пошел к Сталину и рассказал об этом разговоре с Шеболдаевым. Сталин якобы ответил Кирову: "Спасибо, я тебе этого не забуду!". Вот заявление, характерное для Сталина: в этом "спасибо" нельзя понять, благодарит ли он Кирова за сообщение или же угрожает ему. Этот эпизод приоткрывает занавес над причиной, почему была организована затем мясорубка. Комиссия проявила интерес и к тому, как проходило голосование на XVII партийном съезде. Стали искать членов счетной комиссии. Некоторые из них остались в живых. Мы нашли товарища Андреасяна{11} и некоторых других. Андреасяна я хорошо знал, он работал секретарем райкома партии в Октябрьском районе Москвы в то время, когда я был секретарем на Красной Пресне. Андреасян был близок к Микояну: они в былые времена вместе учились в духовной семинарии. Андреасян тоже "отбыл срок", просидев не то 15, не то 16 лет. Эти члены счетной комиссии XVII партийного съезда доложили о том, что количество голосов, поданных тогда против Сталина, было не шесть, как это сообщили на съезде, а не то 260, не то 160. И та, и другая цифра очень внушительна, особенно принимая во внимание положение Сталина в партии, его самолюбие и его характер. На съезде же было объявлено, что против кандидатуры Сталина проголосовали шесть человек. Кто дал счетной комиссии директиву фальсифицировать результаты выборов? Я абсолютно убежден, что без Сталина никто бы на это не пошел. Если связать результаты голосования и беседу Шеболдаева с Кировым, о которой узнал Сталин, и учесть известное предупреждение Ленина, что Сталин способен злоупотреблять властью, то все становится на свои места. Получают логическое объяснение и убийство Кирова Николаевым, и убийство комиссара, который охранял Кирова, и убийство трех чекистов, которые везли комиссара. Сразу становится ясным, почему это произошло. Сталин - умный человек, и он понимал, что если на XVII партсъезде против него проголосовали 260 или 160 человек, то это означает, что в партии зреет недовольство. Кто мог голосовать против Сталина? Это могли быть только ленинские кадры. Нельзя было даже предположить, что Хрущев или подобные ему молодые люди, которые выдвинулись при Сталине, боготворили Сталина и смотрели ему в рот, могут проголосовать против него. Этого никак не могло быть. \99\ А вот старые партийцы, которые общались с Лениным, работали под его руководством, хорошо знали Ленина и чье завещание всегда оставалось в их памяти, конечно, не могли мириться с тем, что Сталин после смерти Ленина набрал к XVII съезду партии такую силу и перестал считаться с ними, стал вовсю проявлять те черты своего характера, на которые указывал Владимир Ильич. Вот они-то, видимо, и решили поговорить с Кировым и проголосовать против Сталина. Сталин понял, что старые кадры, которые находятся в руководстве, недовольны им и хотели бы его заменить, если это удастся. Эти люди могли повлиять на делегатов очередного партсъезда и добиться изменений в руководстве. И вот Киров был убит, а затем началась массовая резня. Были казнены многие военные. Насчет военных я не могу сказать, что здесь обязательно имелась прямая связь с беседой Шеболдаева и Кирова. Возможно, военные стали жертвой провокации Гитлера, который подбросил чехословацкому президенту Бенешу "документ" об их "связи" с фашистами. Бенеш переслал этот "документ" Сталину. Первой жертвой стал Тухачевский{12}. Тухачевский - очень талантливый полководец. В 27 лет он во время Гражданской войны уже командовал войсками Западного фронта. Он вообще подавал большие надежды, и, с одной стороны, это радовало, а с другой - настораживало: не захочет ли Тухачевский воспользоваться примером Наполеона, чтобы стать диктатором? Тухачевский пользовался тогда большим доверием Сталина. Фактически строительством Красной Армии занимался Тухачевский, а не нарком Ворошилов, потому что первый был лучше подготовлен и более организован. Ворошилов занимался представительством на парадах, на всяких маневрах и главным образом саморекламой. Поэтому Ворошилов тоже был заинтересован в устранении Тухачевского. Если поднять сейчас фамилии тех, кто был тогда арестован, то прежде всего это коснулось старых большевиков, людей Ленинской школы, которые занимали ведущее положение в партии и были расставлены на решающих участках. Сталин правильно определил, кто голосовал против него. И вот полетели головы старых большевиков. Они объявлялись врагами народа, и все наши граждане, и партийные и беспартийные, одобряли это. Сейчас* в Китае Мао Цзэдун делает то же самое, только называет этих людей не "врагами народа", а противниками культурной революции. *То есть в конце 1960-х годов. Я еще раз перечитал воспоминания Крупской о Ленине. Когда \100\ я читал, перед моими глазами как бы проходили все те люди, которые приезжали к Ленину за границу, жили у него, получали его директивы. Это были самые близкие к Ленину люди. А где они сейчас? Их нет. Как они закончили свою политическую карьеру? Они оказались в списках "врагов народа". Крупская пишет о Варейкисе{13}, о Пятницком{14} (это человек, который занимался связями Ленина с Россией), называет Петерса{15}. Я Петерса знал очень хорошо, потому что, когда работал секретарем Московского партийного комитета, он возглавлял контрольную партийную комиссию Московской области. Пишет Надежда Константиновна и об одном болгарине. Недавно в "Известиях" о нем была опубликована заметка. Там не сказано, как он погиб; теперь поступают просто: жил, и нет его, на небо вознесся. Я сейчас не помню его фамилии. Этот человек, когда Ленину нужно было получить нерусские документы, доставал болгарские паспорта Ильичу и Надежде Константиновне. Потом уже, после революции, Ленин пригласил его в Россию, и он тут работал. К концу своей жизни он был, кажется, директором треста хлебозаводов. Этот человек тоже погиб. Почему? Потому что начиналась чистка близких к Ленину людей не только в Центральном Комитете и среди делегатов XVII съезда: убирались и те, кто мог быть с ними связан или мог сочувствовать им. Сколько же людей, с кем общался Ленин, оказались "врагами народа"! Косиор, член Центрального Комитета, член Политбюро. Рудзутак{16}, кандидат в члены Политбюро, старый большевик, влиятельный человек, к которому Ленин относился с большим уважением. Межлаук{17}, крупнейший экономист и организатор. Он возглавлял Госплан. Я считаю, что из председателей Госплана он был лучшим после Куйбышева. Чубарь Влас Яковлевич, тоже очень уважаемый человек, старый большевик, близкий к Ленину. Петровский. Он умер своей смертью, но был отстранен от прежних должностей и послан на третьестепенную работу. Петровский после революции не считался активным организатором в партии. Он, так сказать, выполнял роль партийной иконы. Поэтому Петровский не был опасен для Сталина, и оказалось достаточно упрятать его в Музей революции. Постышев Павел Петрович - активный человек. Эйхе - секретарь Новосибирского крайкома, а потом нарком земледелия. Когда его арестовали, Сталин сказал: "Вот, считали Эйхе коммунистом, а когда стали его допрашивать, то он говорит: "Что вы пристали ко мне, я не коммунист и никогда коммунистом не был". Это сочинялось Сталиным для того, чтобы через нас распространить свою версию... Варейкис. \101\ О нем тоже говорили, что он "провокатор". Одним словом, всех людей, которых арестовывали, порочили и объявляли, что это были не коммунисты, а провокаторы. Вот, собственно говоря, истоки той мясорубки, которую затеял Сталин, тем самым подтвердив беспокойство Владимира Ильича насчет того, что если Сталин останется на своем посту, то он будет способен злоупотреблять властью. Партия не послушалась Ленина и поплатилась за это. Но уничтожались не только партийные кадры: косили всех. Если кто-нибудь "под настроение" что-то ляпнул, то и этого было достаточно, чтобы попасть в соответствующие списки и потом быть высланным или уничтоженным. Хочу высказать еще одну мысль. Некоторые люди в беседах со мной говорили: "Товарищ Хрущев, а как вы считаете: следовало ли рассказывать о Сталинском терроре, о том, что не было оснований для того, чтобы казнить этих людей, что это были честные люди? Может быть, можно понять и простить Сталина, принять случившееся как историческую необходимость?". Я категорически против этого. Я поднял эти вопросы на XX съезде партии, я по поручению руководства партии делал доклад по этим же вопросам на XXII съезде, на различных митингах и собраниях, разоблачал и клеймил Сталина за то, что он учинил расправу над строителями партии и руководителями нашего Советского государства. И я горжусь этим, считая, что тем самым я сделал что-то полезное для партии и для своей страны. Зло, которое было причинено Сталиным, нанесло большой вред нашей стране, а всякое зло должно быть заклеймено. Нельзя уповать на то, что, мол, все уже в прошлом. Нет! История может в какой-то степени и повторяться. От разоблачения злоупотреблений наше государство не ослабло, влияние нашей партии не уменьшилось. Ее мощь, наоборот, возросла, потому что мы очистились от преступлений, которые совершил Сталин, и показали: чтобы утвердить Советскую власть и утвердить идеи марксизма-ленинизма, не требовалось такого кровопролития. Другое дело, когда совершилась революция и когда стоял вопрос о завоевании власти рабочим классом. Тогда жертвы были почти неизбежны. В Гражданскую войну четыре года сражались русский против русского, брат против брата, сын против отца. И это тогда было оправдано: шла историческая ломка, ломался и свергался капиталистический строй, утверждались новые законы, новая идеология, к власти приходили рабочий класс и трудовое крестьянство. То были оправданные жертвы: их требовала революционная целесообразность. \102\ Но во времена Сталина в этом уже не было никакой необходимости. Гражданская война давно закончилась, вредительство - тоже. Выросли новые кадры, промышленность была на подъеме. Правда, сельское хозяйство еще не набрало силы, но не по причине вредительства, а из-за нашей отсталости: были мы слабы в вопросах сельского хозяйства. Я очень обеспокоен, что сейчас притупилась борьба с культом и проскальзывают статьи, в которых стараются замолчать его, забыть об этих фактах. Из истории ничего выбросить нельзя! Можно лишь выбросить людей, которые настаивают на продолжении разоблачений злоупотреблений Сталина, но самый факт не сможет исчезнуть. Нельзя замолчать XX и XXII съезды партии. Я встречаюсь со многими людьми, и многие выражают мне благодарность, присылают письма и открытки, где благодарят за то, что я поднял эти вопросы. Они пишут: "Вот у меня тот-то погиб, а я сама сидела, или я сам сидел, а теперь вернулся, восстановил свое доброе имя, раньше я был братом "врага народа" (или была женой "врага народа"), а теперь я получил права гражданства". Ну что может быть приятнее, чем такое признание? Я все это охотно принимаю, потому что да, именно я был инициатором этого процесса, именно я провел большую работу по разоблачению Сталина. Но я был тут не одинок: это сделал Центральный Комитет, это сделал XX съезд партии. Нельзя говорить: "Хрущев захотел, Хрущев сделал". Можно ведь захотеть, но не найти поддержки, и тогда ничего не выйдет. Эти вопросы созрели, и их нужно было поднять. Если бы я их не поднял, их подняли бы другие люди, и это стало бы причиной поражения партийного руководства, которое не прислушалось к велению времени. Яркий пример тому - Чехословакия 1968 года. Я много раз советовал президенту Новотному{18} (он честный коммунист и преданный пролетарий): "Поднимите занавес, разоблачите злоупотребления, если они у вас были". А они были, я знаю, что они были. Я сам был свидетелем того, как Сталин давал определенные поручения чекистам, которые были посланы в Чехословакию "советниками". Эти методы уже были отработаны в 1937 г., и они применялись во всех социалистических странах. Везде были наши "советники"... Новотный сердился и говорил: "Товарищ Хрущев, у нас ничего подобного не было". Я ему отвечал: "Если это не сделаете вы, то это сделают другие, и вы окажетесь в очень незавидном положении". Новотный не послушался меня, и все знают, к чему это привело и его самого, и всю Чехословакию. \103\ Если бы мы не разоблачили Сталина, то у нас, возможно, произошли бы более острые события, чем в Чехословакии. Мы бы не миновали этого. Надо было сказать народу и партии правду. Что же, тогда действительно были враги? Враги были и есть сейчас. Это вполне понятно. Не может историческая ломка при переходе от капитализма к социализму пройти без борьбы, без крови. И с той, и с другой стороны предпринимаются острые шаги вплоть до террора и прочего. Но удар был направлен Сталиным не против врагов, с которыми тогда в СССР уже было покончено и от которых сохранялись только какие-то остатки, скупо проявлявшие себя в тех или других учреждениях, и борьба с которыми не требовала массового террора. Уничтожались члены партии, и в первую голову верхушка партии, люди, которые закладывали основы пролетарской, ленинской партии. Против них был направлен удар, и прежде всего именно они сложили головы. Эти злодейства никак нельзя оправдать. Не было в том никакой исторической необходимости: все эти люди являлись социалистическими организаторами масс рабочих и крестьян. Почему же тогда Сталин их уничтожил? Он их уничтожил потому, что созревали условия для замены Сталина. В жизни пролетарской партии, построенной на основах демократического централизма, используются уставные методы работы. Значит, всегда может быть поставлен вопрос на съезде партии или на Пленуме Центрального Комитета о замене одного лица другим. Если не признавать за членами партии права менять руководство, то я вообще не знаю, во что превратится партия. Такая партия не сможет привлечь к себе массы, потому что это будет уже не диктатура класса, а диктатура личности. Фактически так и было при Сталине: партия уже не могла высказывать свою волю. Центральный Комитет реально не работал, годами не созывались Пленумы ЦК и съезды партии. На периферии партия еще продолжала жить прежней жизнью, но руководство уже не являлось избранным партией. Центральным Комитетом. Сталин что хотел, то и делал: хотел - казнил, хотел - миловал. Мне запомнился еще один эпизод, который подтверждает характеристику Сталина, данную Лениным в его завещании. Много раз мы вместе со Сталиным смотрели различные кинофильмы. Однажды был просмотрен фильм из жизни колониальной Англии. Я запомнил его содержание: надо было перевезти какие-то ценности из Индии в Англию. Но путь, которым шли корабли из Индии, контролировался пиратами. Тогда обратились к одному известному пирату, который сидел в Англии в тюрьме, и предложили \104\ ему взяться за это рискованное дело, а взамен что-то было ему обещано. Он согласился, однако поставил условие, что он подберет команду по своему усмотрению из тех, кто сидит с ним в тюрьме. Английское правительство согласилось, он подобрал команду, ему дали корабль, он прибыл в Индию, погрузил ценности, отправился в обратный путь и по дороге в Англию стал уничтожать своих единомышленников. Метод был такой: намечал жертву и ставил его фотографию к себе на стол. Так постепенно он уничтожил какое-то количество этих бандитов... Закончился просмотр картины, и Сталин, как обычно, предложил поехать к нему на "ближнюю" дачу поесть. Маленков и Берия сели в одну машину со Сталиным, а мы с Булганиным в моей машине поехали следом за ними. Приехали на "ближнюю", сейчас же пошли мыть руки и, как всегда, перебрасывались словами. Берия: "Слушай, ты знаешь, что сказал Сталин, когда мы ехали: а этот капитан - неглупый парень, он соображал, что делал". И стал подбивать меня, чтобы я поднял эту тему за столом и сказал, что это сущий мерзавец. Я поколебался и согласился, а за столом сказал: "Товарищ Сталин, какой же мерзавец этот капитан, ближайших своих друзей погубил". Сталин взглянул на меня и ничего не ответил. Я тоже прекратил опасный разговор. Тут видна параллель: Сталин, как тот пират, составил себе списки (фотографии ему были не нужны) и командовал своим подручным, чья наступила очередь. Куда до него тому бандиту! Тот "младенец" уничтожил десяток или полтора десятка человек, а Сталин-то уничтожил сотни тысяч. Я не могу сказать точно, сколько. Но, когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 млн. человек. Там, конечно, были и уголовники, и наши военнослужащие - бывшие военнопленные. Огромное число людей, которое даже и не снилось тому английскому пирату. Сталин называл себя марксистом-ленинцем, а допускал зверства против своих единомышленников, против своих друзей пот партии, дореволюционному подполью и по славной, великой борьбе за переустройство общества на социалистических началах. Когда Сталин разоблачал "врагов", я считал, что он прозорлив, он видит врагов. А я? Вокруг меня столько было врагов, столько арестовано людей, с которыми я ежедневно общался и не замечал, что они враги... Поэтому у меня еще больше вызывают теперь гнев все эти злоупотребления Сталина. Ведь то были честнейшие, преданные люди. Сколько погибло и моих друзей, и людей, которых я очень уважал: таких, например, как Бубнов{19}, Антонов-Овсеенко{20}. Антонову-Овсеенко было поручено \105\ Лениным арестовать Временное правительство в Зимнем дворце. Старый большевик Бубнов был наркомом просвещения. Это был замечательный человек, доступный и простой, мне он очень нравился. И вдруг он оказался "врагом народа". Меня угнетало, что я относился к нему с уважением и не замечал, что это был враг. Так неужели я и сейчас ошибаюсь, как ошибался тогда, когда казнил себя за то, что плохо вижу врагов, а Сталин их видит и чувствует на расстоянии? Нет! Нельзя поднимать убийцу. Мертвому, конечно, все равно, но правда нужна будущему поколению, которое тоже может попасть в такое же положение, в каком оказались мы. Если мы будем прощать ("победителей не судят!"), то может появиться большой соблазн для лиц, подобных Сталину, учинить расправу над народом, прикрываясь высокими идеями. Нашей страной пройден большой путь, многое сделано. И долгое время все заслуги приписывались одному лицу, - Сталину. Сам же Сталин много раз осуждал такую точку зрения: это - эсеровский лозунг, где на первый план выдвигаются герои, а масса - якобы лишь толпа. Народ - вот вечный герой. Кто был вождем, когда русский народ сражался против Наполеоновского нашествия? Неужели Александр!? Нет и нет! Может быть, Кутузов? Тоже нет! Кутузов был главнокомандующим. Но если бы народ не поднялся против французского нашествия, никакой Кутузов и никто другой не смог бы спасти Россию. Это народ встал грудью, положил тысячи жизней, но отстоял свою Родину. То же и при нашествии фашистов, которые пошли против Советского Союза. Поднялся народ. И несмотря на то, что Сталин уничтожил лучшие кадры, обезглавил Красную Армию, уничтожил верхушку партийного и хозяйственного руководства, несмотря на все трудности, которые СССР переживал, несмотря на то, что были допущены большие упущения в подготовке армии к войне, народ, а не Сталин, разгромил врага. Да, лучшие командные кадры были уничтожены, другие же просто не выросли, не было на это времени. Другие командиры были выдвинуты на высокие посты, не обладая опытом и умением управлять большими соединениями. Кроме того, армия не была обеспечена вооружением: буквально с первых дней войны не хватало винтовок, не было пулеметов. Это же немыслимое дело! Мы совершенно справедливо критикуем сейчас Николая II за то, что в 1915 г. армия осталась без винтовок. А ведь мы начали войну без должного количества винтовок. Мне сказал тогда Маленков, когда я, находясь на Украине, просил винтовки: "Куйте \106\ штыки, куйте пики". Мы просили противотанковые гранаты и противотанковые ружья. Он ответил: "Делайте горючую смесь и обливайте вражеские танки". А потом наши бойцы нередко не вражеские танки обливали бензином, а землю поливали своей кровью, устилали ее своими трупами. Кто в этом виноват? Чьи тут упущения? Побеждал, дескать, Сталин. А поражения чьи, народа? Действительно, есть старая поговорка: солдаты сдают города, а генералы их берут. Нет и нет! Это Сталин допустил много ошибок перед войной: ослабил армию, руководство нашей промышленностью, и это вынудило Красную Армию отступать с большими потерями, оставить противнику огромную территорию. Фашисты захватили житницу Советского Союза с плотным населением. Но, несмотря на все это, народ поднялся, воспрянул духом, перешел в наступление и разбил агрессора. Новые кадры наших полководцев выковались в процессе боев при отступлении. Но если бы были сохранены кадры, которые прошли школу Гражданской войны, кадры, которые закладывали новую индустрию, кадры, которые выковались в процессе построения хозяйства на социалистических началах (это же неприступная сила!), и если бы должным способом были использованы людские и материальные возможности страны, то, конечно, врагу нечего было и думать достичь стен Москвы, занять Северный Кавказ, дойти до Сталинграда. Сейчас кое-кто опять начинает кричать: "Ура Сталину!". Все это уже было, и слишком большой кровью заплачено нами за эти "Ура!". Если сейчас не осудить те злоупотребления, если не проанализировать наши ошибки, то возникнет опасность, что история может повториться. Народ должен знать все и о своих победах, и о своих поражениях. Он должен знать своих героев и должен знать причины поражений. А причины - это сталинский деспотизм, злоупотребление властью, тот Сталин, который нетерпимо относился к людям, к руководителям партии, к своим же товарищам, с которыми когда-то вместе работал под руководством Ленина. А когда эти люди стали претендовать на коллективное руководство и высказывать свое мнение, он их сперва сделал политическими врагами, а потом просто начал казнить. Я считаю, что XX и XXII съезды партии приняли абсолютно правильные решения, и как бы кто-то ни хотел приуменьшить или загладить их, ничего из этого не выйдет. Никто не сможет протащить идею, что Сталин ни в чем не повинен, а если повинен, то это не преступление, а ошибки, совершенные в процессе перехода \107\ от одной формы общественного уклада к другой. Нет и нет! Ни один настоящий коммунист не станет на сторону убийцы своего народа. Поступить так-это значит подбадривать тех, кто мог бы это повторить, что вообще-то не исключено. Это станет возможным, если не проявить бдительности. {1}ЧУДОВ М.С. (1893-1937) - из крестьян, рабочий, член РСДРП с 1913 г., занимал с 1918 г. ряд ответственных советских и партийных постов, в 1928-1936 гг. 2-й секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), член ЦК ВКП(б), с 1925 г., член ВЦИК и ЦИК СССР. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {2}НИКОЛАЕВ Л.В. (1904-1934) - член РКП(б) с 1924 г., инструктор Ленинградского обкома партии и Ленинградского института истории ВКП(б), в апреле 1934 г. уволен оттуда, оставался безработным, в декабре был расстрелян. {3}Осенью 1952 г., когда состоялся XIX съезд партии, Г.М.Маленков был секретарем ее ЦК. {4}Речь идет о событиях 1919 г., когда Киров был председателем Временного военно-революционного комитета Астраханского края, где в то время существовала острая военно-политическая обстановка, а 11-я Отдельная армия, членом Реввоенсовета и начальником политотдела которой был Киров, неудачно действовала против войск А.И.Деникина на астраханском направлении. {5}ШВЕРНИК Н.М. (1888-1970) - рабочий, член РСДРП с 1905 г., участник трех российских революций, после 1917 г. был комиссаром и чрезвычайным уполномоченным на фронтах Гражданской войны, потом на профсоюзной работе, с 1923 г. нарком рабоче-крестьянской инспекции РСФСР, с 1925 г. секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), с 1926 г. секретарь ЦК ВКП(б), с 1927 г. секретарь Уральского обкома ВКП(б), с 1929 г. председатель ЦК профсоюза металлистов, в 1930-1944 гг. первый секретарь (в 1953-1956 гг. председатель) ВЦСПС, с 1944 г. первый заместитель Председателя и в 1946-1953 гг. Председатель Президиума Верховного Совета СССР, в 1956-1962 гг. председатель Парткомиссии при ЦК КПСС; член ЦК партии с 1925 года, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) в 1939-1952 гг., член Президиума ЦК КПСС в 1957-1966 годах. {6}ШАТУНОВСКАЯ О.Г. (1901-1991)-член РСДРП с 1916 г., в 20-е годы вела активную комсомольскую и партийную деятельность, в 30-е годы работала до ареста в аппарате Московского комитета ВКП(б) и была секретарем объединенного парткома. {7}СНЕГОВ А.В. (1891-1938) - член РСДРП с 1917 г., позднее известный партработник и активный партийный публицист, с 1931 г. член бюро Закавказского крайкома ВКП(б), затем на партийной и советской работе в Сибири и на Украине, в Куйбышеве и Мурманске. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {8}ЯГОДА Г.Г. - член РСДРП с 1907 г., после 1917 г. работал военным инспектором и в коллегии Наркомвнешторга, с 1920 г. - в ВЧК, с 1924 г. заместитель председателя ОГПУ, в 1934-1936 гг. нарком внутренних дел и в 1934-1937 гг. нарком связи СССР, с 1935 г. генеральный комиссар государственной безопасности 1 ранга, член ЦК ВКП(б) с 1934 года. Расстрелян после открытого судебного процесса. \108\ {9}МЕДВЕДЬ Ф.Д.-член РСДРП с 1907 г., после 1917 г. занимал ряд должностей в ВЧК - ОГПУ, один из организаторов трудовых лагерей на строительстве Беломорско-Балтийского канала, возглавлял Ленинградское областное управление ОГПУ. {10}ШЕБОЛДАЕВ Б.П. (1895-1937) - сын врача, член РСДРП с 1914 г., после 1917 г на военной работе, с 1920 г. на партийной работе, с 1923 г. зав. отделом ЦК КП(б) Туркменистана, секретарь Царицынского губкома РКП(б), сотрудник аппарата ЦК ВКП(б), в 1928-1937 гг. секретарь Нижневолжского, Северо-Кавказского и Азово-Черноморского краевых комитетов и Курского обкома ВКП(б), член ЦК ВКП(б) с 1930 года. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {11}АНДРЕАСЯН Н.В. {12}ТУХАЧЕВСКИЙ М.Н. (1893-1937) - из дворян, член РКП(б) с 1918 г., до 1917 г. царский офицер, с 1918 г. в Красной Армии, до 1921 г. командовал 1-й, 8-й, 5-й и 7-й армиями и войсками Восточного, Кавказского и Западного фронтов, далее начальник Военной академии, ком. войсками Западного ВО, пом. начальника и начальник Штаба РККА, ком. войсками Ленинградского ВО, заместитель председателя Реввоенсовета СССР, начальник вооружений РККА, зам. и 1-й зам. Наркома обороны СССР, начальник управления боевой подготовки РККА, Маршал Советского Союза с 1935 года. Перед репрессированием командовал войсками Приволжского военного округа. Реабилитирован посмертно. {13}ВАРЕЙКИС И.М. (1894-1939)-рабочий, член РСДРП с 1913 г., после 1917 г. на ответственных советских и партийных должностях, с 1923 г. секретарь Киевского губкома КП(б)У и Среднеазиатского ЦК ВКП(б), зав. отделом печати ЦК партии, первый секретарь Саратовского губкома. Центральночерноземного и Воронежского обкомов. Сталинградского и Дальневосточного крайкомов ВКП(б), с 1930 г. член ЦК ВКП(б), член ВЦИК и ЦИК СССР. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {14}ПЯТНИЦКИЙ И.А. (1882-1938) - сын столяра, член РСДРП с 1888 г., один из активнейших партработников-ленинцев, входил в руководство вооруженным восстанием 1917 г. в Москве, затем на профсоюзной и советской работе, в 1920 г. секретарь Московского комитета РКП(б), с 1921 г. занимал высокие посты в Коминтерне, с 1935 г. в аппарате ЦК ВКП(б), член ЦКК в 1924-1927 гг., член ЦК ВКП(б) с 1927 года. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {15}ПЕТЕРС Я.Х. (1886-1938) - из крестьян, рабочий, член РСДРП с 1904 г. и член Британской социалистической партии с 1909 г., после 1917 г. занимал ответственные посты в ВЧК (Петроград, Москва, Киев, Тула, Туркестан), с 1923 г. член коллегии ОГПУ, член ЦКК в 1923-1934 гг., затем член КПК при ЦК ВКП(б). Контрольную партийную комиссию Московской области он возглавлял в 1930-1934 годах. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {16}РУДЗУТАК Я.Э. (1887-1938)- из крестьян, рабочий, член РСДРП с 1905 г., участник трех российских революций, с 1917 г. председатель Московского совнархоза, Центротекстиля, ЦК профсоюза транспортных рабочих, Туркестанской комиссии ВЦИК и Туркестанского бюро РКП(б), Средзбюро ЦК РКП(б), с 1923 г. секретарь ЦК партии, с 1924 г. нарком путей сообщения СССР, в 1926-1937 гг. заместитель Председателя Совнаркома и СТО СССР, с 1931 г. нарком рабоче-крестьянской инспекции СССР, с 1920 г. член ЦК \109\ партии, член Политбюро в 1926-1932 гг. и кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) в 1923-1926 и с 1934 г., член ЦИК СССР. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {17}МЕЖЛАУК В.И. (1893-1938) - сын учителя, участник революционного движения с 1907 г., член РСДРП с 1917 г., затем на различных советских, партийных и военных постах, с 1924 г. заместитель председателя ВСНХ СССР, с 1931 г. 1-й заместитель председателя Госплана СССР, с 1934 г. заместитель Председателя Совнаркома СССР и председатель Госплана, член ЦК ВКП(б) с 1934 г., член ЦИК СССР. Перед репрессированием был наркомом тяжелой промышленности СССР. Реабилитирован посмертно. Хрущев был хорошо знаком с его братом И.И.Межлауком (1891-1938), который в начале 20-х годов возглавлял "Югосталь", а впоследствии тоже был безвинно репрессирован. {18}НОВОТНЫЙ А. (1904-1975) - член КП Чехословакии с 1921 г., член ее ЦК с 1946 г., первый секретарь ЦК КП Чехословакии в 1953-1968 гг., президент Чехословакии в 1957-1968 годах. {19}БУБНОВ А.С. (1884-1938)-сын чиновника, член РСДРП с 1903 г., участник трех российских революций, один из руководителей Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. в Петрограде, затем на ответственных советских, партийных и военных постах на Дону, Украине, в Москве, на Северном Кавказе, в 1922-1923 гг. заведовал Агитпропом ЦК РКП(б), в 1924-1929 гг. начальник Политуправления РККА, в 1925 г. секретарь ЦК РКП(б), в 1929-1937 гг. нарком просвещения РСФСР; член ЦК партии в 1917 и с 1924 г., член ВЦИК и ЦИК СССР. Репрессирован, реабилитирован посмертно. {20}АНТОНОВ-ОВСЕЕНКО В.А. (1883-1939) - сын офицера, член РСДРП с 1903 г., активнейший участник Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. в Петрограде, затем член 1-го советского правительства, руководитель боевых операций на Украине и против "антоновщины", с 1922 г. начальник Политуправления Реввоенсовета СССР, в 1924-1934 гг. на дипломатической работе, с 1934 г. прокурор РСФСР, с 1936 г. генеральный консул СССР в республиканской Испании. Репрессирован, реабилитирован посмертно. НЕКОТОРЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ УБИЙСТВА КИРОВА  После гибели Кирова Сталин взвалил Ленинградскую парторганизацию на Жданова{1}. Жданов на XVII съезде ВКП(б) был избран секретарем ЦК, а до этого работал в г. Горьком{2}. С ним я был лучше знаком, чем с Кировым. Помню нашу первую встречу. Мы соревновались раньше с Нижегородским краем. И теперь наша делегация на съезде пригласила в гости Горьковскую делегацию. Не помню, где мы собрались. Жданов был веселым человеком. Тогда он у нас выпил и еще до этого выпил. Одним словом, \110\ вышел на подмостки и растянул двухрядную гармонь. Он неплохо играл на гармони и на рояле. Мне это нравилось. Каганович же о нем отзывался презрительно: "Гармонист". Но я не видел в этом ничего предосудительного. Я сам когда-то в молодости пытался учиться такой игре, и у меня была гармонь. Однако я никогда не играл хорошо, а он играл хорошо. Уже после, когда Жданов стал вращаться в среде Политбюро, было видно, что Сталин к нему относится очень внимательно. Тут брюзжание Кагановича в адрес Жданова усилилось; он часто ехидно говорил: "Здесь и не требуется большого умения работать, надо иметь хорошо подвешенный язык, уметь хорошо рассказывать анекдоты, петь частушки, и можно жить на свете". Признаться, когда я пригляделся к Жданову поближе, в рабочей обстановке, стал соглашаться с Кагановичем. Действительно, когда мы бывали у Сталина (в это время Сталин уже стал пить и спаивать других, Жданов же страдал такой слабостью), то, бывало, он бренчит на рояле и поет, а Сталин ему подпевает. Эти песенки можно было петь только у Сталина, потому что нигде в другом месте повторить их было нельзя. Их могли лишь крючники в кабаках петь, а больше никто. Свидетелем подобного времяпрепровождения я бывал неоднократно. Потом вдруг все перевернулось. Сталин резко отвернулся от Жданова и теперь не терпел его. В последние дни жизни Жданова мне просто жалко было его. Он был по-своему человек обаятельный, и я питал к нему определенное уважение. Уже перед смертью, когда он уезжал в отпуск, он позвонил мне: "Жалею, что мы с вами не встретились. Я так хотел вам рассказать кое-что, вот приеду и расскажу". Незадолго до его смерти я зашел к нему, и он много говорил, в частности о РСФСР: "Знаете, Российская Федерация (тут я ему вполне сочувствовал) -такая несчастная, в таком она положении! Вот на Украине вы имели ЦК, собирали совещания, заседания, пленумы. А здесь, в России, ничего этого нет. Люди в разброде, никто их не собирает, никто не обобщает их опыт. Надо создать Российское бюро ЦК ВКП(б)". Я отвечал: "Оно ведь было когда-то, Андрей Андреевич Андреев{3} (А.А., как мы все его звали) был его председателем". Я поддерживал его тут всей душой. Потом Жданов поднял этот вопрос и перед Сталиным. А когда Жданов умер, это дело завертелось. Видимо, Жданов дал ему толчок. Но кончилось все расстрелом ленинградцев как "националистов". Однако никакого там национализма не было, была же действительная партийная работа, ставился вопрос \111\ о судьбе Российской Федерации, об улучшении деятельности РСФСР. И в результате погибли люди, абсолютно невиновные. Жданов был умным человеком. У него было некоторое ехидство с хитринкой. Он мог тонко подметить твой промах, подпустить иронию. С другой стороны, чисто внешне, на всех пленумах он сидел с карандашом и записывал. Люди могли подумать: как внимательно слушает Жданов все на пленуме, записывает все, чтобы ничего не пропустить. А записывал он чьи-то неудачные обороты речи, потом приходил к Сталину и повторял их. Например, много смеха у всех вызвало выступление Юсупова{4}. Кроме того, Жданов действительно был музыкальным человеком. Оказывается, он когда-то учился музыке у Александрова{5}, отца нынешнего руководителя военного ансамбля{6}. Тот у них в среднем учебном заведении преподавал музыку. Жданов учился в Мариуполе и там окончил среднее учебное заведение. Много толков вызывает имя Жданова в связи с послевоенными постановлениями ЦК ВКП(б) по поводу журналов "Звезда" и "Ленинград" и оперы Мурадели "Великая дружба". Относительно них я думаю, что Жданов был просто назначенный докладчик: что ему ведено было сказать, то он и сказал. Как он сам думал, трудно выяснить. Может быть, именно так, как он выступал, но я сомневаюсь в этом. Скорее всего, нет. В то время Жданов был в абсолютной опале. Отношение к нему изменилось во время войны. А почему он все-таки попал у Сталина в немилость? "Наверху" сложилось такое впечатление (насколько оно было обоснованно, мне сейчас трудно судить), что он вроде бездельника, не рвется к делу. В какой-то степени это все отмечали. На любое заседание в ЦК партии он мог прийти спустя два или три часа, а мог и совсем не прийти. Одним словом, он был не такой, как, например, Каганович. Тот всегда найдет себе дело, ему всегда некогда. А этот спокоен: если ему поручат вопрос, он сделает, а не поручат, так и не надо. Такое впечатление сложилось и у Сталина, и у других, кто знал Жданова. Лично мне трудно высказаться по этому вопросу. Я особенно близко с ним никогда не работал, поэтому мне трудно говорить. А так в остальном он был очень обаятельный человек. Когда меня на Украину послали, а его раньше - в Ленинград, то с 1935 г. мы порой встречались, иной раз и мнениями обменивались. Однажды он меня спрашивает: "Вам удается ездить по заводам и как часто?". Говорю: "Не так уж часто, но выезжаю". "Да, - продолжает, - я вот тоже выезжаю. Расскажу вам, как это \112\ иногда бывает. Как-то поехал я на один завод. Мне все там показывают, рассказывают. Посмотрел я то, что мог, распрощался со всеми, кто меня сопровождал, и поехал на другой завод. Приехал. Там мне тоже все показывают и рассказывают. Я попрощался, а это-те же самые люди, которые мне на первом заводе рассказывали и показывали. Потом, для "проверки", на третий завод поехал. И там все повторилось". Я говорю: "У меня это тоже бывало. Это "выбрасывают" охрану, и она нас окружает, а мы ее не знаем и жмем руки, как заводским". Жданов рассказывал это с такой, знаете, улыбкой, в своем, Ждановском стиле. Бывало и другое. Как-то, уже после войны (меня в тот раз не было), когда все обедали у Сталина, то дообедались до такой степени, что Жданов уже не мог идти. Захотел он, как это раньше случалось, заночевать у Сталина. Не тут-то было. Сталин ему говорит: "У вас есть своя квартира". И буквально выпроводил его. Об этом мне рассказал Маленков. Но Маленков рассказывал в другом свете, считая, что Сталин прав. А мне было жалко человека. Ведь споил его Сталин. Ну пусть бы поспал человек. А он его выпроводил. В общем-то Жданов не завоевал положения очень крупного государственного деятеля. Так полагали все люди, которые его близко знали. Через некоторое время после смерти Кирова нас потрясло очередное новое событие: раскрытие заговора, суд и казнь Тухачевского с группой военных{7}. Маршал Егоров{8} (его самого потом судили) был тогда в составе суда. Думаю, что из состава суда сейчас остался в живых только маршал Буденный{9}. Арест Тухачевского я очень переживал. Но лучше всех из осужденных я знал Якира{10}. В Гражданскую войну мы не встречались, однако я часто имел с ним дело позднее, когда он стал помощником командующего войсками Украины и Крыма. А когда я работал в 1928 г. в Киеве, там состоялись большие военные маневры. Это были грандиозные маневры: действия войск, затем приемы, беседы, доклады. Всем руководил Ворошилов. Был там и Якир. О Ворошилове тогда военные были очень невысокого мнения. Они его формально принимали, но все считали себя выше него. Так оно, видимо, и было. Вот и в 1928 г. там была только парадность. Ворошилов, когда он уже потом узнал, что я в то время в Киеве работал заворгом, то рассказывал, как его там цветами забросали. Это, конечно, имеет большое значение для обороноспособности страны, но все же не главное. Перед своим арестом Якир был у меня на даче. Я жил в Огарево, под Москвой, в бывшей усадьбе московского генерал-губернатора, \113\ царского дяди великого князя Сергея. Там жили тогда секретари горкома партии и председатель облисполкома. Мы скромно занимали там (Каганович все меня выгонял в основное здание) свитский дом, где жила прежде княжеская прислуга и размещалась церковь. Я занимал часть второго этажа, а внизу жил Булганин. Во второй половине наверху жил секретарь горкома Кульков{11}, а внизу - председатель облисполкома Филатов{12}. В доме для дворни отдыхали секретари райкомов, там было что-то типа однодневного дома отдыха. Там жил среди других и Семен Захарович Корытный{13}. Корытный работал секретарем одного из московских райкомов. Он был у меня заворгом, когда я был секретарем на Красной Пресне, потом он стал секретарем райкома на Красной Пресне, затем секретарем Ленинского райкома партии. Корытный - еврей, дельный человек, хороший организатор и хороший оратор. Он был женат на сестре Якира. Сестра тоже хороший, партийный человек. Она прошла с Якиром весь путь в Гражданскую войну, была там политработником. Якир приехал в Огареве к сестре, и мы с ним долго ходили по парку, беседовали. Он был приятный человек... Потом его арестовали. Я волновался. Во-первых, мне было его жалко. Во-вторых, тут могли и меня потянуть: мол, всего за несколько часов до ареста Якир был у Хрущева, заходил к нему ночью, и они ходили и все о чем-то говорили. С Тухачевским я не был близко знаком, но относился к нему всегда с уважением. Как-то незадолго до ареста (я не знаю, почему) он позвонил мне и говорит: "Товарищ Хрущев, разрешите мне прислать к вам скульптора?". Я спрашиваю: "Зачем?". А он очень увлекался ваянием и вообще любил искусство. "Да ведь все равно какой-нибудь скульптор с вас будет делать портрет и черт-те что сделает, а я пришлю вам хорошего". - "Я вас очень прошу, товарищ Тухачевский, чтобы вы мне больше об этом не говорили". На этом дело и кончилось. Потом, когда сообщили о судебном процессе, я думал: "Черт его знает, почему он мне это предложил? Не вербовал ли он меня?". И ругал себя: "Как хорошо я к нему относился! Какое же я г., ничего не видел, а вот Сталин увидел". После этого стала разматываться вся эта штука. Сначала потянули военных, а когда начали таскать секретарей и членов ЦК, тогда просто жутко стало: что же такое получается, как же это так проросли все эти чужие корни? Они опутали весь организм партии, всю страну. Это что-то такое ракообразное, страшное. \114\ А вот Сталин знал этих людей, он арестовывал и наркомов... Арестовали, в частности, Антипова{14}, наркомпочтеля; старый революционер, петербуржец, известный человек. С этим арестом у меня связаны особые воспоминания. Сталин тут пошутил надо мной, а шутка такая была, что поседеть можно. Мне позвонили от Сталина и сказали, чтобы я немедленно ехал в Кремль, там гуляет Сам, и он вызывает вас. Приехал я в Кремль и вижу: гуляет Сталин с Молотовым. Тогда в Кремле только что парк сделали, дорожки проложили. Подошел к Сталину. Он смотрит на меня и говорит: "На вас дает показания Антипов". Я тогда еще не знал, что Антипов уже арестован, и сказал, что ни Антипов, ни кто-либо другой не могут на меня дать никаких показаний, потому что нечего давать. Сталин тут же перешел к другому вопросу, по которому он меня и вызывал... Таким образом, это была психологическая провокация. Видимо, Сталин придавал ей определенное значение. Для чего же он так спрашивал? Вероятно, следил, как поведет себя человек, и этим способом определял, является тот преступником или нет. Знаете, даже честный человек может быть сбит с толку, как-то дрогнуть, когда отвечает вождю партии, и тем самым создать впечатление у того, кто добивается, будто он тоже замешан. Это - нечестная, неправильная и недопустимая форма узнавания правды, ну просто нетерпимая. Тем более среди членов Коммунистической партии. Такая тогда сложилась обстановка. Людей буквально хватали и тащили резать. Люди тонули бесследно, как в океане. Когда начались аресты руководителей партии, профсоюзов, военных товарищей, директоров заводов и фабрик, у меня лично были арестованы два моих помощника. Один из них, Рабинович{15}, занимался общими вопросами, а другой, Финкель{16}, строительными делами. Оба - исключительно честные и порядочные люди. Я никак не мог допустить даже мысли, что эти двое, Рабинович и Финкель, которых я отлично знал, могут быть действительно "врагами народа". Но на всех, кого арестовывали, давались "фактические материалы", и я не имел возможности их опровергнуть, а только сам себя тогда ругал за то, что дал себя одурачить: близкие мне люди оказались врагами народа! Потом начались аресты секретарей московских райкомов, городского и областного комитетов партии. Был арестован, как я уже упомянул, Корытный, которого я знал еще по Киеву. Потом он учился в Москве и, окончив курсы марксизма-ленинизма, работал со мной, а после того, как побывал секретарем райкома на \115\ Красной Пресне и Ленинского, был избран одним из секретарей городского партийного комитета. Это был человек, проверенный Гражданской войной, но и его арестовали. Как его взяли? Он заболел, и его положили в больницу. Я поехал туда навестить его, побыл там, повидал его, а на следующий день узнал, что он арестован. Его арестовали прямо в больнице, и его жену тоже, сестру Якира. В этом случае у меня нашлось еще какое-то объяснение. Хотя я и считал Корытного честнейшим, безупречным человеком, но раз Якир оказался изменником, предателем и агентом фашистов, а тот был его ближайшим другом, то Якир мог оказать на него свое влияние. Значит, возможно, я ошибался и зря доверял этому человеку. Еще один из секретарей горкома. Кульков, московский пролетарий, член партии с 1916 г., не блиставший особыми качествами, но вполне честный и надежный человек, тоже оказался арестованным. Одним словом, почти все люди, которые работали рядом со мной, были арестованы. Надеюсь, понятно, каким было мое самочувствие. Со мной тогда работал еще Марголин, член партии с 1912 или с 1914 года. Они вместе с Кагановичем были когда-то в революционном подполье. Я его знал тоже по Киеву. Когда я работал заворгом окружного комитета, Марголин являлся одним из секретарей райкомов, после этого работал секретарем Мелитопольского окружкома, потом учился со мной в Промышленной академии. Он остался секретарем Бауманского райкома партии, когда я перешел оттуда на Красную Пресню. Когда же я стал первым секретарем Московского горкома, его избрали вторым, а затем, после арестов в Днепропетровске, его выдвинули туда секретарем окружного комитета партии. Там его и арестовали. Марголин тоже был человеком проверенным и хорошо известным, особенно Кагановичу. Он считался его другом, и они неоднократно встречались на квартире у Кагановича. Я просто не мог допустить мысли, что Марголин - враг народа. Развернувшиеся аресты безупречных людей, известных и пользующихся общим доверием, создавали в партии очень тяжелую обстановку. Сейчас мне трудно вспомнить всех, кого тогда арестовали. Для этого нужно просмотреть архивы, изучить материалы. Наверное, историки займутся этим делом и приведут все в порядок. Считаю, что, видимо, целых три поколения партийных руководителей были арестованы; то есть то, которое было ранее в руководстве, второе, выдвинутое, и третье, тоже выдвинутое. Это огромное количество людей! Среди других был арестован мой хороший приятель Симочкин. \116\ Я с ним учился еще на рабфаке в Донецке. Сам он енакиевский шахтер Рыковской шахты{17}, участник Гражданской войны, комиссар полка, был награжден орденом Красного Знамени, после рабфака учился на курсах марксизма-ленинизма и работал секретарем райкома партии в Москве. Раз Сталин звонит мне и говорит:"Мы Симочкина у вас возьмем (Сталин его знал) и выдвинем на областную работу". И он был выдвинут в Иваново-Вознесенск, но очень скоро, не больше месяца проработав там, был арестован и расстрелян{18}. Это меня потрясло: "Как же так, Симочкин - враг народа? Зачем ему нужно было становиться врагом народа, когда он сам - часть этого народа?". А спустя какое-то время Сталин сказал мне, что Симочкин погиб зря, невинно, и тут же обругал Жукова, начальника областного управления НКВД, сказав, что это тот сделал и что этого Жукова, в свою очередь, арестовали, осудили и расстреляли. Как это могло произойти? Симочкин занимал такое положение, пользовался доверием, а какой-то малоизвестный Жуков сумел создать на него ложное дело и арестовать его. Где же надзор, прокуратура и прочее? Это свидетельствует о том, какие порядки существовали в партии (если их можно назвать порядками): отсутствие всяких норм защиты личности члена партии. Возвращусь к Якиру. Он работал на Украине, я встречался с ним в 20-е годы на партийных республиканских конференциях и съездах. В 1928-1929 гг., когда я работал в Киеве, наши военные уделяли Киеву большое внимание: Киев фактически являлся пограничным городом. Польские руководители не могли примириться с тем, что Киев не входит в состав Польского государства (не говоря уже о других городах Украины, лежавших западнее). Якир не раз знакомился с партработой в Киеве, проводил окружные военные маневры, ездил по гарнизонам. Я был в то время заместителем секретаря Киевского окружного комитета партии, а помощником командующего войсками Украинского военного округа был замечательный человек - Иван Наумович Дубовой{19}. Он выделялся рыжей красивой бородой. Отец его - старый большевик с подпольным стажем, рабочий Донбасса. Иван Наумович прошел Гражданскую войну, был у Щорса заместителем командующего дивизией, а когда Щорса убили, командование, по-моему, принял Дубовой. Это был проверенный и уважаемый нами человек. Сотрудником Политуправления в округе был Векличев. Сам из бывших рабочих, он стал военным профессионалом, комиссаром в Украинском военном округе. Таким образом, я всегда имел возможность общаться с военными. И вдруг Якир - предатель, \117\ Якир - враг народа! Раньше Сталин очень уважал Якира. У Якира хранилась записка, где Сталин хвалил личные качества Якира, а ведь Сталин был весьма скуп на письменные похвалы. Я относился с большим уважением и к Тухачевскому, но близок с ним не был. Иногда в служебном порядке мы с ним встречались или перезванивались. Он приглашал меня посмотреть военную технику. Именно с ним я впервые в жизни увидел ковшовый ленточный экскаватор. Я считал, что Тухачевский является душой Красной Армии. Если кто и занимался Вооруженными Силами со знанием дела, так это Тухачевский и Гамарник{20}, который был тогда первым заместителем наркома и ведал хозяйственными делами и военным строительством. Рассказывали, что выбор места строительства для г. Комсомольска принадлежал Гамарнику. Он, приехав с Дальнего Востока как секретарь Дальневосточного крайкома партии, доложил Сталину, что надо создавать там базу на случай войны с Японией. Япония тогда вела себя нагло в отношении Советского Союза, провоцировала нас на драку. Председателем крайисполкома на Дальнем Востоке был Гуценко (тоже погиб от руки Сталина). К нему пришел на прием японский консул и в беседе заявил: "Что же вы - и сами просто сидите, ничего не делаете на Дальнем Востоке и нам не даете? Пора вам и честь знать". Вот такую, знаете ли, грубость сказал. Так что Сталин с большим вниманием отнесся к предложению Гамарника, и вскоре начали строить Комсомольск, а также большие промышленные предприятия с тем, чтобы укрепить Дальний Восток и отбить охоту у японцев зариться на наши дальневосточные земли. И вдруг Якир и вся эта группа - враги народа? Тогда еще не было сомнении насчет того, что они могут оказаться жертвами клеветы. Суд был составлен из авторитетных людей, председателем суда был маршал Егоров. Потом и Егоров пал жертвой этого же произвола. Но тогда у нас ничто не вызывало сомнений. Единственным человеком из тех, кого я знал, высказавший сомнение в виновности Якира, был академик архитектуры Щусев{21}. Как мне потом доложили, он, выступив на собрании архитекторов, сказал, что хорошо знал Якира и с большим уважением относился к нему. Щусев был замечательным человеком. Мы же в то время к нему относились настороженно, считали, что это человек прошлого, что он строил только церкви, был принят царем Николаем II. Он был острым на язык, говорил всегда, что думал, а ведь не всегда это импонировало людям того времени и их настроениям. Вот и в данном случае он сказал, что он сам \118\ из Кишинева и знавал дядю Якира, врача и очень уважаемого господина. Поэтому не может допустить, чтобы оказался злодеем или каким-то преступником его племянник. И он не подал своего голоса в осуждение Якира. Все это было доложено Сталину, но Сталин сдержался, и ничего не было предпринято против Щусева. Я не говорю, конечно, что Щусев был прорицателем и видел, что обвинение несостоятельно. Это простое совпадение, но для Щусева - приятное совпадение. Я потом сблизился с Алексеем Викторовичем Щусевым, когда вновь работал на Украине. Он неоднократно приезжал в Киев, и я беседовал с ним. Помню, как-то весной, когда еще было холодно, чтобы купаться, бродил он по Киеву, а потом я беседовал с ним: "Ну как,-говорю,-Алексей Викторович, дела?". "Да, вот, ходил, смотрел Киев. Прекрасный город, прекрасный". "А куда же вы ходили?". "Я поехал на Труханов остров, взял лодочку, разделся там на песочке и грелся. Потом пошел откушать пирожков на базаре". Тогда я, конечно, негодовал и клеймил всех этих изменников. Сейчас самое выгодное было бы сказать: "В глубине души я им сочувствовал". Нет, наоборот, я и душой им не сочувствовал, а был в глубине души раздражен и негодовал на них, потому что Сталин (тогда мы были убеждены в этом) не может ошибаться! Не помню сейчас точно, как продолжались дальнейшие аресты. Они сопровождались казнями. Это нигде не объяснялось и не объявлялось, и поэтому мы многого даже не знали. Нас информировали, что такие-то люди сосланы или осуждены на такие-то сроки заключения. Однако Московская партийная организация, областная и городская, продолжала свою деятельность, усиленно работала над сплочением людей для выполнения решений по строительству в Москве и Московской области. Когда аресты велись уже в широком плане, нас информировали иной раз об аресте каких-то крупных людей, что вот такой-то оказался врагом народа. А мы информировали районные партийные организации, первичные парторганизации, комсомол и общественные организации. Все эти данные мы принимали с искренним возмущением, осуждали арестованных. Ведь если те были арестованы, значит, они были разоблачены в своей провокаторской и подрывной деятельности? Были пущены в ход все эпитеты, осуждающие и клеймящие позором таких лиц. У нас в Москве был секретарем обкома комсомола (не помню сейчас его фамилию) очень нравившийся мне парень, молодой, \119\ задорный, с энтузиазмом. Человек был, что называется, на своем месте и по образованию, и по подготовке, да и характер был хороший. И вдруг однажды утром, когда я пришел на работу, мне сказали, что этот секретарь обкома комсомола поехал на охоту и там застрелился. Я очень сожалел о событии и сейчас же позвонил Сталину, сообщил, что вот такое у нас случилось несчастье, такой хороший парень, секретарь обкома комсомола, застрелился. Он спокойно мне ответил: "А, застрелился. Это нам понятно. Он застрелился потому, что мы арестовали Косарева{22} (первый секретарь ЦК ВЛКСМ), да и другие его дружки арестованы". Я был поражен. Во-первых, Косарев был для меня человеком, который не вызывал никаких сомнений. Парень из рабочей семьи, сам рабочий, и вдруг - враг народа? Как же это может быть, как мог он стать врагом народа? И опять не возникало недоверия. Если это сделал ЦК партии, сделал Сталин, следовательно, это уже неопровержимо, это действительно так. Но все это, конечно, ложилось камнем на душу. Ведь мы считали, что корни вражеской разведки глубоко внедрились в наши ряды, проникли в партийную, комсомольскую среду и поразили даже руководящую верхушку. События развивались очень бурно. Арестовали Рудзутака. Рудзутак был кандидатом в члены Политбюро, уважаемым человеком и очень симпатичным. Он часто выступал на заводах по просьбе Московского комитета партии. Когда его приглашали на городские, районные или заводские собрания, он всегда охотно шел. Кроме того, о Рудзутаке шла хорошая партийная слава: во время дискуссии о профсоюзах в 1921 г. было выдвинуто много различных платформ, дискуссия сотрясала партию, Рудзутак тоже выступил со своей платформой, и Ленин предложил взять эту платформу за основу. На базе этой платформы смогли объединиться основные силы партии, отвергнуть другие платформы и таким образом найти решение, которое было принято потом всей партией. Это тоже считалось немаловажным фактором в пользу Рудзутака. Потом Рудзутак был наркомом путей сообщения. С ростом хозяйства и перевозок железные дороги стали плохо справляться с задачами, которые предъявлялись к транспорту. Поэтому туда был послан на усиление Андреев. Но работа транспорта не улучшилась, послали Кагановича. С приходом Кагановича считалось, что транспорт начал работать лучше. Видимо, так оно и было, потому что Каганович считался крупным организатором, сильным человеком, не щадящим чужих и своих сил. Не помню года и тем более месяца, но вот однажды позвонил \120\ мне Сталин и говорит: "Приезжайте в Кремль. Прибыли украинцы, поедете с ними по Москве, покажете город". Я тотчас приехал. У Сталина были Косиор, Постышев, Любченко{23}. Любченко был тогда Председателем Совета Народных Комиссаров Украины. Он сменил на этом посту Чубаря, а Чубарь перешел в Москву заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, то есть заместителем Молотова. "Вот они, - говорит Сталин, - хотят посмотреть Москву. Поедемте". Вышли мы, сели в машину Сталина. Поместились все в одной. Ехали и разговаривали. Это были такие, как мне казалось, самые хорошие партийные отношения между членами Политбюро (Постышев тогда еще не был кандидатом в члены Политбюро). Мы ехали по улицам, конечно, нигде не выходя из машины, весь осмотр велся из автомобиля. Постышев поднял тогда вопрос: "Товарищ Сталин, вот была бы хорошая традиция и народу понравилась, а детям особенно принесла бы радость- рождественская елка. Мы это сейчас осуждаем. А не вернуть ли детям елку?". Сталин поддержал его: "Возьмите на себя инициативу, выступите в печати с предложением вернуть детям елку, а мы поддержим". Так это и произошло. Постышев выступил в "Правде", другие газеты подхватили идею. Этот эпизод, в частности, показывает, какие хорошие были отношения между Сталиным, Косиором, Постышевым и Любченко. Потом Постышев был переведен на работу в Москву и стал секретарем Центрального Комитета партии. Однажды я участвовал в работе одной из комиссий, где председателем был Постышев. Мы обсуждали выпуск ширпотреба. Кто-то из хозяйственников ссылался при этом на трудности технические, материальные и производственные. Постышев слушал, слушал (а он был человек резкий, порывистый), а потом как стукнет кулаком по столу да и говорит: "Душа из тебя вон! Что мне твои рассуждения? Давай план, и все". На меня это произвело несколько нехорошее впечатление, потому что докладчик был уважаемым человеком. Ну, с этим мирились, потому что все знали, что Постышев был добрым человеком, хотя действительно иной раз допускал повышение тона, нежелательную и, я бы сказал, недопустимую грубость. У меня с Постышевым были хорошие отношения. Вообще же в то время я был слабо информирован о положении дел по стране в целом. Подробности до меня не доходили, хотя я был уже кандидатом в члены Политбюро. Тяжелое положение сложилось на Украине. Туда послали Кагановича, он пробыл несколько дней, и в результате этой поездки Постышева вернули \121\ на Украину. Каганович говорил, что Косиор - очень хороший политический деятель, но как организатор слаб, поэтому допущены распущенность и ослабление руководства, надо дисциплинировать, подтянуть, а для этого лучше послать туда секретарем ЦК КП(б)У Постышева в подкрепление Косиору. Аресты тем временем продолжались. Я узнал, что арестован Варейкис. Варейкиса я знал по съездам партии как работника черноземной полосы. Он был тогда секретарем крайкома. И вот Варейкис, оказывается, был агентом царского охранного отделения! Через какое-то время опять пошли крупные аресты. И опять случилась заминка в руководстве Украины: после Пленума ЦК КП(б)Украины застрелился Любченко. Потом мне рассказывали, что пленум проходил очень бурно, Любченко критиковали. Любченко - крупный украинский работник, но у него были большие политические грехи. Он, собственно, когда-то был петлюровцем{24}.Я сам видел фотоснимок, где он снят с будущим академиком Грушевским, Винниченко и самим Петлюрой{25}. Это там все знали. Поэтому на всех украинских партсъездах Донбасская делегация всегда выступала с отводом кандидатуры Любченко при выборах в Центральный Комитет КП(б)У. Но я считал, что Любченко - очень способный человек, который отошел от петлюровцев и твердо стал на большевистскую почву. Не знаю конкретно, какие обвинения выдвигались против него после стольких лет успешной его работы. На Пленуме был объявлен перерыв. Он поехал домой и не вернулся на пленум. Решили проверить, почему Любченко не возвратился на заседание Пленума, и обнаружили такую картину: в постели лежали его убитая жена и сам он. Предположили, что по договоренности с женой он застрелил ее и себя. Это был большой удар. Объясняли дело так: бывший петлюровец; видимо, к нему подобрала ключи иностранная разведка, и он работал на нее. Но много не распространялись об этом, потому что и без того было слишком много врагов. Каганович опять поехал в Киев и привез оттуда информацию не в пользу Косиора и Постышева. Он рассказывал, что когда собрал партактив в Киевском оперном театре, то буквально взывал: "Ну, выходите же, докладывайте, кто что знает о врагах народа?". Организовал вроде такого народного суда. Выходили люди и всякие вещи говорили. Сейчас просто стыдно и позорно слушать, но ведь это было! Я хочу сказать об этих фактах, чтобы можно было сделать на будущее правильные выводы и не допустить повторения таких явлений. Кагановичу сообщили, что есть у них такая женщина, Николаенко, активный работник, трудится она на культурном \122\ фронте, борется с врагами народа, но не находит поддержки. Каганович (рад стараться) сейчас же послал за Николаенко. Николаенко пришла и начала разоблачать врагов народа. Страшная, говорят, была картина. Каганович рассказал, видимо, Сталину об этом собрании, и в одном из своих выступлений Сталин заметил, что бывают вот небольшие люди, которые оказывают зато большую помощь нашей партии. Такой небольшой человек, как Николаенко, оказала партии на Украине большую помощь в разоблачении врагов. Николаенко сразу же подняли на пьедестал борца за революцию, борца с врагами народа. Хочу рассказать подробнее об этой фигуре. Когда я уезжал из Москвы на Украину, Сталин предупредил меня, что там есть такая женщина - Николаенко и чтобы я обратил внимание: она, мол, может помочь мне в борьбе против врагов народа. Я сказал, что фамилию эту помню из его выступления. А как только приехал на Украину, она сама пришла ко мне. Я ее принял, выслушал. Молодая, здоровая женщина, окончила какой-то институт, была директором вроде бы музея, сейчас точно не помню. Она имела дело с украинским народным искусством и поэтому общалась с интеллигенцией. И начала она говорить мне о врагах народа. Ну это был просто какой-то бред сумасшедшей: она всех украинцев считала националистами, все в ее глазах были петлюровцами, врагами народа, и всех их надо арестовывать. Я насторожился. Думаю, что же это такое? Начал я ее осторожно поправлять (а здесь требовалась осторожность, потому что с такими людьми, сказал бы я, небезопасно беседовать: они сейчас же оборачивают все обвинения против того, кто с ними не соглашается). Расстались мы с ней. "Я, - говорит, - буду к вам заходить". Отвечаю: "Пожалуйста, заходите, охотно вас послушаю". Потом она опять пришла ко мне и приходила затем много раз. Я уже видел, что это больной человек и что верить ей совершенно нельзя. Начала она обсуждать со мной и свои личные дела: к ней, дескать, плохо относятся в партактиве. Раньше (она была незамужней) с ней охотно поддерживали знакомство командиры Красной Армии, теперь они избегают ее, просто перебегают через улицу на другой тротуар, если заметят, что она идет им навстречу. Говорит: "Вот травят меня за то, что я веду борьбу с врагами народа". Я ей сказал, что она должна более трезво оценивать отношение к ней: "Люди избегают вас, потому что те, кто с вами знаком, как правило, арестовываются. Поэтому-то они вас боятся и избегают". Как приехал я в Москву, Сталин сейчас же спросил меня о Николаенко, \123\ и я высказал ему свое впечатление, что такому человеку нельзя доверять, что это больной человек, совершенно незаслуженно обвиняет людей в украинском национализме. Сталин вскипел и очень рассердился, напал на меня: "Вот, недоверие у вас к такому человеку, это неправильно". Все повторял свое: "10% правды - это уже правда, это уже требует от нас решительных действий, и мы поплатимся, если не будем так действовать". Одним словом, толкал меня к тому, чтобы я отнесся к Николаенко с доверием. Я рассказал ему также, как обижается она на отношение к ней командиров. Сталин начал шутить: "Что ж, надо подыскать ей мужа". Я говорю: "Такой невесте подыскать мужа - это очень опасно, потому что муж уже будет подготовлен к тому, что ему через какое-то время надо садиться в тюрьму, поскольку она его, безусловно, оговорит". Вернулся я в Киев. Опять приходит ко мне Николаенко и докладывает, убежденно так докладывает, что возглавляет националистическую контрреволюционную организацию на Украине Коротченко, что он националист и прочее. "Знаете, - отвечаю, - товарищ Николаенко, я много лет знаю Коротченко, и Сталин его знает. Коротченко по национальности украинец, но по-украински он и говорить-то по-настоящему не умеет. Язык у него - суржик (так называют в народе мешанину украинского, русского и белорусского языков). Поэтому никак, никак не могу я с вами согласиться". Она тут стала очень нервничать и уже на меня косится. Вижу, что она уже и ко мне относится с недоверием: дескать, покрываю националистов. Заплакала она. Говорю: "Успокойтесь. Вы получше продумайте дело. Нельзя так о людях говорить, которых вы не знаете. Ведь Коротченко вы, конечно, не знаете, а уж данных у вас вообще нет никаких. Это просто ваше умозаключение, и оно совершенно ни на чем не основано, неправильно". Ушла она. Но я знал, что она напишет Сталину. Через какое-то время звонит из Москвы помощник Сталина Поскребышев насчет того, что Николаенко прислала письмо Сталину, где она разоблачает Коротченко и кого-то еще. Отвечаю, что ожидал этого: "Ждите теперь, что она напишет, будто и я украинский националист". И действительно, спустя какое-то время она вновь пришла ко мне, опять я не стал соглашаться с ней, и тут она написала заявление, в котором обвиняла меня, что я покрываю врагов народа и украинских националистов. Звонит Поскребышев: "Ну, есть уже следующее заявление, и пишет она о вас". Я ему: "Так и должно было быть. Я этого ожидал". После этого письма Сталин стал с большим доверием относиться ко мне касательно Николаенко. \124\ Я убедил его, что она не заслуживает доверия, что Каганович ошибся, а она просто сумасшедшая, ненормальный человек. В конце концов завершилось тем, что Николаенко стала проситься на работу с Украины в Москву. Она договорилась в Москве с начальником Комитета по культуре (как помню, у него была украинская фамилия){26} и уехала. Мы вздохнули с облегчением, и я сказал Сталину, что вот наконец-то она уехала. Он пошутил: "Ну, что, выжили?". Говорю: "Выжили". А через какое-то время ее послали, кажется, в Ташкент. Оттуда она стала осаждать меня телеграммами и письмами, чтобы вернули ее на Украину. Но тут я сказал: "Нет! Забирать ее на Украину мы не будем, пускай лучше там устраивается". Я сказал об этом Сталину, и Сталин согласился и даже шутил по этому поводу. Он, видимо, тоже разобрался в ней... Такой же случай произошел в Москве, когда на пленуме ЦК ВЛКСМ выступила с разоблачением Косарева и его друзей Мишакова{27}. Косарев был арестован, а Мишакова стала одним из секретарей ЦК ВЛКСМ и была поднята на щит как борец, с которого надо брать пример. Сейчас многим уже известно, что это были ненормальные люди. Мишакова, безусловно, человек с психическим дефектом, хотя и честный, а Николаенко просто оказалась сумасшедшей. Это я узнал, уже будучи на пенсии. Между прочим, она прислала мне новогоднее письмо. Из его содержания любому человеку видно, что автор - сумасшедший. И еще об одном характерном эпизоде хотел бы рассказать. Однажды был я у Сталина в Кремле, в его кабинете. Там находились и другие лица, сейчас не помню уже, кто именно. Раздался звонок. Сталин подошел к телефону, поговорил, но так как расстояние было довольно порядочное, то его ответы слышны были плохо. Он вообще, как правило, тихо говорил. А когда закончил разговор, то повернулся и тоже в спокойном таком тоне говорит: "Звонил Чубарь. Плачет, уверяет, что он не виноват, что он честный человек". И сказал он это с таким сочувствием в голосе... Мне Чубарь нравился. Это был простой и честный человек, старый большевик, сам вышел из рабочих. Я знал его еще по Донбассу. Он был председателем Центрального правления каменноугольной промышленности, в котором сменил Пятакова{28}. Когда он приехал в Москву, я поддерживал с ним хорошие отношения. Теперь я обрадовался, что Сталин разговаривал с ним сочувственно и, следовательно, не верит компрометирующим материалам, которые, видимо, имеются и о которых я совершенно ничего не знал; таким образом, Чубарь не находится в опасности быть арестованным. \125\ Но я ошибся: теперь-то я могу сказать, что совершенно не знал тогда Сталина как человека. На следующий день я узнал, что Чубарь арестован, а потом уже, как говорится, о нем ни слуху ни духу. Чубарь как в воду канул. После смерти Сталина я поинтересовался этим вопросом и обратился к чекистам с просьбой найти того, кто допрашивал Чубаря, кто вел следствие. Меня интересовало, в чем же именно его обвиняли. Генеральный прокурор СССР Руденко{29} сказал мне, что Чубарь ни в чем не виноват и никаких материалов, которые могли бы служить против него обвинением, не имеется. Тогда нашли следователя, который вел дело Чубаря. Я предложил членам Президиума ЦК КПСС: "Давайте послушаем его на Президиуме, посмотрим, что он за человек? Какими методами он заставил Чубаря сознаться в своих преступлениях? Что послужило основанием для расправы с ним?". И вот на наше заседание пришел человек, еще не старый. Он очень растерялся, когда мы стали задавать ему вопросы. Я спросил его: "Вы вели дело Чубаря?". - "Да, я". "Как вы вели следствие и в чем Чубарь обвинялся? И как он сознался в своих преступлениях?". Тот говорит: "Я не знаю. Меня вызвали и сказали: будешь вести следствие по Чубарю. И дали такую директиву: бить его, пока не сознается. Вот я и бил его, он и сознался". Вот так просто! Когда я услышал, то и возмутился, и огорчился. Я не знал даже, как реагировать. Тогда решили мы провести следствие уже по этому следователю и осудить его за такое следствие. Осудили его, а потом я пришел к выводу, что хотя, может быть, юридически все это правильно, но если рассуждать согласно фактическим обстоятельствам и обстановке, которая была в СССР в те времена, то этот следователь оказался слепым орудием. Ему сказали, что вот враги народа, и он верил партии, верил Сталину. Враги народа не сознаются в преступлениях, поэтому надо выбивать из них признания. Вот он и выбивал, но уже не честным следствием, а палкой. Такие формы следствия применялись в тот период ко всем и к каждому. Сталин порой применял иезуитские, провокационные методы в беседах. Я уже рассказал о случае с Антиповым и со мной. Тогда Сталин отвернулся, опустил голову и перевел разговор на Москву, на дела, по которым он меня реально вызвал. Не помню сейчас, какие это были вопросы. Немного мы походили по Кремлю, там тогда разбивали новый сквер. Сталин сказал, что у него ко мне больше нет вопросов, и я уехал. Но я был обеспокоен, какие имелись основания у Сталина? Почему он так сделал? Для чего вообще он это делал? Думаю, что его интересовало, когда он задавал \126\ мне вопросы, смотря мне в глаза, как буду я вести себя. Случайно, видимо, я вел себя так, что мои глаза не дали ему повода сделать заключение, будто я связан с Антиповым. Если бы у него сложилось впечатление, что я как-то "выдал" себя, то вот вам через какое-то время и новый враг народа. Этот способ выявления "врагов" Сталин применял не раз. Ко мне Сталин относился лучше, чем ко многим другим, с большим доверием, и в результате я не был подвергнут тому, что обрушилось на честнейших и вернейших членов нашей ленинской партии. Как раз в тяжелом 1937 году должны были состояться перевыборы в партийных организациях - первичных, районных, городских и областных. Начались собрания. Проходили они очень бурно. Партия была деморализована. Я говорю здесь о партруководстве уровнем ниже ЦК, говорю в том смысле, что руководители не чувствовали себя руководителями. Тогда было дано свыше устное указание, что при выборах обязательно все кандидатуры людей, выдвигаемых в руководящие партийные органы, надо проверить: не связаны ли они с арестованными врагами народа? То есть чекисты должны их апробировать. Проверяли всех работников, насколько те заслуживают доверия. А руководящие органы, которые выбирались, зависели уже не от тех, кто их выбирал, а от чекистских органов: какую оттуда дадут характеристику. Кандидатуры были, собственно говоря, с точки зрения внутрипартийной демократии подставные, потому что воля партийных организаций была тем самым ограничена. Органы безопасности, которые должны быть под контролем партии, стали, наоборот, над партией, над выборными организациями и творили, что хотели. Помню такой печальный эпизод. Шла Московская городская партийная конференция. Я выступал с отчетным докладом. Конференция проходила на высоком уровне активности. Но положение было тяжелое. Все верили, что мы находимся на таком этапе своего развития, когда враги, не сумев сломить нас в прямом бою, направили свои усилия на разложение нашей партии изнутри: вербовка членов партии, засылка агентуры и пр. Сейчас нам видна несостоятельность тех аргументов: ведь были поражены репрессиями наиболее старые парткадры, которые прошли через революционное подполье, первые годы социалистической революции. Гражданскую войну, люди, отобранные самой историей борьбы рабочего класса России. Поэтому было странно, почему именно эти люди подверглись прежде всего соблазну и допустили, чтобы их завербовали иностранные разведки. Но это я сейчас так говорю, а тогда я так не думал. \127\ Я смотрел тогда глазами Центрального Комитета, то есть Сталина, и пересказывал те аргументы, которые слышал от Сталина. Партийные конференции в Москве проходили бурно. На выборы одного лишь президиума тратили на районных конференциях по нескольку заседаний, а то и целую неделю. Поэтому я был обеспокоен, как бы нам получше провести городскую партконференцию, и решил спросить совета у Сталина. К тому времени у нас уже имелась инструкция по проведению выборов на партийных конференциях. В ней предлагался довольно демократический способ выбора кандидатов: их обсуждение, закрытое голосование, отводы. Но эта инструкция не выполнялась. Между тем на городской конференции шло обсуждение моего доклада. Выступил комиссар Военной академии им. Фрунзе (не помню его фамилии). Мне запомнилась зато его черная борода. Он прошел через Гражданскую войну, имел высокое воинское звание. Выступил он прекрасно, и мы, когда составляли предварительный список кандидатов в городской партком, выдвинули его от академии. Перед самым голосованием вдруг раздался звонок. Просят, чтобы я позвонил Ежову{30}, а Ежов был тогда секретарем Центрального Комитета партии и, кажется, наркомом внутренних дел. У меня были с Ежовым хорошие отношения. Я позвонил ему. Он говорит: "Сделай все, чтобы не отводить этого комиссара прямо, а "проводить" его, потому что мы его арестуем. Он связан с врагами. Это хорошо замаскировавшийся враг", и прочее, и прочее. Отвечаю: "Что же я могу сделать? Утверждены списки для голосования, осталось только раздать бюллетени и проголосовать. Это уже от меня не зависит". Ежов: "Надо сделать так, чтобы его не выбрали". "Ну, хорошо, - отвечаю, - подумаю и сделаю". Только закончился этот разговор, звонит Маленков{31}. Он был тогда заместителем Ежова, а фактически заведующим отделом кадров ЦК ВКП(б). Маленков говорит: "Надо все сделать так, чтобы провалить Ярославского{32}, только аккуратно". Отвечаю: "Как же это можно? Ярославский - старый большевик, уважаемый всей партией человек". Он работал тогда в Партийной коллегии. Его называли "советским попом", то есть человеком, который поддерживал и охранял морально-политические устои членов партии. Ярославский занимался разбором различных персональных дел коммунистов, выносимых в ЦК. И вот я должен сделать предлагаемое! Маленков: "Ты должен сделать! У нас есть данные против Емельяна, но надо, чтобы он не знал об этом". Говорю: "Мы уже обсудили кандидатуру Ярославского, и против не было подано ни одного голоса". - "Тем не менее сделай". \128\ Тогда я собрал секретарей партийных комитетов и рассказал им, что имеются указания относительно комиссара и Ярославского и надо все сделать, но осторожно, чтобы их вычеркнули бы при голосовании. Раздали мы списки, началось голосование. Счетная комиссия подсчитала голоса и доложила конференции результаты. Комиссар не получил большинства и не был избран. Он был этим поражен, да и другие были поражены не меньше него. Но так как мы говорили себе, что это ЦК отводит его, то сами на себя и пеняли: как же это мы не разоблачили такого замаскировавшегося врага и как он обвел нас вокруг пальца? Мы его сначала так горячо встретили, а он оказался недостойным человеком. С Ярославским - другое дело. Тут не было информации, что он враг народа. Сообщили только, что он человек, которого не поддерживает Центральный Комитет, который колеблется и недостаточно активно вел борьбу против оппозиции, сочувствовал Троцкому... Дошли мы до Ярославского, подсчитали голоса и видим, что он все-таки прошел в состав партийного городского комитета большинством в один или два голоса. Ну, я доложил, что партийная организация не проявила должного понимания вопроса, а я, выходит, не справился с поручением, данным мне Центральным Комитетом, то есть Сталиным, потому что ни Маленков, ни Ежов в отношении Ярославского не могли сами давать директивы, если бы не было указания Сталина. Этот эпизод вызвал возмущение у Землячки{33}, человека особого характера. Тогда говорили, что это - мужчина в юбке. Она была резкой, настойчивой, прямой и неумолимой в борьбе против любых антипартийных проявлений. Землячка обратилась с письмом в ЦК партии. Об этом мне сказали Маленков и Ежов. Она писала, что хотела бы указать на ненормальное положение, которое сложилось на городской партийной конференции в Москве: по делегациям велась недопустимая работа против Ем. Ярославского, его порочили как члена партии и призывали не избирать в состав городского партийного комитета, хотя при обсуждении кандидатур для выборов никто ему отвода не давал. Мне же давать объяснения было некому, потому что письмо в ЦК попало именно к тем, кто сам давал мне директиву провалить Ярославского. Но меня упрекали, что я не справился с поручением ЦК. Потом я говорил с Землячкой и объяснил ей, что это было указание ЦК, да и есть ведь право у каждого члена партии, у каждого делегата, который не выступал на пленарном заседании конференции, высказать потом свое мнение среди делегатов. Она была достаточно опытным человеком, сама много лет провела на руководящей \129\ партийной работе, в свое время была секретарем Московского партийного комитета и знала всю закулисную кухню подготовки партийных конференций и их проведения. Однако это, конечно, непартийные методы действий. Использовались возможности лиц, находившихся в руководящих органах, для борьбы с людьми, которые были попросту неугодны. Если бы за Ярославским имелась какая-то вина, то можно было бы выступить на конференции открыто. В свое время его критиковали в печати за недостаточно четкую позицию при борьбе с троцкистами и Зиновьевцами. Но Ярославский пользовался в партии уважением, доверием, а такие закулисные махинации преследовали цель провести в руководство "своих людей", которые смотрели бы в рот, восхищались гениальностью руководства, не имели бы своего мнения, а обладали бы только хорошей глоткой для поддакивания. Московская городская партийная конференция стала как бы примером. Ко мне начали обращаться с вопросом, как это мы сумели в такой сложный момент за 4-5 дней провести конференцию? Вот мы за это время смогли только президиум выбрать, а вы вообще все закончили... Нам это удалось лишь потому, что я советовался со Сталиным, как поступать в тех или других случаях, и это позволило уложиться в срок, ибо мы знали, что он одобряет в данный момент, а что - нет. Хотелось бы остановиться еще на некоторых личных чертах Сталина. С одной стороны, восточное вероломство. Поговорив любезно с человеком и посочувствовав ему, он мог через несколько минут отдать приказ о его аресте. Так он поступил, например, с членом ЦК партии и ЦИК СССР Яковлевым. С другой - Сталин часто был дей