ная польская оперная певица. Мне доложили, что она находится на нашей территории. Я попросил людей, занимавшихся вопросами культуры, провести с ней пере- \245\ говоры и, если она захочет, предоставить ей возможность петь во Львовской опере; если же нет, то предоставить возможность петь в киевской, харьковской или одесской опере. Одним словом, дать ей любую возможность. Я думал, что это ее соблазнит и что она останется у нас. Мне не хотелось, чтобы такая известная певица вернулась на польскую территорию, занятую фашистами. Ведь она там будет петь, и это станет как бы шагом, направленным и против польского народа, и против советского народа. Но она не захотела остаться и вернулась к себе. Когда вели с ней переговоры, Бандровска проявила хитрость: она вела переговоры с нами и как будто изъявляла желание принять наше предложение, а в то же время вела тайные переговоры с немцами. Они тайком переправили ее на территорию, уже занятую ими. Пришел ко мне Серов и говорит: "Бандровской нет. Она в Кракове и уже выступала в театре перед офицерами немецкой армии". Польская интеллигенция, оказавшаяся на территории, занятой Красной Армией, по-разному воспринимала приход наших войск в Западную Украину и Западную Белоруссию. Многие интеллигенты, что понятно, были, как говорится, буквально огорошены. Они находились в состоянии какого-то шока. Их страна подверглась нападению гитлеровского государства, и вот Польша разгромлена, Варшава сильно разрушена, другие города - тоже. Что будет дальше? Воспитанные на буржуазных традициях, буржуазном понимании хода событий, эти люди как бы теряли свою самобытность, свое лицо. Они не могли понять, что польская культура и польская нация продолжают развиваться на территории, отошедшей к Советскому Союзу. Да, это была небольшая территория, заселенная поляками, в сравнении с территорией и населением, захваченными гитлеровской Германией. Естественно, поляки воспринимали и переживали все это очень глубоко и трагично. Некоторые из них выбирали из двух зол меньшее. Они были против Советской власти, но, сравнивая ее с тем, что принес полякам Гитлер, предпочитали Гитлеру Советы. Имелись и такие, которые, оказавшись на территории, занятой Красной Армией, потом, даже вне всякого "обмена людьми", бежали на территорию, занятую немецкими войсками. Кое-кто из них хотел таким способом уклониться от контактов с гестаповцами. Во Львове в то время гестаповцев было очень много. Они попали туда по договоренности с нами, с целью содействия обмену населением. Но возникали также случаи, как с Бандровской, когда гестаповцы не согласовывали с нами списки отъезжающих и, \246\ пользуясь тем, что граница фактически была открытой и никаких трудностей для перехода не существовало, выписывали каким-то лицам фальшивые документы. Продолжалась работа по установлению Советской власти и нормализации положения в западных районах Украины. Главным образом она была направлена на создание местных органов власти. В областные комитеты и в районные было привлечено много местных активистов. Не было недостатка в кадрах, которые становились на позиции советской действительности. Несмотря на сильные украинско-националистические позиции, имелось немало сочувствовавших нам коммунистов, несмотря на роспуск КПЗУ и выраженное нами недоверие к ней. Вообще-то КПЗУ была разгромлена еще во время "чисток" 1936-1937 годов. Руководство коммунистическими организациями Западной Украины практически было возложено на КП(б)У. Когда я еще в 1928-1929 гг. работал в Киеве на посту заведующего организационным отделом окружного комитета, секретарем Киевского окружкома был Демченко. Именно он по решению ЦК КП(б)У отвечал за связь с КПЗУ и за руководство ее деятельностью. Демченко встречал людей "оттуда", они приезжали нелегально, получали от него указания и отбывали. Так велась организационная работа. Демченко занимался также вопросами культуры. В Киеве находилась Украинская АН, видный историк Грушевский руководил в ней секцией истории Украины. Наблюдение за АН УССР тоже было возложено на Демченко, и он уделял ей много внимания. Через академию он был связан и с учеными, которые находились во Львове, на польской территории. Помню из их числа две фамилии: Студинский и Колесса{14}. Это были авторитетные среди интеллигенции люди, причем Колесса больше как ученый, а Студинский - как общественный деятель и хороший оратор. Он, выступая в польской печати, зарекомендовал себя как антипольская фигура, настроенная просоветски и проукраински. Однако, когда мы с ним в 1939 г. встретились, выяснилось, что он был в политических вопросах без прочных убеждений. Итак, КПЗУ была разгромлена, а ее кадры, до которых дотянулась наша рука, были уничтожены как "провокаторы, изменники, предатели и агенты Пилсудского", уже умершего. Коммунистическая партия Польши тоже была разгромлена и распущена Коминтерном. Ее руководство было уничтожено, так как жило в Москве и работало Как раз в Коминтерне. Все, кто жил здесь, были арестованы и погибли, и Ленский{15}, и другие. Осталась лишь молодежь. Берут{16} же уцелел, потому что был еще \247\ мало известен у нас и вообще не находился на территории СССР, а был в Польше. Совсем молодым был еще Гомулка{17}. И вот их партия была разгромлена, исчезло ее центральное руководство, практически же никакого руководства одно время не было. Гомулка до ареста его польскими властями работал, как он мне потом рассказывал, в Дрогобыче; где работал Берут, не знаю. Когда мы заняли Дрогобыч, то будущий председатель Госсовета ПНР Завадский{18}, очень хороший человек, сидел в местной тюрьме. Он и раньше неоднократно сидел по разным польским тюрьмам и рассказывал мне, что хорошо знает их режимы. Шутил, что "лучшей" тюрьмой была дрогобычская. Я уже упоминал, что мы в те месяцы занимались созданием выборных органов власти народов, населявших восточные области бывшей Польши. Теперь они должны были определить свое юридическое положение: с кем они будут? Хотят ли войти в состав Советского государства? Прошли выборы народных представителей. Я все это время находился во Львове и организовывал эту работу. Когда проходило заседание народных делегатов, я сидел в ложе и наблюдал. Сейчас уже не помню состав президиума собрания, но это были люди из западных областей Украины, хорошо нам известные, с определенными политическими позициями. Они открыто заявляли об этом в своих выступлениях, и устно, и в печати. То были не какие-то подставные лица, если говорить грубо - не какие-то "наши агенты", нет! То были убежденные коммунисты. Когда они выступали, я не услышал ни одного оратора, который выражал бы хотя бы сомнение в том, что у них должна быть установлена Советская власть. Они с радостью, с пафосом заявляли, что их заветная мечта - быть принятыми в состав Советской Украины. Эти собрания прошли на большом политическом подъеме. Не помню, сколько дней они длились. Но было приятно смотреть на происходящее, радоваться тому, что оно подтверждало нашу точку зрения: народ - рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция с пониманием относятся к нашей идеологии, принимают ее и на ее основе хотят строить свое будущее. Вот сила ленинских идей! Они жили в людях, несмотря на то, что польские власти делали все, чтобы изолировать их от СССР и извратить Ленинизм, пугали людей Советской властью. Как раз в те годы развернулись репрессии, что тоже использовалось против нас с соответствующим толкованием. Если мы писали и говорили, что все это делается только для укрепления Советского государства, для расчистки путей к строительству социализма, то враги СССР давали, конечно, \248\ свои объяснения, вредные для нас. Такие точки зрения широко гуляли в Польше, в других буржуазных государствах. Однако, несмотря на столь усиленную обработку умов, когда пришла Красная Армия, народ принял нас, как близких людей. Собрание народных представителей районов, освобожденных Красной Армией, проходило во Львове очень торжественно. Люди, выступая, со слезами радости говорили о том, что они наконец-то дождались времени, когда возникнет единая Украина; что они воссоединились с братьями-украинцами. То были торжественные для нас дни, тем более что не только удовлетворились национальные запросы украинцев, но и укреплялась западная граница СССР. Она отодвинулась дальше. Исправлялась историческая несправедливость в отношении украинского народа, который никогда прежде не был в составе единой Украины. Теперь его чаяния сбылись. Правда, юридически это еще не было оформлено, потому что пока что состоялись лишь собрания во Львове. Пока что наблюдалось выражение чувств людей, которые освободились от гнета, и еще не было официально оформлено принятие их земель в СССР. Кроме того, еще оставались украинцы, которые жили за Карпатами, в Венгерском государстве. Дело в том, что после ликвидации Гитлером Чехословакии Закарпатская Украина вошла в состав Венгрии. Это учитывали наши украинцы и говорили: "Закарпатские украинцы пока не входят в нашу Украинскую Советскую державу, но настанет час, и они тоже будут вместе с нами". После Великой Отечественной войны так оно и произошло. После разгрома Гитлера Закарпатская Украина тоже вошла в состав УССР, так что Советская Украина объединила всех украинцев, живущих на своих исторических землях. После львовского собрания народных представителей мы перенесли обсуждение этого вопроса в Киев. Заседание во Львове называлось собранием уполномоченных (что-то вроде Учредительного собрания). Оно обратилось с просьбой принять Западную Украину в состав УССР. В Киеве был созван республиканский Верховный Совет, а затем завершила дело сессия Верховного Совета СССР. Туда прибыли представители западных областей и выступали с той же просьбой. Этот акт совершался в торжественной обстановке. А я гордился тем, что от начала до конца находился в западных областях Украины и организовывал все дело. Как протекали аналогичные события в Белоруссии, подробно не знаю, ибо пользовался только газетной информацией. Белорусы тоже торжествовали победу, тоже были рады историческому \249\ акту воссоединения белорусского населения в одном государстве. По-видимому, у них были те же радости и те же трудности, что и у нас. Я так думаю. А кто пожелает, может найти материалы о них в печати. Теперь - о Литве, Латвии и Эстонии. Об этих наших мероприятиях я знаю только из бесед, которые имел со мной Сталин, когда я приезжал в Москву. Мы, конечно, были очень рады, что литовцы, латыши и эстонцы будут опять входить в состав Советского государства. Тут и расширение территории, и рост населения, и общее усиление СССР. Мы получили довольно длинную береговую границу на Балтике. Раньше у нас имелся только узкий вход в Финский залив, а теперь - настоящая морская граница. Кроме того, рассуждали мы тогда, территория Латвии, Эстонии и Литвы, если разразится "большая война", стала бы плацдармом для иностранных войск, и Англии с Францией, и Германии. Так что эта акция улучшила наше положение в смысле организации обороны Советского Союза, что имело большое значение, потому что объединенные силы империалистического лагеря значительно превосходили в то время наши силы. Конечно, между народами Литвы, Латвии и Эстонии, с одной стороны, и населением Западной Белоруссии и Западной Украины - с другой, нельзя ставить знак равенства. Ведь в Прибалтике жили не части народов СССР, а отдельные народы. Но они обрели теперь возможность жить так, как жили в СССР все рабочие, крестьяне и интеллигенция. Для народных масс Прибалтики это был большой успех. Их правители уступили свое место другим людям. Президент Литвы Сметона удрал в Германию. Правда, бежали не все, а кое-кому из прежнего руководства были даже предоставлены видные посты. Сопротивления нам не было оказано, а остальное было проведено по-другому, нежели в Западной Украине и Западной Белоруссии, советизация в Прибалтике проходила иначе. Там появились свои, теперь уже прогрессивные правительства. И не все их члены были коммунистами. Лацис{19}, возглавивший правительство Латвии после Кирхенштейна{20}, был коммунистом и к тому же известным писателем. А Кирхенштейн сначала не был. Не помню сейчас, кто из эстонцев и литовцев на первых порах возглавлял их правительства. Но и там были предприняты шаги такого же характера. Постепенно всюду там вводились советские порядки; Эстония, Латвия и Литва тоже вошли в состав Советского Союза, что было оформлено демократическими методами и при соблюдении всех юридических формальностей, которые требуются в таких случаях. \250\ Осенью 1939 г. встала также проблема Финляндии. Мы вошли с Хельсинки в контакт, чтобы договориться. Был выдвинут нами вопрос о том, что на случай войны нужно обезопасить Ленинград, который находился на расстоянии пушечного выстрела от финляндской границы. С территории Финляндии можно было сразу вести обстрел Ленинграда. Финляндское правительство проводило тогда враждебную политику в отношении СССР и демонстративно заигрывало с гитлеровской Германией. Главнокомандующим армией Финляндии был Маннергейм{21}, бывший царский генерал. Он очень недружелюбно относился к Советскому Союзу. Финляндия действительно представляла для нас угрозу, но не сама по себе: ее территория могла быть использована вражескими силами более могучих государств против нас. Поэтому стремление Советского правительства обезопасить себя на северо-западе имело большое значение. Начались переговоры с финляндской делегацией в Москве. Их подробностей я не знаю, так как я в то время находился во Львове. Позднее Сталин рассказывал мне о них, но детали не сохранились в моей памяти. Общее заключалось в том, что финны не приняли наших условий, после чего и сложилось решение добиться того же путем войны. А о подробностях я говорить не могу. Когда я в те дни приезжал из Киева, то редко располагал своим временем. Чаще всего мне звонил Сталин и вызывал к себе. Иногда я заставал Сталина одного. Тогда было легче обмениваться мнениями, а мне - излагать свои взгляды и высказывать те нужды, о которых я всегда говорил, приезжая с Украины. Но чаще, когда я оказывался у Сталина, там бывали Молотов, Ворошилов, Каганович. Реже Жданов, находившийся обычно в Ленинграде. Бывали также Берия и Микоян. Вот круг людей, который я встречал у Сталина чаще других. Однажды, когда я поздней осенью 1939 г. приехал в Москву, Сталин пригласил меня к себе на квартиру: "Приезжайте, покушаем. Будут Молотов и Куусинен". Куусинен{22} работал тогда в Коминтерне. Приехал я в Кремль, на квартиру к Сталину. Начался разговор, и по его ходу я почувствовал, что это - продолжение предыдущего разговора, мне неизвестного. Собственно говоря, речь шла о реализации принятого решения - о предъявлении Финляндии ультиматума. Договорились с Куусиненом, что он возглавит правительство только еще создающейся Карело-Финской ССР{23}. Карелия до этого была автономной республикой, входившей в состав Российской Федерации. Новая союзная республика должна была, по замыслу Сталина, объединить Карелию \251\ и "освобожденные" районы Финляндии в единой государственной структуре. У Сталина сложилось такое мнение, что после того, как Финляндии будут предъявлены ультимативные требования территориального характера и в случае, если она их отвергнет, придется начать военные действия. Я, естественно, Сталину не возражал. Более того, я, как и он, считал, что это в принципе правильно. А насчет войны с Финляндией думал: достаточно громко сказать им, если же не услышат, то разок выстрелить из пушки, и финны поднимут руки вверх, согласятся с требованиями. Сталин заметил: "Сегодня начнется это дело". В Ленинград заранее послали Кулика{24} для организации артиллерийского обстрела финляндской территории. Мы сидели у Сталина довольно долго, ожидали часа истечения ультиматума. Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны в последнюю минуту примут наши предложения, и тем самым мы достигнем своей цели без войны, обезопасим страну с Севера. Финляндская территория и ее естественные ресурсы нас не интересовали, ибо мало что дополняли к нашим необъятным просторам. Финляндия богата лесом, но не может же она равняться с нами. Не это нас привлекало. На первом плане стояли вопросы безопасности: повторяю, Ленинград находился под прямой угрозой. Потом позвонили, что мы все-таки произвели роковой выстрел. Финны ответили артиллерийским огнем. Началась война. Говорю это потому, что существует и другая трактовка событий: дескать, финны выстрелили первыми, а мы вынуждены были ответить. Но ведь это всегда, когда начинают войну, говорят о другом, что выстрелил первым он. В былые времена, как свидетельствует история, войны начинались иначе. Сейчас подобное увидишь разве что в опере: как театральным жестом один бросает перчатку, а другой ее поднимает, и начинается дуэль. В наше время войны, к сожалению, начинают по-иному. Возникает вопрос: имели ли мы юридическое и моральное право на свои действия? Юридически, конечно, не имели права. С моральной же точки зрения желание обезопасить себя и договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах. И вот началась война. Я уехал через несколько дней на Украину. Мы были уверены, что если финны приняли наш вызов и развязалась война, причем в ней участвуют несоизмеримые величины, то вопрос будет решен быстро и с небольшими потерями для нас. Так мы думали и так хотели, однако история показала затем совсем другое. \252\ Война оказалась довольно упорной. Финны проявили большую воинственность и большие военные способности. У них была хорошо организована оборона, и наши попытки пробиться через Карельский перешеек, самый короткий путь к ним, ни к чему не привели. Перешеек сначала оказался нам не по зубам. Там обнаружились неожиданно для нас хорошие железобетонные укрепления, удачно расположенная артиллерия, и мы наткнулись на неприступную крепость. В результате там полегло наших войск значительно больше, чем предполагалось по плану решения этого вопроса военными методами. Боевые действия затянулись до глубокой зимы. Тогда было решено обойти укрепления Карельского перешейка и ударить севернее Ладожского озера, где, видимо, у финнов таких укреплений не было. То есть, мы хотели зайти с тыла. Когда же попытались сделать это, то там выявились еще более сложные условия, связанные с особенностями природной местности и климата. Финны - люди Севера, хорошие спортсмены, прекрасно держатся на лыжах. Наши войска столкнулись с подвижными подразделениями лыжников, вооруженных автоматическим оружием высокой скорострельности. Возник вопрос о том, чтобы и наши войска срочно поставить на лыжи. Но сделать это было не так легко. У нас воевали обычные, нетренированные красноармейцы. Вспомнили мы и о физкультурниках, но их имелось немного, хотя собрали их из Москвы, с Украины и из Ленинграда. Провожали мы их довольно торжественно, ибо была уверенность, что наши физкультурники "приедут и победят". А они почти все там погибли. Не знаю точно, сколько их возвратилось стой войны. Сталин негодовал. Военные объясняли ему, что они не знали об укреплениях на Карельском перешейке - "линии Маннергейма", и стали обвинять во всем нашу разведку. Все это слилось в главное обвинение Ворошилову. Ведь он был наркомом обороны. За военные неудачи обвинять, собственно, больше и некого было. Не Сталина же. Ворошилов, значит, виноват, не предусмотрел, не разработал и т.п. Начальником Генерального штаба был тогда Шапошников{25}. Его люди занимались разработкой плана операции против Финляндии и занимали высокое положение в войсках. На Шапошникова же смотрели как на видного специалиста, хотя сам он решающего голоса не имел. Скорее у него был совещательный голос. Решал тогда от имени РККА военные вопросы Ворошилов. То были страшные месяцы и по нашим потерям, и в смысле перспективы. Возьмем наш Военно-Морской Флот, который действовал \253\ на Балтике против финляндского. Казалось бы, соотношение должно быть отнюдь не в пользу финнов. Но наш флот действовал плохо. Вот один из случаев. При мне докладывали Сталину, что плыл по морю шведский корабль. Наши приняли его за финский, подводная лодка попыталась потопить его, но не сумела. А немецкие моряки это наблюдали и, чтобы уколоть нас, предложили помощь. Сталин сказал нам: "Посол Германии Шуленбург передал предложение от Гитлера: если мы встречаем затруднения в борьбе против финнов на Балтийском море, то немцы готовы оказать содействие...". Сталин, разумеется, отказался, но буквально пришел в замешательство в результате этого случая, образно выражаясь, посерел. Можете себе представить! Будущий враг так нас оценивает. Открыто предлагает: "Давайте попросту отбросим всякие правовые соображения. Раз началась война, то надо использовать все с тем, чтобы в кратчайший срок решить задачу, поставленную перед военными силами". Гитлер демонстрировал нам наше же бессилие. Хотел, чтобы мы сами признали это, приняв его помощь. В советском руководстве нарастала тревога. Пока не такая уж сильная, но нарастала. Как бы не померк ореол непобедимости Красной Армии. Как у нас тогда пели? "Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов". Заронились семена сомнения. Если мы с финнами не сможем справиться, а вероятный противник у нас более сильный, то как же с ним тогда будем справляться? Нашими войсками на Карельском перешейке командовал Мерецков{26}, севернее командовали другие{27}. Приходит ко мне Тимошенко и говорит: "Меня вызывают в Москву, наверное, поеду на Финляндский фронт". Уехал он и действительно возглавил все войска Северо-Западного фронта для прорыва "линии Маннергейма". Вновь решили главный удар не наносить с севера, в обход, а бить в лоб, разбить укрепления на Карельском перешейке и тем самым решить исход войны. Хорошо помню, как Сталин с горечью, грустью и иронией рассказывал мне, как протекала война с Финляндией севернее этого перешейка: "Там глубокие снега, идут по ним наши войска, в частях много украинцев, воинственно настроенных: "А де тут хвинны?". Вдруг сзади раздаются очереди из автоматического оружия. Наши люди падают. Это финны избрали такую тактику борьбы в лесах, забирались на сосны, прикрывались ветками, надевали белые балахоны и становились совершенно незаметными. Наши подходят, а их расстреливают в упор с деревьев. Таких стрелков прозвали там "кукушками". \254\" И опять "твои" спрашивают: "Де же, де те зегзицы?". Пришлось вести с "кукушками" специальную борьбу, тренировать против них наших стрелков. Но на все это требовалось время, и учеба стоила нам большой крови. Началась перезадуманная операция. Пересмотрели и тактику лобового удара, сосредоточили (почему же это сразу не сделали?) нужное количество артиллерии, самолетов, всего, что необходимо, и организовали новый удар. Разбили финские доты, перед мощной артиллерией они не устояли. Авиация тоже сыграла положительную роль. Сталин говорил об этом так: "Вот налетала на них наша авиация. Задание ей было: преградить финнам подвоз к фронту боеприпасов и снаряжения, то есть вывести из строя железную дорогу, разбомбить мосты и расстрелять паровозы с самолетов. Тактически это, конечно, правильно. Столько мостов там разбили, столько паровозов вывели из строя, что, казалось бы, финнам одни лыжи остались. Но нет, подвоз средств у них продолжается". Наконец запросили финны перемирия. Начались переговоры. Договорились о прекращении войны, а потом подписали мирный договор. Отодвинулись финны от Ленинграда и еще уступили нам базу на полуострове Ханко, в Финском заливе. Тут мы стали анализировать причины того, почему мы оказались плохо подготовлены к войне и отчего она стоила нам таких больших жертв. Не знаю точно, сколько тысяч бойцов полегло там, но думаю, что очень много. Мне об этой войне подробно рассказывал Тимошенко. Выявилось, что говорили неправду о нашей разведке, будто она плохая и потому не сообщила нужных данных, так что мы не знали обстановку. Все это оказалось ложью. Наша разведка оказалась на должной высоте. Все доты, которые были построены финнами, вся "линия Маннергейма" - все это было хорошо известно и нанесено на карты. Видимо, просто допустили беспечность. Я даже не представляю себе, как это могло случиться. Ведь данные разведки - святая святых при разработке любой операции. Прежде всего изучается местность, на которой будут развернуты военные действия. А тут не просто местность, а укрепленный район. Сколько лет финны строили там эти железобетонные гранитные укрепления. Там и естественные условия для обороны хороши: леса, холмы, много озер и болот, мало дорог. Местность труднодоступна для транспорта, и там легко воздвигнуть оборонительный пояс. Тем более что буквально на месте и лес, и гранит для строительства полевых оборонительных сооружений. Финны хорошо это использовали. Вот почему победа стоила нам крови многих тысяч людей. \255\ Я бы сказал здесь, что Финляндская война на деле обошлась нам, может быть, даже в миллионы жизней. Почему я так думаю? Потому что если бы мы финнов не тронули и договорились как-то без войны, то о нас имелось бы за рубежом иное представление. Ведь если Советский Союз еле-еле справился с Финляндией, с которой Германия расправилась бы очень быстро, то что останется от СССР, если на него двинутся немецкие войска, вышколенные, отлично организованные, имеющие хороших командиров, сильную боевую технику и большие массы военнослужащих? Гитлер рассчитывал, что расправится с СССР в два счета. Так родился курс на молниеносную войну и план "Барбаросса", основанные на самоуверенности. Питала эту самоуверенность в немалой степени злополучная, неудачно проведенная нами финляндская кампания. А вот если бы мы провели эту кампанию по-другому, как нужно, то дальнейшее развитие исторических событий могло пойти по-иному. Конечно, СССР как бы обманул Гитлера своими поступками в этой кампании, так что немецкая самоуверенность дорого обошлась Германии. Но мы же не притворялись нарочно зимой 1939-1940 г., так как не знали заранее, чем все кончится и как потом развернутся события. А миллионы людей в войне с Германией потеряли. Наши предположения до 1941 г., что правительство Финляндии в случае "большой войны" предоставит свою территорию нашим врагам, оправдались. Еще до Великой Отечественной войны мы знали, что Гитлер концентрирует свои войска в Финляндии у наших границ. Можно, конечно, сказать, что финны пошли на это, потому что были озлоблены и хотели вернуть потерянное ими путем войны вместе с Германией против Советского Союза. Такое понимание дела тоже не будет лишено здравого смысла. Напоминаю о том, как мы с (покойным теперь уже) Куусиненом узнали на квартире у Сталина, что первые выстрелы уже совершены именно с нашей стороны. Куда от этого денешься? Что касается Финляндии, то я впоследствии не раз бывал в ней, встречался с финнами. У меня были самые хорошие отношения с президентом Кекконеном и его предшественником Паасикиви{28}. Это был "хороший буржуа", который искренне хотел мира с нами. Он, собственно говоря, и подписал мир, поскольку был инициатором дела и как бы посланцем от финляндского правительства к нам во время Второй мировой войны. В результате переговоров, которые он вел с нами, было достигнуто необходимое соглашение, и Финляндия вышла из войны против СССР. Это была важная победа, только она стоила много пролитой крови. Возникает опять \256\ вопрос: можно ли было обойтись без советско-финляндской войны? Не берусь делать окончательный вывод. Если же говорить о Сталине, который решал эти вопросы, то он начинал в 1939 г. войну не для того, чтобы захватить Финляндию. Мы же ее не захватили, и когда фактически разгромили финляндскую армию в 1944 году, Сталин проявил здесь государственную мудрость. Территория Финляндии с ее населением не могла решить коренных задач нашей внешней политики: маленький народ, чья страна не богата естественными ресурсами; а подписание договора о перемирии с Финляндией, которая затем сама объявила войну Германии, - хороший пример для других сателлитов гитлеровской Германии. Выгода для нас от этого была большей, чем от оккупации. К тому же такой наш шаг оставил хороший след в видах на будущее. Помню такой случай. Как-то приехал я с Украины в Москву, был у Сталина. Молотов рассказывал, как он пригласил Шуленбурга, посла Германии в СССР. Шуленбург являлся сторонником укрепления мирных отношений Германии с Советским Союзом и был решительным противником войны с СССР. Недаром 23 августа 1939 г. при заключении советско-германского пакта о ненападении Шуленбург, с которым Молотов решал попутные вопросы, буквально сиял от радости и говорил: "Сам Бог нам помог, сам Бог!". Тогда мы отнеслись к его словам как к дипломатической игре. Но потом история показала, что это у него было искреннее настроение: он понимал желательность улучшить отношения Германии и СССР, положить их на мирную основу. Он докладывал позднее о том же Гитлеру, но на его слова не обратили внимания. А во время заговора против Гитлера летом 1944 г. в него был вовлечен и Шуленбург. Заговор провалился, в числе казненных оказался и Шуленбург. Вернусь к рассказу Молотова. Проходя коридорами Наркоминдела, Шуленбург увидел, что на радио у нас сидят стенографистки и записывают нужные передачи. Он в удивлении спросил: "Как? У вас стенографистки ведут запись?". И тут же осекся. Молотов доложил о том Сталину. Наши решили, что, видимо, у немцев имеются технические средства записи. Записывают не стенографистки, а аппараты. Только после войны мы узнали, что существуют магнитофоны. Раньше мы об этом ничего не знали. Немцы же имели еще до войны магнитофоны. Поэтому радиоразведку они вели более организованно. Передача секретных радиотелеграмм осуществляется на больших скоростях, и почти никакая стенографистка записать их не успеет. Тем более когда они кодированы. Магнитофон же может записать, а потом работать медленнее: можно все \257\ прослушать, чтобы подобрать ключ к коду. Мы это делать еще не умели, так как у нас не было соответствующих технических средств. По таким деталям фашисты тоже судили о нашем военно-техническом уровне, нашей военной оснащенности, чувствовали нашу слабость, и это укрепляло их желание поскорее развязать войну. Но они эту слабость преувеличивали. Итак, после зимы 1939-1940 г. в стране было сравнительно мало людей, которые по-настоящему знали, как протекали и к чему политически привели военные действия против Финляндии, каких жертв потребовала эта победа, совершенно несоизмеримых с точки зрения наших возможностей, каково реальное соотношение сил. Сталин же в беседах критиковал военные ведомства. Наркомат обороны, а особенно Ворошилова. Он порою все сосредоточивал на личности Ворошилова. Я, как и другие, был тут согласен со Сталиным, потому что действительно в первую голову отвечал за это Ворошилов. Он много лет занимал пост наркома обороны. В стране появились "Ворошиловские стрелки" и тому подобное. Ворошиловская хвальба усыпляла народ. Но виноваты были и другие. Помню, как один раз Сталин во время нашего пребывания на его ближней даче в пылу гнева остро критиковал Ворошилова. Он очень разнервничался, встал, набросился на Ворошилова. Тот тоже вскипел, покраснел, поднялся и в ответ на критику Сталина бросил ему обвинение: "Ты виноват в этом. Ты истребил военные кадры". Сталин ему соответственно ответил. Тогда Ворошилов схватил тарелку, на которой лежал отварной поросенок, и ударил ею об стол. На моих глазах это был единственный такой случай. Сталин в первую голову чувствовал в нашей победе над финнами в 1940 г. элементы поражения. Очень опасного поражения, которое укрепляет наших врагов в уверенности, что Советский Союз - колосс на глиняных ногах. Международные политические последствия могли оказаться самыми неблагоприятными. Кончилась критика тем, что Ворошилов был освобожден от обязанностей наркома обороны, а вместо него был назначен Тимошенко. Вскоре он стал Маршалом Советского Союза. Не помню сейчас, какой новый пост был дан Ворошилову, но долгое время он находился как бы на положении мальчика для битья. Но одной констатации дела и гнева, оправданного, я бы сказал, гнева, в связи с ходом войны 1939-1940 гг. было недостаточно. Следовало сделать должные выводы. Выводы же должны были заключаться не только в освобождении Ворошилова от должности и назначении другого лица на пост наркома. Нужно было иметь в виду, что "большая война" неизбежна. Требовалось срочно наверстать \258\ упущенное, найти в нашей экономике те бреши, в результате которых мы несли потери, выше поднять боеспособность Красной Армии и, самое главное, заиметь новые кадры. Мне довелось познакомиться с Кирпоносом{29}, когда он командовал войсками КОВО. Очень хороший командир и честный человек. И погиб он, как истинный гражданин Советского Союза. В Финляндскую кампанию он командовал дивизией, отличился в боях, получил потом генеральское звание и стал Героем Советского Союза. КОВО стоял примерно на том же по значению месте, как и Белорусский Особый военный округ (БОВО). Если БОВО грудью заслонял Москву от вражеского нападения с запада, то КОВО тоже находился на направлении главного удара. Там имелись благоприятные рельефные и почвенные условия для развития наступления механизированными войсками с запада на Киевском направлении: хорошие дороги, почти нет болот. За границей писали, что это танкодром, что там можно, развернув танковые соединения, показать, на что они способны. Оценка оказалась правильной. В Великую Отечественную войну так и произошло. Назначив сюда Кирпоноса, считали, что он подходит по моральным качествам. Это было верно. Но у него не было опыта руководства таким огромным количеством войск. Видимо, других, более подходящих командиров, после кровавой мясорубки 1937-1938 гг. просто не осталось. Отсутствие же опыта потом сказалось на организации боев в ходе столкновений с гитлеровскими войсками. Кирпонос был далеко не Якир! После Финляндской кампании требовалось сейчас же посмотреть еще раз, как мы обеспечены вооружением и боевой техникой, тут же приступить к перестройке промышленности, переводя ее на военный лад, чтобы полностью быть готовыми к войне. Хотя мы и не знали, какое время нам дано для передышки и когда на нас нападет враг, считаю, что реально делалось очень мало нового по сравнению с мирным временем. Это было страшное упущение, и потом мы за это поплатились, когда в первые месяцы войны у нас катастрофически не хватало вооружения и боевой техники. Сталин, как я полагаю, ожидал, что развернутся затяжные сражения английских и французских войск против немецких. Они истощат Гитлера. Таким образом окажутся сорванными его планы сначала разбить Запад, а потом Восток, то есть рухнет стратегия, заложенная им в идею подписания договора 1939 г. с СССР о ненападении. В тот период и Сталин, и Гитлер выполняли (а иногда делали вид, что выполняют) обязательства, взятые по августовскому договору \259\ и согласно сентябрьскому договору о дружбе и границе. Молотов часто докладывал: "Вот Шуленбург сказал... Шуленбург передал...". Согласно договору о дружбе мы должны были поставлять Германии зерно, нефть и мн. др. Все это мы пунктуально выполняли, гнали железнодорожные эшелоны в Германию. Со своей стороны, Гитлер должен был нам предоставить крейсер. Он был уже на плаву. Его доставили в Ленинград, и там было организовано окончание корабельных работ. Гитлер прислал своих специалистов, которые помогали в постройке этого крейсера{30}. Я узнал об этом так. Крупный немецкий военно-морской начальник приехал в Ленинград для консультации. Ему отвели соответствующее помещение, создали необходимые условия, а потом возник скандал. Скандал устроили немцы, причина же была такой. Наша разведка обставила квартиру этого специалиста подслушивающими и фотографирующими аппаратами; кроме того, он оказался любителем женского пола, и разведка подбросила ему девицу. В одну из ночей его сфотографировали вместе с нею, чтобы уличить в непристойном поведении. Но наша техника, видимо, была плохая, и он услышал шум - щелчки работавшего аппарата. Стал искать, в чем дело, и нашел. На стене висела большая картина, в ней искусно было вырезано окно и вставлен фотоаппарат. Он заявил протест. Немцы оказались безразличны к его встречам с девицей, а наши-то чекисты думали, что фотографии дадут возможность завербовать его. Сталин тогда критиковал Берию за неудачу. Так я и узнал про это событие. Чем закончилось дело, не знаю. Крейсер же так и стоял у нас до конца войны недостроенным. Гитлер, посылая нам недостроенный корабль, вероятно, полагал, что успеет разбить нас, а потом вернет крейсер Германии. Мы имели соглашение с Чехословакией, с фирмой Шкоды, которая должна была поставить нам зенитные пушки. Наши 85-мм зенитки, с которыми мы потом воевали, изготовлялись во многом по образцам, купленным у Шкоды. Кроме того, мы получали у Шкоды и другие орудия. Но фирма не успела выполнить заказ до того, как Чехословакию захватил Гитлер. А теперь он дал указание, и Шкода выполнил прежний заказ, поставив нам какое-то количество крупнокалиберных орудий. Что касается зениток, то мы их использовали и как зенитные орудия, и как противотанковые. Итак, Гитлер делал все, чтобы создать видимость, будто Германия выполняет обязательства, взятые по договору с СССР. Как же выглядели в тот период наши взаимоотношения с Германией с позиций Украины? Мы имели границу непосредственного \260\ соприкосновения с Германией. После ликвидации Польского государства Гитлер сначала держал у советской границы войска, укомплектованные солдатами возрастов не первого призыва. Это были воинские части не первого эшелона. Но мы видели также, что фашисты усиленно работают по укреплению границы. Если провозглашена дружба, то зачем такие усиленные работы? Это выглядело подозрительно. Конечно, командование КОВО докладывало Сталину. Сталин тоже понимал неснятую угрозу СССР, но вроде бы не обращал внимания на доклады и давал в ответ свое объяснение, которое нас в Киеве вовсе не укрепляло в смысле надежды избежать войны с Германией. Одновременно стали наглеть украинские националисты, начавшие конкретно действовать. К нам попали неопровержимые документы, уличавшие их в том, что они переметнулись к Берлину, получали оттуда деньги и инструкции: тоже одно из веских доказательств того, что Гитлер готовится напасть на нас и использует националистов как свою агентуру. Он хотел, рванувшись на Украину, иметь националистический "украинский прожектор", который освещал бы обстановку в разведывательных целях и стал немцам первоначальной опорой. Как раз эти функции и взяла на себя националистическая свора Западной Украины. Стали мы перешивать железнодорожную колею Западной Украины с узкой на широкую, то есть с европейской на советскую. А немцы, бывавшие у нас в Прикарпатье, под каким-то предлогом, попросили (через контакты своих органов безопасности с нашими органами) не делать этого. Серов сообщил мне об этом. Тогда я сказал Сталину: "Они считают, что прежняя железная дорога вскоре им пригодится. Это же по размерам их колея, и они просят не перешивать ее". Сталин выругался и приказал: "Перешить!" Правда, во время войны переделать линию заново вовсе недолго. Строители идут вслед за войсками, и если рельсы на месте, шпалы на месте и не разрушено железнодорожное полотно, то им остается только раздвинуть рельсы, вынув старые костыли, и забить новые. {1}В сентябре - ноябре 1939 года действовали для освобождения районов Западной Белоруссии и Западной Украины Белорусский и Украинский фронты. {2}Эта военная кампания была осуществлена Красной Армией за 9 дней. {3}ЯКОВЛЕВ Н.Д. (1898-1972) был тогда начальником артиллерии Киевского Особого ВО в звании генерал-майора. {4}Генерал-лейтенант Голиков Ф.И. {5}ПИЛСУДСКИЙ Ю. (1867-1935) - видный деятель Польской социалистической партии с начала XX в., в 1919-1922 гг. начальник Польского государства, польский премьер в 1926-1928 и 1930 гг. \261\ {6}КЕРЗОН Дж.Н. (1859-1925)-британский маркиз, министр иностранных дел в 1919-1924 гг. Его "линия" была рекомендована Верховным советом Антанты в качестве восточной границы Польши. {7}СМЕТОНА А. (1874-1944) - президент Литвы в 1919-1920 гг. и вновь в 1926-1940 гг. {8}СТУДИНСКИЙ К.И. (1868-1941) -литературовед, акад. АН УССР в 1929 г., преподаватель (затем профессор) Львовского университета с 1900 года. {9}ВАСИЛЕВСКИЙ Л. был министром иностранных дел Польши в 1918-1919 годах. {10}МИЩЕНКО Г.К. {11}БАНДЕРА С.А. (род. в 1908 г., убит советским агентом в Мюнхене в 1959 г.) участвовал с 1920-х годов в подпольной Украинской войсковой организации, созданной в Польше Е. Коновальцем, с 1929 г. член Организации украинских националистов, с 1933 г. председатель ОУН на западноукраинских землях, участвовал в террористических покушениях на польских государственных деятелей, сидел в польской тюрьме, был освобожден в 1939 г. во время германо-польской войны, после 1941 г. руководил антисоветской деятельностью Украинской повстанческой армии на временно оккупированной фашистами территории Украины, зимой 1945 г. перебрался в Германию и руководил оттуда той же деятельностью, находясь до конца жизни в ФРГ и выступая под псевдонимом Стефан Поппель. {12}СЕРОВ И.А. (1905-1990) - член партии с 1926 г., окончил в 1935-1938 гг. Военную академию РККА им. М.В.Фрунзе, с 1939 г. работал в НКВД, со 2 сентября 1939 г. - нарком внутренних дел УССР, с 1941 г. первый заместитель наркома госбезопасности СССР, потом зам. наркома внутренних дел СССР, в 1945-1947 гг. зам. главноначальствующего Советской военной администрации в Восточной Германии, до 1954 г. первый зам. министра внутренних дел СССР, до 1958 г. председатель Комитета госбезопасности, до 1963 г. начальник Главного разведывательного управления Министерства обороны СССР, затем служил до 1965 г. в Туркестанском и Приволжском военных округах, далее пенсионер. {13}БАНДРОВСКА-ТУРСКА Э. (1899-1979)-польская певица, выступавшая в 1918-1960 гг. на сцене оперы и в концертах, профессор Краковской и Варшавской консерваторий. {14}КОЛЕССА Ф.М. (1871-1947)-украинский композитор, литературовед и этнограф, профессор Львовского университета с 1939 г., академик АН УССР с 1929 года. {15}ЛЕНСКИЙ -псевдоним Лещиньского Ю. (1889-1937), генерального секретаря ЦК Компартии Польши с 1929 г., члена Президиума Исполкома Коминтерна с 1929 года. {16}БЕРУТ Б. (1892-1956)-член Компартии Польши с 1918 г., председатель в 1948-1954 гг. и первый секретарь с 1954 г. ЦК Польской объединенной рабочей партии, в 1944-1949 гг. председатель Крайовой рады народовой. {17}ГОМУЛКА В. (1905-1982)-член Компартии Польши с 1926 г., генеральный секретарь ЦК Польской рабочей партии в 1943-1948 гг., первый секретарь ЦК ПОРП в 1956-1970 гг. {18}ЗАВАДСКИЙ А. (1889-1964) -член Компартии Польши с 1923 г., в 1944-1945 гг. заместитель главнокомандующего Войском Польским, с 1944 г. член \262\ Политбюро ЦК ПРП, с 1948 г. секретарь ЦК ПОРП, в 1949-1952 гг. зам. председателя Совета Министров Польши, с 1952 г. председатель Государственного совета ПНР. {19}ЛАЦИС В.Т. (1904-1966) - писатель, государственный и политический деятель, член ВКП(б) с 1928 г., народный писатель ЛатССР с 1947 г., в 1940-1959 гг. председатель Совнаркома (Совмина) ЛатССР. {20}КИРХЕНШТЕЙН A.M. (1872-1963)-ученый-витаминолог, государственный деятель, член ВКП(б) с 1941 г., премьер-министр и президент Латвии в 1940 г., затем до 1952 г. председатель Президиума Верховного Совета ЛатССР, с 1946 г. директор Института микробиологии АН ЛатССР. {21}МАННЕРГЕЙМ К.Г.Э. (1867-1951) - барон, генерал-лейтенант армии России в 1917 г., маршал Финляндии с 1933 г., создатель в 1927-1939 гг. сильной системы военных укреплений на Карельском перешейке ("линия Маннергейма") у границы с СССР, главнокомандующий армией Финляндии в 1939-1944 гг., в 1944-1946 гг. президент Финляндии, затем в отставке. {22}КУУСИНЕН О.В. (1881-1964) -член РСДРП с 1904 г., в 1911-1917 гг. председатель Исполкома социал-демократической партии Финляндии, один из руководителей Финляндской революции 1918 г., в 1921-1939 гг. член Президиума ИККИ и его секретарь, в 1940-1956 гг. председатель Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР, с 1957 г. секретарь ЦК КПСС, член ЦК ВКП(б) с 1941 г., член Президиума ЦК КПСС в 1952-1953 гг. и с 1957 г., акад. АН СССР с 1958 г., автор трудов по истории международного коммунистического движения. {23}Образована 31 марта 1940 года. {24}КУЛИК Г.И., являясь заместителем наркома обороны СССР, был тогда одновременно начальником Главного артиллерийского управления РККА. {25}ШАПОШНИКОВ Б.М. (1882-1945) - царский полковник, член ВКП(б) с 1930 г., в Красной Армии с 1918 г., в 20-е годы командовал войсками ряда военных округов, с 1928 г. начальник Штаба РККА, с 1932 г. начальник Военной академии им. М.В.Фрунзе, в 1937-1943 гг. (с перерывом) начальник Генерального штаба и до 1943 г. заместитель наркома обороны СССР. Затем начальник Военной академии Генштаба, автор военно-теоретических трудов, Маршал Советского Союза с 1940 года. {26}МЕРЕЦКОВ К.А. (1897-1968) - из крестьян, рабочий, член РСДРП с 1917 г., красногвардеец, в Красной Армии с 1918 г., участник Гражданской войны, занимал ответственные штабные, политические и командные должности, участник национально-революционной войны в Испании с 1936 г., в описываемое время командовал на Карельском перешейке 7-й армией, которая прорывала "линию Маннергейма", затем ком. войсками Ленинградского ВО, начальник Генштаба, заместитель наркома обороны СССР, в 1941-1945 гг. командовал армиями, а также войсками Волховского, Карельского и 1-го Дальневосточного фронтов, до 1955 г. командующий войсками ряда военных округов, затем помощник министра обороны СССР по высшим военно-учебным заведениям; член ЦРК в 1956-1961 гг., с 1964 г. Генеральный инспектор ГГИ МО СССР, Маршал Советского Союза с 1944 года. {27}Севернее действовали: на Карельском перешейке 13-я армия (командующий В.Д. Грендаль), на Ладожско-Онежском перешейке 15-я армия (М.П. Ковалев, затем В.Н. Курдюмов), еще севернее 8-я армия (Г.М. Штерн), 9-я армия (М.П. Духанов, затем В.И. Чуйков) и 14-я армия у Мурманска (В.А. Фролов). \263\ {28}КЕККОНЕН У.К. (1900-1986) был президентом Финляндии в 1956-1981 гг., а Ю.К.Паасикиви (1870-1956) был президентом с 1946 года. {29}КИРПОНОС М.П. (1892-1941)-член РКП(б) с 1918 г., занимал различные командные должности, перед Финляндской кампанией был начальником Казанского военного училища, во время Финляндской кампании командовал 70-й дивизией, атаковавшей Выборг, потом - войсками Ленинградского и Киевского Особого ВО, в 1941 г. - Юго-Западного фронта, погиб в сражении. {30}Это был немецкий крейсер "Лютцов", в СССР получивший название "Петропавловск", а с 1944 г. - "Таллин". Во время Великой Отечественной войны функционировал как многоорудийная плавучая батарея. ДЕЛА ПРЕДВОЕННЫЕ  В 1940 г. нами была проведена операция по освобождению Бессарабии от румынских войск. Это тоже вытекало из августовского договора 1939 г., который был подписан с немцами. Но, кроме того, тут мы хотели вернуться к исторической правде, которая была нарушена румынским королевским правительством после Октябрьской революции. Румыны были союзниками России против Германии в первой мировой войне. Однако когда после Октябрьской революции они почувствовали нашу слабость, то двинули свои войска, оккупировали Бессарабию и удерживали ее до 1940 года. Я, будучи членом Военного совета Киевского Особого военного округа, принимал активное участие в организации освобождения Бессарабии. В это время командовал войсками КОВО Жуков. Тимошенко к тому времени стал наркомом обороны СССР. Был детально разработан план продвижения наших войск и занятия исходных позиций, намечены переправы, созданы ударные группы. Одним словом, все, что нужно сделать для того, чтобы успешно провести эту операцию, было планом предусмотрено. Вопрос заключался только в том, окажут ли сопротивление румынские войска. На границе они держали себя очень плохо. Они часто совершенно без всякого повода стреляли по пограничникам, которые несли охрану нашей границы, по колхозникам. Эта граница не считалась у нас спокойной. Румыны проявляли враждебность к нам, хотя мы ничего не позволяли себе в отношении румынской границы и румынских пограничников. Поэтому мы не знали, как румынские войска будут вести себя. Предъявили мы ультиматум, и наши войска стали готовиться к \264\ переправе через Днепр. Румыны не оказали сопротивления и стали отходить. Я не помню сейчас, какие дипломатические переговоры велись, как они протекали и чем завершились, но мы стали переправляться на правый берег Днестра, а румынские войска стали отходить от границы. Мы переправлялись совершенно беспрепятственно. В это время мы с маршалом Тимошенко были на Тираспольском направлении. Как только переправились на правый берег Днестра, сразу же соприкоснулись с населением. Оно нас встречало радушно, даже очень радушно. В тот же день Тимошенко предложил полететь на самолете в глубь Бессарабии за линию румынских войск и сесть на лугу около деревни Фурманка{1}. Он хотел, конечно, повидать своих близких, брата, сестру. Почти у всякого человека набирается много родственников, особенно если родственник занимает такое высокое положение, как тогда Тимошенко - нарком обороны великой страны. Он уверял, что мы спокойно сядем на самолете: там хороший луг недалеко от его деревни, а потом мы дойдем или сбегутся люди и довезут нас. Это было немножко рискованно, потому что румыны передвигались в этом районе к Пруту и за Дунай, а мы должны садиться на территорию, которая еще не освобождена от румынских войск. Полетели мы, сделали круг. С воздуха Тимошенко узнал свою Фурманку и показал мне в окно: вот озеро, какая там охота! Начались тут всякие воспоминания о его детстве и юности. Он не был в Фурманке с начала Первой мировой войны, как его призвали в армию. Его, естественно, тянуло в родные места, где он провел свое детство. Сели мы на лугу, сейчас же со всех сторон сбежались люди; кто пеший, кто верхом на лошади или в запряжке. Сейчас же самоорганизовался митинг. Помню, выступал какой-то бородатый крестьянин. Мне говорили, что он старообрядец. Одно не подтверждало, что он старообрядец: уж очень он отборно ругался в адрес румынских офицеров. Я давно не слышал такой отборной, неповторимой русской ругани. Он это делал публично на большом митинге, а ругал он их даже за то, что румынские офицеры красят губы, и сравнивал их с непутевыми женщинами (но он применил другое выражение). На этом митинге оказался и священник. Потом он подошел к нам и расцеловался с Тимошенко. Позже я узнал, что этот человек стал священником во времена оккупации Бессарабии Румынией и что он выходец из семьи, состоящей в родственных связях с Тимошенко. Дали нам, кажется, лошадей, и поехали мы к Фурманке. Фурманка нас встретила очень хорошо. Говорю - нас, потому что я тоже там был, но это была торжественная встреча их \265\ земляка Тимошенко. Сейчас же нас пригласил к себе брат Тимошенко, потом приехала его сестра. Началось угощение. Стали приходить знакомые. Дело уже близится к ночи. Вижу, воспоминаниям, беседам и вину нет конца. Каждый, кто приходил, обязательно приносил огромный сулей (так называют там большие бутыли вина). Тогда я сказал: "Вы тут родственники и знакомые, ведите беседу, а мне разрешите удалиться". Я ушел в большой сарай и спал там. Утром встал я рано, но уже рассвело. "Как,-спрашиваю,-маршал? Спит или встал?". "Маршал еще и не ложился". Я зашел в дом, а они еще продолжали сидеть за столом и вели беседу. Кончилось тем, что к нам прибежал посыльный от Жукова с донесением, что Москва очень беспокоится и ищет Тимошенко. Из этой Фурманки мы вылетели тем же самолетом и полетели в Черновицы. Там, около Кишинева или в Черновицах, был организован штаб и имелся телефон ВЧ, по которому можно было поговорить со Сталиным. Прилетели мы туда и поговорили с Москвой, доложили, что все хорошо и наши войска вышли на новую границу, то есть на Прут и Дунай. Так мы заняли территорию, которая после Октябрьской революции была отторгнута румынами, воспользовавшимися военной слабостью молодой Советской республики. Наши войска вышли на ту границу, которая была до Первой мировой войны, но с некоторым исправлением в районе Черновиц и Тернополя: эти территории до Первой мировой войны входили в состав Австро-Венгерской монархии. Здесь исправления были сделаны в нашу пользу, и это исторически оправданно, потому что эти земли населяли украинцы. Следовательно, украинцы, проживавшие на этой территории, воссоединились со всем украинским народом и вошли в единое Советское государство. Я считаю, что и юридические, и моральные права, безусловно, были на стороне Советского правительства, на стороне ВКП(б), на стороне действий, которые осуществлял тогда от имени партии, от имени нашего государства Сталин. Спустя какое-то время после разгрома войск Англии и Франции в 1940 г., захвата немцами Парижа и капитуляции Франции у нас упорно носились слухи, а западная печать открыто писала, что немцы направляют свои войска в Румынию. Поэтому занятие нами Бессарабии еще больше толкнуло Антонеску{2} в объятия Гитлера. Антонеску правил страной от имени короля, он определял там политику. Это был человек профашистских взглядов. Следовательно, надо было учитывать, что этот участок границы тоже должен быть под строгим наблюдением и надо что-то делать, чтобы укреплять там наши новые рубежи. Однако на советско-румынской \266\ границе по линии Прут - Дунай мало что делалось. Можно даже сказать, что ничего не делалось. Мы только ввели свои войска и расположили их в соответствующих местах. Каких-то работ по созданию укреплений на границе не производилось. И когда началась война, граница там оказалась очень слабой. Итак, уже закончился период "странной войны" Франции и Англии против Германии, когда война была объявлена, войска сосредоточены, но активных военных действий не велось. Эта "странная война" вселяла некоторую тревогу в руководство Советского Союза. Мы опасались, не закончится ли она сговором между Англией и Францией, с одной стороны, и гитлеровской Германией - с другой, в результате чего гитлеровскую военную машину направят на восток, то есть против СССР? Это было вполне реально, хотя некоторые у нас этого и в мыслях не допускали. Никакого особого противоречия не было в таком сговоре, потому что и та и другая стороны стояли на капиталистических основах; и та и другая стороны ненавидели марксистско-ленинское учение и наше государство, которое было единственным островом социализма в капиталистическом окружении. Наконец на Западе начались активные военные действия. Это была весна 1940 года. Точного числа я уже не помню, но каждый грамотный человек может отыскать его в справочниках. Немцы перешли в наступление, и перешли в таком месте, где их меньше всего ожидали. Главные силы Франции были сосредоточены на линии Мажино. Я не изучал специальную литературу и не могу сказать, насколько эта линия была неприступной. Но печать твердила об этом и во время ее строительства, и после. Поэтому в ответ на постройку линии Мажино Гитлер построил линию Зигфрида. Таким образом, и с той и с другой стороны вроде бы были неприступные валы, как их называли. Это успокаивало, обнадеживало французов и ослабляло их волю к должной организации войск, мешало им предусмотрительно относиться к другим возможностям, которые могут использовать немцы против Франции и Англии. Немцы ударили через Голландию и Бельгию. Сопротивление этими странами было оказано слабое, и немцы вышли на территорию Франции. Там они без больших затруднений разгромили французско-английские войска и двинулись в глубь страны. В районе Дюнкерка они устроили большой разгром войск противника, и англичане сразу же приступили к эвакуации своих войск на Британские острова, они успели вывезти много своих войск. Все говорило о том, что Великобритания отказалась от борьбы против немцев на территории Франции. Тогда в печати очень много писали \267\ о применении немцами нового метода ведения войны: выброска воздушного десанта в тылу противника. Десант наводил буквально панический страх на французов и обращал их в бегство. Немцам был открыт путь на Париж. В это время я случайно (не помню, у меня ли имелись какие-то вопросы или Сталин меня вызвал) был в Москве. Я видел, что Сталин очень озабочен развитием военных событий на Западе. Но он не распространялся по этому поводу и не высказывал своей точки зрения. В ходе обмена мнениями он говорил только, что французы и англичане оказались очень слабыми, не сопротивляются немцам, и те наступают, реализуя свои замыслы... Было получено известие по радио, что немцы вступили в Париж, французская армия капитулировала. Вот тут Сталин нарушил свою замкнутость и очень нервно выругался в адрес правительств Англии и Франции за то, что они допустили разгром своих войск. Сталин тогда очень горячился, очень нервничал. Я его редко видел таким. Он вообще на заседаниях редко сидел на своем стуле, а всегда ходил. Тут он буквально бегал по комнате и ругался, как извозчик. Он ругал французов, ругал англичан, как они могли допустить, чтобы их Гитлер разгромил. В это время у него был как раз я и еще присутствовал, наверное. Молотов. Он всегда бывал у Сталина. Редко, когда я был у него, не было там Молотова или Берии. Жданов бывал тоже часто, но реже. Почему Сталин так реагировал на падение Парижа? Теперь немцы выполнили свои цели на Западе, вынудили Францию капитулировать, создали там прогерманское правительство во главе с Петэном{3}. Для них это был конец войны во Франции. У немцев оставалась одна цель - принудить капитулировать Англию и организовать вторжение на Британские острова. Победа немцев во Франции - это уже был сигнал, что угроза войны против Советского Союза возросла. На Западе силы, враждебные немцам, разбиты; следовательно, у них остается главная задача - сокрушить Советский Союз, который привлекал немцев с давних времен и богатствами, и своей территорией. Но главным было столкновение идей. Ведь Гитлер взял на себя священное обязательство быть освободителем Европы и мира от марксизма. Поэтому главный враг, враг э 1 - это марксистско-ленинские идеи, а главный носитель этих идей и претворитель их в жизнь - народы Советского Союза. Война против нас была неизбежна. Она уже была объявлена в книге Гитлера "Майн кампф". Этот момент приближался, и Сталин тревожился. Он тревожился еще и потому, что уже понимал, что наша армия не так сильна, как об этом писали в газетах и говорили на митингах. \268\ Свою слабость Красная Армия показала в войне с финнами, где были большие потери и с трудом решались поставленные задачи. В результате Финляндской войны произошла смена в руководстве Наркомата обороны: Ворошилова заменил Тимошенко. Легкий, без особых усилий со стороны немцев разгром англофранцузских войск еще больше пугал Сталина. Правда, во Франции нашлись люди, которые не признали капитуляции, бежали из страны и организовали свое движение. Возглавил его де Голль{4}. Мы были уверены, что Французская компартия тоже все сделает для того, чтобы организовать борьбу против оккупантов. Но для этого требуется время, а немцы, конечно, используют все возможности, чтобы поскорее достичь своей конечной цели на Западе - разгрома Англии то ли путем вторжения, то ли путем дипломатических переговоров. Все это развязывало немцам руки на Западе, обеспечивало их тыл и давало возможность двинуть свои войска против Советского Союза. С приходом маршала Тимошенко работа в Наркомате обороны, по моим наблюдениям, зашевелилась. Это были довольно слабые, разрозненные наблюдения. Я только что слышал другой раз, как докладывает Тимошенко Сталину или Сталин звонит Тимошенко по военным вопросам. В то время все искали возможности создания лучшего стрелкового оружия. После Финляндской войны встал вопрос о создании автоматического скорострельного оружия для вооружения пехоты. В это же время началось внедрение в войска новой, облегченной и скорострельной винтовки с большим количеством патронов в обойме. По этим вопросам много спорили. Часть военных резко высказывалась против внедрения в войска автоматического оружия, аргументируя свою точку зрения тем, что уменьшится кучность стрельбы и, следовательно, эффективность огня. Понадобилась Финляндская война, в которой финны успешно применяли немецкие автоматы, чтобы решить этот спор. Всеми этими вопросами Сталин занимался сам, и больше никто к этому не был допущен. Так же и с танками. Помню, мне Сталин сказал в 1940 г.: "Вы обратите внимание, в Харькове на бывшем паровозостроительном заводе создается дизель большой мощности. Это очень интересный, впервые создаваемый в Советском Союзе дизель. Я имею в виду, что, может быть, его возможно будет использовать на тяжелых бомбардировщиках". Сталин считал, что если дизель поставить на самолет, то будет меньше расход горючего, увеличится дальность полета. Это тоже характерно: он сказал мне, что на этом заводе делается дизель, который необходим для военных целей, а я, секретарь Центрального \269\ Комитета КП(б)У, этого не знал. И неудивительно: надо было знать порядок, который тогда сложился. К военным заводам у нас допуска совсем не было. Туда партийных работников не пускали. Хотя там, на заводе, была партийная организация, я и не знал о разработке дизеля, мне не докладывали. Что там производили паровозы, мне было известно; а что там делали дизель, я не знал. На заводе был отгорожен цех, он охранялся, проход туда был с особыми пропусками, и никто не имел права совать нос в эти дела. Знали лишь Сталин и те, кто имел прямое отношение к организации этого производства. И только когда мне позвонил Сталин, я поехал на этот завод и познакомился с конструктором дизеля тов. Чупахиным{5}. Дизель был очень интересный. Я не мог сделать заключение, может ли он быть пригодным для установки на бомбардировщике. Но для танка (а Чупахин его строил для танка) это был хороший дизель. Парторгом ЦК на этом заводе тогда был Епишев. Он только что, по-моему, закончил Военную академию и был назначен парторгом ЦК, то есть не выбирался партийной организацией, а был утвержден Центральным Комитетом ВКП(б) и не был подотчетен местным партийным организациям. Я установил связь с заводом и стал наблюдать за ходом работ. Не помню, в каком месяце, но это было летом, мне позвонили, что такого-то числа под Харьковом, на Северском Донце будет испытываться танк Т-34. Это был новый, многообещающий танк. Я сейчас же выехал в Харьков: хотел посмотреть, как работает дизель и что это за танк. Прибыл я в Харьков и в тот же день выехал на полигон на поле, восточное Харькова. Место для испытания танка было очень хорошо выбрано: там сыпучие пески и там же сильно заболоченные места около озера. Я наблюдал, стоя на возвышенности, как буквально бегает танк, преодолевая препятствия и в песках, и в болотах. Помню, еще произошел тогда такой инцидент. Я его много раз вспоминал, когда позднее встречался с этими товарищами. Рядом со мной на испытаниях стояли люди, которых я не знал лично. Один из них, красивый мужчина лет 38, может быть 40, в синем, ладно сшитом, чистеньком комбинезоне, спрашивает меня: "Товарищ Хрущев, как вы оцениваете танк? Хороший танк?" Я говорю: "Видимо, танк очень хороший, действительно, грозой будет для наших врагов. Но танк-то танком, танк - это вроде телеги, а сердце танка - двигатель. Раз двигатель хорош, поэтому он и бегает". Он, человек умный и с юмором, глянул на меня и говорит: "Вы, видимо, товарищ Хрущев, ошиблись. Вы считаете, что я конструктор дизельного \270\ двигателя, то есть Чупахин, а я не Чупахин, я Кучеренко{6}, один из группы инженеров, которые создают этот танк. Танк - это вам не телега!", и улыбнулся. Я извинился и говорю: "Вы правильно определили, я действительно принял вас за Чупахина. У меня такое вот мнение, не знаю, насколько оно правильно, но я все-таки оцениваю по двигателю силу и маневренность танка". Он как инженер-конструктор стал мне объяснять достоинства конструкции этого танка. Потом я на практике убедился, что он был прав. Эти танки действительно оказались очень грозным оружием Красной Армии; но, к сожалению, к началу войны их было еще очень мало. После разговора со Сталиным я часто приезжал на этот завод и довольно подробно знакомился с производством, с организацией завода. Тогда Сталин поставил задачу расширения завода, запуска дизеля в серию и организации широкого производства танков Т-34. Война неумолимо надвигалась. Хотя при встречах Сталин беседовал по этому вопросу очень редко, даже избегал этой темы, замыкался, но было заметно, что он очень волнуется и его это очень беспокоит. Это было заметно и по тому, что он к тому времени стал пить, и довольно много пить, причем не только сам, но и стал спаивать других. Обязательно, если он вызывает, у него бывает очень много народа. Он собирал как можно больший круг людей. Я думал, что он так волнуется потому, что начинает, оставаясь один, плохо себя чувствовать, поэтому ему нужна большая компания с тем, чтобы в этой компании как-то отвлечься от мыслей, которые его беспокоят. А мысли эти: неизбежность войны, а главное (о чем он, видимо, думал), что в этой войне мы потерпим поражение. Войны-то в былые времена он не боялся. Наоборот, считал, что война принесет нам победу и, следовательно, расширение территории, где будут установлены новые, социалистические порядки, будет развеваться победоносное революционное марксистско-ленинское знамя. Но в тот период он так уже не думал, а, наоборот, видимо, беспокоился о том, что если начнется война, то мы можем потерять то, что завоевали под руководством Ленина. После капитуляции французов немцы обнаглели. Наглость эта проявлялась в бесцеремонности перелетов разведчиками их воздушных сил границы Советского Союза. Они углублялись до Чернигова, а однажды мы засекли, как они летали над Шосткой. Видимо, разведывали пути бомбежки Шосткинского порохового завода. Бывали случаи, когда немцы совершали вынужденную посадку. Помню, в районе Тернополя сел самолет, и крестьяне буквально захватили в плен немецких летчиков. Кончилось это тем, что этих летчиков отпустили, исправили самолет, и все это прошло \271\ тихо, даже, по-моему, протеста не было. Это еще больше вызывало уверенность фашистов в их безнаказанности. На границе мы видели, что немцами уже стягиваются войска, что они готовятся и что война неизбежна. Естественно, мы беспокоились не меньше Сталина. Помню, мы с командующим войсками КОВО обратились с письмом к Сталину. Я как секретарь ЦК КП(б)У предложил написать Сталину, рассказать, что делается у нас на границе со стороны немцев. Чтобы мы не были застигнуты врасплох, нам надо произвести кое-какие работы по укреплению границы. Там велись работы по созданию долговременных железобетонных укреплений с артиллерийскими и пулеметными установками. Это дело двигалось очень медленно, и было видно, что мы не успеем закончить эти работы. Поэтому я предложил командующему написать такое письмо. Он согласился. Мы обратились к Сталину с просьбой разрешить нам временно мобилизовать 150 тыс. или больше колхозников, вывести их на границу, сделать противотанковые рвы и другие земляные работы по укреплению границы. Мы считали, что это нужно сделать. Мы понимали, что немцы будут видеть все, да немецкая агентура в западных областях Украины была довольно широкой. Поэтому скрытно ничего сделать было нельзя. Но и немцы открыто вели работы по укреплению своей границы. Поэтому нам нужно было чем-то ответить. Но Сталин запретил это делать, сказав, что это может послужить причиной провокаций. Очень нервно он нам ответил. Немцы продолжали свои работы, а мы ничего не делали. Следовательно, наша граница осталась совершенно открытой для противника, чем он потом и воспользовался. Чем я объясняю такое поведение Сталина? Думаю, что он тоже все видел и понимал. Когда был подписан договор с Риббентропом, Сталин сказал: "Ну, кто кого обманет? Мы обманем Гитлера!". Он все брал на себя. Это была его инициатива, он решил, что обманет Гитлера. А когда мы уже получили урок в войне с финнами, и не в нашу пользу, когда немцы легко разгромили войска французов и англичан и довольно успешно вели воздушные операции против англичан, бомбили города и промышленность Англии, тут он уже по-другому рассматривал возможный исход войны и боялся ее. В результате этой боязни он и не хотел ничего делать, что могло бы обеспокоить Гитлера. Поэтому он нажимал, чтобы аккуратно вывозили в Германию все, что по договору было положено: нефть, хлеб и я не знаю, какие еще товары. Возможно, он думал, что Гитлер оценит, как аккуратно выполняем мы свои обязательства, вытекающие из этого договора. Может \272\ быть, он думал, что Гитлер откажется от войны против нас? Но это нелепость. Она была продиктована неуверенностью, а может быть, даже и трусостью. Трусость вытекала, как я уже говорил, из того, что мы показали свою слабость в войне с финнами, а немцы показали свою силу в войне с англичанами и французами. Эти события и породили вот такое состояние Сталина, когда он как-то потерял уверенность, потерял оперативность в руководстве страной. К 1940 г, у нас накопилось много спорных вопросов с Гитлером. После длительных переговоров договорились о том, что Молотов должен съездить в Берлин. Он выехал туда поездом{7}. Я приехал в Москву уже после его поездки. Это было, кажется, в октябре или ноябре 1940 года. Я услышал тогда в руководстве разговор, который мне не понравился. Видимо, у Сталина возникла потребность спросить о чем-то Молотова. Из вопросов Сталина и ответов Молотова можно было сделать вывод, что поездка Молотова еще больше укрепила понимание неизбежности войны. Видимо, война должна была разразиться в ближайшем будущем. На лице Сталина и в его поведении чувствовалось волнение, я бы сказал, даже страх. Молотов, сам по характеру человек молчаливый, характеризовал Гитлера как человека малоразговорчивого и абсолютно непьющего. В Берлине во время официального обеда подавали в узком кругу вино. Но Гитлер не брал даже бокала, ему ставили чай, и он поддерживал чаем компанию пьющих. Я не знаю конкретно тем деловых разговоров, которые велись в Берлине, по каким вопросам и какие у нас были с немцами расхождения. Это было очень трудно понять. У нас сложилась такая практика: если тебе не говорят, то не спрашивай. Считалось, что эти вопросы знать не обязательно. Это, конечно, неправильный подход. Это верно в отношении чиновников. Но в отношении членов правительства и членов Политбюро - руководящего органа партии и страны - это нарушение всех правил, которые должны быть в партии, если она является действительно демократической. А наша партия, ленинская, имела именно такой характер. Но ограничение и отбор информации, которая давалась членам Политбюро, определялись Сталиным. Если говорить об уставном праве, то такого уставного права не существовало и существовать не может. Это уже результат сложившегося произвола, который приобрел какую-то "законность" при Сталине. Молотов говорил, что во время поездки были приняты очень строгие меры по безопасности продвижения поезда от границы до Берлина: буквально в зоне видимости стояли солдаты. Он рассказывал, что во время деловых разговоров вдруг пришли и сказали, \273\ что англичане делают налет и сейчас самолеты появятся над Берлином. Предложили пойти в убежище. Пошли в убежище, и Молотов понял, что уже сложилась частая практика пользоваться убежищем. Это говорило о том, что англичане довольно основательно беспокоили Берлин и Гитлеру со своей компанией приходилось прибегать к использованию убежища. Спустя несколько месяцев после поездки Молотова в Берлин произошел такой инцидент: Гесс{8} улетел в Англию, выбросился там с парашютом и приземлился. Гесс - бывший летчик, поэтому он легко мог воспользоваться этим способом. Немцы пустили "утку", что он бежал. Но было видно, что здесь что-то кроется, не вяжутся концы с концами в версии о бегстве Гесса. Возникало сомнение, что это было бегство. Когда Молотов во время войны был в Лондоне, то ему предложили встретиться с Гессом, но Молотов отказался. А я тогда спросил Сталина: "Не является ли бегство Гесса выполнением особой миссии по поручению Гитлера? Он взял все на себя с тем, чтобы ничем его не связывать, а на самом деле является посыльным Гитлера. Он не бежал, а фактически полетел туда по поручению Гитлера с тем, чтобы договориться с Лондоном о прекращении войны и развязать Гитлеру руки для похода на Восток". Сталин выслушал меня и сказал: "Да, это так и было. Вы правильно понимаете этот вопрос". Он не стал развивать дальше эту тему, а только согласился со мною. Сталин очень сильно переживал начало войны. В первые ее дни, как известно, был совершенно парализован в своих действиях и мыслях и даже заявил об отказе от руководства страной и партией. После поездки Молотова в Берлин не было никакого сомнения в том, что будет война. Но полагали, что эта война может быть оттянута во времени. Гитлер готовится, война будет развязана в ближайшее время, а в какое, мы, конечно, не знали. Думаю, что и Сталин не знал. Это невозможно знать, потому что каждая страна скрывает от своего противника начало войны, даже если она приняла решение начать войну. Однажды я приехал в Москву зимой в конце 1940 или в начале 1941 года. Как только приехал, сейчас же раздался звонок. Передали, что Сталин просит заехать к нему на "ближнюю" дачу, а сам он нездоров. Я приехал к нему. Сталин лежал одетый, на кушетке, и читал. Мы обменялись приветствиями. Сталин сказал, что чувствует себя плохо. Тут же стал рассказывать мне о военных делах. Это был единственный раз, когда он заговорил со мной об этом. Видимо, он нуждался в собеседнике. Его очень тяготило, что он один. Так я думаю. Обычно у него не появлялось внутренней потребности \274\ обменяться с кем-либо мнениями по вопросам военного характера. Он был далек от этого, потому что, видимо, очень высоко ценил свои способности и низко оценивал их у других. Он говорил тогда, что проходит совещание военных{9}, а он лишен возможности принять участие. На этом совещании было принято решение в пользу какого-то оружия. Это возмутило Сталина, и он тут же начал звонить по телефону, кажется, Тимошенко, который был наркомом обороны. Он стал ему что-то выговаривать, придавая особое значение артиллерии и критикуя принятое решение. Видимо, совещание было широким, в нем участвовали все командующие войсками военных округов. Я говорю это к тому, что в то время уже принимались меры, чтобы подготовиться к нашествию гитлеровских полчищ на Советский Союз. Внешние проявления глубоких переживаний, волнения Сталина мною воспринимались по-человечески, потому что, действительно, такая прорва нависала над нашей страной. Гитлеру удалось покорить европейские страны, непосредственно подойти к границам Советского Союза и расположить свои войска в соприкосновении с нашими войсками. Их разделяла только граница, созданная после краха Польского государства. Угроза была, я бы сказал, самой реальной за всю историю существования СССР. Смертельная угроза нависла над Советским Союзом. Крупные страны: Германия, Италия и Япония - объединились против него. Ну, а другие? Америка слишком от нас далека. Было неизвестно, какую она займет позицию при нападении немцев на Советский Союз. Англия находилась в состоянии войны с Германией и сохраняла еще независимость, которая тоже висела на волоске. Английская сухопутная армия была слабой. Выдержит ли Англия, сможет ли она отразить попытки гитлеровской Германии высадить на Британских островах десант, это было еще неизвестно. Поэтому вполне понятно волнение Сталина. Он чувствовал, что надвигается угроза. Справится ли наша страна? Справится ли наша армия? Опыт Финляндской войны показал ее слабость. Это еще больше давало повода для волнений. Не случайно же, что в результате лишь такого состояния армии мы понесли тогда огромные потери! В ответ было заменено военное руководство: смещен Ворошилов с поста наркома обороны и назначен новый нарком, Тимошенко. Все это надо представить себе, потому что отношения между Сталиным и Ворошиловым были мало сказать дружескими: я всегда видел их вместе, они были неразлучны. Если Сталин пошел на это, то можно себе представить, как был он поражен слабостью нашей армии в войне с финнами! \275\ Помню, однажды Сталин в беседе сказал, что Гитлер по закрытым каналам обратился к нему с просьбой оказать услугу: немецкие войска оккупировали Францию, и он хотел, чтобы Сталин как авторитет в коммунистическом мире оказал ему помощь, то есть повлиял на Французскую компартию, чтобы она не встала во главе движения сопротивления немецкой оккупации. Сталин возмущался этой наглостью. Тут даже не было вопроса о том, какой дать ответ. Гитлер шел не только на гнусность, но и на пакость. Как мог он допустить, что Сталин пойдет на сделку такого характера? Низкую сделку. Оказать содействие фашизму через Французскую коммунистическую партию?! Еще такой инцидент. Когда немцы вели бои за Данциг, то эта операция проводилась, как спектакль. У немцев там была заранее установлена киносъемочная аппаратура. Эти бои и с моря и с суши были засняты. Этот кинофильм они старались пошире продвинуть во все страны мира. Видимо, Гитлер преследовал цель показать мощь и неотразимость фашистских войск с тем, чтобы заставить дрожать своих будущих противников и парализовать их волю. Гитлер обратился к Сталину с предложением взять эту картину и пустить ее через нашу киносеть. Одним словом, показать нашему зрителю, как немцы расправляются с Данцигом, с Польшей, со всей Европой. Вот такая диверсия была задумана Гитлером против нашего народа. Сталин поставил свои условия. Он сказал: "Если вы возьмете нашу картину (в ней были показаны очень хорошо организованные маневры, которые производили сильное впечатление), то мы возьмем ваш фильм". Гитлер, конечно, не мог согласиться с таким обменом. Тем самым Сталин парировал диверсию со стороны Гитлера, которую тот предпринял, предлагая демонстрировать картину о разгроме польских войск. И все же эта картина была прислана немцами, и мы ее просматривали со Сталиным. Она действительно производила удручающее впечатление, особенно на тех людей, которые ожидали, что это оружие может быть повернуто против них. А мы были именно такой стороной. У нас в то время шел спектакль "Ключи от Берлина"{10}. Это тоже рассматривалось как психологическая подготовка страны и войск к войне. В истории уже были случаи, когда русские войска брали Берлин и получали ключи от его ворот. Это, конечно, раздражало немцев. Это была психологическая закалка наших людей против фашистов. Они трубили, что все на Земле будет им подвластно и что они могут разбить любую армию. А здесь было показано, что русские войска бивали немцев, вступали в Берлин в результате их разгрома. \276\ Картина неизбежности войны вырисовалась значительно раньше, чем началась война, и даже значительно раньше, чем был подписан договор между Советским Союзом и гитлеровской Германией. Было известно от самого Гитлера: если фашисты придут к власти, то будет война против Советского Союза. Он написал книгу "Майн кампф", в которой излагал свои агрессивные планы и свое человеконенавистническое мировоззрение. Он прежде всего ставил задачу разгрома Советского Союза, уничтожения коммунизма. Оплот коммунизма - это Советский Союз. И когда Гитлер пришел к власти, то он сейчас же начал готовить к этому свою армию. Это не было секретом. Шумные военные парады в немецких городах, угрожающие речи против нас... Но, видимо, Сталин находился тогда под впечатлением, что в нашей стране все в порядке и армия с ее вооружением у нас на должном уровне, как и ее командный состав, и настроение народа. И действительно, настроение народа свидетельствовало о его монолитности и сплоченности вокруг партии. Фашисты, как и все буржуазные идеологи, рассчитывали, что поскольку Советский Союз многонационален, то поэтому при первом же столкновении он развалится, как колосс на глиняных ногах: возникнет национальная рознь, не будет монолитности и сплоченности народа, а следовательно, и Вооруженных Сил. Но это оказались бредни тех, кто хотел, чтобы случилось так. Мудрая ленинская национальная политика после Октябрьской революции за годы Советской власти все перевернула. Конечно, были шероховатости. Потребуются еще десятилетия, чтобы все это изжить. Но основное было уже сделано. Разные народы страны, рабочие, крестьяне, интеллигенция чувствовали, что только в единении сила. Не в розни наша сила, не в розни народов, а в их единстве и монолитности. Война убедительно подтвердила это и разбила иллюзии, которые питали наши враги. Военные парады и маневры, которые проводились, играли большую положительную роль. Но они играли и отрицательную роль в том смысле, что расхолаживали волю и успокаивающе действовали на всех, скрывая недостатки, которые имелись в Красной Армии. Видимо, Сталин эту сторону недооценил. Он неправильно оценивал боеспособность нашей армии, находясь под впечатлением кинокартин, в которых показывали парады и военные маневры. Сталин давно почти ничего живого не видел. Он не выезжал никуда из Москвы. Из Кремля выезжал только на дачу и в Сочи, а больше никуда. Соответствующую информацию получал только через Ворошилова. Тот, конечно, докладывал, как он сам понимал, а он тоже переоценивал Красную Армию. Считал, что она находится \277\ на высоком уровне и может легко отразить гитлеровское нашествие. Поэтому перед войной многое так и не было сделано. Разве можно было тогда думать, что дело обстоит иначе? Вот я беру себя. Я был членом Политбюро, вращался в кругу Сталина, правительства. Разве мог я думать, что у нас буквально в первые дни войны не будет даже достаточного количества винтовок и пулеметов? Это элементарно. Даже у царя, который готовился к войне с Германией, оказались большие запасы винтовок: у него только в 1915 г или 1916 г. не хватало винтовок, а у нас винтовок и пулеметов не хватило на второй день войны. А ведь наши возможности в смысле экономики были несоизмеримо выше, чем у царского правительства. Я был поражен. Как же так, никто не знал? Я не знаю, знал ли об этом Сталин до войны. Наверное, тоже не знал. Но Ворошилов не мог не знать. Что же тогда наркому еще знать, если не это, то есть состояние вооруженности и накопление на случай войны резервов, боеприпасов, артиллерийского и пехотного вооружения? А оказалось, что не знает. Это преступление! Люди, которые за это были ответственны, с них как с гуся вода. Улыбаются перед фотоаппаратами и перед киноаппаратами... Если бы Сталин это знал! Надо было поднять на ноги нашу партию с тем, чтобы сейчас же мобилизовать промышленность на работу для войны, выделить для этого заводы, которые занимались бы производством артиллерии, винтовок, автоматического оружия, зенитных пулеметов, противотанковых орудий и боеприпасов. Не говорю уже о танках и самолетах. Но говорю не потому, что недооцениваю их как главный вид вооружения Красной Армии, а потому, что эти виды вооружения более наглядны и находились в сфере внимания Сталина. Поэтому наша авиация была подготовлена лучше. Наши танки были не хуже, а Т-34 превосходил все танки мира. Но этого вида оружия количественно было недостаточно. Надо было сделать больше таких танков. Не хочу сейчас говорить о танке Т-34, потому что тут, может быть, мы и запоздали с его конструированием, отстало созревание технической мысли. Но думаю, что после того, как этот танк был создан, прошел испытания и на испытаниях показал свои прекрасные качества, что-то можно было сделать. Его испытания проходили в Харькове, кажется, летом 1940 года. У нас еще был целый год. Если бы мы сразу, по-военному, взялись за внедрение этого танка в производство, создали несколько заводов и организовали широкую их кооперацию, мы бы очень многое сделали. А что наш народ, наша техника и наши инженеры способны на это, показала война. В условиях войны, более тяжелых, чем предвоенные, мы быстро организовали производство Т-34 совершенно на чистом месте, \278\ в том смысле, что завод, который это делал, никогда прежде не занимался производством танков. А стал выпускать танки Т-34, и довольно большое количество. Следовательно, технические и материальные возможности, людские, научно-технические, конструкторские силы у нас были. Если бы мы правильно оценили обстановку и поставили задачу, мы не имели бы того провала, с которым встретились по артиллерийскому, танковому и авиационному вооружению в первые дни войны. Потом, во время войны, пришлось наверстывать. Были сделаны героические усилия, и они оправдались. Наша армия победила в войне против гитлеровских полчищ, получив такое вооружение. За слабую подготовку Красной Армии по вооружению я обвиняю прежде всего Ворошилова. Он был наркомом обороны, и, следовательно, это входило в его обязанности. Он должен был ставить эти вопросы. Не знаю случая, чтобы Сталин отказывал, когда возникали вопросы вооружения. Мы ассигновывали на вооружение большие средства. Следовательно, эти вопросы были недооценены теми лицами, которые непосредственно отвечали за это дело. Слабость была еще и в следующем. Я не знаю, что больше подорвало нашу армию, - недостаток вооружений или слабость кадров. Безусловно, и то и другое. Что в большей степени, сейчас трудно сказать, потому что и умному командиру без танков, без артиллерии, без пулеметов трудно управлять войсками и добиваться, чтобы они выполняли задачи, которые ставятся перед ними. Но если армия, даже с самым лучшим вооружением, не имеет достаточно квалифицированных, образованных и подготовленных кадров, эффект от применения этого вооружения очень снижается. А слабость в кадрах всем известна, и причины ее известны. Кадры были перебиты как "враги народа". Теперь этим "врагам народа", которых тогда "прорабатывали" по всей стране, ставят памятники. Если бы эти люди находились во главе армии, когда Гитлер готовился напасть на нас и еще значительно раньше, чем он напал, то их ум, их энергия были бы использованы для подготовки армии, обучения ее и накопления средств ведения войны. Особенно успешно занимался этим Тухачевский. Я убежден, что если бы он не был казнен, а продолжал бы свою деятельность как заместитель наркома обороны, то такого положения в начале войны с вооружением не было бы. Он любил, понимал и ценил военные новинки. Если взвешивать на аптекарских весах, чья вина здесь больше - Ворошилова или Сталина, я бы сказал: здесь равная вина и Ворошилова, и Сталина. Может быть, с перевесом в большую сторону вина Сталина. Хотя Ворошилов очень отстаивал людей и спорил \279\ со Сталиным, но другой раз и сам поддавал жару настроениям Сталина по истреблению кадров. Считаю, что и тот и другой виноваты. А в отдельности каждый из них виноват не меньше, чем другой. Что можно сказать о других членах Политбюро и правительства? Ближе всего к Сталину, в смысле принимаемых по тому или другому вопросу решений, стоял Молотов. Но это не его область. Молотова, собственно, здесь винить трудно. Его можно обвинять в том, что он не сдерживал, а подталкивал Сталина на истребление кадров. Здесь вина Молотова, может быть, больше, чем Ворошилова. На вопросы вооружения и подготовки Красной Армии он влияния почти не оказывал. Повторяю, если бы мы правильно оценили ситуацию и поставили нашу промышленность на службу армии, защиту Родины, для чего мы эту промышленность и создавали, многое было бы по-другому. Каждый рабочий, инженер, служащий и крестьянин буквально не щадили своих сил, отрывали последнее у своей семьи и отдавали в фонды обороны. Организовывали пожертвования на производство танков и самолетов. Общественностью поднимался вопрос о том, чтобы выпустить облигации займа. Это была демонстрация идей, непонятных буржуазным историкам и идеологам. Советские люди, отдавая свои сбережения, думали о стране, о ее обороне, о будущем и во имя будущего не жалели буквально ничего, даже своей жизни. Поэтому если бы этот вопрос, вопрос обороны, вопрос перестройки промышленности на военный лад был поставлен и в результате этого надо было бы несколько подтянуть пояса, то никто бы и упрека не сделал. Люди тогда понимали значение угрозы фашистской Германии Советскому Союзу, правильно чувствовали и оценивали. Но, к сожалению, это не было правильно оценено руководством и не были сделаны выводы. Думаю даже, что это произошло в результате незнания истинного положения дел с вооружением и состоянием армии, с ее кадрами. Потому что и по кадрам можно было бы очень многое сделать, если бы своевременно было обращено внимание. Если бы все это было правильно оценено и был сделан правильный вывод о том, как перестроиться и подготовиться к войне, создать запасы, резервы, правильно эти резервы географически распределить, а не исходить из ложных лозунгов, которые, не знаю кем, даны были в бытность Ворошилова наркомом обороны - "ни пяди своей земли не отдадим", "воевать только на территории противника"... Отсюда и расположение баз снабжения непосредственно у границы. А надо было бы их отодвинуть на большую \280\ глубину с тем, что если во время войны наши войска вынуждены будут отойти, эти базы не попадут сразу же в руки противника. Да что говорить о базах, когда сумасбродный Мехлис, пользовавшийся безграничным доверием Сталина, став начальником Главного политуправления РККА, подбросил Сталину идею о том, что нужно разрушить старые оборонительные рубежи: Киевский укрепленный район и другие. Надо, потому что военные ориентируются здесь защищать страну и мало делают и думают о том, как разбить противника на новых границах. Эти железобетонные доты были разрушены, артиллерия и пулеметы извлечены из них. Это же нужно дойти до такого! Потом, когда немцы пришли под Киев, нам приходилось искать буквально все, что можно было всадить в эти самые доты, чтобы организовать его оборону. Я хочу, чтобы меня правильно поняли. То, о чем я сейчас говорю, не требует доказательств. И говорю я для будущих поколений как свидетель, который находился в гуще народа и стоял рядом со Сталиным и другими руководителями партии и народа. Надо себе представить, как мы могли использовать промышленность и что могли сделать за короткий срок! Но, к сожалению, этого мы не сделали, и пришлось нам отступать к Сталинграду и Махачкале, отдать почти весь Северный Кавказ... Ужасное бедствие постигло наши народы. А этого можно было бы избежать. Я не знаю, кто знал тогда из членов правительства и Политбюро, кроме Сталина, о состоянии вооружения РККА, его качестве и количестве. Знал ли Сталин все? Думаю, что, наверное, и сам Сталин хорошо этого не знал. Помню такой эпизод. Когда я бывал в Москве, Сталин всегда меня вызывал. А вызывал он меня чуть ли не каждый день. Иногда я бывал один, но чаще вместе с другими членами Политбюро. Помню, что кто-то из военных, наверное Тимошенко, сказал Сталину, что у нас не хватает зенитных пулеметов. Сталин посмотрел на нас и сказал, что надо организовать их производство. Это естественно: если чего-то не хватает, то надо наладить производство, выделить для этого заводы или хотя бы новые цеха. Вдруг у Сталина возникла мысль: надо построить новый завод крупнокалиберных пулеметов в Киеве. Он сказал мне: "Беретесь вы построить этот завод?" Говорю: "Будет решение, будем строить". "Так стройте завод!". Тут же было принято решение, определили место строительства на левом берегу Днепра, напротив Киева в районе Дарницы. Там пески, и на них стали строить завод. Это было в 1940-м, а может быть, в начале 1941 года. Что-то там сделали, какое-то количество бетона заложили в фундаменты. К тому времени, когда немцы захватили Киев, там еще ничего не было построено. Упустили время. Не знаю, как решались другие подобные вопросы, \281\ но самое главное, что царила бездеятельность и, я бы сказал, какой-то моральный упадок. Потому что я Сталина знавал не таким. Зачем нам было сейчас, когда идет война на Западе и вот-вот начнется война против нас, когда нам нужны пулеметы, без которых нельзя вести войну в современных условиях при действии мощной авиации противника, строить новый завод? У нас столько заводов. Нужно было взять какой-то завод (или заводы) и организовать на них производство пулеметов, как это и было сделано, когда началась война. Мы бы быстро освоили их производство. А тут был сделан вид, что что-то делается, успокаивались совесть и нервы: начали строить завод. Год надо его строить, а потом еще осваивать производство. Да за год еще и не построишь хороший завод. Зачем это делать, когда имелись неотложные требования вооруженных сил? Надо было перестроить существующие заводы. А этого сделано не было, и это очень существенно сказалось в первые дни войны. Мы оказались действительно без пулеметов, без зенитного прикрытия и даже без винтовок. В первую голову это упущение Наркомата обороны. Как же мы готовились к войне, если не подготовили производство, не создали нужного резерва и необходимого вооружения? У нас не хватало легкого оружия, нами давно освоенного, - такого, как пулеметы и винтовки. Не говорю уже, что не было противотанковых ружей и прочего. Я объясняю это провалом воли Сталина, его деморализацией победами, которые Гитлер одержал на Западе, и нашей неудачей в войне с финнами. Он стоял уже перед Гитлером, как кролик перед удавом, был парализован в своих действиях. Это сказалось и на производстве вооружения и на том, что мы не подготовили границу к обороне. Мы боялись, что наши работы будут замечены со стороны немцев и это может вызвать войну. Так же нельзя мыслить! Война была уже неизбежна. Когда мы подписывали договор с Гитлером, то вопрос стоял только об очередности, мы выигрывали время. Война начиналась не на Востоке, а на Западе. Но мы знали, что война неизбежно придет к нам. Думаю, что, когда Сталин подписывал договор, он это понимал, а потом вдруг утратил способность правильно оценивать события. Думаю, что он был деморализован, был парализован в своих действиях, и вот результат: мы не использовали всех тех возможностей, которые имели. А мы имели тогда мощную промышленность на Украине, в Москве, Ленинграде, других частях Советского Союза, имею в виду Европейскую часть Союза, где была самая крупная промышленность. Потом Белоруссия и Украина были оккупированы. Ростов оккупирован, промышленность Сталинграда разрушена. Все можно было использовать для создания нужного большого резерва \282\ вооружений с тем, чтобы встретить врага во всеоружии. Я не помню, какую долю в общем производстве занимала Украина, но основная металлургия страны была сосредоточена там. Мне рассказывали люди, которые оставались на оккупированной территории, что когда немцы пришли в Донбасс, заняли Мариуполь, то они вызвали своих инженеров, осматривали заводы и все повторяли: "Рур, Рур!". Они сравнивали Донбасс с Руром, а всем известно, что Рур - крупнейшая промышленная база немецкого государства. Повторяю, что в моральном отношении Сталин был просто парализован неизбежностью войны. Он, видимо, считал, что война приведет к неизбежному поражению СССР. Потом я скажу, как Сталин вел себя в первый день войны и что он сказал тогда. Об этом мне потом рассказывали Берия, Маленков, Микоян и другие товарищи, которые в это время были вместе со Сталиным. Хочу сказать несколько слов о своей беседе со Сталиным о танковых войсках. Это, по-моему, было в 1940 г., когда я приехал в Харьков посмотреть на испытания танка Т-34 и познакомиться с конструктором Чупахиным, создателем двигателя, и с одним из создателей танка, Кучеренко. Не помню фамилию главного конструктора*. Но хорошо знал Кучеренко. Это не тот Кучеренко, который был президентом Академии строительства и архитектуры{11}, а его брат, тоже талантливый человек, один из соавторов конструкции танка Т-34. Этот танк испытывал сам начальник Автобронетанкового управления РККА Павлов{12}, прославленный человек, герой войны в Испании. Там он выделился как боевой танкист, бесстрашный человек, успешно владевший танком. В результате Сталин назначил его командовать автобронетанковыми войсками. *Главный конструктор Т-34 Кошкин М. И. Он принимал участие в испытании танка, представлял его в Кремле И.В. Сталину. Во время перехода на танках от Харькова до Москвы простудился и в конце 1940 года умер от воспаления легких. Я любовался, как он на этом танке буквально летал по болотам и пескам в районе Северского Донца, восточнее Харькова. Затем он вышел из танка, подошел к нам (мы стояли на горочке, наблюдали). Я с ним беседовал. И он беседовал с конструкторами, хвалил этот танк. А на меня он произвел удручающее впечатление, показался мне малоразвитым человеком. Я просто удивился, как человек с таким кругозором и с такой слабой подготовкой может отвечать за состояние автобронетанковых войск РККА, сумеет ли он охватить и охватывает ли все, может ли поставить задачи, которые необходимы, чтобы сделать этот вид вооружения действительно \283\ основой мощи Красной Армии? Это подвижные бронетанковые войска. Мы знали, что Гитлер делает упор на танковые войска. Нам надо было срочно создавать противотанковую артиллерию, авиацию и бронетанковые войска, чтобы они у нас занимали высокое положение и чтобы можно было парировать удар врага теми же средствами, которыми он хочет поразить Советский Союз. Меня все это очень беспокоило. Вскоре после испытаний я приехал в Москву и, естественно, рассказывал Сталину, как испытывался танк: о его достоинствах, как конструкторы докладывали мне о его ходовых качествах, как он ходил по пескам и болотам. Это я сам видел. Но стойкость брони - это уже вопрос испытаний, которые были проведены. Танк- замечательный! Это был лучший танк. Действительно, в войне он отлично показал себя и вынудил наших врагов признать этот танк лучшим в мире. И все-таки я решил высказать Сталину свои сомнения относительно способностей командующего автобронетанковыми войсками Павлова. Я должен был высказать их с большой осторожностью, потому что мои встречи с Павловым были кратковременны и не давали мне права настойчиво доказывать Сталину, что он не годится для своей должности. Я хотел только высказать свои сомнения, хотел ими насторожить Сталина