ельство Запада, народное восстание, падение строя, Нюрнбергский процесс, переход к демократии! Об издержках мы не думали, мы же собирались пасть первыми. Следователи смотрели на нас, как на двух психов. Мне было ясно, что меня расстреляют в ближайшие дни. Надо было оставить ДС инструкции. Я боялась, что бескомпромиссность ДС может привести к тому, что партия не сумеет объединиться с более умеренными силами, с Ельциным (если он пойдет против ГКЧП), с лояльными горбачевцами -- для общего дела. Для меня здесь не было вопросов: я понимала, что у твердых сталинцев Горбачев мог сойти за Марата, а Ельцин -- за Гракха Баб?фа. И я помнила, как смотрелись голлисты и коммунисты в общем Сопротивлении бошам. Странно смотрелись, но камеры пыток и виселицы у них были общие. Я написала кучу инструкций для партии: насчет митингов, тактики, листовок, организации подполья, консолидации сил с другими демократами и т.д. Следователи дипломатично отвернулись. Котов вернулся к Белому Дому, пообещав прийти завтра, если мы оба до этого завтра доживем. Я вернулась в камеру и стала лихорадочно писать, как мыслилось мне, последние в моей жизни документы. Признаться, я ожидала, что Ельцин примкнет к ГКЧП. Но он меня приятно поразил. Впрочем, тогда я воспринимала картинку целиком, без рефлексии. Сомневаться было непродуктивно и неинтересно, сомневаться не было времени. Это теперь мы можем судить да рядить: подлинный путч или мнимый, арестован Горбачев или сам заперся, стоит он за спиной ГКЧП или не стоит, искренен Ельцин или притворяется, будут танки брошены на людей или не будут. А тогда рассуждать на эту тему было нравственно безграмотно. Надо было действовать, помогать. Тем, кто посадил меня в эту тюрьму или равнодушно взирал на это со стороны. "Все за одного" -- это в России никогда не получалось. Но всегда был кто-то "один из всех, за всех -- противу всех". Радищев, Лунин, Солженицын, Анатолий Марченко. ДС. Мы хотели и умели отвечать за все. Демократия была для нас Храмом, к которому мы пытались загнуть нашу улицу. А Храм -- это право убежища. И если кого-то даже по недоразумению убивают "за демократию" (Горбачев -- демократ по недоразумению, да и Ельцин тоже), долг настоящих демократов предоставить этому гонимому защиту, даже ценой своей жизни. Таков устав этого Храма. Мне стало страшно жаль Горбачева. Было ясно, что он, в отличие от нас, умирать не привык и не готов. Почему-то я подумала, что перед смертью он будет терзаться из-за того, что ДС называл его фашистом. Практика показала, что терзаться Горбачев не умеет вообще. Раскаяние -- достояние более душевно тонких людей. Из газет ("Известий" и даже "Правды") стало ясно, что Запад почти готов примириться с хунтой. Порадовал Ельцин: его протест и отпор были очень советскими по существу, но все же энергичными. Если бы он принял ГКЧП, ДС и анархисты могли остаться на площади одни, без "МН", брокеров и "перешедших на сторону демократии" танков. Здесь я написала издевательское письмо Крючкову, листовку для ДС и, как я думала, последнюю статью "О пользе военных диктатур вообще и последней в частности". ПРЕДСЕДАТЕЛЮ КГБ СССР, ЧЛЕНУ ГКЧП КРЮЧКОВУ Владимиру Александровичу от политзаключенной (ст. 70 УК РСФСР) Новодворской Валерии Ильиничны, члена МКС ДС, пребывающей в следственном изоляторе КГБ СССР (25-я камера). ЗАЯВЛЕНИЕ Любезный Владимир Александрович! Надеюсь, Вы поделитесь с Вашими коллегами по ГКЧП моим посланием, которое вполне официально, несмотря на принятый у нас в ДС в отношениях с "советским руководством" (Ваше выражение) неофициальный тон, в связи с нашим полным непризнанием Советской власти вообще и ее руководства в частности. Я хочу принести Вам мои искренние поздравления и выразить глубокое восхищение Вашими блестящими мероприятиями по окончательной дискредитации советского режима, как в глазах собственного народа, так и в глазах мирового сообщества. После того, как Вы с похвальной откровенностью сорвали последние покровы с нашей политической лавочки и убрали Горбачева, который был Вашей единственной козырной картой (как внутри страны, так и снаружи), иллюзий не останется ни у кого. Запад вспомнит, что СССР -- империя зла, восстановит в памяти те годы, когда, по Вашим словам, "в мире уважали советского человека", сидевшего в танке или в атомной подводной лодке, и поймет, что Московская Орда должна быть устранена не с помощью переговоров, а силой оружия. Ракеты и танки есть не только у Вас... Слава Богу, что Вы помешали Горбачеву окончательно разоружить Запад. Я не считаю третью мировую войну слишком высокой платой за избавление от Вашей власти и Вашего хваленого конституционного строя. Могу Вас заверить, в этой войне найдется весьма обширная пятая колонна, которая будет сражаться против Вашей хунты и нашего родного фашизма на стороне западных демократий. Я числю себя в этой колонне более двадцати лет и сделала все, чтобы советский народ наконец понял, что избавление от красного фашизма возможно только вооруженным путем. Надеюсь, что теперь мои и моих товарищей разъяснения, которые послужили причиной моего ареста, дойдут наконец до народа, и он, вместо того чтобы сдавать Вам оружие, возьмется за него и обратит его против Вас. Я не считаю гражданскую войну с такими, как Вы, несчастьем для страны. Считаю ее единственным выходом, и вся моя общественная деятельность была направлена на то, чтобы эта война наконец началась. Благодаря Вашему остроумному предприятию, я надеюсь, окончательно развалится Ваш хваленый Союз и будет ликвидирован советский государственный строй. Спасибо за Ваше усердие в выполнении программы ДС. Я рада от имени революционно-либеральной фракции ДС, координатором которой я являюсь и которая уполномочила меня ее представлять, отказать Вашей хунте в признании и повиновении. Вопреки всему мы продолжим нашу деятельность, и смею вас заверить, что она будет направлена против Вашего путча. Как член Координационного Совета Московской организации ДС, надеюсь и уверена, что деятельность всего ДС Вам тоже приостановить не удастся. Если Вам непременно нужно кого-то расстрелять, не бросайтесь на безоружных и невинных, как в Новочеркасске и Вильнюсе. Предлагаю Вам для расстрела свою кандидатуру. Почитайте дело ?145, и Вы убедитесь, что я этого вполне заслуживаю. Я была искренним врагом Горбачева, но, если он с Вами не пошел и Вами арестован, я сочувствую ему и готова защищать его, как политзаключенного. Валерия Новодворская, член МКС ДС. 20 августа 1991 г. Наутро я вручила письмо для Крючкова тюремной администрации, а листовка и статья пошли Котову, который принес в обмен воззвания Ельцина, поделился со следователями, а я свою долю раздала тюремной охране. Польза была одна: инициирование реальной борьбы с советской властью. В этот первый вечер я настолько была уверена, что меня расстреляют той же ночью, что легла спать в спортивном костюме, а не в "фирменной лефортовской" ночной рубашке. Я заснула вполне безмятежно: для меня-то расстрел был лучшим выходом и куда более милосердным концом, чем смерть от голода в тюремной камере (были случаи, когда от мокрой голодовки умирали только на 60-й день). Библия у меня была, крест был со мной -- чего еще надо? Не священника же требовать в такой ситуации? Я человек не очень набожный, скорее еретик даже в протестантстве, но есть вещи иррациональные, трансцендентные, которые я не могу, да и не хочу себе объяснять. Мой крестик на запрещенной в тюрьме золотой цепочке у меня могли бы отнять только вместе с жизнью. Когда я читаю Библию, я чувствую, что я верю, причем непонятно во что: канонически я не верую ни в воскресение из мертвых, ни в воскрешение Лазаря. Просто протягивается какой-то космический луч (особенно на Рождество, на Пасху и в тюрьме), и я чувствую, что Иисус -- свой парень и мог бы быть лидером ДС. В принципе, по своей пламенной противоречивости, пророческой бессвязности, незлобивости, благородству, нонконформизму, презрению к миру и горечи ДС -- вполне евангельская организация. Когда меня и наутро не расстреляли, я поняла, что 1937 года не будет; разве что 1977-й (что тоже плохо). Котов принес мне и следователям свежие новости. Телефоны работают, арестов нет, народ построил баррикады. Что-то в этом было натянутое, неправдоподобное, кроме порыва людей. Было понятно, что, если Ельцин выживет, вся эта история станет для него крупным выигрышем. Витя Кузин и его комиссия вывесили из окна Моссовета трехцветный флаг, украшавший Витину комнату, и собрались защищать здание от танков, имея в запасе одни авторучки, 10-15 человек, да еще Котов купил горный пластмассовый альпинистский карабин вместо кастета. Как выяснилось, 19 августа к 12 часам ДС уже вышел на Манежную в полном составе вместе с депутатом Володей Ивановым. Те, кто полгода не навещал организацию, явились, уплатили членские взносы и отправились на площадь. Это был долгожданный сигнал. Для ДС сработала тимуровская сигнализация на запыленном чердаке. Надо было все бросать и спешить. Это ДС и Володя Иванов повели первых демонстрантов к Белому Дому, причем ДС тогда ни на миг не признавал Ельцина президентом, а ВС -- парламентом. Но ведь и д'Артаньян добывал подвески для королевы не из привязанности к королевскому дому, а ради Констанс Бонасье. Я уйду и вернусь, как велите мне Вы -- Я не знаю других королев. Мы не знали других королев, кроме свободы. Мы подчинялись ей. А Ельцина надо было просто спасать, как незадачливого альпиниста-новичка. Спасатель, как "Скорая помощь", не может отказать в спасении. ДС явился на место с железными прутьями, запасся бутылками с бензином и пытался пристроиться под все встречные танки. Это чудо, что никто не погиб. Самый молодой лидер ДС Миша Денисов узнал про ГКЧП в Вильнюсе: приехал печатать газету. Прямо с вокзала развернулся и поехал назад в Москву, будучи уверен в том, что он не успеет ничего сделать: возьмут на Белорусском у вагона. Поехал, чтобы быть арестованным! Для ДС это была норма. Для того и задолженности по взносам платили: вдруг не сочтут членом организации и не возьмут. ДС защищал 23-й подъезд. Коля Злотник печатал в своем Центральном банке ельцинские воззвания и дээсовские листовки. Вадим Кушнир строил баррикады напротив СЭВа, сначала вместе с цепью удержав танки, чтобы выиграть время. В украшении Белого Дома надписями ДС принял самое активное участие. Через каждые 50 метров поминалась я... Потом лозунг "Свободу Данилову и Новодворской!" красовался и на Лубянке. ДС никогда не был так счастлив. Это был его звездный час. В Питере дээсовцы призвали защищать Ленсовет с охотничьими ружьями. Они, страхуясь от танков, облили дегтем все окрест штаба обороны, так что чуть сами демократы не прилипли. Собчак не знал, как спастись от их рвения. В Омске Олег Томилов одел своих дээсовцев в любимую корниловскую форму, и они все вышли в центр города, чтобы умереть, как белые офицеры. Городские "красные" явились с кольями, чтобы всех их перебить. И если бы не пришли на выручку казаки с шашками, никто бы не уцелел. Во Владивостоке ДС повел человек пятьсот брать штурмом штабное здание Дальневосточного флота, заявившего в лице своего командующего о поддержке ГКЧП. Чуть было их всех не расстреляла морская пехота. Милиция заступилась. Этот адмирал вообще был большой оригинал: он заявил, что, если местный облсовет не поддержит хунту, он применит ядерное оружие. И ежу ясно, что для России ее ядерные боеголовки -- как спички и бензин в руках у сумасшедшего. И если бы я знала средство так запутать коды ядерных атак, чтобы воспользоваться ракетами стало невозможно, я бы это сделала с наслаждением. Но добровольно РФ никогда свои игрушки не отдаст: это у нее единственное орудие если не производства, то шантажа. Как дубина у неандертальца. В Твери Тамара Целикова, которую еще два дня назад таскали в суд в связи с делом о горбачевской чести, держала плакат: "Свободу Горбачеву!". Везде малочисленный ДС выходил первым и увлекал других. Интеллигенция опомнилась и наконец обрела тот кураж, которого ей так не хватало с 1985 года. Но основная масса народа дремала и ни на что не реагировала, как некий матрас, в котором глохнут все колебания. Гражданское общество, восставшее против ГКЧП, было как спасательный плотик в мертвых водах равнодушного бескрайнего океана. СССР -- это Солярис, и нам, людям, не понять закона его глубинной деятельности и его превращений, ибо это вс? нечеловеческие штучки-дрючки. К третьему дню мне стало ясно, что, если все и образуется, глубоких сдвигов не будет (даже тех, что произошли, я не ожидала). И когда я просила моих следователей отпустить меня на ликвидацию хунты с условием, что потом я сразу же вернусь в тюрьму, я уже смирилась с тем, что получится как с окуджавской елочкой: И в суете тебя сняли с креста, И воскресенья не будет. В Лефортове и Растворов, и охрана отнеслись к этой затее скептически. Один старый вохровец, помнивший меня еще с 1969 года, сказал по дороге на прогулку: "Они все сапожники. Увидите, они здесь будут". От ожиданий Царствия Небесного (в виде террора, восстания и революции) я к 23 августа перешла к самому глубокому пессимизму, то есть к статус-кво на уровне 18 августа. Для себя я ничего не ждала. Я знала, что меня не за что щадить. 23 августа в 14 часов мне должны были предъявить обвинение, уже в окончательном варианте. Потом -- чтение дела, потом -- отдых до суда. Каникулы. 23 августа -- это была пятница. "Душевой" день. Когда, счастливая, чистая и с мокрыми волосами, я возвращалась в камеру, меня нагнал прапорщик и сказал, что следователи меня срочно требуют к себе. При том, что было от силы 10 утра и Котов еще не мог прийти, это было странно. Прапорщик меня очень подгонял и не дал даже переменить белье на постели. Особенно я переживала из-за мокрых волос. Я подумала, что явился какой-нибудь прокурор (о возможном освобождении в Лефортове даже думать нельзя, это создает страшный дисбаланс, ты сразу теряешь форму). У моих следователей был нестерпимо счастливый вид. "Опять, что ли, обстановка в стране изменилась?" -- спросила я. Происходило что-то сверх нормы. Мне меняли меру пресечения на подписку о невыезде, которую я, впрочем, не дала. Но нашему СП было понятно, что суда все равно не будет. На прощание мои следователи сказали мне, что я, конечно, враг, но на такого врага у них рука не поднимается. Конечно, все это не по закону, но Бог с ним, с законом, человеческая жизнь ценнее. Данилов уже уехал. Это была не горбачевская перестройка, по 70-й статье больше никто не сидел. Я могла выйти без угрызений совести. В камере меня упаковывали (она вся была завалена книгами из дома и провизией) втроем и тоже очень торопили. Охрана радовалась, а Миша-ларечник сказал на прощание: "Свободу Юрию Деточкину!" На выходе подошел Растворов, ласково простился и попросил воспрепятствовать взятию штурмом Лефортовской тюрьмы. Я подумала, что брежу. На дорогу мне дали шикарную справку об освобождении. Паспорт отдали потом. Я оказалась за воротами, причем сумки мне донесли охранники. Подъехали на такси Котов и товарищи (им следователи позвонили); по улице, как пестрый мячик, бежала счастливая мама. Около тюрьмы суетились ребята из Эн-би-си (или Си-би-эн) и искали гэкачепистов. По дороге на Лубянку мне рассказали, что там, на площади, формировалась колонна, чтобы идти брать Лефортово и меня освобождать, пока не объявили, что нас с Даниловым выпустили. Что Дзержинского сбросили. Что райкомы закрыли, что приостановили деятельность КПСС! (у меня осталось ощущение, что это было именно тогда). Что над двумя городами России развеваются трехцветные флаги ДС (в Астрахани единственный трехцветный флаг был у нашего Нелюбова). Это была не революция, но праздник. А у нас было в этом веке так мало праздников... Когда мы доехали до Лубянки, Ельцин выступал на холмике, где некогда стоял Дзержинский. Крепкие ребята пустили меня за кольцо, но прошептали: "Мы вас очень уважаем, но не надо здесь выступать, не надо волновать народ. На крыше Лубянки залегли снайперы". А Ельцин говорил: "Идите спокойно и приступайте к работе, я позабочусь обо всем. Без нашего согласия ни одно назначение не пройдет". Народ тихо растекся. Было ясно, что это революция в стакане воды. Совершенно теперь (да и тогда) не важно, кто спровоцировал этот путч. Главное, что в этом спектакле нам досталась благородная роль Дона Карлоса и маркиза ди Позы. И не важно совсем, что это был театр. Пусть жалуются гэкачеписты, сыгравшие роль Филиппа и Великого Инквизитора. Сами виноваты. Не надо быть баранами, то есть рептилиями. Если даже будет доказано, что ситуация разыграна Ельциным, а ГКЧП "подставили", то я на Ельцина не в претензии. КПСС надо было убирать (и более жестко, хотя и без арестов). Подумаешь! "Обманули дурака на четыре кулака..." Я в претензии на недостаточно смелую игру. Я бы на его месте еще не так сыграла. Под предлогом борьбы с ГКЧП вызвала бы войска НАТО и США и под их прикрытием провела бы реформы, как американцы в Японии и Германии после 1945 года. С декоммунизацией, десоциализацией и десоветизацией. С разгоном КГБ. С роспуском колхозов и совхозов. С запретом на профессии (в выборных органах и суде) для коммунистов от секретаря райкома и гэбистов из V отдела. С лишением дипломов психиатров, пытавших диссидентов. С роспуском всех структур власти. С Учредительным собранием. С политическими процессами над теми, кто участвовал в политических репрессиях (единственная кара -- лишение избирательных прав). И ради такого сценария не один дээсовец согласился бы лечь под танк вместо трех погибших, а я с радостью пошла бы на расстрел в Лефортово, зная, что это скомпрометирует коммунистов, даже если бы Ельцин сам негласно отдал такой приказ! Спасение страны от коммунизма стоило того. Однако мы получили только то, на что наработали. По способностям, а не по потребностям. С интеллигенцией расплатились щедро. Дали не просто кость, а кость с мясом: прессу отпустили на все четыре стороны. Мне вернули свободу вопреки законам. Вытащили нас из клетки, где народ сидел добровольно с 1986 по 1991 год, и дали на дорогу хорошего пинка. Кормушка осталась в клетке. А нас выгнали в дикую сельву, где нет звезд, но есть свобода. Она такая, свобода: можно сдохнуть с голоду, обед надо сначала поймать, ползут змеи, чавкают крокодилы. Безопасность тоже была в клетке. Вместе с едой. Стройте все сами. Голыми руками на голой земле. Вдалеке мяукает ягуар и рычит лев. Все дозволено. Можно восстать. Но восстание -- это у людей, а не у макак. А Фронт Национального Спасения и шарашка "наших" -- это макаки. Макаки могут что-то поломать, растащить, кого-то забить до смерти. Но восстание требует осмысленности. Порадовавшись чужой коммунистической беде, ДС честно исполнил свои правозащитные обязанности: защищал коммунистов от разгона их гадких митингов, национал-шовинистов -- от запрета их гнусных организаций, лидеров КПСС -- от предполагаемого ареста. Мы просили сжалиться над гэкачепистами. Мы были вне власти, мы не взяли себе за защиту Белого Дома ни грамот, ни медалей. Мы были настроены на преобразования в стиле Моцарта, а жизнь играла нам нечто из Сальери. Возможны ли реформы в жанре Сальери? Уже в сентябре в своей статье "Соло московского муравья" я выразила общее настроение ДС, горький осадок на дне праздничного бокала. Было очевидно, что несвободная страна, народ которой на 80 процентов состоит то ли из кроликов, то ли из баранов, в случае большой удачи может разве что переменить хозяев. Ну что ж, мы их переменили (хорошо, что кончились нефтедоллары и нашим хозяевам пришлось сыграть в другую игру, и они так разыгрались, что конструкция рассыпалась у них в руках). Нашим нынешним хозяевам не нужна наша жизнь. Им нужен наш кошелек. Ну что ж, налицо общественный прогресс. "Говорят, что все наместники -- ворюги, но ворюги мне милей, чем кровопийцы". О великий провокатор Бродский! Куда до него Хулио Хуренито! Ворюги -- это уже лучше. Надо же и хозяевам с этой перестройки и с этой революции иметь некий профит. А иначе с какой стати они бы сдали нам Ленина, Сталина и Союз нерушимый? Народ огорчился, а интеллигенты обиделись. По-моему, капитализм в занимавшейся 75 лет самоедством стране представлялся им как что-то вроде мужицкого рая по А. Грину или Шолом-Алейхему, где народ купается цельный день в молоке и ест мед пригоршнями. Зоолог Даррелл -- социалист. Он говорит, что бедному зверю на воле хуже, чем в зоопарке. На воле голод, стихийные бедствия, охотники, враги, эпидемии. А в зоопарке социальная защищенность, страховая медицина и хорошее питание. Так вот, мы собирались в капитализм со своим зоопарком. Увы! Легче верблюду пролезть в игольное ушко... Нам ведь всегда что-то клали в миску. Правда, клали мало, но много ли надо кролику? Или барану. Хочу сразу оговориться. Я не уважаю свой народ. За исключением тех, кто пришел в августе к Белому Дому и не отрекся потом от демократии, как отреклись Власов и М. Челноков. Я его люблю и жалею, я отдам за него жизнь. Но уважать его мне не за что, власти всех сортов вьются над ним, как стервятники. Но стервятники над живыми не летают... На самом деле мы приобрели одно право: сдохнуть вне колючей проволоки, под звездным небом. На свободе. Если не выкрутимся. "МОЯ ВИНА, МОЯ ВОЙНА" Но пока мы наслаждались этим сравнительно аркадским благополучием, в других местах, даже не столь отдаленных, было куда хуже, чем даже нам в 70-е годы. Дон Базилио был прав: клевета -- великая сила. Согласно общеупотребляемой клевете, которая заменяет большинству общественное мнение, в Грузии Звиад Гамсахурдиа установил диктатуру, а восставший народ ее сверг. Стыдно сказать, но и мы в ДС этому поверили (нам так хотелось увидеть хоть где-то восставший народ!). Правда, потом начались какие-то странные дела с расстрелами митингов уже после свержения "диктатуры". И наконец революцию увенчал прожженный партаппаратчик Шеварднадзе, безусловно, не ворюга, но кровопийца, пытавший и расстреливавший в бытность свою коммунистическим сатрапом Грузии. Здесь и слепой увидел бы, что что-то не так. Мое первое пребывание в Грузии в июне 1992 года было тайным. Ситуация оказалась настолько кошмарной, что пришлось ехать в Грозный -- разбираться дальше. Когда я немного поговорила со Звиадом Гамсахурдиа, мне захотелось утопиться. Тиран оказался просто королем Матиушем I, и все, что он пытался в Грузии сделать, -- это было как крестовый поход детей. Как бунт обреченных. Так что же, собственно, произошло в Грузии? К власти пришли чистые и беззащитные люди. Они не шли на компромиссы, они прогнали коммунистов, разогнали КГБ, сами себя посадили в блокаду, отказавшись брать продукты у СССР. Их надо было убирать силой. Это не Литва, где народ в большинстве своем добровольно проголосовал за коммунистов. Звиад Гамсахурдиа во всем оказался прав. Те, кого он назвал врагами Грузии, служат верой и правдой Шеварднадзе, подделав результаты выборов (голосовали не более 30 процентов). Мне оставалось только испросить и получить у президента грузинское гражданство, стать его советником по правам человека и совершить рейд в Грузию. Кричат прохвосты-петухи, Что виноватых нет, Но за вранье в за грехи Тебе держать ответ! За каждый шаг и каждый сбой Тебе держать ответ. А если нет, так черт с тобой, На нет и спроса нет! Тогда опейся допьяна Похлебкою вранья, И пусть опять моя вина, Моя вина, моя война, И смерть -- опять моя. Галич В Грузию я явилась с огромным (50 000) транспортом листовок, в основном на грузинском языке. А дальше была масса впечатлений. Высадившись из самолета в Тбилиси (во время рейса меня "опознали" три четверти пассажиров и весь экипаж, так что идея нелегального въезда провалилась сразу), я обнаружила, что хотя бы одну вещь Звиад Гамсахурдиа сделал на славу: КГБ разогнали так, что Шеварднадзе и концов не нашел. По крайней мере, "Бюро Информации и Разведки" Ираклия Батиашвили (местное гестапо) искало меня в Тбилиси три дня до первого ареста и даже обращалось за помощью к телевизионщикам из "Ибер-визи". У них получился очень интересный разговор. Телевизионщики, желая меня добыть для фильма (там телесюжеты частные студии сразу продают на кассетах), наведались к Батиашвили, думая, что он-то знает, где меня искать. Увы! У Батиашвили работали одни сапожники, и он ответил: "Мы ее потеряли. Сами ищем. Найдете, не забудьте известить нас". Конечно, телевизионщики меня не сдали, а, наоборот, даже охраняли. Сразу выяснилось, что народ очень четко разделен на звиадистов (большинство) и путчистов (меньшинство), то есть сторонников хунты Шеварднадзе. В Грузии даже младенцам известно, что Дом правительства не был бы взят в январе 1992 года, если бы не советские танки, советские орудия и солдаты ЗАКВО. Путчисты без автоматов не ходят даже в кафе-мороженое, по улицам разъезжают броневики, человеческая жизнь куда дешевле воздушного шарика, и больше всего "законная" власть Грузии похожа на шайку разбойников из Кордильер (национальные гвардейцы Китовани, "Мхедриони" Джабы Иоселиани и сам бывший респектабельный министр Шеварднадзе, напросившийся на роль атамана Кудеяра). Правительственное же учреждение Госсовет больше всего напоминает штаб батьки Махно (снарядные ящики, ребята в штатском, но с автоматами, полный бедлам). Эффект присутствия Звиада Гамсахурдиа очень велик. Звиадисты мечтают о нем, как Рыцари о Прекрасной Даме. Я никогда не думала, что президента можно так нежно любить, пока не увидела его Грузию, его звиадистов и его самого. В Тбилиси есть дом, где шестидесятилетняя Анна хочет к его возвращению сварить ему борщ. А в Батуми юная Ирма хочет поджарить ему котлеты. Так что обед Звиаду Константиновичу обеспечен... Первый тост -- всегда за него. Взрослые, "крутые" мужики пьют и плачут... Но если звиадисты способны отвлечься от Звиада и заниматься какими-то другими делами, то у путчистов не так. Они на Звиаде просто помешаны, ни о чем другом не могут говорить, винят его даже в засухе или ранних заморозках. В отношении к нему путчистов много мистики. По-моему, так Святая инквизиция относилась к Дьяволу. И аресты и пытки (зверские, средневековые) звиадистов -- это как преследование в Испании еретиков. Когда путчисты, захватив Сенаки, заставляли жителей рвать и есть портреты президента (иначе -- расстрел на месте), ставили к стене и приказывали ругать Звиада (иначе -- расстрел), это было Средневековье. Когда префекта Ахметского района пытками пытались заставить сказать, что Звиад Гамсахурдиа в Грузию не вернется, с точки зрения даже гестапо здесь логики не было. А вот брат Торквемада, Великий Инквизитор, это понял бы. В Грузии произошло смешение эпох. Человеческий облик и современные нравственные и правовые понятия сохранили только звиадисты. Путчисты пытаются вернуть Грузию к дохристианскому варварству. Это уже даже не политика, а метафизика. В руках Шеварднадзе Грузия, воюющая с абхазами, звиадистами, целой Менгрелией, осетинами, горцами-конфедератами, русскими (ибо ненависть к ним очень высока), Грузия, живущая разбоем и грабежом самой себя, -- это не Грузия XX века. Звиадисты живут в XX веке. Их противники -- в XIV. Им друг друга не понять. Когда я поговорила с партизанами Зугдиди и выяснила, что они отпускают пленных (хотя их самих при взятии в плен убивают медленно и страшно: пытают паяльными лампами, отрезают уши, выкалывают глаза, вспарывают животы) просто потому, что убить безоружного они не могут, я поняла, что звиадизм -- это уже философская мировоззренческая концепция. Благородство и интеллект, помноженные на стойкость. Грузия -- это страна предела. От самой низкой жестокости до самого невероятного героизма. В феврале и марте 1992 года на митинги в Тбилиси выходила четверть города, и каждый митинг превращался в расстрел. Сто убитых, 500-600 раненых. Война в Абхазии превратила путчистов в троглодитов уже окончательно. Ни один звиадист не поднял оружия против народа, с которым грузины прожили вместе несколько столетий. После чего и президента, и звиадистов назвали национальными изменниками. Такой дикой ненависти к инакомыслию и готовности немедленно стрелять в каждого несогласного я в своей жизни еще нигде не видела. Сейчас я понимаю, что уцелела чудом. Наверное, за счет лакейского комплекса Шеварднадзе (русский, даже если оппозиционер, -- это белый господин, сахиб, и в него нельзя стрелять). И за счет удивления рядовых путчистов и самого Джабы. Люди этого типа ценят только "крутых" и изумляются, видя, что кто-то круче их самих. А я нагло и открыто явилась в Тбилиси (где сажают за подозрение в связи с Гамсахурдиа) с мандатом от него, в качестве его советника, сея смуту и листовки жутко "антихунтовского" содержания. Можно представить себе, с каким восторгом путчисты меня встретили! В первый раз меня арестовали на третий же день, когда я раздавала у университета студентам листовки по дороге на международную конференцию. Оказалось, что когда бьют носками ботинок по незащищенной голени -- это очень больно, и воспаление держится несколько месяцев. (Побаливает нога до сих пор.) "Мхедриони" быстро усвоили приемы НКВД. Но когда в ответ на угрозу немедленного расстрела им говоришь: "За чем дело стало? Валяйте, расстреливайте. Слабо расстрелять?" -- они пасуют. В Госсовете выяснилось (меня сразу поволокли туда), что батоно (вежливое грузинское обращение, вроде "господина") Джаба предлагает кофе, но одновременно может заявить: "Вас убьют прямо на улице. Если Вы немедленно не уедете, я за Вашу жизнь не ручаюсь". По своей психологии он показался мне типичным Джеком Потрошителем. Часа полтора он говорил о том, как он любил Звиада и как в нем разочаровался. Это было похоже на излияния обманутого мужа, от которого жена ушла к другому. Мое живейшее удовольствие от обещаний скорой гибели он никак не мог понять, не зная повадок дээсовцев, и заявил вслух: "Все интеллигенты -- ненормальные. И вы, и ваш Звиад". В порядке самокритики себя интеллигентом "профессор театроведения" не считал. (В Грузии и БТР можно купить, не то что ученую степень.) На выходе юные сподвижники батоно Джабы объяснили мне яснее: "Убьем и отвечать не будем, свалим на дестабилизацию". Подобные любезности приходилось выслушивать по три раза на день. Видя, что я просто напрашиваюсь на выстрел, джентльмены удачи обычно увядали на корню. В Поти меня арестовывала Национальная гвардия. Рота автоматчиков, пара ручных пулеметов плюс легкий танк. Зачем столько всего? Во-первых, я была не одна. Меня из Батуми сопровождали две звиадистки и двое звиадистов. Во-вторых, нас должны были встречать партизаны (50 человек на машинах и с оружием). Но мы разминулись, и наша группа досталась гвардейцам. Мини-митинг я все же устроила и часть листовок раздала, несмотря на обещание выскочивших из какой-то подворотни мхедрионовцев применить огнестрельное оружие без предупреждения. Гвардейцы тащились за нами через полгорода и канючили: "Вы арестованы. Ну куда же вы? Мы же вооружены, мы вас можем застрелить за неповиновение в военное время". На что я отвечала: "Плевать нам на ваш арест, я сама вас арестую, как представитель законной власти Грузии. А автоматы у нас в "Детском мире" еще красивей продаются, и с лампочкой". В конце концов нас скрутили. На этот раз били не так больно, но по зубам. Под охраной в запертой каюте с задраенным иллюминатором (я пыталась вылезти, плаваю я очень хорошо) меня довезли на судне "Цхалтубо" до Туапсе и выбросили на российский берег. На следующий же день на "Ракете" из Сочи я нелегально вернулась в Батуми, а оттуда меня переправили в Тбилиси. Сравнив грузинские кошмары (злобная, дикая диктатура без еды, без права, без горячей воды, без транспорта) с российской действительностью, я впервые испытала почти нежность по отношению к Ельцину и впервые ощутила, что у меня есть Дом и что его сравнительным покоем и благополучием, не говоря уже о градусе свободы, стоит дорожить. Увидев Грузию, я усомнилась в целесообразности всеобщего вооружения народа и поняла, что не всякая гражданская активность -- благо. И законопослушание иногда хорошая вещь! А в гражданской войне есть свои минусы. Последний арест в Тбилиси был самым жестоким. Я вышла на площадь Руставели (исторический центр Тбилиси) с двумя звиадистками, Дали и Изольдой. Мои лозунги были написаны на чистом грузинском языке. Они гласили: "Долой фашистскую хунту Шеварднадзе!" и "Шеварднадзе -- палач грузинского народа". Но "Мхедриони" такое уважение к национальному языку не тронуло. После того как меня сбили с ног, я перестала что-либо ощущать и очнулась в тот момент, когда полиция поднимала меня с асфальта, надевала очки (хорошо, что не разбились) и отгоняла "Мхедриони". Я пропустила самое интересное. Дали и Изольда рассказали потом, что меня били ногами семь или восемь мхедрионовцев, причем в основном по голове. Судя по тошноте, боли в глазах, слабости, было сотрясение мозга. Но выяснять этот вопрос было негде и не с кем, потому что в порядке лечения мне дали 10 суток. Мы с Дали и Изольдой попали в подземную тюрьму, где политических расстреливали еще при Берии. Тюрьма была мрачной, но при этом очень неформальной: туда можно было передавать всякую еду, деньги, стеклянные банки, матрасы, подушки, простыни. Я думаю, что и автомат можно было бы протащить запросто. Мне оставили часы и ножницы. Обыска никакого не было. В грузинской тюрьме могут изнасиловать, расстрелять, подвергнуть пыткам, но могут и отпустить за выкуп или отдать брату-путчисту сестру-звиадистку. Прелести беспредела! Но я оценить эти блага не могла, потому что держала сухую голодовку. Через пять дней я была на пределе, однако статью для своей газеты "Хозяин" ухитрилась отправить "на волю", а там ее по телефону передали в Москву. Терпение у путчистов истощилось раньше, чем моя жизнь: в полуобморочном состоянии меня под конвоем посадили в самолет до Сочи. У меня кончался срок командировки, и я не возражала. Теперь у меня в Грузии много друзей и боевых товарищей. Гораздо больше, чем сто! Миллиона два как минимум. Это очень хорошие люди, такие же чистые и добрые, как их президент. Их нельзя бросать... Ужасно, что на России еще и этот грех. Я почему-то думаю, что, если мы загубим Грузию, Таджикистан, Литву, нам не жить самим. Кровь вопиет к небесам от земли. Мы все еще слишком сильны. Нас надо разрезать на такое количество кусочков, чтобы мы не могли творить зло. "ВСЕ ЖАВОРОНКИ НЫНЧЕ -- ВОРОНЫ!" В сущности, всему хорошему, что случилось в нашей жизни, мы обязаны или скверному стечению обстоятельств, или дурным страстям людей. 1. Кончились нефтедоллары -- началась перестройка. 2. Экономика развалилась -- не потянули "холодную войну" и срочно возлюбили Запад. 3. Ельцину надо было обыграть Горбачева -- он стал демонстрировать больший демократизм. 4. Второй эшелон элиты КПСС захотел сесть на место первого -- произошла августовская революция. 5. Надо было свалить Горбачева, а партэлите из республик хотелось покайфовать в роли суверенных владык -- распустили СССР. А чего же вы еще хотите, если народ безмолвствует или просит корма? Что ж, поставим Ельцину памятник за Беловежскую пущу. Мы всем обязаны жадности, корысти, тщеславию, честолюбию и глупости наших владык. Раз уж народ не проявляет ума, благородства и честности... Так или иначе, Союз развалили и воссоздать его будет сложно (Кравчук слишком дорожит своим положением "пана-президента"). Тоталитарную экономику угробили. Коммунизм в грязи утопили по личным мотивам (как Хрущев Сталина). Только с капитализмом что-то дело у нас не идет. Какой переход к либерализму при колхозах и совхозах? При Советах и "совках"? Где наша массовая безработица из-за закрытия лишних предприятий? Из ада мы выползли в чистилище, да там и застряли. А топка еще горит... Бедный Ельцин шарахается от каждого встречного патриота, как от буки. Новый способ построения капитализма нашли -- чтобы и социалисты были довольны. Моя скромная, непритязательная мечта -- стать бы нам хотя бы для начала Латинской Америкой, этим западным классом для неуспевающих. Но западным классом, не советским! Умереть бы стране под ракитовым кустом, на воле, а не в концлагере. А то вот Сергей Кургинян, блестящий, талантливый и, безусловно, честный реакционер, предлагает хлеб и даже могущество. Но взамен свободы. Похоже, народ скажет скоро: "Поработите нас, но накормите". "Наши" ждут. Авангард советского народа, который тащит нас назад, в ночь без грядущего утра. Уже предан и брошен на съедение фундаменталистам Гайдар. Уже сдан Бурбулис. После VII съезда наступает послесловие, конец. Переменка кончается, звенит звонок. Нас ждет тоталитарный класс и жесткое расписание занятий. Свои 10 минут перемены мы потратили зря. Мы ничего не нажили. Ни гражданского общества, ни приличной власти, ни либеральных институтов. У нас даже нет правозащитного движения. Оно окончилось, и с позором, на отказе помогать истребляемым звиадистам, на отказе подписать письмо в защиту подвергнутого зверским пыткам в Тбилиси Зазы Циклаури. От нас потребовали доказательств невиновности облитого кипятком человека с оторванным ухом, с переломанными руками и ногами. Когда-то письма в защиту диссидентов подписывались с ходу, без доказательств. Я всю жизнь носила воду в решете. Я не жалею об этом, но вода вылилась на землю. То, что мы заработали в августе, наше горькое право сдохнуть на воле, у нас могут отнять. Те, кто захотят жить любой ценой. Либеральная жизнь нам не светит. Хватит ли у общества достоинства выбрать либеральную смерть? Возможна ли конверсия для нашей революционной партии? Едва ли... Всю жизнь я пыталась поднять народ с колен, но он рожден ползать. Что, собственно, происходит в стране? Разрушение. Безжалостное и неумолимое разрушение всего прежнего Бытия: промышленности, сельского хозяйства, инфраструктуры, быта, традиций, стереотипов, моделей поведения, душ, судеб, понятий о добре и зле. Есть у Альфреда Бестера роман "Человек без лица". Там, в далеком будущем, преступников не казнят, а разрушают их личность: разум, психику, память. Медленно, в течение года. А потом перезаряжают, и рождается новый человек, способный жить в цивилизованном обществе. Это высшая мера наказания -- только за убийство. Что ж! Страна-убийца, СССР, получила по заслугам. Нынешнее Разрушение -- промысел Божий. Жаль, что абсолютное большинство слишком давно потеряло Бога. Их уверили в том, что его нет. Вера помогла бы принять наказание стойко и со смирением. Ведь за карой и покаянием идет и прощение. Насколько сознательно действует в этом деле новая власть (президент и его команда), я не знаю. Скорее всего, Ельцин при его добродушии и советском воспитании искренне полагал, что можно всех облагодетельствовать. Не похоже, чтобы он шел на это Разрушение сознательно. Вот Гайдар, должно быть, знал. В его откровенности проглядывало отчаяние. Наши реки давно текут на север, с 1917 года. Надо вернуться к нормальному ходу времен и вещей. Но это -- пересмотр истории, это -- самоскальпирование, это -- почти самоубийство. Чтобы идти на это -- и вести на это, -- нужен героизм. И надо ли навеивать человечеству сон золотой, надо ли врать? Ни Шахрай, ни Ельцин, ни даже Клинтон не посмеют сказать всего. Экономический и психологический Армагеддон -- это когда выживут только те, кто приспособится. Запад -- не ложе из роз, это вечное мучение духа, неуспокоенность, дуэль, дискомфорт. Это другая жизнь. Первое столетие, может быть, Россия будет ходить, как андерсеновская Русалочка, по лезвиям ножей. И делать вид, что ей не больно. На свете и впрямь счастья нет. Мы могли дать только свободу. Но кто нас поблагодарит за нее? Мы завели Россию, как Гензеля и Гретель из сказки братьев Гримм, в темный лес, где ей предстоит выжить или погибнуть. Правда, мы в том же лесу, с ней, но ей от этого не легче. Домой, в тоталитаризм, она уже не попадет. Мы сожгли лягушачью кожу Василисы Премудрой. А Россия, как брошенный ребенок, рыдает под сосной и зовет маму: царя, КГБ, СССР, ОМОН, власть. Мы изверги. Нам нельзя ее жалеть. Исторический инфантилизм лечат именно там, в лесу, в котором бросают. Мы должны привыкнуть к мысли, что люди будут стреляться, топиться, сходить с ума. Уже покончила с собой Юлия Друнина... Это только начало. Уже отреклись от свободы без справедливости (а это две вещи несовместные) Юрий Власов и Михаил Челноков. За ними последуют другие... Я благодарна Ельцину за то, что он не помешал Разрушению. Но он должен быть готов к проклятиям. Слепые будут проклинать. А зрячих у нас меньшинство... Мы не должны питать иллюзий. У нас нет исторического времени друг другу лгать. Поэтому чем скорее мы покончим с мифами, тем лучше для всех. Есть два лагеря. Две команды. И игра, которая ведется между ними, нами принятая еще в 60-е годы (хотя не все диссиденты смели называть вещи своими именами), а президентом провозглашенная 20 марта 1993 года, -это смертельная игра. Нет смысла называть наш лагерь демократическим. У нас там не только демократы, во главу угла ставящие волю народа и право большинства, а также Конституцию и процедуру. Глеб Якунин -- демократ. А Виктор Миронов? А я сама? А казаки? Они что, тоже демократы? Наш лагерь -- это лагерь белых. Когда-то, в первой серии, в нем уживались эсер Савинков и Каледин, западник Врангель и традиционалисты Колчак и Деникин, казаки и депутаты Учредительного собрания... Та первая серия называлась "гражданская война"... Она была отложена и теперь возобновилась. После VIII и IX съездов нардепов это уже нельзя отрицать. Речь идет об историческом реванше. Снова, как встарь, между красными и белыми только чистое поле, на котором решится судьба России. И если в начале века было неясно, какой поставлен вопрос и из-за чего сыр-бор, то теперь все проявлено окончательно. Теперь-то мы знаем, что нынче лежит на весах! И тогда лежало то же самое. Путь России на Запад или на Восток, что теперь затейливо называется "мондиализм" или "атлантизм" и "евразийство". Красные победили тогда потому, что их вожди методом тыка угадали, что нужно силам крестьянской реакции России; ведь и Октябрь, и Февраль были протуберанцами глубинного недовольства "мира", "общины", "Собора" либеральной модернизацией Думы Милюкова и Столыпина. В стране идет гражданская война между тысячелетним прошлым и хрупким, невероятным будущим, но теперь лагерь белых почти излечился от традиционализма и сознательно рвется на Запад, как к недосягаемой елочной звезде... Поэтому нас и назвали демократами, хотя я лично, например, либерал и не согласна ставить мировые вопросы на всеобщее голосование. Победа в гражданской войне достигается только силой. Не обязательно силой оружия. Силой воли. Силой духа. Страна не выбирала либерализм, она и не могла его сознательно выбрать. Речь идет о том, как его стране навязать. Я хочу, чтобы была создана жесткая конструкция экономического принуждения. То есть сзади будут некие заградотряды: все уже разрушено, можно идти только вперед. Поэтому я разрушаю сознательно и с мстительным наслаждением, как Маргарита, сжигавшая перед отлетом с Воландом свой прежний дом, свое прошлое. Я не смогу примириться с политическими репрессиями, с ограничением прав на самовыражение. Я не говорю о праве выбирать. Это право выбора между тоталитаризмом и демократией я предоставить не готова. Риск слишком велик. Свобода слова, печати, митингов, собраний -- это святое. А все остальное -- после. После создания среднего класса, класса собственников, после победы над красными, после того как окончательно разрушится прошлое. В лагере белых, в моем лагере, есть чистые демократы, есть чистые западники (фермеры, бизнесмены, интеллигенция). Есть сословия, пришедшие за землей и волей (казаки). Есть героические личности (шахтеры), готовые вызвать огонь на себя. Понимают ли они, что многие шахты придется закрыть? Знают ли о том, что либеральный переход -- это массовая безработица? Если да, то они герои. Если нет, то они от нас рано или поздно уйдут. Нас мало, мы должны это знать. Мы -- квалифицированное меньшинство. Готовы ли к гражданской войне члены моей собственной команды? Глеб Якунин, Галина Старовойтова, Марина Салье? 100 000 демонстрантов, вышедших 28 марта на Васильевский спуск, были готовы. Их лозунги гласили: "Добьем в марте 1993 года то, что мы не добили в августе 1991 года!". В красной команде, возглавляемой съездом, ВС, Конституционным судом, большей частью армии, где Анпилов, Жириновский, Сажи Умалатова -- лишь форварды, все в порядке. Они знают, чего они хотят, даже когда не могут это сформулировать. Над ними можно смеяться, но они не смешны. За ними -- тысячелетие российской истории, которую мы хотим перечеркнуть. За ними -- молчание российского моря, которое готово выйти из берегов, ибо нашим лагерем начаты процессы, равносильные геологической, космической катастрофе. По сути дела, "коричневые", или крутые почвенники, сошлись с красными не только на этой метафизике. У них нет своей массовки, они поставляют только лидеров: Жириновского, Дугина, Стерлигова. А у красных есть своя "дикая охота короля Стаха": обезумевшие люмпены, фанатики социализма, ветераны тоталитаризма, голодные и рабы. Мы должны знать, что это большинство. С ними окажутся многие объективно порядочные люди: некоторые правозащитники, депутаты Моссовета. Все те, кто хочет и свободы, и справедливости. Значит, они пойдут против свободы. Потому что -- "или-или". Фундаменталисты будут вешать, будут пытать и не остановятся ни перед чем. На этот раз мы зашли на Запад гораздо дальше, чем к 1917 году, и реакция будет страшной, полпотовской. Мы почти прошли наш астрал, почти разогнули яновский порочный круг, вышли в абсолютизм: явочным порядком наскоро построенный олигархический режим с либеральными вкраплениями и демократическими элементами, правда, занавешенный мафиозной паутиной... И если мы сейчас опять попадем в "Звездный час автократии", то до следующего Смутного времени ждать придется столетия... Ставки очень высоки, и сейчас не до пустяков. Не до права народа решать свою судьбу. Ее уже решили однажды в 1918 году у нас и в 1933 году в Германии. Конституционным путем... Хорошенького понемножку. В газете "День" уже была картиночка (сверху написано: пленных фашистов ведут через Москву. 1944 год. Изображена огромная толпа пленных под конвоем. И снизу добавлено: вот так же пойдут и демократы). А для самых тупых поместили изречение: "Они загнали нас в угол, мы поставим их к стенке". Мне претит пассивное ожидание казни. Восемь месяцев бездействия и бессилия Временного правительства не должны повториться. На этот раз мы должны встретить смерть в бою. Если не победим. А победа возможна! Это согласие невозможно. Нет консенсусов между белыми и красными. Только один человек из лагеря фундаменталистов (мы только что выяснили, что красно-коричневые -- лишь современное его воплощение) будет нам полезен после победы и способен создать нечто позитивное в рамках либерализма. Это Сергей Кургинян, не столько режиссер (хотя он один из первых), и не столько политолог (хотя равных ему мало), сколько фантаст и идеалист. Он, безусловно, самый способный и самый честный изо всех наших врагов, но он-то хочет сражаться по законам чести и умеет мечтать. Боюсь, что красные его ликвидируют еще до часа "X", как это сделал Пиночет с несогласными идти на зверства офицерами. То, что личность такого масштаба не на нашей стороне, -- это трагедия. Таких трагедий будет много... Брат может восстать на брата, писатель -- на писателя, диссидент -- на диссидента. С кем сейчас Игорь Огурцов и Леонид Бородин? Увы, не с нами! Это придется выдержать. Через это надо пройти. Мы сожгли свои мосты. Я -- в 1969 году, Ельцин -- в Беловежской пуще, ДемРоссия -- 28 марта, Шапошников -- в августе 1991 года. Моя команда, мои белые шахматные фигуры очень неоднородны. Но есть законы футбола и законы шахматной партии. Этим объясняются все кажущиеся противоречия в моем поведении. Я -- еретик, я позволяю себе роскошь говорить всю правду и своим, и чужим. И мне ничего не надо. Таких людей не любят ни свои, ни чужие. Я -- волк-одиночка, мне трудно играть в команде, а команде трудно со мной. Они боятся играть со мной на одном поле. Я профессионал, а они еще робкие дилетанты. Это в революционной деятельности, а в политике, должно быть, наоборот. Но политика в футболе бесполезна. Надо забивать голы. Мы не можем честно выиграть выборы. Обмануть и запутать мы можем, но я в этом неспособна участвовать. Как человек я не люблю президента. Однако как футболист я играю с ним в одной команде, а игра идет на гибель или спасение России (может быть, мира). Поэтому мой человеческий и правозащитный пафос мне на поле мало поможет. Я не могу забивать мячи в свои ворота, сейчас это недопустимо. Но при этом я говорю правду, и моя деятельность настолько расходится с моими словами, что вызывает всеобщее удивление, а ДемРоссия боится дать мне слово на своих митингах. Что из того, что Ельцин раньше играл за "Пахтакор"? Сегодня он играет со мной за "Динамо". Увы, он капитан команды. Гол может забить только он, хотя я веду нападение. И если я, плача и ломая руки, говорю, что нет другого выхода, кроме введения президентского правления на два года, для того чтобы распустить все Советы, поменять все кадры, заложить основы капитализма, -- значит, на поле сложилась крайняя ситуация и счет не в нашу пользу. Будет ли это либеральной диктатурой? Едва ли, если будет создан Политсовет из западнических, либеральных сил, который временно заменит парламент, если будет введено прямое действие Декларации прав человека и Пакта о политических и гражданских правах, если будет сохранена и приумножена свобода слова, печати, собраний и митингов. Однако свобода выбирать социализм, коммунизм, фашизм etc. не может быть предоставлена. После настоящего Международного Суда компартию и нацистские организации (ФНС, "Память", РОС, разные там Соборы) придется запретить (только в плане участия в выборах, не более того). Остальное довершит люстрация. Сопротивление фундаменталистов и люмпенов на этом не прекратится, но оно обретет уголовные формы, и его можно будет легально подавить. Однако на уровне Слова -- не Дела -- коммунистических и почвеннических протестантов трогать нельзя. Это -- табу. Если моя команда сумеет удержаться на уровне бескомпромиссности, не перешагнув черту, за которой -- запрещенные приемы, мы выиграем с честью или с честью падем. Я не люблю Ельцина, но я его не предам. Пока он играет за мою команду, куда я записалась на 20 лет раньше него. Мне стыдно, когда он говорит о примирении со съездом. Это мяч, который забивают нам. Я рада, когда он бросает красным перчатку. Это мы забиваем мяч. На шахматной доске он -- король. Слабая, уязвимая фигура. Но я не могу допустить, чтобы белому королю был объявлен мат. Тогда мы проиграли партию. Что делать в такой ситуации правозащитникам? Они не сумели независимо повести себя с властью при Горбачеве, а сейчас правозащитное движение расколется на сторонников справедливости и сторонников свободы, на либералов (которые примут президентское правление) и демократов (которые его не примут). Процесс уже пошел. Мы окажемся по разные стороны баррикад, потому что во время гражданской войны решается вопрос об изменении строя, а многие правозащитники говорят: "Мне все равно, капитализм у нас или социализм. Главное, чтобы соблюдались права человека". А я не согласна предоставить Анпилову право строить социализм в моей квартире, даже путем парламентских выборов. Пусть строит в своей -- не в моей. И рассудит нас здесь не Зорькин, а Калашников. В 60-е и 70-е годы чисто правозащитное движение было величественно и благородно. Сейчас в России оно будет вредно. Поэтому порядочный человек всегда проигрывает. Ибо для него проигрыш -- это компромисс, проигрыш -- это реальность. Играть в команде белых демократов -- это значит сказать миру "да". Впервые мой путь не прям. Я буду играть в одной команде с людьми, которых не всегда лично уважаю. В моей команде Лужков. Он играет честно, он играет за нас, наши пути сошлись, но для меня это ужасно. Жизнь -- всегда проигрыш. Порядочные люди должны вовремя погибать, в этом их спасение. Дай мне, как говорится, Бог... Когда мы пройдем опасный отрезок пути, я смогу уйти в свой отказ, в свою оппозицию. Но еще столетие порядочные люди в России вынуждены будут зажимать себе рот, чтобы не проклясть слишком громко нашу новую реальность, пока не закроется навсегда дверь между старой и новой реальностью, между смертью и жизнью, между Востоком и Западом, между социализмом и капитализмом. Несколько веков подряд русская интеллигенция оказывается у разбитого корыта. Оно -- наше первородство. Не променяем же свое разбитое корыто на их чечевичную похлебку! Сейчас будем писать статьи, но, когда у власти окажутся фундаменталисты, возьмемся за оружие. Даже если весь народ обалдеет от восторга. Пойдем против народа, мы ему ничем не обязаны. Он уже балдел в 1918-м, и в 1937-м, и в 1945 году, и в счастливую эпоху застоя, когда колбаса стояла 2,90 за кг. Пойдем против всех, кто пойдет против свободы. Нашей свободы умереть в джунглях, от голода, змеиного яда или львиных когтей. Но вне клетки. На месте России может остаться пепелище, тайга, братская могила. Но нового архипелага ГУЛАГ пусть на месте России не будет никогда. C'est la vie. Сартр сказал: "Человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния". 8 апреля 1993 года