вательно и творческие возможности режиссеров и актеров..." Почему "надуманная специфика"?! Она как раз очень хорошо "придуманная", потому что подсказана именно заботой о юных, а не о тех взрослых, кто только мучается, оказавшись в тюзовском штате. И репертуар ограничивала эта специфика только в том смысле, что взывала к его тщательно подбору, чтобы был понятен своей специфической аудитории, увлекал ее, учил добру, а не наносил вреда преждевременным и бездумным предложением созерцать на детской сцене всяческие "игры взрослых". Кстати, пример Московского тюза в этом смысле весьма выразителен. В ажиатации перестройки в 1987 году оттуда вынудили уйти главного режиссера Юрия Жигульского. К тому моменту он уже более десяти лет руководил этим театром, а до того, еще дольше, - Свердловским тюзом, сделав его знаменитым на всю страну. Он был (да он и сейчас, слава Богу, успешно работает) из славной и авторитетной когорты рыцарей нашего детского театра, таких, как З. Карагодский в Ленинграде, Ю. Киселев в Саратове, В. Кузьмин в Новосибирске, Б. Наравцевич в Нижнем Новгороде. Эти имена, а список можно продолжить, не очень корректируются с фразой на сайте: "...В нескончаемом ряду советских театров с безликим названием "ТЮЗ". Зачем же так нечестно, хочется спросить? Лики были, и очень талантливые, стыдно забывать. Почему торопились забыть, стало ясно на одной из первых же премьер в Московском тюзе при новом руководстве - по Достоевскому. В один из моментов в меру неторопливого действа исполнительница главной роли, молодая актриса, абсолютно голая, присела лицом к зрителям над тазиком с водой и, раздвинув, будто была одна, колени, стала старательно и долго подмываться. Зал был набит отроками и более младшенькими - на фронтоне же написано, что здесь ТЮЗ. Были и мы, несколько взрослых. Оторопели от режиссерской креативности все. Только легкое плескание воды в тазике разносилось по залу. По одним слухам та актриса потом двинулась умом, по другим - постриглась в монахини. Мы, взрослые, конечно, выдержали. О последствиях для отроков думать не хочется... Все чаще убеждаешься, что у нас в театре, даже в детском, интересы эпатажа, прикрываемые флером поиска эстетики, оказываются сном разума, не желающего помнить об этике... Кратенький экскурс в историю сделан для того, чтобы дать хотя бы приблизительное представление о том общем климате, который существовал когда-то в жизни театра для детей, что тогда считалось необходимым, а что - неприемлемым. Не существуй такого климата, не смогла бы, наверное, появиться на сцене прежнего Московского тюза пьеса "Наташа Ростова" по мотивам романа Льва Толстого "Война и мир". В 1975 году руководителем театра стал приглашенный из Свердловска талантливый режиссер, именно по зову души, как говорится, а не по принуждению или по воле случая работавший в театрах для детей, упомянутый выше Юрий Жигульский. Вот его кредо, изложенное в недавно выпущенной им книге об истории Свердловского-Екатеринбургского театра юного зрителя, к 75-летию театра. Она хорошо называется - "С детства и на всю жизнь..." Он пишет: "Я понял, что ТЮЗ - это не один театр, а целых три театра, мирно сосуществующих. Первый - театр для Детей. Это было понятно. Но детство однажды кончается, и появляется необходимость совсем в другом театре - театре Отрочества, потому что, как писал Л. Н. Толстой, "молодой человек вдруг замечает, что его взгляд на вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые он видел до тех пор, вдруг перевернулись к нему другой, неизвестной еще стороной". А потом необходим театр для Юности. Но Юность, как известно, изо всех сил старается доказать, что она уже абсолютно взрослая и, конечно же, презирает детский театр. Однако я верил: если на сцене театра будет настоящая жизнь, где существует и настоящая любовь, и человеческое вероломство, где молодой человек обретает призвание или где его подстерегает душевная черствость и он предает себя, где он находит друзей, - тогда молодые люди не будут стесняться и презирать такой театр, а назовут его своим. А это - высшая степень признания". Вот таковы оказались убеждения нового руководителя Московского тюза. Поэтому, думаю, совсем не случайно именно ему пришла идея поставить к 150-летию Льва Толстого некую рисующуюся пока только в далеких фантазиях пьесу под название "Наташа Ростова", в основе которой лежал бы, понятно, роман "Война и мир". Такую пьесу он предложил написать мне. В той же книге Жигульский вспоминает: "Идея сделать спектакль о Наташа Ростовой по главам романа Толстого возникла у меня в МТЮЗе года за полтора до толствоского юбилея. Зная, что Даль Орлов всерьез "занимается" Толстым, что его пьеса "Ясная Поляна", которая мне нравилась, поставлена, я предложил ему присоединиться к проекту. Министерство культуры согласилось нас финансировать. Работа была чрезвычайно интересная, так как пьеса и спектакль рождались одновременно..." Надо сказать, что до предложения Жигульского я следовал принципу: не делать инсценировок и всяческих переложений чужих сюжетов на свой лад. Пока молод, пока воображение свежо, считал я, надо придумывать собственные сюжеты. Так и поступал. Инсценировками можно заняться позже, на склоне лет, когда ослабну. Те, кто всю жизнь занимается только инсценировками и экранизациями, то есть берет чужую прозу и переосмысливает ее для сцены или экрана, даже казались мне не совсем полноценными драматургами. Хотя надо признать, что среди них обнаруживаются порой истинные мастера не простого этого дела. Сколько замечательных пьес написал, скажем, Виктор Розов, а единственную Государственную премию получил именно за инсценировку "Брат Алеша" - по мотивам Достоевского. Но в данном случае я не колебался ни секунды - это же был Толстой! В четвертый раз за жизнь приступил к чтению "Войны и мира". И много нашел там для себя нового. Таинство классики - сколько раз не перечитываешь, а все будто впервые. Но теперь я не только читал - страница за страницей, глава за главой, том за томом, а еще и коспектировал: коротко записывал что произошло, где, кто действовал в каждом следующем эпизоде романа. Так из огромного тела романа оказался выделен его скелет. Соотношение частей, последовательность действия, появление и исчезновение персонажей стало так явственно, как если бы разместилось на ладони. Когда-то оказался на Байкале. Там рассказали: байкальская вода обладает удивительным свойством. Если мертвую рыбку погрузить в нее всего на сутки, то вынешь абсолютно чистый, совершенно не поврежденный скелетик. Нечто подобное получилось здесь. Сухой скелет огромного романа лежал передо мной, уместившись на двух листах большого формата. Эпизоды с Наташей подчеркнул красным. Сделал первый шаг к пьесе... Но это - технология. Важно сказать о нашем с Жигульским смысловом посыле, о том, что мы хотели сказать своей молодой аудитории, предлагая посмотреть спектакль о Наташе Ростовой. Той молодой аудитории - середины семидесятых годов прошлого века - которую мы неплохо знали. Часть этих идей была изложена в заявке, которую я сочинил для министерства. Перечитывая ее сейчас, вижу, что главная идея и нынче не устарела. Даже общая ее преамбула, звучащая, может быть, несколько напыщенно для нынешнего уха, верна: "Правильное толкование философского, нравственного, художественного наследия великого русского писателя особенно важно для нашей молодежи, для тех, кто еще только получает первые уроки гражданственности, морали, человечности, кто в своем становлении не должен пройти мимо сокровищницы духа, глубин постижения человеческой сути, заключенных в творчестве Льва Толстого". Громокипящая медь этих строк была адресована, понятно, начальству. Но нам важно было получить ответ и на совершенно просто звучащий вопрос: а не устарел ли Толстой? Возможна ли встреча нынешней молодежи с нравственными императивами Толстого? Даже некоторый эпатаж присутствовал в такой постановке вопроса. Судите сами... Помните, как 12-летняя Наташа позвала молодого офицера Бориса, который пришел в гости к Ростовым, в цветочную, "на то место между кадок, где она была спрятана". И там она его "поцеловала в самые губы". В ответ молодой человек сказал девочке, что он ее тоже любит, но вот просить руки не будет раньше, чем через четыре года. Разумную Наташу эта перспектива вполне устроила. Далее читаем во втором томе романа: "Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видела Бориса... Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным связующим обещанием, мучил ее". Сколько волнений из-за одного поцелуя! На целых четыре года в памяти, повод мучительным размышлениям, шутка он или "связующее звено"? Вот значит, какие бывали времена, какие жили когда-то на той же самой русской земле ответственные девочки и мальчики! А сегодня они, такие, способны кого-либо заинтересовать, будут ли их эмоции поняты и оценены по достоинству современными отроками и отроковицами, пришедшими на спектакль? Или все это окончательно кануло в небытие к середине второй половины XX века? По тому, как принимали зрители представления, стало ясно: не канули. Спектакль "Наташа Ростова" продержался в репертуаре Московского театра юного зрителя несколько сезонов при абсолютных аншлагах. Школы присылали заявки на коллективные посещения, приходили целыми классами. Отрадно было видеть, как весьма непростое театральное действо, развернутое Жигульским на сцене, все его сценические условности, метафоры, сочетания разных структур - музыки, света, пластики, с напряженным вниманием и совершенно искренним интересом воспринималось зрителями. Жугульский не адаптировал, не упрощал сцненический язык, но юная аудитория все чудесно понимала и принимала. Тогда я уверился в том, что наши дети в принципе гораздо лучше, чем мы о них порой думаем. Мы думаем, что в мире информационного бума, цинизма, реальной и экранной жесткости наши дети стали глухи к доброму слову, к продиктованному заботой о них поучению, к тому, что в старину назвали бы идеалом. А это все-таки далеко не так. Это мы, взрослые, по лености своей, или по недомыслию забываем порой предлагать им идеалы, не говорим, когда надо, слово "вперед", которое Гоголь называл благословенным. Но когда не забываем, предлагаем, выдвигаем, они живо откликаются. Об этом думалось мне на представлениях "Наташи Ростовой", когда во время действия тихо входил в темноту зала и, прижавшись к стене, стоял там, вглядываясь в ряды молодых голов, вслушиваясь в напряженное дыхание, в тишину внимания, с которым постигалось там толстовское слово. МАЛЕНЬКИЕ ТАЙНЫ БОЛЬШОГО РОМАНА Однако вернусь к заявке на пьесу "Наташа Ростова", направленной на одобрение в Министерство культуры. В ней ведь были изложены не только общие соображения, так сказать, идейная направленность нашей с Жигульским затеи, но и принципы, которых считал важным придерживаться драматург при написании произведения. Из этого, кстати, станет понятно, почему автор предпочел назвать его не инсценировкой, а пьесой. Нормальному зрителю или читателю сие как бы до "лампочки", но для специально интересующихся, возможно, будет интересно и это. В заявке я рассуждал следующим образом: "Эпопея "Война и мир" никак не реализуема на подмостках в своем полном объеме. Такое намерение полностью бессмысленно. Классик видел свой замысел воплощенным именно в романе, в романе и воплотил. Пьеса же по нему должна быть сложена по иным, не прозаическим, а драматургическим законам. И в этом смысле она должна претендовать на то, чтобы быть самостоятельным художественным произведением, имеющим собственную структуру, свое внутреннее движение и сцепку характеров, иными словами - оригинальную художественную концепцию. Вместе с тем, эта пьеса, конечно, обязана быть верной духу первоисточника, максимально точно передавать суть и особенности классических образов". Роман - чтение, пьеса, в конечном счете, - зрелище. И то, и другое вначале пишется словами на бумаге, но как по-разному! Прозаик волен разместиться со своим сюжетом, описаниями, размышлениями хотя бы и в нескольких томах, драматургу отведено семьдесят страниц, которые при чтении вслух с паузами должны звучать не более двух-трех часов. Но у зрителя должно сложиться впечатление, что он целую жизнь прожил за эти три часа, успев к тому же и наплакаться, и насмеяться. Просто какое-то волшебство! Еще 2 500 лет назад Аристотель в своей "Поэтике" замечал не без юмора, сравнивая трагедию и эпопею (читай: пьесу и прозу, хотя бы и ритмованную - Д.О.): первая достигает своей цели "при ее небольшом сравнительно объеме, ибо все сгруппированное воедино производит более приятное впечатление, чем растянутое на долгое время; представляю себе, например, если бы кто-нибудь сложил "Эдипа" Софокла в стольких же песнях, как "Илиада". Что говорить, проза, перевоплощаясь в пьесу, неизбежно теряет много замечательного из своего сугубо прозаического. Особенно если она гениальная. Сцена не может передать магии точно расставленных на бумаге слов, само сцепление которых бывает таинственно неотразимым по впечатлению и совершенно неуловимым для анализа. Для примера можно брать любое место в "Войне и мире". Например, такое: "Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал сорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко-обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре-зелеными тупыми глазами и висячим красным носом, Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него. - Вы чего просите? - спросил Аракчеев". Легко взять в пьесу реплику "Вы чего просите?" А как передать предыдущее? Все предыдущее доступно только прозе, с этим неторопливым подробным описанием, начатым как бы издалека, с опрятного кабинета, с последующим переходом к толстым морщинам, и, наконец, к оброненному, словно ненароком, но неопровержимо упадающим, как гиря на ногу, определением - с "тупыми глазами". Одно короткое описание - и читателю не только персонаж ясен, но читатель в одно мгновение перетянут на позицию автора по отношению к персонажу. Подобные примеры казалось бы неопровержимо доказывают: там, где царствует "игра слов" другим "играм" делать нечего. А если эти самые, условно говоря, "другие игры", все-таки хотят вступить в состязание с прозой, то обязаны сильно изощриться в привлечении собственных средств выразительности, объединив усилия драматурга, режиссера, актеров, художника, композитора. И если все они хорошо постараются, может быть и станет "по мотивам" в достойной степени созвучно оригиналу... Итак, напомню, я начал с создания сжатого до предела конспекта романа "Война и мир". Можно назвать полученное скелетом, выделенным и выделанным, будто подержали в байкальской воде. Собственно, в тех томах девяностотомника, где размещен роман, подобное уже предложено, называется "Обзор содержания "Войны и мира" по главам": бери и пользуйся. Но чужим пользоваться не хотелось, хотелось пропахать весь роман собственными силами, самому разметить его сюжетные точки. Пропустить через себя. Тут же стало ясно, что только расставив в ряд эпизоды, в которых присутствует Наташа, значит получить лишь примитивную иллюстрацию, слишком далеко отстоящую от сути образа. Ведь Наташа высвечена и "разработана" писателем в сложнейших художественных связях и сплетениях с образами Андрея, Пьера, с ее родителями, с Борисом, Анатолем, с другими персонажами, причем не только в, так сказать, приватном, личностном плане, а еще и как носительница, живое и трепетное воплощение важнейших толстовских идей. Наташи нет вне ее мира. Драматургия обязана воспроизвести мир Наташи. Остается повторить: для того, чтобы спектакль производил целостное художественное впечатление, в основе его должна лежать полноценная пьеса, а не склеенные по порядку кусочки романного текста. У пьесы обязаны быть собственные начало, середина, конец, выверенная действенная кульминация, и эпизоды желательно строить не прозаически, а драматургически - в одном состоянии персонажи входят, в другом выходят - их много сугубо драматургических пониманий и приемов, по которым складывается театральное действие. И вот, если с этих позиций подходить к переводу прозы на язык сцены, может вдруг оказаться, что в огромном романе именно для пьесы не хватит текста! Он не написан автором, потому что не был нужен роману. А пьесе без него не обойтись! Где взять? Надо сочинять самому. Вот Толстой сообщает, что князю Андрею захотелось увидеть Наташу в ее доме - увидеть "эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание". Совершенно ясно, что в пьесе непременно должна существовать сцена первого посещения Андреем дома Ростовых. Смотрим в роман: есть она там? Конечно, есть. "Строить действие" Толстой умел великолепно, мы же знаем каким он был драматургом! Но в данном случае под его пером рождался не "Живой труп" или "Плоды просвещения", а роман, проза. Он замечательно описал первое посещение Андреем дома Ростовых, не прибегнув вообще ни к одной реплике, из которых можно было бы попытаться составить диалоги. Зато подробно сообщил о внутреннем состоянии героев, типа: "Он смотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое". Как сообщить не читателям, а зрителям о новом и счастливом, что произошло в душе?.. Словом, все диалоги для этой сцены - и за Андрея с Наташей, и за ее родителей - я дерзнул написать сам. Понятно, что "в стиле", "в духе", "в манере" первоисточника, его стилем и дыханием я ведь давно проникникся и пропитался. И, думаю, в какой-то степени удалось ради интересов театра, тактично и без видимых "швов" приживить прозаическое к сценическому. Иначе вряд ли требовательный и нелицеприятный Константин Николаевич Ломунов, выйдя в фойе после премьерного показа, пожал бы мне руку со словами: "Спасибо за Толстого!" Если Николай Каллиникович Гудзий был, так сказать, главным, среди тех, кто в разное время и по разному вводил меня в толстовский мир, давал знания о нем, заражал им эмоционально, то другой знаменитый толстовед Константин Николаевич Ломунов оказался добрым моим ангелом на следующем этапе, когда обретенное стало переплавляться в театральные и кинематографические проекты. Его конкретные замечания всегда были снайперски точными и всегда необидными по форме. Надо ли говорить, как окрыляли его одобрения! Они дорогого стоили. Всегда помнилось, что за каждое слово или оценку он, в силу и научного авторитета, и ответственного своего должностного положения, отвечал, что называется, головой. А мы с ним ни разу даже чаю не выпили! Но встречаясь в музее, в институте, на киностудии или в театре, я видел, что этот на четверть века старше меня человек вообще всегда готов тратить силы и время на любящих Толстого, а уж на тех, кто, как говорится, Толстого пропагандирует, тем более. И судил всегда серьезно, всегда без скидок. И вот еще что поражало: полное отсутствие толстоведческой зацикленности, этакого литературоведческого пуританизма, цепляния за букву. Он понимал, что одно дело - научная статья или диссертация, но совсем другое - пьеса для театра или сценарий для экрана. Разные жанры - разные средства сложения и выражения. Гуманитарная эрудиция в нем была. Так что мне очень повезло, что там, наверху, где твои сочинения судят и разрешают (или не разрешают) оказался такой человек. Мне кажется, что отзыв К.Ломунова на пьесу "Наташа Ростова", без которого она не была бы допущена до сцены в соответствии с существовавшими тогда порядками, интересен не только в связи с конкретным поводом, его породившим, а имеет и самостоятельное творческое значение. Поэтому вынимаю его из архива и предлагаю вниманию читателей. Как говорится, публикуется впервые... "ОТЗЫВ на пьесу Даля Орлова "Наташа Ростова" (по мотивам романа Л.Н.Толстого "Война и мир"). Образ главной героини романа "Война и мир" принадлежит к вечным образам русской и мировой литературы. К вечным и любимым. Не трудно увидеть, что Наташу Ростову любят и все действующие лица романа и его автор. Василию Денисову из всех, кто видел и знал Наташу, лучше других удалось выразить главное впечатление, которое она производила на окружающих. Влюбленный в Наташу Денисов зовет ее волшебницей. И действительно, в ее натуре заключено некое волшебство, некая тайна и загадка. Не вдруг, не сразу раскрывается в романе секрет ее необычайного обаяния. Напомним, что одна из ранних рукописей "Войны и мира", где мы впервые знакомимся с юной Наташей, озаглавлена "Именины у князя Простого в Москве 1808 года" и посвящена описанию семейного торжества в доме Ростовых (по ранним редакциям романа - Простых). Родные и гости громко восхищаются именинницей. А Толстой говорит, что она "вовсе не была хороша. Все черты лица ее были неправильны, глаза узки, лоб мал, нос хорош, но нижняя часть лица, подбородок и лоб, так велики и губы так несоразмерно толсты, что рассмотрев ее, нельзя понять, почему она так нравится". Но вот Наташа заговорила. "Голос девочки был поразительно гибок и изменчив, как и вся ее наружность, - пишет Толстой. - Все, что она делала, казалось так и должно было быть и было кстати". В этих словах скрыт ключ и к меняющемуся портрету Наташи и к характеристике ее внутреннего мира. На этом мотиве - необыкновенной подвижности, изменчивости натуры Наташи, соединенными с прирожденной грациозностью, - строится ее пленительный образ. В дальнейшем Толстой многое изменил в главах, посвященных Наташе, но этот мотив, найденный на самом раннем этапе работы над романом, оставался ведущим, определяющим. Толстой знакомит нас с главной героиней романа в ту пору ее жизни, когда она "была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка". Такой именно выступает Наташа в главах, где описан день ее именин (приезд к Ростовым гостей, именинный обед, пение Наташи и Николая, танцевальный вечер, во время которого старый граф Ростов и Марья Дмитриевна Ахросимова исполняют танец "Данило Купор" и т.д.). В этих главах первого тома романа воспроизведена та удивительная атмосфера старого ростовского дома, в которой формировался, складывался характер Наташи. Кто-то из критиков остроумно заметил, что героиня романа не просто Наташа, она еще и Ростова. Чтобы это было ясным и очевидным - хотелось бы, чтобы из романа в пьесу перешло побольше ростовского семейного элемента. Конечно, необходимость "уложить" действие пьесы в два (или чуть больше) часа сценического времени побуждает автора взять в романе далеко не весь материал, относящийся к главной героине произведения. Но сцены первого появления Наташи нужны в пьесе не только для того, чтобы затем яснее выступили ступени ее духовного, нравственного и физического развития, но чтобы зритель сразу же освоился с тем приемом ретроспекции, на котором построена пьеса. Она начинается сценами из эпилога "Войны и мира". Все последующие сцены имеют целью показать, как герои романа пришли к эпилогу. Композицию пьесы можно назвать кольцевой: начинаясь сценами из эпилога романа, она ими и завершается. Между ними последовательно чередуются все главные события из жизни Наташи и ее окружения. Пьеса строится как трехчастное произведение: каждая из частей имеет свое развитие событий, их кульминацию и развязку, не являющуюся, однако, окончательной, а приводящую к новому, еще более сложному витку событий. Сцены, составляющие первую часть пьесы, сосредоточены вокруг истории знакомства князя Андрея и Наташи, их помолвки. О сценах романа, перешедших во вторую часть пьесы, Толстой говорил, что "это самое трудное место и узел всего романа" В них речь идет об увлечении Наташей Анатолем Курагиным, ее разрыве с князем Андреем Болконским, о попытке Наташи покончить с собой и ее долгой болезни. В третью часть пьесы вошли полные драматизма сцены, изображающие отъезд Ростовых из Москвы перед вступлением в нее французов, ранение князя Андрея на Бородинском поле, встреча Наташи с раненным князем Андреем в Мытищах, приезд княжны Марьи с Николушкой Болконским, смерть князя Андрея. С последней сценой третьей части пьесы сливается и ее концовка, ее финал. Уже самое краткое изложение содержания пьесы позволяет сказать, что ее автору удалось достичь четкой композиционной слаженности произведения и действительно создать пьесу, а не обычную инсценировку глав романа. Несколько замечаний частного характера, касающихся текста пьесы, сделаны мною на полях машинописи. Следует сказать, что автор достаточно бережно обращается с тем текстом Толстого, который он переносит в пьесу. Неизбежные купюры и перестановки в тексте романа не влекут за собой искажений его смысла или заметных смысловых переакцентировок. Пьеса Д.Орлова "Наташа Ростова" по мотивам романа "Война и мир" очень сценична, очень театральна и будет иметь успех у того зрителя, которому она адресована. Очень хорошо, что она появится на сценах ТЮЗов в год Толстовского юбилея - 150 со дня рождения великого писателя. К.Н.ЛОМУНОВ, доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей СССР 19 мая 1978". КАК ЭТО ДЕЛАЛОСЬ? Когда драматург работает по заказу театра, знает режиссера и его замысел, знает актеров и их возможности, он пребывает, конечно, в сравнительно комфортном профессиональном состоянии. Это совсем не то, что задумать пьесу и сочинять в полном одиночестве, не имея ни малейшего представления о ее дальнейших перспективах. Юрий Жигульский как режиссер-постановщик знал, чего хотел. Я, в свою очередь, знал, чего хотел он. Поэтому наша работа спорилась. Общий облик пьесы достаточно подробно воссоздан в отзыве К.Ломунова. Добавить остается немного. В окончательном же виде "Наташа Ростова" целиком воспроизведена в конце этой книги. Можно прочитать. Пьеса, а потом и спектакль, начинается с пролога. В этом прологе Наташа встречает своего мужа Пьера, который возвращается из важной для него поездки в Петербург. Тут же и подросток Николенька - сын погибшего на войне Андрея Болконского. После того бала, на котором юная Наташа танцевала с князем, прошло десять лет... Помню, кто-то предлагал не делать этой сцены, обойтись без ретроспекции. Я не посчитал это правильным. Если автор доводит рассказ о судьбе героини до ее зрелых лет, показывает "семейное счастье", показывает новых Наташу и Пьера, выводит на авансцену маленького Болконского, то он это делает совсем не случайно. В таком драматургическом решении затаено много важного для понимания толстовских размышлений о человеческой натуре, о движении судеб его героев в историческом потоке. Толстой в романе, повествуя о Наташе, не прибегает ни к каким особым композиционным ухищрениям, он строго выдерживает последовательность событий - от начала и до финала. У нас в спектакле (а до этого в пьесе) конец поставлен в начало. Почему? А потому, что это диктуется условиями театра, законами зрелищности. После прощания Наташи с умирающим Андреем и смерти героя, после такого эмоционального пика, не нашлось бы, наверное, сил, способных удержать на местах молодой зал. Сюжетные узлы развязаны, история закончилась, значит - конец. Постепенно выстроили каркас пьесы... После пролога, то есть перенесясь на десять лет назад, мы оказываемся на балу у екатерининского вельможи, где юная Наташа впервые видит Андрея Болконского и много с ним танцует. Молодой князь начинает бывать в доме Ростовых и делает Наташе предложение. Повинуясь воле отца, он на целый год уезжает за границу. Таков, если совсем коротко, первый акт, который условно можно озаглавить одним словом - ЛЮБОВЬ. Столь же условное, но вполне значимое название у второго акта - ИЗМЕНА. Мы узнаем о чувствах Пьера к Наташе, далее она с матерью наносит явно не задавшийся визит к старому Болконскому. После сцены в театре героиня увлекается Анатолем Курагиным, неудачно пытается бежать из дома. Она страдает, ее духовная связь с Андреем порушена. И, наконец, третий акт - СМЕРТЬ. Москва скоро будет сдана французам. Ростовы спешно грузят на подводы свои вещи, чтобы покинуть столицу. С воюющими уходит Пьер. Наташа, патриотка, требует освободить подводы для раненых. Приходит весть о ранении Андрея на Бородинском поле. Она находит его. Они снова вместе. Но он уходит туда, где ничего нет, где нет ее, где нет их счастья. Последние слова в спектакле произносит пятнадцатилетний Николушка Болконский. Оформлял спектакль опытный театральный художник Владимир Львович Талалай. Ему было немало лет, но его постановочное решение оказалось по-молодому смелым, раскованным, оно позволяло создать зрелище подвижное и темпераментное. Занавеса не было. Сценическое пространство решалось как единый образ - и того бурного давно прошедшего времени, и самого знаменитого толстовского романа. В очерке портала в течение всего спектакля угадывались силуэты пушек, лафетов, ядер, штыков, знамен, а вот в пространстве и объеме сцены могли вольно возникать и перемещаться то дворцовые люстры, то абрисы древесных куп, то вдруг от авансцены к заднику вытягивался уходящий вверх помост, позволяющий режиссеру строить интересные мизансцены. Перемены осуществлялись почти мгновенно: появлялись две-три новые и действие переносилось то в Лысые Горы, то на бал, то в дом Ростовых или Ахросимовой, то в кабинет старого Болконского или Пьера, а то в поле под Бородином... Словом, оформление позволяло вольно развиваться сюжету, создавая эмоциональное напряжение. А была ли в театре Наташа Ростова? - вот коренной вопрос. Если бы не было, то о чем бы тогда и говорить! Звали эту актрису Людмила Тоом, Милочка... Легкая, тонкая. С огромными темными глазищами - юная свежесть, сверкающее порхание. Если совсем коротко, она была очень красива, из тех, что "глаз не оторвать". В подкрепление своего мнения сошлюсь на еще одно. Оно принадлежит одному из самых авторитетных критиков в те времена, профессору, доктору искусствоведения Аркадию Николаевичу Анастасьеву. Театральные люди знали - дождаться от него комплиментов - практически невозможно. Но если уж похвалил, поддержал, то, значит, так оно и есть на самом деле. Такой была у него репутация, заслуженная годами честной критической работы. Я пригласил его на премьеру "Наташи Ростовой", и он пришел. А потом прислал мне письмо, которое начиналось так: "После "Наташи Ростовой" я спешил, а так как спектакль кончился поздно, не мог дождаться Вас и поговорить". Далее Аркадий Николаевич выдвигал строй претензий к спектаклю, посвоему весьма интересных. Их можно опустить в связи, как говорится, с утратой злободневности, но там же он пишет: "Есть в спектакле те дорогие мгновения, которые заставляют забыть иные неудовольствия и полностью подчиняют тебя, рождают то самое переживание, непосредственное зрительское чувство, ради которого ходишь в театр. Такие мгновения возникали в минуты страшного узнавания Наташей правды, здесь была неподдельная правда искусства. Ваша пьеса приблизила к нам юную Наташу, и за это спасибо Вам. В этих эпизодах вы обрели полное согласие с режиссером и с артисткой, которую я впервые узнал, но теперь не забуду. Кто знает, может быть для нее это начало чего-то очень значительного на сцене, а это ведь сейчас так важно!" Даже если бы у нас не получилось многое, думаю, стоило стараться хотя бы ради появления такой вот Наташи Но кто видел спектакль, знает, что там, как говорится, и кое-что еще было... Однако саднит в душе при чтении письма знаменитого критика, помеченного 1979 годом. Почему я сразу не сказал о нем Миле Тоом? Не дал прочитать? Отложил, закрутился, забыл. А потом стало поздно. "Начало чего-то значительного на сцене" не получило продолжения. Милы Тоом очень рано не стало. ...На улице Горького во множестве - афиши "Наташи Ростовой". Иду, вижу, радуюсь. Как там у Маяковского? "Это мой труд вливается" и т.д. Хорошо... Хотя у Толстого и нет произведения, которое называлось бы "Наташа Ростова", но зато есть "Война и мир". А тень должна знать свое место. Поэтому на афише, на самом верху, там, где обычно пишется имя автора, у меня стоит: Л.Н.ТОЛСТОЙ. Потом ниже крупными буквами идет название - "НАТАША РОСТОВА", а уже мелкими, под названием - "Пьеса Даля Орлова по мотивам романа "Война и мир". Так и на афише, так и на титульном листе. Тут я не последовал примеру живого классика Виктора Розова, который именно себя обозначил автором "Брата Алеши", написанного по "Братьям Карамазовым" Федора Достоевского. Помню, что когда в первый раз увидел, тут же и подумал: не очень это складно выглядит. И у себя в сходной ситуации сделал иначе, а именно так, как только что сказал. Каково же было мое удивление, когда в одной из центральных газет, уже и не припомню какой, увидел большую статью Сергея Бондарчука, а в ней язвительный пассаж о драматургах, которые дошли до такого бесстыдства, что, делая инсценировки произведений классиков, себя, а не их обозначают на афишах авторами. И два примера: Виктор Розов и Даль Орлов, "Брат Алеша" и "Наташа Ростова". - Вы что же написали, Сергей Федорович! - налетел я на него, как только встретил. - У меня-то, в отличие от Розова, именно так, как вы считаете правильным! Он явно смутился. - Да?.. Это меня, значит, подвели... Статья пойдет в книжку, там обязательно исправлю. Ясное дело: за него писали, в лучшем случае - с его слов, а он подписал, доверившись. Какой-то умелец подвел мэтра... Чтобы, как говорится, не казалось, я отправил Бондарчуку на "Мосфильм" и экземпляр "Наташи Ростовой", и парочку афиш. Когда книжка вышла, я ее купил и сразу полез в соответствующее место. Упоминание Виктора Розова обнаружил, а Даля Орлова не было. Сергей Федорович обещание выполнил, истину восстановил. Такой вот застрял в памяти казус. Может быть, потому застрял, что был связан с действительно крупной личностью. А крупные потому и крупные, наверное, что даже в мелочах не пренебрегают справедливостью. Остается вспомнить, что пьесу "Наташа Ростова" еще раньше, чем в Москве, поставил в Свердловском тюзе режиссер Юрий Котов. Я увидел этот спектакль в Туле, где проходил Всероссийский смотр драматических и детских театров, посвященный юбилею Толстого. Актеры играли с энтузиазмом, получили немало наград. Но многое, что занимало нас с Жигульским, чем были мы озабочены, что и как хотели сказать, в спектакле свердловчан, конечно, отсутствовало. Они сделали по-своему. Московский спектакль получился совсем другим и, честно скажу, мне он гораздо ближе. Он до сих пор живет во мне. И. Вишневская "НАТАША РОСТОВА" И ДРУГИЕ". Журнал "Театр". 1979 "Наташа Ростова" Д. Орлова по мотивам романа Л. Н. Толстого "Война и мир". Постановка Ю. Жигульского. Художник - В. Талалай. Театр юного зрителя, Москва, 1979 Счастливая мысль - показать юношеству произведение Л.Н.Толстого, как бы специально предназначенное для молодых поколений, отобрать из великой эпопеи "Война и мир" ее самые светлые страницы , которые можно назвать одним словом - "молодость". Театр юного зрителя и автор пьесы "Наташа Ростова" как бы заставили нас заново вспомнить, что многие герои бессмертного романа молоды. Начинает жить Наташа, уходят воевать братья Ростовы - юноша Николай и совсем еще мальчик Петя, в поре первой зрелости, яркого человеческого мужания - Андрей Болконский и Пьер Безухов. И то, что театр юного зрителя обратился к Толстому, отдавшему лучшие силы своей души воспитанию юношества, - поднимает детскую сцену до уровня самых сложных и самых простых мыслей всех эпох и всего прогрессивного человечества. А самые сложные и самые простые мысли всех эпох и всего прогрессивного человечества, как правило, сводились к неприятию войны, к проповеди мира, к постижению самих себя как защитников родной земли. Прикоснувшись к Толстому, Тюз обрел еще большую силу воспитателя и учителя, так как самый пафос толстовского творчества направлен к улучшению человеческой души. Именно так - не какие-либо недостатки в обществе или в человеке искореняет Толстой, он воспитывает самого человека как целостную нравственную личность, для того чтобы она не допустила ни зла, ни безнравственности, ни унижения, ни извращения гражданской морали. Толстой воспитывает идеальных граждан, чтобы они установили идеальную гражданскую нравственность. И в этом свете заново проверяются спектакли Театра юного зрителя, посвященные живой современности. Д.Орлов давно увлечен творчеством Толстого, самой этой уникальной личностью. Именно Орлову принадлежит честь первым в советском театре вывести на сцену образ Толстого - до сих пор помнится спектакль Омского драматического театра, позволивший ожить легенде, услышать и увидеть титана. А от личности Толстого - к его творчеству. Так создается не инсценировка "Войны и мира", но своеобразная пьеса "Наташа Ростова", живущая по самостоятельным драматургическим законам. Это существенно - Толстой принимал только такой театр, где все было направлено на воспитание человека, где ничто не отвлекало от его внутреннего мира, где сюжет подчинялся не законам сюжетосложения,но законам бытия И поэтому, желая обратиться к юношеству, автор пьесы не собрал воедино все разрозненные линии эпопеи, что сделать хорошо невозможно, а ограничил свою задачу лишь рассказом о молодом поколении, проходящем в романе путь духовного возмужания. Создателей спектакля связала важная, во многом новаторская идея. Коллектив театра во главе с режиссером Ю.Жигульским захотел рассказать о поколении, для которого война - тяжкие, трагические обстоятельства для выявления лучших сторон характеров. И мир по-своему прочитан в этом спектакле, мир - это не только реальное состояние дел, не только победа над Наполеоном и его войсками, мир в Театре юного зрителя - это также свойство человеческой души, это мир в самом себе, мир с самим собой, если ты победил и врагов внутренних, то есть дурные свои порывы. Мир в душе и мир на земле - такова атмосфера спектакля, такова его мысль, таков режиссерский замысел. Сцена обрамлена воинскими доспехами, знаки войны - вот главное в декорациях В.Талалая.Пушки и ядра, знамена и каски, словно отлитые из темной, кроваво красной меди, - это постоянное обрамление спектакля, рама, в которой оживают картины мира.Но за этот мир надо бороться; на полях войны, где за него отдают жизнь, на полях нравственных сражений, где за него отдают также немало - честь, совесть, любовь, верность. В этом спектакле нет сцен батальных, мы встречаемся в основном с картинами мирными, но вместе с тем зрительный зал не покидает чувство напряженности, словно даже слышится свист пуль и грохот орудий. Но орудия эти как бы стреляют в ином измерении, За спинами Наташи и Николая Ростовых, Андрея Болконского, Пьера Безухова нам все время чудится в этом спектакле маленький капитан Тушин. Грозовость, напряженность атмосферы создана потому, что режиссер, актеры и автор пьесы поняли сражение за нравственный облик человека тоже как сражение боевое, кровопролитное, бесповоротное. Наташа Ростова и ее окружение проходят в этой пьесе, в этом спектале свой путь по полям Отечественной войны, хотя сама героиня никогда на войне не бывала. Ее война - это война за свою душу, за свой русский характер, за свою близость к народу, пусть не осознанную ею самой,но глубоко осознанную Толстым, твердо знавшим, что каждый человек, улучшивший самого себя, поборовший в себе зло, уже причастен к народу, уже слит с ним воедино. В центре спектакля - Наташа в исполнении Л.Тоом. Несколько лет назад актриса окончила Театральное училище имени Б.В.Щукина. Я запомнила ее по одному из выпускных спектаклей, где она блеснула своей особой, неподкупной правдивостью, глубоким доверием к дараматургическим и сценическим обстоятельствам, умением так ощущать жизнь и душу своего персонажа, что их разделить вроде бы и невозможно. И здесь, в спектакле Тюза Л.Тоом покорила зрительный зал. Ее Наташа необычайно доверчива, удивительно открыта навстречу каждому человеку, трепетно-нежна, болезненно-справедлива. Наташа - Л.Тоом смотрит на мир напряженно раскрытыми глазами, ее все удивляет, ей н ичто не примелькалось. Да, она доверчива, эта Наташа, и в то же время абсолютно непреклонна там, где дело касается ее совести, там, где речь идет об ее понятии морали. Это слабый сильный человек, как играет свою Наташу Л.Тоом. Она слаба потому, что доверчива, потому что ищет опоры. Она сильна потому, что мгновенно рвет нити доверия, отталкивает опору, если люди и события не соответствуют ее кодексу чести и совести. Актриса верно услышала Толстого - гениальный писатель не создавал натур однолинейных, не создавал натур абсолютно правых, в каждом из любимых толстовских персонажей есть своя драма. Рядом с Наташей в этом спектакле - Андрей Болконский (А.Бронников) и Пьер Безухов (М.Доронин). По замыслу режиссера и атора пьесы, Болконский и Безухов живут и действуют здесь не самостоятельно, а как бы в связи с Наташей, она - их путеводная звезда, она - компас, мерило их собственных нравственных устремлений. Выхваченные из гущи всенародной битвы, поставленные в исключительно мирные условия, Болконский и Безухов получают на этой сцене свое аустерлицкое небо, свое тулонское солнце, и имя им - Наташа. Она имеет право быть путеводной звездой для героического воина Болконского, для героического человека Безухова, так как ее нравственность не абстрактна, ее чистота не замкнута личным миром переживаний. Наташа Ростова и в романе, и в пьесе, и в спектакле - убежденная патриотка, она душой знает свою Родину, едина с ней. Среди актеров, придающих спектаклю достоверность, интеллигентность, милую душевную деликатность, я бы назвала Н. Корчагину в роли Сони, М.Ардову - княжну Марью, Г.Аннапольского, играющего старого графа Ростова. Спектакль решен, если можно так сказать, в манере условной - две-три детали обозначают место действия, на сцене одновременно могут оказаться все персонажи, которые по ходу действия не должны ни видеть, ни слышать друг друга. Можно ли так ставить Толстого, который всю свою жизнь боролся за правду искусства, боролся с фальшью, с приблизительностью? "Наташа Ростова" в режиссуре Ю.Жигульского еще раз убеждает нас в том, что для раскрытия толстовского творчества нужна особая сценическая правда. Эта правда не есть мелкое бытовое правдоподобие, эта правда не есть подделка под достоверность, эта правда не совпадает с конкретным бытовым тождеством. Не случайно Толстой особенно негодовал на театр в тех случаях, когда театр подделывался под жизнь, когда на сцене все хотели сделать "натурально". Вспомним хотя бы описание того спектакля, который видела Наташа Ростова, рассказ о декламации мадемуазель Жорж, впечатления Нехлюдова от "Дамы с камелиями". И быть может, условность спектакля "Наташа Ростова", обрамленная "безусловными" атрибутами времени, эпохи, войны, - оказалась наиболее плодотворной для рассказа именно об этих людях и их битвах за высокую нравственность. К детскому зрителю лица толстовских героев придвинулись здесь словно крупным планом - лицо в лицо, глаза в глаза, мысли словно переливаются через рампу, органически передаваясь юным зрителям. Есть ли недостатки в этом спектакле? Да, они есть. При всей привлекательности работы Л.Тоом я бы посоветовала актрисе несколько разнообразить творческие свои приемы, подчас ее Наташа однообразна. Большей душевной глубины, большей открытости внутренней жизни хотелось бы видеть у актера М. Доронина в роли Пьера Безухова. Сейчас актер слишком увлечен внешней неподвижностью Пьера, не всегда умея за нарочитой статуарностью рассказать о врывной, гибкой жизни этой души. Слишком часто звучит в спектакле знаменитый прокофьевский вальс, прекрасный сам по себе, но не могущий взять всю эмоциональную отвественность за целостную жизнь спектакля. Не во всем верен Толстому автор пьесы, кое-где он обрывает толстовскую речь на полуслове, на полуфразе, не договаривая что-то, быть может, не главное, но существенное для характеристики героев. Но недостатки эти я бы назвала болезнью роста, ведь театр обратился к задаче сложнейшей и благороднейшей. Здесь возможны издержки, без них и не сотавилась бы трепетная драматическая картина, называющаяся "Наташа Ростова". Главное состоит в том, что на нашей сцене появился спектакль, активно воспитывающий молодое поколение, что в гости к московским юным зрителям пришла толстовская Наташа Ростова, сумевшая закалить свою душу, стать лучше и чище, сумевшая воспитать себя так, как должен быть воспитан подлинно нравственный человек, живущий и своей личной жизнью и жизнью своего времени, своего общества. III. ЮБИЛЕЙНЫЙ СЕАНС. ОТ ПАРИЖА ДО ТУЛЫ " МИР СМОТРИТ НА НЕГО" В сентябре 1978 года в разделе "С телетайпной ленты" главная советская газета "Правда" опубликовала короткое сообщение: "Дни Толстого открылись в Париже в штаб-квартире ЮНЕСКО по случаю 150-летия со дня рождения великого русского писателя". Информация точно соответствовала факту: дни Толстого в Париже действительно открылись, но все-таки ее можно дополнить, пусть и с некоторым опозданием. Дополнить тем, что именно ваш покорный слуга был послан тогда в Париж на десять дней, чтобы каждый вечер возникать в одном из залов штаб-квартиры ЮНЕСКО перед экраном и говорить вступительные слова перед демонстрацией снятых в СССР фильмов по произведениям Толстого. Вечерами была короткая работа, а целыми днями я был предоставлен самому себе. Ну, еще Парижу... А рядом ни переводчика, ни сопровождающего, ни хотя бы какой-нибудь советской кинозвездочки-красотки для настроения - никого! Денег нет тоже. Есть мелочь, называвшаяся "тридцать процентов суточных". В первый или во второй день, не зная порядков, сдуру присел за столик, вынесенный на тротуар, чтобы освежиться запотевшим бокалом пива. При расчете с официантом потемнело в глазах - хоть уезжай. Оказывается, если бы не присел, пиво обошлось бы раза в три дешевле. К беде неопытность ведет. В Париж я попал впервые, и можно понять мое состояние. Слава Богу, что по улицам там ходят бесплатно. Этим удобством я воспользовался в полной мере - до дрожи в коленках. За посидеть на лавочке тоже денег не берут. И в отличие от Москвы лавочек там много. Как, кстати, и туалетов. Словом, полный комфорт даже при минимальных ресурсах. День в Лувре, день в музее Родена, Латинский квартал, Большие бульвары, набережные Сены, - все было. Только на Эйфелеву башню не полез - слишком, казалось, было бы банально, даже пошло. А так - спросят в Москве: " На Эйфелевой башне был?" "Не был." "Ух, ты!" Вот ради такого "Ух, ты" только походил вокруг нее, под ее четырьмя ногами. Конечно, обо всех тех впечатлениях хочется рассказать подробно, но держу себя за руку. Не с нашими скромными литресурсами вступать в состязание с могучими перьями, многажды заостренными на описаниях Парижа. Важнее сообщить, и это частично объясняет мое участие в Толстовских днях, что в заключение тех показов советских экранизаций Толстого в штаб-квартире ЮНЕСКО был продемонстрирован полнометражный художественно-публицистический фильм "Лев Толстой - наш современник", снятый на киностудии "Центрнаучфильм" по моему сценарию. Об этом, собственно, и речь. Сегодня в Союзе кинематографистов издают газету "СК-Новости". В основном она действительно рассказывает о текущих новостях в нашей киношной жизни. Но не только. Бесконечной "колбасой", из номера в номер, полосами, в ней публикуются клочковатые по композиции и развязные по тону заметки о прошлом советском кино - вроде бы хроника. Но документы и факты отобраны и прокомментированы таким образом, что может сложиться впечатление, что кроме мрака, маразма и глупостей в нашем отечественном кино ничего и не было. Что тут поделаешь - так редакции кажется. А мне кажется, что кое-какие просветы все же были. О некоторых можно вспомнить добрым словом. Например, о том, как в кино по-государственному, ответственно и с подлинным уважением к национальному гению готовились отметить 150-летие Льва Толстого. (В порядке сноски: интересно, как в новой России отметят приближающееся 180-летие со дня рождения и 100-летие со дня смерти?..) Для иллюстрации публикую документ, который никогда не публиковался и который вряд ли включит в свои хроники газета "МК-Новости". За его сухими словами - поручение выполнить огромную полезную работу по всей тогда еще существовавшей гигантской стране. ПОСТАНОВЛЕНИЕ Коллегии Государственного Комитета Совета Министров СССР по кинематографии СЛУШАЛИ: О подготовке к празднованию 150-летия со дня рождения Л.Н.Толстого. ПОСТАНОВИЛИ: I. Сообщение Главного управления кинофикации и кинопроката о мероприятиях по подготовке к 150-летию со дня рождения Л.Н.Толстого принять к сведению. 2. Председателям Госкино союзных республик, Главному управлению кинофикации и кинопроката Госкино СССР обеспечить широкий показ фильмов, поставленных по произведениям Л.Н.Толстого, используя все имеющиеся в фонде фильмокопии, а также документальные и научно-популярные ленты, посвященные его жизни и творчеству; 3. Главку кинопроизводства (тов.Шолохов Г.Е.) и Управлению по производству документальных, научно-популярных и учебных фильмов (тов. Проценко А.И.) обеспечить своевременное окончание производства и сдачу исходных материалов художественного фильма "Отец Сергий" (киностудия "Мосфильм") и научно-популярного "Мир смотрит на него" (киностудия "Центрнаучфильм"). Председатель Ф. Ермаш Сделайте усилие, преодолейте неприятие бюрократического стиля и все-таки перечитайте документ пункт за пунктом. Неужели не производит впечатления и сам факт постановки такого вопроса на коллегии Государственного комитета, и намеченная программа действий? "Обеспечить широкий показ фильмов..." Широкий - это означает, что во всех пятнадцати союзных республиках. "Использовать все фильмокопии" -а этих копий многие сотни и тысячи, ведь в стране 130 тысяч киноустановок, и все должны получить толстовские ленты. И - "Обеспечить своевременное окончание производства" двух новых фильмов. Не знаю, кому как, а мне кажется, подобный опыт не плохо было бы перенять сегодня. Что, понимаю, нереально. Дата на документе - февраль 1978 года. О чем это говорит? Прежде всего о том, конечно, что о юбилее вообще не забыли. А во-вторых, вспомнили за целых полгода до него, чтобы все задания люди успели выполнить. Упомянутый в документе фильм "Мир смотрит на него", который требовалось выпустить к сроку, - тот самый, что снимался по моему сценарию. Только название потом стало другим - "Лев Толстой - наш современник". Именно его и показывали в Париже по программе Года Толстого, объявленного ЮНЕСКО, как было сказано, при участии автора. Добавлю: кроме того, фильм направили в 125 наших посольства, чтобы показывали в своих странах в дни юбилея. Нынче то и дело слышны сетования продюсеров и прокатчиков, что зарубежные фильмы, особенно американские, собирают у нас гораздо больше зрителей, чем отечественные. Едва-едва поднимутся над общим уровнем "Дозоры" или "9 рота" - так ликование, будто на Луну высадились. Даже и неудобно теперь вспоминать прокатные данные толстовских фильмов тридцатилетней давности, но сравним все-таки, без комментариев. За первый год демонстрации и только в кинотеатрах все четыре серии "Войны и мира" посмотрели 189,1 миллиона зрителей! А две серии фильма "Воскресение" - 52,1 млн., две серии "Анны Карениной" - 81,4 млн., "Живой труп" - 38,6 млн. Сколько у этих лент набралось зрителей в последующие годы, включая телевизионные аудитории, никто, наверное, так никогда и не узнает: тьма! Политологи спорят: мы европейская страна или азиатская? Но, имея ввиду только что приведенные цифры, так и хочется сказать: прежде всего остального мы - страна Толстого. Во всяком случае, такими мы явно были еще недавно. И если потеряем бдительность, а еще точнее - утратим инстинк самосохранения, то станем страной триллеров, бандитских бригад, мягкой порнухи и жесткой эротики. 175-летие со дня рождения Толстого (2003) страна почти не заметила. За четверть века до того, то-есть когда отмечали 150-летие, размах был иной. Новые толстовские даты впереди - заметим? Это не для него важно, он мирно спит в Старом Заказе, важно для нас... Первый вариант моего литературного сценария, как уже было сказано, назывался "Мир смотрит на него". В названии использованы слова Максима Горького о Толстом, о мировом его авторитете еще при жизни. Недаром и сам писатель с удовлетворением говорил о том, что из десятков стран, с разных континентов протянуты к нему, к его Ясной Поляне незримые нити духовных связей. Еще до начала съемочного периода сценарий опубликовали в альманахе "Киносценарии". Теперь я был спокоен: какие бы творческие катаклизмы не произошли с фильмом, авторский вариант замысла, как говорится, зафиксирован, может отвечать сам за себя. И как в воду глядел: катаклизмы случились... Быть научным консультантом фильма студия позвала Константина Николаевича Ломунова. Понятно, что он и оказался среди первых читателей первого варианата сценария. Приведу выдержки из его официального заключения. Оно же, кстати, сопроводило и публикацию. "Лев Толстой и в наше время - один из самых читаемых на всем земном шаре писателей-классиков, - писал Константин Николаевич. - Нелегко представить себе 60-летний путь Толстого в литературе, который был путем непрестанных исканий. "Лев Толстой был самым сложным человеком среди всех крупных людей XIX столетия" - достаточно напомнить эти слова Горького, чтобы дать представление о коэффициенте трудностей, какие предстоит преодолеть коллективу людей, взявших на себя миссию создать кинопортрет Толстого и подарить его зрителям к 9 сентября 1978 года, когда исполнится 150 лет со дня рождения писателя. Основное достоинство сценария Д. Орлова я вижу в том, что... в нем широко и убедительно развивается мысль о современном значении наследия великого писателя, его общественно-публицистического звучания в особенности. Кино лучше, чем другие искусства, может передать масштабы величия Толстого, отлично выраженные горьковскими словами: "Весь мир, вся земля смотрит на него: из Китая, Индии, Америки - отовсюду к нему протянуты живые, трепетные нити..." Литературный сценарий построен так, что в фильме должен возникнуть образ Толстого, и зритель почувствует силу его характера, увидит Толстого-борца, а не Толстого-непротивленца. Фильм может и должен дать представление о том, что Толстой прожил жизнь героическую, полную борьбы, угроз и преследований со стороны реакции. Толстой был бесстрашен в своем стремлении "дойти до корня" и понять, куда идет мир... В сценарии очевидно стремление не делить, не разрывать Толстого на части, не сталкивать его как мыслителя и художника, а понимать его в целом... Автор сценария не придерживается строгой хронологии, отступает от приемов создателей биографических фильмов. "Он шел сквозь время, и время шло сквозь него" - эти слова автора сценария о его герое, что называется, ключевые. Автору сценария удается найти такие приемы и способы подачи материала, с помощью которых мы начинаем ощущать присутствие Толстого, как бы слышим его дыхание, биение его сердца. Вот мы увидели девяносто томов полного собрания сочинений писателя. Их, как хорошо сказано в сценарии, в доме на Кропоткинской "целая стена". Мы посмотрим на этот кадр и услышим: "90 томов! Давайте в год внимательно изучать по тому... Сколько нам надо прожить?.. Он работал ежедневно в течение десятилетий. Говорят, умирая, находясь в забытьи, он все водил рукой поверх одеяла, будто писал..." Было ли так в действительности - трудно сказать. Но это все равно находка, это - образ, это волнует, это бесконечно приближает к нам Толстого, работавшего до последнего вдоха и оставившего нам множество своих книг! Примечательные особенности сценария Д.Орлова состоят также в том, что он доподлинно документален, построен на многих, хорошо изученных материалах и - в точном смысле этого слова - публицистичен. Толстой - весь в движении. Это может "схватить" и передать искусство кинематографа - самое динамичное из всех искусств...". ДВА СЦЕНАРИЯ В ОДНОМ Сценарий был готов, принят студией и Госкино СССР, и начались съемки. А когда они закончились, обнаружилось и странное, и страшное - группа снимала не по сценарию! Как? Да как придется. Нет, что-то было снято и в согласии с литературной основой, но в основном, как это бывает, в соответствии с режиссерскими придумками, с отъездами и наездами - как без них! - с очень красивыми порой планами, но в целом на монтажном столе я увидел неорганизованный навал материала, с которым неизвестно было что делать. Но фильм-то надо было выпускать! То, что мы, то-есть киногруппа, имели, требовало нового осмысления, новой организации, а попросту говоря - нового сценария. Им и пришлось заняться, причем в бешеном темпе, поскольку все сроки уходили. Сразу стало ясно, что для первоначальной идеи - "Мир смотрит на него" - снятого материала не хватит. Она не проходила. Значит, надо было попытатьтся вытянуть какую-то другую общую мысль. Какую? Остановились на варианте киноразмышлений вокруг темы тоже звучавшей злободневно: если в первом случае получился бы фильм о мировом значении нашего великого Льва, то теперь - о современном звучании его художественного и философского наследия. Даже интереснее! Поистине, нет худа без добра. Каждый новый замысел требует и нового, собственного решения, я уже размышдяд выше на эту тему. В данном случае решили весь изобразительный и литературный материал распределить по отдельным главам с собственной идеей в каждой. Естественно, у фильма появилось новое название: "Лев Толстой - наш современник". Кино - это всегда немного чудо. Чудо случилось и на этот раз: все в конце концов соединилось, улеглось, выстроилось логично и, я бы даже сказал, в некотором роде засверкало. Фильм состоялся. А некоторые его компоненты были по-настоящему хороши. Например, виды Ясной Поляны с высоту птичьего полета. Для этого под вертолетом подвешивалась специальная люлька, в нее вместе с кинокамерой забирался оператор Евгений Небылицкий и уносился в небо. Кадры получились замечательные, посвоему уникальные. Наверняка там, наверху, у Евгения дух захватывало. Но и у нас захватывало дух, когда мы впервые увидели на экране то, что он снял. Нечто сходное есть и у Бондарчука в "Войне и мире": русская природа, поля сражений - с верхнего движения. Кино будто пытается передать толстовскую способность не только видеть детали, но и охватывать мир общим взглядом, одной мыслью - в распахнутых масштабах земли и неба... По литературному сценарию предполагалось провести некоторые съемки за рубежом. Но мы были не Бондарчуки и не Герасимовы - на это нам денег не дали. Так что мы обошлись тем, что можно было получить дома. А это немало! Киноархив в Белых Столбах был изучен досконально. Даже я, хотя, казалось бы, не авторское это дело, часами просиживал за монтировочным столом, пропускал через монитор километры старой пленки. О чем знаешь, то и ищешь. Иначе говоря: тогда находишь, когда ищешь со знанием дела. Было известно, что где-то в архиве должен храниться немой полнометражный фильм "Оборона Севастополя". Его сняли еще в 1911 году режиссеры Гончаров и Ханжонков. В обороне Севастополя, как известно, принимал участие молодой Лев Толстой. Причем он там отличился и был награжден орденом Анны с надписью "За храбрость" и двумя медалями. О фильме "Оборона Севастополя" было известно, что он снимался в местах подлинных событий, причем с предельно документированной реставрацией всей обстановки. Как было его не поискать и по возможности не использовать? Нашли, конечно, посмотрели. И были вознаграждены за старание: получили кадры воистину уникальные! Мы увидели продолжительный, тщательно отснятый эпизод, в котором показаны старики - подлинные участники Севастопольской обороны. Их оказалось довольно много. Они стоят шеренгой, по одному выходят вперед и будто приветствуют нас - своих потомков. Любой из них в молодости мог оказаться в одном окопе с Толстым... С соответствующим закадровым текстом этот удивительный эпизод логично встал в наш фильм. Вообще документ, реальная деталь, подлинный предмет из давно прошедшего обладают поистине волшебным свойством поворачивать вспять время. То, что действительно было, что сохранилось, будто пронзает воображение, по-особому глубоко тревожит... В одно из посещений "Ясной Поляны" мне показали старую пролетку, ее держали в старом добротном сарае. Именно ее закладывали в тот предрассветный час, именно на ней уезжал Лев Николаевич на пару с доктором Маковицким на станцию, навсегда покидая дом. Пролетка засела в памяти и выплыла в нужный момент: я "записал" ее в сценарии, и именно она показана в фильме. Особо следует сказать о финале картины, о последней, заключительной ее части. Финал построен на подлинной хронике похорон Толстого, всенародного с ним прощания. Эти кадры хорошо известны, множество раз демонстрировались, их всегда включают в документальные фильмы о Толстом и его времени. Что, казалось бы, можно тут добавить? Оказалось, что можно, причем очень существенное. На этих кадрах - бесконечная череда людей, медленно движущаяся толпа, над головами плывут транспаранты, впереди на руках несут гроб. Конкретных лиц не разглядеть - масса. Вот и подумалось: а нельзя ли приостановить движение, в стоп-кадре укрупнить отдельные лица и фигуры? Ведь это так важно - разглядеть тех, кто шел тогда за гробом! Толстого хоронила вся Россия, это так, но можно ли приблизить хотя бы некоторых из того траурного шествия? Можно ли увидеть ту Россию, как говорится, в лицо? И тут нам несказанно повезло: именно в дни, когда делалась картина, на "Центрнаучфильме" запустили какое-то новое оборудование, американское, которое давало возможность сделать со старой хроникой именно то, о чем мечталось - получать стоп-кадры и производить на них необходимые укрупнения. Так старая, всем известная хроника буквально ожила, наполнилась конкретикой, показала не безликую толпу, а еще и отдельных людей, ее составляющих. Время будто повернулось вспять, люди, шедшие за гробом Толстого, открыли нам свои лица... А сопровождала этот необычный показ великолепная музыка Николая Каретникова, звучал специально написанный им для фильма потрясающий реквием. Остается добавить, что текст "за Толстого" мастерски прочитал Владимир Самойлов. Выше я рассказывал, что он хотел играть Толстого в телесериале по пьесе "Ясная Поляна". Тогда ему не дали. Но теперь мы позвали его сыграть Толстого за кадром. И он сделал это так, что пришлось еще раз горько пожалеть, что тот давний им же предложенный проект не состоялся. Наверное, не удивительно, что при таком творческом составе, что был привлечен к работе над фильмом, зрители и критики встретили картину весьма благосклонно. Приведу некоторые отклики прессы, они могут быть интересны, хотя бы для историков. В КАДРЕ ТОЛЬКО КРИТИКИ Вот, например, что писала старший научный сотрудник ИМЛИ им. А. М. Горького АН СССР Л. Опульская в "Советской культуре": "Первая часть фильма - "Ясная Поляна". Широкая лента дороги среди желтых полей, голубые извивы реки, утренний туман над лесом, тропинка - и вдруг на ней появляется Толстой, с палкой - складным стулом, белая собачка бежит следом. Так в современный фильм входит одна из самых значительных тем - о неразрывной связи величайшего писателя России и всего мира с Родиной. Художественный образ Родины возник на страницах его первой повести - "Детство" и жил, видоизменяясь, обогащаясь, до последних книг. Прекрасно снятые яснополянские пейзажи олицетворяют в фильме этот образ. Все современники, знавшие Толстого долго и даже видевшие его хотя бы один раз, не могли забыть его взгляда. "Нестерпимый, проницательный огонек", "читающий взгляд", "острые глаза", "цепкий взгляд, который сразу замечал все новое и тотчас высасывал смысл всего", "тысяча глаз в одной паре", - так писал об этих глазах М. Горький. С той же беспощадной, пронзительной прямотой вглядывается Толстой в нашу современность, в двадцатый век. Представляя зрителю разные портреты Толстого, создатели фильма всякий раз крупным планом выделяют его глаза - заинтересованные, пристальные, гневные, наполненные слезами. 24-летний молодой человек, ничего еще не напечатавший, Толстой записал в дневнике, что его мучит одна "жажда" - "принимать большое влияние в счастии и пользе людей". Эти слова начинают и завершают фильм... Фильм "Лев Толстой - наш современник" смотришь с волнением". Рецензий появилось много - и в центральных и в нецентральных печатных органах. Вспоминаю, например, "Литературную Россию", "Гудок", "Сельскую жизнь", журнал "Семья и школа", выходивший, между прочим, полуторамиллионным тиражом. А вот текст критика И. Ганелиной из "Московской правды": "По аллее яснополянской усадьбы идет, не торопясь, высокий старец, с гордой, не по возрасту осанкой, с глазами мудреца, лбом философа и белой крестьянской бородой. Да ведь это же Лев Толстой! Мы узнаем его сразу, с первого же кадра, и уже не можем оторваться от экрана .Сохранились считанные метры старой кинопленки, снятой в Ясной Поляне на заре нынешнего века, на заре нового, только что родившегося киноискусства .Это прекрасно, что они сохранились и что этими документальными кадрами начинается, а потом и заканчивается созданная на студии "Центрнаучфильм" картина "Лев Толстой - наш современник" (автор сценария Д.Орлов, режиссер В. Двинский, оператор Е.Небылицкий, композитор Н.Каретников). Авторы работают, как исследователи, проникая в творческую лабораторию писателя. Но основное свое внимание они сосредоточили на том, что делает Толстого бессмертным, что близко в его творчестве, в его нравственных исканиях нам сегодня и будет близко тем, кто придет после нас. Что привлекает в личности этого, как сказал Максим Горький, "самого сложного человека девятнадцатого века"? Фильм отвечает на этот вопрос словами самого Толстого, от имени которого текст читает Владимир Самойлов: "Есть во мне что-то, что заставляет меня верить, что я рожден не для того, чтобы быть таким, как все. Я стар - пора развития или прошла или проходит, а все меня мучат жажды... Не славы - славы я не хочу и презираю ее, А принимать большое влияние в счастье и пользе людей". Слова эти написаны человеком 24 лет от роду в своем дневнике, где он всегда был предельно искренен. Фильм убедительно показывает, что этим принципам Толстой оставался верен до конца своей долгой и нелегкой жизни... Сценарий разбит на главы, не связанные строгой хронологической последовательностью, каждая из них имеет свое название. Первая - "Ясная Поляна" - начинается фразой: "150 лет тому назад в усадьбе Ясная Поляна Мария Николаевна Толстая, урожденная княгиня Волконская, родила четвертого ребенка - Левушку" Казалось бы, зрителя ожидает кинобиография, но нет! Монтаж кадров, снятых в сегодняшней Ясной Поляне, возвращает нас в день нынешний, и мы чувствуем себя гостями этого бесконечно дорогого нам уголка, получаем возможность как бы побывать во всех комнатах яснополянского дома, заглянуть в кабинет писателя - святая святых, "откуда разносился над миром голос великого художника и мыслителя..." Мы видим Ясную Поляну, снятую поэтично, с любовью, во все времена года, и эта влюбленность в материал всей съемочной группы, от автора сценария до осветителя, не может не передаться зрителям, не взволновать их. Большой интерес представляют фотографии, сделанные самой Софьей Андреевной Толстой, одной из первых фотолюбительниц в России .Благодаря этому увлечению жены писателя мы имеем возможность увидеть Льва Николаевича в домашней, непринужденной обстановке, среди родных и друзей. Но, конечно, самое интересное - кинохроника тех лет, и ничего не может соперничать с ней по силе выразительности. Когда мы видим, как Лев Николаевич идет по старой аллее, именуемой в семье Толстых "прешпектом", кажется, что идет он на встречу к нам, сегодняшним. Третья глава называется "Война? Мир!!!" "Война не есть нормальное состояние человечества", - страстно утверждал писатель. Современно звучат и антирасистские высказывания Толстого: "Я не делаю различия между расами. Мне все равно, русский он или японец, - я за рабочего, за угнетенного, за несчастного, к какой бы расе он ни принадлежал". Огромного драматизма исполнены эпизоды Великой Отечественной войны, когда мы видим, как фашисты сначала жгут книги писателя, а потом готовятся сжечь и Ясную Поляну. И как закономерное возмездие звучат слова артиллерийской команды, поданной советским офицером: "За "Войну и мир" - огонь!" За "Анну Каренину" - огонь!" Последняя глава - "Бессмертие" - рассказ об уходе Толстого из дому, о его кончине на станции Астапово, о том, как весь народ откликнулся на смерть своего заступника. Зимний яснополянский пейзаж, простая заснеженная могила, которая и в надписи не нуждается, скупые солнечные лучи сквозь голые ветви деревьев, посаженные руками Льва Николаевича... Взволнованные, обогащенные, уходим мы из зрительного зала, унося с собой пророческие слова: "Да, скоро все изменится. Придет новый, разумный... склад жизни. И держу в мечтах своих, что за все сделанное, за труд мой, искренне поставленный в услужение добру, вы и меня непременно вспомянете". Приятно было, что добрым словом откликнулась газета "Труд". Когда-то я в ней работал, но это было так давно, что уже и знакомых не осталось, а вот отозвалась рецензией О. Курган: "...Итак, еще один биографический фильм? Нет, это не жизнеописание в привычном смысле слова. Это биография души, миропонимания, трудных поисков истины "самого сложного человека девятнадцатого века", как сказал о нем Максим Горький. Это биография его идей, отданных человечеству и оказавших на его духовное развитие такое огромное влияние. Это размышления о том, почему и чем близки и нужны нам, живущим сегодня, мысли, стремления, боль и радость Толстого. ...Фильм показывает нам, как чутье художника, честность человека, страстность гражданина бросали Толстого в водоворот сложнейших, актуальнейших проблем своего времени, заставляли искать ответа на самые больные вопросы жизни простых людей России и всего мира. Вот страстное "Письмо индусу", написанное в ответ на исповедь учителя Кумара о тяжком положении своего народа, - его перевод и публикацию осуществил молодой Ганди. ...Как много мы знаем о Толстом и как все еще мало мы о нем знаем - эта мысль не раз тревожит, когда смотришь этот глубокий и увлекающий фильм. Произведение не простое для восприятия, заставляющее думать, сопоставлять, находить в кладовой собственной памяти факты, еще раз подтверждающие величие нашего удивительного соотечественника. Нелегкая задача, поставленная перед собой авторами фильма, продиктовала и форму изложения материала, и саму стилистику его подачи. Здесь уникальнейшие кадры старой кинохроники, повествующие о жизни Льва Николаевича, любопытные свидетельства прошлого переплетаются с документами жизни современного мира, бурлящего, противоречивого, живущего идеями и стремлениями, которые были так близки великому писателю. Они не просто соседствуют, но спаяны словом, мыслью Толстого, будто сумевшего заглянуть на век вперед. Публицистичность фильма, четкая логика его мысли ведут нас к новому, "своему" Толстому, такому разному и такому неисчерпаемому..." И в заключение несколько фрагментов из большой статьи С. Чумакова, появившейся в дни выхода фильма в газете "Известия": "Еще при жизни Льва Толстого Максим Горький написал: "Весь мир, вся земля смотрит на него... Его душа - для всех и - навсегда!" Эти слова оказались пророческими. Масштаб празднования в нашей стране и во всем мире 150-летнего юбилея великого русского писателя с новой силой подтверждает правоту горьковского высказывания. Вспомнилось же оно мне в связи с выходом новой полнометражной цветной кинокартины "Лев Толстой - наш современник". Уверен, что появление этого произведения - факт незаурядный. И прежде всего потому, что авторы поставили проблему чрезвычайной важности и сложности - сегодняшнее звучание в мире "сильных сторон" наследия Толстого, того, что органично входило в суть его художественных произведений, что с открытой атакующей силой звучало в статьях, письмах, обращениях, философских работах. В фильме сказано: когда в мире обнаруживалась несправедливость, мир всегда интересовало - что скажет Толстой?.. Мир ждал его мнения по коренным вопросам философии, социологии, истории, эстетики, этики, педагогики, права, его слова о живых, наболевших проблемах современности. Как не потонуть в этом океане материала, в сложной, обусловленной многими конкретно-историческими обстоятельствами проблематике, в идейном арсенале, который и при жизни Толстого и нынче участвует в борьбе за правду, социальную справедливость, за людское счастье? К чести создателей кинокартины, они с задачей справились. За час экранного времени сумели сказать о самом главном, сказать доходчиво, убедительно, не упрощенно. Думаю, что в этом и заслуга известного советского толстоведа доктора филологических наук профессора К.Н.Ломунова, являющегося главным консультантом фильма. Композиция фильма свободна, раскована. Лента не строится по принципу изложения биографии писателя, хотя важнейшие вехи его жизни отмечены. Она сцементирована драматургией идей, неуклонным развитием ведущей мысли. Отсюда напряженность действия, естественное соседствование толстовских высказываний, относящихся, например, к его двадцатилетнему возрасту, шестидесятилетнему или произнесенных перед самой смертью. Отсюда смелое состыкование самого разнообразного киноматериала: сегодняшние документальные съемки толстовских мест (Ясная Поляна, Астапово, Хамовнический дом в Москве), старинная хроника, воспроизводящая живого Толстого и его окружение, жемчужины фотоархива (а в последние годы Толстого снимали часто!), рукописи писателя, его письма и письма к нему, газеты и книги на разных языках, историческая кинохроника времен русско-японской войны 1904 - 1905 года, двадцатых, тридцатых, сороковых годов нашего столетия. И одновременно с этим произведение оказалось удивительно эмоциональным. Авторам удалось многое поведать не только о великом Толстом, но и вечно живом Толстом. Мы видим стол, за которым был написан роман "Война и мир", осиротевший без хозяина кабинет...И тут же узнаем о командире орудия, отстаивавшем блокадный Ленинград, который, командуя, кричал: "За "Войну и мир" - огонь!" И в связи с этим нам сообщают, что разгадку несокрушимого русского характера, духовной стойкости советского народа в годы второй мировой войны зарубежные читатели искали и в романах Толстого. Мы, узнаем, что, например, в Англии было продано полмиллиона экземпляров "Войны и мира", а это значило, как заметил Чарльз Сноу, что его прочитали тогда даже те, кто вообще не читал романов. Проходим по Ясной Поляне, прекрасной, неповторимой, трепетно близкой... И видим на экране ее же, искореженную фашистским пожарищем...Вот Севастопольские редуты, знаменитый Четвертый бастион. Здесь сражался молодой Толстой и был награжден, а вот снятые первыми русскими операторами в 1911 году оставшиеся в живых участники Севастопольской обороны, ровесники Толстого, "наши с вами прадеды", как сказано в фильме. Удивительная архивная находка и мастерски точное использование ее в контексте темы!.. Многосложная проблема - уход Толстого из Ясной Поляны, которую он так любил и которую в конце жэизни назвал тюрьмой без решеток. Лаконичные, строгие слова по этому поводу идут одновременно с показом грустного среднерусского пейзажа - тяжелые капли дождя падают с поникших листьев... А потом, - резким диссонансом врывается стрекот телеграфных аппаратов, заводские гудки, зовущие людей на демонстрации, - мир потрясен, и Россия вздыблена известием о последнем решительном поступке Толстого... Текст "от Толстого" в фильме читает В.Самойлов, от "автора" - В.Колычев, делают они это взволнованно, искренне. Музыка композитора Н.Каретникова придает фильму эмоциональную глубину, а в некоторых местах (реквием) она достигает особой трагической силы. Картину эту смотришь как бы на одном дыхании. Она убедительно сложилась в своих главных и определяющих художественных компонентах. Вместе с тем иной раз все-таки невольно отмечаешь некоторый спад темпа, прежде всего там, где режиссер использует только фотографии, а не опирается на киноматериал, который можно было бы добыть, более широко производя съемки как у нас в стране, так и за рубежом. Эти замечания не заслоняют главного. Публицистически страстный, умный, эмоционально заразительный киномонолог о Толстом звучит своевременно, фильм "Лев Толстой - наш современник" оказывается явлением не только кинематографическим. Он обретает широкое идейно-политическое звучание. Фильм несет с экрана правду о Толстом. А правда, истина, как считал сам Толстой, - самое могущественное средство в мире!" И О МИСТИКЕ... "У вас мистический склад ума", - сказал мне Габриэль Гарсия Маркес. Эти слова последовали в ответ на мой монолог - совершенно искренний и даже взволнованный. Разговаривали у него дома, в Мехико. В России только что впервые на русском вышел его роман "Сто лет одиночества". Нобелевская премия еще не наступила. И вот тогда, перед прощанием, на зеленой лужайке во дворе я и сказал ему: - Когда читал "Сто лет одиночества", не мог освоиться с мыслью, что все это написано одним человеком, так это величественно и совершенно, как Библия. Второе, что тоже казалось невероятным, - что этот человек живет в одно с тобой время, твой реальный современник. И третье, что совершенно невозможно было представить, что я встречусь с этим человеком и буду с ним разговаривать! Тут и последовала мгновенная реакция Маркеса: "У вас мистический склад ума". Он сказал, а я потом стал думать: значит, бывает такой склад ума - мистический? И такой именно мне выпал? А хорошо это или плохо?.. Что-то же, видимо, он разглядел, почувствовал, если так сказал... Такие люди на ветер слов не бросают... В конце концов, я смирился: мистический, так мистический. Хуже, если бы никакого. Зато стала объяснимее вечная моя тяга искать всякого рода совпадения, необъяснимые сближения, аналогии, когда так и кажется, что будто ведут тебя, расставляя вешки, как ориентиры, будто - знаки судьбы. Одна знакомая театральная дама сильно увлекалась астрологией. И много в том преуспела. А не найдется ли в вашей лженауке, поинтересовался я однажды, объяснения моему острому, проходящему по всей жизни интересу к Толстому? Все очевидно! - услышал в ответ. У вас с ним - парные знаки, в круге Зодиака они стоят друг против друга. Вы - Водолей, он - Лев. Такие знаки притягиваются!.. Профессор театрального института Григорий Бояджиев был знаменитым специалистом по западному театру, был очень умен и эрудирован. Жарясь на писательском пляже в Коктебеле, говорил: "Я все-таки удивляюсь своей голове: только сяду писать - она сразу выдает мысли!". С ним хотелось делиться сокровенным. - Григорий Нерсесович, скажите, почему при моей захваченности Толстым я совершенно холоден к Достоевскому, вплоть до отталкивания. Надо было рецензию написать на спектакль по Достоевскому - не смог слова из себя выдавить, даже испугался. Это, наверное, ущербность? - Не пугайтесь, обычное дело! Одни - с Толстым, другие - с Достоевским. Тут человечество делится пополам. Немного успокоился. Быть заодно хотя бы с половиной человечества - не так уж и плохо. Вот и спрашиваешь себя: мистика это или нет - оказаться в "толстовской" половине? Что означают эти мои последовательные "попадания" и "совпадения", связанные с его персоной, протянувшиеся через всю жизнь, от заворожившей книги без обложки, оказавшейся толстовской трилогией, от учителя Сан Саныча и собеседования с доцентом-толстоведом Зозулей, от семинара академика Гудзия до собственных театральных и кинематографических проектов, ставших актами и личного творчества, и, смею думать, общественной культурной жизни? Действительно, есть вещи необъяснимые. Стороннего человека они, скорее всего, оставят равнодушным, а для тебя, тем не менее, оказываются значимы, хочешь-не хочешь, а занимают голову и душу почему-то будоражат. Мама моей жены, например, всю жизнь была "ударена" Пушкиным. Вроде как я Львом Толстым. Прочитывала о нем все, что только попадало под руку. Уже тяжело болея, месяца за три до кончины, сказала Алене, дочери: у меня на книжке осталось 80 рублей, приятельница согласна продать полного Пушкина Брокгауза и Эфрона, тома тяжелые, будет приносить по одному, я буду смотреть и передавать Далю. Это будет от меня ему память. Она передала мне последний, шестой, том, мы о нем поговорили, я при этом держал на руках ее годовалую внучку. На следующий день она умерла. Следующим днем было - 10 февраля. 10 февраля, как известно, - день смерти Пушкина. Она умерла в день смерти своего любимого Пушкина! Но это не все: 10 февраля - день моего рождения. После подобного любой ум поведет на мистику... Недавно не стало Анри Труайя. В своей книге "Лев Толстой" он упоминает некоего Орлова, корреспондента "Русского слова", который первым сообщил телеграммой Софье Андреевне, что Лев Николаевич заболел и находится в Астапово. Почему Орлов? - возникает вопрос в моем мистическом уме. Почему корреспондент именно "Русского слова", редакция которого помещалась в доме на углу Тверской и нынешней Пушкинской площади, то есть как раз в том доме, в котором десятилетия спустя я начинал свою журналистскую жизнь - в том красивом здании размещалась в мои годы газета "Труд". И опять не все! Я же в середине девяностых еще и в нью-йоркской газете умудрился поработать, в самой старой русскоязычной. Она, как бы продолжая традицию, называлась не "Русское слово", а "Новое русское слово". Так вполне случайный Орлов из толстовской биографической хроники вдруг снова прочертил мистический пунктир странных сближений... Почти два десятилетия проработал когда-то хранителем Ясной Поляны Сергей Иванович Щеголев. Если бы не он и его жена Ясной Поляны просто бы не было. Он первым заметил пожар, устроенный немцами в доме Толстого, когда те отступали, и, рискуя жизнью, бросившись в огонь, загасил его. Жена помогала. И снова я спрашиваю, почему у народного артиста СССР, впервые сыгравшего роль Толстого на русской сцене, фамилия тоже Щеголев? И оба Ивановичи... Осенью 1978 года, в дни толстовского 150-летия, в Туле устроили торжественную премьеру фильма "Лев Толстой - наш современник". Пригласили киногруппу. Так сразу после Парижа, еще переполненный впечатлениями от показа нашей ленты в ЮНЕСКО, я оказался в родной Туле. Тут все прошло в лучших, так сказать, традициях - с приемом в обкоме партии, с цветами, речами и подношениями сувениров в центральном кинотеатре. И конечно, мы не могли не нагрянуть в Ясную Поляну. Нагрянули. Нас там не ждали, там шла генеральная уборка - на следующий день должна была прибыть большая делегация писателей. Но нас, непрошенных, приветили, обласкали, даже пустили в дом. И получилось, что одарили незабываемым впечатлением: столбики со шнурами сдвинуты в сторону, ходят женщины с влажными тряпками - полная иллюзия, что мы не в музее, а запросто пришли в гости к любезным хозяевам. Хозяева просто вышли на минутку. А ты можешь встать у письменного стола, разглядеть любую фотографию не издали, а вплотную, любой предмет - на расстоянии руки. От такой степени доверия впору было и прослезиться. А в довершение всего в нашу притихшую от впечатлений группу с тихой любезной улыбкой вписался еще и сам Николай Павлович Пузин - легендарный яснополянский домовой, литературовед и музеевед, душа этого места, легенда. И вот уже в моем уме мистического склада исчезают, сжавшись до мгновения, добрых четверть века - будто не бывало, и я вижу Пузина, встречающего Гудзия и нас, приехавших с ним студентов. Потом они идут вдвоем впереди нашей группы по широкой тропе, ведущей в Старый Заказ к могиле Толстого. О чем они говорят? - думаю я глядя на них. - Как много знают они о том, о чем мы, молодые, еще не знаем... И вот теперь той же тропой, к той же цели, мы идем вдвоем - рядом с тем же Пузиным, что встречал когда-то здесь моего учителя. Что общего между нами? Да ничего - одни разницы, начиная с возраста. Кроме одного - главного: соединенности общим делом, одним интересом, и, наверное, сходным знанием своей малости рядом с тем великим, кому выпало поклоняться, кого судьба распорядилась изучать и любить. Замкнулся мой мистический круг - от первых тихих постижений до шумных премьер в Отечестве и вне. Мне скажут: ну и что - ты перевернул мир? Или хотя бы стал знаменит и богат? Не стал? Мир не вздрогнул? Тогда помалкивай. Но вы держите в руках эту книгу. Я все-таки рассказал о том главном, что в течение жизни насыщало душу, что давало всему дополнительный важный смысл. Свою знаменитую биографию Толстого Павел Бирюков закончил словами: "Лев Николаевич оставил нам неисчислимое наследие. Кто жаждет, иди и пей". Шел и пил. И, как мог, делился своим счастьем. IV. СТАТЬЯ ДЕЛАЛАСЬ В НОМЕР НЕИСТОВЫЙ СЕРГИЙ "Отец Сергий" По повести Л. Толстого "МОСФИЛЬМ" Сценарий и постановка И. Таланкина Гл. операторы Г. Рерберг, А. Николаев Гл.художники В. Петров, Ю. Фоменко Композитор А. Шнитке Замысел повести "Отец Сергий" возник у Льва Толстого в конце 1889 года или в начале 1890-го. Работа длилась с перерывами восемь лет, пока не появился тот вариант произведения, который сегодня известен всем. Повесть впервые была опубликована только через год после смерти автора, да и то со значительными цензупными вымарками. Толстой не считал свое произведение законченным. В письме В.Г.Четкову в 1902 году он отметил, что работа доведена до той точки, "когда связно и последовательно, но хочется отделывать. К "отделке" он так и не приступил. Поразительный в этой повести темперамент, пронзительность анализа, как одной конкретной судьбы человеческой, так и той социальной среды, в которую она вписана и которую яростно ненавидел Толстой. Уместно вспомнить одну его дневниковую запись тех лет, охарактеризованную им как "обвинимтельный акт" против самодержавия и церкви: "Думал: вот 7 пунктов обвинительного акта проитив правительства. 1) Церковь, обман, суеверия, траты. 2)Войско, разврат, жестокость, траты. 3) Наказание, развращение, жестокость, зараза. 4)Землевладение крупное, ненависть бедноты города. 5) Фабрики - убийство жизни. 6) Пьянство. 7) Проституция". Тезисы эти были развиты Толстым в серии публицистических статей 90-х годов, они являются смысловой сутью романа "Воскресение", а поставленное пунктом первым "Церковь, обюман, суеверие, траты" одновременно с тем отпочковалось, отлилось в короткую повесть "Отец Сергий". Сделать эти предварительные замечания мне показалось важным, дабы особо подчеркнуть иворческую смелость Игоря Таланкина, взявшегося экранизировать "Отца Сергия" в ответственный момент 150-летнего юбилея великого русского писателя. Теперь можно с удовлетворением отметить, что новый "Отец Сергий" пришел к нам в достойном, высококвалифицированном, умном воплощении. Новый, потому что был еще протазановский (1918 год) "Отец Сергий" с Иваном Мозжухиным в главной роли, которого помнят только специалисты и который до сих пор способен поразить, во-первых, тем обстоятельством, что актер Мозжухин в одном фильме сыграл и юношу и старика, и, во-вторых, изумительным пренебрежением к авторской концепции вещи. Ибо снять по "Отцу Сергию" все, но не снять встречу Сергия с Пашенькой - -значит погнаться за интригой, а по дороге расплескать весь смысл... Режиссерский труд Игоря Таланкина вызывает к себе уважение верностью оригиналу, знанием не только самой1 вещи, но и широким знанием ее литературного и исторического контекста. Одновременно с тем фильм не несет на себе печати рабской тяги к реставрации ушедшего и исторически пережитого. Он согрет сегодняшним взглядом на гениальное произведение, ибо в подтексте фильма пульсирует благородный и живой интерес к человеку духовного поиска, к герою, которому нужна и дорога истина, который взыскует ее, продираясь сквозь все мерзости конкретной реальности, ошибается при этом, падает, но опять поднимается и идет вперед, одержимый не низким прагматизмом, а желанием нести добро людям, в том добре остро нуждающимся. Такой мне представляется идейная доминанта новой экранизации, которая заставляет старое увидеть по-новому, из всякого рода сугубо толстовских напластований (служение Богу, своему Богу) выделить главное и солвременно звучащее и, что важно, тоже толстовское - служение человеку! Неистовое, упрямое жизнелюбие Сергея Бондарчука, изначально присущее его актерской и человеческой природе, волшебным образом переварило натуру боголюбивого Сергия и представило его нам не смирившимся даже в смирении, как бы взрывоопасным в каждый без исключения миг и его мирского и его монастырского существования. Вспомните-ка органное рычание его голоса за кадром ("Как? Вы отдались ему?! Любовницей?!"), или сдержанные и свирепые модуляции голоса и испепеляющий взгляд, обрушенные на игумена ("Ваше преподобие, я ушел от мира, чтобы спастись от соблазнов, за что же здесь вы подвергаете меня им?!"), или тоскливый, страдающий взгляд, как бы не желающий прощаться с этим цветным,ароматным, любимым миром, который вот-вот Сергий покинет, нырнув полусогнувшись в сырую и темную келью - обитель добровольного затворничества... Это ли называется смирением! Предфинальные кадры картины - на дальней панораме упрямо шагает старик, шагает в миру и по миру, идет за истиной - совершенно точны по логическому исходу характера и вполне кинематографическим образом убедительно завершают историю Сергея Дмитриевича Касатского. Заключительный титр с литературной цитатой ("Касатского причислили к бродягам... Он работал у хозяина в огороде и т.д.) мне кажется здесь лишним, как необязательны нравочительные сентенции в фмналах ряда народных рассказов Толстого, которые он дописывал по настоянию толстовца Черткова. Житие Сергия рассмотрено в фильме в той же последовательности, как изложено оно в повести. Связь с гениальной прозой благородно подчеркнута - это и обрамляющая фильм "рамка": мы как бы вплываем под обложку книги в начале, потом в конце- выплываем из нее; это и старым шрифтом набранные навазния глав: "В миру", "В монастыре. Соблазны", "В затворе. Искушения", "Падение", "По миру". Мы без труда узнаем именно толстовскую композицию раскрытия идеи и структуры движения центрального характера по пути постижения им окружающего обмана, последовательно выявленного непривыкания к разочарованиям и обидам: любовь к царю - обман, предательство; в монастыре - лицемерие, обман; затворничество - обман всего и вся - себя, людей, Бога... И он, наконец, дойдет до той точки высшего озарения, когда ему ""молиться некому было"", ибо ""бога не было..." Он отбросит топор, появившийся в его руке ясным утром после греховного падения, тот топор, которым некогда рубил себя, дабы изгнать дьявола искушения, и который грозно держал теперь, с ужасом глядя на разметавшуюся во сне молодую похотливую полуидиотку - "нерастениху". Он отбросит топор и уйдет вдоль реки, мимо рыбаков, выбирающих невод и отказавших ему в своем участии, пойдет к Пашеньке (А.Демидова), которую вдруг вспомнит, и в ее доме, запущенном, голодном, набитом внуками и внучками, постигнет не свое, а ее счастие, ибо жила она не для себя, как в конце-то концов жил он, Сергий, бывший проповедник, проморгавший жизнь, а для других, для этой вот малышни, для дочери, для больного нервами зятя... Непостижимым, конечно, остается решение режиссера снять эпизод у Пашеньки на черно-белой пленке, а не цветной, как снят весь фильм; в этом решении, мне думается,внешнее одержало верх над истинным. Истинному в основном режиссер не изменяет ни в целом, ни в разработке локальных эпизодов и эпизодических персон, таких как Мэри Короткова (В.Титова), Николай I (В.Стржельчик), Маковкина (Л.Максакова), дама на балу (И.Скобцева), старик на пароме (И.Лапиков), купец (Г.Бурков) или, наконец, удивительно точно сыгранный Н.Гриценко генерал. Что же касается руководящего духовенства: игумен (Б.Иванов) и преосвященный Никодим (И.Соловьев), - то, поскольку первый не больше чем лукаво мудр, а второй устало мудр и оба однообразно значительны, приходится говорить о неполном попадании в регистр толстовского презрения к чиновникам в рясах, приведшего к отлучению Толстого от церкви... Вероятно также, что и искус церковной корысти мог бы быть более зримо выявлен в той части фильма, когда Сергию приходит догадка о том, что святость и благость его келейного бытия становятся средством прямой наживы и обогащения, "средством привлечения посетителей и дертвователей к монастырю", когда для удобства этого привлечения "около его кельи поселились монахи, построилась церковь и гостиница". Вместе с тем фильм богат точнейшими прорывами в глубины истинно толстовской художественности. Анализ и даже перечисление их заняло бы немало места. И тем не менее разве не к счастливым удачам можно отнести всю сцену посещения Маковкиной кельи отшельника - с этим бокалом шампанского, выпитым в разнузданных санях, гипнозом взгялдов сквозь мерзлое оконце, и лунно мерцающими обнаженными ногами, идущими по мягкому меху, и тяжелое падение крови крови по длинной рясе ошеломленного собственным поступком Сергия... Или закадровый монолог героя, когда Сергий, снедаемый сомнениями, за деревянным столиком, врытым над высоким косогором, медленно выбирает скучное молоко из простой миски, а вокруг беснуется и живет прекрасный мир, в котором "солнце зашло за лес и брызгало разбившимися лучами сквозь зелень.Вся сторона эита была светло-зеленая, другая, с вязом, была темная. Жуки летали и хлопались и падали". Так в повести и так, невыразимо сложно и прекрасно, в фильме... Столь серьезная кинематографическая работа, каковой является фильм "Отец Сергий", не предполагает равнодушного к себе отношения. Заинтересованность в ее результатах продиктована высочайшим интересом ко всему, что касается вполощений Толстого в разного рода искуссвтах, а особенно в кино, всеобщим интересом к каждой работе Сергея Бондарчука и Игоря Таланкина. Сегодня у наших знаменитых мастеров новая премьера. Во всеоружии опыта и с покоряющим художественным достоинством, с губоким знанием бесценнго литературно источника и трепетом подлинно артистического, творческого волнения они вышли к зрителям... "Советский экран", 1978 "МОЖЕТ БЫТЬ, ОН - ВПЕРЕДИ..." Л. Аннинский. Лев Толстой и кинематограф". Москва. "Искусство".1980 Выход в свет фундаментальной работы Льва Аннинского "Лев Толстой и кинематограф" надо оценить по достоинству. Начать с того, что появиолось исследование, которое впервые столь исчерпывающе вобрало в себя всю фактологическую сторону дела. "Я изучил по теме все, что оказалось доступно", - признается автор. Одного этого достаточно, чтобы говорить о данной книге как о явлении незаурядном. Угадываемая за строками картина поиска событий и фактов, имен и дат, накопляемых порой по крупицам, по считанным метрам пленки, по опубликованным и неопубликованным источникам, вызывает уважение. Должны были соединиться широкие филологические и кинематографические знания автора, чтобы появилось право начать от начала: "27 августа 1908 года встретились герои этой книги. Один был старец, другой - младенец". Один - 80-летний Лев Толстой, другой - кинематограф, которому было от роду двенадцать лет и восемь месяцев, если считать от первого люмьеровского сеанса... Встретились они накануне юбилея великого старца, и встреча эта была запечатлена на пленке. А вот один из главных выводов в конце книги: "...История отношений двух феноменов: Толстого и кинематографа, - история проб и ошибок, притязаний и провалов, надежд и разочарований, семидесятилетняя история эта, можно сказать, завершена..." Первые главы книги Л.Аннинского "Толстой и кинематограф. Встреча", "Гонка с преследованием", "Последние беседы" столь своеобразны по сосредоточенному в них материалу, написаны с таким живым темпераментом, а порой и юмором, что читаются, право, как хорошие приключения: синематографщики преследуют писателя. Они хотят его заснять, он, естественно, отказывается, ему это не нужно. Зато "им нужно"! Вот окружили, напали, засняли - раз, другой, третий. Сегодня выяснилось сделанное ими - нам нужно! И, наконец, по крохам - мысли Толстого о кино. Именно Толстого мысли, а не приписываемые ему, они тщательно отфильтрованы исследователем из апокрифических наносов. Сила свежих, неожиданных авторских сопоставлений, сопряжений и выводов в каждом конкретном случае бьет точно по цели. Вспомним изящный пассаж относительно реакции Владимира Стасова на впервые увиденную люмьеровскую ленту с поездом, покатившим с экрана в публику: "Он... готов был погибнуть под колесами, ибо мгновенно вообразил себя Анной Карениной!" Или короткая емкая характеристика поисков выхода из кризиса