и... Намеки, выпытывания. Я молчал. День пустой, не мог работать хорошо... (Встает, долгим взглядом смотрит в темноту, покачнулся. Из возможных сил повышая голос, чтобы его услышали.) Соня!.. Соня!.. Софья Андреевна в испуге запахнула халат и заспешила к мужу. Подхватила его, провела до дивана. Он уже без памяти. С о ф ь я А н д р е е в н а. О Господи! Левушка! Помилуй Бог! Не надо, не уходи... (Открывает ему ворот, дает понюхать нашатырь, снимает один сапог, другой. Растирает ладонями похолодевшие ступни. Видит выпавшую из-за голенища книжечку. Берет, раскрывает.) Еще находка... Что это?.. Спрятал... (Читает.) "Дневник для одного себя"... Не для меня, значит. (Открывает последнюю записью.) "Писал в лесу..." Так... Что писал? Почему в лесу? Завещание? Все-таки обманули... (Стоит молча, переживая открытие, потом опять начинает хлопотать над больным.) Лев Николаевич постепенно приходит в себя. Посмотрел!.. Левушка! Это я, Соня! Что же ты! Родимый... Толстой приподнимает голову. Лежи, не вставай! Л е в Н и к о л а е в и ч (видит записную книжку). Нашла... Прочитала... С о ф ь я А н д р е е в н а. Прочитала! Идол добился своего!.. Л е в Н и к о л а е в и ч (слабо). Соня, голубушка, ты только попробуй добро относиться к людям, ты увидишь, насколько тебе легче будет... С о ф ь я А н д р е е в н а. Ты решил напакостить. Мне и детям. Из-за гроба. Л е в Н и к о л а е в и ч. Грех тогда совершил - отдал детям состояние. Всем навредил, даже дочерям. Теперь ясно вижу... С о ф ь я А н д р е е в н а (показывает на портрет Черткова над письменным столом). Он тебя подбил! Он! Ненавижу! (Срывает портрет.) Не хочу, чтобы висел здесь . (Заменяет другим портретом, с другого места.) Пусть граф Николай Ильич здесь будет. А этот - подальше!.. (Меняет фотографии.) Л е в Н и к о л а е в и ч. Ладно, ладно, уймись! Иди спать. И я спать буду. С о ф ь я А н д р е е в н а. Душана позвать? Или мне посидеть? Л е в Н и к о л а е в и ч. Не беспокой Душана Петровича. Целый день принимал деревню. Умаялся. И сама пойди ляг. Мне хорошо уже... С о ф ь я А н д р е е в н а. Ну, смотри... (Целует его. Пригашивает свет. Уходит.) Л е в Н и к о л а е в и ч (подходит к столу, пробует что-то писать. Бросает перо). А. хватит!.. (Уходит.) Обеденное время в Ясной Поляне. Люди сидят за столом, все передвижения происходят на первом плане. Здесь к н я з ь, оба сына, м л а д ш а я д о ч ь, м у з ы к а н т, п и с а т е л ь, п о м о щ н и к. К н я з ь. Прогресс везде несомненный! Взять хотя бы это новое средство от клопов - чудо! А в старину, вы знаете, при крепостном праве, помещики жили довольно грязно. И клопы не переводились. Так вот, если гость оставался ночевать, то на его постель клали сперва лакея. Он лежит спокойно, не чешется - дает им наесться. Накормят клопов, а уж потом готовят постель гостю... М л а д ш и й с ы н (раздраженно). Очень мило, князь, за столом!.. С т а р ш и й с ы н. Лева! Все время раздражаешься!.. Бери пример с доктора Душана - вот воплощенное спокойствие! М л а д ш и й с ы н. Он половины вообще не замечает, потому и спокоен. П и с а т е л ь. У вас в доме каждый со своим характером. Каждый в рассказ просится. Мне и Лев Николаевич говорил. А он видит. Чем умнее человек, тем больше разных зарактеров он видит... М л а д ш и й с ы н. Отец выжил из ума. С ним не стоит говорить. Вы послушайте лучше, что я вам скажу... Разглядеть вокруг себя множество характеров - это, конечно, замечательно. Человечество в восторге, история ликует! Но в это время оставлять детей без средств, делать жест и, как кукашка, не знающая гнезда, пускать по ветру наследство - это, я вам скажу, признак ума не совсем здравого... Понимаю мать! С т а р ш и й с ы н. Лева, на минутку!.. Братья выходят вперед. Постыдись! (Кивнул в сторону писателя.) Он приличный человек, хороший писатель, что он подумает!.. М л а д ш и й с ы н. Что подумает, то подумает. На каждый роток не набросишь платок. Пусть видит, что есть люди, которые знают цену этому лицемеру. С т а р ш и й с ы е. Вы с мам^а все нормы переходите. Ну, она сейчас больна, а ты! М л а д ш и й с ы н. Ее не трогай! Она все-таки наша мать! С т а р ш и й с ы н. Не забывай, что и он все-таки наш отец! (Отходит к столу.) Младший сын останавливает идущую мимо сестру. М л а д ш и й с ы н. Саша, подожди! Может быть ты знаешь: отец подписал завещание? Наследства нет? Младшая дочь проходит, не отвечая. Молчит... Значит, провернули дельце с этим сумасшедшим старикашкой... Ладно-с, так не оставим. Попробуем иначе выколотить из фальшивого купончика... М л а д ш а я д о ч ь. Ты мне мерзок, братец. С т а р ш и й с ы н (который оказался рядом). Я так жалею, что не приехал раньше!.. До чего вы дошли здесь! Какая озлобленность! М л а д ш а я д о ч ь. Никогда не соглашусь с травлей Черткова. Он человек, положивший на отца жизнь. Ты не представляешь, что мам^а вытворяет. С т а р ш и й с ы н. Вы отца раните и губите... Он старый, он стал одинок в своем доме. Каждый скандал, склока уносят по крупице его здоровья. Много ли осталось этих крупиц! Не говорите ему ничего, кроме утешения, надежд на какое-нибудь лучшее в будущем, а мам^а, наоборот, говорите открыто, без всяких прикрас свое мнение - без нашептываний и перемигиваний. Будьте мудры! Люди никогда не простят нам ни одной потерянной минуты его жизни... М л а д ш и й с ы н. Разобрал хорошо! Тогда живи здесь и поступай, как учишь. А ты не хочешь мараться! Предпочитаешь сидеть в Москве за роялем, слушать лекции. Молодец. С т а р ш и й сын. У меня тоже свой дом, свои дела. Но надо же помнить, кто он, а кто мы!.. Стремительно входит С о ф ь я А н д р е е в н а, несет фотографический портрет Черткова. В крайне степени возбуждения. С о ф ь я А н д р е е в н а. Кто? Кто это сделал? Кто опять это повесил над столом? Я сама переменяла! Кто распорядился... обратно?.. Молчание. (Преимущественно писателю.) Мне так тяжело, так тяжело иметь врага!.. У меня никогда врагов не было... Я записки веду, специально. В них - вся правда. Пусть потом прочтут, когда ни одного толстовца не останется в живых. И разумеется, поверят мне, жене Толстого, а не тому, что эти щенки тявкают со всех сторон... Я этого идола - вот так!.. (Рвет портрет.) За столом смущение. М л а д ш а я д о ч ь. Успокойся, мам^а! Не надо... С о ф ь я А н д р е е в н а. Зна-а-ю! Все вы здесь сообщники моего убийства! Л а к е й (входит, робко). Софья Андреевна, приказчик пришел. С о ф ь я А н д р е е в н а (гостям). Простите... (Отходит к кулисе, где небольшая рабочая конторка.) П р и к а з ч и к (войдя). Я опять, графиня, про жалованье. Мне на новом месте сорок пять рублей предлагают... Коли не прибавите, я уйду! С о ф ь я А н д р е е в н а (сосредоточенно). Как же, Митрофан, в самую-то рабочую пору? П р и к а з ч и к (разводит руками). Сорок пять! С о ф ь я А н д р е е в н а. Такая твоя благодарность!.. За столько лет. Приказчик разводит руками. Ладно, положу тебе сорок. Приказчик доволен. Ступай! Филиппа покличь ко мне... П р и к а з ч и к. Ждет уж... (Уходит.) Появляется Ф и л и п п. С о ф ь я А н д р е е в н а (Филиппу). Почему на ночь ничего не запер? Ф и л и п п (униженно). Затемнение мозга, ваша светлость. Виноват. Всегда запирал. С о ф ь я А н д р е е в н а. "Всегда"! А теперь почему? (Набирает голос.) Отъелся тут! Только и умеешь с блюд таскать!.. Повторится, выпишу Митю от Татьяны Львовны, предупреждаю! Ф и л и п п. Смилостесь!.. С о ф ь я А н д р е е в н а. Иди! Некогда с тобой!.. Филипп уходит. (Возвращается к гостям, продолжая разговор о Черткове.) Я приняла его в дом как друга. Помните, его высыслали из нашей губернии? Я выступила через печать, защищала. И теперь - пожалуйста!.. Попросил иностранные телеграммы, поздравления Льву Николаевичу к юбилею.Для перевода, мол. Верну, говорил, через три месяца. Два года держит! Нужно же слово иметь! М л а д ш а я д о ч ь. Как надоела эта комедия... С о ф ь я А н д р е е в н а. Тайно составляются документы, какие-то конспираторы бродят по дому... Ненавижу все, что тайно. Зачем я буду делать тайком, если уверена, что права? Что тайно, то гадко! Появляется Л е в Н и к о л а е в и ч, садится за стол. Входит л а к е й с подносом и привычно направляется к Софье Андреевне. Та приподнимает салфетку, проверяет, что принесли, и кивком дает согласие. Лакей подходит к Льву Николаевичу и ставит перед ним скромную пищу. Лев Николаевич подмигивает лакею. Софья Андреевна берет вязание. П ом о щ н и к (писателю). Сыграем в шахматы? П и с а т е л ь (бросил выжидающий взгляд на Льва Николаевича). Пожалуй... Оба идут к шахматному столику, расставляют фигуры. Л е в Н и к о л а е в и ч (старшему сыну, лукаво). Знаешь, Сережа,разницу между печкой и щенком?.. С т а р ш и й с ы н. Мне бы ваши заботы, господин учитель!.. Так у Антона Павловича?.. Л е в Н и к о л а е в и ч. Не знаешь, значит! С т а р ш и й с ы н. Не знаю. Л е в Н и к о л а е в и ч (с удовольствием). Когда в доме есть лишняя печка, ее не топят. А когда есть лишний щенок, его топят. (Тихо засмеялся.) Музыкант садится за рояль, делает несколько пассажей из Гайдна. Люблю у Гайдна жизнерадостность... А то теперешний какой-нибудь напьется, испортит себе желудок, а потом говорит, что жизнь - зло! Музыкант играет фальс Штрауса. (Насторожился. Недоуменно-одобрительно.) Гм! Гм! (Решительно снял с груди салфетку, вытер бороду и усы. Жене.) Ну-ка, Соня вспомним старину! С о ф ь я А н д р е е в н а (поднимается). Пожалуйста! Лев Николаевич подхватил жену под руку и встал лицом к публике. Звучит музыка. Положил руку на талию дамы, выпрямился, выпятил грудь, выставил вперед левую ногу и замер, выжидая такта. И... закружился! Изящно и легко. Кружится долго, плавно, красиво. Потом усадил даму и галантно раскланялся. Все аплодируют. С о ф ь я А н д р е е в н а (переводит дыхание). А Чертков говорит, я убийством его занимаюсь... А он без него как хорош! П и с а т е л ь (себе и помощнику). Сколько удали! Что за чудесная старость! Лев Николаевич быстро отдышался, вернулся к столу. М л а д ш и й с ы н. Сюда бы сейчас кинематографщиков от Дранкова. Рыдали бы от счастье- такое заснять! П и с а т е л ь (Льву Николаевичу). Я видел фильму про ваши проводы на Курском вокзале. Впечатлительно... Л е в Н и к о л а е в и ч. Это какое-то новое искусство... А я как провинциал, даже телефона немножко боюсь. Мне все еще это кажется удивительным. Вот аэроплан я, наверное, не увижу. А дети летать на них будут. Но лучше бы они косили и пахали. К н я з ь. Прогресс, прогресс... (Подходит к играющим в шахматы.) П о м о щ н и к (князю). С победителем? К н я з ь. Увольте! Давно доску подарил сыну. П о м о щ н и к (писателю). Партии Сергея Семеновича печатались даже в руководстве Бильгера. К н я з ь (смотрит на доску, помощнику). Вы, милейший, сию минуту коня потеряете!.. П и с а т е л ь. Сергей Семенович! К н я з ь. Извините. Инога так сыграть хочется... В былые времена не находил я игрока сильнее себя. П о м о щ н и к. А Петров? К н я з ь. Ну, Петров... Ему иногда проигрывал. Раздражал он меня - сделает ход и начинает ахать, что не так сыграл... Л е в Н и к о л а е в и ч. Вот с Таниным мужем мы равно играем. Только он играет спокойно, а я, по молодости лет, все увлекаюсь!.. А вы знаете, князь, что такое молодость? К н я з ь (значительно). Я знаю!.. Л е в Н и к о л а е в и ч. Скажите пятнадцатилетней девушке: "Знаете ли вы, что завтра можете умереть?" "Вздор какой!" - ответит она. Вот это - молодость!.. Помощник то и дело после реплик Толстого достает блокнот и пишел в него. П и с а т е л ь (помощнику). Вы так проиграете... Младший сын уходит. Уходят младшая дочь и Софья Андреевна. (Льву Николаевичу.) Вот я часто выступаю публично... Л е в Н и к о л а е в и ч. Зачем? Напоказ, что ли?.. П и с а т е л ь. Молодежь пристает!.. Л е в Н и к о л а е в и ч. Ах, молодежь, молодежь! Хороша она, когда не думает, что она "молодежь". Что она что-то особенное. В деревнях бывают такие девки, которые вечно носятся со своей девственностью. Выставляют напоказ. "Я девственница, девственница!" Грош цена такой девственности. У девушки она хороша, когда не думает о ней. И даже не знает... Так и с молодежью. Нет, кто бы ни просил, а выставлять себя напоказ не надо... Лакей накрывает к чаю. Гости и хозяева свободнее располагаются по сцене. П и с а т е л ь (помощнику, который успел сделать запись и сложил книжечку). Мат, молодой человек! П о м о щ н и к. Спасибо! К н я з ь. Не хотел бы оказаться в Париже. Это наводнение ужасно. Жертвы были. С т а р ш и й с ы н. Тут определенно связь с кометой. П и с а т е л ь. Кто знает, возможно. Этакое предупреждение перед встречей... М у з ы к а н т. Ничего не будет. Л е в Н и к о л а е в и ч. Баить не подобает... П о м о щ н и к. Да, Лев Николаевич! Есть большое письмо из Индии. От Ганди. Отложил на вечер. Л е в Н и к о л а не в и ч. Это поразительно интересно. И важно. (Всем.) Совестно говорить, но я иногда радусб авторитету Толстого. Благодаря ему у меня отношения, как радиусы, с самыми далекими странами: Дальний Восток, вот - Индия, Америка, Австралия. Не заслуживаю этого... Но какая радость, сидя в Ясной Поляне, получать выражения сочувствия моим взглядам... П и с а т е л ь. А пишут много? Л е в Н и к о л а е в и ч. Много. Вот он (кивает на помощника) спасает. П и с а т е л ь. И на каждое отвечаете? Л е в Н и к о л а е в и ч. Обязательно! Люди спрашивают. П о м о щ н и к. Иногда ответ короткий идет. Один гимназист спрашивал: как правильно говорить - Рост^овы или Р^остовы? Лев Николаевич одно слово написал: Рост^овы. И подписался. Л е в Н и к о л а е в и ч (добро). Письма разные. И со стихами бывают. А вот один крестьянин сам пришел стихи прочитать. Что-то было ужасное: ни смысла, ни размера, ни рифмы - набор слов. А он еще говорит: "Я и прозой могу изобразить!" Им объясняешь, и всегда ответ: "А как же Кольцов?" Я этого спрашиваю: как вы ко мне попали? "А мне, говорит, сказали, что я гений, и к вам направили!.." Подумать только, сто с лишком верст отшагал, все проел, по глазам вижу - голодный... Беда! П и с а т е л ь. Сказали - гений?! (Смеется.) Л е в Н и к о л а е в и ч. А все-таки я смотрю их стихи, думаю - вдруг, правда, Кольцов? Да что-то не попадалось... Приходит м л а д ш и й с ы н, в руках балалайка А к слову народ чуток! Я часто слышу и люблюэто... Один вдогонку мне, так, иронически: "Это грахв!.." А то здесь один старик... Я еду верхом, а он говорит:"Ишь, едет! Давно уж на том свете его с фонарями ищут, а он все ездит!.." Жаль, жить осталась одна минута. А работы - на сто лет. Был бы я молод и писатель, сейчас бы написал эти типы... П и с а т е л ь. Отчего, Лев Николаевич? Люди и до ста двадцати живут. Л е в Н и к о л а е в и ч. Одному старику предложили купаться. Он сказал:"Я уж откупался". Так и я. Откупался... Приходит С о ф ь я А н д р е е в н а. П и с а т е л ь. Как знать?! Есть легенда, как Христос с учениками ходил по земле. Они зашли ночевать к какому-то старику. Шел дождь, а крыша у него в доме протекала. Они сказали старику: "Что ж ты крышу не починишь?" А он им ответил: "Зачем ее чинить, когда я через два дня помру?" С тех пор Бог сделал так, что люди не знают часа своей смерти. Так что, Лев Николаевич, смерть смертью, а крышу крыть надо... Л е в Н и к о л а е в и ч. Это правильно. "В те дни, когда мне были новы все впечатленья бытия..." Я переживаю теперь в старости это вновь с особенной силой. Я многое забыл и наблюдаю как новое, и это очень радостно... К н я з ь (лукаво). А ты, граф, любишь стихи... Л е в Н и к о л а е в и ч. Нет, не люблю. Писать стихи - все равно, что пахать и за сохой танцевать. Зачем обязательно говорить в рифму? Мешает выражению смысла. Одно стихотворение на тысячу, нет, на сто тысяч годно для прочтения. Вот Пушкин - удивительный!.. А язык!.. Он так смело и свободноо поворачивает куда ему угодно. И всегда попадает в самую точку... С о ф ь я А н д р е е в н а. Неизвестно, что бы вышло из Пушкина, если бы он долго прожил. Л е в Н и к о л а е в и ч. Кроме хорошего, ничего бы не вышло... Фет еще. Тютчев. У него "Силентиум" - "Молчание". Не знаю ничего лучше... "Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь..." П и с а т е л ь. "Взрывая..." Л е в Н и к о л а е в и ч (останавливает писателя жестом: помню, мол). "Взрывая, возмутишь ключи, - Питайся ими - и молчи. Лишь жить в себе самом умей - Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, - Внимай их пенью - и молчи!.." Вот таких стихов пять, много - десять на всем свете... Раздается бренчание балалайки. Младший сын подбирает на ней мелодию плясовой. М л а д ш и й с ы н. Брюзжание!.. Будь проще, пап^а! Л е в Н и к о л а е в и ч (тихо, писателю, показывая на младшего сына). Удивительное дело - он страдает ко мне завистью до ненависти. Просто ужасен. И что делает, что делает!.. (Громко.) Человек сознает себя Богом, и он прав, потому что Бог есть в нем. Сознает себя свиньей, и он тоже прав, потому что свинья есть в нем. Но он жестоко ошибается, когда сознает свою свинью Богом... Л а к е й (входя). Лев Николаевич! К вам слепой Яков просится!.. Л е в Н и к о л а е в и ч. Давно не был ! (Писателю, грустно.) Он меня обличает... С о ф ь я А н д р е е в н а. Гони, гони его! Л е в Н и к о л а е в и ч. Подожди, Соня! (Лакею.) Попозже! Л а к е й. С утра под деревом, не ест, не пьет. Говорит, терпение лопнуло, давай графа. Л е в Н и к о л а е в и ч (сокрушенно). Очень тяжелы посетители!.. Я читал, Кнут Гамсун никого не принимает. А я не могу. (Лакею.) Проси! Вводят слепого Я к о в а. Он с котомкой, в рваном армяке. Лихорадочно ощупывает воздух, не знает, в каком направлении говорить. Я к о в. Все господа тут. Кушанья слышу. Вилки звенят. Серебряные. Л е в Н и к о л а е в и ч. Я здесь, Яков. Согрейся сначала, напейся чаю. Я к о в (резко). Я к тебе не чай пить пришел, а за делом! Я в Москве билет до Тулы выпросил. От Тулы с ночи шел не за теплом твоим. Ты мне душу обогрей! С о ф ь я А н д р е е в н а. Зачем его впустили?! Пошел прочь! Еще философ на мою голову! Л е в Н и к о л а е в и ч. Не кричи, Соня. Дай послушать... Я к о в (не обращает внимания на Софью Андреевну). Придет судный день, помни, барин! Не Илья-пророк в небе громыхает - гнев мой перекатывается. Почему, старик, народ гневишь?! Или нет в тебе совести, понятий? Или сердце твое дряхлое страдать забыло?! Л е в Н и к о л а е в и ч (мирно, что стоит ему усилий). Хорошо, я такой. Но тогда меня пожалеть надо. Зачем осуждать?.. У всех слабости... Я к о в. Это у меня слабости... С о ф ь я А н д р е е в н а (нервно, Якову).Замолчи ты, правдолюб, голь перекатная! Лева, чего с ним толкуешь? Посмотри, ты побледнел, Лева! (Всем.) Люди, помогите же! Надо убрать его! Л е в Н и к о л а е в и ч (терпеливо). Я не побледнел. Дай поговорить с человеком. Я к о в. У меня, барин, слабости... А у тебя сила! Ты Будда, Пророк, Христос! Зачем обманываешь? Простоте учишь, а сам живешь как? Грех тебе, граф! Купаешься в роскоши, богатства считаешь, а вокруг-то грязь, бедность костлявая. Не дай в тебе разувериться! Брось все, оставь, уходи! С о ф ь я А н д р е е в н а. Сам уходи, черт, черт, черт! Не слушай, Лева, не слушай его! Я к о в (Льву Николаевичу). Думаешь у горькой дороги конца нет? Был Николай Палкин, теперь Николай Веревкин. Но мы ужо до него доберемся!.. С о ф ь я А н д р е е в н а. Я станового позову! Илья Васильевич, чего стоишь?! Л е в Н и к о л а е в и ч (затравленно пошел по кругу). Я же прошу не мешать нам. Мы же говорим, говорим, говорим!.. Как нельзя понять?! Хотя бы в доме есть у меня право поступать как мне угодно? Или уже и этого нет у меня? (Подходит к Якову, обнимает его.) Прав ты, Яков, прав! Теперь иди!.. Нас тут в покое не оставят... Я к о в (прижимается к Льву Николаевичу, плачет). Ты-то, Лев Николаевич, ты-то... понимаешь... Л е в Н и к о л а е в и ч. Понимаю, батюшка, ох, как понимаю!... Мучительно, невыносимо стыдно... Яков... Спасибо... И я не могу так жить... (Отстраняет от себя Якова.) Не могу и не буду!.. (Уходит.) С о ф ь я А н д р е е в н а (Якову). Пошел вон, перехожий! Наговорил тут! С т а р ш и й с ы н. Его покормить надо! Я к о в (вопит). Нет! Нет!! Не хочу ворованного! Выведите меня! Где выход? Уйти, уйти мне... Якова выводят. Сцена погружается в полумрак. Старший сын садится за рояль и тихо играет "Их либе дихь" Грига - последняя музыка, которую слышал Толстой. Все учатники сцены, кроме п и с а т е л я, исчезают. П и с а т е л ь (под замирающие звуки рояля). Меня поразило тогда, как не берегут Льва Николаевича... Всю жизнь я понимал так, что одна из самых радостных и светлых мыслей - это жить в то время, когда живет этот удивительный человек. Что высоко и ценно чувствовать и себя также человеком. Что можно гордиться тем, что мы мыслим и чувствуем с ним на одном и том же прекрасном русском языке. Что человек, создавший прелестную девушку Наташу, и курчавого Ваську Денисова, и старого мерина Холстомера, и суку Милку. И Фру-Фру, и холодно-дерзкого Долохова, и "круглого" Платона Каратаева, воскресивший нам вновь Наполеона, и масонов, и солдат, и казаков, - что этот многообразный человек, таинственной властью заставляющий нас и плакать, и радоваться, и умиляться, - есть истинный, радостно признанный властитель... Площадка перед домом, веранда. Л е в Н и к о л а е в и ч, С о ф ь я А н д р е е в н а, л а к е й. Входит п о м о щ н и к, убирает в карман блокнот. П о м о щ н и к. К дому подъехали люди в мундирах. Требуют меня.. Л е в Н и к о л а е в и ч. Кто такие? Почему?.. П о м о щ н и к. Исправник, с ним новый сотский. Приехали, чтобы сейчас взять меня под стражу и свезти в Крапивенскую тюрьму, а оттуда в Чердынский уезд, Пермской губернии... Появляются и с п р а в н и к и с о т с к и й. С о ф ь я А н д р е е в н а. Вот, я говорила... С о т с к и й (широко улыбается). Здравия желаю, граф! Прошлый-то раз не признал, извините! Опозорился. Теперь, благодарение богу, часто видеться стали... (Кланяется Софье Андреевне.) Здравствуйте!.. Для меня большая гордость!.. (Льву Николаевичу.) Тот парень уже сидит. Теперь другого давайте. Л е в Н и к о л а е в и ч (с удимвлением за ним наблюдает). Гладко служишь... С о т с к и й. Я расторопный... В наш околоток не поставят всякого. Л е в Н и к о л а е в и ч (исправнику). За что вы его берете? Он ничего плохого не делает. Честнейший человек. Помощник в моих занятиях. И с п р а в н и к (вынимает бумагу, благоговейно). "Для блага вверенному моему, министра внутренних дел, попечению русского народа взять под стражу за распространение революционных изданий..." С о т с к и й. Изданий, коих вы, Лев Николаевич, автором являетесь. Л е в Н и к о л а е в и ч. Так берите лучше меня! Будет разумнее. И с п р а в н и к. Не велено-с! С о т с к и й. Коли если вас брать теперь, то, значит, пойдут разговоры, мол, великого писателя земли русской... И с п р а в н и к (тихо, сотскому). Молчи, балабол!.. С о т с к и й (тихо). Слушаюсь!.. Л е в Н и к о л а е в и ч. Меня оставлять, но хватать и мучить его - возмутительно несправедливо! И - помилуйте - глупо... И с п р а в н и к. Извините, граф, мы вашу "Анну Каренину" не читали. Мы по поводу ареста. (Подталкивает помощника под лопатки.) Пошли, умник! П о м о щ н и к (успевает протянуть руку Льву Николаевичу). Знайте, Лев Николаевич, как на духу, не было ни слова, ни поступка, чтоб я изменил вам... И не изменю... Прощайте, Лев Николаевич, прощайте!.. Лев Николаевич делает решительное движение в сторону выхода. С о т с к и й (опасливо). Лев Николаевич, давайте мирно!.. Там стража... Л е в Н и к о л а е в и ч. Мирно не получится, как видно... Скоро все изменится... Помощник и стражники уходят. С о ф ь я А н д р е е в н а (направляется вслед за ними, Льву Николаевичу.) И до тебя доберутся!.. (Скрывается.) На сцене остается Лев Николаевич. Примерно с середины его монолога пригашивается свет. Наступает ночь. Л е в Н и к о л а е в и ч (в зал). Не хочу так больше жить, не хочу и не буду!.. Жить в прежних условиях роскоши и довольства, когда вокруг ужасы нищеты и разгул жестокости, - значит чувствовать себя причастным к злонамеренности и обману. Затем я и пишу об этом, и буду всеми силами распространять то, что пишу, чтобы одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела, или уничтожилась моя связь с этими делами... Чтобы или посадили меня в тюрьму, где бы я ясно сознавал, что не для меня уже делаются все эти ужасы, или же, что было бы лучше всего ( так хорошо, что я не смею мечтать о таком счастье!), надели на меня, так же как на тех крестьян, колпак и так же столкнули со скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную веревку... Я говорю это в здравом уме и твердой памяти и прошу так прямо и понимать меня... Как в физическом мире ни один удар не пропадает, так и всякая мысль, слово, дело не пропадают... Надо во что бы то ни стало разрушить эту стену. Толкать, бить, пробуравливать. Я писал царю, писал Столыпину... И рад, что писал... По крайней мере я все сделал, чтобы узнать, что к ним обращаться бесполезно. Необходима работа, новая работа, она обязательна для меня. Мне в руки дан рупор, и я обязан им владеть!.. Закон добра, в который я верю, есть вечный закон. Думать, что столыпины и победоносцевы могут помешать движению человечечства - это все равно что думать, что какая-нибудь утка может помешать падению Ниагарского водопада. В народе идет пробуждение, и удеражать его ничем нельзя. Престиж власти кончился, и все презрение, негодование к ней вышло теперь наружу. Да, скоро все изменится!.. Придет новый, разумный, более разумный уклад жизни... Я ночью иногда просыпаюсь и с наслаждением думаю, что уже старик, что скоро уложат меня под холстину и снесут на зеленый обрыв, и оставят там, в Старом Заказе. Беру взглядом череду своих десятилетий, и нет сожаления - все по пути к правде, по пути к моему Богу. И спасибо, что дал мне пройти этот путь и не сбиться, и не зовет повторить, зовет дальше... Я многое забыл. Да, я многое забыл... Но я дюже хорошо помню, чего забывать нельзя! Я теперь изменю мою жизнь, сколько мне ее осталось. Я приду к себе самому, сам сделаю, чему так долго учил. Простите, Соня, дети, люди, - я не могу иначе!.. Не знаю, ухожу ли я... Или все вокруг от меня уходит, а я остаюсь. Таким относительным каждому из нас кажется движение! Все в России переворотилось и не скоро еще уляжется Идите, все идите вперед! И знаю - за все сделанное, за труд мой, искренне поставленный в услужение добру, вы найдете место и мне! Все на свете пройдет: и царства, и троны пройдут, и миллионные капиталы пройдут, и кости не только мои, но и праправнуков моих давно сгниют в земле, но если есть в моих писаниях хоть крупица художественная, крупица любви и откровения, она останется жить вечно!.. (Устало опускается на диван. После паузы.) Надо уходить... Ухожу!.. Сейчас... (Берет со стола свечу, приглушенно говорит в темноту.) Душан Петрович! Душан Петрович, проснитесь!.. Я решил уехать. Вы - со мной. Я поднимусь наверх, и вы приходите, только не разбудите Софью Андреевну. Вещей много брать не будем... (Уходит.) Та же декорация. Утро. С о ф ь я А н д р е е в н а заглядывает в одну комнату, в другую С о ф ь я А н д р е е в н а. Лева!.. Где же он?.. Лева!.. Что за напасть!.. Ничего не понимаю... Левушка!.. (Останавливается посредине.) Не может быть... Он где-то здесь. Илья Васильевич! Появляется м л а д ш а я д о ч ь. В чем дело? Не могу найти пап^а. М л а д ш а я д о ч ь. Он вам письмо оставил... (Передает Софье Андреевне пакет.) С о ф ь я А н д р е е в н а.. Боже мой!..(Вскрывает пакет, читает.) "Отъезд мой огорчит тебя... Сожалею об этом. Но пойми и поверь - я не мог... поступить иначе..." (Роняет письмо.) Боже мой!.. Что он со мной делает!.. (Убегает.) М л а д ш а я д о ч ь (ей вслед). Да вы дочитайте, может, там что есть!.. Вбегает испуганный д а к е й. С ним Т и м о ф е й. Л а к е й. К пруду побежала! М л а д ш а я д о ч ь (лакею). Выследите, вы в сапогах. Я - за галошами... Младшая дочь убегает в одну сторону, лакей и Тимофей в другую . Некоторое время сцена пуста. Потом л а к е й, Т и м о ф е й, м л а д ш а я д о ч ь вводят всю мокрую С о ф ь ю А н д р е е в н у. Крайняя степень усталости и отчаяния в ее облике. С о ф ь я А н д р е е в н а. Левочка, голубчик, вернись домой, милый, спаси меня от самоубийства! Левочка, друг всей моей жизни, все, все сделаю, что хочешь, всякую роскошь брошу совсем, с друзьями твоими будем вместе дружны, буду лечиться, буду кротка, милый, милый, вернись!.. (Берет с дивана подушечку Льва Николаевича, прижимает ее к груди.) Милый Левочка, где теперь лежит твоя худенькая головка? Услышь меня! Голубчик, друг души моей, спаси, вернись, вернись хоть проститься со мной перед вечной нашей разлукой. Где ты? Где? Здоров ли? Левочка, не истязай меня, голубчик, вернись! Ради Бога, ради любви божьей, о которой ты всем говоришь, я дам тебе такую же любовь, смиренную, самоотверженную! Уедем, куда хочешь, будем жить, как хочешь... Вбегает Ф и л и п п. Ф и л и п п (Софье Андреевне). В Ясенках на поезд девять выдали четыре билета. Два второго класса до Благодатной и два третьего - до Горбачево... С о ф ь я А н д р е е в н а. От Благодатной дорога в Кочеты - к Сухотиным... В Горбачево пересадка на Шамордино - к Марье Николаевне... И туда мог, и туда... Где он, Филиппушка?.. Монастырская келья. М а р ь я Н и к о л а е в н а шепчет молитву. Вуходит Л е в Н и к о л а е в и ч. М а р ь я Н и к о л а е в н а. Левушка, братец!.. (Поднимается ему навстречу.) Какими судьбами? Целуются. (Настороженно на него смотрит.) В такую погоду!.. Что случилось?.. Л е в Н и к о л а е в и ч. Начего, ничего, Машенька!.. Теперь будем видеться часто... Приехал совсем, буду жить с тобой... М а р ь я Н и к о л а е в н а. Ушел из дому?! Убежал? В твои-то годы! Ты подумал - хорошо ли это? Л е в Н и к о л а е в и ч (с улыбкой). Решил все сначала!.. М а р ь я Н и к о л а е в н а. А Софьюшка, бедная, как она? Л е в Н и к о л а е в и ч (помрачнел). С ней плохо... (Удрученно.) Топилась... Не хочет принять новое свое положение... М а р ь я Н и к о л а е в н а. От дел уходишь? Л е в Н и к о л а е в и ч. Ухожу. Но не от дел. Нет, Маша. Что ты! Мой рупор теперь особенно загремит. Начнут, конечно, всякое толковать... Это как водится. (Кого-то передразнивает.) Ушел от мира... сама понимаешь. А я пришел как раз... Кто теперь скажет, что я мирюсь, с чем несогласен? Никто сказать не сможет. Во мне бодрость необыкновенная. У меня, если хочешь знать, в жизни другого такого поступка не было... М а р ь я Н и к о л а е в н а. Коли решил, так тому и быть.ъ Л е в Н и к о л а е в и ч. Только бы не настигли! Не сорвали бы. Я тут найду избу у крестьянина и буду жить. (Лукаво.) Если твои монашки меня не прогонят!.. И работа со мной. Дай мне на ночь стакан - карандаши поставить... М а р ь я Н и к о л а е в н а. К нашему старцу сходи!.. Он кротостью и любовью пробудит в тебе умиление. Л е в Н и к о л а е в и ч. С умилением у меня плохо. Это правда. А старец, он старец и есть. Я сам не вьюноша... М л а д ш а я д о ч ь (врываясь в комнату, с порога). Пап^а, они знают, где мы! Л е в Н и к о л а е в и ч (вскочил). Ох, боже мой! А я только успокоился... М л а д ш а я д о ч ь. Чертков послал Алешу. Он тоже здесь. Л е в Н и к о л а е в и ч (озабоченно). Вот ведь как... Карта нужна и расписание... Может, на Кавказ?.. М а р ь я Н и к о л а е в н а. Утро вечера мудреннее. Ночь близится, погода видишь какая! Простудишься в недобрый час. Отдохни, брат, а со светом и решишь... Л е в Н и к о л а е в и ч. Верно, верно, Машенька! Спасибо тебе, родная. До завтра! Лев Николаевич и младшая дочь уходят. На переднем плане С о ф ь я А н д р е е в н а и л а к е й. С о ф ь я А н д р е е в н а. Передай Черткову, чтобы он приехал ко мне. Скажи, хочу помириться с ним перед смертью и прошу у него прощения, в чем перед ним виновата. Скажи, искренне прошу, без всяких мыслей. Появляется Ч е р т к о в. Ч е р т к о в (в зал). Еще не хватало!.. Зачем же я поеду? Нехорошо как-то - будет унижаться передо мной, просить прощения... (Жестко.) Уловка. Чтоб я телеграмму послал Льву Николаевичу. М а р ь я Н и к о л а е в н а (Выходит вперед).Когда он вечером уходил ночевать в гостиницу, то сказал мне: "Увидимся завтра!" Каково же было на другой день мое удивление и отчаяние, когда в пять часов утра - еще темно - меня разбудили и сказали, что он уезжает! Я сейчас встала, оделась, велела подавать лошадь, поехала в гостиницу: но он уже уехал, и я так его и не видела... (Уходит,) В центре сцены оказывается комната в доме начальника станции Астапово. Кровать с гнутыми металлическими спинками, ночной столик у изголовья, венский стул, мягкое кресло под белым чехлом. Сюда изредка доносятся гудки паровозов, пыхтение пара - станция рядом. На прозрачном тюле, которым комната, как дымкой, отделена от нас, чуть обозначено окно. Правую часть сцены занимает станционный буфет, часть стойки, два-три столика, стулья. Слева - крыльцо, в перспективе угадывается платформа, рельсы, сигнальные огни. В комнату входят Л е в Н и к о л а е в и ч, м л а д ш а я д о ч ь, Ч е р т к о в. Толстого укладывают на постель. Л е в Н и к о л а е в и ч. Спасибо, спасибо, родные... Так неудобно. На платформе людей много... Нас видели... Разгласят... М л а д ш а я д о ч ь. Успокойтесь, папа!.. Это неважно. Льву Николаевичу ставят градусник, на столике появляются лекарства. Л е в Н и к о л а е в и ч (Черткову). Лишь бы она не приехала. Постарайтесь... Что она?.. Ч е р т к о в. Заявила, что против желания вашего свидания добиваться не будет. Л е в Н и к о л а е в и ч. Спасибо ей... Я получил хорошее письмо от Сергея. Он тверд, согласен с моим уходом... (Протянул к Черткову руку, как бы желая что-то сказать.) Ч е р т к о в (наклоняясь к нему). Что, трудно вам?.. Л е в Н и к о л а е в и ч. Нет, я так... Слабость... Продуло все-таки... Ч е р т к о в. Вам надо поесть. Л е в Н и к о л а е в и ч. Не хочется... Когда не хочется, то и не нужно... М л а д ш а я д о ч ь (отойдя в сторону, Черткову). Он плохо засыпал эти дни. Говорит, голову не может положить удобно... Комната затемняется. Станционный буфет. П е р в ы й и в т о р о й ж у р н а л и с т ы, за стойкой - б у ф е т ч и к. Б у ф е т ч и к. Из московской "Астории" шеф-повар депешу отстучал. Предлагает услуги по вегетарианской пище. Я отказал. Сами с усами! (Второму журналисту.) Водки? (Наливает.) П е р в ы й ж у р н а л и с т (второму). Вы уже видели графиню? В т о р о й ж у р н а л и с т. Да, в обед. Ничего не ела. Потом отправилась в свой вагон. П е р в ы й ж у р н а л и с т. Доктор Никитин определяет катаральное воспаление нижних частей обоих легких. В т о р о й ж у р н а л и с т. Как вы сказали? Повторите, я запишу. П е р в й ж у р н а л и с т. Катаральное воспаление... В т о р о й ж у р н а л и с т (записывает, первому). Губернатор Оболенский пожаловал. Исправник здесь, урядник, стражники, кажется, со всего уезда. П е р в ы й ж у р н а л и с т. Тише!.. Не надо громко! У крыльца дома топчется о т е ц Г е р а и с и м, пробует дверь. Входит с т а р ш и й с ы н. С т а р ш и й с ы н (отцу Герасиму). Ах, это вы!.. Уйдите, отец, уйдите! О т е ц Г е р а с и м. А телеграмма митрополита?! С т а р ш и й с ы н. Получили... Умоляю вас... (Захлопывает дверь.) В буфете. В т о р о й ж у р н а л и с т (громко). Смотрел утренние газеты - все о Толстом! Париж, Лондон, Рим, Берлин... Кто возмущен, кто,наоборот, в восхищении... Удивил старец! (Буфетчику.) Налей!.. Буфетчик наливает. (Опрокидывает в себя стопку.) В Харькове, в университете, отменили лекции... Шаляпин не вышел на сцену... В буфете появляется о т е ц Г е р а с и м. П е р в ы й ж у р н а л и с т. Отец Герасим! При роковом исходе разрешат за Толстого молиться? О т е ц Г е р а и с м. Он ушел от церкви... Не признал основ ее, канонических правил. Не может церковь молиться за тех, кто не ищет молитв ее!.. П е р в й ж у р н а л и с т. Но если рука провидения направит его, возвратит в лоно?.. О т е ц Г е р а с и м. Дай Бог! Мы с нетерпением ожидаем раскаяния. А не последует - церковь не будет молиться! В т о р о й ж у р н а л и с т. Ой, боюсь, тщетны надежды. Были у него? Отец Герасим разводит руками. Комната в станционном доме. С т а р ш и й с ы н (Льву Николаевичу). Пап^а, слышишь меня? Отец Герасим с Варсонофием к тебе хотят. Л е в Н и к о л а е в и ч (отчетливо). Не пускай! Им доверься! Выйдут из дома и объявят, что раскаялся. Я их знаю. Сережа, всем скажи: что бы ни говорили о моем предсмертном покаянии и причащении - все ложь! Перед домом под окном одиноко и согбенно ходит С о ф ь я А н д р е е в н а. С о ф ь я А н д р е е в н а (прижимает к груди подушечку Льва Николаевича). Мой Левочка умирает... И я поняла, что и моя жизнь не может остаться во мне без него. Для всех он знаменитость, для меня он - все мое существование. Наши жизни шли одна в другой, и, Боже мой, сколько накопилось виноватости, раскаяния... Все кончено, не вершень. Сколько любви, нежности я отдала ему, но сколько слабостей моих огорчали его! Прости, господи! Прости, мой милый, милый, дорогой муж... Появляется м л а д ш а я д о ч ь. (Протягивает ей подушечку.) Положи ему под головку. Маша вышивала. Он без нее плохо засыпает... Младшая дочь берет подушечку. Обе уходят. Комната в доме. Л е в Н и к о л а е в и ч, Ч е р т к о в, с т а р ш и й с ы н, м л а д ш а я , дочь, в р а ч и. Л е в Н и к о л а е в и ч. Сколько вас, моих помощников. И я все балансирую... А мужики-то, мужики - они так не умирают... (Прослезился.) А мне, видно, так в грехах и придется умереть. С т а р ш и й с ы н. Нет, пап^а!.. Теперь это не грех... Это любовь к тебе. Ты сделал все, что мог... Л е в Н и к о л а е в и ч (глубже погрузился в подушки.Младшей дочери, сидящей перед ним с записной книжкой). Прочитай, что записала... Младшая дочь показывает Черткову, что у нее ничего не записано. Прочитай, я тебе велю... Младшая дочь вышла из комнаты. Ну, прочитайте, пожалуйста... Ч е р т к о в (растерянно). Лев Николаевич, ничего не записано... Скажите, что бы вы хотели, я запишу... Л е в Н и к о л а е в и ч. Да нет, прочтите! Отчего не хотите прочитать? Ч е р т к о в. Да ничего не записано... Л е в Н и к о л а е в и ч (с укором). Ах, как странно. Вот ведь милый человек, а не хотите. С т а р ш и й с ы н (Черткову, тихо). Возьмите - "Круг чтения"... Ч е р т к о в (поспешно берет со стола книгу. Толстому). Из "Круга чтения" хотите? Мысли для сегодняшнего числа... (Читает.) "Мы не правильно ставим вопрос, когда спрашиваем: что будет после смерти? Говоря о будущем, мы говорим о времени, а умирая, мы уходим из времени..." (Закрывает книгу, потрясенно склоняет голову.) Л е в Н и к о л а е в и ч. Это чье? Ч е р т к о в (выдавливает). Это ваше... Л е в Н и к о л а е в и ч (удовлетворенно). Ну вот... Ч е р т к о в (старшему сыну). Непостижимо!.. Это же записано для сегодняшнего числа два года назад! С т а р ш и й с ы н. Забылся... Л е в Н и к о л а е в и ч (водит рукой по одеялу, будто пишет. Вдруг резко поднимается от подушек). Только одно советую вам помнить: есть пропасть людей на свете, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва... Комната затемняется. Музыка. У дома собираются люди. П е р в ы й ж у р н а л и с т. Астапово. 7 ноября, 6 часов 5 минут утра... На передней, прозрачной стене комнаты возникает теневой профиль лежащего на смертном одре Льва Толстого. В т о р о й ж у р н а л и с т (сквозь рыдания). Я не могу!.. Звучит траурный марш Шопена. Музыка затихает и раздается усиленный, но мягкий, доверительный голос Льва Николаевича. Г о л о с Л ь в а Н и к о л а е в и ч. Все на свете пройдет: и царства, и троны пройдут, и миллионные капиталы пройдут, и кости не только мои, но и праправнуков моих давно сгниют в земле, но если есть в моих писаниях хоть крупица художественная, крупица любви и откровения, она останется жить вечно!.. Все замирает... З а н а в е с ОТ АВТОРА Трудность при написании драмы "Ясная Поляна" состояла не в скудости или отсутствии материала, а напротив, в его обилии. Трудность заключалась в отборе. А потом уже в конструировании отобранного. Чтобы отжатое в пьесу сложилось в произведение действенное и увлекающее. Сцена с ее особенностями выдвигала свои требования, звала к сознательному самоограничению в интересах театральной стройности и выразительности и не в ущерб высокому и общему смыслу. Отсюда, например, выпадание из рассказа ряда реальных лиц, участников подлинных событий. Так из детей Л. Толстого в пьесе действуют только два сына и младшая дочь, типизированные по отношению к отцу и к центральной яснополянской коллизии. Отсюда и персонажи типа музыкант, писатель, помощник - концентрация черт нескольких музыкантов, писателей, помощников и секретарей бывавших в доме и оставивших об этом важные свидетельства. В пьесе много реплик и развернутых диалогов, которые на самом деле звучали в Ясной Поляне, есть и такие, что не звучали, но могли бы прозвучать, поскольку предопределены разного рода реальными документами, подтверждениями, самим духом толстовского дома и его обитателей, который постигал автор. В этом ключе надо понимать и смысл использования отдельных мест из незаконченной толстовской пьесы "И свет во тьме светит", которую можно рассматривать тоже как документ в силу ее предельной автобиографичности. Понятно, что я оставлял за собой право компоновать события и сцены, текстовые и фактологические данные источников в соответствии с собственной творческрой задачей, суть которой - восторг и преклонение перед русским гением. Его прозрения и так называемые противоречия, его несравненная художественная мощь и, конечно, проходящие нередко по грани трагедии философские откровения взывают к пониманию и извлечению уроков. Верно замечено: может быть он у нас впереди. СМЕРТЬ ЗА КУЛИСАМИ Л и т е р а т у р н ы й с ц е н а р и й Из открытого окна на втором этаже небольшого ухоженного дома доносились звуки пианино. Кто-то, не очень умело, но старательно выводил мелодию песни Сольвейг из "Пер Гюнта" Грига. В палисаднике мужчина средних лет срезал высокие тюльпаны. Потрогает цветок, полюбуется и срежет, и с удовольстием посмотрит в сторону окна, откуда летят звуки. А там, в комнате на втором этаже, девочка играла на пианино. Ее преподавательница Карин - красивая двадцатилетняя девушка - внимательно слушала. - Не так, - сказала Карин нетерпеливо. - Это же Григ! А ты, как автомат. Ты представь себе: горы, снег, небо синее-синее... А внизу, в долине, на снегу, - домик. И Пер Гюнт его видит. А над крышей дымок. Значит, в домике тепло. А Пер Гюнту холодно. И он хочет туда дойти... Давай покажу!.. Девочка спрыгнула с сидения. Карин заняла ее место. Стала играть уверенно и сильно. И почти сразу послышался шум железнодорожного состава. Поезд был виден из окна комнаты. Немолодая женщина с хозяйственной сумкой вошла с улицы в палисадник. Услышав музыку, она гневно глянула на раскрытое окно, на мужа, срезающего тюльпаны: - Опять!.. Я же просила... Карин продолжала играть, когда рассерженная женщина ворвалась в комнату. - Не надо Грига, Карин! Я же просила вас1 - возмущенно сказала она, закрывая окно, за которым громыхал состав. На открытых платформах сидели развалясь, немецкие солдаты. Они ехали весело. Многие сняли каски. Кто-то закусывал, другие отпивали из фляжек, двое играли на губных гармошках, придерживая автоматы между колен. - Пожалуйста - едут и едут. Вы хотите, чтобы они задержались у наших окон? - говорила женщина. - Вы неисправимы, Карин! Григ - норвежец, а Норвегию они захватили. Вы что, не знаете, какую музыку сегодня можно играть, а какую нельзя?! Карин сложила руки на коленях: - Хорошая музыка - это всегда, везде и для всех... - Не надо обольщаться. Мы нейтральная страна, но это ничего не значит! Половина прохожих на улице - настоящие шпионы. - Мы пропускаем их убивать, убивать страну Грига! - Вы ничего не понимаете в политике. - Я все поняла. - Вы правильно поняли. Мы больше не нуждаемся в ваших услугах. У девочки все равно плохой слух. Ей не постигнуть ни запрещенного Грига, ни легального Вагнера. Женщина порылась в сумочке и вручила Карин несколько денежных купюр. - Спасибо, - сказала Карин. Ранний вечер пришел на тихую городскую улочку в старом центре большого северо-европейского города. Светился подъезд небольшого театра с витриной у дверей. Сверху надпись: "Театр "Под горой". Напротив, в тени от фонаря, стоял человек с фотосумкой на плече. За его спиной поласкалась на ветру старая театральная афиша. Поодаль, в переулке, он видел мотоцикл с коляской, с двумя седоками. В подъезд вошла женщина с девочкой в красном платьице, и почти сражу же из театра группами и поодиночке стали выходить актеры. Человек с фотосумкой слышал отдельные реплики. - Завтра тридцатое, не забыл? - спросила Эрна, молодая женщина с броской внешностью, у молодых супругов Мишеля и Камиллы. - Можем получать карточки. - Эти очереди, - вздохнула Камилла. - Могу пойти без тебя, - предложил Мишель. - Ой, иди рядом! - засмеялась Камилла. - На тебя положись! Стен Экман, руководитель театра, стройный, лет под сорок мужчина, выкрикнул: - До утра, друзья мои! Вместе с Карлом Монсоном, высоким плечистым атлетом, они повернули в другую сторону. В ту же сторону пошел старичок со скрипкой - Бруно Мильес. Человек у афиши, после того как актеры миновали его, приподнял шляпу. В ответ на его жест два раза мигнула фара мотоцикла. Седок в коляске неторопливо раскрыл скрипичный футляр, извлек из него автомат и четким движением присоединил к нему патронный рожок В это время Камилла, с улыбкой посматривая на мужа, доверительно сообщила Эрне: - Вчера я зазевалась, и он почистил картошку. Я ему про новые законы, что чистить картошку теперь запрещено, можно только отваривать, а он твердит, что его желудок так и не перестроился на законы военного времени. Хорошо еще квартиранта не было дома, никто не видел... - Слышали, - сказала Эрана, - на мыло и кофе вводят карточки! - Разве теперь кофе! - вздохнул Мишель. - Это, извините, помои... Водитель мотоцикла включил двигатель. Тяжелая машина рванулась вслед артистам. Когда она поравнялась с ними, сидевший в коляске, не целясь, выпустил из автомата короткую очередь. На тротуар рухнули два человека. Мотоцикл резко прибавил скорость, стало видно, что задний номер его прикрыт куском брезента, и скрылся за углом. На мгновение все оцепенели. Потом бросились к упавшим. Стен и Карл тоже услышали выстрелы и побежали обратно. Мишель и Камилла лежали на тротуаре в нелепых позах. Человек с фотосумкой неторопливо подошел к начавшей собираться толпе, достал аппарат и стал снимать - мелькала вспышка. Стен недовольно посмотрел на него и приказал Карлу: - Звони в полицию! Вызови "скорую"! Женщина, которая недавно входила в подъезд театра с девочкой в красном платьице, повисла на муже-актере и твердила, заглядывая в его посеревшее лицо: - Я же говорила, я же говорила... Карл ворвался в вестибюль театра, задыхаясь, подбежал к телефону, набрал номер: - Полицейское управление? На улице Тегнера, у театра "Под горой", двое убитых, - сообщил он в трубку. Аксель Хольм, старший инспектор по уголовным делам городского полицейского управления, ужинал у себя дома вместе со своей дочерью Карин. В глазах Карин стояли слезы. - Можешь поздравить, я снова безработная. У нас обнаружились творческие разногласия. Хозяйка считает, что Григ несовременен. - Ее можно понять. Она боится. - Немцы спокойно едут через нашу территорию, чтобы душить норвежцев, - продолжала Карин. - Это нейтралитет? - Это политика... - Стыдно. - Благодари судьбу, - Хольм прошелся по комнате. - Мы здесь пьем кофе, а в эту минуту людей загоняют в крематории... В Польше, в Бельгии, в Германии... Миллионы людей - в пепел... Карин закрыла лицо руками: - Как выглядела моя мать? Почему у нас нет ее фотографий? - Она выглядела прекрасно. Но не любила фотографироваться... Ты похожа на нее. - Где она сейчас? -Не знаю... Не будем об этом. - Ты ее не любил? Аксель Хольм не ответил. Зазвонил телефон. Карин взяла трубку. - Из управления... Они отдохнуть тебе дадут? - Хольм слушает, - сказал инспектор в трубку. Некоторое время он молча слушал, потом коротко сказал: - Еду. Карин вопросительно посмотрела на него. - На Тегнера два трупа. Надо посмотреть. Он направился в прихожую. Карин осталась одна, тоскливо осмотрелась. Часы пробили восемь долгих ударов. Карин вышла в прихожую. Отец уже был в пальто и в шляпе. - Я с тобой. Отец пожал плечами: - Тебе мало на сегодня впечатлений?.. Мощная "Вольво" мчится по улицам города. За рулем - Аксель Хольм, рядом Карин... На улице Тегнера, у театра "Под горой", волнуется толпа. Уже прибыли полицейские машины, карета "скорой помощи". Вспыхивают блицы полицейских фотографов; тянут рулетку от двух трупов к тому месту, откуда стрелял мотоциклист; пожилой человек в гражданском, держа перед собой планшет, зарисовывает схему происшествия. Театральный скрипач старичок Бруно Мильес с инструментов у груди вжался в стенку, со страхом смотрит по сторонам. Костюмерша лет сорока стоит неподалеку и, покачиваясь, беззвучно плачет. Женщина с дочкой в красном платьице твердит мужу: - Клаус, уйдем, ты нас погубишь... Но Клаус не двигается, словно окаменел. Тут же стоит, оцепенев от страха, Сюзи - молодая красивая актриса. Аксель Хольм остановил машину рядом с толпой. Хлопнул тяжелой дверцей, уверенно пошел вперед, раздвигая любопытных. Он склонился над трупами, потом жестом разрешил их прикрыть. Карин осталась в машине. Она не видела, что молодой человек с кофром на плече издали ее сфотографировал, а потом внимательно посмотрел на номер машины, в которой она сидела. Публика напирала. Молодой человек с кофром и с фотоаппаратом в руках пытался протиснуться вперед, но тут шляпа с него слетела и подкатилась к ногам инспектора. Хольм поднял ее, протянул хозяину и успел глянуть в лицо человеку, который недавно скучал на углу. - Спасибо, - буркнул тот. Костюмерша повернула к Хольму заплаканное лицо: - Они недавно поженились, - голос ее срывался. Карл Монсон, успокаивая, обнял женщину за плечи. - Это наши актеры, - объяснил Хольму Стен Экман. - Закончилась репетиция, вышли... - Свидетелей прошу не расходиться, - сказал Аксель Хольм. Карин наблюдала из машины. Видела высокую спину отца, могучего Карла Монссона, Стена Экмана, который что-то объяснял инспектору. Стен Экман на мгновение оглянулся, будто почувствовал, что на него смотрят, и встретился взглядом с Карин. Они смотрели друг на друга долго, настороженно, с интересом. Мотоцикл с коляской быстро бежал по узкой хорошо ухоженной загородной дороге. Номер был по-прежнему прикрыт куском брезента. Седок в коляске оглянулся, чтобы убедиться в отсутствии преследователей, удовлетворенно махнул рукой... Водитель поднял прексигласовый козырек, ветер ударил ему в лицо. Вдали показалась одинокая ферма: дом, хозяйственные постройки, обнесенные высоким забором. Мотоцикл остановился перед воротами. Один из приехавших несколько раз нажал на еле заметную в темноте кнопку. Маленький сухой старичок возился внутри свинарника. Он увидел, что лампочка на столбе, подпирающем перекрытие, несколько раз вспыхнула. Старик поплелся к воротам. Актеры, подавленные случившимся, сидели в зрительном зале своего театра. Лицом к ним, спиной к пустой сцене, за маленьким режиссерским столиком в проходе расположились Аксель Хольм и Стен Экман. В полумраке отдельно от всех сидела Карин - смотрела, слушала. -Кто мог желать их смерти? - спрашивал Аксель Хольм. - Кому они могли мешать? Может быть, у кого-то есть предположения? Стен, пытаясь разглядеть в дальней темноте Карин, пожал плечами. - Совершенно никаких, - сказал он. - Месяц назад Мишель отработал трудовую повинность, был на лесоповале. Приехал счастливый. На прошлой неделе была свадьба. Все мы были там... Эрна всхлипнула и полезла в сумочку за носовым платком. - У них не было врагов, - чуть слышно сказала костюмерша Астрид. - Кто сегодня друг, кто враг... - задумчиво произнес Карл Монсон. В дверях зала появилась женщина, еще недавно уговаривавшая мужа идти домой. К ней жалась девочка в красном платьице. Женщина горько посмотрела на инспектора, на актеров, отыскала среди них своего Клауса и дальше смотрела только на него. - Может быть, это дело и не для криминальной полиции, - сказал Аксель Хольм. - Здесь, возможно, политика... Один из актеров приподнялся со своего места: - Да-да, мне показалось, что они стреляли, не целясь. Им все равнео было в кого попасть. - Стрелять в артистов! - нервно подхватила Астрид. - Как в детей стрелять! Звери!.. Клаус, будто загипнотизированный взглядом жены, медленно поднялся и пошел к ней. Она взяла его за руку, и вместе с девочкой они удалились. Тут же между кресел проскочил еще один человек, виновато посмотрел на товарищей, приложил, как бы извиняясь, руку к груди и исчез за портьерами. За ними поднялась Сюзи. - Сюзи, и ты? - потрясенно спросил Стен Экман. - Я боюсь, - ответила она. -Останься, - попросил Экман. Сюзи покачала головой и пошла к выходу. - Ну вот, мы остались без Наташи, - сказала Грета Креппель. - Это конец. Актеры посмотрели вслед ушедшим - кто осуждающе, кто с любопытством, а кто и с завистью. - Не надо их осуждать. - Стен Экман встал. - Сказано: не суди слабого, пожалей его... Может быть, нас этим предупредили? Жестоко, но совершенно недвусмысленно предупредили? Оставаться здесь или нет - личное дело каждого с Богом. Продолжить то, что мы начали, или остановиться. Он помолчал. Все смотрели на него. Ждали его решения. - Что я буду делать? Я буду продолжать, - твердо сказал Стен. - Карл! - крикнула красавица Эрна. - А ты? - Остаюсь с нашим режиссером, - ответил Карл Монсон. - Ну и ладно, - беспечно подхватила Эрна, - значит, еще погуляем на премьере!.. - Я займусь этим делом, - глухо сказал Аксель Хольм. В дальнем помещении фермы, служившем одновременно и столовой, и кухней, знакомые нам мотоциклисты поглощали пиво и отрывали крепкими зубами жирное мясо от розовых свиных ножек. В комнату вошел толстый и сильный человек - Зандерс. - Аппетит хороший, - констатировал он вместо приветствия. - Двоих уложили. Сами ушли чисто, - отрапортовал водитель мотоцикла. - Идем, - велел Зандерс. Втроем они покинули комнату, двинулись по внутренним переходам дома, спускаясь по лестнице все глубже и глубже вниз - в подвальное помещение. Толкнули обитую железом дверь. За дверью обнаружилось просторное помещение без окон. Оно напоминало химическую лабораторию: реторты, колбы, пробирки на штативах, аптекарские весы и другие приборы и приспособления. Но в углу была развернута военная рация, лежали большие наушники, шифровки. Высокий человек лет шестидесяти поднялся навстречу. - Герр профессор, можем рапортовать, - сказал Зандерс. - Теперь комедианты прикроют свой балаган. - Эрвин там? - спросил профессор. - Угу, - подтвердил один из мотоциклистов. Профессор, продолжив манипуляцию с каким-то порошком, который он растирал в прозрачной ступке, сказал: - Мера, конечно, крайняя, но необходимая. Нам не нужен этот спектакль. Профессор высыпал порошок на чашечку весов. -Попробуем? - спросил он, собирая порошок в пакетик. Он направился к выходу, Зандерс и мотоциклисты за ним. По дороге профессор продолжал размышлять: - Конечно, этот театр, в конце концов, мелочь. Но в нашей работе нет мелочей. Общественное мнение - зачем его возбуждать не в нашу пользу? Они вышли во двор. - Что по мне, то ввести бы сюда наши войска и покончить с их вонючим нейтралитетом, - вставил Зандерс. - Это значит снять с Восточного фронта минимум двадцать девизий? - спросил профессор. - Русским помочь? Появился старик и стал из ведра переливать бензин в бидон. - Да и какая нужда? - профессор внимательно наблюдал за его действиями. - Они уже приняли здесь столько чрезвычайных законов, что, проведи мы оккупацию, вряд ли потребовались бы новые... Мы захотим, так их правительство назначит главным хирургом страны хоть самого Джека-потрошителя. Когда бензин был перелит, профессор высыпал в бидон порошок и включил секундомер, который на длинном шнурке висел у него на шее. Старик тут же отбежал к свинарнику, остальные быстро пересекли двор и вернулись в дом. -Театр, газеты, радио - это все, уважаемый Зандерс, общественное мнение. -В лаборатории профессор взял в руки что-то вроде цангового крандаша, стал развинчивать его на составные части. - Его надо направлять, ибо правильное общественное мнение стабилизирует здесь наше влияние... Секундомер лежал перед профессором на лабораторном столе, он был включен. Во дворе грохнул взрыв. Профессор остановил секундомер, посмотрел на циферблат: - Вот теперь то, что нужно, ровно десять минут! - улыбнулся он неожиданно широкой и обаятельной улыбкой. Утро следующего дня. Стен Экман входит в подъезд официального здания на центральной улице города. Миновав дверь с надписью "Голос публики", оказался в просторном зале, заставленном столиками с пишущими машинками и телефонными аппаратами. Здесь шумно, кто-то с кем-то беседует, кто-то кричит в телефонную трубку, несколько человек собрались вместе, спорят. Мимо Стена пробежал, оттолкнув его плечом, фотограф, увешанный камерами; накрашенная девица сидела на столе, нога на ногу, подправляла ресницы, глядя в зеркальце. Стен вошел к редактору в небольшой закуток за стеклянной перегородкой. -Привет, Ральф! - Здравствуй, Стен! Какая трагедия... - Объявление хочу дать. - Закрываетесь? - Подождем пока. - Стен протянул Ральфу отпечатанный на машинке текст. Тот стал читать, а дочитав, подскочил: - Да кто же к вам пойдет после этого?! - Ральф схватил лежащую у края стола пачку фотографий и разбросал ее перед Стеном. На них было запечатлено то, что произошло вчера у театра "Под горой". - Идет в номер, на первой полосе!.. - Пусть идет. А внизу поставь это объявление: "Желающих пробоваться на роли в театре "Под горой" просим явиться..." Ральф откинулся на спинку стула: - А кто все-таки стрелял - известно? - Полиция разбирается. - Но первая полоса - не последняя. Это - дороже. - Заплатим дороже. -Двое уже заплатили жизнью. Никто к вам не придет. - Кто не придет, тот нам и не нужен, - твердо сказал Стен Экман. Похороны на городском кладбище. Здесь актеры театра "Под горой". Мужчины стоят с непокрытыми головами. Инспектор Хольм тоже здесь. Он переводит взгляд с одного лица на другое, иногда поглядывает вдоль аллей между могилами: повсюду мраморные ангелы, кресты, коленопреклоненные каменные фигуры - грустно. Играет на скрипке старый Бруно Мильес. Играет "Аве, Мария" Шуберта. Карл Монссон поднял руку, музыка смолкла. В эту минуту Аксель Хольм увидел подошедшего молодого человека, с удивлением узнал в нем фотографа, которому недавно подал слетевшую шляпу. Тот остановился за спинами столпившихся у могил, обнажил голову. А Карл Монссон говорил: - Мишель и Камилла любили друг друга. Мы не знаем, кто убил. Может быть их убили не случайно?... Не исключено, что нас хотят запугать, чтобы мы отказались от того, что нам дорого, важно, необходимо. Страшная битва идет сейчас, битва между тьмой и светом... А мы? Что нам делать? Я скажу словами Толстого: "Ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать то же самое". И мы это сделаем. В память о вас, Камилла и Мишель. Хольм посмотрел на фотографа и удивился спокойному и даже чуть насмешливому выражению его лица. Тот почувствовал, что на него смотрят, и лицо его мгновенно стало подчеркнуто скорбным... Актеры брели по кладбищенской аллее в сторону выхода. Молодой человек коснулся локтя Стена Экмана, тихо сказал: - Примите соболезнования... Я - Эрвин Грюне, свободный фотограф... Я хотел бы попробоваться, вы дали в газете объявление. Я читал "Войну и мир". Это гениально. - Не боитесь? - Стен показал в сторону оставленных могил. - Боюсь, - признался Эрвин Грюне. - Но страх унижает. Я немец. Мой стыд сильнее, чем мой страх. Стен внимательно посмотрел на неожиданного собеседника. - Вы не верите, - по-своему расценил его взгляд молодой человек. - Моя семья, мать и сестра, - в концлагере, а я здесь... Я приду? Инспектор издали смотрел на беседующих. Аксель Хольм сидел в своем кабинете в городском полицейском управлении. Он рассматривал фотографии, сделанные на улице Тегнера после убийства. Потом по телефону принялся обзванивать лаборатории. - Баллистическая? Это Хольм, - говорил он. - Закончил? Позвони, как закончишь. - Инспектор Хольм. Ну?.. Шмайсер? Оформляй. Стал снова перебирать фотографии, вглядываясь в них. Резко загудел селектор - Хольм слушает. - Аксель, что делаешь? - раздался голос начальника. - Борюсь с преступностью, - серьезно сказал Хольм. - На Лильефорса почистили банк. Займись. - Поручите Шюбергу. На мне два трупа. - С Тегнера, что ли? Артисты? - Они уже не артисты, они покойники. - Эти покойники меня уже не волнуют - Но я скоро получу экспертизу. Стреляли из шмайсера. - Шмайсеры стреляют по всей Европе. Почему это должно тебя волновать? - Я привык получать жалованье за дело. На том конце провода засмеялись: -Двумя трупами больше, двумя меньше - дела не меняет. Брось, не возись. Ты меня понял? -Не понял. - Ну и хорошо, что не понял. - Я хотел бы попросить у вас людей. Мне нужна помощь. - Людей не дам. Нет людей. Все заняты. Не упрямься и не серди меня. Оставь улицу Тегнера в покое. Аксель Хольм подошел к окну. Вечерело. Начинался дождь. Он медленно ехал в своей машине, дворники бегали по ветровому стеклу. На улице Тегнера он остановился - отсюда ему был хорошо виден освещенный подъезд театра и газетный киоск напротив. Там тоже горел свет - продавались вечерние выпуски. Из театра вышел человек и развернул над собой зонтик. Он остановился, стал разглядывать витрину с актерами, потом открыл ее, снял фотографии убитых Мишеля и Камиллы, порвал их и бросил в урну. На освободившееся место прикрепил свою. Все это Хольм видел в бинокль, который он достал из ящика для перчаток. Это был все тот же фотограф, уронивший шляпу, которого он потом видел на кладбище. Грюне пересек улицу. Хольм видел в бинокль, как он стал набирать в киоске газеты. Получилась толстая пачка, почти не унести. Грюне расплатился и двинулся вверх по улице. Хольм подъехал к киоску, вышел из машины, купил одну газету. - Хороший покупатель, - сказал он киоскеру, кивнув вслед Грюне. - Очень приятный молодой человек, - откликнулся тот. - Любознательный. Каждый день все газеты берет - по одной. Буквально все. Аксель Хольм притормозил у дома и посмотрел на номер: Тегнера, 18. Подождал. Выщел из машины и позвонил в подъезд. Открыла консьержка. - Полиция, - сообщил Хольм, предъявив ей удостоверение. - Вы знаете человека, который только что прошел? - Нет, - испуганно ответила консьержка. - Он здесь недавно. - Куда выходят его окна, этаж? - Третий этаж, окно во двор. - Чердак открыт? - У нас всегда открыт, - почему-то вздрогнула консьержка. - Хорошо, - Хольм прошел в лифт. ...Через слуховое окно чердака Хольм видел окно комнаты Грюне на третьем этаже. Молодой человек, откусывая бутерброд и запивая его молоком, одновременно изучал газеты. Время от времени большими ножницами он вырезал из них какие-то статьи и заметки. Отработанные газеты бросал в мусорную корзину. В лаборатории на отдаленном хуторе профессор говорил Зандерсу, манипулируя с приборами и порошком: - Эти бактерии, помещенные в нефтяные цистерны, образуют взрывчатый газ. И никому в голову не придет, отчего цистерны взлетают в воздух. Позавчера процесс продолжался десять минут. А я хочу довести до пятнадцати. Вошел Эрвин Грюне с большой пачкой бумаг в руке. Это вырезки из газет и фотографии, которые он сделал на улице Тегнера после убийства. Профессор перебрал их. Задержался на одной - Карин в машине отца. - А это кто? -Не знаю. Сидела в машине инспектора. - Хорошенькая... - констатировал профессор и стал тасовать газетные вырезки: - Так... так... ясно... Это на досуге... Это тоже... Вот, интересно... Так...Все-таки нейтралы поразительно наивны. В цензуре у них олухи: все, что нам надо, пресса разбалтывает. Пожалуйста: оптическому заводу требуются... Ясно: делают авиаприцелы. Увеличение производства сталелитейного... Трубы? Пушки? Разберемся... Английский транспорт "Дарлингтон" с вооружением и продовольствием на борту отходит отходит в среду, в девятнадцать... В среду, в девятнадцать?.. Неплохо, Эрвин. Об этом надо срочно сообщить. На лице Эрвина удовлетворение. - Только не покупай газеты в одном месте, "хвост" поймаешь... - И тут профессор одну из вырезок задержал. - Ого!.. "Театр "Под горой" проводит набор актеров, пригодных для исполнения ролей в спектакле "Наташа Ростова" по роману русского писателя Лео Толстого "Война и мир". - Да, они решили продолжать, - подтвердил Эрвин. Профессор метнул взгляд на Эрвина, который в это время смотрел в сторону. - Глаза! - потребовал он. Когда глаза профессора и Эрвина встретились, профессор продолжал возмущенно: - Они будут показывать, как русские разгромили французов?! Сегодня?! Когда мы у Сталинграда? Кто у них главный? - Стен Экман, - доложил Эрвин Грюне. Профессор выдвинул из стены узкий ящичек с алфавитным указателем, быстро перебрал карточки... Одну вынул. Глядя в нее, читал: -Есть такой. Стен Экман. Это наш враг. Начинал в Испании, теперь здесь. Театральный деятель. Входит в комитет помощи детям Ленинграда. - Помощь?! - усмехнулся Зандерс. - Гроши! - Не в сумме дело, - возразил профессор. - Дело в направлении мыслей. Он настраивает людей против рейха... Ох, уж эти нейтралы! Они нейтралы, пока мы следим за ними. Профессор вернул карточку на место, задвинул ящик. - Эрвин, мальчик мой, - обратился он к Грюне. - Сделай все, чтобы представление не состоялось. - Мы стреляли - их это не остановило, - заметил Эрвин. - Кроме пуль, у нас есть и еще кое-что, - сказал профессор. - У нас есть мы. Я на тебя надеюсь. Это приказ, - серьезно заключил профессор, а потом улыбнулся своей обаятельной улыбкой. ...В подвале фермы радист работал ключом, передавая по рации шифрованную информацию. Вошел профессор и положил перед ним еще один листок. В эфир полетели цифры. Бегущей строкой возникает титр: "Английский транспорт "Дарлингтон" с крупным грузом оружия и продовольствия на борту транзитом выходит курсом Мурманск в среду в девятнадцать часов..." В ранний рассветный час машина Акселя Хольма приблизилась к дому No18 по улице Тегнера. Машина остановилась у подъезда в тот момент, когда мусорщик выволакивал оттуда мешок с отбросами, чтобы погрузить его на свою двухколесную тележку. Мешок он оставил на тротуаре и зачем-то вернулся в подъезд. Быстро покинув машину, Хольм взял мешок и понес его к себе в автомобиль. Но тут появился мусорщик, догнал Хольма и стал вырывать мешок. -Отпусти ты, вот вцепился, - сказал Аксель. Тот не сдавался. Тогда инспектор извлек из кармана купюру и сунул в руку оцепеневшего мусорщика. Инпектор открыл багажник и, хлопнув крышкой, скрыл свою добычу от посторонних глаз. Машина уехала, а мусорщик растерянно стоял на тротуаре, разглядывая деньги. В своем кабинете, расстелив на полу большой лист бумаги, Хольм вытряхнул содержимое мешка. Секретарша заглянула в комнату, удивилась, отпрянула за дверь. Он сказал ей: - Глория, принеси, пожалуйста, вчерашние вечерние газеты. Все, какие у нас найдутся. - Хорошо, инспектор, - Глория скрылась. Из вывалившегося хлама Хольм выбирал только газеты. Аккуратно сложив, перенес их на письменный стол. Вернулась Глория с кипой газет и удалилась. Две пачки лежали перед инспектором. Беря газету из одной, он находил аналогичную в другой и сверял их. В той пачке, что прибыла сюда в мешке, отдельные заметки были вырезаны. Сличение двух экземпляров позволяло установить, что же именно вырезалось, что интересовало того, кто покупал эти газеты в киоске. Вот сообщние о дополнительном наборе рабочих разных специальностей на оптическом заводе, вот заметка об увеличении поставок сталелитейному предприятию, цифры, объем производства. Оказалось вырезанным и сообщение о том, что английский транспорт "Дарлдингтон" отбывает в среду; была даже фотография транспорта и указывалось время его выхода в открытое море... Хольм покачал головой. Вот еще два одинаковых номера - газета "Голос публики". Одна - с квадратным окошком. Он положил полосу с окошком на целый газетный лист, посмотрел на текст, который заполнил прорезь, и выпрямился... Это было объявление о том, что театр "Под горой" проводит набор актеров для исполнения ролей в спектакле "Наташа Ростова". Хольм нажал на кнопку. - Бенгт! Зайди-ка. Я тут кое-что обнаружил, - сказал Аксель Хольм. Бенгт вошел в комнату. - Посмотри, - Хольм раздвинул только что изученные газеты. - У нас в цензуре работают болваны. Всегда это подозревал, еще раз убедился. Или кто-то это делает специально, кому-то выгодно... Человека, который производит селекцию стратегических сведений, я видел... - Ты выходишь за рамки компетенции, - сухо произнес Бенгт. - Тут пахнет не уголовщиной. - Никакая уголовщина не сравнится с этим по своим последствиям... -Начальство знает? - Пока нет. Боюсь, что оно и не хочет знать. Так что пока помалкивай. Поработай здесь, составь справку. Вот это, - Хольм показал на гору мусора, - выброси... Я буду дома... Карин у себя дома перед большим трюмо примеряла платье. У нее новая прическа. Хлопнула входная дверь, раздался голос Акселя Хольма: - Дочь, ты здесь? - Здесь, - крикнула Карин и поспешила ему навстречу. - Вот это да! - восхитился он. - Что случилось? - А сегодня пятница... - Ну и что? - Забыл? Аксель хлопнул себя по лбу. - Тебе - двадцать! Забыл. Вот старый дурак. - Во-первых, не старый, во-вторых, не дурак, а в третьих, молодой и умный отец поведет сегодня свою дочь в ресторан. Как договаривались! - Да я тебе и подарок приготовил! Сколько сейчас? - Он посмотрел на часы. - Бреюсь, переодеваюсь, и идем. Аксель Хольм бреется в ванной комнате перед зеркалом. Карин перед трюмо в спальне завершает туалет. Через отражение к зеркале она увидела вошедшего в комнату отца - в новом костюме, торжественного. Он улыбнулся. - Это тебе! - Аксель надел на палец дочери колечко с блеснувшим камешком. Она поцеловала колечко, а потом и отца... В это вечернее время в ресторане многолюдно. Тапер тихо наигрывает на пианино, аккомпанируя скрипачу Бруно Мильесу. Две-три пары танцуют. У стены за столиком сидят Стен Экман, Карл Монсон, красавица Эрна и супруги Креппели - Курт и Грета. - Но нам просто не хватает исполнителей на все роли... - рассуждает Стен. - Карл - это Пьер Безухов, Эрна, естественно, Элен. Курт и Грета - отец и мать Наташи, граф и графиня Ростовы, я - Болконский. Анатоль Курагин, кажется, нашелся... Но нам нужна Наташа! - Нет Наташи - нет спектакля, - вздохнул Креппель. - Это как с "Гамлетом". Нет в труппе Гамлета, и не берись за него! - резюмировала его супруга. - Во мне, значит, ты Наташу не видишь?! Ты всегда недооценивал мой талант! -обиженно сказала Эрна Стену. - Стара, стара, - засмеялся Карл. - Будешь моей женой, это не так уж плохо. Будешь мне изменять, я запущу в тебя мраморным столиком... - Ладно, уговорил, - согласилась Эрна, улыбаясь. - Если разрешаешь изменять, я согласна. - Я дал объявление, - сказал Стен Экман, и в этот момент он увидел, что в ресторан вошли Карин и Аксель Хольм, они высматривали свободный столик. Стен призывно помахал им рукой. - Может быть есть новости... Господин Хольм, идите сюда! - Не помешаем? - спросил Хольм. - У Карин сегодня день рождения... - Так это ваша дочь? Все оживились, приподняли рюмки, а Карл подозвал официанта. - Да здравствует жизнь! - воскликнула Эрна, весело глядя на Карин. - За молодость! К компании подошел Бруно Мильес. - Почему шум? - У нашей юной гостьи день рождения, - объяснил Карл Карин смотрела на Карла, на Стена, на Мильеса. - Что вам сыграть по такому случаю? - спросил Бруно Мильес. - Грига, - просто сказала Карин. - Извольте, - Бруно пошел к эстраде. - О! - поднялись брови у Стена Экмана. - Это мне нравится. - А мне не очень, - передернула плечами Грета Креппель. - А если здесь коричневые? Но Бруно уже играл. За другими столиками стали удивленно озираться, испугано смотрели на солиста, потом на соседей. - Когда я вернулся из Испании, я вдруг почувствовал, что за мной следят, - начал рассказывать Стен Экман. - Знаете, это очень странное и неприятное ощущение, будто ты все время не один... - Вы были в Испании? - переспросил Аксель Хольм. - Был, в девятой интербригаде. И вот сейчас снова такое же чувство... Есть какие-то чужие глаза, которые каждую минуту в тебя целятся... - Или стреляют, не целясь , - жестко добавил Карл и спросил Хольма: - Что-нибудь удалось выяснить? Тот пожал плечами. - Пока говорить рано. Ищу. - Мы тогда проиграли фалангистам, - продолжал Стен. - Фашизм пришел, он расползся по Европе, он двинулся на Восток. Но там-то ему хребет сломают! - Или нет, - вставила Эрна. - Сломают, обязательно! - Стен говорил с воодушевлением. - Наполеон даже Москву взял, а потом русские оказались в Париже. История ничему не научила Гитлера. Москву он не взял, Ленинград держится, он рвется к Волге. Вот после Волги он уже не оправится, уверен... - Если бы все были в этом уверены, - вздохнул Курт Креппель. - Мы с Гретой немцы, но пусть Гитлер проиграет. Живучи эти фашисты. И здесь у нас тоже полно фашистов, и все их боятся. - Нет, не все, - Стен Экман резко повернулся к Карин и ее отцу. - Газета вчера вышла: вместо статьи - белое пятно. Цензура сняла. А заголовок остался: "Правда о Восточном фронте". Значит, и у нас есть люди! - - Если бы все были в этом уверены, - вздохнул Курт Креппель. - Мы с Гретой немцы, но пусть Гитлер проиграет. Живучи эти фашисты. И здесь у нас тоже полно фашистов, и все их боятся. - Нет, не все, - Стен Экман резко повернулся к Карин и ее отцу. - Газета вчера вышла: вместо статьи - белое пятно. Цензура сняла. А заголовок остался: "Правда о Восточном фронте". Значит, и у нас есть люди! - Но причем здесь "Война и мир" Толстого? - осторожно спросил Хольм. - А они нам сегодня нужны, - отвечал Стен. - И Наташа Ростова нужна, и Кутузов. Русские победили тогда, победят и теперь! Об этом скажет наш спектакль... - Карин! - позвала Эрна беззаботно. - Вам, наверное, скучно! Хоть бы пригласил кто! - закончила она, многозначительно взглянув на Карла. Карл Монсон встал и кивком пригласил ее. Они пошли танцевать. А Стен пригласил Карин. - А где ваша мать? - спросил Стен. - Мама бросила нас еще до войны, - ответила Карин. - Она в Мюнхене. Даже не пишет. - Мне кажется, у вас славный отец. Такие люди - редкость в нашей полиции. - Такие люди вообще редкость. Не только в полиции, - уточнила Карин. Аксель Хольм со своего места с удовольствием наблюдал за дочерью. В тот момент, когда инспектор Хольм осторожно вошел в пустой и полутемный зрительный зал театра, он услышал слова Карла Монсона: - Если и сегодня никто не придет, значит, никто не придет. - Не поднимай панику, - ответил Стен Экман. - Будем ждать. Давайте-ка пройдем роли. Еще разок. Элен, Пьер, Курагин, остальные смотрят... Двое рабочих устанавливали по бокам портала макеты современных зенитных пушек. Один из них примерил зеленую каску с красной звездой, обернулся к напарнику: как, мол, хорош? Напарник жестом выразил одобрение. Стен снял каску с рабочего и вдруг обрадовался: - О! Весь спектакль она будет лежать здесь! И Стен положил каску на середину рампы. Осветитель в боковой ложе настраивал прожектор: делал луч то шире, то уже и направлял его в пустой зал - луч скользил по рядам кресел. Стен Экман руководил репетицией из первого ряда партера. В том же ряду сидели и наблюдали за происходящим супруги Креппель и костюмерша Астрид, глаза которой светились восторгом, а губы шептали текст вслед за актерами. На сцене, устроившись на стульях, - Эрна, Карл Монссон и новичок Эрвин Грюне. Эрна говорила Карлу, заглядывая в тетрадку: - Пьер!.. Ты не знаешь, в каком положении наш Анатоль. Карл отвечал словами Пьера: -Где вы - там зло!.. Зло и разврат!.. - Это еще что? - читала Эрна без выражения. - Ведь я приехала в Москву, имея целью... - Не хочу знать ваши цели! - отвечал Карл Монссон. - Ваших принцев, баронов и камергеров... Эрна ответила не сразу, и тогда Астрид вполголоса подсказала: - Что вы хотите этим доказать?.. - Астрид! - укоризненно остановил ее Стен. - Что вы хотите этим доказать? - продолжала Эрна. - Что я люблю общество людей интересных? Не таких, как вы? Карл прочитал: - Нам лучше расстаться... - Извольте, - сказала Эрна. - Ежели вы дадите мне состояние!.. Расстаться, вот чем испугали! - Я тебя убью! - произнес Карл. - Вон. Эрна встала, взяла стул: - Здесь я убегаю, - сказала она и вместе со стулом переместилась к кулисе. Вслед за этим Карл обратился к Эрвину Грюне: - Анатоль, вы обещали графине Ростовой жениться на ней? Эрвин ответил по тетрадке: - Мой милый, я не считаю себя обязанным отвечать на допросы... - Вы негодяй и мерзавец... - сказал Карл веско. - Не знаю, что меня удерживает от удовольствия размозжить вам голову! Обещали вы ей жениться? - Я, я, я не думал... - неожиданно войдя в образ, залепетал Эрвин. - Впрочем, я никогда не обещал, потому что... - Хорошо! - выкрикнул из партера Стен Экман. - Вы вполне профессиональны, Грюне"! Перерыв1 Карл, разогнавшись в читке, все-таки закончил репетицию своей репликой: - О, подлая, бессердечная порода! Стен посмотрел на часы: - А ведь так никто и не пришел! - А вот Эрвин молодец, пришел. Вы умница, Эрвин, - одобрила Эрна новоявленного Анатоля Курагина, лаская его взглядом. - У меня есть причины, - осторожно пояснил Эрвин Грюне. Луч прожектора скользнул по фигуре Акселя Хольма. - Кто там в зале? - выкрикнул Стен Экман. - А, это вы, инспектор. Интересуетесь? Ничего нового! По-прежнему действующих лиц в пьесе больше, чем исполнителей. Хоть Астрид на Наташу назначай! Как, Астрид, согласилась бы? Текст ты знаешь... Астрид, заволновавшись, даже привстала. - Шучу, шучу, - успокоил ее Стен. - Тогда ни костюмера не будет, ни гримера, ни билетера, кто ты еще у нас?.. На глаза Астрид навернулись слезы. - Я советую вам прекратить репетиции, - произнес Аксель Хольм. - Для этого у меня есть основания. Это опасно. Вы не согласны со мной? - неожиданно инспектор обратился к Эрвину Грюне. - Я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, - ответил он словами Анатоля Курагина и лучезарно улыбнулся. - Спасибо, но мы взрослые люди и отдаем отчет в своих действиях, - Стен был серьезен. - Каждый из вас становится живой мишенью... В это время в подъезд театра вошла Карин. Миновала пустой вестибюль и оказалась в зале. - Карин? - удивился Аксель Хольм. - Ты почему здесь? - По объявлению, - сказала Карин. - А вдруг из меня получится Наташа Ростова, а? Можно попробовать? - обратилась она к Стену Экману. - Конечно, можно, - спокойно ответил Стен. Тесное помещение мясной лавки. Мясо выдают по карточкам. Каждый следующий в очереди протягивает талончик и получает свой кусок, до половины запеленатый в бумагу. Делает пометку в талоне и вручает свертки Зандерс. На нем просторная куртка полувоенного образца, нарукавники. Чувствуется, что многие в публике относятся к нему с симпатией. - Спасибо, Зандерс, дай Бог тебе здоровья, - говорит старушка. - Вот ведь и среди немцев есть неплохие люди. - Лет пятнадцать здесь торгует. Как родные стали, - отвечает ей пожилая женщина. Между собой шепчутся две женщины средних лет: - К вам приходили из комитета помощи русским детям? - Да, приходили: немного денег дала, игрушки... - А я три пары носков связала... Шерсть достану - еще свяжу. Зандерс слышит, о чем говорят в очереди. - Шли бы напротив! Такая же лавка, - добродушно обращается он ко всем. - Лавка такая, да мясо другое, - отвечают ему. - Это верно. Там свиньи новой породы - гончие. Люди улыбаются. И тут Зандерс видит, что в лавку вошел Эрвин Грюне. - Извините. Мясо кончилось, - сообщает Зандерс. - После обеда подвезут... Разочарованно загалдели покупатели. Эрвин Грюне и Зандерс сидели в подсобке лавки, где один из мотоциклистов разделывал на колоде свиную тушу. Он делал это умело, но Зандерс, краем глаза наблюдавший за ним, судя по выражению лица, оставался недоволен. - Не знаю, что делать, - сказал Эрвин Грюне. - Они продолжают. Взяли девочку на главную роль. Между прочим, девочка что надо! И, между прочим, дочь старшего инспектора уголовной полиции Акселя Хольма. Может быть, я, конечно, ошибаюсь, но этот Хольм, похоже, о чем-то начинает догадываться - плохо смотрит... - А кто его вообще просит смотреть? - возмутился Зандерс. - Ему велели оставить это дело... А ты случано не наследил? - Зандерс подозрительно уставился на Грюне. - Я уже свой у них. Роль дали. - Ты помни о своей роли! Если премьера состоится, мы тебя... Понял? Придумай что-нибудь... Стрелять-то больше нельзя. Слишком много шума. Упрямые, значит... Может, дочкой займешься? Если у нее главная роль... Эрвин Грюне задумался. - Чего замолчал? - Ее так просто не возьмешь, - неуверенно протянул Эрвин. - Придумай что-нибудь, - сказал Зандерс и вдруг заорал на мотоциклиста: - Как рубишь? Кости куда денем? Самого грызть заставлю! Дай сюда! - Зандерс отобрал топор. - Может быть... Может, мне ей письмо написать? Так, мол, и так, вся моя жизнь у ваших ног, - размышлял вслух Грюне. - Неплохая мысль, - Зандерс примеривался к туше. - Может не получиться... - Не получиться не может!- как отрубил Зандерс и начал с наслаждением разделывать тушу. - Помни о матери и сестре. Ты ведь хочешь, чтобы они оставались на свободе... Грюне смотрел на Зандерса с испугом. - Ладно, уже и в штаны наделал, - закончил рубить мясо Зандерс. - Возьми это, - он кивнул на сочные куски. - Подкорми артистов. Сытые сговорчивей голодных. В театре шла репетиция. Карл стоял на сцене у кулисы, за его спиной, в глубине, пристроился со скрипкой Бруно Мильес. А Стен сидел в первом ряду партера. В середине зала расположились супруги Креппель, Эрна и Эрвин Грюне. Рядом с ним на сиденье - толстый портфель. Все с восхищением следили за Карин, которая была одна на сцене. Карин была озарена. То, как она держалась, говорила, двигалась, свидетельствовало о ее талантливости, доказывало, что роль по ней, что все у нее отлично получается.Она говорила радостно: - Маман, Пьер Безухов нас отыскивает... (Карин посмотрела на Карла Монссона). Он мне обещал быть на бале и представить кавалеров... (Теперь она протянула руки в сторону Стена). Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама?.. Помните, он у нас ночевал в Отрадном... В это время Эрна обратила внимание на портфель Эрвина и принюхалась: - Принес? - шепнула она. Эрвин кивнул. - Даю реплику, - сказал Стен из первого ряда, - "однако на балу надо танцевать..." Карин тут же откликнулась: - Неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцевать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины?.. Нет, нет, это не может быть. Они должны же знать, как мне хочется танцевать, как я отлично танцую и как им весело будет танцевать со мною... Бруно заиграл на скрипке, и Карин закружилась по сцене. Она танцевала, приостанавливалась и в паузах говорила текст Наташи Ростовой, как бы обращаясь через сцену к Экману - Болконскому: - Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала... Но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами все это понимаем... Пока Карин произносила свой монолог, Эрвин открыл портфель и стал передавать свертки с продуктами Креппелям и Эрне. Здесь было мясо, масло, кофе. Эрна с наслаждением обнюхала пакет с кофе. Креппели отдали деньги за мясо. - Артист должен быть сытым, - шепнула Эрна, посылая Грюне воздушный поцелуй. - Ты настоящая артистка, - возвратил Эрвин поцелуй. Карин кружилась по сцене, а Стен одновременно говорил текст Болконского: - Эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь и месяца и выйдет замуж... Это здесь редкость... Если тур закончится возле меня, и она подойдет ко мне, то она будет моей женой... Карин сделала последний изящный оборот и остановилась напротив Стена. Сияя, она сказала ему: - Извините, нам совсем не дали поговорить. Мелодия вальса, под который Карина танцевала на сцене, продолжает звучать, но теперь мы не можем сказать с точностью, какие именно инструменты рождают эти берущие за душу звуки. То ли голубое небо поет, то ли проплывающие в небе густозеленые, в синих тенях, кроны деревьев, а может быть, музыка эта звучит в сердцах Стена Экмана и Карин Хольм, которые едут на велосипедах по старому приморскому парку. Стен помолодел, будто свалился с плеч груз его нелегких забот, и сам себе - и нам тоже - кажется он сейчас совсем другим, открытым и восторженным. - Вы чудо, Карин! Говорит Стен. - Когда вы с отцом, помните, подъехали на машине на Тегнера, я вдруг смотрю, нет, сначала я почувствовал - взгляд... Только взгляд. Смотрю: взгляд и больше ничего. Наташа Ростова прибыла к театру в полицейской машине. Разве не чудо! - И вы тогда почувствовали?.. Я тоже. Я подумала: мы наверняка познакомимся. Так и вышло. Но если папа узнает, что с полицейской машины я пересела на велосипед, он задаст трепку! Потом они ехали молча. Неподалеку о берег плескалось море, скрипел песок под колесами, мягко шумели деревья. Редкие прохожие удивленно оглядывались на счастливую пару. В маленьком кинотеатрике Карин и Стен, сидя рядом, смотрят на экран. Идет хроника: события на Восточном фронте. Немецкие солдаты вешают партизан. Выбиты ящики из под ног, тела качаются на веревках. Среди них одна - женщина. Глаза Карин распахнуты от ужаса. Она невольно прижалась плечом к плечу Стена. Потом на экране замелькали титры художественного фильма. Очаровательная Марика Рокк в расклешенной юбочке едет на велосипеде и поет песенку. Подружки ее на велосипедах поспешают рядом. Стен и Карин пробираются между рядами к выходу, сопровождаемые недовольными взглядами других зрителей... Идут по улице. - Я столько видел в своей жизни, - тихо говорит Стен, - что мне иногда кажется, что я живу сто лет, не меньше. В Испании из моего отделения в живых остался я один, Все погибли, и все погибали на моих глазах. Какие были ребята! Карин молча слушала, потом осторожно спросила: - У вас есть семья? - Жена? - уточнил Стен, - Она умерла при родах. Когда я вернулся, ее уже не было. Не уберегли. А может, просто судьба. У меня сын! - с гордостью сказал Стен. - Моя мать назвала его Оскаром. - Помните, маленькая княгиня как раз умирала при родах, когда Болконский вернулся с войны. И остался сын, Николушка... - Да-да, как вы сразу это подметили, - удивился Стен. - Даже Карл не обратил на это внимания. - Вы дружите с Карлом? - Ближе у меня человека нет. - А сын? - Он еще маленький. Мы пока только идем навстречу друг другу. Я не хотел бы умереть сейчас. Я хочу быть рядом с сыном, пока он не станет все понимать. Я хочу передать ему, что есть во мне... - Я пришла, - сказала Карин, остановившись у подъезда своего дома. - Быстро стемнело, - огорченно произнес Стен. Он стоял перед девушкой: чуточку растерянный большой ребенок, совсем не похожий на упрямого, волевого и смелого человека, каким его знали в театре. Карин на мгновение прижалась к нему и, поднявшись на носки, поцеловала в щеку. - До завтра! - сказала она, махнув рукой из подъезда. Стен идет по песку вдоль моря, а перед ним резвится маленький Оскар. - Папа, - кричит мальчик, - а море было всегда? - Всегда. И деревья были всегда, и небо. - А мы поплывем на пароходе? - Конечно, поплывем. - А когда? - Когда кончится война. - А это скоро? - Не знаю - Бабушка сказала, я еще буду маленьким, а война кончится. Ты сегодня снова уедешь? - спросил Оскар. - Уеду, потом приеду. Пошли домой, бабушка волноваться будет. - Возьми меня в город... Стен прижал мальчика к себе: - В городе сейчас плохо... Карин сидела перед зеркалом в гримерной, а Астрид колдовала над ее прической, примеряя шиньон - русскую косу. - Ну что, нашел отец убийц - спросила Астрид. Карин неопределенно пожала плечами. - Ох-хо-хо! Времечко! - вздохнула Астрид. - Но ты-то не унываешь, - заметила Карин. - Хочешь совет? Чаще улыбайся! Вот плохо тебе, хоть в петлю лезь, а заставь себя улыбнуться - сразу легче станет. Это мне один пожилой господин дал такую рекомендацию. Когда он сообщил, что больше мы встречаться не будем, я по его же рецепту улыбнулась. Все в порядке! Он даже похвалил меня на прощание. В гримерную заглянул и тут же исчез Эрвин Грюне. Астрид заметила его, сказала: - Смотри, опять... Зря он, честное слово... Абсолютно не в моем вкусе. Карин улыбнулась. - Вот-вот, - поддержала ее Астрид. - Улыбайся! Проверено. - Тебе никогда не бывает грустно? - спросила Карин. - Никогда! Даже когда мой Диттер уходит ночевать к своей жене, я веселюсь. - Что ж тут веселого? - А я ее видела. Без смеха смотреть невозможно. На месте Диттера я бы всю ночь хохотала. До утра. Когда Карин выходила из театра, ее окликнул Эрвин Грюне, который ждал на улице. Он был с кофром и фотокамерой. - Карин, я должен вас сфотографировать, - сказал он. - Вот для этой витрины. - Пожалуйста. Куда мне встать? - Вот так хорошо! Грюне несколько раз щелкнул аппаратом. Карин при этом, как заправская актриса, задорно меняла позы и выражение лица. - Спасибо, - сказал Эрвин. - Спасибо, - ответила Карин и совсем было собралась уходить, но Эрвин ее задержал. _ Еще вот что... - сказал он смущенно и протянул конверт: - Я вам письмо написал. - Письмо? - изумилась девушка. - А так сказать не можете? - Так - я собьюсь, я не решаюсь, вы прочтите, сейчас... Карин развернула письмо. - Я буду вслух читать! - сообщила она. Всем своим видом Эрвин выражал смущенное смирение. Карин вслух прочитала: - "С первой минуты, когда я вас увидел, я понял, что все в моей жизни переменилось. Я не надеюсь на счастье, знаю, что недостоин вашего внимания. Но я не могу не видеть вас каждую минуту, не слышать вашего голоса, не знать, что вы рядом. Я хочу, чтобы вы об этом знали". - Ну, что вы скажете? - робко спросил Эрвин. Карин пожала плечами и хотела вернуть письмо. - Нет-нет, оставьте себе... Ну? - Очень искренне написано, - сказала Карин. - Знаете, - добавила она грустно, - наверное, сейчас совсем не время влюбляться. В большой квартире, специально снятой для артистов, в одной из комнат разговаривают Стен Экман и Карл Монссон. Карл лежит на тахте, Стен вышагивает рядом и говорит: - Я думал, что никогда, никогда уже не смогу полюбить. Ты не представляешь, какая это девушка! - Почему не представляю? Представляю... - Да, ты видел ее на сцене. Это удивительно. Но и это не вся она. Она Наташа и не Наташа. Она - Карин. Что мне делать, Карл, посоветуй! - В таких делах трудно советовать. Ты взрослый человек... - замялся Карл. - Вот, вот, именно! Я же стар для нее, у меня сын. Захочет ли она, поймет ли?.. Полюбит ли ее Оскар?.. - Стен продолжал метаться по комнате. - Ты с ней объяснись, - сказал Карл, - послушай, что она скажет. - Ты думаешь? Это не испугает ее? Идет война, гибнут люди. Это очень стыдно, что я полюбил в такое время? Карл приподнялся, сел, подпер подбородок кулаком: - Ты счастливый... - сказал он. - Полчаса назад я имел объяснение с Эрной. Мне все время было стыдно, что я вроде бы давал ей поводы надеяться... Короче, я предложил ей пожениться. Она согласилась. - Поздравляю, - быстро поздравил Стен, продолжая оставаться в своих мыслях. - Все давно это ждали. - Да я видел. Она ждет, все смотрят. Вот и разрубил разом. Перееду в ее комнату, - Карл потянулся. - Мы тебя приглашаем на дружеский ужин... Она где-то хороший кофе достала. - Значит, ты считаешь, надо ей все сказать? - не слушая друга, говорил Стен. - Конечно, ты прав, если она - это она, как я ее понимаю, она все должна понять! Ах, Карл, как я счастлив! Я буду работать, как вол, как зверь, я сделаю наш спектакль, я докажу, что я молод еще, что я все могу, что я есть я, и она меня полюбит. Не сможет не полюбить... В фотолаборатории, которая расположена в одном из подвальных помещений хутора, принадлежащего немецким разведчикам, Эрвин Грюне печатает фотографии Карин. Несколько ее увеличенных портретов уже висят на протянутом вдоль стены шнурке. Эрвин вынимает из раствора очередной большой отпечаток, внимательно разглядывает его, вешает рядом с другими. Красный свет от фонаря придает всему зловещую таинственность. Подумав, Эрвин решительно приспускает цилиндр фотоувеличителя, изображение Карин резко уменьшается, и вот он ножницами вырезает маленькую - в четверть ладони - фотокарточку Карин. В этот момент к фотолаборатории по темному коридору бесшумно приближается профессор. Он заглянул в дверную щель и только тогда постучал. Он успел увидеть, как Эрвин что-то быстро спрятал вместе с бумажником в нагрудный карман, а потом уже открыл дверь. Профессор вошел и увидел портреты Карин: - Натали Ростова? - Карин Хольм... - Ясно, ясно, - говорит профессор. - А зачем так много? - Для витрины... ей подарю... -Так много? Зачем? - тусклым голосом повторяет профессор и вдруг напористо приказывает: - Глаза!.. Эрвин вытягивается, смотрит в глаза профессору. А тот ловким жестом извлекает из внутреннего кармана Эрвина бумажник и вынимает из него еще влажное фото Карин. Профессор пристально смотрит в глаза Эрвину и веско произносит: - Как это надо понимать? Эта девушка не для тебя. Она ни для кого. А может быть, ты влюбился?.. Мальчик, ты ведь все провалишь... Отвечай! Влюбился?! Профессор бьет Эрвина по одной щеке, потом по другой. Тот стоит без движения. Только отводит глаза. - Глаза! - кричит профессор. - Скажи, что я ошибся! - Он бросил фото Карин на пол. Эрвин видит, что мягкие войлочные тапочки профессора наступили на фото. - В нее влюблен Стен Экман.Их видели вместе в парке, - сказал Эрвин. - Знаю. А что ты узнал? - У Экмана мать, сын шести лет, оба живут за городом, - докладывал Эрвин. - Сын, говоришь? А вот это мы упустили... Это мы упустили! - И в дверях профессор добавил, кивнув на фото Карин: - А с ней никаких контактов, кроме деловых, проверю. Эрвин с ненавистью смотрел вслед профессору и, когда тот скрылся, под