это
ответить, и  опять на помощь призвали Вуда. Никаких  "ключей" в руках у него
не оказалось,  и тогда ему пришла  блестящая и поразительная идея-- взорвать
еще несколько старых Бьюиков.
     "Мы  нашли  автомобильное кладбище,  --  рассказывает  он,  --  достали
динамита  и других взрывчатых веществ,  и  весь вечер  взрывали  все  старые
Бьюики,  которые  могли обнаружить,  к  восхищению  толп мальчишек,  которые
сбежались на взрывы со всей округи".
     Изучение  и анализ обломков показали с  абсолютной  достоверностью, что
взрывчатое вещество бомбы не  могло быть динамитом, а было чем-то совершенно
иным, а это как раз и надо было выяснить.
     "Метод", о котором никто раньше и не подозревал, был обрисован  Вудом в
его  лекциях в школе Эдгара  Гувера  для полиции, собранной  со всей страны.
Вскоре его с успехом применяла полиция Калифорнии, и теперь это  --  обычная
тактика экспертов по бомбам в подобных случаях.
     Трагической и необычайной была таинственная смерть от взрыва мисс Эмили
Бриско, дочери известного  в Балтиморе человека, случившаяся в  1935 году. О
решении  этой загадки  впоследствии  Вуд сообщал  в  Британском  Королевском
Обществе,  членом которого  он  является, в  статье "Оптические и физические
эффекты взрывчатых веществ".
     Однажды зимой, в  воскресенье  вечером, в доме  Бриско  все слуги  были
отпущены, и стало холодно. Мисс Бриско  подошла к печке и открыла ее дверцу,
чтобы посмотреть, хорошо  ли  она горит. Вся семья услышала звук, похожий на
слабый  выстрел  из пистолета,  и  мисс  Бриско  воскликнула:  "Меня  что-то
укололо!"
     Когда к ней подбежали, она стояла перед открытой дверцей печки, в ужасе
держалась за грудь и повторяла:
     "Это было вроде сильного укуса. Что-то ударило меня -- здесь!"
     Когда  расстегнули  платье, было видно  маленькое  красное  пятно.  Все
удивились, собирались помазать  его  йодом и  позвать  доктора. К  их ужасу,
девушка упала,  и меньше чем через три минуты умерла. На этом месте кровь не
выступила -- только маленький красный прокол.
     Вскрытие, сделанное  врачом,  показало,  что  была  перерезана  большая
артерия и внутренние ткани сильно разорваны.  Но никакого чужеродного  тела,
никакой  "пули"  сначала   обнаружить  не  могли.  Наконец,   просвечиванием
рентгеновскими лучами открыли  в теле маленький непрозрачный  предмет. Новое
вскрытие показало,  что это  -- маленькая  металлическая  "шляпка"  странной
формы, размером  и  формой  похожая на  виноградное семя, окруженная  тонкой
металлической "юбочкой". Никто никогда не видал подобных вещей.
     Ее  послали к  одному химику.  По  настоянию  влиятельной  семьи убитой
девушки,  подкрепленному требованием  газет,  доктор  Вуд  был  призван  для
расследования случая. Он рассказывает:
     "Когда  я пришел  в  городскую  лабораторию,  химик  стоял,  окруженный
группой репортеров, которым он показывал таинственный кусочек металла, держа
его  в  руке. Когда я вошел, он  говорил репортерам:  "Я  не  делаю  никаких
заключений до того,  как проанализирую  металл и  установлю,  что это такое.
Затем я сообщу следователю, после чего все  будет  передано газетам. До этих
пор мне нечего говорить".
     Я знал этого  химика очень хорошо и не постеснялся сказать ему довольно
фамильярно: "Совершенно  очевидно,  что это -- медь. Мы ничего не достигнем,
анализируя ее, а только уничтожим сам кусочек. Лучше я возьму его и попробую
установить его происхождение".
     "Что же вы думаете о нем?" -- спросил химик.
     "Я думаю, что это -- часть  детонатора или динамитного капсюля, который
случайно  попал в  печь  с углем. Вероятно,  он  лежал сверху угля,  и когда
дверца печки  была открыта, огонь прорвался сквозь  еще несгоревший  уголь и
подорвал детонатор".
     Репортеры, конечно,  навострили уши,  и я был  пойман ими  и отведен  в
сторонку. "Как бы окончательно выяснить это?" -- спросили они.
     "Хорошо, -- предложил  я. -- Если у  вас здесь есть машина, поедемте на
шахту, достанем несколько детонаторов и взорвем их".
     Кусочек меди, удаленный из тела, нисколько  не напоминал  какую-либо из
частей детонатора.  Здесь  мы имели  грушевидную "пульку" из сплошной  меди,
размером с виноградное зерно, окруженную тонким диском из металла, свисавшим
как юбочка с середины груши -- в то  время как детонатор  представляет собой
тонкостенную медную  трубочку  размером примерно с патрон  двадцать  второго
калибра,  длиной от одного до  двух дюймов. В нижнем конце в меди есть ямка,
похожая на  ту, которую пробивает боек охотничьего ружья в капсюле. Эта ямка
играет особую  роль  и  придает  детонатору  его смертоносные свойства.  Она
наполнена гремучей ртутью  --  весьма легко взрывающимся веществом,  которое
"запаливается" электрическим током в двух проволочках.
     Мы  укрепили детонатор  над твердым дубовым  бруском со стороной  около
пяти  дюймов и  подорвали его. На  поверхности дерева  была  видна маленькая
дырочка, и, расколов брусок, мы нашли маленькую медную.  "пульку", проникшую
в  дуб на  глубину  в  четыре дюйма. Размером "пулька" напоминала вынутую из
тела,  но она была  сильно помята при прохождении  сквозь твердое дерево.  Я
взял с собой еще несколько детонаторов  и привез их в  свою лабораторию, где
подвесил  один из  них  на высоте двух футов  над большим глиняным  горшком,
содержащим около пяти галлонов воды. При взрыве детонатора горшок разлетелся
на  куски  от  давления,  оказанного  водой при попадании в  нее  маленького
медного осколка (головки детонатора), которая летит при взрыве со скоростью,
в три  раза превышающей скорость  винтовочной пули, -- так  же, как крынка с
водой  "взрывается"  при попадании в нее пули из сильной винтовки. Маленький
"осколок" меди, найденный среди черепков, в точности походил на тот, который
был обнаружен при вскрытии, но ничем не напоминал головку детонатора.
     Дальнейшее исследование детонаторов показало, что  они  не  содержат  в
себе  ничего, похожего на  такие  цельные  "пульки", и  было  ясно,  что они
образуются из расплавленной теплом и давлением  взрыва тонкой стенки  медной
трубочки.  Такое открытие  -- это действительно было  открытием-- показывало
важность  эксперимента в любом  исследовании. До  этого  времени образование
таких тяжелых пулек не было никем замечено и описано. Их образование связано
и  обусловлено наличием углубления на донышке  медной трубочки, которое, как
обнаружили эксперты-подрывники, усиливает  силу  взрыва  динамита. Почему --
они не знали. Теперь  причина стала ясной.  Медная "пулька" пронизывает  всю
длину  палки  динамита  с  очень большой  начальной  скоростью.  Если  такой
"пульки" нет,  при взрыве  детонатора динамит подрывается  только  с  одного
конца.
     Вопрос  о том,  как  именно образуется  сплошная  пулька, был  разрешен
"стрельбой"  детонаторами,  заряженными  разными   количествами  взрывчатого
вещества  в длинную  цилиндрическую  трубку, набитую ватой,  с перегородками
через  каждые два дюйма. Пульку находили между последним  пробитым и  первым
целым диском. По мере  того, как  "пулька", вылетающая с начальной скоростью
около  6000  футов в секунду, проникает в  вату, она  обволакивается плотным
шариком -- ткет себе собственный "кокон", так сказать, и этим предохраняется
от трения о вещество, сквозь которое пролетает".
     До  того  как  доктор   Вуд  сделал   эти  открытия,  даже  технические
эксперты-динамитчики  и подрывники  не знали  и не  подозревали даже,  какую
огромную  скорость  имеет  "пулька",  которой  стреляет  детонатор,  и какую
странную форму она приобретает.
     Эти детонаторы, кажущиеся столь безобидными и смертельные, как гремучая
змея, заинтересовали доктора Вуда. Он узнал, что в Соединенных Штатах за год
происходит  от трехсот до четырехсот несчастных случаев с  детонаторами -- в
том  числе много  с трагическим исходом. Он продолжил  свои  эксперименты  и
написал предостережения, которые  помогли снижению числа случаев, когда дети
получают ранения, становятся калеками, слепнут, а иногда погибают.
     Доктор Вуд  говорил:  "Дети  обычно взрывают  их,  положив  на камень и
ударяя  молотком или другим камнем. Родители и  учителя  должны предупредить
детей,  что если они  найдут что-нибудь,  похожее  на  гильзу 22  калибра, с
проволочками, торчащими из нее, они должны бежать от нее, и ни в коем случае
не пытаться взорвать".
     Наиболее эффективным, хотя и  менее сенсационным, вкладом  Вуда в науку
розыска является то, что  теперь, как  это ни странно, известно во всем мире
как  "венский метод", хотя  он и был изобретен  американцем,  в  Америке,  и
передан для использования американской полиции. Это -- применение фотосъемки
документов  в  ультрафиолетовых  лучах  для  обнаружения  подлогов,  стертых
надписей, изменений и других проделок с документами.
     Вуд опубликовал метод около 1906 года. Бдительная полиция Вены прочла о
нем  и  написала  непосредственно  Вуду, прося дополнительных предложений  и
указаний, которые он ей и сообщил. Затем она опубликовала обширные сообщения
в  различный  технических  судебных  журналах  Европы,  полностью  признавая
авторство  Вуда и одновременно  утверждая, что именно  она  первая применила
его. В результате этого, даже в Америке, способ называется "венским".
     Несмотря  на свою  основную чисто  научную работу у  Дж.  Гопкинса, Вуд
часто принимает участие в полицейских  и частных расследованиях,  когда надо
разгадать тайну -- в особенности, если дело касается огня и взрывов.
     Не  так  давно   в  дверь  лаборатории  Вуда  постучали  два  юриста  в
сопровождении джентльмена,  у  которого  отсутствовала кисть левой руки. Они
объяснили,  что  во  время охоты на диких индюков с ним  произошел серьезный
несчастный случай. Ствол его  двустволки разорвался у казенника, оторвав всю
левую кисть  охотника, так что она буквально висела на волокнах  мускулов  и
кожи. Ружье  было  очень дорогой  и  хорошей марки,  с гарантией от одной из
известнейших  оружейных  фирм,  и  жертва случая  собиралась начать судебный
процесс  против  фирмы. Химик, анализировавший  осколки  ствола,  был  готов
показать, что он изготовлен из низкосортной стали и имеет дефекты структуры,
но юристы хотели проконсультироваться у лучшего из экспертов по взрывам. Они
принесли с собой  ружье -- двустволку двенадцатого калибра, одной из  лучших
фирм.
     Вуд тщательно осмотрел его. Взрыв произошел  внутри  ствола, примерно в
трех дюймах от  казенной  части,  и  никак  нельзя  было  понять, как  такое
серьезное разрушение могло  иметь  причиной нормальный патрон.  Исследовав в
лупу внутреннюю поверхность того, что осталось от ствола, он положил ружье и
сказал:
     "Вы подошли к делу с  неправильной стороны. Взрыв произошел оттого, что
кто-то по ошибке  засунул патрон  шестнадцатого калибра в ружье двенадцатого
калибра. Он проскользнул по стволу и остановился, упершись шляпкой в сужение
патронника к стволу. Затем в ствол был  заложен патрон двенадцатого калибра,
и произведен выстрел.  Одновременный взрыв двух  зарядов разорвал ствол. Вуд
указал,  что желтые пятна латуни были видны в нескольких  местах  внутренней
поверхности ствола,  и  ему  удалось  потом отделить  два  тоненьких  листка
листовой латуни,  которые припаяло к стволу силой взрыва. Эти листочки имели
в точности толщину листовой латуни, из которой  изготовляется головка гильзы
шестнадцатого калибра.
     Юристы  были  в  замешательстве.  Владелец  ружья  утверждал,  что  это
невозможно. У него в  кармане не было  гильз шестнадцатого. калибра и вообще
он не  имел такого ружья.  Он говорил, что  выстрелил за несколько  минут до
разрыва,  затем сразу же заложил новый патрон двенадцатого калибра  и закрыл
казенник.
     Вуд  сказал:  "Ничем не могу  помочь вам.  Патрон шестнадцатого калибра
все-таки  как-то попал  туда. Может быть, кто-нибудь из  вашего  охотничьего
клуба подобрал патрон, лежавший на полу и положил его в карман вашей куртки,
которая  висела  поблизости.  Вы заложили его сразу после  выстрела, а через
несколько  минут,  не  имея  уверенности, зарядили  ружье, открыли  его,  и,
увидев, что оно не заряжено  (тем временем первый патрон провалился глубже),
вы заложили новый двенадцатого калибра".
     Владелец с  жаром утверждал, что это невозможно, что эта теория слишком
фантастична. Он в точности помнил, как все произошло,  и после долгих споров
все трое удалились. Вуд заметил, что маленькие листочки латуни все еще лежат
на  его столе.  Он  аккуратно положил их  в коробочку и спрятал в  стол,  на
случай, если они потребуются впоследствии.
     Однако юристы все еще хотели, чтобы он дал свое заключение относительно
других  фактов, связанных с взрывом, и указывали, что можно  будет  задавать
ему только такие вопросы, на которые  можно ответить, не упоминая о пятнах и
осколках  латуни  в  стволе. Но  Вуд отказался выступать  таким образом.  --
"Другая сторона может найти эксперта, который заметит пятна,  и  они спросят
меня на перекрестном допросе, заметил ли я их, и мне придется либо совершить
клятвопреступление и сказать "нет" или ответить правду, и тогда встать перед
вопросом: а почему вы не заявили об этом суду?"
     Они  все  же решили начать процесс без  Вуда,  и  суд  был назначен  на
определенный день в Нью-Йорке. Через несколько недель дело прекратили.
     Другой  странный  случай,  когда  он опроверг мнение обычных экспертов,
произошел  в  1938  году в  Балтиморе.  С помощью набора миниатюрных детских
"кегель",   он   выбил   почву   из-под   процесса,   затевавшегося   против
Пенсильванской   железной   дороги   двадцатью  домовладельцами.   Последние
утверждали, что  вибрации,  вызываемые  проходящими  поездами,  разрушают их
стены, потолки и штукатурку.
     Их  дома  стояли  вдоль  улицы в Южной Балтиморе, по  которой  проходил
железнодорожный  путь, где ежедневно проходило  несколько  поездов. По улице
проезжали также  тяжелые грузовики, но  процесс  устраивали против  железной
дороги.    Притязания    домовладельцев   были   явно    фантастические,   и
железнодорожная компания знала, что они неправильны, но не имела возможности
опровергнуть их  перед  судом. Содержатель  бара утверждал,  что  у него  из
шкафов валятся  бутылки, когда мимо идет товарный поезд; одна семья уверяла,
что у них расшатываются оконные рамы  и  валится штукатурка, а  один человек
дошел до того, что на суде заявил, что его жену выбросило из постели на пол,
когда ночью прошел поезд.
     Железная  дорога,  затратив  большие  средства,  достала сейсмографы  и
специалистов,  включая  специалиста  по  вибрациям  при  взрывах  в  шахтах.
Сейсмологические записи, конечно, показали,  что процесс был "дутый", но это
была настолько  ученая материя, что на суде от нее, пожалуй,  было  бы  мало
толку. Поэтому,  так же, как это много  раз  делали полиция  и правительство
штата, железнодорожная  кампания  обратилась  к доктору  Вуду.  Вуд  сначала
удивился и сказал: "Дайте мне несколько дней на размышление. На следующий же
день он явился с набором  маленьких деревянных кегель, все  одной высоты, но
стоявших  на базах разного диаметра,  от 1/4  дюйма, до самой чувствительной
кегли, с основанием всего в 1/32 дюйма диаметром.
     Уполномоченные железной  дороги посмотрели на  игрушки и  сказали:  "Вы
шутите с нами?"
     Вуд расставил кегли по столу и сказал: "Постучите!"
     Ничего не произошло. Он сказал: "Попробуйте! посильнее!"  Кегля с самой
тонкой ножкой упала.
     Вуд сказал: "Теперь ударьте по столу как можно сильнее кулаком".
     Три следующие по порядку кегли опрокинулись.
     "Если вы  толкнете стол сбоку  или  ударите молотком,  они упадут все".
Тогда самый главный  из уполномоченных  воскликнул: "Боже мой! Кажется,  это
как раз то, что надо!"
     Так, с кеглями в кармане и длинной пластинкой стекла, чтобы ставить их,
Вуд  отправился на. место, в сопровождении агента суда и юристов. Они шли от
двери к двери, но  ни один домовладелец не пускал их. Их уже предупредили их
собственные юристы.
     Наконец  они нашли честную старую леди и уговорили ее впустить  их. Она
даже позволила им подняться  на  третий  этаж, где  должны  были  получаться
максимальные вибрации. Вуд рассказывает, улыбаясь:
     "Я положил пластинку на  подоконник,  выровнял ее по уровню и расставил
ряд кегель. Вскоре проехал тяжелый грузовик с пивом, по нашей стороне улицы,
и  палочка с самой тонкой ножкой закачалась из  стороны в  сторону,  угрожая
упасть, но сохранила  равновесие.  Затем  вдали запыхтел и проехал  мимо нас
длинный вечерний товарный  поезд.  Самая тонкая  палочка даже не  задрожала.
После этого один из внуков старой леди вбежал по лестнице, чтобы посмотреть,
как мы играем  в кегли. Когда  он вбежал в комнату, самая  маленькая палочка
упала.
     Это были  факты, которые  могли  не  только убедить,  но и  развеселить
любого  судью,  и  когда  процесс дошел до  суда, и на  столе перед  судьями
расставили кегли, то не только дело было сразу же прекращено, но и некоторые
из   присяжных  засмеялись,  и  улыбающемуся  судье  пришлось   сделать   им
замечание".
     Последним летом, когда он взял меня  с собой  в кладовую  своей большой
лаборатории  университета  Дж.  Гопкинса,  я  заметил  ярко-красное  дамское
платье,  в которое был весьма драматически  задрапирован  телескоп. Я думал,
что это  какая-нибудь шутка, и  спросил его,  не держит  ли он гарем. Однако
оказалось, что присутствие платья объяснялось весьма серьезными причинами.
     Одна леди из Валтиморы,  одетая в такое же платье, получила смертельные
ожоги,  в  результате  вспышки ткани,  вероятно,  от  неосторожно  зажженной
спички.  Материал этот находился  в  продаже. Огонь распространяется по нему
почти мгновенно.  Начинался  новый  процесс,  и  Вуда  просили  исследовать,
насколько опасны подобные ткани.


<a name="ch19"></a>
        ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

     <B>Вуд превращает белую девушку в негритянку, продолжает свою плодотворную
работу, путешествует и собирает медали</B>
     Все  тридцатые годы  Вуд  продолжал  свою  экспериментальную работу. Но
теперь  он  стал международной  знаменитостью, и  его отовсюду приглашали --
участвовать в собраниях ученых  обществ  и получать награды и медали.  Целое
десятилетие  он носится из Америки в  Европу  и  обратно, и  всегда успевает
найти время,  чтобы участвовать в  общественной  жизни  и  проделывать  свои
необычайные "номера".
     Его  попросили  написать  статью  о  флуоресценции  для  четырнадцатого
издания "Британской энциклопедии". Он захотел поместить снимок человеческого
лица  при свете ультрафиолетовой лампы, изобретенной им в годы войны. В этих
невидимых лучах самая  белая кожа кажется  темно-шоколадной,  зубы  светятся
таинственным  голубым светом,  а зрачок  глаза  кажется  белым.  Проходя  по
коридору университета, он  сказал хорошенькой машинистке, которой, вероятно,
раньше не говорил ничего кроме "доброе утро".
     "Хотели  бы  вы,  чтобы  ваш  портрет  поместили  в  следующем  издании
"Британской энциклопедии?"
     "Разве это можно? Вы шутите, доктор Вуд!"
     "Совершенно нет. Я говорю серьезно. Так хотите?"
     "Конечно. Только как и почему?"
     "Пойдемте -- сказал он. -- Я вас сфотографирую. Это будет иллюстрация к
моей статье, и я хочу, чтобы это был снимок красивой девушки".
     Он   повел   ее   в   свою   лабораторию,   установил   камеру,   зажег
ультрафиолетовую лампу, опустил темные занавески и сделал снимок. Через год,
приходя  по  управлению, он  сказал ей: "Посмотрите в  библиотеке мою статью
"Флуоресценция"  -- вы там найдете свой портрет". Она пошла и вскрикнула  --
ее светлое личико вышло  черным, как у негра. Сыграл ли когда-либо Вуд более
"низкую шутку" с другим человеком?
     В 1929  году он  плыл в Лондон с мистрис Вуд  и Элизабет.  На  пароходе
находился доктор Мэйо из Клиники Мэйо, доктор Йэнделл Хэндерсон, физиолог из
Йэлла и Сэм Барлоу -- композитор, так  что у  Вудов была хорошо  подобранная
компания.  Времяпрепровождение  в  Лондоне,  как  обычно,  было  комбинацией
"каникул" для Вуда и веселья для всех них.
     Джон Болдерстон репетировал в "Лайрик" пьесу, где время действия должно
было во  время  одного затемнения  сцены переноситься от наших дней  к  1783
году.  Как сделать "перескок" психологически и эмоционально  эффективным  --
эту задачу  предложил  решить  Вуд. Его идея  заключалась в  том, что  очень
низкая  нота,  почти  не  слышимая,  но  колеблющая  барабанную   перепонку,
произведет  ощущение  "таинственности"   и   сообщит  зрителям   необходимое
настроение.  Это было выполнено с помощью органной "сверхтрубы",  длиннее  и
толще,  чем  те,  которые применяются  в  церковных  органах.  Трубу  решили
испытать  на репетиции. Только  Вуд, Лесли Ховард,  Болдерстон и постановщик
Джильберт  Миллер в зале знали, что произойдет. Вопль  с  затемненной  сцены
означал перерыв в 145 лет. Здесь включили "неслышимую" ноту Вуда. Последовал
эффект вроде того, который предшествует землетрясению. Стекло  в канделябрах
старинного "Лайрик" зазвенело, и все окна  задребезжали.  Все здание  начало
дрожать,  и  волна   ужаса  распространилась  на  Шэфтсбюри   Авеню.  Миллер
распорядился, чтобы "такую-сякую" органную трубу немедленно выкинули.
     Между прочим, это --  только одно из "театральных похождений" Вуда. Фло
Зигфелд, соседка Вудов в Ист Хэмптоне, часто посещала лабораторию в сарае и,
пораженная чудесами  невидимого света и других лучей, спросила,  не может ли
Вуд разработать систему освещения и костюмов  для сцены, которые исчезали бы
при изменении освещения, оставляя девушек практически  голыми. Вуд полностью
разработал его.  На  сцене должен был  появляться комик с  хором  девушек  в
бальных  платьях.  Он нес с собой  "рентгеновский" бинокль, и объяснял,  что
когда  он глядит на них, их  платья  исчезают.  Когда он  направлял  на  них
бинокль,  освещение менялось, и  они казались  аудитории почти голыми. Затем
комик повертывал свой бинокль на зрителей.
     Это  было немного  дерзко,  и представление  никогда не было  показано.
Однако Вуд дал Зигфелд и другие идеи, главным образом относительно освещения
сцены, которые теперь год за годом осуществляются в разных "ревю".
     В 1934 году  Вуд был избран  вице-президентом Американского Физического
Общества  и  участвовал в ежегодном собрании  Тихоокеанской секции  в Беркли
(Калифорния).  Сессия происходила в  зданиях  Калифорнийского  университета,
одновременно   с   сессией   Американской   Ассоциации   прогресса    науки.
Присутствовало очень много народу, и  каждый член  носил  большой  жетон  со
своей фамилией.
     В  этот  год  "гвоздем сезона"  в  Нью-Йорке  была  политическая сатира
Джорджа Кауфмана "О тебе я пою", изображавшая "Винтергрина и Троттльботтома"
-- кандидатов на посты президента и вице-президента. Так как Вуд стал теперь
вице-президентом  Общества,  он написал на своем  жетоне "Троттльботтом",  и
присутствующие  сразу   же  разделились  на   "посвященное"   меньшинство  и
недоумевающее  большинство.  Жетон  постоянно  вызывал   забавные  ситуации.
Пожилая  леди  представила  его своим  друзьям под  новой фамилией,  а  один
молодой  профессор  познакомил его с двумя очаровательными молодыми леди как
"профессора  Вуда",   но  когда  они,  взглянув  на  жетон,  исправили  его,
рассыпался  в  глубоких   извинениях,   добавив:  "Чрезвычайно  удивительное
сходство!"
     После  того  как  сессия в Беркли закончилась, Вуд поспешил к  себе  на
Восток и  вместе  с  Гертрудой  отплыл в  Европу на  международный  конгресс
радиобиологии в Венеции.
     Открытие  конгресса происходило во Дворце дожей, в Большом зале совета.
Специально   приглашенные   иностранные   делегаты   сидели  полукругом   на
специальном   возвышении.  Маркони,  председатель  конгресса,   выступал  со
вступительным словом.
     Вуда  попросили   показать  кинофильмы,  снятые  во   время   опытов  с
ультразвуками  в  Такседо.  Он читал лекцию  по-английски, и, ввиду большого
интереса  к  ней, было  предусмотрено, что  ее  будут  переводить, фраза  за
фразой, по  мере изложения, еще на три  языка.  Она начиналась примерно так:
"Леди и джентльмены! Я чрезвычайно доволен, что могу показать  вам с помощью
киноаппарата результаты..."
     Вдруг  переводчица-полиглот подняла руку и  произнесла: "Простите. Одну
минуту... Messieurs  et Mesdames! C'est avec un vif plaisir que je me trouve
capable de  vous montrer, a  1'aide du cinema... Meine Herren  und Damen! Es
ist  mir eine grosses Vergrrflgen, dass ich im  Stande bin Ihnen zu  zeigen,
mittels einer Maschine  fur Lebensgebilde... Signori e Signiore! Sono  molto
lieto  di potervi dimostrare oggi i  risultati delle nostre  esperi-enze per
mezzo cinematografico..."
     Она  остановилась  и ободряюще  посмотрела  на Вуда. За  это  время  он
полностью потерял нить даже той простой фразы, с которой начиналась лекция.
     Можно представить  себе,  что  произошло, когда  научная  часть доклада
подверглась  такой  же  обработке.  "Почему  моя   искушенная  аудитория  не
расхохоталась от этого кошмара,  я  никогда не мог понять".  Он говорит, что
это было его самое страшное переживание на кафедре лектора, особенно так как
он услышал, как его жена сказала итальянцу, утомленному предыдущими длинными
докладами, некоторые из которых длились почти по часу: "Вы не соскучитесь на
лекции мистера Вуда -- он всегда читает их как можно короче".
     Знаменитая  яхта Маркони, "Электра", стояла в гавани на якоре. Это была
яхта, где были установлены его приборы. Но никто из  членов конгресса не был
приглашен на борт.  Единственным исключением, говорит Вуд, был маленький сын
Артура Комптона, который интересовался радио.
     Вудов пригласили ужинать  в одно  из кафе на площади Сан Марко. Маркони
также  были  приглашены,  но  они сказали, что  смогут прийти  только  после
наступления темноты,  так  как  днем  вокруг  них  всегда собирается  толпа,
которая повсюду  следует за ними. Они  появились в сумерки, и действительно,
через несколько минут со всей площади к столикам стали сходиться люди, после
чего супруги Маркони в ужасе встали и ушли.
     В  апреле  1931  года  Фридрих  В. фон  Приттвиц,  германский  посол  в
Вашингтоне,  на большом приеме,  данном  в  честь  доктора и  мистрис Вуд  в
посольстве,  передал  Вуду,  что  берлинский университет избрал его почетным
доктором  философии.  К  этому времени  тот  факт,  что знаменитый профессор
университета  Дж. Гопкинса  не  был доктором философии [Доктор  философии --
степень,  получаемая  в  немецких  университетах  при  окончании   курса   и
представлении   диссертации  по   специальности  физики,   химии  и   прочих
естественных наук. <I>Ред</I>.], стал чем-то вроде академической шутки. Большинство
честолюбивых профессоров, будучи еще совсем молодыми, стараются получить эту
степень  еще  прежде,  чем  осмеливаются  стать  преподавателями  в  хорошем
колледже. Вуд не  пенял на Гарвард за то,  что там  его  "прозевали". Это не
было ошибкой Гарварда.  Просто сам он  не  пожелал пройти всю  рутину  этого
дела. За это время он получил в своей собственной и других странах почти все
существующие ученые звания и степени, золотые, серебряные и бронзовые медали
и все  почести, которые  могут быть оказаны ученому [В  дополнение  к  своим
медалям  и наградам, Вуд имеет степень доктора прав от университета  Кларка,
Бирмингамского  университета в Англии и Эдинбургского университета;  доктора
философии  --  от  Берлинского  университета;  является  иностранным  членом
Королевского  Общества  в Лондоне,  почетным  членом Лондонского Оптического
Общества, членом-корреспондентом  Академии  Наук в  Геттингене,  иностранным
членом Accademia dei Lincei в Риме, Академии  Наук СССР, членом Американской
Национальной Академии Наук, Академии Искусств и Наук, Философского Общества,
почетным  членом  Королевского   Института   в  Лондоне,   почетным   членом
Лондонского  Физического  Общества,  иностранным членом Королевской Шведской
Академии  в  Стокгольме;  иностранным  членом  Индийской  Ассоциации Наук  в
Калькутте.].
     Теперь,  когда  Берлин  с запозданием  надел сверх  его шапочки доктора
права новую -- made in Germany -- доктора философии, наш герой, конечно, был
им благодарен, но не принимал всего этого чересчур торжественно. На лекции и
последовавшем банкете, данном в его честь, когда Вуды летом посетили Берлин,
он  не мог  удержаться,  чтобы не  позабавиться  с  "магическим, разделяющим
человечество"  порошком, с  которым  он  уже  показывал фокусы  в Америке  и
Англии, где они с мистрис Вуд останавливались за неделю до этого.
     Вот записки Вуда о том, что произошло, когда они приехали в Германию.
     "Я прочел лекцию с диапозитивами о  некоторых результатах, полученных с
новыми  типами  спектров,  открытыми мной,  и на этом серьезная часть визита
окончилась.  В конце  банкета,  на  котором  собрались профессоры со  своими
женами,  фон  Лауэ,  открывший  дифракцию  лучей  Рентгена,  произнес  очень
занятную речь.  Он  сказал, что почетный доктор философии (honoris causa) --
чрезвычайно редкая  почесть в Берлинском  университете.  Чтобы  получить эту
степень  нужно было единогласное  мнение всего факультета,  и,  насколько он
знал,  до  меня  ее  не получил ни  один физик.  Так как некоторые из членов
факультета никогда не слыхали о будущем  докторе, по рукам была пущена книга
"<a
href="ftp://metalab.unc.edu/pub/docs/books/gutenberg/etext99/httbf10h.zip">Как
отличать птиц от цветов</a>" --  и после этого все, как  один, проголосовали
"за".
     Я ответил ему на плохом немецком, пытаясь рассказать историю о японском
профессоре, который  "очень сильно желал купить очень много экземпляров этой
очень смешной книжки, чтобы послать их своим очень многочисленным друзьям  в
Японии", и мне удалось кончить ее и сесть под взрыв хохота. Гертруда решила,
что   я  недостаточно  проявил  свою   благодарность,   и  сама   произнесла
замечательную  речь,   выражая  нашу   признательность  и  удовольствие   от
возобновления старых знакомств --  на гораздо лучшем немецком, чем  я  сумел
выжать из себя.
     Во  время моей короткой лекции я упомянул, что привез  с собой  образец
новооткрытого  вещества  (производной  сульфомочевины),  которое  совершенно
безвкусно для 40 процентов человечества,  а для остальной  части его горько,
как хинин,  и что я могу предложить  каждому  попробовать этот  эксперимент.
Позднее, когда я достал маленькую коробочку, полную белого порошка, похожего
на  муку,  меня  окружила  толпа немецких  Herren  Professoren и их  Frauen,
протягивавших  мокрые  пальцы  и  кричавших:   Bitte,  bitte!   (Пожалуйста,
пожалуйста!)
     Затем последовал общий спор и столпотворение.
     "Нет -- у него нет никакого вкуса!"
     "Наоборот. Это у вас нет вкуса!"
     "Он страшно горький!"
     Они чуть не передрались из-за этого".
     В   1935  году   Вуда  выбрали  президентом  Американского  Физического
Общества, и он  опять  отправился на тихоокеанское  побережье,  на ежегодную
сессию  в  Пасадену.  Темой  своего  президентского  выступления  он  выбрал
взрывчатые  вещества и оживил лекцию рассказами о случаях, когда он разрешал
загадки для полиции.
     После обеда он спускался в  лифте. Один  из участников сессии подошел к
нему  и  сказал:  "Доктор  Вуд,  вы  извините меня,  если  я задам  довольно
бестактный  вопрос?  Мне  кажется, вы  в  хорошем  настроении, и  мне  можно
рискнуть".
     "Валяйте", -- сказал Вуд.
     "Вы состоите в союзе "Христианских  ученых?"  [Американское религиозное
общество. <I>Ред</I>.]
     "Нет. Кто это вам рассказал?"
     Тот  мог ответить только, что он где-то слышал это. Только позже, когда
Вуд  рассказал  об  этом  жене, она  вспомнила,  что  Маргарет,  будучи  еще
маленькой  девочкой, решила однажды поддержать честь  семьи.  Она призналась
матери, что соседская девочка сказала ей:
     "Мы -- в епископальной церкви. А кто вы?"
     "А что ты ответила?" -- спросила Гертруда.
     "Я сказала, что мы "Христианские ученые". Я знала, что  папа -- ученый,
и что мы все -- христиане".
     Летом 1936 года Вуды отправились в Мексику, которая показалась им самой
интересной страной  после  Египта.  Здесь  опять  проявился  археологический
энтузиазм Вуда. Он особенно заинтересовался обсидиановьми бритвами,  которые
делали ацтеки во времена Монтезумы,  и спрашивал местных археологов, как  их
изготовляют, но они не знали. Обсидиан -- это черное вулканическое стекло, и
бритвы  имели  вид узких лезвий,  очень острых  с обеих сторон, толщиной  не
более 1/16  дюйма и длиной  от 5 до 6  дюймов. Он не успокоился до  тех пор,
пока, роясь в куче вырытого материала у большой  пирамиды в Чолула,  которая
настолько велика, что на ее вершине стоит порядочная современная церковь, не
подобрал  пятисторонний обсидиановый  "колышек". Он вспомнил  один  из своих
старинных опытов, и это дало ему ключ. Бритва могла быть сделана одним косым
ударом молота  по краю пятиугольной головки  "колышка", другими словами, эти
бритвы  были  длинными, острыми  по  краям "щепками". Рассмотрев  пять углов
вершины, он обнаружил, что каждый из них имел "разбитую"  точку -- там, куда
попал удар молота. Он часто делал тонкие, как бумага, зеркала в лаборатории,
один  из  краев которых  был  острым, как  бритва, посеребрив  кусок плоской
пластинки стекла, поставив ее на ребро  и ударяя  резко молотком. Полученные
тонкие "листочки" имели  площадь до половины квадратного  дюйма и были очень
легкими. Он употреблял их, как зеркальца  фотометров  или гальванометров. Он
не  стал экспериментировать  со  своим  обсидиановым образцом,  так как  был
уверен,  что  его   ловкость,  рожденная  двадцатым  столетием,  никогда  не
сравнится с искусством полудикого индейца докортесовских времен.
     В 1938  году Вуд проделал путешествие через континент на автомобиле, из
Чикаго  в Беркли (Калифорния), с профессором и  мистрис Ф. А. Дженкинс и  их
двумя мальчиками.  Он отправился  в  Пасадену  и  в  обсерваторию  на  Маунт
Вильсон,   где   две  из  его   восьмидюймовых  дифракционных  решеток  были
установлены в спектрографе  огромного 100-дюймового телескопа,  вместо ранее
применявшихся  стеклянных призм. Данхэм уже сделал при  помощи  их несколько
новых  открытий. Наиболее удивительным  из них  было  то,  что  межпланетное
пространство  оказалось наполненным  парами  ионизованного титана,  которые,
однако, настолько разрежены,  что появляются в виде темной  линии поглощения
только в спектрах самых отдаленных  звезд; эта линия гораздо  уже и  темнее,
чем те, которые принадлежат спектру самой звезды.
     По  дороге  домой  он  провел  неделю  в  Флэгстафе,  Аризона,  посетив
Слайфера,  директора  обсерватории  Лоуэлля.  Они  проделали предварительные
эксперименты с новым  типом решетки  для фотографирования спектров звезд без
"щели". Вернувшись  в Ист  Хэмптон, Вуд отправился с Гертрудой  в  Лондон  и
Кембридж,  на  ежегодную  сессию  Британской   Ассоциации.  Вуд  выступил  с
сообщением о новой  комбинации двух  призм и двух  дифракционных решеток для
измерения  скоростей звезд,  которую весьма одобрил  профессор Харлоу Шэпли,
директор Гарвардской  обсерватории, бывший в  числе  слушателей. Вуд показал
также  фильмы  о  "живых"  кристаллах  протокатехиновой  кислоты,  изучением
которых он занимался последние два года.
     Вслед за собранием в  Кембридже Вуды провели неделю в Оксфорде во время
сессии  Фарадеевского общества [Физико-химическое общество. <I>Ред</I>.] и затем  в
Лондоне -- "критическую неделю", когда  все бросились покупать противогазы и
во всех парках толпы людей рыли  траншеи. Вуд отказался от противогазов, так
как на следующей неделе они отплывали домой,  и не думал, чтобы немцы начали
войну с применения газов.
     В  том же самом,  1938  году,  в Лондоне,  Вуд получил  наконец большую
золотую медаль  Румфорда  в Королевском Обществе. Если я правильно  понимаю,
эта  медаль напоминает монету  в  свадебном  пироге,  т.е. --  это лучшее из
лучшего.  Во-первых, избрание иностранным членом Королевского Общества  есть
высшая научная почесть, которую Великобритания может оказать неангличанину и
после  этого "куска  пирога"  очень  немногие из  членов  награждаются еще и
золотой медалью Румфорда. Дело,  однако,  обстоит  еще сложнее -- существует
еще  и  Американская медаль Румфорда, которую  Вуд получил в 1909 году.  Вуд
таким образом получил и пирог, и монету. Он -- иностранный член Королевского
Общества и награжден медалью. Вот "гамбит" Вуда:
     1909:  Доктор  Вуд награжден  Американской  медалью Румфорда  Академией
искусства и науки в Бостоне.
     1914:  Доктор  Вуд представлен к золотой медали  Румфорда  Королевского
Общества сэром Джозефом Лармором, но тогда из этого ничего не вышло.
     1919: Доктор Вуд избран иностранным членом Королевского Общества.
     1924:  Доктор Вуд опять представлен к золотой медали Румфорда  Мертоном
-- и опять не получил ее.
     1938: Доктор Вуд, наконец, получил золотую медаль Румфорда.
     Королевское Общество и медаль Румфорда требуют  дальнейших разъяснений.
И  то, и  другое существуют уже  не одно столетие.  Общество основано в 1662
году; оно -- старейшее в мире, за исключением римской  Accademia dei Lincei.
Сэр Исаак Ньютон был избран его членом в 1672 г. и писал секретарю Общества:
"Я буду стремиться выразить свою  благодарность,  сообщая все то, что  могут
дать мои  бедные  и одинокие старания". В  анналах  общества  из века  в век
записываются великие имена -- и в 1790--  1800 годы в нем блистает имя графа
Румфорда.   Знаменитый  колониальный  британо-американский   ученый  учредил
двойную  награду  --  одну  в   Америке,  вручаемую  Американской  Академией
искусства и науки, другую в Англии -- от Королевского Общества. Удивительным
фактом  является то,  что первым,  получившим медаль в Англии, был сам  граф
Румфорд!
     Вуд не берется объяснять, почему ее дали ему. Он сердится, если об этих
вещах заходят  разговоры. Он спрятал все  свои  медали  в  старый комод, под
записями о покупках своей жены [Среди других известных медалей за выдающиеся
ученые труды Вуд получил  следующие: 1899: медаль, - данная  ему Королевским
Обществом  Искусства  за  дифракционный  процесс  цветной  фотографии; 1907:
медаль  Джона  Скотта  от   Франклиновското  института,  врученная   городом
Филадельфия за дальнейшие достижения в цветной фотографии;  1909:  золотая и
серебряная медали Румфорда --  от Американской Академии искусств  и наук, за
исследование оптических свойств паров металлов; 1910: медаль Трэйла Тэйлора,
за фотографии  в  невидимых  лучах;  1918: золотая  медаль  от  Итальянского
Научного  Общества  за общие  выдающиеся научные  достижения;  1933:  медаль
Фредерика Айвса,  от  Оптического Общества Америки, за выдающиеся  работы по
физической  оптике;  1938:  золотая   и  серебряная  медали   Румфорда,   от
Королевского   Общества   в   Лондоне,   за   его   смелость   и   искусство
экспериментатора;  в 1940: золотая  медаль Дрэпера, от Национальной Академии
Наук,  в Вашингтоне, за достижения в астрономии и спектроскопии.]. Некоторые
из  этих  медалей  --  в том  числе и золотые,  если  немного  преувеличить,
размером  с  маленький  детский бутерброд. Единственное,  что я нашел  в его
записках относительно медали Румфорда -- следующее  [Мне удалось  разыскать,
однако, статью,  озаглавленную "Американцы и Королевское Общество с 1783  до
1937 года", написанную Хиткотом Хэйнделом и опубликованную  в <I>Science</I>  за 25
марта  1938  г.,  которая  бросает  больше  света  на  этот вопрос.  Членами
(иностранными)  Королевского Общества были выбраны только шесть американских
ученых: 1889 -- Генри А. Роуланд от Дж. Гопкинса, 1895 --  Сэмюэль П. Лэнгли
из  Смитсоновского института;  1897  --  Дж. Виллард Гиббс  из Йэля; 1902 --
Альберт Абрагам Майкельсон  из Чикаго;  1919 --  Роберт  Вильямс Вуд от  Дж.
Гопкинса; 1935  --  Ирвинг  Лэнгмюр из  "Дженерал  Электрик".]:  "Вы  всегда
получаете серебряную  копию золотой медали -- вероятно,  на случаи, если  вы
захотите   "реализовать"  золотую,  когда   обеднеете  в   старости.  Медаль
Королевского Общества весит 15 унций".
     Речь сэра  Вильяма  Брэгга,  вручавшего  Вуду  медаль, является  лучшим
обобщением его заслуг в науке, и я цитирую ее:
     "Профессор  Роберт Вильяме Вуд  награждается медалью Румфорда. Изучение
физической  оптики  многим  обязано  профессору  Вуду,  одному  из  основных
экспериментаторов  в этой области за последние сорок  лет. Едва ли есть хоть
одна глава этой научи, которую бы он не оживил прикосновением своего гения.
     До  появления  квантовой теории  Бора, когда наши познания о  структуре
атомов и молекул  были  весьма скудны, он открыл линию и  полосу  поглощения
паров натрия,  явление резонансного  излучения газов и паров и тушение этого
излучения  инородными  газами. Эти  открытия  раскрыли  широкую область  для
исследования и  имели огромнейшую ценность  для последующих  ученых, заложив
основу теории атомных. и молекулярных спектров.
     Открытие   явления  резонансного   излучения   требовало   невероятного
экспериментального  искусства  и  решительности.   Ничто  меньшее,  чем  его
импровизированный  сорокафутовый   спектрограф,   не   смогло  бы   раскрыть
замечательные  резонансные  спектры  молекул. Даже  в  настоящее время можно
только восхищаться прекрасными  и изобретательными экспериментами  в области
независимого возбуждения желтых линий натрия.
     В  дополнение  к исследованиям резонансного  излучения  металлических и
других паров Вуд исследует влияние на него магнитного поля и  его дисперсию.
Его работа по магнитооптике паров  натрия --  и в атомном, и  в молекулярном
состоянии -- является классической.
     Более новыми,  но  относящимися  к  той  же  области,  являются  весьма
интересные открытия Вуда и Эллетта по магнитооптике резонансного излучения.
     Техническое  мастерство  Вуда  получило всемирную  известность. Он ввел
много оригинальных и удивительных приспособлений в  экспериментальный метод.
Они  слишком многочисленны,  чтобы перечислять их  здесь, но  я бы  особенно
выделил  его  метод  получения  атомного  водорода  и  открытое  им  явление
моментального нагрева веществ  в  его  атмосфере, что  привело к изобретению
Лэнгмюром  атомноводородной   сварки  металлов;  его  эффективный  и  широко
применяемый  теперь  метод  наблюдения спектров  Рамана;  его  дифракционные
решетки "эшелетт", которые проявили свои поразительные качества при изучении
ближних  и  дальних инфракрасных лучей, и  впервые примененные  им методы  и
фильтры для ультрафиолетовой и инфракрасной фотографии".
     Если же вы сами спросите  Вуда, за что  он получил медаль, скорее всего
он скажет  вам:  за то, что он ввел  запрещенное до него курение в священных
залах  Королевского Общества.  Однажды,  много  лет назад,  в величественной
приемной комнате всем разносили  чай и кексы, и Вуд,  заговорившись с  сэром
Вильямом Круксом,  зажег свою трубку.  Как по волшебству, мгновенно появился
лакей в коротких  штанах и вышитой  ливрее и прошептал, со смесью почтения и
ужаса:
     "Прошу извинить, сэр, но курить не разрешается"
     Вуд  говорит,  что  он  был  так  поглощен  разговором  с  Круксом, что
продолжал курить. Крукс  уставился  на  него,  торопливо  достал  папиросы и
закурил. Еще  через  минуту их примеру последовали другие --  и с тех  пор в
Королевском Обществе курят.
     Если бы этот эпизод  был в биографии Вуда единственным, он имел бы мало
значения,  но  о нем  рассказывают  еще  много  анекдотов,  связанных с  его
трубкой, а  там, где есть  дым, не  обходится и без огня. Один из сильнейших
лейтмотивов, проходящих через всю жизнь этого человека, --  его странное, не
всегда объяснимое тяготение к огню. Это подходит к его научно-прометеевскому
духу и его проделкам, напоминающим и Гека Финна, и Мефистофеля. На основании
таких фактов, как  непослушание мадам Кюри-- не курить на конференции Сольвэ
в Брюсселе или подобного же случая в Королевском автоклубе в Лондоне и  т.д.
и т.п., мы имеем право предполагать, что, когда он зажигает свою трубку там,
где это нельзя  делать, маленький  мальчик,  который любит играть с огнем  и
пугать  свою  тетю  Салли,  все еще прячется за спиной рассеянного  великого
ученого и ухмыляется.
     Когда  его  пригласили  прочесть  лекцию в  Филадельфийском Форуме,  он
выбрал своей темой "Пламя", и превратил почтенную трибуну Академии во что-то
среднее между блитцкригом и Везувием. Он показывал целые "полотна"  пламени,
ацетиленовые горелки, дождь  раскаленных добела  капель расплавленной стали,
огромные трубы голубого огня, которые свистели и выли, а потом взрывались. В
одной  из лож  сидел Леопольд Стоковский [Известный дирижер. <I>Ред</I>.]. Он часто
выступал с этой же сцены, но это побивало даже пожар Москвы в увертюре "1812
год"...
     Когда  занавес  опустили, Вуд  утер пот со  лба, вытащил  свою трубку и
собирался зажечь спичку, и вдруг пожарный,  стоявший у сцены, закричал: "Эй,
нельзя этого делать!"
     Во время моего первого посещения большой лаборатории  у Джона Гопкинса,
этот шутник с огнем отвернулся от меня на  пару минут, нагнулся над какой-то
ванной и затем вежливо предложил мне <I>горсть</I> огня [Хлопок, намоченный в смеси
двух частей четыреххлористого  углерода и одной -- двусернистого углерода.].
Этот огонь горел вроде спирта, но был немногим горячее огурца. Мне почему-то
кажется, что если бы я не взял его, я не писал бы биографию Вуда.
     Я  начал  разъяснять серьезную связь между  доктором Робертом Вильямсом
Вудом, Королевским Обществом и золотой медалью Румфорда, но съехал в сторону
и пишу о "Вуде в огне" -- но это все равно относится к тому же.
     Летом  1939  года Буду  исполнилось  семьдесят  лет,  и может  быть  вы
думаете,  что  здесь-то  он присядет  и решит немножко  отдохнуть  или  даже
приляжет и поспит часок-другой. Вместо этого  Вуды опять поехали на западное
побережье,  чтобы экспериментировать с новым типом дифракционной решетки для
обсерватории Лоуэлля в Флэгстафе и обсерватории Маунт Вильсон в Пасадене.
     Из Пасадены  Гертруда  поехала  в Голливуд, где живет ее сестра,  а Вуд
отправился  в обсерваторию. для испытания  новых решеток,  изготовленных им.
Одна из  них, помещенная над  трехдюймовой камерой  Шмидта с фокусом  в пять
дюймов, дала  за пять  секунд полностью  экспонированный  спектр  Арктура. С
выдержкой  в десять минут  он получил замечательный снимок спектра кольцевой
туманности  в созвездии Лиры, что "что-нибудь да  значит"  для  пятидюймовой
камеры.  Эти эксперименты поставили рекорд краткости экспозиции  при  съемке
звездных спектров со спектрографов без щели. Фотографическая пластинка имела
размер всего в половину квадратного  дюйма, но линии были столь  резкие, что
при тридцатикратном увеличении они получались тоньше трети миллиметра.
     Это было прелюдией к спектроскопической победе, к которой он стремился,
-- сделать  настолько большую  решетку, чтобы  покрыть  восемнадцатидюймовую
камеру Шмидта  с  фокусом в тридцать шесть дюймов, инструмент, с которым  Ф.
Цвики  открывал  super  novae  такими  темпами,  что у астрономов  кружились
головы.
     Летом 1941 года Вуд бросал бумеранги в своего биографа в Ист Хэмптоне и
опять  отправился  в  Калифорнию  -- с  решетками  для  восемнадцатидюймовой
камеры.


<a name="ch20"></a>
        ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

     <B>Вуд -- метатель бумеранга, владелец  автографа молнии  и  исследователь
психологии детей</B>
     Этот  тройной   рассказ   об   исполненном  любопытства   прометеевском
духе-мучителе  начинается  с  молний  и  бумерангов,  возвращается  к  своей
исходной точке, как и полагается хорошему бумерангу, а потом летит в область
экспериментов  по  детской психологии, включая  страшный замысел с  порохом,
относившийся  к  его  собственной,  невинной  крошечной  внучке.  И  он  еще
жалуется, что я изображаю его в некоторых местах биографии чудовищем...
     Когда  я отправился, по приглашению мистрис Вуд, в их летнюю резиденцию
в Ист  Хэмптоне в июне,  чтобы  отдохнуть  несколько дней  от работы над его
биографией, я с утра  до ночи носился по  полям, окружающим их дом, по пятам
неутомимого Волшебного Лося из сказки, т. е. самого Вуда,  который никогда и
ни  от  чего не  устает,  в возрасте,  когда большинство ученых  профессоров
весьма склонно к тому,  чтобы посидеть в кресле  или соснуть. Основные  наши
экспедиции направлялись  вдоль дороги  на большой луг, усеянный незабудками,
где он метал бумеранг и пытался научить этому меня. Перед этим он водил меня
на  поле  клевера  за  сараем-лабораторией,  где он  получил свой  "автограф
молнии".
     "Подпись" ее, которая  все еще  висит в сарае и которая была описана  и
помещена несколько лет назад в  <I>Scientific American</I>,  была получена доктором
Вудом вскоре  после того,  как молния чуть  не убила его.  Показывая мне это
место, он рассказал:
     "Прошла сильная гроза, и небо над нами уже прояснилось.  Я пошел  через
это  поле, которое отделяет наш дом от  дома моей свояченицы. Я прошел ярдов
десять по тропинке, как вдруг меня позвала моя дочь Маргарет.  Я остановился
секунд на десять и едва лишь двинулся дальше, как вдруг небо прорезала яркая
голубая линия, с грохотом  двенадцатидюймового орудия,  ударив  в тропинку в
двадцати  шагах передо  мной и подняв  огромный столб пара.  Я пошел дальше,
чтобы посмотреть, какой  след  оставила  молния.  В  том месте,  где ударила
молния,  было пятно обожженного.  клевера дюймов в пять  диаметром,  с дырой
посередине в полдюйма. Если бы Маргарет не позвала меня, я бы оказался точно
"на  месте".  Я возвратился в лабораторию, расплавил восемь  фунтов олова  и
залил в отверстие".
     То, что он  выкопал, когда олово затвердело, похоже  на огромный слегка
изогнутый  собачий  арапник,  тяжелый,  как  и  полагается,  в  рукоятке,  и
постепенно сходящийся  к концу. Он немного длиннее трех футов.  Я  удивился,
почему он не проник в почву глубже.
     Когда  мы вернулись домой  к чаю,  я  заметил  на камине  бумеранг. Это
большая штука,  совсем не похожая на игрушку. Это было  то, что  австралиец,
вероятно,  назвал  бы  "рабочим" бумерангом.  Он  был  сделан  из  твердого,
тяжелого полированного дерева.
     "Это -- с Борнео?" -- спросил я.
     "Я сделал его сам", -- ответил Вуд. -- "Я сделал много их".
     Он повел меня на широкий луг  с незабудками, и здесь  я впервые увидел,
как опытный человек бросает бумеранг.  Его движения, их последовательность и
техника казались гораздо сложнее  гольфа,  тенниса, метания  диска  и  всего
остального, что я  видел  раньше. Ближе всего сюда подходит поза дискомета с
римских  статуй  --  правая  нога  далеко  впереди, плечи  повернуты  влево,
бумеранг  далеко отнесен  влево и назад, причем рука даже  загибается вокруг
пояса. Затем движение  вперед на  левую  ногу  --  бумеранг  идет  вверх  по
вертикали, высоко  над правым плечом.  После  окончательного шага или прыжка
вперед  правой  ногой  бумеранг  бросается  вытянутой  рукой прямо вперед  и
немного вниз, почти по направлению к земле. Но вместо того,  чтобы удариться
об нее,  при правильном  броске,  он  переворачивается  и начинает  взлетать
"бреющим полетом"  по наклонной  кривой. Если бросок был  хорош, то бумеранг
описывает полную кривую  и возвращается  к  ногам  метателя. Этот вид спорта
далеко  не  безопасен.  Иногда любители  попадают  в  госпиталь  с разбитыми
коленными чашечками или другими повреждениями.
     Вуд уговаривал меня попробовать. После  многих попыток мне удалось один
раз  заставить  бумеранг  взлететь. Но полет его не был  настоящим.  Метание
бумеранга  требует такой же спортивной  формы, тренировки и  искусства,  как
гольф или теннис высокого класса.
     Вечером  я  сказал Буду: "Многие считают,  что  вы никогда не проявляли
особого  интереса  к  спорту  и  играм.  Как  случилось,   что  вы  занялись
бумерангом?"
     Он сказал:  "Это, в сущности, вопрос аэродинамики, и мой первоначальный
интерес к ним был чисто технический... или научный.  Но скоро я решил, что я
лучше всего изучу их, если научусь сам метать их".
     Он любит рассказывать -- и вот что он рассказал мне:
     "Когда  я  был  студентом  Берлинского  университета,  в  1896  году, я
наткнулся  на переплетенный  том <I>Аnnualеn der Physik</I>, изданный  лет двадцать
назад.  Случайно  я  обнаружил  там статью  о  полете  бумеранга.  Это  было
математическое  исследование  какого-то   давно  умершего  Herr'a  Doktor'a,
который, скорее всего,  не бросил за  всю жизнь  ни одного бумеранга. Статья
была  полна аэродинамических уравнений, которых я  не понимал. Но там были и
схемы различных траекторий  бумеранга -- круги, восьмерки и  т. п. --  и это
меня  восхитило.  В  сноске  к статье было  указание,  что  "бумеранги можно
получить" в одной игрушечной лавке в Берлине, за полторы марки. Я достал  ее
адрес, и,  к удивлению  своему,  нашел, что  она еще существует.  Но молодые
продавцы ничего  не  слышали о  бумерангах.  Я настаивал,  и наконец позвали
старого  патриарха, который  торжественно покачал головой,  потом почесал  в
затылке и медленно произнес: "Ja, ja, warten Sie einen Augenblick. Na -- ich
erinnere mich!" (Да, да -- подождите минутку -- теперь я вспомнил!)
     Взяв  лестницу, он добрался  до верхней полки  шкафа, футах в десяти от
пола,  распихал  лежавшие там  вещи  в  разные стороны  и  выкопал  большой,
осыпанный пылью сверток в коричневой бумаге, в  котором действительно было с
дюжину  маленьких  деревянных   бумерангов  --  игрушечных,   или,   вернее,
"облегченных".  Я  купил их  все, поспешил  домой и сразу  же отправился  на
открытый участок за нашей квартирой в Шарлоттенбурге.
     После неудач  со  всякими  неправильными  хватками  и  положениями  мне
удалось заставить  их немножко возвращаться,  и в  конце  концов я  научился
метать их. Я привез несколько бумерангов в  Америку и установил,  в качестве
одной из  своих обязанностей по курсу физики  в  Висконсинском университете,
каждую  осень демонстрировать  полеты  бумеранга первокурсникам  физического
факультета,  которых  было сотни три. Это была их любимая  лекция,  и на нее
всегда сбегалась толпа зевак с других факультетов и из города.
     Через  несколько лет,  во  время поездки  в  Англию,  я познакомился  с
профессором Уокером, математическим физиком из Кембриджа, и, к моей радости,
выяснилось,  что  он  тоже энтузиаст бумеранга. У него  я научился  делать и
метать  настоящие  бумеранги,  сделанные из  ясеня, совсем  тяжелые, которые
описывали  гораздо большие орбиты. Это было настоящее оружие, подобное тому,
какое  применяют  на  Борнео  и  Малайском  полуострове.  Нужно  было  очень
тщательно  следить  за  формой  поверхностей,  давая бумерангу,  в некоторой
степени,  свойства  пропеллера.  При  этом  энергия  его  быстрого  вращения
расходовалась на поддержание  горизонтального полета. Я впервые увидел также
"боевой бумеранг" -- еще более тяжелое орудие, согнутое лишь под очень малым
углом.  Этот бумеранг не возвращался, но летел в нескольких  футах  от земли
гораздо  дальше,  чем,  например,  копье  или  дротик.  Я  предполагаю,  что
"возвратный бумеранг" применяется туземцами  только  для охоты  на  летающих
водяных птиц. Если метнуть его в большую стаю, летящую над водой у берега, в
случае промаха он вернется на берег. Его придется вытаскивать из воды вместе
с птицей только в случае попадания.
     Любой летящий  бумеранг (продолжал Вуд), в  особенности "возвратный" --
опасен  в полете.  Через несколько  времени после того, как я познакомился с
ним  в Англии, профессор Уокер  демонстрировал сваи бумеранги в  Вашингтоне,
перед группой ученых. Отвлеченный на момент  толпой зрителей во время полета
"возвратного"  оружия,  он  получил  удар  немного  ниже  коленной  чашки  и
несколько недель пролежал в госпитале.  Мои берлинские бумеранги были просто
игрушками. В Америке я заказал на одной  мебельной фабрике дюжину "болванок"
для бумеранга, изготовленных по моим указаниям из согнутого под прямым углом
ясеневого  бруска  толщиной  в  три дюйма  и распиленного вдоль на секции. Я
придал им  нужную  форму перочинным ножом и постепенно  перенял всю  технику
своего британского коллеги".
     Доктор  Вуд окончил на этом свой рассказ, как будто это было  все,  но,
согласно тому, что я слыхал в Балтиморе, он  не  сказал мне и половины.  Его
"хобби"  [Hobby  --  страсть,  увлечение.  <I>Ред</I>.]  заразило Балтимору  легким
культом  бумеранга,  и  интерес  к  нему  появился  даже  в Вашингтоне,  где
некоторые  из высоких государственных деятелей достигли большого искусства в
метании его. Президент Теодор Рузвельт, летний сосед  Вудов по Лонг-Айленду,
писал:  "Я  надеюсь  чем-нибудь  отблагодарить вас за  любезность,  если  вы
покажете мне вашу коллекцию бумерангов..."
     Кроме  этого, я  узнал,  что  Вуд  притворно  скромничает, говоря,  что
"перенял  искусство  метания".  Согласно  рассказам  жителей  Балтиморы,  он
научился  таким штукам  с бумерангом,  на которые бы не осмелились не только
профессор Уокер из Кембриджского  университета, но  и самый дикий из жителей
Борнео.  Вот,  например, одна из  историй. Команда  футболистов университета
Джона  Гопкинса,  насколько я знаю, никогда  не претендовала на  победы  над
командами других крупных  университетов, а смирно играла в Балтиморе, причем
публика ее презирала, так как ее почти всегда били гости. Поэтому  Отделение
атлетики осенила  блестящая  мысль: пригласить  на  следующий  матч  в  виде
аттракциона  доктора  Вуда с бумерангом.  Вуд согласился с невинной  детской
улыбкой.  На  соревнование  пришла масса  народа,  погода  для  удивительных
фокусов с бумерангом была чудесная. Толпа аплодировала и была полна радости,
пока (как мне рассказал Генри Менкен)  наш дикарь из Балтиморы не повернулся
к низкой широкой  трибуне, принял красивую позу  и пустил огромный  бумеранг
(Менкен сказал: боевой бумеранг) прямо в публику. Он поднялся и полетел так,
как рассчитывал Вуд.  Он был настолько уверен в  себе, что решил пустить его
низко над головами заднего ряда, с тем, чтобы он потом вернулся к его ногам.
Но  один восхищенный  человек в этом  ряду встал  и поднял зонтик.  Бумеранг
"убил" зонтик  так же, как  дикарь с  Борнео убивает  дикую утку,  под вопли
женщин и аплодисменты студентов, которые воображали, что все это -- зонтик и
остальное --  было  заранее подготовленным актом  в стиле Вильгельма  Телля,
подстроенного их  любимым  мастером сенсации -- и  внутри лаборатории, и вне
ее.
     Доктор  Вуд слушал меня  с негодованием. Он отрицал, что это был боевой
бумеранг --  он не мог бы вернуться --  и  считал, что  никто не подвергался
опасности  и  никто  не  ужасался.  "Мне  кажется,  вы  находите  садическое
наслаждение, --  сказал  он, -- в  любой сказочной версии  о моих поступках,
изображающих меня чудовищем".
     "Но ведь  вы  не отрицаете, -- спросил я, -- что  вы бросили  "простой"
бумеранг в трибуну и сломали зонтик?"
     "Нет, конечно, нет, -- ответил он нетерпеливо. -- Но...".
     Мы  ругались с ним  так  до  обеда, а когда мистрис  Вуд  стала  резать
жаркое, он  вдруг  спросил: "Сколько  лет вам было, когда вы  стали  помнить
что-нибудь?"
     "Может быть, что-то между двумя  с половиной и тремя, -- ответил  я. --
Что вы хотите сказать? Мне кажется, большинство психологов соглашается..."
     "Нет. Это  неправда, --  сказал  он. --  Если  они и соглашаются друг с
другом,  то все врут. Я  уверен, что иногда  память появляется еще раньше. Я
немного экспериментировал в этой области, и..."
     Нас  прервала не всегда безмолвно терпеливая леди,  которая до тех  пор
была занята более спокойным разговором со вторым поколением  на другом конце
стола.
     "Пожалуйста, Роб, -- сказала она, -- не повторяйте этой  старой истории
про  фази-вази.  Если уже вам так хочется ее рассказать -- расскажите ему об
этом в другой раз. Вся семья слыхала ее уже тысячу раз".
     "Но, дорогая моя, -- оказал он мягким и слегка насмешливым тоном,  -- я
совсем не собирался ему это рассказывать. Мы говорили насчет бумерангов".
     Он изобразил обиженное молчание,  и я попросил мистрис Вуд: "Пожалуйста
скажите, что такое фази-вази?"
     "Мы чуть не заболели  от  этого, -- сказала,  она,  -- и ребенок  тоже.
Когда нашей  внучке Элизабет  было полтора  года,  он стал взрывать порох  в
камине в ее комнате, держа ребенка на коленях и говоря ей -- "фази-вази".
     "Я  не взрывал его, -- оправдывался доктор Вуд. -- Никто  кроме меня не
может  рассказать  правильно.  Он  просто  вспыхивал  с  замечательно  ярким
пламенем.  Но я  не собирался совсем вам  об  этом рассказывать. Я собирался
сказать  об экспериментах  над моей дочкой Маргарет, когда  она была  совсем
маленькая, -- с бумерангом".
     "Прошу вас, расскажите, -- просил я. -- Расскажите и то, и другое. Джон
Ватсон экспериментировал  над  своими  детьми с  медными гонгами,  змеями  и
кроликами,  но  я  никогда  не  слыхал, чтобы  кто-нибудь применял  порох  и
бумеранги".
     "Это было, когда я  только что начал метать  их в Берлине, -- начал он.
-- Маргарет было тогда два года. Мне пришло в  голову,  что летящий бумеранг
может быть идеальным явлением для  подтверждения теории о появлении памяти у
ребенка, в  которую я верил. Моей теорией было,  что "запомнившиеся события"
--   это  те,  которые  поддерживаются  ассоциированными  с   ними  словами,
замечаниями  или  событиями,  которые,  однако,  лишь  связаны   с  основным
событием,  но  не описывают и не  повторяют его.  Было важно избрать явление
"для запоминания"  таким образом, чтобы можно было  напомнить  о нем ребенку
словами,  которые ничем  не  открывали  бы  его  сущности  --  иначе  всегда
возникнет  сомнение,  что  все,  что  "запомнилось"  --  просто  сказано ему
позднее. Кроме этого, данное, событие не. должно  повторяться, так как тогда
нельзя решить, не помнят ли ребенок лишь последнее из его повторений.
     По  этим  причинам  полет  бумеранга,  суть  которого в  возвращении  к
метателю, казался идеальным  для  эксперимента.  Я взял с собой  Маргарет на
целый вечер и бросал свои бумеранги. Она смотрела, как они летают, кружась в
воздухе, и возвращаются к моим ногам, и ковыляла, чтобы  помочь мне принести
те,  которые  не вернулись.  Я держал ее  около  себя, и  несколько  раз  ее
приходилось  "выхватывать"  с  пути  возвращающегося орудия.  Я  никогда  не
показывал ей их потом, но больше чем через месяц стал  спрашивать ее  каждый
день: "Помнишь ли, как папа что-то кидал?"
     Некоторое время,  если  она и отвечала что-нибудь, то просто "да",  что
ничего  еще  не  доказывало.  Но  в  один  прекрасный  день  она  прибавила:
<I>"прилетают назад".</I>
     После этого целый год до тех  пор,  как  ей  исполнилось  три  года,  я
повторял вопрос все реже  и реже. Теперь, взрослой женщиной, она ясно помнит
полеты бумеранга в тот день в Берлине, и  как они кружатся в  воздухе -- это
ее первое детское воспоминание... хотя ее мать  и говорит обычно:  "Нет, она
помнит только то, что ей все время рассказывал отец".
     "Я и сейчас ничему этому не верю, -- сказала мистрис  Вуд  весело, -- и
теперь,  наверное,  уже  не  остановишь  вас  и не  удержишь  от рассказа об
Элизабет".
     Доктор Вуд засиял, приняв это за приглашение, и  сказал мне: "Вы видели
у нас большой  камин,  соединенный  со старой голландской печью?  Когда моей
внучке  было года полтора,  я ставил перед его  черной  "пещерой"  маленькую
бронзовую собачку и  клал ей  на  голову  "пуговицу"  германского  пушечного
пороха,  -- я привез с  войны целый  мешок его.  Он действительно  похож  на
тяжелую пуговицу -- толстый  черный диск с дырой посередине. Держа внучку на
коленях,  я подносил  к нему спичку. Он  вспыхивал ярким  желтым  пламенем и
горел около пяти секунд.
     "Это фази-вази", -- говорил я ребенку.
     Я  повторял  эксперимент  каждый  день  целую   неделю,  всегда  говоря
"фази-вази", или "Помнишь "фази-вази?", каждый день в течение целого месяца,
пока ее мать  не увезла ее с  собой. Я был полон  надежды, что ее мать будет
спрашивать ее  насчет "фази-вази"  во время  их  отсутствия.  Однако реакции
маленькой Элизабет  отличались  от ответов Маргарет, которая всегда  вежливо
отвечала мне "да". Мои вопросы так же надоели ребенку, как и взрослым членам
моей семьи, и' если я говорил ей: "Помнишь фази-вази?", она всегда отвечала:
"Нет". Иногда  она при  этом смеялась.  Поэтому  я  никак не мог установить,
помнит она что-нибудь или нет.
     Это  открылось, когда ей было уже пять  лет.  Я уже долго не произносил
нелюбимых ею слов, как вдруг однажды за завтраком она посмотрела  на меня  и
прошептала: "фази-вази".
     Я сказал: "Что?"
     Она повторила, уже громче: "фази-вази".
     Я повернулся к ее матери и спросил: "О чем она говорит?"
     Ее мать ответила: "Не знаю".
     Маленькая  чертовка  поколебалась  один  момент,  а  потом  сказала   с
триумфом: "Вы тоже знаете!  Вы ставили собачку в камин  и клали ей на голову
огонь"".
     Маленькая Элизабет совершенно очевидно была  "отщепенцем"  и ничего  не
хотела слышать об  экспериментах дедушки. Мне больше всего нравится  рассказ
об эксперименте с  памятью  и поездке на  возу  сена. Когда  она была совсем
маленькая, ее и ее такую же маленькую подругу Нэнси посадили на воз с сеном.
Потом доктор Вуд стал приставать к  ней  со своим "Вспомни..." Она не хотела
быть "морской свинкой".  Она всегда отвечала "нет" или вообще ничего.  Когда
на следующий год начался сенокос,  ее мать спросила ее открыто: "Ты помнишь,
как в прошлом году каталась на возу с сеном?"
     Она  с упреком посмотрела  на дедушку,  потом на мать  взглядом, полным
возмущения, и ответила:
     "Нет. И Нэнси я тоже не помню".
     Я соглашаюсь с мистрис Вуд и другими консервативными членами семьи, что
трудно вывести  что-нибудь  из истории  с бумерангом:  Маргарет  сама  могла
ошибиться или могла  случайно увидеть или  услышать что-нибудь,  описывавшее
или повторявшее  первоначальное  событие. Но  мне  кажется,  что  история  с
поездкой  на возу доказывает ряд занятных  вещей,  которые детские психологи
игнорируют.
     Что  же  касается основной теории  доктора Вуда, которую он  продолжает
защищать,  -- может  быть, вы что-нибудь и открыли, профессор, но забрели из
своей области науки в область Ватсона.  Доктор Вуд уверен, что он подтвердил
свою теорию, что память  о  событиях можно  "закрепить" ассоциациями даже  в
случае  детей,  которым  еще  нельзя напомнить о  событии словами.  В  своей
автобиографической "Каким я его помню", покойный Ганс Цинсер писал:
     "Память маленьких  детей похожа  на кинопленку, на которую улавливаются
длинные серии некоординированных впечатлений. Обычно большинство их с годами
стирается. И только  здесь  или  там, в  самом раннем  возрасте, впечатление
врезается в память с такой яркостью, что остается на всю  жизнь. Мое  первое
воспоминание  относится к возрасту между одним и двумя годами. Оно похоже на
слабо запомненный сон, и я только позднее узнал, что оно основано  на факте.
Я  помню  <I>облака  на голубом  небе</I>,  на  фоне которых  качаются мачты и  реи
корабля, и в то же время песенку на немецком языке. Позже я узнал, что когда
я  был ребенком, меня брали за границу и что  мой отец часто сидел на палубе
старой "Мозеле" и,  укачивая меня, пел мне песенку. Когда я был мальчиком, я
часто -- особенно перед сном -- видел качающиеся реи, облака, голубое небо и
слышал песенку".
     Доктор  Вуд  считает,  что  воспоминание  о  море  и   снастях  корабля
вызывалось частым повторением песенки в последующие  годы и  что именно  эта
слуховая   ассоциация   закрепила   зрительное  впечатление.  Он  предлагает
эксперимент  об ассоциативной  памяти, который, как  он  надеется, испробуют
какие-нибудь предприимчивые  родители, заинтересовавшиеся психологией детей,
на младенцах, еще не  умеющих говорить. Опыт включает ощущения света, запаха
и звука. Он говорит, что надо попробовать его на детях не старше одного года
и уверен, что "первое воспоминание" можно отодвинуть назад  до  удивительных
пределов.  Как хорошо известно, запахи  и  звуки сильно стимулируют память о
давно прошедших событиях.  Зрительное ощущение цветного колеса, вращающегося
на  темном  фоне,  или  что-нибудь   в  этом  роде,   должно  быть  внезапно
преподнесено ребенку, и в то. же время надо сыграть простую, но определенную
мелодию,  скажем,  на  детской  шарманке,  и одновременно  наполнить  воздух
запахом  при помощи пульверизатора --  таким, который, по возможности, потом
не встречался бы.
     Затем  ребенку  надо  периодически  демонстрировать  два  "напоминающие
явления"  -- например,  мелодию и запах, которые, как  Вуд уверен, вызовут и
закрепят воспоминание о  более красочном событии -- пестром, ярко окрашенном
вертящемся колесе.
     "Еще проще можно  попробовать это, -- добавил он, -- если спеть ребенку
песенку и дать понюхать надушенный платок, в то время как колесо вертится".
     Я сказал: "Почему вы сами не попробуете  с вертящимся колесом?  Вы ведь
любите такие штуки?"
     Он быстро ответил: "Достаньте мне ребенка, и я попробую!"


<a name="ch21"></a>
        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     <B>Вуд в кругу семьи или как Вуды заботятся о своем "сокровище"</B>
     В  двадцатых  годах, Джон Ратбон Оливер начертал в альбоме гостей в Ист
Хэмптоне похвалу племени Вудов  в стихах. Они -- стихи,  а  не Вуды -- полны
благородства и вежливости времен королевы Виктории.
     Зачем я не профессор Вуд
С блистательным умом,
Он F.R.S., но, право, я
Не разбираюсь в том.
Желал бы я быть мистрис Вуд,
Чтобы подобно ей
Прекрасной музыкой смягчать
Часы земных скорбей.
На Маргарет похожим я
Во всем хотел бы стать,
Чтоб рисовать по целым дням,
А ночью танцевать.
Охотно с маленьким сынком
Ее сменюсь судьбой,
Из-за бутылки с молоком
Он морщит носик свой.
На Роберта похожим стать
Задача не легка,
На двести ярдов в гольфе мяч
Бэзбол -- под облака.
Средь Вудов есть еще одна,
Как дать ее портрет?
Всех Вудов "вудистей" она,
Мисс Вуд Элизабет.
Ей быть подобным не хочу,
Друзья, признаюсь вам,
Лелея скромную мечту,
Что ей понравлюсь сам.
     [Русский перевод Е. М. Багриновской. Ред.]
     [F.R.S.  -- сокращенное Fellow  of  Royal  Society  (Член  Королевского
Общества). <I>Ред</I>.]

     Если  не обращать  внимания на викторианскую  сдержанность и то, что  с
течением времени дети Маргарет выросли, Элизабет вышла замуж и стала матерью
новой маленькой  Элизабет, и  т.  д это остается прекрасным изображением  их
семьи.  Все  комплименты   справедливы   и  теперь.  Вуды  --  действительно
замечательная  семья,  но  это  далеко  не   полная  картина.  Вуды  --  это
фантастическая  семья. Это  не удивительно, так  как  среди  уроженцев Новой
Англии, осветивших историю Америки  своими именами, есть много  удивительных
характеров и семей.
     Действительно,  весь  их  "клан",  когда  он  собирается  на   семейные
праздники или  летние каникулы, имеет  некоторые черты цирка  Сэнджера,  или
воображаемой совместной пьесы Бернарда Шоу и Ноэля Кауарда. Роберт, младший,
хотя и большой поклонник прекрасных юных леди, остается пока что холостяком.
Он  -- бизнесмен  [Деловой человек. <i>Ред.</I>] в  Нью-Йорке, и  его  всегда можно
найти в  свободные вечера в Гарвардском Клубе. Недавно  он  написал  веселую
книжку, под  заглавием  "Держитесь, девушки!"  Это  -- правила  этикета  для
молодых женщин,  приглашенных  на  футбол  в Гарварде. Самый  юный из членов
семейства, когда все  оно собирается вместе, -- шестилетняя Элизабет Богерт,
которая  унаследовала  много  от  любопытства  и  любви  к проделкам  своего
дедушки.  Когда я впервые посетил доктора и мистрис Вуд в  Балтиморе  и  они
стали  рассказывать  мне  о  своих  втором и третьем  поколениях, никого  из
представителей которых я еще не видал, мистрис Вуд  сказала вдруг: "Элизабет
вышла за  голландца". Я  думал, что он  -- такой же  типичный голландец,  по
крайней мере, как Гендрик  Виллем Ван-Лун, но  когда я позднее встретился  с
Нэдом Богерт, я открыл, что  он  "голландец"  вроде Кипов и Рузвельтов.  Его
предки жили в Нью-Йорке все время,  с дней  Нового Амстердама. Вуды -- чисто
английская и новоанглийская семья  -- с обеих сторон, с колониальных времен.
Они очень любят Нэда и обращаются с ним,  как с сыном, но "Элизабет вышла за
голландца".
     Все  они  полны крайних мнений  и предрассудков, к счастью, никогда  не
одинаковых, -- и если бы два мнения в их семье -- кроме преданности ей самой
-- сошлись, все они страшно удивились бы. Они часто вступают в споры, иногда
ужасающие гостя. После  этих споров он удивляется еще больше, Роберт младший
"разоблачает"  своего  отца   со  всей   свободой  и   острословием  бывшего
офицера-артиллериста, и наоборот,  а на следующее утро они опять также нежны
друг к другу,  как малыши одного возраста.  Это  же  касается  и всей семьи.
Однажды летом  в  Ист Хэмптоне  мистрис Вуд  яростно  дискутировала со своим
зятем о достоинствах каких-то голландских  и итальянских картин и в  разгаре
спора воскликнула: "Ну, чего же еще можно ждать от голландца!" На  следующее
утро Нэд  Богерт и  я  упаковывали чемоданы в автомобиль, как  вдруг начался
сильный дождь. У меня  было кожаное пальто, но Нэд Богерт ничего с собой  не
взял  и был только  в пиджаке. Мистрис Вуд выбежала на улицу, втащила его  в
дом,  заставила снять  мокрый  пиджак, попробовала,  не  мокрая  ли  на  нем
рубашка, повесила  пиджак  сушиться перед камином  и нашла  ему  макинтош. Я
стоял  и   удивлялся  семейным  "ссорам"  Вудов.  Темы,  из-за  которых  они
завязываются и переходят  в  поношение  в  стиле  Шоу  и  диалектику,  редко
касаются личностей, и никогда не скучны.
     Одной из  тем является слабая струнка в отношениях между доктором Вудом
и роялем.  "Легенда такова: в возрасте после шестидесяти он  научился играть
на   рояле,   и  исполнил  шумную  прелюдию  С-минор  Рахманинова   с  таким
пиротехническим блеском, что все удивились и ужаснулись.
     "Этот рассказ, -- говорит он, -- страшно преувеличен и во всяком случае
неправилен. Я никогда  не  играю для  гостей -- ни в  Балтиморе, ни здесь --
нигде".
     "А как относительно версии вашей дочери?", - спросил я.
     "Это -- абсолютная ерунда, и  не стоит даже того, чтобы о ней говорить.
Я не знаю вообще зачем вы хотите вообще включать это в биографию?"
     Я сказал: "То, что она мне сказала, вполне стоит включения в биографию.
Если  же  ее  версия  неправильна,  дайте  мне  свою".  (Между прочим, он не
способен  просвистать мелодию  "Янки  Дудль", без  того, чтобы не  сбиться с
мелодии, даже если бы это было нужно для спасения своей жизни). Он сказал:
     "Хорошо.  Начну с того,  что меня начали  учить  музыке, когда мне было
около  двенадцати  лет  -- и  я ненавидел  эти уроки. Моей учительницей была
старая дева, которая приходила к  нам  в дом. Вы знаете,  что  это за народ.
Песни  без  слов Мендельсона  и  слащавые мелодии -- до тошноты.  Во  всяком
случае меня научили читать ноты, и я иногда, хотя  и очень редко, садился за
рояль -- до моего второго года  в колледже. В Кенибэнкпорте,  куда мы ездили
летом, была юная  мисс  Бэкфильд, которая  увлекалась роялем. Она блестяще и
часто  (по  просьбе)  играла  "Большую сонату" Шумана. Я попался  на это,  и
сказал себе: "Я  <I>это</I>  научусь играть". В моей комнате в колледже был  рояль,
главным образом для гостей, и, возвращаясь туда,  я купил партитуру  сонаты.
Меня ужаснула цена нот -- я никогда не покупал раньше целую "композицию". На
первой странице было напечатано: So rasch wie moglich (как можно быстрее), а
на третьей: Noch schneller (еще быстрее). Это мне понравилось, и было совсем
непохоже на песни без слов. Я  "вцепился" в ноты, и через год уже мог играть
всю первую часть на память.
     К тому времени,  когда у  нас родился второй ребенок, я уже покончил со
второй частью. Затем  моя музыкальная,  терпеливая и преданная жена отдыхала
от этого два года в Берлине, где я не смог достать рояля. Но  я взял  свое в
Чикаго, Мэдисоне и Балтиморе, пока мои дети не подросли, и, объединившись со
своей мамашей, не заставили меня расстаться с сонатой Шумана.
     В  виде  мести  за  это я купил ноты "Прелюдии" Рахманинова, с надписью
"для учителей  музыки". Это было  еще  быстрее, чем соната --  "быстрее, чем
<I>быстрее, чем  возможно</I>". Она мне очень понравилась, но в  конце концов  меня
заставили замолчать навсегда мои дети и жена".
     Версия доктора Вуда, приведенная выше, последовательна,  и убедительна,
но это не меняет того  факта, что его  дочь Элизабет, мистрис Богерт, "самая
вудистая из  Вудов", изобразила мне совсем  иную  картину ужасного обращения
своего папы  с фортепиано.  Даже если Вуд  отчасти прав,  и Элизабет отчасти
преувеличивает факты, это очень ясно изображает ее чувства. Она говорит, что
однажды в  Балтиморе он вернулся с "Прелюдией" Рахманинова подмышкой и сразу
же начал барабанить ее на семейном рояле. Семья переживала страшные мучения,
но уже через месяц он закатывал ее с нечеловеческим автоматизмом запущенного
на полную скорость  электрического рояля. Она говорит, что он сделался таким
механически  совершенным  специалистом,  что  его  игра  действительно  была
совершенной, но  при  этом совершенно ужасной, и что в последующий период он
приводил  в  ужас  свою  семью,  применяя к гостям  и  невинным  незнакомцам
следующую тактику. Когда его спрашивали: "Профессор, вы играете  на рояле?",
он слегка  усмехнулся и  отвечал, слегка улыбаясь:  "Да, совсем  немножко. Я
могу играть только  две вещи". Он  подходил к  фортепиано, и невинная жертва
ожидала чего-нибудь вреде  "В тени старой  яблони". Затем вся семья зажимала
уши, глядя  на гостя с  состраданием, и  он грохотал с начала  и до горького
конца  всю "Большую  сонату"  или  "Прелюдию", так,  что  дрожали  потолки и
канделябры.
     Я пытался  убедить Гертруду Вуд рассказать мне ее точную и определенную
версию, но она сказала: "Есть же предел человеческому терпению. Я уже  давно
отказалась слушать его, а теперь не желаю ничего слушать о его игре". Сам он
играть для  меня отказался,  так что легенда остается легендой -- хотя герой
ее жив, и будет, без сомнения, жить еще  много лег. Вуды крепки,  как старые
дубы их родины -- Новой Англии.
     Доктор  Вуд умеет  править  автомобилем  и резать жаркое,  но не  любит
делать ни  того,  ни  другого. Поэтому мистрис  Вуд полностью  взяла на себя
жаркое  и  большую  часть  управления  машиной.  Она   любит,  чтобы  стрела
спидометра стояла между "56" и "60", если дорога хороша, а иногда доходит до
семидесяти и больше. Никто из Вудов не любит медленной езды или домоседства.
Любимый и  почти единственный спиртной напиток доктора Вуда -- Old-fashioned
или сухой  Мартини. Мистрис Вуд  приготовляет их очень сухими. Он часто пьет
одну-две рюмочки перед обедом.
     Я  писал эти строки в Ист Хэмптоне, после обеда и написал: "Мистрис Вуд
разрезает жаркое за столом, и, вопреки старо-шотландской пословице, несмотря
на  страшную  персону ее мужа,  она сидит  во главе  стола".  Я попросил  ее
посмотреть  рукопись  и  оставил  ее  на  столе. Когда  я  взял рукопись  на
следующее, утро, я  увидел, что  она сама  стала автором и  написала  вверху
страницы: "Профессор сидит во главе стола. Гертруда  разрезает жаркое, чтобы
он мог говорить  с гостями -- или,  если их нет, думать о проблемах, решение
которых часто приходит  ему в  голову во время обеда,  когда он вдруг молчит
вместо полагающегося разговора".
     Есть еще одна шотландская фраза -- из Роберта Бернса, которая кончается
так:  "...видеть  себя,  как нас видят другие". Я  все  же настаиваю, что во
главе стола сидит Гертруда Вуд, и не только потому, что она режет мясо.  Она
управляет разговором, с каким бы блеском ее муж в нем ни доминировал. Иногда
она заставляет его говорить --  если он слишком долго  молчит, а иногда, как
мне  известно, разражается  вежливым бостонским эквивалентом замечания "Ради
бога,  заткнитесь!",  если  его  разговорная  пиротехника   грозит  взорвать
"огнеопасного" гостя.
     Их дом гостеприимен, любит людей и веселье. Перестроенная ферма времени
королевы Анны, с большими просторами и домом, очень удобна летом для гостей,
приезжающих на несколько дней, и гости у них часто  бывают знаменитые. Книга
гостей, с  ее  автографами,  стихами и рисунками, похожа  на рецепт  гуляша,
составленный  из  Who's Who  и Social Register [Американские  биографические
справочники" <I>Ред</I>.], перемешанных с болтовней из "Нью-йоркца".
     Созвездие  автографов,  касающееся  и  небесных светил и неоновых  ламп
Бродвея,  имеет  диапазон  и от  великих астрономов  до взломщиков. Почти  у
каждого автографа есть своя история. Одна из лучших касается покойного Шарля
Нэнжессе,  французского  асса  из ассов, который  прилетал  в Ист Хэмптон во
время своего последнего визита в Нью-Йорк, и оставил  следую-щую надпись: "A
Monsieur Wood et sa famille, en  souvenir  de leur charmante reception a mon
arrivee  en avion  au  golf".  (Мосье  Вуду  и его  семье,  на  память об их
очаровательном  приеме  после  моего  спуска  на  самолете на  площадку  для
гольфа.)
     "Очаровательный прием",  оказанный ему,  когда он  сел  на лужайку  для
гольфа, был таков. Роберт Вуд-младший и Нэнжессе встретились однажды вечером
в Гарвардском клубе. Два молодых ветерана о многом поговорили за шотландским
виски  с  содой,  и  когда  Нэнжессе  узнал,  что  летний дом  Вудов-- в Ист
Хэмптоне, он  упомянул, что вылетает  в субботу завтракать в  Мэйдстон-Клуб.
Такой-то (Sо-and-so) или Моnsieur Tel, как говорят по-французски, -- он даже
не помнил толком фамилию, mais un garcon charmant (очаровательный парень) --
пригласил  его.  Он  записал  фамилию,  но  не  мог потом  ее вспомнить.  Он
надеялся, что Роберт и его отец присоединятся к ним за кофе.
     Утром  в  субботу, увидев высоко над фермой маленький самолет,  Вуды --
отец и сын --  вскочили на машину и  помчались  в  клуб. Когда они приехали,
Нэнжессе уже крутил над площадкой для  гольфа и приземлился у  первой лунки.
Не  успел он выключить  мотор,  как  огромный, коренастый и краснолицый член
клуба, подбежал к Нэнжессе, размахивая клюшкой и крича:
     "Это нахальство! Вы не имеете права садиться на лужайке частного клуба!
Моя жена из-за вас промахнулась по мячу! Вы испортили ей игру!"
     Доктор Вуд поспешил на место ссоры и объяснил разъяренному  игроку, что
летчик --  Нэнжессе, что  его пригласили завтракать и что он сбил шестьдесят
семь  немецких самолетов  и является величайшим из героев-летчиков. Любитель
гольфа продолжал греметь:  "Мне  наплевать  на  это, пусть он  сбил  пятьсот
самолетов. Он испортил драйв моей жене!"
     Затем подбежал  стьюард  клуба, крича:  "Вы  не  имеете  права садиться
здесь! Это -- против правил."
     Доктор Вуд сказал мягко: "Но он уже сел!"
     "Но он не имеет права!"
     "Но он уже сел!"
     "И все же он не имеет права!"
     "И все же он сел! И  к тому  же он  приглашен  сюда завтракать с членом
клуба".
     "Каким членом?" -- спросил стьюард. Нэнжессе выудил записку из кармана,
и стьюард прочитал ее.
     "Но этот человек -- не член. Он только иногда сам завтракает с мистером
Джонс-Смитом".
     Очевидно, garcon charmant был сильно навеселе, когда приглашал Нэнжессе
в Мэйдстон-Клуб и успел уже забыть обо всем. Вуды решили пригласить Нэнжессе
завтракать  к  себе домой. Тем временем доктор  Вуд, бывший  старым членом и
одним  из пайщиков клуба, решил, что  надо угостить Нэнжессе  кофе.  Стьюард
неохотно  согласился распорядиться принести чашку кофе. После этого Нэнжессе
покопался  в  своем  жилетном кармане  и достал огромную визитную  карточку,
величиной  с  приглашение  на  свадьбу, но  более разукрашенную,  и  вежливо
преподнес ее стьюарду. Вуд говорит, что на карточке было изображено все, что
только возможно, кроме Эйфелевой башни.
     Стьюард смутился, но особенного впечатления на  него это  не произвело.
Когда  к  ним подошел негр-лакей с подносом, Нэнжессе достал вторую и поднес
ее ему.  Негр был в  полном восторге. Затем Вуды увезли с собой Нэнжессе,  и
после всего, слегка  удивленный странными нравами американцев, но счастливый
и в прекрасном настроении, он улетел обратно в Нью-Йорк.
     По поводу визита Вильяма Биба  существует рассказ о крысах в бочке, а в
связи с отцом Пиго -- поэтическая дань домашнему джину Вудов.
     Сарай и  другие постройки были  заполнены крысами, и  много их попалось
живыми  в ловушки.  По обычаю, их  надо  было  выпустить и натравить на  них
терьеров.  Это делается не  для забавы и не  из жестокости, а для тренировки
терьеров. А пока что Вуд посадил крыс в  бочку и с любопытством наблюдал их.
Он говорит, что они начали прыгать, и их красные носики поднимались волнами,
как  пузырьки  на поверхности  воды,  но  не  достигали  края  бочки.  Вдруг
некоторые из них стали страшно быстро бегать вокруг по дну бочки. Потом, как
мотоциклисты  в  цирке,  они закружились  уже  по ее  стенкам, и их  держала
центробежная сила.  Они  бежали все  быстрее  и  поднимались вверх и наконец
достигли края и стали выскакивать, через него.
     Вуд рассказал своим друзьям-натуралистам. Биб сначала  не хотел верить,
но потом убедился. Очевидно, крысы, бегая и натыкаясь друг на друга, в конце
концов попадали  на  стенку  и открывали,  что  если  они бегут  быстро,  их
прижимает к вогнутой стенке и они могут подниматься по спирали. Вуд отпустил
крыс  на волю  в  награду  за их  изобретательность.  Он  говорит,  что  они
напомнили ему, как он мальчишкой катался по спиральной лестнице.
     Отец  Эдуард  Ф. Пиго, знаменитый ученый-иезуит  и  большой авторитет в
сейсмографии, приехал из Австралии и посетил Вудов в дни сухого закона. Отец
Пиго был по происхождению ирландец и  то, что  его связь с доктором Вудом не
ограничивалась  только учеными  дискуссиями о  землетрясениях  и астрономии,
видно из надписи, оставленной достопочтенным отцом в Ист-Хэмптоне:
     ". ..бедный  перипатетик и звездочет, прибывший с Изумрудного острова и
Южного  Креста, который тщетно искал в  Америке более подходящих  вещей, чем
"прохладительные"  напитки,  чтобы   прогнать   усталость  своих  полуночных
бдений...
Пиво, портер, темный эль,
Брэнди, виски, джин...
Молвил ворон
Больше никогда!

     Теперь,  наконец, он может сказать вместе с Архимедом: "Эврика!". И  он
везет  домой  в Австралию,  вместе  с  благодарными воспоминаниями,  образец
напитка  лучшего,  чем  он  искал,  -- дух Вуда!" [По-английски  Wood spirit
буквально можно перевести как "древесный спирт" или "дух Вуда". <I>Ред</I>.].
     Вы можете подумать,  если хотите, что это --  только игра словами, но я
этому  не  верю.  В дни сухого  закона Вуд перегонял  и  составлял для своих
близких  друзей  напиток,  который   до   сих  пор  заставляет   посвященных
перекреститься.  Ему  всегда сопутствовала  шутка,  что  он  приготовлен  из
"древесного" спирта, но действительный  состав остается тайной изобретателя,
Подобно тому, как у правоверных магометан есть девяносто девять имен Аллаха,
плюс  одно  неизвестное  имя,  так  и  Вуд  смешивал  семь  предположительно
известных  ингредиентов, плюс таинственный восьмой, открыть секрет  которого
он отказывается. Я не пытаюсь даже догадываться, что это такое.
     Последнее лето в Ист Хэмптоне прошло весело с друзьями, гостями, семьей
в полном сборе, и доктор  и мистрис  Вуд готовились  к поездке в Калифорнию.
Как всегда, она предпринималась частью для науки, частью -- для развлечения.
Доктор   Вуд   собирался   установить   одну   из   своих   новых,   больших
усовершенствованных решеток на  восемнадцатидюймовой астрофотокамере  Шмидта
на Маунт-Паломар [Новая обсерватория,  на  которой  должен  быть  установлен
гигантский  пятиметровый  рефлектор.  На время войны  готовое  зеркало  было
помещено в подземелье. <I>Ред</I>.]. Если дело пойдет удачно, обсерватория попросит
еще  одну  огромную  решетку  для 200-дюймового  чудовища  с  двадцатитонным
зеркалом.  Вечером  перед их  отъездом  был устроен  званый обед.  Никто  не
торопился и не суетился. Деньги и  билеты покоились  в сумочке Гертруды. Роб
рассказывал свои лучшие истории. Они еле-еле поспели на поезд, всего  за две
минуты до отхода.
     В день  перед их  отъездом я  заметил  новое,  таинственное и  странное
приспособление. Дверь спальни доктора и мистрис Вуд  выходит в одну из жилых
комнат  и открывается наружу. Эта дверь  была снабжена  новой  и чрезвычайно
мощной спиральной  пружиной. Мне  это  показалось настолько  странным, что я
спросил о цели этого устройства.  Вуд открыл дверь,  отпустил  ее, и она  со
звоном захлопнулась. Он сказал:
     "Это -- подарок  моей жене в день ее рождения. Она двадцать лет говорит
мне: закройте эту дверь!"
     Я заметил тогда маленькую карточку над ней:

     MANY HAPPY RETURNS OF THE DOOR.

     [Перифраза обычного поздравления с днем рождения: Many happy returns of
the  day,  т. е.  "Желаем, чтобы этот день  много раз счастливо повторялся".
Здесь это значило: "Пусть дверь много раз счастливо захлопнется". <I>Ред</I>.]
     Здесь вмешалась  Элизабет Богерт: --  "И  в первый  же  раз она  сшибла
мамины очки".
     Если вы спросите семью Вуда, что они думают о своем  знаменитом главе в
связи с каким-нибудь частным  научным  достижением или его новой дьявольской
шуткой, их ответы будут  блестящими, насмешливыми и  свободными. Если  они в
хорошем настроении --  а обычно так и бывает,  -- вы услышите разные эпитеты
-- иногда полные похвалы и гордости, иногда исполненные "священного ужаса".
     Но если вы спросите  семью Вуда,  что они думают; о нем в более широком
смысле,  их слова не  потекут так  свободно. Он -- глава  клана, он -  муж и
отец, он  знаменит, и они  полны уважения и любви к нему. Но это  не  меняет
факта, что в нем они имеют в своем доме сверх Гека Финна, который никогда не
скучен,  но и  далеко не  спокойная личность. После того, как они пострадали
этим летом от одной  его проделки, его  дочь Маргарет (мистрис  Виктор Уайт)
воскликнула:  "...такой... такой... -- и  сякой,  нелепый и смешной  отец!".
Если бы  вы или  кто-нибудь не  из клана попробовал применить к нему одно из
этих прилагательных  -- могу  уверить вас,  что эта  же  самая Маргарет, или
любой другой из них, содрал бы с вас живого кожу и прибил ее на двери сарая.
     "Тетя Салли", которая хотела  "усыновить  и приручить" Гека Финна, тоже
очень сердилась,  в особенности когда дело шло  о его штуках,  но даже гений
Марка Твена не мог полностью выразить ее чувства  к  Геку. Они  были слишком
глубоки для  слов. Когда доходит дело до чувств семьи Вуда к  нему-- все они
заодно с тетей Салли -- и -- можно ли  мне добавить в заключение? --  с ними
заодно ваш покорный слуга -- автор.


<a name="list"></a>
     Список научных публикаций Р.В. Вуда
     1. Царство сна. Опыт с  гашишем. <I>New York Herald</I>,  1889; также В.Джемс,
Психология, т. 2.
     2. Прибор для быстрого и замедленного промывания  осадков. <i>Journ. Anal.
Chem</I>., Vol. IV, Part. 4, 1890.
     3.  Горение газовых струй  под давлением. <I>Amer. Journ. Science</I>, 41, 477
(1891).
     4. Влияние давления на лед. <I>Amer. Journ. Science</I>, 41, 30 (1891).
     5. Действие солей на кислоты. <I>Amer. Chem. Journ</I>.,15, 663 (1893).
     6. Постоянные сродства слабых  кислот и  гидролиз  солей.  <i>Amer.  Chem.
Journ</I>., 16, 313 (1894).
     7. Простой  метод определения длительности крутильных колебаний.  <i>Wied.
Ann</I>., 56, 171 (1895).
     8. Демонстрация каустики. <I>Airier. Journ. Science</I>, 50, 301 (1895).
     9. О степени диссоциации некоторых электролитов при 0°. <I>Phil.  Mag.</I> 41,
117 (1896); <I>ZS. f. phys. Chemie</I>, 18, 521 (1895).
     10. Длительность  вспышки взрывающегося гремучего газа. <I>Phil. Маg.</I>, 41,
120 (1895).
     11.  Двойной ртутный воздушный насос. <I>Phil. Mag</I>., 41,  387(1896); <I>Wied.
Ann;</I> 58, 206 (1896).
     12.  Замечание о  "фокусирующих трубках"  для  получения Х-лучей. <i>Phil.
Mag.</I> 41, 382 (1896).
     13.  О  новой форме ртутного  воздушного насоса  и поддержании хорошего
вакуума при опытах с лучами Рентгена. <I>Wied. Ann</I>., 58, 205 (1896).
     14.  О  спектре  поглощения  растворов  йода  и брома  выше критической
температуры. <I>Phil. Mag</I>., 41, 423(1896); <I>ZS f. phys. Chemic</I>, 19, 689 (1896).
     15. Экспериментальное  определение температуры в  гейслеровых  трубках.
<I>Phys. Rev.</I>, 4, 191 (1896); <I>Wied. Ann</I>., 59, 238 (1896).
     16. Дуга, излучающая Х-лучи. <I>Electrician</I>, 38, 289, 371 (1896).
     17.  Лекционная  демонстрация  орбит  тел  под  действием  центрального
притяжения. <I>Phys. Rev</I>., 4, 413 (1896).
     18. Демонстрация явления Допплера. <i>Phys. Rev</I>., 4, 504 (1896).
     19.  Новая форма катодного разряда и  получение  Х-лучей с  приложением
некоторых замечаний о дифракции. <I>Phys., Rev;</I> 5, 1(1897).
     20. Прибор для  иллюстрации градиента  потенциала.  <I>Phys.  Rev., 6</I>, 164
(1898).
     21. Упрощенный радиоприемник Вуда. <I>Elektrotechn. ZS</I>.,20, 289(1899).
     22.  Прибор  для  демонстрации проводимости газов. <i>Phys. Rev</I>.,  6,  165
(1898).
     23. Зональные пластинки, оборачивающие  фазу и  дифракционный телескоп.
<I>Phil. Mag</I>., 45, 511 (1898).
     24. Фигуры равновесия, образуемые плавающими магнитами. <I>Phil. Mag</I>., 46,
162 (1898).
     25. Аномальная дисперсия цианина. <I>Phil</I>. Mag., 46, 380 (1898).
     26. Некоторые опыты с искусственными миражами  и смерчами.  <I>Phil. Mag</I>.,
47, 349 (1899).
     27.  О применении дифракционной  решетки к  цветной  фотографии.  <i>Phil.
Mag</I>., 47, 368 (1899).
     28. Фотография звуковых  волн  по  методу свилей.  <I>Phil.  Маг</I>.  48, 218
(1899).
     29. Темные молнии. <I>Nature</I>, Sept. <B>14,</B> 460 (1899).
     30. Дифракционный процесс цветной фотографии. - <I>Science</I>, 9, 859 (1899);
<I>Photogr. Journ., 24, 256</I> (1900); <I>Journ. Soc. Arts</I>., 285 (1900).
     31.  О  причине темных  молний  и явления Клайдена. <i>Journ.  Phot.  Soc.
Phila;</I> Nov. 8, 69 (1899).
     32.  Фотографирование  при помощи зональной пластинки <I>Photogr.  Journ</I>.,
24, 248 (1900).
     33. Фотографирование  звуковых волн. <I>Photogr. Journ. of Roy. Photo Soc.
London</I>, 24, 250 (1900).
     34.  Применение метода свилей для освещения  предметов под микроскопом.
<I>Phil. Mag</I>., 50, 347 (1900).
     35. Фотография звуковых  волн и демонстрация развития фронта отраженных
волн  при  помощи кино. <I>Phil. Mag.</I>  50, 148  (1900);  <I>Smithsonian Report for</I>
1900,359(1901);  <I>Chem.  News</I>, 81,  103 (1900); <I>Proc. Roy. Soc. (A)</I>,  66, 283
(1900).
     36.  Искусственная  модель полного солнечного затмения. <I>Nature</I>, 63, 250
(1901); <I>Science</I>, 13, 65 (1901).
     37. Вихревые кольца. <I>Nature</I>, 63, 418 (1901).
     38.  Псевдоскопическое зрение без псевдоскопа. <I>Nature</I>, 64, 351  (1901);
<I>Science</I>, 14, 185 (1901).
     39. Аномальная дисперсия цианина (совм. с С. Е. Magnusson). <I>Phil. Mag</I>.,
1, 36 (1901).
     40. Проблема  дневного наблюдения  короны.  <I>Astrophys. Journ</I>.,  12, 281
(1901).
     41. Природа солнечной короны. <I>Astrophys. Journ;</I> 13, 68 (1901).
     42. Аномальная дисперсия углерода: <I>Phil. Mag</I>., 1, 405 (1901).
     43.  О распространении волн с  заострениями  и их отношении  к первой и
второй фокальным линиям. <I>Phil. Mag.</I> 1, 589 (1901).
     44. О получении ярколинейного спектра при помощи аномальной дисперсии и
его   применение   к  "спектру   вспышки",  <I>Phil.   Маг;</I>  1,   551   (1901);
<I>Naturwissensch. Rundschau</I>., 16, 394 (1901); <I>Astrophys. Rev</I>., 13, 63 (1901).
     45.  О  цианиновых  призмах  и  новом  методе  демонстрации  аномальной
дисперсии. <I>Phil. Mag.</I> I, 62; (1901).
     46. Ступенчатая решетка из слюды. <I>Phil. Mag.</I> 1, 627 (1901).
     47. Аномальная дисперсия паров натрия. <i>Proc. Roy</I>. Soc. ,69, 157(1901).
     48. Спектры флуоресценции и поглощения паров  натрия. <i>Phil. Маg</I>. 3, 359
(1902).
     49. Предположительный случай  резонанса  маленьких металлических частиц
со световыми волнами. <I>Phil. Mag</I>., 3, 396(1902).
     50. Поверхностные цвета. <I>Phys. Rev;</I> 14, 315 (1902).
     51. Призмы и пластинки для демонстрации  дихроматизма.  <i>Phys. Rev</I>., 15.
121 (1902).
     52. Невидимость прозрачных предметов. <I>Phys. Rev;</I> 15, 123(1902).
     53. Поглощение, дисперсия  и поверхностные цвета  селена. <I>Phil. Mag. 3</I>,
607 (1902).
     54. Получение магнитного поля при полете заряженных частиц. <I>Phil, Mag</I>.,
3, 659 (1902).
     55. Охлаждение газов при расширении. <I>Science</I>, 16, 592 (1902).
     56. Кинетическая теория расширения сжатого газа в вакууме. <I>Science</I>, 16,
909 (1902).
     57. О замечательном случае неравномерного распределения света в спектре
дифракционной решетки. <I>Phil. Mag</I>, 4, 396 (1902).
     58.  Об  электрическом  резонансе  металлических  частиц  со  световыми
волнами.  Второе сообщение. <I>Phil.  Маg., 4</I>, 425  (1902);  <I>Phys. ZS.</I>,  4, 338
(1903).
     59. Явление Клайдена и обращение спектральных линии. <I>Phil. Маg.</I>, 4, 606
(1902).
     60.  Светофильтры,  прозрачные  только  для ультрафиолетового света,  и
применение их  в  спектральной фотографии. <I>Phil. Маg</I>.  5, 257 (1903);  <I>Phys.
ZS</I>.,4, 337(1903); <I>Astrophys. Journ</I>. 17, 133 (1903).
     61. О  фотографическом  обращении  на  фотографиях спектров. Объяснение
"темной молнии". <I>Astrophys. Journ</I>., 17, 361 (1903).
     62.  Об  аномальной   дисперсии,  поглощении  и  поверхностной  окраске
нитрозодиметиланилина с замечаниями о дисперсии  толуина. <i>Phil.  Mag</I>., 6, 96
(1903); <I>Proc. Amer. Acad. Arts and Sci</I>., 39, 51(1903).
     63.  Электрический  резонанс металлических  частиц  на  световые волны.
Третье сообщение. <I>Phil. Mag</I>., 6; 259 (1903).
     64.  Спектры  флуоресценции  и  поглощения  паров натрия  (совм. с J.Н.
Moore) <I>Phil. Mag:, 6, 362</I> (1903); <I>Astrophys. Journ</I>., 18, 94 (1903).
     65. Некоторые новые случаи интерференции и дифракции. <I>Phil Mag</I>., 8, 376
(1904).
     66.  Ахроматизация  приблизительно монохроматических  интерференционных
полос  посредством высоко дисперсирующей среды и  соответственное увеличение
допустимой разности хода (с  замечаниями лорда Рэлея). <I>Phil.  Mag</I>.,  8,  324
(1904).
     67. Сцинтилляции радия. <I>Science</I>, 19, 195(1904).
     68. N-лучи (письмо, излагающее их ошибочность). <I>Nature</I>, 70. 530 (1904).
     69.  Количественное  определение  аномальной дисперсии  паров  натрия в
видимой и  ультрафиолетовой областях. <I>Phil. Мае</I>., 8, 293(1904); <I>Phys. ZS, 5</I>,
751 (1904); <I>Amer. Acad. Sci</I>, 40, 385 (1904).
     70.  Прибор  для  иллюстрации  давления  звуковых волн.  <I>Phys. Rev</I>  20.
113(1905); <I>Phys. ZS, 6</I>, 22 (1905).
     71.  Интенсивность дифракционных спектров.  <I>Astrophys. Journ</I>..  21  173
(1905); <I>Phys. ZS</I>, 6, 238 (1905).
     72. Магнитное  вращение паров натрия  (совм. c H.W. Sprinesteen). <I>Phys,
Rev</I>., 21, 41 (1905).
     73. Физическая оптика (книга) MacMillan Co., New-York, London. 1905.
     74. Сцинтилляции радия. <I>Phil. Mag</I>., 10, 427 (1905).
     75.  Магнитооптика паров натрия и формула вращательной дисперсии. <i>Phil.
Mag</I>., 10, 408 (1905).
     76. Флуоресценция  паров  натрия  и  резонансное излучение  электронов.
<i>Phil. Mag.</I> 10, 513 (1905).
     77. Аномальная  дисперсия  магнитного  вращения плоскости  поляризации.
<I>Phil. Mag</I>., 10, 725 (1805); Phys. ZS, 6, 416 (1905).
     78.  Метеорологическая оптика проф. Дж.М. Пертнера (рецензия).  <i>Monthly
Weather Review</I>, 1906.
     79.  Спектры  флуоресценции  и  магнитного вращения паров  натрия  и их
анализ.  <I>Phil.  Mag.</I>  12,  495(1906);  <I>Proc.  Amer.  Acad.  Aris  Sci.</I>,  42,
235(1906).
     80. Флуоресценция и закон Ламберта. <I>Phil. Mag</I>,, 11, 782 (1906).
     81. Интерференционные  цвета  кристаллов хлората  калия  и новый  метод
выделения тепловых волн. <I>Phil. Mag</I>, 12, 67 (1906).
     82. Рыбий глаз и видение под водой. <I>Phil. Mag.</I> 12, 159 (1906).
     83.  Замечание к  самообращению  водородных  линий.  <i>Phys,  ZS;</I> 7,  926
(1906).
     84.   Спектры  флуоресценции  магнитного   вращения   и  температурного
излучения паров йода. <I>Phil. Mag</I>., 12, 329 (1906).
     85. Интенсификация  стеклянных  дифракционных  решеток и  дифракционный
процесс цветной фотографии. <I>Phil. Mag</I>., 12, 585 (1906).
     86.  Аномальная  поляризация  и  цвет  света, рассеиваемого  маленькими
поглощающими частицами. <I>Phil. Mag</I>., 12, 147 (1906).
     87.  Атлас  спектров  поглощения  (совм.  с  H.  S.   Uhler).  <I>Carnegie
Institution Publication</I>, 71 (1907).
     88. Интерференционный  метод нахождения закономерностей в многолинейных
спектрах. <I>Phys. ZS.</I>, 8, 607 (1907).
     89. Температурное излучение паров йода. <I>Phys. ZS,</I> 8, 517 (1907).
     90. Простая  водяная воздуходувка для паяльных ламп. <I>Phys. ZS</I>.,  8, 517
(1907).
     91. Простое толкование  вторичных максимумов в дифракционных  спектрах.
<I>Phil. Mag</I>, 14, 477 (1907).
     92.  Изменение  по  виду  и  положению  полосы  поглощения   вследствие
присутствия постороннего газа. <i>Astrophys. Journ</I>., 26 41 (1907).
     93.  Магнитное вращение паров натрия в  D-линии. <I>Phil.  Mag</I>.,  14,  145
(1907).
     94.  Гидравлическая аналогия излучающих  тел  для иллюстрации  свечения
вельсбаховского колпачка. <I>Phys., Rev</I>, 24, 436(1907); <I>Nature</I>, 75, 588 (1907).
     95. Замечание  о  фотографировании  очень  слабых спектров.  (Повышение
чувствительности  пластинок  предварительным   экспонированием.)  <I>Astrophys,
Journ</I>., 27, 379 (1908).
     96.  Поляризованная  флуоресценция  металлических  паров  и   солнечная
корона. <I>Astrophys. Journ</I>., 28, 75 (1908).
     97.  Аномальная дисперсия магнитного вращения неодима. <I>Phil. Мag</I>.,  15,
270 (1908).
     98. О  существовании  положительных электронов в  атоме  натрия.  <i>Phil.
Mag</I>., 15, 274 (1908).
     99. Резонансные спектры паров натрия. <I>Phil. Mag</I>., 15, 581 (1908).
     100.  О6 излучении поляризованного света флуоресцирующими газами. <I>Phil.
Mag.</I> 16, 184 (1908).
     101.   Об  одном   методе   непосредственного   наблюдения,   абсорбции
флуоресценции,  если  таковая существует.  (Опровержение  выводов  некоторых
наблюдателей.) <I>Phil. Mag</I>., 16, 940 (1908)
     102.  Расширение  главной  серии спектра  натрия. <I>Phil.  Мае</I>.,  16, 945
(1908).
     103. Спектры флуоресценции  и магнитного вращения паров калия  (совм. с
Т. S. Carter). <I>Phys. Rev</I>., 27, 107 (1908).
     104.   Спектры   резонанса   и  магнитного   вращения   паров   натрия,
фотографированные  вогнутой решеткой (совм.  с F.  Е.  Hackett).  <I>Astrophys.
Journ</I>., 30, 339 (1909).
     105.  Полная  главная серия  в спектре  натрия (50  л