Дай мне силу. Ведь твоя любовь и милосердие К твоим детям так велики". Через несколько дней отец и мачеха нанесли первый визит в дом его матери. Мачеха прямо с порога начала ворковать: -- Мальчик мой... -- Джон непроизвольно дернулся от ее обращения и уже ни когда больше не слышал подобной фамильярности. А она, перестроившись на не сколько элегический лад, продолжила: -- Я все понимаю... Мы не будем обременять тебя. Мы решили жить своим до мом. Правда, это дороговато, но твой отец, зная твое золотое сердце, убедил меня, что ты поможешь. Меня зови просто -- Лили. -- Да, мэм, -- сказал Джон, совершенно ошеломленный ее полным нежеланием скрыть свои намерения. Украдкой посмотрел на отца. Тот стоял, браво выпятив грудь, -- гордился кормильцем-сыном. Как молод, хоть и сед, его отец. Теперь у него новая семья с сыновьями, го раздо больше подходившими ему по возрасту. Пересилив себя, Джон подошел к отцу и, насколько мог спокойно, сказал: -- Не беспокойся, папа, все будет в порядке. И спохватившись: -- Поздравляю вас, мэм, и тебя, папочка. Подошел к своему бюро и достал оттуда свадебные под арки: ей -- кольцо,--усы панное хризопразами, отцу -- роскошный портсигар. Вечером приехал с поздравлениями Полковник. Был мил и весел. Среди обще го разговора питомец поймал на себе знакомый, почти ничего не выражающий взгляд. -- Что случилось, Полковник? -- Видишь ли, я рассчитывал на "Музыкальное обозрение", но... -- потянул паузу, затягивая подпругу на душе своего питомца, -- это трио кантристов. Вот она, твоя армия... Тогда Джон над этими словами не задумался, но интуитивно отложил их в па мяти. Их время пришло восемь лет спустя. Не самое подходящее время... А впрочем, почему нет? Он увидел себя в зеркале -- недобрая улыбка была на лице. Что ж, "бедный старый" Полковник тогда дал понять, что он не смел идти в армию против полковни чьей воли. Сегодня Полковник хотел, чтобы питомец осознал свою вину и раскаял ся. А вот этого от него не дождутся. Раскаяния... Еще чего! Джон снова посмотрел на себя в зеркало. Хмыкнул. Водитель грузовика пе ред зеркалом. Забавно. Пресса часто величала его "поющим гонщиком" после кино поделок. Зеркало да изображение на экране приучили его смотреть на себя словно со стороны. Ох, не до размышлений сейчас. Скоро сюда, в его гардеробную, соберут ся ребята, представители фирмы и телевидения, Полковник. Вот человек. Никаких хобби. Только дела. Как-то в хорошую минуту Джон спросил: -- Вы ведь богатый человек, Полковник. Почему бы вам не обзавестись каким- нибудь хобби? Теннис? Яхта? Полковник долго, словно мимо, смотрел на говорившего, а потом отрезал: -- Мое единственное хобби -- ты. И Джон всегда помнил об этом. Сердился. Злился. Куражился, пытаясь обре сти себя. Потом всплывали слова менеджера, и он сникал. Так было и в тот вечер... -- Вот она, твоя армия... Все мои труды насмарку. -- Но, Полковник, я вовсе не боюсь начинать. Дело не во мне, а в пейоле*, ко торая убила рок-н-ролл. Вы же сами частенько говорили об этом. -- Говорил, черт меня побери! А что я мог сказать после твоего предательст ва? Подумаешь -- пейола. Ну, платили фирмы левака диск-жокеям за лишнюю про крутку. Ну, делали ребята свой маленький бизнес. Конечно, надо было думать, ког да телевидение вляпалось со своей дурацкой викториной. А то -- дали какому-то олу ху царя небесного выиграть, подсовывали ответы, он же их и заложил. И потянулась ниточка. Но тебя это ни с какой стороны не касалось. Ты с твоей мордашкой вне по дозрений. От "мордашки" Джон поморщился и решил дать Полковнику сдачи: -- Пейола, значит, ни при чем? А армия -- предательство? Странные вещи вы говорите, Полковник. Джон приспустил ресницы и, незаметно наблюдая за менеджером, твердо добавил: -- Пейола -- позор для нашей страны. В нашем обществе человек может добить ся всего, не прибегая к подкупу. Взять хоть меня, к примеру. Вы ведь сто раз исполь зовали это в своих рекламных трюках. Полковник стоял с оттопыренной губой, и глаза его выдавали лихорадочную работу мысли -- что несет сопротивление питомца? Нет, положительно нельзя было сбить до конца с толка этого человека. Эта ким папашкой он вдруг сделался, что и узнать нельзя: -- Ты меня не понял, малыш. Смотри, что случилось с твоим уходом. Ричард ушел в семинарию. Из рока! Твой друг Джерри доэпатировался до того, что публи ка не хочет его видеть. -- Почему -- доэпатировался? Публике, видите ли, не понравилось, что он же нился на своей дальней родственнице. А он молодец! Плюнул на них. Не знаю, я смог бы так? -- Ну, хорошо, хорошо, -- примирительно замял Полковник. -- Действительно, черт с ней, с публикой. Но, выходя из ворот рока, ты не заметил, как туда прошмыг нула карга с косой?! -- патетически закончил он. Пейола (от английского слова "рау" -- платить) -- скандал в конце 50-х годов, произошедший в Америке. Он был вызван тем, что фирмы платили диск-жокеям за лишний прогон выгодных пластинок. (Прим. автора). -- Да нет же, -- вскинулся питомец. -- Дело не в карге, а в нашей работе. Кон церт, гонка. Гонка, концерт. Карл попал в аварию, когда мчался на концерт из од ного города в другой. Слава Богу, обошлось. Эдди с Джином тоже после концерта... Бедный Эдди!.. Да и Джин. -- Хватит, сэр. Мне все ясно. Мы, менеджеры, заставляем вас так много рабо тать, что вы гибнете на дорогах. Вина на нас. Я совсем не хочу, чтобы ты погиб. Мо жет, мне лучше уйти? -- О, Господи! Полковник, я совсем не имел в виду вас, -- скривившись от столь вольного толкования, заскулил Джон. Так невыносимо было думать, что вместо пе ния надо будет заниматься поисками контракта, что он готов был чуть ли не просить прощения. -- Дадно, малыш. Все о'кей! Я ведь не ссориться пришел. У меня хорошие новости. И, не дожидаясь вопросов, не делая пауз, Полковник выложил: -- Нас ждет мир кино. Тебя -- контракт на восемь лег. Меня -- дело нашего "тандема". Три с лишним года назад от упоминания Страны Грез у Джона занялось дыха ние. Теперь-то он знал этому цену. Ах, как хотелось верить -- ему дадут интересные роли, будут снимать с настоящими артистами, а те начнут играть по-настоящему. Демон-хранитель угадал все по его лицу: -- У тебя нет выхода. Ты уже два года не входил в Десятку хит-парада. Фир ма, и та сомневается, заключать ли новый контракт. Лицо питомца пожелтело вдруг так страшно, что Полковник поспешил сказать: -- Я пообещал им много нового материала для пластинок. Куда им было де ваться? Контракт продлевают. Джон перевел дух и взглянул в рыбьи глаза Полковника. Взгляд этих глаз все гда был тверд и победителен. Оставалось сказать: -- Делайте к нашей обшей славе, Полковник... Подписание контракта с кинофирмами было помпезно обставлено и широко разрекламировано. Снимок этого момента обошел все газеты: открытая, почти роб кая улыбка человека, подписывающего свой каторжный приговор. Джона передернуло. Тщеславие обошлось слишком дорого. Что такое полу ченные миллионы по сравнению с той вот горькой глубокой складкой у рта, которую он видит сейчас в зеркале, "гусиными лапками" в уголках глаз, пористой кожей, ис порченной гримом и безумной гонкой "фабрики грез". Он-то, дурень, полагал, что турне -- это адский труд. А тогда была легкость, радость. Он пел для людей. Во время его кинопения три-четыре сотни человек набиралось всегда. Но это была не его публика: они слушали, тихо-тихо сидя вокруг, боясь не угодить режиссе ру и ему. Петь было скучно. Да и песни были паточно-сладенькими. И только его бе режное отношение к музыке давало им ту силу, которой они отродясь не имели. Пожалуй, как ни странно, лучше всех вел себя Полковник. Он даже старался попасть в такт, шлепая ногой. И не попадал. Никогда. Джон услышал, чтокто-то скребется под дверью. Очевидно, давно. Ха-ха! Полковник! Боится потревожить питомца. Впустить, что ли? Нет уж. Пусть поцара пает дверь. Левый уголок рта привычно пополз вверх, стоило только ему представить толстяка Полковника. -- Мальчик мой! Что с тобой? Ты жив? Почему ты молчишь? -- Войдите. Простите, Полковник, я задумался. Не слышал. У меня, как всегда, все о'кей. Полковник наблюдал за ним исподтишка. Заметив это, Джон решил: никто те перь не посмеет читать его мысли. Прикинулся прежним деревенским простачком. Не зря все-таки прошли восемь лет в кино. Но менеджер неожиданно клюнул. Поверил или решил плюнуть и не вдаваться в подробности-все равно, мол, никуда не денется. Внезапное озарение -- Полковник боится! -- пришло к Джону. Не волнуется. Не переживает. Боится. Провал. Расторгнутый контракт... Полковник не может уй ти от дел. Не только из-за денег. Из-за неумения жить вне борьбы, вне интриги. Ме неджирование -- искусство. Только незаконнорожденное. Сам-то Джон не мог без пения. Концертов. Общения с публикой. В этом менеджер и подопечный были еди ны -- скованы одной цепью. И впервые ему стало жаль Полковника. -- Не волнуйтесь. Я постараюсь, -- произнес Джон по-южному нараспев, отво дя глаза от лица собеседника. Лицо это заходило ходуном, как у простого смертно го. В рыбьих глазах мелькнуло что-то, похожее на благодарность. -- Пойду я?.. -- слегка запнулся Полковник. -- Ты отдыхай, расслабляйся. Ско ро, придут ребята и фирмачи. Я в тебя верю. Джон только кивнул. "Расслабляйся". Джон не умел этого и в свои счастливые времена. А теперь, пожалуй, и вовсе разучился. Страна Грез старательно выбивала из него все -- певца, артиста, человека. По три фильма в год. Сюжет известен раз и навсегда: поющий гонщик и удачливый любовник. Он бьет кого-то. Кто-то бьет его. Он гонит машину или мотоцикл и всегда находит большую любовь, покоряет любое женское сердце. Фильмы можно было просто выпускать под номерами. Сутками Джона держали перед камерой. Он стал чувствовать, что силы изменя ют ему. И однажды не выдержал: яркие мухи закружились перед глазами, лица закача лись, и обычные звуки умолкли, уступив место нестерпимому пронзительному звону... Врач говорил: -- Давление высокое. Не стоит давать допинг. Дайте лучше ему отдохнуть. Дали. Но с тех пор стали присматривать очень внимательно. Стоило Джону начать бледнеть, появлялась сестра со шприцем и делала укол. Когда он приходил в себя, раздавался крик "по местам" и "камера". Тогда еще появлялись пластинки с его музыкой. Не фильмовой. Это поддер живало лучше любого допинга. Когда фильмы первого года были сделаны, Джон сорвался домой, чтобы от дохнуть. Дица родных и влюбленные глаза поклонников, по-прежнему висящих на во ротах перед домом, -- чего же еще желать?.. Отдохнув с дороги, Джон пришел в свой офис, где в этот час была только од на секретарша -- Бэкки. Ее глаза блестели сдержанно радостно. С самого детства она была верным фэном Джона, и именно эта преданность и обеспечила ей место в его офисе и радушный прием в доме. -- Хэлло, Бэкки! Прекрасно выглядите. Как муж и сын? -- Хэпло, босс! Благодарю. Все в порядке. Вы тоже прекрасно выглядите. Эта фраза была не просто дань вежливости. Скорее пароль дружеского взаимопонимания. -- Что ждет меня дома? -- улыбаясь от произнесения последнего слова, спросил Джон. -- Приглашение от губернатора на послезавтра. -- 0'кей! Джон вышел на подиум под руку с дочерью губернатора, оглядел политика нов и членов их семей, сидящих в первых рядах, а потом взглянул вверх, где на га лерке сидели тинэйджеры. -- Господин губернатор, леди и джентльмены и эти, прогульщики, доброе утро, -- сказал он, смеясь и делая широкий приветственный жест. -- Я не могу петь по условиям моего киноконтракта. Смешные истории -- тоже не мое амплуа. Он почувствовал -- от него ждут хотя бы слов -- и добавил: -- Меня часто спрашивают, собираюсь ли я поселиться на Побережье? Пока я снимаюсь, я буду жить там. Это работа. Но дом мой здесь. И сюда я вернусь. Он вернулся. Сил больше не было. Господи, как новичок, трясется он теперь, сидя в своей гардеробной. Где же ребята? И в этот момент постучали. -- Эй, хэлло! Мы пришли, -- говорил Скотти, протягивая руку. Старая гвардия. Они собрались, чтобы облегчить ему возвращение. Без стука (дверь была приоткрыта) ввалились Рэд, Лам, Чарли и Джо. И тут же включились в общение. Смех. Шутки. Как много лет назад. И как много лет назад -- напряжение в нем. Почти трагическое неумение переключаться, сразу влиться в общий веселый разговор. О нем словно забыли. Боясь помешать им и выдать свое волнение, Джон на блюдал за ними в зеркале, ощущая неловкость от невольного подглядывания. Стараясь смотреть как можно незаметнее, он глянул исподтишка и в зазерка пье встретился взглядом со Скотти. Резко дернул головой от смушения. Отвернулся. В глазах старого друга явно сквозило: "Я понял твое состояние. Понял -- по тому что видел тебя совсем щенком. И будь ты хоть трижды король, сегодня ты бо ишься. Но я никому не скажу. Я постараюсь помочь тебе". А сам Скотти говорил: -- Помнишь твой концерт -- последний -- на Островах? Джон благодарно кивнул. Ребята оживились. -- Да, да. Жаль, нет "Айрсов". Уж они бы порассказали... -- Моя лебединая песня. Вернее, девятнадцать лебединых песен. -- Танцевал с микрофоном, рискуя сорваться со сцены. Гордон был так потря сен твоим выступлением, что даже не мог петь. Стоял с открытым ртом. -- Прощальный концерт, ребята. Я знал, что этого долго не будет. Но не знал, что я буду так замордован... Дверь открылась. Вошел Полковник, и следом фирмачи. -- Мой замордованный мальчик, -- давая понять, что слышал его слова, начал Полковник, -- как ты себя чувствуешь? -- Все в порядке, Полковник, -- ответил Джон своей дежурной фразой. Обста новка в гардеробной с их приходом из непринужденной превратилась в бедлам. Го ворили все разом. И слава Богу! Еще с полчаса, когда всем было не до него. После концерта на Островах Джон снова вернулся "выстреливать" фильмы. Толпы поклонников встречали его в аэропорту. Ничего нового. Но теперь было не выносимо стыдно. Он обманул своих фэнов. Он не мог петь для них. А ведь среди этих людей были "профессиональные" поклонники -- люди, которые всегда обрета лись там, где жил Джон. Они устраивались на работу в его родном городе, пока он был там. Они снимались с места и кочевали, если он уезжал в турне. Наградой им служили концерты. Теперь ждать стало нечего. И Джон попросил Бэкки навести, о ком можно, справки, чтобы помочь. Его собственная жизнь все больше становилась похожа на страшное непрохо димое болото. О самостоятельности и мечтать не приходилось. Он находился в ка бальной зависимости от менеджера, фирмы, контракта и даже собственного имид жа. Скука и безразличие сделались его постоянными спутниками. На съемочную пло щадку он выходил, шаркая ногами. Говорил то слишком громко и экзальтированно, то словно пережевывая кашу. Режиссеры делали вид, что не замечают его состояния. Не оставалось сил даже на развлечения. И вот изредка Джон стал бросать в рот па ру маленьких желтеньких глянцевых пилюль, которые поднимали настроение, помо гали держаться в форме. Многие артисты пользовались ими. И никто не находил в этом ничего страшного. После окончания съемочного дня, когда действие таблеток кончалось, он, оту певший, сидел перед телевизором в окружении ребят и их подружек. Утром Джон несколько раз порывался удрать в горы один, однако вездесущий Полковник, узнав об этом, дал ребятам накачку: -- Ваш босс стоит миллионы и миллионы. Берегите его. И они берегли. Они уже знали, что он начал пользоваться таблетками. А по скольку так было проще "беречь", они, не желая отстать от босса, начали пробовать все подряд. Скука богатой праздности давала о себе знать. От той же скуки Джон стал делать людям какие-то безумно дорогие подарки. Отец решился поговорить с ним: -- Мальчик, я тут как-то проверял счета с Бэкки и решил, что спятил. Сотни тысяч на машины. Для кого? Тридцать три машины!!! Кому? Зачем? Мы... Ты разоришься так! -- Папа, это только деньги. Что тебе нужно? Скажи. Я все сделаю. Не говори только об этих проклятых деньгах. -- Сынок... Это твой труд. Я не понимаю... -- И не дай Бог! Я сам не понимаю. Но я не хочу помнить, за что я их полу чаю. Да, папа, богатым быть хорошо. Я буду дарить подарки. Кстати, не забудь -- те бя ждет новый телевизор от фирмы. Привет Лили. ' Отец ушел осчастливленный. Они все вначале уходили осчастливленными. А потом выяснялось: кому-то был сделан более дорогой подарок, и Джон сразу стано вился плох. О, как он старался угодить им раньше. Теперь это прошло. Подарки, как и все остальное, не приносили радости. Оставался эксперимент да необходимость в окру жении. Родные не составляли исключения, разве что мать его мачехи. Она никогда не ждала подарков. Удивительная женщина! Душа его отогревалась рядом с ней. Да и мать Лили любила его, пожалуй, больше родных внуков. К Рождеству он снова вернулся домой. Джон с детства, когда рядом была ма ма, любил этот праздник больше остальных. Но такого Рождества не помнил -- гря нули небывалые для их мест морозы, и выпал снег. Рождественская ночь, казалось, тянулась бесконечно. Мать Лили, оказавшая ся рядом, шепнула: -- Пойдем, глотнем свежего воздуха, мальчик. А то я уже одурела от духоты и скуки. -- С удовольствием, мэм. -- Не зови меня -- мэм. Просто -- бабушка Кэт. -- Спасибо. Куда прикажете проводить вас? -- Слушай, я ведь янки. У нас бывает зима, и мы играем в снежки. То есть рань ше играли, а теперь-то уж нет, -- поправилась она. Они потихоньку выскользнули из дома. -- Хорошо дома? -- О, бабушка Кэт, только дома и хорошо. Хотя... вы понимаете? -- Надеюсь, мальчик. Я вижу тебя не первый раз. Знаю. Ты грустишь? Что мо жет тебе помочь? Только твоя собственная семья. Женись. Но не на актрисе. Я про жила очень долгую жизнь, и мой опыт подсказывает, что легко тебе не было никог да. И не будет. -- Моя мама предрекала мне то же самое. На мне что -- печать? Бабушка Кэт кивнула и добавила: -- Но ведь должен же ты полюбить? А разве может устоять против твоего оба яния и таланта женщина? Возьми хоть меня, -- улыбнулась она. -- Я простой южанин. Своим взлетом я обязан Полковнику. Он... -- Это тебе он сказал? -- перебила старая дама, и глаза ее стали какими-то не добрыми и тусклыми. -- Только не смей защищать его. У тебя талант. У тебя! Он улыбнулся горячности старой леди. В ней не было покорности и обреченности, свойственной членам его семьи. -- Твой талант -- тяжелый крест, -- снова заговорила бабушка Кэт. -- Молодежь чувствует меру этого таланта, но не его тяжесть. И не в состоянии облегчить ее сво им поклонением. Всегда тебе будет трудно. И, тем не менее, люди всегда будут к те бе протягивать просящую руку. -- Я уже привык. Потому-то я и боюсь жениться. При моей жизни обрекать ко го-то мучиться рядом? Ужасно... И потом -- я никогда не смогу ни о чем попросить любимую женщину. Я, наверное, создан только исполнять просьбы. Но я не ропщу. Хоть какая-то от меня польза, -- с легким оттенком горечи закончил Джон. -- Подожди. Я тоже хочу тебя попросить. -- Сочту за честь. Это ведь впервые. -- И, надеюсь, впоследние... Правда, я не за себя. Хотя внук- это я. -- Что случилось? С кем? -- С Рикки. Лили даже не в состоянии говорить с тобой. Такой мерзавец. Он пошел во время каникул работать в госпиталь и украл там наркотики для своего стар шего приятеля. Ему грозит суд. Собственно, я бы даже не стала говорить. Поверь только в одно: как ни парадоксально, самый родной мне человек в этой семье -- ты. И я боюсь огласки. Все эти киношные писаки обожают такие штуки. Я совсем не хо чу, чтобы тебя склоняли. И так слишком много всякой дряни. А твой демон-храни тель только рад. Реклама. -- Хорошо, мэм. Я сделаю все возможное. Бабушка Кэт приехала благодарить. Она поцеловала Джона и протянула ма ленькую коробочку. -- Я хочу сделать тебе подарок. Нет, нет. Не качай головой. Это кольцо--ре ликвия нашей семьи по мужской линии. -- Оно для ваших внуков... -- Ты мой старший внук. Оно твое. Его носят только на мизинце. А на твоих красивых тонких руках, я думаю, оно заиграет. Кстати, откуда у простого южанина, да еще водителя грузовика, такие руки? Не знаешь? В тебе порода, мальчик. Кольцо оказалось талисманом и для Полковника. Снимался очередной фильм. Как всегда при его появлении, все закрутилось, сцена длилась уже минут пятнадцать, когда раздался вначале протяжный стон Полковника, а затем его повелительный окрик: -- Прекратите съемку! Режиссер недоуменно взглянул на менеджера: -- Что случилось, Полковник? -- Случилось то, что вы в качестве реквизита используете личные веши моего подопечного, -- холодно отчеканил тот. -- Господи, какие еще вещи? -- пролепетал режиссер, понимая, что сейчас Пол ковник потребует сатисфакции. -- Золотое кольцо с драгоценным камнем. Хотите убедиться? -- осведомился яз вительно. -- Нет, нет. Зачем же? Еще? -- Золотые часы -- подарок фирмы. Режиссер попробовал защищаться. -- Почему же вы, Полковник, не присмотрели за этим раньше? -- Я? Я?! Я -- что?! Не присмотрел?! Я у вас разве состою-на службе? Или ра ботаю поденщиком? Вы меня оскорбляете, когда я, уполномоченный своей фирмой следить за соблюдением всех статусов относительно нашего питомца, говорю вам о вашей грубой ошибке. Я полагаю, фирма, которую я имею честь представлять, свя жется с вашей фирмой на самом высоком уровне, и они найдут общий язык. Обезумевший от такой тирады режиссер недипломатично брякнул: -- Сколько, Полковник? -- Что? -- загремел Полковник. -- Что?! Ну, это вы надолго запомните... Память обошлась кинофирме в двадцать пять тысяч плюс подарок Полковни ку в качестве компенсации за обиду. А Джон? Попытался, конечно, унять Полковника. В ответ получил: -- Не вмешивайся. Деньги небольшие. Но деньга деньгу делает. Я просто вы полняю обещание, данное тебе и твоей маме... Обжигающий стыд вернул Джона к действительности. Он в упор глянул на ме неджера. Тот вздрогнул от неожиданности -- питомец секунду назад сидел истуканом, погруженный в раздумья. Сейчас его взгляд выражал бешеную неприкрытую нена висть. Почему? Полковник не чувствовал себя виноватым ни в чем. Сидели. Мило болтали с парнями. Он, правда, давал им кое-какие советики, как сделать, чтобы пи томцу было лучше (а следовательно, и ему). Слава должна быть не первозданной, а зрелой. Король возвращается из паломнического похода в Мекку. Придворные обя заны вернуться раньше. Подданные уже готовы. Готовы?.. И, испугавшись конфликта, Полковник -- впервые, может быть, в жизни -- вы нужден был пригласить компанию в бар. Питомец поднялся и сказал: -- Сегодня мой платежный день. Мысль о том, что платит Полковник, была непереносима. Нет, у них разные счета в банке и в жизни. Пока компания пробиралась к стойке бара через подростков, томящихся там, Джон быстро взглядывал по сторонам. Разговор его стал возбужденным и неожидан но громким. Он сознавал, что смешон, но поделать с собой ничего не мог. И никто, абсолютно никто из молодежи не обращал на него внимания. Нынешние тинэйдже ры не знали его. Горько усмехнувшись, Джон взгромоздился на табурет. -- Не твоя публика, а? -- наклонившись к боссу, проговорил Рэд. Джон кивнул, потягивая пепси через соломинку. Говорить не хотелось. Голова стала тяжелой. На хлынула апатия. -- Господи, кто может выдержать? Я... Кто может помочь? Никто? Никто. Прис? Я не хочу, чтобы она была на этом концерте и даже смотрела его по телеви зору. Я не верю в себя. Я разучился петь. Глаза уплыли далеко-далеко. Взор стал хрустальным. И первым это увидел Скотти. Нельзя было оставлять Джона в таком состоянии. Лучше взрыв. И Скотти по шел напролом. -- Эй, Полковник! Вы хорошо продумали подбор публики? -- Боже, мальчуган! Что ты несешь? Подбор публики... Каким образом? Его ок ружать будете только вы. Вы же и будете создавать общий фон. -- Между прочим, стоило бы пригласить красоток, с которыми он снимался. Рек лама бы выстроилась ого-го! -- и Скотти исподтишка взглянул на лицо старого друга. Лицо это болезненно пожелтело. Скотти понял -- слова дошли. Сейчас насту пит реакция... -- Дружище, Скотти, -- раздался тихий страшный голос, -- ты-то знаешь меня лучше других. Я что, только и гожусь теперь для роли героя-любовника и племенно го жеребца?.. Глаза и щеки Джона горели. Скотти сидел, опустив голову. -- Скотти, ты слышишь меня? Зачем ты говоришь так? Может, ты и вправду так думаешь? Может, по-твоему, мне не надо возвращаться? -- вдруг спросил Джон, и го лос его сорвался. Скотти, не поднимая глаз, покачал головой. -- Тогда зачем ты обижаешь меня? -- печально проговорил Джон. Скотти не был готов ни к такому вопросу, ни к дрожи в голосе друга. Он вздрогнул, словно от удара. В маленьких глазах прыгал еще озорной огонек от удачной провокации. И Джон понял -- Скотти решил разрядить обстановку любым способом. -- Скотти, дружище! -- Прости, я не хотел обидеть тебя. -- Добрый старый дружише!.. Ребята уставились на них, не понимая, что происходит. Начала разговора они не уловили. Полковник остро глянул на друзей -- сцену объяснения пора было пре кращать. Джон и Скотти поймали этот взгляд одновременно. Тонкая рука Короля мягко коснулась костлявой руки Скотти. -- Идем, дружище. Кажется, пора начинать. Но пора еще не пришла. Заглянул продюсер и увел куда-то Полковника. По том примчался помощник продюсера и утащил ребят смотреть -- удобна ли сцена. Джон снова остался один. Подошел к своему столу, заваленному поздрави тельными телеграммами. Фэны были счастливы. Его выход на сцену был и их звезд ным часом. Однако сейчас читать их послания он не мог. Внутренняя дрожь не да вала сосредоточиться. И он бережно начал складывать их в шкатулку. Медленно раскладывая телеграммы, он вдруг наткнулся на надпись, сделан ную красным фломастером: "Прочитать перед концертом". Он вскрыл бумажную по лоску и увидел подписи -- Мэк, Джерри, Карл. Его друзья. Его юность. Сегодня их здесь нет. Да и чего бы им стоило собраться вместе?! После стольких лет. Пути их давно разошлись. Джерри пережил подлинную драму -- остракизм, когда женился на своей родст веннице. С ним расторгли все заграничные контракты. Возвращение на родину тоже было омрачено -- выступления его были запрещены. Джерри подался, как и Джон, в ки но. Но его контракт был гораздо короче, чем у Джона, и он давно вернулся на эстраду. Мэк значился теперь в списках первых кантристов страны. Его кантри-балла ды были подчас страшны. И успех его был бы необъясним, если бы публика не была заинтригована. Мэк никого не подпускал к себе близко. У него не было потребнос ти в людях. Детство его было суровым -- нежности не допускались в этой семье. С ним никогда не носились, не облизывали. Он знал, что такое -- драться с мальчишка ми до кровянки. Умел постоять за себя. Он был Геккльберри. И его баллады были пропитаны этой бравадой. Карл называл их эстрадно-уголовными. Сам Карл вышел из кантри, а затем стал рокером. И попал во "второй эше лон". Что-то не сложилось. Будучи талантливым композитором, Карл не стал талант ливым исполнителем. Он не верил в серьезность собственной музыки. Не было у него и комплексов, связанных с детством, с жаждой утверждения себя. После нескольких лет забвения Мэк взял Карла в свое шоу. Тройка писала: "Ты наша надежда гордость Юга всей страны мы приветству ем твое возрождение тебе 33 ты должен своим учением возродить учеников своих удачи тебе Мэк Карл Джерри". "Ишь ты, нашли струнку", -- подумал Джон. Ребята неоднократно заявляли даже в печати, что все рокеры -- его ученики. Даже теперь, когда каждый шел своей дорогой, они по-прежнему считали Джона учителем. "Жаль, нельзя начать сначала. Может, пели бы вместе", -- сентиментально по думал он. И туг же покачал головой. Нет. Начиная вешь, он никогда не знал, как сде лает ее. Каждый раз песня звучала иначе, чем прежде. Никто, включая его самого, не мог знать -- как пойдет. Песня выходила из повино вения, оборачиваясь новой мерцающей гранью. Музыка вела его и заставляла забывать обо всем. И, конечно, он был жалким идиотом, когда позволил Полковни- ку настоять на киноконтракте. Эта мысль снова вернула его в гардеробную. Где они все? Посмотрел на ча сы. Такая пропасть времени!!! Бережно положил послание друзей в ту же "сувенирную" коробку, где лежа ли и прочие телеграммы. Слабость, конечно, но она всегда была при нем во время концертов. С первых гастролей. Закрыл шкатулку. Включил весь свет и сел гримироваться. Отражаясь от зер кала, свет резал глаза, выбивая слезы. Правый покалывало. Легкая эта колющая боль появилась год назад. Джон относил такие явления за счет перегрузок при съемках -- чересчур яркий свет юпитеров. Однако зрение не ухудшалось, и беспокоить врачей он не стал. Изредка глаз слезился, но еще с юности он не считал для себя возмож ным обременять занятых ученых людей. Джон закрыл глаза, давая им возможность привыкнуть к яркому свету, и в этот момент рядом на столе грянул телефон. Он машинально поднял трубку. -- Да? -- пытаясь изменить голос, произнес он. -- Дорогой, ты так и не научился играть, -- сказал голос Прис. Вздрогнув от насмешки, Джон все же вздохнул с облегчением; свой голос. Жена продолжала щебетать: -- Лиз сегодня тиха невероятно, словно понимает, что ее папочка готовится к решающей битве за звание артиста. Снова легкий укол. Такая манера разговора стала присуща ей с тех пор, как родилась Диз. Она мгновенно поняла, что дочь для него -- все. И что бы ни было меж ду ними, один только вид лепечущей дочурки утишал гнев, снимал усталость, застав ляя идти дальше. Он вспомнил, как хотел сына. Хотел, чтобы парень играл в футбол, дрался с мальчишками. Потом бы получил хорошее образование и выбрал умную специаль ность. Возможность сценической преемственности Джон исключал полностью. Жут ко было помыслить, что его ребенок окажется на сцене. Только не певец. Родилась дочка, и он вдруг почувствовал, что внутри лопнул нарыв, назрев ший за последние безрадостные годы в кино. Джон понимал: дочь не пойдет по его стопам. Прис с присущим ей изяществом займется дочкиным будущим. -- Не волнуйся, дорогой, -- сказала Прис. -- Удачи тебе. Изящество жены изменило ей на этот раз. Удача... Это понятие определило жизнь их нации. Другого мерила не существовало. Удача -- успех. Словно не было понятий -- счастье, радость. Когда-то, встретив Прис во время своей службы, Джон был поражен, насколько эта маленькая, похожая на статуэтку круглолицая девочка не интересуется рекламой. Она казалась очень одинокой, и поначалу Джон думал, что Прис растет без матери. Как-то она позвонила и сказала, что не пойдет с ним в кино, потому что папа запретил ей. В окружении ребят он стоял у кинотеатра, когда она все-таки появилась. -- Отпустили? -- обрадовался Джон. -- Да, мама уговорила его, сказав, что мне не следует упускать такой шанс, -- простодушно выложила она. Так Джон узнал, что у девочки есть мать, которая делает на него ставку. И от этого снова зашлось сердце. Стало тоскливо с ней. Конечно, он оставался бесконеч но добрым, но твердо помнил -- никаких слабостей. А она стала стремиться все ча ще появляться в его обществе, поняв, что это престижно. Когда срок службы истек, Джон простился с ней, как с сестренкой. Потом на чались съемки. Он и забыл о ней. Поэтому письмо, полученное им во время передышки между фильмами, явилось полнейшей неожиданностью. Родители Прис спрашивали без обиняков, нельзя ли доч ке приехать в гости к Джону и его отцу на каникулы. Он страшно удивился, а главное, незамедлительно понял причину -- он стал звездой, и его доход постоянно возрастал. Вечером Джон зашел с письмом к отцу. Тот, прочитав, потер лоб рукой и сказал: -- Сын, она милая девочка. Вы были дружны. Ты ведь даже хотел покровитель ствовать ей когда-то. Пусть приезжает, а? Она будет при бабушке. Это не повлияет на твою карьеру. Джон снова, услышав это слово, горько задумался. Карьера. Только карьера. Забота о ней стала главной даже для отца. Никого абсолютно не интересовали его человеческие чувства. -- Ответь им сам, папочка. Пусть приезжает. Придя к себе, Джон поднялся в мамину комнату, ключ от которой хранился только у него. Когда в доме убирались, он сам открывал и закрывал ее. Большой фотопортрет висел на стене против окна. Здесь еще чувствовался мамин аромат. Или это чувствовал только он? Присев на диван перед портретом, Джон пожаловался: -- Вот, мамочка, тетя Фэй всегда говорила, что близняшки счастливые. А где оно -- счастье? Даже папа -- нет-нет, я не жалуюсь -- думает в первую очередь о моей карьере. Теперь эта девочка. Она могла бы быть моей сестрой, а ее родители про чат мне в жены. • Но взгляд матери был далеким и глубоким. Она не могла ответить сыну. Да он, собственно, и не ждал. Спустившись вниз, Джон застал в гостиной Чарли, Рэда и Джо. -- Босс, -- начал было Рэд и осекся. -- Что с тобой? Что-нибудь случилось? Рэд не был чуток, но, зная своего босса с малых ногтей, сразу почувствовал перемену. -- Только приятное. Чарли, помнишь Прис? Джо, а ты? Оба кивнули, глядя вопросительно. -- Она приезжает сюда погостить на каникулы. Я прошу вас оказывать ей по добающие почести. -- Зачем тебе это? -- прямо врезал Рэд. -- Разговоров-то будет. Полковник от несется к ее визиту без восторга, будет нудить о карьере. Джон вздрогнул -- вольно или невольно Рэд так непочтительно обошелся со словом "карьера"? -- Карьера... -- глубокомысленно произнес Джо. -- Куда они денутся. Контракт. Как это воспримет Энн? -- Господь с ней, с Энн, -- тихо,--словно в раздумье, сказал Чарли, -- ты-то рад? Или у тебя все неопределенно? Отклони их просьбу. Ответь, что тебе некогда. Толь ко не думай, что я это ради своей выгоды. Прис мила, а ее мать хитра. Ты и сам зна ешь. Ни одна мать не пошлет дочь "в гости" к неженатому мужчине на десяток лет старше -- просто так. Здесь дальний прицел. Слова Чарли носили, безусловно, общечеловеческий характер, но смысл их больно бил по Джону. Конечно, Чарли не хотел плохого своему кумиру. Просто зло славы и богатства жило вокруг него, облепляя удушливой коркой. Джон резко вскинулся в кресле. Встал, заканчивая разговор. Несколько дней спустя, уже на Побережье, он получил от отца телеграмму, что Прис они встретили. Он вздохнул -- свершилось. Илостарался забыть. Не тут-то было. Она надумала навестить Джона и лично выразить благодарность за "приглаше ние". И осуществила свое намерение с удивившим и испугавшим его упрямством. Джон поехал встречать ее в аэропорт вместе с Рэдом и Чарли. При встрече Прис обняла и поцеловала его так, словно имела на это право. Рэд осмотрел подру гу босса с головы до ног достаточно откровенно. Она заметила этот взгляд, и глаза ее стали злыми и прозрачными. Она не подала Рэду руку и лишь снисходительно кив нула Чарли. И внезапно, с тоскливой ясностью, Джон увидел, что эта девушка, ни чем почти не напоминающая ту, мягкую и пухлогубую девочку, хочет быть единствен ной. Хочет заменить и родных, и друзей. Она выглядела теперь взрослой из-за густо-черной подводки глаз, высоко взбитой прически и высоких каблуков. Потом Джон отвез ее к жене своего менеджера и пару дней не решался там появляться, проводя время с ребятами и Полковником и глотая маленькие пилюли, чтобы забыться. Вспомнилось, как Полковник свистнул, увидев Прис. -- Послушай, -- заметил он питомцу, -- будь осторожен. И только. В устах столь прожженного человека слова прозвучали угрожаю щим предупреждением. Вдруг Джон увидел, что Полковник стоит в дверях. -- Слушай, чего ты сегодня, а? То комок нервов, то элегия. Определяйся ско рей. Через двадцать минут начало. Девушек я все-таки рассадил. Расправиться с ни ми -- твоя задача. Джон неожиданно остро обрадовался менеджеру и весело рассмеялся его словам. Полковник удивился и растрогался. Как всегда в минуты редкого для него душевного стресса, глаза его съехались к переносице, и уже второй раз за этот длин ный день Полковник удивил своего питомца. -- Но по мне лучше элегия. Мне не хотелось бы, чтобы ты нервничал. -- Где ребята, Полковник? -- Отправил их поразмяться. Они не в состоянии рассеять тебя. Побудь-ка один. -- Вдруг остановил взгляд на зеркале. -- Вот с ним. И, резко повернувшись, вышел. Да, Полковник угадал, с зеркалом было легче, чем с ребятами. Отношения становились все более официальными. -- Господи, мелодрам мне только не хватает. Он решительно подвинул стул и занялся своим лицом, упорно стараясь не думать. Но думалось. Думалось, что Прис смеется потихоньку. Она права. Великим артистом он не стал. Ремесленник от кино. Обидно, конечно, что она это делает. А может быть, отыгрывается? Есть за что. Его мягкотелость дорого обошлась всем. Не смог он сразу пресечь ее попытки войти в его семью. Духу не хватило жестоко обой тись с маленькой девушкой, приехавшей к нему в гости. В конце каникул от ее родителей пришло еще одно письмо с "огромной прось бой" разрешить девочке пожить у них до окончания колледжа. На этот раз совето ваться было не с кем. Бабушка позвала внука к себе: -- Я хотела бы, чтобы Прис осталась у нас. Мне так хорошо с ней. Я думаю, ты тоже рад. Она всегда под боком. Джон вспыхнул: -- Но, бабушка, там, где я сейчас пребываю, под боком у меня полно красо ток. При чем здесь Прис? -- Войдя в свою комнату, он увидел стоявшую у стола Прис. Она медленно под няла на него глаза и тихо спросила: -- Можно, я останусь у тебя? -- Он остолбенел. Прис поняла и поправилась: -- Я хотела сказать -- в твоем доме. Я очень привязалась к твоей бабушке и тетке. -- Так не годится, детка, -- качая головой, сказал Джон. -- Тебе стоит подумать о будущем. Резко вскинув голову и глядя на него остановившимися и расширившимися глазами, она твердо сказала: -- Я люблю тебя и хочу, чтобы моим будущим был ты. Это было сказано так грубо, так не вязалось с его представлениями о женской гор дости и ее обликом дрезденской куколки, что он отшатнулся и только воскликнул: "О-о!". Неужели этот короткий звук мог столько сказать? Так поразить? Лицо ее за дрожало, и она бросилась опрометью вон из комнаты. Через полчаса в дверь его кабинета постучали. Пришла тетка и елейным голо сом пропела: -- Тебя хочет видеть бабушка. Она плохо себя чувствует. Ты очень расстроил ее историей с Прис. Девочку жаль безумно. Джон мрачно кивнул. Сидел, собираясь с мыслями. Как, когда, чем приворо жила она всех его родных? Напрашивался ответ -- добротой и обаянием. Почему же он сопротивляется? Бабушка Кэт как-то советовала ему найти на роль жены не акт рису. Прекрасный повод угодить единственному человеку, который не талдычит о его карьере. Но внутри все сопротивлялось. Страх? Да, и страх. Взять на себя еще обязательства, еще ответственность? Это при его-то нынешнем положении? Конечно, платили ему прекрасно. Получали же за него неизмеримо больше. И забирали у не го время, здоровье, радость непосредственного общения с людьми. Пожалуй, ра дость общения была главной. Постоянное свое окружение он уже едва переносил. Часто бывал груб и жесток с ребятами, то кляня себя за это нещадно, то пытаясь оп равдать и понимая, что хамству нет оправдания. Во время таких кризисов он уходил в работу, пытаясь преодолеть кинорути ну. Но все возвращалось на круги своя, принося с собой лишь давящую боль в затыл ке и полуобморочное состояние. Все чаше теперь на съемочной площадке бросал он под язык допинговую таблетку. Все чаще... И, конечно, не мог не знать, что это вле чет за собой, куда может завести. Он не пристрастился к спиртному и курению, хо тя иногда позволял себе, особенно в обществе Полковника и фирмачей, выкурить тонкую датскую сигару. Тоска, тоска, тоска... Вместе с таблетками она разрушала здоровье и веру в себя. И обрекать на безрадостное существование рядом с собой, таким трудным для окружающих, еще кого-то? Увольте. Хватит с него, что причина маминой смерти в нем. Правда, все старались отвратить его от такой мысли. Говорили, что причина -- тяжелая работа. Но ведь он тоже тяжело работает. А значит... Так Джон впервые посмотрел правде в глаза -- он недолговечен. И почему-то улыбнулся. Успокоился. Достал знакомую трубочку, отсчитал пару таблеток... Минут через пятнадцать поднялся к бабушке. Прис там не было. -- Садись, внучек. Вроде мы с тобой недавно расстались, но ты уже сто-о-оль ко успел натворить. Это был выговор. Впервые с тех пор, как Джон содержал всю свою родню. Недаром же пресса писала о невероятно развитом у него по отношению к родным чувстве долга. В его стране это не принято. Все существо его, основательно начиненное дикседрином, возмутилось. Он не маль чишка. -- -- Да? Так что же? -- сухо осведомился он. Но бабушка предпочла тон не заметить. А зря... -- Как ты смел обидеть девочку?! Она уезжает оскорбленная. Извинись сейчас же, не то... -- Что-о-о?!! -- страшно прошипел он. -- Угрозы? Мне?! Из-за невесть кого? Да черт с вами, со всеми. Лучше буду один. Сколько можно распоряжаться мной и чи тать нотации?! Старуха вжалась в кресло. Вся ее величественная осанка пропала. Она стала похожа на черепаху: на дряблой морщинистой шее дергалась маленькая головка. -- Что ты? Что? Господь с тобой! Живи, как знаешь. Он почти тут же испугался, что ее хватит удар. Но старушка оказалась желез ной. Быстро успокоилась и уязвила: -- Хорошо, что мамочка не видит. Расстроилась бы. Как хлыстом. Он же еще и виноват. Махнув рукой, ушел, не обернувшись. И тут вмешалась совесть. Надо было идти к Прис. Джон постучал. Нет ответа. Еще раз. Опять тишина. Тогда, напуганный этой зловещей тиши ной, он толкнул дверь. В тот же миг Прис обхватила его и заплакала. Это было вы ше его сил -- женщина плачет из-за него. Он провел рукой по ее волосам. -- Не надо, малышка. Я не стою слез. Оставайся. В этом доме тебе рады. Прис моментально просияла и бросилась распаковывать чемодан. Сцена миновала. Он проговорил: -- Извини, мне надо сейчас идти. Вечером увидимся... Он поехал навестить маму. Посидел. Поговорил с ней. Вернее, рассказал ей все, не шадя себя. Стало немного легче. У выхода с кладбища Джон вдруг почувствовал страшную слабость и дурноту. Быстро достал таблетку и раскусил ее. Подождал, прислонившись к дереву, и, когда отпустило, вышел и сел в машину. Чуть-чуть посидел и медленно повел машину к дому. Утром надо было улетать. Значит, вечер предстояло провести в кругу семьи. Он бы предпочел без его друзей. Именно поэтому он и пригласил ребят. До засто лья время еще было, и Джон постучал к Прис. Она была готова: одета очарователь но, накрашена умело и весела. Он, хмуро оглядев ее, буркнул: -- Прекрасно смотришься, девочка. А вот это -- тебе. Это -- было кольцо очень тонкой работы с изумрудом. Прис приняла подарок без колебаний, но с несколько преувеличенной благодарностью: -- О-о-о!!! Милый! Сказка! Но зачем? Я так счастлива! Очень! Весь вечер она держалась, словно принцесса. И ее изящество, которое он принял за аристократизм, неожиданно понравилось ему. Однако, на аэродром он уехал раньше, чем следовало, только чтобы избежать сцены прощания. И был страшно поражен, когда Энн, с которой он снимался, как- то во время перерыва спросила: -- -- Как поживает ваша маленькая приятельница, которую вы никому не показы ваете? Кстати -- почему, Джон? Боитесь, что у крошки от обилия звезд закружится го ловка? Или растите для себя? Он недоуменно взглянул, а Энн, умница, хитрованка, словно не заметив его удивления, поднялась и пошла на съемочную площадку. Энн манила его. Хороша -- необыкновенно! Умна! Тонка! И неприступна. Джон тянулся к ней. Но так и не узнать ему, кто известил Прис об этом. Она примчалась раз, другой, третий. Была терпелива. Не навязывала себя. Ждала своего часа. И снова Джон толком не понял -- подстроила она все дальнейшее или час дей ствительно настал. Во время его приездов домой они жили под одной крышей. Пресса связала их имена, говоря, что они давно тайно женаты. Только они знали: они -- никто. В тот приезд дома все были обеспокоены. Прис болела. И даже врач не мог определить, что с ней. Она ничего не ела. Худела. Была постоянно тиха и грустна. Джон пришел к ней в комнату, и жалость к столь преданной девушке затопила его. -- Малышка, -- он накрыл ее бледную ручку своей, -- что случилось? Надо по правляться. -- Не хочу. Я устала. -- Брось. Все обойдется. -- Ты меня прости, -- она тихо заплакала. -- Я так тебе досаждала. Я... Он вдруг наклонился и поцеловал ее. -- Ты прелесть, Прис. И все будет у тебя хорошо. На секунду прильнув к нему, она пробормотала: -- Я сделаю, как ты хочешь. А вечером ей стало плохо на лестнице, когда она шла к себе после ужина... Они задержались, болтая за столом. Потом она, сославшись на усталость, от правилась к себе. Когда раздалось ее слабое "ах", Бог весть что померещилось Джо ну, и он стрелой помчался на помощь. Она сидела на лестнице, прислонившись к сте не и закрыв глаза. Он подхватил ее на руки. Отнес в комнату. Сел рядом с постелью. -- Ты просто устала. Спи, маленькая. Она и вправду была похожа на девочку тех далеких дней. -- Я боюсь. Не уходи. Он остался. Сон смежил его веки, когда раздался голос: -- Мне холодно. Меня всю трясет. Я не умру? Действительно, ее бил колотун. Джон обнял ее, но дрбжь не унималась. Тог да он решился: •- .:; . , -- Подвинься, -- он сбросил ботинки и лег поверх одеяла. Прижал ее. Вскоре она затихла. Он тоже засыпал, когда почувствовал ее губы на своих. Она целовала его быстрыми жадными неумелыми поцелуями... Час? Наверное. Преданность ее была трогательной и неутомительной. Он взял на себя всю от ветственность. Семейство радовалось и недоумевало. Когда же, наконец, будет пыш ная, подобающая Королю свадьба с обычной в таких случаях мишурой? Но он не то ропился. Понимал -- тогда все изменится окончательно. Каждая женщина хочет, что бы любимый принадлежал только ей. А как с ребятами? Джон перед ними в долгу. Они создавали ему комфорт. Они были гарантией его безопасности. Они делили с ним все его тяжелые минуты.. Они, наконец, восхищались им. Конечно, он уже дав но не обольщался, понимая, что сам нужен им гораздо больше, что уже давно они смотрят на него, как на босса. Работодателя. Однако он твердо знал, что держится в форме только благодаря им, не смея упасть в их глазах. "Звездность" имеет свои законы. И ясно было, что Прис настрое на против ребят -- свидетелей ее ожидания. Унижения. Это Джон тоже понимал от лично. Не все можно забыть. Проще простить. Ребят она со временем простит. Его простит раньше, но все эти годы громадой встанут между ними. Она не забудет. Полковник был единственным, кто решился заговорить на столь щекотливую тему. -- Учти, мальчик, твоя кинокарьера дала тебе только деньги, но не славу. На сколько я знаю, контракт возобновлять со студиями ты категорически не хочешь... -- Он помолчал. -- Знаешь, ты прав. Ты певец. И я снова сделаю тебя Королем. Обе щаю. Пока ты не должен давать газетам повод полоскать твое имя. Если ты женишь ся сейчас, конечно, все для нас осложнится, но если вдруг... -- он снова помолчал и трижды постучал по деревяшке, -- не дай Бог, что-нибудь произойдет с Прис, женись немедленно. Она девочка прелесть, хотя и пошла в мать. А ты -- добрый простак, -- Полковник замолк в ожидании ответа, но питомец молчал. Он пребывал в полной растерянности от проницательности Полковника и его доброжелательности. Прошли годы, прежде чем Джон понял, что Полковник любит его. По-своему, правда. Как самую дорогую вещь. Тем не менее Джон знал одно: есть вещи, которые он никогда не простит своему наставнику. Слишком много тот знал о нем. Слишком долго водил его, словно собаку на поводке. "Очевидно, то же чувствует по отношению ко мне Прис", -- подумал он. Но сейчас только Полковник со своим житейским цинизмом мог быть полезен. И Джон принял его слова. -- Да, Полковник, я все понял. Но вы же знаете, что в случае неожиданности, как вы это называете, -- усмехнувшись одной половиной рта, сказал он, -- я буду рад. Я... -- Знаю, знаю. Давно. А ты знаешь, что это я посоветовал режиссеру дать те бе роли с детьми? Тебе нужен ребенок. Не наследник. Ребенок. У меня вот есть ты. У тебя такого варианта не может быть. Тебе нужно свое. Я всегда жил за кого-то. И по-другому не хочу, -- жестко добавил он. -- И учти, я ни в чем не изменю себе. Та ким я создан. Таким умру. Вот тогда ты, я уверен, вспомнишь о бедном старом Пол ковнике по-иному. Питомец покачал головой. -- Что ты качаешь головой? -- возмутился наставник. -- Ты осиротеешь. -- Простите меня. Я не об этом. Не о вас, -- поправился Джон. -- О себе. Вы переживете меня. -- Господи, только не это, мальчуган. Негоже старикам хоронить молодых. -- Ничем не могу помочь, -- отшутился Джон. -- -- Да с чего это ты? Джон пожал плечами: -- Я так думаю. И хватит об этом, -- твердо, как никогда прежде, пресек разговор. С тех пор прошло... Сколько? Три? Четыре года? Около того. Джон был в форме, хотя приступы слабости и гипертония донимали по-прежнему. Но думать об этом он не хотел. Просто знал. Единственное, что он заставил себя сделать (не без помощи врачей и тяжелой ломки, конечно), -- отказался перед своим "возрождением" от употребления таблеток. Полковник несколько раз пытался возобновить разговор о здоровье, но наты кался на глухую стену. Потом, видя, что питомец на здоровье не жалуется и ничего трагического не происходит, успокоился. Да, он еще жив. Молод. Молод? Нет, этого он не чувствует. Но через несколь ко минут он снова выйдет на сцену, чтобы петь. Петь для людей. Джон улыбнулся, глядя в зеркало, экстравагантности подобной мысли. Год спустя случилось то, чего опасался Полковник, боялись его ребята и, ка жется, ждал он сам. Прис, перепуганная, сообщила, что беременна. Ни минуты не колеблясь, Джон назначил свадьбу через неделю. Церемония, несмотря на пышность, была слишком скоропалительна. Женская половина фэнов зашлась в слезах и нелестных воплях по адресу Прис. Даже среди гостей в открытую велись разговоры, что Прис женила на себе Джона, забеременев. Полковник держался стоически, отражая натиск прессы. Родные ликовали. Джон был напуган. Надо было срочно решать вопрос о ребятах. Прис больше не хо тела делить его ни с кем, как он и предполагал. Осторожно, но отнюдь не безболезненно, говорил Джон с каждым из своих друзей. Они все понимали. Правда, и здесь помог Полковник. Он подготовил почву для отступничества питомца. Пресса было за это ухватилась, стала донимать ребят вопросами. Но ни один ни словом не задел не только Джона, но и Прис. Такая деликатность заставила его ощутить себя предателем и подонком. Он бросился их благодарить и от каждого ус лышал: -- Брось. Все нормально. Если мы будем нужны, ты знаешь, где нас найти. И вот родилась Лиз. Он от радости готов был одарить всех, хотел разделить свою радость с друзьями. Обзвонил их. Вызвал к себе. Они, видя его таким счастли вым и сияющим, быть может, впервые после маминой смерти, почувствовали себя совсем непринужденно. И, когда пришла очередь Рэда говорить тост, он сказал: -- За твою дочь и жену мы уже пили, дружище. Давайте, мужики, выпьем за на шу неразрывную связь. Что бы ни случилось, мы -- будем мы! Не он, он, он, я, ты... Мы! Боже, какую встречу они устроили Прис! Она оттаяла к ним, подобрела и в счастливую минуту сказала мужу: -- Дорогой, я совсем не против видеть их иногда в своем доме. Джон был, словно мальчишка, на седьмом небе от радости, пока, разговари вая с Ламом по телефону, чуть не брякнул ее слова. На ходу перестроился: -- Жена будет рада видеть вас всех у нас. Джон помрачнел. Прис сказала "в своем доме", не в "нашем". Но не стал за острять внимание, уговорив себя, что это оговорка. Вскоре выяснилось, что не ого ворка. Она стала переделывать все на свой вкус. Он, впрочем, ничего против не имел. Только когда она потребовала ключ от маминой комнаты, Джон, пожелтев, тихо и бешено сказал: -- Никогда! Слышишь? Никогда! Места мало?! Куплю тебе еще дом. Но эту комнату -- никогда! -- не смей трогать. Прис струсила. Таким она его не знала. И, естественно, она больше к этому вопросу не возвращалась. А потом, когда узнала, что муж уходит из кино, чтобы вернуться на сцену, ста ла осторожно, но постоянно подсмеиваться. Как-то Джон запел дома. -- Репетируешь? Между прочим, Лиз боится твоего голоса. Плачет. Не может заснуть. Он испуганно и пристыженно замолчал. Если Лиз от этого плохо, он не будет. Петь ведь можно и в студии. А то, что Лиз боится его голоса, Джон знал. Вначале не понимал. Расстраивался. Потом Лили сказала ему: -- Ты что? Это же естественно. Она все время при женщинах. Твой глубокий голос непривычен для нее. Заходи почаще. Джон стал заходить каждую свободную минуту. И вскоре был вознагражден. Лиз, сидевшая на руках у матери, улыбнулась, обнажив четыре маленьких зубика, и потянулась к отцу. Он подхватил ее, захлестнутый волной счастья, и мгновенно об мер -- вдруг дочка испугается его порыва. Но она что-то проворковала и прижалась к нему. -- Что ж, поздравляю, -- медленно, с какой-то странной усмешкой сказала Прис. -- Она признала в тебе отца. Ты и ее приручил. Ревность? Глупо. С того дня Прис не упускала случая уколоть мужа. Чаще все го дочерью. Джон понимал -- ей нелегко. Он весь в работе. Мало времени проводит с ней. Устает. И решил не сердиться. Однажды, правда, попытался поговорить; -- Прис, девочка, что происходит? Может быть, я чем-то обидел тебя? Скажи мне. Ты знаешь, я иногда на ходу выпадаю в осадок. Плохо себя чувствую. Я пони мал --не всегда есть оправдание моему поведению. Но, дорогая, я не хотел бы, что бы ты что-то затаила на сердце. -- Есть, сэр! -- отшутилась жена. -- Да нет. Погоди. Я, правда, был скотиной по отношению к тебе. Но если ты сейчас живешь с этим, стоило ли выходить за меня? Замыкаться на мне? Я могу ска зать только -- ты дорога мне. Я не знаю, что было бы, если бы ты вдруг ушла от меня. -- Благодарю. По-моему, ты впервые говоришь мне такие слова. Раньше ты просто хорошо ко мне относился. Теперь -- это из-за Лиз? -- Нет, родная. Я и вправду люблю тебя. Только я нескладный -- не умею гово рить про это. -- Жаль, -- снова усмехнувшись, сказала Прис. Джон недоуменно посмотрел на нее. Но и сейчас не обиделся -- не имел пра ва. Слишком долго она ждала его. Ну вот, пора идти. Заглянул Полковник. -- Мальчик, пора! Через пять минут начинаем. -- 0'кей, Полковник. Я готов. Идемте? -- Тебе дадут сюда сигнал на выход. Ну, ни пуха... -- Ко всем чертям! Джон снова посмотрел на себя в зеркало. Ужасно. Дицо дергается. Да и руки дрожат. Сколько он бился, чтобы сегодня выступить. Как ни странно, больше всего палки в колеса ставил Полковник. Ему хотелось, чтобы питомец пел тихие добрень кие рождественские песни. Наиболее верный, по мнению Полковника, путь к успеху. Но питомец случайно напал на песню. Удивительную. Невероятную. Никогда раньше ему не позволили бы петь подобное. Полковник, как норовистая лошадь, встал на дыбы. -- Только через мой труп ты будешь петь это! -- орал наставник. -- Ты хочешь загубить всю мою столь тщательно подготовленную операцию "возвращение". Минутный успех, а потом тобой займутся сам знаешь где... Нет, нет и нет!!! Полковник не знал, что Джон уже дал согласие на исполнение. Не знал и того, что продюсеры сидят за тонкой перегородкой и слышат его, полковничьи, вопли. Когда запал иссяк и наставник ловил ртом воздух, питомец поднялся и тихо сказал: -- И все-таки я спою это. Что бы ни случилось потом. И ушел. Полковник решил уведомить фирму, но неожиданно фирмачи согласились с желанием его питомца. Согласие было подтверждено в присутствии обеих сторон. Полковник мрачно кивнул и посмотрел на своего мальчугана: глаза его были хитры ми и насмешливыми. В глазах Полковника появилось обещание расплаты. Для Джона это была чуть ли не самая большая победа над своим демоном-хра нителем. Надо будет почаще обнаруживать характер, но и не терять эту сверхпро бивную машину -- Полковника. Над зеркалом загорелась красная надпись "На выход". Он резко поднялся и вдруг заметил следы на зеркале. Взял полотенце. Стер. -- Господи, благослови! И на негнущихся ногах пошел к двери. Секунда в дверях. Очень хотелось увидеть свою публику. Где там! Просто пят на лиц. Голос Полковника: "Кто из вас любит нашего нынешнего певца, садитесь бли же к сцене. Смелее, смелее, девушки", -- вернул Джона к действительности. Он вдруг спружинипся и легким шагом, который пресса окрестила "тигри ным", двинулся по проходу. В центре зала находилась похожая на ринг сцена. Ребята сидели рядом. Он видел отчетливо только их лица. Вот Лам подмаргивает сразу обоими глазами. А вот Скотти хитро прищурился -- не дрейфь, старик! -- Добрый вечер, -- сказал Джон, и голос его задрожал. Тень пробежала по ли цу Скотти, и Джон понял -- старый друг вспомнил былые времена и его страхи. Пересилив себя, Джон снял микрофон, и руки тоже тряслись. Пока он пел первую песню, в голове кричало -- провал!.. Но публика встречала его громом аплодисментов, а когда он спел свою выст раданную песню, овации потрясли зал. Первая битва за возвращение выиграна. Джон пел песню за песней, и глаза его то грустили и тосковали, то зажигались веселым огнем, волосы отливали вороненой сталью, лицо блестело от пота. Он был похож на греческого юного бога. Концерт он закончил попурри из своих старых хитов. Зал приветствовал его стоя. А ребята вынесли его на руках, словно игрока футбольной команды. После передышки Джон подошел к продюсеру своего шоу и прямо спросил: -- Я смогу петь снова? -- Не знаю, дорогой. Вдруг тебе захочется сняться еще в двух десятках сказок о красивой жизни? -- Нет-нет, -- испугался Джон. -- Только не это. Я хочу только петь. -- Тогда о'кей! Ты -- подтверждение библейской легенды о блудном сыне. С возвращением, мальчик. Джон вернулся в гардеробную. Там было пусто. Ребята ушли в бар. И с ними Полковник. Он отключил телефон. Так... свершилось. Возвращение? Сможет ли он... что? Стать Королем? Это забота Полковника. Что же тогда? Только обрести себя. Он глянул в зеркало. Оттуда смотрело молодое лицо со счастливыми глазами. Лицо принадлежало ему. И не ему. Это был другой человек. С другой жизнью. 3 глава Он блаженно закрыл глаза. Казалось, что смутная тревога, преследовавшая с утра, отпустила. Но ни с того, ни с сего сердце снова неприятно заплясало в груди, и липкая дурнота подступила так внезапно, что, еще не успев открыть глаза, Джон понял -- вот оно! Полежал, переводя дыхание... Видел бы его сейчас Полковник. Наконец, мо жет, и поверил бы в давние предчувствия своего питомца. Но дела их, благодаря Полковнику, были так прекрасно налажены, что необходимость в еженедельных, а иногда и ежедневных встречах давно отпала. Билеты на концерты распродавались месяца за два. Пластинки продолжали выходить миллионными тиражами, и пятьде сят процентов от всего автоматически шло Полковнику. Деньги текли и текли. Да, Полковник сдержал слово -- сделал их обоих сказочно богатыми. Бедный южный мальчуган, двадцать пять лет назад вполне серьезно считавший богатство счастьем... Роскошь давно уже встала неприступной стеной между ним и людьми. Всеми. Кроме разве что Лиз, его маленькой принцессы, игравшей сейчас в своей комнате. Мысль о дочери заставила снова прислушаться к себе. Дурнота схлынула, но тревога осталась. Он решил спуститься вниз -- позвонить доку Джорджу. Из кабине та нельзя -- могут услышать. Тогда заламывания рук и родственные причитания неиз бежны. А Джон давно не верил в искренность излияний своей родни. И не хотел лишних сцен. Медленно встав, он вышел из спальни, тихо прикрыв дверь. Отдохнул, отирая пот, и почти ощупью начал свой путь вниз. Преодолев первый пролет, только пора довался, что вроде бы пронесло, как вдруг тугая пульсирующая боль появилась в за тылке, перед глазами поплыли круги, и почти животный страх, что назад уже не до брести, пронзил его. Но в доме была такая полная, такая сказочная тишина, что Джон не посмел бы нарушить ее криком о помощи. Да и что кричать? Еще два дня назад в годовщи ну маминой смерти, сидя у ее могилы, он ощутил те же симптомы. Правда, приступ длился недолго, как и восемь лет назад. Джон быстренько достал тогда патрон с таб летками, высыпал на ладонь сразу несколько штук и до сегодняшнего дня чувствовал себя вполне сносно. Еще вчера он с дочкой и ее маленькими приятелями целый день провел в пар ке. Было так славно вместе. (Он всегда арендовывал этот парк, потому что не мог по являться в общественных местах безнаказанно -- собиралась огромная толпа). Разго варивать им не пришлось, но когда во время игры Лиз оборачивалась в сторону от ца, ее личико лукаво светилось. Он улыбался в ответ и поднимал незаметно в привет ствии руку. Там, в парке, он хотел быть ТОЛЬКО отцом. Никаких страстей. Никакой му зыки. Скамейка в тени. Он в очках и с книгой. Поза самая домашняя. Но чего-то ему не хватало... Улыбки Лиз. Он почувствовал ревность к ее друзьям, тут же устыдился и мысленно попросил -- обернись! Она оглянулась на отца. В глазах -- вопрос. На верное, он не успел скрыть свои мысли, потому что дочка подбежала, потерлась но сом о его шеку и, заглянув в глаза, прошептала: "Папочка, не сердись. Я так тебя люблю". И грустно добавила: "Ведь все мои друзья здесь. Там мне не с кем играть". Тогда его сердце сжалось от боли. И сейчас тоже... 49 50 Он и дочери не принес счастья, потому что жила в нем неистребимая заноза -- музыка. Он так хотел семьи, дома. Однако дом и счастье никак не связались в его жизни. Почему? О его доме ходила масса легенд в прессе -- "дом-дворец", "заколдованный дом". Вообще-то вначале здание было задумано как церковь. Как испугалась, узнав об этом, мама. Им с отцом удалось успокоить и уговорить ее. Собственно, про себя Джон мыслил дом землей обетованной для мамы. Она не прожила в этом доме и года. Несколько лет назад один меценат предложил купить дом. Деньги давал ог ромные. -- Вам нравится дом? Или место? У вас большая семья? -- Ваш дом окружен легендами, -- глубокомысленно и туманно ответил покупатель. -- Зачем вам?.. -- недоуменно спросил Джон. -- Я сделаю здесь театр-студию. Реклама у дома уже есть. Публика будет валом валить. А поселить здесь семью... Уж вы меня простите -- нет! От таких слов горячая волна прошла в голове, и, пожалуй, Джон выставил бы нахала, но в его словах было что-то, над чем стоило подумать. Размышления длились не один день. Сам-то Джон прошел в этом доме все Круги ада, ведя за собой всех близких. Вырваться удалось только Прис. Да и вырваться ли? Бродя по дому, Джон думал и вспоминал. И однажды понял -- не продаст. Он сросся с домом. Тот хранил самое дорогое и самое ненавистное. И он тоже. Они с домом -- сообщники. На какое бы время он ни уезжал, где бы ни жил -- дом терпели во ждал, каждый раз поражая сходством с хозяином. Уж сколько раз пытались пере делать все внутри, а выходило, будто это сделал Джон. И чем дальше, тем явствен нее дом носил следы перемен в характере своего хозяина. Последние три года дом стал напоминать сказочный замок, в котором поселилось чудовище. И только когда приезжала погостить Лиз, дом стряхивал мрачные чары. Но было в нем несколько комнат, не подверженных настроениям хозяина и потому любимых им. Комната трофеев: сувениры от фэнов, от фирм. Своеобразная история его карьеры в подарках. За двадцать с лишним лет их набрались тысячи. Стеллажи от по ла до потолка вдоль одной стены были забиты плюшевыми игрушками. В углу напро тив стоял шкаф-сейф. Там лежали подарки, которые надо было отправить дарителям -- драгоценности. Джон открыл дверцу своим ключом и проверил. Уже все было упаковано. Ад реса проставлены. Завтра верная секретарша Бэкки вместе с Джо отвезет груз на почту. Получать подарки такого сорта было больно и обидно. Явная плата. Вот толь ко за что? За музыку? Музыку, которая давно уже стала его первым "я". И это "я" силь но пахло деньгами. Сколько же зла принесла ему любимая музыка. Вот уж воистину: чем играешь ся, тем и ушибаешься. Господи! Ведь он-то хотел дать возможность жить безбедно своим родителям и нести музыку людям. А вышло? Мама умерла девятнадцать лет на зад, не вынеся перемен в судьбе сына и своей. Отец успел жениться и развестись. Дав но уже это не был прежний легкий и живой человек. Отец стал подозрителен и жа ден. Был постоянно занят бизнесом сына. Каждый год под нажимом отца Джон пере сматривал свое завещание. Отец цокал языком, рассказывая о том, насколько увели чилось состояние. Сын морщился, терпел и однажды попробовал урезонить отца: -- Папа, ради Бога! Ну что ты хочешь? Зачем мы столько говорим об этих день гах? У нас есть все, кроме счастья. У тебя. И у меня. С тех пор, как умерла мама, мы с тобой стали так далеки друг от друга. А ведь каждый из нас одинок. Папа, давай попробуем еще раз стать семьей. Плюнь на бизнес. -- Сынок, а ты-то сможешь? -- Трудно, па, но почему не попробовать? Шоу-бизнес все равно что сильней ший наркотик. Уж поверь. Я хорошо знаю действие и того и другого: кровь отравле 50 51 на. Правда, я очень надеюсь, что после моего возрождения люди поняли -- я пою, чтобы им было теплее. -- Однако твой менеджер хорошо берет с них за обогрев души. Воистину вре мя душевного энергетического кризиса. -- Зачем ты так? Я ведь хотел отделаться от этого человека, но ты же заступил ся за "бедного старика". Ты считаешь, что его время кончается. Нет. Он вампир. Вна чале выпил кровь мамы. Уже двадцать лет пьет мою. А когда меня не станет, возьмет ся за тебя. -- О, мой Бог! Почему, сынок? Почему? Что ты говоришь?! Ты разве болен? -- Да. И ты знаешь это. Ты же помнишь, каким я был после кино. Жил только на таблетках. Поднять тонус. Успокоиться. Годами. Посмотри мои фильмы -- кукла, переставляющая ноги. Но дело сделано. Врач сказал мне о наследственном заболева нии. Это связано с обменными процессами. Бесследно мне мои привычки не пройдут. Все, папа. Не надо закрывать лицо руками. Ты не тетушка. И хватит мучить меня мо им завещанием. Адвокат составил бумагу так, что она предусматривает все случаи. -- Сынок, а как же я? -- Будешь распорядителем, -- жестко отрубил Джон. Воспоминание об этих словах вызвало отчаянный стыд. Ох, пойти бы к отцу, поговорить по душам... О чем? В сущности, все обошлось тогда. Отец стал сопровож дать его в каждом турне. Держался рядом. Седой красивый человек в двух шагах по зади сына-звезды. В глазах -- беспокойство. Сын быстро сдался. Слишком хорошо помнил, что произошло с мамой. Отец был последним звеном между ним и родней. Дядья и кузены уже много лет видели в нем не родственника, но босса, не говоря уж о ребятах. Сердце от таких мыслей тяжело забухало. Усилием воли Джон заставил себя идти дальше. Не глядя по сторонам, по возможности твердым шагом пересек холл и открыл дверь в любимую музыкальную комнату. Горячее южное августовское солнце пробивалось сквозь спущенные маркизы. И радостный молодой вид комнаты так жестко не соответствовал его настроению, его самочувствию, что на глаза навернулись слезы. Старый, толстый, полуослепший человек, что делаешь ты в этом приюте солн ца и звуков, готовых сорваться с золотых дисков (памятных подарков от фирмы за распродажу пластинки миллионным тиражом), развешанных по стенам, среди глян цевого великолепия огромной фонотеки? Среди всей этой музыки, которая была тво ей единственной настоящей жизнью, а стала убийцей? Как мог ты сидеть в этом зам ке последние три года и доходить? И дойти?! Смотри, смотри, смотри. Унеси с со бой всю музыку. Однажды ведь накатило: уничтожить замок, где все были несчастны из-за его музыки. Уничтожить!.. Он выскочил из дома и стремглав понесся на задний двор. Отец и Рэд оше ломленно глядели вслед. Он мчался к гаражу, где стоял маленький бульдозер, кото рым пользовались, убирая парк. Вскочил на сидение, быстро развернул бульдозер и повел его, как танк, на дом. Ненависть и боль клокотали внутри. Смести, стереть с лица земли гнусное гнездо. Забыть. Забыть все. Даже то, что здесь царствовала ма ма. Начать все сначала. Без фильмов. Без наркотиков. Без вседозволенности. Он глядел на стремительно приближающийся дом остановившимися глазами. Сейчас... вот сейчас... ближе... ближе... Либо он, либо дом. Через минуту кого-то из них не будет. И вдруг на белой стене дома возникла распятая, распластанная фигура отца. Дица видно не было -- сливалось со стеной. Отец защищал дом! Собой! -- Сынок! Остановись! Что ты делаешь? Ты попортишь дом!.. -- Уйди к чертям, отец! Уйди!!! -- озверело заорал Джон. 51 52 Отец метался вдоль стены в ужасе, но не уходил. В последний момент сын сбросил скорость и откинулся вглубь, в тень. Слезы бешенства и стыда перед самим собой закипали в глазах, и нельзя было -- ни за что! -- показать их! Подняв, наконец, голову, Джон увидел Рэда, сузившимися глазами смотревше го на своего босса. В них было удивление. Почти восхищение. Кажется, Рэд что-то понял. Ну и пусть. Пусть. Упрямство снова вскипало внутри, но не начинать же вто рой штурм? Глупо. Смешно. Джон соскочил с бульдозера и зашагал к дому. Пусть убирают сами... Пройдя к себе в кабинет, он упал на диван и протянул руку к бюро. Там хранились таблетки дикседрина. Последние годы он боялся их и прибе гал к их помощи только в самых крайних случаях. Сейчас он, не раздумывая, выва лил сразу две таблетки на ладонь и ловко швырнул их в рот. А, плевать. Подождав немного, взял сигару, подсунул под голову подушку, устроился по удобнее и закурил. Волны эйфории враскачку поднимались со дна его существа. Си гара еще все усугубляла. Вдруг он вскочил и подошел к окну. Прячась за занавеской, выглянул. Во дво ре никого не было. Бульдозер убрали. Мир и покой. Он подавился смехом. Повалил ся на диван. Вечером Джон спустился вниз в прекрасном настроении, ни словом не напом нил об утреннем происшествии. Мир и покой... Он подошел к сверкающей проигрывающей установке, провел пальцами по клавишам. В громадных стереофонических колонках раздался легкий шум -- можно ставить пластинку. И вопреки своим страхам, своей боли Джон поднял руку к той ячейке стеллажа, где стояли его любимые пластинки госпелы. Внезапно он поразил ся, как по-прежнему тонка его рука. А ведь сам-то -- квашня. И Джон рассмеялся не ожиданно для самого себя. Смех был легким, юным. Сколько раз ему удавалось воз рождаться самому и возрождать свою музыку, удивляя людей. Против воли конку рентов, Полковника и жены. Он был настолько талантливее и ярче всех иных звезд, что мечта менеджера иметь миллион с контракта осуществлялась без особого труда, превращая труды Полковника в пыль, в ничто. Настолько победителен был выход Короля, что даже фирма забывала о заслугах наставника. Но никто не знал, что питомец не забыл тот вечер -- восемь лет назад! -- когда менеджер впервые за все годы боялся провала "своего малыша". Это, чуть ли не единственное, проявление слабости давало Полковнику преимущества, о которых тот даже не подозревал. Никогда не узнать Полковнику, что питомец хотел, мечтал расстаться с ним, но... Но, как и говорил отцу, пожалел "бедного старика". Полковник знал только, что "золотого мальчика" больше нет. Есть Король, ко торый снова занял свой трон. Опять зазвучали голоса старых рокеров. В их испол нении не было ностальгии. Лишь зрелая свежесть, будто вещи, впервые прозвучав шие пятнадцать лет назад, написаны вчера. И Джон был первым среди них. Среди всех. Внутренне он тоже стал иным. Крепче. Жестче. Он глубоко спрятал свою мечту о счастье. Свою душу он тоже прятал теперь от праздно-любопытной толпы в почти монаршую одежду. Но не было избавления от одиночества. Беспокойное ли свойство-талант -- тому виной или постоянный поиск нового? Хитрый менеджер мгновенно догадался, какая оправа нужна бриллиантовому таланту Короля. После концерта-возвращения предложений было много, но Полков ник, не задумываясь, отказывал, хотя и понимал -- все зависит от питомца. Но Король безмолвствовал. Не мог вмешиваться. Чувствовал себя обязанным: уверовал, или Полковник вбил, что живет менеджер только их делами. 52 53 Для Полковника настало время поиска. Надо было выяснить, где больше все го любят выступать нынешние звезды. И Полковник напал на след очень быстро -- са мый большой концертный зал Города Развлечений. Зал отеля "Интернейшнл". Даже столько лет спустя Джон почувствовал обвал внутри от обуявшего его тогда страха. "Не годится", -- решил он и, чтобы успокоиться, подошел к огромной шкатул ке, в которой лежали самые памятные и важные письма. Почти машинально переби рая кипу, пытаясь этим механическим действием заглушить вновь начавшееся беше ное сердцебиение, он вдруг наткнулся на телеграмму от Полковника. -- Тьфу, -- в сердцах сплюнул, и вроде бы стало полегче. -- Что же там? Вот уж и не помню. Почему письмо здесь? Ведь Полковник велел завести мне сейф (!) для нашей переписки. Не торопясь, вытащил из пижамной куртки очки. Раскрыл листок: "Малыш мы победили интернейшнл наш готовься репетициям полковник". Кусочек бумаги затре петал в руке. Телеграмма от менеджера была сигналом к действию. Джон вызвал Чарли и попросил: -- Дружище, ты так хорошо знаешь нынешних музыкантов. Помогай. Собирай вокалистов и инструментал. -- Господи, босс, сколько же их должно быть? -- Инструментал -- пять. Мужской вокал -- четыре. Женский -- четыре. Сосчи таешь? -- С трудом, -- хохоча, ответил Чарли. Неделю спустя за ужином Джо сказал: -- Чарли готов представить музыкантов. Прис хмыкнула: -- Милый, ты теперь доверяешь любимую игрушку своему музыкальному совет нику? О, ваше величество, не забудьте снять пробу. Джо улыбнулся. Жена босса позволяла колкости, но говорила так мягко и держалась так грациозно, что придраться было не к чему. И Джон не придирался. Он уже понял после своего возрождения, что семья скоро вновь станет пленницей его славы. Уже теперь он и Прис беспокоились о до чурке. Воровство детей процветало. Газеты писали об этом чуть ли не каждую неде лю. Страх рос. Они оба решили -- никаких фотографий Лиз в прессе. Гулять она должна была обязательно с кем-нибудь из его ребят. Жена, конечно, боялась, что дочка станет набаловышем. Но отношение к Лиз было таким искренним, она, хитру ша, так умела вызвать любовь, что матери пришлось махнуть рукой на многое. И по том -- Лиз была так мала для своего возраста, что все мгновенно испытывали жела ние защитить ее. -- Прис, -- почти робко начал Джон, -- понимаешь... Мне предстоят испытания и тебе тоже. Тебе будет тяжело. Я подолгу буду в отъезде. Все, что захочешь, моя хо рошая, только не скучай. И не думай всякой чепухи. Мне будет страшно не хватать тебя и Лиз. Хотя она-то вряд ли будет обо мне вспоминать. С вами будет отец. При веть его, родная. Он живет только нами. -- Тобой. И твоим бизнесом. Потом нами, -- спокойно, вытягивая сигарету из пачки, ответила жена. Джону не очень (как и любому мужчине) нравилась ее новая привычка. Но с момента замужества она научилась отмахиваться от многого, не считаясь с многими желаниями своего "повелителя. Сейчас Прис злилась и хотела, чтобы он тоже вышел из себя. Она была уверена, что мужу незачем затеваться с гастролями. Денег хватало. Пришло время осуществлять мечту о светской жизни. Муж -- бывшая звезда- сможет появляться без сво 53 54 их дружков в обществе прелестной жены во всех самых фешенебельных местах. Она представляла себя танцующей с невероятными партнерами и мужа, погибающего от ревности. И была уверена, что всегда сможет привести его в христианское состоя ние. Вдруг, на тебе, гастроли на месяц, а ты сиди себе, выдумывай наряды для ба лов, которые не про тебя. Да занимайся воспитанием Лиз. Губы обиженно надулись. Джон на лету схватил ее настроение и подсластил пилюлю: -- Надеюсь, детка, ты не откажешься прилететь хотя бы на премьеру? Удивленно подняв глаза, она протянула: -- Н-не зна-а-ю... Страшно много дел по дому. -- Понимаю. Но давай все же попробуем. Возьмем с собой, в конце концов, и Лиз. Мы же семья. А? -- Хм. Посмотрим. Начались репетиции. Даже сейчас Джон ощутил то состояние радостного воз буждения, сопутствующее всем репетициям. Прежде он так не работал. Ребята-ор кестранты с ног валились, а он все пел и пел. Для первого шоу нужно было только двадцать песен. У него в запасе было сто. Так хотелось вместить все! Жена тоже поставила свою задачу: -- Ты должен заняться хореографией. В твоем возрасте одним голосом не возьмешь. Он внял совету, только чтобы сделать ей приятное, а потом был страшно бла годарен. Движение помогало связкам. Кроме того, он похудел на пятнадцать фунтов. Пока огромный оркестр отеля играл что-то пищеварительно-легкое, Джон сто ял, подглядывая, как когда-то, сквозь занавес. Снова ногти были обгрызены. Снова хрустели суставы. И не было рядом ни Скотги, ни Чарли, ни -- даже! -- Полковника. Оркестр получил снисходительную долю хлопков, и занавес закрыл сцену. Мгновенно набежали рабочие. Выкатили ударную установку и рояль. Поставили по диум для певцов. Он больше был не в состоянии реагировать на суету сцены. Все внимание сосредоточилось на самом себе-- не провалиться бы! Где же все-таки Пол ковник? Того не было видно с самого начала шоу. Трудно было предположить, что всесильный Полковник, преисполненный внутренней дрожи, тихохонько стоял за де корациями. Было от чего дрожать. Ведь зал, арендованный им для питомца, был от крыт лишь год назад и славен именами новых звезд. Королю предстояло затмить их свет. Сегодня. Сейчас. Джон опомнился, когда оркестр заиграл вступление. Дирижер повернулся, отыскивая его. Пора?! Мгновенная мысль -- показалось, что костюм не тот -- ошпари ла сознание, но тут же и прошла. Он ведь был одет еще два часа назад. Занавес с золотыми куклами-ангелами медленно поднялся. И, когда сцена с двумя вокальными и инструментальной группами открылась взору публики, в зале на ступила тишина. Предыдущая игра оркестра и кривляние комика были частью шоу. И вот при шел его черед. Не в силах задержать внимание на чем бы то ни было, он все-таки увидел -- все отложили вилки и ножи, перестали жевать. Лиц Джон не разбирал, но чувствовал, что публика не наэлектризована ожиданием. Он пока просто блюдо. Де серт, быть может. Не больше. И от такой мысли взбесился. Не дожидаясь окончания вступления, быстрым шагом двинулся по краю сцены. За спиной раздалось: "Постой! Куда?! Рано еще!!!" На мгновение, как послушный конь, запнулся. Но тут же вскинул голову. Улыбнулся победительно залу. Мягким, гибким -- тигриным -- шагом пошел к стойке микрофона. Оркестр смолк. Микрофон очутился в его тонкой руке. Совершенно непроизвольно тело при няло ту, давнюю позу: ноги поставлены косолапо, колени развернуты внутрь. В ту секунду, когда оркестр заиграл его старый любимый хит, Джон услышал гул. Он да же не понял, что это разом взревели две тысячи глоток. Глянув исподлобья в зал, обомлел. Респектабельные дамы, не говоря уж о девчонках, стояли прямо на стуль 54 55 ях с роскошной обивкой с открытыми в дружном "а-аа-ааа" ртами. Мужчины тоже вскочили с мест и размахивали кто носовым платком, кто салфеткой, выдернутой изза воротника. Истерия забытых -- только не им -- лет! Перестраиваясь на ходу, он за пел старый хит по-новому, в шутливой манере. И пошло... Завертелось колесо! Он пел вещи прежних лет так, словно написаны они были к сегодняшнему дню. Пласти ка движений, сопровождавших музыку, была столь совершенна, что женщины то и дело издавали вопли восторга. Темный костюм в стиле "карате" выгодно подчерки вал его жесты, напоминающие приемы этой борьбы. Впервые в жизни он ощутил, что хорош. Не киношной набриолиненной кра сотой. Нет. Красотой зрелого мужчины. И красота эта была праздничной. Потому-то и концерт стал праздником. Он разговаривал с публикой. Шутил с оркестрантами. И даже сумел выманить на сцену Полковника, который заодно сорвал долю аплодисментов. Двухчасовой фейерверк, а не концерт. Вождь со своими присными сидел неподалеку от сцены. Король знал об этом и во время отдыха, отпивая мелкими глотками воду, поданную верным Чарли, сумел отыскать Вождя. Быстро вернул стакан и снова пошел к стойке микрофона. Сделал предостерегающий жест в сторону оркестра -- подождите, будет другое! И запел ту свою песню, которую десять лет назад исполнил в их совместном шоу Вождь. Фэны решили, что это только для них. Но Вождь все понял и поприветствовал Короля взмахом руки. Король давал понять, что тогдашнее унижение не прощено и не забы то. Сейчас вся публика, включая Вождя, принадлежала ему. Каждый сидящий в зале чувствовал обаяние и силу Короля. Да и сам он чувствовал себя на вершине. Легкие пируэты сопровождали лирические песни, а когда звучали госпелы, каждое движе ние становилось почти ритуальным. Джон помнил, в каком был упоении от общения с залом. Пожалуй, такого ве чера не было в его жизни. Он длил и длил удовольствие для себя, а получалось -- и для них... Усталости не было, но голос стал садиться. Действовали напряжение и сухой воздух пустыни, посреди которой стоял Город Развлечений. Чарли снова подал стакан с водой. Маленький, вполне естественный перерыв. Держа в одной руке стакан, а в дру гой -- микрофон, Король пошел вдоль сцены, близоруко вглядываясь в первые ряды. Вся эта солидная публика выглядела странно и жалко. Мужчины сидели рас христанные, с ослабленными узлами галстуков, привалясь к спинкам стульев. Глаза женщин до краев были полны безумием. Косметика оплыла, словно свечной нагар. "Неужели это моя музыка превратила их в этаких пугал? -- ужаснулся Джон. -- Неужели? И за этим я рвался на сцену? Я -- зло, как писали когда-то? Да и слышат ли они мое пение или это только ностальгия?". Растерянные мысли теснились в голове. Но не успел остановиться ни на од ной, потому что внезапно женщины в едином порыве сорвались с мест и ринулись к сцене. Он едва успел отскочить. А из-за кулис уже появились его ребята, готовые прикрыть уход Короля. Он заканчивал переодеваться, когда услышал в холле голос Полковника: "Где он?" и ответ Рэда: "Сейчас выйдет". Впервые за весь нынешний сказочно-неправдоподобный вечер Джон вздрог нул от стыда. Кому, как не менеджеру, обязан он своим возрождением и самым зна менитым залом, и контрактом? Полковник давно мог бросить питомца, не тащить на верх. Но ведь не бросил. Может, и впрямь любил? И в таком размягченном состоянии Джон второпях вышагнул навстречу Пол ковнику. Менеджер был не похож на себя. Никакой победительности. Просто старый потрясенный человек. 55 56 Молча наставник и питомец шагнули друг к другу и обнялись. Рыхлое тело Полковника затряслось от рыданий, и он только повторял: "О, мой мальчик! Мой до рогой мальчик!". Джон пытался успокоить старика, но сам чувствовал жжение в глазах, и слова не шли. Наконец, слезы прорвались и у него и закапали на пиджак Полковника. Тот поднял на питомца изумленный взгляд, перестал причитать и начал искать платок. Рэд отошел в угол во время этой сцены и стоял к ним спиной, делая вид, что ничего не слышит. Наконец, совсем оправившись от волнения, Полковник отступил назад и па тетически воскликнул: -- Да здравствует Король! Ты действительно Король! Как ты с ними... Э-эх... И чары исчезли. Вспомнилась реакция зала. -- Да ведь так было всегда. Мама предупреждала меня, -- вспомнил Джон. Мой имидж. Отсюда -- Король. Полковник-то имел в виду отнюдь не Короля музыки. Глав ное для него -- Король имиджа. Эх, осел! Начать бы сначала! Но что, собственно, изменилось бы? Ведь ясно же: не будь таланта, не было бы ни Полковника, ни дисков, ни кино, ни Короля. Только честная бедность. Сколь ко же пакости всегда возле людей одаренных. Но его случай особый -- он этой пако сти не сопротивлялся. Почти... Всегда был послушным. Всегда боялся кого-нибудь обидеть. Такой вот, безвольный, он стал сказочной находкой для Полковника. И тот без труда добивался от подопечного желаемого. Использовал любые ходы. Испод воль поощрял дурные привычки. И постоянный рефрен -- "тебе все можно, ты Ко роль, ты вне подозрений". Джон присел на диванчик около огромной проигрывающей установки. Заты лок давило. В глазах пестрели какие-то кровавые полосы, и правый кололо. Но мыс ли были вполне ясными. Хорошо бы они были ясными хотя бы последние десять лет. Дурак! Осел! Почему это сегодня так хочется ясности? Плохое самочувствие? Страх? Так что же -- сначала? Начало-то он помнит. Все помнит, что хотел бы. Вот ки ношный период, например, там и вспоминать нечего. Только ощущение чего-то томи тельно-тягучего. И друзей никого не приобрел. Собственно, и задумываться было не досуг. В самом начале жизнь сложилась так, что надо было работать, а не думать. По том -- только петь, а не думать. Армия и смерть мамы впервые всерьез поставили пе ред ним вопросы: что произошло и что будет дальше? Однако ответ, по крайней ме ре на последний вопрос дал Полковник -- кино. В музыке вел он. В жизни вели его. Кто только не... Все. Джон никогда не чув ствовал себя по-настоящему правым. Никогда до конца не верил в себя. Статус Ко роля тоже никогда не воспринимал всерьез. Только музыку. Настоящая жизнь была лишь во время концертов. Вот оно -- была! Была и про шла. Почему прошла? Да потому, что нет иллюзий. Ни единой. А он всегда был чутьчуть романтиком. Так его воспитала мама. Теперь осталась только Лиз в своей ком нате наверху. Девочка, у которой жизнь изломана с рождения. Она родилась в ска зочном богатстве. Не то что он. Но отцовское чутье говорило -- не будет у дочурки счастья. Лиз не было и года, когда всем стало ясно, что дочь больше тянется к отцу. Прис ревновала. Ревность стала фундаментом их отношений. Вначале к актрисам, с которыми он снимался. Потом к ребятам. Это можно понять. Затем началось что-то уж совсем несусветное: она ревновала его к дочери и дочь к нему. Когда же он сно ва вышел на сцену, она стала ревновать его к музыке. А возможно -- к славе? И все же Джон готов был понять жену. Концерты, турне. По нескольку месяцев в году. Прис начала скучать. Лиз в ее постоянной заботе уже не нуждалась. Ребята, охранявшие ее, сделались ее друзья ми. Особенно Дам и Чарли. Очевидно, Прис в душе проклинала себя за то, что поз волила ребятам вернуться. Конечно, они вернулись из-за него. Король и ребята бы 56 57 ли одним целым. Хорошо, что жена не знала о< словах Рэда, сказанных в день рож дения Лиз. Прис не могла почувствовать себя Королевой. Только женой Короля. Ощути мый удар по самолюбию. Круг для нее замкнулся. Даже корректный в отношениях с ней Полковник как-то в ответ на ее ловко замаскированную жалобу на невеселую жизнь прямо заявил: -- Но, девочка моя, это же вполне естественно. Ваш муж -- звезда звезд. Вам же в звезды попасть будет трудновато. Ваш удел -- жить отраженным светом. Да я по лагаю, вы всегда знали это. Конечно, она давно не строила иллюзий насчет своего положения. Однако от столь прямого замечания менеджера ахнула про себя. О чем и сказала мужу вечером: -- Твой Полковник оледенил меня. Я, значит, аксессуар в твоем имидже? -- Да нет же. Только ты ведь и сама не знаешь, чего хочешь. Ты прекрасно зна ешь костюм. Займись рисованием, а то совсем забросила. Танцы тоже. -- Зачем мне танцы, если мы почти нигде не бываем?! И никогда вдвоем?.. Она разрыдалась. Джон перепугался и, пытаясь утешить, подал мысль: -- Может быть -- каратэ?.. Сейчас столько женщин занимается. Ты ведь у меня легкая и ловкая. -- Фи, но это так неженственно. Сам же говорил. -- Не об этом, маленькая. Каратэ -- отнюдь не борьба только. Философия там какая! Тысячелетняя! Только вдумайся. Полагаю, ты еще меня благодарить будешь. Впрочем, я не настаиваю. Тут еще одно -- я ведь побаиваюсь за тебя и Лиз. -- О-о-о! Я теперь должна защищать себя и Лиз? Тогда зачем же нужны твои телохранители? Нахлебники и прихлебатели. Только давай им, -- не желая сдержи вать себя, в запальчивости чеканила она. -- Да ты что, Прис? Они никогда бы не рискнули появиться здесь снова, если бы не ты. Ты "простила". Дала им понять, что дом для них открыт. О чем же сейчас? -- стараясь не поддаться ее тону, попробовал увещевать Джон. Прис упрямо не хотела принять его мягкость. -- Ладно. За себя я сумею постоять. Только убереги Лиз. Не таскай ты ее с со бой, когда выходишь поговорить с фэнами. -- Погоди, -- перебил он, -- фэны -- друзья. Не могу же я совсем не доверять людям. Не могу, родная. И, шагнув к жене, Джон обнял ее, прижал к себе. Солнце уже подобралось к его ногам. Южанин, он любил лето. Но только не этот месяц. Жар сегодня был каким-то пугающим. Словно сейчас загорится все во круг и погибнет. Однако сам-то он понимал: дело не в этом. Много лет назад в сере дине именно этого месяца умерла мама. Умерла, не прожив и полвека. Закат лета... Закат молодости... Или закат его молодости был давно? Да, пять лет назад, когда он был еще в расцвете красоты, таланта, обаяния, жажды счастья. Молодость кончилась сразу, без перехода. -- Так же кончилась и юность, -- подумал Джон, подтягивая ноги, чтобы встать. Он поднялся, и огромная толстенная тень упала на пол. -- Очень похоже на того мафиози, что приходил к Полковнику, -- легкомыслен но хихикнул он. А тогда... Как-то после очередного своего турне он зашел в офис к Полковнику что-то обсудить. Менеджер сидел за столом и почему-то не производил обычного впечатления крепко надутого мячика. Было в этом нечто, от чего питомец вдруг остановился в дверях, не в силах сразу сообразить, что приключилось. Полковник сидел с лицом окаменевшим. Видя замешательство питомца, он вскинул брови домиком. 57 58 -- Ты что, мой мальчик? Заходи. Вот познакомься. Мистер Пьезолини. Как про ник -- не знаю. Очевидно -- ценное предложение. Нам с тобой... -- Никаких ценных предложений, -- отвешивая поклон вновь вошедшему, отверг незнакомец. -- Просто я представляю один довольно крупный синдикат Горо да Развлечений. Люди, выступающие в нашем городе, должны отдавать десять про центов синдикату за это право. Раз. Ну, конечно, подарки правлению за лучшие за лы. Два. Подарки нашим парням за безопасность. Три. Ясно? -- Я хотел бы знать о вас побольше. Кто эти парни, которым мы якобы должны? -- Побольше вы узнаете, -- нагло распялив глаза, отчеканил гость, -- если не подчинитесь нашим условиям. И, обернувшись к остолбеневшему от дикости услышанного Джону, осведо мился: -- Кажется, ваша жена и дочь тоже посетили наш город? Угроза. Прямая угроза стояла за его словами. Джон не выдержал. Шагнул в направлении Пьезолини. -- Малыш! Погоди! Полковник сразу вскочил с места. -- Не трогай эту падаль! А вы, мистер Мафиози-Макароншик, мотайте-ка отсю да. Угрожать мне? Полковнику?! Где же вы были, когда мы только начинали? Наби рали силу? Моего питомца знает весь мир. И если хоть малейшая неприятность или просто недоразумение произойдет с ним или с членами его семьи, не будь я Полков ником, я найду людей, способных сторицей отквитаться. Мафиози не испугался, не побелел, но по всему было видно -- такого афрон та никогда не испытывал. Надо полагать, что и оценил своего противника, -- никог да никаких осложнений в Городе Развлечений не было. Однако Полковник принял все меры безопасности. За себя-то Джон не боялся. Но вот Лиз и Прис. Боже, охрани их! Забота и страх за них терзали постоянно. И крепко-накрепко Джон запретил жене появлять ся в зале во время своих выступлений. Ей отводилась специальная ложа-кабинет. Затемненная. За шторами всегда был кто-то из его парней. Чаще всего Рэд и Джо. Он прекрасно понимал, что ни Лам, ни Чарли не готовы нести "службу безопасности". Кроме того, Чарли нужен был ему на сцене. Итак, Рэд и Джо. Правда, здесь тоже была загвоздка -- Рэд полагал, что у не го больше прав на дружбу Короля, чем у Джо. Годы юности Рэд приравнивал к вой не -- год за два. Ревность. Все это было бы смешно. Но ведь все претендовали на вла дение его душой. И Джон был вынужден удовлетворять их амбиции. Ну, кому нужен был бы этот коренастый и кривоногий Рэд? И все-таки Джон достал Рэду роли, где тот мог бы проявить свои каратистские способности. Отноше ния с другом юности были самыми сложными. Рэд держал основной состав ребят на расстоянии, вроде бы заботясь о спокойствии друга. Но Джон-то знал -- Рэд хитер: сумел стать необходимым Полковнику, победить неприязнь Прис. И всячески ста рался, чтобы босс забыл ту давнюю неосторожную фразу о маме. Но такого босс за быть не мог. А поскольку простил и позволил вернуться, то считал себя обязанным. И чувствовал -- в душе Рэда просыпается жгучее презрение. Рэд, словно сговорив шись с Прис, тоже начал все чаще шутить над ним, твердо зная -- ему все сойдет, и при этом еще расхваливая чувство юмора своего босса. Положение создавалось са мое дурацкое. Джон ума не мог приложить -- как быть? Да ведь видел же! Видел, что компания разделилась на две отнюдь не равные части -- Рэд, и с ним трое, и Дам, Чарли, Джо. Последние были друзьями. Настоящи ми. Но ведь Полковник всегда внушал: -- Никаких друзей. У Короля только подданные. Яд наставнических слов впитался в кровь. Да еще Прис: 58 59 -- Правильно... Мы нигде не бываем вдвоем. "Ах, с тобой может что-нибудь случиться! Ах, на нас нападут. Ах, украдут". Нужны мы... Не жизнь, а заточение в башне. Только добровольное. Пойми же, наконец, внушая тебе эти ужасы, твои ре бята просто нашли способ прибрать тебя к рукам. Не они для тебя, а ты для них. Жена не знала ничего об угрозе мафиози. Она лишь хотела жить полной жиз нью. А именно такой жизни Джон не мог ей дать. Теперь, когда снова началось тур не,^ он не принадлежал ни ей, ни себе. Полковнику, фирме. Главное -- музыке. Перед ним снова были живые люди. Его изболевшаяся за годы добровольной кинокаторги душа жаждала общения с ними. И в песнях он попытался раскрыть им эту душу. Он вспомнил, как видимые ему первые ряды смотрели на кумира своей моло дости затуманенными воспоминаниями глазами. А он не хотел быть только ожившим прошлым. Он хотел быть частью Вечной Музыки... Тяжело и осторожно ступая, он еще раз обошел музыкальную комнату, дивясь и почти не веря себе -- неужели все развешанные по стенам золотые диски принад лежат ему? Тяжелые отечные веки на мгновение прикрыли глаза, слывшие некогда самыми чарующими. Так... покончено. Двигаемся дальше. Только бы хватило сил. А Джон остро чувствовал, что силы на исходе. Неужели конец? Что это такое? А как же фэны? Че рез неделю очередное турне. Билеты давно проданы. А-а... разберутся. Всегда он чувствовал ответственность. Всегда Полковник внушал: -- Всем, что у тебя есть, ты обязан мне и публике. Береги своих фэнов. Ищи путь к их сердцам. Да, публика обожала его. Они вопили от восторга. Его ровесники сделали своего кумира кумиром своих чад. Он-то хотел другого. И как-то предпринял послед нюю попытку соединить себя с людьми. Он в шутливой форме рассказал им о своем пути, надеясь, что они поймут -- роз на этом пути значительно меньше терниев. Од нако национальный юмор восторжествовал. Они прекращали жевать и весело ржа ли, не желая даже задуматься, что стоит за его словами. Они видели в нем всего лишь развлекателя. Он был из их молодости. А теперь стал живой легендой, воплотив их извечную мечту о сказочном богатстве. Джон посулил себе за глупость тысячу чертей и замкнулся окончательно. Прис же, наоборот, удивила: -- Прекрасно, милый. Твой новый ход страшно удачен. Ты ведь можешь теперь выходить на сцену прямо из зала. Ты стал частью публики. Значит, мы снова будем вместе. Мы ведь семья. (Припомнила его слова). -- Нет, Прис. И не надейся. Я могу только петь. Я никогда больше не буду пы таться таким образом занимать публику. Не мое амплуа. -- Как хочешь, конечно. А жаль. Ну, не вскидывайся так. Совсем ни к чему столько эмоций. Невероятное у тебя бывает лицо, когда ты поешь. Что ты чувству ешь? Где ты? Со мной у тебя никогда не было такого лица. -- Глупенькая, ты что -- ревнуешь? К чему? Музыка -- другой мир. И я -- выхо дец оттуда. Я ничего не могу с собой поделать. -- Да-а-а... -- задумчиво протянула она. -- Я же стою на обочине твоей жизни, а моя проходит. Зачем я тебе? Даже сейчас помнил он интонацию жены. Словно он, а не она добивалась права быть семьей. Несправедливость вопроса разозлила его. -- Мы уже говорили на эту тему много раз. Мое мнение ты знаешь. Займись чем-нибудь. Хоть воспитанием Лиз. Она все время с дедом и ребятами. -- Благодарю. Я только на это и гожусь? И потом, ты несправедлив. Я присут ствую при всех ее занятиях. Гуляю и играю с ней. Но наша Дюймовочка слишком са мостоятельна. Ей не интересно со мной. 59 60 -- Ей, конечно, нужны подруги. Что можно сделать? -- Что? Ты приучил ее; вот и придумай. Учти, Лиз обожает твою музыку. Хитру ша затягивает в музыкальную комнату твоих ребят и заставляет ставить ей пластинки. -- Мои?! -- Не только. Но в основном--да. Едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться от гордости и радости прямо в лицо жене, он пообещал: -- Ладно. Разберусь. -- И озабоченно добавил: -- А ты, надеюсь, сама выберешь себе занятие? -- Уже. -- Что -- уже? -- Выбрала. Если тебе интересно -- школа современных танцев и моделирова ние. Могу заняться и каратэ. -- Отлично, девочка. Я тоже постараюсь не давать тебе скучать... -- Ладно уж. Не выйдет. Не обещай. -- Спасибо, милая, что хоть понимаешь. Прис, мне действительно трудно да вать обещания. Я, правда, не принадлежу себе. Ты веришь? Мрачно кивнув, она подняла на мужа свои голубые глаза. И столько в них бы ло тоски, что он засомневался -- выдержит ли? Не выходила из головы и дочка. Вечером, сидя с Рэдом в гостиной, Джон, словно невзначай, спросил: -- Говорят, Лиз частенько эксплуатирует тебя и других парней -- просит проиг рывать пластинки. -- Не хитри. Меня -- никогда. Малышка знает, что я не поощряю баловство. А вот Лама и Чарли -- да. Они у нее просто личные диск-жокеи. Чарли даже рассказы вает ей кое-что о музыке и музыкантах. Я уже говорил твоей жене, что зря забивают голову ребенку. Ей ведь нет