ы чинят. У нас заводская практика со второго курса начинается. - А ты бы пошел на Крестовниковский завод да посмотрел. Ведь ваших техников туда как будто пускают. - Верно, попробую сходить. И, не любя откладывать дело в долгий ящик, Сергей в первый же день, когда было не так много уроков, отправился в Плетени, на мыловаренный завод братьев Крестовниковых. Сидевший у ворот завода сторож сперва не хотел его пропустить, но Сергей показал ему свой ученический билет. Сторож подумал, что ученика прислали на практику, - это было обычное дело на заводе, - и открыл калитку. Первое, что бросилось в глаза Сергею, были длинные каменные цехи, приплюснутые, словно вросшие в землю. Крепко пахло мылом, нашатырем и еще чем-то, затхлым и кислым. Земля во дворе была скользкая от мыльных ополосков. Голубовато-серые лужи отливали перламутром и пузырились. Недалеко от ворот, около длинного здания шла погрузка ящиков с мылом. Большие, тяжелые ящики спускали сверху на блоке. На каждом ящике пестрела этикетка: "Казанское мыло. Малая золотая медаль на Парижской выставке". - Скажите, как пройти в машинный цех? - спросил Сергей у рабочих, которые возились около подвод. - Какие у нас машины? Одно название, - махнул рукой один из рабочих в тяжелом и блестящем от мыла фартуке. - Иди вон туда, парень! - крикнул второй и показал в глубь двора. Сергей пошел, куда ему указали, но попал не в машинное отделение, а в сернокислотный цех. Он открыл маленькую скрипучую дверь, и острый запах пахнул ему в лицо с такой силой, словно он наклонился над огромной бочкой нашатырного спирта. Сергей закашлялся. Он очутился в длинной темной комнате с каменным полом, с каменными стенами, почерневшими от кислоты. Несколько рабочих возились у чана. Окна были решетчатые, словно в тюрьме. - Не закрывай дверь, парень! - крикнул Сергею высокий рабочий в синей рубахе. - Сдохнешь здесь, как крыса в ловушке. И он, закашлявшись, плюнул на пол. Сергей подсунул под дверь обломок кирпича и постоял немного на пороге. "Неужели и в других цехах такая же духота?" - подумал он. Второй цех, куда он попал, был мыловаренный. Здесь варилось знаменитое "казанское яичное мыло". Из огромных чанов поднимался белый горячий пар. Паром, словно кисеей, был затянут весь цех. Возле чанов стояли рабочие и длинными, как весла, мешалками тяжело ворочали и промешивали кипящее мыло. Сергей столкнулся со стариком-рабочим. - Ты чего здесь бродишь? - спросил тот. Сергей ответил, что он пришел поглядеть, как варят мыло. - Погляди, погляди, коли что разглядишь, - усмехнулся старик и словно нырнул куда-то в белый туман. Долго ходил Сергей по заводу, заглядывал в каждый закоулок. Кто знает, - может, после ученья ему самому придется работать на этом заводе? А если не на этом, то на таком же. Конечно, интереснее было бы попасть на завод, где оборудование получше, где машин побольше. Да еще неизвестно, куда возьмут. В коридоре одного из цехов, у бочки с водой, в которую полагалось бросать окурки, Сергей разговорился с молодым рабочим. Рабочий торопливо докуривал кривую цыгарку. Левая рука у него была толсто обмотана почерневшей тряпкой. - Это что у тебя с рукой? - спросил Сергей. - Кислотой облил. Третий день, а ни черта не заживает. - Как же ты одной рукой работаешь? - Так и работаю, в полсилы. Да я еще удачливый, другие вовсе без рук или без глаз остаются. Кислота - она штука вредная. До кости прожигает... Парень бросил в воду окурок и ушел в цех. А Сергей зашагал к воротам. Во дворе Сергей встретил несколько мальчишек, которые, перепрыгивая через мыльные лужи, бежали куда-то к цехам. С виду они были моложе Сергея года на два - на три. У мальчишек и лица, и руки, и одежда были перемазаны сажей. "Где же это они на мыльном заводе столько сажи набрали?" - удивился Сергей. У калитки он спросил сторожа: - Что у вас эти мальчишки делают? - Котлы чистят, - ответил, позевывая, сторож. - Двадцать три копейки в день зарабатывают. "Так вот он какой завод, - думал Сергей, шагая по дороге в город, - каторга, и та, пожалуй, лучше". Когда дома вечером Сергей рассказал о Крестовниковском заводе Спасскому, тот только плечами пожал. - Завод как завод. Другие еще хуже бывают. А если тебе не нравится, так ты возьми и переделай. Тем разговор и кончился. x x x Через несколько дней после этого Сергей познакомился с одним стариком-рабочим. Старик жил неподалеку на Нижне-Федоровской. Фамилия у него была какая-то длинная и чудная, а звали его все попросту Акимычем. Знакомство у Сергея со стариком началось так. Раз вечером, когда Сергей возвращался домой, кто-то окликнул его: - Паренек, а паренек! Сергей обернулся. У низеньких покосившихся ворот стоял старик с прокуренными нависшими усами и клочковатой бородкой. - Огонька нету? Доставая из кармана коробок спичек, Сергей подумал: "Где я этого старика видал?" И тут он вспомнил густую пелену молочного тумана в мыловаренном цехе у Крестовниковых и того старика, который сказал ему: "Погляди, погляди, если что разглядишь". Это, и верно, был тот самый рабочий. Вскоре Сергей с Акимычем подружился и даже стал изредка заходить к нему в гости. В маленькой комнате, оклеенной наполовину оберточной бумагой, а наполовину цветистыми розовыми обоями, сильно пахло махоркой и геранью. На окошке висели две клетки со щеглом и скворцом. Однажды, когда Сергей пришел к старику, Акимыч менял в клетках воду и подсыпал в кормушки конопляное семя. Он поздоровался с гостем, а потом снова принялся за прерванное дело. - Чего носом-то вертишь? - говорил он скворцу. - Чего? Работничек!.. Ишь, зоб-то как набил. Разжирел, что околоточный. Вот пошлю тебя на завод - кислоту переливать, - тогда узнаешь. А то сидишь да чиликаешь. Какой от тебя толк? Дармоед ты, дармоед. - А ты чего воду расплескал? - ругал он щегла. - Слуга я тебе, что ли? Легко, думаешь, мне уборкой заниматься? И без тебя дела хватает. Вот погоди, выпущу тебя на двор, там кошки тебя сожрут. Подсыпав птицам корма и налив в чашечки воду, Акимыч обернулся к Сергею. - А теперь и мы с тобой малость поклюем. Он достал связку баранок и налил из жестяного чайника два стакана чая. - Давненько я с молодым народом чаю не пил, - сказал Акимыч, прихлебывая из стакана. - Сын-то у меня, пожалуй, немногим постарше тебя будет. Тебе сколько? - Шестнадцать в марте. - Значит, мой постарше - ему двадцатый. А я думал по виду, что тебе тоже годков восемнадцать. - Где же ваш сын? Уехал куда? - Недалеко уехал. Рукой подать, а только я его пятый месяц не вижу. Старик наклонился к Сергею и сказал ему на ухо: - Сидит. И тут Акимыч рассказал, что сын его, Григорий, не дурак, книжки читает и в работе тоже маху не дает. Если б ему поучиться, он бы, может, до техника дошел. Только характер у него горячий, а мастер в цехе - собака. Ну вот, у них дело и вышло... Только за третьим стаканом Сергей узнал от Акимыча, какое вышло дело. - Из-за штрафа все это получилось, - вполголоса говорил Акимыч. - Да не сына моего оштрафовали, а другого. Штрафуют ведь у нас каждый день. Моргнешь лишний раз - и то штрафуют. А сынишка мой возьми да и скажи это мастеру прямо в глаза. А мастер его по зубам. А мой Григорий ему сдачи... Ну вот - и посадили. Да еще перед этим обыск сделали и нашли... книжки... запрещенные... - А откуда же он книжки брал? - Да уж брал, - сказал Акимыч, и на этот раз ничего больше не захотел рассказывать - ни про сына, ни про запрещенные книжки. Только после того как старик познакомился с Сергеем поближе, стал он говорить с молодым своим приятелем попросту, обо всем, что думал. Немало узнал от него Сергей про заводское житье. - Я, - говорил старик, - на заводе новичок, - всего лет пятнадцать с лишним работаю. А есть у нас такие, что тут при заводе и родились. Мальчишек, котлочистов наших, видал? Так у многих из них и отцы здесь работают, и деды тут же помирать собираются. Да и куда уйдешь? Братья Крестовниковы - народ деловой, пронзительный. Они при заводе свои лавки открыли - на книжку товар отпускают. Рабочий человек и оглянуться не успеет, а уж он кругом в долгу. Да к тому же у нас, почитай, каждый рабочий в собственном доме живет. Дом - не дом, конечно, а четыре угла да труба наружу, а деньги на такой дворец те же братья Крестовниковы давали. Вот и выходит: они радетели наши, а мы их должники по гроб жизни. Свечку за них ставить должны, за здравие их драгоценное. - Сам бы я до всего этого, может, и не дошел бы, - прибавлял старик, - да Григорий мне как на ладони все показал, а ему умные люди глаза протерли. Понимаем мы теперь, что да кто всему виною, только прямо об этом говорить не следует. У нас полгода тому назад студента одного арестовали - практиканта в кислотном цехе. Социалистом оказался. А кто донес? Не иначе, как старший мастер. Он, говорят, в охранке служит. И старик рассказал Сергею - не прямо, а обиняком - про тех, "кто виноват". Рассказ этот был похож не то на сказку, не то на басню. - Стоит себе дом, старый дом, труба набок легла. Из-под пола дует, окна порассохлись, двери скрипят. Холодно, грязно, погано. А в дому жильцы живут. Каждый в своей конуре. Каждый сам себе норовит обиход устроить. Один дыры в полу войлоком затыкает, другой в окно подушку сует, третий обоями новыми с этакими васильками каморку свою оклеивает. Думает красотой все изъяны закрыть. А из-под пола без передышки дует и дует. Сгнил дом, и фундамент давно просел - того и гляди завалится. Тут уж, сколько ни затыкай дыр, толку не будет. Ни к чорту дом не годится. Вот и пойми, кто виноват... Понял? - Понял! - усмехнулся Сергей. - Царь виноват. Старик даже привстал. - Да ты, дурной, потише. Больно уж догадлив. Я тебе что рассказал? Про гнилой дом. Значит, кто виноват, что он сгнил? Хозяин виноват. Ты так бы и говорил: хо-зя-ин ви-но-ват. А ты вон куда метнул. Прямо в цель. Знаешь, что за такие слова бывает? В Сибирь, на каторгу... Каждый раз, бывая в гостях у старого рабочего, Сергей узнавал что-нибудь новое и поучительное. Однажды он застал Акимыча взволнованным и сердитым. - До чего хитры бестии, - ворчал старик. - "Ваше дело, говорят, прибавку от хозяев требовать, чтоб брюхо сыто было, чтоб теплые бараки для вас строили, а политика - не вашего, рабочего, ума дело". Нет, врешь, брат, чья политика, того и власть. Нам за свою власть, за рабочую, бороться надо. Долго еще ворчал и сердился старик. Сергей не выдержал и спросил, кого так ругает Акимыч. - Экономистов. Самопервые предатели рабочего класса, - отрезал старик. Прав был старый рабочий, когда возмущался "экономистами". Так социал-демократы называли людей, которые вредными разговорами отвлекали рабочих от политической борьбы. Глава XXVII СЛУЧАЙ С ДВИГАТЕЛЕМ Уже два месяца жил Сергей у Людмилы Густавовны, но с соседями своими по квартире слишком близко не сошелся. Они были и старше его, да и жилось им много лучше, чем Сергею. Студенты нередко устраивали вечеринки на паях, а у Сергея денег на пай не было, даром же он угощаться не любил. Вот и приходилось сидеть на кухне за чертежами да вполголоса подпевать, когда из комнат студентов доносилось пение. А песни пелись там всякие - и грустные, и веселые, и смешные. Чаще всего пели соседи Сергея казанскую студенческую песню: Там, где тинный Булак Со Казанкой-рекой, Словно брат и сестра, обнимаются, От зари до зари, Лишь зажгут фонари, Вереницей студенты шатаются. Даже с Владиславом Спасским Сергей разговаривал не часто, пока не связала их одна общая затея. - Знаешь, Сергей, что я придумал? - сказал ему как-то Спасский. - Попробуем-ка мы с тобой соорудить электрический двигатель. Сергею эта мысль пришлась по вкусу. Он еще тогда, когда Спасский при первой их встрече упомянул про электрический двигатель, подумал о том, как было бы хорошо смастерить такую штуку. - Давай составим список всего, что нам понадобится для работы, - предложил Спасский и, не ожидая ответа, вырвал листок бумаги из толстой клеенчатой тетрадки, в которой обычно записывал лекции. Подсев к кухонному столу, он принялся писать. Сергей сидел напротив и не сводил с него глаз, а Спасский писал долго, раздумывая, покусывая карандаш или почесывая кончиком карандаша бровь. - Ну, готово, - сказал он, наконец, и протянул Сергею бумажку. На ней четким, ровным почерком было написано: 1. Чугунный корпус. 2. Статор, а к нему катушки и пластины. 3. Ротор: а) вал ротора, б) подшипники, в) пластины якоря, г) пластины коллектора и д) щетки коллектора. 4. Монтажные провода и всякие болты, винты и гайки. - Ну давай думать, что и где надо раздобыть. Стали думать. Прежде всего надо было достать чугунный корпус. Без него нельзя было и работу начать. Затем необходимы ротор, статор и пластины статора. - Все это, пожалуй, можно купить, - сказал Спасский. - Но только вот денег придется ухлопать много... - А нельзя ли устроить это подешевле? - спросил Сергей. - Что если купить один корпус, а остальное сделать самим? Поискать на рынке какой-нибудь подходящий лом, да из лома все и сделать! - Ладно, попробуем, - сказал Спасский. - Я достану монтажные провода и подшипники. - Ну, а я гайки, болты и винты выточу у себя в училище на токарном станке. Было бы только из чего. В первый же свободный день приятели отправились на рынок, в ряды, где продавался всякий металлический хлам. Им сразу же посчастливилось. Среди ржавого железного лома они нашли готовый чугунный корпус с небольшой трещиной. А потом им подвернулась еще одна замечательная штука. На разостланной старой рогожке лежала поломанная бронзовая каминная решетка. Переплеты ее были из крепких и массивных бронзовых прутьев. Сергей внимательно осмотрел решетку и приподнял ее. - Послушай, из этих прутьев можно будет вырубить и выпилить вручную все, что нам нужно, - и щетки и пластины, - сказал он быстрым шопотом Спасскому. Продавец, маленький кривой старикашка, по лицам покупателей сразу понял, что товар его приглянулся. Он заломил такую цену, что Спасский даже крякнул. - Да ведь зато решетка какая, - зашамкал старик, - ей и цены нет. Она ко мне прямо из княжеского дома попала. Сколько ни упрашивал его Спасский хоть немного уступить, старик не сдавался. В конце концов приятели, вздохнув, отошли от рогожки. И только тогда, когда они собирались уже завернуть за угол, старик стал звать их обратно. - Эй, молодые люди, вернитесь, вернитесь! Разговор есть! - кричал он им вдогонку. Приятели вернулись обратно, чувствуя, что теперь уже сделка состоится. - Уж очень вы мне понравились, молодые люди, - говорил старичок, - так и быть, забирайте дорогую вещь за полцены. Сергей и Владислав пыхтя поволокли домой решетку и чугунный корпус. С этого дня, возвращаясь из училища, Сергей каждый раз приносил с собой какую-нибудь часть двигателя, выточенную и вырубленную его собственными руками. Спасский осматривал деталь и похваливал: - Молодец! Вот только здесь бы не мешало еще самую малость подточить... Сергей кивал головой, а на утро карман его пальто оттопыривался от тяжелого груза. Он опять тащил в училище деталь, которую нужно было исправить. Недели через две все было готово. Можно было приступить к сборке двигателя. Сначала оба приятеля принялись за дело с одинаковым жаром, но потом студент стал остывать. То ли ему надоело, то ли он почувствовал, что Сергей может управиться с работой и без него, но только он стал часто отлучаться. Пойдет к себе в комнату искать спички, чтобы закурить, и не возвращается целый час. А то заговорится с кем-нибудь в коридоре и совсем забудет про двигатель. Под конец Спасский прямо сказал Сергею: - Делай, брат, все сам! У тебя, видно, к таким делам способности есть. А я в технике не силен. Вот теория, это - другое дело! Через неделю двигатель был собран. Его бережно перенесли в комнату Владислава, поставили в угол и прикрыли газетами. Каждый раз, когда к студентам приходили товарищи, будь то медики, юристы или историки, Сергей снимал газеты и начинал подробно объяснять устройство двигателя. Скоро его уже некому было показывать, и о нем забыли. Но недели через две о двигателе пришлось вспомнить. У Спасского так разорвались и проносились брюки, что ходить в них на лекции стало невозможно. Он еле дождался денег из дому и сразу же отправился на рынок - покупать обновку. Однако купить брюки ему не удалось. Помешало этому неожиданное обстоятельство. Какой-то высокий худой человек в очках и в черной крылатке ходил по рынку и таинственно прятал под крылаткой небольшой ящик. Спасский заинтересовался ящиком и спросил, что это за штука. - Телеграф продаю, - сказал незнакомец, чуть приподняв полу крылатки. Телеграф стоил шесть рублей, ровно столько, сколько должны были стоить брюки и сколько всего было денег у Спасского. Спасский оглядел и ощупал со всех сторон телеграф и, потоптавшись несколько минут около человека в крылатке, решительно махнул рукой. "Эх, была не была! Брюки как-нибудь можно заштопать, а телеграфы за шесть рублей не каждый день продаются". С ящиком подмышкой Спасский, насвистывая, вернулся домой. Дома его встретили товарищи - Ленька Стародуб и курчавый химик Хрящицский. - Купил? - закричал Ленька. - Купил! - сказал Спасский и вытащил из-под пальто деревянный ящик. - Посылку из дому получил, что ли? - подскочил к нему Ленька, который очень любил поесть. - Голодной куме одно на уме. Телеграф я купил, - вот что! - сердито ответил Владислав. Химик и Ленька внимательно осмотрели покупку Спасского и одобрили. А через час вернулись домой и остальные четверо жильцов Людмилы Густавовны и тоже принялись расхваливать покупку. Они со всех сторон обступили Спасского, который сидел за телеграфом. Каждый из студентов получил в этот вечер столько телеграмм, сколько не получал за всю свою жизнь. Телеграммы читал вслух Ленька Стародуб - он знал азбуку Морзе. Ему первому и была адресована телеграмма: "Вы стройны, как аравийская пальма, легки и быстры, как антилопа". Химик Генрих Хрящицский, который по месяцам не платил за квартиру, получил такую телеграмму: "Убедительно прошу уплатить комнату четыре месяца, вернуть потерянную сапожную щетку. Милочка Сундстрем". Студенты в этот вечер не отходили от телеграфа. Пол в комнате у Спасского был завален витками и обрывками длинных бумажных лент. Кошки девицы Сундстрем растаскали их по всем коридорам. В конце концов сама девица Сундстрем влетела в комнату Владислава. - Что вы делаете? По всему дому бумажки какие-то валяются... Что вы печатаете? Она подобрала с пола обрывок бумажной ленты и поднесла к близоруким глазам. Но, кроме точек и тире, девица Сундстрем не могла ничего разглядеть. Она побледнела и схватилась за сердце. - Владислав, это секретный шрифт? - Да, это азбука Морзе, - ответил Спасский. Девица Сундстрем, не разобрав, в чем дело, в испуге шарахнулась из комнаты. - Да не бойтесь, Людмила Густавовна! - крикнул ей Владислав. - Это ведь обыкновенный телеграф! - Телеграф в квартире?! А кому вы телеграфируете? Надеюсь, здесь нет ничего предосудительного? Вы знаете, я отвечаю за ваше поведение. И Людмила Густавовна вышла из комнаты, захватив с собой, на всякий случай, обрывок телеграммы. Когда поздно вечером Сергей вернулся из училища и, услышав стук, зашел к Спасскому, тот сидел перед аппаратом, усталый от непривычной работы. Бумажная лента на катушке подходила уже к концу. Спасский сейчас же вручил Сергею последнюю телеграмму: "Главному инженеру-механику Кострикову тчк Просим принять срочный заказ на 2000 электрических двигателей тчк. Деньги переводим на ваш текущий счет тчк Президент Соединенных Штатов". - А в чем ты завтра думаешь на лекцию итти? - спросил один из студентов, когда Спасский, потягиваясь, встал из-за стола. - Пустяки, - беспечно махнул рукой Владислав. Но когда он снял брюки и поглядел на них, лицо его вытянулось. Брюки были так сильно изношены, что починить их было невозможно. - Напиши домой, чтобы тебе еще выслали денег, - посоветовал Ленька. Спасский, завернувшись в одеяло, молча сидел на кровати и о чем-то думал. Телеграф стоял перед ним на столе. - Нет. Не пришлют, - уныло покачал головой Спасский. Отец Владислава, доктор Спасский, был человек бережливый, строгий и терпеть не мог легкомыслия. - И дернул же меня чорт купить этот дурацкий телеграф, - ругал себя Спасский. - Теперь хоть обматывайся телеграфными лентами и отправляйся так в университет на лекции. Химик Хрящицский предложил студентам собрать деньги и купить вскладчину брюки Владиславу. Студенты начали подсчитывать свои капиталы. У шести человек набралось 3 рубля 27 копеек. Сергей в счет не шел - у него не было и ломаного гроша. За его ученье, еду и угол в квартире платили уржумские попечители. - Знаешь что? Продай двигатель и купи себе штаны, - сказал вдруг Сергей. - Тогда уж лучше телеграф продать, - вздохнул Спасский. - Телеграф не стоит. Он новый. Мы его как следует и не осмотрели, - сказали студенты. Спасский раздумывал еще минут пять. Он доказывал Сергею, что не имеет права на двигатель, потому что они его делали вместе и Сергей работал даже больше его. Но под конец Спасский все-таки согласился. Через два дня двигатель продали за шесть рублей, а на следующий день - это было воскресенье - Владислав опять собрался на рынок. - Ну уж теперь я пойду с тобой вместе, а то, чего доброго, ты еще себе купишь вместо штанов подзорную трубу, - сказал Сергей. Вечером все студенты пили чай в комнате у Спасского и поздравляли его с обновкой. Сидели долго. Уже поздно ночью Владислав вышел на кухню долить самовар. Он увидел, что Сергей занимается странным делом: медленно и осторожно окунает длинную тонкую веревку в бутылку с тушью. - Что ты делаешь? - А ты что за спрос? - засмеялся Сергей, вспомнив бабушку Маланью. Он вытащил мокрую черную веревку из бутылки и повесил ее сушиться у печки. На другое утро Сергей и Спасский случайно вышли из дому вместе. Когда они подходили к Грузинской улице и Владислав собирался уже свернуть к университету, он вдруг заметил, что левый сапог у Сергея крест-накрест перевязан черной веревкой. Веревка поддерживала отваливающуюся подошву. - Это что ж такое? - удивился Владислав и вдруг, узнав вчерашнюю крашеную веревку, осекся на полуслове и замолчал. Через неделю Спасский неожиданно получил от отца добавочный перевод на три рубля. Так как эти деньги, по его словам, были "сверх сметы", Спасский решил истратить их на удовольствия. На два рубля он купил чайной колбасы, огурцов, булок, ванильных баранок и бутылку кислого красного вина, на этикетке которого славянскими буквами было написано: "Церковное". А на остальные деньги купил два билета в театр. - Как вы на это смотрите, уважаемый инженер-механик? - спросил он, размахивая двумя розовыми бумажками. - Приглашаю вас завтра в театр. На "Фауста". Не возражаете? Сергей, конечно, не возражал. Он никогда в жизни еще не бывал в театре. На следующий вечер друзья начали собираться в театр. Ученикам промышленного училища позволялось ходить в театр только по особому разрешению. Сергей не был уверен, что ему дадут такое разрешение, и решил пойти тайком, в "вольном платье". Он сам выгладил себе рубашку, начистил сапоги и замазал чернилами заштопанные на коленках дырки. Спасский вычистил свой студенческий мундир и надушился одеколоном. В Казанском оперном театре они разделись в гардеробной и поднялись по лестнице, застланной коврами. На улице шел снег, дул холодный ветер, а здесь было тепло, сверкали зеркала и пахло духами. Когда швейцар, распахнув входную дверь, впускал людей, занесенных снегом, с улицы врывалась струя холодного воздуха и свист ветра. Товарищи потолкались в фойе, где чинно прогуливались дамы в платьях со шлейфами и мужчины в черных сюртуках или военных мундирах. Тут и там мелькали студенческие тужурки. Изредка медленно и важно, заложив руки за спину, по фойе проходил богатый татарин - торговец, в длиннополой суконной поддевке, желтых сапогах и бархатной, вышитой серебром тюбетейке. Когда прозвучал звонок к началу, Сергей повернул было вслед за нарядной толпой в партер. - Куда ты? Нам, дружище, выше! - схватил его за плечо Спасский. "Выше" - оказалось галеркой. Деревянные скамьи, стоявшие в несколько рядов, были заполнены учащейся молодежью. Места у Сергея и Спасского были боковые. Чуть ли не над их головами нависал пестрый потолок, расписанный толстыми амурами и ангелами, играющими на скрипках. На галерке, набитой до отказа, было душно и шумно. Молодежь чувствовала себя тут как дома. Студенты и курсистки перекликались, менялись биноклями, передавали друг другу программы. Сергей перегнулся через барьер и начал глядеть вниз. Из оркестра доносился нестройный гул настраиваемых инструментов. В темнокрасных бархатных ложах, похожих на нарядные коробочки, сидели дамы с обнаженными руками и плечами, обмахиваясь веерами, а за ними стояли мужчины в блестящих крахмальных манишках и черных фраках. Когда оркестр заиграл увертюру, занавес медленно пополз в сторону. Сергею хорошо было все слышно, но видел он, что делается на сцене, только тогда, когда артисты выходили на середину сцены. Стоило им отойти к правой кулисе, как они исчезали, словно проваливались сквозь пол. Артистка, исполнявшая роль Маргариты, к досаде Сергея, все время стояла у правой кулисы, Сергей слышал ее пение, а видел только кусок шлейфа ее атласного белого платья. Но все это казалось Сергею пустяками, - до того нравились ему пение, музыка и сам театр. Он сидел, закрыв глаза и подперев обеими руками голову. Больше всего понравилась ему ария Мефистофеля "Люди гибнут за металл". Возвращаясь домой, Сергей и Спасский во весь голос распевали арию Мефистофеля. Только на перекрестках, где стоял городовой, они замолкали. Через несколько дней, когда Сергей пошел навестить Акимыча, он рассказал ему о театре. - Билеты-то, небось, дорогие? - спросил старик. - Сорок копеек, да я не сам платил. Меня товарищ повел. - Ишь ты, богач какой! А сидел за сорок копеек где? - Наверху места были. - В райке, значит? - засмеялся Акимыч. - Что ж, раек - это место почетное. Мой Григорий со студентами тоже всегда в райке сидел. А господа, те больше в ложах. У них везде свои места - и в церкви, и в театрах. Даже бани - и те у них свои, "дворянские", а у нас "простые". Глава XXVIII "БЛАГОДЕТЕЛИ" ОТКАЗЫВАЮТСЯ Когда Сергей ехал учиться в Казань, его беспокоило только одно: как бы не остаться на второй год. Польнер сказал ему, что если он останется, то ему придется вернуться обратно в Уржум. Купцы-"благодетели" ни за что не согласятся платить за лишний год. В Казани, придя в первый день на занятия, Сергей прочитал расписание уроков и задумался. Двенадцать предметов, шутка ли! И среди этих предметов есть такие, о которых он и не слышал раньше никогда: механическое производство, устройство машин, механика, счетоводство, черчение... Но не так страшен чорт, как его малюют. Когда началось учение, Сергей увидел, что со всеми этими мудреными предметами он, пожалуй, справится. Скоро на уроках учителя стали его похваливать. - Недурно, молодой человек, - говорили они, - старайтесь и впредь. Так прошли первые месяцы учения в промышленном. Приближался страшный для всего училища день - в этот день должны были объявить отметки за первую четверть. Сергей знал, что занятия у него идут хорошо, и потому не тревожился. Но оказалось, что дела его обстояли даже лучше, чем он ожидал. Надзиратель назвал его фамилию в числе первых пяти учеников. Придя домой, Сергей сразу же уселся писать письмо в Уржум Польнеру. Надо было сообщить, что деньги на учение потрачены не зря. Но ответа он не получил. Узнав от Польнера, что Костриков считается в классе одним из лучших учеников, купцы-попечители тут же решили больше денег на учение и содержание его не посылать. - Такой способный парень и сам не пропадет! Авось и без нас как-нибудь пробьется, - рассудили "благодетели". И вот за два дня до объявления второй четверти школьный надзиратель Макаров после урока алгебры сказал Кострикову, что его немедленно требует к себе в кабинет сам инспектор Широков. - Ну уж если сам Широков вызывает, - значит, дело серьезное! Инспектор Широков чаще всего вызывал учеников для того, чтобы отчитывать их и сажать в карцер за нарушение правил. Сергей пошел к инспектору немного обеспокоенный и удивленный. Наверное, его ждет какая-нибудь неприятность. Так оно и вышло. - Костриков Сергей? - сердито спросил Широков, едва Сергей успел переступить порог кабинета, заставленного тяжелой дубовой мебелью. - Да, Костриков Сергей. - Так вот, молодой человек, потрудитесь внести плату за право учения не позднее двадцатого числа сего месяца! Сергей чуть заметно пожал плечами. - Но ведь за меня платят из Уржума, попечители приюта... - В том-то и дело, что не платят ваши попечители. Напишите им, узнайте, почему они перестали высылать деньги. В случае неуплаты вам грозит исключение. Можете итти!.. - Инспектор слегка кивнул головой и погрузился в чтение какой-то бумаги. Сергей вышел из кабинета. - Вот тебе и поучился!.. Невесело было ему и тревожно. Чего-чего только он не передумал за длинную дорогу с Арского поля до Нижне-Федоровской! Может быть, заболел Польнер? Может быть, внезапно в один и тот же час умерли от паралича оба попечителя приюта, как внезапно умер прошлым летом толстый полковник Ромашко? Может, на почту, которая везла его деньги из Уржума в Казань, напали разбойники, убили ямщика с почтальоном и ограбили почту? Он сам слышал когда-то, как бабушка рассказывала своему задушевному другу, кривому старику-караульщику Владимиру Ивановичу, что у них такие случаи в Глазовском уезде бывали. А может, Широков просто ошибся? Завтра он опять вызовет Сергея в кабинет и скажет: - Можете продолжать учиться, Костриков. Вам не грозит исключение! А дома Сергея поджидала уже другая беда. Вечером, когда он занимался на кухне черчением, на пороге появилась Людмила Густавовна. Она была, как всегда, в голубом бумазейном капоте. На ее прыщеватом лбу, как всегда, рожками торчали папильотки. - Пора спать! - сказала она ворчливо. - Нечего керосин жечь. - Мне еще нужно уроки готовить. - А мне какое дело! Керосин нынче опять на копейку подорожал. Людмила Густавовна погасила лампу и вышла из кухни, хлопнув дверью. Сергей с минуту посидел в темноте, потом нащупал наколотый на доску чертеж, который ему нужно было завтра отдавать учителю, нашарил спички и зажег лампу. Но не успел он взять циркуль в руки, как дверь из коридора в кухню снова открылась. На пороге опять стояла Людмила Густавовна. Можно было подумать, что она и не отходила от дверей. - Кому я сказала - туши лампу! Она подбежала к столу и с такой силой подула на лампу, что из стекла взметнулось пламя и сейчас же погасло. - Никакой человек не обязан даром держать жильцов! Каждый угол в теплой квартире стоит денег. Отопление, освещение, мытье полов в коридоре и кухне, - перечисляла Людмила Густавовна в темноте плачущим голосом. - Твои благодетели отказались платить. - Она всхлипнула. - Я не могу!.. Ищи себе другую квартиру!.. В этот вечер чертеж так и не удалось доделать. Всю ночь Сергей ворочался на своем сундуке с боку на бок и не мог заснуть до утра. Еще не было шести, когда он оделся и вышел из дому. Он решил дочертить заданный урок в классе. До Арского поля он почти бежал, не разбирая дороги. В лицо дул холодный ветер. Редкие прохожие попадались навстречу Сергею. Все они торопились куда-то, у всех были хмурые лица. Только бы успеть приготовить чертеж к началу урока, - подгонял себя Сергей, перепрыгивая через лужи. Он боялся даже подумать о самом страшном: а вдруг его, и вправду, выгонят из училища, и Людмила Густавовна не пустит домой ночевать? Тут он вспомнил, что у него в классе кто-то из учеников получает стипендию от какого-то Казанского общества помощи бедным ученикам. Но кто знает, - может быть, это общество помогает только казанцам - тем ученикам, которые родились и живут в Казани. А как же быть ему - уржумскому? Он подошел к училищу. Парадная дверь была еще заперта - оставалось итти с черного хода. Сергей вбежал во двор и увидел около крыльца старика-сторожа. С озабоченным лицом, почти благоговейно, сторож чистил веничком свой выцветший казенный мундир. Он, видимо, недавно встал, и седые жидкие волосы его были растрепаны, а не расчесаны, как обычно, на прямой ряд. Сергей прошмыгнул мимо старика, занятого столь важным делом, и помчался в свой класс. В пустых темных и прохладных коридорах гулко раздавались его шаги. В самом конце коридора топилась печка. Сухие дрова стреляли и щелкали на весь коридор, а на полу около печки дрожали красноватые тени. В классе Сергей пристроился у окна, чтобы было посветлее, но чертить на парте было неудобно. Чертежная доска все время съезжала. Да и серое утро за окном не очень-то помогало делу. Только бы успеть, только бы успеть!.. Но работа шла плохо. То и дело ломался карандаш, валился из рук циркуль. Трудно работать, когда, может быть, дня через три-четыре придется навсегда бросить учение. В коридоре пробили часы, когда он окончил чертеж. Половина восьмого. После бессонной ночи Сергею так захотелось спать, что он сел за парту и, положив голову на вытянутые руки, задремал. Так застал его Асеев, который пришел в училище одним из первых: - Ты что - ночевал здесь, что ли? - спросил он Сергея. Тот приподнял голову, и Асеев увидел, что лицо у него желтое, хмурое и сонное. - Да что с тобой? Беда какая? - Асеев подсел к нему на парту. Сергей коротко, словно нехотя, рассказал ему про свои дела. Асеев только пожал плечами. - Хозяйка отказала, - велика важность! Плюнь ей в глаза и переезжай к нам на Рыбнорядскую. Мы с Яковлевым как-нибудь потеснимся. А насчет Широкова тоже чего-нибудь в три головы придумаем. Сергей повеселел и в первую же перемену пошел к надзирателю Макарову просить, чтобы ему разрешили переехать на новую квартиру. Но это оказалось не так просто. - Дня через три получишь ответ, - сказал надзиратель. - Сначала наведем справки относительно благонадежности твоей новой квартирной хозяйки. Мы должны знать, в какой обстановке живет ученик нашего училища. И Макаров велел Сергею сообщить в канцелярию новый адрес. Адрес был такой: Рыбнорядская улица, дом Сурова, квартира Мангуби. Три дня Сергей приходил в училище чуть свет и готовил тут свои уроки, чтобы пореже встречаться с Людмилой Густавовной. А на четвертый день он получил, наконец, разрешение переехать на новую квартиру. Он распрощался с Владиславом Спасским и остальными жильцами-студентами и забрал свою корзинку. У Людмилы Густавовны было во время прощания такое обиженное лицо, словно это ей, а не ее угловому жильцу отказали от квартиры. Переехать и устроиться на новом месте Сергею было гораздо проще, чем получить на это разрешение. Рядом с двумя гвоздями, на которых висели тужурки и шинели Асеева и Яковлева, Сергей вбил третий гвоздь для своей шинели. В угол, где стояли две корзинки, он поставил третью. Все было готово. Только спать Сергею было не на чем. Асеев предложил сдвинуть вместе обе железные койки, свою и Яковлева, и посредине положить Сергея. Это было бы, пожалуй, и не плохо, если бы кровати были немного пошире, а железные края у них не такие острые. Кроме того, у одной из кроватей давно не хватало ножки, и ее подпирал деревянный чурбак. - Лучше уж я на полу лягу. Это понадежнее будет, - сказал Сергей. Так и порешили. Соорудили на полу между столом и окошком постель, и Сергей улегся, вытянувшись во весь рост. Этого удовольствия он себе не мог позволить, пока жил в коридоре у Людмилы Густавовны Сундстрем и ютился на старом сундуке. Глава XXIX ЖИЗНЬ ВТРОЕМ На новом месте Сергею жилось хоть и по-прежнему впроголодь, но зато свободно. Заниматься можно было до поздней ночи. В комнату, где жили втроем Сергей, Асеев и Яковлев, не приходила квартирная хозяйка, не высчитывала, на сколько копеек выгорело в прошлый вечер керосина. Керосин они покупали сами, и бегали за ним все трое по очереди на угол, в москательную лавку. Спать на полу Сергею пришлось недолго. Из четырех досок и четырех поленьев он сколотил себе широкий и длинный топчан, на котором можно было лежать, вытянув ноги. Из того, что было в комнате Сергею понравился больше всего стол для черчения. Работали за ним втроем, и всем хватало места. По правде сказать, этот огромный стол, неизвестно как сюда попавший, никогда не предназначался для черчения. Это был портновский стол, весь покрытый следами каленого утюга. По вечерам товарищи зажигали лампу под самодельным абажуром и, положив на стол три чертежных доски, дружно принимались за работу, то напевая, то насвистывая. Работали старательно и терпеливо. Преподаватель черчения Жаков был очень строг и требовал, чтобы на чертеже не было ни единой помарки, ни единого пятнышка. Асеев был неряхой и часто оставлял на блестящей ватманской бумаге оттиски своих пальцев. Поэтому его карманы были всегда набиты обмусоленными, стертыми резинками, но и они мало помогали делу, а только еще больше пачкали бумагу. Приходилось прибегать к последнему средству - к хлебному мякишу. Специально для этой цели товарищи через день покупали в булочной полфунта ситного. При покупке обязательно просили у приказчика, чтобы тот отвесил им не горбушку, а серединку. Хрусткие, поджаристые корочки товарищи съедали по дороге из булочной, а мякиш делили на три равные части и берегли, как зеницу ока. У Асеева ситный кончался раньше, чем у всех. Половина у него уходила на подчистку пятен, а другую половину он незаметно для самого себя съедал, отщипывая кусочек за кусочком. Когда от мякиша у него оставались одни только крошки, он начинал приставать к Сергею и просить у него взаймы кусочек ситного. - Опять съел? - удивлялся Сергей. - Съел, - признавался Асеев. - Уж очень он сегодня мягкий и вкусный, чорт бы его побрал! Для товарищей белый хлеб был лакомством. - Последний раз даю, - предупреждал Сергей и, отломив от своей доли кусок, протягивал Асееву. - Дай еще, - снова просил Асеев через полчаса. - На что тебе нужен ситный? У тебя чертежи и без того чистые выходят. Товарищи вместе чертили, вместе решали геометрические задачи. А утром они втроем отправлялись на Арское поле, в училище. За разговорами дорога казалась короче. Сергею жилось теперь гораздо веселее, чем прежде. Одно только беспокоило его: надо платить за учение, а денег нет. Сергей подал прошение в педагогический совет Казанского промышленного училища и со дня на день ждал ответа. Прошение было не многословно. Много точно таких же бумажек поступало каждое полугодие в совет училища. Писались такие прошения одинаково - по форме: "В Педагогический Совет Казанского промышленного училища. Ученика низшего механического училища Кострикова Сергея Прошение Не имея денег для взноса платы за право учения в Казанском промышленном училище, честь имею покорнейше просить Педагогический Совет Казанского промышленного училища освободить меня от вышеупомянутой платы". Второе прошение Сергей подал в Общество вспомоществования нуждающимся учащимся. Это прошение тоже было написано по форме. Сергей просил "оказать ему помощь в виде денежного единовременного или ежемесячного пособия". В Обществе на его прошении написали: "На три месяца 5 рублей с февраля. Очень б. Ничего не получает. На что живет, неизвестно". Буква "б" означала слово "беден". - Нечего сказать, помогают учащимся! - со злостью сказал Яковлев. - Отвалили пятерку в месяц - и отделались. На еду тебе с грехом пополам хватит, а сапоги чинить на что будешь? Но когда Сергей пришел получать пособие, сердитый и сонный секретарь объявил ему, что деньги он будет получать только два месяца. - Так на заседании постановили. Два месяца по пятерке. Читайте протокол. И секретарь ткнул пальцем в развернутый лист бумаги, где в длинном списке "нуждающихся" Сергей нашел и свое имя, выведенное круглым канцелярским почерком. Сергей прочитал протокол, получил пятерку и молча вышел из канцелярии "Общества". Он думал об одном, как бы только протянуть ему этот год. А на следующий год он постарается обойтись без всяких попечителей и "Обществ". Пойдет на практику куда-нибудь на завод или в ремонтные мастерские. Конечно, не плохо бы и нынешним летом подработать денег на зиму. Только возьмут ли первоклассника? Если бы взяли - он пошел бы с радостью. Все равно летом ему ехать некуда, да и не на что. К бабушке Маланье не поедешь, она сама еле-еле концы с концами сводит. В приют тоже не поедешь. Польнер не отвечает ему ни на одно письмо. Может, он уже давно и приютским-то не считается? Нет, нужно надеяться только на свои руки! x x x К весне Сергей заболел. Он долго не хотел поддаваться болезни. Захвораешь - сляжешь. А если сляжешь, - значит, не будешь ходить в училище. Сейчас для Сергея это было немыслимо. Разве можно заболеть, когда педагогический совет еще не дал ответа, освободит ли он от платы Сергея или уволит из училища? Нельзя поддаваться болезни, нельзя пропускать уроки. Надо каждый день бывать в мастерских и лабораториях, надо учиться на круглые пятерки. Но как ни крепился Сергей, а лихорадка делала свое дело. Его потягивало, знобило и трясло. Все одеяла и шинели, которыми укрывали Сергея товарищи, не могли его согреть. Не помогал и крутой кипяток, хотя Сергей, обжигаясь, глотал по пяти стаканов чая подряд. - У нас здесь редко кто лихорадкой не болеет. Такой уж город гнилой, - говорил Сергею старичок-дворник. - Как весной в половодье Волга разольется, так и затопит низкие места. До пол-лета сырость не просыхает - чистое болото. А для лихорадки сырые места - самое раздолье. - Нужно бы тебе, парень, чаю с малиной выпить, в баню попариться сходить! - кричал дворник вдогонку Сергею, когда тот утром выходил из дверей с чертежами и книжками. - Ничего, дедушка, и так пройдет! - отмахивался Сергей. - Ляжешь, да и разлежишься. И он не пропускал ни одного дня ученья. Желтый, осунувшийся, дрожа от озноба, он просиживал в классе от первого урока до последнего, а однажды даже отправился с экскурсией на парафиновый завод. Но по дороге ему стало так плохо, что Асееву и Яковлеву пришлось вести его под руки. Дома по вечерам Сергей вычерчивал детали машин, чуть ли не лежа на столе. А когда приходило время укладываться, у него уже не хватало сил раздеться и лечь. Стянув с ноги сапог, он просиживал так несколько минут. От слабости у него кружилась голова и его покачивало, но он старался сидеть прямо, опираясь обеими руками на края топчана. Только по плечам, которые дрожали мелкой дрожью, Асеев и Яковлев видели, что Сергея опять лихорадит или, как говорил старик-дворник, "бьет". Однажды Асеев слышал, как Сергей, уже лежа в постели и завернувшись в одеяло с головой, вдруг сказал негромко, но внятно: "Спи, Сергей, спи". Асеев так и не понял, во сне ли это говорил Сергей или бредил. Глава XXX ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ Недели за две до роспуска учеников на каникулы в канцелярии промышленного училища на стене был вывешен список с фамилиями учеников, "уволенных на летние каникулы к родителям, родственникам или на практику". В списке первого класса, где учился Сергей, значились следующие фамилии: 1. Асеев Дмитрий. Город Уфа - к родителям. 2. Веселицкий Василий. Город Сенгелей Симбирской губернии - к родителям. 3. Дедюхин Иван. Город Сарапул - к родителям. 4. Желудков Николай. Город Слободской Вятской губернии - к родственникам. И так дальше, по алфавиту до буквы К и после нее. Кто ехал в Нижний Новгород, кто в область войска Донского, кто в Вятку, кто в Царицын и Самару, кто куда, - но все ученики ехали к родителям и родственникам. Только двое во всем классе направлялись педагогическим советом на практику: Костриков Сергей - в город Симбирск на завод Сангова и еще один парнишка - на Казанский пороховой завод. Сергей был рад. Он сам месяца два тому назад, когда его освободили, наконец, от платы за учение, просил педагогический совет послать его на практику. Он был одним из лучших учеников, и поэтому его просьбу уважили. Новый, незнакомый город Симбирск, неизвестный завод Сангова, а главное, будущая практика - все казалось Сергею заманчивым, и у него было одно желание - скорее ехать. Кто знает, может быть, удастся столько заработать за лето на этом заводе, что хватит на весь учебный год. И тогда, значит, не придется больше подавать прошения о пособиях. До роспуска на каникулы оставалось еще добрых две недели, но уже суета и то особенное оживление, которое предшествует всегда отъезду, проникло в училище. Да и весна, верно, давала себя чувствовать. Солнце щедро сияло над городом, и солнечные зайчики прыгали и плясали повсюду: и по стенам классов, и по лицам учеников, и по сюртукам строгих и хмурых учителей, которые, казалось, посветлели и помолодели от весеннего солнца. И даже надзиратели, чем-то похожие на сердитых шершней, не налетали, как раньше, на учеников с угрюмым жужжанием. Окна в классах были открыты настежь. Черный и влажный пустырь весь зазеленел. На школьных молодых березах появилась легкая и нежная листва. Ученики ходили в шинелях нараспашку и в сдвинутых на затылок фуражках. Разговоры у всех теперь начинались с одного: "А вот у нас летом..." И дальше шли почти сказочные рассказы о том, какие огромные яблоки и груши растут летом "у нас в Великих Луках" или "у нас под Самарой" и какие замечательные язи и окуни клюют там на живца. Сергей тоже ходил в расстегнутой шинели и насвистывал что-то веселое. Он уже собирался ехать на пароходе в Симбирск, когда вдруг неожиданно пришло письмо из Уржума, а вместе с письмом пришли и деньги на дорогу. Письмо было от Польнера. Сергей перечитал его два раза, но все никак не мог понять толком, кто же посылает ему на дорогу деньги. То ли сам Польнер вспомнил, наконец, о нем, то ли купцы-попечители вздумали опять облагодетельствовать "сиротку"? Сергей уже крепко свыкся с мыслью, что он поедет на практику в Симбирск, и вдруг такая перемена! Он даже не знал, что ему делать - куда ехать: в Уржум или на практику? Но выбирать долго не пришлось. Инспектор Широков объяснил ему, что он, как воспитанник приюта, не имеет права до совершеннолетия распоряжаться собой без ведома приютского начальства. Раз выслали деньги - надо ехать. И Сергей поехал. Самый дешевый путь из Казани в Уржум был пароходом. До пристани Сергея никто не провожал - его товарищи и сожители по комнате уехали домой еще накануне. С маленькой корзинкой в руках он еле пробрался на пароход через большую, шумную толпу провожающих. Уезжало много народа, да и провожало немало. До отхода оставалось с полчаса. В каюте четвертого класса, большой, низкой и полутемной, было тесно и душно, как в тюрьме. Вся она была заставлена и завалена узлами, ящиками и кадками. Плакали грудные младенцы, крикливо и уныло убаюкивали их женщины. Какой-то белобрысый парень, сидя на грязном кособоком мешке, боязливо и тихо тренькал на балалайке. Сергей оставался в каюте недолго. Он снова взял подмышку свою корзинку и вышел на нижнюю палубу. Тут тоже было грязно и шумно, но зато поближе к воде и все-таки на воздухе. Скоро пароход отчалил. Сергей подошел к борту, прислонился к нему и стал смотреть, как уходит назад грязная казанская пристань с ее неугомонной толчеей. Вот он впервые едет на каникулы домой. Всего восемь месяцев прожил он в Казани, а уж кажется, что в Уржуме целых пять лет не бывал. Любопытно будет теперь пройтись по длинным, горбатым, точно коромысло, уржумским улицам, встретить знакомых людей, побывать на мельнице, в Мещанском лесу... После этого лета ему в Уржуме, пожалуй, не гостить. В будущем году - практика, а потом - на работу. Целые сутки провел Сергей на пароходе "Кама", а все не уходил с палубы. Даже и спал здесь, пристроившись на каких-то мешках. А на следующее утро у пристани "Соколики" он пересел на вятский пароход. Это уже был как бы свой, родной пароходик, небольшой, чистенький, с крашеной палубой, и назывался он "Дед". Все вятские пароходы почему-то именовались по-семейному: "Отец", "Дед", "Сын", "Дочь", "Внучка", и даже был пароход "Тетка". Сергей сел на скамеечку и почувствовал себя почти дома. Мимо проплывали одна за другой знакомые пристани - Вятские поляны, Горки, Аргыш, Шурма. От Шурмы до Уржума только тридцать верст оставалось, там уже Русский Турек и Цепочкино. Когда пароход отошел от Русского Турека, у Сергея сердце заколотилось - до того захотелось ему очутиться в Уржуме. Хоть с парохода слезай и беги домой берегом. Слишком уж медленно шлепал колесами неповоротливый "Дед". На пристани Цепочкино, где Сергею надо было слезать, вместе с ним на берег сошло восемь человек пассажиров - пятеро мужиков из села Цепочкина, две старухи и рябой худой монах с кружкой, в которой брякали медные деньги. Монах собирал на постройку церкви. Прямо против пристани одиноко возвышалась гора; на самой ее верхушке белела скамеечка, по склонам горы росли березы и кусты орешника. Под горой притулилась старая, облезлая часовня. К ней, размахивая по-солдатски руками, зашагал монах с кружкой. От пристани до Уржума считалось двенадцать верст по тракту, но была еще вторая дорога, узенькая тропка напрямик, через заливные луга. Этот путь был вдвое короче. Сергей взобрался на гору, а потом легко сбежал вниз. Он шел лугами, вскинув на плечо свою маленькую корзинку, где лежало несколько штук белья, кусок мыла, полотенце, а на самом дне - награда первой степени - техническая книжка и похвальный лист с надписью: "За отличные успехи и примерное поведение". Лист был плотный, глянцовитый, с гербами и золотым обрезом. Подойдя к Солдатскому лесу, Сергей прибавил шагу. Уже начиналась окраина города и была видна Казанская улица. Тут Сергей не выдержал и пустился бегом. Только около солдатской казармы он остановился в раздумье. - Куда же теперь итти - в приют или к бабке? Деньги на дорогу как-никак прислали из приюта, - значит, он еще приютский и должен итти в приют. Но как же не зайти домой - к бабке и сестрам? Сергей постоял с минуту и свернул в сторону Полстоваловской. Он шел по городу и с жадностью смотрел вокруг. Мало что изменилось здесь за этот год, но и самые незначительные перемены он замечал. Свернув на Полстоваловскую, Сергей сразу же увидел, что крыша городского училища выкрашена зеленой краской, а старый, покосившийся забор вокруг дома бакалейщицы Людмилы Васильевны починен и подперт новыми столбами. А бабушкин домик совсем не изменился; только нижнее подвальное окошко треснуло, - верно, ребята пальнули с улицы "чижом". Бабушка сидела у окошка, оседлав нос старыми очками, и чинила белье. Сестренка Лиза за столом читала какую-то книжку. Она первая заметила Сергея и крикнула: - Ой, бабушка, кто приехал! Бабка сняла очки, пристально посмотрела на внука и заплакала. Усадив его на табуретку перед собой, она не спеша стала рассказывать ему все новости. Сережа узнал, что старшая сестра его Анюта уехала несколько дней тому назад к своей подруге в слободу Кукарку. Нынче она окончила ученье, и с этой осени сама будет учить ребят в деревне. О себе бабка почти ничего не рассказала. - Что про меня говорить? Девятый десяток доживаю. Слепну. Вот Лизуньку на ноги поставлю, а там и умирать можно. О тебе, Сереженька, я больше не беспокоюсь. Ты уже на верном пути. Старушка взяла в руки фуражку Сергея с техническим значком, смахнула с нее ладонью пыль и положила на место. - Нужно будет молебен отслужить, - это тебе бог учиться помогает, - сказала напоследок бабушка. Сергей в ответ только усмехнулся. Посидев дома с полчаса и пообещав забежать еще вечерком, Сергей отправился в приют. По дороге он заглянул в другую половину дома, к Самарцевым, но Сани дома не оказалось - он уехал кататься на лодке. Польнер встретил Сергея приветливо и даже поздоровался с ним на этот раз за руку, как с равным. - Располагайся в приюте как дома. В спальне у мальчиков для тебя найдется место. Сергей чувствовал себя странно среди приютских. Его сверстников что-то не было видно. Оказалось, что Васька Новогодов уже стал сапожником, рыжий Пашка определился в столяры, Наташа Козлова на казенный счет учится в гимназии на Воскресенской улице, а маленькая Зинка умерла от скарлатины. На Сергея глазели незнакомые малыши-новички, только что поступившие в приют. Сергей услышал, как один из них, высунувшись в окно, закричал кому-то во двор: - А к нам дяденька чужой жить приехал! А "дяденьке" было неловко и даже как-то чудно жить с такими малышами в одной комнате. Он пошел к Польнеру и сказал, что хотел бы ночевать дома, на Полстоваловской, а столоваться, если можно, он будет приходить в приют. Польнер подумал с минуту, почесал бровь, зевнул - и дал согласие. Вечером Сергей отправился опять на Полстоваловскую. Уже закрывались лавки и лабазы на Воскресенской, и приказчики навешивали на окна тяжелые деревянные ставни. Кое-где в домах зажгли огни. На углу Буйской и Воскресенской четверо босоногих мальчишек шумно играли в бабки. На крылечке своей бакалейной лавки сидела Людмила Васильевна и вязала длинный белый шерстяной чулок. Такие чулки она вязала уже лет пять подряд, и неизвестно было, кто же будет носить такие большие, длинные, толстые чулки. На этот раз Саня оказался дома. За последний год он еще больше вытянулся и был выше Сергея чуть ли не на две головы. Он кончил реальное, но ходил все еще в форме - донашивал ее. - Ну, как, Серьга, понравилась тебе Казань? - сразу же спросил Саня. - Отчего же не понравиться? Город большой, красивый. Одних учебных заведений, пожалуй, штук около ста будет, - сказал Сергей. Саня недоверчиво покачал головой. Он вспомнил, что когда-то, приехав из Вятки, сам плел всякие небылицы. Должно быть, и Сергей тоже малость прихвастнул. - Ну, а как в Казанском промышленном - трудновато учиться? - Как тебе сказать... Не то чтобы трудно, но работы хватает. Двенадцать предметов. Оба помолчали. - А ты еще не бреешься? - сказал Саня, поглядев на темный пушок, который появился у Сергея на верхней губе. - Нет, думаю усы и бороду отращивать, - ответил Сергей и засмеялся. Так разговор и не клеился. Наконец Сергей вскочил с места и сказал: - Знаешь что - побежим-ка мы с тобой купаться... по старой памяти! И друзья детства отправились на Уржумку. Дорогой Саня нет-нет да и оглядывал искоса Сергея, точно никак не мог его узнать. "И верно, Сергей какой-то странный и непонятный стал, не то задумчивый, не то строгий. А может, эту серьезность он только для виду на себя напускает", - раздумывал Саня, вышагивая рядом с товарищем. - Слушай, а я совсем позабыл тебя спросить - немецкий язык у вас изучают? - сказал Саня. Сергей мотнул головой. - Какое там! Начальство считает, что "масленщикам" немецкий знать ни к чему... "Нет, не хвастает, - подумал Саня. - Уж что за хвастовство, если масленщиком себя называет!" На обратном пути после купанья, уже подходя к дому, Сергей взял Саню под руку и спросил негромко: - А ты на Полстоваловскую к ссыльным не собираешься? - Нет, не думал, - удивился Саня. - А тебе зачем? - Хочу познакомиться. Не заглянуть ли нам завтра вечерком? - Что ж, заглянуть можно. У меня ведь там, как-никак, учитель старый живет - Дмитрий Спиридонович Мавромати, - ответил Саня. Глава XXXI "КРАМОЛЬНИКИ" Все в городе от мала до велика знали старый одноэтажный домик под горой, в конце Полстоваловской улицы. В этом домике, принадлежавшем вдове чиновника, старушке Анне Павловне, в трех комнатушках жили политические ссыльные, или, как их называли в городе, "крамольники". Было их девять человек, жили они дружной коммуной. Старшим в этой молодой коммуне был рабочий ростовских мастерских Зоткин, человек лет тридцати, высокий, сутулый, с длинными, обвисшими усами. Он любил пошутить и прозвал домик под горой "Ноевым ковчегом". Всю эту молодежь - студентов, рабочих - выслало сюда царское правительство: кого за принадлежность к рабочим подпольным организациям, кого за участие в стачечном комитете или в демонстрации. Пригнали их в Уржум с разных концов России. Были тут два поляка, два латыша, один украинец, один грек и трое русских. И все они пришли по этапу. В любую погоду, в зной или проливной дождь, шагали они по трактам и проселочным дорогам, прежде чем увидели зеленый холмистый городок Уржум над рекой Уржумкой. Это была первая для них длительная остановка после тяжелого, многодневного пути с ночевками на этапных дворах. От рассвета до вечерней темноты шли они со своей партией по дороге. А конвойные ехали по сторонам на лошадях и поторапливали отстающих. Не всегда ссыльные добирались до места ссылки прямым путем. Дмитрий Спиридонович Мавромати из города Ейска до Уржума путешествовал два с половиной месяца, а обычным путем на это нужно потратить всего пять дней. Мавромати везли длинной кружной дорогой - из Ейска в Ростов, из Ростова в Самару, из Самары в Казань, из Казани в Уфу, из Уфы в Челябинск, из Челябинска в Екатеринбург, из Екатеринбурга в Вятку, из Вятки в Нолинск, а уже оттуда в Уржум. В каждом городе политическим приходилось ждать попутчиков-ссыльных, которых направляли по одному с ними маршруту. Иной раз они задерживались по неделе, а то и больше, в пересыльной тюрьме. Тюрьмы эти потому и назывались пересыльными, что через них "пересылались" арестанты. В Уржум пригоняли еще не так много ссыльных. В Вятке их было больше, в Вологде, Архангельске и в Мезени еще больше. А уж про Сибирь и говорить нечего. Там для ссыльных было много места. Первым делом, как только "высланные под гласный надзор полиции" добирались до места назначения, они должны были явиться к исправнику. Он принимал их под расписку, словно вещи, и сразу же объявлял им все правила, которым они должны были подчиняться. Правила были такие: два раза в месяц приходить к исправнику на проверку, никуда не отлучаться за черту города дальше чем за пять верст, а главное - не заниматься политикой и не заводить связи с местным населением. Служить и заниматься преподаванием ссыльным строго запрещалось. Политическим оставалось одно: итти в землекопы, каменщики или плотники. А в иных местах глухой Сибири политическим ссыльным подчас приходилось просто итти в батраки, чтобы только не умереть от голода. Политические измышляли всяческие способы, чтобы хоть что-нибудь заработать. Братья Спруде в Уржуме стали заниматься огородничеством. Это были первые огородники, которые вырастили здесь парниковые огурцы и помидоры. Вся коммуна питалась овощами из своего огорода да еще продавала их на сторону. Рабочий Зоткин ходил на Уржумку ловить рыбу, и это тоже было подспорьем. Мавромати давал уроки, готовил ребят в реальное училище и гимназию. По закону это не полагалось, но в городе образованных людей было не так-то много, и полицейские власти смотрели на это сквозь пальцы. Политические жили одной большой крепкой семьей - даже в ссылке они не теряли связи с товарищами, которые оставались на воле. Эту связь поддерживали перепиской. Письма передавали через надежного человека, чтобы миновать полицейский контроль. В каждом городе и даже в деревне находились люди - рабочие, учителя, студенты, - которые, не боясь попасть под гласный или негласный надзор полиции, помогали ссыльным чем и как могли. Через поля, леса и болота переносили они письма, брошюрки и нелегальные газеты, спрятанные в сапоги, под рубашку или зашитые в подкладку пиджака. Политические и в ссылке продолжали свое дело. На дальних окраинах они вели революционную работу. А недовольных царем и жандармами находилось немало повсюду, даже в самых глухих и дальних углах. Царь и его жандармы просчитались. С каждым годом высылали они из столиц и других городов "неблагонадежных", но от этого в городах число революционеров не уменьшалось, а увеличивалось, да и на окраинах их становилось все больше и больше. Ссыльные привозили с собой в медвежьи углы свои книги, свои мысли, свои песни. Глава XXXII ДОМИК ПОД ГОРОЙ Сколько раз Сергей, еще совсем маленьким, пробегал мимо старого домика на Полстоваловской, стараясь каждый раз заглянуть в окошко и подсмотреть, как живут эти странные, не похожие на уржумцев люди! А теперь он поднимается к ним на крыльцо, как гость. Из открытого окна было слышно, как кто-то играл на скрипке. Сергей и Саня постучались. - Открыто, - послышался чей-то голос. - Входите! Они толкнули дверь, прошли через маленькие сени и очутились в комнате, где за столом, покрытым суровой скатертью, у самовара сидело трое человек. Четвертый стоял, повернувшись лицом к окну, и, слегка раскачиваясь, играл на скрипке. - Это и есть Мавромати, - шепнул Саня, кивнув головой на скрипача, и тотчас же громко сказал: - Добрый вечер, Дмитрий Спиридонович! Я к вам с товарищем зашел. Мавромати, не отрывая подбородка от скрипки, улыбнулся ему и ответил: - А, Саня! Ну садись, я сейчас доиграю. Со стула поднялся высокий широкоплечий человек с белокурыми кудрявыми волосами. - Будем знакомы. Франц Спруде, - представился он и крепко пожал мальчикам руки. - Христофор Спруде, - сказал другой человек, тоже светловолосый, но с бородкой. Это был старший брат Франца. Молодая стриженая женщина, панна Мария, налила гостям по стакану чая и подвинула к ним тарелку с баранками. "Бедно живут", - подумал Сергей, оглядевшись по сторонам. В комнате не было никакой мебели, кроме трех узких железных кроватей вдоль стен. На самодельных деревянных полках лежало много книг. В простенке висел портрет Пушкина, нарисованный тушью. - Что это ты, Дмитрий, сегодня играл? - спросила женщина, когда Мавромати опустил скрипку. - Поэму Фибиха. - А я думал, - опять упражнение, - засмеялся старший Спруде, показывая крупные белые зубы. - Если бы гаммы, я бы давно убежал, - отозвался Спруде младший. Не обращая внимания на их шутки, Мавромати присел к столу и, отхлебывая чай, спросил Саню: - Как успехи? По тригонометрии подогнал? - Чего теперь подгонять? - сказал Саня. - Я уже реальное окончил. - Ну, поздравляю. А товарищ твой где учится? - В Казани, в низшем техническом училище, - ответил Сергей. - В Казани? Тут разговор оживился. Ссыльные стали расспрашивать Сергея про училище, про город, про казанские новости. Скоро вернулся с рыбной ловли рабочий Зоткин. Он принес и поставил перед панной Марией ведро, в котором трепыхалась рыба. Сергей и Саня заглянули в ведро: там была и крупная рыба, и много всякой мелочи. Больше всего места занимала щука, свернувшаяся в ведре кольцом. - Завтра у нас будет рыбная уха, - весело сказал Франц Спруде и потер руки. - Уха не бывает из телят, - поправил его Христофор Спруде, - она всегда рыбная. Пора выучить русский язык. Все засмеялись, а громче всех - Франц Спруде. "Хороший народ, веселый", - подумал Сергей. Он уже чувствовал себя здесь как дома. Ему хотелось разговаривать, шутить, и было интересно слушать других. Саня смотрел на него с удивлением и молча пил чай. "Ишь ты, какой разговорчивый стал!" - думал он. Ушли Сергей и Саня от крамольников поздно. - Заходите к нам часто, - приглашал их Франц Спруде. - Забегайте, забегайте, ребятки, - ласково сказал Зоткин. Возвращаясь от ссыльных, Сергей всю дорогу насвистывал что-то веселое, а рядом с ним вышагивал хмурый, чем-то недовольный Саня. Дома они быстро поужинали и пошли спать в амбар, где Саня всегда жил летом, приезжая на каникулы. Там стояла деревянная широкая кровать, маленький стол и табуретка. А в углу амбара были свалены в кучу безногие стулья, прогоревшие чугуны, разбитое корыто и прочий непригодный к делу домашний скарб. Саня зажег свечку, подсел к столу и принялся читать какую-то книгу. - Ты это что читаешь? - спросил Сергей. - А ну тебя, - отмахнулся Саня. Лицо у него было нахмуренное. - Ты чего надулся? - Отстань! Но через минуту Саня сам заговорил с Сергеем и открыл ему свою обиду. Как же это так? Ему, Сане, своему старому товарищу, Сергей не рассказал о Казани ровно ничего, а у ссыльных разговорился так, что и удержу не было. - Да брось ты, Саня, я просто не успел еще... Погоди, ночь длинная, я тебе много чего расскажу, - успокоил Сергей Саньку. Когда приятели улеглись и погасили свечку, Сергей начал, позевывая, рассказывать про свою жизнь и ученье в Казани. - А в Казани "Андрея Кожухова" читают? - спросил вдруг Саня. Сергей впервые слышал об этой книге. - А про что там? - Про революционеров. Интересная книжка! Я ее всю прочел, хоть мне ее только на одну ночь дали. Она запрещенная. У нас в реальном ее потихоньку друг другу передавали. - А где бы эту книжку достать? - встрепенулся Сергей. - О чем там говорится? Саня начал рассказывать. Рассказывал он не спеша и очень подробно, но в самых интересных местах, как назло, надолго умолкал, словно что-то припоминая. - А дальше-то, дальше! - нетерпеливо толкал Сергей товарища в бок. Наконец Саня кончил свой рассказ. Несколько минут в амбаре было тихо. Только слышно было, как в темных углах возятся и пищат мыши. Саня начал уже дремать, как вдруг Сергей приподнялся и, облокотившись на подушку, вполголоса, будто про себя, сказал: - Повесили, значит... Слушай, Саня, а товарищи у Андрея остались? - Остались, - ответил Саня спросонья. x x x Через три дня приятели снова отправились к ссыльным. - Дайте мне, пожалуйста, что-нибудь почитать, - попросил Сергей у старшего Спруде чуть не с первых же слов. Христофор подумал минуту, пристально посмотрел на Сергея и сказал: - Хорошо. Он дал ему номер "Искры", сложенный вчетверо и, видно, много раз читанный. Это была первая нелегальная газета, которую Сергей держал в руках. - Почитайте, почитайте. Только осторожно, чтобы никто ее у вас не увидел. На одну ночь даю, - сказал Спруде. После этого Сергею уже не сиделось в гостях. Хотелось поскорей вернуться домой и прочесть "Искру". Он вскочил и стал прощаться с хозяевами, а газету спрятал под рубашку. Не успели мальчики дойти до третьего дома, как Саня начал торопить Сергея. - Говорили же тебе, что надо быть осторожнее, - шептал он товарищу на ухо. - Скорее!.. Идем скорее! - А ты не шепчи и не беги, если не хочешь, чтобы нас заметили, - отвечал Сергей. - Да и чего ты зря беспокоишься? Улица ведь пустая! И верно, улица была пуста. Накрапывал дождик, и поэтому на скамеечках у ворот не сидели, не беседовали в этот вечер жители Полстоваловской. Но Саня шел и все время прислушивался и оглядывался по сторонам. Всякая мелочь пугала его: скрип калитки, внезапно раскрывшееся окно и в нем чья-то голова, выглядывающая на улицу, шаги прохожих, голоса на соседних улицах... Ему казалось, что весь город знает о том, что они с Сергеем несут от ссыльных "Искру". Недалеко от их дома навстречу им попался исправник Пенешкевич. Приземистый, коротконогий, он важно выступал, выпятив грудь и слегка переваливаясь с боку на бок. Товарищи переглянулись, и оба подумали одно и то же: "Вот идет мимо и даже не догадывается... А что, если бы догадался?" Но исправник, не замечая их, проплыл дальше. Вот, наконец, и калитка бабкиного дома. Мальчики вбежали во двор. В амбаре они зажгли свечку, закрыли дверь на засов и принялись за чтение. Так вот она какая, нелегальная газета "Искра"! Та самая, которую выпускает за границей Ленин, та самая, которую с опасностью для жизни революционеры тайком переправляют в Россию. Шестнадцать небольших, разделенных на два столбца страниц. Бумага тонкая, прозрачная, похожая на папиросную. В левом верхнем углу первой страницы напечатано: "Российская Социаль-демократическая Рабочая Партия". А в правом углу: "Из искры возгорится пламя!"... Ответ декабристов Пушкину. Сергей медленно перелистал легкие, чуть шелестящие страницы с непривычными заголовками: "Из нашей общественной жизни", "Письма с фабрик и заводов", "Иностранное обозрение", "Из партии", "Хроника революционной борьбы". - Да читай по порядку, - сказал Саня. Но Сергей, раскрыв номер на середине, начал читать то, что первым бросилось ему в глаза: "...Все только и говорят о том, что произошло в Сормове первого мая. Что же произошло там?.. "Во время первомайской демонстрации были вызваны солдаты. Демонстранты вплотную подошли к ним и затем, повернувшись назад, продолжали свое шествие. Солдаты бросились за ними, начали разгонять толпу прикладами. Безоружные рабочие должны были уступить. "Только один товарищ остался до конца, не выпуская из рук знамени. "Я не трус и не побегу!" - крикнул он, высоко поднимая красное знамя, и все могли прочесть на нем грозные слова: "Долой самодержавие! Да здравствует политическая свобода!" "Товарищи! Кто из вас не преклонится перед мужеством этого человека, который один, не боясь солдатских штыков, твердо остался на своем посту?.." Сергей перевернул еще несколько страниц и прочел другое сообщение - о Воткинском казенном заводе. "Воткинцы бастуют... На Воткинский завод отправился вятский губернатор и посланы войска из Казани. Рабочие забаррикадировали плотину своего пруда (единственный путь, ведущий к ним) и поставили на нем пушку, - благо они изготовляются на заводе..." На той же странице сообщалось о забастовке в городе Бежице: там рабочие избили шпиона Мартиненко. В заметке было сказано: "Урок был хорош, потому что побитый агент говорит, что ни за что не останется теперь в Бежице (его колотят уже второй раз, но первый раз легко)..." Сергей прочел письма с фабрик и заводов от первой строчки до последней. Все, о чем здесь говорилось, произошло так недавно - всего месяц или два тому назад. И случилось это не где-нибудь за тридевять земель, а здесь под боком - в Вятке, в Нижнем, в Сормове... Сергей еще был в Казани, когда оттуда выходили войска, посланные на Воткинский завод. Может, он встретил их на улице, когда они спешили, направляясь на вокзал, и даже не подумал, куда их гонят. Сергей быстро пробегал строки, набранные мелким шрифтом. Так странно было видеть напечатанными черным по белому слова: "революция", "восстание", "низвержение царского самодержавия", "самодержавие народа". Это были те слова, которые произносились шопотом, с оглядкой, а тут они спокойно смотрели со страниц. - Читай дальше, - сказал Саня. Сергей перевернул еще несколько страниц и прочел: "Крестьянские волнения". "Недели две, как Полтава занята разговорами о крестьянских волнениях... "Все внимание изголодавшихся крестьян обращено было на хлеб, даром валявшийся в громадном количестве в амбарах. Они являлись с повозками, обращались к помещикам или управляющим с предложением отпереть амбар и добровольно выдать им часть хлеба и только в случае отказа сами отбивали замки, наполняли свои телеги и отвозили домой. "...Когда на требование властей возвратить забранный хлеб со стороны крестьян последовал отказ, войску отдан был приказ стрелять. Убито тут же три человека. Один, раненный двумя пулями и проколотый штыком, привезенный в Полтавскую больницу, через несколько часов умер. Затем началось сечение. Порка происходила и в Васильевке; лозинок искать некогда было, поэтому били первыми попавшимися сучковатыми ветвями достаточной длины и толщины, и в силу этого (пользуясь деликатным выражением доктора) "целость кожи у всех наказанных нарушена". Пороли так, что изо рта, из носа обильно текла кровь, после порки крестьяне вставали сплошь почерневшими: иногда давали по сотне и по две ударов..." Уже второй раз обходил караульщик Владимир Иванович со своей колотушкой Полстоваловскую улицу, когда Сергей и Саня дочитывали "Искру". В последних ее столбцах чуть ли не в каждой строчке мелькали слова: На два года. На три. На четыре. На пять. На шесть. Бессрочно... Бесконечные списки имен, названия городов и сроки наказания. - Смотри-ка, наш Малмыж, - с гордостью сказал Саня, ткнув пальцем в одну из строк. - Из Малмыжа тоже, значит, высылают. - Ссыльных, за маевку, - сказал Сергей, - шесть человек. - Куда же их еще? - удивился Саня. - Ведь они и так в ссылке. - Малмыж хоть и трущоба лесная, а все-таки как-никак городом считается, - ответил Сергей. - А их теперь, небось, по самым что ни на есть глухим деревушкам распихали. Сергей свернул газету, спрятал ее и потушил свечу. - Спать, что ли? - спросил Саня. Сергей ничего не ответил, а через минуту сказал медленно и раздельно, как будто про себя: - Из искры возгорится пламя... Рано утром, когда проснулся Саня и поднял голову с подушки, он увидел, что в амбаре на столе горит свеча, будто ее и не тушили. Около стола сидит Сергей и, запустив обе руки в волосы, читает "Искру". - Ну, почитай оттуда еще что-нибудь, - попросил Саня. - Ладно, слушай. - И Сергей начал читать вслух статью с первой страницы. Но, прочитав полстраницы, Сергей остановился и сказал: - Это не хроника. Это немножко потруднее будет... Надо сначала прочитать про себя и разобраться... В статье были имена и слова, неизвестные Сергею. Он долго читал ее, пока, наконец, в дверь амбара не постучалась бабка. - Сережа, Саня, - сказала она, - сбегайте-ка на речку за водой - стирать собираюсь. - Сейчас, бабушка! - отозвался Сергей. Потом он спрятал "Искру" и сказал Сане тихо: - Сегодня вечером надо будет Спруде порасспросить насчет этой статьи... На первых порах нам одним трудновато. Глава XXXIII ПЕРВОЕ ПОРУЧЕНИЕ Сергей и Саня стали частенько заглядывать к ссыльным. Как-то раз они особенно поздно засиделись в "домике под горой". Пили чай, разговаривали, слушали игру на скрипке. В этот вечер Сергей впервые увидел у ссыльных какой-то странный листок с напечатанными на нем темносиними буквами. Бумага была плохая, желтого цвета, а синие буквы не совсем ровные. Сергей заинтересовался этим листком и сразу же спросил у Спруде, почему листок так необычно напечатан. - Печатали вручную, - ответил Спруде и объяснил Сергею, что это революционная, нелегальная листовка и напечатана она на гектографе. А через неделю Сергей и Саня неожиданно получили от Спруде серьезное и важное поручение - попробовать напечатать листовку. - Попробуем, - в один голос ответили Сергей и Саня. - Вам придется самим сделать гектограф. Купите глицерину и желатину, да побольше. А чтобы не возбудить подозрение, ходите в аптеку по очереди. Сегодня - один, завтра - другой. Помните, что в этом деле нужна большая осторожность, - сказал на прощанье Спруде. - Будем осторожны, - ответил Сергей. На другой день утром, как только Сергей проснулся, он сразу же стал собираться в аптеку за глицерином. - Сначала пойду я, а потом ты, - сказал он Сане. Они условились встретиться возле Воскресенской церкви. В Уржуме была всего одна аптека - земская - и помещалась она на Воскресенской улице. Мимо этой аптеки Сергей в детстве бегал каждое воскресенье из приюта домой. А еще раньше, до приюта, он часто ходил сюда вместе с Саней смотреть синие и красные стеклянные шары, выставленные в окнах. Когда болела мать, бабушка ходила в эту аптеку за лекарством и не раз брала с собой внука; тут он видел большие фарфоровые банки с черными надписями. Из-за высокой стойки выглядывал толстый человек в белом халате. Он получал деньги за лекарство. Перед ним на стойке строем стояли пузырьки с длинными, словно хвосты, разноцветными рецептами. Рецепты были белого и желтого цвета. Бабушка говорила, что лекарства с белыми хвостами можно пить, а те, что с желтыми, пить нельзя - ими можно только натираться. Разноцветные рецепты были нарочно придуманы для неграмотных, чтобы они не перепутали лекарства. Перед тем как отпустить покупателю свой товар, аптекарь наряжал пузырек, точно куколку. Он приклеивал к пузырьку бумажный хвост и надевал на пробку цветную гофрированную шапочку, похожую на чепчик. Давно уже Сергей не был в земской аптеке. А сейчас он шел туда за тем, чтобы купить глицерину для тайной типографии. В аптеке было в это утро пусто. Сергей оглядел полки с лекарствами, стеклянные шары на окнах, белые фарфоровые банки с надписями по-латыни. Ничто не изменилось. Все было здесь такое же, как в дни его раннего детства. Вот из-за белой двери вышел тот же толстый аптекарь - немец Келлер. Он был еще без халата, - видно, только что встал с постели. Аптекарь строго посмотрел на покупателя через стекла пенсне в золотой оправе и спросил, четко выговаривая слова: - Что вам угодно? На сколько? Это были единственные две фразы, которые он выговаривал правильно. Вот уже двенадцать лет, как он десятки раз в день задавал один и тот же вопрос. - Глицерину на пятнадцать копеек, - ответил Сергей. Келлер достал с полки маленький пузырек в желтом гофрированном колпачке. Сергей уплатил деньги, сунул пузырек в карман и вышел из аптеки. На углу у церкви его уже дожидался Саня. Они перемигнулись, и Саня, выждав несколько минут, тоже отправился в аптеку. - Что вам угодно? На сколько? - спросил его аптекарь. - Глицерину на пятнадцать копеек. Так Сергей и Саня стали ходить за глицерином ежедневно. Через неделю в углу амбара, под ворохом сена и старым войлоком, было припрятано порядочное количество пузырьков. Но Сергею все казалось, что глицерина будет мало. Он предложил Сане ходить в аптеку и по вечерам, когда Келлера сменяет его помощник, маленький лысый человечек, про которого в городе говорили, что он непрочь выпить, водит дружбу с городовыми и много врет. Помощник провизора никогда не расставался с белым халатом. Даже на рынок за морковью он ходил в халате, для того чтобы его все принимали за доктора и ученого человека. В первый же вечер, когда Сергей явился в аптеку и спросил на пятнадцать копеек глицерину, помощник провизора ухмыльнулся и подмигнул: - Вам для чего же глицеринчик, молодой человек? Для смягчения лица? Барышням хотите понравиться? - Нет, я глицерин внутрь принимаю, чтобы голос нежней стал, - ответил, не смутившись, Сергей. Помощник провизора достал из шкафа пузырек с глицерином и молча подал его Сергею. Глава XXXIV "ИСКРА" НА УРЖУМКЕ Сергею хотелось как можно скорее приступить к делу. Для того, чтобы ничего не перепутать, он достал у знакомой библиотекарши энциклопедический словарь. К его большой радости, в словаре оказалась целая статья о том, как устроить гектограф и как на нем печатать. В статье говорилось, что первое и основное, что требуется для гектографа, - это железный лист с поднятыми, высокими краями. На этот лист наливается сваренная масса из желатина и глицерина. Когда масса застывает, берут лист белой бумаги и пишут на нем особыми синими чернилами текст, с которого нужно снять оттиски. Затем лист с написанным текстом накладывают на застывшую массу. Все буквы с него переходят на желатинно-глицериновую поверхность. Накладывая на эту поверхность листы чистой бумаги, можно получить оттиски текста. Железный лист Сергей и Саня решили заказать у кузнеца. У бабушки были листы для печенья пирогов, но взять один из них для гектографа казалось Сергею делом рискованным. А вдруг бабушка, как назло, хватится, а листа-то и нет на месте. Кто взял, да почему, да для чего? Начнутся разговоры с соседками, а это может повредить делу. Да и лист не годится - мелок. Лучше заказать. Получив деньги от ссыльных на покупку листа, товарищи отправились вечером к кузнецу. В соседних домах уже зажглись огни, когда они вышли за ворота. - Полуночники, опять до рассвета бродить уйдете! - проворчала бабушка Маланья. Она все еще считала Сергея и Саню детьми. Но приятели в ответ на ее воркотню только усмехнулись и быстро пошли по улице. Кузница находилась за городом. Она стояла неподалеку от тракта, посреди поля. Возле нее торчало несколько кустов, обломанных и общипанных лошадьми. Издали кузница казалась не то черным холмом, не то угольной насыпью. Только по искрам, вылетавшим из низенькой трубы, было видно, что это кузница. Сергей и Саня подошли к дверям. В кузнице было полутемно, только в горне еще тлели последние красные угли. На пороге сидел бородатый кузнец и покуривал. Сергей присел рядом со стариком, немного поговорил с ним и заказал ему лист средней величины, с высокими краями. - Противень вам нужен, а не лист, - поправил его кузнец. - Ну что ж, можно, - через пять дней будет готов. - А раньше нельзя? - Нельзя, - сказал старик и ушел к себе в кузницу. На этом разговор и кончился. Пока кузнец готовил противень, Сергей и Саня не теряли времени даром. Они запаслись желатином, раздобыли синих чернил для гектографа и выбрали место для своей будущей типографии - старую баню во дворе. Все было готово, а противня надо было ждать еще целых три дня. Приятели решили заняться пока что одним хозяйственным делом. У сарая лежала вверх дном старая, рассохшаяся лодка. Сергей и Саня заделали дыры в ее днище, просмолили борта, отмочили в керосине ржавые уключины. Оставалось только покрасить ее и дать ей имя. Когда-то она называлась "Незабудка", но первые четыре буквы уже стерлись, и на борту красовалась надпись "будка". Сергей закрасил эту надпись, как и всю лодку, голубой масляной краской и старательно вывел ровную и четкую, как на чертеже, надпись: "ИСКРА" Буквы были черные с красной окантовкой. Когда лодка была готова, Сергей выволок из сарая салазки, взвалил на них лодку и повез ее с Санькой вдвоем на берег Уржумки. Полозья зарывались в песок, подпрыгивали на камнях. Сергей тянул салазки за веревку, Саня подталкивал их сзади. На берегу они встретили полицейского надзирателя Куршакова, которого за крикливый голос и маленький рост звали в городе Петушком. Петушок только что выкупался и поднимался в гору, бодрый и свежий, застегивая крючки на мундире и вытирая мокрую облезлую голову. Когда салазки поровнялись с ним, Петушок остановился и прищурил глаз. - "Искра", - прочитал он. - Чудное название придумали молодые люди - "Искра"! Вы б ее лучше "Ветерком" назвали или "Зорькой". "Красотка" - тоже хорошее имя, или вот еще "Зазноба"... - Нам "Искра" больше нравится, - сказал Сергей и потащил салазки к реке. Глава XXXV ТАЙНАЯ ТИПОГРАФИЯ Наконец противень был готов. Сергей и Саня пошли за ним в кузницу под вечер, чтобы вернуться домой, когда стемнеет. Но они давно успели и лист получить и поговорить с кузнецом, а все еще не темнело. - Пойдем в канаве посидим, - сказал Саня, оглядываясь по сторонам. Они забрались в придорожную канаву, заросшую ромашкой, полынью, лопухами, и сидели там, пока на небе не появились первые звезды. Теперь уж можно было нести противень по улице, не опасаясь, что из первой же калитки выглянет какая-нибудь тетка или бабка и крикнет на всю улицу: - Кому новый противень несете, ребята, - Устинье Степановне или Маланье Авдеевне? Но все обошлось благополучно. Никого не встретив, приятели прошли по темным улицам и пронесли противень к себе в амбар. А ночью, когда все в доме заснули, они вышли во двор и стали осторожно рыть за баней яму, чтобы закопать лист. Один копал, а другой прислушивался, не идет ли кто мимо. Но на дворе было тихо, только изредка где-то в конце Полстоваловской лаяла собака, да бабушкин приятель, ночной караульщик Владимир Иванович, обходя свой участок, стучал в колотушку. Когда лист был зарыт, землю затоптали и сровняли. На другой день Сергей и Саня побежали к ссыльным за текстом для листовки. Братья Спруде были в это время на огороде. Засучив рукава, Христофор окучивал картошку, а Франц сидел на корточках и пропалывал грядку с огурцами. Тут же стояла старушка Анна Павловна, квартирная хозяйка ссыльных, и рассуждала о всяких огородных делах. Сергей и Саня походили на улице, пока она не убралась восвояси, и только тогда окликнули Христофора. Он вышел к ним, отряхивая с ладоней землю, и повел в дом. - У нас все готово, - сказал Сергей негромко. - Мы к вам за текстом. Спруде удивился: - Уже готово? Это очень здорово! Он ушел в другую комнату и через несколько минут вынес им статью из газеты "Искра". Она была подчеркнута красным карандашом. Эту статью они должны были переписать печатными буквами и размножить на гектографе. Писать печатными буквами нужно было для того, чтобы жандармы не могли узнать по почерку, кто писал. - А дома у вас про это дело знают? - спросил Христофор Спруде внимательно, поглядев на обоих товарищей. Сергей улыбнулся и пожал плечами. - Не беспокойтесь, Христофор Иванович, - кроме нас двоих, никто не знает. - Хорошо! Тогда начинайте. Только писать надо очень ясно и разборчиво, чтобы и такой человек прочитал, который еле-еле буквы знает. - Это Сергей сумеет! Он чертежник, - сказал Саня. - Так, - кивнул головой Спруде. - А сумеете ли вы еще одно дело сделать? Сергей и Саня насторожились. - Дело это очень серьезное. Тут требуется хладнокровие и осторожность. Послезавтра, в ночь под субботу, надо разбросать листовки на базарной площади и на Малмыжском тракте. Понятно? - Понятно. Сделаем! В этот же вечер в низком старом амбаре началась бесшумная торопливая работа. Закрыв дверь амбара на засов, Сергей и Саня разложили перед собой тонкие, прозрачные листы "Искры" и начали переписывать статью, подчеркнутую красным карандашом. На столе, потрескивая, горела свеча. Большие желтые капли медленно сползали на старый медный подсвечник. Тени от двух склонившихся голов шевелились и покачивались на бревенчатом потолке и стенах амбара. Всю ночь до рассвета мальчики старательно по очереди переписывали статью. Петухи уже начинали петь третий раз, когда Сергей дописывал последнюю строчку. В щели амбара проникало солнце, где-то за огородом играл на рожке пастух, хозяйки выгоняли на улицу мычащих коров. Товарищи спрятали "Искру" и переписанный лист в угол, под сено и войлок, а сами легли спать. Но разве после такой работы уснешь?.. Сергей и Саня долго ворочались с боку на бок, а потом, не сговариваясь, стали одеваться. - На Уржумку, что ли? - А то куда же! Первая лодка, которая отчалила в это летнее утро от низкого песчаного берега и пошла на ту сторону, к дымящимся от росы заливным лугам, была "Искра". В ней сидели два паренька. Они по очереди работали веслами, пели громко на всю реку песню, и никто бы не догадался, что эти юноши провели всю ночь без сна, переписывая воззвание, которое кончалось словами: "Долой самодержавие! Да здравствует революция!" x x x В следующую ночь товарищи перенесли свою работу в старую баню. На деревянной колченогой лавке разложили они стопку чистой бумаги и здесь же поставили противень с налитой в него желатинно-глицериновой массой. - Ну, начали! - сказал Сергей. Он засучил рукава рубашки, взял листок с переписанным текстом и осторожно наложил его на глицериновую массу. Но сколько времени нужно держать лист, - он не знал. Да и часов у него не было. Он сосчитал до десяти, а потом осторожно потянул листок за край и стал его приподнимать. Синие буквы текста явственно отпечатались на гектографе. Сам же лист бумаги стал жирным и тяжелым. Сергей снял его, скомкал и бросил под лавку. - Кажется, не плохо получается - можно печатать. Давай бумагу! Вот тут-то и пошла работа. Секунда - и Сергей уже снял с гектографа первую листовку. Темносиние жирные буквы казались выпуклыми, и текст легко можно было прочитать. Сергей отвел руку с листовкой в сторону и полюбовался ею, словно это была не листовка, а какая-нибудь замечательная картина. - Здорово выходит, а? - каждую минуту повторял Саня, еле успевая подавать чистые листы. У Сергея только локти мелькали. Он накладывал листы, прижимал их и снимал, - накладывал, прижимал и снимал. Весь полок, все его пять ступенек, обе старые банные скамейки - все сплошь было застлано только что отпечатанными, чуть влажными листовками. - Довольно, может быть? - сказал Саня. - Ведь класть уже больше некуда. - Нет, давай еще! Нужно всю чистую бумагу в дело пустить. Когда не осталось, наконец, ни одного чистого листка, товарищи принялись за уборку, чтобы скрыть следы своей работы. Они подобрали с полу обрывки бумаги и осторожно смыли теплой водой с гектографа синие строчки. Потом вынесли гектограф на двор и закопали его на прежнем месте. Теперь нужно было выполнить последнее, самое важное поручение ссыльных: разбросать прокламации по городу. Глава XXXVI КОГДА ГОРОД СПАЛ - Ну, давай собираться! Сначала пойдем на базар, а потом на Малмыжский тракт. Они стали торопливо рассовывать листовки по карманам, запихивать их за пазуху. Рубашки оттопырились на груди, карманы раздулись, а листовок все еще было много. Сергей засунул десятка два за голенища сапог и столько же в рукава рубашки. Это были последние листовки. После этого Сергей и Саня задули свечу и осторожно вышли из амбара, постояли с минуту на дворе, прислушиваясь, не идет ли кто. Нет, шагов не слышно. Ночь была темная, жаркая, в траве трещали кузнечики. Мальчики осторожно, на цыпочках прошли по двору и вышли на улицу. На каланче пробило двенадцать часов. Город Уржум спал. Все окошки в домах были черные. Фонарь на углу Полстоваловской давно погас - летом его тушили рано. Сергей и Саня зашагали к базарной площади. Вот и собор, а за ним чернеет площадь. Пригнувшись, они побежали к пустым деревянным прилавкам, на которых в базарные дни приезжие крестьяне расставляли деревенский товар - крынки с молоком и плетушки с яйцами. Молча и быстро товарищи начали разбрасывать по прилавкам листовки. На площади было тихо, но со всех сторон слышался хруст и пофыркиванье. Это жевали сено распряженные лошади, а неподалеку от них стояли возы с поднятыми вверх оглоблями. На возах и под возами спали крестьяне, съехавшиеся еще с вечера к базарному дню. Изредка одна из лошадей чего-то пугалась, начинала бить копытом по мягкой земле и ржать. - Н-на, лешай!.. - слышался из-под воза сонный голос. На возах шевелились и поднимались люди. Сергей и Саня тотчас же прятались за прилавками, прислушиваясь к шороху, а потом опять принимались за работу. Скоро все прилавки были покрыты белыми листовками. - Ну, готово, - шепнул Сергей, - теперь нужно скорей бежать на Малмыжский тракт. Они побежали. До Малмыжского тракта было не так-то близко, а с работой надо было покончить до утра. У одного из домов с высоким забором и резной железной калиткой Сергей остановился, вытащил из кармана несколько листовок и с размаху ловко перебросил их через высокий забор в сад, Саня испуганно схватил его за руку. В этом доме жил сам уездный исправник. - Бежим. Сергей толкнул Саню в бок, они понеслись во всю прыть. Когда улица осталась позади, Сергей сказал шопотом: - Пускай знают, что революционеры и ночью не спят. Под городским садом ребята сняли сапоги и перешли Уржумку вброд. На той стороне реки сразу же начинался Малмыжский тракт. По обеим его сторонам темнел лес. Едва только Сергей и Саня добрались до тракта, как где-то позади неожиданно раздался короткий пронзительный свисток. Казалось, свистят совсем близко. Сергей и Саня опрометью бросились бежать к лесу. В нем можно было отлично укрыться от погони. За первым свистом раздался второй, еще громче и пронзительней, и, наконец, все смолкло. - Стой, - остановил Саню Сергей. - Куда разогнался? Нужно листовки разбросать! - Верно, - сказал Саня, переводя дух. Они пошли по дороге, оставляя листовки то там, то здесь, то в придорожных кустах, то по обочинам дороги. Через полчаса все до одной листовки были разбросаны. - Обратно пойдем другой дорогой, - предложил Сергей. - Чорт его знает, кто это свистел. Свисток был полицейский. Может, караулят у брода... Он хорошо помнил совет Спруде быть осторожнее. Дорога шла через болото. Белый туман низко стлался по земле, и трудно было разглядеть тропинки. Приходилось наугад прыгать с кочки на кочку. Ребята часто проваливались в холодную болотную воду. Ветки елок хлестали их по лицу. - Ничего, придем домой - обсохнем, - подбодрял Сергей товарища. Саня так вздыхал, точно тащил на спине тяжелую ношу. На улицах города начинало светать, когда мокрые, усталые, но довольные своей работой приятели вернулись домой. У себя в амбаре они с жадностью съели приготовленную бабкой краюху хлеба и выпили целую крынку молока. Потом развесили мокрую одежду и улеглись спать. Но спать было уже некогда, начиналось утро. Первое известие о разбросанных по городу листовках принесла на Полстоваловскую бабушка Маланья. Она только что вернулась с базара, перепуганная и даже сердитая. Черный платок ее съехал на сторону, бабушка запыхалась. - Господи Иисусе, - рассказывала она, - пошла я на базар, думала - куплю к празднику полголовки и ножки свиные на студень. А там точно острожный двор. Пристав бегает, полицейский надзиратель бегает, городовые бегают. Шуму, крику, в свистки свистят... Какие-то бумажки ищут. Нынче ночью, говорят, студенты крамольники по городу бумажки разбросали, а в бумажках всякие слова против царя написаны. Уж где только не накидали этих бумажек! И на Малмыжском тракте, и на базаре полным-полно, и по всему городу... Да это еще что! Владимир Иванович рассказывает, будто у исправника в беседке целый ворох нашли. Господи Иисусе! Вот ведь какие бесы бесстрашные!.. Сергей и Саня переглянулись и захохотали. - Что смешного-то? Чего зубы-то скалите? Ведь за такие бумажки людей в Сибирь гоняют, а им смешки!.. Старуха долго еще ворчала. Ей и в голову не приходило, что "бесы бесстрашные" - это ее внук Сережа и самарцевский Санька и что у нее на дворе за баней зарыта тайная типография. Весь день Сергей ходил, точно после выдержанного экзамена. Он видел, как мимо их дома, придерживая шашку, пробежал полицейский надзиратель Петушок в непомерно большой фуражке. За Петушком вышагивал длинный рыжеусый Дергач, а за ним, задыхаясь, еле поспевал тучный пристав. Через десять минут после них, поднимая на Полстоваловской облака пыли, промчалась пролетка с исправником. - Зашевелились! - усмехнулся Сережа. - Да поздно! Теперь уже наши листовочки пошли по всему уезду гулять. В городе - на улице, в домах, в лавках, на речке - только и было разговору, что о листовках. Думали, что это дело рук ссыльных. Все перешептывались, охали, качали головами, разводили руками. Сергей и Саня ходили по улицам, прислушивались к разговорам, посмеивались про себя. Им очень хотелось сбегать в конец Полстоваловской и узнать, что слышно у ссыльных. Но об этом и думать было нечего, по крайней мере дня три-четыре. Вечером, как обычно по субботам, все уржумцы топили бани у себя на дворе. И в эту субботу установленный порядок не был нарушен, несмотря на весь переполох. Бабушка Маланья тоже топила баню. Сергей со своим приятелем таскали воду ведро за ведром. В конце концов бабушка на них даже прикрикнула: - Никак всю речку вычерпали. Другим-то оставьте! А мальчикам в этот день на радостях казалось, что они не то что речку могут вычерпать, а целое море. Когда поздно вечером, после всех домашних, они пошли в баню мыться, Сергей совсем разошелся. Он выплеснул на каменку подряд несколько шаек воды. Раскаленные камни зашипели, и белый горячий пар густо повалил от печки. - Хватит! И так жарко! Что ты, с ума сошел? - крикнул Саня, которого из-за пара не было видно. - Жарко? - спросил Сергей и выплеснул под ноги Сане целую шайку холодной воды. - Серьга, чорт! - заорал Саня. Он сидел на лавке с намыленной головой, и лицо у него было сердитое. - Озяб, Санечка? Ну, давай я тебя веничком попарю! Сергей схватил с лавки лохматый березовый веник и кинулся к товарищу, но Саня успел схватить шайку холодной воды и окатил Сергея с головы до ног. - Ну уж теперь не жди пощады! Саня не на шутку перепугался. Он съежился на лавке и выставил перед собой в виде щита пустую шайку. Мыльная пена разъедала ему глаза, а воды под рукой не было. От этого он строил такие рожи, что Сергею стало смешно. Он сел на скамейку напротив и, протянув Саньке руку, сказал: - Ну, ладно, так и б