ожные мосты вокруг "креста" взлетели на воздух, все враз! К тому же и Сабуров в это же самое время в пух и в прах разнес две большие станции -- Томашгруд и Остки. В общем итоге работа сарненского железнодорожного узла была полностью парализована на полтора месяца, партизаны при этом не потеряли ни одного человека. При уничтожении мостов произошел комический эпизод, который в изложении самого Ковпака выглядит так: "После взрывов мостов подрывники развесили на уцелевших звеньях огромные кормовые тыквы: взрывчатых веществ не хватило. Как и следовало ожидать, немцы решили, что тыквы не зря повешены, что внутри их, несомненно, находятся адские машины партизан. Потом об этих тыквах ходили легенды. Крестьяне рассказывалинам, что специальная техническая комиссия немцев больше двух недель ломала себе голову, пытаясь разгадат секрет механизма скрытых в тыквах мин. И подойти к ним боялись, издали все разглядывали в бинокль, и расстрелять не решались: как бы не взлетело в воздух и то, что уцелело от моста". Ковпак ходил довольный. Все радовало его в эти дни: и крест на "кресте", и что поднялся с их, сумчан, помощью местный отряд из села Ельск, что жители соседних сел Боровое и Шугали закрыли для движения немцев все дороги, разобрав деревянные мосты и устроив завалы, что население польского села Будки Войткевицке вынесли на собрании решение произвести сбор мяса, картофеля и фуража для партизан, что наступили погожие зимние дни и выпал снег... Кутаясь в знаменитую долгополую шубу, Дед говорил своему ездовому Политухе: -- Хвалились полищуки, что у них зимы не бывает. Гляди, сколько снегу навалило, а мороз, мабуть, градусов двадцать. Зимой сани сподручнее: не трясет на корневищах и кочках. Помнишь, как прошлой зимой на санях мы кружили по Сумщине? Бывало, пятьдесят километров за ночь проходили... -- Помню, Сидор Артемьевич, -- откликнулся подошедший Панин, -- и ваши сани с кошелем. Старик развеселился: -- От чертяка, Попов вез меня... Едем ночью Словутским лесом. Дорога разбитая, сани кидает. В одном месте сани ударились о дерево, и я выпал. А Попов: "Но!" и "Но!", назад и не взглянет. Кричать несподручно. Добро, что сзади были подводы, подобрали. Попов проехал километра два и лишь тогда заметил, что командира на санях нет! Поднял тревогу: "Командира загубив!" ....Бывали моменты, когда старик задумывался над вопросом, обычно не беспокоившим его: какова же арифметическая сумма всего сделанного его людьми за время войны? И каждый раз отбрасывал эту мысль: "Будет время -- будет и точный подсчет". А пока Ковпак вел счет -- и строгий притом! -- всему, что прислала ему Москва. И не только тому, без чего на войне вообще невозможно, -- оружию, боеприпасам, продуктам, одежде. Он размышлял о том, что не подсчитаешь предметно, не взвесишь, -- о моральной стороне дела. Старик думал о Родине, о ничем и никем не заменимой силе самого факта: Родина живет, борется, ничего не жалеет ни для фронта главного, ни для фронта второго -- партизанского. Дед отлично знал, что тяготы огромные, невыразимые несет народ в тылу, на Большой земле, что изобилие всего, засылаемого во вражеский тыл партизанам, добыто ценой лишений, выпавших тем, чьими руками оно изготовлено, и прежде всего -- женщинам, подросткам, старикам, заменившим ушедших на фронт мужчин. А потому Сидор Артемьевич с величайшим, трепетным, священным уважением относился ко всему присланному Москвой, того же требовал и от партизан.... А война идет. Люди гибнут. Никого не потерял отряд на последних дерзких операциях, но все же трех бойцов похоронил: скончались от ран, полученных в лельчицком бою, комсомолки Маруся Медведь и Тамара Литвиненко, умер от болезни ветеран отряда Прохор Васильевич Толстой... В санчасти не все благополучно, врач докладывает, что не хватает медикаментов, инструментов, перевязочных материалов и, главное, квалифицированных сестер. Выслушав, Ковпак спрашивает: -- У тебя все? -- Вроде бы так... -- Тогда слушай, что скажу. Положение, ясное дело, незавидное. Все понимаю. Сейчас начнем думать, как быть. Можешь идти. То же самое повторяется, когда Ковпаку сообщают, что боеприпасы на исходе. Он снова молча выслушивает, затем коротко резюмирует: -- Понял, начнем думать... "Думать" на его языке означает "делать". Он и принимается немедленно за дело: изыскивает возможность помочь санчасти, наводит порядок в расходовании боеприпасов. Между тем гитлеровцы, оправившись после сарненского потрясения, перешли к активным действиям против партизан. 22 декабря пять батальонов войск СС и жандармерии с двух сторон повели наступление на Глушкевичи. Ожесточенный бой длился день и ночь, после чего Ковпак принял решение оторваться от противника. Все дороги были перекрыты, в селе Бухча, избранном как место прорыва, также оказалось до батальона немцев. Фактически (включая ночной марш) партизаны не выходили из боя третьи сутки. И все же в 20-часовом сражении за Бухчу, когда пришлось брать штурмом каждый дом, они разгромили вражеский гарнизон. Гитлеровцы потеряли убитыми до двухсот солдат и офицеров. Нужно сказать, что к цифрам вражеских потерь, сообщаемым ему командирами батальонов и рот, Ковпак относился очень строго. По свидетельству Вершигоры, "Ковпак всегда боролся против дутых цифр. Он всегда, если только представлялась возможность, проверял эти данные разведкой. Он знал, за кем из командиров водится скверная страстишка преувеличивать. Поэтому часто в рапортах, не имея точных данных, он делал скидку на увлекающуюся натуру командира. Кроме того, он лично опрашивал бойцов, проверяя таким образом сообщенные ему цифры. Зайдет к бойцам, поговорит с ними, а потом вызовет...командира... и тихонько ему скажет: -- Вот ты тут рапорт написал. Забери его назад. И никогда больше так не пиши. Если командир начнет доказывать, Дед свирепеет и орет: -- Вот не люблю брехни! Бойцы только что мне рассказывали. Вот там у тебя было трое убитых, там вы взяли пулемет, там столько-то винтовок. Чего же ты пишешь? Чего же ты брешешь? Кого ты обманываешь?" Но иногда Дед в таких случаях не орал, а спокойно, ни к кому бы вроде конкретно не обращаясь, высказывал такое: -- Охотник, убив воробья, говорит, что убил фазана, охотясь на уток, что перебил лебедей, если одного зайца подстрелит, скажет, что не меньше четырех... "Охотник" сидел, обычно потупив голову, и мысленно благодарил Деда, что тот хоть не назвал его при всех по имени. В этом трехдневном бою серьезные потери понесло и соединение: пятнадцать партизан было убито, свыше сорока ранено, в том числе комбат Кудрявский, помощник Базымы по разведке Горкунов, командир конного взвода Михаил Федоренко. И снова склонились над картой Ковпак, Руднев, Базыма. Забираются в глухую глушь, в дебри Полесья, ищут медвежьи углы, куда немцу век не добраться. И нашли -- село Ляховичи близ Князь-озера, а ныне озера Червонного. Утонуло оно вместе с селом в кольце непроходимых лесов и болот. Кроме самих местных, никто сюда не проберется. Дед острием карандаша касается чуть заметной точки на карте: -- Годится, Семен? -- А чего ж... -- Твое мнение, Гриша? Базыма пожимает плечами: -- Сам сатана сюда не полезет. -- Вижу, единство полное, так, что ли? -- Ковпак удовлетворенно кивает, выпрямляя уставшую спину и по стариковски покряхтывая. -- Раз так, готовь, хлопцы, приказ, а с вечера и в дорогу... Несколько переходов до Ляховичей стоили громадных усилий, но Дед был доволен: если уж его партизаны еле-еле пробиваются к намеченному месту, значит немцу туда подавно не добраться. По графику маршрута предполагалось, что Новый год застигнет колонну на марше, поэтому решили отметить его на день раньше, на отдыхе в селах Тонеже и Ивановой Слободе. И тут произошел комичный боевой эпизод. Ковпак, сидя в кругу ближайших соратников, собрался было выпить чарку, но остановился, услышав пулеметные очереди. -- Це що таке? --спросил Дед. -- Кто мешает праздник встречать? Нимци, щоб я вмер, нимци поздравлять прийшлы. Ну що ж, чокнемось. Он выпил чарку, крякнул и сказал: -- Пишлы колядныкив калачами угощать! Оказалось, что ничего не подозревающий батальон немцев въехал прямо в расположение двух партизанских батальонов в Тонеже! Нарвавшись на неожиданный встречный удар, гитлеровцы в панике бежали. Опасаясь в темноте пострелять своих, Ковпак продолжать бой не стал. Утром автоматчики роты Карпенко обнаружили в лесу множество немецких трупов и брошенного оружия, в том числе орудие и два миномета. Нашли и полевую сумку командира батальона майора Штиффеля, а в ней -- адресованный ему приказ: "Майору Штиффелю. Вам к 23.00.30.XII -- 42 г. выйти на северную окраину с. Бухчи, в 00 часов 00 минут 31 декабря внезапным ударом разгромить банду партизан. Затем прочесать лес вокруг Тонежа. При выполнении задачи учитывать, что с запада, юга и востока партизаны окружены..." Вершигора вспоминал: "Когда в штабе переводчик читал нам захваченный приказ и дошел до того места, где майору Штиффелю приказывалось разгромить партизан в Бухче, Ковпак сидел, хмурился, пощипывал бородку и шепотком ругался. Но когда переводчик дошел до параграфа, который гласил: "После уничтожения банды майору Штиффелю прочесать леса вокруг указанного района", Ковпак откинулся на спинку стула и засмеялся. Переводчик остановился, недоуменно глядя на командира. Ковпак, захлебываясь от смеха, долго ничего не мог произнести. Наконец он выдавил: -- Оце прочесав, ох и прочесав же..." Пришлось ковпаковцам встречать Новый, 1943-й год еще раз -- уже в полном соответствии с календарем -- на коротком, четырехчасовом привале. Ковпак выпил свою чарку, сопроводив ее такими словами: -- Фашисты сегодня встречают Новый год, за своего ефрейтора поднимают чарку, а мы тем часом через дорогу, а потом и через Припять -- так и проскочим! И проскочили! Второй раз -- но уже с юга -- соединение форсировало своенравную, капризную реку по ненадежному, прогибающемуся льду. А еще через день, 3 января 1943 года, соединение вышло к берегу Князь-озера. У ЧЕРВОННОГО ОЗЕРА Озеро Червонное, оно же, по-старинному, Князь-озеро, и точно оказалось одним из самых глухих углов Полесья. В длину оно протянулось километров на двенадцать, в ширину -- около шести. Было неглубоким, это означало, что можно рассчитывать на то, что промерзнет основательно, лед будет толстым, способным выдержать посадку транспортных самолетов. Вокруг озера -- несколько деревушек, где и расположились батальоны. Штаб соединения и первый батальон стали в селе Ляховичи. Заботы одолевали Ковпака каждодневно, первейшая из них -- устройство аэродрома. Промеры показали, что лед на озере нарос до тридцати сантиметров. Бойцы сразу же приступили к расчистке площадки от снега. Работа была тяжелейшая, к тому же тридцатиградусный мороз и ветер. Солоно пришлось партизанам. Дед смотрел наних с затаенной болью в сердце и только изредка повторял еле слышно: -- Не люди -- золото! Ордена за такую работу давать нужно! .....Когда площадка была готова, объявилось новое затруднение: авиационное начальство в Москве никак не соглашалось сажать сухопутные машины на лед. Тогда по распоряжению Деда был проведен своеобразный "технический расчет": на лед сошло до 500 человек и 100 лошадей с санями. "По Малинину и Буренину" это получалось тонн сто. Транспортный самолет той поры весил с грузом около семи тонн. Придирчивый Дед, вообще любивший подсчеты всякого рода, эту цифру на всякий случай удвоил, а потом увеличил еще в пять раз -- для учета силы удара машины об лед. По всему выходило, принимать самолеты можно без риска. Хитрый Дед выждал еще денек другой и дал телеграмму, что подготовлена прекрасная площадка "на грунте". Все сошло как нельзя лучше: первый самолет приземлился совершенно нормально, хотя у встречающих невольно екнуло сердце, когда колеса "Дугласа" ударили о лед... Первым в отряд прилетел один из лучших летчиков полка Гризодубовой, Борис Лунц, впоследствии Герой Советского Союза. Вершигора, под чьим непосредственным руководством "строился" аэродром, описал этот прилет так: "Самолет бежал все медленнее, лед затихал, перестал гудеть, и машина на секунду остановилась, а затем, повинуясь зеленому фонарику, стала выруливать на старт. На берегу озера кричали "ура!", и в морозное небо летели партизанские шапки. А под звездами уже гудела вторая машина. Слава вам, товарищи летчики! Сколько мы ругали вас последние дни и сколько людей с благодарностью сейчас думали о вас! -- Привет вам, посланцы Родины! -- Привет! -- сказал человек в комбинезоне, вылезая из машины. -- Здорово! -- И к его протянутой руке потянулись десятки рук. Пришлось взять летчика под защиту. Народ наш недовольно отпустил долгожданного гостя... К нам подошли Руднев и Ковпак, а я побежал принимать вторую машину. В первую ночь мы приняли три самолета. Только когда машины уже разгрузились и приняли заботливо укутанных раненых, Ковпак подозвал Лунца к себе и, показывая вокруг на безбрежную равнину озера, спросил: -- Ну як, хлопче, хорошу площадку п?дготувалы? -- Аэродром идеальный, -- не подозревая никакой каверзы, отвечал тот. -- А подходы? -- спрашивал Ковпак. -- Очень хороши. -- А развороты? -- Тоже хороши. -- А подъем? -- ехидно щурился Дед. -- Замечательный. -- А грунт? -- Грунт твердый. Садился, как на бетонированную площадку. Дед торжествовал. -- Ну то-то. Теперь ходи сюда. -- И он отвел Лунца в сторону, вывел на чистый, неутоптанный пушистый снег и валенком разгреб площадку с квадратный метр. Затем снял шапку и чисто подмел ею лед. Лед был гладкий как отполированное зеркало. Лунц смотрел весело на лысину Ковпака, блестевшую при лунном свете, и улыбался. -- Це що таке? -- грозно спросил старик. -- Лед, товарищ командир отряда, -- бойко отвечал Лунц. -- Значит, можно на лед самолет посадить? -- Можно, товарищ командир. -- Так и генералам передай. -- Будет передано, товарищ командир отряда. А вы, товарищ командир, шапку-то все-таки наденьте. Тридцать два градуса мороза сегодня. Ковпак лихо, набекрень, надел шапку и, хитро улыбаясь, сказал: -- Ты мне зубы не заговаривай. Ты мне от що скажи: а сам еще раз к нам прилетишь? Машину завтра посадишь? -- Прилечу и машину посажу, товарищ Ковпак! -- Ну, добре. Ище передай, что летчиков напрасно мы обкладывали всякими словами. Пишлы в сторожку. Самогоном угощу, и гайда в далеку дорогу. -- Спасибо, товарищ Ковпак..." Каждую ночь прилетало до четырех самолетов. Дед спешил: он понимал, что, как ни хорош ледовый аэродром, у него есть существенный недостаток -- уязвимость, несколько вражеских бомб могли полностью вывести его из строя. Весь вопрос, следовательно, был в том, сколько времени потребуется гитлеровцам, чтобы обнаружить партизанскую посадочную площадку. Дед почти не спал эти ночи. Он, Руднев или Базыма лично принимали и провожали чуть ли не каждый самолет, тепло прощались, братски напутствовали отправляемых в тыл раненых и больных. Москва, как всегда, была щедра к партизанам: полностью восстановила боезапас: к отечественному оружию прислала много нового вооружения, взрывчатки, магнитных мин, теплой одежды, медикаментов. Как великую драгоценность принимали пар-тизаны и комплекты московских газет. Но Ковпак не забывал и правила, что главный интен-дант партизан -- Гитлер, и вот уже в колхоз "Сосны" Любаньского района Минской области, превращенный оккупантами во вспомогательное хозяйство вермахта, снаряжается заготовительная экспедиция во главе с Павловским. Вместе с ним отправилось около 400 бойцов на 60 санях. Столь внушительный состав экспедиции объяснялся просто: по сведениям Вершигоры, гарнизон "Сосен" достигал 200 солдат. Павловский, точно, был прекрасный хозяйственник: первая часть проведенной под его командованием операции стоила гитлеровцам 83 убитых солдат; вторая же, собственно заготовительная, -- 15 тонн зерна, 300 овец, 250 коров, 50 свиней и 50 коней. Не успел начхоз доставить в отряд столь внушительную добычу, а Ковпак уже отдавал Базыме новое распоряжение. Из разговоров с местными жителями он узнал, что Червонное богато рыбой. И вот уже по отрядам спешно выявляют... любителей и знатоков подледного лова. До 10 тонн соленой и сушеной рыбы заготовили здесь партизаны. Во всех хозяйственных работах бойцам неоценимую помощь оказывали крестьяне окрестных деревень. Примечателен случай, происшедший с капитаном Бережным, командиром роты разведчиков. Колхозники, видя, как трудно приходится разведчикам передвигаться по снежной целине, изготовили для них лыжи. Просушить их, однако, как полагалось, времени не было, и Бережной от подарка отказался. Ковпак, узнав об этом, озлился невероятно, капитану попало, что называется, по первое число: -- Треба же дойти до такого неподобства! -- кричал Дед. -- Да вы знаете, что народ на вас обиженный? Двадцать пар лыж, говорят, сделали, а никто их не берет! -- Товарищ командир! Они же не просохли, могут покоробиться! -- Покоробиться, говоришь? А то, что твои разведчики ходят на задания по пояс в снегу, обмораживают руки и ноги, это тебя не касается? Нехай лыжи сохнут? Немедленно забрать лыжи и мастеров поблагодарить за всех партизан! Мы же знаем, что колхозные мастера день и ночь работали, чтобы хоть чем-нибудь помочь партизанам.... 24 января Ковпаку подали озадачившую его радиограмму: "Примите ценный груз". А разве все остальное,что доставляли ему, не было ценным? Чего же тогда ждать на этот раз? "Катюшу"? Оставалось только ждать. И Ковпак набрался терпения. Ночью он и Руднев отправились хорошо знакомой дорогой к аэродрому. Все здесь было как обычно. Горели сигнальные огни. Дежурные до боли в глазах всматривались в темное молчащее небо. Но вот чуткие уши привычных к тишине леса бойцов уловили чуть слышное гудение именно советских моторов. В костры подкинули сушняка... И вот уже бежит навстречу встречающим "дуглас". У трапа первыми стоят Ковпак и Руднев. "Ценный груз" приветствует их... сочным баритоном Василия Андреевича Бегмы. -- Здоровеньки булы, товарищи! -- руки Деда и комиссара очутились в теплых крупных ладонях прилетевшего. -- Принимаете? -- спрашивает гость. -- А куда же тебя денешь, -- отзывается Дед, -- коли ты -- "ценный груз"! И выдумают же! Он укоризненно покачал головой, словно досадуя на тех, кто додумался "ценным грузом" именовать человека, сдвинул на затылок папаху: -- Ладно, давай в нашу компанию, раз уж ты здесь, хотя не пойму толком, умереть мне, коли вру, чем это ты Строкачу такой ценностью показался, а? -- Дед полусердито разглядывал прибывшего. Тот, однако, и не подумал обидеться:: -- Не только Строкачу, коли на то пошло... -- он загадочно поджал крупные, твердо вырезанные губы, -- но и самому Михаилу Ивановичу Калинину. Именно об этом я и должен тебе сказать сразу же. Или, может, потом, не сейчас? Глаза Ковпака потеплели, жесткое скуластое лицо смягчилось. Не то приказывая, не то прося, он отозвался: -- Давай, чего уж там! -- и плотнее запахнулся в трофейную шубу. -- Так вот, Сидор Артемьевич и Семен Васильевич, официально представляюсь: прибыл по поручению Президиума Верховного Совета СССР и ЦК КП(б)У. Привез для вручения бойцам и командирам вашего партизанского соединения двести шестьдесят орденов и меда-лей. Боевые награды Родины за отвагу и мужество в боях с врагом! Ковпак разволновался. -- И ты до сих пор воду держал во рту, а? -- укоризненно покачал он лобастою головой, да так, что у Бегмы дрогнуло сердце. -- Да понимаешь ли ты, человече, что значат награды Родины для партизана нашего, отрезанного сотнями да сотнями верст от Большой земли? Нет, ты еще не понял этого, иначе бы ни одной секунды при себе радость эту не держал... Ну да ладно, -- смягчился старик, -- давай, Василь Андреевич, ко мне, в мою хату, там и потолкуем как следует. Хлопцы, готовы кони? Он лично убедился, что конный конвой следует за санями по пятам, не отрываясь, не отставая, готовый мгновенно прикрыть огнем пассажиров, и лишь тогда успокоенно затих, утонув в своей необъятной шубе. В хате Дед опять-таки лично проверил, как хлопцы проворно и сноровисто готовят ужин. Довольно оглядел стол, где дымилась паром отличная картошка. Прищелкнул языком, глядя на мясные консервы и круги колбасы, соседствовавшие с золотисто-янтарной квашеной капустой и ядреными солеными огурчиками. Старик любил и умел хорошо поесть, как и любой крестьянин. Бегма воздал должное столу: -- Богато живете! -- чем доставил Ковпаку подлинное удовольствие. Дед толкнул Руднева в бок: -- Видал Бегмин чемоданчик? -- и сам к гостю: -- Василь, что там у тебя? Не скрытничай, я по глазам вижу, московская наша водочка ждет не дождется, чтобымы ее отведали. Или не так? Все рассмеялись., -- С тобою, Сидор Артемьевич, вижу, в темную никак нельзя! Держите, друзья! -- и Бегма одну за другой поставил на стол несколько бутылок "Московской". -- Смотри-ка, мать честная, -- радовался Ковпак, -- настоящая московская, да еще и засургученная! Вот это, брат, порадовал! Вот спасибо, Василь! Водка водкой, это дело не ахти какое, а вот прямо из Москвы да сюда бутылочку -- это, знаешь, великое дело! Ужинали с великим аппетитом, весело, дружески. Дед подавал пример во всем. Непрерывно шутил, балагурил, смеялся. Неутомимо расспрашивал Бегму и сам охотно рассказывал. Гость не сводил с него глаз. Он и не скрывал, как полюбился ему сразу этот впервые увиденный им человек, о котором уже тогда знала вся Большая земля. Бегма видел, что перед ним, в сущности, старик, идущий к шестому десятку, ибо 56 Ковпаковых лет -- возраст, что и говорить, весьма солидный для партизана.А Дед между тем уже отошел от стола: не мог удер-жаться, чтобы не начать немедленно примеривать только что доставленный "Дугласом" среди прочего груза комплект нового обмундирования. Делал он это .с таким азартом и увлечением, с таким смаком, что ни Бегма, никто-либо другой за столом не могли сдержать улыбок. Легендарный партизанский полководец в эти минуты походил на ребенка -- столько в нем было чистоты, непосредственности и бесхитростности. -- Эх, брат, а наши таки шьют фуфайки добротные! -- хвалил он, одеваясь в новое. -- И штаны хороши, ничего не скажешь. Дед проворно разулся. -- Вот комедия... Поверишь, Василь, мне уже за полсотни перевалило, не дите вроде, а вот не могу себя одолеть, как увижу новую одежду, так меня и тянет немедля ее примерить. Оно, должно быть, оттого, что в молодые годы я обновы имел раз-два -- и обчелся... Мать, бывало, мне одежонку все перешивала из тряпья всякого. Спустя минуту старик с нескрываемым удовольствиемо глядывал себя в новенькой фуфайке и такого же защитного цвета теплых -- на вате -- штанах. Он прямо-таки лучился радостью. -- Ох, братцы, благодать же какая! А штаны -- ну шиты для меня, как на заказ! Молодцы наши в тылу, золотые руки, ей-богу, скажи, Семен Васильевич? -- Факт! -- улыбается Руднев. Ковпак лихо притопнул в последний раз ногой по полу, снова вернулся к столу, неожиданно для всех тихонько, вполголоса затянул: Гей, наливайте повн?? чари, Щоб через в?нця лилося, Щоб наша доля нас не цуралась, Щоб краще в св?т? жилося! Он сошел почти на шепот к концу, произнося заключительные слова задумчиво-серьезно, будто наедине с самим собой. О чем он думал в тот миг? Может, все веселье его -- для людского глаза только? А то, что невидимо, что в душе, -- то совсем другое? На какие мысли навели его привезенные Бегмой для его партизан ордена и медали? Так же внезапно, без всякого перехода, Ковпан вернулся к общей беседе, которая затянулась далеко за полночь. Наконец Руднев, Базыма, Сыромолотный разошлись по своим хатам. Бегма остался у Ковпака. Через день, 26 января депутат Верховного Совета УССР Бегма вручал ковпаковцам боевые награды. Он привез из Москвы 260 орденов и медалей, но награжденных ...оказалось меньше, потому что некоторые партизаны получили несколько наград одновременно. Три ордена -- Ленина, Красного Знамени и "Знак Почета" -- получил Семен Васильевич Руднев. Высшие награды страны прикрепил Бегма к потрепанным мундирам и гимнастеркам храбрейших из храбрейших: Карпенко, Павловского, Черемушкина, Мычки, Чусовитина. Второй в своей жизни орден принял в тылу врага из рук представителя Москвы и Ковпак. Когда торжественная церемония закончилась, Сидор Артемьевич обратился к партизанам с речью. Начал он официально и даже несколько высокопарно: -- Товарищи партизаны и партизанки! Разрешите поздравить вас с высокими правительственными наградами! На этом официальная речь и завершилась, потому что Дед перешел на свой обычный тон, простой и доверительный: -- Только хочу я вам сказать, хлопцы и девчата, что эти награды не задарма даются, они кровью людской облиты. Эти ордена и медали обязывают нас еще крепче бить фашистов, создавать для врага такие условия, чтобы он, проклятый, чувствовал себя так, как судак на раскаленной сковороде, и земля под ним горела. Не зазнавайтесь, чтобы нам с комиссаром перед народом краснеть не пришлось... От Ковпака В. А. Бегма отправился в соединение А. Н. Сабурова: среди его "ценного груза" было несколько сот орденов и медалей, предназначенных и для героев-сабуровцев. От Сабурова же его путь лежал в Ровенскую область, секретарем обкома партии которой он являлся, -- здесь ему предстояло организовать массовое партизанское движение.... Гитлеровцы нащупали-таки соединение. Начались непрерывные налеты вражеских самолетов на ледовый аэродром и окрестные села. Разведчики Вершигоры докладывали, что на дальних подступах к Червонному озеру стали увеличиваться гарнизоны, появились подвижные немецкие части -- верный признак готовящейся серьезной наступательной операции оккупантов. Собственно говоря, оставаться у озера соединению было уже и ни к чему: все раненые и больные отправлены на Большую землю, вооружение, боеприпасы, медикаменты, обмундирование получено в должном количестве, продовольствие и фураж заготовлены, люди хорошо отдохнули. Личный состав соединения на 1 февраля 1943 года насчитывал 1535 человек, в том числе 297 членов и кандидатов в члены партии и 378 комсомольцев. На командирском совещании Ковпак подытожил: -- Первое: уже ясно, что мы раскрыты. Оставаться здесь уже нельзя ни на один день. Второе: уходим немедля. Все, что нам было нужно, Москва дала. А фриц пускай себе глушит рыбу в озере. Куда надумал повести Ковпак свое воинство из полесских чащоб? Никто его о том на совещании, конечно, не спросил. Но замысел, видно, был серьезным, иначе не сказал бы Дед таких слов: -- Все опасные версты, которые мы прошли, форсирование Днепра -- это, братики, только подготовка к настоящему делу. Мы только подошли к исходному рубежу нашей задачи. И сейчас, на этом исходном рубеже, скажу вам без утайки: сердце мое полно гордости и тревоги. Гордости потому, что каждый наш теперешний боец стоит двадцати прошлогодних; вооружены и одеты мы как в сказке. Тревога же у меня потому, что засиделись мы в Полесье, народ начал тосковать по боевым делам, срывается, лезет в драку с немцами, а немец нам сейчас никак не нужен, и трогать его я запрещаю. Мы должны из Полесья ускользнуть, как ласточки по осени, тихо, незаметно. Один паршивый убитый фашист может нам всю идею загубить... Ковпак обратился к Вершигоре: -- Напиши приказ всем командирам явиться третьего февраля в штаб на совещание. Места не указывай,немецкая разведка все равно его уже знает. И сделай так, чтобы завтра же этот приказ непременно попал вруки к немцам. Разговор этот происходил 28 января. Но никакого совещания в штабе 3 февраля не состоялось. Потому что в ночь на 2 февраля ковпаковцы мгновенно снялись с места, переправились по захваченному конными разведчиками Александра Ленкина мосту через Случь и взяли направление на запад. Весь следующий день гитлеровцы бомбили Ляховичи, а потом двинули на его пустые, покинутые, безлюдные улицы роты карателей. А человек, которому по пунктуальнейшему немецкому расчету надлежало в тот день быть плененным или уничтоженным, за несколько десятков километров от пылающего села зябко кутался в необъятную шубу, изредка чему-то хитро улыбаясь... НА САМОМ КРЕЩАТИКЕ СЛЫШНО БЫЛО... Во время долгой стоявки на Червонном озере партизаны не только отдыхали, приводили себя в порядок, пополняли боезапас. Все эти недели шла малоприметная стороннему глазу, но большой важности разведывательная работа. Десятки бойцов небольшими группами и в одиночку уходили отсюда в дальнюю разведку в Ровенскую, Житомирскую, Киевскую области. Часть полученной ими информации самим партизанам не была нужна -- ее радисты Вершигоры переправляли командованию Красной Армии. Но другие сведения имели прямое отношение к будущим действиям соединения. На их основе Ковпак и составил план продолжения рейда. "Хозяйство" своего помощника Петра Вершигоры Ковпак выделял из всех остальных служб штаба и особо о нем заботился. Сам старый разведчик, оа любил повторять,что "разведка -- это наши глаза и уши", иначе говоря, то, без чего воевать никак нельзя. Не раз удивлял Дед даже самых близких к нему командиров неожиданностью своих решений, но даже самые внезапные из них всегда были на самом деле надежно обоснованы сведениями о силах, их расположении и планах противника. Интуиция у Ковпака никогда не расходилась с информацией. Дед вел соединение к Цумани -- маленькому городку и крупной станции западнее Ровно, объявленного гитлеровцами "столицей" оккупированной Украины. В Ровно были расположены рейхскомиссариат Украины (РКУ) и резиденция самого рейхскомиссара, одного из ближайших :подручных Гитлера, Эриха Коха. Ковпак рассчитывал, что его появление здесь, под боком у Коха, наделает столько паники и шума, нагонит столько страху на немцев, сколько ему потребуется для того, чтобы снова мгновенно исчезнуть, уйти дальше и так же неожиданно вынырнуть под самым Киевом. Ковпак хорошо понимал, что долго скрывать от врага движение колонны, в которой насчитывалось более тысячи саней, невозможно. И все же он достигал этого тем, что то и дело менял направление, петлял, сбивал немцев с толку, заставлял их кидаться из стороны в сторону. "У волка сто дорог, а у охотника только одна..." -- любил говорить он, в сто первый раз меняя маршрут следования. С некоторым запозданием из-за непрерывного марша, исключавшего нормальный прием последних известий по радио, в отряде узнали об окончательном разгроме фашистской группировки, окруженной в Сталинграде, о пленении остатков 6-й армии во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом. Причем узнали вначале даже не из сводки Совинформбюро, а из сообщения главной квартиры фюрера, по которому на всей территории империи объявлялся трехдневный траур. Ковпак радовался шумно, ему не сиделось на месте, он расхаживал по избе, где расположился штаб, прихлопывая плетью по валенку, и повторял восторженно-изумленно: -- Оце вжарилы так вжарилы... Потом стал посреди комнаты, задиристо топнул о пол и деловито предложил устроить партизанский салют в честь Сталинградской победы. Ковпаковский салют прогремел на всю Ровенщину. Группа второй роты взорвала эшелон из 40 вагонов с живой силой на участке Клевань -- Рудечна. Кролевцы уничтожили состав с танками на перегоне Зверув -- Олыка. Группа глуховцев взорвала эшелон на участке Киверцы -- Зверув. Начисто разгромлено немецкое хозяйство в Софиевке. Заключительный "залп" -- налет роты Карпенко на Цумань. При этом около 60 "казаков" из состава цуманского гарнизона перебили своих офицеров и присоединились к партизанам. Третья рота Карпенко не зря считалась лучшей в соединении, итог ее "работы" в Цумани говорит сам за себя: уничтожено 9 паровозов, депо с мастерскими, электростанция, 2 легковые и 1 грузовая автомашины, 12 пилорам, склад с обмундированием, сожжено 500 тысяч кубометров деловой древесины, подготовленной к отправке в Германию. Автоматчики Карпо захватили отличную тройку карих рысаков со звездами во лбу, запряженных в тачанку. Упряжку подарили Деду -- по случаю приближающегося праздника Красной Армии. Эта тачанка надолго стала походным штабом Ковпака. После салюта в честь героев-сталинградцев Ковпак повел колонну сначала на юг, а потом на восток, в направлении Житомирской области. Юг Житомирщины -- край относительно безлесный. Обычные переходы с дневками под прикрытием лесов здесь оказались малоподходящими к условиям местности. Открытый бой в лесостепи не сулил партизанам ничего хорошего, и Ковпак изменил тактику: вместо ночных, сравнительно спокойных переходов -- стремительные броски, и не только ночные, но и дневные. Риск был велик, но Ковпак рассчитывал, что, пока немцы разберутся, что к чему, он успеет проскочить самые опасные, открытые места. То, что гитлеровцы рассчитывают уничтожить его именно в лесостепи, Ковпак знал .точно: разведка докладывала, что в Житомире задержан эшелон с гренадерами, следовавший на фронт, в Коростене сосредоточивается полк мотопехоты. Было совершенно очевидно, что немцы постараются отрезать соединению все пути на север, будут теснить к югу. Они все делали правильно, грамотно, настойчиво, но слишком медленно, не учитывая новых темпов движения партизан. Ковпаку требовалось совсем немного -- часов двенадцать, чтобы последним шестидесятикилометровым броском уйти в район реки Тетерев, в леса под Киев. Задержать немцев можно было только точно рассчитанной по месту и времени диверсией. Объект, наилучшим образом подходящий для такой диверсии, существовал -- мост под Коростенем. Уничтожить его было приказано командиру 9-й роты М. Это была скверная ночь в жизни Ковпака. Проходил час за часом, приближался рассвет, а взрыва на севере никто так и не услышал. Утром стало ясно, что М. задания не выполнил. Последствия могли быть для партизан самыми тяжелыми, и Ковпак сделал единственное, что только и мог сделать в резко изменившейся к худшему обстановке: он изменил маршрут движения, вместо того, чтобы идти на юго-восток к Фастову, повернул колонну на восток. О том, что произошло дальше, рассказал участвовавший в рейде военный корреспондент "Правды" Л. Коробой "М..., как оказалось, пьянствовал всю ночь в деревне, невдалеке от моста. Было уже светло. Из Коростеня пошли поезда. Время было упущено. И вот рота М... вернулась. Встреча Ковпака с М... произошла на берегу речки, через которую вброд переправлялась колонна. Как только люди выходили на берег, их одежда на морозе по-крывалась льдом. Протрезвевший М... предстал перед Дедом. -- Я не выполнил задания, -- понуро сказал он. Ковпак сдвинул шапку на затылок и пристально посмотрел на М... -- Немного времени не хватило, -- соврал М... -- Так, -- сказал Ковпак. -- Подойди ко мне. Так. Дыхни на меня. М... дыхнул. Ковпак поморщился и повернулся к комиссару. -- Судить мерзавца! -- крикнул он. Пока шла переправа, Руднев, собрав роту, расследо-вал причины невыполнения задания. Когда он закончил следствие, то прежде всего приказал забрать из роты М... всех лошадей. Потом он подошел к Деду, сидевшему на тачанке, и коротко сказал: -- Расстрелять шарлатана! Дед достал из-за голенища валеного сапога карту и развернул ее. -- Из Коростеня, -- говорил он, -- гитлеровцы тронулись. Из Житомира тоже выступили. Расстрелять! Руднев пришел в роту М... Бойцы сидели на поваленной бурей сосне. Завидев комиссара, они поднялись. М... сидел. -- Встать! -- закричал комиссар. М... встал. -- Предателей и изменников, -- сказал Руднев, --мы караем смертью. Командование вынесло тебе приговор. Руднев повернулся к ординарцам и, указав на М..., сказал: -- Расстрелять! Те подошли к приговоренному, расстегнули на нем шинель, потом повернулись к Рудневу. -- Не можем, товарищ комиссар. У него орден и медаль. Руднев подошел к М..., заставил его снять орден и медаль и, вынув пистолет, выстрелил в М... Тот, как глядел в землю, так и упал в снег лицом. -- Закопать как собаку! -- сказал Руднев. Стоявшие кругом бойцы роты М... задвигались. Откуда-то появились лопаты. Вскоре вся колонна была на том берегу. Разыскивая Базыму, я нагнал тачанку Ковпака. Дед сидел, уставив взгляд на широкую спину своего ездового. Плеть, как всегда, спускалась из откинутого рукава его шубы. Рысаки прядали ушами, и Политуха, сидя на передке тачанки, изредка посматривал по сторонам. -- Сидор Артемьевич! -- обратился я к Ковпаку. Ковпак поднял голову, и я увидел грустные его глаза. Он опустил голову. Я шел рядом с тачанкой, не зная, то ли идти вперед, то ли оставаться с ним. Дед снова поднял голову, вытер слезы рукавом шубы и, посмотрев так, словно просил извинения, сказал: -- М... испортился, подлец, успех голову вскружил. Ты что же пешком? Садись ко мне. Я сел в тачанку. Ковпак молчал часа два. -- Орден-то сняли перед расстрелом? -- спросил он вдруг и, услышав мой ответ, опять замолчал". Вместо М... командиром 9-й роты был назначен прекрасно зарекомендовавший себя к тому времени Давид Бакрадзе. Ковпак успел все же 8 марта уже на виду противника переправить свои батальоны через разлившуюся в весеннем паводке реку Тетерев. Бойцы перешли на другой берег по узкой полоске льда, потом ледовую перемычку взорвали. Теперь, когда река осталась позади, неизбежный бой с преследующими буквально по пятам немцами был не страшен. Бой с двумя передовыми батальонами гитлеровцев состоялся на следующий день у села Кодра. Дед все рассчитал, учел и то, что немцы впервые в борьбе с партизанами действовали двумя эшелонами -- их второй батальон шел в качестве резерва по следам первого. Главный удар первого эшелона немцев принял на себя батальон Кульбаки, отличавшийся от других тем, что был хорошо оснащен станковыми пулеметами. Гитлеровцы понесли большие потери, были отброшены, но нащупали силы, боевые порядки и огневые точки партизан. Их второй батальон мог, в принципе, теперь просто обойти Кульбаку и ударить по штабу и обозу Ковпака с той стороны, где у того почти никакой обороны не было. Так оно и могло бы произойти, если бы Дед не выслал своевременно в обход свою лучшую и самую сильную роту Карпенко. Автоматчики Карпо успели зайти в тыл первой, уже залегшей цепи немцев и встретили их резервный батальон на марше. Немцы шли, не остерегаясь, потому что этой дорогой только что прошли свои, шли густой колонной, почти бегом. По ним-то и ударили враз 86 автоматов и 14 пулеметов 3-й роты... Первая рота немцев была скошена в несколько секунд, от второй осталась едва ли половина, третья обратилась в бегство. Вся лесная дорога была буквально забита немецкими трупами. Гитлеровцы потеряли под Кодрой около 250 солдат и офицеров, но сравнительно велики были и потери партизан: восемнадцать убитыми и сорок один ранеными... Появление Деда под Киевом действительно казалось нежданным-негаданным. Он даже не появился, а словно вынырнул здесь -- до того внезапно это стряслось. Конечно, ничего таинственного и сверхъестественного в том не было. Была умная и осторожная тактика осмотрительного, опытного военачальника, раз и навсегда усвоившего золотое правило войны: чем меньше знает враг о тебе, тем лучше. Ковпак ему следовал неукоснительно, неотступно, при любых обстоятельствах. Он был неумолим во всем, что касалось военной тайны. Он умел молчать, как никто, и умел заставить своего подчиненного знать только то, что тому положено, знать и помалкивать. Отсюда и его скрытность. Вот н этот неожиданный для врага, со всеми вытекающими отсюда последствиями выход Ковпака под Киев. Еще не зная наверняка, как все получится на деле, Дед постарался предусмотреть и обезопасить себя от нежелательных случайностей, столь частых на войне, к тому же еще и партизанской. Правило это впиталось ему в кровь, и Дед просто повседневно жил им, даже не размышляя о нем. Ковпак заявился в Блитчу на Киевщине, как всегда, точно снег упал на голову: не было -- и вот я! Когда ему доложили, что Блитча на виду, он озабоченно кивнул, но по глазам его было видно, что хоть слушал он рапорт разведчика внимательно, все же мысли его где-то далеко. Таков уж был Ковпак, он рассуждал так: раз подходим к намеченному пункту, значит с этой минуты этот пункт перестает быть самым главным, к достижению которого без потерь сводились все усилия. Теперь главное становилось второстепенным, уступая место другому главному. А именно: подготовке к удару и самому удару. Отсюда и странное выражение ковпаковских глаз: вроде бы и слушает он тебя с полным вниманием, а в то же время сам находится где-то очень далеко, куда увела старика мысль о следующих неотложных заботах, прямо обусловленных именно тем, что кончилась эта забота -- приход на место. Партизаны ворвались в село на берегу Тетерева с такой стремительностью, что полиция не успела даже предупредить свое начальство в районном центре об их приближении, хотя телефонная связь действовала. Узнав обэтом, старик распорядился поставить у аппарата дежурного с указанием -- только слушать вызовы, но не отвечать. При этом Дед многозначительно поднял указательный палец правой руки. Все знали, что жест этот означает "Крайне важно!". Ковпак имел все основания полагать, что непременно услышит что-нибудь любопытное: разведчики уже доложили ему, что телефон Блитчи подключен к общей сети всего Иванковского района. Удобно! Во всяком случае, для Ковпака. Звонок. Дежурный снимает трубку и слушает: -- Блитча? Молчание. -- Алло. Блитча? Ни звука. -- Блитча! Чтоб тебя разорвало! Блитча молчит, но включается голос из другого села: -- Иванков? Кто говорит? -- Начальник иванковской полиции. А ты кто? -- Полицейский из Коленцов, господин начальник. Я вот сам пробую в Блитчу пробиться. Молчит! Видно, их староста загулял, дьявол. -- Загулял, говоришь? Ну а если там не того? -- Чего?-- Вот и я хочу знать чего. Ты вот что -- быстренько пошли своего в Блитчу, понял? Мигом! Да чтоб он для виду топор и веревку прихватил, мол, за дровами поехал в лес. Давай одним духом! Тотчас же в лес в сторону Коленцов отправилось несколько Дедовых хлопцев. Немного спустя они поставили перед Ковпаком "дровосека". А разговоры по телефону продолжаются: -- Алло, Коленцы? -- Слушаю, господин начальник! -- Послал в Блитчу? -- Так точно, еще не вернулся. -- Дурачье! Сколько ждать можно! Посылайте другого, пропади вы все пропадом! Усадите в телегу бабу и пару мешков картошки дайте, мол, родичам везет. Понял? И мигом. -- Слушаюсь, господин начальник. Прошу прощения,что спрашиваю, а как у вас там? -- Запросили подмогу. Войска из Киева прибывают... Второй полицейский, разумеется, разделил судьбу первого. Дед хитро улыбается: что-то теперь затеет шеф иванковской полиции? А тот затеял еще двух соглядатаев выслать: мужчину и женщину с младенцем -- якобы крестить. На этом телефонная игра закончилась. На очередной звонок Ковпак сам поднял трубку и обложил иванковского шефа убийственной матерщиной. Гитлеровцы подошли к Блитче 11 марта -- около двух батальонов немцев и предателей из украинских буржуазных националистов. Их подпустили на близкое расстояние и встретили сильнейшим огнем из всех видов оружия, в том числе пушек. Отступать карателям было некуда -- две роты, посланные Ковпаком в обход, отрезали им пути для отхода. Прижатые к реке, фашисты были обречены на полное уничтожение. Бой превратился в побоище. Подсчитать число убитых карателей оказалось невозможно -- множество трупов унесло рекой. В бою участвовали далеко не все силы партизан: в эти самые дни часть боевых рот была разослана на диверсионные задания. Главным из них было уничтожение станции Тетерев и взрыв железнодорожного моста через реку того же названия. Это совершили бойцы Кульбаки под общим командованием Павловского. Группы во главе с Рудневым уничтожили еще два моста и провели ряд других диверсий вблизи Киева. Уничтожение моста через Тетерев было главной задачей выхода Ковпака под Киев. На взгляд Сидора Артемьевича, сарненская операция была вряд ли более важной. Позже Дед лично осмотрел "работу" своих диверсантов и остался ею весьма доволен: они не пожалели тола, и мост разнесло до основания. Гром взрыва слышно было на самом Крещатике... Это точно установленный факт. Киевские подпольщики после освобождения столицы рассказывали: -- Мы слышали взрыв. И знали, что это наши! Знали и то, что движение на перегоне Киев -- Коростень замерло надолго. А как паниковали гитлеровцы в те дни! Получив сообщение Павловского о полном успехе диверсии, Дед впервые за все время рейда с Червонного озера ощутил почти физически, что дела вроде бы идут хорошо. Он вышел из из штаба и, распахнув шубу (солнце уже припекало по-весеннему), медленно пошел по селу. Сидевшие на бревнах местные девчата смотрели на него с нескрываемым любопытством. Проходя мимо, Ковпаквесело подмигнул им: -- Греемся? -- Греемся, -- ответили девушки. -- Ты, дедушка, тоже воюешь? Сидел бы лучше около старухи... -- А я и сидел, -- охотно согласился он, -- а теперь вот не сидится. Знали бы девчата, что этот добродушный старик и есть тот самый легендарный Ковпак, о котором они столько слышали и еще будут слышать. Уничтожение мостов было не единственной заботой Ковпака в дни пребывания в Блитче. Еще в Москве Верховным Командованием ему было приказано разведать правобережье Днепра, установить, какие и где возведены там гитлеровцами укрепления. Слухов о "неприступном Днепровском вале" фашистская пропаганда распустила столько, что Ковпак хотел проверить, насколько они соответствуют действительности. Разведчики Петра Вершигоры с первых же дней по приходе в Блитчу были заняты именно этим. По мере их возвращения в соединение выявлялась истина: "Днепровский вал" существовал больше в воображении немцев, чем на самом деле. Ковпак с полным основанием мог доложить Москве, что на Днепре есть лишь видимость значительных укреплений, а не сами укрепления. Сил на сооружение настоящего "вала" у немцев, судя по всему, уже не было. Разобравшись с "валом", Ковпак задумался над вопросом: что делать дальше? Ему не по себе становилось от самой мысли, что, быть может, сделано меньше, чем возможно. Он-то лучше других знал, что ему под силу, а что нет. Дед иронично усмехнулся, узнав от разведчи-ков, что гитлеровцы исчисляют силы соединения в 15 тысяч бойцов -- это когда на самом деле их набиралось едва две тысячи! Здорово же наломали бока немцам, если они в такую арифметику ударились, думал старик. И хмурился тут же: эта самая арифметика может дорого стоить партизанам; сюда, к Блитче, уже подтягивались удесятеренные силы карателей. И вот весь штаб соединения склоняется над картой. Ковпак выслушивает Базыму, Вершигору, Руднева. Наконец подытоживает: -- Ну, хлопцы, Блитча -- не Сталинград, верно? А раз так, оборонять ее незачем. Свое мы сделали. Теперь подальше отсюда. А потому первым делом -- наплавной мост через Тетерев. Так и уйдем из-под носа у фрицев. Решено? Он, конечно, понимал, что такой мост сами хлопцы не соорудят к утру того дня, когда каратели снова атакуют Блитчу. Понимал это и Руднев. Оба видели выход в одном: просить подмоги у местных жителей. Так и сделали. Ковпак сам собрал блитченских сплавщиков и лоцманов, спросил, за сколько часов можно построить наплавной мост через Тетерев. Старший из блитчан, Яковенко, в свою очередь, деловито спросил: -- А что возить? -- Подводы, орудия... -- А танки? -- Танки пойдут в другом месте, -- совершенно серьезно ответил Дед. -- Ну, тогда, если танков не будет, часов за пять. Едва не все взрослое мужское население села вышло на берег реки, где еще с довоенных времен были заготовлены для сплава сосновые стволы. Крестьяне принялись за дело дружно, не работали, а горели. К вечеру плот длиной в 75 метров был готов. Не дожидаясь наступления темноты, партизаны начали переправу. Когда последняя телега обоза очутилась на противоположном берегу, Дед приказал только что созданный, словно по волшебству, мост спустить по течению уже разбушевавшейся в весеннем половодье реки. И вот уже следа не осталось от моста, словно его не было. Ковпак усмехнулся: интересно, что подумают немцы? Наверное, сочтут, что Ковпак все же якшается с нечистой силой, иначе как он мог уйти за реку по воде? Покинув Блитчу, соединение Ковпака взяло направление на север. В четвертый раз на построенных ими самими паромах партизаны переправились через Припять и разбили свою основную базу в большом селе Аревичи километрах в двух от реки. В штабе на столе появилась необычная новая карта: вся Украина, Белоруссия и Польша, бассейны рек Вислы, Западного Буга, Припяти и Днепра. Водные коммуникации, по которым гитлеровское командование может перебрасывать тысячи тонн грузов из Германии и Польши на центральный и южный участки фронта. Теперь, когда многие железнодорожные магистрали были парализованы украинскими и белорусскими партизанами, этот водный путь приобретал исключительно важное значение. И Ковпак загорелся предерзновеннейшей, невероятной идеей -- завершить рейд срывом весенней навигации! НА ПРИПЯТИ В Аревичах разведка донесла: навигацию на Припяти гитлеровцы откроют 6 апреля. Уже сформирован первый караван судов: пароход "Надежда" и пять барж под прикрытием бронекатера. Ковпак, услышав название парохода, усмехнулся: -- "Надежда", говоришь? А вот мы поглядим, что у фрица останется от этой самой его надежды... Куда идут? -- Из Чернобыля на Мозырь. :-- Так! Значит, жди гостей. Этот самый караван -- первая ласточка. -- И, перейдя на украинский, добавил: -- Кажуть, п?д цими Аревичами багато рак?в. Ох, ? нагоду?мо фашистами рак?в. Ничего не подозревавшие немцы попали под прицельный огонь 45-миллиметровых орудий и станковых пулеметов партизан. За считанные минуты пароход с явно не оправдавшим себя названием и все баржи были подожжены и потоплены. Уйти удалось только бронекатеру. Успех был очевиден, но Ковпак никому успокоиться не позволил, вновь и вновь повторяя свои слова про "первую ласточку". Так оно и произошло. Назавтра разведчики засекли на реке целую флотилию: два бронированных парохода и четыре бронекатера. Ковпак успел подготовиться и к этой встрече: вниз и вверх по реке выдвинул засады с бронебойными ружьями и пулеметами, в центре расположил штурмовые роты с пушками. Немцы, безусловно, уже знали о наличии партизан близ Аревичей, потому что еще за несколько километров начали пулеметный обстрел обоих берегов. Партизаны молчали. Только когда флотилия точно попала в уготованные ей клещи, по приказу Ковпака орудия и пулеметы ударили по судам, били в упор, с расстояния всего внесколько десятков метров. Рулевое управление головного парохода было сбито третьим же орудийным выстрелом. Он завихлял и сел на мель, после чего загорелся. Второй пароход пытался было взять его на буксир, но тоже загорелся и поплыл по реке. Течение сносило его к берегу, занятому партизанами. Пароход горел, но команда вела с него сильный ружейно-пулеметный огонь, который мешал ковпаковцам на открытом берегу подкатить пушку. Наступал вечер, можно было полагать, что с темнотой немцам удастся уйти. Взведенный до предела азартом боя, вылетел на берег -- в расположение третьей роты -- Павловский. Не заметив находившегося в цепи бойцов Руднева, почем зря стал ругать автоматчиков. Играя желваками на раскрасневшемся лпце, к нему подошел Карпенко. Начхоз и комроты, размахивая пистолетами и осыпая друг друга всеми существующими в русском и украинском языках ругательствами, схватились за грудки. -- Трусы! Боягузы! -- кричал Павловский. -- Это я трус?! -- яросто хрипел Карпенко, загоняя патрон в ствол пистолета. Руднев за шиворот растащил разошедшихся командиров: -- Убрать оружие! Убрать, говорю! -- кричал он. Весь дрожа от обиды, отошел в сторону Карпо. -- А ты, старая калоша, чего тебе надо? Пошел вон! -- шепнул Семен Васильевич начхозу. То, что произошло потом, хорошо описал Вершигора: "В это время из затоки выплыла лодка. На ней сидели Сердюк -- командир отделения пятой роты, и еще один боец. Павловский подошел к ним и, поговорив с ними, влез в лодку, крикнув в цепь: -- Прикрывайте огнем, сволочи! Я вам покажу, як у Щорса воевали, сопляки... -- И над Припятью поплыло густое и виртуозное ругательство. Лодка, загибая вверх по течению, стала выходить на плес... -- Вот дурной!.. Погибнет же, -- сказал Руднев, картавя и чертыхаясь, Карпенко поднял голову и, опершись подбородком на ладонь, смотрел на реку.... Когда лодка Сердюка с Павловским, отчалившая гораздо выше цепи третьей роты, почти достигла середины реки, ниже от нашего берега отделилась вторая лодка. Она тоже быстро пошла вперед. -- Кто там еще? Какой дурак выискался? -- спросил Руднев. Карпенко, наблюдавший в бинокль, переводя его, ответил: -- Кажется, брат ваш, Костя... -- Вот дуроломы! Белены объелись, что ли? -- Пулеметы, держать на мушке пароход, не стрелять без моего сигнала, -- командовал Карпенко, не отводя бинокля от глаз. Лодки вышли на открытое место и неслись по течению, хрупкими клещами охватывая пароход. Две-три винтовочные пули могли пустить лодку на дно. К счастью, немцы не замечали их. Лодка Павловского первая перевалила через стрежень и, выйдя на уровень корабля, стала спускаться по течению вниз. Пароход стоял носом против течения. Лодка попала в мертвое пространство, и вести по ней огонь можно было только с открытой палубы, которая хорошо простреливалась с нашего берега. Поэтому Павловский и Сердюк беспрепятственно приближались к пароходу. Но по лодке Кости Руднева, заходившей со стороны тупой кормы, немцы уже стали вести огонь... : Павловский успел в это время подплыть к пароходу с носа и взять железную посудину на абордаж. Стрелять из пушки мы больше не могли, опасаясь попасть в своих..Павловский прильнул ухом к обшивке корабля и слушал. Наступила тишина. Затем, карабкаясь по плечам товарищей, на палубу взобрался Сердюк. У него в руках был неизменный ручной пулемет, с которым он не расставался. Из крайнего иллюминатора высунулся немецкий кривой автомат, и, не видя противника, а лишь чувствуя его по шороху в мертвом пространстве, немец тыркнул наугад очередь... Павловский из-за угла схватил рукой автомат и дернул его. Немец выронил автомат, но не удержал его и Павловский. Черная кривулина бултыхнулась в воду. Сердюк в это врмя обследовал половину палубы до капитанской рубки и по звуку голосов и топоту определил, где в трюме люди. Он стал ходить по палубе и поливать сквозь палубу пулеметным огнем трюмы парохода. Если бы не глухое татаканье, можно было подумать,что человек ходит со шваброй и подметает пол, швабра подпрыгивает у него в руках, как отбойный молоток. Сердюк увлекся и не видел, что делалось на кормовой части палубы, закрытой от него трубой и мостиком. Из кормового трюма поднялась фигура человека. Ползком он стал пробираться к трубе. Карпенко прильнул к биноклю. -- Только станковые пулеметы -- огонь! -- скомандовал он. Станкачи... повели огонь. Немец успел все же бросить гранату, но не рассчитал, и она взорвалась в воде позади Павловского. В предвечернем фиолетовом небе, слившемся с темно-синей водой, вспыхнул красным заревом взрыв гранаты. В тот же миг разноцветные трассирующие пули мадьярского станкача прошили немца, замахнувшегося второй гранатой. -- Не стреляйте, сволочи, по своим! -- хрипел Павловский со дна лодки, куда его сбросило взрывной волной. Он считал, что это мы с берега угостили его, и страшно ругался, забывая, что за перегородкой железного борта враги. Но выскочивший на корму немец -- это уже был весь резерв загнанного в трюм экипажа. К Павловскому подоспели еще две лодки. Отвлеченные стрельбой, немцы перестали тушить пожар внутри судна. Когда сгустились сумерки, команда Павловского вынуждена была покинуть взятое на абордаж судно. Оно пылало. Языки огня, вырывавшиеся из иллюминаторов, лизали борта, отражаясь в черной воде, а корма горела, как свеча, ровным высоким пламенем... Наступила ночь. Хлюпала вода у берега, доносился треск догоравшего на мели парохода, да хриплый голос Павловского откуда-то из темноты нарушал покой и гармонию полноводной широкой русской реки, поглотившей сегодня несколько сотен немецких трупов. На берег не ушел живьем ни один немец. Пророчество Ковпака сбылось полностью. Раки в Припяти пировали вовсю.„" Бой кончился. Зажатая в партизанские клещи припятская флотилия была уничтожена полностью. Фашистский план навигации был сорван. Гитлеровцы так и не сумели использовать Припять в своих целях. Командование соединения имело все основания полагать, что очередной рейд завершен удачно. В Аревичах соединение простояло, отдыхая и набираясь сил перед новым, самым тяжелым в своей истории испытанием, более месяца. В первые же дни неподалеку от села был оборудован аэродром. Снова полетели к Ковпаку самолеты гризодубовского полка. Прилет очередного самолета становился для старика настоящим праздником. Он лично встречал каждую машину, каждого вновь прибывшего человека с Большой земли. С огромным удовольствием, живо и непосредственно реагируя на происходящее на экране, смотрел он присланные из столицы кинофильмы "Суворов" и "Разгром немцев под Москвой". Истинное удовлетворение доставило Ковпаку то обстоятельство, что там, в Москве, не забыли и его стариковской нужды, в последнее время его буквально изводившей. Дело в том, что Деда мучили зубы, вернее -- отсутствие их. Есть ничего не мог, кроме жареных мозгов -- жевать, мол, их не надо. Ему и готовили эти мозги. Но, во-первых, они были далеко не всегда, и тогда Ковпак попросту голодал, а во-вторых, сколько может человек питаться одним и тем же? Словом, старик проклинал все на свете из-за этих зубов. -- ?сты двома зубами -- просто мука, -- ругался он. -- Краще б уже вс? повипадали. И вдруг радость: из Москвы прилетела зубной врач Антонина Федоровна Власова со всеми необходимыми инструментами и лекарствами. Установив прямо в ельнике сверкающую хромом бормашину, она тут же принялась за дело. Бойцы отряда ходили в ельник целыми экскурсиями и с благоговением смотрели на работу врача. Власова сняла с. Ковпака мерку, улетела в Москву и через два дня вернулась с отличным новеньким протезом. Радости старика не было предела. Затем Антонина Федоровна привела в порядок зубы и других партизан, нуждавшихся в стоматологической помощи. В эти же дни в Аревичи пришло сообщение, буквально ошеломившее всех: пяти командирам крупнейших партизанских соединений: В. А. Бегме, С. А. Ковпаку, С. В. Рудневу, А. Н. Сабурову, А.. Ф. Федорову было присвоено воинское звание "генерал-майор". Партизаны были горды и рады за своих командира и комиссара, хотя привыкать к новому обращению к Сидору Артемьевичу и Семену Васильевичу для многих было не просто. Знаменитый своим неуемным нравом ветеран отряда дед Велас, к примеру, теперь говорил только так: "Дозвольте, ваше превосходительство, товарищ майор-генерал Ковпак, Сидор Артемьевич, до вас обратиться?" Как воспринял это событие сам Ковпак? Как и все партизаны, он был счастлив, доволен, а вместе с тем - задумчив. Вскоре обоим -- Ковпаку и Рудневу -- летчики доставили полную генеральскую форму, все как полагается: брюки с алыми лампасами, кителя с широкими погонами, фуражки с золотым шитьем. Дед, верный своей страсти к обновам, остался верен себе и на сей раз. Долой трофейную шубу и деревенскую папаху -- и мигом на себя всю форму. Она ему шла удивительно. Он сразу преобразился, стал неузнаваем. Старик испытывал ни счем не сравнимое ощущение, стоя сначала перед Рудневым и своими штабниками, а затем очутившись в гуще партизан. Он чувствовал на себе сотни глаз: восторженных, радостных, завороженных, умиленных. Все эти люди, окружавшие его, были в эту минуту как бы им самим, Ковпаком, а он ощущал их, дорогих своих хлопцев, как самого себя. Он слышит, как хлопцы впервые, смущаясь и краснея от непривычки, говорят ему, только вчера бывшему для них просто Дедом, "товарищ генерал", и понимает их смущение. Но вот оба они, два генерала -- командир и комиссар, -- остаются ненадолго наедине. Глядят друг на друга странными глазами: они ли это? В свое время, будучи военкомом, Сидор Артемьевич носил в петлицах три "шпалы". С ними он и запечатлен на одной-единсгвенной фотографии, сохранившейся с той поры. Три "шпалы" носил и Руднев. Так что оба они были людьми, знавшими, как говорится, вкус высокого, командного положения, даваемого званием. Но быть генералами -- нечто совсем другое. Человек, которому присвоено это звание, оказывается в ином качестве, чем прежде, и это накладывает на него определенный отпечаток. -- Семен, ты меня слушаешь? -- окликнул Сидор Артемьевич задумавшегося комиссара. -- Ты ожидал такого? -- По правде говоря -- нет! Да и некогда думать было об этом. Война кругом, а тут, понимаешь, здравствуйте, честолюбивые мечтания комиссара Руднева! И говорить неловко! -- смешливо фыркнул Семен Василье-вич. -- А ты думал? -- С чего бы это? -- удивился Ковпак. -- Делать мне нечего, что ли? Они помолчали. Потом старик снова оживился: -- А все же здорово, правда? Здорово, скажу тебе, Семен. Я так примерно рассуждаю: когда же это бывало, чтобы партизанами командовали генералы, а? Да никогда! Значит, мы, коммунисты, первыми и в этом делео казались. И правильно, что такое завели. Посуди сам, для дела это же одна польза, верно? Шутка сказать -- генерал командует! На то он и генерал, чтобы воевать грамотно, с умом, толково. Правильно я говорю, Семен? -- А как же иначе! . -- Любому теперь понятно: мы вроде - часть Красной Армии. Партизанская часть. -- Мы и в самом деле выполняем задания, можно сказать, большой стратегии, -- заметил Руднев. -- Так что, как говорится, одно к одному. Видимо, в Москве действительно рассуждали точно так же, как на берегу Припяти Ковпак и Руднев, потому что теперь во всех приказах и радиограммах Центрального и Украинского штабов партизанского движения Сумское соединение именовали "воинской частью No 00117". Так что прозорливый старик был прав, рассматривая свои отряды как часть Красной Армии. Он верно понял, что руководство партией организованным партизанским движением -- одна из форм ее военной политики в Отечественной воине. Политики, продиктованной всем укладом страны победившего социализма, ведущей войну всем народом, а потому непобедимой. Да, надев китель с генеральскими погонами (который, кстати, он вскоре сменил на привычную старую одежду), старик стал иным, но в то же время он, конечно, остался Ковпаком. Плоть от плоти своего народа, он, будучи генералом, удостоенным высших боевых наград Родины, был начисто лишен того, что принято называть "генеральством". Примечателен эпизод, описанный известным командиром молдавских партизан Я. Шкрябачом и относящийся к периоду, когда Ковпак только-только вернулся из Карпатского рейда. Я. Шкрябач впервые явился к Сидору Артемьевичу в селе Собычине: "Мы вошли в следующую комнату. Она была полна махорочного дыма. Небольшого роста, щуплый человек с генеральскими погонами кричал на молодого партизана, в смущении стоявшего перед ним. Заметив нас, генерал повернул к нам свое сухое энергичное лицо с острым клинышком бороды. -- Чого тоб? треба?.. Ты хто? -- спросил он меня сердито. -- Товарищ генерал-майор! -- начал я, почему-то став "смирно" и приложив руку к козырьку. -- Командир Второго молдавского соединения партизанских отрядов прибыл к вам для встречи и налаживания связи. -- Гм, гм!.. -- усмехнулся Ковпак, выслушав мой рапорт, -- Ты, голубе, не так начав. Трэба було б зразу сказати: "Ваше высокопревосходительстю!" -- Он громко рассмеялся и развел руками".... Минуло две недели пребывания отряда в Аревичах, когда Ковпаку принесли радиограмму со знакомым уже текстом: "Примите ценный груз". На этот раз "ценным грузом", прибывшим 20 апреля, оказались секретарь Центрального Комитета КП(б) Украины Демьян Сергеевич Коротченко и несколько ответственных работников ЦК партии и ЦК комсомола республики. Правда, в целях соблюдения секретности о том, кем являлись при-бывшие в отряд товарищи с Большой земли, никто в отряде, кроме командования, не знал. К Коротченко обращались просто "товарищ Демьян", не называя ни фамилии, ни должности. Секретарю ЦК партии и доложил Ковпак уже подведенные итоги рейда на Правобережье. Цифры оказались внушительными: пройдено с боями свыше 6400 километров, уничтожено 14 железнодорожных мостов, 28 шоссейных, пущено под откос 14 эшелонов, потоплено 15 речных судов, разгромлено 6 станций, 7 узлов связи, истреблено свыше 6 тысяч гитлеровцев. Собрано и передано командованию Красной Армии большое количество важной информации, оказана действенная помощь десяткам местных партизанских отрядов и подпольных групп. "Товарищ Демьян" передал Ковпаку указание Москвы продолжить и расширить разведку Правобережья. Командование Красной Армии уже знало, что "Днепровский вал" -- миф, но оно нуждалось в точнкх сведениях о действительных укреплениях гитлеровцев на великой украинской реке. До 300 разведчиков Вершигоры участвовало в выполнении этого ответственного задания. Под тщательный контроль были поставлены берега Днепра от Речицы и Гомеля до самого Киева. Ощупывались, наблюдались, брались на заметку каждая дорога, мост, паром, брод. И Петр Петрович имел впоследствии все основания написать:"Мы не льстили себя надеждой, что этот наш кропотливый труд решает важную проблему стратегии. В великой войне вообще слишком мала была песчинка нашего отряда. Но сейчас мы знаем, как протекала одна из славнейшпх операций Отечественной войны -- битва за Днепр. И думается мне, что в небывалом в истории военного дела решение форсировать большую реку с ходу, раньше, чем враг успеет занять на ней жесткую оборону, и форсировать ее именно на участке Гомель -- Киев, думается мне, что в этом решении есть и наша капля творческого, пытливого, осмысленного государственного труда". Ковпак долго не мог привыкнуть к мысли, что здесь, в тылу врага, среди партизан, подвергаясь опасности наравне с ними, находится секретарь ЦК партии. Это подсказывало Деду естественную мысль: значит, партия высоко оценивает дела партизан, если посылает к ним одного из своих руководителей. Старик чувствовал острую, тревожную ответственность за безопасность "товарища Демьяна". Все же здесь фронт, хоть и в тылу врага, а на фронте все бывает... При участии Коротченко партбюро соединения было по примеру частей Красной Армии преобразовано в парткомиссию, секретарем которой стал Яков Григорьевич Панин. Дед и Руднев принимали в ее работе самое активное участие, особенно при разборе заявлений бойцов и командиров о приеме в партию. Ковпак строго и сосредоточенно слушал выступавших товарищей, молчакивал головой, соглашаясь, изредка меткой репликой, замечанием уточнял, дополнял, изменял что-то во мнении говоривших. К этим своим обязанностям относился неформально, партийная работа всегда была и оставалась для него кровной частью его самого. И часто думал: здорово же это получается -- в тылу врага принимаем людей в ряды ленинской партии коммунистов, да еще при участии секретаря ЦК! Много и горячо помогал Дед во всем и партизанскому комсомолу. Когда-то Радик Руднев был единственным комсомольцем отряда -- теперь их насчитывалось около 600! Прибывший из Москвы Михаил Андросов оказался храбрым партизаном и прекрасным молодежным вожаком. Во всем опираясь на твердую поддержку командира и комиссара, он со своими хлопцами развернул кипучую деятельность. И вот уже работают курсы подрывников -- на них учатся 140 молодых партизан. Создаются целые комсомольские подразделения. К концу пребывания вАревичах они составляют внушительную силу: 4 комсомольские роты, 28 диверсионных групп, 49 пулеметных расчетов.У партизан появилась своя типография, в ней командует бывший корреспондент РАТАУ в Глухове Иосиф Мудрик. Только за время рейда по Правобережью типография отпечатала 100 листовок общим тиражом 50 тысяч экземпляров. Сейчас немногие сохранившиеся листовки, от времени пожелтевшие и ломкие, бережно хранятся в архивах и музеях. Они несли народу слова большевистской правды, поднимали дух, звали к борьбе, были не менее грозным оружием, чем партизанские пулеметы. Как никогда остро, Ковпак осознавал в эти дни, что народная война вошла теперь в новую стадию. Она нынче -- огромная сила, возрастающая с каждым часом. Взять хотя бы то же междуречье Днепра, Десны и Припяти -- сколько здесь стало партизанских отрядов! Крупнейший из них -- соединение черниговских партизан под командованием Алексея Федоровича Федорова, тоже Героя Советского Союза и генерала. Он с группой всадников примчался на командный пункт Ковпака, чтобы договориться о взаимопомощи как раз во время боя с немецкой флотилией. А вскоре последовал совместный удар партизан Ковпака, Федорова и Мельника по важному опорному пункту оккупантов -- городу Брагину. Гитле-ровцы потеряли в Брагине 400 человек убитыми и все склады -- их спалили дотла. ., .....Ковпак смеялся довольно: -- Гуртом ? батька легше бити! . . . Между тем разведка стала приносить тревожные сведения: немцы готовят против партизан решительную наступательную операцию, причем силами не одних только охранных войск, но и фронтовых воинских частей. Операция эта готовилась под кодовым названием "Мокрый мешок". "Мокрый" -- потому что разыграться должна была на непролазной болотистой местности при впадении Припяти в Днепр. "Мешок" -- потому что имела целью загнать партизан в этот безвыходный, гиблый угол и уничтожить. Прорваться Ковпак мог только на северо-запад, но здесь путь в спасительные леса Полесья "запирал" расквартированный в местечке Хойники словацкий охранный полк. Вот тогда-то Ковпак и Коротченко и приняли неожиданное решение -- нейтрализовать словаков! План был рискованным, но, как это всегда было у Деда, имел под собой определенную основу. От нескольких перебежчиков Ковпак, Коротченко, Руднев и Вершигора знали, что многие словацкие солдаты хорошо относятся к русским, что даже командир полка подполковник Йозеф Гусар служит немцам только из-за страха, что гитлеровцы репрессируют его семью. Решено было послать Гусару письмо... Это послание, написанное на полоске материи, за подписями Ковпака и Руднева, вызвалась добровольно передать Гусару разведчица Александра Карповна Демидчик, бывшая учительница. С необычным и опасным заданием она справилась блестяще. Сразу же по возвращении отважной женщины из Хойников Петр Петрович Вершигора записал ее рассказ. Приводим его полностью. Разговор советской партизанки и словацкого офицера протекал следующим образом: -- Господин подполковник, я пришла к вам как представитель Красной Армии. -- Какой Красной Армии? -- спросил подполковник. -- Красной Армии, действующей в тылу противника. -- Чего вы от меня хотите? -- Я хочу, если вам дорога ваша родина, если вы хотите видеть свою Словакию свободной, чтобы вы поступили так, как поступил полковник Свобода. -- А кто такой полковник Свобода? Я его не знаю. -- Полковник Свобода -- это чехословацкий полковник, перешедший со своей дивизией на сторону КраснойАрмии и воюющий теперь против нашего общего врага -- немцев (А. К. Демидчик тогда не знала, что полковник Людвиг Свобода не перешел с дивизией на сторону Красной Армии, а сформировал ее на советской территории). Подполковник молчал. -- Господин подполковник, я принесла вам письмо от наших генералов. -- Давайте его мне, -- сказал подполковник. Я отдала ему письмо. -- Но я не понимаю по-русски. -- Дайте, я вам прочитаю и объясню непонятные места, -- сказала я. -- "Господин подполковник..." -- начала я читать письмо. -- А вы знаете, что я могу вас расстрелять? -- спросил он. -- Знала еще тогда, когда получила задание отнести вам письмо. -- Зачем вы пошли? -- Нужно было, -- ответила я. Подполковник молча посмотрел на меня. Что он в этот момент подумал, не знаю, но у него был такой удивленный вид, что в другой обстановке я, пожалуй, расхохоталась бы, но теперь я попросила его, чтобы он выслушал меня до конца, а потом уже привел свою угрозу в исполнение. -- Нет, никогда я не отдам вас в руки немцев! -- воскликнул подполковник. Когда было кончено чтение письма и его объяснение, подполковник сказал: -- На парламентерские переговоры я не пойду, перейти на сторону Красной Армии не могу, потому что за это нашу родину немцы сожгут. -- А полковник Свобода перешел же?..-- сказала я. -- Он был во Франции, в Германии и оттуда пошел на фронт, там он перешел на сторону советских войск. Мы же находимся в тылу врага. За переход словаков на сторону партизан их семьи расстреливают или жгут их дома, -- ответил он. -- Но бывают же случаи, что во время боя сдаются в плен. Почему же вам не перейти на сторону партизан во время боя? -- спросила я. -- Потому что немцы уничтожают семьи тех словаков, которые перешли на сторону партизан, и тех, которые сдались в плен, -- ответил подполковник и в подтверждение своих слов прочитал немецкий приказ. -- Но ваши же переходят? -- сказала я. -- И плохо делают, -- ответил подполковник. -- Нам немцы не доверяют, и если начнется массовый переход словаков на сторону партизан, то нас отсюда уберут и на наше место пришлют немцев. Вам же будет хуже. Мы вас не трогаем, и вы нас не трогайте. Когда вы наступали на Брагин, мы немцам на помощь не пошли. Мы вас не обстреливаем, если мы одни, хотя и видим вас. Все наши солдаты на стороне русских. Русские -- наши братья. Чем можем, тем помогаем. Лично я из этого местечка отпустил трех человек, которым грозил расстрел, и многих партизан отпустил на свободу. Большего сделать пока что не можем, у нас ведь, у всех словаков, есть семьи, а если мы перейдем к вам, то их уничтожат. Бейте германов! Мы их тоже ненавидим. Уничтожать их мы вам не помешаем. Еще передайте своим командирам: лучше вам перебраться на другую сторону реки, а то прибыло много мадьяр и немцев с танками... На другой стороне реки их меньше. -- Значит, все? -- спросила я. Он ответил, что перейти на нашу сторону пока нельзя. И замялся, покраснев. -- Уходите скорее, чтобы вас здесь не заметили, вам нужно жить, -- сказал подполковник задумчиво в конце нашего свидания". Почти три десятилетня спустя А. К. Демидчик встретилась в Братиславе с И. Гусаром. Он рассказал ей о своей дальнейшей жизни и сообщил, в частности, что письмо Ковпака и Руднева он хранил всю войну, а затем передал в музей. Визит Демидчик дал Ковпаку многое. Гусар сказал советской разведчице, какие немецкие части и в каких именно селах концентрируются, чтобы в соответствии с планом "Мокрый мешок" сбросить партизан в Днепр и Припять и утопить. Он не пошел, по его собственному выражению, тогда на "парламентерские переговоры", но фактически заключил с Ковпаком тайное перемирие, пообещав, что, если немцы погонят словацкий полк в бой, его солдаты будут стрелять с превышением. В свою очередь, подполковник просил партизан иногда маневрировать, делая вид, что они отходят под натиском словаков. Встреча Демидчик с Гусаром состоялась 29 апреля, а через неделю, 7 мая, Ковпак увел соединение из Аревичей на север, к железной дороге Гомель -- Калинковичи. Перейти ее не удалось -- немецкая оборона оказалась очень сильной. Партизанам пришлось выйти из боя и из-менить маршрут. Ковпак решил перейти на правый берег Припяти у села Вяжище, сюда он и пошел с одним батальоном, чтобы построить переправу, остальные же батальоны и артиллерийская батарея под общим командованием Василя Войцеховича заняли оборону у села Тульговичи. Утром 17 мая гитлеровцы бросили против партизан части двух снятых с фронта полевых дивизий при поддержке авиации. Партизаны -- впервые! -- держали оборону в окопах полного профиля, спешно отрытых перед Тульговичами за ночь. Партизаны, отвыкшие от земляных работ, потихоньку ворчали на Деда, приказавшего окопаться, но потом в ходе боя не один из них в душе благодарил Ковпака за такую предусмотрительность. Ожесточенный бой длился весь день. Гитлеровцы атаковали непрерывно, не считаясь с потерями. Но ни натиск пехоты, ни танки, ни бомбардировка с воздуха не могли сломить упорного сопротивления партизан. Каждый понимал: нужно стоять насмерть, иначе не миновать "Мокрого мешка". И выстояли -- к вечеру гитлеровцы отошли на исходные позиции, оставив на поле боя 300 убитых, четыре уничтоженных танка, танкетку и бронемашину. В ходе боя был особо трудный момент: когда гитлеровцы начали танковую атаку, они погнали впереди толпу местных жителей. Но Руднев, как выяснилось, предусмотрел и такой подлый маневр врага: еще ночью по его приказанию саперы убрали с дороги ранее поставленные там противопехотные мины, оставив лишь противотанковые. Жители благополучно прошли, а немецкие танки подорвались. А тем временем батальон Ковпака подвозил и подносил к месту будущей переправы лесоматериалы и вел разведку правого берега Припяти, там, как выяснилось, немецкие гарнизоны занимали все села от устья реки до Мозыря. Мост строили под "техническим руководством" все того же Яковенко из Блитчи. После отхода немцев Ковпак фактически обнажил оборону, перебросив на строительство почти полторы тысячи бойцов. Работали всю ночь, стоя по колено в холодной воде, пока не связали из бревен и досок двухсотметровый плот. Его стали разворачивать поперек реки. Вначале течение и ветер помогали партизанам, но, когда мост почти стал поперек Припяти, напор воды разорвал связки сразу в двух местах. Еще немного, и своенравная река разнесет мост в клочья, но бойцы сумели в считанные минуты связать плоты и укрепить их добытыми где-то рельсами узкоколейки. "К рассвету наступил критический момент, -- вспоминал Вершигора. -- На лодках и частью вплавь мы перебросили две роты на противоположный берег, чтобы обезопасить себя со стороны Тешкова, но переправу основной массы наших сил нельзя было начинать. Яковенко просчитался и построил мост метров на двадцать короче. Надо было дотачать его, но не хватило материала и людей. Не спавшие несколько ночей хлопцы уже впали в состояние апатии. Противник отошел вчера с большими потерями. Оборону мы сняли и подтянули все силы к реке. Но сегодня немцы должны были начать наступление с новым ожесточением. Оставшийся в Тульговичах взвод конницы всю ночь швырял в небо ракеты всех цветов, имитируя оставшуюся на местах оборону. Надо было торопиться. Но люди совсем выбились из сил. И вот, когда уже почти совсем рассвело, в воду вошел в хромовых сапогах и коверкотовых бриджах товарищ Демьян. Вместе с ним в реку полезли по одну сторону --Павловский, по другую -- я, и мы начали таскать к переправе бревна, хворост, траву... Сейчас же в работу включилась рота Бакрадзе, воодушевленная своим командиром. Давид бегал в одних кальсонах, похожий на огромного утопленника, крича совершенно непонятные грузин-ско-русско-украинские слова. Наконец последние двадцать метров моста на мелком песчаном берегу были кое-как достроены. Вернее говоря, тут была навалена куча досок, бревен, гнилых пней и все забросано песком, камышом, кустарником и в довершение присыпано сверху землей. Мы и сами не могли бы точно определить, что это такое, но теперь появилась хоть некая видимость почвы под ногами -- и это было главное. К счастью, река с нашей стороны оказалась неглубокой. К восходу солнца отряд стал переправляться. Одновременно передовые роты, переплывшие на лодках, начали бой. В Тешкове проснулись, обнаружили нас. Но по мосту уже бежали старики, девушки, мальчишки с патронными ящиками на плечах, поднося боеприпасы. Рота за ротой с ходу бросалась в бой. На том берегу, у столетнего, снесенного грозой дерева, к которому был привязан трос, державший мост, стояли Руднев и товарищ Демьян. Жестами, словами, шуткой они подбадривали бегущих бойцов. Переправив часть рот, мы задержали два батальона на том берегу и стали переправлять обоз. Но больше всего мы опасались за артиллерию. Невозможно было переправить пушки с лошадьми по хлипкому и жиденькому мосту, колыхавшемуся даже под тяжестью человека. Пушки переправляли отдельно, без зарядных ящиков, вручную. Они погружались, и их тащили под водой. Одна накренилась и почти свалилась в воду, но ее подхватили люди; они сами падали в воду, выплывали, цепляясь за тросы, бревна, и все толкали тяжелую пушку вперед. Когда перевезли артиллерию, мы уже поверили, что мост способен выдержать всю тяжесть отряда". Когда последний партизан стал на правый берег Припяти -- в пятый раз он форсировал за время рейда эту реку! -- Ковпак скомандовал: -- Мост уничтожить! И моста как не бывало! Когда немцы на левом берегу снова перешли в наступление, им достались лишь стреляные гильзы в пустых окопах и трупы убитых накануне собственных солдат. А Дед, устроившись поудобнее в своей новой тачанке, с жадностью курил и устало бормотал между затяжками: -- Хай йому чорт! Перекур был недолгим: гитлеровцы со стороны Тешкова начали атаку на роты, оборонявшие переправу на правом берегу. Они опоздали. Завершив переправу, все батальоны Ковпака ударили по врагу. Немцы, потеряв еще несколько сот солдат убитыми, четыре танка и две бронемашины, были опрокинуты. Продуманный, казалось бы, до мельчайших деталей план фашистского командования провалился. Партизаны вырвались из "Мокрого мешка" и устремились в южное Полесье. Ковпак вел свои отряды обычным походным порядком. Он, как и все, смертельно устал. Донимал проливной, на круглые сутки, дождь. Дорогу развезло вконец. Немцы повисли на хвосте. Харчи вышли, корм для лошадей -- тоже. Лошади падают одна за другой. Разведчики сообщают, что каратели не только позади, но и впереди. На "железке" Овруч -- Мозырь они поставили сильные заслоны как раз в тех местах, где возможны переходы. Значит, надо прорываться. И прорвались! И новое мучение: вконец измотанным людям нужно одолеть болотистую речку. А силы на исходе. Как поднять людей? Мимо стоящих на обочине Ковпака и Руднева идут, шатаясь от изнеможения, партизаны. Едва ноги волочат, но, стиснув зубы, идут. Ковпак видит это, Руднев видит это. Глаза комиссара светятся любовью к этим людям, которых он, комиссар, иначе как золотыми не называет. Он поднимает руку в приветствии. -- Слава вам, герои! Дед подхватывает: -- Вперед, хлопц? дорог?! Вперед, мо? люб?! Нехай хоч тр?шечки, т?льки вперед! И батальоны вышли в южное Полесье! Недолгий отдых у села Милашевичи в Лельчицком районе, неподалеку от села Глушкевичи, места стоянки соединения в декабре прошлого года. Население здесь не забыло ковпаковцев, и Дед прослезился, когда услышал из уст милашевичских девчат песню своих партизан, боевую песню о том, Как хлопцы шагали и в дождь, и в пургу На страх и на лютую гибель врагу, Как били его богатырской рукой За древним Путивлем, за Сеймом-рекой. И вот уже приземляются возле дубовой рощи самолеты с Большой земли, выгружают с их бортов боеприпасы, взрывчатку, медикаменты, одежду, литературу. Улетают обратно, забирая раненых и больных. Пришлось отправить в Москву и Деда Мороза. Как ни крепился Алексей Ильич, здоровье его все же сдало. После переправы через Припять навалился такой ревматизм, что Коренев не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой, артиллеристы кормили своего комиссара с ложечки. Со слезами на глазах простились два старейшпх партизана, два Деда... Только расстроенный Ковпак вернулся с аэродрома, пришел Панин. Подал командиру небольшой листок бумаги. -- Что это? -- поднял брови старик. -- О вас... -- Ну-ка, дай гляну! -- Ковпак проворно оседлал нос старенькнмп, давно уже отслужившими свое очками. Не спеша перечел фашистскую листовку. Затем обнюхал ее, чихнул и гадливо поморщился. Молча вернул листок Панину, но тут же передумал, отобрал и протянул Рудневу. Все это -- без единого слова. Комиссар прочитал, хмыкнул, произнес с явной иронией в голосе: -- Мало сулят! Жадничают. Пятьдесят тысяч за голову Ковпака -- даже смешно. Мало еще, видно, мы им насолили, не до самых печенок въелись... Но ни так, ни этак у них все равно, ничего не выйдет. Хоть за малую, хоть за большую цену. Старик подхватил: -- Что ж, мы люди не гордые. Подсолим. Дадут больше! Через полчаса чуть ли не весь партизанский лагерь комментировал содержание фашистской листовки. Дедово заключение бойцы оценили по достоинству: -- Наш скажет, как завяжет. Подсолим! Это говорили люди, не бросавшие слов на ветер... Партизаны отдыхали. И весь рейд в целом, и последние испытания в "Мокром мешке" особенно давали им полное право на этот короткий отдых, а вернее, передышку перед будущими боями. Коротченко, Руднев, Базыма делали все, чтобы заставить отдохнуть хоть самую малость и Ковпака. Старик разительно изменился за последние дни. Еще больше исхудал, лицо приобрело какой-то землистый оттенок, ел мало, а курил почти непрерывно -- махорку жесточайшей крепости с примесью сушеного вишневого листа. Едва не валясь с ног, Дед находил неведомо откуда и как силы, чтобы по-прежнему, невзирая на все попытки соратников оградить его от излишних хлопот, решать самому множество вопросов. Иначе он не мог и не умел. В этом неумении -- весь Ковпак: действуй, покуда можешь, а когда уже не можешь, все равно действуй! Он дотошно, придирчиво, ворчливо, с рачительностью за все и всех отвечающего хозяина, ни на минуту не расставаясь с Рудневым, проверял и перепроверял решительно каждую мелочь. Отвлекся от круговерти отрядных дел, лишь когда 28--29 мая в одном из сел на севере Житомирской области, в штабе Сабурова, участвовал в заседании нелегального ЦК партии Украины. Сюда прибыли -- кроме него и, разумеется, Сабурова, -- Коротченко, Руднев, Федоров, Бегма, другие члены ЦК, командиры и комиссары других партизанских отрядов Украины. Ковпак был взволнован и деловито возбужден. Шутка ли сказать: под самым носом у гитлеровцев, считавших себя хозяевами этой земли, он участвует в работе нелегального Центрального Комитета партии! Когда подошла его очередь, Ковпак рассказал обо всем, чем жило и живет его соединение. Говорил он, как всегда, очень кратко, суховато и предельно деловито. Слушали его с вниманием чрезвычайным. В этом проявлялось и глубокое уважение к личности Деда, и безоговорочное признание заслуг мудрого старика, и восхищение остроумием, находчивостью и лукавством его замыслов, решений, боевых разработок, и просто человеческая симпатия. Годами Сидор Артемьевич был старше всех присутствующих, образованием -- куда беднее, но самобытностью стратегии и тактики, оригинальностью и неповторимостью собственной личности, авторитетностью суждений, выводов и рекомендаций он, безусловно, выделялся среди партизанских командиров Украины. Ковпак знал, конечно, как относятся к нему присутствующие на заседании, но внешне держался так же бесстрастно и невозмутимо, как у себя дома. Смуглое скуластое лицо выражало лишь сосредоточенное спокойствие человека, которого жизнь давным-давно научила ничему не удивляться, а радость и печаль высказывать одинаково сдержанно. При всем желании никто не мог бы прочитать ничего на этом лице сфинкса. Человек-загадка, сказали бы о нем люди, мало или вовсе не знающие его. А те, кто знал Ковпака хорошо, те понимали, что таков старик только внешне, а внутри он, как и они, бурно радуется тому, чему только можно было радоваться: что немцам на фронтах хуже и хуже -- это главное, что партизаны и подпольщики тоже сделали для этого немало, что это ценит Москва и доказательством этой высокой оценки является только что одобренный нелегальным ЦК КП(б)У "Оперативный план боевых действий партизан Украины в весенне-летний период 1943 года", утвержденный ЦК ВКП(б) и ГКО. Судя по этому документу, соединение Ковпака -- Руднева должно было получить очередное ответственнейшее задание. Нелегальный ЦК принял решение о дальнейшем развертывании партизанского движения, о создании подпольных партийных и комсомольских организаций, об использовании оккупационных учреждений, для чего рекомендовалось засылать своих людей в гестапо, полицию, комендатуры, биржи труда, религиозные общины, на разнообразные курсы и кружки. ЦК призвал усилить работу по разложению гарнизонов и резервных частей противника, особенно венгерских, чехословацких, румынских и казачьих полков, полицейских и национальных формирований. ЦК указал на необходимость, помимо повседневной агитмассовой работы среди населения, в случае массового угона советских людей в Германию уводить все способное носить оружие мужское население, создавать из него местные партизанские отряды и группы резерва. В Милашевичи Ковпак вернулся с отличным настроением, которое всегда приходило к нему, когда он предвидел новое большое дело. Он ждал очередного приказа Москвы и получил его из рук самого начальника Украинского штаба партизанского движения генерала Т. А. Строкача, прилетевшего в отряд с Большой земли. Тот факт, что Строкач лично прибыл в тыл врага именно к Ковпаку, уже сам по себе говорил о важности задания, которое предстояло выполнить воинской части No00117. Любого другого партизанского командира -- но только не Ковпака! -- приказ Москвы мог бы ошеломить: соединению предписывалось пройти рейдом по тылам врага от реки Уборть до Карпатских гор и нанести удар по нефтяным промыслам Дрогобыча, служившим немцам одним из важнейших источников снабжения горючим Восточного фронта. Ковпак, едва получив приказ, заперся по своему обыкновению с Рудневым и Базымой наедине. О чем у них шла речь -- знали лишь они трое. Дед как-то внутренне собрался. Резко посуровел. И без того не очень словоохотливый, еще больше замкнулся в себе. Думал, взвешивал, проверял все -- и себя самого, и людей, и технику. Ничто не могло заставить старика положиться на кого-то другого, понадеяться, что все сделается само собой, без его вмешательства, требования, указания, прямого приказа. Ковпак бы изумился, если бы ему кто-нибудь сказал, что необязательно командиру соединения лично вникать во все мелочи, на то, мол, есть командиры батальонов и их комиссары, а у тех, в свою очередь, командиры рот и политруки. Впрочем, никто бы и не рискнул сунуться к Деду с таким советом. И не то чтобы Ковпак не доверял своим комбатам -- просто он всегда оставался верен правилу: самому семь раз отмерить, еще десять раз проверить и лишь потом раз отрезать. И так - во всем. В подготовке к рейду в Карпаты -- тоже, а учитывая его рискованность и ответственность -- особенно. И кому же все знать первому, лучше всех и больше всех, как не ему, командиру соединения? А если кто-нибудь из десятков командиров в чем-то ошибется, промахнется, оплошает и потом это вызовет излишние потери в бою или походе? Если не удастся выполнить хоть часть важнейшего задания, с кого потом спросят Родина, партия, Центральный и Украинский штабы партизанского движения, Верховное Главнокомандование? Конечно же, с него, Ковпака. И правильно сделают! Зачем же он тогда, если спрашивать надо не с него, кому вручена огромная власть над людьми, а с кого-то другого, чья власть и ответственность неизмеримо меньше Ковпаковой? Вот почему гордость за великое поручение -- обеспечить и провести рейд в Карпаты -- была в старике неотделима от потребности сделать все самому: тут же, немедленно, безотлагательно. Только тогда он чувствовал себя, что называется, в своей тарелке. Его угнетала задержка груза из Москвы из-за плохой погоды. Ковпак мрачнел, маялся в нетерпении. Менялась даже сама его речь -- становилась какой-то казенной, безликой. Словно исчезал Ковпак, и появлялся вместо него совсем другой человек, только внешне напоминающий всеми любимого и уважаемого Деда. Но вот снова стали регулярно прибывать самолеты, и Ковпак вернулся в нормальное состояние, стал таким, как всегда, он снова -- само действие. Руднев неразлучен с ним. И невозможно было бы найти более строгих, придирчивых, требовательных, неутомимых и зорких контролеров перед дальним походом, чем эти двое. В соединении был не один отряд, не одна рота, свыше полутора тысяч бойцов, попробуй проверь все. Так что командир с комиссаром едва на ногах держались от усталости, но все время пребывали в бодром настроении духа, были деятельны и вездесущи. И не переставали восхищаться бойцами и командирами, всего лишь несколько дней назад вырвавшимися из пекла и уже снова рвущимися в бой. Именно тогда С. В. Руднев писал в своем дневнике: "Что же это за народ? Немцы зовут их "бандитами"... А это -- народные "апостолы". Эти люди пришли добровольно в партизанские отряды, не ища здесь удобств, а чтобы отомстить врагу за страдания своего народа, за слезы матерей, жен, детей и сестер, за кровь, пролитую их братьями. Это -- народные "апостолы", потому что они несут правду народам временно оккупированных областей нашей страны. Они прекрасные агитаторы и пропагандисты Советской власти. Просто удивляешься -- без напыщенных фраз, простым языком боец говорит с мужчинами или женщинами о простых вещах, а в этих словах столько любви, преданности и гордости за свою Родину. Какой это замечательный народ! Это чудо-богатыри! Это золотой фонд нашей Родины. Можно написать целые книги об этих замечательных людях. В нашем соединении есть все национальности. Это интернациональный отряд". 9 и 10 июня генерал Строкач вручил сотням отличившихся в боях высокие правительственные награды. Орденоносцами стали и самые молодые партизаны: избранный накануне в состав комсомольского бюро соединения Радий Руднев и бесстрашный связной Ковпака 15-летний Семенистый, которого все, в том числе и сам Дед, звали уважительно по имени-отчеству: Михаил Кузьмич. Вместе со своими бойцами Ковпак и Руднев с гордостью приняли из рук представителя Москвы недавно -- 2 февраля -- учрежденные медали "Партизану Отечественной войны" I и II степени. Глядя на сияющие лица бойцов и командиров с новенькими орденами на груди, Руднев еле слышно проговорил: -- Только наш советский народ, только он и способен на эти испытания. Только любовь к своей Родине и долг перед своим народом могут привести к таким подвигам. И Дед согласно кивнул головой.... Уходили дни. Близилось начало похода. Часами Ковпак просиживал теперь с разведчиками, засыпал их множеством вопросов. Те отвечали, давали разъяснения, уточняли данные, проверяли и перепроверяли свои выводы.Старик ловил не только каждое слово, но и интонацию своих собеседников, хмыкал, что-то бормотал себе поднос, укоризненно или одобрительно кивал головой. И снова спрашивал, спрашивал, спрашивал... 12 июня, в день начала рейда, Ковпак тщательно постригся и побрился у своего же партизанского парикмахера. Облачился в вычищенную и заботливо отутюженную генеральскую форму, весь принял какой-то особый, торжественно-приподнятый вид. И вот уже он, внутренне взволнованный и растроганный, обнимается с Коротченко, Строкачем, другими остающимися товарищами. Все они, конечно, понимали душевное состояние старика, но не подавали и виду, зная, что сантиментов Ковпак не терпит. Прощается Руднев. Он не произносит ни слова, говорят лишь Комиссаровы глаза -- большие, выразительные, полные доброты, приветливости, ума, воли, грусти и чего-то такого, что не выразить словами... Светлый ум и великое сердце этого человека, должно быть, подсказывали ему нечто такое, чего ни от кого не услышишь, кроме как от своего собственного шестого чувства: что это прощание лично для него, для Руднева, -- навеки... ...Прошла, скрылась в дубраве последняя повозка партизанской колонны. Руднев верхом нагнал тачанку Ковпака, пересел к нему. Старик сидел недвижно, глубоко задумавшись о чем-то своем, тихо мурлыча под нос. Руднев разобрал слова старой солдатской песни: Горные вершины, Я вас вижу вновь, Карпатские долины, Кладбища удальцо-ов! Потом он встряхнулся, улыбнулся комиссару, лихо присвистнул и продолжал уже во весь голос: | И-е-ех! Карпатские долины... "ПО ЗВЕРИНЫМ ТРОПАМ И ДОРОГАМ..." Рейд продолжался уже несколько дней, но только несколько командиров знали, куда идет колонна. Только трое: Ковпак, Руднев, Базыма -- знали задание от начала до конца, остальным было известно одно -- предстоит дальний поход. И только. Ковпак был доволен -- тайна соблюдалась неукоснительно. Он же сам лишь кивнул головой, сидя на партийном собрании перед выходом в рейд, когда услышал, как выступавший Руднев сообщил, что предстоит большая работа и что проделать ее придется в "тех краях, где растет виноград". Дед одобрительно усмехнулся при этих комиссаровых словах: "Молодец, Семен! Вот умеет же человек -- и секрет остался секретом, и кое-что понять дал людям". А соблюсти секрет было необходимо в первую очередь потому, что весь успех нового похода зависел прежде всего от того, сумеет ли соединение появиться на Карпатах так же неожиданно для врага, как появилось оно весной под Киевом. Задача не из легких -- скрытно провести колонну протяженностью в 10 километров по территориям Ровенской, Тернопольской и Станиславский областей, преодолев при этом несколько рек и до десятка "железок". Когда-то весь отряд Ковпака мог свободно разместиться в одной землянке... А сейчас... На Карпаты шло почти две тысячи человек, имея на вооружении две 76-миллиметровые горные полковые пушки, пять 45-миллиметровых противотанковых орудий, 32 бронебойных ружья, 10 батальонных и 42 ротных миномета, 200 пулеметов, 470 автоматов, надежную связь с Москвой и внутри соединения обеспечивали 7 раций. ...Трясясь в тачанке, Дед все время думал о том, что на сей раз ему поручили не просто сложную и большую операцию, как уже бывало. Чутье опытного и знающего войну человека подсказывало Ковпаку, что Москва считает рейд стратегически и тактически новым словом в партизанской войне. Он понимал, что у рейда двойное назначение: боевое и политическое, и затруднялся сказать, какое значимее. Пожалуй, политическое -- ведь район Карпат пока что оставался заповедником гитлеровцев. Здесь они были не пуганые, уверенные в себе. Конечно, размышлял Ковпак, пустить в дым нефть Прикарпатья -- дело позарез нужное. Этот приказ Мос