квы, безусловно, будет  выполнен.  Но  даже
такая громадная диверсия все же уступит по значению самому тому факту, что в
глубочайшем  тылу  немцев точно  с неба  объявится  такая  сила,  как  целое
партизанское  соединение, специально подготовленное для необычной  операции.
Необычной во  всех  отношениях -- Ковпак это хорошо  понимал и потому остро,
тревожно еще  и  еще раз  перебирал  в уме, все  ли  сделано  для достижения
успеха?  И  с  чистой  совестью  отвечал  самому  себе:  "Сделано  все,  что
полагалось".
     В  чем  видел  старик особую сложность операции,  кроме протяженности и
глубинности?  Дело  в  том,  что здесь, в Прикарпатье, где Советская  власть
существовала  до войны менее двух лет, немцы держались особенно прочно еще и
потому, что опирались на  украинских буржуазных националистов,  на остальной
территории республики давно искорененных.  Не успевшее по-настоящему познать
Советской власти, отсталое, малограмотное население этих областей было легче
держать  в страхе перед оккупантами, в тенетах националистической пропаганды
и  фашистской демагогии,  чем рабочих и  колхозников основной части Украины.
Террор, клевета и грабеж здесь царствовали повсеместно.
     Что до  природных особенностей  края,  то  Сидор  Артемьевич,  конечно,
первым делом  учитывал,  что география Карпат ему и  союзник, и враг, смотря
как обернется дело.  Здешние  дороги  в  долинах,  Дед  знал, превосходны --
сплошной  асфальт.  Фашисту  это  на  руку  --  можно  быстро  перебрасывать
подкрепления. Ковпаку, наоборот,  от этой благодати надо держаться подальше,
ближе к горам да ущельям. Зато здесь география уже на его стороне.
     Особая статья --  разведка.  В Карпатах глазам и ушам соединения должно
было стать вдесятеро, во сто крат более зоркими и чуткими. И охранение...
     Давным-давно   Дед   завел:   постам,  заставам,   дозорам,   патрулям,
сигнальщикам уделять внимание первостепенное. На  стоянке  ли,  на марше  ли
охранение  отвечает за полную безопасность рот и батальонов.  Тут Ковпак был
неумолим.  Взыскивал  за  малейшее,  самое  пустяковое  упущение.  Вдвоем  с
Рудневым в любое  время дня и ночи,  в любую погоду строжайше проверял,  как
несет службу охранение. При этом старик снова и снова вспоминал незабвенного
начдива  Василия Ивановича  Чапаева,  принявшего смерть потому, что тогда, в
Лбищенске, посты охранения прозевали врага. Вот что  такое сон на посту! Дед
вновь п вновь напоминал об этом хлопцам.
     --  Если  такой,  не дай  бог,  найдется,  --  заканчивал  Ковпак  свои
наставления, -- то приказываю: считать предателем Родины, и потому за сон на
посту расстреливать на месте! Вопросы есть?
     По сосредоточенным,  строгим и решительным лицам бойцов видел: вопросов
нет и не  будет. За первый  месяц колонна, обогнув с севера  Ровно, повернув
затем на юг, миновав Тернополь, прошла на запад к Днестру 600 километров. По
дороге  партизаны пустили под  откос 12 вражеских эшелонов, взорвали столько
же  шоссейных  и  железнодорожных мостов. На  этом  периоде  рейда  движение
колонны   осуществлялось  обычным  порядком,  который  сам  Ковпак  описывал
следующим образом:
     "За  время маневренных  действий  у  нас  постепенно  выработались свои
железные  законы  партизанского  марша. Выступать  в  поход  с  наступлением
темноты, а при дневном свете отдыхать в лесу или в  глухих селах. Знать все,
что  делается  далеко  впереди  и  по  сторонам.  Не  идти   долго  в  одном
направлении, прямым дорогам предпочитать окольные,  не бояться сделать  крюк
или  петлю.  Проходя  мимо  крупных  гарнизонов  врага,  прикрываться от них
заслонами. Небольшие гарнизоны, заставы,  засады уничтожать без  остатка. Ни
под каким видом  не  нарушать в движении строй, никому не выходить из рядов.
Всегда быть  готовыми к тому, чтобы  через две минуты после появления  врага
походная колонна могла  занять круговую оборону и открыть огонь на поражение
из всех видов  оружия. Одни пушки выезжают на позиции, а другие тем временем
бьют  прямо  с  дороги.  Главные  силы  идут  глухими  проселками,  тропами,
дорогами,  которые известны  только  местным жителям, а  диверсионные группы
выходят на большаки и железнодорожные линии, закрывают  их для противника --
рвут мосты, рельсы, провода, пускают под откос эшелоны.
     Там, где идет ночью  партизанская колонна,  -- тишина, а далеко  вокруг
все гремит и пылает. Вступаешь  в село -- подымай народ на борьбу, используй
для этого все -- листовки, радио, агитаторов, вооружай местных партизан, учи
их своему опыту, чтобы завтра, когда будешь далеко, позади  тебя не затухало
пламя пожаров, не умолкал грохот взрывов. Ни в коем случае не говори: "мы --
путивляне", "мы  -- шалыгинцы",  "мы  -- глуховцы",  забудь  названия  своих
районов. Никто  не знает, куда мы  идем, и никто не  должен знать, откуда мы
пришли. Весь народ воюет. И мы только струйка в грозном потоке народа. Пусть
враг попробует найти нас".
     Сколь эффективна была эта тактика, можно судить  хотя бы по тому факту,
что  выход соединения Ковпака  к Днестру в  первых  числах  июля явился  для
гитлеровцев   полной  неожиданностью!  Дед  настолько  мастерски  маскировал
движение колонны,  что и взорванные мосты, и пущенные  под откос эшелоны,  и
разгромленные  гарнизоны немцы  приписывали  местным  партизанским  отрядам.
Более того, когда  Ковпак появился у  города  Скалата, они  приняли партизан
за...  небольшую  группу десантников-парашютистов!  Подразделение  жандармов
пошло на двухтысячное соединение ковпаковцев, укрывшееся на  опушке  леса, в
психическую атаку! Их подпустили настолько близко, что  можно было различить
цвет  глаз, и  буквально  скосили. Задние  цепи гитлеровцев,  обратившиеся в
бегство,  уничтожил  перешедший в атаку  кавалерийский  эскадрон  Ленкина --
"Усача".
     Вот  краткий  перечень  дел,  совершенных  ковпаковцами  в  последующие
несколько  дней.  Взорван  железнодорожный мост  на  перегоне  Тернополь  --
Проскуров. Взорваны мосты на шоссе Тернополь -- Волочиск. Взорваны все мосты
в   Скалате   и   окрестных   селах.   В   Скалате  уничтожены   хлебозавод,
электростанция,  множество  автомашин  и   мотоциклов,   роздано   населению
захваченное  на  немецких складах продовольствие,  освобождено обреченное на
истребление население  еврейского гетто. В бою у леса Малинник уничтожено до
150 гитлеровцев,  захвачено восемь  пулеметов,  много винтовок  и автоматов.
Разгромлен фольварк в селе Останове, взято 200 лошадей, много скота.
     С  чисто  военной  точки  зрения  рейд проходил пока  что  успешно,  но
некоторые другие обстоятельства держали и Ковпака, и Руднева, и Базыму, да и
весь  личный  состав  соединения  в  постоянном  напряжении:  обстановка  на
территории, по которой  шло соединение, была чрезвычайно сложной.  Население
этих  районов  было  многонациональным,  издавна  здесь  жили  и украинцы, и
поляки, и русские, и  евреи. Встречались чешские поселения и хутора немецких
колонистов... Гитлеровцы  изощренно, используя  самые подлые, провокационные
методы, натравливали различные  группы  населения  друг на  друга.  На  пути
ковпаковцев встретилось  польское  село,  все население  которого от грудных
детей  до  стариков  было  вырезано  бандой,  организованной  и  руководимой
гестапо.   Попадались   и   украинские  села,  дотла   спаленные   польскими
полицейскими.  Два ковпаковских  разведчика  были  подло,  из-за  угла убиты
бульбашами.  Другое  отделение  разведчиков пало  от  рук агентов  польского
эмигрантского правительства.
     Вооруженные  националисты  подчас представляли для  ковпаковцев большую
опасность,  чем немцы: они лучше знали  местность, не боялись ни морозов, ни
лесных  чащоб,  хитро  маскировались  при  надобности  под  мирных  жителей,
располагали хорошей разведкой.
     Откуда  взялась  эта  нечисть  на  советской  земле?   После   разгрома
белогвардейцев и интервентов остатки петлюровских,  махновских и прочих банд
бежали  от  расплаты за  кордоны.  Здесь  их сразу  же  взяли на  содержание
разведки  империалистических государств.  Вышвырнутые за пределы СССР, но не
потерявшие  надежды повернуть  вспять колесо  истории,  "идейные  противники
большевизма",  "борцы"  за  "вильну,  самостийну"   Украину   шаг  за  шагом
превращались  в  обыкновенных шпионов,  диверсантов  и  убийц,  оплачиваемых
Лондоном,  Парижем, Варшавой, Бухарестом. Наиболее тесная связь установилась
у  этих  предателей  с  Берлином, особенно  после прихода Гитлера к  власти.
"Вожди" объявившейся на западе "Организации украинских националистов" (ОУН):
преемник  Петлюры  Евген Коновалец,  Андрей Мельник,  Степан Бандера, "Тарас
Бульба" -- Боровец -- все они были платными агентами гестапо.
     На  Советскую  Украину  оуновцы  пришли  вместе  с  немецко-фашистскими
оккупантами в качестве их наемников. Подлинной опоры в народе у них не было,
да и  быть не могло,  но определенная питательная среда  имелась --  в  лице
притаившихся   до  поры  до  времени   последышей  ликвидированных  в  целом
эксплуататорских классов: помещиков, кулаков, торговцев, а также оказавшихся
на свободе обычных уголовников. Большую и всестороннюю поддержку ОУН оказало
антисоветски   настроенное    духовенство,   в    первую    очередь   старый
австро-германский агент, глава униатской церкви Андрей Шептицкий.
     С помощью  фальшивых  лозунгов, безудержной демагогии,  а также  прямых
угроз и  насилия  оуновцам  удалось  сколотить  так  называемую  "Украинскую
повстанческую  армию" (УПА). На словах целью УПА была  освободительная война
против иноземных захватчиков, на самом деле --  руководимая и контролируемая
гитлеровцами борьба с советскими (позднее и польскими) партизанами.
     Особенно   многочисленными  вооруженные  отряды  националистов  были  в
западных  областях  Украины, которые менее двух  лет входили в  состав СССР.
Здесь  еще  сохранились в  значительной  степени  антисоветские элементы,  а
население  в целом было гораздо  менее  сознательным  и  грамотным,  чем  на
остальной территории республики.
     Проще простого было относиться к этим националистическим отрядам  как к
врагам Советской власти. Дело обстояло сложнее. В рядах тех же националистов
были тысячи трудовых крестьян, искренне полагавших, что они воюют за свободу
своей  родины  против  фашистских  оккупантов  и  мифических  большевистских
комиссаров-безбожников.  В одном  из сел бойцы головного  охранения  взяли в
плен несколько таких "сичевиков" из сотни атамана Крука.
     Допрашивал их  сам Ковпак.  Как вспоминает Войцехович, вначале разговор
не  клеился, пленные "дядьки"  явно  опасались,  что  их вот-вот отправят  в
расход. Перед Дедом стояло несколько угрюмых, почти неграмотных  крестьян  с
тяжелыми,  заскорузлыми  руками  хлеборобов.  Одного  взгляда  на  них  было
достаточно, чтобы понять: темные, запуганные,  обманутые люди,  не ведающие,
кто стоит за их спиной. Они стояли перед Ковпаком молча, потупив взоры.
     -- Эх, темнота, темнота, -- покачал головой Дед.
     -- Ну вот хотя бы ты, -- он ткнул негнущимся пальцем в сторону  средних
лет мужика.
     -- Скажи, за что ты воюешь?
     Тот ответил чужими, заученными словами:
     --  Как за что? За вольную и  самостийную Неньку-Украину. За то,  чтобы
каждый украинец был в своей хате сам себе хозяин.
     -- А что, до войны в твоей хате еще кто-то хозяйствовал или ты приймак?
     -- Не, я хозяин.
     -- Сколько же земли ты имел от пилсудской Польши?
     -- Два гектара.
     -- А сколько Советская власть дала?
     -- С панского именья мне еще три гектара прирезали. Всего стало пять.
     -- А Крук откуда взялся? У него тоже земля была?
     --  Крук  наш,  тутошний.  У  него   было  гектаров  пятьдесят.  Советы
забрали...
     -- Как так забрали? Прикарманили, что ли?
     -- Та нет, прошу пана, забрали и раздали тем, у кого земли было мало.
     -- Ну, это другое дело. А где той Крук был перед войной?
     -- В Неметчине, прошу прощения у пана генерала.
     --  Вот оно как! А  тебе  не  кажется, хлопче, что у твоего батька  сын
был...  как  тебе сказать, чтоб не обидеть. Ну, малость  мешком прибитый? Ты
против кого воюешь?
     -- Против гитлеровцев.
     -- А я разве гитлеровец?
     -- Та нет.
     -- А как же получается? Ты воюешь против немцев, а твой Крук приехал  с
немецким  обозом,  чтобы забрать если не у тебя,  то у таких, как ты, дурней
свою землю. Ты что, не понимаешь,  что собственными руками на свою  шею ярмо
надеваешь?
     Пленный тупо смотрит  в  пол, не зная, что ответить. Но видно: в душе у
него сумятица, разговор с партизанским генералом не прошел даром.
     Ковпак приказал: этих пленных отпустить по домам.
     Данная ситуация -- из сравнительно  простых. Чаще  же все было  гораздо
сложнее. Не случайно Руднев, железный Руднев в  эти самые дни писал  в своем
дневнике: "Нервы напряжены до предела.  Ни спать, ни кушать не могу. Если не
сойду с ума, то выдержу. В таком исключительном национальном  и политическом
переплетении провести соединение  --  это равносильно  тому,  чтобы провести
корабль по неизвестному фарватеру среди подводных камней и мелей. Мы вошли в
такую  зону, где еще не ступала нога партизана.  Эта территория оккупирована
немцами уже два года. Население  здесь потеряло  всякую  надежду  когда-либо
увидеть советские войска, а тут вдруг днем идет громада: тысячи людей, сотни
повозок.  Большинство  людей смотрят на нас с  любовью и слезами  радости на
глазах".
     В такой сложной обстановке  "воинская часть  No 00117" шла начиная с 12
июля  параллельно Днестру в поисках удобного для переправы места. Все решала
скорость:  нужно  было  переправиться через Днестр и  выйти в район нефтяных
промыслов Дрогобыча раньше, чем гитлеровцы перебросят туда значительные силы
для обороны.
     Разведка сообщала, что к Днестру уже стягиваются два эсэсовских полка и
отряды жандармерии, что задержаны и уже выгружаются из  эшелонов специальные
горнострелковые части, следовавшие из Норвегии на Восточный фронт.
     Ковпак не  знал  еще  тогда,  что  на  сей  раз  приказ  об уничтожении
соединения отдал лично Гитлер, поручив привести его в исполнение рейхсфюреру
СС Гиммлеру.
     Причина такого повышенного внимания была выявлена позже. Оказалось, что
один  из  мостов,   взорванный  ковпаковцами  под  Тернополем,  имел  особое
значение:  по  нему  проходило  в  сутки  до  80--90  эшелонов.  Фашистскому
командованию  пришлось  теперь их  возвращать во Львов и Краков,  перегонять
долгим кружным путем через Румынию и Бессарабию. Узнав об  этом, Гитлер, как
и следовало  ожидать, пришел в ярость.  Гиммлер дал слово  фюреру  выполнить
категорический приказ силами находящихся в его распоряжении охранных  полков
и, в  свою очередь, возложил  непосредственное руководство операцией  против
партизан на группенфюрера СС Крюгера.
     Грунпенфюрер оказался не  столь  самонадеянным, как рейхсфюрер СС, и на
одни эсэсовские части и жандармов не понадеялся -- в результате партизанам и
пришлось  в  Карпатах  встретиться  со  столь  серьезным   противником,  как
специально   подготовленные   для  действий  в  горах  альпийские   стрелки,
соответственно  оснащенные,  обмундированные  и вооруженные.  Одной из  мер,
предпринятых оккупантами, было объявление денежной награды за  голову живого
или мертвого Ковпака. На сей раз сумма по сравнению с прежней была увеличена
вдвое,  что  в свое время предвидел Руднев.  Повсеместно партизаны  находили
листовки   следующего   содержания:   "Каждому,   кто   доставит   немецкому
командованию  живого  или  мертвого  командира  партизан  генерала  Ковпака,
генерал-губернатор "дистрикта Галичины" заплатит сто тысяч рейхсмарок".
     Старик прокомментировал листовку именно так, каки следовало:
     --  Видали? Уже  сотню тысяч за  Ковпака отваливают. Ну, тогда, значит,
порядок, засели  мы  у них  в печенках. Думают,  сцапают Ковпака  --  и делу
конец, все развалится. Господи, знавал я на своем веку дураков,  но таких --
не упомню.
     Ковпак  опередил  гитлеровцев:  он вышел к мосту  через Днестр  у  села
Сивки, севернее Галича, раньше, чем охрана была сколь-либо серьезно усилена.
Конники Ленкина и  автоматчики Карпенко  уничтожили  охрану  прежде, чем она
даже успела открыть огонь, а к утру все соединение уже успешно переправилось
на  другой  берегДнестра.  Исходной базой  для  нанесения  удара по нефтяным
промыслам командование соединения избрало Черный лес к западу от Станислава,
но,  чтобы  попасть туда,  нужно  еще было форсировать быструю горную  речку
Ломницу.  Задача была  не  из  простых:  гитлеровцы,  прохлопав  Ковпака  на
Днестре,  успели-таки выставить у  каждого  пригодного для  переправы  через
Ломницу места до батальона пехоты с танками и тяжелым оружием.
     Чтобы обмануть противника, распылить его внимание, Дед вывел соединение
к  реке фронтом в 25 километров, выбрав  местом переправы брод  между селами
Медыня и Блудники.  В ночь  на 17  июля все партизанские орудия  и  минометы
обрушили  огонь  по  вражескому  берегу.  Рота  за ротой  под покровом  огня
переходила  через бурный поток,  в то время как  группы  прикрытия сковывали
боем  фашистские  гарнизоны на  обоих  флангах  --  в  Медыне  и  Блудниках.
Переправа завершилась успешно. Партизаны потеряли лишь несколько десятков...
овец, унесенных быстрым течением Ломницы.
     И  снова  вперед!  Стремительным броском  Ковпак  оторвался от наземных
частей противника. Теперь партизан донимали только фашистские самолеты.  Дед
ворчал:
     --  Добре  было  Денису Давыдову партизанить.  Его  авиация не  щипала.
Покрутился бы  он здесь, про маскировку тот  гусар небось и не слыхивал.  Ну
как  ты  замаскируешься   от  того  проклятого  "костыля"?  Вон  как  завис,
выглядывает, чертяка...
     В  Черном лесу, отделенном от Чехословакии всего  несколькими десятками
километров,  Ковпак  смог наконец  дать  короткий отдых  своим людям, вконец
измотанным  непрерывным,  с   боями,  стремительным  маршем.  Лишь  день-два
передышки  имел он  в  своем распоряжении. Разведка доносила,  что  отовсюду
противник  стягивает   немецкие  и  мадьярские   полки,   чтобы  захлестнуть
соединение мертвой петлей. 4-й охранный  полк войск, расположившийся  в селе
Росульна,  уже  закрывал Ковпаку выход из  Черного  леса на юг,  к  нефтяным
промыслам. В ночь  на 19  июля Дед приказал батальону Матющенко и двум ротам
под  командованием Бакрадзе  уничтожить  эту  преграду на  своем  пути.  Оба
командира блестяще выполнили задание Ковпака. Сам Дед впоследствии лаконично
писал:
     "Посылая Бакрадзе в  Росульну, я дал ему две  роты путивлян и  приказал
ворваться в село с запада.
     --  Старайтесь  произвести впечатление, что вас, покрайней  мере, втрое
больше.  Гоните  немцев  на  северо-восточную   окраину,  там   их  встретит
Матющенко.
     Как всегда, Бакрадзе выполнил приказ совершенно точно. Его не надо было
учить, как произвести на врага сильное впечатление. Снять немецкое охранение
без выстрела,  под покровом ночи внезапно ворваться в село, устроить тарарам
-- это он любил больше всего, так же как хитрый  Матющенко любил наводить на
врага  страх  видимостью  окружения.  Пока  происходило  побоище  на  улицах
Росульны -- Бакрадзе гнал немцев на  Матющенко, а Матющенко гнал их  обратно
на  Бакрадзе, --  главные силы партизанского соединения со всем своим обозом
спокойно  прошли  стороной  на  село  Маняву.  От  Манявы начался  подъем  к
промыслам Биткув и Яблонов.
     Он  оказался  куда  трудней,  чем мы думали. Дорога вилась по лесистому
склону крутизной в  сорок пять  градусов.  С  нами было более  300  подвод с
грузом. Скоро все лошади стали мокрые, в мыле. Пришлось тащить  на  руках  и
повозки,  и  груз,  и пулеметы,  и  орудия.  Одна лошадь  выбьется  из  сил,
поскользнется,  упадет,  и  вся  колонна  останавливается. Объехать  повозку
нельзя: дорога очень узкая, по существу, и не дорога даже, а тропа, и по обе
стороны  ее  --  крутой  подъем,   лес,  камни,  поваленные  бурей  деревья.
Двигаемся,  как по рву или оврагу.  Даже конные связные с трудом пробирались
вдоль колонны, когда  она двигалась по этой дороге... Немцы, несмотря на всю
суматоху, которую они подняли в окрестностях,  вернее, из-за нее,  прозевали
наш выход в горы и обнаружили нас на склонах Карпат уже с воздуха".
     Дальнейший подъем  в горы проходил под  непрерывными атаками  вражеских
самолетов.  Фашистские  летчики  поливали  колонну  из  пулеметов,  засыпали
осколочными бомбами. Появились жертвы. "Собьем ружейно-пулеметным огнем одну
машину,  --  продолжает  далее  Ковпак,  -- грохнется  где-нибудь  в  горах,
остальные  отвяжутся, но ненадолго. Только успеем оттащить в  сторону убитых
лошадей, расчистить  дорогу от  раскрошенных  повозок, как  слышим --  опять
ревут самолеты, рвутся бомбы. Людям есть где укрыться -- кругом лес, вековые
деревья, а  обоз все время под  бомбами  и огнем немецких штурмовиков. Чтобы
спасти  лошадей, стали  при появлении авиации  выпрягать их  и втаскивать по
крутым склонам  в лес. Так  вот и двигались шаг за шагом к вершинам  Карпат,
острыми  зубцами  закрывавшим  горизонт:  поминутно  выпрягали  и  запрягали
испуганно упиравшихся  лошадей, с лопатами  и топорами  в руках прокладывали
себе   путь   по   узкой   дорожке,   заваленной   расщепленными  деревьями,
развороченной  землей, расколотыми  камнями,  изрытой  бомбами, да время  от
времени   хоронили  под  гранитными  глыбами  кого-нибудь  из  своих  боевых
товарищей, павшего при очередном налете немецких бандитов, клялись отомстить
врагу".
     Подъем  на  первую карпатскую вершину  высотой в  936  метров  обошелся
дорого: убито  10 и ранено  29  бойцов, погибло 148 лошадей,  разбито  много
повозок, а  сколько их еще  было впереди  -- подъемов и вершин... Гитлеровцы
сумели несколько потрепать партизанскую колонну, но они  были не в состоянии
воспрепятствовать  бойцам Ковпака  выполнить  главную  задачу,  поставленную
перед ними командованием.
     Уже  на  следующую  ночь  все батальоны  выслали группы подрывников для
уничтожения нефтепромыслов.
     Карпаты озарились пламенем пожарищ, ночь превратилась в день. Несколько
суток бушевал огонь на промыслах Биткува,  Яблонова и других  мест нефтяного
района. Горючее  всегда было  больным местом фашистской  Германии,  и потому
этот удар Ковпака  оказался особенно эффективным: партизаны уничтожили сорок
нефтяных вышек, сожгли  13 нефтехранилищ,  три нефтеперегонных завода и один
озокеритный, из двух взорванных  нефтепроводов  спустили в  Быстрицу десятки
тысяч тонн нефти. Промыслы, дававшие до ста тысяч тонн первоклассной нефти в
год,  перестали  существовать! Одновременно  партизанские минеры подняли  на
воздух десять железнодорожных мостов, в том числе на таких важных перегонах,
как  Тернополь  --  Шепетовка,Тернополь -- Проскуров,  Стрый  --  Станислав,
Станислав  -- Надворная, и около  двадцати  шоссейных. Попутно  диверсионные
группы вырезали более 50 километров, телефонных и телеграфных проводов на 85
направлениях.
     Блестяще    проведенная    операция   по    уничтожению   прикарпатских
нефтепромыслов  навсегда  останется  одной  из ярчайших  страниц  в  истории
партизанского движения советского народа в годы Великой Отечественной войны.
Значение ее тем  более  велико, что осуществлена она была в канун одного  из
самых грандиозных и решающих сражений -- битвы на Курской дуге, когда каждая
бочка бензина  ценилась  гитлеровским командованием дороже золота, а  каждый
взорванный эшелон приближал на шаг "третий рейх" к его неизбежному концу.
     Однако  само соединение Ковпака  оказалось в тяжелом, а с  точки зрения
фашистов  --  безвыходном  положении.  Ценой  невероятных  усилий  партизаны
проходили за ночь 5--6 километров. Немцы же,  используя прекрасные шоссейные
дороги,  быстро  блокировали  все  выходы из  гор и  начали  сжимать  кольцо
окружения. В своем отчете о рейде Ковпак позднее писал:
     "Противник  стремился закрыть  все ходы  и  выходы  нагорных дорогах  и
ущельях,  занять  все  господствующие  высоты,  на  которых  можно  было  бы
предполагать наше движение.Это лишало нас маневренности, тем более что целые
дни нас  сопровождала  авиация противника. Лошади недоедали,  по  каменистой
почве не могли ступать ногами.  Пришлось применить  войлок  и ремни, но  это
мало помогало".
     Партизаны вели тяжелые бои за каждую  высоту, за каждую тропу. Все выше
и  выше  подымаясь в  горы,  они прорывали  одно  кольцо вражеских  войск  и
оказывались в  новом. В  те дни  ковпаковский минер  и  поэт Платон Воронько
написал  новую  партизанскую   песню,   лучше   многих  подробных   описаний
рассказывающую  о том, что довелось  пережить участникам Карпатского  рейда,
уже тогда ставшего легендарным:

     По высоким Карпатским отрогам,
     Там, где Быстрица -- злая река,
     По звериным тропам и дорогам
     Пробирался отряд Ковпака.
     Он шумел по днепровским равнинам,
     Там, где Припять и Прут голубой,
     Чтобы здесь, на Карпатских вершинах,
     Дать последний, решительный бой.

        ПОЛОНИНЫ ВИДЕЛИ И СЛЫШАЛИ
     Обложив  соединение Ковпака со всех сторон, группенфюрер Крюгер не стал
сразу  предпринимать сколь-либо активных  наступательных  действий. Он знал,
что  в случае успеха лавры  все равно достанутся  не ему, а  рейхсфюреру  СС
Гиммлеру, в случае же неудачи  отвечать будет за нее он, Крюгер, а потому не
спешил.  На  его  стороне  был  фактор  времени. Он  ждал,  когда  партизаны
израсходуют свои боеприпасы и продовольствие, чтобы взять  их потом  "голыми
руками". Со своей  точки зрения Крюгер действовал правильно, он не учел лишь
одного: Ковпак и  его партизаны  были  не  из тех, кого можно "взять  голыми
руками". Потому-то его  профессионально  грамотный план  в конечном  счете и
провалился. Но об этом позже.
     Пока  что Ковпаку  и его штабу действительно приходилось изрядно ломать
головы  над  проблемой :как вырваться из сжимающегося с каждым  днем  кольца
вражеских частей. Осунувшийся, усталый до предела Дед почти не спал эти дни.
То  и дело он вспоминал мудрую присказку Алексея Ильича Коренева:  "До того,
як зайти в церкву божу, подумай, як з не? вийти..."
     Старик  все  понимал, как знающий врач понимает состояние больного. Оно
крайне тяжелое, почти смертельное. Почти!  Но именно в этом "почти" Ковпак и
видел  спасение.   Они  с  Рудневым   должны  были  превратить  единственный
остававшийся им шанс на успех в самый успех. Во  что бы  то  ни стало! Иначе
соединение  погибнет  в  мышеловке.  Еще  раз -- в  который по счету! -- они
должны  обмануть  противника и спасти людей для дальнейшей борьбы.  Было .ли
окружение в горах следствием каких-либо ошибок или просчетов?
     Нет! Даже не зная тогда  ничего о личном приказе Гитлера, Ковпак хорошо
понимал,  что  немцы  не простят ему  уничтожения  нефтепромыслов, а  потому
"выйти из божьей церкви" на этот раз будет  труднее, чем когда-либо  раньше.
Но он выйдет из нее, непременно выйдет!...
     Старик сидит на камне и  пристально всматривается в стоящего  перед ним
гуцула,  приведенного  разведчиками.  Тот почему-то виновато  переминается с
ноги  на  ногу,  вертит в  руках  заношенную крысаню --  шляпу  с  рябеньким
перышком удода.
     -- Ты, брат, чего сюда забрел? --  голос у Деда обычный, ровный,  разве
что чуть усталый, с хрипотцой.
     -- Послали... -- чуть слышно отвечает задержанный.
     -- Вот как... И кто же?
     -- Герман...
     -- Зачем?
     -- Велено  мне передать партизанам, германы вас иначе  как бандитами не
называют,  что,  мол,   крышка  вам,  деваться  некуда.  Так  что,  дескать,
сдавайтесь,  а то всех перебьют  до  единого. И еще --  Ковпака с  Рудневым,
обоих передать герману живыми. Все...
     Ни  Дед, ни  гуцул  не  расслышали  шагов неизвестно откуда  взявшегося
Платона Воронько,  этот  подрывники поэт умел  ходить, как  сова  летает, --
беззвучно.  Воронько  захватил  последние слова гуцула, широкое  добродушное
лицо его исказилось гневом:
     -- Виноват, товарищ генерал, что  вмешиваюсь, знаю, что не положено, но
все  же  позвольте  сказать  пару  слов  этому!  --  он  кивнул  в   сторону
задержанного и, не дожидаясь Дедова согласия, выкрикнул:
     -- Значит,  говоришь, нас к стенке, а Ковпака с Рудневым  живыми немцу?
Так?  Ну а  этого  ты  еще не  видел? -- И Воронько  яростно  ткнул под  нос
шарахнувшегося обладателя крысани огромную фигу.
     -- Видал  ты  такое, а? Так  вот, погляди сам хорошенько и тем передай,
кто тебя послал. Понял?
     Так  совпало, что в этот самый  момент подошли комиссар, Панин, Базыма,
Бакрадзе, Матющенко,  у каждого  у них было к Деду свое дело, но  теперь все
они, словно  сговорившись  и соревнуясь, совали под  нос  совсем  опешившему
гуцулу недвусмысленные комбинации из трех пальцев, приговаривая:
     -- И от меня!.. И от меня!.. И от меня!
     Глядя  на  эту  и смешную, и  серьезную, и курьезную,  и грозную сцену,
Ковпак  неудержимо  расхохотался  -- впервые  за много  дней. Он  уже  давно
сообразил, что перед ним  никакой не  лазутчик,  не наемный агент гестапо, а
обыкновенный  трудовой  крестьянин,   схваченный  карателями  и   до  смерти
запуганный. Что с  таким прикажете делать?  Не враг  же он, свой, разве  что
страх ум отшиб на время. И Ковпак, разумеется, поступил с учетом всего:
     -- Понял, что к чему? -- спросил он гуцула.
     -- А  чего ж.  Не  дурной же  вовсе, понять  нетрудно, --  ответил тот,
несколько приходя в себя от испытанного потрясения.
     --  А  раз  так,  будь человеком. Отпустим тебя по-хорошему, видим, что
злого умысла  у тебя против нас нет, просто немец страху нагнал. Оробел ты и
пошел к нам с немецкой гадостью. Верно?
     -- Все как есть, господин...
     --  Ну-ну,  давай  без  этого!  Какой  я тебе, к  черту,  господин,  --
нахмурился Дед. -- Ты эти холопские штучки  брось. Ты мне не слуга, а я тебе
не пан. Мы с тобой единой крови люди -- советской. Понял?
     -- Ваша правда, товарищ... -- несмело отозвался крестьянин.
     --  И  ты  эту правду  запомни накрепко, она  самая главная.  А  теперь
слушай... К немцам  вернись. Мол, не повезло мне, не угодил я к  партизанам.
Ни с чем  обратно  двинулся. Вот и все.  И  ни словечка  им, гадам,  больше.
Понял?
     -- Спасибо, уразумел!
     -- Давай тогда поживее вниз отправляйся.
     -- Иду!  -- заторопился гуцул. --  И  хочу вам  открыться, вон  на  той
поляне, -- он указал, -- овец для вас наши пастухи  припрятали. Целую отару.
Вам на харчи. Еще там дуб здоровенный увидите. Так вы от него шагов двадцать
на восход отойдите и сразу ж копайте: мы вам бочки с брынзой схоронили. Все.
Прощайте, браты! -- Гуцул низко поклонился, накрыл  голову  крысаней и исчез
из виду: в горах человек скрывается из глаз мгновенно.
     А  Ковпак  еще  долго  размышлял  вслух:  разве может немец  на  что-то
рассчитывать  и  надеяться,  воюя среди  таких,  как  этот  гуцул?  Запугать
некоторых  -- да,  это  ему под силу,  но и толькр. Люди для вида,  опасаясь
верной смерти, повинуются оккупантам, иначе -- пуля в затылок, смерть жены и
детей. Фашист знает лишь этот закон, закон сильного, которому все позволено.
Но он же, фашист, как раз этим самым себя и гробит, потому  что люди на силу
отвечают  силой.  Пусть   даже  вот  так,  как  этот  запуганный  гуцул,  --
повиновением, за которым скрыто сопротивление.
     Старик  усмехнулся и  продолжил свою  мысль:  обречен немец,  хотя  сию
минуту в  этих  горах не  он, а Ковпак терпит бедствие.  Если  же  глянуть в
корень,  то  все  наоборот.  Он знает,  что  можно  физически  истребить все
соединение в  нынешних условиях, к сожалению, война есть война, и даже самый
гениальный  полководец порою бессилен  изменить необратимое. Тут  доказывать
нечего,  да и не собирается этого  делать Ковпак: он  реалист  и в чудеса не
верит. Он в людей верит. И потому убежден: истребить всю живую  силу отрядов
враг  все же  не  сможет: горы  помешают.  Укрытия спасают бойцов от бомб, а
именно  они сейчас  страшны:  чем  еще достанешь  человека,  прячущегося  за
скалами и  под ними, в  расселинах  и  трещинах. Значит,  главного немец  не
добьется -- хоть и тяжкие потери несут батальоны, а все же боеспособности не
теряют. Не  теряют, хотя уже в полной мере дает знать  о  себе новый грозный
враг, с которым раньше ковпаковцам  серьезно встречаться не приходилось,  --
голод.
     Продовольствие и фураж для  коней были  на  исходе. В  неприкосновенном
запасе  Павловского   оставалось  лишь  несколько  мешков  сахарного  песка.
Немецкие   продовольственные  склады  там,  внизу,  в   долинах,  были  пока
недосягаемы.  Выяснилось   также,  что  обычные   партизанские  повозки  для
использования в горах непригодны. Недаром боец  Гриша  Дорофеев по  прозвищу
"Циркач" мрачно шутил: "Что  такое Карпаты? Это  часть  земной  поверхности,
изуродованная  до  невозможности". Следовало как можно  быстрее приспособить
партизанский обоз к этой  самой "изуродованной поверхности".  Мысль, как это
сделать,  пришла  беспокойному  помощнику Ковпака  Павловскому:  все  парные
телеги разрезали пополам,  превратив тем самым каждую из них в две одноосные
арбы. Тогда  же  Дед отдал  приказ:  для увеличения маневренности соединения
беспощадно выбросить  весь  груз,  без которого  можно  обойтись.  Полетел в
глубокую расщелину  даже громоздкий автоклав. Хирурги соединения решили, что
для  обработки   своих  инструментов  можно,  в  крайнем   случае,  обойтись
обыкновенной кастрюлей.
     Час от часу разведка доставляла Ковпаку все более тревожные вести: враг
подтягивает  все  новые и новые  части. По  приблизительным расчетам, против
партизан действуют 40--45 тысяч гитлеровцев, а по железной дороге Делятин --
Ворохта продолжают прибывать эшелоны  с  живой силой  и техникой. С запада в
долину  Быстрицы  рвутся  6-й  полк СС, подразделения  дивизии СС"Галичина",
"Татарский легион"  и  другие  пока не  опознанные части.  В районе Калуш --
Солотвино  --  Станислав  заняли  оборону  13-й  охранный  полк  СС  и, хотя
потрепанный  уже  ковпаковцами,  но все ж недобитый  4-й  полк  СС.  Сильные
вражеские  заслоны прикрывают шоссе Борислав --  Дрогобыч.  И вся  эта  сила
нацелена  на полторы тысячи советских  партизан, из которых к  тому же около
двухсот -- раненые!
     Ковпак искал выхода. Не метался, не паниковал. Он умел быть терпеливым.
А  пока что они  с Рудневым  и  Паниным... созывают  собрание.  Командование
решило именно сейчас, в самой тяжкой  обстановке, отправить  на  родину -- в
Венгрию  -- группу бойцов,  бывших  мадьярских солдат, перешедших на сторону
партизан еще на Брянщине. Случай удобный  -- до старой  границы  с  Венгрией
рукой подать. Самый  раз переправить туда выучеников Деда,  чтобы продолжить
начатую в рядах советских людей борьбу с фашизмом, помочь своему отечеству в
ликвидации режима гитлеровского ставленника, сухопутного адмирала Хорти.
     Семен  Васильевич Руднев 25 июля записал в  своем дневнике -- это  была
его  последняя запись: "Сегодня снарядили и  отправили 8 пленных мадьяр... В
ротах  сделали   проводы,  проинструктировали  их  и  сосвоими  проводниками
направили до границы. Этому делу мы  придаем большое политическое  значение,
потому что  людей,  которые были у  нас  в  плену  целый год, мы  достаточно
воспитали".
     Восемь  пленных  мадьяр   действительно  прошли  в  соединении  большую
жизненную и политическую школу. Все они  стали  с братской помощью советских
людей   настоящими   интернационалистами,   зарекомендовали  себя   храбрыми
партизанами. Товарищей по борьбе проводили тепло. Пожав всем в последний раз
руки, Дед сказал просто и душевно:
     -- Верим вам и знаем: не  подведете  ни  себя,  ни нас. В  добрый  час,
товарищи!...
     Партизаны   вырвались   из   очередного   вражеского   кольца.    После
изнурительного марша они пробились с боями к селу  Поляница,  расположенному
всего  в  двух километрах  от  границы  с Чехословакией.  И  обнаружили: все
господствующие  высоты  уже заняты противником. Кони настолько вымотались за
последние  недели, что  уже  не могли тянуть  тяжелые орудия и  минометы.  И
Ковпак с тяжелым сердцем принял горькое, но единственное решение: уничтожить
тяжелое  вооружение.  Даже  не  ругаясь,  а  лишь поскрипывая зубами, как от
нестерпимой  боли,  он  спросил  начальника  артиллерии  Анисимова,  сколько
осталось боеприпасов.  Тот ответил,  что полтора "бе-ка" (то есть по полтора
боекомплекта). Дед рассердился:
     -- Ты  мне человеческим  языком отвечай,  бо, может, это твой последний
артиллерийский день.
     -- По сто восемьдесят снарядов на орудие.
     На коротком собрании всего командного состава соединения Руднев огласил
это решение. Потом сказал, сдерживая волнение:
     -- Товарищи командиры! Мы  собрали  вас  не  для обсуждения  приказа, а
чтобы   выслушать  ваши  предложения,  как  его  лучше  осуществить.  Всякая
дискуссия,  бросать  или  не   бросать   орудия,  минометы,   обоз,   сейчас
недопустима.  Главное  --  вывести  людей  из  окружения,  вынести  раненых.
Командиры высказались. Последним говорил Ковпак:
     -- Прежде чем взорвать орудия, минометы и станковые пулеметы, мы должны
взять от нашего оружия все, что оно может дать. Враг  может поверить, что мы
любой ценой будем прорываться  в Поляницу. Нам нужно, чтобы он стянул в село
как  можно  больше  своих войск. Чем больше их там будет, тем  меньше  --  в
Делятине. В течение дня боеприпасы  и  продовольствие  навьючить на лошадей,
посадить всех раненых, кто может ехать верхом. Ночью прорываемся на юг. Все,
что  не  можем  унести  с собой,  --  уничтожить!  Перед батареей задание: с
закрытых огневых позиций уничтожить опорные пункты врага на высотах. Ни один
снаряд не должен быть выпущен зря! Нужно уничтожить как можно больше немцев,
чтобы  помочь  вырваться  группе  Горкунова,  которая уже  бьется  к югу  от
Поляницы.  После  того  как  снаряды  будут расстреляны,  пушки  и  минометы
взорвать.
     Как никогда, стреляли в тот  день  артиллеристы  и минометчики Ковпака!
Впервые били они по врагу,  не  жалея  снарядов. Немецкие орудия, пытавшиеся
было отвечать, были быстро  подавлены,  и тогда партизаны перенесли огонь на
живую  силу противника.  Когда  последние  снаряды  и  мины  были  выпущены,
корудиям  и  минометам привязали  толовые шашки.  Бойцы подожгли  бикфордовы
шнуры и, сняв шапки, отошли всторону...
     Прогремели взрывы, и  все  было  кончено.  Артиллеристы  Ковпака  стали
пехотинцами. У Деда внезапно ослабли ноги.  Он присел на траву и долго сидел
молча, не стыдясь слез...
     Той же  ночью внезапным  штыковым ударом  партизаны  прорвали очередное
кольцо  врага  и  двинулись к  горе Шевка,  куда уже  спешил 26-й  полк  СС.
Ковпаковцы пришли первыми. Совершенно  измотанные двумя сутками непрерывного
марша и  недоеданием, партизаны расположились в давно осыпавшихся и поросших
травой окопах времен  первой мировой  войны, отрытых когда-то здесь русскими
солдатами.  Руднев,  Ковпак,  Базыма и еще несколько командиров долго стояли
над этими бывшими траншеями, давным-давно покинутыми людьми и забытыми. Дед,
обнажив  голову, как на кладбище, застыл на месте, охваченный воспоминаниями
своей солдатской молодости, часть которой пришлась и на эти окопы. Сейчас он
весь  был  во  власти  прошлого,  это  понимали и Базыма,  и Руднев,  и  все
остальные. Базыма -- тот в особенности.
     -- Брата моего  немецкое железо тут где-то навек уложило,  -- скорбно и
устало произнес он, ни к кому не обращаясь...
     Утром немецкие цепи пошли в атаку. Кроме эсэсовцев, здесь были и горные
стрелки с  изображением цветка  эдельвейса на  касках. Их  встретили  сверху
смертоносным огнем.
     Два   дня   продолжался   ожесточенный  бой.  Противник  при  поддержке
эскадрильи бомбардировщиков непрорывно атаковал с  трех сторон, и каждый раз
его сбрасывали вниз. На склонах Шевки оставались только немецкие трупы...
     На третьи  сутки вражеский натиск ослаб. Но Ковпак  не обманывал  себя,
знал, гитлеровцы  подтянут  подкрепления,  замкнут  кольцо  окружения вокруг
Шевки, и  тогда уж действительно конец всему. Боеприпасы у бойцов на исходе,
продовольствия нет  вовсе,  Павловский  уже  роздал  бойцам последнее --  по
нескольку  горстей сахарного  песка.  Нужно  немедленно  уходить,  причем не
прорываться с боем, а незаметно, скрытно  от врага, чтобы оторваться от него
без потерь и расхода патронов.
     Посланные  в поиск разведчики  пришли обескураженные:  никому из них не
удалось  отыскать ни дороги, ни даже  звериной тропы. Нашел  ее Дед. Как это
было, описал помощник подполковника П. Вершигоры капитан И. Бережной:
     "Выслушав доклад разведчиков, Ковпак долго рассматривал  карту, а затем
уверенно сказал:
     -- Дорога должна  быть!  В первую  мировую  я  сам  ее  строил.  Пойдем
шукать...
     Сидор  Артемьевич шел  впереди с  длинной  суковатой  палкой.  Он легко
скользил по склону горы и молодцевато пробирался  сквозь кустарники. Мы  еле
поспевали  за   ним.  Временами  командир  останавливался,   посматривал  по
сторонам, сверялся с  картой. Казалось, и на этот раз поиски бесполезны.  Но
вот  Ковпак  остановился, внимательно  осмотрелся  и, сняв  шапку, бахнул  о
землю.
     -- Щоб я вмер, вона! -- сказал он, повеселев.
     Мы удивленно смотрели на улыбающегося старика. Дороги не было.
     -- А где же дорога, Сидор Артемьевич?..
     -- Ось вона, --  притопнул Ковпак. -- Я на ней стою. Эх вы, разведчики,
смотрите туда!
     Мы  подняли  головы и  посмотрели  в  том  направлении,  куда  указывал
командир. Вверху, среди вековых грабов угадывалась просека.
     --  Почти  двадцать пять рок?в минуло,  как мы проложили этот путь,  --
пояснил Ковпак. -- Дорога заросла молодняком, а эти деревья не подвели меня,
старика. Присмотревшись внимательно, мы увидели на откосе  горы карниз давно
заброшенной и заросшей кустарником дороги.
     -- Этой  тропы  ни на  одной карте нет. Не  знают о ней  и немцы. Здесь
пойдем, -- сказал Сидор Артемьевич".
     Ночью  партизаны  исчезли  с вершины  Шевки.  Ведя под  уздцы несколько
десятков уцелевших лошадей  с вьюками, они  перебрались на  соседнюю гору. А
утром немцы обрушили на Шевку сильнейший бомбовый  удар,  после чего успешно
атаковали... пустые окопы. Уничтожить соединение Крюгеру не удалось и в этот
раз.
     И  все же обстановка накалилась нестерпимо. Дед чувствовал, ещене много
-- и  конец всему. То,  чего не смогли добиться  каратели  бешеными атаками,
непрекращающимися свирепыми бомбардировками с воздуха и огнем артиллерии, --
то  сделают  голод,  изнеможение,  усталость,   вода  отравленных  колодцев,
пустеющие диски  автоматов и пулеметов. Гитлеровцы, несмотря на все неудачи,
уверены, что соединение доживает последние дни. Не  случайно последнее время
они сыплют с  самолетов  не только бомбы, нои  листовки.  Дед вертит в руках
одну такую, за подписью СС и полицейфюрера "дистрикта Галичина":
     "Укра?нц?,  поляки, рос?яни, татари, грузини ? казахи -- банди Колпака!
Мен? в?домо, що  ви не з добро? вол? на служб? ц??? банди, а вас присилували
до цього  командири, ком?сари та пол?труки Колпака. В той час, коли Колпак з
сво?м штабом охороня? жид?в, в той саме час, коли вони пост?йно краще за вас
?дять, вбираються  та в сво?х шатрах п'ють гор?лку ? забавляються з ж?нками,
ви мусите за них боротися та жертвувати сво?м  життям.  Ви не  ма?те  чисто?
б?лизни, н? в що одягнутися.  Не досить, що ви  терпите голод, то ще до того
б'ють вас командири Колпака, якщо ви не хочете дал? посуватись. Я вас питаю:
чому?
     Вас  оточено! Виходу вам нема! Харч?в ? бойових припас?в  вам  н?хто не
може б?льше доставити. Наша тяжка зброя ? л?таки вс?х вас до одного знищать!
     Тому  я  закликаю  вас:  покиньте  Колпака разом  з  його  командирами,
ком?сарами,  пол?труками  та  жидами  напризволяще!  Кидайте  вашу  зброю  ?
вступайте в наш?  ряди! Не в?рте в то,  що вам брешуть ваш? пол?труки, що  в
нас ожида? вас смерть, це неправда. У нас  одержите працю, хл?б ? одежу. Вас
не будуть карати, оск?льки ви добров?льно нам  зда?теся! Цей заклик  служить
як виказка, яку належить заховати ? предложити нашим бойовим частинам".
     Дед не заметил даже, как  обронил на каменистую землю подлый листок. Он
думал  о  тех,  кто  никогда  уже  не  вернется с  этих гор в  родные  дома:
заместителе   комбата   Подоляко,   побратимах-разведчиках   Черемушкине   и
Чусовитине,   одними  из   первых  получивших   ордена   Ленина,   о   своем
пятнадцатилетнем связном,  комсомольце Михаиле Кузьмиче Семенистом, которому
всего  месяц  назад были  вручены  орден  Отечественной войны  I  степени  и
партизанская медаль,  о десятках других  бойцов и командиров,  уже павших  в
Карпатах... Думал  и  о тех сотнях  партизан,  которых он  должен  вырвать у
смерти для дальнейшей борьбы с лютым врагом.
     Они  сидят  втроем. Ковпак и Базыма  уже  старики,  Руднев  -- в  самом
расцвете зрелости. Такие разные и такие близкие друг  другу. У всех троих на
уме одно: где прорываться? И принимают знаменитое решение -- рвать вражеское
кольцо в Делятине, главном опорном пункте  врага в этом  районе  Карпат, где
немцы удара не ждут.  В  Делятине  штаб генерала Крюгера. Делятин -- крупный
узел шоссейных дорог и "железки", которая ведет в Венгрию. В Делятине  шесть
мостов.  Разгром  гарнизона  и подрыв  мостов  парализуют  на какое-то время
движение   на  всех  магистралях,  деморализуют  врага,   дадут  возможность
партизанам оторваться от преследования. Ковпак подвел черту:
     -- Значит,  решено: прорыв и штурм!  Раз так, давайте, хлопцы, к  людям
пойдем. Нехай не только из нашего боевого приказа, а и от самих  нас услышат
они, что  им сделать  предстоит.  Потому  что тут  либо смерть,  либо жизнь.
Правду им всю скажем, так?
     Базыма  и Руднев, подымаясь, молча кивнули. Сосредоточенные, напряженно
спокойные,  все трое отправились в роты  и батальоны. Впервые за всю историю
соединения  бойцам  предстояло узнать  от  своих  командиров  о  предстоящей
важнейшей операции. Ковпак  видел ее всю так, словно  она уже совершалась на
его глазах.  Дед жил  сейчас  этим будущим боем, дышал  его воздухом,  чутко
улавливал ему одному доступные ритмы сражения, слушал его  пульс и ни на миг
не выпускал  из цепкпх  рук туго натянутые ремни  управления  этим кажущимся
хаосом, а на самом деле -- стройным и организованным, до мелочей продуманным
единоборством сил.  Атаку  на  Делятин  он видел молниеносной, разящей,  как
точно нацеленная  стрела. Ошибки  тут быть не могло: расчет, расчет  и снова
расчет...
     И вот уже подписан боевой приказ:
     "Действия  командиров и  бойцов  должны быть  решительны и четки. Всему
личному составу  усвоить,  что поставленную боевую  задачу надо выполнять до
тех пор, пока в подразделениях есть хотя бы один человек, способный драться.
Все стремления всех должны быть только вперед".
     -- Вперед, навстречу наступающей Красной Армии! -- вдохновенно призывал
в  ночь перед штурмом Руднев верхом на коне,  у дороги, по которой проходила
перед ним колонна...

        МЕРТВЫЕ ОЖИВАЮТ
     Победный  и  трагический  делятинский   бой...  Около  500  гитлеровцев
уничтожили партизаны в ночь с 3 на  4 августа 1943 года. Семьдесят один боец
и командир сложили в нем свои головы. Семьдесят вторым стал комиссар...
     Впервые  за два года соединение понесло такие  тяжелые потери.  Правда,
сам город был  взят почти без сопротивления, все железнодорожные и шоссейные
мосты  вокруг него  взорваны, штаб  Крюгера уничтожен,  самому генералу лишь
каким-то чудом удалось бежать в броневике, в спешке он не  успел даже надеть
свои  брюки  с  лампасами  --  их  потом  донашивал кто-то из  автоматчиков.
Кровавый  и  жестокий бой закончился, безусловно, победой партизан и все  же
стал неудачей, потому что разорванное было  вражеское кольцо вновь оказалось
сомкнутым на другом берегу Прута.
     Непредвиденное  случилось  именно  там:  головная  ударная  группа  под
командованием Руднева  нарвалась на свежий  немецкий  горнострелковый  полк,
спешивший  на помощь делятинскому гарнизону, которого к этому времени уже не
существовало.
     С горечью и болью Вершигора писал много лет спустя: "Встречный бой! Эти
два  слова  часто  повторялись  Ковпаком  на   совещаниях,  на  командирских
разборах. Лицо Руднева при этом всегда становилось суровым. Встречный бой за
Делятином  --  это была  его роковая  ошибка. Как часто вспоминаю  я  первое
знакомство  с этим  богатырем  русского  народа и его слова: "И  мертвым  не
прощаем ошибок".
     Дорого дали бы  мы,  ковпаковцы, да и не  только мы, чтобы  ты  не ушел
тогда вперед,  после делятинского  боя. Живой, заблуждающийся, даже  в своей
ошибке прекрасный и самоотверженный!
     "Мы  и мертвым не прощаем  ошибок",  --  учил ты нас, но  тут я не могу
следовать твоему правилу. Мы простили бы тебе еще многое, не прощаем одного:
зачем ты ушел  вперед? Ушел и погиб, умный, талантливый человечище, комиссар
моей  жизни,  Семен  Васильевич!  А больше  всего  не  прощаем  этого  себе.
Встречный бой! Встречный бой был навязан нам врагом сразу же за Делятином.
     Не в  стройной  колонне, шедшей  на  марше в  боевом порядке,  пришлось
комиссару принять  этот бой. Партизаны выходили  из Делятина, как  всегда из
боя, отдельными группами: командиры  растеряли  своих бойцов, бойцы шли  без
командиров.  Только  небольшая  группа  в  пятьдесят-семьдесят человек --  в
основном  из рот Горланова и Бакрадзе -- двигалась впереди. Их объединил и и
повел вперед Руднев".
     Они,  эти  герои, и приняли  на себя страшный удар  почти тысячи солдат
горнострелкового полка.  Первый же залп гитлеровцев сразил Сергея  Горланова
вместе с семью бойцами. Руднев  с группой  из восемнадцати  бойцов,  включая
медсестру Галю Борисенко, прикрыл собой движение колонны...
     Последней шла  группа Вершигоры, удерживавшая до последней минуты  мост
через Прут.  Ни сам Петр Петрович, ни его бойцы  ничего о том, что произошло
на другом берегу,  не  знали и были  убеждены, что комиссар уже соединился с
основными силами  отряда, которые вел  Ковпак.  Эта группа  нагнала своих  в
урочище Черный поток к вечеру.
     Петр  Петрович  Вершигора  оставил  нам   описание  этой  встречи:   "Я
отрапортовал  командиру,  лежавшему у костра. Он выслушал  меня, полулежа на
земле. Сзади стояли Базыма и остальные штабники.
     -- Ладно,  ступай, --  устало сказал Ковпак.  Я подошел к Базыме и тихо
спросил:
     -- А где комиссар?
     -- Так в?н же с тобой, Петро, -- хрипло сказал Сидор Артемьевич.
     Я взглянул на  Базыму. Начштаба,  схватив левой рукой тонкую грабовину,
смотрел на меня в упор, не моргая.
     -- Как со мной?
     -- С тобой, говорили хлопцы! -- крикнул Ковпак.
     --  А  я  думал --  с вами,  -- с ужасом,  начиная понимать, какое лихо
стряслось над нами, прошептал я. Ковпак рывком подошел ко мне.
     -- Ты що мелешь? Говори толком! -- вдруг вспыхнул Ковпак.
     Только в  первый  раз за  полтора  года  он говорил  эти  гневные слова
шепотом. Я почувствовал, что он держит меня за шиворот, и трясет, и ругается
умоляюще  и  безнадежно. Затем, отпустив меня, командир  зашагал прямо  мимо
костров, мимо бойцов и скрылся в лесу.
     -- Нет комиссара с нами, -- шепнул мне Базыма.
     Я много видел  горя на своем веку... Я  видел скорбь людей  в  жизни  и
изображение ее на полотнах мастеров, но лицо Григория Яковлевича, освещенное
догоравшим костром, врезалось мне  в память на всю жизнь. Теперь уже не было
надежды. "Комиссара нет с нами..." --  говорили глаза, морщины, губы Базымы.
"Нет Семена Васильевича! Нет!"
     Но отряд был жив. И надо было жить, бороться, двигаться дальше".
     Эти  строки  Вершигора писал  спустя годы,  когда  уже найдены  были  с
помощью местных  жителей  останки Руднева и павших вместе с ним восемнадцати
бойцов. Но тогда,  после боя,  ни он,  ни Ковпак, ни Базыма,  никто другой в
отряде  не  верил в  гибель  комиссара, встречи с ним  ковпаковцы ждали  еще
многие недели...
     В записи о делятинском бое начальник штаба Базыма, имея в виду Руднева,
избег слова "убит":  "Как выяснилось впоследствии, противник до 24.00 3.8.43
с направления  гор. Делятин и Коломыя  в  районе села Белые Ославы подбросил
живую  силу на  96 автомашинах,  общей численностью до 1000  человек, где  и
занял  оборону.  Данные  такой  обстановки  для  командования  в/части  были
совершенно  неожиданны.  В бою 4.8.43 пал смертью  храбрых  комиссар 4 СБ т.
Шульга и  пропал  без вести комиссар в/части  генерал-майор  т. Руднев Семен
Васильевич...
     Всего в бою под Делятином и в самом городе уничтожено солдат и офицеров
противника 502  человека, автомашин --  85,  танков  -- 2,  мотоциклов -- 3,
велосипедов  -- 2, складов -- 2, гаражей -- 1, железнодорожных станций -- 1,
железнодорожных эшелонов -- 1, железнодорожных мостов -- 2, шоссейных мостов
--  3. Взято  трофеев:  минометов --  2, станковых  пулеметов  -- 5,  ручных
пулеметов -- 10, винтовок -- 15, пистолетов -- 35, патронов -- 11 000".
     Глядя  на  удаляющуюся  фигуру командира, Вершигора машинально отметил,
что  командир сильно хромал. Ковпак, ни  разу за два года войны в тылу врага
не  раненный,  на этот раз был тоже задет немецкой  пулей. Зная, как  тяжело
переживает отряд  утрату  комиссара,  он  счел нужным скрыть  от  всех  свое
ранение. Лишь выйдя из боя, он подозвал к себе Матрену Павловну Бобину:
     -- Пойдем.
     В  лесу  Сидор Артемьевич  скинул  заскорузлые  от  крови  генеральские
галифе. Бобина вскрикнула испуганно, запричитала:
     -- Ой, товарищ командир, Сидор Артемьевич! Пропадем мы без вас!
     Ковпак оборвал ее:
     -- Перевязывай!
     Перестав плакать, лишь всхлипывая порой, она обмыла рану, обработала ее
и перевязала. Успокоила, что кость  не задета, но крови вышло  много. Ковпак
только  молча кивнул головой -- это он и сам  знал. Полежав несколько минут,
Дед вытащил из кобуры пистолет и сунул под нос растерявшейся Бобиной.
     -- Видала? Слово кому пикнешь -- шлепну. Понятно?
     Несколько месяцев спустя в освобожденном Киеве генерал Строкач бросил в
адрес  Вершигоры упрек: "Ковпак был ранен...  Как,  вы  не  знали?..  Неужто
скрывал от всех? Ах, старик... Какой старик! Кремень! Здорово..."
     Разгром  делятинского гарнизона, подрыв мостов и станционных сооружений
ввергли фашистское командование в  состояние шока. Когда  же генерал  Крюгер
вновь  обрел  способность отдавать осмысленные  приказы,  он  обнаружил, что
произошло...  "чудо":  партизанское  соединение,  прижатое  к  Пруту,  вдруг
бесследно исчезло, словно провалилось сквозь землю.
     "Чудо",  разумеется,  имеет вполне рациональное объяснение: убедившись,
что  всем  соединением вырваться  из окружения  не  удастся,  Ковпак  принял
решение  соединению  разбиться   на  несколько  групп,  разойтись  в  разных
направлениях,  просочиться  незаметно  в стыках между  частями  противника и
соединиться затем  в условленном  месте. Продуманы были и звездные маршруты,
распределены оружие, боеприпасы, остатки продовольствия.
     Штаб принял  следующее  решение: 2-й, 3-й  и 4-й батальоны  выходят  из
окружения  побатальонно,   1-й,  самый  многочисленный   батальон  --  тремя
группами.  Первую группу  поведут  Ковпак  с Базымой, вторую  --  Матющенко,
третью -- Павловский  с Горкуновым, четвертую --  Кульбака  со своим штабом,
пятую -- Кудрявский и Воронько, шестую -- Вершигора с Войцеховичем. Раненых,
не способных идти, решено было оставить в районе урочища  Могер  -- Осередок
под прикрытием  роты  Курочкина.  5  августа  в урочище Черный поток  Ковпак
подписал  приказ No 406 о выходе из окружения шестью группами, Базыма сжег в
костре второстепенные штабные документы, Войцехович разбил о пень старенькую
пишущую машинку...
     Последнее  совещание командиров.  Наступает время  прощаться. Все сидят
молча, погрузившись в не очень веселые мысли.
     Голос Ковпака нарушил гнетущую тишину:
     -- Що зажурылись, хлопцы? Выполняйте приказ. Выполняйте по совести, как
положено коммунистам!
     Командиры  разошлись.  Той  же  ночью  группы   выступили  в  поход  по
определенным  для каждой маршрутам,  чтобы через несколько  недель  прийти к
месту сбора -- хутору Конотоп в районе Олевск -- Сарны в южном Полесье.
     250 километров  шли  ковпаковцы  на север,  с  неуклонной  точностью  и
решительностью выполняя боевой приказ.  И  сам  Дед, и другие командиры были
абсолютно уверены, что любой ценой и он, и все хлопцы сойдутся в условленном
месте,  разве  что  кто ляжет костьми по дороге -- тогда с них нет спроса. А
живы  будут  --  встретятся.  И  не  случайно  вспоминали  потом   участники
Карпатского  рейда  народную  легенду  о  богатыре,  расчлененном  на  части
вражеским мечом, но вновь  сросшемся  при окроплении живой водой. Для  своих
людей старик и был этой живой водой,
     Ничего  другого  не  оставалось  гитлеровцам,  как  выдать  желаемое за
действительное:  они объявили населению,  что соединение Ковпака уничтожено,
что  удалось бежать лишь  самому Ковпаку  с горсткой бойцов. Но  сами-то они
прекрасно  знали, что "мертвые"  партизаны живы, продолжают действовать так,
словно  каждой  группой  командует  Ковпак,  и  не  прекращали   бесплодного
преследования. Бесплодного, потому что  хотя  немцы и нанесли  в последующие
недели некоторые потери партизанам, но  ни  одно ковпаковское  подразделение
уничтожить им так и не удалось.
     Характеризуя выход из окружения  несколькими  группами,  сам Дед  потом
писал:  "...соединение  вышло  в  разных  направлениях.  Этим   маневром  мы
преследовали  цель   рассеять  противника,  надвигавшегося   на  соединение.
Движение в разных направлениях привело в движение  и противника. Он искал  и
никак  не мог  найти главную группировку.  Он метался из  стороны в сторону,
перебрасывал свои части с места на место..."
     Чтобы сбить гитлеровцев со следа, партизаны долго петляли вблизи Карпат
по территории  Станиславской, Тернопольской, Каменец-Подольской  и Львовской
областей, громя небольшие гарнизоны противника, уничтожая фольварки, имения,
склады. Каждой  группе предстояло пройти до места сбора 700--800 километров,
и,  сложенные вместе, эти  километры означали  для гитлеровцев сотни  убитых
солдат и офицеров.
     Оккупационные власти вынуждены  были сознаться,  что поспешили объявить
Ковпака  и  его  партизан  уничтоженными.  Именно  так  население  расценило
очередную фашистскую листовку, датированную 17 августа:
     "Оголошення  14-го серпня  1943 року, в л?с?  на зах?д в?д Збржижа  був
розп?знаний ватажок Колпак з його штабом  та супутниками. Остаток бандит?в з
Колпаком передвинулись на сх?д в?д Збржижа.
     Запрошу?ться все населения  про м?сце знахождення ц??? банди пов?домити
в  м?сцеву пол?ц?ю. Тому, хто зловить  чи видасть  Колпака для влади -- буде
видана прем?я в розм?р? 50000 райхсмарок.
     Кр?м цого, кожен, хто скаже де бандити находяться, ? як за ?х вказанням
вони будуть зловлен?, отрима? натурою прем?ю.
     Особ?  примети Колпака:  приблизно  65  рок?в, найменший  р?ст 170--172
сантиметра, б?ла повна  борода, в?йськова  коротка куртка (фуфайка), коротк?
штани (бриж), обшит? шк?рою, без знак?в отл?ч?я<i>.</i>
     Округовий ком?сар Шорер".

     Объявленные  премии гитлеровцам так и не пришлось  никому вручить -- ни
деньгами, ни натурою. Желающих оказать им содействие в поимке  Ковпака среди
населения не нашлось.
     Правда,  по  настоянию своих  соратников Ковпак сбрил бороду  и  сменил
папаху на соломенную гуцульскую шляпу. Любопытно, что, не сговариваясь между
собою,  во всех группах нашлись партизаны, в основном немолодые, отрастившие
точь-в-точь Дедовы бородки. В результате и  прокатилась  по Украине,  сбивая
немцев  с  толку, легенда  о  вездесущем  Ковпаке,  которого  видели  люди в
десятках разных мест одновременно.
     Преодолевая тысячи препятствий, партизаны  пробирались и пробивались  к
Олевску. Этот  долгий путь стоил Ковпаку и  его  людям таких  жертв и тягот,
какие только бывают на войне.  Дед писал  в этой  связи так: "Крупные группы
тяжелыми  боями отвлекали внимание немцев на себя, а  тем временем остальные
группы совершали диверсии и скрытно продвигались вперед. Вот когда сказалась
партизанская спайка! Много раз за два года  борьбы в тылу врага наши бойцы и
командиры проходили тяжелые испытания,  но самым тяжелым испытанием был этот
поход разрозненных групп".
     Уже после войны старик часто повторял, что нет на свете такого металла,
из  которого следовало  бы  отлить  памятник  его  хлопцам  за все,  что они
пережили, вынесли, одолели, превозмогли --  и победили! Что, даже  валясь  с
голоду,  они не то что не коснулись пальцем, но и  помыслить не могли о том,
чтобы отобрать  что-либо съестное у населения. И в добрые, и в худые времена
Дед учил и бойцов и командиров:
     -- Человек живет один раз, а дело его  вечно. И единожды  только  стоит
ему обидеть другого человека, чтобы его жизнь  была испачкана. Такое бывает,
если партизан возьмет что-либо у населения. Даже самую малость  -- дело не в
том, сколько и  чего. Дело в факте, его быть не должно. Если все же случится
такой грех, прощения  нет ему.  Прошу  это  запомнить, ежели  кто  иной  раз
подумает, что война -- она все спишет. Война зла не списывает!
     Даже в самых критических ситуациях партизаны продолжали свято соблюдать
"приказ двести". Привыкшие  всегда и во всем  опираться на поддержку народа,
они и сейчас ощущали ее  каждодневно, каждочасно. Если партизану  нужно было
укрыться на  время,  он  мог смело  остановиться  в любом  селе,  зная,  что
найдутся  для  него и  крыша над  головой,  и кусок хлеба,  и доброе  слово.
Десятки раненых были  оставлены  в крестьянских  селах --  все они  получили
посильную  медицинскую  помощь,  ни  один не  был выдан  оккупантам  или  их
пособникам.
     С гордостью  и благодарностью  Ковпак писал: "Как много значила для нас
тогда эта самоотверженная, трогательная любовь народа к людям, которые смело
боролись  против немецких захватчиков!  Мы  чувствовали ее на  каждом  шагу.
Бывало,  сидит группа партизан в  глухом лесу  вокруг костра,  проходит мимо
гуцул с  вязанкой  хвороста,  остановится,  поговорит,  пожелает  счастья, а
спустя час-другой возвращается с мешком картофеля и просит еще извинить его,
что "куш" бедный -- больше ничего нет".
     Около двух месяцев шли ковпаковцы к  месту сбора.  Самую большую группу
вели  Вершигора и Войцехович; в ней насчитывалось несколько  сот человек. Не
раз  немцы окружали ее, зажимали в клещи,  загоняли в непроходимое, казалось
бы,  болото. Но  Вершигора, по  его собственному  выражению, не  зря  провел
полтора года в "партизанской академии Ковпака". Каждый раз он успевал увести
свой  отряд  буквально  из-под носа  фашистов, нанеся  им  еще  при  этом  и
чувствительные потери.
     23 сентября встретились у местечка Городница Житомирской области группы
Ковпака  и Вершигоры,  через несколько дней к  ним присоединился  и батальон
Матющенко. 1 октября все они  уже были на хуторе  Конотоп, где их  поджидала
пришедшая  раньше  всех  группа  под  командованием  Бройко.  Следом  начали
подходить  остальные подразделения и отдельные бойцы, почему-либо отбившиеся
в пути от товарищей.
     Не   всем  ковпаковцам  суждено  было  снова   встретиться  с   боевыми
товарищами.
     Значительные потери понесла группа  Бережного.  По дороге к Днестру она
натолкнулась на засаду.  В бою несколько  партизан были убиты, тяжело  ранен
сын комиссара Радик Руднев. Его укрыл в своей  хате крестьянин села Слободка
Алексей Кифяк. Выходить Радика не удалось -- через несколько дней он умер от
заражения крови. Не вернулся с Карпат самый своенравный, но и самый отважный
из ротных командиров -- Федор Карпенко.
     Последним явился на хутор начальник  штаба. Оторвавшись после одного из
боев от Ковпака, Базыма пробивался на тачанке с четырьмя  товарищами. Уже на
подходе  к  Шепетовским  лесам он напоролся  на засаду националистов.  Минер
Давыдович  и  фронтовой кинооператор  Вакар в схватке  были убиты, а  Базыма
тяжело ранен в голову. Погибли и лошади. Оставшиеся невредимыми бойцы  Денис
Сениченко и Петр Бычков несколько сот километров  несли  на  руках  Базыму и
мешок со штабными документами. И вынесли!
     К  середине октября на хуторе Конотоп, всего в нескольких километрах от
того  самого  села  Глушкевичи,   из  которого  соединение   отправилось   в
легендарный рейд,  собрались  почти  все  ковпаковцы, которым  суждено  было
вернуться  с Карпатских гор. По соседству  с ними базировались старые боевые
друзья: партизаны  соединений Сабурова и Бегмы,  белорусских отрядов. С ними
была сразу же установлена связь.
     Ковпак  с радостью и  облегчением  встречал  каждую прибывавшую  группу
своего расчлененного войска, любовно вглядывался  в дорогие лица,  веря и не
веря, что  снова видит их, прошедших тысячи смертей.  Он подавлял крик души,
не  обнаруживая  среди них то того, то другого,  то третьего. Он плохо спал,
вернее -- почти не спал.
     Вершигора, особенно сблизившийся с Ковпаком  за последние недели, ловил
старика  на  том, что  тот все ждет кого-то  и  никак не может  дождаться. И
мучается неизвестностью,  и места себе не  находит, но  и  надежды упорно не
теряет.
     Вершигора понял, кого  так  страстно выжидал  командир: Руднева. А того
все не  было  и не было.  Его и не могло быть -- из  могил не встают. Но эти
двое  -- Ковпак и Руднев  -- не могли мыслить  друг друга мертвыми. И старик
ждал...
     Близилась годовщина Октября. Ломая упорное сопротивление врага, Красная
Армия  наступала на всех фронтах. Уже были освобождены  Мариуполь, Смоленск,
Чернигов,  Запорожье,  Днепропетровск.  Широким фронтом  был  форсирован  на
огромном протяжении Днепр. Потерпели крах надежды гитлеровского командования
удержаться на линии великой украинской реки.
     Было о чем рапортовать  и  украинским партизанам. Привыкший подводить в
канун праздника  итоги  боевой  или  трудовой  деятельности, Ковпак  сел  за
составление отчета о Карпатском рейде.
     Закончив его, старик оторвал глаза от густо исписанных страниц и замер,
глядя  куда-то  далеко-далеко...  Застыл,   безмолвный,  сосредоточенный   и
торжественный. Таким его  еще никогда не видели ближайшие помощники. Видимо,
действительно, прочитанное было  поражающим, если  даже такой архитрезвый  и
рассудительный, такой скептический и осторожный в выводах человек, каким был
Ковпак, изумился всей громадности содеянного его  же соединением! Этим своим
торжественным молчанием  Дед  как будто  отдавал  последние воинские почести
павшим своим сыновьям --  да, именно сыновьям -- бойцам и командирам, шедшим
в огонь и воду за ним, за комиссаром, за своей собственной совестью.
     В  рапорте Верховному  Главнокомандующему  генерал-майор  С.  А. Ковпак
писал: "Сообщаю коротко результаты четырехмесячного боевого рейда. Партизаны
пронесли знамя  Советской  власти  там,  где  в  течение  2 лет  не  ступала
партизанская  нога.  За  4  месяца  с боями  пройдено  4000  километров,  по
нескольку раз  форсированы реки Случь,  Горынь,  Збруч,  Днестр,  Прут и др.
Занимались города: Скалат, Солотвин, Большовцы,  Яблонов, Делятин, Городница
и много крупных населенных пунктов. По всей Восточной  Галиции, от Тернополя
до Карпат, нарушена нормальная работа транспорта,  выведено из строя крупное
сельское  хозяйство, фольварки и лигеншафты,  сорван  сбор немцами налогов с
молока, мяса и других продуктов. Нанесен удар по нефтяным промыслам".
     Затем Ковпак перечисляет уничтоженное в Галиции.
     В  длинный  список, помимо разрушенных  нефтепромыслов, вошли следующие
объекты: железнодорожные мосты -- 14,  длиной 1166 погонных метров, мосты на
шоссейных дорогах  --  38, длиной 2369 погонных  метров,  пущено  под  откос
эшелонов -- 19, лесопильные заводы -- 2, электростанции  -- 3, узлы связи --
20,  спиртозаводы -- 2,  молочарни и  сепараторы  -- 341,  маслозавод --  1,
фольварки  и лигеншафты --  82, склады продовольственные и обмундирования --
51,  вырезано  108  километров  телеграфных и  телефонных  проводов  на  245
направлениях,   роздано   населению  большое   количество   захваченного   у
гитлеровцев продовольствия, скота и одежды.
     Далее: "После взрыва моста на железной дороге  Тернополь -- Проскуров и
прекращения движения  на  ней на  20  суток  противник  бросил  крупные силы
мотопехоты, танки и штурмовую авиацию против партизан.
     Продвижение  от  Збруча  до Карпат  проводилось с  непрерывными  боями.
Моторизованные полки  противника,  забегая  вперед,  преграждали  нам  путь,
вынуждая  принимать бои в невыгодных для нас условиях.  Обходя  противника и
стараясь  сократить время рейда, партизаны проходили по  50--60 километров в
сутки, принимая бои с превосходящими силами противника.
     В Карпатах противник задался целью полностью уничтожить отряд.  Им были
брошены  свезенные  из  Кракова,  Парижа,  Норвегии  специальные  эсэсовские
полицейские горные полки 4, 6, 13, 24 и  26-й, а также 274-й горнострелковый
полк  и 5 батальонов  разных национальностей  --  хорват,  мадьяр,  туркмен,
словаков.
     Боясь нашего прохода  в  Венгрию  и  далее в Югославию, [противник]  на
небольшом  только  участке  границы  в 20  километров поставил  заслонами  3
венгерских горно-стрелковых полка.
     С 12  июля до 14 сентября наша часть, находясь вдали от Родины, не имея
возможности  получить  оружие  и  боеприпасы   и  отправить  раненых,   вела
ежедневный поединок с противником.
     Противник изматывал  нас  авиацией,  морил голодом  в  горах,  измышлял
провокации, пробовал травить ОВ [отравляющими веществами], но так  и не смог
нанести  нам  смертельного   удара,  несмотря  на  численное  и  техническое
превосходство...
     Особенно ожесточенные бои вели мы с противником в с. Поляница, на горах
Шевка и Сенечна, в г. Делятине и под г. Станиславом.
     Выход   соединения  из  Карпат  был  осуществлен  давыдовским  маневром
кутузовских   партизан,  то   есть   врассыпную,  группами,   действовавшими
одновременно   в   разных   направлениях.   Этим  маневром   противник   был
дезориентирован, так как сгруппировал свои части в кулак.
     Влиянием   партизан   был   охвачен   громадный   район   действий.   В
Станиславской, Тернопольской, части Львовской  и Каменец-Подольской областях
почти  нет  села,  где  не  прошли  бы  партизаны.  Они  зажигали  в сердцах
угнетенного  фашизмом  украинского  и  польского  населения  искру  надежды,
вызывая протест; срывали мероприятия немецких  властей,  уничтожали немецких
служак.
     Влияние наше проникло в Венгрию и Закарпатскую Украину.
     В  боях  наше  соединение   понесло  серьезные  потери:  в  горах  нами
уничтожено  все  тяжелое  вооружение  отряда -- пушки, станковые пулеметы  и
минометы.  В  боях за  Родину пали смертью  храбрых 228 бойцов и командиров,
ранено свыше 150 человек, без вести пропало 200 человек.
     Но  все  же противник  не  разбил отряд, который забрался  в самое  его
логово и целил  в самое  уязвимое место  --  нефть.  Отряд  вышел еще  более
крепким и сильным из боев.
     В Галиции вспахана почва для широкого партизанского движения".
     Рапорт Верховному Главнокомандующему о только-только завершенном рейде,
разумеется, в  то время  широкой  огласке  не  подлежал.  Но на  праздничном
собрании,  в  котором,  кроме  партизан,  приняли  участие   тысячи  жителей
окрестных сел -- украинцев, русских, белорусов, поляков, -- Ковпак рассказал
о действиях соединения в  тылу врага  за 26 месяцев. Итоги  оказались весьма
внушительными: пройдено с боями 10 тысяч километров по 18  областям Украины,
Белоруссии  и  России, истреблено  18  тысяч  фашистов,  пущено под откос 62
железнодорожных  эшелона,  взорвано  256  мостов,  уничтожено 96  складов  с
боеприпасами, обмундированием и продовольствием, до 500 автомашин, 20 танков
и броневиков...
     Ковпак  выступал  перед  своими  партизанами  и  крестьянами  с  особым
подъемом:  только  что  запыхавшийся  радист  принес  ему  радостную  весть:
освобожден Киев!
     Над древней столицей развевается алый флаг освобождения,  Красная Армия
на Правобережье,  идет  сюда,  к  этим  местам!  Плачут  от радости  Базыма,
Павловский,  Панин, плачут ветераны соединения  и местные крестьяне, и никто
не удивился, что вышибло слезу даже у железного Ковпака. Дождались!
     Сразу же  после  митинга  Ковпак собрал командиров; как  обычно,  чтобы
снова посоветоваться, сообща решить, что и  как делать дальше. Такой порядок
был заведен им и Рудневым еще в Спадщанском лесу. Они твердо при держивались
и неуклонно проводили в жизнь эти два, казалось бы, несовместимых  принципа:
единоначалие  командира  и подлинную демократичность. Любой приглашенный  на
совещание  мог  выступить со  своим предложением,  идеей  или,  напротив, --
возражением.  Единственное, чего  не  терпел Ковпак, --  это  суеты  и общих
рассуждений.  Тут уж он не стесняется ни с  кем,  или оборвет,  или  ввернет
что-нибудь такое,  что  надолго отучит незадачливого  оратора говорить не по
существу.
     Впрочем, такое случается редко -- личность Деда, его стиль, методы  уже
стали как бы частью характера  и  тех людей, с которыми он работал и воевал.
Они,  сами,  того  не  замечая,  усваивали  множество   ковпаковских   черт,
становились удивительно  похожими  на него,  сохраняя в  то  же  время  свою
собственную индивидуальность. Так сыновья в хорошей, дружной семье и  похожи
на отца, и разнятся от него и друг от друга.
     Пока командиры рассаживаются,  Ковпак  молчит, опустив голову, о чем-то
раздумывая. Это его обычное состояние -- он почти всегда погружен в мысли.
     Окружающие  знают:  в эти  минуты ему мешать нельзя, сам,  когда нужно,
подымет  голову, всех  оглядит  внимательно,  словно видит их впервые, скупо
улыбнется, мол, рад вас видеть,  хлопцы, и коснется  седого клинышка бородки
искалеченным пальцем правой руки. Это значит, что сейчас будет говорить.
     Голос у старика глуховатый, но слова он произносит отчетливо, интонации
выразительны. Специально он шутит  не так уж часто, но сама речь его лучится
мягкой иронией и лукавством. Начинает Ковпак всегда с самого главного:
     -- Насколько мы все  понимаем, война продолжается,  так ведь? А раз так
-- значит, воюем и мы...
     Лаконично,  предельно  деловито  он  излагает  то, что после  детальной
разработки   станет  основой  очередного  боевого   приказа.  Затем  следует
обстоятельный общий разговор по существу. Говорят и по порядку, и наперебой,
Дед  никого не  ограничивает, но с  одним  условием: сначала подумай,  потом
говори. И чтобы никакой водички!
     Через  час штабная хата  пустеет. Кроме Ковпака, в <sup>:</sup>ней  остаются  лишь
Войцехович,  сменивший отправленного уже в Киев  Базыму,  и  его  помощники.
Немедля  они  принимаются  за   планирование  предстоящей  боевой  операции,
последней операции соединения,  проведенной по  приказу  и иод  руководством
Ковпака.  Ею стал одновременный  удар  ковпаковцев  и  местных  партизан  по
железнодорожным станциям Олевск и Сновидовичи.
     Операция  имела большое значение для Красной  Армии: после освобождения
советскими  войсками  Житомира у отступающих  от  Коростеня гитлеровцев  был
только один  путь -- на Олевск, поэтому железная дорога на этом участке была
забита немецкими эшелонами.
     Свой последний бой гитлеровцам Дед дал в ночь на 15 ноября. В книге "От
Путивля до Карпат" Ковпак уделил ему, к сожалению, всего несколько деловитых
строк: "На  путях  станции  Олевск стояло более  300 вагонов  с авиабомбами,
порохом и  горючим.  Можно  представить,  что  получилось,  когда  вспыхнули
пробитые  зажигательными пулями цистерны с  горючим  и  поднялись  в  воздух
вагоны  с  порохом. Полчаса  на путях  непрерывно, сразу  десятками, рвались
авиабомбы.  Партизанским  ротам  пришлось  отойти  от  станции  на  изрядное
расстояние,  чтобы  уберечься от ливня  осколков  и  сыпавшегося  на  голову
крошева  вагонов.  За  полчаса  на  станции  взорвалось  около  тысячи  тонн
авиабомб.  Полностью была  выведена  из строя и станция  Сновидовичи. Так мы
завершили  поход  на Карпаты.  Начинался новый период борьбы. Красная Армия,
очищая украинскую  землю от фашистской  нечисти, вступила в районы, куда год
назад мы пришли...
     Перед выходом в... рейд мы были предупреждены, что районы, куда идем, в
недалеком  будущем станут плацдармом ожесточенных боев. Предвидение сбылось.
Красная  Армия  уже  шагнула  на  разведанный  нами  плацдарм. Решающие  бои
завязались там,  где каждая тропинка  исхожена нашими разведчиками, где  нет
села, в котором не побывали бы наши  агитаторы, где все мосты и  дороги  под
ударами партизан. Как радостно  было думать, что  наши  удары нацеливаются с
такой меткостью, что  мы, украинские партизаны,  в  тылу и Красная  Армия на
фронте действуем как одно целое..."
     ...Пришла зима, трудная для Ковпака зима  1943/44 года. Он был активен,
как  никогда,  но  и,  как  никогда раньше, давали знать о  себе  и годы,  и
перенесенные  испытания. Старик страшно исхудал, почти не прикасался к  еде.
Штабники усаживали генерала за стол чуть не насильно. Мучили Деда и головные
боли, и  раненая нога. Другой бы на  месте Ковпака попросту слег. Но  в этом
человеке  было  столько  упорства  и  воли, что  он, предельно измотанный  и
больной,  вопреки  всему  на  свете  по-прежнему  прочно держал  руководство
соединением, воевал, командовал,  ставил  командирам боевые задачи, требовал
их  неуклонного  выполнения, проверял исполнение, дотошливо  вникал  во  все
промахи  и  упущения, пристально  следил  за работой  каждого  батальонного,
каждого ротного командира, был, как всегда, вездесущ.
     Придирался,  как  никогда, и  к  своим командирам,  и  к  самому  себе,
взрывался порой, иногда по пустякам, иногда по причинам принципиальным.
     В   этой   связи  характерен   эпизод,   свидетелем  которого  был  уже
упоминавшийся  выше  Я.  Шкрябач:  "Нас  позвали  обедать.  За  столом сидел
незнакомый  мне... полковник.  Сидор  Артемьевич представил меня:  "Оце  наш
сус?д, Шкрябач". Полковник молча подал мне руку, но не назвал себя. Во время
обеда Ковпак изложил свой  план продвижения крупных войсковых сил в Полесье,
а также  рассказал о задуманном  им объединении  всех партизанских  отрядов.
Некоторое  время все молчали, а потом посыпались вопросы, касавшиеся главным
образом деталей. Ковпак охотно принялся за объяснения и собирался развернуть
.карту, как вдруг заговорил полковник:
     -- Эта идея, Сидор Артемьевич, -- полунебрежно заметил он, -- на первый
взгляд  сулит  большой стратегический  успех.  Но она совсем не  продуманна,
фактически невыполнима и, как мне кажется, не годится...
     -- Чому ж вона не годыться? -- спросил Ковпак.
     --  Трудно  мне  вам,  Сидор  Артемьевич,  это  объяснить, --  вздохнул
полковник. -- Существует целая наука по этому  вопросу, и тем, кто не изучал
ее, все кажется чересчур простым и ясным.
     -- Так, выходит, я, по-твоему,  дурак в военном  деле? -- поднял Ковпак
глаза на полковника. -- То есть я не понимаю тактику?
     -- Да что вы,  Сидор Артемьевич! Я имел  в  виду то, что вы  не изучали
всех  тонкостей  военной науки, и  задачи  такого масштаба  вам просто не по
плечу...  Это  же  крупный  стратегический  план!  --  примирительно,  но  с
достоинством знатока проговорил полковник.
     Ковпак вышел из себя. Он встал, уперся кулаками в стол.
     --Вон!.. Щоб ? духу  твого не було!.. Ишь ты! В?н  зак?нчив академию, а
всю войну просыд?в за тысячу к?лометр?в в штаб?!.. Мы воювалы, а в?н -- бач,
якусь учену стратег?ю стро?в!..
     --  Да  что вы,  Сидор  Артемьевич!..  Я же ничего несказал обидного. Я
только  напомнил,  что  стратегия  --  весьма  сложное  дело!  --  извивался
полковник.
     --   Войцехович!  Павловский!  Выпроводите  его!..  Чу?те?..  Снарядите
отделение из кавэскадрона и перебросьте через линию фронта сего стратега, --
совсем рассердился Ковпак.
     -- В?н мене  учить при?хав,  колы война зак?нчу?тся!.. А ну,  швидко!..
Через п?вгодины щоб його тут не було.
     Полковник встал и  вышел. Через  полчаса он был отправлен, а через  два
дня благополучно сдан под расписку командованию Красной Армии"
     ....Под  непрерывными   ударами  Красной   Армии  гитлеровские   войска
отступали, но,  и  откатываясь  на запад,  не  забывали грабить, а  то,  что
невозможно было  вывезти в Германию, -- уничтожали. Это называлось "тактикой
выжженной земли". Еще до форсирования Красной Армией Днепра, в сентябре 1943
года, рейхсфюрер СС Гиммлер, выполняя  приказ Гитлера, направил  высшему  СС
полицейфюреру Украины Прицману следующую директиву:
     "Следует достичь того, чтобы при оставлении части территории на Украине
там  не  оставалось ни  одного  человека, ни одной головы  скота,  ни одного
центнера зерна, ни одного железнодорожного рельса, чтобы не оставался стоять
ни один дом, не было бы шахты,  не разрушенной на многие годы, не было бы ни
одного  неотравленного колодца.  Противник  должен  обнаружить действительно
тотально сожженную и разрушенную страну".
     Диверсанты  и разведчики  Ковпака,  действовавшие на  "железке",  стали
примечать  на  путях паровозы,  к которым  вместо  вагонов  были  прицеплены
странные приспособления  -- нечто  вроде огромного плуга  с массивным крюком
вместо лемеха. Тащась вслед  за  паровозом,  этот  крюк перепахивал полотно,
оставляя позади себя  груды земли, перемешанной с обломками шпал, вырванными
костылями,   искореженными  рельсами.   Дорога  погибала.   Так  выполнялась
гиммлеровская директива.
     Узнав о фашистской "технической новинке", Ковпак  немедленно отдал всем
диверсионным  группам  приказ:  немецкие  паровозы с  "плугами" уничтожать в
первую  очередь. Партизаны  Деда  стали на  защиту народного  добра.  Больше
фашисты  "железку" не калечили. Это чувство хозяина, лично ответственного за
все,  что совершается вокруг,  никогда не покидало Ковпака и порой побуждало
принимать решения, ошеломляющие своей неожиданностью.
     Одно из таких решений он и  принял вначале зимы. Ковпак рассуждал  так:
Красная  Армия  вот-вот придет на  Житомирщину. Это факт. Но фактом остается
ито, что война  всегда --  потеря в людях, особенно  в  наступлении. Значит,
Красной Армии позарез нужны пополнения.  А где их взять? Из  глубокого тыла?
Но он же не бездонная бочка. Значит, откуда? Из  освобожденных. партизанских
районов!  Надо подготовить  пополнение самому именно  сейчас,  не  дожидаясь
прихода  Красной  Армии. Иначе говоря, нужно  объявить очередной  призыв  на
действительную  воинскую  службу  военнообязанных тех возрастов,  которые по
действующему советскому закону обязаны проходить эту службу.
     Объявить  призыв...  Для  этого  нужны  права  военного  комиссара.  Но
Житомирщина еще под немцем. Что же остается? Считать, что  он, Сидор Ковпак,
властью своей --  члена нелегального  ЦК  КП(б)У,  генерала  Красной  Армии,
бывшего  военного  комиссара,  бывшего председагеля Путивльского  горсовета,
депутата Путивльского районного и  городского Советов, командира  соединения
партизанских отрядов, -- всей этой огромной властью, данной ему  народом, не
только  может,  но  обязан  сделать  все,  чтобы  наступающая  Красная Армия
получила жизненно важные для нее резервы!
     По обыкновению своему Ковпак, все тщательно, не спеша продумав и приняв
решение, не медлил и часа с его претворением в жизнь. Официально -- от имени
Советской власти  -- он объявил очередной призыв. Населением этот приказ был
встречен с воодушевлением.
     Когда части  Красной Армии пришли в  Овручский  район,  они застали тут
вполне подготовленный призывной  контингент.  Спасенные от  угона в немецкое
рабство становились бойцами Красной Армии...
     А потом  произошло то,  чем сам Ковпак был застигнут врасплох, удивлен,
озадачен,  опечален  и  даже  обижен. Правительство Украины и  командование,
учитывая  состояние  здоровья  Ковпака,  резко  ухудшившееся  после  тяжелых
испытаний  в  Карпатах и ранения,  приняли решение  отозвать его  на Большую
землю  и  предоставить  длительный  отпуск для  лечения и  отдыха.  Покидали
соединение и другие ветераны -- Панин, Матющенко, Пятышкин...
     Еще  сильнее  были  потрясены  этим  решением  партизаны.  И.  Бережной
свидетельствует, что "эта  весть произвела впечатление разорвавшейся бомбы и
всколыхнула  всех  партизан. И не мудрено!  Человек,  который создал  отряд,
вырастил  его в соединение,  с  боями  провел от Путивля до Карпат, одно имя
которого  наводило страх  и  трепет  на  немецких  захватчиков,  должен  был
покинуть соединение. Люди так привыкли к нему, что не мыслили  существования
соединения без Ковпака.
     Партизаны  хлынули к  домику, в  котором располагался  Ковпак.  Услыхав
галдеж под окнами, Сидор Артемьевич вышел на улицу.
     -- Що вы, хлопцы, расшумелись? -- спросил он.
     -- Правда, что вы уезжаете? -- послышалось со всех сторон.
     -- Правда, -- ответил Ковпак.
     -- А как же мы? Соединение?
     -- Комиссара потеряли, а теперь и вы уезжаете...
     Ковпак,  никогда  в самой  сложной обстановке  не терявший  присутствия
духа, теперь стоял взволнованный и не находил, что ответить этим близким его
сердцу боевым товарищам.
     -- Не пустим -- и крышка! -- выпалил Гриша Циркач.
     --  Нельзя,  распоряжение  ЦК  Коммунистической   партии   Украины,  --
собравшись с силами, ответил Сидор Артемьевич.
     -- А в ЦК подумали, что нам еще воевать?
     -- Подумали! -- уверенно ответил Ковпак.
     -- Только мы привыкли к вам, -- проговорил уже без особого задора Гриша
Дорофеев.
     --  А хиба я к вам не привык? -- сказал Сидор Артемьевич,  и  глаза его
заблестели. -- Думаете, мне легко с вами расставаться?"
     На   последнем   командирском   совещании   Ковпак   передал   временно
командование  Павловскому  (Вершигора  ранее был  вызван в  Киев)  и  сказал
коротко:
     --  Товарищи,  мне  приходится  на   время  покинуть   вас.  Украинский
партизанский штаб  вызывает меня в Киев. Я со спокойной душой покидаю вас, я
твердо  верю, что  наше  соединение  будет  и  впредь  высоко  держать  свое
партизанское знамя,  свято  будет выполнять партизанскую клятву, не  ослабит
своей боевой активности...
     Дед крепко  пожимает всем  руки,  потом прячет в  карман  генеральского
кителя переданное ему Войцеховичем командировочное  удостоверение -- порядок
есть порядок. Вместо штампа в  левом верхнем  углу  на  машинке  напечатано:
"Штаб группы партизанских отрядов Сумской области 19 декабря 1943 года".
     Текст гласит: "Предъявитель сего, командир группы партизанских  отрядов
Сумской  области  Герой  Советского   Союза   генерал-майор   КОВПАК   Сидор
Артемьевич,  командируется  в  город Киев  по  делам  службы.С  ним  следуют
старшина МЫЧКА Федор Антонович и ПОЛИТУХА Николай Матвеевич. Имеют  при себе
личное  оружие,  вооружение  --  автоматы  и пару лошадей в сопровождении  7
конников.
     Вышеуказанное  подписью и печатью удостоверил ПОМОЩНИК КОМАНДИРА ГРУППЫ
ПАРТИЗАНСКИХ   ОТРЯДОВ   СУМСКОЙ   ОБЛАСТИ   капитан   интендантской  службы
(ПАВЛОВСКИЙ) (подписано  простым карандашом) НАЧ.  ШТАБА ГРУППЫ ПАРТИЗАНСКИХ
ОТРЯДОВ  СУМСКОЙ  ОБЛАСТИ старший лейтенант (ВОЙЦЕХОВИЧ)" (подписано красным
карандашом).
     К  удостоверению  приложена самодельная печать: пятиконечная  звезда  и
вокруг нее слова -- "СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ".
     Ковпак  выходит из  дома,  забирается в сани.  Вокрут Деда молча  стоят
сотни людей. Дед встает, снимает папаху и низко кланяется тем,  с кем прошел
он  от  Путивля   до   Карпат  тысячи  огненных   верст.  Глуховатым,   чуть
подрагивающим от волнения голосом произносит всего несколько слов:
     -- Прощайте, орлы мои. Мы еще встретимся с вами. От всей души желаю вам
боевых успехов... Желаю...
     Не  договорив,  он  опустился  на  сиденье  и  махнул  рукой  Политухе:
"Трогай!"  Через  линию фронта  Ковпак  со  своим сопровождением переехал на
трофейном  автомобиле,  предоставленном  ему  Сабуровым,  в  районе  Овруча,
штурмом  взятого сабуровцами еще  в  ноябре.  И вот Дед уже в  освобожденном
Киеве -- разрушенном, сожженном, изрытом не  засыпанными еще  рвами и ходами
сообщений. Улица Ворошилова, дома No 18 и No 20.
     Здесь  расположился  Украинский штаб партизанского движения. Сидя перед
Строкачем, Ковпак услышал:
     -- Хватит, повоевал!
     Как ни печален  был  Дед,  все  же он не позволил обиде  взять верх над
разумом, слова Тимофея Амвросиевича и  не  подумал истолковать  как "Хватит,
отвоевался, ты уже не нужен...".
     Нет, в глазах  Строкача  он читал, и правильно  читал, другое:  "Теперь
поработай не на войну, а на мир, дорогой".
     Вершигора,  узнав  о своем новом  --  тогда предполагали, временном  --
назначении, был поражен и растерян. С Ковпаком он встретился  в  тот же день
(приказ Украинского штаба партизанского движения был подписан 24 декабря)  в
столовой партизанского  штаба. Дед казался веселым, оживленно рассказывал об
Олевской  операции, балагурил  с  Сабуровым, также  прибывшим  в  Киев. Один
Вершигора  сидел  скучный,  его мучила  мысль:  "Знает  ли  Дед  о  передаче
командования,  а  если да, то как к этому  относится?" Он  пытался повернуть
разговор на будущее, но Дед сразу умолкал и только ухмылялся.
     Петр Петрович знал уже натуру  Ковпака: если  уж не хочет чего сказать,
клещами  не  вытащишь. Получая через час  из рук  Строкача  приказ  о  своем
назначении, Вершигора тревожно спросил, знает ли об этом Ковпак.
     -- Не только знает, но и первый предложил  твою кандидатуру, -- отвечал
начальник Украинского штаба партизанского  движения. Ковпак оставался  самим
собой  всегда  и  во  всем!  И кому,  как  не  преемнику его  по  соединению
Вершигоре, было написать проникновенные и хорошо продуманные слова:
     "Ковпак сложен и разнообразен. Все в нем есть -- и величие, и простота,
и  хитрость,  и наивность.  Что  же  главное  в  этом человеке?  Главное  --
преданность партийному долгу... Это несомненно... Затем -- требовательностьк
себе и своим подчиненным... Он любит законченность мысли, отточенность плана
операции.  Как  всякий  новатор,  он  иногда  даже  в  ущерб  делу впадал  в
резкости... Не  раз наскучивал он нам  своей придирчивостью, и казалось, что
делает он это зря. Но, вдумываясь глубже, явидел  в этом самородке  ту черту
совершенства,    которая    всегда    отличает    незаурядных    людей    от
посредственности".
     Понимая, что вряд ли ему придется вернуться к своим хлопцам, Ковпак и в
Киеве  продолжал жить жизнью соединения. Рад  был,  узнав, что комсомольская
организация части  награждена почетным знаменем Центрального Комитета ВЛКСМ,
а комсомольцы,  особо отличившиеся в  борьбе  с гитлеровскими  захватчиками,
награждены именными автоматами.
     Дед  всегда гордился комсомолией  отряда, заботу  о  ней почитал  своим
долгом старого коммуниста. С чувством глубокого удовлетворения  он писал уже
в мирные  дни: "Все  лучшее коммунистов, их  боевые качества  впитала в себя
наша  комсомольская  организация,  насчитывавшая  в своих  рядах  свыше  500
человек. Это  замечательный коллектив  людей,  готовых  выполнить  все,  что
только  им  прикажут".  Ковпак  помянул добрым  словом  имена погибших  юных
героев:  Леню  Чечеткина,  Мишу  Семенистого, Марусю  Евенко,  и  продолжал:
"Пройдут годы, страна залечит раны, нанесенные  злым и коварным врагом,  как
бы  в дымке расплывутся трудные  годы Отечественной  войны,  но  никогда наш
народ не забудет эти образы замечательных людей эпохи смертельной схватки за
свободу своей любимой Родины и за нее же отдавших свою жизнь....
     В   многочисленных  тяжелых   боях  в  Карпатском   и   других   рейдах
комсомольцы-ковпаковцы  показали образцы  смелости, находчивости  и  военной
смекалки. Хорошо  владея оружием, они выходили победителями в самых  трудных
условиях..."
     П.  П.  Вершигора в  известной  книге своей  "Люди с  чистой  совестью"
заметил, что в ноябре и декабре Ковпак очень нервничал,  хотя и скрывал свое
душевное  состояние от окружающих. Его волновало, как  расценит командование
Карпатский поход. Окончательно его сомнения и вполне объяснимое беспокойство
были  развеяны  4 января нового, 1944 года. В  этот  день  Указом Президиума
Верховного Совета СССР  ему  было  присвоено звание  Героя Советского  Союза
вторично.  Несколько  сот командиров  и  бойцов  соединения  были награждены
орденами  и  медалями, в том числе орденом Ленина  --  Вершигора,  Бакрадзе,
Ленкин, Войцехович, Кульбака, Матющенко, Тютерев.  Одна строчка Указа была и
самой радостной, и самой горькой: высокое звание Героя Советского Союза было
присвоено  посмертно  самому  близкому   и   дорогому  человеку  --   Семену
Васильевичу Рудневу
     ....А  на следующий день соединение  выступило в новый грандиозный рейд
--  на Сан и Вислу. Партизаны ушли в дальний  поход без Ковпака, но прошли с
боями  тысячи  километров  с  его  именем  на боевом  знамени. Потому что 23
февраля  1944  года   соединение  было  преобразовано  в  Первую  Украинскую
партизанскую дивизию имени  дважды Героя Советского Союза генерал-майора  С.
А.  Ковпака. Первому полку дивизии (командиром  которого был  назначен Давид
Бакрадзе)  было присвоено  имя  Героя Советского Союза генерал-майора  С. В.
Руднева.
     5  января   1944  года  подполковнику  П.  П.  Вершигоре  была  вручена
радиограмма: "Передайте наш пламенный  сердечный привет всем рядовым  бойцам
соединения, командирам и  политработникам. Мы уверены в том, что ваш  рейд в
глубокий  тыл  противника окажет большую помощь  нашей  героической  Красной
Армии.  Партия и  правительство никогда не  забудут  наших героических  дел.
Желаем вам больших успехов в предстоящих боях". Под  радиограммой стояли три
подписи: Строкач, Ковпак, Базыма.
     Так уж совпало, что  в тот самый день, когда соединение впервые ушло  в
очередной  рейд   без  Ковпака,  начался  новый  период   в   жизни  старого
партизанского генерала.  Именно  5  января  1944  года Сидор  Артемьевич был
назначен членом Верховного суда Украинской ССР.
     Семь месяцев --  до  самого своего расформирования 17 августа в связи с
освобождением территории  нашей страны от гитлеровских оккупантов --  Первая
Украинская  партизанская  дивизия  имени дважды Героя Советского Союза С. А.
Ковпака рейдировала  по  тылам  врага.  Тысячи  километров  прошли  с  боями
ковпаковцы по Украине, Польше, Западной Белоруссии, ходиги они и в Неманский
край под Восточную Пруссию, видели их и в Чехословакии, и в Австрии. Громили
вражеские  гарнизоны, взрывали мосты,  пускали  под  откос эшелоны. И всюду,
обгоняя  их, летели  устной молвой и  по  телеграфным  проводам, сея страх и
панику в стане противника, грозные слова: "Ковпак идет!"
     С  гордостью,  радостью  и  затаенной  завистью  принимал   Дед  каждое
сообщение  о  славных  боевых  делах  свопх  питомцев.  И  первым  поздравил
достойнейших из них: Петра Вершигору,  Василия Войцеховича, Давида Бакрадзе,
Петра  Кульбаку,  Петра Брайко, Александра  Ленкина, Андрея Цымбала и Семена
Тутученко с присвоением им высокого звания Героя Советского Союза. Преемника
своего  Петра  Вершигору  поздравил  дважды, вторично -- с  присвоением  ему
генеральского звания.
     Завершив свой последний рейд, собрались ветераны в квартире Ковпака  на
улице Чапаева. Дед поднял за них добрую чарку:
     -- Ну, значит, мы снова вместе, дорогие товарищи.

         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ * 
     ЛЕГЕНДАРНЫЙ ПРИ ЖИЗНИ
     ИМЕНЕМ РЕСПУБЛИКИ

     Если уж говорить  начистоту, то нечего  греха таить -- временами ох как
трудненько  приходилось вчерашнему партизану на новой работе. В этом  он сам
признавался близким друзьям, правда, много лет спустя.
     Ответственность громадная: Верховный суд по Конституции является высшей
судебной инстанцией республики. При рассмотрении  и пересмотре любых дел,  в
толковании законов ему принадлежит  последнее слово.  Здесь царствует закон.
Он, и только он,  -- душа  и смысл  всей  жизни Верховного суда. Абсолютное,
неуклонное  соблюдение закона --  суть  работы и самого Ковпака  лично,  как
любого из его коллег. Неуклонно соблюдать законы...
     А  как  быть,  если член Верховного суда  этих законов не знает?  Люди,
которые выдвинули его кандидатуру на новую  работу, о  том, конечно же, были
прекрасно осведомлены.  Но, по-видимому, они знали  за Дедом такие качества,
которые позволяли им быть уверенными,  что Ковпак  со  своими  обязанностями
справится.
     Сам  же  Сидор  Артемьевич к несколько неожиданному  назначению отнесся
также  рассудительно, как и ко всем  предыдущим. Раз ему, коммунисту, партия
доверила  и  поручила  какое-то дело,  значит  считает  его  для  этого дела
человеком подходящим.
     Ковпак, точно, никогда не учился на юридическом факультете, равно как и
на любом  ином,  но  из этого вовсе не следовало, что работать ему оказалось
невозможно. У него нет юридического образования -- чего нет, того нет. И Дед
поступает  единственно возможным  для  него  образом:  нехватку  специальных
знаний он восполняет -- конечно, в силу  крайней необходимости и  в разумных
пределах  -- своими огромными  жизненными  познаниями, практическим  чутьем,
великолепным пониманием людей.
     Разумеется,  надобность в правовых знаниях никак не отпадала. Наоборот.
И старик  стал учиться. Вскоре его домашний кабинет был забит справочниками,
энциклопедиями,  кодексами  и  прочей  специальной литературой.  Читал Сидор
Артемьевич  запоем,  с искренним  увлечением, однако  очень  сосредоточенно,
внимательно,  вдумчиво.  И  всякий  раз  мысленно  прикидывал;  "А  как  это
получилось у него самого не по книге, а в жизни?"
     Вникать в тонкости юриспруденции оказалось интересно, и въедливый  Дед,
по   обыкновению   своему,   вник   в   них   достаточно   глубоко.   Однако
формалистом-законником,  конечно,  не  стал,  да  и  не могло  с  ним  такое
случиться. Формализм и с  неизбежностью  вытекающий  из него  бюрократизм  с
характером Ковпака попросту не вязались. Об этом на Украине знали решительно
все.  Высокая   должность  члена  Верховного  суда  никак  не  сказалась  на
свойственной натуре  Сидора Артемьевича человечности, чуткости к чужой беде,
всегдашней готовности помочь другому человеку.
     Пожалуй,  наоборот. Работа в  Верховном суде как раз  и  потребовала от
старика:  карая  беспощадно тех, кто  виноват злоумышленно, быть душевным  и
внимательным  к  людям,  случайно   попавшим  в  беду;   быстро  и  деловито
откликаться,  когда нужно  сделать  главное -- и  закон  свято  соблюсти,  и
человека  спасти  от всего,  что может  в себе таить  формальное, бездушное,
слепое соблюдение этого самого закона.
     Слепое исполнение, слепое подчинение... Это старик ненавидел всю жизнь.
Характерен  эпизод, имевший место уже в 1965 году на даче Сидора Артемьевича
в Конче-Заспе под Киевом.
     Ковпака  навестил  хороший  знакомый, тоже бывший  партизан,  некоторое
время  воевавший  с  ним,  но затем  назначенный командованием  комиссаром в
другое соединение. Разговор зашел о работе Ковпака над новой книгой. По ходу
беседы Ковпак показал гостю подшивку копий своих приказов и обратил внимание
на один  из них. Гость вначале решил, что это знаменитый  "приказ  двести --
расстрел на месте", и ошибся.  Оказывается, уже после гибели Руднева  Ковпак
издал новый приказ, строжайше запрещающий брать у местного населения хотя бы
крошку  съестного, невзирая на  то, что люди страшно  бедствовали, голодали,
буквально еле  ноги  передвигали.  И в том же приказе  содержалась более чем
странная фраза. Суть ее состояла в том, что бойцам, чье физическое состояние
от голода было особенно тяжелым, разрешалось не то чтобы присваивать, а так,
вроде бы просто  воспользоваться при случае,  скажем, яблоком, картофелиной,
огурцом или луковицей...
     Гость  не  скрыл  своего  удивления.  Ковпак  .это  заметил и задумчиво
произнес:
     -- Странно,  правда? Такой приказ  и вдруг -- на тебе! Левая  разрешает
то, что запрещает правая. М-да, брат, не все так просто, как оно кажется. Но
и противоречия тут никакого, учти.  Между мародерством и тем, что смертельно
голодный  человек возьмет ради спасения своего луковицу либо картофелину, --
разница  принципиальная.   И   тут  нечего  доказывать,   сам   понимаешь.За
мародерство разговор короткий -- пуля! -- Он вздохнул.
     --  А  так что  ж,  разве  этим  кого  обездолишь,  обидишь, ущемишь...
Понимать надо. Мы же люди...
     Видя,  что гость, однако, еще  не  считает  вопрос  исчерпанным, Ковпак
продолжал:
     -- Да я первым  лишился покоя  от  этого пункта в  приказе, если хочешь
знать! Вот, думаю, все вроде бы правильно, а как  оно на деле-то выйдет? Кто
знает,  на что  способен  человек,  утративший  над  собой контроль, гонимый
голодом и нечеловеческой усталостью? Ты же сам знаешь. Война. А жить кому не
охота?
     -- И что же? -- спросил Деда собеседник.
     -- А  то, что зря я тогда переживал. Народ выручил. Он и харчил нас,  и
целые лазареты  тайные соорудил для раненых. Слышал о  таком -- Кифяк! Он  у
себя Радика Руднева прятал.  Вокруг  каратели кишат, смерть из  хаты в  хату
ходит,  в  одной только Белой  Ославе  немцы семьдесят  крестьян расстреляли
после нашего  ухода, а  Кифяк  сына Комиссарова выхаживает.  Хлопец  от  ран
умирает, а Кифяк готов за него сам умереть, только бы парень выжил. Да разве
один он такой, этот Кифяк!
     Свято  блюсти закон и не быть формалистом -- сложно. Но для Ковпака как
раз в этом и не было никакой сложности! Он оставался самим собой, и все. Ему
ни к чему было перестраиваться по той простой причине, что всю свою жизнь он
делал одно и то же дело -- служил людям, вкладывая в эту службу всего себя.
     И, став  членом Верховного суда республики, старик  ничем решительно не
отличался от  того  Ковпака,  каким  был  прежде. Ковпак  не  упускал случая
напомнить своим помощникам то, что они, конечно, знали и сами,  но,  как это
нередко  бывает в жизни,  чему далеко  не  всегда следовали. Беды  от такого
случается  немало,   часто  --   с  трудом  поправимой,  а  порой   и  вовсе
непоправимой.
     Потому Сидор Артемьевич повторял изо дня в день подчиненным:
     -- Смотрите в  оба, хлопцы!  В нашем деле нельзя иначе. К  вам приходит
дело,  а за ним -- и преступник, и человек невинный. Бывает, верно? Но и так
бывает,  что   подписываешь  бумагу   наполовину  втемную,   до   конца   не
разобравшись. Отсюда  и  пошла беда для невинного. Он-то  как раз и страдает
чаще всего. Вот  чего я боюсь и вам советую -- сами бойтесь! Не семь,  а сто
раз отмерь, да  десять  раз проверь и лишь один  раз  отрежь, вот оно  как в
нашем деле нужно.
     Когда Ковпак, бывало, говорил это своим сотрудникам, он  смотрел  им  в
глаза -- проверял, понимают ли его, чувствуют  ли,  что это не просто нужные
слова, какие начальнику положено говорить  подчиненным,  и только. Нет, зато
мысли о самом главном в их деле  -- о человеке, ради которого, собственно, и
нужен, и существует Верховный суд. Ковпак искал в глазах собеседников ответа
на  вопрос: понимают ли  они, что он  сам не умеет  работать иначе и  потому
требует того же от своих ко