Матрена Распутина. Распутин. Почему? --------------------------------------------------------------- ВОСПОМИНАНИЯ ДОЧЕРИ МОСКВА - 2001 (с) - "Захаров" 2000-2005 ? http://zakharov.ru/index.php?option=com_books&task=book_details&book_id=335&Itemid=56 OCR: Сергей Сдвижников --------------------------------------------------------------- От издателя Матрена Распутина -- старшая дочь Григория Распутина -- родилась в 1898 году. 5 октября 1917 года вышла замуж за офицера Бориса Соловьева. Вскоре после революции Матрене с мужем удалось выехать из России. Семья обосновалась в Пари-же. В 1924 году муж умер. Матрена осталась с двумя дочерьми на руках, практически без средств. К тому времени относится на-чало ее карьеры (довольно удачной) танцовщицы. Позже, уже в Америке, Матрена освоила профессию, возможно, больше отвечавшую ее темпераменту -- укротительницы тигров. Умерла она в Лос-Анджелесе (Калифорния, США) в 1977 году от сердечного приступа. Свои записки об отце -- она назвала их на иностранный лад "Распутин. Почему?" -- Матрена Григорьевна (впрочем, в Америке она была известна как Мария) писала с 1946 по 1960 год. По неизвестным причинам сама она их не опубликовала, хотя и стремилась -- даже согласилась на их использование своей американской соседкой по дому престарелых (см. ниже). Я приобрел эту рукопись в 1999 году у ее последней владе-лицы, которая почему-то не разрешила мне объявить ее имя. Назову ее госпожой X. Сама г-жа X. родилась и живет в Парагвае. Ее дед по матери был одним из тех казаков, которые, бежав из Крыма в 1920 году, решили попытать счастья в Южной Америке -- их тогда целыми сотнями сманивали плодородными землями и воз-можностью быстро встать на ноги. Тетка г-жи X. вышла замуж и уехала в Америку в 1957 году. По каким-то соображениям она почти не поддерживала связи с родными, так что сообщение о наследстве от бездетной ма-лознакомой родственницы стало для г-жи X. неожиданным. Кроме довольно значительной суммы денег она привезла из Америки деловые бумаги и коробку с рукописью, в которую, разумеется, заглянула, но не более. По-моему, из-за недоста-точного знания русского языка г-жа X. толком даже не пред-ставляла, чем заполнены три толстые тетради с массой вкле-ек, доставшиеся ей от тетки. Как рукопись Распутиной попала к ее тетке, она не знает. Осенью 1998 года г-же X. показали изданные мною книги "Романовы. Императорский дом в изгнании" и "Мемуары" кня-зя Юсупова, убийцы Распутина. "Тогда я и решила, что, может, вы захотите издать записи его дочери", -- объясняла мне позже г-жа X. Полгода ушло у нас на переговоры (ведь все только по почте, никаких факсов у нее нет), еще несколько месяцев рукопись морем добиралась до Москвы... Что же представляют собой записки Матрены Распутиной? Это, если попытаться определить одной фразой, -- объяс-нение с теми, кто считает Григория Распутина виновником едва ли не всех бед, обрушившихся на Россию. И тут надо сказать, что, приобретая вслепую записки доче-ри Распутина (на мое предварительное знакомство с рукопи-сью г-жа X. не соглашалась), я действовал с некоторым опасе-нием. Оправданным было ждать от Матрены Распутиной вари-аций на тему ее же записок об отце, выпушенных еще до вой-ны, -- книги очень наивной и совершенно апологетической. (Отдельно надо сказать о книге, вышедшей по-английски в США в 1977 году под двумя фамилиями -- Пэт Бархэм и Марии Рас-путиной -- "Распутин по ту сторону мифа". Я даже заказал ее перевод, но издавать не стал -- в ней доля участия дочери Рас-путина свелась к передаче эпизодов жизни отца, и они, к со-жалению, совершенно потонули в клюкве и патоке. Однако пе-рекличка с записками, которые перед вами, бесспорна.) На сей раз меня ждал приятный сюрприз. Теперь он ждет вас. Три тетради, исписанные почерком не слишком усердной ученицы, оказались весьма занятным чтением. Чтением увлекательным и познавательным как широкому читателю, так и узкому специалисту. Книга построена как толкование жизни отца -- от рожде-ния в селе Покровском до смерти в водах Невы в Петрограде. И именно в неожиданном (но всегда абсолютно логичном психологически) толковании поступков Григория Распутина заключается прелесть записок Матрены. При этом естествен-но, что, отвечая на вопрос "почему?", Матрена передает мас-су подробностей, ускользавших от других, как она пишет, "вос-поминателей". Какая связь между смертями братьев -- Михаила и Григо-рия Распутиных, случившимися с почти сорокалетним раз-рывом; между Елизаветой Английской и Анной Вырубовой; между тягой великого князя Николая Николаевича к охоте и вступлением России в войну в 14-м году; между религиознос-тью и эротизмом в самом Распутине и т.д.? Матрена Распути-на обо всем этом знает. Насколько точно ее знание? Ровно настолько, чтобы то, о чем она говорит, "было вполне возможным". Прелесть запи-сок Матрены Распутиной и в том, что каждый читающий сам сможет, если захочет, определить дистанцию от возможного до действительного. Кстати, Матрена Распутина намекает на это -- вот, дескать и Жевахов об этом говорит, и Коковцов, только они так и не поняли, о чем говорили... Чтению абсолютно не мешает не всегда точное следование автором хронологии -- сохранена лишь временная канва, а некоторые события "положены не на свое место". "Почему?" побеждает в борьбе с "когда?". Степень внутренней вовлеченности Матрены в описывае-мые ею события видна и из того, как она отражает бытовые подробности. Они для нее -- далеко не главное, но она из того времени и никак не может ими пренебречь. Так милые детали будто проступают сквозь первый план. Особое дело -- тон записок. Никакого придыхания, санти-ментов ровно столько, сколько положено, чтобы они не раз-дражали. Но никаких сомнений -- Матрена обожает своего отца. Но обожает, так сказать, достойно, оставляя за другими право на нелюбовь к нему (не любите, но хоть поймите, не отмахивайтесь). И право, отмахнуться трудно. Временами на страницы записок просто-таки врывается темперамент, явно унаследованный дочерью от отца. Наверное, именно темперамент вынуждал Матрену Рас-путину пренебрегать в самых напряженных местах правилами орфографии (разумеется, старой), не говоря уже о пунктуа-ции. Она словно торопится высказаться, иногда не дописывая слова или сокращая их самым причудливым образом. Собственно, работа издателя и свелась к расшифровке не-которых слов, очень незначительной правке стиля (исключи-тельно из-за того, что по мере продвижения к концу русский язык Матрены становился все более американизированным), сверке цитат и приведению их к виду, в каком они воспроиз-водятся в современных изданиях. Для облегчения чтения я разбил текст на главы и подглав-ки и дал им названия. Приложения также добавлены мною. И, наконец, я завершаю это затянувшееся объяснение с читателем краткой справкой "Кто есть кто в воспоминаниях М.Г. Распутиной". Даю только имена и род занятий (во время описываемых событий) основных упоминаемых ею персон. Александр Михайлович (Сандро) -- великий князь, дядя Николая II, женатый на его сестре Ксении. . Анастасия Николаевна (Стана) -- великая княгиня, дочь черногорского князя Негоша, жена великого князя Николая Николаевича. Бадмаев Петр Александрович -- сын богатого бурятского скотопромышленника, врач, пользовался приемами восточ-ной медицины. Белецкий Степан Петрович -- и.о. директора Департамента полиции, товарищ министра внутренних дел. Боткин Евгений Сергеевич -- домашний врач царской семьи. Боткина-Мельник -- его дочь. Бьюкенен Джордж -- посол Великобритании в России. Витте Сергей Юльевич -- граф, государственный деятель. Воейков Владимир Николаевич -- дворцовый комендант. Вырубова Анна Александровна -- фрейлина императрицы Александры Федоровны и доверенное лицо царской семьи. Гермоген (Долганев Георгий Ефремович) -- епископ Сара-товский и Царицынский, уволен на покой. Головина Мария Евгеньевна (Муня) -- невеста Николая, брата Феликса Юсупова, поклонница Распутина. Гурко Владимир Иосифович -- камергер, товарищ мини-стра внутренних дел, отправлен в отставку после скандала, связанного с денежными махинациями. Дмитрий Павлович -- великий князь, двоюродный брат Николая II, любовник Феликса Юсупова. Евреинов Николай Николаевич -- театральный деятель, ли-тератор. Елизавета Федоровна (Элла) -- великая княгиня, старшая сестра императрицы Александры Федоровны. Жевахов Николай Давидович -- князь, камер-юнкер, и.о. товарища обер-прокурора Св. Синода. Илиодор -- см. Труфанов. Иоанн Кронштадтский (Сергеев Иоанн Ильич) -- настоятель Андреевского собора в Кронштадте, церковный проповедник и писатель. Ковалевский П. -- публицист. Ковыль-Бобыль Иван -- публицист. Коковцов Владимир Николаевич -- граф, министр финан-сов, после убийства П.А.Столыпина был назначен премьер-министром (до 1914 года). Лахтина Ольга Владимировна -- жена действительного стат-ского советника, поклонница Распутина. Мария Федоровна -- жена Александра III, мать Николая II, вдовствующая императрица. Милнца Николаевна -- великая княгиня, дочь черногорс-кого князя Негоша, жена великого князя Петра Николаевича. Николай Николаевич -- великий князь, дядя Николая Второго. Палеолог Морис -- посол Франции в России. Протопопов Александр Дмитриевич -- последний министр внутренних дел царской России. Пуришкевич Владимир Митрофанович -- крупный земле-владелец, депутат II, III и IV Государственной Думы, основа-тель Союза русского народа и "Палаты Михаила Архангела". Родзянко Михаил Владимирович -- крупный землевладелец, председатель III и IV Государственной Думы. Был одним из тех, кто объяснял Николаю II необходимость дарования кон-ституции во имя сохранения монархии. Руднев Владимир Михайлович -- товарищ прокурора Ека-теринославского окружного суда, в марте 1917-го включен в Чрезвычайную следственную комиссию с поручением "обсле-довать источник безответственного влияния при дворе". Симанович Арон Семенович -- купец первой гильдии, юве-лир, личный секретарь Распутина. Труфанов Сергей Михайлович (иеромонах Илиодор) -- на-чинал как многообещающий проповедник и ревнитель веры. В 1912 году публично отрекся от "Бога, Веры и Церкви". Феофан (Василий Быстрое) -- епископ, ректор Петербург-ской духовной академии и одно время духовник императрицы Александры Федоровны. Филипп -- французский авантюрист. Юсупов-Сумароков-Эльстон Феликс Феликсович -- князь, наследник богатейшего состояния в России, муж Ирины Алек-сандровны, дочери великого князя Александра Михайловича, племянницы Николая II. Имеющиеся в тексте неправильности в написании автором имен, фамилий и должностей не оговариваются. Матрена Распутина РАСПУТИН. ПОЧЕМУ? Я -- дочь Григория Ефимовича Распутина. Крещена Матреной, домашние звали меня Марией. Отец -- Марочкой. Сейчас мне 48 лет. Почти столько же, сколько было отцу, когда его увел из дома страшный человек -- Феликс Юсупов. Я помню все и никогда не пыталась забыть ничего из происходившего со мной или моей семьей (как бы ни рассчитывали на это недруги). Я не цепляюсь за воспоминания, как это делают те, кто склонен смаковать свои несчастья. Я просто живу ими. Я очень люблю своего отца. Так же сильно, как другие его ненавидят. Мне не под силу заставить других любить его. Я к этому и не стремлюсь, как не стремился отец. Как и он, хочу только понимания. Но, боюсь, -- и это чрезмерно, когда речь идет о Распутине. Предисловие автора Однажды я уже принималась писать об отце, пола-гая, совершенно искренне, в этом свой долг перед его памятью и даже своей совестью. К сожалению, я тогда не вполне еще отстранилась от происшедшего с моей семьей, чтобы противостоять желаниям советчиков, вдруг объявившихся рядом со мной. Записки, давно уже вышедшие под моим име-нем, меньше всего похожи на те, которые хотелось бы написать. Тогда был взят чужой тон. И сейчас мне если и не стыдно, то грустно от этого. И все равно я ни за что не хотела приниматься за обреченный труд -- новые записки. Но кто скажет заранее, как сложится, наверное оши-бется. Отец говорил (и это часто откликалось в моей жиз-ни): "Нет никакой напрасности". Четырнадцать лет назад ко мне в дом пришла (по рекомендации) одна русская дама. Правда, в отноше-нии ее надо было бы сказать -- одна бывшая советская дама. Тогда часто можно было встретить русских-советс-ких, из перемещенных лиц. В сущности, беженцев, как и я. Она пришла посмотреть на дочь Распутина. И не скрывала своего любопытства, которое другой на моем месте принял бы за неприличность. Я никогда не делала тайны из обстоятельств своей частной жизни. Все знают, к примеру, -- чтобы прокор-миться после смерти мужа, я была какое-то время танцовщицей. Словом, меня смутить трудно. Пришедшая не была мне неприятна, и я охотно от-вечала на вопросы. Боже мой, какая же у нее в голове была каша! Так бы и остался этот вечер обычным в своем роде, если бы под конец его гостья не протянула мне тоню-сенькую книжицу без обложки, по виду -- зачитанную. Я приняла подарок, не ожидая подвоха. И что же я увидела -- "Сказка наших дней о старце Григории и русской истории", начальными строками которой были: "Мы расскажем эту сказку и про Гришку, и про Сашку". От негодования я чуть не задохнулась. У меня в доме -- и такое! Я было собралась указать на дверь, но гостья опередила меня словами, перевернувшими все: -- Вы хотите, чтобы от вашего отца осталось только это? -- Дама выразительно посмотрела на книжицу. Я тут же, разумеется, расплакалась, понимая, как она права, что судит обо мне так, и понимая свое бес-силие что-либо изменить. Так мне казалось в ту минуту. Кое-как проводив гостью, я отправилась спать. В го-лове крутилась одна фраза: "Не хочу!". Так бывает, когда в полузабытьи пытаешься ухватиться за обрывок како-го-то смысла, ускользавшего раньше. Что -- "не хочу"? Чтобы от жизни отца остался пасквиль, или не хочу сделать так, чтобы остался не только он? Не в силах заснуть, я встала. Я поняла, чего хотела. Для начала дочитала до конца принесенную мне с таким явным умыслом книжицу. Приведу только один, не самый гнусный отрывок. Между тем почтенный Гриша Забирался выше, выше, Был он малый крепких правил, Уважать себя заставил, От девиц не знал отбою И доволен был собою. С Гришкой спорят иерархи, Рассуждают о монархе, И вещает Джиоконда Из столичного бомонда: "Vous savez, простой мужик, А такой приятный лик". Так его открыла Анна, Дама фрейлинского сана, А открыв, к царице скок -- "Объявляется пророк: В нем одном такая сила, Что на многих нас хватила, Эта поступь, этот взгляд, С ним не страшен целый ад". Словом, лезет Гриша выше, Красны дни пришли для Гриши: И в столицу Петроград Прибыл он, как на парад. Едет он в почете, в славе, Приближается к заставе, Бьет поклон, и наконец Попадает во дворец. По палатам Гриша ходит, Всех собой в восторг приводит, Гриша старец хоть куда -- И взошла его звезда. Изрекает он словечки, Дамы ходят как овечки, А потом, наедине, Изнывают, как в огне... Велика у Гриши сила, До того вещает мило, Что кругом бросает в жар: "Вот так старец -- а не стар". А достойная Алиса, Без любого компромисса, С ним сидит и день, и ночь, День да ночь и сутки прочь. Завелась деньга у Гриши, Дом в селе с узорной крышей, Перевез детей и женку, Пьет в салоне ром и жженку; У самой графини И... У него всегда свои. Свет потушит, порадеет, Тихой лаской обогреет, А когда Григорий зол. Изорвет в клочки подол. И так далее. Почему эта поделка так расстроила (впрочем, не то слово) меня? Ведь за довольно длинную к тому време-ни жизнь я прочитала и выслушала немало. Но "сказка" была сделана под народный говор, она хотела уязвить моего отца голосом его слоя, голосом тех, ради кого отец в конце концов и предпринимал все доступные ему усилия. Это было гадко так же, как описанное Пуришкеви-чем ликование народа при известии об убийстве отца. Да что они, люди, о нем знали?То, что им сказал Пуришкевич. А не он, так другой... В общем, я села писать. О том, что знают все, и о том, чего не знает никто. О том, почему все сложилось так, а не иначе. Вполне осознавая, что упрекнуть меня в пристраст-ном отношении к отцу всякому будет приятно, я взяла за правило опираться (там, где это возможно) на изве-стных людей, чьи записки, касающиеся моего отца и сопутствующих его жизни обстоятельств, читаны уже многими, но не поняты правильно почти никем. 6 июля 1960 года. Глава 1 ПАДУЧАЯ ЗВЕЗДА Мальчик -- Ветеринар-чудотворец -- -- Смерть в пруду -- Где Бог? -- Чужой в своей семье -- Половой вопрос по-деревенски -- -- Любовный морок -- Вдовий грех Мальчик В Покровском, большой деревне в Западной Сиби-ри, была одна церковь -- Покрова Богоматери. Бого-мольные крестьяне, ставившие ее давным-давно, еще до всякого поселения, надеялись призвать таким обра-зом ее защиту. И Богородица не отвернулась от них. Небо над деревней ночью 23 января 1871 года осве-тила падучая звезда -- предвестница великого события. В ту же минуту жена Ефима Алексеевича Распутина -- Анна Егоровна -- родила второго сына. Его крестили Григорием. Двор Распутиных ко времени рождения Григория можно было отнести к богатым. Дом на восемь комнат, хозяйство. Как и все в Покровском, Распутины делали обычную крестьянскую работу, занимались извозом и рыболовством. "Бог помогал"... Так часто говорила бабушка. В этой фразе не было ничего нарочитого. Произносилась она просто, между делом. Я множество раз перечитывала "Житие опытного странника", написанное отцом, и всякий раз, доходя До фразы "Очень трудно было все это пережить, а де-лать нужно было, но все-таки Господь помогал...", останавливалась. Однажды поняла: если другим Он помо-гал, то отца -- вел. Кстати скажу, что "публика" не смогла простить мо-ему отцу, -- кроме всего прочего, разумеется, -- напи-сания им "Жития опытного странника" и "Мыслей и размышлений". Тут же заговорили о,ловкой подделке, даже о краже рукописи. Предполагая, что многие не со-чтут возможным положиться на мое слово, прибегу к ссылке на Владимира Иосифовича Гурко, в своих за-писках отметившего по этому поводу: "В период молит-венного углубления были им написаны и его духовные размышления, составленные, вопреки распространен-ному мнению о подделке, им самим, как это установи-ла, по словам А.Ф.Романова, специальная экспертиза". Отцу было отказано в самой возможности написания им чего-либо возвышенно-духовного, того, что выка-зывало ум глубокий и оригинальный, только лишь по-тому, что отец -- мужик, из среды чуждой, во многом непонятной. То, что писал отец, было так непохоже на косноязычие прирученных юродивых. Но, как часто по-вторял отец, "дух Божий витает, где хочет". Эти слова из Писания знали, безусловно, все. Но поверить в них... Об отце почти никто ничего достоверно не знал. Многие думали, что он из бедной семьи. И этим объяс-няли его стремление к богатой жизни, странничеству, смешивая его с попрошайничеством. О представлениях отца по этому поводу я еще скажу. Тут же замечу, что мой дед был старостой, а нищего и нерадивого хозяина главным в деревне не поставят. По моему малолетству, когда отец говорил: "У Бога дорог много", а он часто это повторял, представлялись причудливо переплетавшиеся тропинки. Куда захочешь, туда и пойдешь. Со временем и я поняла -- "Дух Божий витает, где хочет". Что я знаю о детстве отца? Как и многие, -- гораздо меньше, чем хотелось бы. Знаю, что родился он семифунтовым (этим почему-то очень гордилась, представьте, свекровь, а не его мать), но крепким здоровьем не отличался. Метался в люльке, не желая мириться с пеленками. К шести месяцам уже мог подтянуться и встать, а в во-семь начал ходить по избе. Долго не мог заговорить, а когда все-таки стал раз-говаривать, то произносил слова нечетко. Хотя косно-язычным не был. Чувствую, что те, кто готовится читать "Четьи-Ми-неи", думают, что я таким образом готовлю разговор как бы о Моисее (косноязычном пророке). Ничего тако-го не ждите. Я пишу о человеке. Жития святого Распутина -- не было. Распутин был по преимуществу человеком. Отец никогда не стеснялся себя самого и написал в своем "Житии" то, чего не написали бы о себе другие: "Вся жизнь моя была болезни. Медицина мне не помо-гала, со мной ночами бывало, как с маленьким: мочил-ся в постели". Еще о том, что отец не играл в кого-то и не приду-мывал себя. Симанович оставил свидетельство, относя-щееся к петербургской жизни отца: "Распутин не ста-рался перенять манеры и привычки благовоспитанного петербургского общества. Он вел себя в аристократичес-ких салонах с невозможным хамством". "С невозможным хамством" -- здесь значит "по-мужицки", то есть так, как "невозможно", "нельзя", с точки зрения аристок-рата, вести себя. Почти с младенчества его взгляд (глаза были ярко-синими, глубоко посаженными) отличался от мутного, несфокусированного взгляда обычного ребенка. Как ска-зали бы сейчас -- глаза делали лицо. Читая у бесчисленных мемуаристов описания внешно-сти отца, я всякий раз отмечала, что почти никто из них не мог верно передать их цвет. Чаще всего называли серый, голубой. Иногда серо-стальной. Надо сказать, что в Покровском вся порода такая была -- светлоглазые, Даже и брюнеты. Был костляв и нескладен. Однажды, еще не оправившись от болезни, отец уве-рял бабушку, что у его постели сидела красивая город-ская женщина и успокаивала, пока жар не прошел. Никто ему не поверил. И не обратил внимание на то, что ребе-нок выздоровел внезапно. Я бы поверила. Но это потому, что знаю о нем все, что знаю. Я просила бабушку рассказывать мне эту исто-рию, когда мы оставались в Покровском без отца. Мне казалось, что так я могу призвать ту женщину на по-мощь к нему. Не женщину -- Богородицу. У отца не было в детстве друзей. (Как и позже.) Нуж-дался ли он в них? Вряд ли. Слишком хорошо все видел. Буквально. Рассказывали, что с детства, если пропадала какая-то вещь, он видел, кто ее украл. Говорили, что он и мысли читает. Ветеринар-чудотворец От деда я знаю о необыкновенной способности отца обращаться с домашними животными. Стоя рядом с норовистым конем, он мог, положив ему на шею ла-донь, тихо произнести несколько слов, и животное тут же успокаивалось. А когда он смотрел, как доят, корова становилась совершенно смирной. Как-то за обедом дед сказал, что захромала лошадь, возможно, растянула сухожилие под коленом. Услыхав это, отец молча встал из-за стола и отправился на ко-нюшню. Дед пошел следом и увидел, как сын несколь-ко секунд постоял возле лошади в сосредоточении, по-том подошел к задней ноге и положил ладонь прямо на подколенное сухожилие, хотя прежде никогда даже не слышал этого слова. Он стоял, слегка откинув назад го-лову, потом, словно решив, что исцеление соверши-лось, отступил на шаг, погладил лошадь и сказал: "Те-перь тебе лучше". После того случая отец стал вроде ветеринара-чудо-творца и лечил всех животных в хозяйстве. Вскоре его "практика" распространилась на всех животных Покровс-кого. Потом он начал лечить и людей. "Бог помогал". В Петербурге отец привлечет к себе внимание велико-го князя Николая Николаевича как раз тем, что вылечит его любимую собаку, казалось, безнадежно больную. В "Житии" есть такая фраза: "Все меня интересовало. И хорошее, и худое, а спросить не у кого было, что это значит? Много путешествовал и вешал, то есть прове-рял все в жизни". Из рассказов бабушки и деда я поня-ла, что таким он был с ранних лет -- "опытным стран-ником". "В природе находил утешение и нередко помыш-лял о Самом Спасителе". Он мог уставиться на небо, скорее, в небо. (Мне он говорил: "Вера -- это небо на земле, тут и спасайся".) Или на долгие часы погрузиться в созерцание обыкно-венной травинки, да так увлеченно, что мать иногда пугалась, в своем ли он уме. Но самыми странными и не понятными для окру-жающих были его способности предсказателя и ясно-видящего. Он мог сидеть возле печки и вдруг заявить: "Идет незнакомый человек". И действительно, незнакомец сту-чал в дверь в поисках работы или куска хлеба. Гостя са-жали за стол рядом с собой. Отец мне рассказывал, что почти каждый ужин они делили с чужими. Обладал он и даром, без которого был бы гораздо счастливее, -- способностью предсказывать смерть. Его никто не тянул за язык, а он не лез в душу, но иногда 'слова сами вылетали. Помню, что дедушка истово крес-тился, когда рассказывал о том, какой плач стоял тогда в деревне. В присутствии отца было зряшным делом врать. Как-то торговец лошадьми, пытаясь взвинтить цену, нахваливал свой товар. Отец отвел деда в сторонку и предупредил: -- Он врет. Дед, разумеется, отмахнулся. Через некоторое время лошадь ни с того ни с сего, как казалось деду, околела. Смерть в пруду В те годы единственным товарищем моего отца был старший брат Миша. Отец, большую часть времени про-водивший в одиночестве, иногда, под настроение, лю-бил погулять с братом в лесу или порыбачить, иску-паться в реке Туре неподалеку от Покровского. В тот день мальчики отправились на свое любимое место на реке. Оттуда почему-то перебрались на пруд. Миша нырнул первым. Как там что -- не знаю, но он стал тонуть. Миша уже исчез из виду, когда отец подбе-жал к воде. Протянул руку, пытаясь нащупать брата под водой. Миша схватился за его руку и попытался выб-раться, но лишь утащил за собой под воду и отца. Маль-чики цеплялись друг за друга, пытаясь встать на ноги. К счастью, их увидел проходящий мимо крестьянин, бро-сился к пруду, дотянулся до них и схватил одного из мальчиков за руку. Они так вцепились друг в друга, что стали одним клубком. Только потому их и вытянули. К вечеру оба слегли с воспалением в груди. До бли-жайшего доктора, в Тюмени, -- примерно 120 верст. Помощи можно было ждать только от местной повиту-хи. А толк от такой помощи известно какой. Добрая жен-щина сделала все, что могла, но ее скудных познаний не хватило, чтобы помочь Мише. Отец, чей организм, к удивлению, оказался крепче, чем у брата, выкарабкался. Но исцелился он только физически. Тоска посели-лась в его душе. Отец очень любил брата, Мише было в ту пору всего 10 лет. Отцу -- 8. Обычно детям удается преодолеть тяже-лое уныние, вызванное подобным горем, довольно бы-стро. Но отец никак не отходил. И мне кажется, что смерть Миши -- не единственная причина тоски, "черной не-мочи", как говорили в то время. Когда отца затягивала черная стоячая вода пруда и гнилая жижа, поднимавшаяся со дна, заливала нос, рот и уши, проникая, казалось, в самый мозг, он детским еще сознанием прозрел свой конец. Черная обжигаю-щая невская вода, веревки, обвившие его -- и никакой надежды на спасение. Ужасная репетиция. Со страшным знанием о своей смерти он и жил. Он называл Петербург смердящей бездной (яма, куда затянуло их с братом в пруду?). Говорил, что там "воздух пахнет гнилью" (как жижа со дна пруда, где он едва не утонул?). Французский посланник Морис Палеолог, как по-чти весь великосветский Петербург, не любил отца. Но передавал приметы событий часто верно. Он вел днев-ник, сейчас доступный всякому любопытствующему. "Среда, 26 апреля 1916 г. Обедню служил отец Васи-льев в раззолоченной нижней церкви Федоровского со-бора. Царица присутствовала с тремя старшими дочерь-ми; Григорий стоял позади нее вместе с Вырубовой и Турович. Когда Александра Федоровна подошла к при-частию, она взглядом подозвала "старца", который при-близился и причастился непосредственно после нее. За-тем перед алтарем они обменялись братским поцелуем. Распутин поцеловал императрицу в лоб, а она его в руку. Перед тем "старец" подолгу молился в Казанском соборе, где он исповедался в среду вечером у отца Ни-колая. Его преданные друзья, г-жа Г. и г-жа Т., не остав-лявшие его ни на минуту, были поражены его грустным настроением. Он несколько раз говорил им о своей близ-кой смерти. Так, он сказал г-же Т.: "Знаешь ли, что я вскоре умру в ужаснейших страданиях. Но что же де-лать? Бог предназначил мне высокий подвиг погибнуть для спасения моих дорогих государей и святой Руси. Хотя грехи мои и ужасны, но все же я маленький Христос..." В Другой раз, проезжая с теми же своими поклонницами Мимо Петропавловской крепости, он так пророчество-Вал: "Я вижу много замученных; не отдельных людей, а толпы; я вижу тучи трупов, среди них несколько великих Князей и сотни графов. Нева будет красна от крови". Поразительно, спасти Россию, как брата... "Малень-кий Христос" ("Дух Божий витает, где хочет") отдал Себя на заклание. И этой жертвы оказалось мало. Нева стала красна от крови. Уверена -- в Казанском соборе он молился о том, чтобы чаша миновала его и Россию, хотя знал, что неизбежное -- рядом. Он то погружался в мрачное молчание, то становил-ся чересчур резвым. Его непредсказуемость изводила ба-бушку. В семье Ефима Распутина родилось пятеро детей. В живых остался только Григорий. Еще и так ему самой судьбой давался знак -- на нем лежит какой-то долг. Не случайно же именно ему суждено было остаться жить. Отец часто говорил: -- Никакой напрасности нет на земле, -- а потом непременно добавлял -- как и на Небе. Бабушка рассказывала мне, что никогда не знала, чего ждать от сына. Сегодня он бежит в лес, надрывая сердце плачем и криком; а завтра крутится под ногами домашних или в непонятном страхе забивается в угол. Где Бог? В четырнадцать лет отца захватило Святое Писание. Отца не учили ^итать и писать, как почти всех дере-венских детей. Грамоту он не без труда освоил только взрослым, в Петербурге. Но у него была необыкновен-ная память, он мог цитировать огромные куски из Пи-сания, всего один раз услышав их. Отец рассказывал мне, что первыми поразившими его словами из Писания были: "Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, оно там. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть". Слова священника так поразили отца, что он бро-сился в лес, опасаясь, как бы окружающие не увидели, что с ним происходит нечто невообразимое. Он рассказывал, что именно тогда почувствовал Бога. Он рассуждал: "Если Царство Божие, а, стало быть, и сам Бог, находится внутри каждого существа, то и звери не лишены его? И если Царство Божие есть рай, то этот рай -- внутри нас? Почему же отец Павел гово-рит о рае так, словно тот где-то на небе?" Слова эти означали -- и не могли означать ничего иного -- Бог -- в нем, Григории Распутине. И чтобы найти его, следует обратиться внутрь себя. И правда, если Царство Божие -- в человеке, то разве грешно рас-суждать о нем, рассуждая о Боге? И если в церкви об этом не говорят, -- что ж, надо искать истину и за ее пределами. Отец рассказывал, что как только он понял это, по-кой снизошел на него. Он увидел свет. Кто-то написал бы в этом месте: "Ему показалось, что он увидел свет". Но только не я. Я твердо знаю, что свет был. По словам отца, он молился в ту минуту с таким пылом, как ни-когда в жизни. Несколько лет назад я познакомилась с одной жен-щиной. Не буду называть ее имени, да это и неважно. Узнав, что я русская и православная, она, истовая ка-толичка, принялась обращать меня. Когда она в очеред-ной раз приступила к урокам веры и начала говорить о Франциске Ассизском, как тот обращался к птицам и деревьям: "Мои братики", -- я замерла. Отец тоже гово-рил: "Братик, хлебушек, небушко, милой, маленькой". Для него все было равно одушевленным, равно заслу-живавшим любви. Моей новой знакомой и проповедни-це не удалось увлечь меня. Но она дала толчок мыслям. Отец был православным и только православным. И ни-когда никто, даже желая доказать обратное, не смог этого сделать. Но в его вере было то, чего не доставало "книж-никам" -- знание о необходимости спасения в самой жизни. Он говорил мне: "Вера -- это небо на земле, тут и спасайся". Я, насколько хватит сил, скажу об этом. Отец рассказывал, что когда он возвращался домой из леса, его не оставляло чувство светлой печали, но не тягостной тоски. Ему представлялось, что он чуть было не увидел Бога. Отцу надо было поделиться с кем-то. Его мать при-шла в ужас -- это же святотатство, только святым дано видеть Бога. Она наказала сыну никому ничего не рас-сказывать и повела есть. Я слышу бабушкин голос: -- Иди поешь, все как рукой снимет! Бедная бабушка, она всегда считала, будто хорошая еда может избавить от всех недугов -- и душевных, и физических. Как ни странно, подходящие слова я нашла у Арона Симановича, человека, совершенно чуждого правосла-вию. "Распутин был верующим, но не притворялся, молился мало и неохотно, любил, однако, говорить о Боге, вести длинные беседы на религиозные темы и, несмотря на свою необразованность, любил философ-ствовать. Его сильно интересовала духовная жизнь чело-века. Он был знаток человеческой психики, что оказы-вало ему большую помощь". Вот -- "любил философствовать, интересовала ду-ховная жизнь человека". Философствовать, зная только крестьянскую науку, постигать духовную жизнь челове-ка, зная только один слой -- крестьянство. Это надо помнить все время, говоря об отце. Относительно замечания о "неохотности", то есть неусердии в молитве. Здесь тоже надо делать скидку на то, что это -- слова не христианина, имеющего свои представления о том,*как следует отправлять обряды. К тому же есть огромное число свидетельств совершенно другой направленности. Некоторые я приведу позже. Зато непритворство отца отмечено верно. При некоторой склонности к позе, отцу было совершенно чуждо дур-ное актерство, так отличавшее многих "известных мо-литвенников". Чужой в своей семье Бабушка говорила -- она потеряла сына. Да в сущно-сти, так и было. Он совершенно ушел в себя. Все вали-лось у него из рук. Дед был, разумеется, недоволен. Он думал, что сын просто увиливает от работы. За то и получал частенько тычки и подзатыльники. Дед, слывя человеком религиозным, считал, что ре-лигия не должна мешать крестьянскому труду. Сын же его, если и принимался за работу, то как-то через силу, не переставая бормотать что-то о Боге в человеке и о другом непонятном. И потянулась за отцом слава без-дельника, ледащего человека. Особой близости между отцом и сыном не было. (Правда, увидев внимание и даже преклонение, с ка-кими относилась к моему отцу петербургская знать, дед нехотя признал, что, как он говорил, "парню, может быть, и дано...") Дед хотел только одного -- чтобы сын усердно гнул спину. Семье надо кормиться. А для этого -- много и тяжело работать, даже надрываться, бабушка говорила: "Жилы рвать". И отец со временем стал работать прилежнее, хотя, случалось, и замирал посреди борозды. Беда, если дед заставал его в такую минуту. Вообще отношения между отцом и сыном напоми-нали, в лучшем случае, вооруженное перемирие. Как бы там ни было, хозяйство в то время процвета-ло. По меркам русской деревни, конечно. Отец рассказывал нам, детям, о том, как бабушка, напуганная его замкнутостью, даже отрешенностью, пыталась подтолкнуть сына к сверстникам. Она называ-ла это "развеяться". Совершенно напрасно. Отец ни за что на свете не хотел бы "развеяться", перестать быть "странным". К ужасу родителей он твердил: "Не надо мне никаких друзей. У меня есть Бог". Но все же приходилось иногда уступать уговорам и идти на улицу. Отец рассказывал, что самое трудное для него было -- подойти к ребятам. Он представления не имел, как вести себя, что сказать, как им понра-виться. Он был слишком другим. И соседские дети это чувствовали. Одним словом, идиллии не получалось. К четырнадцати годам отец выровнялся и не выгля-дел уже хилым и слабым. Но драться по-прежнему не Хотел. Именно не хотел! "Нельзя поганить образ", -- го-ворил он. Подростки жестоки, они воспринимали постыдное в их глазах миролюбие как порок, достойный наказания. Иначе как слабаком отца на улице не дразнили. А при первой возможности и били. Однажды, устав от издевательств, отец, под гиканье и свист, вступил-таки в драку. Его соперник, уверенный в своем превосходстве, ткнул в него кулаком, но отец отбил удар. Да так, что нападавший упал. Пока тот ле-жал, другие навалились на отца скопом. Но он справился с ними. И оставался при этом абсолютно спокойным. На улице воцарился мир. А вот в душе отца мира не было. Раскаявшись в том, что полез в драку, отец долго не мог придти в себя. Молился, ища успокоения. Половой вопрос по-деревенски Тем не менее, эта драка принесла ему одно преиму-щество: деревенские перестали дразнить его и начали уважать. Но это мало заботило отца. Еще меньше его волновала растущая популярность у деревенских девушек. Среди них ходили шуточки насчет любовной темно-ты отца. Всерьез они не считали его ухажером. Но каж-дой было лестно оказаться" первой л юбкой. Замечу здесь, что полового вопроса в русских дерев-нях не существовало. Добавьте к этому картины, свиде-телями которых деревенские жители всех возрастов ста-новились, наблюдая за любовными играми животных. Все деревенские жители рано приобретают познания о физической стороне отношений между мужчинами и женщинами. Покровское не составляло исключения. До-статочно сказать об обычае устраивать общие купания в Туре. При этом в воду погружались в первозданном виде, а потом так же обсыхали. Хотя глазение считалось серь-езным проступком, все все видели. Остальное предста-вить было не так уж трудно. Тем, кто не сталкивался с этим обычаем, он может показаться безнравственным, но я могу засвидетельство-вать, что в нем нет ничего, что способно было бы вызвать смущение. И он никогда не становился причиной непристойного поведения. Так что и для отца особых тайн в этом отношении не было. Но тогда его совершенно не трогало все это. В его мозгу роились вопросы, ответы на которые, казалось, вот-вот откроются ему. Но ответы в после-дний момент ускользали. Любовный морок Хозяйственные дела Распутиных шли все лучше. Ржи собрали много. Вдоволь осталось и после того, как стор-говались с местной мукомольней. Дед вошел в азарт. Ре-шил подзаработать на остатках. Куда податься? В город, ясное дело. Ближе всего -- Тюмень. Она казалась немыс-лимо большой: в то время там жило пятьдесят-шестьде-сят тысяч человек. Единственным членом семьи, которого дед с наи-меньшими потерями мог оторвать от хозяйственных ра-бот, был мой отец. Ему и поручили ехать в город. Отцу тогда исполнилось шестнадцать. Это был пер-вый его выезд так далеко. Думаю, именно тогда он по-чувствовал вкус к странствованию, к смене впечатле-ний, к возможности сравнивать. "Вешать, проверять все в жизни". Отец благополучно добрался до Тюмени и с выгодой продал товар. Он обескуражил деда, привезя денег го-раздо больше, чем тот рассчитывал. Когда спрашивали, каким образом удалось приворо-жить удачу, отец отшучивался: -- А ты торгуйся, она и не устоит... Его стали посылать в город часто. Однажды на главной улице Тюмени отец увидел вы-ходящую из мастерской с вывеской "Модистка" "неви-данную красоту": стройная фигура, белокурые волосы выбиваются из-под вуали, одета в лиловое шелковое платье с маленьким турнюром. Объектом обожания оказалась госпожа Кубасова -- скучающая жена старого богатого мужа. Кокетка, которой польстило восхищение мужика. И это при том, что она его и за человека-то не считала. С ним можно поиграть, решила она. Ирина Даниловна специально стала приезжать к го-родским воротам, ища встречи с парнем. И вот как-то, когда коляска барыни поравнялась с возом отца, из экипажа высунулась служанка и сказала: -- Госпожа велела передать: через час ты должен си-деть на ограде имения Кубасовых напротив черного хода. Бедный, бедный отец! Если бы он знал, что было ему уготовано. Ясно, что через час он сидел на ограде поместья, на одной из лужаек которого могло поместиться все хозяй-ство Распутиных. В дверях появилась уже знакомая ему служанка, и по ее знаку отец перебрался во двор. Оттуда -- в летний домик. Увидев предмет своего обожания так близко, он ос-толбенел. По представлением деревенского парня, она была голая. Не считать же платьем нечто, почти полно-стью открывающее грудь и плечи. Голова пошла кругом. Она улыбалась ему ободряющей улыбкой. Хотя каж-дой каплей крови он рвался вперед, все мышцы сковал благоговейный страх. Быстро догадавшись о его состоя-нии, она с видимой готовностью распахнула объятия. Повинуясь, он с трудом двигался. Очутившись в объя-тиях почти божества, отец погрузился в самое настоя-щее блаженство. Он не имел представления о духах и ароматических притираниях. Что делать дальше, он не знал. Просто стоял, неуклю-же сжимая ее в объятиях. Ирина Даниловна велела ему раздеться, а сама быстрыми шагами вышла из комнаты. В лихорадочном волнении отец сорвал с себя одежду и, оставшись в чем мать родила, последовал за ней, как он полагал в ту минуту, в райские кущи. В полумраке комнаты он едва различал возлюбленную, лежащую на диване. Она все еще оставалась одетой. Думая, что она поступает согласно какому-то странному обычаю выс-шего общества, он внезапно застеснялся собственной наготы, но горящий в нем огонь сжег остатки разума. Он ринулся вперед. И тут Ирина Даниловна произнесла одно-единственное слово: -- Теперь! Тяжелые шторы, скрывавшие четыре окна комнаты, были одновременно раздвинуты четырьмя служанками, прятавшимися за ними. Яркий свет и вид четырех оде-тых женщин там, где он ожидал увидеть одну обнажен-ную, привел его в ужас. Появилась пятая служанка с ведром в руках. Она ока-тила его с головы до ног. Обожженный ледяной водой, он отпрянул, споткнулся и упал на шестую девушку, которая стояла за его спиной на четвереньках. Как только он рухнул, все девушки, за исключением госпожи, которая хлопала в ладоши, хохотала и под-бадривала остальных, накинулись на него. Самая младшая из девушек, четырнадцатилетняя, только недавно поступившая в услужение к Кубасовым, Дуня Бекешова, быстро убежала, увидев искаженное ужасом лицо жертвы. Натешившись, несчастного выволокли из летнего домика и бросили на траву. Как долго он там пролежал, и сам не знал. Я рассказала об этой истории, знакомой мне со слов одной из участниц событий, Дуни, служанки Кубасо-вой, которой суждено будет тесно сойтись с нашей се-мьей. И сделала это потому, что все, произошедшее тог-да, способно многое объяснить в поведении отца гораз-до позже -- уже в Петербурге. Прежде чем продолжить интригу, передам один эпизод, описанный тем же Си-мановичем. "Были у Распутина почитательницы, кото-рые навещали его по праздникам, чтобы поздравить, и при этом обнимали его пропитанные дегтем сапоги. Рас-путин, смеясь, рассказывал, что в такие дни он особен-но обильно мажет свои сапоги дегтем, чтобы валяющи-еся у его ног элегантные дамы побольше бы испачкали свои шелковые платья. По малейшему поводу он ругал аристократических дам". Уверена, многие упрекнут меня в том, что я, приво-дя эти примеры, оказываю плохую услугу отцу. Однако я повторю, что намерена показать человека, а не героя "Четьих-Миней". Кто-то назовет подобное поведение отца местью, предметом которой становились вместо Ирины Даниловны аристократки вообще, а кто-то -- уроком смирения. Для меня важнее другое. Тогда отцу хотели внушить: "любовь" -- слишком хорошее слово для мужика. С этим он не согласится никогда. Отец был опытным странником, много чего видел, еще больше чего понял. Надо отшелушить лишнее, и ос-танется: "Любовь -- большая цифраПророчества пре-кратятся и знания умолкнут, а любовь никогда"; "А до-биваться любви до крайности нельзя! А какую Бог дал, такая пусть и будет!"; "Все мы беседуем о любви, но только слыхали о ней, сами же далеко отстоим от любви"; "О любви даже трудно беседовать, нужно с опытным. А кто на опыте не бывал, тот перевернет ее всячески"; "Лю-бовь живет в изгнанниках, которые пережили все, вся-ческое, а жалость у всех есть"; "Любовь -- миллионщик духовной жизни, даже сметы нет"; "Нужны только уни-жение и любовь -- в том и радость заключается". Из при-веденного видно, что для отца физическая и духовная любовь сочетается и так становится силой. Отец был на грани отчаяния. Жить не хотелось. И сам не помнит как, добрался до дому. Там уже ждали. Оказа-лось, он неизвестно где проездил почти сутки. Словно в мороке. Анна Егоровна видела, что сын вернулся сам не свой. ("Хоть не ограбили и не прибили "-- и то ладно".) Но разговорить его было невозможно. У нас в семье притчей стало бабушкино (Анны Его-ровны) упрямство, особенно там, где дело касалось близких. Но мой отец -- был ее сыном во всех отноше-ниях, а значит, не менее упрямым, чем мать. Бабушка чувствовала, что причина его тревоги кро-ется в душе гораздо глубже, чем она может проникнуть. Вдовий грех В тех местах, откуда я родом, не считалось зазорным для молодых людей вступать в половую связь до свадьбы. Но эти отношения регулировались строгими, хотя и неписаными, правилами. Неразборчивую в связях деви-цу зачисляли в разряд гулящих, а парня, отказавшегося жениться на девице, которую он "обрюхатил", подвер-гали суровому наказанию, в некоторых деревнях могли даже оскопить. Прежде же всего требовалось соблюдение приличий. "Делать -- делай, а честь блюди". В Покровском жила молодая вдова. Среди парней по-старше ходили слухи, будто она охотно соглашается поразвлечься. Доподлинно никто ничего не знал, но так говорили. А для деревни и этого достаточно. Женщина, о которой пойдет речь, -- Наталья Пет-ровна Степанова, хотя и не считалась распутной, есте-ству не противилась. Когда однажды ночью в дверь постучал бродяга и попросил поесть, она пустила его не только к столу, но и в свою постель. К ее несчастью, свидетельницей (вер-нее, слушательницей, потому что расположилась она под окном) страстных воркований стала местная блюс-тительница нравственности. Она со всех ног бросилась к старосте -- моему деду -- и выложила все, что видела, и, наверное, о чем пред-ставления не имела. Старосте оставить без последствий такой донос нельзя было никак. По дороге к избе Степановой он зашел за подмогой, для мирского суда нужны были свидетели. Не спрашивая, естественно, разрешения войти, дед распахнул дверь и увидел вдовушку, развлекавшую гос-тя самым интимным образом. Дед с товарищами, под-стрекаемые жужжанием старухи, вытащили несчастную Женщину из постели -- бродяга под шумок убежал, -- и доставили в дом священника -- отца Павла, где и поса-дили под замок. Скоро вся деревня собралась у церкви, горячо об-суждая, каким именно способом наказать виновную. И вот Наталья Петровна, под руки выведенная из дома двумя дюжими мужиками, стоит у церкви, на позоре. Решать надлежало священнику -- отцу Павлу. Приговор был таким: грешницу раздеть донага и вы-пороть всей деревней. А потом изгнать из общины. Привели оседланную лошадь, руки женщины связа-ли веревкой, другой конец которой привязали к седлу. Все собравшиеся, и мужчины и женщины, встали в два ряда. Староста хлопнул лошадь ладонью по крупу. Жи-вотное пустилось медленным шагом между рядами сель-чан, вооружившихся кольями и плетьми. Мой отец присутствовал при этом, хоть и не прини-мал участия в кровавой драме. Его приводило в ужас, что палачами стали друзья-соседи, даже его собствен-ный отец. Я помню его лицо, когда он говорил: "И мой отец!.." Я уже замечала, что между ними не было осо-бой близости. Так вот, этот случай перевернул взгляд сына на отца. Дело не в том, что бьют женщину. В рус-ских деревнях это бывает очень часто и не считается преступным. Кто бьет -- вот что поразило отца. Они вы-строились, чтобы избить бедную женщину, чьим един-ственным грехом было то, что ее поймали за тем же, что делали и ее судьи. Чей грех был тяжелее? И кто пер-вым должен ударить, кто без греха? Жертва потеряла сознание после первых ударов, и в конце концов лошадь потащила впавшую в беспамят-ство жертву прочь из деревни. Ряды палачей распались. Прервусь, потому что именно до этого места я слы-шала историю от отца. (Незадолго до его смерти.) О том, что сталось с Натальей несколько позже, мне, со слов отца же, рассказала Дуня, но спустя время. Мне было неловко и даже стыдно слушать историю молодой вдовы от отца, ведь эта сторона жизни была от меня тогда совершенно скрыта. И я не понимала, поче-му вдруг он вспомнил об этом. Какая появилась в этом надобность? Картина, обрисованная рассказчиком, так ярко запечатлелась в моем мозгу, что не шла прочь, хотя я и гнала ее. Она стала кошмаром моих снов. И вот отец умер. Потоки грязи, выливаемые на него, не только не умерились, но стали еще зловоннее. В ка-кой-то из дней, когда я была доведена почти до отчая-ния сплетнями, надо сказать, старательно доносимыми до меня и вообще домашних, в голове у меня абсолют-но четко прозвучал голос отца: -- Кто без греха, пусть бросит первый камень. Я словно очнулась. Пока отец был жив, он, как мог, защищал нас от сплетен, опутавших его всего. Предви-дя смерть и зная, что недоброжелатели не оставят его душу в покое, он хотел так предупредить меня и даже утешить. Бедная Наталья прошла сквозь строй, приняла побои и некому оказалось защитить ее, пусть и не без-грешную. Но в чьих руках были плети? Кто судил ее?.. Когда все разошлись, отец пошел по следу, остав-ленному телом Натальи Петровны, пока не вышел в поле. Он шел на ржание лошади, и в конце концов на-шел бесчувственную вдову. Освободив ее, опустился рядом на колени, осмотрел ссадины и синяки. Тело пре-вратилось в кровавое месиво. Отцу удалось унять кровь очень быстро. Под его прикосновениями боль исчезала. Они оставались в поле до вечера, а после благопо-лучно добрались до какого-то убежища в лесу. Наталья Петровна, сама еще не вполне поверившая в чудесное избавление, хотела было отблагодарить отца единственным понятным ей способом, но тот уклонился. Отец приходил к ней каждую ночь всю неделю, при-носил еду, и к концу недели женщина почти оправилась. Тайком она пробралась в свой дом, достала из под-пола золотой империал, припасенный на черный день, чтобы сесть на пароход, идущий в Тобольск, -- "начи-нать новую жизнь". Проводив Наталью Петровну до середины дороги, отец вернулся в деревню. А там играли свадьбу. Тогда-то отец впервые напился. Слово за слово, пьяные парни и мужики начали ог-лядываться вокруг в поисках женщин. Кто-то подсказал, что видел за деревней Наталью Петровну. Решили ее догнать. Кинулись к лошадям. И отец тоже. Наталью Петровну догнали быстро. Женщина при-шла в ужас. Кошмар неминуемо должен был повторить-ся, но с еще более ужасными последствиями. Увидев отца среди преследователей, Наталья Петров-на совсем пала духом -- она решила, что это он надоу-мил их погнаться за ней. Отец говорил Дуне, что взгляда Натальи Петровны, каким она на него тогда посмотрела, он никогда не за-будет. Этот взгляд и заставил его действовать. Он загоро-дил Наталью Петровну собой. От неожиданности все опешили. Почему-то никак не протестуя, повернули коней. Наталья Петровна, ни слова не говоря, пошла даль-ше. Отец остался один. Какое-то время не мог сдвинуть-ся с места, потом сорвался и побежал, не разбирая до-роги. Так же внезапно остановился, разрыдался, упал на колени и начал молиться, прося Господа о проще-нии за грех, который едва не совершил. Потом все как-то начало налаживаться. Надо сказать, что вся жизнь отца протекала именно так -- сначала поиски покоя, потом короткий миг рав-новесия, следом -- снова словно толчки, заставляющие, кажется, круто менять дорогу. Глава 2 НОЧЬ ДУШИ И ЖЕНИТЬБА Дорога в кабак -- Ученость не в счет -- -- Новая тварь -- Монастырские распри Дорога в кабак Отцу исполнилось восемнадцать. Он говорил нам, детям, что именно тогда почувствовал в себе присут-ствие какой-то силы. Не помню, какими точно словами он выражался, но помню с абсолютной ясностью, что именно хотел выразить. Он стал осознавать присутствие в себе того, чье существование согревало и дарило ощу-щение благополучия. У отца никогда не было духовного наставника. Все, что он понял, он понял самостоятельно. Я никогда не питала слабости к мистике. Но, ища ответы на вопросы, связанные с судьбой отца, по мере возможности читала об этом предмете и обнаружила: хотя многие мужчины и женщины пришли к осозна-нию и просветлению, очень немногие добились этого без руководства другого человека, более умудренного знанием. Просвещенный наставник знает все ловушки, подстерегающие ученика. Отцом же руководил только его разум и жажда познать истину. Однажды отец пахал и вдруг почувствовал, что все-гда присутствовавший в нем свет разрастается. Он упал на колени. Перед ним было видение: образ Казанской Божьей Матери. Только когда видение исчезло, отца пронзила боль. Оказалось, колени его упирались в острые камни, и кровь от порезов текла прямо на землю. Пережитое моим отцом духовное потрясение было сильным, но по сути своей не особенно глубоким. Он жил в миру, а значит, как написано в "Житии": "был с миром, то есть любил мир и то, что в мире. И был справедлив, и искал утешения с мирской точки зрения. Много в обозах ходил, много ямшичил и рыбу ловил, и пашню пахал. Действительно это все хорошо для крестьянина! Много скорбей было мне: где бы ка-кая сделалась ошибка, будто как я, а я вовсе ни при чем. В артелях переносил разные насмешки. Пахал усердно и мало спал, а все же таки в сердце помышлял как бы чего найти, как люди спасаются". Отец говорил, что жизнь его с того дня превратилась в сплошное ожидание какого-нибудь знака свыше. Но знака не было. Ему все труднее становилось мо-литься. Казалось, весь запас его духовной энергии был растрачен в одной вспышке, и ничего не осталось. "Ночь души", как он говорил, все не кончалась. Ни-чего не помогало. Он терял веру. Дорога в кабак проторилась как-то сама собой. А там дым коромыслом. Отец плясал до изнеможения, будто хотел уморить себя. Позже, когда уже начнется для него другая жизнь, отец, как бы искушаемый и подталкиваемый кем-то, вдруг впадал в буйство: "К музыке и танцам он питал неодолимую слабость. Во время кутежей музыка должна была играть беспре-рывно. Часто Распутин вставал из-за стола и пускался в пляс. В плясках он обнаруживал изумительную неуто-мимость. Он плясал по 3-- 4 часа". Так пишет Кввыль-Бобыль. Тогда-то он стал непременным участником всех де-ревенских гуляний. А в деревне -- где гуляют, там и бе-зобразничают. То есть, выхваляясь перед девицами, до-ходят и до драки с поножовщиной. На гуляниях отец и встретил свою суженую. Она была высокой и статной, любила плясать не мень-ше, чем он. Наблюдавшие за ними односельчане решили, что они -- красивая пара. Ее русые волосы резко контрастировали с его каштановой непокорной шеве-люрой, она была почти такого же высокого роста, как и он. Ее звали Прасковья Федоровна Дубровина, Параша. Моя мама. Начались ухаживания и все, что им сопутствует. Же-нихались они месяца три, после чего отец заявил своим родителям, что хочет жениться. Те особенно не противились. Разузнав все хорошень-ко о семье Дубровиных (а она появились в деревне неза-долго то этого), убедившись, что дело чистое, решили -- пирком да и за свадебку. Может быть, они были бы более привередливыми и настаивали на том, чтобы их сын взял кого-нибудь по-богаче, но уж очень хотелось родителям поскорее образумить сына. А что способно заставить выбросить из головы всякие глупости, если не женитьба? Дождались нужного времени, когда полагалось справ-лять свадьбу. Мама была доброй, основательной, сейчас бы ска-зали, уравновешенной. На три года старше отца. Начало семейной жизни было счастливым. Отец с усердием, какое раньше замечалось за ним не всегда, работал по хозяйству. Потом пришла беда -- первенец прожил всего не-сколько месяцев. Смерть мальчика подействовала на отца даже силь-нее, чем на мать. Он воспринял потерю сына как знак, которого так долго ждал. Но не мог и предположить, что этот знак будет таким страшным. Его преследовала одна мысль: смерть ребенка -- на-казание за то, что он так безоглядно "тешил плоть" и так мало думал о Боге. Он молился. И молитвы утишали боль. Прасковья Федоровна сделала все, что могла, чтобы смягчить горечь от смерти сына. Через год родился второй сын, Дмитрий, а потом -- с промежутком в два года -- дочери Матрена, или Ма-рия, как я люблю, чтоб меня называли, и Варя. Отец затеял строительство нового дома, большего по размерам, чем дом деда, на одном дворе. Это был двух-этажный дом, самый большой в Покровском. Работа, заботы о детях облегчили душу, а время, из-вестный врачеватель, доделало остальное. Но когда в доме воцарился покой, отцу начали снить-ся странные сны. То ли сны, то ли видения -- Казанская Божья Матерь. Образы мелькали слишком быстро, и отец не мог понять их смысла и значения. Беспокойство нарастало. Отец мрачнел, избегал раз-говоров даже с близкими. Душа терзалась. Ученость не в счет Князь Жевахов, как и многие, встречавшиеся с от-цом, но не знавшие его близко или просто достаточно, написал о нем. Рядом с по преимуществу предвзятыми мнениями относительно личности отца, у Жевахова есть близкие моему пониманию заметки. Кажется, сейчас они как нельзя более кстати. "Есть люди, для которых недостаточно найти себя: они стремятся найти Бога. Они успокаиваются только тогда, когда найдут Бога, когда будут жить и раство-ряться в Нем. Они постигают уже слова апостола Павла: "кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, те-перь все новое". Жаль только, что никто из писавших об отце (и обер-прокурор Синода Жевахов в их числе) не смог прило-жить подобное понимание к нему в положительном смысле. Опять прав оказался отец, говоря про таких: "Буква запутала ему голову и свила ноги, и не может он по стопам Спасителя ходить". Так и получилось -- "Он идет вперед, а они остаются сзади". Как-то раз, возвращаясь с мельницы, куда отвозил зерно, отец подвез молодого человека. Разговорившись с ним, узнал, что попутчик -- студент-богослов Милетий Заборовский. Спросил у него совета, что делать, рассказал о видениях. Тот просто ответил: -- Тебя Господь позвал. Господь позвал -- ослушаться грех. Милетий посоветовал идти в монастырь в Верхотурье: -- Тамошние монахи помогут. Отец стал сокрушаться, что не знает грамоты. Милетий сказал: -- Ученость не в счет. Была бы вера тверда. В "Житии..." читаем: "Вот ученость для благочестия -- ничего! То есть я не критикую букву -- учиться надо, но к Богу взывать ученому не приходится. Он все на букве прошел". "Кто в миру не ученый, а жизнь толкнула на спасение, тот, по всей вероятности, больше получит дарования: что ни делает, да успеет!" -- Как же семья? -- спросил отец. -- Решай, -- ответил Милетий. Доехали до деревни. Дома -- родители, жена, трое маленьких детей. Что делать? Мука мученическая, да и только. Отец говорил, что он тогда явственно услышал сло-ва из Евангелия от св. Луки: "Еще другой сказал: я пой-ду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне простить-ся с домашними моими. Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия". Решение оставить дом далось отцу нелегко. Но ослу-шаться -- еще тяжелее. Простояв ночь на коленях перед иконой Казанской Божьей Матери, отец сказал себе: -- Иду. Моя бедная мама видела, что с отцом что-то творит-ся. Но понять ничего не могла. Первое, что пришло в голову -- отец разлюбил ее. Отец не делился с женой мыслями. Да и не принято было говорить с женщинами о чем-то, кроме хозяйства и детей. Поэтому когда он все-таки заговорил с ней о том, что намерен идти в монастырь, она от неожиданно-сти онемела. Она ждала каких угодно слов, только не этих. Сказала: -- Поторопись. Об этом мне рассказала сама мама в один из приез-дов в Петербург к нам с отцом. Я, совсем девочка, тогда была уверена, что мама рассказывает мне об этом, что-бы показать -- она разделяла стремления отца. Мама была доброй женщиной, очень терпеливой. Она всегда уважала отца, сносила все тяготы, связанные как с жизнью вместе с ним, так и с разлукой. Когда я стала взрослой настолько, чтобы видеть кро-ме своих представлений и все в действительности про-исходящее вокруг, поняла -- мама хотела сказать, как ей было трудно отпускать отца. Наверное, она не пове-рила ему, не могла поверить. Она сказала: "Поторопись", чтобы не тянуть объяснение, от которого не ждала ни-чего хорошего. Никаких сантиментов. Она оставалась одна с тремя детьми на руках, а здоровый мужчина, ее муж, уходил. Какая разница, куда? Новая тварь Как к месту у князя Жевахова пришлись слова апос-тола Павла: "Древнее прошло, теперь все новое"... Но когда речь заходит о моем отце, предметом обсуждений становилось непременно старое, а новое будто теряется или не имеет значения. В заметках об отце, ставших теперь известными, да и в тех, которые передаются устно, обрастая попутно не-былицами, это особенно видно. Вот Ковалевский. Беру его, потому что он все-таки сдержаннее других: "Прежде его обычным занятием были пьянство, дебош, драки, отборная ругань. Бывало, едет он за хлебом или за сеном в Тюмень, возвращается до-мой без денег, пьяный, избитый и часто без лошадей.Такая жизнь продолжалась до тридцати лет. Все это вре-мя среди односельчан он слыл за пьяного, развратного человека. Перемена с ним произошла внезапно. Он вдруг резко изменил свое поведение. Сделался набожным, кротким, перестал пить, курить, начал бродить по монастырям и святым местам". Не спорю -- и пьянки, и ругань, и драки. Но только одно слово -- "обычно" -- и картина вырисовывается мерзостная. А что было рядом с этим? Да и плохое -- было ли оно совершенно таким, каким его изображают? Отец написал в "Житии...": "Все следят за тем, кто ищет спасения, как за каким-нибудь разбойником, и все стремятся его осмеять". Дьявол таится за левым плечом каждого. Ему оскор-бителен образ Божий в лице человека. Охаять его -- ра-дость. Сделать хоть в глазах других дурным, дурнее, чем на самом деле -- вечная цель. У Ковыля-Бобыля читаем: "Начался новый период Распутинской жизни, который можно бы назвать пере-ходным и подготовительным к будущим его успехам. Григорий мало-помалу стал отставать от пьянства и сквернословия. Как определяют это состояние его близ-кие, он "остепенился" и "задумался". Вместе с тем он стал заботиться о некотором благообразии: начал умы-ваться, носить более приличную одежду и пр. Во время молотьбы, когда домашние смеялись над ним за его свя-тость, он воткнул вилы в ворох сена и, как был, пошел по святым местам. С этим временем совпадают его хож-дения с кружкой для сбора пожертвований для постро-ения храма и усиленные посещения монастырей и вся-ческих святых мест. Односельчане изумлялись и не вери-ли в искренность его, в это время в самые отдаленные монастыри он ходил пешком и босой. Питался скудно, часто голодал, по прибытии в монастыри постился и всячески изнурял себя. Вполне точные сведения гово-рят, что он в то время носил тяжелые вериги, оставив-шие на его теле заметные рубцы. Он водится с юродивыми, блаженненькими, всяки-ми Божьими людьми, слушает их беседы, вникает во вкус духовных подвигов. Особенно долго живет Григорий в Верхотурском мо-настыре Екатеринбургской епархии. Здесь он вошел в близкие отношения со старцами и, по его словам, мно-гому научился". Здесь замечу только относительно вериг, которые отец носил какое-то время, а потом прекратил, хотя иногда и прибегал к действиям такого рода. Отец говорил: "С Богом никак не сговоришься". Ношение вериг и другие подобные способы умерщвления плоти он как раз и называл "сговором с Богом". Но повторял: "Конечно, кому как дано, тот так и спасается". Монастырские распри Монастырь в Верхотурье представлял собой нагромож-дение камней, окруженное массивной каменной же сте-ной. На монастырских землях работали монахи-трудники. Отца после недолгих расспросов приняли послушни-ком. Отец оказался упорным и в поле, и в учении. Его набожность обратила на себя внимание старших братьев-монахов. Один из них, видя старание послуш-ника, рассказал ему о старце Макарии, живущем в лесу неподалеку от монастыря. Подсказал отправиться к нему "за умом", но отец чувствовал, что пока не готов к встрече. В самом же монастыре единства и стройности в мыс-лях не было. Одни придерживались жесткого традици-онного взгляда на православные догмы. В большинстве своем это были старые монахи, их за глаза называли староверами. Другие были настроены, как им казалось, свободнее. Правыми себя считали, разумеется, и те, и другие. Споры между враждующими лагерями начина-лись, как правило, вполне благостно, а заканчивались, тоже как правило, рукоприкладством. Кроме того, и в вопросах нравственности не все мо-нахи соответствовали своему положению. Порок, гуляю-щий по мужским монастырям, не обошел и Верхотурье. Но даже не это все повергало отца в отчаяние. И уж, конечно, не холодная и сырая келья с маленьким окош-ком под самым сводом, которое пропускает больше хо-лода, чем солнечного света, не узкая деревянная ле- жанка без матраца, не шаткий стул и не менее шаткий стол и не холодный каменный пол. Он не находил в монастыре главного, ради чего и пришел туда. Только когда понял, что помощи ждать в монастыре не от кого, отправился к старцу Макарию. Сам старец -- интереснейший тип. В молодости был мотом, спустил отцовское наследство. А в один прекрас-ный день проснулся, преисполненный отвращения к земным радостям. Следуя завету Христа: "Если хочешь быть совершен-ным, пойди и продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и сле-дуй за Мною", Макарий так и поступил. Когда желания плоти слишком донимали его, умерщвлял ее жестоки-ми самоистязаниями. Наконец он пришел к полной душевной безмятеж-ности. Жил в лесу и наставлял тех, кто приходил к нему. Отец множество раз передавал свой разговор со стар-цем. Раз от раза дополняя его какими-то деталями, ка-жущимися ему особенно важными в настоящий момент. Перескажу так, как мне запомнилось. Отец спросил у Макария, как ему узнать волю Господа. Старец ответил: -- Ты должен молиться Ему. Отец: -- Что делать, если падаешь с высокой стены? Пы- таться спастись или отдаться в руки Господа? Макарий: -- Сын мой, твое тело -- храм Божий, зачем же по- зволять ему разрушиться? Отец: -- А как быть с видениями Казанской Божьей Мате- ри? Я хочу следовать за ней. Как мне узнать, чего требу- ет от меня Господь? Макарий: -- Ты должен неустанно молиться о том, чтобы тебе было даровано понимание и руководство. Утром после пробуждения, ты должен посвятить свой день Богу. Дол- жен выполнять всякую работу как слуга Божий. Не ставь себе в заслугу добрые дела, а считай их жертвой Господу. Молись о прощении, повторяй "Господи помилуй" по крайней мере пять тысяч раз за день. Когда почув-ствуешь, что получил прощение, Он придет к тебе. Отец: -- Я сделаю, как ты велишь. Остаться мне в Верхотурье? Макарий: -- Господь обитает не только в монастыре. Весь мир -- Его обитель. Он всегда с тобой. Монастырские ворота не запирались. Можно было уходить и приходить, когда и кому заблагорассудится. Отцу заблагорассудилось вернуться в мир. Для чего? Некоторый ответ дает Белецкий: "Распутин обладал недюжинным природным умом практически смотрящего на жизнь сибирского крестьянина, который помог ему наметить свой жизненный идеал. Поэтому Распутин по-шел по пути своих склонностей, которые в нем разви-лись под влиянием общения его во время странствова-ний с миром странников и с монашеской средой. Об-щение это дало Распутину зачатки грамотности и свое-образное богословское образование, приноровленное к умению применять его к жизненному обиходу, расши-рило его взгляд на жизнь, развило в нем любознатель-ность и критику, выработало в нем чутье физиономис-та, умевшего распознавать слабости и особенности че-ловеческой натуры и играть на них, и само по себе по-вело его по тому пути, который растворил перед ним страдающую женскую душу. Распутин ясно отдавал себе отчет в том, что узкая сфера монастырской жизни, в случае поступления его в монастырь, вскорости выбросила бы его из своей среды. В сознательную уже пору своей жизни Распутин, иг-норируя насмешки и осуждения односельчан, явился уже как "Гриша-провидец" ярким и страстным предста-вителем этого типа, в настоящем народном стиле, воз-буждая к себе любопытство и в то же время приобретая несомненное влияние и громадный успех, выработав-ши в себе ту пытливость и тонкую психологию, которая граничит почти с прозорливостью". Глава 3 СТРАННИК Хитрый враг -- Единство молитвенного и эротического -- В хлыстовском корабле -- -- Был ли Распутин хлыстом Хитрый враг Прошел почти год с того времени, как отец оставил Покровское. Он был похож на бродягу. Истощен, обо-рван. Его не смогла бы узнать и жена. Отец говорил, что тогда он "не видел себя", то есть ему было совершенно все равно, как он одет, даже го-лод не слишком донимал его, хотя есть удавалось не каждый день. Он постоянно молился. "Но и враг не дремал", -- говорил отец, рассказывая о том времени. Вместо Ка-занской Божьей Матери ему являлись образы женщин-соблазнительниц. Интересно, как отец писал в "Житии...": "Видению не нужно верить, это недоступно нам. Хотя бы оно на самом-то деле было, за это Господь простит, за неверие даже маленьким подвигом простит, но как от врага в прелесть впадешь, то это спрашивается как все равно, как у какого-нибудь злого помещика потерял какие-ни-будь вещи. Очень, очень осторожно нужно с этими виде-ниями, до такой доведут низкоты, то есть до забвения, что не будешь помнить ни дни, ни часы, и в такую впа-дешь гордость, и будешь настоящий фарисей. Трудно странничкам бороться со врагом. Когда я шел странни-чать в Киев, то уходил утром без обеда, это был мой устав. Злодей враг завидовал всему моему доброму делу; то он являлся в виде нищего, а все-таки знатно, что не нищий, а враг в тумане. Я успевал в то время крестным знамением себя осенять, и вдруг исчезал, как прах. То мне казал, что деревня еще более как 30 верст, смотришь из-за леску и вышел на долинку -- тут и село. Экой сата-на! То являются помыслы нечестивые, усталость неопи-санная, голод невысказанный, жажда питья неопреде-ленная, я догадывался, что это опять от врага, нередко падал на дороге, как будто по кочкам иногда, -- все это искушение! Приблизишься к селу, звон раздается, я сво-ими прыткими ногами и частой походкой, уже в храм. Вот мне первую мысль враг задает: то стань на паперти, собирай жертвы -- дорога далекая, денег много надо, где возьмешь; то помолись, чтобы тебя взяли обедать и на-кормили послаще. Хвать безумной головой, уже херувим-ский стих поют, а я еще не был, не предстоял, не соеди-нялся с Господом! Дай я не буду больше! Так мне при-шлось с этими помыслами бороться целые года". И там же: "Не будем верить сновидениям, кроме Божией Матери и Креста". Он клал бессчетные поклоны, бил себя палкой, сте-гал ремнем. Боль вытесняла похоть и заполняла стыдом. Чем сильнее он старался изгнать прельстительниц из сознания, тем, казалось, настойчивее они возвращались, пока он не падал на землю в изнеможении. Он терпел поражение в одной битве за другой, не находя покоя. Не желая признать поражение, он боролся, каждый день заново начиная свою битву на рассвете и оплаки-вая поражение на закате. В "Житии..." отец пишет: "Ах, враг хитрый ловит во-обще спасающихся..." Единство молитвенного и эротического В глазах всего мира отец был грешником, и, с точки зрения церковных законов, он, несомненно, грешил, но я предпочитаю думать, что милосердный Господь в сердце своем может найти оправдание грешнику, уступавшему силам, противиться которым не во власти человека. Отец пытался сделать то, что удавалось лишь немно-гим. Я думаю о нем не как о грешнике, а как о челове-ке, который предпринял попытку и потерпел неудачу. А кто может осудить человека за попытку? Разве лучше вообще не прилагать никаких усилий? Откуда человеку знать, что такое карабкаться в гору, если он никогда и не пытался? В "Житии..." читаем: "Как дыроватый мешок не со-хранит в себе жито, так и мы, ежели не будем друг дру-га прощать, а будем замечать в другом ошибки, сами же находиться к нему в злобе, то есть судить". А у Гурко нашла я следующее определение: "Смоло-ду обнаружил он бурный темперамент, проявлявшийся то в повышенной религиозности и столь присущем рус-скому человеку богоискательстве, то в чрезвычайной физической страстности, переходящей в эротоманию. Впрочем, медицина давно установила сочетание у лю-дей экзальтированных религиозного фанатизма с повы-шенной половой страстностью. Как бы то ни было, у Распутина уже в молодые годы чередовались периоды крайнего разгула с приступами покаяния, молитвенного экстаза и влечения к палом-ничеству по святым местам. В Распутине совмещались две крайности -- явление, свойственное русской природе и имеющее основой бур-ную страстность. По меткому выражению Достоевского, про таких лиц "никогда вперед не знаешь, в монастырь ли они поступят, или деревню сожгут". Интересное место есть и у Евреинова, немало потру-дившегося для развенчания отца, но вынужденного все-таки признать: "Возбуждение полового инстинкта в связи с религиозной экзальтацией и вообще с молитвенным подвигом -- общеизвестный факт. "Художественное де-лание молитвы Иисусовой, -- говорит епископ Феофан Затворник, -- иного ввергает в прелесть мечтательную, а иного, дивно сказать, в постоянное пехотное состоя-ние". По его же словам, теплота ("теплое чувство"), со-провождающая сосредоточенную в сердце молитву, нередко соединяется "со сладостью пехотною". "Какое странное явление, -- говорит епископ Игнатий (Брян-чанинов), -- по-видимому, подвижник занимается мо-литвою, а занятие порождает похотение, которое долж-но бы умерщвляться занятием". Связь полового чувства с религиозным вскрыл, еще задолго до фрейдовского учения о сублимации первого из них во второе, проф. Р. Краффт-Эбинг, полагавший, на основании ряда иссле-дований, что "религиозное и половое состояние аффекта обнаруживают на высоте своего развития единогласие в качестве и количестве возбуждения". О "склонности че-ловека связывать свою эротику с религией, приписывая первой божественные источники и выдавая ее за про-дукт веления свыше", говорит определенно проф. Фо-рель во втором томе своего исследования "Половой воп-рос". Распутин являл крайне красноречивый пример по-добной "склонности".Не свободна от половых представ-лений и жизнь святых". Я раньше не говорила об этом прямо, теперь скажу. Меня упрекали и продолжают упрекать в безоглядной вере в отца, в его святость. Да, я верю в него и верю ему. Кто способен различать смыслы, тот поймет. Он стре-мился к святости и иногда бывал близок к ней (напри-мер, когда исцелял и предсказывал). Но путь его был прерван. На той же части пути, которую ему дали прой-ти, он подвергался испытаниям. И преодолевал их вся-кий раз. Не его вина, что недоброжелатели громоздили перед ним все новые и новые препоны. Среди недоброжелателей отца особенно Труфанов усердствовал в описании "прелюбодеяний". Но он же передает и такое: "Распутин рассказал мне следующее. "Я бесстрастен. Бог мне за подвиги дал такой дар. Мне прикоснуться к женщине али к чурбану, все равно. Хо-чешь знать, как я этого достиг? Вот как! Я хотение на-правляю отсюда, из чрева, в голову, в мозги; и тогда я неуязвим. И баба, прикоснувшись меня, освобождается от блудных страстей. Поэтому-то бабы и лезут ко мне: им хочется с мужиком побаловаться, но нельзя; оне боятся лишиться девства или вообще греха, вот и обра-щаются ко мне с просьбой снять с них страсти, чтобы они были такие же бесстрастные, как и я". Кто из ругателей отца сможет повторить это о себе? В хлыстовском корабле Теперь легко перейти к рассказу о том, как отец в странствиях попал к хлыстам. История этой секты необычна. Пожалуй, ни одна дру-гая духовная организация не окружена таким количеством легенд и прямой лжи, как эта. Ее основал в семнадцатом веке Данила Филиппов, человек, безусловно, выдающий-ся. Куда бы он ни шел, к нему льнули новые ученики и последователи, еще более рьяные, чем он сам. Фанатизм часто оборачивался приступами истерии. Хлысты соблюдали жесткую дисциплину. Их обряды отличались от канонических церковных, поэтому они подвергались гонениям со стороны правительства. Спа-сал секту обет молчания. Никто не мог ничего расска-зывать посторонним о том, что делается в корабле (так называли хлысты свою общину). Но как бы они ни таи-лись, тайное становилось явным. Надо заметить, что хлысты не сумели сохранить чи-стоту веры. После смерти Филиппова кормщиком (гла-вой общины) стал некий Радаев, который, будучи по натуре развратником, изменил все направление разви-тия секты. Он заявил, что им правит Божья воля, что через него говорит Святой Дух и что поэтому его учение истинно и безусловно. Он ввел новые обряды, не мно-гим отличающиеся от оргий, и сам был непременным их участником. Собрания обычно проходили в особом молельном доме, в большой комнате. Это -- непременное условие. Потому что главный обряд хлыстов -- радения -- напо-минает общий танец вокруг главного лица. Считается, что во время этого танца на таким образом молящихся снисходит благодать и они прозревают. Радеющие, и даже мужчины, доходят до исступления. Многие полагают, что заканчивается эта своеобразная служба свальным грехом. Подстрекаемые кормщиком, хлысты совершен-но не помнят себя и не пытаются справиться с чув-ственным напором. Новые бдения, к разочарованию слишком хорошо думающих о роде человеческом, стали приманкой для многих нетвердых в канонической вере. Царящая в секте хлыстов распущенность оказалась приманкой. Многие из последователей хлыстовства в изображе-нии Радаева обосновались в Сибири. Некоторые из них были высланы туда правительством, с усердием пре-следовавшим секту, другие добровольно перебрались в эти места, чтобы избежать гонений. Отец и раньше слышал о хлыстах. Сначала в Покров-ском, недалеко от которого в глубине леса скрывались приверженцы этой секты, попавшие в Сибирь откуда-то из Центральной России. В Верхотурском монастыре он имел возможность на-блюдать за причудливым соединением православных обрядов и хлыстовских радений, практиковавшимся монахами, изнемогавшими от тяжести воздержания. Теперь ему предстояло столкнуться с ними близко. Однажды отец после дня, проведенного в дороге, попросил в одной избе ночлега и хлеба. Хозяйка, чем-то удрученная, впустила его. Тут же стала понятна при-чина озабоченности женщины. На лавке под кучей оде-ял лежала девочка. Похоже было, что она умирает. Отец подошел к ней. Ребенок был без сознания, един-ственным признаком жизни оставалось еле слышное дыхание и иногда -- стон. Отец попросил оставить его наедине с больной. Родители девочки вышли. Отец упал на колени возле лавки, положил ладонь на пышущий жаром лоб ребенка, закрыл глаза и начал молиться. Он рассказывал, что совершенно не ощущал тече-ния времени. Обеспокоенные родители то и дело приоткрывали дверь и с изумлением смотрели на застывшего в молит-ве человека. Наконец девочка шевельнулась, открыла глаза и спросила: -- Я жива? Через минуту она ничем не напоминала умирающую. В мыслях простившиеся со своим ребенком родите-ли, обезумевшие от неожиданного счастья, без конца благодарили отца и усадили ужинать. Мать девочки, которую еще не вполне покинуло бес-покойство, извиняясь, спрашивала отца, что он такое сделал. Отец отвечал: -- Молился. Господь помог. Выпили, как полагается, за здоровье. Разговор по-шел живее. Хозяйка раскраснелась. Ее очень интересовал вопрос, какую жизнь ведет отец -- за что ему дан такой дар: -- Ты, должно быть, ведешь очень чистую, целомуд- ренную жизнь? Отец ответил, что не верит в необходимость цело-мудрия. Женщина оживилась. Спросила, не из хлыстов ли он. Отец сказал, что он не из хлыстов, что слышал о них и что они ему не интересны. Без всякого перехода добавил: -- А вот вы-то -- из хлыстов. Хозяйка ойкнула, зажала ладонью рот, осознав, что чем-то выдала тайну. Так отец познакомился с хлыстами. Весть об исцелении девочки быстро облетела хутор. Кормщик упросил отца познакомиться. Рассуждения кормщика сводились к тому, что без радений по хлыстовскому обряду нет никакой возмож-ности приблизиться к истине. И что поэтому члены сек-ты удовлетворены и счастливы, и, безусловно, ближе к Богу, чем православные. Был ли Распутин хлыстом Отец никогда не скрывал, что бывал на радениях хлыстов, но точно так же он никогда не говорил, что разделяет их взгляды. Английский посланник Бьюкенен утверждал, что отец "большую часть времени вел двойную жизнь. Он руководствовался правилом, что только раскаяние прино-сит спасение, и всем его проповедовал, причем добав-лял, что без греха нет спасения. Поэтому первый шаг по пути спасения -- это поддаться искушению. Секта, ко-торую он основал, была сколком с секты хлыстов, или бичевалыциков. Члены ее стремились к непосредствен-ному сношению с Богом, хотя несколько странным об-разом. Их служба, которую они совершали ночью, была более похожа на вакханалии древнего Рима, чем на об-ряд христианской церкви. С пением и криками они вели хоровод, ускоряя шаг при каждом круге, до тех пор, пока, завертевшись в безумной пляске, не падали обес-силенные на землю. Далее следовала сцена, которую мы из скромности не будем описывать. Распутин был впол-не подходящим первосвященником для такой секты, потому что он пользовался необыкновенным внимани-ем женщин. Несмотря на его ужасное обращение с ними, они готовы были терпеть от него всякие унижения, лишь бы не покидать его". Правда здесь в том, что отец, как и любой другой христианин, полагал раскаяние и искупление грехов важ-ной частью духовной жизни, что он действительно осо-бенно сильно воздействовал на женщин, благодаря чему и исцелял их успешнее мужчин. Но причина кроется не в особенностях хлыстовства, а в особенностях энергии отца. Что же до того, что он организовал секту, то по этому вопросу даже была учреждена целая комиссия. У Гурко находим: "По вопросу о принадлежности Распутина к какой-либо определенной секте можно прийти к определенному выводу. Дело в том, что воп-рос этот весьма интересовал группу членов Государ-ственной Думы еще в 1912 году в связи с распростра-нившимися тогда сведениями о возраставшем влиянии Распутина при дворе, а в особенности об его система-тическом вмешательстве в дела православной церкви. А.И.Гучков решил этот вопрос вынести на трибуну Го-сударственной Думы. Надо было, однако, найти для этого какой-нибудь законный повод. Таким поводом явилась наложенная администрацией кара на газету "Голос Москвы" за напечатание ею открытого письма некоего Новоселова, образовавшего в Москве особый духовно-религиозный кружок. В письме этом говори-лось о той опасности, которой подвергается православ-ная церковь от вмешательства в ее действия и распоря-жения отдельных лиц, с православием имеющих мало общего. Таким образом, дабы связать запрос по поводу административной кары, наложенной на "Голос Мос-квы", с Распутиным, надо было выяснить, поскольку он в православном смысле является еретиком, принад-лежит ли он к недозволенной законом религиозной секте. Подозревался же Распутин в принадлежности к хлыстовству. Обратились с этой целью к известному знатоку рус-ского сектантства Бонч-Бруевичу, тому самому, кото-рый впоследствии объявился убежденным большевиком и стал управляющим делами Совета народных комиссаров. Бонч-Бруевич, через посредство баронессы В.И.Ик-скуль, охотно познакомился с Распутиным, вел с ним продолжительные беседы на различные темы, причем выказал к нему некоторую симпатию. Результат своего знакомства с Распутиным и его религиозными воззре-ниями Бонч-Бруевич доложил в собрании членов ок-тябристской партии. Пришел он к тому выводу, что ни к какой секте Рас-путин не принадлежит и в состав ее не входит. Доклад Бонч-Бруевича был в общем для Распутина благоприятным. К такому же выводу пришла в 1917 году и Чрезвы-чайная следственная комиссия". Некоторые же в ненависти к отцу заходили так дале-ко, что причисляли его к хлыстам на том основании, что отец часто называл себя "Божьим человеком". Ряд выст-раивали при этом такой -- хлысты не называют себя хлы-стами, считая это обидным прозвищем, а обозначают себя как "Божьи люди". Так, стало быть и отец -- хлыст. Но только ли отец называл себя Божьим человеком, и только ли его так называли? И можно ли про них даже подумать, что они хлысты? Другие уличали отца в хлыстовстве, видя сходное с хлыстовством в том, какие коленца он выделывал во время плясок. При этом они ссылались на описание хлы-стовских радений: "В 1812 году был в этой секте... меща-нин Евграфов. Этот Евграфов впоследствии попался в руки правительства и сообщил на формальных допросах о секте "московской хлыстовщины" весьма любопыт-ные подробности. По его словам, по окончании пения хлыстовских песен... пророчествующий становился сре-ди моленной и начинал радеть, то есть кружиться, при-седая, сильно ударял в пол ногами и т. п.". Но посмотрите, как пляшут вошедшие в раж мужики на праздниках, разве не так? Что ж, и они все хлысты? Вот именно -- сходное выдается за сущее. Они говорят: "По учению хлыстов, тому, в ком жи-вет "дух Божий", как праведнику, закон не лежит; он может творить чудеса и предсказывать будущее". И на этом не успокаиваются, идут все дальше и го-ворят все больше. Лишенные благодати рады корить тех, на ком она есть, чем угодно. Только ведь "правда поругаема не бывает". Отец не отказался присутствовать на радениях хлыс-тов. Интерес всегда брал в нем верх. Он смотрел, запо-минал, говоря его словами, "вешал". И это поставят потом ему в вину ревнители благо-честия. Он хотел всего лишь понять, какие есть пути к Богу, убедиться, что то знание, которое находилось у него внутри, -- правильное. Начетничеством этого не дос-тигнешь. Прочтите "Житие опытного странника": "Посмот-рю по поводу примеров на священников -- нет, все что-то не то; поет и читает резко, громко, как мужик дрова рубит топором. Вот мне и пришлось подумать много: хоть худой да батюшка. Вот я и пошел паломни-чать, а так был быстрый вглядываться в жизнь; все меня интересовало, хорошее и худое, я и вешал, а спро-сить не у кого было что значит? Много путешествовал и вешал, то есть проверял все в жизни. Ходил берега-ми, в природе находил утешение и нередко помыш-лял о Самом Спасителе, как Он ходил берегами. При-рода научила меня любить Бога и беседовать с Ним. Я воображал в очах своих картину Самого Спасителя, ходившего с учениками своими". Там же отец написал: "Нужно всегда себя проверять, только в середину точки зрения, а не до крайностей". Он прекрасно понимал, что истина находится между двух крайних точек, о чем бы речь ни шла. И в вопросах следования духовному уставу. Не доводите сами до полного конца того, кто не может и не собирался до него доходить... Лестно додумать за другого, полагая, что "проник вглубь". Но, поступая так, вы неизбежно ставите себя на его место. И он уже -- не он, а -- вы. Что ж, вам и отвечать. Глава 4 ОПЯТЬ ДОМА Запретная любовь -- Соломенная вдова -- -- О чем граф Витте просил Распутина -- -- Дом ходит ходуном -- За кого бес? -- -- Отец Петр против Распутина -- -- Как добраться до царей Запретная любовь В "Житии...": "Странничать, нужно только по време-ни а чтобы многие годы, то я много обошел странно-приимен -- тут я нашел странников, которые не только года, а целые века все ходят, ходят и до того они, бед-няжки, доходили, что враг в них посеял ересь -- самое главное осуждение, и такие стали ленивые, нерадивые, из них мало я находил, только из сотни одного, по сто-пам Самого Христа. Мы -- странники, все плохо можем бороться с врагом. От усталости является зло. Вот по этому поводу и не нужно странничать годами, а если странни-чать, то нужно иметь крепость и силу на волю и быть глухим, а иногда и немым, то есть смиренным, наипаче простячком. Если все это сохранить, то неисчерпаемый тебе колодезь -- источник живой воды. А в настоящее время сохранить источник этот.трудненько. Все же-таки Бог не старее и не моложе, только время другое. Но на это время Он имеет Свою благодать и время восторже-ствует. Страннику нужно причащаться тем более во вся-ком монастыре, потому что у него большие скорби и всякие нужды. Святые тайны обрадуют странника, как май месяц свою землю". Все годы скитаний (так сказали бы, а для отца они были временем опытного странствования) мать ждала весточки. Но не дождалась. Она оказалась хорошей хозяйкой. Хозяйство процве-тало, дети, порученные заботам работниц, которых она наняла, были здоровы. Первой из двух работниц в доме появилась Катя Ива-нова, сухощавая краснолицая женщина, смешливая и скорая на руку. А второй была та самая Дуня Бекешова, о которой я уже немного рассказала. Само собой разумеется -- в то время ни мать, ни тем более я ничего не знали о событиях рокового для отца дня в имении Кубасовых (а мать так никогда и не узнала). Дуня родилась в Тюмени, то есть была городская. В некотором смысле это весомая характеристика в глазах деревенского жителя. Но в ней не было ничего такого. Она несколько лет была в услужении у Кубасовых, вер-нее, у Ирины Даниловны Кубасовой. Следовала за ней по всем местам, где та путешествовала с мужем. Случай с отцом, невольной участницей которого она стала, изменил ее судьбу. Она влюбилась в моего отца. Дуня рассказывала, что первым порывом ее была не любовь (в плотском смысле), а стыд и жалость. Оставаться в доме Кубасовых Дуня больше не могла. Ее словно тянуло прочь. Как-то выспросила у торговцев на базаре, откуда был отец (имя его она знала). Но уйти все не решалась. Время шло, а желание увидеть отца не становилось глуше. Так она бросила хлебное место и отправилась в По-кровское. Но отца там уже не было. Нанялась в работницы (Дуня, рассказывая об этом, качала головой: "Наплела невесть что..."). И ждала появ-ления отца. Именно ждала, потому что была убеждена -- он вернется. Предупрежу тех, кто приготовился к новой любов-ной интриге. Ничего похожего. Такой человек, как Дуня, не мог бы обманывать хозяйку, ставшую ей подругой. Я сразу и навсегда полюбила Дуню. В ней было что-то теплое, очень домашнее, родное. Мать, оставшись одна, не могла уделять нам столько времени, сколько ей, наверное, хотелось бы. Да в де-ревнях, где на счету каждая минута и хозяйка должна выбирать, посидеть с детьми или присмотреть за ско-том -- выбор чаще всего делался в пользу последних. Дети были предоставлены сами себе. У стариков (в этот разряд родители моих родителей перешли, по обычаю, тотчас же после рождения первенца у молодых) дел тоже хватало. Достаточным был присмотр. К тому же появление в нашей семье работниц вовсе не означало, что мать решила уделить внимание детям. Просто работы по хозяйству становилось больше. Мама работала наравне с Катей и Дуней. Хватало работы и нам. Сложа руки сидеть считалось зазорным, да никому и в голову не приходило. Соломенная вдова Мама была нежна с нами. Часто плакала вечерами. Тогда я ловила на себе ее тоскливый взгляд. Так смотрят на сирот. Целый день мама буквально не присаживалась. Не помню, чтобы она и за столом сидела дольше несколь-ких минут. Все боялась чего-нибудь не успеть. Тем более, что после ухода отца свекр и свекровь начали косо смот-реть на нее. Думали, что в поступке сына (а, они, разу-меется, видели в нем только внешнюю сторону, так же, правда, как и мама) виновата жена. Так что ей при-шлось очень нелегко. Добавьте к этому косые взгляды соседей. Не каждый день хозяин уходил из дому так надолго, не давая о себе знать. Мама действительно не получала никаких известий непосредственно от отца, но до Покровского доходило что-то о каком-то страннике, исцеляющем больных и проповедующем Слово Божье. Мама никогда не говорила с нами об этом, но, хо-рошо зная ее и образ ее мыслей, могу предположить, что она не прикладывала появлявшиеся вести к мужу. Как и любая крестьянка, она была человеком практи-ческим в первую очередь. Соломенная вдова, она хотела, чтобы в дом вернул-ся муж, отец ее детей, хозяин в доме, наконец. О чем граф Витте просил Распутина В конце девятнадцатого века в Сибири новости рас-пространялись медленно. "Железка" -- железная дорога, Транссибирская магистраль -- в тех краях только строи-лась. Дорога была проложена в 1905 году. Инициатором строительства стал граф Сергей Юлье-вич Витте, один из самых способных людей из служивших Николаю Второму. Позже Витте стал добрым другом отца. Отношения Витте и отца представляют собой при-мер того, как образованнейший~человек, сановник мо-жет точно понять душу простого крестьянина. Граф Витте писал: "Нет ничего более талантливого, чем талантли-вый русский мужик. Распутин абсолютно честный и доб-рый человек, всегда желающий творить добро". Ковыль-Бобыль пишет: "Покойный граф С.Ю.Витте нередко пользовался советами Распутина. Граф Витте считал старца умным человеком и нередко совещался с ним. В начале войны, когда поднят был вопрос о вос-прещении продажи спирта и водочных изделий, Распу-тин принимал деятельное участие в частных совещани-ях, происходящих в квартире покойного графа. Гр. Витте считал, что Распутиным нужно уметь пользоваться и тогда он принесет большую пользу". Симанович описывает только один, по понятным причинам близкий ему эпизод встреч графа Витте и отца: "Однажды позвонил ко мне граф Витте и просил при-ехать к нему по одному доверительному делу. В осторожной форме граф спросил меня, может ли он мне довериться и быть спокойным, что разговор ос-танется в секрете. У него имеется план, который может оказаться весьма интересным для еврейского народа, а ему известно, что еврейский вопрос очень близок мне. -- Я считаю необходимым, -- сказал Витте, -- чтобы вы свели меня с Распутиным. Я уже привык, что высокопоставленные особы ста-рались использовать для себя влияние Распутина, по-этому предложение Витте меня нисколько не удивило. Я согласился свести его с Распутиным. Сознаюсь, что мысль свести Витте с Распутиным и помочь первому опять занять руководящий пост была для меня очень заманчивой. Во всяком случае, при про-ведении еврейского равноправия Витте мог оказать нам огромные услуги. При этом Витте должен был обещать мне, что, если нам удастся опять провести его к управ-лению государственным кораблем, он будет сотрудни-чать с нами в уничтожении еврейских ограничений. Он согласился еврейский вопрос поставить на первый план, и договор между нами был заключен. Распутин был рад, что для Витте потребовалась его поддержка. Первая встреча между Витте и Распутиным состоя-лась весною. Результатами этой встречи оба были до-вольны. Распутин рассказывал потом мне, что он спер-ва спросил Витте, как ему величать его, и они услови-лись: "Графчик". Витте пояснил, что он в немилости, потому что он против войны. Но он не может увлечься войной. -- Дай тебя поцеловать! -- воскликнул восторженно Распутин. -- Я также не хочу войны. В этом я вполне согласен с тобой. Но, что делать? Папа (Николай Вто- рой) против тебя, он боится тебя. Я, во всяком случае, в ближайшие дни переговорю с ним и посоветую ему поручить тебе окончание войны. Я верю тебе. Спустя двенадцать дней Распутин сообщил Витте, что он имел относительно его разговор с царем, но тот не мог решиться на новый призыв Витте к власти. Отношения между Распутиным и Витте продолжа-лись до смерти последнего. Они часто встречались, и Витте, по-видимому, не оставлял мысли при помощи Распутина вновь забрать в свои руки власть. Однако, обладая хорошей шпионской организацией, старый двор вскоре разузнал о дружбе Витте с Распутиным. Шпионили не только за царем, царицей и царскими детьми, но следили за всеми лицами, имевшими дос-туп ко двору. Я, например, не мог шагнуть в Петербур-ге, чтобы за мной не следили. Бывали случаи, что за мной одновременно следило несколько агентов. Извес-тие, что Витте при помощи Распутина ищет сближе-ния с молодым двором, привело противников Нико-лая Второго в сильное волнение, а также произвело возбуждение в кругах старого двора. Там против Витте боролись очень энергично. Предполагали, что этот за-мечательный государственный муж мог предпринять такие шаги, которые могли бы сильно повредить ста-рому двору. Когда Витте умер, то по Петербургу ходи-ли слухи, что враги его отравили". Ясно, что именно интересно Симановичу в приве-денных страницах. И-об этом я несколько позже тоже собираюсь рассказать то, что знаю. Сейчас же обращу внимание на некоторые слова, способные стать ключом для объяснения многого в со-