бытиях из петербургской жизни отца. "Высокопоставленные особы старались использовать для себя влияние Распутина", -- пишет Симанович. Замечу, что отец далеко не всем подряд составлял протекцию, как может показаться из намека Симано-вича, старавшегося, говоря подобное, усилить и свой вес. Отец всегда по-своему показывал отношение к про-сителю. Сошлюсь на слова Жевахова, верно отражаю-щие одну деталь в манере отца: "К стыду глумившихся над Распутиным, нужно сказать, что он распоясывался в их обществе только потому, что не питал к ним ни малейшего уважения и мнением их о себе нисколько не был заинтересован. Ко всем же прочим людям, не гово-ря уже о царском дворце, отношение Распутина было иное. Он боялся уронить себя в их мнении и держался всегда безупречно. Я несколько раз встречался с Распу-тиным в 1910 году, то в Петербургской духовной акаде-мии, то в частных домах, и он производил на меня, хорошо знакомого с монастырским бытом и со старца-ми, такое впечатление, что я даже проверял его у более духовно сведущих людей и сейчас еще помню отзыв епископа Гермогена, сказавшего мне: "Это раб Божий: Вы согрешите, если даже мысленно его осудите". О графе Витте. Случай с ним отличается от тех, на которые ссылается Симанович. Граф, пожалуй, если не единственный, то один из считанных вельмож, искав-ших помощи отца не для себя лично, а для блага всех. Витте провел денежную реформу, оздоровившую Россию, поддерживал развитие промышленности и до-бывал для нее кредиты у иностранного капитала. Он проявил себя слишком талантливым. Это-то и стало при-чиной удаления его от государственных дел. Из слов Симановича же видно, что за атмосфера ца-рила тогда в столице. Она вполне соответствовала на-строению умов. Клубок змей, готовых жалить любого, в ком только заподозрят покушение на свой покой. Шпи-онство, заговоры, полное непонимание или нежелание понимать выгоды государства. Что же касается графа Витте, то взгляды его и отца во многом совпадали, хотя и выражались, разумеется, по-разному. Это можно проследить и по приведенному рассказу. Этим случаем отношения отца и графа Витте не ограничивались. Я поспешила забежать вперед, и даже увлеклась, го-воря о графе Витте, что, учитывая все обстоятельства, простительно. Дом ходит ходуном Итак, как-то вечером, только мы собрались сесть за ужин, без стука вошел незнакомец. Спутанная борода, длинные рыжевато-каштановые волосы. Мама закричала: -- Гриша! Все в доме пошло ходуном, из погреба достали лако-мые припасы -- все на стол. Хозяин вернулся! Мы, дети, как бросились к нему, так и не отходили. У меня потом вся щека была в царапинах от его колючей бороды, -- так сильно он прижимал меня к себе. Перецеловал всех нас бессчетное количество раз. Сейчас злюсь на себя -- не спросила отца, о чем он в тот вечер рассказывал. Я-то от восхищения не запомнила ничего. Да и могла ли вообще что-либо запомнить и понять -- слишком мала была. Помню, говорили все сразу, перебивая друг друга, пытаясь первыми рассказать и о корове, и о занозе, и о том, что скучали без него. Помню чувство довольства и умиротворения, кото-рое буквально разлилось по дому. На огонек пришли соседи, вскоре дом наполнился народом. Мы, дети, носились по всему дому, шумели, сколь-ко хотели, и никто не пытался нас утихомирить, пото-му что взрослые шумели еще больше. Кто-то притащил гармошку. Начались пляски, сначала со сложными ко-ленцами, а потом, когда все уже изрядно подпили, с немыслимыми ужимками и дикими прыжками... Мама совершенно забыла о том, что нам пора спать, и мы не ложились до тех пор, пока ноги нас носили. Дуня рассказывала, что я упала на стул совершенно без сил, а вокруг меня продолжалось веселье. Она отнесла меня наверх и уложила в постель, но я очень гордилась тем, что сдалась последней, -- Митя и Варя свалились раньше. За кого бес? Один человек точно не радовался возвращению отца -- новый деревенский священник. Отца Павла, много лет служившего в церкви Покро-ва Богородицы в Покровском, перевели в другой при-ход. На его место прислали нового батюшку -- отца Петра. Вот он-то и почувствовал в возвратившемся страннике соперника. В "Житии..." читаем: "Когда в храме священник, то нужно его почитать; если же с барышнями танцует, то напоминай себе, что это не он, а бес за него, а он где-то у Престола сам служит. А видишь, что он сладкие обеды собрал и кумушек-голубушек созвал, то это по-тому, что у него свояченица барышня и шурин кавалер, а жене-то батюшковой и жалко их. Он же, Христовый, все же батюшка, и не сам, а пожалел их. Так и пред-ставляй в очах картину". И еще: "Ему бы надо в исправники, а он в пошел в батюшки". Это просто списано с отца Петра. Вообще священникам жалованье платила епархия. Но по сути кормились семьи священников за счет прихо-жан. Кое-где и сами батюшки не гнушались крестьянс-кой работой. Но не отец Петр. Он брал, что называется, двумя руками. И не по-божески. Обычных приношений за требы -- службы за упокой на похоронах, за здравие на крестинах, за венчание -- ему было мало. Отец Петр возомнил себя чуть ли не святым Петром, стоящим с ключами у врат рая. Собственно, он сам со-творил для себя маленький рай, "где нет ни бед, ни воздыханий"... А тут появился человек, окруженный такой славой! Ковалевский свидетельствует: "Распутин побывал на богомолье в Абалакском монастыре, Саровской пустыни, Одессе, Киеве, Москве, Казани. Возвратившись, он стал еще более богомолен, являлся на клирос раньше священ-ника, истово крестился, бился лбом о землю до крови". Обращу внимание на слова -- "стал еще богомоль-нее". Значит, и был богомольным. Это расходится с ха-рактеристикой, которую дают отцу другие. Из того же: "Говорить он стал загадочно, отрывоч-ными фразами, стал претендовать на пророчество и предсказание. Когда его о чем-нибудь спрашивали, он подолгу не отвечал, а потом точно спросонья произно-сил несколько отрывочных бессмысленных фраз. Это юродство стало мало-помалу привлекать к нему внимание односельчан. Мужики, впрочем, больше сме-ялись над ним и презирали его, но бабы начинали ве-рить, захаживали за советами. Вскоре, однако, по селу разнеслась весть, что заро-дился новый пророк-исцелитель, чтец мыслей, разга-дыватель душевных тайн. Слава Распутина стала распространяться далеко за пределами села Покровского и соседних деревень. При-ходили бабы, водя за собой кликуш, хромых, слепых, больных ребят". Священник увидел в отце врага, способного лишить его, по крайней мере, части доходов. Теперь больные шли за исцелением к отцу, а не в церковь. Те же, кто искал духовного руководства, предпочитали получать хлеб из рук отца, а не камни из рук священника. И без того разгневанный соперничеством "выскочки", священник пришел в ярость, узнав, что отец намерен соорудить на своем подворье подземную часовню. Отец Петр против Распутина Насколько я знаю, отец никогда открыто не выказы-вал своего отношения к покровскому батюшке. Но тот был достаточно опытен и не нуждался в непосредствен-ных объяснениях. С точки зрения сугубо церковной, затея, подобная затее отца, не несла в себе ничего оскорбительного. От покровского служителя Господнего потребовалось бы только освятить новую часовню. Или заявить, почему он этого делать не намерен. Имея представление об отцовском характере, батюш-ка не мог отважиться на такой шаг. Отец молчать бы не стал, последовало бы разбирательство с привлечением деревенской общины (мира), многое могло бы тогда явиться на свет Божий. Отец Петр решил -- не мытьем, так катаньем -- до-печь неугодного. А тем временем строительство продвигалось. Отец работал не переставая. Нашлись и помощники. Когда уже все было закончено, и собранные в стран-ствиях моим отцом иконы расположили в нишах земля-ных стен, батюшка решил, что настал час действовать. И настрочил донос. В ожидании (и даже -- в предвкушении) своей побе-ды он строго-настрого запретил ходить в отцовскую ча-совню, предрекая кары небесные тем, кто будет продол-жать потакать "пособнику дьявола". Это не помогало. При-хожан в церкви не становилось больше. Наоборот. Ответа от церковного начальства все не было, и ба-тюшка направился в Тюмень сам. Там его принял епископ. Батюшка вылил на отца не один ушат грязи. Вплетая в уже устный донос все, что мог припомнить из сплетен, сопровождавших отца. Картина получилась страшная. Богобоязненный епископ пришел в ужас от творя-щихся в подведомственном ему приходе непотребствах, и тут же отправился вместе с отцом Петром в Покрове -кое положить конец безобразиям. За ними последовали ученые монахи и полицейские. Учинили целое следствие. Полицейские, переодетые крестьянами, несколько раз побывали на службе в часовне, монахи с суровыми лицами ходили по деревне и расспрашивали тех, кто бывал на отцовских собраниях. Через несколько дней тщательного расследования они доложили епископу, остановившемуся в доме батюшки, -- не замечено ни-чего, что могло бы хоть в какой-то степени подтвердить обвинения. Епископ оказался человеком трезвомыслящим. К тому же за несколько дней жизни под одной крышей с батюшкой он рассмотрел его поближе и понял, с кем имеет дело. Священник, который был уверен, что ненавистного соперника уберут с его дороги, был поражен. Все обер-нулось против него самого. Деваться некуда -- батюшка был вынужден признать, что оговорил отца. Священник оправдывался тем, что слухи передавали ему верные люди. Но епископ не скрывал неудовольствия. С одной сто-роны, на подведомственной ему территории ереси нет -- и это хорошо. Но, с другой стороны, епископ пони-мал, что покровский батюшка не остановится и пойдет жаловаться дальше по начальству -- а это уже плохо. Так и вышло. Как добраться до царей Мы, дети, просто купались в счастье -- в доме опять воцарился покой. Это был один из редких периодов жизни отца, когда он жил в полном согласии с собой, близкими, односельчанами, за исключением, разуме-ется, местного священника. Но отец не был бы тем, кем был, если бы успокоил-ся, застыл. Он опять заметался. И отец опять отправился странствовать. Он говорил, что поступил так по слову св. Симеона Верхотурского. Тот явился во сне и сказал: "Григорий! Иди, странствуй и спасай людей". Вот отец и пошел. На пути в одном доме он повстречал чудотворную икону Абалакской Божьей матери, которую монахи носили по селениям. Заночевал в той комнате, где была икона. Ночью проснулся, смот-рит, а икона плачет, и он слышит слова: -- Григорий! Я плачу о грехах людских; иди странствуй, очищай людей от грехов их и снимай с них страсти. Отец исходил почти всю Россию. Ковыль-Бобыль передает это так: "В девятисотых го-дах он прибыл в Казань. Здесь он, как человек опытный уже в духовной жизни, вошел в общение с местным духовенством и в особенности с неким архимандритом Хрисанфом, постником, молитвенником, мистиком, впоследствии епископом. Любитель божьих людей, Хри-санф уделил Григорию чрезвычайное внимание. Пере-дал ему многое из своего духовного опыта, как равно и сам дивился духовным способностям своего ученика, его необычайной склонности к восприятию самых труд-ных достижений и духовной зрячести. С письмами, полными похвал ему, он направляет его в Петроград к гремевшему уже тогда в столичном обще-стве славою аскета и глубокого мистика архим. Феофа-ну, инспектору здешней Духовной академии, пользо-вавшемуся к тому же необычайным авторитетом в "выс-шем свете". Следуя этим путем, отец "добрался до царей". Глава 5 НОВЫЙ СОДОМ Петербургские непотребства -- Мнимые пророки -- -- Последние времена Петербургские непотребства Санкт-Петербургу тогда только перевалило за две сотни лет. Город был основан 16 мая 1703 года, и о стро-ительстве его возвестил залп из множества артиллерий-ских орудий, расставленных по берегам Невы. Для нача-ла работ потребовалось около двадцати тысяч человек. Петру Великому суждено было сделать этот город па-мятником Богу и самому себе. Тридцать один болотистый остров предстояло соеди-нить мостами, возвести чудно изукрашенные велико-лепные дворцы и правительственные здания, разбить парки и бульвары. И сделать все это на европейскую ногу. Только Петр, с его самолюбием, мог задумать по-добное. Ему не давали покоя красоты Стокгольма, ви-денные в пору ученичества. В который уже раз Россия отспоривала у мира то, что, как ей казалось, вернее, как она знала, по праву принадлежало ей. Рим ("Москва -- Третий Рим, а Четвертому не бы-вать!") -- отспорила. И Венецию -- отспорила. (Первая Венеция -- италь-янская, вторая -- Стокгольм, называемый в допетров-ские времена Северной Венецией, третья -- и есть Пе-тербург). Кроме Петра вряд ли кто решится на такое дело. Царь Петр строил город Святого Петра. Но, видно, не хватило праведников, и город не устоял. Как, впрочем, и сама Россия. Представлявшаяся глы-бой, она расползлась по ниточкам за несколько дней. "Дурак спорить горазд", -- говорил отец. Правда. За Рим спорили, за Венецию спорили... Да как... А Россию проспорили ни за что. После моего отъезда из России прошло уже доста-точно времени. В моем положении не странно, что за эти годы я узнала о русской жизни гораздо больше, чем знала, живя в Петербурге. В первые годы особенно, и понятно почему, разговоры среди эмигрантов велись исключительно о прошлом в России. Кто что сказал, кто чего не сказал, кто как поступил, кто как не посту-пил. Чем заслужили мы и Россия то, что с нами и с ней произошло. К началу века Петербург впору было называть не Новой Венецией, а Новым Содомом. Хлыстовские радения могли показаться шалостями в сравнении с тем, чем наполняли свой досуг (то есть дни напролет) столичные искатели удовольствий. Несметные толпы веселых девиц ночами прогулива-лись по Невскому проспекту. Полиция сбивалась с ног, следя за порядком в бес-численных домах терпимости. Девушек для них приво-зили из Азии, Южной Америки и Африки, в том числе десятилетних, спрос на которых был весьма велик. Зрители Порная покраснели бы, покажи им зрели-ща, которыми наслаждались завсегдатаи аристократи-ческих закрытых клубов. Пределом могли служить лишь границы воображения. Одним из самых популярных представлений подоб-ного рода были сценки, изображающие совращения. От совращения малолетних до скотоложества. Интересно заметить при этом, что члены столичных клубов никогда бы не признались в том, что стали раз-вратниками. Происходящему они придавали роль какой-то эстетической игры. Явно полагая (когда дело каса-лось их самих), что наблюдать -- не значит участвовать. Публика, и дамы в том числе, еще вчера приходив-шая в негодование от откровений Мопассана, с пато-логической жадностью набрасывалась на литературу самого низкого сорта, не гнушавшуюся передачей гряз-нейших деталей. Более того, в этом даже стали находить шик, уверяя, что просто необходимо открывать все низкие стороны человеческого существования. Большие города всегда были средоточием порока, но никогда раньше порок так усердно не окружали флером респектабельности. Никогда пороком так не гордились. Кокаинисты-декаденты задавали тон. И их принима-ли в аристократических домах. Самым невинным из времяпрепровождений, пользо-вавшихся тогда огромным успехом у праздной публи-ки, было "столоверчение". Приглашение на спиритичес-кие сеансы считалось хорошим тоном. Почти во всех модных салонах столицы собирались те, кто желал ис-пытать судьбу. Даже видные материалисты (ученые) не были чуж-ды этому занятию. Химик Менделеев, чья слава тогда находилась в зените, давал пример. Он написал целый труд, который так и назывался -- "О столоверчении". Надо заметить, что светские люди из тех, кто прини-мал участие в этом предосудительном, с точки зрения церкви, занятии, не переставали полагать себя истинны-ми христианами и не усматривали никакого греха в при-зывании духов. Не укоряю их нисколько, а только гово-рю, что собственная нетвердость в вере всегда кажется простительной или даже не заслуживающей внимания. В обществе широко распространилось учение Елены Петровны Блаватской, основательницы теософии. Одни только и говорили о карме, реинкарнации, об Учите-лях. Другие посещали лекции мистиков... Третьи искали смысла жизни в дыхательной гимнастике и медитации по методу йогов. Мнимые пророки О тех же самых днях обер-прокурор Синода князь Жевахов писал, что "с духовной стороны столица была и лучше, и чище провинции. Религиозная атмосфера столицы резко отличалась от провинциальной. Жизнь столицы представляла исключительно благодарную по-чву для духовных посевов. Петербургская аристократия не только чутко отзывалась на религиозные вопросы, но искренно и глубоко искала в разных местах удовлет-ворения своих духовных запросов. Салоны столичной знати точно соревновались между собою в учреждении всевозможных обществ и содружеств, преследовавших высокие религиозные цели. Во главе каждого из этих обществ стояли представители высшего столичного об-щества, объединявшие вокруг себя лучших людей сто-лицы. В притонах нищеты, среди чернорабочих Петер-бургской гавани, в подвалах и трущобах, в тюрьмах и больницах, всегда, и я это подчеркиваю не как случай-ное явление, можно было встретить представителей сто-личной знати, с Евангелием в руках и всякого рода при-ношениями... Нужно ли говорить о том, что при этих условиях ни одно явление церковной жизни не проходи-ло мимо без того, чтобы не найти своей оценки и отра-жения в этих салонах! Излишне добавлять и то, что такое отражение было часто уродливым и свидетельствовало об изумительном незнакомстве столичного общества с церковной областью и о религиозном невежестве. Вопросы христианского социализма привлекали в то время особое внимание петербургского общества, и имя доцента Духовной академии, архимандрита Михаила (Се-менова), выпускавшего серии своих брошюр, под общим заглавием "Свобода и христианство", пользовалось чрез-вычайной популярностью. Эти брошюры ходили по ру-кам, читались нарасхват и производили сильнейшее впе-чатление на тех, кто не прозревал их сущности и не до-гадывался о намерениях автора, еврея, принявшего пра-вославие, впоследствии перешедшего в старообрядчество, с возведением в сан старообрядческого епископа, и уби-того при крайне загадочной обстановке... На смену ему явился священник Григорий Петров. Трудно передать то впечатление, какое он произвел сво-им появлением. Залы, где он читал свои убогие лекции, ломились от публики; многотысячная толпа молодежи сопровождала каждый его шаг; знакомства с ним иска-ло как высшее общество, так и широкая публика; газеты были переполнены описаниями его лекций; изда-тельство Сытина не жалело ни денег, ни бумаги для распространения его "сочинений" в народе; фотогра-фические карточки и портреты его красовались в вит-ринах магазинов на Невском, и "общественная" мысль была погружена в созерцание его облика, создавая ему небывалую славу. Даже такие авторитеты, как незабвен-ный, великий пастырь земли русской, отец Иоанн Крон-штадтский, не могли поколебать той почвы, на которой утвердился бездарный Григорий Петров, человек неум-ный, необразованный, этот типичный "оратор", умев-ший трескучими фразами прикрывать свое скудоумие. В чем же была причина такого успеха Григория Пет-рова? Она очень несложна. Он пел в унисон с теми, кто был хозяином общественного мнения, кто, сидя за ку-лисами, создавал его и управлял им. После его развенчания религиозный Петербург стал искать ответов на свои сомнения и духовные запросы в иной плоскости и вступил на почву народной веры, не знающей никаких религиозных проблем, не сталкиваю-щейся ни с какими противоречиями, не связанной ни с какою наукою... Сделать это было тем легче, что в представителях такой веры не ощущалось недостатка... Наиболее почетное место среди них занял косноязыч-ный Митя. Это был совершенно неграмотный крестья-нин Калужской губернии, и притом лишенный дара речи, издававший только нечленораздельные звуки. Тем не менее, народная молва наделила его необычайными свойствами, видела в нем святого, и этого факта было достаточно для того, чтобы перед ним раскрылись две-ри самых фешенебельных салонов. В тех звуках, какие он издавал, безуспешно стараясь выговорить слово, в ми-мике, мычании и жестикуляциях окружающие силились угадывать откровение Божие, внимательно всматривались в выражение его лица, следили за его движениями и де-лали всевозможные выводы. Увлечение высшего обще-ства "Митей" было так велико, что, в порыве религиоз-ного экстаза, одна из воспитанниц Смольного института благородных девиц предложила ему свою руку и сердце, какие "Митя", к ужасу своих почитателей, и принял". Последние времена В этот бурлящий водоворот и попал мой отец, когда приехал в столицу. Всюду только и говорили о "последних временах". Здесь необходимо сделать небольшое отступление. В записках великого князя Александра Михайловича мне бросилось в глаза следующее. Он описывает разго-вор с тогда еще великим князем Николаем Александро-вичем, наследником Александра Третьего. Тот только что узнал о смерти отца и, значит, о близости своего коронования. "Сандро, что я буду делать?! -- патетичес-ки воскликнул он. -- Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять импе-рией. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро! Помочь ему? Мне, который в вопросах государствен-ного управления знал еще меньше, чем он! Я мог дать ему совет в области дел военного флота, но в осталь-ном... Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело пол-ное основание и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой". Ощущение надвигающейся катастрофы было общим. Потом слишком многие из участников событий вре-мени появления в Петербурге отца утверждали, что это он принес несчастье двору и России. Но всякому не-предвзятому человеку видно, что это совершенно не так. Он стремился помочь, но болото оказалось слишком топким. "По грехам нашим и кара". Глава 6 НОВОЯВЛЕННЫЙ "Мы его ждем" -- Тысяча лиц -- -- Первобытный человек -- "Меня держит здесь" -- -- Новые знакомства -- Житейский ключ -- -- Опытное применение -- Украсть червонец и сбежать -- Кто терся, а кого звали "Мы его ждем" Труфанов: "В конце 1902 года, в ноябре или декабре месяце, среди студентов Санкт-Петербургской духов-ной академии пошли слухи о том, что где-то в Сибири, в Томской и Тобольской губерниях, объявился великий пророк, прозорливый муж, чудотворец и подвижник по имени Григорий. В религиозных кружках студенческой молодежи, груп-пировавшихся вокруг истинного аскета, тогдашнего ин-спектора академии -- архимандрита Феофана, рассужде-ния о новоявленном пророке велись на разные лады. -- И вот теперь такого мужа великого Бог воздвигает для России из далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что есть в Тобольс-кой губернии, в селе Покровском, три благочестивых брата: Илья, Николай и Григорий. Старший из них -- Григорий, а два первых -- его ученики, еще не достиг-шие высокой ступени нравственного усовершенствова-ния. Сидели как-то эти три брата в одной избе, горько печаловались о том, что Господь не посылает людям благословенного дождя на землю; потом Григорий встал из-за стола, помолился и твердо произнес: "Три месяца, до самого покрова, не будет дождя..." Так и случи-лось. Дождя не было, и люди плакали от неурожая... Вот вам и Илья-пророк, заключивший небо на три года с месяцами! Господи! Господи! -- глубоко вздохнувши, заключил о. Феофан. -- А не приедет ли сюда тот старец? -- Приедет, приедет! Один архимандрит обещал его привезти. Мы его ждем..." Тысяча лиц Весь облик отца, его поведение, манера говорить, сам ход его мыслей мало вязались с традиционными пред-ставлениями о старцах -- благостных, спокойных (преж-де всего -- спокойных!). Он был новый тип, рожденный самим временем. Новый -- это очень важное объяснение. Однако оно нуждается в дополнении, которое никто до сих пор так и не сумел или не осмелился сделать. Мой отец действительно был старцем, но только старцем, которому не был чужд мир, старцем, помыслами живу-щим на земле. Он был мирской со всех точек зрения. Он знал секрет -- как спастись в этой жизни. Симанович: "В петербургском обществе Распутин на-шел хорошо подготовленную почву. Он отличался от других сомнительных личностей, ясновидящих, пред-сказателей и тому подобных людей своей изумительной силой воли. Кроме того, он никогда не преследовал лич-ных мелочных интересов. Распутин прибыл в Петербург не по железной дороге, а пешком и при этом босиком. Он остановился в монас-тырской гостинице как гость архимандрита Феофана". Интересный опыт может представлять собой сравне-ние описаний внешнего вида отца. Так видит Труфанов: "Григорий был одет в простой, дешевый, серого цвета пиджак, засаленные и оттянув-шиеся полы которого висели спереди, как две старые кожаные рукавицы; карманы были вздутые; брюки такого же достоинства. Особенно безобразно, как старый истрепанный гамак, мотался зад брюк; волосы на голо-ве "старца" были грубо причесаны в скобку; борода мало походила вообще на бороду, а казалась клочком сваляв-шейся овчины, приклеенным к его лицу, чтобы допол-нить все его безобразие и отталкивающий вид; руки у "старца" были корявы и нечисты, под длинными и даже немного загнутыми внутрь ногтями было много грязи; от всей фигуры "старца" несло неопределенным нехо-рошим духом". Так видит Юсупов: "В этом мужицком лице было дей-ствительно что-то необыкновенное. Меня все больше и больше поражали его глаза, и поражающее в них было отвратительным. Не только никакого признака высокой одухотворенности не было в физиономии Распутина, но она скорее напоминала лицо сатира: лукавое и по-хотливое. Особенность же его глаз заключалась в том, что они были малы, бесцветны, слишком близко сиде-ли один от другого в больших и чрезвычайно глубоких впадинах, так что издали самих глаз даже и не было заметно, -- они как-то терялись в глубине орбит. Благо-даря этому иногда даже трудно было заметить, открыты у него глаза или нет, и только чувство, что будто иглы пронизывают вас насквозь, говорило о том, что Распу-тин на вас смотрит, за вами следит. Взгляд его был ост-рый, тяжелый и проницательный. В нем действительно чувствовалась скрытая нечеловеческая сила. Кроме ужасного взгляда, поражала еще его улыбка, слащавая и вместе с тем злая и плотоядная; да и во всем его существе было что-то невыразимо гадкое, скрытое под маской лицемерия и фальшивой святости. Его внешность мне не понравилась с первого взгля-да; в ней было что-то отталкивающее. Он был среднего роста, коренастый и худощавый, с длинными руками; на большой его голове, покрытой взъерошенными спу-танными волосами, выше лба виднелась небольшая плешь, которая, как я впоследствии узнал, образова-лась от удара. На вид ему было лет сорок. Он носил под-девку, шаровары и высокие сапоги. Лицо его, обросшее неопрятной бородой, было самое обычное, мужицкое, с крупными, некрасивыми чертами, грубым овалом и длинным носом; маленькие светло-серые глаза смотре-ли из-под густых нависших бровей испытующим и не-приятно бегающим взглядом. Обращала на себя внима-ние его манера держаться: он казался непринужденным в своих движениях, и вместе с тем во всей его фигуре чувствовалась какая-то опаска, что-то подозрительное, трусливое, выслеживающее. Настороженное недоверие светилось и в его прозрачных глубоко сидящих глазах". Смею уверить, что в этих описаниях гораздо больше проявились сугубые черты личности авторов, чем отца. (Я имею в виду, конечно же, не покрой платья или привычки, прививаемые всей жизнью и воспитанием, а манеру, с которой некоторые дают характеристики другим людям.) Труфанов с особым сладострастием указывает на грязь на руках и одежде отца. Но ведь он встретил его сейчас же по прибытии. Да и представления о гигиене у кресть-ян и окультурившихся студентов Духовной академии несколько разнятся. Если бы Труфанов встретил отца гладко зачесанным, в чистом платье и белых перчатках, он бы наверняка возмутился -- почему чисто? А именно так и случалось. Когда отец ходил плохо остриженный, ему пеняли за это. Когда подстригся с претензией на тщательность -- снова ругали. Когда мазал сапоги дегтем, были недовольны, когда капал на бороду духи -- стыдили в глаза и за глаза. Когда принимал посе-тителей в поддевке -- был плох. Когда оделся для этого в белую рубаху -- обвинили в гордыне. Все не так... Еще будет место сказать о Феликсе Юсупове и от-крыть всю его нечестность, и это мягко сказано, по от-ношению к отцу. Сам фальшивый и лицемерный насквозь, Юсупов хочет найти и находит эти черты в тогда совсем ему незнакомом человеке. Замечу только одно. Он пишет о недоверии, сквозив-шем в глазах отца. Вот это правда. Отцу всегда было доста-точно одного взгляда, чтобы понять, с кем он имеет дело. Еще одно важное замечание: "Кто ни писал о Рас-путине, все, даже враги его, признавали его замечательность, ум, необыкновенную проникновенность взгляда и т.д.". Вот описания другого рода. Ковыль-Бобыль: "Вышесредний рост, широкоплечий, с большими мужицкими руками, большая темная, ры-жеватого оттенка борода, закрывающая почти весь овал лица, мясистый нос, полные чувственные губы, серые глаза с белесоватыми точками в зрачках, обычно мут-ные и сверкающие резким, стальным блеском в момент раздражения -- таков Распутин. Обыкновенный, рядо-вой тип сибиряка-чалдона". Симанович: "Своей внешностью Распутин был на-стоящий русский крестьянин. Он был крепыш, средне-го роста. Его светло-серые острые глаза сидели глубоко. Его взгляд пронизывал. Только немногие его выдержи-вали. Он содержал суггестивную силу, против которой только редкие люди могли устоять. Он носил длинные, на плечи ниспадающие волосы, которые делали его по-хожим на монаха или священника. Его каштановые во-лосы были тяжелые и густые. Он всегда носил при себе гребенку, которой расче-сывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода же его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой. В об-щем он был довольно чистоплотным и часто купался". Первобытный человек Как бы пристрастны ни были наблюдавшие за от-цом, никто из них не смог обойти главного -- в нем заключалась недюжинная сила. Именно она и заставляла одних нападать на него, боясь и ненавидя, а других -- искать его защиты и по-кровительства. Это очень скоро признают все. Юсупов: "Огромная память, исключительная наблю-дательность". Родзянко: "Недюжинный пытливый ум". Белецкий: "Это была колоссальная фигура, чувство-вавшая и понимавшая свое значение". Гиппиус: "Он умен. В соединении получается то, что зовут "мужицким умом", -- какая-то гениальная "смет-ка", особая гибкость и ловкость. Сметка позволяет Рас-путину необыкновенно быстро оборачиваться, пронизы-вать острым взором и схватывать данное, направлять его". Евреинов: "Крайне талантливый". Руднев: "Вообще надо сказать, что Распутин, несмот-ря на свою малограмотность, был далеко не заурядным человеком и отличался от природы острым умом, боль-шой находчивостью, наблюдательностью и способнос-тью иногда удивительно метко выражаться, особенно давая характеристики отдельным лицам". И множество подобных слов, сказанных, кстати, по преимуществу недоброжелателями отца. У Гиппиус же есть наблюдение: "Распутин -- перво-бытный человек из вековой первобытной среды". Это способно объяснить, почему многое в нем оставалось непонятным и даже враждебным для людей, далеких от народной жизни и не желающих ее понять. Я привела только малую часть описаний отца, как они даны в записках современников. Попробуйте отве-тить хотя бы на вопрос, так какого же роста был отец, среднего, выше среднего? Раньше я говорила о том, что многие путались в цвете его глаз. Не найти и одинако-вых описаний черт лица, фигуры и т.п. Более того, по-смотрите на фотографии отца -- иногда кажется, что на них сняты разные люди. В этом смысле интересно привести еще одно описа-ние, сделанное Труфановым и потому приобретающее особое значение. Труфанов сопровождал отца в его по-ездке в Царицын. Там отец, стоящий на возвышении у церкви и говорящий с толпой, пришедшей его послу-шать, виделся Труфанову очень высоким, тонким, го-товым почти взлететь. "Меня держит здесь" Итак, отец появился в Санкт-Петербурге. Город ему не понравился. Потом он говорил мне, что ему душно здесь. Нежелание свое сразу уехать обрат-но объяснил так: "Меня держит здесь". Поначалу отец, мало с кем знакомый тогда, не знал, что делать дальше. Он уже давно слышал о священнике из собора в Кронштадте -- знаменитом Иоанне Кронштадтском. Го-ворили, он обладает огромной духовной силой. И вот в одно из воскресений отец решил поехать в Кронштадт, на проповедь. Говорили, что собор, где служит Иоанн Кронштадт-ский, -- оазис покоя в бурлящем море. Отцу предстояло убедиться в этом. Сама служба проходила необычно: она включала в себя публичную исповедь. Под конец, перед самым причасти-ем, по сигналу, поданному священником, все присут-ствующие выкрикивали во всеуслышание свои грехи. Отец бывал во многих церквах и монастырях, но нигде не встречал подобного. Прихожане, не стыдясь, в пол-ный голос объявляли о своих прегрешениях, просили у Бога прощения, а затем вкушали тело и кровь Христа. При этом не было суеты, толкотни -- один обряд сменял другой. Отец был ошеломлен таким проявлением искренней веры в Бога. Считается, что Бог пребывает в церкви. И это, ко-нечно, так. Это знают все верующие. Но не всем дано почувствовать Бога рядом с собой во время церковной службы. Отец простоял на коленях всю службу. Молился, вру-чая свою судьбу Господу. Люди, обладающие духовным зрением, узнают друг друга. Архимандрит Иоанн вышел из алтаря, остано-вился перед отцом, взял его за руку и заставил встать. Сказал, что почувствовал присутствие отца в храме: -- В тебе горит искра Божья. Отец попросил благословения у архимандрита. -- Господь тебя благословляет, сын мой, -- ответил тот. В тот день отец принял причастие из рук Иоанна Кронштадтского, что было большой честью. После архимандрит позвал отца к себе. Отец рассказал Иоанну о себе все. "Как на духу". Впро-чем, он и воспринимал происходящее как продолже-ние исповеди, начатой еще в храме во время службы. Разумеется, рассказал и о явлении Казанской Божь-ей Матери, о смутных догадках, наполнивших его пос-ле этого. Рассказал о том, что пришел в Петербург как бы не по своей воле: -- Вело меня сюда... Архимандрит слушал отца, не перебивая. Когда отец закончил говорить, спокойно сказал: -- Бог привел, значит так тому и быть. У отца вырвался вопрос: -- Чему быть? Архимандрит так же серьезно ответил: -- А что Бог даст, тому и быть. Его слушай, он вразумит. Даже Труфанов так передает слова Иоанна Кронш- тадтского: -- Странствуй, странствуй, брат, тебе много дал Бог, помогай людям, будь моею правою рукой, делай дело, которое и я, недостойный, делаю... Архимандрит, пересказывая другим встречу с отцом, называл его "истинным старцем". Вскоре он пригласил отца пожить в монастыре. Отец приглашение с радостью принял. Новые знакомства Иоанн Кронштадтский, искренне расположивший-ся к отцу, познакомил его с Гермогеном Саратовским, в то время одним из самых популярных церковнослужи-телей в России; монахом Илиодором (в миру -- Сергей Труфанов), известным тогда суровыми проповедями, собиравшими огромные толпы слушателей; и архиман-дритом Феофаном, инспектором Духовной академии Санкт-Петербурга, духовником семьи императора. Они были поражены высказываниями простого му-жика. За простодушием таилось глубокое понимание религиозных истин. Приведу здесь замечание именно Симановича. Он, иудей, по понятным причинам сам совершенно не спо-собен был понять ничего из тех религиозных открове-ний, которые давались отцу. Значит мог только перено-сить мнение других. А таких мнений он слышал много. И, зная его натуру, возьмусь утверждать, что если бы в описываемом вопросе до него дошло что-нибудь непри-ятное для отца, он бы непременно передал это во все-услышанье. В других случаях так и происходило... Итак: "Распутин своими религиозными познаниями приводил в изумление даже епископов и академически образо-ванных богословов". К словам Симановича прибавлю слова Белецкого, по должности своей -- министра внутренних дел -- и по собственному рвению (с целями как раз тут уж точно -- "притереться" к влиятельным интриганам двора) соби-равшего документы, в основном компрометирующие. На этот раз и ему пришлось трудно, здесь упрекнуть отца было не в чем: "С ним считались многие, в том числе видные иерархи церкви, не говоря уже о средних духов-ных слоях". Нельзя сказать, что компанию, собравшуюся в доме Иоанна Кронштадтского, кто-то осмелился бы отнести к легкомысленной. Они были очень пристрастны, когда речь заходила о вопросах веры. Возможно, они ждали от отца -- сибирского мужика -- даже чего-то, граничащего с еретическим взглядом. Но быстро поняли, что он тверд в православии. Превосходная память позволяла отцу цитировать длинные куски из Священного Писания. Уже только одно это поразило искушенных собеседников. Умением тол-ковать священные тексты образованных богословов уди-вить было сложнее. Но и это удалось сделать отцу. По меткому замечанию одного из слышавших отца, его "безыскусность граничила с изощренностью". Житейский ключ В этом месте интересно будет передать следующее. Как-то в самом начале знакомства князь Юсупов стал свидетелем рассуждений отца на темы Священного Пи-сания. Смею думать, что и в тот день отец говорил ничуть не хуже, чем во все предыдущие, и не был менее крас-норечив, чем в беседах с образованнейшими иерархами. Однако Юсупов замечает: "Мне стало противно слушать, как этот неграмотный мужик жонглирует кусками из Священного Писания". Обращу внимание на слово "жон-глирует". В отличие от отца князь был абсолютно грамо-тен и слова расставлял, как ему казалось, с точностью и однозначностью. Значит, князя поразила ловкость, то есть умелость, с какой отец приводил куски из Свя-щенного Писания. Ведь жонглировать -- это и значит умение сохранять баланс и точность. Но именно это и стало "противно" князю. Он не мог, и никогда не смог, простить "неграмотному мужику" такого умения. Дело не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже знал Писание. Этот момент -- только сколок общей манеры Юсупова трактовать события. Ниже я еще скажу о нем многое. Сейчас же отнесу к нему фразу, услышанную не по его адресу, но способ-ную объяснить и его некоторые действия: "Невырос-ший ребенок до старости сердится, если хвалят пого-ду, а не его". Это житейский ключ, простой, но безотказно откры-вающий многие кладовые. Споры из-за догм (говорил: "Из-за буквы") отца не интересовали, он чувствовал, что это пустая трата вре-мени. Его лучше потратить на "разговор с Богом". "Чтобы опыт пересиливал букву, надо чтобы он был в тебе хозяин". Опытное применение Жевахов оставил в своих воспоминаниях запись од-ной из проповедей отца, сделанных им позднее описы-ваемого времени. Я привожу ее здесь, потому что то, о чем именно говорил отец, важно запомнить сейчас, чтобы иметь в виду все время рассказа о его жизни в Петербурге. "Чтобы спасти свои души, надо-ть вести богоугод-ную жизнь", -- говорят нам с амвонов церковных свя-щенники да архиереи... Это справедливо... Но как же это сделать?.. "Бери "Четьи-Минеи", жития святых, читай себе, вот и будешь знать, как", -- отвечают. Вот я и взял "Четьи-Минеи" и жития святых и начал их разбирать и увидел, что разные святые только спасались, но все они покидали мир и спасение свое соделывали то в монас-тырях, то в пустынях... А потом я увидел, что "Четьи-Минеи" описывают жизнь подвижников с той поры, когда уже они поделались святыми... Я себе и подумал -- здесь, верно, что-то не ладно... Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись свя-тыми, а то, как они достигли святости... Тогда и меня чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а про то, глянь, опе-редили собою и праведников... Как же они опередили, чем действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разумения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспомнили о Боге, да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи... А то, как жили святые люди, то не резон; разные святые разно жили, а грешнику невозможно подражать жизни святых. Увидел я в "Четьи-Минеи" и еще, чего не взял себе в толк. Что ни подвижник, то монах... Ну, а с мирскими-то как? Ведь и они хотят спасти души, нужно и им помочь и руку протянуть. Значит, нужно прийти на помощь и мирянам, чтобы научить их спасать в миру свои души. Вот, примерно, министр царский, али генерал, али кня-гиня какая, захотели бы подумать о душе, чтобы, значит, спасти ее... Что же, разве им тоже бежать в пусты-ню или монастырь?! А как же служба царская, а как же присяга, а как же семья, дети?! Нет, бежать из мира таким людям не резон. Им нужно другое, а что нужно, того никто не скажет, а все говорят: "ходи в храм Бо-жий, соблюдай закон, читай себе Евангелие и веди бо-гоугодную жизнь, вот и спасешься". И так и делают, и в храм ходят, и Евангелие читают, а грехов, что ни день, то больше, а зло все растет, и люди превращаются в зверей... А почему?.. Потому, что еще мало сказать: "веди богоугодную жизнь", а нужно сказать, как начать ее, как оскотинившемуся человеку, с его звериными при-вычками, вылезть из той ямы греховной, в которой он сидит; как ему найти ту тропинку, какая выведет его на чистый воздух, на Божий свет. Такая тропинка есть. Нуж-но только показать ее. Вот я ее и покажу. Спасение в Боге... Без Бога и шагу не ступишь... А увидишь ты Бога тогда, когда ничего вокруг себя не будешь видеть... Потому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога, и ты Его не видишь. И комната, в кото-рой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими окружен, -- все это заслоняет от тебя Бога, по-тому что ты и живешь не по-Божьему, и думаешь не по-Божьему. Значит, что-то да нужно сделать, чтобы хотя увидеть Бога... Что же ты должен сделать?.. После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чистое поле... Иди и иди все вперед, пока позади себя не уви-дишь черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди прозрачную синеву горизонта... Стань тогда и помысли о себе... Каким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным, а вся столица в какой муравейник преобразится перед твоим мысленным взором, а люди -- муравьями, копо-шащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?.. И жалким, и никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя... И вскинешь ты глаза свои на небо и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем сво-им, что один только у тебя Отец -- Господь Бог, что только одному Богу нужна твоя душа, и Ему одному ты захочешь тогда отдать ее. Он один заступится за тебя и поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление... Это первый шаг на пути к Богу. Можешь дальше и не идти, а возвращайся назад в мир и становись на свое прежнее дело, храня, как зени-цу ока, то, что принес с собою. Бога ты принес с собою в душе своей, умиление при встрече с Ним стяжал и береги его, и пропускай через него всякое дело, какое ты будешь делать в миру. Тогда всякое земное дело превратишь в Божье дело, и не под-вигами, а трудом своим во славу Божию спасешься. А иначе труд во славу собственную, во славу твоим страс-тям, не спасет тебя. Вот это и есть то, что сказал Спаси-тель: "царство Божие внутри вас". Найди Бога и живи в Нем и с Ним и хотя бы в каждый праздник, или вос-кресение, хотя бы мысленно отрывайся от своих дел и занятий и вместо того, чтобы ездить в гости или теат-ры, езди в чистое поле, к Богу". Распутин кончил. Впе-чатление от его проповеди получилось неотразимое, и, казалось бы, самые злейшие его враги должны были при-знать ее значение. Он говорил о том, что "начало пре-мудрости -- страх Божий", что "смирение и без дел спа-сение", о том, что "гордым Бог противится, а смирен-ным дает благодать" -- говорил, словом, о наиболее известных каждому христианину истинах; но он облек эти теоретические положения в такую форму, какая допускала их опытное применение. Я слышал много раз-ных проповедей, очень содержательных и глубоких; но ни одна из них не сохранилась в моей памяти; речь же Распутина, произнесенную 15 лет тому назад, помню и до сих пор и даже пользуюсь ею для возгревания своего личного религиозного настроения". Обращу только внимание на фразу -- "опытное при-менение", как бы перенесенную Жеваховым из размыш-лений отца. Значит, и такому образованному человеку, как Жевахов, было что взять у мужика Распутина. Вразумление, к великому сожалению, не всегда и не всем идет впрок. "И сам Господь не на всех повлиял, и про некоторых заготовил ад и тьму", -- писал отец в "Житии...". Украсть червонец и сбежать Интересное добавление для этого эпизода, как у Ко-ковцова запечатлен разговор отца и епископа Феофана: "Этот человек пришел к епископу Феофану после дол-гих месяцев скитания по разным отдаленным монасты-рям, и собираясь направиться, по его словам, к святым местам. Он рассказал епископу всю свою прошлую жизнь, полную самых предосудительных поступков, покаялся во всем и просил наставить его на новый путь. И по мере того, как он стал открывать ему свою душу, Распутин все больше и больше заинтересовывал Преос-вященного своим религиозным настроением, перехо-дившим временами в какой-то экстаз, и в эти минуты он доходил, по словам епископа, до такого глубокого молитвенного настроения, которое епископ встречал только в редких случаях среди наиболее выдающихся представителей нашего монашества". Из этого следует, что нельзя ставить и под малейшее сомнение искренность настроения отца. А кто-то сказал, что когда отец пришел в Петербург, то "просто хотел украсть червонец и сбежать", то есть воспользоваться представившимся случаем. Но в этом не было никакой нужды. Не с умом отца -- пускаться в такие дешевые предприятия. Если бы отец захотел, к его ногам сложили бы горы денег. Но ему не этого было надо. И потом, рассмотрим ситуацию по-другому. К моменту, когда отец появился в Петербурге, его домашние (Покровские) дела обстояли как нельзя луч-ше. Я уже говорила об этом. Подумайте сами -- что делать простому сибирскому мужику, практически неграмотному, в столице, приди он туда на ловлю денег и выгод? В Покровском и дальней округе его почитали, к нему шли, даже приезжали из города, что свидетельствовало о признании за ним необыкновенных способностей. Больше того, после истории со следствием по доно-су Покровского священника, отца признали и церков-ные чины. За благополучием, сладким куском отцу не было ни-какой необходимости идти так далеко. Он мог кататься как сыр в масле, не выезжая за пределы своей деревни. Надо брать в расчет и то, как чувствовал, понимал отец самого себя. То есть каким себя воспринимал. Он -- крестьянин, выросший в дальнем углу. Его мир стал расширяться только тогда, когда он начал странничать. Но и тогда он видел мир в том виде, каким только и мог его воспринимать -- как крестьянин, пусть и обла-дающий огромным духовным даром. Внешний мир, тот, что находится за пределами зна-ния опытного странника, для него не существует как то, к чему вообще можно стремиться. В материальном смысле отец довольствовался тем, что у него было. А о каких-то из земных благ, в поисках которых и едут из глуши в столицу, он просто не имел представления. Ему не нужен был Петербург для того, чтобы жить лучше, чем он жил в Покровском. Ему не нужен был Петербург, чтобы получить славу большую, чем он имел в Покровском. Итак, отец стал жить в Кронштадтском монастыре. "Этот -- настоящий, не верхотурский", -- говорил он. Отец вспоминал, что, когда он переступил порог монастыря, ему показалось -- монастырские ворота от-секли от него всю скверну прошлой жизни. Кто терся, а кого звали Спустя несколько дней после появления отца в мо-настыре, архимандрит Иоанн предложил ему стать чле-ном "Союза истинно русских людей", общества, со-зданного для борьбы с революционерами и оказания посильной поддержки трону. Членами этого Союза уже был цвет духовенства, в том числе, -- Гермоген, Фео-фан и Илиодор, а также кое-кто из землевладельцев и аристократов. Отец был счастлив войти в их круг. Одна дама, подруга философа и жена литератора, написала, что "Распутин в самом начале терся около белого духовенства". Она, должно быть, через десятые руки знает о собраниях кружка -- Союза. Не отец "терся", а его позвали. Только иным не дано понять разницу. Особенно опекал отца архимандрит Феофан. Он ввел отца во влиятельные круги (без малейших усилий и же-лания на то отца). Феофан же подыскал отцу жилье у члена Государ-ственной Думы Григория Петровича Сазонова. Тот ра-душно принял отца, и в доме у Сазоновых он прожил несколько лет. Архимандрит взял на себя роль отцовского советника и наставника. И отец целиком полагался на его суждения. Именно Феофан познакомил отца с великими кня-гинями Милицей и Анастасией, черногорскими прин-цессами и женами великих князей Петра Николаевича и Николая Николаевича. (В доме первого, кстати, отец был представлен царю и царице.) Делая это, архиман-дрит намеревался воздействовать на великую княгиню, поскольку и она, и ее сестра, великая княгиня Анаста-сия, как и их мужья, очень интересовались мистикой и оккультизмом. Вводя отца в их дом, архимандрит пред-полагал, что "тобольский старец" сумеет "отвадить" ве-ликосветских дам от "богопротивного дела". Отец произвел на великих княгинь Милицу и Анас-тасию огромное впечатление. (Но, как оказалось, это впечатление никакого положительного душевного дви-жения у великих княгинь не вызвало.) А через них об отце стали узнавать другие. Глава 7 НИКОЛАЙ ВТОРОЙ Идеал Николая -- Слабая воля ищет волю сильную -- Царь разуверился во всех Идеал Николая Тем временем грядущий хаос только приуготовлялся всеми текущими событиями. И роль главной жертвы была отведена царю Николаю Второму. Почему? Ответ найдем в самой личности государя и в тех об-стоятельствах, которые сопутствовали его правлению и жизни (что, впрочем, было для него одно и то же). У Гурко читаем: "Россия для государя отнюдь не была "вотчиной", хотя подчас поступал он именно так, как вотчинный владелец. Постигал он и то, что не Россия для него, а он для России. При этом Россию, русский народ он горячо любил. В его устах слова "наша матушка Россия" не были пустым звуком. Но в чем реально со-стояла польза России -- он себе сколько-нибудь точно-го отчета не отдавал. В особенности это ясно сказалось в делах Дальнего Востока, где он стремился расширить свои владения, не думая о том, насколько это нужно России и русскому народу". Из всех русских самодержцев Николай Второй боль-ше всех походил на царя Алексея Михайловича, про-званного Тишайшим. И сына своего государь назвал в честь него. Тот был его идеалом -- царь-молитвенник. Николай как-то в присутствии отца рассказывал ца-ревичу Алексею эпизод из царствования Алексея Михайловича: во время очередного бунта государь вышел к ропщущему народу с иконой, уговаривая "чтоб им от шуму перестать". Алексей спросил: -- И что же, перестали? Николай обратил взгляд к моему отцу, словно ища у него поддержки. Молчание затянулось. Отец вздохнул: -- Скажи, что ли, правду. -- Не перестали. Уверена, отец не знал этого эпизода из истории цар-ствования Алексея Михайловича. Но опытное знание никогда не давало ему ошибаться. Слабая воля ищет волю сильную Николай Второй не имел нужного руководства. Это вовсе не означает, что он нуждался в диктовке -- сде-лай то, не делай так. Ему не хватало силы, энергичного направления сил, которые он сам высвободить в себе не мог. У Гурко: "В личности Николая Второго наблюдалось странное и редкое сочетание двух по существу совер-шенно противоположных свойств характера: при своем стремлении к неограниченному личному произволу, он совершенно не имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повино-ваться. Основным качеством народного вождя -- власт-ным авторитетом личности -- государь не обладал вовсе. Он и сам это ощущал, ощущала инстинктивно вся стра-на, а тем более лица, находившиеся в непосредствен-ных сношениях с ним. Всецело побороть природную застенчивость не уда-лось Николаю Второму до самого конца его довольно продолжительного царствования. Застенчивость эта была заметна при всяком его выступлении перед многолюд-ным собранием, и выработать внешние приемы не-принужденного царственного общения со своими под-данными ему так и не удалось. Внешним образом сму-щение государя выражалось, например, в столь известном постоянном поглаживании усов и почесывании ле-вого глаза. То, что так легко давалось их царственным предшественникам, что в совершенстве осуществляли Александр Третий и вдовствующая императрица Мария Федоровна, никогда не было усвоено Николаем Вто-рым, а в особенности его супругой". Все события сходятся к тому, что именно поиском такого энергического начала государь был озабочен. Возьмем опять Гурко: "Несомненно, однако, что и положительная наука все более склонна признавать за неоспоримые факты многое из того, что сравнительно недавно считалось измышлением грубого суеверия и непроходимого невежества. Сила воздействия человечес-кого духа на материальные явления все более научно подтверждается, а сфера этого воздействия все более расширяется. Распутин при помощи концентрации сво-ей воли становился посредником между какой-то неве-домой оккультной силой и производимыми ею матери-альными явлениями. Можно, кроме того, считать вполне установленным, что Распутин обладал силою гипноти-ческого внушения, доходившей до степени необычай-ной. Каким-то внутренним напряженным сосредоточе-нием своей воли он в отдельных случаях достигал резуль-татов столь же неожиданных, сколь и исключительных". У Евреинова: "Эффект "воздействия" сильной воли испытывался каждым из знакомившихся с Распутиным, испытывался сразу же и, насколько известно, без еди-ного исключения". Белецкий, описывая отца и Николая Второго, заме-чал: "Это была сильная воля и слабая воля". Не будет дерзостью сказать, что государь и отец двига-лись навстречу друг другу. При этом внутренние устремле-ния государя в значительной степени входили в противо-речие и даже столкновение с тем, что окружало его. Жевахов пишет: "Что представлял собою государь император? Это был прежде всего богоискатель, чело-век, вручивший себя безраздельно воле Божией, глубо-ко верующий христианин высокого духовного настрое-ния, стоявший неизмеримо выше тех, кто окружал его и с которыми государь находился в общении. Только безграничное смирение и трогательная деликатность, о которых единодушно свидетельствовали даже враги, не позволяли государю подчеркивать своих нравственных преимуществ пред другими... Только невежество, духов-ная слепота или злой умысел могли приписывать госу-дарю все то, что впоследствии вылилось в форму зло-стной клеветы, имевшей своей целью опорочить его, поистине, священное имя. А что это имя было действи-тельно священным, об этом свидетельствует, между прочим, и тот факт, что один из социалистов-револю-ционеров, еврей, которому было поручено обследова-ние деятельности царя, после революции, с недоуме-нием и тревогою в голосе, сказал члену Чрезвычайной следственной комиссии А.Ф.Романову: "Что мне делать! Я начинаю любить царя". Царь разуверился во всех Теперь дам слово великому князю Александру Ми-хайловичу. Он трезвее многих других оценил характер и способности своих родственников: "Стройный юноша, ростом в пять футов и семь дюймов, Николай Второй провел начало своего царствования, сидя за громадным письменным столом в своем кабинете и слушая с чув-ством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания своих дядей. Он боялся оставаться наедине с ними. В присутствии посторонних его мнения принима-лись дядями за приказания, но стоило племяннику и дядям остаться с глазу на глаз, их старшинство давало себя чувствовать, а потому последний царь всея Руси глубоко вздыхал, когда во время утреннего приема выс-ших сановников империи ему возвещали о приходе с докладом одного из его дядей. Они всегда чего-то требовали. Николай Николаевич воображал себя великим полководцем. Алексей Алек-сандрович повелевал моряками. Сергей Александрович хотел бы превратить Московское генерал-губернатор-ство в собственную вотчину. Владимир Александрович стоял на страже искусств. Все они имели, каждый своих, любимцев среди ге-нералов и адмиралов, которых надо было производить и повышать вне очереди, своих балерин, которые желали бы устроить "русский сезон" в Париже, своих удиви-тельных миссионеров, жаждущих спасти душу импера-тора, своих чудодейственных медиков, просящих ауди-енции, своих ясновидящих старцев, посланных свыше и т. д. Я старался всегда обратить внимание Николая Вто-рого на навязчивость наших родных". Ни в ком государь не находил помощи. Ужас ситуа-ции заключался в том, что именно на царствование Николая Второго пришлось время, когда требовалось сочетание искренних усилий всех, вовлеченных в уп-равление государством. "Николай Второй в трудные минуты жизни имел обыкновение спрашивать совета у своих родственников", -- пишет Александр Михайлович. Правильнее было бы -- "имел неосторожность". Не случайно несколько ниже великий князь утверждает, говоря о состоянии госуда- ря: "Он разуверился во всех". Кстати приведу слова отца из "Жития...": "В настоя-щее время, кто может совет дать, так они в уголочки позагнаны". Приведу и свидетельство Гурко, свидетельство не только об исключительном положении Николая, но и обыкновенности такого положения: "Окруженный не-сколькими близкими друзьями, как-то: Воронцовым, Черевниным, Рихтером и кн. В.Оболенским, которым он отнюдь не дозволял вмешиваться в государственные вопросы и даже говорить о них, Александр Третий ог-радил себя от интриг, могущих его свернуть с твердо начертанного им пути. Но это породило другое зло -- отчужденность от общества, отчужденность от жизни и незнакомство с новыми, выдвигавшимися его запроса-ми и настроениями. Существование в заколдованном кругу, куда лишь с трудом и смутно проникают те течения мысли, которые в данное время захватывают и направляют народную волю, для монарха столь же опасно, как постоянное выслушивание городских сплетен и выдерживание перекрестного огня неизменно плетущихся вокруг него интриг. Но таково положение всех царствующих: либо пол-ная отчужденность, либо невольное впитывание в себя множества разнообразных нашептываний и подсказы-ваний, разобраться в коих тем более трудно, что в прав-дивости и личном бескорыстии различных сообщений и указаний монарх никогда не может быть уверен. Приве-ду по этому поводу мнение великой княгини Елизаветы Федоровны об окружении Николая Второго и его суп-руги. На слова одного видного судебного деятеля, выра-зившего сожаление, что государь не видит никого, кро-ме его ближайшего окружения, и что если ему неудоб-но общаться с парламентариями, то он мог бы все же видеть людей из мира литературного, художественного и научного, великая княгиня с живостью ответила: "А почему же не парламентариев? Ведь при нынешней об-становке достаточно прожить один год при дворе, что-бы утратить всякую веру в людей". Симанович (его -- потому только, что он, как и вся-кий раз, говорит с чужого голоса. Всем известна была манера Симановича, состоявшая в том, чтобы выслу-шивать в гостиных мнения других, а при случае выда-вать за свои, обозначая так собственную осведомлен-ность): "В сущности, я Николая Второго всегда жалел. Без сомнения, он был глубоко несчастный человек. Он никому не мог импонировать, и его личность не вызы-вала ни страха, ни почтения. Он был заурядным челове-ком. Но справедливость все-таки требует подтвердить, что при первой встрече он оставлял глубоко обаятель-ное впечатление. Он был прост и легко доступен, а в его присутствии совершенно забывался царь. В своей личной жизни он был чрезвычайно мало требователен. Но его характер был противоречив. Он страдал от двух недостатков, ко-торые в конце концов его погубили: слишком слабая воля и непостоянство. Он никому не верил и подозре-вал каждого. Распутин передавал мне как-то следующее выражение царя: "Для меня существуют честные люди только до двух годов. Как только они достигают трехгодичного возраста, их родители уже радуются, что они умеют лгать. Все люди лгуны". Николай жил в убежде-нии, что все его обманывают, стараются перехитрить и никто не приходит к нему с правдой. Это был трагизм его жизни. В сознании, что он ненавидим собственною матерью и родственниками, он жил в постоянной бояз-ни от двора императрицы-матери, то есть так называе-мого старого двора. Он считал даже свою жизнь в опас-ности. Привидение дворцового переворота постоянно носилось перед его глазами. Он часто высказывал опасе-ние, что его ожидает судьба сербского короля Алексан-дра, которого убили вместе с женой и трупы выбросили через окно на улицу. Видно было, что убийство сербс-кого короля произвело на него особое впечатление и наполняло его душу содроганием. Царь проявлял осо-бый интерес к спиритизму и ко всему сверхъестествен-ному. В этом лежала большая опасность. Когда он слы-шал о каком-нибудь предсказателе, спирите или гип-нотизере, в нем сейчас же возникало желание с ним познакомиться. Этим и объясняется, что столько жули-ков и сомнительных личностей, при других условиях и мечтать не смевших о царском дворе, сравнительно лег-ко получали доступ к дворцу". Обращу внимание на конец. Симанович прямо назы-вает жуликами тех, кто теснился возле Николая и его семьи. Понимал это и сам государь, поэтому и испыты-вал неудовлетворение от их пребывания во дворце. В интересе к сверхъестественному, о чем пишет Си-манович, проявилось стремление государя вырваться из привычного, такого тягостного для него круга, ставше-го ко времени появления отца в Петербурге замкнутым. Повторю, он ни в ком не находил опоры и хватался за соломинки, ломавшиеся в тот же миг. Глава 8 ЦАРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА Любимая жена и ненавистная невестка -- -- Свекровь начинает интриговать -- -- Империи нужен цесаревич Любимая жена и ненавистная невестка Картина не будет полной, да и понятной, если не сказать о царице -- Александре Федоровне. Она состояла в близком родстве с британскими мо-нархами, будучи дочерью Людовика Гессен-Дармштад-тского и принцессы Алисы, одной из дочерей королевы Виктории. Николай также состоял в родстве с британской ко-ролевской семьей, его матерью была Дагмара, дочь ко-роля Дании Христиана Девятого и сестра королевы Алек-сандры, супруги Эдуарда Седьмого. Имя "Дагмара" встре-чается в русских исторических книгах редко, так как пос-ле вступления в брак с царем Александром Третьим она перешла в православие, сменила имя, став Марией Фе-доровной. Она резко возражала против союза сына, тогда еще царевича, с поразительно красивой Алике, и лишь вме-шательство властной Виктории позволило их свадьбе состояться. Николай и Алике, принявшая в православии имя Александры Федоровны, зажили счастливой семейной жизнью. Почти все, кто писал о семье Николая и Алек-сандры, отмечали, что они составляли счастливую пару. И, судя по всему, это действительно так. Но кроме соб-ственно супружества их союз был сопряжен с исполне-нием государственных обязанностей. Счастье "на двоих" -- не для монарших особ. Николай Второй, как только женился, немедленно погрузился в государственные дела, к которым отец его почти не подготовил, и они отнимали большую часть времени. В этом тоже кроется причина настроения Алек-сандры Федоровны. Она чувствовала себя покинутой, одинокой среди враждебно настроенного двора. Время нисколько не смягчило отношения Марии Федоровны к супруге сына. Непреклонность вдовствующей императрицы пере-давалась придворным (так что приведенное свидетель-ство Симановича, относящееся к Николаю Второму, в известной мере вполне может быть отнесено и к Алек-сандре Федоровне). Обладая тончайшей душевной организацией (неко-торые мемуаристы видят в этом проявление нервной болезни, указывая на частые истерические припадки, изводившие императрицу), Александра Федоровна с самого начала жизни в России видела (и чаще всего спра-ведливо) вокруг себя врагов. Гурко: "Александра Федоровна оказалась в Петербур-ге, как в лесу, и, надо сказать правду, не приложила никаких усилий к тому, чтобы разобраться в нем и при-обрести симпатии общества. Так на всех парадных вече-рах и приемах Мария Федоровна обходила собравшихся и продолжительно с ними беседовала, а Александра Федоровна ограничивалась разговорами с приближен-ными и стремилась скорее удалиться во внутренние по-кои. Обстоятельство это обратило на себя внимание об-щества. Отзвук этого имеется в дневнике ст.-секретаря Половцова. Под 6-м мая 1902 года там записано: "После завтрака (во дворце по случаю царских именин) обык-новенный cercle, совершаемый Марией Федоровной в назидание молодых величеств, остающихся в углах и разговаривающих лишь с двумя-тремя приближенными..." Внешняя холодность Александры Федоровны не-изменно приписывалась будто бы присущей ей надмен-ности. Между тем именно надменности у нее не было. Было у нее сильно развитое чувство собственного царс-кого достоинства и немалая доза почти болезненно ще-петильного самолюбия, но надменность ей была совер-шенно чужда. В домашней обстановке она, наоборот, отличалась чрезвычайной простотой, и к людям, нахо-дившимся в ее личном услужении, относилась с не-обыкновенной внимательностью и даже лаской. Так, няня наследника, М.И.Вешнякова, которую в царской семье звали Меричкой, отзывалась о государыне не иначе как о святой женщине, заботливо входящей в нужды всех лиц, непосредственно ее окружающих. В письмах императрицы также проглядывает эта черта. Она печет-ся о здоровье придворных служащих и даже пишет о них государю. Затрудняло сближение Александры Федоров-ны с петербургским обществом и отсутствие у нее точек близкого с ним соприкосновения. Благодаря тому, что вдовствующая государыня по-прежнему оставалась во главе обширного ведомства учреждений императрицы Марии (женское воспитание), а также сохранила за со-бой главенствующую роль в делах Российского обще-ства Красного Креста, молодая императрица оказалась вне круга обычной деятельности русских цариц. В тече-ние продолжительного времени она была лишена воз-можности применить свою кипучую энергию, удовлет-ворить свою жажду живого дела. У нее не было поводов и возможности войти в более близкое соприкосновение с лицами, не принадлежащими к ограниченному кругу приближенных ко двору". Скажу еще об одном существеннейшем обстоятель-стве, очень малым числом людей принимающемся во внимание. Императрица страдала неврозом сердца. И каждые роды усугубляли болезнь. Вообще же для сердечных боль-ных характерно обостренное как бы вслушивание в себя. Гурко пишет о том, что императрицу многие счита-ли надменной. И он правильно опровергает это невер-ное мнение. Именно маска надменности скрывала у Александры Федоровны страх внезапной остановки сер-дца. Она обращала взгляд и слух внутрь себя и просто не видела и не слышала происходящего вокруг. Особенно мучительным становился страх припадка при большом стечении народа. А учитывая то, что во дворце всегда было много народу, то есть появляться на публике (и родственной в том числе) надо было почти беспрестанно, нервы Александры Федоровны истончи-лись до последнего предела. Гурко пишет о том, что Александра Федоровна не искала точек соприкосновения с приближенными. Но здесь надо иметь в виду, что при такой душевной орга-низации, какой обладала императрица, она и не могла найти такие точки. Русский двор ни в коем случае не уступал любому европейскому двору в пышности и богатстве. Но во много раз превосходил любой двор по интриганству (отспо-ренная Византия пропитала все в царских покоях). Алек-сандра Федоровна не была к этому подготовлена. И особенно это скажется позже, в 10-е годы. Коков-цов: "Следует сказать, что и в выборе своего непосред-ственного приближения императрица не была счастли-ва. Нельзя назвать ни одного лица, которое при всей своей действительной или кажущейся преданности, было в состоянии достаточно глубоко и авторитетно осветить ей окружавшие ее условия и хотя бы предостеречь от последствий неправильной оценки этих событий и лю-дей ее времени. Одни из узкого личного расчета либо из опасений утратить то положение, которое выпало на их долю, другие по неумению анализировать окружающие их условия или по складу их ума сами не отдавали себе отчета в том, что происходило кругом них". Свекровь начинает интриговать Сначала, напуганная приемом царственной свекро-ви, Александра Федоровна затаилась, попыталась спря-таться в скорлупу чисто семейных отношений. Но ее сан не позволил этого. Потом, попав в водоворот придворных интриг, она затаилась, боясь стать причиной не-приятностей для мужа, которого страстно любила. И это ей ставили и еще поставят в вину не раз и по всяким поводам. Вернусь несколько назад и скажу еще о некоторых обстоятельствах. Вступление Николая на трон было омрачено траге-дией на Ходынском поле, где несколько тысяч людей погибло в давке во время раздачи подарков от имени нового царя. (Он хотел было отменить запланированные ранее торжества, но советники настояли на посещении им бала, устроенного в тот же вечер в посольстве Фран-ции. Так было посеяно семя, из которого выросла смута среди рабочих, решивших, что новый царь равнодушен к их страданиям.) Кровь, пролитая при церемонии коронации, счита-ется дурным знаком. Добавлю и то, что появление Александры Федоров-ны в России совпало с болезнью и смертью Александра Третьего. Она, еще не будучи женой наследника, шла в глубоком трауре, за гробом его отца. Говорили: "Это она гроб привезла", называли "чер-ная невеста". Так в глазах многих Александра Федоровна, искрен-не стремившаяся войти в русскую жизнь, стала вестни-цей страшных несчастий. Сама она не могла не пони-мать этого. Сейчас надо сказать об очень деликатных обстоятель-ствах жизни Николая и Александры. Предпочла бы не говорить об этом, но для дальнейшего понимания со-бытий важно знать всю правду. Из всего приведенного видно, что и царь, и царица все время пребывали в напряжении на грани человечес-ких возможностей. Они были помазанниками Божьими, но при этом были и людьми, как мы. За стенами дворца бились такие же страсти, как за стенами рубленой избы моих родителей. Ничего удивительного или постыдного в этом нет. Беду Александры Федоровны можно определить сло-вами, отнесенными великим князем Александром Михайловичем к Николаю: "Он никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто че-ловеческие чувства". И Николай, и Александра, конеч-но, должны были сделать это. Но не думаю, что хотели. Вся трагедия их жизни, а потом и смерти -- в этом. Не отказываясь от утверждения о том, что Николай и Александра любили друг друга и были счастливы вме-сте во всех отношениях, надо все-таки признать, что между ними стали возникать ссоры. Дам слово Симановичу: "Между царем и царицей возникали очень часто ссоры. Оба были очень нервны. По несколько недель царица не разговаривала с царем -- она страдала истерическими припадками. Царь много пил. выглядел очень плохо и сонно, и по всему было заметно, что он не властен над собой". В чем причина? Николай разрывался между матерью и женой, любя и ту, и другую. Мария Федоровна тоже, разумеется, любила сына. Но это была безотчетно "изводящая" любовь. Она не могла простить Александре Федоровне, что под давлением некоторых обстоятельств вынуждена была согласиться на брак сына. Уступив в этом, она постави-ла себе целью развести их. Империи нужен цесаревич В самой личности Александры Федоровны искать поводов для развода не приходилось -- их никто и не нашел бы. Но оставались вопросы, так сказать, физиологичес-кие. Время шло, а наследника -- мальчика -- все не было. Для царской семьи это, конечно, предмет особых забот. Но разве эти заботы должны заходить так далеко, чтобы в наше время стать причиной гонений и прямых издевательств, какие пришлось претерпеть Александре Федоровне? Тем более, что дело для старого двора заключалось не только в наследнике, вернее, совсем не в нем. Об этом -- позже. А сейчас дам слово великому князю Александру Михайловичу: "Царь был идеальным мужем и любящим отцом. Он хотел иметь сына. От его брака с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской у него родились в тече-ние семи лет четыре дочери. Это угнетало его. Он почти что упрекал меня за то, что у меня в тот же промежуток времени родилось пятеро сыновей. Как это ни покажет-ся малоправдоподобным, но мои отношения с импе-ратрицей были далеки от сердечности по причине той же разницы пола детей". Вот итог подзуживаний старого двора, то есть, по сути, Марии Федоровны. После рождения четырех девочек вдовствующая им-ператрица тотчас же распространила теорию, с большой охотой подхваченную сплетниками из ее окружения, будто Александра Федоровна, отказываясь родить наследника престола, предает интересы России ради Германии, по-скольку она по происхождению немка. При этом, бри-танские корни царицы сбрасывались со счетов, хотя они гораздо сильнее повлияли на формирование ее характе-ра, чем гессен-дармштадтские. О научности же подобных умозаключений говорить вообще не станем. Непритворно чувствительная царица не в состоянии была примириться с враждебной атмосферой двора. Она просто отказалась от неравной борьбы и постаралась сделать все от нее зависящее, чтобы отгородиться от внешнего мира и жить в тесном кругу своей семьи и нескольких близких друзей. Об этом я уже говорила. Глава 9 НИКОЛАЙ, АЛЕКСАНДРА И ВЕРА Очарованная православием -- -- Мнимая беременность Александры Очарованная православием Описывая атмосферу, преобладавшую в Петербурге к моменту прибытия туда моего отца, я приводила выдер-жку из воспоминаний, касающуюся духовной ее части. Напомню, речь там шла о том, что при дворе были приняты люди, по мнению Николая и, главным образом, Александры, способные разрешить их тягостные вопросы. Царица была по-настоящему религиозной. Можно себе только представить, какими усилиями далась ей перемена веры. А это было обязательное условие брака с православным монархом. Рассказывают, что это обстоя-тельство, легко преодолимое для многих других, и, кста-ти, для Марии Федоровны в свое время, чуть было не расстроило свадьбу. Есть интересное свидетельство о том, как совсем юной принцесса Алике Гессенская в 1884 году гостила у сво-ей старшей сестры, уже ставшей великой княгиней Ели-заветой Федоровной. Тогда-то она впервые увидела, и даже правильнее -- сумела прочувствовать русскую цер-ковную службу, не понимая ее значения и направления. После сдержанного до холодности протестантского бо-гослужения пышность и величавость православного об-ряда производит на тонкую душевную организацию Алике чарующее впечатление. В те же дни она стала свидетельницей каких-то при-дворных церемоний. При всей схожести русской двор-цовой жизни с европейской, в первой все же оставалось очень много от времени московских царей, когда власть мирская и власть церковная, переплетаясь и взаимно друг друга пополняя, составляли единое целое. Так первое, детское еще впечатление, положенное под спуд времени, все-таки выплеснется и полностью захватит натуру Алике. Это же увлечение сыграет с ней злую шутку, позволит воспринимать Александру Федо-ровну не в истинном свете и даже поставит ее искрен-ность под сомнение. Обязательства по перемене веры стали для Алике борьбой страстей. И одна из них победила. Алике, став православной царицей Александрой Федоровной, с рве-нием обращенной окунулась в новый для нее мир. Гурко пишет: "Александра Федоровна, перейдя в православие, отнюдь не проявила к нему того довольно равнодушного отношения, которым отличалась с семи-десятых годов прошлого века русская культурная обще-ственность. Она, наоборот, пропитала православием все свое существо, притом православием приблизительно шестнадцатого века. Обрела она глубокую веру не толь-ко во все догматы православия, но и во всю его обрядо-вую сторону. В частности, прониклась она глубокой ве-рой в почитаемых православной церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, нако-нец, и это самое главное, -- проникается верой в "бо-жьих людей" -- отшельников, схимников, юродивых и прорицателей. Войти в сношение с людьми этого типа государыня стремится с первых лет своей жизни в Рос-сии, и находятся лица, которые поставляют ей таковых в таком количестве, что царский дворец приобретает в этом отношении характер старосветских домов замоск-ворецкого купечества. С заднего крыльца, разумеется, по чьей-либо рекомендации, проникают такие лица во внутренние покои дворца, где императрица с ними иног-да подолгу беседует, а гофмаршальская часть обязыва-ется их радушно угощать. Царица по этому поводу даже говорила, что ей из-вестны высказываемые по ее адресу упреки за то, что она охотно видится и беседует со странниками и раз-личными божьими людьми. "Но моему уму и сердцу, -- прибавляла она, -- подобные люди говорят гораздо боль-ше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах архипастыри церкви. Так, когда я вижу входящего ко мне митрополита, шуршащего своей шелковой ря-сой, я себя спрашиваю: какая же разница между ним и великосветскими нарядными дамами?" Одновременно она углубляется в чтение творений отцов церкви. Творе-ния эти были ее настольными книгами до такой степе-ни, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного содержания, причем кни-ги эти в большинстве были не только русские, но и написанные на славянском языке, который государыня научилась вполне свободно понимать. Любимым ее за-нятием, наподобие русских цариц допетровского пери-ода, стало вышивание воздухов и других принадлежно-стей церковного обихода. На почве духа православной веры зародилась у нее, а затем утвердилась в сознании мысль о том, что соль земли русской -- ее простой на-род, а высшие классы разъедены безверием и отлича-ются развращенностью. Для укрепления в ней этого взгля-да сыграло огромную, решающую роль другое обстоя-тельство, наложившее на ее отношение к различным слоям русского народа весьма определенный оттенок, с годами все ярче выступавший. Я имею в виду те усло-вия, в которых она очутилась по прибытии в Россию, почти совпавшем с ее вступлением в роль царствующей императрицы, а именно тот прием, который она встре-тила как со стороны некоторых членов императорской фамилии, так и многих видных членов петербургского общества. Каждое ее слово, каждый жест, все, вплоть до покроя платья, которое она надевала, -- подвергалось жестокой критике, и находились услужливые люди, которые доводили это до ее сведения. Утверждали даже, что великая княгиня Мария Павловна-старшая ей од-нажды прямо сказала: "La societe vous deteste" (то есть -- общество вас ненавидит), -- что было, конечно, пре-увеличением. Неприязнь к молодой государыне исходила со стороны лиц, составлявших двор вдовствующей императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появился новый двор, ставший выше их, и прила-гали все усилия, чтобы сохранить среди петербургского общества первенствующее, хотя бы по симпатиям, по-ложение. Естественно, что понемногу, далеко не сразу, у Александры Федоровны тоже народились недобрые чув-ства к петербургскому обществу, и в этом кроется одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным массам и в них искала сочувствия, которого петербургская знать ей не выказывала". Говорили, что глубоко религиозная царица застав-ляла Николая жить ее религиозными интересами. Но совершенно неправильно говорить "заставляла". Николай был большим знатоком и ценителем икон древнего письма и обладал редкой их коллекцией, ко-торой очень дорожил и показывал не всякому. И любовь эта была не чисто зрительная. Николай прекрасно раз-бирался в вопросах богословия, так как не только полу-чил соответствующее образование, но и имел склон-ность к духовным размышлениям. Мнимая беременность Александры Не умея сразу рассмотреть истинные намерения лю-дей, стремившихся во дворец, Николай и Александра пришли к тому, что их постепенно захватили как дей-ствительно благочестиво настроенные странники и тому подобные, так и псевдосвятые, гадалки и шарлатаны, мистики и жулики. Всех их радушно встречали, а особенно тех, кто брался предсказать появление наследника мужского пола. Слух об этом страстном желании царицы пронесся по рядам "пророков" и "предсказателей". И многие из них воспользовались возможностью нажить капитал на ее несчастье. Дальше произошло то, о чем пишет великий князь Александр Михайлович: "Однажды во дворце появился таинственный господин -- "доктор Филипп" из Парижа. Он был представлен царской чете "черногорками" -- великими княгинями Милицей и Анастасией Никола-евнами. Французский посланник предостерегал русское правительство против этого вкрадчивого иностранца, но царь и царица придерживались другого мнения. Люди, которые хотят быть обманутыми, попадают впросак. Псевдонаучное красноречие д-ра Филиппа достигло цели. Он утверждал, что обладает силой внушения, которая может оказать влияние на пол развивающегося в утробе матери ребенка. Он не прописывал никаких лекарств, которые могли бы быть проверены придворными". Я уже от многих слышала, что именно так и было. Царица не столько поддалась на пассы Филиппа, сколько уговорила сама себя. Желание ее было так силь-но, что у нее появились все обычные признаки бере-менности. Придворный медик принял эти признаки за чистую монету и заверил ее, что на этот раз должен родиться мальчик. Когда подошло предполагаемое вре-мя родов, царица удалилась в свою спальню в сопро-вождении придворных врачей, но прошло несколько дней, а никаких признаков схваток не наблюдалось. Доктора провели обследование и вынуждены были объя-вить, что "беременность имела истерическое происхож-дение". И это несчастье было истолковано не в пользу Алек-сандры Федоровны! Тут же вспомнили, не без подсказ-ки Марии Федоровны, что подобное случилось с анг-лийской королевой Мэри -- "Кровавой Мэри". Произошедшее, разумеется, дало новую пищу для злословия врагам Александры Федоровны. Они теперь говорили, будто ложная беременность явно свидетель-ствует о безумии царицы. Однако именно эти разговоры свидетельствуют о намерениях старого двора -- ведь бе-зумие, будучи медицинским образом подтвержденное, способно стать предлогом для бракоразводного процес-са. А не это ли и надо было Марии Федоровне? К этому прибавилась еще одна неприятность. Членам Священного Синода очень не нравилось то, что, как казалось, а, вернее, как нужно было истолко-вать, царская семья находилась под сильным влиянием прорицателей и ясновидящих. Архимандриту Феофану, исповеднику царицы, было поручено объявить ей, что ее ложная беременность послана в наказание свыше за то, что она прислушивается к еретикам. Не знаю, что больше подействовало на самочувствие царицы -- сама ложная беременность или же упреки людей, от которых она ждала помощи и утешения. По свидетельству находившихся тогда рядом с цари-цей, она была поражена таким отношением к ней (ис-кренне верующей и дававшей этому множество подтвер-ждений) со стороны церкви и самого Феофана. Ведь он находился рядом все время, но не нашел возможности (или желания) поговорить с ней обо всем этом раньше. (Вспомним, как он заботился о чистоте религиозных устремлений великих княгинь Милицы и Анастасии.) Теперь же он со всей силой, данной ему его саном, "подпер" стену, и без того высокую, воздвигаемую вок-руг покоев Александры Федоровны недоброжелателями. Скажу еще раз: во всем была видна рука старого дво-ра. Доктора признали, что причиной беременности по-служила истерия. А кто довел Александру Федоровну до такого состояния? Дополню картину воспоминаниями Родзянко, вно-сящими и другую ноту: "В начале 1900 года стали появ-ляться при императорском русском дворе несколько за-гадочные апостолы мистицизма, таинственные гип-нотизеры и пророки будущего, которые приобретали значительное влияние на мистически настроенный ум императрицы Александры Федоровны. В силу доверия, которое оказывалось этим проходимцам царской семь-ей, вокруг них образовывались кружки придворных, которые начинали приобретать некоторое значение и даже влияние на жизнь императорского двора. В этих кружках тайное, незаметное участие принима-ли, без сомнения, и агенты некоторых иностранных посольств, черпая, таким образом, все необходимые для них данные и интимные подробности о русской обще-ственной жизни. Так, например, за это время появился некий Филипп. Он отвечал как нельзя лучше тому типу людей, которые, пользуясь своим влиянием на психологию царственной четы, готовы служить всякому делу и всяким целям за достаточное вознаграждение. Ко двору этот господин был введен двумя великими княгинями. Но вскоре агент русской тайной полиции в Париже Рачковский донес в Петербург, что Филипп темная и подозрительная личность, еврей по националь-ности и имеет какое-то отношение к масонству и обще-ству "Гранд Альянс Израелит". Между тем Филипп при-обретает все большее и большее влияние. Он проделы-вал какие-то спиритические пассы и сеансы, предуга-дывал будущее и убеждал императрицу, что у нее не-пременно явится на свет в скором будущем сын, на-следник престола своего отца. Филипп приобретает та-кую силу при Дворе, что агент Рачковский был сменен за донос его на Филиппа. Но как-то загадочно исчез и Филипп при своей поездке в Париж". А вот слова Юсупова: "Тогда появился в Петербурге один французский оккультист, доктор Филипп, о ко-тором говорили, что он тайно послан масонскими организациями к русскому двору. Говорили, что орга-низации, пославшие его в Россию, остались им недо-вольны и отозвали его обратно". Соотнося сведения и намеки, содержащиеся в сло-вах Родзянко и Юсупова, включенных, пусть и по-раз-ному, в политическую атмосферу, можно утверждать, что в несчастье, приключившемся с императрицей, были заинтересованы некие политические круги вне России. Но тогда на это внимания предпочли не обращать. Так как расследование могло зайти слишком далеко. Священный Синод постановил, что царица должна во искупление грехов совершить паломничество к мо-гиле незадолго до этого канонизированного святого, чтобы, покаявшись, вымолить прощение и очиститься омовением в водах тамошнего источника. И в доверше-ние всех несчастий, когда царица совершала обряд очи-щения и входила в воду, она поскользнулась и упала, обнажив при этом, по слухам, нижнюю часть спины. Было так или нет, но этот случай стал еще одним пово-дом для насмешек в столице и в кругу вдовствующей императрицы. Глава 10 БОЖИЙ ЧЕЛОВЕК ГРИГОРИЙ ЕФИМОВИЧ Первая встреча -- Особый знак -- Без стеснения Первая встреча Мой отец никогда не называл мне точной даты сво-ей первой встречи с царской семьей, но, вероятно, это случилось 31 октября 1905 года, так как на следующий день, первого ноября, царь записал в своем дневнике: "Мы встретили Божьего человека -- Григория Ефимо-вича из Тобольской губернии". Вот как пишет Коковцов: "Из приближения императ-рицы первыми узнавшими о появлении в столице этого "старца" были великие княгини Анастасия и Милица Николаевна, дочери князя Николая Черногорского, за-мужем -- первая за великим князем Николаем Николае-вичем и вторая -- за братом его великим князем Петром Николаевичем. Они, бесспорно, говорили императрице о том, что видели "старца", который произвел на них глубокое впечатление всем складом его речи, большою набожностью и каким-то особенным разговором на тему о величии Бога и о суетности всего мирского. Но не подлежит никакому сомнению, что значитель-но большее впечатление о том же появившемся на пе-тербургском горизонте человеке произвели на императ-рицу слова преосвященного Феофана, ректора С.-Пе-тербургской духовной академии, которого императрица знала, принимала его, охотно беседовала с ним на религиозные темы и оказывала ему большое доверие. Он был короткое время ее духовником. Сам человек глубоко религиозного настроения, ши-роко известный своей аскетическою жизнью и строгос-тью к себе и к людям, епископ Феофан принадлежал к тому разряду русского монашества, около которого бы-стро сложился обширный круг людей, искавших в бесе-дах с ним разрешения многих вопросов их внутренней жизни и потом громко говоривших о его молитвеннос-ти и каком-то особенном умении его подойти к челове-ку в минуту горя и сомнения. В одно из посещений императрицы преосвященный Феофан рассказал ей, что к нему пришел и живет уже некоторое время около него крестьянин Тобольской губернии. Он долго присматривался к Распутину и вынес затем убеждение, что он имеет перед собой во всяком случае незаурядного представителя нашего простонародья, ко-торый достоин того, чтобы о нем услышала Императ-рица, всегда интересовавшаяся людьми, сумевшими подняться до высоты молитвенного настроения. Императрица разрешила епископу Феофану привез-ти Распутина и после краткой с ним беседы пожелала не ограничиться этим первым свиданием, а захотела ближе узнать, что это за человек. По словам некоторых приближенных к ней людей, императрица сначала не могла хорошенько усвоить себе его отрывочную речь, короткие фразы мало определен-ного содержания, быстрые переходы с предмета на пред-мет, но затем незаметно Распутин перешел на тему, которая всегда была близка ее душе. Он стал говорить, что ей и государю особенно трудно жить, потому что им нельзя никогда узнать правду, так как кругом них все больше льстецы да себялюбцы, которые не могут сказать, что нужно для того, чтобы народу было легче. Им нужно искать этой правды в себе самих, поддержи-вая друг друга, а когда и тут они встретят сомнение, то им остается только молиться и просить Бога наставить их и умудрить, и если они поверят этому, то все будет хорошо, так как Бог не может оставить без своей помо-щи того, кого он поставил на царство и кому вложил в руки всю власть над народом. Тут он ввел и другую нот-ку, также близкую взглядам императрицы, а именно, что царю и ей нужно быть ближе к народу, чаще видеть его и больше верить". Дополнение Гурко: "Одна из существенных причин расположения Александры Федоровны к Распутину со-стояла именно в том, что она почитала его за выразите-ля народной мысли". Особый знак Обращу внимание на слова Коковцова о том, что царица сначала не слишком хорошо понимала, о чем говорит отец. Это весьма интересное замечание. Еще когда он вернулся в Покровское после странствований, об-щавшиеся с ним обратили внимание, что он "стал го-ворить непонятно". Речь идет не о косноязычии, а о том, что суть его речи была для слушающих затемнена. И толь-ко после того, как отец "настраивал", как сказали бы мы сейчас, собеседника на свой лад, приходило ощу-щение ясности. Приведу здесь только одно из многочисленных сви-детельств. Труфанов: "Феофан рассказывал: Вот Божий человек! И говорит-то не так, как мы, грешные. Было раз так. Государь, государыня с наследником на руках, я и он сидели в столовой во дворце. Сидели и беседова-ли о политическом положении России. Старец Григо-рий вдруг как вскочит из-за стола, как стукнет кула-ком по столу. И смотрит прямо на царя. Государь вздрог-нул, я испугался, государыня встала, наследник зап-лакал, а старец и спрашивает государя: "Ну, что? Где екнуло? Здеся али тута?" -- при этом он сначала ука-зал пальцем себе на лоб, а потом на сердце. Государь ответил, указывая на сердце: "Здесь; сердце забилось!" -- "То-то же, -- продолжал старец, -- коли что будешь делать для России, спрашивайся не ума, а сердца. Сердце-то вернее ума..." Государь сказал: "хорошо", а го-сударыня поцеловала его руку, произнесла: "Спасибо, спасибо, учитель". Труфанов, разумеется, привел этот случай, чтобы посмеяться. Но урок -- в другом. Чтобы не дразнить гу-сей, не буду говорить о боговдохновенности. Умному -- достаточно. Приведу здесь слова Гурко. В них важно все, но осо-бое внимание обращу на конец отрывка: "Ненависть столичного общества к Распутину государыня объясня-ла себе, между прочим, и тем, что он принадлежал к крестьянству, а не к тому избранному кругу, который почитал доступ во дворец своим исключительным пра-вом. Между тем членов этого общества государыня ве-личала не иначе как "бриджистами", а то обстоятель-ство, что Распутин принадлежал к народным массам, в глазах царицы было его большим преимуществом: она думала, что слышит от него как бы голос земли". Именно "голос земли" слышала Александра Федо-ровна и он давал ей неизмеримо больше, чем хор голо-сов "бриджистов". Интересно представить себе, как внешне могли выг-лядеть беседы отца и Александры Федоровны. У отца и после прибытия в Петербург, естественно, остался его прежний, сибирский выговор. Он произно-сил слова на о, например, -- милой и т.п. Интонации у него тоже были особые, сибирские. Его речь даже чисто внешне не была похожа ни на что ранее слышанное Александрой Федоровной. Русская же речь императрицы по-своему отличалась от правильного выговора. Она сохранила сильный акцент. И тем не менее, они прекрасно понимали друг друга. Отец повторял: "...не на словах, а духом действитель-но..." (Есть нечто подобное и в его "Житии...": "Всегда нужно... считать себя низким, но не на словах, а духом действительно"). Я понимаю это так, что речь идет о "действительном духе", позволявшем отцу не подчинять своей воле, как ошибочно трактуют многие, а объяс-нять и показывать выход. Собственно слово при этом играло важную роль, но роль только облечения духа в "словесную плоть". Отмечу и другое. Некоторые из тех, кто оставил вос-поминания об отце, говорят, что строй его записок раз-личался в зависимости от темы и назначения. Дескать, когда надо было решить какой-то практический воп-рос, "у старца находились ясные слова". Но ничего стран-ного в этом как раз и нет. Ответ уже дан в приведенной фразе. "Практический вопрос" не требует такого особо-го напряжения, как наставления. Без стеснения Раньше я уже приводила слова отца о том, что его словно вело в Петербург. Подтверждением этого могут послужить следующие слова Юсупова, если читать их, не пребывая в обычной для князя злобе: "Обыкновен-ный мужик легко бы растерялся в столице. Он запутался бы в сложных нитях и сплетениях придворных, светских и служебных отношений, не говоря уже о том, что у него не хватило бы смелости, особенно на первых по-рах, держать себя так независимо, как держался Распу-тин. Распутин вошел в царский дворец так же спокойно и непринужденно, как входил в свою избу". Отца в самом деле никогда не охватывало стеснение или чувство неудобства от появления в обществе, не только ему не знакомом, но такого, какого он не мог себе представить и к какому никогда сам не стремился по причинам, названным уже мной. То, с какой простотой и естественностью он вошел в высокие круги, как раз и говорит о предопределенно-сти произошедшего. Для дальнейшего повествования важно и интересно привести случай, описанный Труфановым. Он относит-ся к более позднему времени, но сейчас станет понят-но, почему я говорю о нем: "Ты хочешь знать, как у меня явилась новая фамилия, Новый? Слушай! Когда я однажды поднимался во дворец по лестнице, в это время цари, дожидаясь меня, сидели в столовой. Госуда-рыня держала на коленях наследника, тогда еще не го-ворившего ни слова. Как только я показался в дверях, то наследник захлопал ручонками и залепетал: "Но-вый, Новый, Новый!" Это были первые его слова. Тог-да царь дал приказ именовать меня по фамилии не Рас-путин, а Новый". Ребенок назвал отца "новым человеком". Повинуясь инстинкту, он выразил главное -- отец действительно оказался новым, не таким, как другие люди схожего с ним рода, бывавшие во дворце. Он был "новым старцем". Между прочим, он был первым из ряда появивших-ся во дворце и не подосланных при этом никем. В отличие, например, от юродивого Мити -- проте-же Труфанова. Последний рассчитывал на то, что Митя, совершенно ничего собой не представляющий, сможет, направляемый соответствующим образом, проводить линию, нужную неким силам. Но Труфанов и стоявшие за ним слишком прямолинейно воспринимал увлече-ние Александры Федоровны и Николая Второго "свя-тыми людьми". При всей их погруженности в этот мир (многим ка-залось, даже религиозной экзальтированности) они ос-тавались людьми своего времени, то есть вполне рацио-нальными. И если Николаю удавалось часто демонстри-ровать это, то Александре в этом смысле было зна