еликса  на десять дней
заперли  в  собственной комнате, как и  его кузена.  Феликс  был  вне  себя.
Наказание он посчи-тал слишком жестоким.
     Но этот опыт не стал для него последним.
     <b><i>Любовный урок</i></b>
     Свой  первый  любовный  урок  юный  Юсупов   полу-чил  в  отеле  города
Контрексвилль,  куда  его мать отпра-вилась  "на воды". Феликсу  было  около
тринадцати лет,
     и, не зная чем заняться, он однажды после обеда от-правился на прогулку
в парк. Проходя мимо  беседки, он через прорези увидел там молодого человека
и девуш-ку, самозабвенно предающихся любовным утехам.
     После Феликс стал расспрашивать мать  о том, что он видел, однако та не
сумела собраться с духом и удов-летворить любопытство сына.
     Феликс провел бессонную ночь.
     На следующий день он встретил того самого молодо-го человека и  спросил
со свойственным  ему пренебре-жением  к правилам  приличия, не собирается ли
тот  снова встретиться  с девушкой. Молодой человек был  поражен, но,  когда
Феликс  рассказал,  что наблюдал за их свида-нием накануне вечером, ответил,
что  должен  встретиться  с  ней  у  себя  в  отеле,  и  пригласил   Феликса
присоеди-ниться к ним.
     Поскольку   мать  рано  ложилась  спать,  Феликсу  не  составило  труда
выскользнуть из номера и отправиться к новому другу.
     Там следующие  несколько  часов  они  провели  за  об-щими  играми.  Об
истинной природе этих игр Феликс не задумывался.
     Позже он говорил: "Меня так поразило только что сделанное открытие, что
по своему юношескому неве-жеству я не разбирался, кто какого пола".
     Хотя Феликс не  позволяет себе уточнений,  не  надо  быть семи пядей во
лбу, чтобы понять значение этой фразы.
     (Не могу здесь не привести  эпизод, произошедший  в Париже, уже  в 1960
году.
     В  доме моей дочери  случайно оказался молодой че-ловек с нарумяненными
щеками  и  крашеными  воло-сами.  Узнав,  чей   это   дом,   он  истерически
расхохотал-ся,  а  когда  пришел в себя, позвонил  по  телефону  Юсупову  и,
взвизгивая  от возбуждения, выложил ему новость: "Дорогой, ты ни за  что  не
поверишь, откуда я тебе звоню...")

     <b><i>Порочный маскарад</i></b>
     Но больше всех к развитию у Феликса известного порока приложил руку его
старший  брат,  Николай,  впоследствии  жених  бедной  Муни.  Его  забавляли
успеш-ные  переодевания  брата  в  женщину,  и  он  уступил  кап-ризу  своей
любовницы -- Поли, желавшей иметь в Фе-ликсе спутницу развлечений.
     Они взяли  с  собой переодетого женщиной  Феликса в  кабаре  посмотреть
выступление "цыган. Его маскарад остался незамеченным.
     Как-то Феликс  поехал с Николаем  в Париж. Братья решили пойти  на бал,
переодев, разумеется, Феликса женщиной. Николай же  выступил в роли его (ее)
кавалера.
     Чтобы скоротать время до начала бала, они пошли в театр, где их заметил
король Эдуард Седьмой.
     Во время антракта  Николай вышел  в фойе  покурить,  а  после со смехом
рассказал Феликсу, что  к нему под-ходил некто  от короля Англии, посланный,
чтобы уз-нать имя его юной дамы.
     Феликс был польщен и обрадован.
     По возвращении  в  Санкт-Петербург  Николай  и  Поля  устроили  Феликсу
двухнедельный ангажемент на выс-тупления в фешенебельном кафе "Аквариум".
     Феликс  позаимствовал  для  такого случая  драгоцен-ности  матери.  Его
выступления пользовались  колоссаль-ным  успехом. Но, к его сожалению (и  не
больше), на седьмой  вечер друзья матери узнали самого Феликса и надетые  на
нем драгоценности.
     Дома ждала бурная сцена.
     Николай взял всю вину на себя, и дело было вскоре забыто.
     Феликс оставил  карьеру певицы кабаре, но продол-жал искать приключений
под  видом  женщины и  пус-кался во все более рискованные  предприятия, пока
од-нажды отец не вызвал его к себе.
     Отец Феликса накинулся на сбившегося с пути сына и пересказал все слухи
(а  на  самом  деле  -- лишь  стыдлибо  приуменьшенную  правду), ходившие  в
обществе и  открывающие  истинную картину жизни сына. Он пред-ставил Феликсу
длинный список проступков, опозо-ривших (как считал он, но  не его  сын) имя
семьи.
     Феликс сделал некоторые выводы. Но ни в коем слу-чае не желал  перемены
в своем образе жизни.
     Причем необходимо заметить, что пребывание на той ступени общественного
положения,  на  какой  находи-лись  Юсуповы  вообще,  все-таки  с  возрастом
вынудило Феликса  умерить  желания эпатировать.  Он старался заг-нать внутрь
свой порок, но не для  того,  чтобы, раскаяв-шись, изжить его. (Напротив, он
пестовал  его.)  Феликс  стал более изощренным в своем разврате.  Он  сделал
порок частью собственных светских манер.
     И весьма преуспел в этом.
     Говорили,  что Феликс Юсупов  страдал  лунатизмом,  да он и  сам  часто
рассказывал об этом, не  воспринимая происходившее с ним как болезнь. Скорее
наоборот.
     <b><i>Роковое знакомство</i></b>
     Некоторые  утверждали, что в  душе  Феликса боро-лись  Бог и дьявол. Но
полагающие так были  слишком  добры  к юноше. Бог давно "заготовил про  него
ад".
     (Примечательно следующее. До меня недавно дошло от общих  знакомых, что
Феликс  с  жаром взялся за  ри-сование.  Хочет,  видимо,  изобразить  что-то
возвышен-ное. Пока  же, несмотря  на все усилия, получаются только чудовища.
Юсупов  жалуется, что Бог  не дает ему выра-зить  всю душу. Несчастный  не в
силах признаться себе, что это и есть его душа.)
     Феликс  хвалился тем,  что его несколько раз посещали  видения,  что он
"слышит голоса". Вполне возможно. Толь-ко уверена -- это были  злые голоса и
дурные видения.
     Внешне же дело выглядело таким образом, будто Феликс старается нащупать
пути  к  другой  жизни,  даже  благообразиться.  Особенно страстно  он начал
представ-ляться  таким  после  смерти  брата,   которого,   надо   ска-зать,
действительно  любил. Однако непреодолимая тяга  к дурному актерству и здесь
приводила его на грань бес-стыдства.
     Мария   Евгеньевна   Головина,   по-христиански  про-стившая   Николая,
перенесла  всю  нежность  на Феликса.  Она надеялась помочь  ему,  поэтому и
озаботилась тем,  чтобы представить Феликса моему отцу -- "святому стар-цу",
как говорила Муня.
     Между тем, Муню, все-таки хорошо видевшую,  с кем она  имеет дело, даже
как-то  поразил  пыл, с  каким  Феликс  выразил  не  просто  готовность,  но
нетерпели-вое желание встретиться с моим отцом.
     <b><i>Феликс наблюдает</i></b>
     Встреча произошла в  доме Головиных  на Зимней Канавке. О том, что  там
было, мне рассказала Анна Александровна со слов Марии Евгеньевны.
     По  своему  обыкновению  Феликс опоздал  к обеду.  Он  был  чрезвычайно
элегантно  и модно  одет, "весь в  облаке  сладких духов и душистой  пудры".
Феликс целовал  при-сутствовавшим дамам руки  с немыслимым изяществом  и при
этом имел вид человека, делавшего одолжение.
     Феликс старательно не смотрел в сторону  отца, си-девшего,  разумеется,
на самом почетном  месте.  Только после того,  как  Мария Евгеньевна подвела
Феликса  к отцу, первый  даже  как  будто был  обескуражен явлени-ем в столь
роскошной обстановке мужика.
     Будучи  представленным,  Феликс  излишне  театраль-но поклонился  и  не
отстранился  от троекратного  поце-луя отца, только,  как  показалось  Марии
Евгеньевне, несколько поежился.
     Феликсу оставили место  напротив отца. Как уверяла Мария  Евгеньевна --
без всякого умысла.
     Прерванный обед продолжился. В его протяжение Феликс почти ничего не ел
и лишь изредка вступал в беседу с незначительными  замечаниями (голос у него
был довольно высоким, а интонации жеманными), но ни разу в том случае, чтобы
ответить на слова отца.
     Феликс наблюдал. Надо заметить,  что Юсупов слыл любителем  странностей
разного  рода.  Он сам  неодно-кратно  заявлял,  что его  буквально тянет  к
"экзотическим лицам"  и  пояснял: "к маньякам, садистам, хамам...".  Фе-ликс
искал  развлечений и  умел  их находить везде и  во всех.  И к Головиным  он
пришел в поисках развлечения.
     Что  за мысли роились в его голове, когда он видел перед собой картину,
поначалу  приводившую  в  расте-рянность  всех рафинированных  сотрапезников
отца?
     Из деликатности никто из отцовских  друзей никогда  не  говорил с ним о
правилах  поведения  за  столом.  Это  казалось   и  на   самом   деле  было
несущественным по срав-нению с тем, что и о чем за едой обсуждалось. Трапеза
воспринималась как ритуал, не более, но и не менее того.
     Отец за  столом вел себя,  как говорят, малокультур-но. Он  пользовался
только в  редких случаях ножом и вилкой. Больше же -- просто руками. Большие
куски он разрывал. У  отца был  большой  рот,  а так как ел он не  то  чтобы
торопливо, но  не  степенно (к тому же  вместо  зубов имел только  корешки),
крошки просыпались на бороду, где и застревали.
     По виду отец  в такие минуты представлял собой не-опрятного мужика и уж
никак не святого старца.
     Тем  не  менее  Феликса  не  оставляла  напряженность,  ему  совершенно
несвойственная.  Казалось, он силится  что-то понять,  сопрячь, сопоставить.
(Возможно,  в  те минуты Феликс  пытался  примериться к противнику, которого
сразу и почувствовал в отце?)
     В компании  обратила на себя внимание фраза отца, произнесенная им  как
бы  невзначай: "Всегда нужно  счи-тать себя низким, но не на словах, а духом
действитель-но". (Я встретила эту фразу в его "Житии...")
     Феликс, услышав это, опустил голову.
     <b><i>Напуганный собой</i></b>
     Несколько  лет  спустя  Феликс,  говоря  о  первой  встре-че  с  отцом,
утверждал, что  сразу распознал в  старце мошенника. Конечно, он не мог  при
своей болезненной
     гордыне сказать,  что сразу  признал в отце силу, кото-рую  можно  было
либо  убить, либо подчиниться.  После-днее для Феликса было неприемлемо.  Он
был оскорб-лен тем,  что простой мужик, даже не старающийся пе-ренять приемы
цивилизации, претендует на то, чтобы учить его, Феликса Юсупова.
     А милая Мария Евгеньевна, разумеется, была в  вос-торге  от мысли,  что
именно она свела отца и  Феликса, уже предвкушала,  что  Юсупов войдет в  их
круг.
     Когда Мария Евгеньевна  спросила у отца, как ему показался  Феликс, тот
ответил: "Напуганный мальчик и страшный".
     "Кем напуганный?" -- спросила Мария Евгеньевна.
     "Собой и напуганный", -- ответил отец.
     "А почему страшный?"
     Отец промолчал, чем привел Марию Евгеньевну в полное замешательство.
     Больше в тот день отец не хотел говорить о Юсупове.
     На следующий день Мария Евгеньевна чуть свет при-шла к нам. Как сказала
потом  Анна  Александровна:  "Про-сить  за  своего князя".  Что  именно  она
говорила тогда отцу, я  не знаю, но то, что он согласился принять Юсу-пова в
скором времени -- это точно.
     Однако  хлопоты Марии  Евгеньевны  на  этот раз  ока-зались напрасными.
Юсупов, торопясь, уехал из Петер-бурга. Позже Мария Евгеньевна сообщила, что
он на-правился на учебу в Оксфорд.
     Как  странно! Юсупов будто бежал, испытывая судь-бу. И свою, и отца.  Я
уже  приводила историю о  том, как Феликс захлебнулся во  время  крещения. В
Англии же он едва не погиб под колесами паровоза.
     Англия начала  века -- в  нравственном смысле место  весьма удобное для
молодых   людей  склада  и  наклонно-стей,  схожих   с   юсуповскими.  Среди
аристократической  молодежи   царил  культ   Оскара  Уайльда.   Причем   его
ли-тературное дарование едва ли ставилось на  первое место в сравнении с его
привычками известного рода.
     Я помню, как пришедшая  к нам  Мария Евгеньевна плакала, делясь с Анной
Александровной вестями о Феликсе: "Он пропал, пропал!" -- повторяла она.

     <b>Глава 18 РАСПУТИН И ПЛОТЬ</b>
     <i>Илиодор</i> -- <i>Кто лицемер ? -- Баба или чурбан ? --</i>
     -- <i>Акулина -- "Пошел, мальчишка!" -- "Она не</i>
     <i>умрет"</i> -- <i>"Не полюбишь -- не вылечишь" --</i>
     <i>-- Безумная любовь -- Господин учитель --</i>
     <i>-- Ольга Владимировна -- Фальшивая невинность --</i>
     <i>-- Церковный суд -- Царский суд</i>
     <b><i>Илиодор</i></b>
     Не  однажды я уже в разных видах упоминала Сергея Труфанова, принявшего
в монашестве имя Илиодора. Жизнь его интересующимся хорошо известна, так что
не буду (да и не хочу) входить в подробности. Скажу только необходимое.
     Отец и Илиодор представляли собой странную пару.  Первый жизнерадостный
и  веселый,  второй  скучный,   напыщенный   (как  большинство   "копеечных"
семина-ристов,  добравшихся  до высоких степеней) и напрочь лишенный чувства
юмора. Тем не менее, они какое-то время приятельствовали.
     Кстати -- я  никогда не понимала отцовской привя-занности к Илиодору, и
когда тот  однажды приехал в  Покровское погостить, избегала его, как только
могла.
     Илиодор  необычайно гордился  своей отчужденнос-тью  от всего мирского.
Особым пунктом был обет без-брачия. Отец смеялся  над его словами о том, что
только  безбрачие есть дверь в Царство Божье, и смеясь же гово-рил, что  эта
дверь легко оборачивается тесными врата-ми. "Входить тесными вратами" -- так
в монастырях наме-кали на содомский грех.
     Анна  Александровна  пересказывала  мне  суть  споров  отца и Илиодора.
Привожу так, как запомнила.
     "В доме  Отца моего обителей много", -- опирался отец на Святое Писание
и  добавлял от себя: "И в каж-дой обители множество  дверей.  Не думай,  что
владеешь единственным ключом от Царства Божьего".
     "Я не владею единственным ключом, -- ответил Или-одор. -- Ключей много,
достаточно для всех  желающих их получить, но  все они отпирают одну и ту же
дверь".
     "Если бы это было  правдой, то все скопцы попали бы в рай",  -- заметил
отец.
     "Истина в том, что стремящийся к духовному совер-шенству должен служить
либо Богу, либо плоти, нельзя служить обоим".
     "Тот,  кто молится  от души, может  настолько преис-полниться ощущением
божественного  присутствия, что  и  думать  забудет о плоти.  Дух  воспарит,
оставив  на  земле все телесные  помыслы,  и  он  перестанет  замечать  свое
физи-ческое тело и  заботиться  о нем.  Позабудет  о  еде и питье, о сне и о
любовных желаниях. Но это редко кому дается.
     Больше других, не способных  подняться.  Когда чело-век  освободит свой
дух  от  уз  чувственности,  плоть  еще  настойчивее  взывает  к  нему.  Его
физическое желание ве-лико, он не в состоянии его побороть. Что ему делать?"
     "Он должен молиться еще усерднее".
     "Как же молиться, когда  с ног валит? Есть только одно средство. Отложи
в сторону молитвы и найди жен-щину. Потом -- опять молись. Бог не осудит.
     Но наступит  время,  когда женщина уже не понадо-бится,  когда и  самой
мысли не  будет,  а, стало быть,  и  искушения. Тогда-то настоящая молитва и
начнется".
     <b><i>Кто лицемер?</i></b>
     Илиодор  называл  рассуждения   отца  издевательством  над  монашескими
обетами. Отец возражал, говорил, что ни в коем случае  не намерен спорить  с
церковью. При этом он полагал только, что обет безбрачия толкуется  неверно.
"Ничего хорошего не выйдет из такой молит-вы, когда душа другого просит".
     В  этом  месте напомню  слова  Жевахова, приведенные  уже мной выше,  о
соединении любовного и молитвен-ного экстаза.
     Анна Александровна пересказала мне и другой спор отца и Илиодора.
     Однажды заговорили о том,  какой грех самый  страш-ный.  Илиодор заявил
без колебаний: "Тут не о  чем спо-рить.  Самый страшный грех  -- это тот,  о
котором гласит  первая заповедь: Да не  будет у тебя других богов пред лицем
Моим".
     Отец возразил, видя в приеме Илиодора отражение всегдашней его привычки
подменять предмет: "Разго-вор не о  заповедях, а о грехе. Для меня ясно, что
Иисус считал лицемерие самым тяжким грехом".
     Илиодор  заерзал  на стуле,  чувствуя,  что спор  стано-вится  чересчур
личным.  Отец попал  в  точку.  Чтобы  за-щитить  себя,  Илиодор  перешел  в
наступление  и  загово-рил  о  кружке,  собиравшемся  у  отца,   намекая  на
отно-шения определенного рода.
     Для  отца подобные упреки были не в новинку и по-этому он реагировал на
них обычно спокойно -- сам-то  он знал, что  невиновен.  Однако  выслушивать
обвине-ния  именно от Илиодора отцу  показалось отвратитель-ным.  Во-первых,
потому что тот  бывал  на  собраниях  кружка и  прекрасно  все видел  своими
глазами. Во-вто-рых  же, потому  что  Илиодор как раз и был  в этом воп-росе
лицемером высшей  пробы. Отец  не стерпел  и  на-помнил  ему, как  во  время
приезда в Покровское застал монаха подглядывающим за купавшейся Дуней.
     Монах  оторопел  и поспешил перевести  разговор на другое. Однако обиду
затаил.
     Илиодору  все же больше пристало бы  называться по-прежнему --  Сергеем
Труфановым.  Несмотря на все уве-рения, он оставался мирянином. В  Труфанове
было столько жажды власти, что ее хватило бы на многих. Можно сказать, что в
его жизни именно эта жажда  вла-сти, вполне материальной (вспомним историю с
юро-дивым  Митей,  протеже  Труфанова  в Зимнем дворце),  а  не духовной,  и
сыграла зловещую роль.
     Интересно, что  отец  однажды  сказал  о Труфанове: "Все,  до  него  не
достучишься". И пояснил: "Он не находит в своей  душе ни  капли  того,  чего
можно было бы стыдиться".
     И все же отец перестал общаться с Труфановым не по своему решению. Отец
вообще  с  неохотой  отказы-вался  от  общения  <i>с</i> людьми,  хотя  бы  однажды
показав-шимися ему приятными. К тому же он был искренне благодарен Труфанову
за прием, когда только появился в Петербурге. Труфанов же в открытую объявил
отцу войну. Их многолетняя дружба окончилась, и горечь раз-рыва преследовала
отца до самой смерти.
     Да, можно  оторвать мужика  от  Сибири, но  нельзя  вытравить Сибирь из
мужика. Это в  полном смысле об отце. Его достоинства  -- цельность натуры и
открытость
     -- отчасти сводились на нет стремлением всегда гово-
     рить правду. Такие привычки не для Нового Содома.
     <b><i>Баба или чурбан?</i></b>
     Надеюсь, я смогла  показать,  что при  всей пропитан-ности  жизнью отец
никогда  не  злоупотреблял  своей  силой  и  возможностью влиять на женщин в
плотском смысле. Однако надо понимать, что эта часть отноше-ний представляла
особый  интерес  для  недоброжелате-лей  отца.  Замечу,  что   они  получали
некоторую  реаль-ную пищу для своих  россказней. Основываясь на  сведе-ниях,
полученных  от  одной  из сторон, не  самой  бес-пристрастной, умельцы  вели
дальше дело так, чтобы перевернуть все с ног на голову.
     Я уже не раз обращала внимание  на  то, что в наш дом приходили многие.
Одни, чтобы попросить о чем-либо, другие, чтобы посоветоваться,  третьи -- в
поис-ках  исцеления.  Большинство   из  них  --  женщины.  При-чем  женщины,
пребывающие в том состоянии, когда душа  ищет опоры, а надорванное сердце --
утешения.  А  в  чем  можно   найти  несчастной  женщине  полное  утеше-ние?
Разумеется, в любви. В любви-молитве или в любви
     -- физическом чувстве. Отцу самому было дано умение
     оборачивать позывы плоти в духовное русло, чаще все-
     го получалось у него помогать подобным образом и дру-
     гим. Но не всем. В этом и была заключена ловушка.
     Больше  других  писал  о  плотской  греховности  отца Илиодор.  Не хочу
приводить его фантазии. Он  особенно старательно  описывал, как отец изгонял
блудного  беса. При  этом  оборачивал дело  так,  будто бы  отец непремен-но
вступал  с  женщиной  в  связь.  Между  тем,  нет  ни  одно-го  достоверного
свидетельства  "несчастной  жертвы"  на-силия  Распутина. Вспомню  признание
отца: "Для  меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану". Это  сказано в том
смысле, что физических чувств женщина у отца в известные минуты не вызывала.
Однако  от  него  исходила такая  сила  любви,  что  совершенно обволакивала
жен-щину, давая наслаждение и встряхивая ее сильнее, чем любое соитие. После
того, как  женщина  испытала подоб-ное, никакой  блудный бес в ней держаться
уже  не мог. Голая  страсть в  ней просто  умирала.  Как это удавалось отцу,
неизвестно. Объяснить  невозможно. Но ведь  и Или-одор не отрицает, что отец
добивался результата.
     <b><i>Акулииа</i></b>
     Среди  почитательниц  отца  находилась бывшая по-слушница  --  Акулина,
совершенно влюбившаяся в него.
     История же такова.
     Как-то  отец попал  в  монастырь на Охте, это  в при-городе Петербурга.
Сестры  пригласили  его разделить  с  ними  ужин.  Когда собравшиеся  только
приступили  к  трапезе,  до  них донесся  дикий  вопль,  от  которого мо-роз
продирал  по коже. Так,  должно  быть,  кричат в  аду.  Потом  вопль сменили
хриплые, но  тоже очень  громкие стоны.  Все,  кроме  отца сохраняли  полное
спокойствие.
     Монашки  в  ответ  на  расспросы  рассказали, что это  крики несчастной
молодой послушницы, страдающей падучей. Ни молитвы, ни усилия докторов ей не
помо-гают.  Отец  попросил  отвести его к больной. Настоятель-ница поспешила
исполнить просьбу.
     Разумеется, отец не  в первый  раз  видел подобных больных.  Но то, что
ждало его сейчас,  было  душеразди-рающим. В  келье, чья  дверь представляла
собой частую решетку,  на куче зловонного хлама, ощерившись, лежала женщина,
имевшая вид  безумной  --  волосы  вско-лочены,  лицо  и тело, видное сквозь
разорванное  пла-тье,  исцарапаны до крови. Увидев  пришедших, она как будто
очнулась  и  снова  начала завывать,  теперь  --  почти басом.  Из ее  горла
вырывались   крики,   в   которых   можно   было  различить  ругательства  и
богохульства. При этом тело больной извивалось, она  загораживалась  руками,
словно  пытаясь защититься от удара. Потом вдруг затих-ла, будто удар все же
достиг цели.
     Таких называют одержимыми. В  перерывах между му-чительными припадками,
лишающими их, кажется, всего человеческого,  женщины ничем  не отличаются от
остальных. По  их виду  в обычные дни ничего заметить нельзя. Все это вполне
относилось и  к  Акулине -- по  словам настоятельницы --  очень  красивой  и
спокойной.
     Отец вызвался помочь. Он вошел в келью, остано-вился на  пороге, осенил
себя крестным знамением и  несколько минут молился  молча.  Затем подошел  к
одер-жимой и обратился к ней.
     Акулина  повернула  к нему  лицо,  окровавленное  и покрытое  синяками,
изуродованное животным оскалом, выражающим ненависть. Отец опустился рядом с
ней на  колени  и  стал молиться вслух. Он просил Господа о  том,  чтобы тот
простил   тяжкие  грехи  несчастной.  Настоя-тельница  и  сестры  недоуменно
переглядывались, так как  не  знали за послушницей никаких грехов, тем более
тяжких.  Но  в  голосе  отца  звучала  такая  скорбь   и  уверен-ность,  что
становилось ясно, он знает, о чем просит.
     По мере того, как продолжались молитвы отца, взгляд Акулины прояснялся,
вся ее фигура как-то преобража-лась. Из зверя  она на  глазах превращалась в
женщину. Несчастная даже пыталась стыдливо прикрываться, на-тягивая лохмотья
то на грудь, то на колени. Постепенно девушка  совсем успокоилась. Казалось,
невидимая рука сняла с нее груз ненависти и греха.
     Следующей была молитва отца "о здравии болящей рабы Божьей Акулины".
     Когда отец замолчал, Акулина имела вид здоровой.
     Отец три раза широко перекрестился, потом  так же перекрестил Акулину и
сказал: "Господь услышал мои
     молитвы.  Она  исцелилась.  Казанская Божья  Матерь дала  ей  отпущение
грехов".
     Присутствовавшие при исцелении Акулины  приня-ли происшедшее  за  чудо.
Позже  это  событие было  зане-сено  в  монастырскую  книгу  с  подробнейшим
описани-ем всех действий отца как  подтверждение проявления милости Божьей к
этой обители.
     <b><i>"Пошел, мальчишка!"</i></b>
     Сделаю  небольшое  отступление для  того,  чтобы по-казать  и некоторые
другие  случаи  чудесных  исцелений,  к  которым  был  причастен   отец.  По
обыкновению, со-шлюсь на свидетельства.
     Руднев:   "Распутин  несомненно  обладал  в  сильной  степени  какой-то
непонятной  внутренней  силой  в   смыс-ле  воздействия  на  чужую  психику,
представлявшей   род  гипноза.   Так,  между  прочим,  мной  был  установлен
не-сомненный факт излечения  им  припадков  пляски св. Витта у сына близкого
знакомого Распутина -- Симано-вича, студента Коммерческого института, причем
все явления  болезни  исчезли навсегда  после двух  сеансов, когда  Распутин
усыплял больного".
     Симанович:  "Мой  сын домой  вернулся  через  час.  Он  был  излечен  и
счастлив. Болезнь больше не возобнови-лась. Он  рассказывал, что его лечение
производилось Распутиным следующим образом. Распутин  вышел к нему из  своей
комнаты, сел  напротив  него в  кресло, опустил  на  его  плечи  свои  руки,
направил свой взгляд ему твер-до в глаза и сильно затрясся. Дрожь постепенно
ослабе-вала, и Распутин  успокоился.  Потом он вскочил  и  крик-нул на него:
"Пошел, мальчишка! Ступай  домой, иначе  я  тебя  выпорю". Мальчик  вскочил,
засмеялся и побежал домой. Я испытал силу Распутина также на себе. Уже много
лет  я  был страстным игроком и проводил  много ночей напролет за  карточным
столом. Я основал несколь-ко карточных клубов. Однажды я так  сильно увлекся
иг-рой, что  трое суток подряд провел в  клубе. Как раз  в то время Распутин
имел важное дело ко мне. Он звонил мне по телефону, приходил сам  в клуб, но
ничего не  помогало. Когда  мы наконец встретились, он  спросил, что со мной
случилось.  Я сознался ему, что я много поте-рял и не хотел прерывать  игру.
Распутин  внимательно  меня  выслушал. Когда я закончил,  он как-то  странно
улыб-нулся и сказал:
     -- Я дам тебе деньги. Ступай играть.
     Я очень удивился его предложению и отказался иг-рать на его деньги.
     -- Вместо того, чтобы проигрывать деньги, -- сказал
     Распутин, -- ты бы лучше купил себе новые мозги.
     Он пригласил меня сесть за стол и воскликнул пове-лительно:
     -- Садись теперь, выпьем!
     Я последовал его приглашению. Распутин принес бу-тылку вина и налил два
стакана. Я хотел  пить из моего стакана,  но Распутин дал мне свой, затем он
перемешал вино в обоих стаканах, и мы должны были его  одновре-менно выпить.
После  этого  странного  действия   наступи-ло  короткое  молчание.  Наконец
Распутин заговорил:
     -- Знаешь что? Ты в свою жизнь больше не будешь
     играть. Конец этому. Ступай, куда хочешь! А я погляжу,
     исчезнешь ли ты еще раз на три дня.
     Пока он  говорил, он  все время  смотрел  мне  напря-женно  в  глаза. Я
испытывал какое-то неприятное, стран-ное чувство.
     После  этого  Распутин  встал  и оставил меня в заме-шательстве одного.
После  этого  я  до  смерти  Распутина  никогда  не  играл,  хотя  оставался
владельцем  карточных клубов. Также я не  играл на скачках  и сберегал  этим
много денег  и времени.  После  его смерти прекратилось  действие  странного
гипноза, и я опять начал играть".
     <b><i>"Она не умрет"</i></b>
     Воейков:  "Всем  приближенным  царской семьи  хоро-шо известен случай в
Спале,  когда  доктора  не  находили  способа  помочь  сильно  страдавшему и
стонавшему от болей Алексею Николаевичу. Как только по совету
     А.А. Вырубовой <i>была</i> послана телеграмма Распутину и  был получен на  нее
ответ, боли стали  утихать,  темпера-тура  стала падать, и в скором  времени
наследник по-правился".
     У  Джанумовой,  жившей  в  Петрограде (происходило  это  в 1915  году),
заболела в Киеве ее любимая племян-ница Алиса. Отец узнал об этом и вызвался
помочь. При  этом  пообещал,  что  Джанумовой не  придется срочно,  как  она
собиралась,   ехать  к  племяннице.  В  дневнике  Джанумовой   о  дальнейшем
рассказано: "Тут произошло что-то  странное, чего я никак объяснить не могу-
Как ни стараюсь понять, ничего  придумать не могу. Не знаю, что это было. Но
я  изложу все подробно, может быть, потом когда-нибудь подыщутся объяснения,
а сейчас одно могу сказать --  не знаю. Он  взял меня  за  руку. Лицо у него
изменилось, стало  как у мертвеца, желтое, вос-ковое и неподвижное до ужаса.
Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул  меня
за руки и сказал глухо:
     -- Она не умрет, она не умрет, она не умрет.
     Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю ок-раску. И продолжал начатый
разговор, как будто ничего не было... Я  собиралась вечером выехать в  Киев,
но по-лучила телеграмму: "Алисе лучше температура упала".  Я решила остаться
еще на день. Вечером к нам приехал Распутин... Я показала ему телеграмму.
     -- Неужели ты этому помог? -- сказала я.
     -- Я же тебе сказал, что она будет здорова, -- убеж-
     денно и серьезно ответил он.
     -- Ну, сделай еще раз так, как тогда, может быть,
     она совсем поправится.
     -- Ах ты, дурочка, разве я могу это сделать? То было
     не от меня, а свыше. И опять это сделать нельзя. Но я же
     сказал, что она поправится, чего ж ты беспокоишься?!
     Я недоумевала. В чудеса я не верю, но какое странное  совпадение: Алиса
поправляется. Что  это значит? Лица его, когда он держал за руки,  я никогда
не забуду. Из живого оно стало лицом мертвеца, -- дрожь берет, как вспомню".

     <b><i>"Не полюбишь</i> -- <i>не вылечишь"</i></b>
     Коковцов: "Когда на Аптекарском  острове 12 августа 1906 года произошел
взрыв  и ранены были дети  Столы-пина, вскоре по  перевезении их в  больницу
Кальмей-стера  явился Распутин и попросил  разрешения  посмот-реть больных и
помолиться над ними.
     -- Ничего, все будет хорошо, -- сказал он.
     Так и вышло".
     Примечательна  и история  о том, как отец  избавил Николая  Второго  от
сильных болей в горле, с которы-ми не  могли справиться  доктора. Он отрезал
воротник от своей сорочки и велел Николаю  надевать на ночь этот воротник на
шею. Вскоре боли прошли.
     Часто у отца  спрашивали, как он умудряется узна-вать сразу, чем  болен
человек. Отец отвечал:
     -- Так ведь я в душу заглядываю. Без этого никак. А
     там Бог помогает.
     -- А если кто не верит в Бога?
     -- Тогда и ты про Бога не поминай, а главное --
     полюби, узнай, от чего страдает человек. Не можешь
     полюбить -- и не вылечишь.
     Здесь  же  вернусь несколько назад и  напомню случай  появления отца  в
царском  дворце  для лечения царевича. Александра Федоровна  до того момента
ничего не знала о  способностях отца. Он сам ими никогда не хвастался. Это я
к  тому, что описанные случаи  (а я привела  для краткости далеко не все) --
это только то, о чем было известно всем. О еще большем числе исцелений никто
кроме непосред-ственных участников так никогда и не узнает.
     <b><i>Безумная любовь</i></b>
     К рассказу об Акулине.
     Вскоре  после  исцеления Акулина  попросила  освобо-дить  ее  от  обета
послушания,  почувствовав,  что  монас-тырская   жизнь  не  позволит   ей  в
достаточной степени выразить благодарность Господу. Она решила идти в мир
     и посвятить жизнь заботам о больных и нуждающихся. Так и сделала.
     (Здесь  уместно сказать о том,  что, поступая так,  Аку-лина в точности
претворила научения отца,  хотя он ничего ей видимым  образом  не внушал, не
объяснял. Идея о служении миру в миру  составляла центральную часть взглядов
отца.)
     Потом Акулина вошла в тесный кружок, сложивший-ся возле  отца. Уверена,
что она не притворялась предан-ной отцу, она и была таковой. Однако вспомним
слова  отца из  его "Жития...": "Ах, враг  хитрый ловит вообще спасающихся".
Наступил день, когда духовная благодар-ность Акулины за исцеление обернулась
другим  силь-ным  чувством --  совсем  ке духовным.  Она не  скрывала этого,
наоборот. Иногда казалось, что Акулина опять становится одержимой.
     Анна  Александровна рассказывала мне, как  это  вы-глядело  со стороны.
Акулина  сидела  у ног отца, не слу-шая  его протестов. Часами  могла стоять
перед ним на коленях, буквально переползая за ним из комнаты в  комнату,  не
желая сесть на стул даже для того, чтобы поесть. Акулина целовала руки отца,
но  не  со  смирени-ем,  как   можно  было  бы  ждать   от   ученицы,  а  со
сладо-страстием  Магдалины. Акулина  выхватывала у отца  ста-кан с  водой --
допить. И  не просто допить, а непремен-но с той самой стороны, с  какой пил
отец. Таскала  по-тихоньку  из бельевой  корзины ношеные  вещи  отца и  т.п.
Разумеется, отец никогда не преступал порога при-личий в отношениях с бедной
девушкой.
     Поступая так необдуманно (вернее, не в силах по-ступить иначе), Акулина
стала предметом сплетен, за-тянувших  в  свою  паутину отца. Недоброжелатели
зашеп-тали  по салонам, что  отцу удалось  привязать  к себе де-вушку  после
того,  как под видом  врачевания  он изна-силовал  ее  в  келье монастыря. И
никого из тех,  кто сма-ковал  подробности этого  в  высшей степени гнусного
измышления, не волновало, что ложь легко выйдет на-ружу при малейшей попытке
непредвзято вникнуть в суть события. Достаточно обратить внимание на то, что
при исцелении Акулины  присутствовала  настоятельница и несколько  монахинь,
так  как по монастырским правилам ни один  мужчина  не  духовного  звания не
мо-жет  быть   допущен  в  келью  послушниц  без  свидетелей.  Существует  и
соответствующая  запись, о  которой я  упо-минала.  Но  кто  слушает  доводы
разума, когда ум погло-щен злобой и завистью?
     Зная, сколько горьких минут  доставила  эта история  отцу,  я все же  с
сочувствием отношусь к  несчастной Акулине. Возможно, потому, что  именно ее
попросила Александра Федоровна обмыть тело мертвого отца и умастить его раны
благовониями.  Можно  только пред-ставить степень страдания Акулины, любящей
души, в те минуты. Думаю, отец простил ее. Мне не дано такого права, но если
бы было дано, я бы простила.
     <b><i>Господин учитель</i></b>
     А вот другая по роду история, но тоже очень важная для  понимания всего
происходившего вокруг отца.
     Я уже говорила, что отец  грамоте обучен  был, мягко говоря, не вполне.
Первые уроки  письма  и чтения он начал брать в Петербурге. Учителем  взялся
быть (не знаю, по  чьей  рекомендации) тихий и очень порядочный че-ловек  по
фамилии Лохтин.
     Надо заметить, что имени  его я никогда не  слыша-ла, к нему обращались
"господин  Лохтин" или "госпо-дин учитель".  Отец-то, разумеется, был с ним,
как и со  всеми  другими,  на  ты и звал просто по имени. Но  по-скольку  он
стеснялся заниматься при мне, да и при  дру-гих тоже,  дверь его  комнаты во
время уроков плотно закрывалась.
     Интересно,   что   когда  я  спросила,   как  звали  Лохти-на,  у  Анны
Александровны, та, всегда чуткая и внима-тельная, не смогла ответить.
     Меня нисколько не удивляло,  что все (аристократы в том числе) называли
отца по  имени и отчеству -- Гри-горий Ефимович. И в голову мою не приходила
мысль,  что,  учитывая  разницу  в  социальном  положении  нас  --  крестьян
Распутиных -- и их -- представителей лучших
     семей  Российской империи,  это  странно.  И  только  ког-да я силилась
узнать имя "господина  учителя", я поняла  -- он как личность не существовал
даже для добрейшей  Анны  Александровны. Но насколько же  она  и все дру-гие
подпадали  под силу натуры отца,  если даже в разго-ворах  с третьими лицами
называли его -- сибирского мужика -- по имени и отчеству.
     <b><i>Ольга Владимировна</i></b>
     Зато   имя  жены  господина  учителя  я   знаю   очень  хо-рошо.  Ольга
Владимировна Лохтина была хорошенькой блондинкой. Ума там никакого не было и
подавно, но, как я бы сейчас  определила,  прелесть  глупости,  несом-ненно,
изобиловала.  Анна Александровна называла ее пустышкой  и прилипалой, но  на
первых порах не виде-ла в ней ничего дурного или опасного.
     В отличие от  бедной Акулины, страстно  любившей  отца, но  не  смевшей
сказать  ему  об этом (впрочем,  сло-ва  в  ее случае были ни к чему), Ольга
Владимировна  не  чинилась. Привыкнув кружить  головы  сослуживцам мужа, она
рассчитывала быстро получить взаимность от моего отца.
     Приемы  у Ольги Владимировны были, как ей каза-лось,  более утонченными
по  сравнению  с  Акулинины-ми.  Но,  честное  слово, выглядели  они намного
отврати-тельнее.  Она  приходила к нам  в дом, надушенная  самы-ми  сильными
духами,  которые  только  можно  было  най-ти,  в  декольтированных платьях,
подчеркивавших пре-лести (а их отрицать никак нельзя) фигуры.
     Но все было тщетно.
     Как-то раз она  сказала  отцу,  чуть  не  плача, что ее  муж болен. Она
прекрасно знала, что отец не  оставит  без  внимания человека, которому  был
обязан.
     Отец  пришел  к  Лохтиным  в назначенное  время.  Его  встретила  Ольга
Владимировна,  одетая  в  прозрачный  пеньюар. Она  ввела  его  в  маленькую
гостиную, и не  ус-пел он спросить о  здоровье  мужа, как она сбросила  свое
единственное  одеяние  и  обняла  его.   Захваченный  врасплох   неожиданным
нападением Ольги Владимировны,  отец  сдался,  так как  его  стойкость  была
подорвана многоме-сячным воздержанием. (И снова: "Ах, враг хитрый...")
     Настал  час  Ольги Владимировны. В  ее  хорошенькой, но не твердой умом
головке все перепуталось.
     Она стала напрашиваться на приемы в видные дома и рассказывать обо всем
происшедшем, добавляя  от раза к разу немыслимые  детали. В конце концов она
догово-рилась до того,  что отец есть Господь Бог, а она  сама -- воплощение
Пресвятой Девы.
     Отец казнил себя за минутную слабость, но сделан-ного не воротишь.
     Вошедшая во  вкус и находящая  живую поддержку в  салонах "бриджистов",
Ольга Владимировна хотела про-должения. Отец  же  запретил  принимать  ее  в
нашем доме.
     Тогда Ольга Владимировна приняла  на себя новую  роль -- соблазненной и
покинутой. В этой ипостаси ее поощряли еще больше, чем прежде.
     Над Ольгой Владимировной потешались  уже  в от-крытую. Вскоре перед ней
закрылись все двери. Кто-то надоумил  ее просить защиты у Илиодора.  Если бы
она могла предвидеть, чем обернется этот шаг!
     "Скромник"  Илиодор  уже  давно  посматривал  на   Оль-гу  Владимировну
совершенно  недвусмысленно, и теперь ему представилась  возможность "вкусить
сладких плодов".
     <b><i>Фальшивая невинность</i></b>
     <i>-</i>
     Ольга Владимировна бросилась к ногам Илиодора в поисках покровительства
и защиты.
     Вынуждена  признать -- отец  сам дал козыри в руки своему непримиримому
врагу. Как же -- Распутин  назы-вал его, Илиодора, лицемером! Ну,  и  кто же
теперь лицемер?
     Илиодор  не  подумал  о  том,  что  не  отец,  а  он  сам  желал  Ольгу
Владимировну.  И  что  свидание,  ставшее  ловушкой  для  отца,  было  хитро
подстроено.
     Распаленный   страстью  Илиодор  накинулся  на  Ольгу   Владимировну  и
попытался  силой овладеть ею. Защищаясь, она закричала. В  келью  постучали.
Медлить и  не от-крывать  дверь  было невозможно.  Илиодор  оттолкнул  Ольгу
Владимировну,  чье  платье  находилось  в беспо-рядке.  Она  упала  на  руки
вошедшим монахам.
     Илиодор,  весьма   склонный  к  театральщине,  правдо-подобно  разыграл
оскорбленную невинность -- Ольга Владимировна де пыталась его соблазнить.
     Монахи  выволокли испуганную, кричащую женщи-ну  во двор, сорвали с нее
одежду и избили кнутом.
     После этого Ольга Владимировна попала в лечебни-цу для душевнобольных и
оправиться от происшедшего уже не смогла.
     Когда отец узнал обо  всем  происшедшем между  Оль-гой Владимировной  и
Илиодором, он  притмел в ярость и поклялся восстановить справедливость. Отец
подал жалобу  в  Святейший  Синод.  Но,  к  сожалению,  время было  упущено.
Илиодор, понимая уязвимость  собствен-ного положения, опередил отца и первым
попал на ауди-енцию к епископу Гермогену.
     О  Гермогене  я уже говорила вскользь, когда описы-вала  приход  отца в
Петербург. Тогда  он был в числе са-мых  горячих  почитателей  отца, называл
"Божьим чело-веком",  умилялся со всеми  его "разумностью". Именно  Гермоген
Саратовский  был позже  одним  из  тех,  кто  привлек отца к  "Союзу истинно
русских  людей".  Там,  в этом  поначалу благородном  собрании,  разыгрались
не-чистые в  финансовом отношении  дела. Об  этом  стало  известно отцу,  он
вмешался.  И,  разумеется,  без  всякой  дипломатии.  Гермоген  же  оказался
впутанным в  аферы  по самую  макушку.  Следствие  все  же  провели,  как ни
старался Гермоген замять скандал. Сам  он  из-под подо-зрения вывернулся,  а
двух его приятелей признали-таки виновными в растрате.
     Понятно, что  Гермоген  сразу  же  оценил представив-шуюся  возможность
отомстить отцу и приход Илиодора счел подарком. Проверять наветы Илиодора он
и не со-бирался, хотя в подобных случаях это делается неукос-нительно.

     <b><i>Церковный суд</i></b>
     Таким образом началось слушание дела отца. Разбира-тельство проводилось
в  вотчине  епископа   Гермогена  --  Саратове.  Состав  суда  был  подобран
соответственно.
     Как все происходило, рассказывала мне со слов отца Анна Александровна.
     Отца  обвиняли  в  прелюбодеянии,  а  это  в  глазах  цер-ковного  суда
прегрешение очень тяжелое.
     Гермоген занял место во главе стола.
     Отец  хотел было предварить слушание, как-то  объяс-ниться, но  ему  не
дали даже  рта раскрыть. Гермоген тут же вспомнил о том, что отец -- простой
мужик.
     -- Молчать! Я тебе слова не давал.
     Илиодор  же  нетерпеливо  ждал  сигнала  к  атаке.  А  получив  его,  с
наслаждением   набросился   на  отца,  ис-пользуя  свой  действительный  дар
проповедника.
     Он  сказал примерно  следующее: "Распутин --  само-званец  и  известный
развратник.  Используя свою власть над женщинами, он соблазнил несчетное  их
количе-ство. Одна  из  его  несчастных  жертв  пришла ко  мне  за  помощью и
рассказала, что обвиняемый ее  загипноти-зировал и что она не  в силах  была
ему сопротивляться.
     А потом это  бедное обезумевшее создание попыта-лось  соблазнить  меня.
Конечно, я отправил ее в лечеб-ницу для душевнобольных,  но боюсь, что разум
поки-нул ее навсегда".
     Анна Александровна, послушная своей  всегдашней скромности, разумеется,
не  передала  и  сотой  доли  тех  красок,  к  которым  прибег  Илиодор  для
живописания  "грехов"  отца.  Речь  Илиодора  была  длинной  и  изобило-вала
подробностями, которые  могут родиться  только  в голове монаха,  изъеденной
желанием.
     За спиной  отца  все это  время  стояли два  дюжих мо-лодца, готовые  в
случае надобности удержать подсуди-мого на месте. Но отец прекрасно понимал,
что вмеши-ваться  в  ход дела бесполезно, поэтому  и  не пытался  перебивать
Илиодора, требовавшего сурового наказания.
     Гермоген с удовольствием внимал  Илиодору, а при-сутствовавший здесь же
Митя Халява,  известный про-теже Илиодора, даже взвизгивал время от времени,
слов-но повинуясь знакам своего хозяина.
     Выдержав паузу, Гермоген  обратился  к  отцу, спро-сив, что  тот  может
ответить.
     Замечу  еще раз,  что  слова Илиодора  под  сомнение  не  ставились,  а
обвинения заранее объявлялись спра-ведливыми.
     Отец  сказал, что  оправдываться  он не собирается -- не в чем. Грех  с
Ольгой Владимировной Лохтиной был, но он в нем раскаялся, больше же за собой
таких грехов  не  знает, как не может  их  за  ним знать Илиодор. К тому он,
отец, лицо не духовное,  и, хотя старается следовать законам Божеским, живет
в миру. Однако  если  еписко-пу  будет  угодно,  он расскажет  о том, о  чем
умолчал Илиодор и приведет доказательства его вины.
     Илиодор  рассчитывал,  что отца приведет в  полное  смущение  одно  уже
высокое собрание. Но он по самона-деянности не  подумал о том, что перед ним
--  не  "про-стой мужик",  а  человек, толкующий Святое  Писание царственным
особам и совершенно чуждый робости.
     Услышав, что голос отца звучит уверенно, Илиодор прервал его:
     -- Мужик лжет!
     Это обозначало,  что суд кончен и что отец признан виновным.  Другой бы
сник и  покорно  запросил  пощады.  Но только  не  отец.  Не дожидаясь, пока
стражники зало-мят  ему руки за спину, отец схватил свой стул и замах-нулся.
Стражники отступили.  Немая  сцена продолжалась  несколько  минут. В  стенах
монастыря  ничего подобного  не видели. Отец же  спокойно  пошел  к  двери и
закрыл ее с внешней  стороны  на  тот самый стул, который все  еще держал  в
руках.
     Разумеется, на этом дело не закончилось. Но собы-тия развивались совсем
не так, как хотелось бы обвини-телям отца.

     <b><i>Царский суд</i></b>
     Какое-то время после наша обычная жизнь шла сво-им порядком. Я  даже не
слышала в доме разговоров  об Илиодоре и Гермогене. Отец был спокоен. К тому
же и его недоброжелатели замолчали.
     Но Анна Александровна,  добрая и чистая душа, не-смотря на просьбы отца
ничего  не  рассказывать  Алек-сандре  Федоровне,  чтобы  не  волновать  ее,
все-таки про-говорилась царице. Анна  Александровна никогда не могла хранить
в тайне  чувства,  а  видя такую обиду, какую нанесли  отцу,  ходила сама не
своя.  Когда Александра  Федоровна  услышала  о позорном  происшествии,  она
немедленно призвала к Николаю всех участников -- об-винителей и обвиняемых.
     Надо заметить,  что отец не  хотел  свидетельствовать против  известных
церковнослужителей и недавних дру-зей -- Гермогена и Илиодора.
     В конце концов царь потерял терпение и обратился к отцу:
     -- Григорий Ефимович, приказываю тебе рассказать
     мне все, что ты знаешь об этом деле.
     Деваться было некуда, и отец заговорил. Он расска-зал все, что знал.
     Когда отец замолчал, царь обратился к Илиодору и спросил у того, чем он
может (и может ли вообще) оправдаться.
     При этом царь предупредил:
     -- Предупреждаю тебя -- мне известно все, лжи не
     потерплю.
     После этих слов Илиодор не нашел, что ответить.
     За лжесвидетельствование Илиодор был выслан  из  Петербурга в монастырь
за сто верст от столицы. За по-такание лжесвидетелю наказали и Гермогена.

     <b>Глава 19
     УЖИН ВО ДВОРЦЕ</b>
     <i>Сборы -- В кукольном доме -- Алексей Ужасный --</i>
     <i>-- "Кушать подано" -- Фужер вместо рюмки</i> --
     -- <i>Сплетения</i> -- <i>Мороженое императора</i>
     <b><i>Сборы</i></b>
     Отец был счастлив.  Этому событию я была обязана тем,  что в первый раз
попала во дворец на царский ужин.
     Когда  отец  сказал  мне,  что  мы  приглашены во  дво-рец, я была  так
взволнована, что  не  могла  вымолвить  ни  слова.  Хотя отец  с  разрешения
Александры Федоров-ны брал меня с собой и раньше, ни царя, ни царицу,  ни их
детей я не видела и никогда не присутствовала при их разговорах.
     (К месту приведу свидетельство Воейкова о том, что отец совсем не часто
бывал  во дворце: "На вопрос мой, как  часты бывают эти посещения, полковник
Герарди  ответил,  что  один раз  в месяц, а иногда в  два  месяца  раз. Еще
задолго до моего  назначения мне приходилось  слышать рассказы  о Распутине,
производившие  на меня впечатление не простой  сплетни, а чего-то  умышленно
раздуваемого.  Исходили,  к  моему   великому  изумлению,  эти  рассказы  от
приближенных  к царю  лиц,  которые  старались придавать особенное  значение
каждому появ-лению Распутина при дворе.  Так, например, во время романовских
торжеств в Костроме  на  церковном  бого-служении  в высочайшем  присутствии
появление Распу-тина было  немедленно подчеркнуто  среди присутству-ющих  не
кем  иным,  как  товарищем  министра  внутрен-них  дел  --  генералом  свиты
Джунковским.  На  меня  такое  вмешательство  в  личную жизнь  царской  четы
про-изводило  удручающее  впечатление.  Распутина  я до  на-значения  своего
дворцовым  комендантом не видел, све-дения же о нем получал от  людей, якобы
преданных государю,  но, вероятно,  не  понимавших, что их вред-ная болтовня
вносит расстройство в неустойчивые умы".)
     Все  мгновенно завертелось волчком.  Мне нечего на-деть. Как ведут себя
за царским столом? Что я скажу царю и царице?  Примут ли  меня царские дети?
Тысячи  вопросов  проносились в  моем мозгу,  но  оставались  без ответа.  К
счастью,  Дуня,  никогда не терявшая головы,  взяла меня под  свое крылышко.
Подобрала вполне под-ходящее платье, волосы расчесывала щеткой и уклады-вала
до  тех пор,  пока  я не  почувствовала себя призовой  лошадью.  Она  мыла и
скребла меня так, что я начала опасаться, как бы не остаться без кожи.
     И вот я готова.
     <b><i>В кукольном доме</i></b>
     Императорская   семья  жила  в  Александровском   двор-це,  построенном
Екатериной Великой для  внука,  Алек-сандра Первого, который предпочитал его
Большому дворцу.  Последний  использовался только  для  парадных  приемов  и
государственных торжеств.
     Мы  ехали во  дворец  в карете, украшенной царски-ми  гербами. Кучер  и
лакей на козлах были одеты в си-ние  бархатные ливреи дома Романовых и своим
важ-ным видом походили на аристократов (как я их пред-ставляла, правда).
     Мы въехали  в кованые ворота, сопровождаемые при-ветствием гвардейского
караула и по  чудесной аллее плавно подкатили  к парадному входу. Один лакей
бро-сился открывать дверцы и  помог выйти, другой уже рас-пахнул перед  нами
двери и застыл в низком поклоне, а еще двое помогли снять пальто и шляпы.
     Не знаю, как правильно назывался придворный, который вел нас дальше, но
про  себя  я  назвала его  па-жом.  Этот  паж  повел  нас через зал, обшитый
панелями
     красного дерева, в приемную, где доложил о нашем прибытии.
     То, что произошло потом, показалось мне  тогда (и  кажется до  сих пор)
сказкой.  Навстречу  нам  вышли  царь Николай  Второй  и  царица  Александра
Федоровна с деть-ми. Это была ослепительно красивая семья.
     Отец троекратно  поцеловал и обнял  царя, потом  царицу, потом Алексея,
потом -- по старшинству вели-ких княжон.
     Легко  представить  себе  мою  робость  в ту минуту.  Но она  буквально
испарилась, как  только я услышала го-лос Александры Федоровны. Она сказала:
"Очень  мило",  --  и улыбнулась  в  ответ на мой  реверанс (думаю,  все  же
довольно неуклюжий, несмотря на долгие репетиции), подошла и, прижав к себе,
поцеловала в пробор.
     Затем меня представили царевичу  и великим княж-нам. Они совершенно  не
чинились, и это ободрило меня.
     Как  и  всегда  в  моменты  сильного  волнения,  я  пона-чалу  потеряла
способность   вполне  понимать,  что  про-исходит  вокруг  и  совершенно  не
запомнила, кто  имен-но из девочек взял меня  за руку и  подвел  к  столу  с
закусками. Теперь я думаю, что это была Татьяна.
     (Странно,  вспоминая, я  вижу их лица  очень четко, а в  тот  вечер они
сразу показались мне на одно лицо -- рос-кошные фарфоровые куклы в роскошном
кукольном доме.)
     Стол  с закусками был  рассчитан  на  взрослых и на  детей  -- черная и
красная  икра, креветки, анчоусы,  что-то  невообразимое, бисквиты,  фрукты,
пирожные, кон-феты, бутылки с водкой  и вином, кувшины со сладкой  (как  мне
сразу же объяснил Алексей) водой.
     <b><i>Алексей Ужасный</i></b>
     <i>.</i>
     Мы, девочки,  остановились  чуть  в стороне, ожидая сигнала. Алексей же
под ногами  взрослых пробрался под стол  и,  откуда-то снизу  высунув  руку,
потянул  за край скатерти  в надежде поймать на  лету  что Бог пошлет. Ловко
подхватив  кусочек  чего-то,  наколотого на тоненькую палочку,  он с  криком
выскочил из-под стола и понесся в другой угол комнаты.
     Царь покачал головой, вздохнул с притворной уко-ризной, сказал:
     -- После меня Россией будет править царь, который войдет в историю  как
Алексей Ужасный.
     Царским детям хотелось знать обо мне все: в какой гимназии я учусь, кто
меня причесывает и одевает, есть ли у меня механические игрушки, видела ли я
их яхту, как зовут нашу корову в Покровском и в таком духе без конца. Больше
других усердствовала моя ровесница -- великая княжна Мария. (Потом мы  с ней
подружимся.)
     В  тот вечер я была очарована вниманием царских де-тей. Да, разумеется,
оно было искренним, но оно же и показывало (поняла я и, главное,  призналась
себе  в  этом,  конечно,   гораздо  позже),  что  мое  появление  во  дворце
воспринималось ими как явление диковинки. Между нами  -- вся  Россия.  Но, в
некотором смысле, такой же диковинкой был во дворце  и мой  отец.  Возникший
по-чти из ниоткуда (а Сибирь  в представлении  столичных жителей  это и есть
ниоткуда), он оказался способен со-единить это "ниоткуда" и царский  дворец.
Никому  из прежних старцев подобное  не удавалось,  вернее, не  было дано. Я
уверена, что понять это очень важно.
     <b><i>"Кушать подано!"</i></b>
     Мне хотелось бы сказать, что в тот вечер я до мель-чайших  подробностей
рассмотрела  убранство  комнат.   Но,  к   сожалению,  ничего  подобного  не
случилось. Рассмот-рела я его в другие дни и вечера: стены затянуты розо-вым
Дамаском, кленовая мебель, по стенам развешаны картины и фотографии.
     Вошел дворецкий, объявивший, что  кушать подано.  Мы перешли в  большую
столовую  -- высокие  окна с  красными  бархатными  занавесями,  отделанными
золо-той тесьмой. Ворс ковра под ногами был таким  высо-ким, что я чуть было
не упала, зацепившись каблуками.
     На  столе,  покрытом  тонкой  дамасковой  скатертью, стояла  посуда  из
позолоченного  фарфора  с   императорекими  гербами,  а  у  каждого  прибора
выстроилось по  три бокала, тоже украшенных золотыми  гербами. Все пред-меты
сервировки, начиная с колец для салфеток, были отмечены такими же гербами.
     За спинкой каждого  из красных бархатных  кресел, расставленных  вокруг
огромного обеденного  стола, вы-сился, как изваяние, лакей, одетый  в  синюю
ливрею и белые перчатки.
     Рядом с тарелками -- хрустальные подставки для но-жей, вилок и ложек. Я
не  знала о том, что  если блюдо недоедено, но ты намерен  его  еще  есть, в
возникшей паузе  приборы следует  класть на эту самую  подставку.  Проглотив
каплю салата,  я неосторожно положила свою вилку на тарелку. Мгновенно "мой"
лакей выхватил та-релку у меня из-под носа и тут же заменил ее чистой. То же
повторилось через секунду.
     Вероятно,  я  так и  осталась бы голодной, если бы  царица не  заметила
моего промаха.
     -- Тебе не понравился салат? -- спросила она.
     -- Нет, ваше величество, понравился, он восхитите-
     лен, но лакей его почему-то все время уносит, -- отве-
     тила я, презирая себя за то, что ябедничаю на неуме-
     лую, так я полагала, прислугу.
     Тут же все разъяснилось:
     -- Понимаю. Ты положила вилку на тарелку, а это
     должно означать, что ты закончила есть.
     И она прямо за  столом очень естественным тоном, без нравоучительства и
снисходительности рассказала мне о  премудростях большой сервировки. Так что
мне  все же  удалось поесть досыта (как могут только дети -- мешая сладкое и
горькое и получая от этого несказан-ное удовольствие).
     <b><i>Фужер вместо рюмки</i></b>
     Был один момент, значение которого я поняла позже.
     Когда Николаю стали наливать  водки,  он выхватил графинчик у  лакея и,
минуя рюмку, налил полный фу-жер. Александра Федоровна что-то громко сказала
Ни-колаю  Александровичу по-французски, тот по-французски  же  ответил. Дети
сразу притихли. Я, конечно,  ниче-го не поняла. А отец  поднялся  со  своего
места, подошел к царю и, глядя ему в глаза, очень тихо проговорил:
     -- Не надо, не надо.
     Николай поставил фужер и в продолжение вечера больше не пил ничего.
     В конце подали изумительное мороженое.
     <b><i>Сплетения</i></b>
     Я уже ничуть не удивляюсь  сплетениям, которыми оказывается полна жизнь
-- не только моя, любая жизнь. Не могу не рассказать в этом месте следующее.
     Кухарка из меня в  практическом  смысле никудыш-няя -- пока  я  жила  в
Покровском,  готовка лежала  на работницах.  Да и что там  была  за готовка,
известно. По-том, когда  я приехала с отцом в Петербург, меня до кухни  тоже
не допускали, но  уже по  другой причине -- жалели моих  рук. К тому же отцу
было  приятно, что  я, как барышня,  бываю  на кухне,  только  чтобы отдать,
вернее, передать, распоряжения. Вообще-то  при  этом отец  не  ставил  целью
сделать из меня настоящую ба-рышню, наоборот, одергивал, когда я по глупости
за-носилась.  (И  кроме  того,  это  уж  и вовсе  к  слову,  --  о  мужицком
происхождении  мне не  давали забывать  ок-ружающие.  Иногда не  со зла, как
явные недоброжелате-ли,  а  просто  потому что думали  выразить мне так свое
расположение: "Хоть  и из деревни,  а  сразу не ска-жешь...",  имея в  виду,
очевидно,  что не сразу, а при-смотревшись, все-таки скажешь. Да Бог с ними.
Мне-то все равно. Я себе цену знаю.)
     <b><i>Мороженое императора</i></b>
     '
     Мы  уезжали из России, разумеется,  не имея возмож-ности взять с  собой
все, что хотелось бы. Не только ка-кие-то большие вещи, но и мелочи, которых
потом по-чему-то особенно жалко. В Париже как-то к нам в дом
     пришла женщина. Замечу, что своих, то есть русских, бежавших из России,
можно  тогда  было  отличить  мгно-венно   и  безошибочно,  еще  до   всяких
разговоров. Во-первых,  по  платью. Его  правильно  будет  назвать  "быв-шая
элегантность". Пока не ставшая жалкой, но уже бывшая. Боюсь, мне не под силу
объяснить,  но  кто ви-дел в 20-х годах русских эмигрантов из среднего слоя,
тот  поймет  и  согласится  со  мной.  Во-вторых,  по  выра-жению  лица   --
просительному, но старающемуся удер-жать следы значительности.
     Эта женщина, как она сказала, не знала, в чей дом пришла, знала только,
что к русским. Она  принесла вещи на  продажу. Мы были  не в  том положении,
чтобы  поку-пать что-то неважное  и,  извинившись,  что не можем  ей помочь,
пригласили пообедать. Женщина не отнекива-лась. Уходя,  попросила разрешения
придти  еще раз -- в благодарность за  угощение подарить вещицу, которая, по
ее мнению, меня как хозяйку должна порадовать.
     Женщина пришла на  следующий день и передала мне  небольшую  исписанную
дамским  почерком тетрадь, при этом  объяснила,  что та попала  к ней  через
третьих лиц уже за границей. Это были рецепты романовской кухни.
     Эта тетрадка и сейчас находится у  меня, я ухитри-лась не потерять ее в
многочисленных переездах*. Сама я и не пыталась готовить по ней, но другим с
радостью давала списывать рецепты.
     Вспомнив  о  мороженом, подобного  которому  я  не  ела больше нигде  и
никогда, сделаю выписку из этой тетрадки.
        МОРОЖЕНОЕ "РОМАНОВ"
     2,5 фунта сахара
     10 яичных желтков
     2,5 фунта жидких сливок
     1 большой стручок ванили
     0,5 фунта густых сливок
     * До меня эта тетрадь не дошла.  И ни одной фотографии,  кстати говоря.
-- <i>Издатель.</i>

     <i>Взбить  сахар  с  желтками в  кастрюле  до такой  степе-ни,  чтобы  при
помешивании ложкой смесь разделялась на полоски. В другой кастрюльке смешать
жидкие сливки  и ваниль  и кипятить на медленном огне в  течение несколь-ких
минут при постоянном  помешивании.  Добавить к яич-ной смеси немного сливок,
перемешать  и продолжать по-немногу добавлять сливок, пока все не смешается.
Про-должать помешивать на умеренном огне до  тех  пор, пока  смесь  не будет
обволакивать  ложку, но  не доводить до кипения.  Перелить  смесь в  большую
миску и периодически помешивать, пока она не застынет. Слегка взбить гус-тые
сливки и замешать в ранее охлажденную смесь. По-ставить на лед и держать там
до готовности.</i>
     <i>Для  получения гладкой поверхности после того, как  мороженое застынет,
снять его со льда, переложить в миску, тщательно взбить и снова поставить на
лед.  Чем  большее  количество  раз вы  это  проделаете, тем  более  не-жное
мороженое получится.</i>
     <i>Можно  приготовить  мороженое  с  любыми другими до-бавками,  например,
заменить ваниль шоколадом или фрук-тами. Однако при изготовлении шоколадного
мороженого желательно также  прибавить  половинку ванильного  струч-ка.  Для
придания  аромата фруктов  замените сливки та-ким  же количеством фруктового
сока.</i>
     Теперь вернемся в царскую гостиную.
     На  тележке вкатили громадный серебряный самовар.  Уже  был готов очень
крепкий  чай в маленьком чайни-ке, стоящем на  макушке самовара.  Из чайника
налива-ли  в  каждую  чашку по  нескольку  капель  почти черной  жидкости, а
остальное доливали кипятком из самовара.
     Когда  мы уезжали, царь  с царицей и дети  по очереди поцеловали  нас с
отцом.
     По  дороге  домой я  трещала  без  умолку,  а отец совер-шенно меня  не
слушал. Зато приехав, я дала себе волю. Полночи мы с Дуней не ложились спать
--  она  расспра-шивала,  а  я  рассказывала,  захлебываясь  от  восторга  и
перескакивая с одного на другое.


     <b>Глава 20 ЧЕРНАЯ ПОЛОСА</b>
     <i>Гнусные  слухи  --  Интриганка  Тютчева  --  -- Злосчастные  письма  --
Запоздалая защита --</i>
     <i>-- Романовы и водка -- Запои Николая Второго --</i>
     <i>-- Пить, чтобы бездействовать -- "Вилла Родэ"</i> --
     -- <i>Шантаж -- Примирение</i>
     <b><i>Гнусные слухи</i></b>
     Стыдно, признаваться, но в то время я почти  не вспо-минала  о  матери.
Мне довольно было знать, что она здо-рова и  благополучна.  Это  был обычный
детский  эгоизм, граничащий с жестокостью, --  я не хотела делить отца ни  с
кем.
     А между тем маме пришлось очень трудно.
     Как  и от  всякого  ребенка, от меня скрывали  или,  по  крайней  мере,
пытались  скрыть  темные  стороны жиз-ни,  связанные с  болезнями  и другими
неприятностями. Но Дуня,  в  конце  концов, рассказала мне, что  про-изошло,
когда отец привез маму в  Петербург  на  опера-цию.  Опухоль и сопутствующие
осложнения потребова-ли произвести полную гистерэктомию.
     После этого мама, придерживавшаяся традицион-ных  взглядов,  по которым
плотские  отношения, не име-ющие целью продление рода,  невозможны,  сказала
отцу, что освобождает его от супружеской клятвы, "от-пускает его".
     При всех  известных  особенностях отца, такой  пово-рот  событий  очень
расстроил его. Он был искренне при-вязан к маме.
     В  то  время слухи  о  предосудительных отношениях отца  с  Александрой
Федоровной и ее дочерьми достигли пика.
     Еще раньше  стали  распространяться копии писем Александры  Федоровны и
великих княжон  к  отцу. Для  непредвзятого  человека  в них не было  ничего
дурного.  Но ищущий  скабрезностей  всегда  найдет  их,  особенно  если  ему
подскажут ход.
     Среди  первых   подсказчиков  обнаружились   Илиодор  и   Гермоген,  не
пожелавшие смириться со своим пора-жением.  Им  с  наслаждением  подпевали в
салонах.
     Гурко: "Досужая болтовня великосветского, посещав-шегося всеми великими
князьями,  Яхт-клуба --  этого  центра  столичных  политических  и  светских
сплетен,  где  перемывали  косточки  всех  и  каждого  и  где  не  щадили  и
императрицы, действительно, не заслуживала  со сторо-ны императрицы хорошего
отношения.  Распростране-нию  по  городу  неблагоприятных   для   государыни
рас-сказов впоследствии способствовали удаленные от дво-ра из-за их борьбы с
влиянием Распутина князь  В.Н.Ор-лов и С.И.Тютчева. Отнюдь не желая  нанести
ущерб цар-ской семье, они, однако, своими рассказами о близос-ти Распутина к
царице  и   о  том  влиянии,  которым  он  у   нее  пользуется,  существенно
содействовали укреплению  почти  неприязненного  отношения  к  государыне не
толь-ко петербургского, но уже и московского общества (к  коему принадлежала
С.И.Тютчева). Переходя из уст в уста, рассказы их,  естественно, извращались
и, нако-нец, приобретали совершенно невозможный характер".
     <b><i>Интриганка Тютчева</i></b>
     Добавлю несколько слов о манерах Тютчевой. Делаю это только потому, что
они  -- пример, если  не образец,  того,  как  рождались сплетни,  на основе
которых закру-чивались интриги, влиявшие на судьбы многих.
     Тютчева  была  одной  из  первых  недовольных появле-нием моего отца во
дворце и, в частности, в  покоях императрицы и  детей. Не знаю, какие именно
действия отца привели ее в ужас, но она начала рассказывать всем.
     что "Распутин купает великих  княжон", "учит их неиз-вестно чему",  и в
довершение -- "кладет картуз на их кровати". В ее воображении перепутывалось
все.  Разуме-ется,  эти  глупости  достигали  ушей   Николая  и  Алексан-дры
Федоровны. Царица сначала смеялась, не в силах представить, чтобы кто-нибудь
принимал  нелепости  за  чистую  монету. Но  дальше --  хуже. Опасаясь  быть
оттес-ненной   от   воспитания  царских   детей   моим  отцом   (со-вершенно
беспричинно),  Тютчева  не унималась  в  фан-тазиях.  Она  стравливала  всех
вокруг,  чтобы  иметь воз-можность интриговать.  Перессорила даже нянь. И до
та-кой степени, что Александра Федоровна не желала ка-кое-то время бывать  в
детских, и это несмотря на обо-жание ею детей.
     Наконец Тютчева дошла  до того, что  стала настраи-вать  великих княжон
против  матери.  Этого  Александра Федоровна  снести  не  захотела.  Карьера
Тютчевой при дворе была закончена.
     Однако таким образом  Тютчева и получила  в руки свой главный козырь --
теперь она представлялась как невинная  жертва Распутина  и находила в  этой
роли по-кровителей и доброжелателей.
     <b><i>Злосчастные письма</i></b>
     Итак   в   начале   декабря   или  в   конце  ноября   1910  г.  ста-ли
распространяться копии писем Александры Федоров-ны  и великих княжон к моему
отцу.  Они  были  написаны незадолго до  этого. В  них  (особенно  в  письме
Александры Федоровны) действительно были  места, которые при большом желании
можно истолковать превратно.
     Например,  Александра Федоровна  писала: "Мне ка-жется, что моя  голова
склоняется, слушая тебя, и я чув-ствую прикосновение к себе твоей руки". Эта
фраза, будучи  вырванной из окружения, действительно кажет-ся двусмысленной.
Коковцов  хорошо  понял это:  "Но всякий, кто  знал императрицу,  искупившую
своею му-ченическою  смертью все ее  вольные и невольные пре-грешения,  если
они даже и были, и заплатившую такою страшною ценою за все свои заблуждения,
тот хо-рошо знает, что смысл этих слов был весьма  иной. В них сказалась вся
ее  любовь  к больному сыну,  все  ее стрем-ление  найти  в  вере  в  чудеса
последнее средство спасти  его  жизнь,  вся экзальтация и  весь  религиозный
мисти-цизм  этой  глубоко  несчастной  женщины, прошедшей  вместе  с  горячо
любимым мужем и  нежно  любимыми  детьми  такой  поистине страшный  крестный
путь".
     Симанович: "В Петербурге усиленно распространя-лись слухи, что Распутин
находится в интимной связи с царицей и  ведет себя также неблагопристойно по
отно-шению к царским дочерям. Эти слухи не имели ни ма-лейшего основания.
     Распутин никогда не являлся во дворец, когда там  не  было  царя. Я  не
знаю,  по собственной  ли  инициати-ве  или  по  царскому  указанию  он  так
поступал.
     Также в слухах о царских дочерях  нет  ни слова прав-ды. По отношению к
царским  детям  Распутин был все-гда  внимателен  и  благожелателен. Он  был
против  брака  одной  из  царских  дочерей   с   великим  князем  Димитри-ем
Павловичем, предупреждая ее и даже советуя не по-давать ему руки, так как он
страдал болезнью, от кото-рой можно было заразиться при рукопожатии. Если же
рукопожатие неизбежно, то Распутин советовал сейчас же после этого умываться
сибирскими травами.
     Советы  и  указания  Распутина  оказывались  всегда  полезными,   и  он
пользовался полным доверием царс-кой семьи. Царские дети имели в нем верного
друга и советника. Если они вызывали его недовольство, то  он срамил их. Его
отношения  к  ним  были  чисто  отеческие.  Вся  царская  семья   верила   в
божественное назначение Распутина.
     Грязные  сплетни давали мне повод к  частым разго-ворам с Распутиным по
поводу  его отношений  к цари-це и  ее  дочерям. Эти  злостные  сплетни меня
сильно  бес-покоили, и  я  считал бессовестным  распространение  безобразных
слухов про  безукоризненно  ведущих  себя  царицу  и ее  дочерей.  Чистые  и
безупречные  девушки  не  заслуживали  этих  распространяемых  бессовестными
со-здавателями сенсаций обвинений.
     Несмотря на  их высокое положение, они  были  без-защитны против такого
рода слухов. Было стыдно, что даже  родственники  царя  и  высокие сановники
также занимались  муссированием этих слухов.  Их поведение можно назвать тем
более  низким,  что  им  доподлинно была  известна вздорность  этих  слухов.
Распутин  возму-щался  этими слухами,  но по причине  своей невиновно-сти не
принимал их особенно горячо к сердцу".
     В последнем Симанович ошибался. Отец как  раз близко к  сердцу принимал
все это. Но что можно было проти-вопоставить  этим слухам?  Какие объяснения
могли  быть  услышаны  в  салонах?  Да и мало  тогда  находилось  охот-ников
защищать царскую семью, что уж говорить о за-щите отца.
     <b><i>Запоздалая защита</i></b>
     Только  позже, когда  произошло самое  страшное,  многие  из  тех,  кто
способен  был бы выступить в  нуж-ную минуту (но не нашел в себе то ли силы,
то ли по-требности), скажут справедливые слова.
     Боткина-Мельник:  "Насколько  же рассказы о при-ближенности Распутина к
царской семье были раздуты, можно судить из того, что мой отец, прослуживший
при их  величествах 10 лет  и  ежедневно  в течение этих 10  лет бывавший во
дворце, причем не в  парадных комнатах, а  как доктор, почти исключительно в
детских  и  спальне их величеств, видел Распутина всего один раз,  когда  он
сидел  в  классной Алексея Николаевича и держал себя как самый  обыкновенный
монах или  священник. Алек-сандра  Федоровна  считала  святым  Распутина.  В
после-днем же нет никакого сомнения: об этом говорят пись-ма ее величества и
великих княжон к Распутину. В этих письмах, сплошь проникнутых горячей верой
и содер-жащих  в  себе  столько  рассуждений  на религиозные  темы и просьбы
молиться за всю царскую семью, никто не мог найти ничего  предосудительного.
Впоследствии, проезжая через Сибирь, я встретила одну даму, спро-сившую меня
об   отношении  ее  величества   к  Распутину.  Когда  я  передала  ей   все
вышеизложенное, она  расска-зала  мне  следующий  случай.  Ей  пришлось быть
однажды  в  следственной комиссии,  помешавшейся в Петрограде  в Таврическом
дворце. Во  время  долгого  ожидания  она слышала разговор,  происходивший в
соседней комнате.  Дело шло  о корреспонденции царской семьи. Один из членов
следственной комиссии спросил, почему еще не опубликованы письма императрицы
и великих княжон.
     -- Что вы говорите, -- сказал другой голос, -- вся пе-реписка находится
здесь -- в моем  столе, но если мы ее опубликуем, то народ будет поклоняться
им, как святым".
     Родзянко: "В  высшей  степени  нервная  императрица  страдала  зачастую
истерически  нервными  припадками,  заставлявшими  ее  жестоко  страдать,  и
Распутин приме-нял в это время силу своего внушения и облегчал ее страдания.
     Тем  отвратительнее было мне всегда слышать разные грязные инсинуации и
рассказы о каких-то интимных отношениях Распутина  к царице. Да будет грешно
и по-зорно не только тем, кто это говорил,  но и тем, кто  смел тому верить.
Безупречная семейная  жизнь царской четы совершенно очевидна, а  тем,  кому,
как мне, до-велось ознакомиться с их интимной перепиской во вре-мя войны,  и
документально доказана".
     И  сами по  себе сплетни  делали отца просто  больным. Добавьте к этому
уверенность  отца, что  именно в этих сплетнях  -- причина  перемены к  нему
мамы.  И,  конеч-но  же, отец  очень  переживал,  что пусть  и невольно,  но
все-таки причинил боль Александре Федоровне и Ни-колаю Александровичу.
     <b><i>Романовы и водка</i></b>
     Здесь надо рассказать и еще об  одном  деликатном  деле,  высшая  точка
которого пришлась на то же время.
     Среди  Романовых было  много людей пьющих и очень  пьющих.  (Я  коротко
упомянула  об  этой наклонности Николая выше.)  При  этом они,  как правило,
остава-лись в рамках приличия.
     Например, хорошо  известно, что из  всех Романо-вых-царей совершенно не
пил  только  Павел  Первый  (злые  языки усматривали в  этом  доказательство
неза-конности  его рождения. Законный его отец -- Петр Тре-тий -- выпить как
раз очень любил, да и мать -- Екате-рина Вторая -- не отказывалась).
     Но  Александр  Третий --  отец Николая -- в  этом роде  далеко опередил
остальных. Он  даже  ввел в  моду сапоги особого  покроя  -- с голенищами, в
которые  можно было спрятать плоскую, но вместительную фляжку водки. Правда,
пристрастие  к  горячительному   не  мешало  Алек-сандру  Третьему  исправно
царствовать.
     <b><i>Запои Николая Второго</i></b>
     Николай Второй унаследовал от отца  -- Александра  Третьего -- пагубное
пристрастие. О нем говорили как о большом любителе выпить.
     Некоторые утверждали даже, что царь бывал абсо-лютно трезвым  только по
утрам  и  что  временами он напивался до бесчувствия.  Достоянием всех  стал
случай,  когда после одного из  полковых праздников офицеры  вынесли царя  к
автомобилю на руках, и вовсе не в вер-ноподданническом порыве.
     Моего  отца  люди,  посвященные в  отношения его  с  Николаем, называли
иногда  царской  нянькой.  Доста-точно  сказать,  что  именно  отцу  Николай
доверился, рассказав  о некоторых отклонениях от нормальной по-ловой жизни и
найдя  у него  помощь.  Такую  же  помощь  он получал  во  время алкогольных
приступов.
     Отец не избавил Николая от болезни, ограничиваясь запретом (иногда даже
письменным) на  водку  на две-три недели,  чаще до  месяца.  Причем  Николай
всегда выторговывал  лишние  дни. Но поступал  так отец не потому, что хотел
пользоваться зависимостью царя.
     Отец таким образом только исполнял просьбу само-го Николая, оставляя за
ним возможность  выпивать. При первом же намеке царя на желание окончательно
изба-виться от  дурного пристрастия, отец помог бы ему.  Но Николай, видимо,
не стремился  к совершенному излечению и объяснял, каламбуря, свое поведение
так (пе-редаю со слов Анны Александровны): "Я не могу допу-стить, чтобы меня
избавляли от пристрастия, которое приносит мне столь невинное наслаждение. К
тому же, если это все-таки произойдет, то будет похоже,  будто у самого меня
не хватило сил остановиться. Мне не хо-чется так думать".
     Это был договор, а не манипуляция отца для полу-чения каких-то выгод.
     Как  раз  во  время  скандала  с  письмами  алкогольные  приступы стали
особенно часты у  Николая. (Сцена на ужине, свидетелем которой  я оказалась,
-- из их ряда.)
     <b><i>Пить, чтобы бездействовать</i></b>
     Николай тяготился происходившим, но при этом все откладывал решительные
действия, после  которых  было  бы  уже  невозможно общение его  со  многими
недавни-ми друзьями. Действовать решительно --  значило для  Николая  занять
твердую позицию. Это всегда было слож-ным для него.
     Тогда пришла мысль -- отложить необходимые шаги. Но отец, оставайся  он
в  Петербурге, нашел бы способ прекратить приступы алкоголизма и  без ведома
Нико-лая (хотя бы  с позволения Александры Федоровны), вернув тем самым царя
к насущным  заботам.  Значит,  надо  отослать  отца из  столицы  и  продлить
сладостное состояние межеумочности.
     Николай неосторожно поделился  своими настроени-ями  с  кем-то из  тех,
кого  считал  своими друзьями.  <b>Те</b> быстро  сообразили,  что  ситуацию  можно
использовать  в своих  целях  --  сделать  так,  чтобы  отец уже никогда  не
вернулся. Созрела провокация.
     <b><i>"Вилла Родэ"</i></b>
     Отец  не делал секрета  из того, что  любил бывать на  "Вилле  Родэ", в
ресторане с цыганами.
     Будучи человеком  общительным, он вскоре завел  друзей  среди  тамошних
завсегдатаев.


     Однажды  в их обществе  появилась бывшая балерина по имени Лиза Танзин,
финка, ведшая класс в балет-ной школе. Ей было нетрудно приблизиться к отцу.
За-говорили о цыганских плясках, которые отец обожал. Лиза умело раззадорила
отца и повела танцевать, зная, что он это любит.
     Разомлевший отец  поддался на уговоры новых при-ятелей и поехал с  ними
домой  к Лизе. Там веселье  про-должилось,  принесли вина... Очевидно,  туда
подмеша-ли  какое-то  зелье, потому  что  отцу  стало  плохо и он совсем  не
понимал, что происходит.
     Тем временем, как и задумывалось,  вечеринка пере-шла в оргию.  В самый
пикантный  момент  появился фо-тограф.  Так  были  состряпаны  карточки,  на
которых  отец  предстал в  окружении стайки соблазнительных  нагих красоток.
(Правда,  те,  кто видел эти фотографии,  ут-верждали, что отец выглядел там
как человек в бессоз-нательном состоянии. Но кого это смущало?)
     На рассвете двое крепких парней доставили отца к нашему дому.  При этом
они во всю глотку орали разуха-бистые песни -- явно  чтобы разбудить соседей
и лиш-ний раз засвидетельствовать происшедшее.
     Проснувшись, отец не мог вспомнить ничего.
     Через несколько  дней  к нам  пришел незнакомый человек  и передал отцу
пакет. Как оказалось, с фото-графиями, сделанными  на  "Вилле Родэ".  Только
увидев фотографии,  отец начал понемногу  вспоминать о собы-тиях злосчастной
ночи.
     <b><i>Шантаж</i></b>
     Пришедший поставил  отцу  условие: покинуть Петер-бург  навсегда, иначе
фотографии окажутся во дворце.
     Враги отца торжествовали.
     Приведу слова  Жевахова:  "Минусы  Распутина в боль-шинстве  случаев, и
притом  в  гораздо более  широком  масштабе,  явились  чрезвычайно  тонкой и
искусной  при-вивкой  со стороны  тех  закулисных  вершителей  судеб России,
которые  избрали Распутина,  именно потому, что он  был мужик,  орудием  для
своих преступных целей, и в том и была вина русского общества, что оно этого
не  понимало  и,  раздувая   дурную  славу  Распути-на,  работало   на  руку
революционерам... На эту удочку попался даже такой типичный монархист, каким
пер-вое время был В.М.Пуришкевич.
     Но были у Распутина и хорошие стороны:  о них ник-то не говорил, и  они
тщательно замалчивались.
     Распутина спаивали и заставляли  говорить то,  что может в  пьяном виде
выговорить  только русский му-жик; его фотографировали в этом виде, создавая
инсце-нировки  всевозможных  оргий, и затем  кричали о чудо-вищном  разврате
его,  стараясь  при  этом особенно  резко  подчеркнуть  его  близость  к  их
величествам; он был  по-стоянно окружен толпою провокаторов  и агентов Думы,
которые следили  за ним,  измышляя поводы  для сенса-ций  и  создавая  такую
атмосферу,  при которой  всякая попытка  разоблачений трактовалась не только
даже  как  защита Распутина, но и как  измена престолу и динас-тии. При этих
условиях неудивительно, что молчали и те, кто знал правду".
     Отец был в отчаянии, но, не зная за собой вины, сдаваться не собирался.
     Вот история, рассказанная мне как-то отцом.
     Как-то  голодному  волку  попался на глаза одиноко бредущий человек. Он
представлялся  легкой добычей. Волк начал  подкрадываться к человеку  сзади,
надеясь сбить с ног внезапным прыжком. Но как раз в  тот мо-мент, когда волк
готовился  к  прыжку, человек заметил тень зверя. Человек  испугался.  Но он
знал, что если по-пытается бежать, волк тотчас же догонит его. Единствен-ная
надежда на спасение -- перехитрить волка.
     Человек  резко  со  страшным  криком  обернулся  к  вол-ку,  как  будто
собираясь  наброситься  на него.  Волк взвиз-гнул, поджал  хвост и  бросился
бежать.
     Возможно, отец вспомнил тогда историю о волке и человеке.

     <b><i>Примирение</i></b>
     Как бы там ни было, отец тут же собрался и отпра-вился в Царское Село.
     Царь сразу же принял его. -
     Как  только  двери  за  спиной отца  закрылись,  он  по-ложил  пакет  с
фотографиями на стол Николаю и рас-сказал, что произошло в доме у Лизы.
     Царь  бегло взглянул на первую фотографию, дальше --  не стал, и бросил
пакет в ящик стола.
     Николай все понял и одобрил приход отца.
     В  знак  того,  что  не  сердится, царь сообщил  отцу,  что  дарит  его
паломничеством в Святую Землю.
     Я изо всех  сил просилась поехать вместе  с отцом. И  даже обиделась на
отца  за  то, что он наотрез отказался брать меня с собой. Потом я поняла --
для него было очень важно отправиться в Святую Землю не в семей-ную поездку,
а именно в паломничество.
     Итак, отца ждала Святая Земля, а меня -- Покровское.
     Я не смогу описать паломничество лучше, чем это сделал отец в "Мыслях и
размышлениях".  Среди  бумаг, разными  путями  попадавших ко  мне уже  после
отъезда  из  России, есть и  маленькая  книжица  -- записки отца, изданные в
Петрограде  в 15-м году. К  сожалению, они  появились  во время войны, когда
интересы  всех отсто-яли  далеко от  того, о чем  писал отец.  Но все же его
слова доходили до тех, кто в них нуждался. Отдельно я скажу об этом.


     <b>Глава 21</b>
     <b>ОТСТАВЛЕННЫЙ И ПРИЗВАННЫЙ</b>
     <i>Ультиматум Коковцова</i> -- <i>Снова в деревне --  -- Искра  Божья  и  никакой
мистики --</i>
     -- <i>Религиозность без ханжества</i> -- <i>Ясновидение</i> --
     -- <i>"Бог увидел твои слезы"</i> -- <i>Возвращение в столицу</i>
     <b><i>Ультиматум Коковцова</i></b>
     Отца  не  было  в  Петербурге довольно долго.  Когда он  вернулся,  его
приняли во дворце с радостью.
     Однако  тогдашний премьер-министр  Коковцов  ви-дел в отце угрозу своей
карьере. Почему, я понять не могла и  не могу до сих пор. Анна Александровна
говори-ла, что Коковцов завидовал "власти над троном", при-писываемой отцу.
     Через верных людей, отцу стало известно, что в  его отсутствие Коковцов
развернулся  вовсю. Премьер-ми-нистр и правда был опасным  противником -- он
был советником номер один при царе, и его высоко ценили.
     Коковцов повел себя умнее других.  Открыто  он не выступал против отца,
не нашептывал царю гнусности. Премьер плел тонкую интригу.
     Для начала он предложил отцу чуть ли не миллион рублей. Отец рассмеялся
Коковцову   в   лицо.   Это   привело   в   ярость   обычно   непроницаемого
премьер-министра.
     Это было объявлением войны со стороны Коковцова.
     Отец прекрасно осознавал это и, чтобы не ставить под удар Николая и его
семью (так  как от недоброжелателей можно было ждать  чего угодно), уехал из
Петербурга.
     Отцу не  было известно  о  том,  что  за день до его  отъез-да Коковцов
напросился на  аудиенцию  к  царю  и  предъя-вил  ультиматум: если  Распутин
останется в Петербурге,  кабинет министров  уйдет в отставку. Так что уехав,
отец избавил Николая от  необходимости вступать в постыд-ный для  самодержца
торг.
     Перед отъездом  императрица попросила отца  прид-ти, чтобы благословить
ее и детей. Тогда же она сказала, что надеется на скорое возвращение отца.
     <b><i>Снова в деревне</i></b>
     Отец приехал в Покровское глубокой осенью. Он был встречен с восторгом.
Даже  у мамы,  слабой от  болезни, порозовели щеки.  Все  старались  сделать
пребывание отца дома как можно более приятным.
     Минутами мне казалось, что  не только я, но и отец никогда не бывали  в
Петербурге. Так быстро все это ото-шло в прошлое.
     Первые  дни  лицо  отца выглядело  озабоченным, но потом он справился с
настроением  и  стал  таким,  ка-ким бывал  всегда  в  Покровском  --  отцом
семейства и хозяином.
     С месяц  я не спрашивала у него,  вернемся ли мы в Петербург.  Боялась,
что он ответит мне: "Никогда". По-том все-таки спросила. Он ответил: "В свое
время. В свое время. Об этом знает Бог".
     В  Петербурге отца  осыпали подарками --  деньгами,  драгоценностями  и
другими ценными вещами. Из  них  он  оставлял средства, необходимые на жизнь
себе и домашним, на содержание квартиры  на  Гороховой.  Ос-тальное  отсылал
домой   и  передавал  общине.  На  при-сланные  им  деньги,  среди  прочего,
отремонтировали  церковь,  подновили  утварь   и   т.п.  Все,  что  касалось
уст-ройства церкви, равно и другого в деревне, отец делал от чистого сердца,
не  рассчитывая  на  благодарность. Я  не  знаю,  как отразили соглядатаи  в
"Журнале наблюде-ний" пребывание отца  в  Покровском.  Предполагаю,  что там
нашла место далеко не вся  правда.  Хорошее,  как правило, туда старались не
заносить, о чем говорили люди сведущие. Хорошего же было очень много. И если
есть еще те, кто жил тогда в деревне, они могут под-твердить. Отца принимали
за благодетеля, искали у него защиты. Я уже говорила о том, что в Покровском
поли-цейские не смогли найти агентов из местных крестьян.
     Но  был  в   Покровском  человек,   готовый,  без  всяко-го   сомнения,
представить для  "Журнала  наблюдений" нужные сведения.  Это  Петр,  местный
священник,  дав-ний  враг  отца.  Что  бы  отец  ни  делал,  Петр  продолжал
относиться к  нему враждебно. Казалось, что священ-ник обезумел от  зависти.
По какому бы случаю ни про-износил Петр проповедь, он с  проклятиями поминал
в ней отца.
     Но, признаться,  это мало задевало отца.  Его мысли были  заняты совсем
другим.
     <b><i>Искра Божья и никакой мистики</i></b>
     Для меня так вполне и не стало понятным,  из  чего же  состояло  учение
отца. Он, конечно, пытался объяс-нить  мне. Но  тогда я  была слишком глупа,
чтобы   вмес-тить.  И   потом,  я  как  все  дети,  пребывала  в  счастливой
уверенности, что отец будет рядом всегда.
     Я скорее  чувствую,  чем знаю,  чему  учил  отец, не-смотря на  то, что
остались кое-какие  записки его  уче-ниц. Одни из  них для меня  недоступны.
Другие я читала,  но ничего вразумительного не  нашла. Причина заклю-чается,
по моему мнению, в следующем.  Те,  кто  прихо-дил к отцу за  указанием, как
жить, вполне не были все-таки  готовы  к  восприятию его слов и наставлений.
По-этому-то, перемалывая в себе  все  услышанное от него, они  оставались  в
большой степени  прежними,  только  думая,  что  меняются  под  воздействием
наставлений отца.  По  этой же причине многие  из  них быстро отказались  от
отца, гораздо раньше  третьих  петухов.  Я не виню  их  за  это.  Несчастные
поплатились. Они перемалывали его слова, а надо было  бы перемолить. То есть
понять ду-хом, а не сердцем или разумом.
     Даже Анна Александровна --  самая преданная и чут-кая последовательница
отца -- к  сожалению, не в силах была  объяснить мне  все неясные вопросы. Я
написала  "не  в силах"  и  подумала, как  почти  случайно обронен-ное слово
способно  бывает  дать ключ.  Именно. Отец об-ладал силой, в какой нуждались
ищущие его  защиты. Но они только принимали его силу как омофор. Он же хотел
поделиться ею.
     Отец,  как все  народные  пророки,  воспринимал  Слово  Божье как нечто
живое, осязаемое. Когда  он говорил об искре Божьей, он видел перед собой ее
свет. Никакой мистики.
     Вот какой-то русский ученый  давным-давно считал, что открыл  теплород.
Другие  посмеялись  над  ним.  Они смеялись,  так  сказать,  с научной точки
зрения. А теп-лород есть. И называется искра Божья, а может быть, душа,  или
как-то еще.
     Посмеются и надо мной. Поделом -- зачем лезу туда, куда не знаю дороги.
Но я хоть ищу ее.
     <b><i>Религиозность без ханжества</i></b>
     Как мне надо было запоминать  все, что я видела и  слышала, записывать,
расспрашивать... Все воспомина-ния тех месяцев слились в одну картину --  мы
плывем  на лодках по Туре до  самого  Тобольска.  Плывем,  чтобы поклониться
особенно почитаемым  в наших краях мо-щам  святого  --  Иоанна  Тобольского,
который был мит-рополитом во времена Петра Великого.
     Религиозность отца никогда не доходила в нем до ханжества. И я  привела
уже достаточное число приме-ров в этом роде. И вот  еще один. Это  случилось
как раз во время поездки в Тобольск. Вместе с толпой моля-щихся  мы  провели
полдня у мощей Иоанна Тобольско-го. Был какой-то большой церковный праздник.
Настро-ение было благостное. Отец даже прослезился, что бы-вало с ним редко.
Сказал: "Славно помолились".  И тут же: "Теперь  хорошо бы закусить". Отойдя
недалеко,  мы сели  на лавку, развернули баулы с припасами и стали есть. Я и
заикнуться  не смела о  карусели. Но  отец сам предложил нам покататься и на
ярмарке не отставал в развлечениях от детей.
     <b><i>Ясновидение</i></b>
     А тем временем происходило следующее.
     Алексей,  Маленький,  как называл его отец, упал  и  ударился коленом о
камень.  Болезнь  возобновилась. На-чалось сильное внутреннее  кровотечение.
Затем приступ прошел.
     Александра  Федоровна  возблагодарила Господа за  быстрое выздоровление
сына, но через несколько дней  Алексею опять стало плохо. Длительная поездка
в карете по неровной дороге закончилась новым кровотечением. На этот раз оно
не унималось.
     Царевич очень страдал от боли. Нога в паху  неимо-верна распухла. Врачи
были уверены, что мальчик при смерти. Такого тяжелого положения еще не было.
     В  тот самый  день (очевидно, 11 октября  1912 г.) мы с  отцом гуляли у
реки. Вдруг он схватился за сердце:
     -- Ох, нет!
     Я  испугалась. Подумала, что ему плохо.  Видя на  моем лице  испуг,  он
сказал только одно слово:
     -- Царевич.
     В  ту  минуту  отец  ничего  не  мог  знать  о  болезни  маль-чика.  Он
почувствовал.
     <b><i>"Бог увидел твои слезы"</i></b>
     Позже нам стало известно, что, будучи в забытьи,  Алексей  вдруг открыл
глаза как раз в ту  минуту, когда Александра  Федоровна произнесла имя моего
отца. Ни-чего  никому не  сказав,  Александра  Федоровна тут же послала  ему
телеграмму с тем, чтобы он как можно бы-стрей приехал.
     Мы как раз садились обедать, когда принесли эту телеграмму. Отец прочел
ее и тотчас же вышел из-за
     стола, опустился на колени перед иконой Казанской Божьей Матери  и стал
молиться.
     Это продолжалось очень долго. Мы сидели, замерев, Дуня  так и застыла с
посудой в руках.
     По лицу отца  крупными каплями стекал пот. Нако-нец, он перекрестился в
последний раз.
     Потом поднялся и велел  отправить  телеграмму им-ператрице:  "Не бойся.
Бог  увидел  твои слезы и  услышал твои молитвы.  Не горюй,  твой сын  будет
жить".
     К тому времени,  как телеграмму  вручили императ-рице, у Алексея  упала
температура, боль стихла, и он крепко уснул.
     Доктора не  преминули  приписать счастливый  оборот  событий наконец-то
начавшемуся действию лекарств. Но  во дворце никто не сомневался  в истинной
причине избавления мальчика.
     Именно к тем дням относятся самые громкие разго-воры о "подтравливании"
Алексея. Я уже высказалась об этом и не считаю нужным возвращаться.
     Добавлю только то, что мне передали совсем недавно.
     Уже после революции специальная  комиссия, рас-следовавшая этот случай,
сопоставила факты. В то время доктор Бадмаев (напомню, что именно его видели
по-мощником  отца  в  подтравливании)  никак  не  мог  нахо-диться  рядом  с
мальчиком и вообще в том месте,  где тогда отдыхала царская семья. К тому же
он не был ле-чащим врачом Алексея.
     Причиной  же  возвращения  болезни  стала  неподго-товленность  доктора
Боткина.
     Остальное объяснений не требует.
     Как  только  Алексей  поднялся  на  ноги,  царская  се-мья вернулась  в
Петербург.
     Александра  Федоровна   не   знала  истинных  причин  отъезда   отца  в
Покровское. Ей сказали, что того потре-бовали наши семейные дела. Теперь  же
она хотела пото-ропить отца с возвращением.
     Если раньше на  вопросы Александры Федоровны  о  том, почему отсутствие
отца  затягивается,  Николай  от-вечал:  "Так будет  лучше для всех нас", то
после присту-па  болезни  у  Алексея он  был вынужден  приоткрыть  ис-тинное
положение дел.

     <b><i>Возвращение в столицу</i></b>
     Николай ясно дал  понять  Александре  Федоровне, что  враги  трона  не.
оставляют  попыток использовать  отца как орудия нападения  на их семью. Это
для царицы но-востью не было.  Однако  у нее имелись  более веские до-воды в
пользу возвращения отца. Что, если у Алексея случится новый приступ болезни,
а отец окажется вне пределов  досягаемости? Николаю нечего было ответить  --
жизнью царевича рисковать нельзя.
     Вскоре  мы (отец,  Дуня,  я  и  моя  младшая  сестра  Варя) выехали  из
Покровского в Петербург.
     Через несколько  часов после приезда  в  нашей квар-тире  на  Гороховой
зазвонил телефон. Обычно трубку снимала прислуга, но сейчас я успела первой.
Мне  не  терпелось  знать,  кто  это.  Звонила  Александра  Федоров-на.  Она
справилась,  как мы доехали, все ли у нас благо-получно и  пригласила отца и
меня на ужин в Царское Село.  Когда я сказала ей, что  с нами приехала Варя,
Александра Федоровна позвала и ее.
     Пока  ехали  из  Покровского,  было  видно,  что  отец  волновался,  не
переменились  ли к нему  во  дворце,  хотя  одно уже то,  что его  попросили
приехать,  говорило  о  добром   отношении.   После  звонка  он   совершенно
успо-коился.
     Теперь  в  Варе я  увидела себя,  какой  собиралась на  первый ужин  во
дворец.
     Она  едва  ли  понимала, что  мы  с  Дуней  пытались ей  втолковать.  Я
показывала  Варе,  как делать  придворный  реверанс,  в то  время  как Дуня,
обжигаясь,   укладывала  локоны  на  ее  голове.   Так  что  прическа  вышла
кривобо-кая. Но что это значило рядом с Вариным восторгом...
     Варю  очень волновало, как обойдутся первые мину-ты -- ведь  надо будет
представиться, произнести  ка-кие-то слова. Она страшно  боялась смутиться и
опозо-рить папу.
     Отца  смешили  наши  приготовления. Он  брызгал  на нас водой,  как  бы
приводя в чувство, и говорил,  что сразу двух барышень на  руках  не унесет,
если у нас от волнения подкосятся ноги.
     Наверное, он так шутил, потому волновался не мень-ше нас.
     Наконец собравшись и закалывая на  ходу  последние шпильки, мы вышли  к
ожидавшей нас карете.
     12-летняя  Варя  была  ровесницей великой княжны Анастасии, и та  сразу
взялась ее опекать. Теперь нас было двое, и царским детям понадобилось вдвое
больше вре-мени, чтобы удовлетворить свое любопытство.

     <b>Глава 22</b>
     <b>РАСПУТИН -- ПОЛИТИК БЕЗ ПОЛИТИКИ</b>
     <i>Губительная медлительность царя</i> -- <i>Что нужно</i>
     <i>делать -- Ничьим агентом не был -- Распутин</i>
     <i>не лез во дворец, его туда звали</i> -- <i>"Он всегда</i>
     <i>умеет сказать мне то, что нужно"</i>
     <b><i>Губительная медлительность царя</i></b>
     При других обстоятельствах ни за что бы не взвалила на себя непосильную
ношу изображения чисто  полити-ческих картин Российской империи начала века.
Но сей-час деваться  некуда.  Однако все равно  буду говорить не от себя,  а
только повторю то, что слышала от людей знающих.
     Это  был 1912 год. Предпоследний год "добрых  старых  времен". Политика
царя в отношении простого народа  никуда не годилась. Но  точно также никуда
не годилась  она  и  в  отношении  других  сословий и  политических  партий.
Результат -- царя не поддерживал никто.
     Как можно  при таком положении рассчитывать на удержание порядка? А тем
более на успех реформ вслед за Европой.
     Николая нельзя  было  отнести  к  сильным  характе-рам,  и  это  уже  я
показывала. А время  требовало  именно силы и  твердости, решимости выйти из
порочного кру-га. И в прямом смысле. Николай же снова медлил.
     Если  бы Николай не прятался  от  своих  подданных,  если  бы он  ближе
подпустил их к себе, за его спиной труднее было бы интриговать против трона.
У  революционеров были развязаны руки, газеты писали что  хо-тели, а Николай
только раз принял в этом отношении меры. Но, очевидно, недостаточные. К тому
же все уже очень хорошо успели понять натуру царя.
     Александра Федоровна  обладала цельностью  большей,  чем  Николай.  Но,
благодаря усилиям старого двора, она  ограничилась заботами  о семье, к тому
же царица была отягощена страхом за жизнь сына и наследника.
     Имея перед собой  множество примеров  нечестности ближайших сановников,
она  панически   боялась   появ-ляться  на  публике.   В  ее   представлении
безопасность су-ществовала лишь в стенах дворца.
     <b><i>Что нужно делать</i></b>
     Не думаю, чтобы отец отчетливо представлял себе все это. Но у него было
безошибочное  чутье  и   искреннее  желание   помочь  Николаю  и  Александре
Федоровне. Не занимаясь политикой как  политик, отец  по сути был таковым. В
том смысле, что хорошо представлял себе нужды людей и представлял, что  надо
делать. При  этом он  не  переступал  черты  даже  не  советчика,  а  только
рисовальщика некой картины.
     Симанович,  проводивший  с отцом  времени больше, чем кто-либо  другой,
свидетельствует: "За грубой мас-кой мужика скрывался сильный дух, напряженно
заду-мывавшийся над государственными проблемами.
     Распутин явился в Петербург готовым человеком. Образования  он не имел,
но  он  принадлежал к тем людям, которые только собственными силами и  своим
разумом  пробивают  себе жизненную дорогу, старают-ся разгадать тайну жизни.
Он  был мечтатель,  беззабот-ный  странник,  прошедший вдоль и  поперек  всю
Рос-сию  и дважды побывавший  в Иерусалиме. Во время своих странствований он
встречался с людьми  из всех классов и вел  с ними долгие разговоры. При его
ог-ромной  памяти он из этих разговоров мог многому на-учиться. Он наблюдал,
как жили люди разных классов, и над многим мог задуматься. Таким образом, во
время его долгих паломничеств созрел его особенный фило-софский характер.
     После проявления его решающего значения на царя Распутин  не разменивал
его на мелкую монету. Он  имел  собственные идеи, которые старался провести,
хотя ус-пех был очень  сомнителен. Он не стремился  к  внешнему блеску и  не
мечтал   об  официальных  должностях.  Он  ос-тавался  всегда  крестьянином,
подчеркивал  свою мужиц-кую  неотесанность  перед  людьми,  считавшими  себя
мо-гущественными  и  превосходящими  всех,  никогда  не  за-бывая   миллионы
населяющих русские деревни крестьян. Им помочь и разрушить возведенную между
ним и царем стену было его страстным желанием и пламенной мечтой.
     Долгие часы, проведенные им в  царской  семье, да-вали ему  возможность
беседовать  с  царем  на всевозмож-ные политические  и религиозные темы.  Он
рассказывал   о  русском  народе   и  его   страданиях,  подробно   описывал
крестьянскую  жизнь,  причем царская семья  его внима-тельно  слушала.  Царь
узнал от него многое, что осталось бы без Распутина для него скрытым.
     Распутин  горячо  отстаивал  необходимость  широкой  аграрной  реформы,
надеясь, что она должна привести русского крестьянина к новому материальному
благо-состоянию.
     -- Освобождение крестьян проведено неправильно, -- говорил он часто. --
Крестьяне освобождены, но они не имеют достаточно земли. Обычно крестьянская
семья  численно велика и состоит  из десяти  членов, но учас-ток земли  мал.
Из-за земли сыновья ссорятся с родите-лями, и им приходится  отправляться  в
город в  поисках работы, где  они ее не находят.  Крепостные  крестьяне жили
лучше. Они получали свое пропитание и необхо-димую одежду. Теперь крестьянин
не  получает  ничего  и должен  платить  еще подати.  Его последняя скотинка
описывается и продается с торгов. До десятого года кре-стьянские дети бегают
голыми.  Вместо сапогов  они  по-лучают деревянные  колодки.  Не  хватает  у
крестьянина земли. Замирает вся жизнь в деревне.
     Распутин  жаловался  на  то,  что  правительство  не стро-ит  в  Сибири
железных дорог.
     --  Боятся железных дорог и путей сообщения, -- по-яснял он. -- Боятся,
что железные  дороги  испортят кре-стьян. Это пустой  разговор. При железной
дороге крес-тьянин  имеет возможность искать себе лучшее существо-вание. Без
железной  дороги  сибирский  крестьянин дол-жен сидеть  дома, не может же он
пройти всю Сибирь пешком. Сибирский крестьянин ничего не знает и  ни-чего не
слышит.  Разве   это  жизнь?  Сибирь   пространна,  и  сибирский  крестьянин
зажиточен. В России же  (Распу-тин  понимал европейскую Россию) крестьянские
дети так редко видят белый хлеб, что  считают его лаком-ством. Крестьянин  в
деревне не имеет ничего. Пшенич-ную муку он иногда получает к Пасхе, мясо он
даже по  праздникам  получает  очень  мало. Ему не  хватает одеж-ды, обуви и
гвоздей, но  он  ничего не может  заказать. В деревне нет мастеровых. Если в
деревне появляется не-русский мастеровой, то его прогоняют.  Почему? Пото-му
что он изготовил лопату, плуг или подкову или по-тому что он починил сапоги?
Боятся  чужого мастерово-го.  Боятся, что крестьянин мог  бы  разбаловаться,
поже-лать денег или земельного надела!  Поясняют, что все это может привести
к революции. Все это глупости. Дво-рянство имеет  слишком много.  Дворянство
ничего не делает, но мешает и другим. Если появляется образо-ванный человек,
то кричат, что он  революционер  и бун-товщик, и в конце концов сажают его в
тюрьму. Кресть-янину не дают образования. Эта господская политика к добру не
приведет.
     Распутин  мечтал   о  крестьянской   монархии,  в  кото-рой  дворянские
привилегии не имели бы места.
     По его мнению, монастырские и  казенные земли следовало разделить между
безземельными  крестьянами.  Частные помещичьи земли, по  его  мнению,  тоже
сле-довало  отчудить и распределить среди крестьян. Для уп-латы помещикам за
отчужденные  земли следовало бы исхлопотать крупный внешний  заем.  Распутин
был очень высокого  мнения о земледельческих  способностях и бла-госостоянии
немецких колонистов. Их  чистоплотность и опрятная добротная  одежда  сильно
выделяла их среди русских крестьян.
     Попадая  в немецкую колонию, Распутин  всегда удив-лялся  богатству  их
стола. Его особенно поражало, что колонисты пили  не только чай,  но и кофе.
Эти  наблю-дения  сильно врезывались в  душу Распутина, и  при раз-говорах с
русскими  крестьянами он  всегда заводил раз-говор о благосостоянии немецких
колоний. Он  совето-вал русским  брать в жены девушек  из немецких коло-ний.
Такие браки оказывались всегда как-то очень счас-тливыми.
     -- Крестьянин рад, -- говорил он, -- если у него в доме  немка, тогда в
хозяйстве порядок и  достаток. Тесть гордится такой снохой и расхваливает ее
перед своими соседями.
     Уважение Распутина к Германии возросло  еще  боль-ше  после  того,  как
Распутин  узнал,   что  большинство   употребляемых   русскими   крестьянами
земледельческих машин германского происхождения.
     Кроме Германии, Распутина очень влекло  к  Амери-ке.  И это  имело свои
причины. В  России имелось  доволь-но много  крестьян,  родственники которых
жили  в  Аме-рике  и  присылали  оттуда  своим  родным  в  Россию  де-нежные
вспомоществования.  Много  бедных выходцев  стали в  Америке  состоятельными
фермерами,  но остав-шиеся  и там  простыми рабочими  были  довольны свои-ми
заработками.  Для  бедного русского крестьянина Аме-рика  казалась сказочной
страной.  Поэтому Америка им-понировала Распутину,  и он  советовал  жить  с
Амери-кой в дружбе и мире".
     <b><i>Ничьим агентом не был</i></b>
     Мало кто знает,  что отец  совсем уже был готов уда-литься  в Палестину
(там Симановичем был  прикуплен  небольшой кусок  земли)  и вести уединенную
жизнь. Разве так поступает идейный политик?
     Вот очень  важный вывод Белецкого о  том, что,  при-смотревшись к моему
отцу, тот вынес убеждение: "У Распутина идейных побуждений не существовало",
"идей-ных", то есть чисто политических.
     Ручаюсь, что  такой  манипулятор, как Белецкий,  имей он хоть  малейший
повод, расписал бы политическое лицо отца в ярчайших красках.
     Подтверждает  слова Белецкого  и  Жевахов:  "Был  ли  Распутин  агентом
интернационала,  игравшим  полити-ческую, роль  и  выполнявшим  определенные
задания, оправдывал ли он свою славу наличностью выдающих-ся качеств  или из
ряда выходивших преступлений?  Нет, ничего подобного не было. Ничьим агентом
Распутин  не был, никакой политической роли не играл,  никаких особенностей,
отличавших  его  от  заурядных представи-телей  его среды, не имел;  никаких
выдающихся пре-ступлений не совершал"
     Важно  привести слова Гурко: "Дела,  которые брался проводить Распутин,
делились на две  резко различные категории. Одни из них касались  устройства
судьбы  срав-нительно  маленьких  людей:  выдачи  им   пособий,  увели-чения
получаемой пе