Марксом секрет капиталистической эксплуатации. В конце сказки в обращении к пропагандисту говорится: "Люди, развращенные теперешним порядком, люди с окаменелым сердцем, глухие к стонам братьев своих, скажут тебе: "Безумец, опомнись! Что тебе до других? Думай о себе самом, ведь ты можешь добиться счастья, а ты идешь на вечные лишения! Ты отказываешься... от почестей и богатства, которые, быть может, ждут тебя впереди!.." Да ты отказываешься от всего этого... Когда враги твои схватят тебя... осудят на смерть... ты будешь счастливее их, ибо нет большего счастья, как погибнуть за братьев своих... Замолкнет голос твой! Бессильно опустятся руки и выпадет из них знамя освобождения рода человеческого, которое держал ты! Но тень твоя поднимет его! Заговорят кровавые раны на груди твоей! И бодрость, и отвага польются в ряды друзей твоих, и ужас и смятение -- в среду врагов!" В мае в типографии были изданы сочинения Лассаля [Деятель немецкого рабочего движения, мелкобуржуазный социалист, публицист.] (в том числе "Труд и капитал", "Книга для чтения рабочим"), журнал "Вперед", бланки для поддельных паспортов, необходимые молодежи, идущей в народ. Работа в типографии шла не только днем, но и ночью, и в выходные дни, и в праздники. Наборщики вручную укладывали наборный шрифт, потом с него на печатной машине получались оттиски. Чтобы скрыть от непосвященных работников типографии печатание запрещенной литературы, женское наборное отделение запирали. Входить сюда из мужской наборной разрешалось только в крайних случаях (например, когда нужен был иностранный шрифт, находившийся в женской наборной). Печатная машина была одна и стояла в мужском наборном отделении. Поэтому при печатании нелегальной литературы для конспирации около машины всегда находились "свои". В работе подпольной типографии принимали участие, кроме членов коммуны, живших в этом доме, также студенты Московского университета и Петровской земледельческой академии, привлеченные Войноральским к революционной работе. Они вертели колесо типографской машины, помогали принимать отпечатанные листы, собирали все до последнего оттиска и уносили в женское наборное отделение. Отпечатанная литература отправлялась в Петербург, Саратов, Пензу, Самару, Тамбов, Калугу. На очереди к изданию были намечены сочинении Чернышевского, а также другие книги по истории, социологии, философии, политэкономии. В типографии не только шла напряженная работа по изданию литературы для пропаганды. Часто в ней обсуждали события в стране и за рубежом. Внимательно следили Войноральский и его друзья за разработкой теории, стратегии и тактики революционной борьбы на страницах нелегальной печати. Обитатели типографской коммуны знали, что против программы журнала "Вперед", написанной Лавровым, в апреле выступал за границей П. Н. Ткачев с брошюрой "Задачи революционной пропаганды в России". На эту брошюру Лавров ответил статьей "Русской социально-революционной молодежи", в которой подверг критике позицию Ткачева как сторонника завоевании власти не посредством народного восстания, а путем политического заговора небольшой группы борцов, которая якобы может осуществить революцию. Однажды в свободную минуту Войноральский обратился к Мышкину: -- Мне достали статью Лаврова, где он разносит якобинца Ткачева, который, оказывается, лучше всех знает, как надо делать революцию. Я не хочу умалить значения его честной борьбы с существующим в России порядком, не сомневаюсь в искренности его как защитника народных интересов, но путь к освобождению народа он выбрал неверный. Нужно собраться и обсудить эти важные вопросы. Вечером в комнате Войноральского собралась вся дружеская коммуна. -- Посмотрите, -- начал Войноральский, листая страницы, -- Ткачев объявляет не нужной народную социальную революцию. Он считает, что вполне достаточно смести Романовых, провозгласить русскую республику, и все будет прекрасно. Ткачев призывает немедленно делать революцию кто как умеет. Лавров ему на это отвечает так. (Войноральский перелистал страницы и продолжал читать) "Вы не можете ждать? -- это спрашивает Лавров Ткачева. -- Слабонервные трусы, вы должны терпеть, пока не сумели вооружиться, не сумели сплотиться, не сумели внушить доверия народу!.. Так из-за вашего революционного зуда, из-за вашей барской революционной фантазии вы бросите на карту будущность народа?.. видите ли русской революционной молодежи невтерпеж. Надо сейчас, сию минуту..." -- Сейчас, когда поставлена задача сближения с народом, говорить о заговоре помимо народа, -- значит не верить в наш народ, -- заявил Мышкин. -- Может быть, Ткачев делает такой вывод, так как не считает крестьянство революционной силой, ведь крестьянские выступления в 60-х гг. ни к чему не привели, а рабочее движение в России еще недостаточно развито? -- поставил вопрос Войноральский. -- Если даже время революции не пришло, мы все равно должны делать все, что в наших силах, чтобы ее приближать, делая ставку на народную революцию, а не на заговор, -- решительно выступил Иван Селиванов. -- Вот ответ, достойный революционера! -- улыбнулся Войноральский. -- Я считаю, что все наши так думают и никто не верит в авантюры с заговорами, правильно, девушки? -- сказала Ефрузина, обращаясь к подругам. Все дружно поддержали ее мнение. Среди воспоминаний современников о Войноральском сохранилось свидетельство о его влиянии на Мышкина: "Он с восторгом слушал Войноральского и предоставил в полное его распоряжение и себя, и свою типографию для нужд революционного дела... Он готов был удвоить, удесятерить свою энергию, лишь бы поспеть удовлетворить запросы на литературу, стекавшиеся в Москву..." Связь с различными кружками была налажена не сразу, и в первую очередь с пензенским кружком. Этот кружок был организован Войноральским еще осенью 1873 г. как кружок гимназической и семинаристской молодежи. Еще в конце декабря по приглашению Войноральского приехали к нему Кравчинский и Рогачев в село Кеньшу Городищенского уезда Пензенской губернии, где было место работы Войноральского как мирового судьи. Войноральский снабдил их паспортами: Кравчинского на имя Свиридова, а Рогачева на имя Орлова. Кравчинский сразу выехал в Казань, а Рогачев поселился в доме Войноральского в селе Нижний Шкафт Городищенского уезда Пензенской губернии, где стал вести революционную пропаганду среди крестьян. Вместе с Алексеем Кулябко Рогачев занимался столярным ремеслом. Оба они стали известны в селе как письмоводители Войноральского. В конце февраля по согласованию с Войноральским Рогачев приехал в Пензу, где была снята для него и других народников, направляющихся на пропаганду в Пензенскую губернию, конспиративная квартира Цыбишевой и номер в гостинице. Войноральский поставил перед Рогачевым задачу: подготовить из пензенской учащейся молодежи пропагандистов в народе. Войноральский хорошо понимал по собственному опыту, как важно в этом молодом возрасте приобщиться к справедливой борьбе за освобождение народа, чтобы не стать равнодушным созерцателем и безнравственным помощником господствующих классов, получить тем самым право на самоуважение и чувство человеческого достоинства, стать настоящим гражданином. О значении учащейся молодежи как активной общественной силы очень ярко говорил Сергей Кравчинский своим друзьям и написал потом в своей книге "Россия под властью царей" такие строки: "Русские университеты занимают своеобразное и совершенно исключительное положение. В других странах университеты -- это учебные заведения и ничего больше... В России дело обстоит совсем иначе. Здесь университеты и гимназии -- центры самой бурной и страстной политической жизни". Войноральский познакомил Рогачева через Алексея Кулябко с гимназистами и семинаристами. Войноральский и Рогачев передали им нелегальную литературу -- журнал "Вперед", рекомендовав познакомиться со статьями "Наша программа" и "Что делается на родине", сказку "Степан Разин", "Положение рабочего класса в России" Флеровского, сочинения Ф. Лассаля и др. В работе с молодежью в пензенском кружке помогали Войноральскому и Рогачеву представители местной интеллигенции: выходцы из Польши Эдуард Каменский, который был учителем французского языка у Селивановых, участник польского восстания, и Александра Каменская и акцизный надзиратель, контролер по сбору налогов Н. Жилинский, его жена Ольга Жилинская. В целях усиления пензенского кружка и помощи в организации революционной пропаганды членам петербургских народнических кружков Войноральский во время своей поездки в Петербург с 10 по 15 марта постарался выяснить, кто из членов столичных народнических кружков намерен ехать для пропаганды в Поволжье, и предложил свое содействие. Так, он договорился с членом кружка Ф. Лермонтова Е. Судзиловской, с Коваликом и членами его кружка, с кружком "самарцев". С Судзиловской было условлено, что она поедет в Пензенскую губернию на пропаганду под видом продавщицы в мелочной лавке, устраиваемой Войноральским в селе Степановке. И 16 марта Судзиловская заехала к Войноральскому в Москву, получила от него паспорт на имя крестьянки Екатерины Николаевны Петровой и нелегальную литературу для передачи Каменскому, а также инструкции для встречи с Рогачевым и направилась в Пензу. Встретившись здесь с Рогачевым, она поехала в село Степановку (имение Войноральского в 28 верстах от Пензы), которое стало одним из опорных пунктов революционной пропаганды в губернии. В течение трех месяцев Судзиловская вела среди крестьян пропаганду, обучала грамоте детей. В начале мая 1874 г. в Степановку приехала Надежда Юргенсон от петербургского кружка "самарцев". Она еще в Москве получила от Порфирия Ивановича паспорт на имя крестьянки Дарьи Трофимовой. Переодевшись в крестьянское платье, с ящиком пропагандистской литературы из московской типографии, она направилась в Пензу. Там она разыскала дом, где Войноральским была снята для пропагандистов явочная квартира. Во дворе дома Надежда увидела молодого человека богатырского сложения в красной рубахе. Он колол дрова. Это был Дмитрий Рогачев. Переночевав, на следующее утро Н. Юргенсон отправилась пешком в село Степановку. В сельской лавочке ее приветливо встретила Евгения Судзиловская. На другой день они вместе начали торговлю пряниками, воблой, подсолнухами и другими продуктами. Недостатка в покупателях не было. Крестьяне охотно вступали в беседы с продавщицами, которые интересовались их житьем, отношением к реформе, к правительству. Евгения Судзиловская держалась с крестьянами серьезно, с достоинством, и с ней крестьяне не сразу вступали в разговор. Надежда легче находила общий язык с крестьянами. Ей помогал природный юмор, она держалась непринужденно и так освоилась со своим положением и вошла в доверие к крестьянкам, что они даже стали ее сватать за солдата, которому она приглянулась. Как-то Надежда разговорилась с Евгенией о том, что повлияло на их решение идти в народ. -- Я и многие другие поляки думаем одинаково. Наша цель -- добиваться национальной независимости Польши после того, как в России начнется социальный переворот. И мы стремимся всемерно участвовать в подготовке революции. -- А я пришла к своему решению так. -- Надежда Юргенсон немного помолчала и продолжала. -- Еще от родителей я восприняла ненависть к крепостному праву. Я поступила в 1873 г. на недавно открывшиеся женские курсы Медико-хирургической академии в Петербурге. Вошла в группу девушек, решивших организовать кассу взаимопомощи курсисток. Мы много читали, обменивались мнениями и увлеклись социальными вопросами. Потом я поняла, что такой настрой в нашей группе не был случайным. Большинство курсисток составляли девушки из Орловской губернии, среди которых вел пропаганду Петр Заичневский, организатор студенческого революционного кружка в Москве. Через несколько месяцев я оставила курсы и вступила в коммуну студентов и курсисток. Стала работать на фабрике "Товарищества тюлевой мануфактуры". -- А сколько часов приходилось работать? -- Рабочий день продолжался 12--14 часов. Чтобы успеть к 7 часам на фабрику, находившуюся на Охте, приходилось вставать в 5 часов утра. Работала в сушилке, где готовые полосы тюля быстро высушивали. Пот лился градом, быстро выбегали, отпаивались чаем и через несколько минут опять бежали по узким подмосткам. Сдирали готовый накрахмаленный тюль и набивали новый. По окончании такой многочасовой работы приходила домой, заваливалась спать, чтобы завтра все началось сначала. И так изо дня в день. Мысль, что масса женщин навсегда осуждены на такую жизнь, приводила меня и ужас. Этим женщинам было не до книг. Я поражалась примитивности их интересов. Вести с ними серьезные разговоры во время работы было невозможно. Потом я ушла на прядильную фабрику и работала у большой прядильной машины. Я поняла, что вести пропаганду можно, только если жить в казармах общей жизнью с рабочими или встречаться с ними вне работы. Весной 1874 г. я решила идти в народ. В середине апреля в Пензу приехал Войноральский. Все это время он не порывал тесных контактов с пензенским кружком и оставался фактическим его руководителем. В качестве ближайшей задачи Войноральский считал создание системы опорных пунктов. Войноральский, как вспоминает С. Ф. Ковалик, увлекся организацией таких пунктов на всем обширном пространстве России и приступил к практическому осуществлению этого плана в районе Поволжья. Владея сетью пунктов, революционеры, по мнению Войноральского, имели бы возможность приступить к устройству областной организации крестьян. Порфирий Иванович навестил и село Степановку, где он встретился с Евгенией Судзиловской. -- Как идет торговля, хозяюшка? -- Торговля идет хорошо. Но если бы на моем месте был мужчина, крестьяне охотнее вступали бы в разговоры. Для них непривычно видеть женщину в такой роли. Они не очень откровенны со мной. На другой день на квартире Цыбишевой собрались Войноральский, Рогачев, Судзиловская. Было решено устроить сходку за городом в лесу, в так называемой засеке. Войноральский привез с собой книги для пополнения нелегального собрания литературы пензенского кружка. На такие цели Войноральский денег не жалел и приобретал их всеми возможными способами. Он рассказал Рогачеву и Судзиловской, что у него имеется договоренность о приезде к ним для пропагандистской деятельности члена кружка Ковалика К. Блавдзевич, а также членов других кружков. В заключение разговора Войноральский сообщил о создании подпольной типографии и просил выяснить, кто из пензенской молодежи смог бы поехать в Москву и работать наборщиком. В 20-х числах апреля в засеке собралась сходка. Был ясный солнечный день. Пришло более 20 человек, в основном гимназисты и семинаристы. Все были одеты по-праздничному. Кто сидел прямо на траве, отдельные пары разговаривающих прогуливались по поляне. Для постороннего взгляда такая картина была привычной, поскольку засека издавна была местом гуляний и отдыха жителей Пензы. Рогачев (здесь он был всем известен как Орлов) поднялся на пригорок, служивший как бы естественной трибуной, и обратился к собравшимся: -- Мы собрались, чтобы поговорить о нашем долге перед народом. Среди нас нет равнодушных людей, им здесь не место. Здесь все люди, которые твердо уверены в том, что жить только своими интересами, заботиться только о себе, когда кругом горе, нищета, слезы народные, не может ни один честный человек. Есть три пути помощи народу. Один из них -- повышение его общего образования. Но для просвещения народа в России нет необходимых условий. Второй путь -- развитие ассоциаций и мирная пропаганда кооперативного труда. Но это возможно только там, где существует политическая свобода и свобода печати, а у нас нет ни того, ни другого. Поэтому только третий путь приведет к цели -- народная революция. Только она сможет изменить существующий государственный порядок, ввести республиканский строй и общинное владение землей, справедливое распределение всех средств по труду. Наш народ не раз поднимался на борьбу против угнетателей. Вспомните восстания Емельяна Пугачева и Степана Разина. Но все они были жестоко подавлены. Это происходило потому, что не было необходимой связи угнетенных во всех губерниях страны. Чтобы подготовить народ к вооруженному восстанию, необходимо по всей стране организовать революционные кружки, в каждом селе, в каждой деревне. Интеллигентные люди должны возглавить это благородное дело. Русский народ в своей борьбе не будет одиноким. За границей создано международное товарищество рабочих -- Интернационал. Как только начнется революция в России, передовой пролетариат западных стран поддержит ее и поможет нам победить русский царизм, помещиков и фабрикантов. Я хотел бы, чтобы каждый присутствующий здесь подумал, что может сделать он лично для народа, как сможет участвовать в подготовке народного протеста. -- Я хочу сказать, -- выступил вперед гимназист В. Сабелькин. -- Я согласен во всем с Орловым и думаю, что на русской молодежи лежит великий нравственный долг. Надо идти в народ, пропагандировать и поднимать его на борьбу. Раздались дружные голоса: -- Правильно! И мы так считаем! -- Неправильно! -- поднялась рука Семенова. -- Я думаю, сначала надо, чтобы наш народ стал просвещенным. Только тогда он будет способным за себя постоять. И как про ассоциации говорил Орлов, я не согласен. Например, я читал, что в Англии члены одной ассоциации все справедливо устроили и добились значительного благосостояния. -- Если несколько человек сумели стать исключением из общего правила, то это не выход из положения. Необходимо коренное улучшение жизни всех трудящихся, -- обратилась к Семенову Е. Судзиловская. -- Никаким просвещением Вы не измените такого положения, что народ будет почти поголовно голодать. Спорили еще долго. А в заключение кто-то предложил: -- Давайте споем нашу новую народную песню! -- и начал: Друзья, дадим друг другу руки И смело бросимся вперед. Пора нам бросить все науки И дружно двинуться в народ! Сходки продолжались весь май. Несколько членов пензенского кружка приступили к пропаганде среди крестьян близлежащих от Пензы деревень. Войноральский привез в Пензу следующую партию книг для пропагандистов. Среди них брошюра "О французской коммуне 1871 г.", статьи Чернышевского, изданные за границей, "Азбука социальных наук" Берви-Флеровского, сборник рассказов для народа Наумова "Сила солому ломит" и др. Основной склад книг собирался у Жилинских. Однажды на их квартире за чашкой чая Войноральский обратился к хозяевам: -- Познакомились ли вы со статьей о самарском голоде в журнале "Вперед"? Николай Жилинский помрачнел и нахмурился: -- Нет слов! Эта статья произвела на меня потрясающее впечатление. Да вот журнал как раз здесь. -- Прочти еще раз вслух, -- попросила Ольга Жилинская. -- Лавров пишет: "Мрачен и грозен начинался 1874 г. для народа русского. Голод в Самаре. Голод в Уфе. Голод в Саратове. Голод в Оренбурге. Голод на Дону. Голод около Херсона, около Одессы, голод в Бессарабии. Голод в Калуге, в Перми... Голод в целой трети России. Хроническое голодание. Здесь, там, повсюду. А на завтра следовало ждать голодного тифа". Далее Лавров утверждает, что голод раскроет глаза трудящимся на причины их бедственного положения и убедит, что будущее угнетенных заключается только в народной социальной революции. -- Лавров за границей, а Лев Толстой в России один из первых о печати во всеуслышание сказал правду о голоде, -- сказала Ольга, -- в "Московских ведомостях" от 17 августа 1873 г. он писал, что вследствие трехлетнего неурожай посевы дошли до половины прежних, так что у крестьянина своего хлеба нет и заработков почти нет. -- Все честные люди России, настоящие граждане страны не могут думать иначе и понимают, что Лавров прав, и благодарны Толстому за его выступление в печати, -- сказал Войноральский. -- Надо радикально решать социальный вопрос. У нас по закону отменено крепостное право, но живет и укрепляется новейшая форма рабства -- эксплуатация человека человеком посредством найма. И мы будем делать все, что в наших силах для борьбы со всяким порабощением. Я считаю, что честному человеку, имеющему возможность принять участие в общественной деятельности, позорно ограничиваться лишь личными заботами. -- Да, каждый должен помогать революционному делу, чем он может, -- согласился Жилинский. По дороге в Пензу Войноральский заехал в Саратов, где им была устроена под видом сапожной мастерской явочная квартира для революционеров, идущих пропагандировать в народ. В помещении мастерской также брошюровали нелегальные издания, отпечатанные в московской типографии. Войноральский одновременно установил и контакты с местными силами пропагандистов, которые активизировались под влиянием нового саратовского революционного центра. Революционная настроенность саратовской молодежи получила импульс еще в результате деятельности здесь Н. Г. Чернышевского, бывшего учителем в саратовской гимназии. Под влиянием Войноральского и его товарищей устраиваются сходки местной молодежи, где обсуждаются способы участия в народнической пропаганде. В конце мая 1874 г. Войноральский направился в Самарскую губернию вместе с И. Селивановым. Они решили охватить пропагандой и южные районы Поволжья, организовав пункты пропаганды в сельских районах, а также в Самаре пункт брошюровки нелегальных изданий из московской типографии. Войноральский и Селиванов побывали в Самарском, Бузулукском и Бугурусланском уездах. В одной из деревень удалось устроить пункт революционной пропаганды под видом постоялого двора. Им приходилось наблюдать, как по деревням бродили нищие с сумой за плечами, встречать полуразвалившиеся избы, где стекла в избах заменялись тряпками. Они с горечью видели, что за хлеб в этот голодный год приходится есть крестьянам. Он приготавливался из смеси ржи с мякиной. Существовавший в Самаре с 1872 г. народнический кружок "саморазвития" был связан с петербургским кружком "самарцев". Войноральский приступил к созданию нового кружка из самарской молодежи, в который вошли И. Дамаскин, А. Пономарев, А. Александровский, И. Никольский и будущий писатель-народник Н. Петропавловский. В квартире, где жили Петропавловский, Дамаскин и Пономарев, было устроено собрание членов нового кружка с местными народниками и приехавшими на пропаганду в губернию петербургскими "самарцами". -- Прежде всего, друзья мои, -- начал разговор Войноральский, -- нужно, желая принести пользу рабочему классу, жить и работать в среде народа и, только узнав вполне его миросозерцание, его действительные нужды, можно основательно решить, какого рода деятельность будет более целесообразна. -- Мы, -- вступил в разговор один из присутствовавших, -- обучаемся столярному мастерству, чтобы под видом мастеровых, столяров идти к крестьянам. -- Учителем или фельдшером могут идти те, кто имеет необходимую подготовку, -- поддержали другие. Вскоре после этого собрания самарские народники отправились в села и деревни. Пребывание Войноральского и Селиванова в Самарской губернии было прервано известием о провале сапожной мастерской в Саратове и арестах ее работников. Сначала в отсутствие Войноральского в мастерской все шло как обычно: брошюровалась литература, велось хозяйство. Жили в саратовской коммуне, дружно. Кроме приезжих революционеров, мастерскую посещали представители местной интеллигенции. Все они получали здесь нелегальные издания. Но меры предосторожности не всегда соблюдались. Однажды в мастерскую нагрянул частный пристав Выговский. У него был приказ разыскать пропагандистов под фамилиями Лукашевич и Александров. Выговский и раньше подозревал, что в сапожной мастерской работают люди, мало похожие на рабочих, а при проверке документов у них оказались крестьянские паспорта. На окне Выговский заметил свидетельство на имя Лукашевича (им пользовались Иван Селиванов и Сергей Ковалик). Быстро заглянув в ящик стола, пристав обнаружил запрещенное издание Бакунина "Государственность и анархия". Он тут же через помощника вызвал прокурора судебной палаты и прокурора окружного суда. С их прибытием начался основательный обыск. В мастерской все было перевернуто вверх дном. На чердаке был найден большой ящик с типографскими листами книги "История одного из многострадальных", несколько десятков экземпляров "Сказки о четырех братьях...", "Историческое развитие Интернационала", сборники новых песен и стихов революционного содержания. На другой день после обыска жандармы задержали на пристани в Саратове жену Войноральского Надежду Павловну. Но она успела отправить письмо о провале мастерской Каменскому в Пензу. Через них о случившемся узнал и Войноральский, находившийся в это время в Самаре. В Москву в типографию полетели три телеграммы: от Рогачева, которому вместе с Коваликом удалось скрыться при аресте мастерской, от Елены Прушакевич, арестованной, но сумевшей через кого-то из знакомых послать телеграмму следующего содержании: "Приготовьтесь к приему давно ожидаемых гостей, посетивших нас в Саратове". Затем от Войноральского. Когда мастерская в Саратове была уже опечатана жандармами, из Москвы пришла на ее адрес посылка с надписью "Турецкие папиросы". Вскрыв ее, полиция обнаружила типографские листы хроники из журнала "Вперед" Лаврова. Листы были покрыты толстым слоем бумажных обрезков. Среди них нашли оттиск с фамилией И. Мышкин. Жандармы устремились в московскую типографию. Узнав о разгроме в Саратове, Войноральский и Селиванов приехали в город, рискуя быть арестованными. Вот и Царицынская улица. Не подходя к мастерской, они еще издали увидели, что мастерская опечатана. И как были -- в армяках из простого черного сукна, они и направились в Пензу. Здесь они назначили свидание Каменскому в роще у монастыря. Подходя к назначенному месту, Каменский увидел издали двух крестьян и с беспокойством подумал: "Что-то задерживаются Войноральский с Селивановым. Уж не случилось ли что?" Вдруг один из крестьян замахал ему рукой. Подойдя ближе, Каменский с радостью узнал в крестьянах переодетых революционеров. Сердечно приветствуя их, он воскликнул: "Вот это настоящие народники! Не отличишь от крестьян!" И не дожидаясь вопросов, сказал: "У нас пока все спокойно. Едем ко мне на квартиру". Здесь же Войноральский оформил несколько векселей на имя Каменского, чтобы сохранить для революционных целей свой капитал в случае ареста. Из этих денег впоследствии получали значительные денежные средства народники пензенского, саратовского, самарского, тамбовского, харьковского кружков. -- Я вас прошу, -- обратился Войноральский к Каменскому, -- съездить в Саратов и узнать там о судьбе арестованных и помочь им деньгами. И есть еще личная просьба. Постарайтесь, пожалуйста, передать жене в тюрьму от меня записку. Если это не удастся, то пошлите ей апельсины. Это будет для нее условным знаком, что я на свободе. Сам я еду в Москву. Вы мне сообщите условленным шифром, как идут дела. -- А Вы, -- обратился Войноральский к семинаристу Покровскому, -- разыщите через саратовских семинаристов Ломоносова и выясните, нужен ли ему паспорт. Затем я жду вас в Москве. -- Порфирий Иванович, а как удался Вам с Селивановым поход к крестьянам Самарской губернии? -- спросила Е. Судзиловская. -- Вот Иван Селиванов пусть и расскажет, -- переглянувшись с Селивановым, ответил Войноральский. -- Пропаганда шла довольно трудно, -- задумчиво сказал Селиванов. -- Очень мешали встречавшиеся среди крестьян зажиточные хозяева. -- Но был и успех, -- добавил Войноральский, -- удалось в деревне Бобровке у крестьянина Осокина арендовать дом под видом постоялого двора. Это будет опорный пункт нашей пропаганды среди крестьян. До глубокой ночи засиделись народники в квартире Каменского. На другой день Войноральский уехал. По пути в Москву он заехал в Тамбов. Здесь было намечено создать новый пункт революционной пропаганды. Войноральский разыскал школьного учителя Николая Степановича (он же Трофимович) Никифорова, организовавшего кружок тамбовских учащихся. Этот кружок был связан с проводившим в Тамбове пропаганду товарищем Войноральского Анатолием Фаресовым и мастером оружейной мастерской Аревым. -- Здравствуйте, Николай Степанович, Вас приветствует Иванов, -- сказал Войноральский. Под этой фамилией он был известен Никифорову. -- Я к Вам с плохой вестью: арестован Анатолий Иванович Фаресов. Никифоров помрачнел: начались аресты, надо осторожнее вести пропаганду. -- И у меня к Вам две просьбы, -- сказал Войноральский. -- Какие же? -- Я прошу Вас устроить в оружейную мастерскую к Ареву товарища Вышеславцева. -- Так Войноральский представил Никифорову Дмитрия Рогачева.-- А вторая просьба: познакомьте меня с самим Аревым, если можно, не откладывая, и представьте ему меня под фамилией Вольского. Он не должен знать, что я Иванов. На следующий день Войноральский встретился в квартире Никифорова с владельцем оружейной мастерской Аревым. Они сели за стол, и за чашкой чая Войноральский обратился к Ареву: -- Мне надо было с Вами встретиться, чтобы поговорить об организации оружейной мастерской на артельных началах. Необходимые денежные средства у меня имеются, рабочих мы вместе с вами найти можем. Все зависит от вашего согласия. Я слышал о Вас как о человеке, одобряющем новые веяния. Надеюсь, Вы согласитесь со мной, что создание повсеместно артельных мастерских позволит в будущем, когда будут подготовлены для этого условия (Вы понимаете, о каких условиях я говорю), покончить с частной собственностью и установить справедливый общественный строй. -- Мне в общих чертах Николай Степанович уже говорил и рекомендовал рабочего Вышеславцева. Я согласен его принять, а с Вами подробнее обсудить организацию артельной мастерской. -- Очень хорошо, -- улыбнулся Войноральский. -- К сожалению, я сейчас должен на некоторое время уехать. Будем держать связь через Николая Степановича. После того как ушел Арев, Войноральский научил Никифорова, как надо вести шифрованную переписку, дал ему шифр и свой московский адрес. Подготовив почву для деятельности в Тамбове, Войноральский поехал в Москву, а Рогачев активно взялся за организацию артельной мастерской как основного места сбора пропагандистов в Тамбове. В Москве Войноральский приехал на квартиру к братьям Константину и Алексею Аркадакским. Квартира была снята на средства Войноральского и служила агентурным пунктом народников для связи с отправившимися в народ. Здесь через Аркадакских с помощью шифрованных писем осуществлялась связь народнических кружков Поволжья с центром. Когда в начале июня Константин Аркадакский уехал в Калугу, агентуру в Москве приняла на себя Татьяна Лебедева (член Большого общества пропаганды и будущий член Исполнительного комитета "Народной воли"). У нее же хранилась нелегальная библиотека и собирались ее товарищи по организации. Здесь бывал Кравчинский, сюда приходил и Войноральский. Приехав в Москву вместе с Селивановым, Войноральский узнал подробности провала типографии Мышкина. Во время первого обыска жандармы ничего не заметили, даже отпечатанные листы запрещенных сочинений Ф. Лассаля. Во время второго обыска на следующий день были арестованы все работники типографии и захвачено много нелегальной и легальной литературы, среди которой был и "Капитал" Маркса. Самому Мышкину удалось избежать ареста. Он находился в это время в Рязани и был своевременно предупрежден о случившемся. Мышкин приехал в Москву нелегально для встречи с Войноральским и Рогачевым в Марьиной роще. Они обсудили создавшееся положение. Было решено, что Мышкин уедет за границу, а Войноральский и его соратники будут создавать новые центры революционной пропаганды, конспиративные квартиры, устанавливать новые связи, изменят шифры, сообщив товарищам о разгроме саратовской мастерской и московской типографии. Войноральский, Рогачев, Ковалик и член его кружка Н. Паевский возвратились в Саратов в середине июня. Здесь они продолжили пропагандистскую работу среди учащейся молодежи. Устраиваются сходки на квартирах, в загородной роще и на островах на Волге. Обсуждаются вопросы организации кружка. Войноральский знакомит молодежь с приемами шифровки писем. Среди учащейся саратовской молодежи, распропагандированной Войноральским и его соратниками, был и гимназист Степан Ширяев, будущий видный деятель "Народной воли". Из его записки, опубликованной только при Советской власти, стало известно о влиянии Войноральского и его друзей на становление нового поколения революционных народников. С. Ширяев писал: "Я восстановил... порванную связь с агитаторами. Узнавши от них много новых для меня вещей -- об Интернационале, коммуне, об их собственных планах пропаганды и агитации в народе... Мы с увлечением отдались новым воззрениям. Образовался кружок, местом собрания которого была преимущественно моя квартира. Наша цель была распространять новые идеи в доступной нам среде, поддерживать сношения с Москвой и Петербургом, чтобы получать появляющиеся издания социально-революционной партии... наконец, подготовлять себя к роли пропагандистов в народе, знакомиться с рабочими и влиять на них". Поступив позднее в Харьковский ветеринарный институт, Ширяев увлекся политэкономией и серьезно изучал "Капитал" Маркса. Уехав в 1876 г. за границу в Лондон, С. Ширяев сблизился там с П. Л. Лавровым. В одном из писем к Лаврову Ширяев, вспоминая о своем приобщении к революционному делу, писал: "Так все было ново, неожиданно и в то же время просто, невыразимо увлекательно". Порфирий Иванович был удовлетворен работой в Саратове и сообщал в шифрованном письме Кравчинскому и Клеменцу (на условное имя князя Шершивадзе в Московский университет): "Из Саратова более десятка уходят на лето на дело". Затем Войноральский едет вновь в Самарскую губернию. Ему страстно хотелось вновь пропагандировать среди крестьян, но не урывками между делами и не в роли мирового судьи или управляющего имением, а используя приобретенный опыт общения с крестьянами, услышать от них, как воспринимаются освободительные идеи пропагандистских книг и брошюр, рассказать о них крестьянам в доступной форме, объяснить причины их тяжелого материального положения и фактического бесправия, возбудить у них дух протеста. В Самаре Войноральский вместе с членом самарского кружка Виктором Осташкиным решил вести пропаганду среди плотников, строивших городскую больницу. От плотников Войноральский узнал, что они согласились работать на строительстве больницы, чтобы заработать деньги для уплаты податей. В начале беседы Порфирий Иванович выдал себя за юриста. -- Объясни ты нам, -- обратились к Войноральскому плотники, -- коли ты ученый человек, как бы нам уйти от купца Назарова. Мы были заподряжены на дому при сборе податей и по нужде согласны были на дешевую цену. А он, этот купец-подрядчик, кормит нас негодной пищей и вычитает штрафы за праздники. -- Видите ли, поскольку вы наняты были по контракту, писанному в форме, весьма выгодной для нанимателя, вы ничего не поделаете на основании закона. -- Войноральский на мгновение замолчал и затем продолжал: -- Единственное, что хоть сколько-нибудь может облегчить ваше положение, это взаимная поддержка, т. е. если заработок вы будете делить поровну. Войноральскому удалось убедить плотников, что взаимная поддержка поможет им легче переносить тяжелые условия работы. Плотники с интересом слушали, как Войноральский и Осташкин читали им "Историю одного французского крестьянина". Они сопоставляли лишения и невзгоды, выпавшие на долю крестьянина в XVIII в. в другой стране, со своим положением. Когда чтение закончилось, крестьяне выразили желание получить книгу для отсылки в деревни. Войноральский обещал им это и взял у нескольких крестьян адреса их родственников и знакомых, чтобы вскоре отправиться туда на пропаганду. Новая встреча была назначена за городом. Войноральский пригласил на нее не всех. Он заметил, что среди слушателей есть отставной солдат, настроенный недружелюбно к пропагандистам, и несколько плотников прислушивались к его доводам. Войноральский пригласил на сходку вместе с плотниками и членов самарского народнического кружка -- Николая Буха, Петропавловского (будущего писателя Каронина) и др. Разговор зашел о восстаниях Разина и Пугачева, затем переключились на Великую французскую революцию. Сравнивали ее с освободительным движением в России. Один из плотников спросил: "А что же они сделали со своим царем?" -- "Отрубили ему голову", -- ответил Н. Бух. В это время все увидели, что к ним направляется несколько человек, впереди которых шел отставной солдат из бригады плотников. Один из плотников шепнул Войноральскому: -- Этот солдат понял Ваше чтение и разговоры как крамолу, мутит тут воду, наговаривает на Вас всякие небылицы. -- Он, видно, донес уже или хочет донести и Вас задержать, чтобы полиция арестовала, -- заговорили плотники, сразу несколько человек. -- Уходите, а мы их задержим. Плотники двинулись навстречу и горячо заспорили с солдатом и сопровождавшими его, окружив плотным кольцом. Войноральский и его друзья, воспользовавшись этим, скрылись. В начале июля 1874 г. Войноральский отправляется по адресам, данным ему плотниками. В своем шифрованном письме в Москву Кравчинскому и Клеменцу он сообщает: "В Сыэранском и Корсунском уездах и ходил. Настроение отличное. Завел у крестьян два наших пункта". Войноральский был доволен. Крестьяне горячо поддерживали идею о равномерном распределении земли только между трудящимися и изъятии ее у помещиков насильственным путем. Возвратившись в Самару, Порфирий Иванович думал пригласить в Корсунский и Сызранский уезды кого-нибудь из самарской молодежи. А в это лето в Самаре проходил учительский съезд. Войноральскому удалось познакомиться с учителями, бывшими на съезде, и развернуть среди них и их знакомых пропагандистскую работу. Другим городом Самарской губернии, с пропагандистами которого установил связи Войноральский, был Николаев. Здесь активную пропагандистскую работу вел земский врач Кадьян. Сюда в Николаев после разгрома саратовской мастерской прибыл Ковалик. В своем шифрованном письме в Москву от 25 июня 1874 г. Войноральский писал: "Если кто желает иметь место учительницы или фельдшера в Николаевском уезде, то пусть обращается прямо к земскому врачу Александру Александровичу Кадьяну, только скорее". В другом шифрованном письме из Ставрополя в Москву Войноральский сообщил об арестах в Николаеве и Самаре: "В Николаеве погром. Арестован доктор Кадьян, прочие скрылись, но один, кажется Речицкий, был арестован, застрелился. Ковалик взят в Самаре на постоялом дворе Фоминского. Были еще арестованные, но освобождены, обыски прошли благополучно. Паники нет, дела идут хорошо". Войноральский договорился с Юргенсон и принял приглашение учителя Л. Канаева поехать для пропаганды к нему в деревню Васильевку. Канаев обещал пригласить к себе в дом крестьян, считавшихся у властей неблагонадежными. Войноральский просил его приглашать крестьян небольшими группами, чтобы можно было разговаривать с каждым с учетом "большего или меньшего духа протеста". На первой встрече Войноральский и Юргенсон читали крестьянам брошюру Л. Шишко "Чтой-то, братцы..." Затем Н. Юргенсон пошла в соседнюю деревню Куликовку, а Войноральский продолжал беседы с крестьянами в селе Васильевне: -- Скажите, каков у вас урожай хлебов, участок земли, как тяжелы платежи и повинности, есть ли уставная грамота на землю? Когда из ответов крестьян Порфирий Иванович понял, что они еле-еле сводят концы с концами, чтобы прокормить семью, и не справляются вовремя с уплатой платежей и выполнением повинностей, он спросил их: -- Как вы думаете, в чем причина вашей бедности? -- Мы темные, мало знаем и понимаем. Будем больше знать -- будем и жить лучше. Такой ответ удивил Войноральского: он был необычен для крестьян (насколько позволял ему судить его опыт общения с ними). Порфирий Иванович догадывался, что это, видимо, результат бесед крестьян с учителем Канаевым. -- Это не совсем так. Причина вашего бедственного положения в неправильном, несправедливом распределении благ в государстве. Вы составляете большинство народа, а пользуетесь участками земли во много раз меньшими, чем помещики, численность которых по сравнению с крестьянами ничтожна. Подумайте, ведь земля -- всенародное достояние и за пользование ею нельзя, несправедливо и преступно требовать платежи и выполнение повинностей. Она должна быть разделена поровну между всеми, кто ее обрабатывает. Ни царь, ни помещики, ни церковь не стоят за справедливость, а заботятся только о том, чтобы побольше денег взыскать с крестьян. Поэтому вам необходимо связаться с людьми, которые входят в Большое общество. Их человек 500 ходит по России, по городам, селам и деревням. Их общество поставило своей целью освободить крестьян от гнета помещиков, чиновников, попов, от царя, да царь и сам уйдет, когда народ взбунтуется. Войноральский понимал, что вера в хорошего царя держится в народе. Поэтому объединяя царя с помещиками в лагере врагов народа, которых надо прогнать, он решил несколько смягчить тон, сделав оговорку, что "царь и сам уйдет". -- И когда народ выгонит помещиков, чиновников, -- продолжал Войноральский, -- и уйдет царь, выберут из общества в каждой местности умного человека, который и будет управлять справедливо. Он будет ответственен перед обществом. Причем крестьяне уже не будут платить податей и подушных и получат землю без всякого выкупа. Они будут свободны решать свои дела без всяких начальников. Крестьяне слушали Войноральского и молчали. Войноральский продолжал: -- Вы согласны со мной, что правительство обижает вас, лишает многого, на что вы имеете право, лишает права быть обеспеченным всем необходимым для себя и своей семьи? -- Так-то оно так. Земля должна быть наша, как испокон веков было, а не помещиков-мироедов. Их надо выгнать, но как? Откуда взять силы против них и чиновников? -- развел руками один из крестьян. Другой в знак согласия кивнул. В это время вместе с Канаевым вошли еще два крестьянина -- Игошин и Мягков. -- Здравствуйте, проходите, присоединяйтесь к нам, -- пригласил Войноральский. Он кратко повторил для пришедших, о чем шел разговор и продолжал: -- Вот вы спрашиваете, где взять силы против угнетающих вас помещиков и чиновников. Так об этом и заботится общество, о котором я говорю. К нему присоединяются крестьяне по всей России, и таких уже много. На стороне общества смогут выступить и солдаты. Ведь почти у всех крестьян есть среди солдат родственники, и нужно их привлечь, подготовить, тогда они не пойдут против народа, а без них правительство, помещики и чиновники будут бессильными. -- А как же можно жить без начальства? -- последовал вопрос крестьянина Мягкова. -- Без начальства жить невозможно. Что делать, если плут или вор в обществе найдутся? Войноральский улыбнулся: -- В том-то и дело, что начальство вы будете при новых порядках выбирать сами. Во Франции уже теперь так ведется: выборное правление и нет царя. Войноральский отметил про себя, что никто из крестьян, кроме Мягкова, сомнений в справедливости его слов не высказывал и, наоборот, все их жесты, мимика, слова выражали одобрение. Тепло расставшись с крестьянами, Войноральский поблагодарил за предоставленную возможность беседы с ними. Но опасения Порфирия Ивановича в отношении Мягкова оправдались полностью. Обескураженный необычной речью Иванова (т. е. Войноральского), Мягков все услышанное передал старосте. Тот был из очень набожных людей и сообщил обо всем священнику Добронравову. Священник пришел в негодование и стал убеждать старосту: "Срочно арестовать этого пропагатора". Староста стал расспрашивать крестьян. Но те дали ему понять, что говорить не о чем. Тогда староста позвал крестьян пойти вместе с ним в дом Канаева. В присутствии старосты Войноральский вел себя иначе. Он заявил, что ничего подобного не говорил и что, к сожалению, встречаются дураки, которые все понимают не так, как нужно. Староста заявил, что обязан приставить к дому Канаева на ночь для караула крестьян, и ушел, наказав караульным глаз не спускать с Войноральского. Но ночью караульные ушли, дав возможность Войноральскому с Юргенсон спокойно покинуть Васильевку и добраться до Самары. Но в Самаре уже действовали в это время провокаторы, в их числе Пудовкин, донесший о народническом самарском кружке в жандармское управление. И в городе начались аресты. Войноральский и Юргенсон направились на явочную квартиру швеи М. С. Кирилловой, не зная, что за этой квартирой установлено наблюдение. Полиция давно искала Войноральского. Ему удавалось неоднократно уходить от преследования. Но на этот раз не все меры предосторожности были приняты. Как же надо было выждать время, разобраться в обстановке и не войти в непроверенную квартиру! Но этого Войноральский и Юргенсон почему-то не сделали. При аресте у Войноральского были отобраны две карты Самарской губернии, шифрованное письмо, написанное во время ареста в с. Васильевке, и несколько листов шифрованных записок с многочисленными адресами народников разных кружков. Шифрованные письма и записки Войноральского стали важными вещественными доказательствами на судебном процессе "193-х". Такое обилие конспиративных связей в различных губерниях России стало одним из оснований для объявления Войноральского одним из создателей обширного антиправительственного заговора. И действительно, ведущая роль Войноральского как организатора народнического движения в Москве, Петербурге, Поволжье неоспорима. В Среднем Поволжье, с апреля по июнь 1874 г. действовало 130 человек, входивших в местные народнические кружки, и около 30 пропагандистов, приехавших из Москвы и Петербурга. Наряду с губерниями Поволжья, "хождением в народ" были охвачены и другие районы страны, всего свыше 50 губерний. Усиленно велась пропаганда в губерниях Нечерноземного центра России, и в частности в Ярославской губернии, в селе Потапово. Здесь активно действовал Н. А. Морозов. Он дожил до победы Великой Октябрьской социалистической революции, стал крупным советским ученым, почетным академиком. В Потапово была организована работа типографии, где печатались книги для крестьян, работала столярная мастерская, школа для взрослых, была налажена медицинская помощь, часто устраивались сходки. По доносу местного священника начались аресты, и пропагандистам пришлось покинуть Потапово. Морозов направился в Костромскую губернию, а на обратном пути он выполнил трудную задачу -- вырыл в потаповском лесу спрятанную там типографию. Ее необходимо было спасти, так как была разгромлена московская типография. По настоянию товарищей, опасавшихся за Морозова, он был направлен за границу в Швейцарию для участия в работе редакции газеты, предназначенной для русских рабочих. В Нижнем Новгороде действовал кружок во главе с А. И. Ливановым, студентом Петербургского технологического института. Сюда же приехали члены петербургского народнического кружка артиллеристов. Они вели пропаганду в промышленном селе Павлово и в других местах. Широко было развернуто народническое движение на Украине. Особенно выделялась киевская коммуна. Ее членами были Я. Стефанович, Н. К. Судзиловский, О. В. Аптекман (будущие члены "Земли и воли"), В. Рогачева (жена Д. Рогачева) и др. Члены коммуны пришли к убеждению, что вера крестьян в доброго царя очень мешает осознанию ими революционных идей. В Харьковской губернии развернулась деятельность кружка под руководством С. Ф. Ковалика, объединившего студентов Харьковского университета, Ветеринарного института, духовной академии и др. Кружок установил связь с пензенским кружком Войноральского. Руководитель Харьковского кружка С. Ф. Ковалик с осени 1873 г. до июля 1874 г. прошел путь из Петербурга за границу, где виделся с Бакуниным; затем вел пропаганду в Киеве, Харькове, Москве, Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Казани, Саратове, Николаевске Самарской губернии. Такое быстрое перемещение по обширной территории страны было характерно для виднейших руководителей народнического движения -- и для Войноральского, и для Клеменца и др. В Одессе вел пропаганду кружок Ф. В. Волховского. В его работе активно участвовал А. И. Желябов -- будущий руководитель "Народной воли". Народническая пропаганда распространилась на Урал, куда направились многие видные революционеры -- М. Ф. Фроленко, Л. Э. Шишко, М. Д. Муравский и др. Под Екатеринбургом они попытались организовать отряд из беглых политических каторжан, но это не удалось. Движение в народ на севере России охватило Олонецкую, Архангельскую, Новгородскую и Вологодскую губернии. В двух последних жили государственные крестьяне, не знавшие крепостного права, но страдавшие от повинностей в пользу государства. В Олонецкой губернии распространяли среди крестьян пропагандистские книги петербургские студенты Медико-хирургической академии и Технологического института. В Новгородской губернии вела пропаганду и культурно-просветительную деятельность член кружка "чайковцев" С. Лешерн фон Герцфельд, вошедшая в организацию вместе со своими сверстницами по женским курсам сестрами Корниловыми и Софьей Перовской. Однако в январе 1874 г. С. Перовская была арестована и не смогла пойти в народ в этом году. Эти передовые женщины принадлежали к аристократическим кругам Петербурга, но они пренебрегли богатством, роскошью, чтобы помочь народу, поднять его на борьбу за свои человеческие права. Ярко передал облик этих прекрасных дочерей России в стихотворении "Народница" член этого же кружка Сергей Синегуб. Да, сердце чуткое сознало, что вокруг. Где нее покрыто яркой позолотой. Вся эта роскошь, все -- созданье грубых рук. Сынов нужды, задавленных работой: Что тяжкая нужда так страшно в их лице Уничтожает званье человека, Чтобы в роскошном замке и дворце Из слез людских родились блеск и нега. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вырвавшись из золотой неволи. С любовью к людям в сердце молодом. Она пошла искать счастливой доли В мир, переполненный заботой и трудом. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вот она в иную жизнь вступила... Ей не страшны работа и нужда, И с угнетенными героями труда Она союз навеки заключила. Софья Лешерн, развернув пропагандистскую работу среди крестьян, организовала для них ссудно-сберегательное товарищество и заведовала его делами. Когда же губернские власти отстранили ее от этого дела, она открыла в том же селе школу. Учителями в ней были писатель П. Засодимский, Д. Гамов. Гамов был уволен за революционную пропаганду среди крестьян с запрещением ему преподавательской деятельности. Софье Лешерн, дочери генерал-майора, также была запрещена педагогическая деятельность. Школу в селе закрыли. Лешерн стала прототипом героини романа "Хроника села Смурина", написанного Засодимским. Роман сразу же был включен в список пропагандистской народнической литературы и запрещен правительством. За пропаганду среди крестьян Вологодской губернии было привлечено к следствию более 50 человек. Среди них "чайковцы" Н. А. Саблин, А. А. Малиновский. Большое значение для революционной пропаганды среди крестьян Архангельской губернии имела деятельность известного писателя-народника В. В. Берви-Флеровского. За время своей ссылки он руководил работой народнического кружка архангельской молодежи. Писатель подвергся репрессиям, высылке из Архангельска. Отсутствие единой централизованной тайной организации революционеров затрудняло конспирацию многочисленных народнических кружков. Аресты, начавшиеся в саратовской мастерской Войноральского, прокатились по всей стране. Поднять крестьян на восстание пропагандистам первого массового "хождения в народ" не удалось. В 1875 г. пропаганда продолжалась, но уже в меньших масштабах и с меньшей интенсивностью. В этом же году в Одессе под влиянием народнических кружков образовалась первая рабочая организация "Южнороссийский союз рабочих" во главе с Е. О. Заславским, выдвинувшая требования освобождения рабочих от ига капитала. Неудача первого этапа "хождения в народ" показала, что крестьяне не готовы к восстанию. Нельзя надеяться на возможность восстания без объединения революционных сил. В. И. Ленин писал: "Вера в коммунистические инстинкты мужика, естественно, требовала от социалистов, чтобы они отодвинули политику и "шли в народ". За осуществление этой программы взялась масса энергичнейших и талантливых работников, которым на практике пришлось убедиться в наивности представления о коммунистических инстинктах мужика". [Ленин В. И. Полн. собр. соч. -- Т. 1. -- С. 286.] Но усилия тысяч молодых людей не были напрасными. Впервые в России революционные идеи вышли из замкнутых кружков к народным массам. Обращение с революционным призывом к народу сыграло свою роль. Был накоплен опыт и в формах пропаганды. Книжную пропаганду дополняла устная беседа. Пропагандисты ломали лед недоверия, боязнь крестьян вступать в беседу на политические темы. Они научились располагать крестьян к себе, связывая их повседневные нужды с причинами бедственного положения народа. И несмотря на темноту и забитость крестьян, было немало случаев, когда они, рискуя своей свободой, а иногда и жизнью, слушали пропагандистов, укрывали их от преследования властей и даже сами брались "внушать правду" другим. В результате "хождения в народ" связи с народными массами стали постепенно расширяться и укрепляться. Окрепла убежденность в необходимости партии. Непосредственным результатом "хождения в народ" стало создание централизованной организации "Земля и воля". Мировоззрение революционеров в основе своей оставалось прежним. Менялась лишь тактика, совершенствовались организационные формы революционной работы. "Земля и воля" была основана в 1876 г. И в течение 1876--1879 гг. "Земля и воля" стала организацией, объединившей революционные кружки Поволжья, центральных и западных губерний, Белоруссии, Украины, Польши, Северного Кавказа и Грузии. "Земля и воля" начинает устраивать поселения среди крестьян, чтобы сделать более действенной пропаганду социалистических идей. И вновь отправились в деревни и села самоотверженные борцы за свободу народа, бескорыстно помогая крестьянам избавляться от болезней, от мрака невежества. Закончив работу в аптеке, школе, они шли в какой-либо крестьянский дом, и начинался разговор о крестьянских нуждах, о притеснениях властей, и читались пропагандистские книги. Крестьяне просили советов. А землевольцы в меру своих сил стремились защищать интересы крестьян. Землевольцы перешли и к новым формам революционной пропаганды и городе -- демонстрациям, сходкам, митингам. 3 марта 1876 г. в Петербурге во время похорон умершего в заключении студента П. Чернышева была устроена 2--3-тысячная демонстрация. Ему была посвящена песня, ставшая революционной, -- "Замучен тяжелой неволей". Эту песню подхватило позднее и новое поколение революционеров на пролетарском этапе освободительной борьбы. В декабре состоялась организованная землевольцами демонстрация на Казанской площади. В ней приняли участие рабочие. С речью выступил Г. В. Плеханов. Он говорил об обмане крестьян при проведении реформы, о тяжелых условиях труда русских рабочих, о преследовании царизмом революционеров. Когда он закончил свое выступление, над толпой взметнулось Красное знамя, на котором было написано: "Земля и воля". Его развернул над толпой рабочий Яков Потапов. СУД ПАЛАЧЕЙ Чу!.. За дверью идут, Слышен говор людей... Близок час, поведут Нас на суд палачей. Но ни просьб, ни мольбы И в последний наш час Наши судьи-рабы Не услышат от нас! Н. А. МОРОЗОВ Революционная пропаганда и агитация в селах, деревнях и городах России не могли проводиться открыто. По словам С. М. Кравчинского, одного из первых пропагандистов в народе, всякий, кто селился в российских селах и деревнях в качестве ли ремесленника, сельского ли учителя, или писаря, тотчас оказывался на виду у всех, точно он сидел в фонаре. И лишь только пропагандист приходил в какой-нибудь крестьянский дом, весть об этом тотчас разлеталась по всей деревне. В такой обстановке правительство без всякого затруднения получало сведения о народнической пропаганде. Достаточно было малейшего повода, чтобы арестовать и бросить в тюрьму пропагандиста. На их место прибывали новые смельчаки, но их ждала та же участь -- шли повальные аресты, тюрьмы были переполнены. Общее число пропагандистов, арестованных по процессу "193-х", фактически составляло 4 тыс. человек. Движение охватило более 50 губерний России. К дознанию было привлечено 770 человек. Считая невозможным проводить суд над таким количеством "преступников", следствие начали над 265, оставив остальных под надзором полиции. Подготавливая процесс "193-х", царизм стремился запугать общество невиданными масштабами "злодейского заговора". Процесс готовился как показательный. Рассматривая даже сам факт простого знакомства с пропагандистской литературой как преступление, жандармы и чиновники не только выявляли подобные улики, но и подтасовывали факты, пользуясь услугами доносчиков-провокаторов. Подсудимые, представлявшие различные народнические кружки, рассматривались в обвинительном акте как члены одного большого общества пропаганды, возглавляемого четырьмя революционерами -- П. И. Войноральским, С. Ф. Коваликом, И. Н. Мышкиным и Д. С. Рогачевым. Арестованный в Самаре Войноральский был доставлен на допрос в саратовское губернское жандармское управление, а затем переправлен в Москву. Здесь его посадили под стражу в одиночную камеру тюрьмы "при Сущевском частном доме". С 14 августа 1874 г. в московском губернском жандармском управлении начались допросы Войноральского, продолжавшиеся более полугода. На первых допросах Войноральский показал, что поехал в Петербург с целью поступления в институт, но случайно в гостинице познакомился с человеком, который и дал ему книги, оказавшиеся запрещенными. Рассказывая дальше о своей деятельности в Петербурге, Москве, Саратове, Пензе, Тамбове, Самаре и в населенных пунктах губерний Поволжья, Войноральский подчеркивал, что, кроме него, никто из его знакомых не имел никакого отношения к революционной деятельности. На одном из допросов Войноральского спросили: -- Что же Мышкин -- владелец типографии, не знал, что у него печатаются запрещенные сочинения? -- Мышкин был занят изданием брошюры об отношении господина к прислуге, составленной из уже опубликованных в газетах и журналах материалов. Он думал, что эту книгу цензура несомненно пропустит. Мышкин был далек от издания сочинений революционного характера. Его типография терпела убытки, и я предложил ему напечатать "Историю одного французского крестьянина" и под каким-то придуманным названием хронику общественной жизни в России из первого номера журнала "Вперед". Мышкину некогда было знакомиться с содержанием заказанных мною книг. Объяснять цель, с которой я дал Мышкину означенный заказ, я отказываюсь. -- А откуда у Вас бланк, найденный в Вашем портфеле? -- Это один из образчиков, взятых мной у Мышкина для показа в волостном правлении, а именно бланк Московской губернской земской управы. Я сообщил Мышкину, что, будучи в Пензенской губернии, получил от волостного правления заказы бланков для паспортов. Предложение мое Мышкин исполнил, нисколько не подозревая, что заказ волостного правления -- выдумка и что это я заказывал для себя. -- С какой же целью Вы использовали эти бланки? -- Я познакомился с молодыми людьми, которые хотели научиться труду рабочих, чтобы ближе познакомиться с их бытом. Я предложил им обучиться сапожному делу в открытой мной в Саратове мастерской. Я же посоветовал этим молодым людям сменить одежду и дал оформленные мной на бланках паспорта -- "фальшивые виды". -- А как же оказались в Вашей мастерской революционные сочинения? Говорите правду и не надейтесь, что Вам удастся ее скрыть. Все ваши товарищи во всем признались, а Вы усугубляете свое положение. Или Вам непременно хочется попасть на каторгу? -- Когда я выехал из Москвы в Саратов вместе с женой, Селивановым и Юлией Прушакевич, то захватил с собой из типографии часть готового тиража нелегальных изданий и сдал их в багаж под видом зельтерской воды. Никто не знал, что находится в ящиках, и до моего отъезда в Самарскую губернию багаж не был распечатан. Кроме Саратова, ящики никуда не отправлялись. -- Во время ареста при Вас были найдены записки, написанные шифром. Дайте их расшифровку! Иначе Вам нельзя будет рассчитывать на какое-либо смягчение сурового наказания. Это вещественное доказательство Вашего преступления! И еще. Объясните, зачем Вы ездили в Ставропольский уезд и чем там занимались. -- На поставленные вопросы объяснения давать отказываюсь. -- Вы понимаете, чем это Вам грозит? -- Это не имеет для меня значения. Отвечать на эти вопросы не намерен. На дальнейших допросах, когда Войноральскому предъявили письменные показания запуганных жандармами Андрея Кулябко и жены Надежды Павловны, он был вынужден признать ряд фактов, сославшись на провалы в памяти. Но большего жандармские чиновники не могли от него добиться никакими устрашающими мерами. В связи с тем, что Войноральский был одним из активнейших участников движения, его деятельность отразилась в материалах следствия по нескольким губерниям: Саратовской, Пензенской, Самарской, Симбирской, Тамбовской, а также по Москве и Петербургу. 24 февраля 1875 г. Войноральский был заключен в Петропавловскую крепость в Петербурге, где находился в одиночной камере свыше 10 месяцев. После этого он был переведен в открывшийся летом 1875 г. дом предварительного заключения. Здесь и были размещены в ожидании суда народники. Деятельный характер Войноральского не позволял ему спокойно ждать конца следствия. Он решил бежать. Ему и Ковалику удалось привлечь на свою сторону двух тюремных надзирателей -- Мельникова и Ерофеева. Товарищ прокурора распорядился разместить Войноральского и Ковалика на разных этажах дома предварительного заключения и подальше друг от друга. Однако благодаря стараниям надзирателей камера Войноральского оказалась под камерой Ковалика, и друзья могли общаться между собой перестукиванием по трубам вентиляции. Однажды Войноральский постучал Ковалику по трубе: -- Надо вместе обсудить побег, когда будет ночное богослужение. Я постараюсь уговорить надзирателя Ерофеева выпустить меня из камеры. Ковалик ответил: -- Я попробую поговорить с надзирателем Мельниковым, чтобы он отпер камеру и мы могли остаться вдвоем в моей камере на ночь. Переговоры состоялись, и согласие надзирателей было получено. Видимо, Ерофеев и Мельников попали в надзиратели случайно. Они иногда вступали в разговор с заключенными и начинали понимать, что эти люди не такие, каких им приходилось встречать в своей жизни. С каждой новой беседой надзиратели все больше проникались сочувствием к политическим. Слова о страданиях народа и несправедливом устройстве жизни трогали до глубины души. Наконец, вопреки своим служебным обязанностям они решили помочь бежать Войноральскому и Ковалику, считая это святым делом. Мельников и Ерофеев обещали сделать копии ключей от камер и отвлечь внимание других тюремщиков в случае необходимости. Перед ночным богослужением надзиратель Мельников пропустил Войноральского в камеру Ковалика, и друзья остались на некоторое время вместе и наметили план побега. В ночь с 8 на 9 апреля оба надзирателя ушли спать в одну из свободных камер, находящуюся в противоположной стороне от камеры Войноральского. К этому дню в распоряжении Ковалика и Войноральского оказались ключи от камер. Ковалик, отперев свою камеру, спустился к Войноральскому и выпустил его. Затем они вышли на галерею третьего этажа, привязали к перилам веревку, свитую из изрезанных и связанных вместе кусков пледа, полотенец и простынь, открыли окно и стали спускаться вниз на Захарьевскую улицу. Была довольно светлая петербургская ночь. Недалеко оказался извозчик. Благополучно спустившиеся беглецы уже садились в пролетку, как вдруг раздался крик прохожего, который принял их за уголовников. План побега сорвался. И беглецы, и надзиратели понесли суровое наказание. Надзиратели были арестованы, а Войноральского и Ковалика посадили на несколько дней в карцер. Карцер представлял собой помещение без окон, где арестованные находились в абсолютной темноте на голом асфальтовом полу. В нем было трудно дышать из-за жары, создаваемой находящейся рядом котельной. Обессиленными и чуть живыми вышли Войноральский и Ковалик из карцера. С 26 июля 1876 г. Войноральского и других "наиболее опасных преступников" до начала суда перевели в Петропавловскую крепость. А примерно за 5 месяцев до этого в дом предварительного заключения был помещен и И. Н. Мышкин, доставленный в Петербург после неудавшейся попытки освободить Н. Г. Чернышевского. Мышкин действовал решительно, смело, изобретательно, но он не смог предусмотреть всего и не знал последние инструкции в отношении контроля за охраной Чернышевского. После отбытия им срока каторги Чернышевского перевели в Вилюйск. Этим власти хотели изолировать его от всего мира в одном из наиболее глухих мест Сибири. За каждым шагом Чернышевского в Вилюйском остроге следили. Острог был окружен непроходимой тайгой. В острожной камере было мало света и сыро. Все это должно было, по замыслу властей, подрывать здоровье Чернышевского. Попытки освободить Чернышевского предпринимались многими революционерами. Но проникнуть к нему в Вилюйск удалось только Ипполиту Никитичу Мышкину. Добравшись до Иркутска, он сумел в иркутском жандармском управлении расположить к себе писаря. От него Мышкин получил нужные бланки документов, сделал слепок печати и скопировал нужные подписи жандармских офицеров. После этого он устроился в телеграфную школу Иркутского телеграфного округа для изучения профессии телеграфиста. Получив нужные бланки депеш, которые приходит в жандармское управление из Петербурга, он оформил подложные документы для подтверждения его полномочий о переводе Чернышевского из Вилюйска в другое место. 12 июля 1875 г., переодетый в жандармскую форму, Мышкин добрался до места заключения Чернышевского и предъявил жандарму предписание о выдаче Чернышевского поручику Мещеринову (под такой фамилией выступал Мышкин) для перевода в Благовещенск. Жандарм отказал в выдаче Чернышевского, поскольку совсем недавно из Петербурга было получено предписание якутскому губернатору не допускать к Чернышевскому никого, несмотря на любые официальные документы. Это было связано с донесением царской агентуры из-за границы о готовящейся очередной попытке освобождения Чернышевского. О приезде поручика Мещеринова в Вилюйск сообщения от якутского губернатора не поступало. Мышкину пришлось заявить, что он поедет к якутскому губернатору и выяснит причины этих безобразий. В сопровождающие ему навязали двух казаков. По дороге, отъехав подальше от Вилюйска, Мышкин попытался отделаться от них, ранил одного казака и скрылся в лесу. Но он не знал местности и вскоре был обнаружен здешними властями. Его заковали в кандалы, поместили сначала в якутскую, а затем в иркутскую тюрьму. Однако ничего не добившись от Мышкина, власти отправили его в Петербург, куда он прибыл в январе 1876 г. Порфирий Иванович Войноральский, как и другие узники дома предварительного заключения и Петропавловской крепости, дожидаясь суда долгих три года, задумывались над причинами неудачи своего плана поднять крестьян на восстание. Они пытались опереться на стихийный протест крестьянства в борьбе за землю и волю, верили, что крестьяне, привыкшие к общинным порядкам, сразу воспримут социалистические идеи переустройства общества. Но этого не произошло. Отдельные проявления недовольства нигде не вылились в значительные выступления, кроме восстания крестьян в Чигиринском уезде Киевской губернии в 1876 г. Здесь группа Стефановича использовала недовольство крестьян введением подворного землепользования. Стефанович играл на вере крестьян в доброго царя, предложив быть их ходоком к государю. Через некоторое время Стефанович сделал вид, что якобы вернулся и рассказал крестьянам о своей встрече с царем. Царь, по словам Стефановича, будто бы велел ему передать крестьянам, что назначает его своим комиссаром для создания крестьянской вооруженной дружины. Вооружение крестьян происходило почти открыто, и число дружинников насчитывало несколько сот человек. Но по доносу начались аресты. Руководители восстания и масса дружинников были арестованы. Многих отправили в ссылку в Сибирь. Войноральский и его товарищи позднее узнали о Чигиринском восстании и, как большинство народников, не одобрили тактику, рассчитанную на укрепление веры крестьян в справедливого царя. Для всех участников "хождения в народ" стало ясно, что поднять народ на восстание не удастся без создания тайной централизованной организации, которая должна сплотить силы народников. Попытку создания Всероссийской социально-революционной организации оставшиеся на свободе народники предприняли уже поздней осенью 1874 г. в Москве. Образовался кружок "москвичей", куда вошли вернувшиеся из-за границы обучавшиеся гам студенты и студентки, а также петербургские рабочие, осевшие в Москве. Это была первая организация, в которой объединились вместе интеллигенция и рабочие. Русские девушки уезжали учиться за границу -- в Швейцарию, Германию, Францию -- получать высшее образование, так как не имели такой возможности у себя на родине, но страстно хотели овладеть науками, чтобы активно участвовать в общественной деятельности наравне с мужчинами. Среди них были сестры Вера и Лидия Фигнер, Софья Бардина и многие другие, Русское правительство потребовало от студенток прекращения учебы и возвращения на родину под угрозой запрещения им любой деятельности в России. Это только усилило среди девушек дух протеста и решимость бороться с царским деспотизмом. К студентам присоединились рабочие: ткач Петр Алексеев с братьями, Николай Васильев, Семен Агапов и др. Был принят устав организации в духе нравственных принципов общества "чайковцев": абсолютное равенство членов организации, полное доверие и откровенность, постоянная сменяемость состава управленческого органа в целях предотвращения возвышения отдельных личностей и сосредоточения власти надолго в одних руках. Предусматривалось создание своей типографии и периодического печатного органа. Осенью 1874 г. "москвичи" установили связи в Петербурге с Кравчинским, Клеменцом, Морозовым, Саблиным, имели представителей в Иваново-Воэнесенске, Одессе, Киеве, Туле. Юноши и девушки шли к рабочим на фабрики, чтобы быть с ними рядом и успешнее вести революционную пропаганду. Особенно это удавалось девушкам. Среди них выделялась Софья Бардина. С. Кравчинский вспоминал, что от нее так и брызгало жизнью и весельем. При чтении пропагандистской литературы вокруг нее собирались толпы рабочих, ловя каждое слово. Из наиболее активных рабочих она организовала тайный революционный кружок. Своей энергией отличался и ткач Петр Алексеев. Идея создания совместной организации интеллигенции и рабочих была подробно изложена в "Исторических письмах" П. Л. Лаврова, и "москвичи" стали примером практической реализации этой идеи. Программа организации соответствовала основным народническим принципам. Рабочие не рассматривались как главная движущая сила народного восстания. Им отводилась лишь роль посредников между интеллигенцией и крестьянами. Деятельность "москвичей" не успела развернуться. В апреле 1875 г. начались аресты, а осенью организация была разгромлена. К 1877 г. власти уже заканчивали следствие по двум готовящимся судебным процессам: "50-ти", по которому предавались суду члены Всероссийской социально-революционной организации, или "москвичи", и "193-х" как главному процессу над участниками "хождения в народ". Первый процесс -- над членами Всероссийской социально-революционной организации -- начался 21 февраля 1877 г. В течение трех лет предварительного следствия они теряли своих товарищей, не выдержавших бесчеловечных условий тюрьмы. "Москвичи" выступали на суде от имени всех настоящих граждан и патриотов своей страны. Неизгладимое впечатление произвели на всех честных людей России речи Софьи Бардиной и Петра Алексеева. С. Бардина в заключение своей речи сказала: "Но как бы то ни было и какова бы ни была моя участь, я, господа судьи, не прошу у вас милосердия и не желаю его. Преследуйте нас, как хотите, но я глубоко убеждена, что такое широкое движение, продолжающееся несколько лет сряду и вызванное, очевидно, самим духом времени, не может быть остановлено никакими репрессивными мерами... оно может быть подавлено на некоторое время, но тем с большей силой оно возродится снова... и так будет продолжаться до тех пор, пока наши идеи не восторжествуют. Я убеждена еще в том, что наступит день, когда даже и наше сонное и ленивое общество проснется и стыдно ему станет, что оно так долго позволяло безнаказанно топтать себя ногами, вырывать у себя своих братьев, сестер и дочерей и губить их за одну только свободную исповедь своих убеждений. И тогда оно отомстит за нашу гибель... Преследуйте нас -- за вами пока материальная сила, господа, но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи -- увы! -- на штыки не улавливаются". Петр Алексеев говорил от имени русских рабочих, которые с детства вынуждены продавать свой труд, жить в ужасных нечеловеческих условиях: "Русскому рабочему народу остается надеяться самому на себя и не от кого ожидать помощи, кроме от одной нашей интеллигентной молодежи... она одна братски протянула к нам свою руку... И она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда... и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах". Речи Бардиной и Алексеева, отпечатанные тайно, были широко распространены по стране. "Москвичам" посвящали стихи. Отважные революционеры понесли суровую кару: П. Алексеева приговорили к 10-летней каторге, С. Бардину -- к 9-летней каторге, замененной ссылкой в Сибирь. Многие участники "хождения в народ", заключенные в одиночные камеры дома предварительного заключения, не выдержали полуголодного существования, отсутствия свежего воздуха, бесчеловечного обращения тюремщиков. К началу судебного процесса власти зарегистрировали 93 случая умопомешательства, самоубийств, смерти и должны были начать суд над 193 народниками. Наступило 18 октября 1877 г. -- день открытия суда над 193 арестованными народниками. В тюрьме началось движение, щелканье замков, звон ключей. Заключенных отвели в нижний коридор. Около каждого поставили по два жандарма с саблями наголо. И узким подземным лабиринтом повели всех в здание окружного суда, где готовилось открытие заседания Особого присутствия правительствующего сената. Маленький зал был переполнен, хотя публики старались пропустить как можно меньше. В зале было много переодетых агентов III отделения. Члены Особого присутствия заняли свои места. Когда подсудимых ввели, они бросились друг к другу с нескрываемой радостью. Председательствующий призывал к порядку, но никто не обращал на него внимания. Судьям в смятении пришлось ждать. Наконец, обвиняемые были усажены на места для публики, а четверых -- Войноральского, Мышкина, Рогачева и Ковалика -- как руководителей революционного сообщества и опасных преступников разместили на обычные места для обвиняемых. На первом же заседании суда, когда начался опрос подсудимых, с протестом от них выступил Чернявский. Он заявил, что подсудимые не признают закрытого суда. Его тут же вывели из зала. И в следующие минуты раздались дружные крики обвиняемых: "Всех выводите! Мы не признаем суда!" Подсудимые вскочили со своих мест и пошли к выходу. Заседание было закрыто. После первых трех дней, проведенных в суде, подсудимые вернулись в свои камеры и добились того, что их стали пускать на прогулку группами, разрешили взаимное посещение камер и общие чтения в просторных коридорах. Это дало возможность широко общаться и всем перезнакомиться. На заседании суда 20 октября Мышкин заявил о клеветническом характере обвинительного акта и о нарушении принципов гласности. В "Правительственном вестнике" было обещано публиковать подробный стенографический отчет о процессе, а на самом деле публиковались краткие, обобщенные, урезанные сообщения. -- Света гласности, -- заявил Мышкин, -- боятся только люди с нечистой совестью, старающиеся прикрыть свои грязные, подлые делишки, совершаемые келейным образом. Зная это и искренне веря в чистоту и правоту нашего дела... мы требуем полной публичности и гласности. Выраженный Мышкиным протест был поддержан всеми его товарищами и защитой талантливых адвокатов, представителей прогрессивных слоев интеллигенции. При всеобщем возбуждении и шуме заседание было закрыто. На новом заседании подсудимые, когда вошли судьи, остались сидеть. Встал один Волховский и произнес речь. О нем С. Кравчинский в своей статье, посвященной процессу "193-х", писал: "Перед нами потрясающая фигура старика, дряхлого, разбитого, одной ногой стоящего уже в могиле. Голова его побелела, но не от старости: ему всего 30-й год: шесть лет тюрьмы разрушили его. Чернокудрым юношей, полным сил и здоровья, вошел он в тюрьму. Выходил седым старцем, калекой, почти слепым, наполовину оглохшим, едва державшимся на ногах". И каждый подсудимый становился обвинителем. Молодые люди наладили связь между собой. Им удалось соединить одиночные камеры бечевками, протянутыми по наружной стене. По бечевкам они переправляли друг другу письма и другие предметы. У открытых окон ежедневно проводились своеобразные митинги, на которых вырабатывалась единая тактика на суде. Мышкин просил товарищей разрешить ему выступить на суде с изложением цели и задач революционеров, чтобы развенчать клевету следователей и прокуроров. Все поддержали Мышкина. Войноральский послал ему записку: "Правильно, Ипполит! Свет правды должен рассеять туман лжи. А для этого нужна речь. Страстная, обличительная, с изложением наших идейных взглядов". Мышкин послал по бечевке конспект речи, к которому делались дополнения. В конце текст речи приобретал действительно коллективный характер. Обвиняемые знали, что на суд проникли студенты, которые передадут достоверную информацию. Необходимо было, чтобы правда проникла за стены суда. 24 октября, когда подсудимым объявили о проведении дальнейших судебных заседаний по группам "из-за недостатка помещения", Мышкин выступил с заявлением о том, что "Правительственный вестник" печатает отчеты в искаженном виде. Председатель суда прервал Мышкина и объявил заседание закрытым. В знак протеста на следующем заседании, когда слушалось дело по петербургской группе, почти все подсудимые заявили о недоверии царскому суду и потребовали удаления их из зала. Такая же картина стала повторяться на каждом из последующих заседаний. 29 октября П. И. Войноральский заявил: "Я явился сюда, исключительно повинуясь физической силе. Вероятно, Особому присутствию известны те поводы, которые заставляют нас отказываться от присутствия на суде. Я по личным убеждениям принадлежу к социалистам, следовательно, не могу признать компетентным суд над нами, потому что интересы нашей партии противоположны с правительством, представителями которого являются настоящие судьи. Но я все-таки желал до заседания 24 октября принять участие в разборе дела. Постановление Особого присутствия от 11 октября, которым нарушены как права защиты, так и наши права, совершенно лишило нас возможности представить дело в настоящем свете. Мы не можем оградить интересы невинно заключенных разъяснением обстоятельств, которые бы дали возможность оправдаться и уличить обвинительную власть в несправедливом привлечении к делу. Поэтому нам остается только ограничиться протестом в виде нежелания присутствовать при рассмотрении этого дела". 120 обвиняемых заявили, что отказываются являться на судебные заседания. Такого в практике судебных политических процессов России еще не было. Отказ присутствовать на суде каждый раз сопровождался хотя бы кратким заявлением или краткой речью с разоблачением провокаторских приемов судей, произвола и насилия. В зале суда изо дня в день раздавалось: "Я не желаю отвечать суду, основанному на произволе и насилии!" И так продолжалось до тех пор, пока подсудимых не перестали приводить на заседание суда. И вот наступил день 15 ноября 1877 г., когда И. Н. Мышкину председательствующий на суде задал вопрос: признаете ли Вы себя виновным? -- Я выступаю, -- твердо заявил Мышкин, -- как член социально-революционной партии. Основная задача ее -- установить на развалинах теперешнего государственного порядка такой общественный строй, который составляет справедливейшую форму общественной организации. Он может быть утвержден только путем социальной революции, так как государственная власть преграждает все мирные пути. Первоприсутствующий Ренненкампф прервал Мышкина: -- Вы признали себя членом партии и достаточно разъяснили свое преступление. -- Но для суда необходимо еще знать причины... почему я, сын крепостной крестьянки и солдата, видевший собственными глазами уничтожение крепостного права, не только не благословляю правительство, совершившее эту реформу, но стою в рядах отъявленных врагов его. Когда крестьяне увидели, что их наделяют песками, да болотами, да такими клочками земли, на которых немыслимо ведение хозяйства, а за эти клочки земли наложили громаднейшие платежи, превышающие в несколько раз доходность наделов, они не могли не отнестись с еще большей ненавистью к угнетающей их государственной власти. -- Я не могу позволить Вам порицать правительство! -- Не должно быть такой власти, которая принуждала бы под страхом наказания лгать, лицемерить. -- Признаете ли Вы себя виновным? -- Я не буду отвечать ни на какие Ваши вопросы, прежде чем дам необходимые разъяснения. Основные истоки революционной борьбы, -- продолжал Мышкин, -- в нищете, бесправии, безысходности положении народа. На нее оказывает влияние передовая западноевропейская социалистическая мысль и международное общество рабочих. Ближайшие задачи революционеров не в том, чтобы вызвать революцию, а в том, чтобы гарантировать успешный исход ее для народа... Ради этой цели наша практическая деятельность должна состоять в сплочении, в объединении революционных сил, двух главных революционных потоков: одного потока в среде интеллигенции и другого, более широкого, никогда не иссякавшего потока -- народно-революционного. Первое движение в начале 60-х гг. положило фундамент социально-революционной партии... Бедствия народа достигли того, что надо быть совершенно глухим, чтобы не слышать громкого ропота народа. Этот ропот и вызвал движение 1873-- 1875 гг. Мышкин говорил и говорил, несмотря на непрерывные попытки первоприсутствующего сенатора прервать его. В зале царила атмосфера, какую может создать только великий оратор, вдохновленный великой идеей. Все взгляды устремлены на Мышкина, который, по словам современника, представлялся "железным человеком, исполненным громадною силою". Его речь прерывают, но остановить его нельзя. Он бросает судьям вызов: -- Теперь я вижу, что у нас нет публичности, нет гласности, нет... даже возможности выяснить истинный характер суда и где же? В стенах зала суда... Здесь не может раздаваться правдивая речь!.. За каждое откровенное слово здесь зажимают рот подсудимому. Теперь я имею полное право сказать, что это не суд, а пустая комедия или... нечто худшее, более отвратительное, позорное... Здесь сенаторы из подлости, холопства, чинов и окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества. При словах "пустая комедия" жандарм пытался зажать Мышкину рот, но товарищи, защищая Мышкина, дали ему договорить. Едва Мышкин успел закончить речь, как вокруг него началась борьба подсудимых с жандармами, которые стали тащить Мышкина через головы других подсудимых за волосы и руки. Председатель ушел, забыв объявить заседание закрытым. Публика металась по залу. Несколько женщин упало в обморок. Прокурор Желеховский воскликнул: "Это настоящая революция!" Речь Ипполита Никитича Мышкина стала центральным событием процесса "193-х". Войноральский, гордясь Мышкиным, говорил: "Каков оратор! Лучше бы никто не выступил. Он стал общественным обвинителем от революционной партии". Речь Мышкина получила международный резонанс благодаря революционной эмиграции. С. Кравчинский в своей статье о процессе "193-х" писал: "Эти измученные, полуумирающие люди, только что вышедшие из рук палачей, истязавших их... люди, знающие, что ни одно смелое слово, ни один протестующий крик не будут прощены им... эти люди плюют в лицо той власти, которая держит в своих руках всю их судьбу, они говорят ей, что она бесчестна, безнравственна, что они не признают ее". Так как о ходе суда печатались искажающие правду сообщения, на средства защитников было предпринято издание подробного стенографического отчета о судебных заседаниях. Блестящая плеяда защитников на процессе "193-х" продемонстрировала высокий гуманизм и принципы справедливости. Они были голосом прогрессивно мыслящей России. Адвокаты подвергли уничтожающей критике многие положения обвинительного акта, и в том числе о существовании якобы единого преступного сообщества. Была доказана недостоверность многих данных. Получили гласность все факты подтасовки, давления на обвиняемых, провокаций. Речь прокурора была подвергнута жесточайшей критике. Адвокаты доказали, что подавляющая часть обвиняемых привлечена к процессу без достаточных оснований или за простое знакомство с пропагандистской литературой. Адвокат профессор Таганцев заявил на суде: -- Для того чтобы обвинять всех подсудимых в сообществе, нужно доказать, что существовало соучастие по соглашению и что каждый из них соучастник. Следовательно, без соглашения немыслимо сообщество. Что считает обвинительная власть условием принадлежности к преступному сообществу? Прежде всего, главным образом, знакомство... Но ведь знакомство не есть условие соглашения. Возьмите, например, с Коваликом знакома масса лиц, с Войноральским -- то же самое. Я полагаю, что защита после всего мною сказанного имеет право сказать: не верьте обвинительному акту с его несуществующими уликами, потому что они наглядно опровергаются даже актом предварительного следствия. Адвокат Таганцев, как и другие защитники, безусловно понимали, что протест против гнета самодержавия вылился в пропагандистскую деятельность многих самостоятельно действующих народнических кружкой, связать которые между собой и делали попытки народники, объявленные на суде руководителями сообщества, -- Войноральский, Рогачев, Мышкин, Ковалик. С 1876 г. уже существовала единая революционная организация "Земля и воля" со своими отделениями как в центре, так и на периферии. И нет сомнения в том, что те, кто сидели на скамьях подсудимых и были затем отправлены на каторгу и в ссылку, окажись они на свободе, стали бы активными членами этой революционной организации, так как всей своей деятельностью подготавливали почву для ее создания. Адвокат Утин показал, как вырывались показания у свидетелей. В качестве примера он привел крестьянина Митрофанова. Этот свидетель дал свое первое показание только потому, что его посадили в тюрьму, а у него без всяких средств к жизни оставались жена и трое детей. Крестьянина держали в тюрьме до тех пор, пока он не сказал всего того, что от него требовали. Адвокат Корш, возражая товарищу обер-прокурора Желеховскому, который доказывал ответственность 24 главных преступников за судьбы молодежи, заявил: -- Я думаю, что о нравственной ответственности здесь не приходится говорить. Кто должен быть более нравственно ответствен, кто более сгубил те молодые жизни, о которых соболезнует прокурор: тот ли, кто отвлекает их на время от текущих занятий, или тот, кто прервал их навсегда. Я думаю, что ответственность последних гораздо сильнее. В этом случае сочувствие общества будет скорее на стороне главных по настоящему делу виновных, чем на стороне лиц, которые свели 80 человек в могилу. Адвокат П. А. Александров смело заявил на суде: -- История пригвоздит к позорному столбу не сидящих на скамье подсудимых, а тех, кто их на эти скамьи посадил! 20 ноября 1877 г. Войноральского и его товарищей перевели из Дома предварительного заключения обратно в Петропавловскую крепость в одиночные камеры. Общение удалось наладить не только перестукиванием, но и вкладыванием записки в мякиш черного хлеба, который прикрепляли к водосточной трубе во время прогулок. Но тюремщики строго следили за арестованными. И когда им удавалось отобрать записку, ее приходилось дублировать стуком от одной камеры в другую. Наступила третья декада января 1878 г. Для объявления приговора, принятого 23 января, обвиняемых вновь собрали всех вместе. И снова радостные возгласы, объятия. Тюремные стены снова стали свидетелями проявления не только великого мужества и стойкости, высоких гражданских чувств, но и сердечной дружбы и трепетной любви. Встретились супруги, любящие и любимые, друзья детства, сокурсники, многие из которых разлучались навсегда. Войноральский узнал, что его жене Надежде Павловне разрешили поехать в Городищенский уезд Пензенской губернии, где на руках матери Порфирия Ивановича Варвары Михайловны находилась их маленькая дочь, родившаяся в тюрьме. Ефрузина Супинская и Мышкин вопреки всем предстоящим невзгодам намечали встречу, пусть и в отдаленном будущем. Благодаря великолепно аргументированной защите суду пришлось при вынесении приговора оправдать 90 человек. Среди них были будущие землевольцы, руководители и члены "Народной воли", отпущенные на свободу за недостатком улик, -- Софья Перовская, Андрей Желябов и др. Но приговор суда был жестоким. П. И. Войноральского, И. Н. Мышкина, Д. С. Рогачева, М. Д. Муравского, С. Ф. Ковалика приговорили к десяти годам каторги. Войноральский был признан виновным: 1) в составлении противозаконного сообщества; 2) в распространении сочинений, имевших целью возбуждение к неповиновению властям; 3) в составлении сочинения "История одного из многострадальных" и 4) в печатании и распространении означенного сочинения. Приговорен, кроме десятилетних каторжных работ "в крепостях", также к лишению всех прав и состояния. Этот пункт приговора был применен ко всем обвиняемым из состоятельных слоев общества. Остальных -- к различным срокам каторжных работ, тюремному заключению, ссылке на поселение. Желая отомстить подсудимым за их невиданно дерзкое поведение на суде, царское правительство отправило в административную ссылку 80 человек из 90, оправданных судом. Несмотря на то что суд ходатайствовал о замене каторжных работ ссылкой на поселение, царь не согласился с этим. Приговоренные к наибольшим срокам каторги обратились к товарищам, оставшимся на свободе, с революционным "Завещанием". В нем говорилось: "Мы остаемся врагами действующей в России системы, составляющей несчастье и позор нашей родины, так как она эксплуатирует трудовое начало в пользу хищного тунеядства и разврата, а в политическом отношении отдает труд, имущество, свободу, жизнь, честь каждого гражданина на произвол "личного усмотрения". Мы завещаем нашим товарищам по убеждению идти с прежней энергией и удвоенной бодростью к той светлой цели, из-за которой мы подверглись преследованию и ради которой готовы бороться и страдать до последнего вздоха". Первым подписал "Завещание" Порфирий Иванович Войноральский. Переданное на волю из Трубецкого бастиона Петропавловской крепости "Завещание" было опубликовано в журнале "Община", выходившем за границей. Д. А. Клеменц в специальной статье "По поводу завещания", опубликованной в этом же номере журнала, писал; "Суждено ли нашим товарищам погибнуть в тюрьме, среди пыток и мучений, удастся ли им снова попасть на вольный свет -- все равно они будут жить между нами, будут жить, пока останутся на Руси живые люди, способные понимать живое слово. Ни казни, ни осадные положения не остановят нас на пути исполнения завещания наших товарищей -- и оно будет исполнено". В том же январе 1878 г., когда заканчивался процесс "193-х", Россию облетела весть: молодая девушка, близкая к народнической организации "Земля и воля", -- Вера Засулич в приемной петербургского градоначальника Трепова выстрелила в него в упор при посетителях и служащих, не опасаясь за свою участь. Она отомстила за поруганное человеческое достоинство осужденного на каторгу члена "Земли и воли" студента А. С. Емельянова. С ним произошло следующее. Когда Трепов обходил камеры Дома предварительного заключения, он посетил и камеру Емельянова, который не снял перед ним шапки. Разгневанный градоначальник распорядился подвергнуть Емельянова телесному наказанию. Таким образом через 15 лет после официальной отмены телесных наказаний Трепов продемонстрировал произвол власть имущих, попирающих человеческое достоинство и свои же собственные законы. Возмущение охватило всех содержавшихся в Доме предварительного заключения. И вот свершилось возмездие рукой бесстрашной девушки. Через два месяца произошло невиданное -- оправдательный приговор, вынесенный Вере Засулич судом присяжных. 31 марта у здания петербургского окружного суда образовалась стихийная демонстрация. Люди приветствовали осуждение судом произвола самодержавия. Но несмотря на оправдание Засулич судом, власти отдали приказ о ее аресте, что вынудило ее эмигрировать за границу. После выстрела В. Засулич одесский кружок Ивана Ковальского, организовавший подпольную типографию, выпустил прокламацию, в которой говорилось: настала фактическая борьба социально-революционной партии с этим подлым правительством. В результате доноса хозяина дома к Ковальскому нагрянули жандармы, и революционеры оказали им первое вооруженное сопротивление, ранили трех жандармов, на помощь которым был вызван взвод солдат. Революционеров арестовали и предали одесскому военно-окружному суду. Все передовые люди России приветствовали борьбу с произволом самодержавного режима. И если бы не раздался выстрел Засулич, то в Трепова стреляли бы другие: как раз в эти дни, чтобы покончить с Треповым, приехали из Киева Валериан Осинский, Попко и Дмитрий Лизогуб, члены южного Исполнительного комитета. В феврале они организовали покушение на прокурора Котляревского в Киеве, там же в мае был убит жандармский полковник Гейкинг. Такая борьба принимала не только форму террористических актов, но и была направлена на спасение арестованных революционеров из царских тюрем. В конце мая 1878 г. Валериан Осинский стал инициатором и руководителем, а Михаил Фроленко -- блестящим исполнителем освобождения из Киевской тюрьмы трех организаторов Чигиринского заговора: Я. В. Стефановича, Л. Г. Дейча и И. В. Бохановского. Фроленко удалось поступить в Киевскую тюрьму. Сначала он стал чернорабочим, а потом сторожем. Он проявил такое усердие в работе, что его через месяц перевели в ключники в коридоре уголовных преступников. Но ему надо было попасть на эту же должность, но к политическим. Чтобы войти в доверие к тюремному начальству, Фроленко по договоренности со Стефановичем пришел к тюремному смотрителю с доносом на Стефановича, который якобы пишет жалобу на тюремное начальство. А Стефанович нарочно написал такую бумагу в своей камере. Место ключника у политических занимал некий Никита. Валериан Осинский познакомился в трактире с этим Никитой и предложил ему фиктивное место конторщика сахарной фабрики. Прибыльное место нужно было занять непременно в ближайшие дни. Удалось это сделать благодаря денежным средствам, передаваемым в распоряжение "Земли и воли" Дмитрием Лизогубом. Ключник, получив деньги на дорогу и плату за месяц вперед, ушел с работы. Отъезд же новоявленного конторщика откладывали под разными предлогами, пока не совершился побег заключенных. На место Никиты был взят Фроленко. Было решено вывести Стефановича, Дейча и Бохановского из тюрьмы в одежде часовых, которые уходят со смены. Фроленко принес солдатскую форму, и товарищи переоделись в нее. Из остальной одежды сделали чучела и положили их в постели, чтобы в окошечко сторожа увидели "спящих". В назначенное время в полночь Фроленко пришел за товарищами, но застал в коридоре ночного сторожа, который явно не собирался уходить. Тогда Стефанович как бы случайно выронил книгу в окно, Фроленко послал за ней сторожа и сам повел за собой троих товарищей к выходу. Но когда проходили по нижнему коридору, Бохановский в темноте зацепился за веревку сигнального колокола, и на всю тюрьму раздался сигнал тревоги, взбудораживший все вокруг. И в этот опасный момент, когда, казалось, все пропало, Фроленко не потерял самообладания, а, наоборот, проявил находчивость и быстроту реакции. Бросив товарищам на ходу; "Прячьтесь, быстро!" -- Фроленко побежал к тюремной кодегардии и сообщил, что это он нечаянно задел веревку колокола. Понемногу тревога улеглась. Фроленко вернулся к товарищам, но разыскать их оказалось нелегко: они попрятались кто куда и в темноте ему пришлось бегать из конца в конец коридора, пока не обнаружил всех. Затем они б