се будет в порядке,  -  успокоил Джонатан.  -  Они обещали подобрать
самых смирных лошадей.
     - Не  будь  Паула так  больна,  она  ни  за  что  бы  не  позволила так
измываться над главными героями,  -  сказал я. - Она-то знает, как обласкать
кинозвезду.
     Выбранные для нас лошади и в самом деле оказались кроткими,  послушными
скотинами,  беспрекословно исполнявшими все команды,  а седла,  сделанные на
манер ковбойских,  были удобны и мягки, как кресла, и столь же безопасны. На
краю болота,  в  зарослях тамариска установили камеры,  а мы в сопровождении
десятка цыганского вида пастухов отправились на поиски быков.
     Путешествие верхом,  если  вы  занимаетесь этим  регулярно,  -  одно из
лучших средств передвижения для натуралиста.  Скорость зависит исключительно
от вашего желания,  а наблюдения можно делать не сходя с седла; к тому же на
лошади можно заехать в места,  куда на другом транспорте не доберешься.  И в
качестве последнего довода  -  живая  природа испытывает к  всаднику гораздо
больше доверия, чем к пешеходу.
     Итак,  мы отправились в путь. Солнце немилосердно жгло наши спины, небо
синело, словно цветы вероники, розово-зеленые тамариски мелькали перед нашим
взором,   а  ноги  лошадей  тонули  в  прозрачной  воде,  покрывавшей  траву
шестидюймовым  слоем.   То  здесь,  то  там  мелькали  куртины  ярко-желтых,
отливавших  золотом  ирисов.  По  мере  продвижения  к  центру  болота  вода
поднималась все выше, и каждый раз, когда копыта лошадей шлепались о воду, в
воздух взлетали фонтаны брызг;  капельки сверкали и  переливались на  солнце
всеми  цветами  радуги,  точно  алмазные.  Блестящие,  будто  отполированные
лягушки  скользили под  водой,  пытаясь  увернуться от  чудовищных лошадиных
копыт.
     Мимо  нас  проносились громадные голубые и  ярко-красные стрекозы.  При
нашем   приближении   с   зарослей   ирисов   вспархивали   стайки   изящных
стрекоз-красоток в изысканном сочетании бледно-голубого и лазурного.
     Гудя и  блестя на солнце крыльями,  деловито пролетела исполинская алая
стрекоза,  зажав в  мощных челюстях ярко-голубую красотку.  Опаловые щурки и
темные ласточки на лету подхватывали насекомых, а вдалеке, среди тамарисков,
вылавливали из воды лягушек и  мелкую рыбешку желтые и  белые цапли,  выпи и
кваквы.
     Неожиданно впереди мы  увидели быков.  Их было около сотни,  пасшихся в
тени  деревьев,  -  грозный черный риф  на  фоне безобидной болотной зелени.
Пастухи велели  нам  отъехать в  сторону,  а  сами,  растянувшись в  длинную
цепочку,  свистя и подбадривая друг друга,  окружали недоверчивых, фыркающих
зверюг.  Через  какое-то  время  им  удалось  стронуть  стадо  с  места,  мы
пристроились позади и  погнали его  вперед.  Вначале быки двигались неспеша,
но,  войдя в  азарт,  подхлестываемые громкими криками пастухов,  перешли на
рысь,  а затем на галоп,  яростно вспенивая воду и вынуждая нас следовать за
ними в таком же темпе. Мы испытывали поистине пьянящее чувство, когда стадо,
вздымая волны, неслось впереди, а мы летели за ним, крича и улюлюкая, словно
самые настоящие пастухи.
     И вдруг, в одно мгновение, все переменилось.
     Добежав до  густых  тамарисковых зарослей,  стадо,  словно  испугавшись
того, что в них скрывалось, разом остановилось, а затем, повернув, бросилось
назад.  Теперь уже не  мы  гнали быков,  а  они нас.  Страшная черная масса,
увенчанная лесом  острых загнутых рогов,  неумолимо катилась на  нас,  грозя
растоптать и уничтожить. Те пять минут, что потребовались пастухам для того,
чтобы остановить паническое бегство, обошлись нам дорого. Пока быки отдыхали
и паслись,  мы с трудом пришли в себя и через некоторое время, правда, уже с
меньшим энтузиазмом снова погнали их к камерам.
     Тут  настал  час  моего  отмщения  Джонатану.   Камеры,  около  которых
находились Джонатан и  оператор,  располагались всего в  сотне ярдов от нас,
среди группы молодых тамарисков.  На  быков вдруг вновь напал страх.  На сей
раз они твердо уверовали,  что опасность кроется где-то  позади,  и  потому,
сломя голову,  устремились к  камерам.  Мы-то  намеревались прогнать их мимо
камер, снимая со всех сторон, но куда там? Пастухи не успели опомниться, как
громадная черная лавина, круша и сшибая попадавшиеся на пути деревья, в одно
мгновение поглотила Джонатана,  Криса и кинокамеры.  К счастью,  обуреваемые
страхом быки промчались мимо,  обогнув с  двух сторон островок,  на  котором
находились злополучные режиссер с оператором.
     Я подъехал к насмерть перепуганным Джонатану и Крису.
     - Эй, Харрис, - радостно окликнул я. - Хорошо повеселились?
     - Повеселились?  - прохрипел Джонатан. - Я думал, нам пришел конец. Это
была самая страшная минута в моей жизни.
     - Брось пороть ерунду,  -  беспечно отозвался я.  - Подумаешь, каких-то
несколько быков.
     - Несколько?  -  взорвался Джонатан.  -  Их  были сотни!  Они могли нас
убить.
     - Не понимаю, что ты нервничаешь, - притворился я. - Все произошло так,
как ты сказал.
     - Что я сказал? - нахмурив брови, подозрительно спросил Джонатан.
     - Ты сказал, что это проще, чем с бревна упасть, - мягко промолвил я. -
Так оно и вышло.
     Харрис смерил меня таким взглядом,  что у  меня кровь застыла в  жилах;
так смотрел только знаменитый, ныне покойный Борис Карлофф*.
     ______________
     *  Известный  американский киноактер,  сыгравший  роль  Франкенштейна в
одноименном фильме по роману Мэри Шелли.


        ФИЛЬМ ТРЕТИЙ

     Как бы ни было порой жарко в Камарге, каким разнообразием ни поражал бы
нас растительный и животный мир болот -  все это не шло ни в какое сравнение
с  буйством тропической природы,  с  неисчерпаемым богатством флоры и  фауны
которой мы собирались познакомить наших телезрителей. Северная и южная части
Американского континента сужены посередине,  точно песочные часы,  Панамским
перешейком.  По  этой  узкой  полоске  земли  тропические леса  попадают  из
Бразилии в Эквадор,  Гондурас и Мексику и,  по мере продвижения к северу,  в
более умеренные зоны США, постепенно исчезают.
     Панама -  фантастическая страна,  страна-сказка,  о  какой только может
мечтать натуралист.  В  один и тот же день можно с утра побывать в настоящем
многоярусном тропическом лесу,  а  к  вечеру попасть на  живописный,  полный
разнообразной жизни  остров кораллового рифа.  Именно поэтому мы  и  выбрали
Панаму  -  проклятый бюджет не  позволял нам  блуждать по  свету  в  поисках
лучшего места, а здесь, в этой крошечной стране, лес и море были у нас прямо
под  рукой.  В  фильме мы  хотели также  сравнить эти  две,  кажущиеся очень
разными экосистемы; ведь если принять кораллы и водоросли за деревья, а рыб,
раков  и  других  морских созданий за  птиц,  зверей и  рептилий,  то  вы  с
удивлением обнаружите,  что  в  жизни кораллового рифа  и  тропического леса
очень много общего.
     У  Панамы,  на наш взгляд,  было еще одно неоспоримое преимущество:  со
времени  открытия канала  и  последовавшего за  этим  неизбежного затопления
части суши возник остров под  названием Барро-Колорадо,  на  котором вот уже
многие   годы   находится   тропическая   научно-исследовательская   станция
Смитсоновского института.  Другая станция института,  но уже по исследованию
коралловых рифов,  расположена на островах Сан-Блас, лежащих вдоль побережья
Карибского моря,  в  часе  лета  от  столицы  Панамы.  Стоит  группе  ученых
обосноваться в каком-нибудь месте,  можете быть уверены -  от их внимания не
ускользнет ни  один  листик,  ни  одна  букашка;  столь всеобъемлющее знание
предмета,  учитывая ограниченность нашего  съемочного времени,  принесло нам
неоценимую пользу.
     Прилетев в Панаму, Ли и я долго не могли приспособиться ко времени, так
как  по  пути из  Европы через Атлантику в  Нью-Йорк,  а  потом в  Панаму мы
пересекли несколько часовых поясов.  Но  никакая усталость не могла погасить
радости новой  встречи со  щедрой  тропической природой.  Видеть  серьезных,
одетых в черное, точь-в-точь как владельцы похоронного бюро, скворцов, важно
шествующих по недостроенному многоэтажному дому напротив окон нашей спальни,
и  порхающих в  саду отеля колибри и  бабочек,  величиной с ладонь,  вдыхать
влажный,  ароматный,  горячий  воздух,  напоминающий запах  свежеиспеченного
сливового пирога,  и  знать,  что ты снова находишься в  этом райском уголке
Земли, называемом тропиками, - поистине ни с чем не сравнимое наслаждение.
     На  следующий день,  после того как  мы  немного отдохнули,  состоялась
деловая встреча с Паулой и Аластером. Должен заметить, что Аластер отличался
довольно своеобразной манерой общения с  себе подобными;  даже я,  считавший
свои способности в этой области практически безграничными,  на сей раз зашел
в  тупик  и  был  вынужден привлечь Паулу в  качестве переводчицы.  То,  что
говорил  Аластер,  не  поддавалось никакому  описанию.  Он  мимоходом бросал
полфразы,  а еще хуже -  две полфразы,  никак не связанные между собой, а вы
вынуждены были сами дополнять их недостающими словами,  чтобы получился хоть
какой-то  смысл.  Все это напоминало попытки разгадать кроссворд из  "Таймс"
без  помощи ключевых слов.  На  сей раз,  одарив нас лучезарной улыбкой,  он
произнес:
     - Пришли в  себя?  Ну  и  отлично.  Думаю...  вы  понимаете...  вначале
Сан-Блас. Рифы похожи... нет, пожалуй, больше похожи на... леса, рыбы просто
птицы без крыльев.  А вы как думаете?  Острова...  красиво...  поэтому никто
не...   знает,   когда  мы  туда  доберемся.   Потом  известно,   что,   ну,
Барро-Колорадо, да?
     Я сделал большой глоток.  К счастью,  я уже давно знал Аластера, еще со
времени работы на Маврикии, и время несколько сгладило ужасающие подробности
нашей первой встречи. Я обратил на Паулу безмолвный просительный взгляд.
     - Аластер хотел сказать вот что,  милый, - мягко сказала она. - Фильм о
коралловом  рифе,  учитывая  предстоящие подводные  съемки,  делать  гораздо
сложнее,  чем  фильм  о  тропическом лесе,  поэтому он  предлагает начать  с
островов Сан-Блас. Согласны?
     - Конечно, - ответил я, - нам все равно.
     - Вот и чудесно. Тогда отправляемся завтра. Возражений нет?
     - Нет,  - сказала Ли и тут же допустила тактическую ошибку, попытавшись
извлечь дополнительную информацию из нашего режиссера.  - А как выглядят эти
острова?
     - Покрыты...  понимаете...  такими красивыми штуками,  пальмами, вот...
гм!  многие из них индейцы,  правительство не может справиться... женщины...
золото в носу,  ну и так далее. Рифы огромные, - сказал Аластер, возбужденно
размахивая руками. - Вам понравится... уверяет... Конрад.
     - А  нет ли у  вас путеводителя?  -  с надеждой спросила Ли у Паулы.  В
качестве гида Аластер вряд ли мог оказаться полезным, хотя энтузиазма у него
было хоть отбавляй. Мне часто приходило в голову, доведись марсианам попасть
на  Землю  и  встретить  первого  представителя  человеческой  расы  в  лице
добрейшего,  великодушного,  но в высшей степени невразумительного Аластера,
они могли бы считать, что им повезло.
     Ранним утром следующего дня мы собрались на маленьком аэродроме на краю
города.  Нашим оператором был назначен Роже Морид, статный красавец-француз,
чей  голос  и  внешность напоминали покойного Мориса  Шевалье.  Он  оказался
мастером рассказывать анекдоты и большим любителем прекрасного пола.
     После  того  как  мы   втиснули  наше  разнокалиберное  оборудование  в
небольшой двенадцатиместный самолет и  заняли  свои  места,  в  салон  вошли
несколько коренастых, кофейно-коричневых, монголоидного вида, нарядно одетых
индейцев.  На мужчинах были рубашки,  брюки и  шляпы с мягкими полями,  а на
женщинах -  яркие разноцветные юбки,  платки и  блузки,  оживленные выпуклой
двусторонней аппликацией.  У  одной пожилой индианки спереди на блузке сидел
огромный,  огненного цвета тукан,  у  другой -  две громадные красные рыбины
обменивались радостными улыбками на  фоне  ультрамаринового моря;  на  груди
третьей дамы  можно было  видеть полную драматизма сцену из  рыбачьей жизни,
где  несколько маленьких черных человечков в  каноэ  тщетно пытались поймать
удочкой косяк рыбы  размером с  кашалота.  У  всех без  исключения индианок,
напоминавших своими  красочными нарядами  разноцветных,  ярких  попугаев,  в
качестве дополнительного украшения в  носы  были  вдеты золотые,  размером с
обручальные,  кольца,  а  на  щеки нанесен солидный слой цикламеново-розовых
румян.  Это были аборигены островов Сан-Блас,  выглядевшие,  на  мой взгляд,
просто бесподобно.
     Пока мы находились над сушей, полет наш проходил относительно спокойно.
Вскоре мы достигли побережья Карибского моря и  полетели над голубой,  почти
прозрачной водой с высовывающимися из нее,  точно странные морские чудовища,
рифами, словно вправленными в голубой янтарь. Повсюду были разбросаны тысячи
мелких  островков  Сан-Блас,  таких  аккуратных  и  миниатюрных,  с  кольцом
коралловых рифов  вокруг белых  песчаных пляжей и  лохматыми париками пальм,
что  они  походили на  выставленные в  витрине  магазина игрушечные "Острова
Южных  Морей".   Вскоре,   к  моему  ужасу,  пилот  начал  резко  снижаться,
направляясь к  такому крошечному островку,  что,  казалось,  сесть  на  него
просто невозможно,  разве только в случае крайней необходимости.  Мы летели,
почти касаясь воды,  и  бедняга Аластер,  который боялся маленьких самолетов
ничуть не меньше, чем я высоты, выглядел довольно бледно.
     Но в тот момент,  когда мы решили,  что нам не избежать падения в море,
самолет,  миновав кусочек снежно-белого песчаного пляжа,  вылетел на  черную
взлетно-посадочную  полосу.  Подпрыгнув несколько  раз  в  воздухе,  самолет
понесся по дорожке,  жутко визжа тормозами. Когда он наконец остановился, мы
поняли,   почему  приземление  было  столь  стремительным.  Взлетная  полоса
рассчитана точно по диаметру острова,  ни одного лишнего дюйма. Если самолет
не приземлится в самом ее начале,  он рискует, не успев затормозить, въехать
в море.  Поэтому все,  не говоря уже об Аластере,  были рады,  что воздушное
путешествие завершилось.
     Пока  мы  сидели в  самолете,  огромную груду  нашего нагретого солнцем
багажа со  всех  сторон любовно облепила коричневая и  зеленая саранча.  Все
наши  попутчики были  встречены родственниками;  их  каноэ,  превратившись в
маленькие черные точки  в  сверкающем море,  направлялись к  многочисленным,
разбросанным  в   необозримом  пространстве  островкам.   Вскоре  показалась
большая,  с  низкой посадкой лодка;  когда она подплыла к  причалу,  из  нее
выбрался коренастый кривоногий человечек,  до того похожий на тибетца,  что,
казалось,  он прибыл прямо из Лхасы. На самом деле его звали Израил и он был
владельцем отеля, в котором мы должны были жить.
     Море на мелководье было почти горячим,  температуры человеческого тела,
и прозрачным, словно слеза, с маленькими стайками порхающих вблизи песчаного
дна  пугливых разноцветных рыбешек.  Оттолкнувшись от  берега,  мы  медленно
поплыли по спокойной воде к небольшому острову,  четырех-пяти акров в длину,
скрывавшемуся в густых пальмовых листьях.  Обогнув остров,  мы направились к
крошечному бетонному причалу,  за  которым находился отель  -  сооружение до
того великолепное, что у меня захватило дух.
     - Посмотри,  -  в восторге воскликнула Ли. - Это просто чудо! Я никогда
не видела ничего подобного.
     - Самый необычный отель,  который я где-либо встречал,  -  сказал я.  -
Пять с плюсом, Аластер. Вот это подарок.
     - Забавный,  правда?  -  спросил Аластер, сияя. Короткие фразы давались
ему куда лучше.
     Отель и правда был замечательный. Двухэтажное в форме латинской буквы L
здание  было  сделано из  связанных между  собой  рафией стволов бамбука,  с
крышей из пальмовых листьев. По всему периметру отель опоясывала двухэтажная
веранда,  на  которую выходили,  как  мы  догадались,  двери спален.  Здание
нависало над  глубоким бетонным бассейном,  где сновали мириады разноцветных
рыбок и  жили две  огромные морские черепахи.  Рядом с  отелем располагалось
убогое  строение из  бамбука  и  пальмовых листьев  с  выцветшей от  времени
вывеской "Бар". Пейзаж украшали высокие, изогнутые, словно луки, пальмы, чьи
темно-зеленые вайи шелестели на ветру,  будто перешептываясь друг с  другом;
пышно цвели растущие в изобилии гибискус и другие тропические кустарники.  В
ослепительном сиянии  солнечных лучей  все  вокруг  казалось  ненатуральным,
походило  на  роскошные декорации для  грандиозного голливудского фильма  из
колониальной жизни.  Казалось,  вот-вот  на  шаткой  бамбуковой  лестнице  в
безупречных белых  парусиновых брюках  возникнет желчный  Сомерсет Моэм.  Но
вместо него,  почти столь же  высокомерно,  взирали на  нас из  бассейна две
черепахи.
     Наша  спальня  представляла  собой,   мягко  говоря,  нечто  совершенно
невиданное.  В окнах не было никакой необходимости,  так как свет проникал в
комнату сквозь многочисленные щели в стенах;  некоторые были до того велики,
что  через них  открывался великолепный обзор бескрайних морских просторов с
разбросанными там  и  сям островками.  Гигантских размеров кровати провисали
посередине -  не  вызывало сомнения,  что  в  давние времена из  них  выпали
какие-то  очень важные детали.  Песок на  полу  приятно хрустел под  ногами,
привнося в  жилище свежий уличный колорит.  Наш  роскошный двухместный номер
начинался с малюсенького,  размером с прямостоящий гроб, закутка, сделанного
из   искореженных  пустых   банок   из-под   керосина,   накрытых  облезлой,
невообразимо  яркой,   клетчатой  клеенкой.   Посреди  этого   "шотландского
ансамбля" торчала узкая трубка,  из которой (мы это проверили на собственном
опыте,  когда открывали кран) вылетала струя морской воды и била прямо вам в
глаз. Что и говорить, это был не "Риц", но в столь идиллическом окружении мы
на это и не рассчитывали.
     Едва  мы   успели  распаковать  вещи  и   аккуратно  развесить  их   на
единственном имевшемся в номере стуле,  как,  взглянув через перила веранды,
увидели  подплывающих к  отелю  в  каноэ  юношу,  бронзового  от  загара,  и
светловолосую  девушку.   Юношу  звали  Марк.   Он   оказался  ихтиологом  с
научно-исследовательской станции Смитсоновского института,  расположенной на
одном из  рифов,  в  четверти мили  от  нас.  На  время нашего пребывания на
островах Марк согласился исполнять обязанности консультанта и проводника. Он
был очень хорош собой,  с легким оттенком чего-то восточного в чертах, позже
я  выяснил,  что его мать была японкой.  Умница,  превосходный знаток своего
дела,  он сразу сделался нашим наставником и  другом,  как и  работавшая под
руководством студентка Кэти. В тот же день Марк повел нас на коралловый риф,
примерно в  миле  от  нашего жилья;  здесь он  проводил свои  исследования и
поэтому был коротко знаком почти со всеми рыбами в округе.
     Мы  бросили якорь на  песчаное дно у  края рифа,  где глубина достигала
всего шести футов, и, надев маски, нырнули в теплую воду.
     Погружаясь в  ослепительно сияющую воду тропического моря,  испытываешь
поистине непередаваемые ощущения.  Маска -  это своего рода волшебная дверь,
ее  стекло,  предохраняя  глаза  от  раздражающего  действия  морской  воды,
открывает путь в  сказочный мир чудес.  Вначале мы  скользили над золотистым
песчаным дном, которое было расцвечено ярким, созданным из солнечного света,
постоянно менявшимся узором,  напоминавшим кольчугу;  похожие  на  необычные
пятнистые сковороды морские коты стремглав удирали с нашего пути.  То здесь,
то  там  в  убранстве из  разноцветных водорослей,  губок  и  ярких  асцидий
драгоценными  камнями  вспыхивали  крошечные  коралловые  островки;   каждый
островок находился словно  в  кортеже рыбок:  оранжевых,  алых,  синих,  как
полуночное летнее небо,  желтых,  будто одуванчики,  полосатых,  в  крапинку
ребристых,   игольчатых  и  таких  невообразимых  форм,   которые  вовсе  не
поддавались описанию.  Мы плыли все дальше,  и вскоре впереди замаячил риф -
страна   причудливых  гротов  и   каналов,   прячущихся  зарослей  губок   и
замысловатых  коралловых  дебрей,  а  также  огромных  коралловых  замков  с
развевающимися   на   губчатых   стенах   флагами-водорослями.    Попадались
кораллы-мозговики,  похожие на  черепа сраженных в  битве и  упавших в  море
великанов,  чьи  скелеты стали  частью  рифа.  Отовсюду доносилось щелканье,
урчание, скрежет и писк рыбьих разговоров, споров, кормов.
     Выберем один из каналов и проследуем по его извилистому,  словно угорь,
руслу.  Вот с обоих берегов канала к вашим плечам,  будто пытаясь их обнять,
протянулись  водоросли;  к  разноцветным стенам  прилипли  похожие  на  плод
конского каштана морские ежи;  впереди,  маня за собой, весело мчится рыбка.
За  поворотом канал неожиданно расширяется,  и  вы оказываетесь на небольшой
поляне   с   мельчайшим  песком,   усеянным  жирными  черными  голожаберными
моллюсками  -   такое  впечатление,   словно  морской  фургон  по   доставке
деликатесов  случайно  потерял  партию  колбас.   Чуть  дальше  узкий  канал
превращается в огромную долину рыб,  и вы,  плывя вдоль края рифа, начинаете
чувствовать пульс моря,  как  оно набегает и  откатывается.  Еще мгновение -
риф,  резко обрываясь,  уходит вниз,  теряясь в  густой черноте,  а под вами
ничего нет, кроме таинственной пугающей морской бездны.
     Марк знал тот  или иной риф столь же  досконально,  как люди знают свой
приусадебный участок. Он всегда мог с уверенностью сказать, по какому каналу
следует плыть,  где сделать левый,  а  где правый поворот,  куда повернуть у
большого коралла-мозговика и  сколько проплыть футов,  чтобы найти именно ту
губку,  коралл или рыбу,  которые вам нужны.  Он  ориентировался среди рифов
так,  как человек ориентируется в  своем родном городе,  и  если бы  не  его
помощь и  советы,  мы  пропустили бы или не смогли понять массу интересного.
Язык животных,  птиц и  до  некоторой степени пресмыкающихся состоит большей
частью из  едва уловимых движений и  поз,  каждая из  которых что-то значит;
чтобы постичь их,  можно потратить много времени -  тогда для  вас не  будет
загадкой,  что говорит,  например,  своим хвостом волк.  То же относится и к
подводной жизни.  Нам пришлось изучать новый незнакомый язык и  мы  задавали
массу вопросов.  Почему эта  рыба все время лежит на  боку?  А  та  стоит на
голове?  Что так отчаянно защищает та рыба и  почему другая,  словно уличная
женщина, пристает ко всем подряд? Если бы не помощь Марка, мы, бесспорно, не
смогли бы понять и тысячной доли того, что происходило вокруг нас.
     Взять,   например,   рыб   семейства  помацентровых.   Эти   маленькие,
бархатисто-черные маленькие создания - страстные садоводы. Каждая из рыбешек
выбирает отдельный участок коралла,  на  котором растут тщательно охраняемые
ею  водоросли;  причем это не только место для житья,  но и  кладовая.  Свой
маленький  садик  рыбка  защищает  от  всех  пришельцев,   и   храбрость  ее
удивительна.  У  той,  за  которой  мы  наблюдали,  сад  размером  шесть  на
двенадцать футов располагался на  громадном коралле-мозговике.  Поначалу она
привлекла наше внимание тем, что без всякой видимой причины очень решительно
атаковала черного и колючего, словно подушка для иголок, морского ежа, мирно
катившегося мимо.
     Разобравшись,  мы поняли, что морской еж намеревался протопать прямо по
находившейся перед  домом  лужайке,  проявив тем  самым  свою  зловредность.
Как-то утром мы застали нашу маленькую подружку в совершенном отчаянии из-за
того,  что на  ее драгоценный садик напала банда рыб-попугаев.  Эти крупные,
кричащей зелено-сине-красной  расцветки рыбы  со  ртами,  напоминающими клюв
попугая,   словно  стая   жадных  разноцветных  индийских  крокодилов  нагло
слоняются вдоль  рифа;  когда  они,  срывая  водоросли с  кораллов,  острыми
клювами царапают риф,  раздается очень громкий неприятный скрежет.  Рыб было
так много, что наша малышка растерялась, не зная, с какой начать атаку.
     К тому же у разбойников была четко выработанная стратегия. Один из них,
на  полной  скорости подлетев к  саду,  начинал  рвать  водоросли на  глазах
хозяйки,  а  та,  хотя и  была раз в  двадцать меньше,  тут же  бросалась на
обидчика и выдворяла его со своей территории.
     Но  пока рыбка была занята одним непрошеным гостем,  другие члены шайки
дружно опустошали сад.  Возвратившаяся хозяйка снова кидалась в  бой,  и все
повторялось сначала. К счастью, прибыв на место, мы спугнули рыб-попугаев до
того,  как  им  удалось  нанести  саду  значительный урон.  Но,  несмотря на
оказанную поддержку,  наша знакомая так  и  не  прониклась к  нам  доверием.
Где-то втайне она подозревала,  что Ли сидит на особой, состоящей в основном
из водорослей,  диете и  потому имеет виды на ее собственность;  вот почему,
стоило Ли  подплыть слишком близко к  ее  сокровищу,  рыбка тут же бросалась
яростно его защищать.
     Среди  множества достойных всяческого внимания сторон жизни кораллового
рифа не было ни одной,  столь интригующей и озадачивающей, как половая жизнь
синеголового  губана.   Если  Фрейд  полагал,   что  половая  жизнь  средней
человеческой особи  очень сложна,  то  он  получил бы  нервное расстройство,
доведись ему подвергнуть психоанализу эту рыбу.  Уже одно то, что определить
пол  губана  практически невозможно,  заставило бы  призадуматься известного
психоаналитика.
     В ранней юности синеголовые губаны вовсе не синеголовые.  Сколько бы вы
ни  пытались выяснить почему,  вам так и  не  удастся докопаться до  истины.
Молодые губаны желтые и совсем непохожи на своих родителей.
     Однако не следует отчаиваться.  Когда они подрастают,  их окраска резко
меняется,  и они становятся густо-синего цвета с светло-синей головой. Затем
самец облюбовывает среди кораллов участок и  в  ожидании дам защищает его от
всех   пришельцев.    Огромный   сексапильный   губан   способен   ежедневно
"спариваться" с сотней самок -  факт,  на фоне которого все сногсшибательные
подвиги  легендарных  героев-любовников  выглядят  просто  детским  лепетом.
Совершенно потерявшие голову дамы находят его неотразимым и  толпами валят в
его апартаменты. Вот здесь-то и начинаются сложности. Молодые самцы, слишком
юные и неопытные для того,  чтобы обзавестись собственным гаремом, болтаются
вблизи дома взрослого самца, поджидая самок.
     Группы юных самцов заставляют самку резко всплывать вверх,  так что она
выметывает икру,  которую они  тут  же  оплодотворяют.  Естественно,  ничего
хорошего из  этого  не  получается,  и  это  с  полным правом можно  назвать
стрельбой из  пушки по  воробьям.  Чтобы иметь право приглашать к  себе дам,
молодой губан должен выбрать себе участок и уметь его защищать,  а для этого
нужно вначале подрасти, сменить цвет и получить собственную жилплощадь.
     А теперь посмотрим, как ведет себя самка губана. Несомненно, количество
икринок и соответственно полученных из этих икринок мальков довольно мало по
сравнению с  тем,  которое в состоянии оплодотворить взрослый самец.  Что же
делает самка?  Нечто, на наш взгляд, фантастическое и совершенно обычное для
губанов:  она меняет пол,  то есть из желтой самки превращается в огромного,
мощного синего самца,  способного захватить и  защищать собственный участок.
Все это она проделывает необычайно ловко и  вскоре ежедневно "спаривается" с
десятками других самок.  Это,  на  мой взгляд,  полная и  неоспоримая победа
обитателей подводного царства в  борьбе  за  женское равноправие.  В  общем,
любовь в мире губанов -  это некое магическое действо, разобраться в котором
натуралисту-любителю поначалу очень сложно.
     Мы   отсняли  для  нашей  программы  и   защиту  приусадебного  участка
помацентровыми,   и   невероятную  половую  жизнь  синеголовых  губанов,   и
многое-многое другое.  Однажды Аластер так  увлекся,  что  начал  руководить
подводными съемками,  забыв, что трубка акваланга - не мегафон; в результате
он  чуть  не  утонул.  В  целом  же  съемки  этой  серии  прошли без  особых
происшествий и фильм получился удачным.
     Нашей   следующей   съемочной  площадкой  должен   был   стать   остров
Барро-Колорадо,  а  так как мы с Ли знали,  что для сбора группы потребуется
несколько дней, то решили провести их на островах Сан-Блас. Редко где в наши
дни  встретишь  столь  первозданную идиллию.  Одно  лишь  омрачало  жизнь  -
предстоящий разговор с  хозяином отеля,  Израилом.  Мне не часто приходилось
выяснять отношения с  хозяевами отелей,  но  на  сей  раз я  имел достаточно
оснований.  В конце концов, мы не возражали против песка на полу и того, что
сами стелили себе постели - в том случае, когда удавалось найти белье; мы не
сетовали,  когда в  душе  вдруг резко прекращалась подача морской воды из-за
того,  что трубы были наглухо забиты креветками;  мы  не возмущались,  когда
из-за  отсутствия двух шурупов наш  унитаз взбрыкивал,  словно необъезженная
лошадь,  грозя сломать тонкую бамбуковую перегородку и низвергнуть нас прямо
в морскую пучину.  Напротив,  мы готовы были закрыть глаза на все эти мелкие
неудобства,  очарованные прелестью острова.  То,  что не  укладывалось ни  в
какие рамки,  было наше питание.  К  завтраку,  состоящему из кофе,  тостов,
джема и кукурузных хлопьев,  у нас не было никаких претензий, зато остальные
трапезы наполняли нас  отчаянием.  Решив быть твердым,  но  справедливым,  я
отправился к Израилу.
     - Израил,  -  с приветливой улыбкой обратился я к нашему хозяину,  -  я
хотел бы поговорить с вами о нашем питании.
     - А?  - спросил Израил. В разговоре с ним приходилось соблюдать большую
осторожность,  так как его знания и  навыки английского языка были на  самом
примитивном уровне,  и поэтому всякое привнесенное в его жизнь новое понятие
могло сделать его речь столь же невразумительной, как у Аластера.
     - Пища, - сказал я. - Завтрак очень хорош.
     Он расцвел.
     - Завтрак хорошо, а?
     - Очень  хорош.  Но  мы  находимся здесь уже  две  недели,  Израил,  вы
понимаете? Две недели.
     - Да, две недели, - согласился он.
     - А что мы едим каждый день во время ленча и обеда? - спросил я.
     Он подумал.
     - Омар, - ответил он.
     - Вот именно,  - сказал я. - Омар, каждый день омар. Омар на ленч, омар
на обед.
     - Вы любить омар, - обиженно проговорил он.
     - Раньше  любил,  -  поправил  я  его.  -  Но  теперь  мне  хотелось бы
попробовать что-нибудь другое.
     - Вы хотеть что-нибудь другое? - переспросил он, чтобы убедиться.
     - Ну конечно. Например, осьминога.
     - Вы хотеть осьминог?
     - Да.
     - Слушаюсь. Я давать вам осьминог, - пожав плечами, сказал он.
     И в течение следующих пяти дней дважды в сутки нам подавали осьминога.
     В  день  нашего отъезда,  когда мы  сидели в  саду отеля за  прощальной
трапезой,  перед  нами  неожиданно возник  Израил.  Обычно невозмутимый,  он
казался  необычайно взволнованным и  обрушил  на  меня  потоки  малопонятных
английских фраз,  все  время показывая на  только что  прибывшее каноэ,  где
сидели несколько ярких и красочных,  словно ворох орхидей, женщин и детей, с
которыми он  оживленно переругивался.  Сообразив,  что не  мы  были причиной
столь бурного гнева, я попросил его говорить помедленнее и только тогда смог
уловить смысл рассказа.
     Вчера с соседнего острова,  лежащего примерно в миле от нас, приплыл на
своем каноэ индеец,  чтобы отметить какое-то событие. Поздно вечером, где-то
около десяти, он, изрядно выпив, с трудом отправился восвояси. Дома он так и
не  появился.  На  рассвете его  жена,  посадив в  каноэ свою мать и  детей,
отправилась на поиски мужа. Все, что они нашли, - плывущее вдоль рифа пустое
каноэ. Тогда они прибыли сюда, чтобы сказать Израилу, что он и есть истинный
убийца,  потому что  продал тому  спиртное,  и  что  его  святая обязанность
отправиться вместе с  ними  на  поиски трупа.  Вполне понятно,  Израил желал
знать, не поможем ли мы ему в этом малоприятном деле.
     Большинство женщин от такой просьбы тут же упали бы в  обморок,  но моя
жена была не робкого десятка.
     - Как интересно! - сказала она. - Давай поедем. У нас ведь есть время.
     - В общем,  да, - ответил я. - К тому же для разнообразия будет приятно
напоследок поплавать с утопленником.
     Когда мы садились в каноэ,  в отеле появилась еще одна гостья и подошла
к нам. Это была томная пышная дама с блестящими черными волосами, лоснящимся
загорелым телом и полным ртом ослепительно-белых зубов. От нее на целую милю
разносился запах лосьона для загара,  а при ходьбе она мелодично позвякивала
висевшими на ней в  умопомрачительном количестве золотыми украшениями.  Было
непонятно, каким ветром занесло эту особу в столь дикие места. Она выглядела
бы  куда более к  месту на  Лазурном берегу или на  пляже Копакабаны.  Белое
бикини,  в котором она выступала, было столь крошечным, что она вполне могла
обойтись без него.
     - Извините,  пожалуйста,  -  начала  она,  продемонстрировав  в  улыбке
великолепный ряд зубов, - вы собираетесь ехать купаться?
     - M-м... в некотором смысле да, - ответил я.
     - А  вы  не  будете возражать,  если я  к  вам присоединюсь?  -  игриво
спросила она.
     - Ну что вы,  - с жаром ответил я, - но должен вас предупредить, что мы
отправляемся на поиски трупа.
     - Так, значит, вы не против, - склонив голову набок, уточнила она.
     - Если вы не против, то мы и подавно, - галантно ответил я.
     Она вошла в  лодку,  звеня словно музыкальная шкатулка,  и  мы  чуть не
задохнулись от  аромата  "Шанель Э  5",  помноженного на  запах  лосьона для
загара.
     Израил направил лодку к малоизвестной нам части рифа,  где было найдено
каноэ.  Семья погибшего была уже там;  они плавали вдоль берега,  с надеждой
вглядываясь в  прозрачную глубину.  Израил предложил разделиться -  нам с Ли
обследовать одну сторону рифа,  а  ему  другую.  Мисс Копакабана,  элегантно
скользнув в воду, уже плавала поблизости, выглядя на удивление не к месту.
     - Поможете Израилу или останетесь с нами? - спросил я.
     - Я  поплыву  с  вами,  -  ответила  она,  одарив  меня  многообещающим
взглядом.
     Итак,  мы  отправились втроем.  Через  десять минут  все  встретились у
коралловых зарослей. Ли ничего не нашла, я тоже. Встав в воде вертикально, я
обратился к мисс Копакабана.
     - А вы что-нибудь видели? - спросил я.
     - А что я должна была видеть? - поинтересовалась она.
     - Труп, - ответил я.
     - Что?
     - Труп. Ну, мертвое тело.
     - Мертвое тело? - взвизгнула она. - Какое мертвое тело?
     - То, которое мы ищем, - раздраженно сказал я. - Я ведь вам говорил.
     - О, Madre de Dios*! Мертвец? Здесь, на рифе?
     ______________
     * Madre de Dios - матерь божья (исп.).

     - Да.
     - И  вы позволили мне плавать с  мертвецами?  -  возмущенно воскликнула
она. - С отвратительными мертвыми трупами?
     - Но вы же сами захотели, - попытался напомнить я.
     - Ноги моей здесь не будет, - выпалила она.
     Долетев до каноэ, она в считанные секунды взобралась на борт.
     - Ну и слава богу,  -  философски заметила Ли,  - представляю, какую бы
она закатила истерику, если бы мы нашли труп.
     Время поджимало,  нам нужно было торопиться,  чтобы успеть на  самолет.
Утопленника мы  так  и  не  нашли  и  к  тому  же  смертельно  обидели  мисс
Копакабана.  Позднее,  вспоминая об  этом,  я  думаю,  мы поступили тогда по
меньшей мере глупо.  Что может быть лучшей приманкой для акул, чем плавающее
в море упитанное тело мертвого индейца?


        ФИЛЬМ ЧЕТВЕРТЫЙ

     Наше  путешествие на  катере  к  лежащему  в  Панамском канале  острову
Борро-Колорадо заняло полчаса, дав возможность сделать беглый обзор места, в
котором мы  собирались работать.  С  пыхтением разрезая желтовато-коричневую
воду, катер плыл мимо плотной стены разноцветных деревьев. Лиственный шатер,
густой   и   узорчатый,   словно   старинное   вязанье,   был   расплывчатых
зеленовато-красно-коричневых тонов;  то  здесь,  то  там верхнюю кромку леса
нарушали ажурные бледно-зеленые деревья, серебристо-белые ветви которых были
усеяны   звездами   алых   и   изумрудных  эпифитов  и   спутанными  кистями
пурпурно-розовых орхидей.  В  одном месте наш путь тяжело и лениво пересекла
пара туканов,  поблескивая огромными бананово-желтыми клювами, а когда катер
вынужден был  прижаться к  берегу,  чтобы  не  сесть  на  мель,  мы  увидели
порхающих среди цветущих деревьев, похожих на пригоршни опалов колибри. Небо
было густо-синего цвета,  и,  хотя утро еще только начиналось, солнце палило
так,  что  по  спине  под  рубашкой струйками стекал  пот.  Дивный,  пряный,
сладостный лесной запах обволакивал нас; едва уловимое благоуханье миллионов
цветов,  сотен  тысяч грибов и  плодов,  аромат квадриллиона гниющих листьев
перемешивались  в  горячем,   вечно  меняющемся,  вечно  умирающем  и  вечно
возрождающемся лесном котле.
     Вскоре показался остров.  Холмы  походили на  заросшие лесом  до  самых
вершин равнобедренные треугольники;  их неясные,  отражавшиеся в  бурой воде
очертания  казались  рисунками пастелью.  Когда  мы  причаливали,  подлетела
размером с ласточку бабочка-морфина, похожая на оживший кусочек неба; сделав
над  нами пируэт,  она  унеслась прочь,  в  глубь темно-зеленой лесной чащи.
Выгрузив  оборудование,  мы  очутились  перед  бесконечным,  уходящим  ввысь
лестничным маршем,  вызвавшим в моей памяти неприятные ассоциации с крутым и
утомительным подъемом  на  ацтекские пирамиды в  Мексике,  который  я  и  Ли
предприняли  несколько  лет   назад.   Рядом  с   лестницей  была  проложена
монорельсовая дорога,  по  которой ходил похожий на  поезд с  плоской крышей
фуникулер.  Погрузив на него наши вещи,  мы устремили взгляды на прятавшиеся
где-то высоко среди деревьев домики.
     - Так и быть, - мрачно заметил я, - на сей раз я поднимусь пешком, хотя
бы для того чтобы унять злые языки, но уж в следующий раз, будьте любезны, -
только Восточный экспресс.
     Пожалуй,  никогда мне  не  приходилось так жалеть о  своем решении.  Не
пройдя и  полпути,  я  смертельно устал и  был мокрым как мышь.  Когда же  я
добрался до вершины,  у меня только и хватило сил, чтобы дотащиться до стула
и  одним махом осушить кружку пива,  заботливо предложенную Паулой.  Следует
добавить, что, к моей большой досаде, Ли прекрасно справилась с восхождением
и даже ничуть не запыхалась.
     Прибыв  на  место,  наша  кинематографическая группа  тут  же  занялась
просмотром и отбором подходящих съемочных площадок.  Большинство животных на
острове примирилось с  постоянным присутствием снующих по  лесу  от  зари до
зари ученых, поэтому появление еще одной группы чужаков вряд ли произвело на
них большое впечатление.
     - Материал у  нас отменный.  Говоря "отменный",  пожалуй...  режут пол,
хотя...  а вообще-то недурно,  сойдет вполне,  да,  а если сюда же этих, как
их...  ну  ревут  еще...  обезьян,  вспомнил,  ревунов и  много-много  таких
огромных деревьев, покрытых эпитетами, - делился Аластер.
     - Эпитетами?  - удивился я, думая, что, возможно, он имеет в виду новый
вид растения-паразита, произрастающего на Барро-Колорадо, о котором я ничего
не слышал.
     - Да, - ответил Аластер, - знаешь, такие гроздья, как у орхидей.
     - Может быть, ты имел в виду эпифиты? - спросил я.
     - Ну,  конечно,  именно о  них я  и говорил,  -  с неописуемым апломбом
произнес Аластер.  - А потом там были еще такие с длинными... носами, смешно
называются.
     - Тапиры?
     - Нет,  длинные носы, свистят, забавные, - уточнил Аластер, дивясь моей
тупости: уж он ли не дал подробное биологическое описание.
     - Муравьеды?
     - Да нет же, ходят по земле.
     - А муравьеды тоже ходят.
     - Они называются что-то вроде "носсля", - сказал Аластер.
     Я  глубоко задумался.  Общение с Аластером всегда было делом непростым,
но если он,  паче чаяния, забывал какое-то название или сообщал неверное, то
вы начинали чувствовать себя в роли человека, пытающегося прочесть "Рукописи
Мертвого моря" с помощью португало-эскимосского словаря.
     - Может,  ты  имел  в  виду носуху?  -  спросил я,  осененный внезапной
догадкой.
     - Наконец-то,  -  ликующе воскликнул Аластер.  -  Длинный нос, свистит,
лазает по деревьям.
     Вскоре мы совершили первый набег в  глубь острова для осмотра выбранных
Аластером  съемочных  площадок  и  знакомства с  будущими  героями  картины.
Сколько бы вам ни приходилось бывать в тропическом лесу,  каждый раз,  когда
вы  вновь  попадаете  в  неясный  полумрак  гигантских деревьев,  душа  ваша
наполняется трепетом.  После  яркого солнечного света  вы  вначале ничего не
видите.  Первое,  что  вы  ощущаете,  -  это прохлада,  освежающая влажность
масленки  в  жаркий  день;  но  вскоре  вы  понимаете,  что  прохлада весьма
относительна,  так как потеете ничуть не меньше.  Глаза, привыкнув к лесному
сумраку,   начинают   разбегаться  от   обилия   древесной   и   травянистой
растительности.  Всюду,  куда  ни  брось взгляд,  вы  не  найдете ни  одного
похожего растения, и, хотя это впечатление обманчиво, вам кажется, будто вся
зеленая масса вокруг вас постоянно шевелится.  Великаны-деревья, сотни футов
высотой, опирающиеся на воздушные корни (похожие на контрфорсы средневековых
соборов), так оплетены со всех сторон густой сетью ползучих растений и лиан,
что   напоминают  гигантские  мачты   потерпевших  кораблекрушение  шхун   с
изорванными в клочья зелеными парусами;  кажется, только плотно окутавший их
саван лиан не дает им упасть.
     В некоторых местах лесная подстилка казалась живым, шевелящимся зеленым
ковром.   Эффект  создавался  за  счет  полчищ  спешащих  к   своим  гнездам
муравьев-листорезов,  несущих на  спинах  трофеи  -  маленькие,  величиной с
ноготь,   треугольные  кусочки  зеленых  листьев.   Иногда   от   гнезда  до
облюбованного ими  дерева (которое они деловито анатомировали) насчитывалось
несколько сотен ярдов,  и  на  всем  расстоянии зеленая колонна прокладывала
себе путь по  темной лесной подстилке,  под кустами и  через упавшие бревна;
при близком рассмотрении этот непрерывный поток казался лилипутской регатой,
- только все паруса у яхт были зелеными.
     Углубившись в чащу, мы услышали раздававшийся прямо над головами низкий
раскатистый  рев,  означавший  приближение  черных  обезьян  ревунов.  Звук,
издаваемый ими,  совершенно особенный -  нечто  среднее между воем,  ревом и
громким бульканьем,  сотрясающим и  наполняющим собой  весь  лес.  Вскоре мы
увидели самих  возмутителей спокойствия -  маленькую семейную группу черных,
как  смоль,  созданий;  одни  беззаботно раскачивались на  деревьях,  другие
грелись в  пробивавшихся сквозь лесной полог  лучах солнца,  не  забывая при
этом запихивать в рот листья и почки,  третьи,  уцепившись хвостом за ветви,
висели  вниз  головой,   созерцая  свой  висячий  сад.   Увидев  людей,  они
насторожились и начали подозрительно нас разглядывать, а когда мы, свернув с
тропинки,  направились в  лес и оказались прямо под ними,  обезьяны пришли в
еще  большее  волнение и  агрессивность и  стали  обстреливать нас  ветками,
листьями и другими, более серьезными боеприпасами.
     - По-моему,  это уж слишком,  -  заметил Аластер, когда солидная порция
экскрементов просвистела всего в нескольких футах от его головы.
     - Не кипятись так, Аластер, - сказала Паула. - Они всего-навсего делают
то, что любой с удовольствием позволил бы себе в отношении режиссера.
     Обезьяны,  удостоверившись,  что  шквал  летящих в  противника веток  и
экскрементов оказался малоэффективным,  принялись оглушительно скандировать,
вынуждая нас убраться с их территории.
     - Мне  кажется  они  страшно  рассердились,  -  возвысила голос  Паула,
пытаясь перекричать сумасшедший гам.
     - Я тоже так думаю,  знаешь...  рев,  да...  где-то выше... деревьев, -
сказал Аластер.
     - Ты, наверное, хотел сказать вышка, - тут же перевела Паула. - Да, мне
говорили,  что она находится где-то в  лесу.  Они используют ее для изучения
лесного полога.
     - Вот это я и имел в виду, - подтвердил Аластер.
     - Между  прочим,  сто  пятьдесят футов в  высоту,  -  радостно сообщила
Паула.
     - Как  мило,  -  ответил я.  -  С  большим удовольствием посмотрю,  как
Аластер будет на нее взбираться.
     - Прости,  дорогой, я и забыла, что ты боишься высоты, - сказала Паула.
- Но не беда. Мы отправим наверх оператора, а вы с Ли останетесь внизу.
     - Ты не продюсер, а просто чудо, - заключил я.
     Мы   шли  по   лесу,   осторожно  переступая  через  вереницы  спешащих
муравьев-листорезов.  Их было так много,  что мы удивлялись,  как они до сих
пор  не  уничтожили всю  растительность.  На  самом деле сбор листьев -  это
особая  форма  огородничества;  так  как  муравьи  переносят листья  в  свои
обширные подземные жилища  (достигающие по  площади четверти акра)  и  здесь
листья  перегнивают,  превращаясь в  мульчу:  на  ней  насекомые  выращивают
грибницу,  которой питаются.  Чувствуя где-то подсознательно, что, уничтожив
все листья в  округе,  они умрут с  голоду,  муравьи обращаются с  деревьями
крайне аккуратно, собирая лишь небольшую дань с каждого дерева.
     На  второй день  нашего пребывания в  лесу  мы  наткнулись на  одно  из
упавших исполинов-деревьев.  Росшее на склоне холма дерево цеплялось корнями
за тонкий верхний почвенный слой,  который размыли тропические ливни; работу
довершил ветер,  вырвавший дерево  из  земли  так  же  просто,  как  дантист
вырывает зуб.  На  примере этого  поверженного колосса можно  понять,  сколь
хрупка структура тропического леса.  Верхний слой  почвы  такой тонкий,  что
деревьям  приходится обзаводиться дополнительными воздушными корнями,  чтобы
поддерживать ствол  в  вертикальном положении.  Эти  гигантские деревья сами
себя кормят,  так  как опадающие листья тут же  сгнивают,  образуя перегной,
благодаря которому и  живет растение.  Процесс этот  настолько быстрый,  что
успевает образоваться лишь  незначительный слой почвы.  Поэтому происходящая
повсеместно  катастрофическая вырубка  тропических лесов  для  использования
"освободившихся" земель под  пастбища или пашни влечет за  собой уничтожение
верхнего  почвенного  слоя  и  как  следствие  -   эрозию  земель.   Правда,
естественное падение  деревьев  (чему  мы  были  свидетелями) оказывает лесу
только благо.  Когда рушится такой исполин,  он  увлекает за  собой растущие
поблизости более мелкие деревья,  тем  самым пробивая брешь в  густом лесном
пологе.  Солнечные лучи  получают доступ  к  нижним  ярусам,  и  кустарники,
ползучие  растения  и  молодая  поросль,  до  того  произраставшие в  лесном
сумраке,  с  радостью устремляются вверх.  Семена,  долгие годы  в  ожидании
такого  события дремавшие в  почве,  пробуждаются и,  дав  ростки,  начинают
быстро тянуться ввысь,  к  голубому небу,  пока "окно" не  закроется другими
растениями.  Так  смерть  одного  древесного  великана  служит  своеобразным
сигналом к зарождению новой жизни вокруг его гигантских останков.
     С  росших  на  склоне холма  выше  упавшего гиганта деревьев доносились
писк,  трескотня и возня.  Решив выяснить в чем дело,  мы свернули с тропы и
обнаружили группу паукообразных обезьян,  забавлявшихся тем, что они срывали
и поглощали росшие на нижних ветвях деревьев какие-то розовые почки.  На мой
взгляд,  названы эти  обезьяны удивительно точно,  так  как своими длинными,
мохнатыми,  темными конечностями и длинными хвостами (столь цепкими, что они
управляются с ними так же ловко, будто это еще одна рука) животные и в самом
деле похожи на  необычных,  плетущих паутину среди ветвей гигантских пауков.
Не в пример негостеприимным ревунам паукообразные обезьяны,  напротив,  были
совершенно нами  очарованы и,  раскачиваясь на  своих  удивительных хвостах,
спускались все ниже и ниже.  Одна из них была просто без ума от Ли, которая,
чтобы утолить жажду, ела апельсин. Обезьяна перебиралась с ветки на ветку и,
наконец  оказавшись  в  каких-нибудь  пятнадцати  футах  от  предмета  своих
вожделений,  начала  заглядывать  Ли  в  рот  с  таким  интересом,  с  каким
антрополог изучает  вкусовые  привычки  аборигенов.  Ли  отделила  дольку  и
положила ее  на  вытянутую руку;  к  нашему удивлению,  обезьяна,  ничуть не
задумавшись, слетела вниз, схватила дольку и тут же засунула ее в рот. После
этого вся  стая  долго следовала за  нами,  выжидательно на  нас  взирая,  и
отстала только тогда,  когда  стало совершенно ясно,  что  апельсинов больше
нет.
     Аластер договорился с  одним из работавших на станции охотников,  чтобы
тот прочесал лес в поисках подходящих для съемок животных. На следующее утро
охотник явился к нам с первым экземпляром,  одним из моих любимых животных -
двупалым  ленивцем.  Это  на  редкость  очаровательное создание с  маленькой
головкой,  длинной пушистой шерстью,  круглыми,  слегка навыкате золотистыми
глазами и  с не сходящей с физиономии доброй мечтательной улыбкой.  Кроткие,
медлительные ленивцы позволят вам  пристроить их  где угодно,  словно старое
ненужное пальто,  и  только после  получасового размышления они  продвинутся
футов на шесть,  да и  то в  замедленном темпе.  Они поистине фантастические
существа.  Из-за  того  что  вся  их  необычная жизнь  на  вершинах деревьев
протекает шиворот-навыворот,  в  прямом смысле вверх дном,  а рацион состоит
главным образом из  трудноперевариваемых листьев,  внутренние органы ленивца
сильно отличаются от внутренних органов других млекопитающих.  Обмен веществ
у этих животных такой же замедленный,  как их движения,  и неторопливый, как
бюрократическая волокита. Достаточно сказать, что ленивцы могут целую неделю
не опорожнять мочевой пузырь.
     Мех у ленивца лежит иначе,  чем у других животных. У всех млекопитающих
шерсть растет от  позвоночника к  животу,  поэтому пробор,  если  можно  так
выразиться,  находится на хребте. У ленивца мех на животе как бы причесан на
косой пробор,  а  остальная шерсть растет в  направлении спины,  и  поэтому,
когда ленивец висит вверх животом,  капли дождя легко скатываются по  шерсти
вниз.  В  волосяном  покрове  животного  имеются  необычные приспособления -
диагонально  расположенные  ряды  клеток,   образующие  складки,  в  которых
произрастают два  вида синезеленых водорослей.  Это  придает шерсти ленивцев
зеленоватый оттенок,  помогающий отлично прятаться среди  листвы,  и,  таким
образом, животное можно уподобить своеобразному висячему саду.
     Еще  более любопытным является тот факт,  что в  шерсти ленивца селятся
некоторые виды жуков,  клещей и  бабочки-огневки.  Известно около двенадцати
тысяч видов этой встречающейся повсеместно бабочки, и многие из них довольно
необычны.   Например,   на  конце  брюшка  у   них  имеется  так  называемый
тимпанальный орган,  с  помощью которого они  улавливают эхо  ультразвуковых
сигналов,  издаваемых  летучими  мышами  для  поимки  жертвы,  что  помогает
бабочкам избежать зубов хищника.  Гусеницы некоторых видов огневок,  живущих
на водных растениях,  превратились в настоящих водных животных;  у одного из
видов   гусениц   даже   развились  жабры.   У   огневок  довольно  занятные
взаимоотношения с ленивцем.  Бабочки откладывают в его шерсти яйца; когда же
из   яиц  выводятся  личинки,   они  кормятся  растущими  в   складках  меха
водорослями,  а возможно,  и самим мехом. Поэтому ленивец является не только
висячим садом, но и передвижным меховым отелем для всех этих насекомых.
     Следующей  представшей перед  кинокамерой лесной  кинозвездой оказалось
маленькое обворожительное существо, с которым мне не приходилось встречаться
уже много лет,  с тех пор как я приобрел несколько экземпляров в Гайане. Это
был карликовый муравьед,  самый крошечный из всех видов муравьедов; взрослая
особь прекрасно умещается на  ладони,  оставляя достаточно свободного места.
Как и ленивец, этот малыш отлично приспособился к древесному образу жизни. У
него густая,  короткая, шелковистая янтарно-коричневого цвета шерсть. Цепкий
хвост  на  конце  голый,  что  помогает животному крепче держаться за  ветви
деревьев.  У муравьеда короткий, трубкообразный хоботок, слегка изогнутый на
конце;  миниатюрные глазки и  ушки прячутся в густой шерсти.  Особый интерес
представляет необычная задняя ступня маленького зверька. Передние конечности
оканчиваются толстыми,  розовыми подушечками,  вооруженными тремя  длинными,
тонкими,   острыми  когтями,  средний  коготь  самый  большой.  Когти  могут
убираться в  подушечки,  словно лезвие перочинного ножа.  На  подошве задней
ноги (на  пятке,  если можно так  выразиться) имеется мускулистая чашевидная
присоска,  позволяющая ступне плотно прижиматься к  ветке дерева.  Пальцы на
концах ступней оканчиваются острыми когтями с  подушечками у основания;  все
это,  вместе с присоской на пятке,  образует такую мертвую хватку, что когти
даже  особенно и  не  нужны.  Если муравьеду угрожает опасность,  он  плотно
обвивает хвостом ветвь,  крепко  упирается в  дерево задними ногами (образуя
треножник с  помощью хвоста и  двух задних конечностей),  поднимает передние
лапы над головой,  и,  когда противник оказывается в  пределах досягаемости,
делает  выпад  вперед,  нанося  сверху  удар  острыми как  бритва  передними
когтями.  В отличие от затупленных,  почти без эмали,  редких зубов ленивца,
которые растут на протяжении всей его жизни, у муравьеда зубов вообще нет, а
вместо   них   -   длинный  клейкий  язык   и   особый  мускульный  желудок,
перемалывающий древесных муравьев, которыми муравьед питается.
     Во  время съемок наш  киногерой продемонстрировал огромную силу  духа и
вскоре настолько привязался к  нам,  что в  перерывах между дублями спокойно
восседал на ладони Ли,  держась за ее указательный палец; при этом хвост его
любовно обвивал большой палец  или  запястье партнерши.  Когда  пришло время
расставаться,  он  ни за что не хотел слезать с  рук Ли и  еще долго сидел в
кустах, грустно глядя на нас, а потом исчез в лесу.
     Хотя  у  нас  имелись  километры  пленки  о  разнообразной деятельности
муравьев-листорезов,  включая уничтожение листвы,  перенос листьев к гнезду,
уборку  гнезда  и  создание  гигантских  мусорных  свалок,  нам  приходилось
расставаться с  муравьями в  момент,  когда  они  исчезали под  землей.  Это
раздражало Аластера.
     - Пожалуй...  знаете...  я думаю...  ну,  садики,  - сказал он, склонив
голову набок и медленно поворачиваясь, словно сияющий, довольный, висящий на
веревке труп. - Грибницы, знаете... подземные.
     - Единственный способ до них добраться, милый, это выкопать этих друзей
наружу, - заметила практичная Паула.
     - Да,  -  задумчиво  проговорил Аластер,  вертясь,  словно  волчок,  на
муравьином гнезде, занимавшем площадь небольшого танцевального зала.
     - А что? - спросил Роже. - Если это неглубоко...
     - Грибницы иногда находятся совсем близко от поверхности, - сказал я, -
но не думаю, чтобы муравьям понравилась ваша затея.
     - Паула  раздобудет лопаты  и  мы  выкопаем  их,  а?  -  с  энтузиазмом
предложил Роже. - Выкопаем эти маленькие jardins des champignons*, да?
     ______________
     * Jardins des champignons - здесь грибные плантации (фр.).

     - Так...  лопаты,  -  проговорил Аластер, воодушевленный новой идеей. -
Достаньте нам лопаты.
     Паула поплелась через лес обратно на станцию и в конце концов появилась
со  связкой лопат.  Основное назначение продюсера -  уметь  в  нужный момент
произвести  любую  вещь:  от  грузовика  с  четырьмя  ведущими  колесами  до
пристойной трапезы, от моторной лодки до бутылки виски.
     - Отлично, - сказал Аластер.
     Схватив лопаты, они с Роже принялись копать. Поскольку у меня уже был в
прошлом некоторый опыт общения с  муравьями-листорезами,  я,  взяв под  руки
Паулу и Ли, увел их с места боевых действий. Листорезы - создания необычайно
высокоорганизованные.   Колония   образуется  самкой,   называемой  царицей,
которая,  совершая брачный вылет,  несет с собой кусочек грибницы; последняя
послужит кормовой базой всей будущей колонии.  (Так первые поселенцы Америки
везли с собой мешки с пшеницей,  чтобы посеять ее в том месте, где они решат
обосноваться.)  По  окончании брачного полета  царица высаживает грибницу на
детской  половине и  начинает ухаживать за  ней  с  неистовостью увлеченного
садовода,  удобряя ее своими экскрементами.  Если грибница погибает, колония
муравьев  умирает  вместе  с  ней;  если  же  грибница приживается,  колония
начинает  быстро  увеличиваться,  разрастаясь пропорционально росту  грибных
плантаций,  доходя  по  численности  до  миллиона  особей.  Только  я  успел
объяснить все это Пауле, как с полмиллиона муравьев, решив, что деятельность
Роже и  Аластера может оказаться губительной для их здоровья и благополучия,
толпами устремились выразить свой протест. Всего минуту назад Аластер и Роже
были  похожи на  двух  добросовестных огородников,  перекапывающих грядки со
спаржей под новый урожай,  а в следующий момент они выделывали невообразимые
скачки,  фуэте и  па-де-де,  которым позавидовали бы солисты балета Большого
театра. Все это сопровождалось дикими, душераздирающими криками вперемешку с
отчаянными ругательствами и богохульствами.
     - Господи,  -  пронзительно кричал Аластер,  вертясь на одном месте,  -
о-о, как больно. Вот проклятые твари!
     - О-о,  merde alors*!  - вопил Роже, крутясь и хлопая себя по брюкам. -
Ой, как кусается!
     ______________
     * Merde alors - черт побери (фр.).

     Весь  ужас  заключался в  том,  что  Аластер  был  в  шортах  и  старых
бейсбольных бутсах,  и потому ноги его были совершенно не защищены;  полчища
муравьев  ползли  по  ним  вверх,  как  по  деревьям,  намереваясь разгрызть
бедолагу на  мелкие  кусочки.  Роже  не  повезло еще  больше.  На  нем  были
элегантные,  плотно облегающие брюки, по которым муравьи взбирались быстро и
без  всякого труда.  Те  из  них,  что карабкались по  внешней стороне брюк,
вгрызались в  тело  прямо  через тонкую ткань;  другие,  находившиеся внутри
брюк,  стремились забраться повыше,  пытаясь впиться в  самые  нежные  части
тела.  Мощным муравьиным челюстям,  привыкшим перемалывать грубые листья, не
составляло особого труда прокусить тонкую брючную ткань, поэтому брюки Роже,
как и ноги Аластера, были в пятнах крови. Мы вынесли их с поля боя и сделали
противомуравьиную обработку.  Затем  Паула  оказала  им  медицинскую помощь,
введя антибиотики,  но  еще долгое время спустя мы продолжали снимать с  них
муравьев.
     - Нет,  вы  только  посмотрите,  -  задыхаясь,  говорил  Аластер,  очки
которого  запотели  от   волнения.   -   Эти   типы   пытались  лишить  меня
растительности!
     - А  что  они  сделали со  мной,  -  жаловался Роже,  -  просто страшно
сказать. Они пытались сделать из меня евнуха.
     Позже,  натянув на  себя невообразимое количество всякой одежды и  став
похожими на экипированных к  битве Труляля и  Траляля,  Роже с Аластером,  к
ярости муравьев,  успешно выкопали часть  подземной грибницы и  сняли ее  на
пленку.
     К одним из наиболее причудливых аспектов жизни тропического леса, столь
же трудных для съемки,  как и подземные грибные плантации, относится история
необычайных  взаимоотношений  гигантского  фигового   дерева   и   крошечной
бластофаги.  Их  удивительное содружество нашло  объяснение совсем  недавно,
подтвердив еще  раз,  сколь  непроста,  полна всяческих хитросплетений жизнь
тропического леса,  в  котором  каждое  растение или  животное являются лишь
частью единой,  сложной экосистемы. Ведь маленькая бластофага погибла бы без
гигантского фигового дерева,  а  без крошечного насекомого фиговое дерево не
смогло бы размножаться,  численность его постепенно сокращалась бы и в конце
концов оно исчезло бы с лица Земли.
     У  фиговых  деревьев  довольно необычная форма  соцветий,  напоминающая
скорее плод, нежели цветок.
     Множество мелких  цветочков расположено внутри фиги,  прикрепляющейся к
ветке  с   помощью  цветоножки;   на  противоположном  конце  плода-соцветия
находится  небольшое  отверстие,   почти  полностью  закрытое  чешуйками.  У
фигового дерева имеются женские и мужские цветки,  и способ,  которым пыльца
переносится из одного цветка в другой, не только удивляет, но и восхищает.
     А происходит следующее.
     Первыми созревают женские цветки, их аромат привлекает самок-бластофаг,
несущих на  себе  пыльцу с  других фиговых деревьев.  Чтобы  попасть внутрь,
самке  приходится  в  полном  смысле  слова  пробиваться  сквозь  чешуйчатую
"дверь".  Процедура эта  довольно сложная,  так как чешуйки прилегают друг к
другу  довольно  плотно;  поэтому  хрупкая  самка-бластофага нередко  ломает
крылья и усики.
     Как только одной самке (а вслед за ней и другим) удается попасть внутрь
соцветия, она, наподобие бурильщика нефтяных скважин, запускает свой длинный
яйцеклад в  пестики женского цветка.  Женские пестичные цветки  бывают  двух
видов:  короткостолбиковые и  длинностолбиковые.  Яйцеклад устроен так,  что
может  достигнуть дна  только короткостолбикового цветка.  Длинностолбиковые
цветки  лишь  "пробуются",  но  на  стенках пестиков остается пыльца.  Таким
образом, в короткостолбиковых фигах бластофага проходит личиночную стадию, а
в   длинностолбиковых  развиваются  семена.   Даже  на  этом  этапе  история
достаточно запутана,  но послушайте, какие чудеса происходят дальше. Личинки
растут и  затем окукливаются.  Вероятно,  в  это время они начинают выделять
вещество,  которое замедляет созревание плода, потому что если плод созреет,
его могут сорвать и  съесть вместе с  находящимся в нем "детским садом".  Но
вот  куколка  созревает.  Первыми выводятся самцы  бластофаг;  они  начинают
обходить  всех  по  очереди  невылупившихся  самок  и  оплодотворяют  их.  В
соответствии с  поставленными задачами фига до этого момента остается плотно
запечатанной,  так  что  воздух  внутри плода  содержит около  10  процентов
углекислого газа (в отличие от 0,3 процента двуокиси углерода,  содержащейся
снаружи);  правда,  самцам такой переизбыток углекислого газа  совершенно не
мешает.  После  оплодотворения самцы пробуравливают ходы  в  кожуре фиги,  и
уровень  углекислоты резко  падает.  Это  в  свою  очередь  ускоряет процесс
выведения  из  личинок  женских  особей  и  способствует  появлению  мужских
цветков;  они образуют пыльцу,  покрывающую самок-бластофаг.  Самцы и  самки
объединенными усилиями прогрызают чешуйки на входе плода,  и  самки покидают
родное гнездо,  унося с собой пыльцу и запас спермы,  для того чтобы,  когда
придет  пора,  основать новую  колонию на  другом фиговом дереве.  Бескрылые
самцы не могут покинуть плод и, выполнив свою миссию, погибают.
     Когда задумаешься над  тем,  что  история бластофаги -  только одна  из
множества  удивительных вещей,  происходящих в  тропическом лесу,  начинаешь
осознавать сколь  сложен  мир,  в  котором  мы  живем,  и  как  подчас  наше
наплевательское отношение может нарушить хрупкий природный баланс.
     Тропические леса -  щедрый дар природы;  мы  же обращаемся с  ними так,
будто  они   представляют  для   нас   какую-то   опасность,   тогда  как  в
действительности являются колоссальным самовосполняющимся складом  лекарств,
продовольствия,  древесины,  красителей,  пряностей и  массы других полезных
вещей.  Мы  даже до  конца не осознаем всей пользы,  приносимой человечеству
тропическим лесом,  но уже уничтожаем его с такой быстротой, что многие виды
растений  и  животных исчезают до  того,  как  ученые  успевают их  описать.
Подсчитано,  что  дикое,  самоубийственное наступление  на  тропические леса
планеты выражается ежегодно страшной цифрой в  сорок  три  тысячи квадратных
миль (сто десять тысяч квадратных километров) вырубленных и сожженных лесов.
Бесстрастный прогноз сообщает нам,  что  при  таких темпах через восемьдесят
пять лет тропический лес полностью исчезнет с лица Земли.  Если это случится
- а  пока  не  видно  никаких  признаков,   свидетельствующих  о  том,   что
человечество вдруг опомнилось и взялось за ум, - могут произойти необратимые
катастрофические изменения климата, так как леса влияют на погоду. Без лесов
богатейшие уголки планеты за короткое время превратятся в  пустыни.  Не буду
говорить о всем известной приносимой лесами пользе и о той,  которую они еще
могут  принести.  Мы  лишь  слегка  коснулись неисчерпаемой области  знаний,
относящихся к огромной экосистеме,  именуемой влажным тропическим лесом, или
джунглями.  Мы  пока не  знаем,  какие неоценимые блага скрываются в  лесной
чаще, но уже с маниакальной расточительностью губим то, что никогда не может
быть  воссоздано,  что  составляет огромную ценность для  всех,  живущих  на
Земле,  и  более  того,  что  при  бережном  и  разумном  отношении способно
самовосстанавливаться.  Однако если  мы  будем продолжать двигаться теми  же
темпами,  что сейчас,  то,  возможно,  менее чем через сто лет, с миллионами
новых жителей,  которых нужно будет кормить,  нам придется выращивать хлеб в
пустынях.  А произойдет все это лишь потому, что все мы, независимо от цвета
кожи,  религиозных и  политических убеждений,  ведем  себя  одинаково алчно,
преступно и эгоистично,  и, если мы не переменимся, причем в самое ближайшее
время,  у  наших  детей  никогда не  будет  возможности ни  увидеть этот  на
редкость чарующий,  биологически важный регион планеты - тропический лес, ни
тем более воспользоваться его благами.


        ФИЛЬМ ПЯТЫЙ

     Пожалуй,  это  только к  лучшему,  что  мы  не  сразу  попали из  почти
сорокаградусной жары острова Барро-Колорадо в место наших следующих съемок -
таежный зимний лес  у  горы  Райдинг-Маунтин в  Канаде,  где  мороз достигал
-17<sup>o</sup>C. Сказать, что было холодно, значило бы ввести читателей в заблуждение.
Как только мы вышли из машины,  мои борода и  усы примерзли друг к другу,  а
длинные,  с полдюйма,  ресницы Паулы покрылись таким толстым слоем инея, что
она с трудом открывала глаза.
     - Г-господи, - сказала она, озирая утонувшие в снегу окрестности, серое
замерзшее небо и  необъятных размеров бревенчатую хижину,  к  порогу которой
нас привезли.  -  А что,  мальчики,  отличное местечко. Никто не хочет здесь
поселиться?
     - Так...  снег,  я надеюсь...  хотя света не много.  И как только звери
живут в снегу? - склонив голову набок, вопрошал Аластер, пытаясь повернуться
на месте,  но глубокий снег помешал ему совершить маневр.  В  этот момент Ли
бросила в него снежком, но, к сожалению, промахнулась.
     Хозяевами хижины были  Боб  и  Луиза Сопак,  удивительно приятная пара,
предложившая нам не только жилье,  но и вместе со своими соседями -  Черил и
Доном Макдональдами -  всяческую помощь.  Говоря о том,  что дом представлял
собой бревенчатую хижину;  я  ни в коей мере не хочу сравнить его с одним из
тех узких и длинных, наподобие коробки из-под ботинок, строений, которые так
часто встречаются в фильмах о Диком Западе.  Единственное, что их роднило, -
это материал,  из которого они были построены,  - громадные сосновые бревна.
Войдя внутрь,  вы попадали в огромное единое помещение, практически лишенное
перегородок.  Где-то  на  высоте тридцати футов виднелась крыша.  На  первом
этаже располагались гостиная,  столовая и кухня.  Одна лестница вела наверх,
где под крышей находились спальни,  а другая - вниз, где были другие спальни
и  погреба.  Это  одно из  самых необычных жилищ,  в  котором мне когда-либо
доводилось  бывать.   Чтобы   отогреть   нас,   насквозь   промерзших  после
четырехчасовой езды  из  Виннипега,  Боб  и  Луиза,  превосходные  кулинары,
приготовили королевский обед: умопомрачительный суп, домашней выпечки хлеб и
столько оленины,  что я поинтересовался,  не истребили ли они в честь нашего
приезда все поголовье оленей Канады. Но это, конечно, была всего лишь шутка.
Боб  -  прекрасный хозяин,  и  каждый год  заготавливает впрок ровно столько
оленины,  сколько требуется на  зиму  (обычно двух  животных).  Такая охота,
наряду  с  обеспечением семьи  вкусным  мясом,  является одновременно лучшим
способом благодетельной отбраковки слабых особей.
     Обильная  пища,  сопровождаемая некоторым количеством предусмотрительно
захваченного  с   собой   с   медицинскими  целями   виски,   способствовала
постепенному размораживанию моих бороды и усов, а также ресниц Паулы. Тут же
за столом было решено, что Паула вместе с Родни (нашим канадским оператором)
и Аластером отправятся на разведку,  в то время как нас с Ли будут посвящать
в таинства катания на лыжах и хождения в снегоступах.
     Очень скоро я обнаружил,  что мое телосложение,  моя, как очаровательно
выражаются  французы,  en  bon  point*,  для  катания  на  лыжах  отнюдь  не
приспособлена.  Стоило мне наклониться вперед, и я падал вниз лицом; если же
наклонялся назад,  то падал на спину,  а когда старался держаться прямо,  то
все  равно  падал  вперед  или  назад  в  зависимости от  направления ветра.
Хождение в снегоступах -  это, как говорится, совсем другое дело, и я освоил
его  вполне  успешно.  Есть  что-то  волшебное в  том,  когда  ты  ходишь по
глубокому  снегу  и  не  проваливаешься  в  него.  Мысленно  начинаешь  даже
сравнивать себя с чудесной птицей -  яканой,  которая,  не отличаясь большой
хрупкостью, бегает по листьям водяных лилий, словно по асфальту. В ботинках,
напоминающих теннисные ракетки, вы плавно передвигаетесь по такому глубокому
снегу,  в  котором без  снегоступов увязли  бы  по  уши  через  пару  шагов.
Единственную сложность представляет поворот на месте,  и  если вы действуете
не по правилам, то ваши башмаки непременно запутываются и вы падаете в снег,
подняться с  которого довольно трудно.  Но  стоит  только  овладеть техникой
поворота,  и  вы  начинаете чувствовать себя  бравым гвардейцем,  безупречно
выполняющим на параде команду "кругом".
     ______________
     * En bon point - здесь конституция (фр.).

     Немного потренировавшись в снегоступах, мы с Ли отправились осматривать
ближайшие окрестности.  Небо  было  беспросветно серым  и  казалось до  того
твердым, что если бросить в него снежком, то тот отскочит от него со звоном,
словно от  чего-то металлического.  Сверху сыпались тучи снежинок размером с
пенсовую  марку,  невесомые  и  мягкие,  точно  промокательная бумага.  Снег
скрипел и  урчал под ногами,  но  больше не было слышно ни звука -  весь мир
словно утонул в снегу.  Сосны выглядели так, будто какой-то великан-кондитер
облил их  сверху глазурью,  а  их  темно-зеленые ветви клонились вниз под ее
тяжестью. Местами огромные деревья настолько сгибались от белого груза, что,
надо думать, жить им оставалось только до следующего снегопада. Мы подошли к
небольшому озеру,  круглому и  ровному под  покровом снега  и  льда,  словно
блюдце с  молоком.  По краям виднелись покрытые снегом холмики с торчащими в
разные  стороны  черными,  будто  древесный уголь,  ветвями,  пробивавшимися
сквозь ледяную корку.  Это были бобровые хатки; в их уютной глубине животные
спали до прихода весны, которая должна была растопить пятифутовый слой снега
и льда, освободив бобрам их жизненное пространство.
     (Возвратившись в  Канаду  летом,  мы  вновь  попали к  этому  озеру  на
рассвете.   Контраст  оказался  разительным.   Золотисто-зеленая  вода  была
окаймлена, как викторианская скатерть бахромой, густыми зарослями тростника;
поверхность озера во  многих местах украшали вкрапления белых водяных линий.
Только-только над  кромкой шелестящего зеленого леса показалось солнце;  оно
рассеивало  плотную  пелену  тумана,   отдельные  клочки  которого  пытались
зацепиться за  камыши и  водяные лилии,  скользя меж ними,  словно тончайшая
свадебная фата.
     Забравшись в  лодку,  мы медленно плыли к торчащему из воды коричневому
горбу,  похожему на гигантский неудавшийся рождественский пудинг. Здесь жили
бобры.  На полпути к  жилищу из золотисто-зеленой воды неожиданно высунулась
большущая коричневая морда,  и  в  обрамлении бегущих по  воде кругов на нас
подозрительно уставился бобр.  Мы бросили грести и начали наблюдать,  как он
медленно и  с  достоинством,  словно дворцовый стражник,  плавал взад-вперед
перед  своим  домом.   Когда  же  мы  попытались  подобраться  поближе,   он
заволновался и,  подняв похожий на весло хвост,  с  такой силой ударил им по
воде,  что по озеру раскатилось эхо, напоминавшее ружейный выстрел. Потом он
нырнул. Вынырнув через некоторое время в другом месте и удостоверившись, что
мы и не подумали отступать,  он снова ударил хвостом и исчез под водой.  Все
время,  пока мы  не  причалили к  берегу,  он продолжал выныривать в  разных
местах и  колотить по  воде  хвостом,  стараясь нас  прогнать.  Он  оказался
единственным встреченным нами в Канаде бобром, и поведение его вряд ли можно
было назвать гостеприимным.)
     Вернувшись в хижину,  мы обнаружили Аластера,  пребывавшего в радостном
возбуждении:  ему удалось найти и заснять большое стадо белохвостых оленей и
даже гордого упрямца американского лося; это доказывало (по его мнению), что
в  этом царстве снега все же  теплится какая-то жизнь.  Встретившиеся нам по
пути из  Виннипега две вороны вряд ли могли убедить нашего режиссера в  том,
что на замерзшем Севере может жить кто-нибудь кроме людей.
     - Завтра мы попытаемся снять тебя и  Ли в компании белохвостых оленей и
американского лося,  -  важно изрекла Паула.  Она  вполне освоилась в  новой
должности,  позабыв те  дни  на  Мадагаскаре,  когда она  была всего-навсего
помощником  продюсера  и  именовалась  просто  "помпрод".  -  А  вечером,  -
продолжала она,  - мы спустимся к озеру, где Аластер хочет, чтобы ты половил
сов.
     - Не понял, - сказал я.
     - Половил сов - на мышь, - объяснила Паула.
     - Куиггерс, по-моему ты хватила лишнего, - сказал я.
     - Ну что ты,  милый,  я  не шучу.  Аластер где-то вычитал,  что ученые,
когда им нужно окольцевать сов или еще для чего-нибудь,  ловят их, используя
в качестве приманки дохлых мышей.
     - В жизни не слышал подобного бреда,  -  сказал я. - А почему именно на
озере? Я и не знал, что в Канаде обитают водяные совы.
     - Конечно нет.  Просто на озере больше свободного места, а в лесу леска
непременно запутается в ветвях деревьев.
     - Даже не знаю,  что и сказать.  Чушь какая-то.  А может, ты отговоришь
Аластера?
     - Не удастся, - твердо сказала Паула.
     Этой ночью Ли и я впервые увидели северное сияние. Для Боба и Луизы это
было обычным явлением,  поэтому они даже забыли о нем упомянуть. Они любезно
уступили  нам  свою  спальню,  и  когда  мы  забрались  в  большую,  удобную
двуспальную кровать и  подняли вверх  глаза,  прямо  над  собой  мы  увидели
сверкающий небосвод.  Я быстро выключил свет и замер от удивления.  Огромная
часть  неба  над  нашими  головами была  живой.  На  фоне  бархатной черноты
разворачивались  свитки,   раздвигались  занавеси,   развивались   ленты   и
переплетались  струи   бледно-пурпурных,   зеленых,   голубых,   розовых   и
белоснежных ветвей,  похожих  на  необычное  облако,  живущее  своей  особой
жизнью.  Каждую секунду все это перемещалось,  разделялось, сливалось, вновь
распадалось и  соединялось уже  в  других комбинациях;  вся  экспозиция была
подсвечена откуда-то  с  боков,  причем цвета тоже все  время менялись.  Мне
пришел на память подаренный в детстве калейдоскоп - треугольная трубка вроде
микроскопа.  Под  увеличительное стекло клали разноцветную бумагу,  особенно
ценились яркие,  блестящие обертки из-под шоколадок;  когда вы  поворачивали
трубку,  кусочки бумаги  смещались,  образуя самые  невообразимые сочетания.
Сейчас,  когда я смотрел на небо, оно казалось мне гигантским калейдоскопом,
который без  каких-либо  усилий с  моей стороны создавал эти  фантастические
эффекты,  более  изощренные и  загадочные,  чем  самая  яркая обертка из-под
шоколада. Мы молча любовались этим невероятным зрелищем в течение часа, пока
оно   постепенно  не   начало  затухать  и   не   погасло  совсем,   оставив
бархатно-черное, как кротовая шубка, небо усыпанным звездочками. Хорошо, что
северное сияние все-таки погасло,  иначе мы всю ночь были бы не в  состоянии
от  него оторваться и  не  смогли бы наутро начать работу.  Это было одно из
самых  мистических,  изысканных и  прекрасных явлений  природы,  которые мне
когда-либо доводилось видеть.
     На  следующее утро,  чуть свет,  после плотной трапезы,  не  уступавшей
завтраку Гаргантюа,  мы  отправились в  лес,  предварительно нацепив на себя
такое  количество всякой  одежды,  что  наши  неуклюжие движения  напоминали
прогулку  астронавтов  по   Луне   в   отсутствие  привычной  силы  тяжести.
Встретившая нас вчера неприветливая серая мгла за  ночь рассеялась,  и  небо
было голубым,  словно цветы льна,  а  слабое тепло,  исходившее от  бледного
зимнего солнца,  помогало деревьям сбрасывать с ветвей огромные шапки снега,
которые с тихим вздохом падали на пушистый снежный ковер.
     В   одном  из   эпизодов  этой  серии  мы  хотели  показать  необычную,
происходящую зимой под  снегом жизнь.  Не  так  давно было  обнаружено,  что
падающий на  землю первый снег,  на который затем ложатся другие слои снега,
меняет  свой  состав.   Снежинки  как  бы   сплавляются  друг  с   другом  и
окристаллизовываются,  превращаясь попросту в  сосульки;  внутрь этого  слоя
образуются туннели  и  ледяные  дворцы,  сверкающие изысканными кристаллами.
Слой  этот  у  канадских  индейцев  называется  "пакак".  Температура внутри
ледяных коридоров и  дворцов на  несколько градусов выше наружной,  так  как
внешний слой  снега действует как  изолятор.  Поэтому мыши  и  другие мелкие
грызуны преспокойно живут в  "пакак",  выкапывая из-под  него корни растений
для пропитания;  другие,  более хрупкие существа,  вроде насекомых и пауков,
отлично перезимовывают в  ледяных коридорах,  впадая в полуспячку.  Для того
чтобы  наглядно продемонстрировать теплоизолирующие свойства снега,  Аластер
решил  построить ледяной  дом,  который у  североамериканских индейцев носит
название куинзи,  а  у  эскимосов -  иглу.  Наша  группа разделилась на  две
половины:  одни отправились на поиски животных, другие под предводительством
Аластера занялись постройкой куинзи.
     Не  успели  мы  проехать  и  несколько миль,  как  обнаружили стоявшего
неподалеку от  дороги американского лося  с  чудовищными шоколадными рогами.
Лоси -  странного вида неуклюжие создания с  нескладными ногами и распухшим,
словно у пьяницы,  носом.  Когда я на них смотрю, меня не покидает ощущение,
будто  их  собирали по  частям  от  разных  животных.  Зверь,  шевеля ушами,
печально смотрел на нас некоторое время,  а затем, выпустив из шарообразного
носа два огромных облака пара, тяжело ступая удалился в чащу. Взрослый самец
американского лося  -  величественное животное,  не  уступающее по  размерам
тяжеловозу,  с  громадными  лапчатыми  рогами,  напоминающими увеличенный во
много раз лист остролиста.  Позже,  весной,  мы  наблюдали за  тем,  как они
пасутся по  берегам рек  и  озер,  отыскивая корни  водяных лилий.  Головы с
рогами на  какое-то время уходят под воду,  а  затем выныривают,  украшенные
спутанными стеблями и цветками лилий.
     Проехав  по  дороге  около  десяти  минут,  мы  увидели  двух  крупных,
застывших  в   величественных  позах  на  обочине  самцов  оленей  вапити  с
ветвистыми, похожими на великолепные костяные канделябры рогами. Они взирали
на нас с  царственным пренебрежением,  а затем грациозно и неспеша удалились
легкой рысью,  прокладывая себе путь через густые заросли столь искусно, что
их массивные рога ничуть не запутывались в ветвях.  Стоило им исчезнуть, как
появилось целое стадо ржаво-коричневых белохвостых оленей:  уши настороженно
приподняты,  ноздри  широко  раздуваются,  большие  влажные  глаза  боязливо
поглядывают по сторонам. Увидев нас, они остановились как вкопанные, сбились
в кучу и подозрительно принюхались.  Секунду-другую мне казалось,  что олени
решатся перебежать нам  дорогу,  но  вдруг один,  наиболее слабонервный,  не
выдержал,  и  тут же все стадо развернулось и,  подняв тучу снега,  унеслось
прочь;  их забавные,  в форме сердечек,  белые пятна под хвостиками мелькали
среди угольно-черных деревьев.
     Мы  ехали под ярко-голубым небом мимо сверкающих замерзших пейзажей,  и
через  полчаса нашим  взорам  открылась стиснутая по  бокам  голыми  черными
деревьями белая  долина,  по  которой  катилась каштаново-коричневая лавина.
Подъехав ближе,  мы  к  своему восторгу обнаружили небольшое стадо из  шести
бизонов -  горбатых, косматых, сбитых в плотную кучу, утопающих по лопатки в
снегу,  за которыми вился шлейф горячего дыхания.  Взрывая безупречно белую,
нетронутую целину,  они оставляли позади снежное месиво и  тянущиеся длинные
синие тени;  все это и  впрямь походило на мохнатую,  состоящую словно бы из
одних мышц лавину, утыканную блестящими рогами.
     Мы любовались ими до тех пор,  пока они не скрылись из виду, и были уже
готовы завести мотор, когда из чащи темных деревьев степенно вышел громадный
старый бизон и направился в белое, словно праздничная скатерть, поле. Борода
его  раскачивалась в  такт  шагам,  острые рога походили на  изогнутые луки,
необъятный лоб  и  мощный  загривок  были  покрыты  тугими  завитками темной
шерсти,  а  вырывавшееся из  ноздрей дыхание образовывало два  густых облака
пара.  Медленно,  словно солидный человек,  с  достоинством несущий дородное
тело, он грузно шествовал по белой пустыне.
     Снег в  этом месте был не  очень глубок и  доходил ему только до колен.
Приблизительно в  двухстах ярдах от  опушки леса он становился и  задумался;
образовавшееся от дыхания облако пара окутывало его лоб и  загривок.  Вдруг,
словно в  замедленной съемке,  он подогнул ноги и  лег на снег.  Полежав так
минуту-другую, он брыкнул ногами и перекатился на спину, затем еще несколько
рывков -  и  он  опять на животе.  В  течение следующих десяти минут мы были
удостоены чести присутствовать при  церемонии принятия бизоном снежных ванн,
состоявших из перекатываний со спины на живот и обратно, хрюканья и сопения,
выбрасывания в  воздух  серебряных клубов пара  и  летевших во  все  стороны
ошметков снега.  Наконец,  утомленный процедурой омовения,  он  завалился на
одну  сторону;  при  этом  он  часто  дышал  и  бока  его  резко вздымались.
Отлежавшись,  он тяжело поднялся и  встряхнулся изо всех сил так,  что с его
густого меха тучей посыпались снежинки, а затем гордо и уверенно проследовал
за своим стадом,  в котором,  вне всякого сомнения,  был вожаком.  Медленно,
весь погруженный в  самосозерцание,  похожий на большущее темное облако,  он
пересек долину и исчез в лесу.
     Вернувшись,  мы  застали  Аластера  порозовевшим от  трудов  праведных,
самодовольно расхаживающим вокруг островерхого сугроба пяти футов высотой.
     - Куинзи,  -  с  гордостью пояснил он,  держа  голову набок  и  любовно
оглядывая кучу снега. - Дальше... сами знаете... снегоступы и копать.
     Надев снегоступы,  мы утрамбовали снежный холм, а затем с одной стороны
сделали  углубление,  похожее на  церковный портал.  Через  это  углубление,
вгрызаясь все дальше в холм,  мы выгребали снег, пока внутри не образовалось
большое пространство.  Причем сразу  же  стала  видна  разница между снегом,
покрывавшим холм,  и теми его слоями, что находились внутри. Сверху снег был
как снег,  в  то  время как изнутри он  стал постепенно превращаться в  лед,
образуя  изоляционный слой.  Снаружи  температура  воздуха  была  -17<sup>o</sup>C,  но
забравшись в  куинзи на  четвереньках,  Ли  обнаружила,  что внутри снежного
домика она  была нулевой;  конечно,  не  бог весть какая жара,  но  и  этого
достаточно,  чтобы не  замерзнуть,  если вас  зимой в  открытом поле застала
ночь.
     Стоило нам закончить постройку куинзи,  как начали слетаться любопытные
птички, чтобы посмотреть, чем мы занимаемся. Первыми прилетела стайка гаичек
- таких нежных и хрупких,  что было непонятно, как им удается пережить столь
суровую  зиму.  Они  порхали  меж  ветвей,  повисали вниз  головой и  весело
чирикали,  но  вскоре мы  им наскучили и  они улетели прочь.  Следом за ними
появилась группа американских вечерниц,  красивых с  крупными клювами птиц в
сияющем  золотом  и  черно-зеленом оперении,  похожих на  вспыхивающие среди
темных  сосновых  ветвей  золотистые огоньки.  Они  оказались пугливее,  чем
гаички,  и  поспешили укрыться в  более глухих уголках леса.  Наша следующая
гостья оказалась,  напротив,  довольно нахальной.  Это была канадская кукша,
средних   размеров   птица   в   прелестном   светло-серо-черном   оперении.
Стремительно вылетев из леса,  она уселась на ближайшем к нам дереве.  Кукша
скакала с  ветки на ветку,  время от времени останавливаясь и посматривая на
нас,  склонив голову набок,  чем страшно походила на Аластера.  Беспримерная
храбрость этих  птиц  объясняется тем,  что  в  их  сознании появление людей
неразрывно связано с кормежкой.  Пошарив в карманах, мы обнаружили несколько
печений  и  горсть  арахисовых орехов.  Мы  любезно предложили наши  припасы
кукше, и, к нашему восторгу, она доверчиво слетела вниз и, усевшись прямо на
ладонь,  стала  старательно запихивать  в  клюв  столько  лакомых  кусочков,
сколько туда  могло  войти.  Набив полный клюв,  она  улетела и  проделывала
совершенно необыкновенные вещи:  найдя  подходящую ветку,  птица  с  помощью
своей клейкой слюны прикрепляла к  ней пищу.  Таким образом она собрала все,
что мы  могли ей  предложить,  сделав на  различных деревьях семь или восемь
тайных продовольственных складов на  будущее.  Мне кажется,  она даже слегка
рассердилась,  когда у  нас иссяк запас съестного,  но к  этому времени,  по
нашим подсчетам,  она накопила его столько, сколько хватило бы десяти кукшам
на неделю.
     Когда мы  вернулись,  день  клонился к  вечеру и  Аластер торопил всех,
чтобы успеть снять сцену ловли сов на  удочку.  Боб снабдил нас спиннингом и
двумя   чучелами  мышек   в   качестве  приманки.   Торжественная  процессия
направилась к  озеру и  спустилась на лед.  Здесь Боб торопливо преподал мне
урок по забрасыванию спиннинга.  Он несколько раз показал, в каком положении
должно находиться запястье,  причем мышка легко,  словно перышко, каждый раз
приземлялась в  одно и то же место футах в тридцати от него.  Со стороны вся
процедура казалась мне  проще простого,  и  было  непонятно,  почему рыбаки,
пользующиеся спиннингом,  так  много об  этом  говорят.  Я  уверенно схватил
удилище,  одним  концом смотревшее в  небо,  и  сделал,  как  мне  казалось,
мастерский заброс.
     К сожалению,  проклятая леска повела себя не так, как следовало. Вместо
того  чтобы  развернуться  и   перенести  мышку  в  положенное  место,   она
превратилась в розгу;  в результате мышка разделилась на две половинки, одна
из которых перелетела через озеро и  упала в сугроб,  а вторая,  с головой и
передними лапками, осталась болтаться на удилище.
     - Милый,  - сказала Паула, вдоволь насмеявшись, - боюсь, как бы мыши не
пробили брешь в нашем бюджете.
     - К счастью, у нас есть запасная, - включился Аластер.
     - Пожалуй,  я потренируюсь сначала с оставшейся половинкой, - сказал я.
- Было бы жаль испортить еще одну мышку.
     - Если бы зрители могли увидеть этот эпизод,  они сказали бы,  что роль
оказалась мышке не по силам,  -  пошутил Аластер и залился хохотом по поводу
собственного остроумия.
     Посчитав ниже своего достоинства отвечать на  столь грубый выпад в  мой
адрес,  я отправился в дальний конец озера поупражняться с полумышкой. Когда
я приобрел достаточный навык,  мы насадили в качестве приманки целую мышку и
сняли весь эпизод.  Бессмысленно добавлять,  что ни одна сова и  не подумала
появиться.
     В  эту  ночь,   нашу  последнюю  в  Райдинг-Маунтин,   северное  сияние
преподнесло нам прощальный подарок:  в  течение двух или трех часов,  лежа в
кровати,  мы  наблюдали за тем,  как в  небе разворачивались ленты,  свитки,
гофрированные занавеси,  переливавшиеся всеми  оттенками пастельных цветов -
создавалось  впечатление,  что  внутри  них  бушевал  огонь;  языки  пламени
сливались,  расходились,  пропадали  и  вновь  возникали  в  нескончаемом  и
неповторимом красочном карнавале.  Это было так удивительно и прекрасно, что
хотелось немедленно все зарисовать, хотя мы понимали, что ни одно полотно не
в состоянии передать волшебного изящества выгравированных на небе узоров. Не
говоря ни о чем другом,  одно только северное сияние стоило того, чтобы ради
него мерзнуть суровой канадской зимой.
     В  следующий раз мы попали в Канаду летом,  когда пейзаж был совершенно
другим -  с  деревьями,  одетыми листвой,  и  растущими повсюду цветами.  Мы
направлялись  в   Банф  -   расположенный  в   самом  сердце  Скалистых  гор
живописнейший  уголок  нашей   планеты,   являющийся  одним  из   крупнейших
национальных парков  Канады.  Череда  сменяющих друг  друга  горных  хребтов
напоминала гигантские,  застывшие в камне морские волны.  Похожие на зеленый
мех  сосновые леса  карабкались вверх  по  крутым склонам гор,  на  вершинах
которых сияли  вечные снега;  кое-где  на  отвесных скалах,  словно нагар на
свече,  лепился  висячий  ледник.  Парк  обладал  удивительным  свойством  -
возникавший за  каждым  поворотом дороги  новый  пейзаж настолько пленял ваш
взор,  что вы  готовы были признать его самым живописным местом заповедника;
но стоило только так подумать,  как открывающийся за следующим поворотом вид
ошеломлял вас  еще больше,  затмевая собой все виденное ранее.  Местами горы
вставали столь отвесно,  что лес размещался только у  их подножия,  зато все
долины и  складки коричневых и  красновато-коричневых гор были так тщательно
укрыты снегом,  что  создавалось впечатление,  будто кто-то  очень аккуратно
разложил на склонах свежевыстиранные и накрахмаленные салфетки.
     Остановившись передохнуть  на  обочине,  мы  обнаружили  под  деревьями
сверкавшие, точно яркие фонарики среди темных листьев, россыпи земляники, на
которую с вожделением набросились.  Населяющие парк черный медведь (барибал)
и гризли не меньше нашего любят землянику. Поэтому, забредя в чащу, надо все
время быть начеку,  чтобы не  очутиться на  одной земляничной полянке нос  к
носу с медведем.
     Над  нами  вздымались две  огромные,  с  гребнями,  похожими на  острие
топора,   горы,  между  которыми  в  форме  овальной  чаши  лежала  покрытая
нефритово-зеленой  растительностью долина.  Зеленую  гармонию  в  нескольких
местах нарушали белые  пятна,  которые я  вначале принял за  снег;  когда же
пятнышки зашевелились, я понял, что передо мной предмет моих давних мечтаний
- снежная  коза.  Спешу  предупредить,  что  не  следует  обольщаться  столь
поэтическим названием.
     Снежные  козы  -  существа незаурядные;  с  шелковистой белой  шерстью,
мягче,  чем кашмирская,  черными копытами,  рогами,  выразительными мордой и
глазами,  они настоящие денди животного царства. В отличие от других живущих
в горах копытных они не суетливы и не пугливы,  а, напротив, степенны, важны
и уверены в себе.
     Уверены до такой степени,  что рассказывают, как однажды коза, прыгая с
одного  узкого уступа высокой скалы  на  другой,  где-то  в  середине полета
поняла,  что цель слишком далека и  до  нее не добраться;  вместо того чтобы
рухнуть в  пропасть (что сделали бы  на  ее месте все другие копытные),  она
развернулась  в  полете,  с  силой  оттолкнулась  от  скалы  всеми  четырьмя
копытами,  сделала сальто назад и благополучно приземлилась на том уступе, с
которого прыгала.  У этого вида коз почти нет естественных врагов, но даже с
теми, которые имеются, они расправляются очень успешно. Однажды преследуемая
охотничьими собаками снежная коза проткнула рогами двух нападавших, а третью
столкнула в  пропасть  (так  что  та  разбилась насмерть).  Остальные собаки
испугались и  пустились наутек,  а  коза как ни в  чем не бывало отправилась
восвояси.  В другой раз нашли убитую гризли снежную козу. Но рядом с жертвой
лежал труп убийцы -  медведя гризли с продырявленной в двух местах на груди,
рядом с  сердцем,  шкурой.  Скорее всего смертельно раненный медведь нашел в
себе силы убить козу,  прежде чем умер от ран, нанесенных острыми как кинжал
рогами.  Некоторое время  мы  наблюдали в  бинокль  за  мирно  пасущимися на
зеленом лугу козами,  но ничего сверхъестественного, вроде эпизода с гризли,
так и  не  произошло.  Время от  времени животные останавливались и,  подняв
головы,   устремляли  задумчивый  взор   куда-то   вдаль;   их   удлиненные,
невозмутимые,  бледные физиономии придавали им  серьезный и  респектабельный
вид, делая похожими на группу викариев в белых меховых шубах.
     В  одном из  эпизодов этого фильма мы хотели показать летнюю активность
пищухи  (или  сеноставки)  -  удивительных  небольших  грызунов,  живущих  в
альпийских лугах.  Эти  маленькие существа не  впадают зимой в  спячку,  как
большинство живущих в горах животных,  таких,  например,  как толстый сурок.
Пищухи превратились в  усердных фермеров:  все лето они лихорадочно собирают
траву и листья,  складывая их в стога для просушки.  Когда верхний слой сена
подсохнет, пищуха осторожно переворачивает его, чтобы высохла и нижняя часть
стога. Сухие стога пищуха стаскивает в укромное место. Так образуются зимние
кладовые;  без  них животные погибли бы,  так как долины покрываются толстым
слоем  снега.  При  первых  признаках начинающегося дождя  пищухи перемещают
стожки в укрытие, а после дождя вновь выставляют их на солнце.
     По  словам  Джеффа Холройда,  нашего местного проводника,  лучше  всего
наблюдать сеноставок во  время страды на  альпийском лугу,  что  в  двадцати
милях от отеля,  где мы остановились.  Итак, рано утром мы тронулись в путь.
Прибыв к подножию горы,  мы оставили машину и начали двухмильное восхождение
по  крутому,  поросшему сосной и  лиственницей склону.  Как только мы начали
подъем,  отовсюду  послышался свист;  мы  приняли  его  поначалу  за  голоса
какого-то вида птиц,  судя по всему,  в  изобилии населяющего эту местность.
Позже, попав на небольшую лужайку, мы увидели перед собой певца, издававшего
эти звенящие,  похожие на пение флейты звуки, - жирного суслика в элегантной
серо-рыжей меховой шубке.  Он сидел у входа в нору прямо,  точно стражник, а
грудка его вздымалась и  опадала,  когда он издавал столь мелодичные сигналы
опасности.  Огромные,  влажные глаза разглядывали нас  со  свойственным всем
сусликам  пристальным,  слегка  глуповатым  выражением,  а  маленькие  лапки
дрожали от  усердия.  От  почти совсем нас не боялся.  Позволив Ли подойти к
нему на четыре-пять футов,  он спокойно удалился к  себе в  норку.  Этот вид
суслика называется колумбийским.  Как объяснил нам Джефф,  в горах на разных
уровнях живут  различные виды  сусликов;  по  тому  виду,  который обитает в
данной местности, всегда можно определить, как высоко в горах вы находитесь.
     По мере того как мы забирались все выше, лиственницы и сосны попадались
все реже и реже,  уступая место невысоким полярным растениям;  пронизывающие
северные ветры, несущие в себе острые как нож льдинки, обрушивались на сосны
и лиственницы,  коверкая их, превращая великаны-деревья в крошечных пигмеев,
словно из  миниатюрных японских садиков в  стиле бонсай.  То  здесь,  то там
среди   мини-деревьев   яркими   пятнами   желтого,    оранжево-розового   и
ярко-красного выделялась ястребинка золотистая -  красивое изящное  растение
со стеблями и листьями,  покрытыми облачком тонких,  едва заметных волосков.
Такое  волосяное покрытие типично для  многих альпийских растений и,  хотите
верьте - хотите нет, защищает их в течение девятимесячного ледяного ненастья
не хуже, чем толстая шуба медведя гризли.
     Вскоре  деревья закончились совсем,  уступив место  раскинувшейся перед
нами долине со столь сочной,  ярко-зеленой травой, что цвету ее позавидовали
бы  отборнейшие изумруды.  На  окружавших долину  горных  склонах  виднелись
заросшие шрамы  -  следы  старых обвалов,  но  сами  луга  были  безупречны.
Изумрудная  трава  пестрела  разноцветными заплатками  крошечных  альпийских
растений  -   ярко-желтой  лапчатки,   желтого  вереска,  изящного  лилового
астрагала,  белой песчанки и ярко-розовых подушек смолевки бесстебельной.  В
центре  долины,  журча  и  поблескивая  среди  нагромождения серых  валунов,
набросанных столь живописно,  что  казалось,  это  дело рук некой альпийской
Кейпабилити Браун, бежал ручей.
     Внезапно наше внимание привлек пронзительный свист,  эхом раскатившийся
по  соседним холмам.  На  вершине груды камней,  лениво развалясь на солнце,
сидел  жирный  коричневый,  похожий на  гигантскую морскую свинку,  сурок  с
длинным пушистым хвостом.
     Думаю,  он подал сигнал тревоги больше по привычке - казалось, он вовсе
не имел ничего против нашего присутствия. И действительно, когда мы постояли
рядом с ним некоторое время,  он,  немного привыкнув,  позволил мне подойти,
потрепать его по шее и пощекотать усы.
     Находиться в  стране непуганых зверей,  где братья наши меньшие смотрят
на  тебя как на друга и  позволяют,  пусть ненадолго,  насладиться прелестью
общения, - исключительное, ни с чем не сравнимое чувство.
     Впереди  долина  была  разделена на  две  части  -  верхнюю  и  нижнюю,
отгороженные одна от другой высокой грядой наваленных друг на друга валунов.
Вдали  возвышался голый горный склон,  заваленный обломками скал  -  следами
старых  обвалов.  Огромные  валуны  были  украшены  окаменелыми раковинами и
кораллами -  знак  того,  что  в  незапамятные времена эти  скалы были ложем
древнего  моря,  которое  благодаря  давным-давно  произошедшему  катаклизму
вознеслось высоко вверх и  превратилось в горную долину.  Именно здесь,  под
шаткой стеной, созданной из облепленных ископаемыми ракушками обломков скал,
мы  увидели первую  пищуху.  Должно быть,  она  давно  сидела среди  камней,
наблюдая за нами,  но так как ее серая шерстка полностью сливается с  цветом
скал, то, будучи неподвижной, она оставалась совершенно невидимой. Размерами
пищуха была с морскую свинку, мордочка чем-то похожа на кроличью, но с более
крупными и темными глазами,  маленькими,  круглыми ушками,  крошечным,  едва
различимым хвостиком и  блестящей,  шелковистой шерсткой.  При  виде нас она
издала резкий,  тревожный крик  и,  запрыгав по  камням,  скрылась из  виду.
Оглядевшись,  мы обнаружили неподалеку несколько стожков сена диаметром фута
два  и  высотой около двенадцати дюймов.  Поверх каждого стога были накиданы
свежие трава и  листья,  из  чего  можно было сделать вывод,  что  уборочная
страда пищух находилась в  полном разгаре.  Любопытно,  что в  нижней долине
сеноставки  были  очень  пугливы,  появляясь  ненадолго  во  время  коротких
перебежек из  одной расщелины в  другую.  Когда же  мы  поднялись в  верхнюю
долину, то наткнулись на необычайно добродушную и милую пищуху, которая была
так поглощена своей работой,  что не  обратила на  нас никакого внимания.  В
этом месте ручей проложил себе путь в жирном, рыхлом, зеленом, разукрашенном
цветами дерне;  он вился по поляне, словно сплетенная из травы коса. В самом
центре гладкого,  будто  биллиардный стол,  лужка сидела маленькая упитанная
сеноставка и  деловито перекусывала зубами стебельки растений.  Когда рот до
отказа  набивался  травой,  животное  мчалось  к  дому  и  расположенным  по
соседству  стожкам,  напоминая  моржа  своими  огромными торчавшими зелеными
усами.  Мы последовали за ним по каменистой осыпи и обнаружили его норку под
гигантской,  размером  с  легковой автомобиль скалой;  рядом  находились два
сметанных стога сена  и  один,  сложенный лишь  наполовину.  Пищуха была так
увлечена хозяйственной деятельностью,  что,  когда я уселся на камень в трех
футах от ее стогов,  даже не посмотрела в мою сторону. Уложив принесенную во
рту  траву  на  стог,  она  помчалась  назад,  подскакивая на  бегу,  словно
резиновый  мячик.  Добравшись  до  луга,  она  вновь  набила  рот  травой  и
возвратилась к  тому месту,  где я  сидел.  В  нескольких футах от  меня она
остановилась и,  подняв  мордочку с  чудовищными зелеными усами,  пристально
посмотрела на меня темными глазами,  затем,  решив, что беспокоиться нечего,
как ни  в  чем не  бывало подошла к  стогу и,  вынув изо рта траву,  любовно
уложила ее сверху. Интересно, что когда пищухи нижней долины издавали резкий
тревожный свист,  наша останавливалась и отвечала им тем же, несмотря на то,
что она в  это время находилась так близко от меня и  я  спокойно мог до нее
дотронуться.  Тот  факт,  что  вокруг  крутилось несколько человек,  которые
снимали и записывали каждый ее звук,  каждое движение,  вероятно, совершенно
ее  не  трогал:  она продолжала трудиться,  не обращая на нас внимания,  как
будто от этого зависела ее жизнь - что, если разобраться, в действительности
так и было.  Единственное, от чего она немного разволновалась, были взмывшие
в небо воздушные змеи; правда, это же событие повергло ее сородичей в нижней
долине в настоящую истерику.
     Как-то,   изучая  нужные  ему   книги,   Аластер  напал   на   описание
эксперимента,  проведенного Конрадом Лоренцом над цыплятами. Ученый соорудил
из картона большой силуэт летящего гуся и запустил его в небо над цыплятами,
что не произвело на них никакого впечатления.  Когда же он протянул этого же
гуся в обратном направлении, реакция цыплят была прямо противоположной - они
впали в панику.  Силуэт напомнил им летящего ястреба:  длинная гусиная шея и
голова превратились в  ястребиный хвост,  а хвост гуся -  в короткую круглую
голову хищника.  Аластеру пришла в голову мысль испробовать этот эксперимент
на  пищухах;  с  этой  целью  он  отправился в  магазинчик,  расположенный в
китайском квартале Торонто,  и раздобыл два элегантнейших,  в виде ястребов,
воздушных змея. Стоило нам запустить в небо красавцев-ястребов, как в долине
началось настоящее столпотворение.  Сурки осыпали их  отборнейшей бранью,  у
пищух нижней долины случилось коллективное нервное расстройство,  а  четверо
куропаток,  степенно шествовавших по  своим куропаточьим делам,  со всех ног
бросились к  скалам и,  присев слились с  камнями,  посчитав,  что так будет
безопаснее.  Лишь наша сеноставка,  будучи рачительной хозяйкой,  не бросила
своих  сельскохозяйственных работ  и  только  время  от  времени  с  опаской
поглядывала  наверх.   Изредка  останавливаясь,  она  издавала  приглушенный
висящими зелеными усами свист.  Однажды, когда на нее упала тень от ястреба,
она  бросилась в  укрытие,  но  вскоре появилась вновь и  продолжала работу.
Думаю, что среди многих замечательных канадских впечатлений дни, проведенные
за  запуском воздушных змеев в  альпийских лугах Камаски,  останутся в  моей
памяти как  самые  незабываемые.  Пьянящий как  вино  воздух,  ослепительное
солнце,  набрасывающее голубые  тени  на  горы  со  следами старых  обвалов,
яркость  красок,  кристальная  прозрачность горных  ручьев  и  удивительная,
нисходящая  на   вас  умиротворенность.   Это,   несомненно,   одно  из  тех
заколдованных мест, куда вас постоянно влечет и где очень хочется поселиться
навеки.


        ФИЛЬМ ШЕСТОЙ

     Спору нет,