Джеральд Даррел. Звери в моей жизни

---------------------------------------------------------------
     Gerald Durrell "Beasts in my belfry", 1973
     Перевод Л. Жданова, 1978
     OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир
---------------------------------------------------------------

     <i>Бьянке и Грзнди
     в память
     о трех четвертях гориллы
     и о многом другом</i>


        1. ЗАВЕДЕНИЕ ДЛЯ ЗВЕРЕЙ

     Того ждет благо,
     Кто равно любит
     Людей, и птиц, и зверей
     <i>Колридж. Старый моряк</i>

     Говорят, дети, которые мечтают водить поезда, на самом деле очень редко
становятся машинистами. Если  это  верно, то мне несказанно  повезло, ведь я
уже в два года твердо и определенно решил,  что буду изучать животных. Ничто
иное меня не занимало.
     Все годы, пока формировалась моя юная личность, я, как пиявка, держался
за  свое решение и  доводил  до отчаяния  родных и  близких, принося  в  дом
всевозможных пойманных или купленных тварей -  от обезьян до простых садовых
улиток, от скорпионов до филинов. Озадаченные таким карнавалом фауны, родные
утешали себя мыслью, что это у меня временное увлечение и скоро я вырасту из
него.  Но с каждым новым приобретением мой интерес к животным становился все
острее и глубже, и  задолго  до  моего двадцатого  дня рождения я совершенно
точно знал, кем стану: сперва буду  отлавливать животных для зоопарков, а со
временем, нажив на этом деньги, заведу собственный зоопарк.
     Замысел  этот  не  казался  мне  таким  уж  безрассудым или  диким,  но
спрашивалось,  как  его  осуществить.  К  сожалению,  школ   для  начинающих
звероловов не было, и никто  из профессионалов не стал бы нанимать человека,
наделенного  только безграничным энтузиазмом  и не  имеющего  почти никакого
практического опыта. Вряд ли мне  поможет, твердил я  себе, если я  приду  и
скажу,  что  выкармливал  ежат  или  выращивал  гекконов  в  жестяной банке.
Зверолов обязан точно знать, как схватить за глотку жирафа или увернуться от
атакующего  тигра, а  приобрести  такой  опыт, живя  в приморском  городке в
Англии, чрезвычайно трудно.  Я только что  весьма  наглядно убедился в этом.
Один  мой  знакомый,  который,  как мне  было  известно с  его  слов, взялся
выкормить теленка  лани,  позвонил  и  сообщил, что его семья  переезжает  в
Саутгемптон,  поэтому он  вынужден  расстаться  с  этим  прелестным домашним
животным.  Малыш,  утверждал он, совсем ручной,  хорош воспитанный,  и  отец
может привезти его мне хоть завтра.
     Я не знал, как поступить. Мамы - единственного члена семьи, с некоторым
сочувствием относившейся  к  моему увлечению дикой  фауной,- в эту минуту не
было дома, и я  не мог спросить ее,  как она посмотрит на то, что мой и  без
того уже обширный  зверинец пополнится ланью, хотя бы и теленком. А владелец
требовал немедленного ответа.
     - Папа говорит,  если  ты откажешься, придется ее  прикончить,-  мрачно
заявил он.
     Это  решило  дело.  Я сказал, что  буду рад на следующий день  получить
Гортензию - так звали лань
     Когда мама вернулась из магазина, у меня была уже приготовлена история,
которая тронула  бы даже  каменное сердце,  не говоря  уже  о чувствительном
мамином. Бедная маленькая  лань, мало того, что  ее разлучили с матерью, так
теперь ей еще грозила смертная казнь, если мы не придем на  помощь.  Неужели
мы  откажемся?  Поняв  из моего рассказа, что речь  идет о животном ростом с
маленького  терьера, мама  сказала, что  ни в коем случае  нельзя  допускать
убийства лани, ведь мы вполне можем (как я подсказал) найти для нее уголок в
гараже.
     - Конечно, мы ее возьмем,- заключила мама.
     После чего позвонила в молочную и попросила оставлять нам сверх обычной
нормы еще шесть литров молока  в день; маме представлялось, что подрастающей
лани нужно много молока.
     На  другой день большой фургон доставил  Гортензию. Как только владелец
вывел  лань  из фургона,  стало очевидно, во-первых, что Гортензия  - самец,
во-вторых,  что  ему около четырех лет. Элегантная пятнистая шуба, высота  в
холке около  метра,  голова  увенчана шоколадного цвета рогами  с множеством
грозных отростков.
     - Какой же это детеныш! - в ужасе воскликнула мама.
     -  Что вы, мэм,- поспешно  ответил отец моего приятеля.- Он еще  совсем
юнец. Милейшее животное, смирный, как пес.
     Гортензия  провел  рогами  по  калитке  - получился  звук, напоминающий
ружейную  перестрелку, потом наклонился  и  аккуратно сорвал одну из маминых
премированных хризантем. Задумчиво жуя цветок, он обратил свой ясный взор на
нас.  Не  дожидаясь, когда мамa  придет в себя от  неожиданности,  я  горячо
поблагодарил  мальчика  и его отца, схватил пристегнутый ошейнику  Гортензии
собачий  поводок  и повел своего  зверя к  гаражу. Я ни за  что на  свете не
признался бы  маме,  что  тоже мыслил себе этакого крохотного  умилительного
Бэмби. Ухлопал немало денег на бутылочку для кормления, а мне привезли нечто
вроде   красавца,   изображенного  на   известной  картине  Лэнсье   "Олень,
отбивающийся от собак"...
     В  сопровождении мамы мы с Гортензией вошли  в  гараж, и я еще не успел
привязать свою  лань,  как  он проникся  сильнейшим  отвращением  к тачке  и
попытался  -  безуспешно  -  подбросить  ее  в  воздух.  Пришлось  Гортензии
довольствоваться  тем, что  он опрокинул  тачку  и  разбросал  по  земле  ее
содержимое. Я привязал  его  к стене и живо  убрал  из  гаража  все  садовые
принадлежности, какие только могли вызвать гнев лани.
     -  Надеюсь, милый,  он будет  вести  себя  не очень буйно,-  озабоченно
произнесла мама.- Ты ведь знаешь, Ларри не выносит никакого буйства.
     Я  слишком  хорошо  знал,  как  мой  старший  брат  относится  к  любым
представителям животного мира, будь  то буйные или смирные, и  возблагодарил
небо за то,  что  его, а также моего второго брата  и сестры нe  было  дома,
когда привезли Гортензию.
     - Ничего, освоится на новом месте, и все будет в порядке,-  ответил я.-
Просто он сейчас немного возбужден.
     В эту минуту Гортензия решил, что не желает оставаться один в гараже, и
принялся атаковать дверь. Все строение содрогнулось.
     -  Может  быть, он  проголодался?  -  предположила  мама,  отступая  по
дорожке.
     - Да, видно,  в этом все дело,- согласился я.- Ты не принесешь для него
моркови и галет?
     Мама поспешила за продуктами, необходимыми для  умиротворения лани, а я
вернулся  в  гараж,  готовый  схватиться  с  Гортензией.  При  виде меня  он
обрадовался  и наглядно  проявил свою  радость, ткнув  меня  рогами в живот.
Большинство ланей страшно любят, когда им чешут основание рогов; я убедился,
что Гортензия не составляет исключения, и быстро поверг его в полузабытье. К
этому  времени подоспела  большая  пачка  галет  и  с  килограмм  моркови, и
Гортензия принялся утолять вызванный путешествием голод.
     Пользуясь передышкой, я заказал по телефону солому, сено и овес.  Когда
Гортензия окончил  трапезу, я вывел его  погулять на ближайшую площадку  для
игры  в  гольф.  Он вел  себя  образцово  и  по возвращении  домой  с  явным
удовольствием устроился на соломенном ложе  в углу гаража,  получив  на ужин
сена и овса. Уходя, я  надежно запер дверь и лег спать с приятным сознанием,
что моя лань уже начала осваиваться на новом месте. Будет у меня на редкость
симпатичный домашний  зверь, да к тому же я приобрету столь необходимый опыт
работы с крупными животными.
     Около пяти часов утра  меня  разбудил странный звук. Казалось, кто-то с
правильными  промежутками  времени  сбрасывает мощные  бомбы на  наш сад  за
домом... Но ведь это невозможно. Я ломал голову: что бы это могло быть? Судя
по  хлопанью  дверей  и  глухим  проклятьям,  которые  раздавались  в  доме,
остальные члены семьи тоже недоумевали. Я высунулся в окно, окинул  взглядом
сад  и  при свете  утренней  зари  увидел, что гараж  раскачивается,  словно
корабль на штормовой волне. Гортензия  требовал завтрак,  и выражалось это в
том, что он бодал дверь гаража. Я скатился по лестнице вниз, прихватил сена,
овса и моркови и умиротворил буяна.
     - Что это у тебя  в  гараже? - осведомился  старший брат за  завтраком,
сверля меня далеко не приветливым взглядом.
     Не  успел  я ответить, что знать не  знаю ни о  каких гаражах, как мама
поспешила мне на выручку.
     -  Там просто очаровательная,  крохотная  лань, милый,-  нервно сказала
она.- Хочешь еще чая?
     - Крохотная, говоришь? - возразил Ларри.-  А  шуму  от нее, как от жены
мистера Рочестера.
     - Она совсем ручная,- продолжала мама,- и она любит Джерри.
     - Слава богу, хоть кто-то его любит,- заметил Ларри.- Одно только скажу
я вам - держите эту тварь подальше от меня. И без того жить несладко, а  тут
еще стадо карибу в саду.
     Всю эту неделю  я был не в  чести. Моя мармозетка попыталась рано утром
забраться  в постель к Ларри  и, получив  отпор,  укусила его за ухо; сороки
вырвали с корнем саженцы  помидоров, старательно высаженные  в грунт  другим
моим братом, Лесли; наконец, один из ужей совершил побег, и моя сестра Марго
обнаружила  его за диванной подушкой, о чем возвестила пронзительным визгом.
Не удивительно, что и  сам я был полон решимости держать Гортензию  подальше
от своих родных. Увы, моим чаяниям не суждено было сбыться.
     Выдался  один  из  редких  для английского лета по-настоящему солнечных
дней,  и мама  поддалась  соблазну  устроить  чаепитие  в  саду. Когда мы  с
Гортензией вернулись  с прогулки, нас ожидало  приятное зрелище - вся  семья
сидела в  шезлонгах  вокруг  стола  на колесиках, а на  столе  мирно  стояли
атрибуты для  приготовления чая, тарелки с  бутербродами,  кекс с коринкой и
большие чашки с малиной и сливками. Выйдя из-за угла, я  был озадачен  таким
сборищем. Зато Гортензия  не растерялся. Окинув взглядом мирную  картину, он
заключил, что путь  к  убежищу в гараже  преграждает  уродливый и, очевидно,
опасный враг на чехырех колесах - чайный столик. Оставалось только одно... С
хриплым  блеянием,  которое  должно  было   изображать   воинственный  клич.
Гортензия наклонил голову и  бросился в атаку. Поводок вырвался из моих рук,
и  лань  с  ходу поразила столик  так,  что еда и  посуда  полетели в разные
стороны.
     Мои родные оказались в западне, ведь даже в самую критическую минуту не
так-то  просто (если  вообще возможно)  живо  выбраться из шезлонга. В итоге
маму  ошпарило кипятком,  сестру облепили бутерброды  с огурцами, а  Ларри и
Лесли поровну разделили малину со сливками.
     -  Ну, это уже слишком! - бушевал Ларри, смахивая  с брюк  раздавленные
ягоды.- Вон отсюда с этой проклятой скотиной, слышишь?
     - Что за  выражения, милый,-  попыталась мама усмирить его.-  Это вышло
нечаянно. Бедное животное вовсе не хотело...
     -  Нечаянно? Нечаянно? - Побагровевший Ларри дрожащим пальцем указал на
Гортензию.
     Несколько  озабоченный произведенным  опустошением, тот  стоял  с видом
скромницы  под свадебной  фатой,  роль  которой  играла  повисшая  на  рогах
скатерть.
     -  На  твоих  глазах  он  с  разгона  бросился  на  столик,  и  ты  еще
утверждаешь, что он сделал это нечаянно?
     - Я  хотела сказать, милый,- взволнованно объяснила мама,- что он вовсе
не хотел опрокидывать на тебя малину.
     -  Мне  плевать,  что он  хотел! -  яростно произнес  Ларри.-  Меня  не
интересует, что он хотел.  Я знаю  только, что  Джерри должен  избавиться от
него. Я не потерплю, чтобы в доме бесчинствовала всякая скотина. В следующий
раз он,  чего доброго,  набросится  на кого-нибудь из  нас. За  кого ты меня
принимаешь, черт возьми? За Буффало Билла Коди?
     И  сколько я ни молил, Гортензию изгнали на близлежащую ферму, а вместе
с  ним  исчезла  и  моя единственная надежда  накопить  дома  опыт работы  с
крупными животными. Похоже  было, что остается только один выход - поступать
на работу в зоопарк.
     Приняв такое решение, я написал чрезвычайно скромное, как мне казалось,
письмо  в  Лондонское зоологическое  общество,  которое,  несмотря на войну,
могло   похвастаться   самой   большой   коллекцией   животных,   когда-либо
сосредоточенной в одном месте. Пребывая в блаженном неведении о непомерности
своих амбиций, я изложил в письме свои планы на будущее, намекнул, что я тот
самый человек, которого они всегда жаждали видеть в штате, и дал понять, что
жду ответа, когда мне можно приступать к исполнению своих обязанностей.
     Надлежащее место  для таких посланий  - корзина,  но мне  повезло,  мое
письмо попало в руки добрейшего и  культурнейшего человека, мистера  Джеффри
Веверса,   который  тогда   руководил  Лондонским  зоопарком.   Видно,   его
заинтриговала дерзость писавшего,  потому  что  он, к  моей великой радости,
ответил и  предложил  мне  приехать  в Лондон для переговоров. Я приехал  и,
поощряемый  обаянием  Джеффри  Веверса,  пустился  в  разглагольствования  о
животных, об отлове зверей и о своем намерении завести  собственный зоопарк.
Менее великодушный  человек охладил  бы мой  энтузиазм,  объяснив,  что  мои
замыслы заведомо неосуществимы, но Веверс выслушал  меня с великим терпением
и тактом, одобрил мои планы и обещал подумать, что можно для меня сделать. Я
ушел от него более, чем когда-либо, преисполненный энтузиазма.
     Через  некоторое время я получил  любезное  письмо,  в  котором  мистер
Веверс сообщал, что в  Лондонском зоопарке, к сожалению, нет  свободных мест
для младшего персонала, но  при желании я могу поступить учеником в Уипснейд
-  загородный  зоопарк  зоологического  общества.  Предложи  он   мне   пару
половозрелых  ирбисов, я и то не обрадовался бы  так,  как обрадовался этому
письму. ,
     С ликующей душой я через несколько дней отправился в  Бедфордшир, набив
один чемодан  старой одеждой, другой -  книгами по  истории естествознания и
множеством толстых тетрадей, в которых собирался фиксировать  все наблюдения
над  своими  подопечными  и  каждый  перл  мудрости,  слетающий  с  уст моих
товарищей по работе.
     В  середине прошлого века знаменитый  торговец дикими животными,  немец
Карл Гагенбек, основал зоопарк совершенно нового рода. Прежде зверей держали
за толстыми решетками, в тесных, грязных, дурно сконструированных клетках. И
посетителям  плохо видно,  и  животным  трудно  выжить в  ужасных  условиях,
напоминающих концлагерь. Гагенбек подошел к показу животных совсем по-иному.
Вместо  мрачных  темниц  и  железных  решеток  -  свет  и  простор,  большие
искусственные горки для лазания,  а от публики звери отделялись рвами - либо
сухими,  либо  наполненными водой.  Ученые мужи,  специалисты по  зоопаркам,
восприняли это как ересь.  Во-первых, заявляли они,  такой  порядок  опасен,
потому что никакие рвы не удержат зверей. А во-вторых, если даже  животные и
не полезут через ров, они  все околеют, ибо хорошо известно, что тропические
звери  способны  жить  лишь  в  душной,  изобилующей  бактериями  парниковой
атмосфере. На самом деле животные частенько чахли и погибали именно  в такой
атмосфере, но об этом  ученые мужи  забывали. К их величайшему  удивлению, у
Гагенбека  звери  благоденствовали, в вольерах  под  открытым небом  они  не
только  стали здоровее,  но  и  благополучно  размножались.  Когда  Гагенбек
доказал,  что в таких условиях  животные  чувствуют себя  намного  лучше,  и
смотрятся гораздо интереснее,  все зоопарки мира начали переходить на  новый
метод содержания и показа.
     Про Уипснейд  можно  сказать,  что  он  воплощал  попытку руководителей
Лондонского  зоопарка  превзойти  самого Гагенбека.  Зоологическое  общество
приобрело  обширное поместье на известняковых высотах  Данстейбл-Даунс  и не
пожалело  средств  на  распланировку. Было задумано  показывать  животных  в
условиях,  предельно  приближающихся   к   естественным  -  естественным   в
представлении публики, посещающей зоопарки. Рощи для львов, леса для волков,
волнистые  пастбища для антилоп  и других копытных. Как  я понимаю, Уипснейд
больше всего походил на нынешние  сафари-парки; ведь это происходило  еще до
того,  как  жестокие  налоги  превратили  английских  аристократов  в  кучку
содержателей зверинцев.
     Уипснейд оказался  совсем небольшим поселком - один трактир да  горстка
коттеджей, разбросанных среди заросших орешником ложбин.  Доложив в билетной
кассе о своем  прибытии, я оставил там чемоданы и направился в  дирекцию. По
зеленым лужайкам  волочили свои хвосты ослепительные павлины, а среди сосен,
окаймляющих главную аллею, висело огромное гнездо - этакий стог из прутиков,
вокруг которого щебетали и голосили попугаи.
     Меня проводили  в кабинет директора зоопарка, капитана  Била.  Он сидел
без  пиджака,  выставляя  напоказ  весьма  изящные  полосатые  подтяжки.  На
огромном столе перед ним громоздились  горы всевозможных  бумаг, большинство
которых производило страшно официальное и  ученое  впечатление; даже телефон
был завален бумагами.  Капитан  встал - настоящий великан, что ростом, что в
обхвате. Лысая голова, очки в металлической оправе, уголки губ оттянуты вниз
как  бы в презрительной усмешке. Тяжело ступая, он обогнул стол  и с громким
сопением остановился передо мной.
     - Даррелл? - пророкотал капитан вопросительно<b>. -</b> Даррелл?
     У него был очень низкий голос, и  он не столько говорил, сколько рычал,
как  это  свойственно  некоторым  людям, много  лет  прожившим  на  западном
побережье Африки.
     - Да, сэр,- ответил я.
     - Очень приятно. Садитесь.
     Капитан пожал мне руку и снова занял место  за столом. Кресло  тревожно
скрипнуло  под тяжестью  его тела. Капитан Бил  подцепил  большими  пальцами
подтяжки  и,  созерцая  меня, выбил  на них  дробь.  Потянулось  томительное
молчание. Я смиренно  сидел на кончике  стула,  всем сердцем желая с  самого
начала произвести хорошее впечатление.
     - Думаете, вам здесь понравится? - спросил капитан Бил так неожиданно и
громко, что я подпрыгнул.
     - Э-э... конечно, сэр, я в этом не сомневаюсь.
     - Вам раньше не приходилось выполнять такую работу? - продолжал он.
     - Нет,  сэр,-  ответил я,- но вообще-то у меня  дома  перебывало  много
животных.
     - Ха! -  В его голосе прозвучало  презрение.-  Морские свинки, кролики,
золотые рыбки и прочее. Ну здесь-то вас ждет кое-что посерьезнее.
     Меня  подмывало  сказать  ему,  что  я держал куда  более  экзотических
животных, чем кролики, морские свинки и  золотые рыбки, но я чувствовал, что
с этим лучше повременить.
     -  Сейчас я передам  вас  Филу Бейтсу,- гремел  капитан, полируя лысину
ладонью.- Он у  нас старший служитель.  Он  вас устроит. Не знаю точно, куда
вас определят, но в какой-нибудь секции найдется местечко.
     - Большое спасибо,- сказал я.
     Поднявшись, Бил заковылял к двери,  и  я двинулся за  ним. Это было все
равно что следовать за мастодонтом.  Выйдя на  дорожку, на хрустящий гравий,
капитан остановился и посмотрел по сторонам, прислушиваясь.
     - Фил! - внезапно проревел он.- Фил! Ты где?
     Голос его был так могуч и свиреп, что красовавшийся  поблизости  павлин
испуганно поглядел на капитана, сложил хвост и пустился наутек.
     - Фил! - снова пророкотал капитан Бил.- Фил!
     Откуда-то издалека долетел мало мелодичный свист.
     Капитан наклонил голову набок.
     - Это он, окаянный! Что же он не идет?
     В эту самую минуту Фил Бейтс, продолжая насвистывать, не спеша  обогнул
угол  дирекции. Я  увидел  высокого, статного  человека  с загорелым  добрым
лицом.
     - Вы меня звали, капитан? - осведомился он.
     - Да, звал. Вот, познакомься с Дарреллом.
     - А-а,- улыбнулся мне Фил.- Добро пожаловать в Уипснейд.
     -  Ну, так  я вас оставлю, Даррелл,- сказал  капитан  Бил.- Фил  о  вас
позаботится. Э-э... походите, осмотритесь и так далее.
     Он щелкнул  подтяжками,  словно бичом,  кивнул  мне  широкой  блестящей
лысиной и затопал обратно в свой кабинет.
     Фил проводил спину капитана ласковой улыбкой и повернулся ко мне.
     - Ну что ж,- сказал он,- первым делом надо устроить вам берлогу. Я  тут
говорил с Чарлзом  Бейли,  он у нас  слонами  занимается... Похоже, для  вас
найдется местечко в его доме. Пошли, потолкуем с ним.
     Мы зашагали по широкой  главной аллее;  куда ни  погляди, всюду павлины
рисовались блестящими хвостами, а в кустарнике рдели  золотые фазаны, словно
вышедшие  из дешевой ювелирной лавчонки. Фил  весело и монотонно насвистывал
про  себя.  Эта его вечная  привычка  свистеть, не  заботясь о мелодичности,
позволяла, как я потом  убедился, легко определить, в какой части территории
он находится.
     Тем временем мы  подошли  к огромным  и безобразным цементным коробкам,
которые, как  выяснилось, составляли слоновник. За коробками стоял сарайчик,
а в нем сидели служители, занятые чаепитием.
     - Э-э... Чарли,- извиняющимся тоном позвал Фил,- можно тебя на минутку?
     Из сарайчика  вышел  коренастый лысый мужчина с задумчивыми  и  робкими
голубыми глазами.
     - Гм... Чарли, познакомься... э-э...  Как вас по имени? - повернулся ко
мне Фил.
     - Джерри,- ответил я.
     - Знакомься - это Джерри.
     - Здравствуйте, Джерри,- сказал Чарли,  улыбаясь так, словно  всю жизнь
искал случая познакомиться со мной.
     - Ну как, найдется для него местечко в твоем коттедже? - спросил Фил.
     Чарли продолжал приветливо улыбаться.
     -  Конечно, найдется. Я  уже  говорил  с миссис  Бейли, она вроде бы не
против. Может быть, Джерри сразу же пойдет и познакомится с ней?
     - Что ж, неплохая мысль,- сказал Фил.
     - Тогда до скорого, дружище,- подытожил Чарли.
     Фил вывел меня через главные ворота на большой пустырь.
     -  Вот,-  показал  он рукой,-  идите по  этой тропе до первого коттеджа
слева. Заблудиться невозможно.
     Я зашагал  через  пустырь; в пестрящих свежими почками  кустах утесника
мелькали  украшенные  красными  и  желтыми  пятнышками  пить-пили-питькающие
щеглы.  На  бугре стоял коттедж. Я  отворил  калитку, прошел через  цветущий
садик и постучался в парадную дверь. Кругом царили мир  и покой; над цветами
дремотно жужжали пчелы; где-то удовлетворенно ворковал вяхирь; вдалеке лаяла
собака.
     Дверь отворилась, и  я  увидел миссис  Бейли -  очень милую  ясноглазую
женщину с аккуратной прической, в чистейшем переднике. Своей подтянутостью и
чистотой она напоминала больничную сестру-хозяйку.
     - Что вам угодно? - осторожно осведомилась она.
     - Доброе утро,-поздоровался я.-Вы-миссис Бейли?
     - Да, это я.
     - Понимаете, Чарли  направил меня к вам. Меня зовут  Джерри Даррелл.  Я
здесь новенький.
     -  Ах,  да-да.-  Она  поправила  прическу  и разгладила  передник.-  Ну
конечно, конечно. Входите.
     Миссис Бейли  провела меня  через  маленький холл в комнату, где стояли
большая плита, тщательно вымытый стол и видавшие виды удобные кресла.
     - Садитесь, пожалуйста, - сказала она.- Хотите чашечку чая?
     - Большое спасибо, если это не очень хлопотно,- сказал я.
     -  Какие там  хлопоты,-  горячо возразила миссис Бейли.-  А как  насчет
кекса или лепешек? У меня есть лепешки. Или, может быть, хотите бутербродов?
Я могу сделать бутерброды.
     - Да, но я... я вовсе  не хочу причинять  вам столько хлопот,- произнес
я, несколько озадаченный такой неожиданной щедростью.
     - Какие там хлопоты,- повторила она.- Знаю я вас, молодых,- всегда есть
хотите. И сейчас  как раз время  вечернего чая. Я на  минутку, только чайник
поставлю.
     Она проворно вышла, очевидно, на кухню, и я услышал звон посуды. Вскоре
миссис  Бейли вернулась и принялась накрывать на стол. Середину стола заняли
огромный кекс, гора лепешек, буханка серого хлеба, кружок ярко-желтого масла
и горшочек с клубничным джемом.
     -  Джем  домашний,-  объяснила  хозяйка, садясь  напротив меня.-  Через
минуту будет чай. Чайник сию секунду вскипит. А вы пока приступайте к еде.
     Миссис  Бейли  одобрительно  смотрела,  как я  мажу  себе  бутерброд  с
солидной порцией джема.
     -  Вот и правильно,-  сказала она.- Ну, так по какому делу  вы  ко  мне
пришли?
     - А разве Чарли не объяснил? - спросил я.
     - Объяснил? - Она наклонила голову набок.- Что объяснил?
     - Видите  ли, он  сказал, что  у  вас,  быть  может,  найдется для меня
комната.
     - Но я полагала, что все уже решено,- ответила миссис Бейли.
     - Как решено? - удивился я.
     - Ну конечно. Я сказала Чарли -а я на  него вполне полагаюсь,- так вот,
сказала я ему, ты, говорю, посмотри на парня, и,  если он  тебе приглянется,
пусть приходит.
     - Так я вам очень благодарен,- сказал я.- Чарли мне об этом не говорил.
     - Надо же! - воскликнула она.- Надо же! Боюсь, как бы в один прекрасный
день  он  не забыл собственной головы.  Я ведь  сказала  ему, что ничуть  не
против, лишь бы был почтенный человек.
     -   Я...  не   знаю,  можно  ли  назвать   меня  почтенным  человеком,-
нерешительно произнес я,- но постараюсь не быть вам в тягость.
     -О,  вы не будете  мне  в тягость,- сказала миссис Бейли.- Итак, с этим
все ясно. Где ваши вещи?
     - В зоопарке, я принесу их потом.
     - Прекрасно. Тогда я пойду заварю чай. А вы мажьте себе бутерброды.
     - Э-э... Но я хотел бы узнать еще одну вещь.
     - Что именно?
     -  Ну-у... мне надо  знать,  сколько  платить  за  комнату.  Понимаете,
жалованье будет небольшое, и я боюсь, что не смогу много платить.
     - Ну,  знаете,- она погрозила мне пальцем,- я не собираюсь вас грабить.
Я представляю себе, какое жалованье вы  будете получать, и вовсе не хочу вас
грабить. Сколько вы сами предложите?
     - Два фунта в неделю вас устроят? - спросил я с надеждой, прикинув, что
у меня еще  останется фунт и десять шиллингов на  сигареты и прочие предметы
первой необходимости.
     - Два фунта? - ахнула она.- Два фунта? Это слишком много. Я же сказала,
что не собираюсь вас грабить.
     - Но ведь еда и все такое прочее...
     -  Верно,  но я и не подумаю  брать  с вас два  фунта. Нет-нет,  будете
платить двадцать пять шиллингов в неделю. Этого вполне достаточно.
     - Вы уверены, что уложитесь? - спросил я.
     - Конечно, уложимся! Я не допущу, чтобы люди говорили, что миссис Бейли
наживается на юнце, который к тому же только-только начинает работать.
     - Все равно, по-моему, это слишком мало,- возразил я.
     -  Как  угодно,- сказала она.-  Как угодно. Не нравится  - ищите другую
квартиру.
     Она улыбнулась и пододвинула мне кекс и лепешки.
     - И не подумаю,  если  вы будете сами варить клубничный джем,-  ответил
я.- Лучше здесь останусь.
     Миссис Бейли просияла.
     - Вот и отлично. У нас есть уютная спаленка Для вас  на втором этаже, я
сию минуту покажу. Только сперва чай заварю.
     За  чаем  миссис  Бейли  объяснила,  что  вообще-то  Чарли   работал  в
Лондонском  зоопарке, но в войну он вынужден был эвакуироваться со слонами в
Уипснейд,  и  она поехала вместе с ним. Слоны очень привязчивы,  и,  уж если
привыкнут к  одному  служителю, приходится ему, как правило, до конца  жизни
работать с ними.
     -  У нас есть свой домик в Голдерс-Грин, замечательный дом,- продолжала
она.- Просто чудесный дом,  есть чем гордиться, хоть  и не пристало самой об
этом говорить. Конечно, и  этот коттедж неплохой, вполне комфортабельный, но
все-таки я жду не дождусь, когда  мы в  свой дом вернемся. И потом,  вы ведь
знаете, какие люди бывают, на них нельзя положиться. Последний раз я поехала
проверить, смотрю - приступку словно сто лет никто не мыл, вся черная. Так я
чуть не заплакала.  Нет, скорей бы к себе вернуться. Хотя вообще-то и здесь,
за городом, очень славно жить, ничего не скажешь.
     После  того  как  я одолел  несколько  чашек  чая,  два  куска  кекса и
множество бутербродов с клубникой, миссис Бейли нехотя убрала со стола.
     -  Нет, вы правда наелись?  - спросила  она,  испытующе глядя  на меня,
словно искала признаки недоедания на моем лице.- Не  хотите еще кусок кекса,
или бутерброд, или еще что-нибудь? Вы даже не попробовали лепешки!
     -  Честное  слово, больше не могу,- заверил  я.-  Если я  съем еще хоть
кусок, потом не смогу ужинать.
     - Ах да, ужин.- Ее лицо приняло озабоченное выражение.- Ужин...  Боюсь,
на ужин придется обойтись без горячего. Надеюсь, вы не против?
     - Нет-нет, я не против.
     -  Вот и хорошо. Тогда  вы сейчас  отыщите Чарли и возвращайтесь с ним,
когда  он кончит работу.  Захватите свои вещи, и мы  поможем вам устроиться.
Идет?
     И я отправился обратно через  пустырь. Около часа я в упоении бродил по
территории зоопарка. Уипснейд оказался  таким обширным, что за это время при
всем  желании нельзя  было все  охватить, но  я отыскал волчий лес  - густой
сосновый бор, в сумраке которого рыскали хитроглазые звери, время от времени
затевая шумные потасовки. Они  сновали между  деревьями  так стремительно  и
беззвучно, что напоминали влекомые порывом ветра  хлопья пепла. По соседству
с   волками   отгородили  с   полгектара   для  бурых  медведей   -  могучих
светло-палевых  тяжеловесов,   которые  бродили   среди  кустов  утесника  и
куманики, принюхиваясь и роя когтями землю.
     Я  был  восхищен,  такие  условия   содержания  животных  казались  мне
идеальными. Мне еще предстояло узнать, что очень большая площадь таит в себе
минусы и для служителей, и для зверей.
     Внезапно вспомнив  про время, я поспешил к слоновнику и  отыскал Чарли.
Вместе мы забрали мои чемоданы и зашагали через пустырь к коттеджу.
     - Разувайтесь сразу оба,- сказала миссис Бейли, открывая дверь.- Нечего
пачкать мои чистые полы.
     Она показала на расстеленные в прихожей газеты.
     Мы послушно разулись и вошли в носках в гостиную,  где стол уже ломился
от  яств.  Ветчина,  язык с  салатом,  молодой  картофель, горошек,  фасоль,
морковь. И большущий бисквит, щедро залитый сбитыми сливками.
     -  Боюсь  только, вам  этого  маловато,-  озабоченно произнесла  миссис
Бейли.- Здесь одни закуски, но придется уж вам довольствоваться этим.
     - По-моему,  все  в порядке, голубушка,-  заметил Чарли с  присущей ему
мягкостью.
     - Это не совсем то, что у меня  было задумано. Парню нужно горячее. Что
поделаешь, сойдет на этот раз.
     Мы сели и приступили к еде. Все было очень вкусно, и некоторое время за
столом царила тишина.
     -  А  что  привело вас  в Уипснейд, Джерри?  - спросил  наконец  Чарли,
любовно препарируя содержимое своей тарелки.
     - Понимаете,-  начал я,- меня  всю жизнь занимают животные, и я задумал
стать звероловом - ну, ездить  в Африку и другие дальние страны  и привозить
оттуда зверей для зоопарков. Мне нужно  приобрести опыт обращения с крупными
животными.   А  в  Борнмуте,  сами   понимаете,  с  крупными   животными  не
поработаешь. К примеру, разве можно держать в пригородном саду стадо ланей?
     - Понимаю,- подхватил Чарли,- конечно, нельзя.
     - Возьмите еще салата,- предложила мне миссис Бейли; вопросы содержания
крупного зверя в саду за домом ее явно не волновали.
     - Спасибо, не надо, у меня есть,- ответил я.
     - Ну, и когда же вы думаете отправиться в путешествие? - спросил Чарли.
     Спросил без малейшей иронии, и я проникся к нему симпатией.
     - Да вот, как только получу нужную подготовку.
     Чарли  кивнул,  потом  чуть  заметно  улыбнулся своей  мягкой  улыбкой,
беззвучно шевеля губами. Такая у  него была привычка - улыбается и повторяет
про себя услышанное, словно хочет лучше запомнить.
     - Доедайте горошек,- вмешалась миссис Бейли.- Не выбрасывать же его.
     Наконец, наевшись до отвала, мы поднялись на второй этаж, где нас ждали
постели. Окно  моей комнаты выходило  под  карниз, потолок  украшали дубовые
балки.  Она  была  уютно обставлена, и,  разобрав свои  чемоданы с одеждой и
книгами,  я  почувствовал,  что  устроился просто  роскошно.  Со  счастливым
вздохом вытянулся я на кровати. Цель достигнута -  я  в Уипснейде!  Упиваясь
этой мыслью, я уснул. А уже через несколько секунд, как мне показалось, меня
разбудил Чарли<b>,</b> который вошел с чашкой чая.
     - Подъем, Джерри,- сказал он.- Пора на работу.
     После  вкусного  завтрака  -  горячие  сосиски,  бекон, яйца и солидная
порция  чая - мы с Чарли  направились  через сверкающий  от  росы  пустырь к
воротам зоопарка, где смешались с толпой других сотрудников.
     - А где вы будете работать, Джерри? - осведомился Чарли.
     - Не знаю,- ответил я.- Фил Бейтс мне ничего не говорил.
     В эту самую минуту рядом со мной появился Фил Бейтс.
     - А, доброе утро! Устроились? Прекрасно.
     - А куда вы меня поставите работать? - спросил я.
     -  По-моему,-  раздумчиво произнес  Фил,- по-моему, вам  следует начать
сегодня со львов.

        2. ЛОГОВО ЛЬВА

     О благородное львиное племя!
     <i>Чосер. Легенда о cлавных женщинах</i>

     Признаться,  предложение начать со  львов  меня слегка  ошарашило. Тешу
себя  надеждой, что ничем не выдал Филу своей  тревоги, но в глубине души  я
полагал,  что  для начала он мог бы  поручить  мне  более ручных животных  -
скажем, стадо  большеглазых  ланей.  Куда это  годится, загонять  человека в
логово льва, не дав ему хоть сколько-нибудь освоиться с обстановкой! Так или
иначе, я постарался сделать вид,  что мне все нипочем, и зашагал по зоопарку
в поисках своей секции,
     Как  оказалось,  секция  тянулась  вдоль  гребня  известняковой  гряды,
частично  поросшей  бузиной и высокой  крапивой.  На  косогоре  над  долиной
кустарник сменялся кочками, в  каждой из которых под аккуратно подстриженным
кроликами   зеленым   париком  приютился   муравейник.   Отсюда   открывался
великолепный вид на мозаику полей,  широкой  полосой отделявших  львятник от
холмов  по  ту  сторону  долины,  и   пастельные   краски   мозаики   словно
переливались, когда по ней скользили тени от облачных громад.
     Мозговой центр секции  помещался  в укрывшейся  среди  бузины маленькой
развалюхе. Лихо сдвинутая набок накладка из жимолости совсем закрыла одно из
двух   окошек,  отчего  внутри  царил  угрюмый  сумрак.  Снаружи  на   стене
красовалась рассохшаяся доска с эвфемистической надписью "Приют". Обстановка
была предельно  спартанской:  три  стула  разной  степени  дряхлости,  стол,
который  дергался  и подпрыгивал, точно норовистая  лошадь,  когда  на  него
что-нибудь ставили, и устрашающего вида черная печка, которая жалась в угол,
испуская  сквозь железные  зубы  едкий  дым и изрыгая невероятное  множество
угольков.
     В этой  темной  лачуге  я  и  застал обоих  служителей секции.  Джеси -
молчаливый, краснолицый, голубоглазый мужчина с малиновым по цвету и фактуре
носом -  весьма  сурово глядел  из-под косматых белых бровей.  Зато  голубые
глаза смуглолицого Джо искрились добродушием, и таким же добродушным был его
заразительный хрипловатый смех. Закончив прерванный моим появлением завтрак,
Джеси провел меня по секции, показал содержащихся в ней животных и  объяснил
мои обязанности.
     В  одном  конце  секции  обитал вомбат Питер,  затем  следовали вольеры
песцов  и енотовидных собак. За вольером белых,  как гриб-дождевик, полярных
медведей я увидел так называемую тигровую яму с двумя тиграми. Еще два тигра
содержались в просторном вольере, и замыкали ряд животные, по  имени которых
называлась вся секция, то есть львы.
     Петляющая в  зарослях бузины дорожка привела  нас  к  высокой  железной
ограде. Территория  львов  примерно  с гектар  раскинулась на  склоне холма,
покрытом деревьями и кустарником. Следуя вдоль отжима, мы  с Джеси подошли к
месту, где заросли расступались, окаймляя лощину, на дне которой в окружении
сочной высокой травы поблескивал пруд.  Под  корявым боярышником  живописной
группой  расположились  львы.  Альберт  о  чем-то размышлял  в бледных лучах
солнца,  закутавшись в гриву.  Золотистые, упитанные, рядом крепко спали его
супруги   Нэн  и  Джил;  только  большущие,   как  тарелки,   лапы  их  тихо
подергивались. Джеси  окликнул своих  питомцев и  провел  палкой по железным
прутьям, приглашая львов подойти  и познакомиться с новым человеком. Альберт
на   миг  повернул  голову,  наградил  нас  испепеляющим  взглядом  и  снова
погрузился  в  раздумье;  Нэн и  Джил  даже  не  шелохнулись. Они  совсем не
производили впечатления  диких и свирепых; скорее вся  тройка показалась мне
ленивой,  раскормленной  и несколько надменной. Джеси расставил  ноги, будто
моряк на палубе качающегося корабля, звучно цыкнул  зубом и устремил на меня
строгий взгляд.
     - Теперь послушай,  сынок,  что  я тебе  скажу,- заговорил  он.- Слушай
меня, и все  будет в порядке. Возьмем вомбата, песцов  и енотовидных - к ним
ты вполне можешь заходить, понятно? А вот с  остальными лучше не шути, не то
они  тебе  покажут.  На  вид-то  они, может,  и  ручные,  а  на  деле ничего
подобного, понял?
     Он снова цыкнул  зубом и пытливо взглянул на меня, проверяя,  усвоен ли
урок.  Я поспешил  заверить его,  что мне  и  в  голову  не придет  затевать
что-нибудь   рискованное,  пока   я  не  познакомлюсь   поближе   со  своими
подопечными.  Я  чувствовал - хотя и не  сказал  об этом вслух,- что было бы
несколько   унизительно  очутиться  в  желудке  льва,   которому  меня,  как
говорится, даже и не представили как следует.
     - Так вот, сынок,- снова заговорил  Джеси, важно кивая,- ты слушай, и я
тебя научу, что и как.
     Первые  дни   я  только  и  делал,  что  учился,  запоминал   процедуру
повседневных  дел: кормления, уборки  и  так далее.  А затем, усвоив  основы
своей  работы,  я  получил  возможность  больше  наблюдать  и изучать  наших
питомцев.  Джеси и  Джо страшно потешало, что я  таскаю с  собой  толстенную
тетрадь и поминутно что-нибудь в ней записываю.
     - Прямо Шерлок Холмс какой-то,- говорил обо мне Джеси.-  Только  и знай
строчит что-то.
     Джо  пытался  дурачить  меня,  описывая  замысловатые  трюки, будто  бы
выполненные на его глазах тем или иным животным, но он  не мог обуздать свою
фантазию, и я быстро разоблачал обман.
     Естественно, я приступил к изучению  львов. Впервые  в жизни оказавшись
на короткой  ноге с этими зверями, я решил прочитать о них все, что можно, и
сопоставить прочитанное  с моими собственными  наблюдениями. При  этом я без
особого удивления обнаружил, что на свете вряд ли найдется  другое  животное
(исключая некоторых  мифических  тварей), которому  приписывали  бы  столько
воображаемых достоинств. С тех самых пор, как некто  в приливе  восторга, не
имеющего ничего общего с зоологической наукой, поименовал льва Царем зверей,
авторы наперебой старались подтвердить его право на этот титул. Больше всех,
как  я убедился, отличились  древние авторы  -  они  единодушно превозносили
<i>Felis leo</i> за его ум, благородство, отвагу и мягкий нрав; надо  думать, это и
предрешило  выбор известными своей простотой и скромностью  англичанами льва
для национальной эмблемы. На самом же деле, как я очень скоро узнал, работая
с  Альбертом и  его  супругами, львы  не совсем таковы, какими  их  рисовали
древние.
     В  старом английском  издании  "Естественной  истории" Плиния  я  нашел
следующее прелестное описание Царя зверея:
     <i>"Лев - единственный среди диких зверей милостиво обращается с теми, кто
смиряется перед  ним,  и  он не  станет  трогать  покорившегося,  а  пощадит
простершуюся перед ним  на земле тварь. Как ни свиреп он и  как  ни жесток в
других случаях, он  обращает свою ярость сперва на самца  и только во вторую
очередь на самку,  а  детенышей  вообще  не  трогает, разве что  в состоянии
крайнего голода".</i>
     Трех  дней  знакомства  с  Альбертом  было  для  меня  довольно,  чтобы
уразуметь,  что  на  него  это  характеристика  никак  не  распространяется.
Свирепости  и жестокости  у  него было  хоть  отбавляй,  но милосердием и не
пахло.  Всякий,  кто  смиренно простерся  бы  на  земле  перед ним,  был  бы
вознагражден за свою кротость укусом в загривок.
     Не  менее  внимательно штудировал  я  Пэчеза,  и он  с самоуверенностью
человека,  в жизни не видевшего львов, сообщил мне, что "в холодных областях
львы более миролюбивы,  в  жарких  -  более  свирепы".  Прочтя эти слова,  я
проникся надеждой, что смогу поладить с Альбертом, так как сразу после моего
прибытия в Уипснейд заметно  похолодало, на холмы обрушился леденящий ветер,
от которого корявые кусты бузины скрипели,  стонали  и зябко  жались  друг к
другу. Если верить Пэчезу, в такую погоду  Альберту и  его женам  полагалось
мило резвиться, наподобие котят.
     Уже  на  второе  утро  мое  доверие  к  Пэчезу  было  грубо  подорвано.
Согнувшись в  три погибели от встречного ветра, синий от холода, я брел мимо
львиной  клетки,  возвращаясь под кров теплого  Приюта.  Между  тем  Альберт
спрятался  в  густой  траве и  крапиве на углу  вольера,  рядом с  дорожкой.
Уверен, он заранее приметил меня  и решил преподнести мне маленький сюрприз,
когда я буду идти обратно. Дождавшись, когда поровнялся с ним, он неожиданно
выскочил  из укрытия  и с устрашающим рыканьем бросился на  железные прутья,
после чего присел и уставился меня желтыми глазищами, злорадно упиваясь моим
испугом. Шутка  эта настолько  пришлась  ему  по  вкусу, что в тот  же  день
попозже  он повторил  ее. И  снова  был  вознагражден зрелищем того,  как  я
подпрыгнул, словно  испуганный  олень.  С  той  разницей,  что я сверх  того
выронил ведро, споткнулся о него и со всего маху шлепнулся в буйную крапиву.
Позже я убедился, что холодная погода  вместо того, чтобы  внушить  Альберту
кротость, превращает  его в  страшного разбойника.  Он  развлекался тем, что
прятался  за  кустами  и  внезапно  выскакивал из  засады, пугая  ничего  не
подозревающих престарелых дам. Видимо, упражнения эти призваны были улучшить
его кровообращение, когда в воздухе пахло морозцем.
     Я  продолжал изучать  сведения Плиния  и  Пэчеза о львах, но  уже более
критически. После бурного дня в  обществе прыгуна Альберта я  отдыхал душой,
читая про сказочно милых четвероногих, куда более симпатичных, чем мои живые
подопечные. Особенно нравились  мне рассказы странников о встречах со львами
в  дебрях,  неизменно подчеркивающие  ум  и  дружелюбие  зверя.  Так, Плиний
сообщает  о Менторе Сиракузском,  как тот встретил  в  Сирии  льва,  который
почему-то проникся  к  нему  самыми  теплыми чувствами, прыгал вокруг  него,
будто шалый ягненок, и со всеми признаками симпатии лизал его следы. В конце
концов Ментор обнаружил, что причиной столь трогательного проявления приязни
был  вонзившийся в лапу зверя большой шип: лев хотел, чтобы человек выдернул
занозу.
     Видимо,  тогдашние  львы  были  поразительно  беспечными,   ибо  Плиний
приводит  также   историю  некоего  Элписа,  которая  даже  меня   заставила
усомниться в  правдивости древнего источника. Не успел этот Элпис ступить на
землю Африки,  как  к  нему подбежал лев с разинутой пастью.  Понятное дело,
странник   бросился  к  ближайшему  дереву,  взывая  к  Вакху  о  защите,  и
продолжительное  время  отсиживался на  верхних  ветвях  упомянутого дерева,
между тем  как лев,  все так же  с  разинутой пастью, бродил внизу, всячески
стараясь дать понять этому тупице, в чем дело. Элпис явно был плохо знаком с
записками путешественников той  поры,  иначе  он тотчас смекнул бы, что льва
мучает шип  или еще  что-нибудь в этом роде, от  чего  он жаждет избавиться.
Прошло довольно много  времени,  прежде чем до него наконец  дошло, что даже
самый свирепый лез  не  станет постоянно ходить  с широко разинутой  пастью.
Тогда Элпис осторожно  спустился на землю и обнаружил, что в пасти льва, как
и следовало ожидать, застряла кость. Он живо и без особых затруднений удалил
эту кость. После чего лев настолько преисполнился радостью и благодарностью,
что взялся поставлять мясо для корабля, на коем прибыл его  спаситель. И все
время,  пока  корабль стоял на якоре у этих  берегов,  лев ежедневно снабжал
команду свежей олениной.
     В отличие от  своих далеких предков Альберт и его жены не жаловались на
здоровье и,  к  моему великому облегчению, не требовали, чтобы мы  извлекали
шипы  из  их  лап.  Несмотря  на  свою  упитанность,  они  были  чрезвычайно
прожорливы,  и  каждая трапеза  сопровождалась  такой грызней,  будто их  не
кормили несколько недель. Альберт хватал самый  большой кус мяса и уносил  в
кусты. Спрячет и поспешно возвращается, чтобы посмотреть - нельзя ли утащить
что-нибудь  у жен. Зрелище  того,  как  он отталкивал супругу  и забирал  ее
порцию, ярко иллюстрировало слова о благородном нраве Царя зверей.
     Раз  в неделю мы  запирали Альберта и  его жен,  чтобы войти в вольер и
убрать обглоданные кости и прочие  следы жизнедеятельности августейших особ.
К ограде была пристроена большая клетка из железных  прутьев, туда-то и надо
было загонять всю троицу, прежде чем приступать к работе. Процедура долгая и
утомительная, и только налет комедии скрашивал ее однообразие.
     Чтобы загнать  в клетку наших львов, которые, сами понимаете, отнюдь не
шли  нам  навстречу,  требовалась  изрядная  ловкость плюс  умение сохранять
невинный вид и  быстро  бегать. Но первейшее условие успеха -  дать Альберту
как следует проголодаться; тогда он  рыскал  вдоль ограды, сверкая глазами и
сердито  взъерошив гриву. С  видом полной невинности мы подходили к клетке и
складывали на  дорожке  свои лопаты, ведра,  метлы  и  вилы. Затем доставали
здоровенный кусище сырого  мяса  и клали так, чтобы  Альберт  мог  видеть  и
обонять его. Лев приветствовал этот маневр насмешливым булькающим ворчанием,
исходившим откуда-то  из глубин его длинной гривы. После  этого мы поднимали
дверь клетки,  а сами продолжали  громко беседовать, словно меньше  всего на
свете  помышляли  о  поимке львов. К чести Альберта должен сказать, что  эти
трюки  ни на миг  не  вводили  его в заблуждение,  просто мы соблюдали некий
ритуал, без которого поломался бы весь стройный порядок действий.
     Выждав,  сколько  требовалось,   чтобы  Альберт  хорошенько  рассмотрел
говяжью лопатку и поразмыслил  о  ее  достоинствах, мы переносили приманку в
клетку.  И, прислонившись  к  отжиму,  предавались  самовнушению,  время  от
времени изрекая совершенно безразличным голосом:
     - Ну как, Альб?  Проголодался?  Ну,  давай,  иди  сюда.  Будь послушным
мальчиком. Поешь мясца. Ну, давай. Иди, иди сюда...
     Снова и снова на разные лады повторялась эта хоровая песня, и тот факт,
что Альберт  ровным счетом ничего не понимал  из  произносимого, делал  весь
спектакль вдвойне нелепым.
     Исчерпав запас ободряющих реплик, мы оказывались в тупике. Джеси, Джо и
я  таращились на Альберта,  Альберт  таращился на  нас. Все это  время Нэн и
Джил,  снедаемые  нетерпением,  рыскали  поодаль,  однако  не  смели  ничего
предпринять, ибо традиция требовала, чтобы инициативу проявил  их господин и
властитель. А тот как будто находился в трансе. Пока длилось это ожидание, я
пользовался случаем  еще  и  еще  раз  проверить,  правда  ли, будто  взгляд
человека  оказывает  какое-то действие на бессловесных тварей. Я  пристально
смотрел прямо в маленькие  желтые глаза Альберта; он, не  моргая, смотрел на
меня. Единственным результатом было то, что мне делалось малость не по себе.
     Так проходило с  десяток минут,  но Альберт и  не  помышлял  входить  в
клетку,  вынуждая  нас  прибегать  к  следующей  уловке.  Оставив  на  месте
приманку, мы неторопливо  удалялись. Заключив,  что мы отошли на  безопасное
расстояние, Альберт стремглав врывался в клетку, хватал мясо и устремлялся к
выходу,  чтобы выскочить раньше, чем мы  успеем  прибежать  и  закрыть  его.
Сплошь и рядом железная дверь со звоном  ударялась о пол в каких-нибудь пяти
сантиметрах  от его хвоста, и Альберт,  одурачив  нас,  уносил свой трофей в
укромный уголок, где можно  было  спокойно насладиться победой. Естественно,
на  этом все кончалось; мы должны были ждать  еще сутки,  пока Альберт снова
проголодается.
     Других обитателей этой секции  мы заманивали в клетки примерно таким же
способом, но никто из  них  не причинял  нам столько хлопот. Альберт обладал
особым даром досаждать своим опекунам.
     Когда  же   нам  все-таки  удавалось   заточить   львов  в  клетку,  мы
отправлялись к  маленькой калитке  в другом конце вольера. Войдя на участок,
полагалось  запирать  калитку  за  собой.  Не  могу  сказать,  чтобы мне это
доставляло  удовольствие, ведь теперь  мы сами  оказывались в  заточении  за
пятиметровой железной оградой на участке площадью  в  один гектар - и никуда
не денешься, если львы чудом вырвутся из клетки.
     Однажды  мы с Джо, войдя внутрь ограды, как обычно, разделились и пошли
по кустам  собирать  накопившиеся  за  неделю обглоданные  кости.  В  густых
зарослях мы скоро потеряли друг друга из виду, но я слышал посвистывание Джо
да время от времени звон, когда  он бросал  кость в  ведро. Я пробирался  по
тропе меж высоких  кустов куманики; сюда  явно  любил наведываться  Альберт,
потому  что  мягкая  глина  изобиловала  отпечатками  его  могучих лап  и на
колючках тут и там висели клочья шерсти из гривы. Созерцая огромные следы, я
размышлял  о  злобном и  вспыльчивом нраве Альберта.  Внезапно раздалось его
рычание.  Клетка находилась довольно  далеко,  за деревьями  слева от  меня,
между тем  я  мог  поклясться, что рычание  донеслось откуда-то  спереди. Не
тратя времени на  выяснение загадки, где  же Альберт, я стремглав бросился к
калитке. Джо подоспел туда одновременно со мной.
     -  Он вырвался? -  спросил  я,  когда  мы  очутились в  безопасности за
оградой.
     - Не знаю,-  ответил  Джо.- Я  не  стал проверять. Мы обогнули вольер и
убедились,  что львы по-прежнему  заперты  в  клетке,  но в глазах  Альберта
блестела лукавая искорка, которая заставила меня призадуматься.
     Так я  впервые  познакомился  с  чревовещательными способностями  льва.
Многие  авторы  утверждают, будто лев умеет  направлять  свое рычание  таким
образом,  что  оно слышится одновременно с двух, а то  и с  трех сторон. Это
вовсе  не  так  уж  невероятно,  ведь  многие  птицы  и  насекомые  наделены
поразительными  чревовещательными  способностями.  Бывает,  видишь  животное
собственными глазами,  а чудится, будто звук рождается в другой  стороне,  в
нескольких  метрах от  подлинного  источника.  Понятно,  если  лев  и впрямь
наделен таким даром, ему это весьма  выгодно - ночью он может своим рыканьем
нагнать на  стадо копытных  такую панику, что оно побежит не от  хищника,  а
прямо на него.  Судя по описанному мной случаю, Альберт явно умел направлять
свое рыканье: хотя он находился примерно на одинаковом расстоянии  от меня и
Джо, тем не менее нам обоим почудилось, что лев рычит совсем рядом.
     Вскоре мне предстояло еще  раз убедиться  в  поразительных способностях
Альберта. Поздно ночью я  возвращался  с какого-то  деревенского праздника и
решил  для сокращения пути пройти через  зоопарк. Торопливо шагая по дорожке
среди шелестящей бузины возле львиного вольера, я  вдруг  услышал отрывистое
рыканье Альберта и замер на месте. Зная, в какой  стороне должен быть лев, я
тем не  менее затруднялся  определить  направление  звука.  Было в этом рыке
чго-то громоподобное, отчего казалось,  что вибрация через землю доходит  до
моих подошв. Если верить  слуху, Альберт мог быть и за пределами вольера. Не
очень приятная мысль,  и только беззаветная преданность естественной истории
помешала мне броситься наутек. Движимый безрассудством, я подошел к отжиму и
вперил взгляд в темноту, однако ничего не мог  рассмотреть. И  не было луны,
чтобы осветить безмолвные черные кусты.  Шагая вдоль вольера, я знал, что за
мной следят, буквально осязал  жадно устремленные на меня глаза, но незримые
звери двигались бесшумно,  ни одна ветка не хрустнула под могучими лапами. А
когда  я  стал  подниматься  по  склону, удаляясь от  вольера, вдогонку  мне
полетело полное презрения и издевки громкое фырканье.
     Некоторые люди отказываются верить, что лев может по желанию направлять
свой  голос. Дескать,  он,  рыкая,  просто-напросто  опускает  пасть к самой
земле, поэтому  звук смазывается  и невозможно определить, откуда  он  идет.
Желая проверить это,  я  всячески старался застать Альберта за рыканьем,  но
все безуспешно. Сколько  раз проходил  я мимо  его  вольера, надеясь, что он
зарычит при мне, но Альберт  упорно молчал.  Бывало, заслышу,  что он подает
голос,  и  мчусь  сломя  голову по дорожке  к  львятнику,  сея  страх  среди
посетителей, полагающих, что  я спасаюсь бегством от вырвавшегося на свободу
зверя. А добегу, запыхавшись, до отжима - Альберт либо кончил свои вокальные
упражнения, либо раздумал после  двух-трех пробных нот. Правда, я чувствовал
себя вполне вознагражденным великолепными звуками, которые он издавал, когда
я его слышал, но не видел.
     Альберт явно предпочитал  петь по  вечерам.  Внезапно  раздавалось  его
"эррум", потом другое, третье, с долгими промежутками, словно лев настраивал
голосовой инструмент. А затем он приступал к исполнению  своей арии, "эррум"
становилось  сочнее, полнее  по звуку  и  повторялось чаще,  чаще,  сливаясь
наконец в  сплошное грозное крещендо. Все быстрее катился рокот, потом  темп
замедлялся, и  песня  обрывалась  так же внезапно,  как началась.  Нет слов,
чтобы описать страшные  угрозы, которыми была  наполнена  эта  песня,  когда
звучала  во всю мощь. Если  же отвлечься от эмоций, то представьте себе, что
кто-то  пилит  дрова на огромной гулкой  бочке. Сперва пила  ходит медленно,
затем  все быстрее, по мере того как сталь вгрызается в древесину, под конец
пила опять замедляет ход,  и - тишина. Тут я каждый  раз  невольно ждал, что
сейчас глухо стукнет о землю упавшее полено.
     После  нескольких  недель  знакомства  с Альбертом я  заключил,  что он
решительно  ни в чем  не отвечает распространенному  представлению  о львах.
Надутый, наглый, начисто лишенный каких-либо благородных чувств.  Золотистые
глазки его  постоянно горели яростью,  но с  оттенком недоумения,  как будто
Альберт  искренне стремился оправдать репутацию лютого зверя,  вот только не
мог  припомнить,  зачем это нужно.  У  него всегда  было слегка  озадаченное
выражение,  словно он не очень-то верил  в необходимость вести себя так.  То
рыскает  по участку  в отвратительном настроении,  то развлекается,  стращая
ложными выпадами ничего не подозревающих  прохожих, и злорадно  упивается их
испугом.  В  часы кормления  он  вел себя, как  я уже  говорил выше,  весьма
предосудительно.  Набив   брюхо  своей   долей  и  отнятым  у  жен,  Альберт
распластывался в высокой траве и громко рыгал.  При  всем  желании я не  мог
обнаружить в нраве Альберта ничего привлекательного.
     За все время нашего общения он  только  однажды  выглядел по-настоящему
царственно  -  когда  у   Джил  началась  течка.  Взъерошив  гриву,  Альберт
расхаживал по участку, ворча себе под нос  что-то душераздирающее и принимая
величавые  позы. Уверен, Плиний был  бы  от него  в восторге.  Пока  Альберт
обхаживал Джил, я снова  обратился к Плинию, чтобы прочесть, что он писал  о
львиной любви. Первое его суждение на эту тему оказалось не очень лестным:
     <i>"...львицы  весьма  похотливы, оттого-то  львы  так  жестоки и свирепы.
Африканцы хорошо  об этом осведомлены и  часто наблюдают примеры, особенно в
пору сильной засухи, когда нехватка воды  вынуждает диких  зверей собираться
вместе  в  большом  количестве  у  немногочисленных  рек.  По  этой  причине
появляется на свет так много странных тварей  и удивительных помесей, потому
что самцы  когда вынужденно,  когда удовольствия ради покрывают без  разбора
самок другого рода".</i>
     Я  ни  разу не  видел,  чтобы Нэн и Джил  вели себя хоть сколько-нибудь
похотливо,  даже  во  время  течки  казалось,  что им  только докучают знаки
внимания Альберта. Плиний продолжает:
     <i>"Лев по  запаху  узнает,  когда львица была  ему  неверна  и  позволила
леопарду  покрыть ее;  и тогда  он, не щадя  сил,  набрасывается  на  нее  и
наказывает за неверность".</i>
     Конечно,  у Нэн и Джил не было никакой  возможности  изменить Альберту,
поскольку они были заточены в вольере вместе с ним. Но  я не сомневаюсь, что
Альберт  в  любых  условиях  был  бы строгим  супругом.  Не приведи  господь
оказаться на месте  его  жены,  если  бы он застал  ее  во  время  шашней  с
леопардом!
     Меня всегда озадачивало, почему посетители зоопарка хихикают и украдкой
поглядывают  друг  на  друга,  когда Альберт  с  великим  достоинством,  без
малейшего смущения совершал посредине поляны акт оплодотворения. Представляю
себе  их  возмущение,  если  бы  они  знали, что  соучастница  оргии  -  его
собственная дочь, Джил. Инцест!
     Джо тоже одолевала странная робость, если он заставал животных во время
спаривания.  Он  тщательно обходил те вольеры,  в  которых происходили столь
ужасные  вещи.  Зато  Джеси не  страдал застенчивостью. Хриплым  голосом  он
громко подбадривал животных, отчего  публика поспешно расходилась. Никто  не
умел так, как он, заставить зевак улетучиться в мгновение ока.
     - Не понимаю,  как только  у него язык поворачивается,-  жаловался  мне
Джо,  укрывшись  в свободном от всяких намеков на секс Приюте.- Меня бросает
то в жар,  то в холод, честное слово. Вчера вот иду я мимо львов,  а он  там
завел свое. Люди стоят, девочки маленькие,  а старик Альберт крутит с Джил у
всех на виду. И как только Джеси может, я и за сто фунтов не смог бы так.
     И он поджимал губы с таким скорбным видом, словно и впрямь отказался от
ста фунтов. Бедняга Джо, тяжело ему приходилось, когда у животных  начинался
гон.
     Если  не считать развязного подхода к  вопросам пола,  был  у Джеси  не
совсем  обычный  дар, которому мы  с Джо  завидовали  черной  завистью. Есть
чудодеи, определяющие присутствие подпочвенных вод при помощи ивового прута;
есть псы, чующие скрытые  под землей грибы; не  менее волшебный дар позволял
Джеси угадывать,  где  его ждут чаевые. Стоит перед Приютом, цыкая  зубом  и
присматриваясь к шествующим мимо  посетителям,- вдруг весь подобрался, белые
брови подрагивают, и челюсти удовлетворенно смыкаются.
     -  Так,  две  бумажки  есть,-  заключает он и начинает подкрадываться к
жертве так же ловко, как доверенные ему большие кошки.
     Мы с  Джо,  сколько ни  старались,  не могли усмотреть никакой  разницы
между собеседниками Джеси и теми, кто удостаивал  внимания нас. А Джеси  был
наделен  безошибочным  чутьем,  перед  началом  очередной   атаки  он  точно
определял, какой будет добыча. Из него вышел бы отменный пират.
     -  Ей-богу,  не пойму, как он это делает, старый гусь,- жаловался Джо.-
Вот недавно  был случай, он говорит мне: "Давай, Джо, попытай счастья. Вон к
белым  медведям  подходящий  тип направился, видишь -  тот,  в  шляпе.  Пять
бумажек обеспечены". Ну, я пошел, полчаса потратил на того типа, рассказывал
про то, про се. Нет, правда, изо всех сил старался угодить, а что получил за
свои старания - паршивую сигаретку.
     Прошло немного времени, и Альберт  с  его дамами  мне,  честно  говоря,
приелись.  В  отличие   от  других  обитателей   секции   они   были  лишены
индивидуальности.  дружелюбие  им тоже  было  неведомо,  а это  не позволяло
узнать их  поближе. Фантастические львы Плиния и иx похождения казались  мне
куда  интереснее наших живых подопечных. Не знаю, понял ли Альберт,  что мом
душа  не  лежит к  нему, но  он вдруг  проникся ко  мне острой неприязнью  и
откровенно пытался прикончить меня, когда я подходил к вольеру.  Однажды это
ему почти удалось.
     Как-то раз Джо постановил очистить канавы у львиногo вольера, чтобы мне
было  что вспоминать, когда я  перейду в другую секцию. Вооруженные шлангом,
вилами, щетками и  прочими причиндалами, мы прибыли на место и вскоре сумели
заманить  Альберта  и  его  супруг  в  клетку.   После  этого  Джо,   весело
насвистывая, взял  в  руки  шланг, а я  перемахнул  через  отжим и  принялся
очищать  канаву  от мусора. Канава  тянулась вдоль  самой ограды, и  просвет
между прутьями позволял Альберту просунуть лапу, потому-то  мы и заперли его
в клетку с более частой решеткой.
     Мы прилежно  трудились  и  приблизились наконец к разъяренному  узнику.
Лихо орудуя шлангом, Джо щедро поливал все вокруг, и, потянувшись за метлой,
я поскользнулся и упал около клетки. Хорошо, что  просветы были узкие, не то
Альберт ухватил бы  меня за  лопатку. Не теряя  времени, он с  торжествующим
рыканьем бросился в мою сторону и попытался вонзить в меня когти. Решетка не
пустила лапу, но он все же зацепил  когтем  мой рукав. С истошным воплем, не
сомневаясь, что лев уже пожирает меня, Джо  направил шланг на нас. Он хотел,
разумеется, поразить  струей морду Альберта и  заставить его выпустить меня.
Увы,   от  волнения  Джо  промахнулся,  и  в  ту  самую  секунду,  когда  я,
освободившись  от  львиного  когтя, кинулся  прочь от  клетки,  тугая  струя
ударила мне в лицо, так что я едва не захлебнулся, и отбросила меня обратно.
Альберт  попытался снова зацепить меня  - безуспешно; Джо  повернул  шланг и
влепил  ему струю между  глаз. Я  оторвался  от клетки  и,  мокрый насквозь,
перелез через отжим на дорожку.
     - Ты кому, собственно, помогаешь? - опросил я Джо.
     - Ради бога, извини,- покаялся он.- Мне показалось, эта старая  скотина
схватила тебя.
     - Да уж ты-то  сделал все для этого,-- горько заметил я, без особенного
успеха вытираясь носовым платком.
     В долгие  летние вечера  мне полагалось дважды в неделю  дежурить после
ухода  Джеси  и  Джо,   следить  за  тем,  чтобы  никто  из  посетителей  не
демонстрировал свой интеллект,  перелезая через отжим или  швыряя  в  зверей
бутылками.  Это  были  очень приятные вечера. Я чувствовал  себя властелином
всех  обозримых  окрестностей.  Сидишь  в Приюте  с чашкой  крепкого  чая  и
разбираешься  в  набросанных  торопливой  рукой  заметках,   пытаясь  как-то
причесать  их.  Все  длиннее  тени  на траве  снаружи;  последние посетители
направляются к выходу. Без людей  сразу становится удивительно тихо,  и  вот
уже кенгуру осторожно выбираются  из  зарослей  бузины, куда их днем загнали
орды крикливых мальчишек. Хрипло рыкает  Альберт, прочищая голосовые  связки
для ночного концерта; отчетливо слышно, как белые медведи лениво плещутся  в
своем бассейне.
     Напоследок я  должен был  обойти  всю секцию и  убедиться,  что  все  в
порядке.
     ...Кенгуру  разбрелись  по  территории  и  мирно  пасутся,  успокоенные
внезапно наступившей тишиной. Тигрица Рани  счастлива, что открывается дверь
ее  клетки:  большая цементная яма, в  которой она обитает, теперь в  тени и
лапам  становится  холодно.  Ее  сын  Поль  уже спит на соломенном  ложе. На
участке  по  другую сторону,  гряды  в  своих  деревянных будках  свернулись
калачиком  енотовидные  собаки;  в  соседнем  вольере  песцы скользят  среди
кустов, будто привидения, В высокой траве  на краю пруда лежат львы. Альберт
как обычно, размышляет, укутавшись в  гриву;  Нэн и Джил  возле него  крепко
спят с туго  набитым брюхом. И опять кенгуру - неторопливо прыгают по траве,
волоча  за  собой тяжелый  хвост.  На верхушках  деревьев суетятся и  трещат
сороки.  В  своей лощине дремлют тигры Джам и  Морин, а  в кустах  вокруг их
вольера копошатся кенгуру. Кенгуру, кенгуру  - всюду  кенгуру; слышно, как в
полумраке зарослей бузины их кроличьи зубы соскребают кору со стволов.
     Удостоверившись,  что в  секции  царит  полный  порядок,  и  предвкушая
плотный ужин,  которым  миссис Бейли  всегда  потчует  меня  после вечернего
дежурства, я направляюсь к выходу. По пути тут пустую бутылку подберешь, там
клочок оберточной бумаги.


        3. ТОРЖЕСТВО ТИГРОВ

     Убедится, что Тигр вполне окупает
     все усилия и расходы.
     <i>Бэлок. Тигр</i>

     Первые  лучи утреннего  солнца греют слабо, но они  покрывают  траву  и
листья  тонкой позолотой, и в  их  прозрачном свете видно  -  и слышно,- как
просыпается парк.  Среди  поникших  кустов  бузины  с застрявшими  в  ветвях
клочьями тумана сидят на солнце кучки вялых и тучных кенгуру с темной росной
росписью на шубках. Воздух над лужайками пронизывают похожие  на  английское
<i>help</i> резкие крики павлина, влачащего свой  многоцветный хвост через сосновую
рощу. Зебры при виде  тебя вскидывают голову, выпускают  из  ноздрей фонтаны
пара и нервно переступают на влажной траве. Свернешь на свою дорожку - из-за
ограды вольера белых медведей в тебя целятся трепещущие черные носы, которые
жадно втягивают сытный дух зажатых у тебя под мышкой буханок хлеба.
     Джеси и  Джо  идут  к  Приюту, а  я спускаюсь к  тигровой  яме. Звякает
железная калитка, извлекая тысячи вибрирующих эхо из цементных стен, я вхожу
в темницу и приступаю к выполнению своих обязанностей.
     Распростертые  на роскошных постелях из  желтой  шуршащей соломы, тигры
просыпаются  и приветствуют меня, разевая  влажные  розовые пасти в  сладком
зевке. Грациозно потянулись - спина дугой, хвост палкой, нос подрагивает - и
мягко трусят к дверям, не сводя с меня глаз. В яме  содержались два из наших
четырех  тигров  -  Поль и Рани,  сын  и  мать.  Однако  Поль  не  испытывал
привязанности к своей родительнице, поэтому спали они в отдельных клетках, и
в яму  их пускали по очереди.  Моей первой обязанностью утром было выпустить
из клетки Рани;  отодвину тяжеленную дверь  и  снова задвигаю ее, как только
тигрица  выскользнет  на солнышко.  А затем  в  нарушение  правил минут пять
кормлю ее сына нарезанным мясом.
     Поль  был у  нас  самый крупный  и  красивый тигр.  Ленивые  пластичные
движения, кроткий  нрав  - никогда не скажешь,  что  Рани его мать. Огромные
лапы-подушечки  Поля  ступали бесшумно и неторопливо;  его родительница тоже
двигалась бесшумно, но быстро, порывисто, нервно, навевая удручающие мысли о
ее способности застигнуть тебя врасплох. Уверен, большую часть своего досуга
она тратила на то, чтобы измыслить безошибочный способ  расправиться с нами.
Свирепость  характера  Рани  явственно  выражалась в  ее зеленых  немигающих
глазах. Поль с достоинством и великой кротостью брал мясо у меня из рук; его
мать хватала пищу жадно  - неровен час зазеваешься, и руку прихватит заодно.
Когда я кормил Поля, мне казалось, что он  отвергнет мою руку, даже если  ее
сунуть ему в  пасть,  как нечто недостойное внимания. Успокоительная  мысль,
хотя вряд ли справедливая.
     Во время наших утренних бесед  Поль  вел  себя так благодушно,  что мне
стоило  немалого труда  помнить, сколь  опасным он  может быть при  желании.
Упрется могучей головой в прутья клетки, чтобы я  почесал ему уши, и  громко
мурлычет,  напоминая скорее  огромного домашнего кота, чем  живущего в нашем
представлении кровожадного тигра.  Он принимал  мои подношения с царственной
снисходительностью,  после чего ложился и вылизывал свои лапы, а  я, сидя на
корточках,  восхищенно любовался  им.  Вблизи  он был  особенно великолепен.
Яркий   мех,  изумительно  пропорциональное  сложение,  движения  плавные  и
изящные. Голова массивная, очень широкая  между ушами; нижнюю скулу облекает
бледношафрановое жабо. Темные полосы на рыжем  фоне казались языками черного
пламени.  Но,  пожалуй,  всего  красивее  были  глаза:  миндалевидные,  чуть
скошенные,   большие,  они   напоминали   полированную  морем  гальку  цвета
травянистой зелени.
     Обычно  наши  утренние собеседования  с Полем  прерывал  Джеси, ему  не
терпелось выяснить,  куда я, такой-сякой, запропастился  с его  лопатой. Той
самой лопатой, за которой я каждое утро вызывался сходить, чтобы был предлог
навестить тигров. И которая играла  в распорядке Джеси немаловажную роль: он
отправлялся с  ней в  рощу для утреннего очищения, без  чего  не мыслил себе
свой трудовой день.
     Возвратившись после  общения с природой,  Джеси  принимался  за  дела и
начинал  чистить  тигровую яму. Мы снова  запирали Рани в клетке, входили  с
щетками  и  ведрами в  яму, драили бетон и собирали оставшиеся от вчерашнего
обеда кости. После этого поочередно выпускали  Рани и Поля, чтобы произвести
уборку в  их клетках и сменить подстилку.  Вернувшись  в  клетки, оба  тигра
совершали  очень своеобразный  обряд.  Идут,  принюхиваясь,  прямо  на  свою
постель и принимаются ворошить и мять лапищами солому. Уши прижаты к голове,
в полузакрытых  глазах  -  задумчивое,  мечтательное выражение. Потом  вдруг
выпрямляются и обильно поливают мочой самую середину своих  чистых постелей.
После  чего  половину дня  дремлют,  временами  просыпаясь для  того,  чтобы
вылизать лапы и сладко позевать. Видимо, обнаружив в клетках чистые опилки и
свежую   соломенную   постель,   не  слыша   собственного   острого  запаха,
заглушенного дезинфицирующим средством, которым мы опрыскивали пол  и стены,
тигры считали нужным доказать себе (и случайным посетителям), что эти клетки
-  часть их территории. Пропитают солому своим резким запахом, поднимут, так
сказать, свой флаг - можно успокоиться и ждать кормежки.
     По окончании уборки в тигровой яме наша троица уделялась в Приют, чтобы
перекусить.  Сидя на  скрипучих  стульях в  темной лачуге,  мы  с  интересом
рассматривали, кто что прихватил из дома. Джеси, держа  бутерброд в огромной
красной  ручище,  ел  медленно,  методично  и  совершенно  равнодушно.   Джо
стремительно  расправлялся  со  своими  припасами,  весело  рассказывая  мне
что-нибудь с  полным ртом и разделяя  фразы взрывами своеобразного  хриплого
смеха. Джо - единственный из знакомых мне людей, чей смех  в написании точно
передается  междометием  "хе... хе... хе".  Джеси угрюмо  молчал; покончив с
завтраком,  он  устремлял  в окно отствующий взгляд и цыкал зубом.  Потом  с
медлительностью рептилии раскуривал свою трубку, заставляя ее сипеть, пищать
и  хлюпать,  меж тем  как мы  с  Джо обсуждали погоду, рыбную  ловлю, лучший
способ  снять с кролика  шкурку  или  сравнивали  стати  трех блондинок, чьи
портреты украшали стену над стулом Джо.
     Но  вот мы все  трое  поднимаемся и  выходим из лачуги, чтобы выполнить
следующий пункт нашей программы: убрать вольер белых медведей. В гуще кустов
бузины стрекочут  настороженные нашим  появлением сороки, Джо  зычным криком
спугивает  их, и  они  вырываются  из  листвы,  разлетаясь в  разные стороны
гомонящими черно-белыми стрелами.
     В  первой  половине дня в  зоопарк  привозили мясо,  кровавые лопатки и
окорока с  пятнами зеленой краски в знак  того,  что они  не годятся в  пищу
людям. С половины третьего до трех  мы разрубали мясо на куски, раскладывали
по ведрам и решали, которого из зверей сегодня побаловать  лакомством  вроде
сердца или печени. В три часа приступали к кормлению.
     Начинали мы всегда с тигровой лощины в  дальнем  конце нашей секции  (с
нижних тигров, как мы говорили). ЗДЕСь, в просторном, как у львов, вольере с
густым  кустарником  жили  Джам  и  Морин,  не  связанные  узами  родства  с
обитателями тигровой ямы Полем и Рани. Идем туда вдвоем, неся ведра с мясом,
и непременно за нами следует словно  возникшая из небытия толпа  ребятишек с
добавлением любопытных взрослых. Дети  снуют  вокруг нас,  испуская  звонкие
крики, задавая вопросы, нетерпеливо расталкивая  друг друга  и  подпрыгивая,
чтобы лучше рассмотреть кровавые куски.
     - Ух ты! Гляди, какое мясо... Альф... Альф... погляди на мясо!
     - А для чего эта вилка, мистер?
     - Вот это да! Спорим, они и половины не одолеют.
     - А что это за мясо, мистер?
     - Джон, сынок,  осторожно, не мешай  служителю...  Джон, слышишь,  кому
говорят?
     И  так  далее,  на  всем  пути до  вольера, где Джам  и  Морин  мечутся
взад-вперед у самой ограды, снедаемые адским нетерпением.
     Мне  всегда  казалось интереснее  кормить эту  пару,  чем  Поля  и  его
родительницу, ведь в яму мы  просто бросали мясо, и все, а с нижними тиграми
общение было более близким. Зацепишь вилкой мясо и просовываешь узким концом
(обычно  -  костью)  вперед  между  прутьями.  Джам,  как истый  джентльмен,
огрызался  на свою супругу и отталкивал ее, если она пыталась опередить его.
Схватит  мясо  зубами,  упрется  в  каменную кладку и тянет,  выгнув спину и
напрягая   все  мускулы.  Невероятная  и  даже  грозная  демонстрация  силы:
сантиметр за сантиметром тигр протаскивал мясо  между прутьями, заставляя их
отгибаться  в  стороны!  Но  вот  прутья  вдруг  отпускают хватку,  тигр  от
неожиданности садится  и  тут  же, высоко подняв  голову, важно шагает через
кусты к пруду, чтобы там сожрать добычу.
     Накормив  Джама и Морин, мы отправлялись с  ведрами за новой порцией. И
снова  нас сопровождает кучка зрителей, снова  - град дурацких вопросов, без
которых, видимо, не обходится кормление тигров.
     - А почему мясо сырое?
     - А если его сварить, они станут есть?
     - Почему тигры полосатые?
     - Если вы к ним войдете, они вас укусят?
     Такие  вопросы  обычно задавали  взрослые; вопросы детей, как  правило,
были куда разумнее.
     Хотя  Поль  был  моим любимцем, Джам и Морин,  по чести говоря,  являли
собой  более  интересное  зрелище.  На  фоне  зелени  деревьев  и  кустов их
расцветка казалась особенно яркой. Правда, природа наделила  их  вспыльчивым
нравом,  и я неизменно  дивился  мгновенной смене настроений,  когда из вяло
слоняющихся  по  участку зверей  они вдруг превращались в  шипящее и рычащее
воплощение ярости.
     А еще  мне  нравились  короткие любопытные  беседы Джама и его супруги.
Способ их общения был чрезвычайно своеобразным, а издаваемые звуки настолько
далеки  от  обычного  ворчания или  рычания,  что напоминали какой-то особый
язык.  Тигры  фыркали, производя  дрожащими носами громкие булькающие звуки.
Всего-навсего фырканье, но как  они  умели  его  варьировать, сколько разных
значений в  него  вкладывали  (во всяком случае,  мне так казалось)!  Причем
беседовали Морин и Джам, только когда мы загоняли  их в клетки или выпускали
в вольер.
     Фырканье  производилось  двояко,  и звук  получался  либо  протяжный  и
насыщенный,  словно тигры спокойно переговаривались, либо очень  громкий,  с
вопросительной интонацией; оба способа  допускали вариации в зависимости  от
обстоятельств. Беседы производили впечатление настоящего диалога: если  тигр
издавал вопросительное фырканье, другой непременно отзывался.
     Поначалу  я только  и  различал  два основных,  так  сказать, мотива  -
бормотание и вопросы. Однако, прислушиваясь, я научился улавливать небольшие
отклонения;  казалось, что и  отдельные фырканья различаются между  собой, в
каждое  из них вложен свой,  особый смысл. Долго я воспринимал беседы тигров
просто как фырканье, потом начал  склоняться к мысли, что  они разговаривают
друг с другом на  каком-то очень примитивном  языке. Идея эта настолько меня
увлекла, что  я  потратил  уйму времени, прежде  чем научился воспроизводить
некоторые самые простые звуки, и наконец  направился к  тигровой  яме, чтобы
проверить  свои  успехи на  Поле. Как только он подошел к дверце, я наполнил
легкие воздухом и изобразил звучное вопросительное фырканье. Убежденный, что
сам  Джам  не  сказал бы  лучше,  я  стал  ждать  ответа.  Поль замер,  явно
озадаченный,  и отступил на несколько шагов. Я фыркнул снова, почти  так  же
выразительно, как  в первый раз, и  с  меньшим расходом слюны. Кажется, дело
пошло... Я  с надеждой  поглядел  на  Поля. Он  наградил  меня презрительным
взглядом, от которого я чуть не залился краской, повернулся спиной  и побрел
обратно  к  своей  постели.   И  я  понял,   что  надо   было   еще  малость
потренироваться, прежде чем заговаривать с ним.
     В  ту самую  пору,  когда  я  осваивал  тигриный  язык, состоялось  мое
знакомство  с  Билли.  Я  только  что  проведал  львов  и  шел  по  дорожке,
практикуясь в фырканье. На повороте я фыркнул на зависть  всем тиграм и чуть
не наскочил на высокого тощего юношу с шапкой рыжих волос, круглыми голубыми
глазами и носом пуговкой. Верхнюю губу и щеки  юноши покрывал  нежный  пушок
цвета яичного желтка.
     - Привет,- сказал он с обворожительной улыбкой,- ты наш новый парень.
     - Точно,- подтвердил я.- А ты кто?
     Он помахал руками, уподобляясь ветряной мельнице, и хихикнул.
     - Я Билли. Просто Билли. Все зовут меня Билли.
     - А в какой секции ты работаешь? - поинтересовался я, так как прежде не
видел его в зоопарке.
     - Да во всех,- ответил Билли, косясь на меня с хитринкой,- во всех.
     Мы постояли  молча.  Билли жадно разглядывал меня,  словно  натуралист,
который напал на новый, неизвестный вид.
     - Ну и жуткий насморк у тебя,- внезапно произнес он.
     - Нет у меня никакого насморка,- удивился я.
     - Как это нет?- сказал он укоризненно.- Будто я не слышал, как ты чихал
на весь зоопарк.
     - Я не чихал, я фыркал.
     - А звучало, как чих,- возмутился Билли.
     - А на самом деле фырканье. Я учусь фыркать по-тигриному.
     Круглые глаза Билли полезли на лоб.
     - Чему ты учишься?
     -  Фыркать  по-тигриному. Тигры разговаривают друг  с другом фырканьем,
вот и я хочу научиться.
     - Ты спятил,-  убежденно  сказал  Билли.-  Как это  можно разговаривать
фырканьем?
     - А вот так, как тигры. Возьми да послушай их как-нибудь.
     Билли хихикнул.
     - Тебе нравится здесь работать?- спросил он.
     - Очень. А тебе?
     Он снова метнул в меня хитрый взгляд.
     - Нравится, но со мной другое дело, я здесь должен находиться.
     Вспомнив о том, что у каждой деревни есть свой дурачок, я заключил, что
напоролся на Уипснейдское издание.
     - Ну ладно, я пошел.
     - Еще увидимся,- сказал Билли.
     - Ага, увидимся.
     Удаляясь   вприпрыжку   между   кустами  бузины,   он   вдруг   затянул
пронзительным, режущим ухо голосом:
     Я странствующий менестрель,
     Одет в тряпье и лохмотья.
     В Приюте я застал Джо, который мастерил себе мушку для ловли форели.
     - Только что встретил деревенского дурачка,- сообщил я.
     - Деревенского дурачка? Это кто же?
     - Не знаю. Высокий такой, рыжий, звать Билли.
     - Дурачок?- переспросил Джо.-  Никакой он не  дурачок. Разве  ты его не
знаешь?
     - Нет, а кто он?- полюбопытствовал я.
     - Сын капитана Била,- ответил Джо.
     - Господи! Что ж ты меня не предупредил?
     Я быстро пробежал в памяти свой разговор с Билли, пытаясь вспомнить, не
было ли мной сказано что-нибудь особенно обидное.
     - А где же он все-таки работает? - спросил я - В какой секции?
     - Нигде,- сказал  Джо.- Просто  слоняется по зоопарку... здесь поможет,
там подсобит. Иной раз от него только морока, но так-то парнишка славный.
     Встреча  с  Билли  быстро забылась, потому что  голова моя была  занята
другими, более важными делами. У Морин  началась течка, и мне  представилась
возможность  наблюдать брачный ритуал тигров. К счастью, он пришелся как раз
на мой выходной,  и я  весь день  провел  в укрытии около  вольера, заполняя
страницу за страницей своими наблюдениями.
     С самого утра Джам  неотступно  следовал бурой тенью за своей супругой,
униженно приседая под бременем страсти. Стоя за деревьями, я видел, как  они
рыскают в пестрой тени кустов, как скользят  по их  бокам солнечные зайчики.
Джам  трусил  за  супругой  сзади,  чуть  сбоку.  Он  соблюдал  почтительное
расстояние: ему уже досталось  от нее  с утра,  когда он подобрался чересчур
близко. Три глубоких алых царапины на морде красноречиво свидетельствовали о
ее  необщительности. Буквально за ночь из робкого, подобострастного существа
она превратилась в опасное крадущееся животное, которое быстро и безжалостно
давало отпор  преждевременным  домогательствам Джама. Он  явно был  озадачен
этим превращением; надо думать, столь  внезапный переворот в  их статусе был
для него полной неожиданностью.
     Они продолжали рыскать взад-вперед среди бузины,  наконец страсть опять
взяла  верх, и  Джам, со стеклянными  от вожделения  глазами,  приблизился к
Морин;  в горле  его перекатывался  мурлыкающий стон. Тигрица,  не  замедляя
размеренной трусцы,  оскалила  белые  зубы с  розовой  полоской десен.  Стон
оборвался,  и  Джам  отступил на  прежнюю  позицию.  И  снова тигры  рыскают
туда-обратно  в  прозрачном  сумраке между  кустами,  поблескивая  рыжеватой
шерстью. С моего мало уютного наблюдательного пункта в крапиве мне казалось,
что Морин вообще не намерена уступать Джаму, и я восхищался его выдержкой. А
она  явно  упивалась своей  властью над супругом  и продолжала водить его за
собой.
     Прошло  еще  полчаса, движения Джама  с  каждой минутой становились все
более порывистыми и нетерпеливыми. Но вот я заметил, что Морин замедлила шаг
и  обмякла;  спина  ее  прогнулась  так,  что   светло-медовое  брюхо  почти
волочилось по земле. Тигрица вихляла всем телом, и тоскливая озабоченность в
ее  взгляде сменилась таинственной задумчивостью, присущей тиграм, когда они
дремлют  после кормления.  Ленивой походкой она не  столько прошла,  сколько
проплыла из зарослей вниз к высокой густой траве возле пруда. И остановилась
там, повесив голову. Джам  жадно следил за ней от опушки; глаза его сверкали
зелеными льдинками  на грозной морде. Морин ласково замурлыкала, и кончик ее
хвоста  черным  шмелем  заметался  по  траве.  Потом она  аккуратно зевнула,
обнажив розовую пасть в волнистой кайме темных губ. Медленно  расслабилась и
упала боком  на  траву. Джам  затрусил  к  ней, вопросительно  урча,  и  она
отозвалась глухим воркованием. Тогда  он,  не мешкая, оседлал  Морин, выгнув
спину дугой и  загребая лапами  по ее  бокам. Голова тигрицы поднялась, и он
страстно  впился  зубами  в ее изогнутую  шею. Морин словно  таяла  под ним,
словно  расплывалась и  почти совсем  исчезла в  траве. И вот уже  они лежат
рядышком и спят на солнце.
     У Джама была одна повадка, которой я никогда не наблюдал у других наших
тигров: получив мясо, он принимался его лизать. Язык тигра работает что твоя
терка. Однажды мы  кормили  Джама в клетке, и я смог проследить, как он ест,
на расстоянии вытянутой  руки.  Сначала Джам зубами очистил мясо от пленок и
торчащих волокон. Потом, зажав его между лапами, принялся облизывать гладкую
красную поверхность. Длинный  язык шоркал, точно наждак по дереву, буквально
истирая мясо, так что гладкая поверхность становилась шершавой, как коверный
ворс. Минут  десять продолжалась  эта процедура, и за это время Джам слизнул
сантиметровый слой мяса. С таким языком тигру для еды и зубы-то не нужны!
     Единственное, что затрудняло  последовательные наблюдения над нравами и
повадками Джама и Морин,- обширная  территория с густыми зарослями. Вместе с
тем  именно  эту  пару стоило  наблюдать, так как  из наших тигров они  вели
наиболее естественный  образ жизни. Поди  угадай у  Поля и Рани, какие черты
поведения нормальны для них, а какие - результат противоестественного образа
жизни в  большой  бетонной яме. Взять хотя бы купание. Я  никогда не  видел,
чтобы Джам или Морин купались, да  и Поль тоже сторонился воды. А вот Рани в
знойную погоду  спускалась  к  бассейну  и  погружалась  в  прохладную  воду
целиком,  высунув только голову  и кончик  хвоста.  До  получаса  беззаботно
нежилась она в бассейне,  время от времени дергая хвостом так, что на голову
летели  брызги.  Столь  необычное  для  тигра  поведение неизменно  вызывало
оживленные комментарии и догадки зрителей.
     - Агнесса, пойди сюда, посмотри - тигр в воде!
     - О! Какой милый, правда?
     - Интересно, зачем он туда забрался?
     - Кто его знает. Может быть, пить хочет.
     - Хорошо, а лежать-то зачем?
     - Не знаю. Может, он больной.
     - Не говори глупостей, Берт.
     - Может быть, это водяной тигр. Особая порода, ну?
     - Наверно, так и есть. Правда, он милый?
     - Кинь ему хлеба, Берт.
     Большая корка  хлеба ударяет Рани по макушке,  и тигрица с  недовольным
ворчанием поднимает голову.
     - Не станет он его есть.
     - Попробуй кинуть орех.
     Честное слово, этот разговор не плод  моего  воображения. Я записал его
дословно, и у меня есть свидетели. Зрелище распростертой в воде Рани рождало
самые  нелепые гипотезы в головах  благородной  британской  публики. Теснясь
вдоль отжима, посетители  с напряженным  вниманием глазели на тигрицу.  Даже
уличное происшествие не могло бы вызвать более жадного интереса.
     До  моей  работы в  Уипснейде  я  не  представлял  себе, как мало  люди
осведомлены даже о простейших  фактах  в  жизни  животных.  Зато  служителям
полагалось знать все  на  свете. Тигры  так  и рождаются полосатыми?  А львы
укусят, если к ним войти? Почему у тигра есть полосы, а у льва нет? Почему у
льва есть  грива, а  у тигра нет? А тигры укусят, если к ним  войти?  Почему
белый  медведь  белый?  Где  водятся белые медведи? А <i>они</i> укусят, если к ним
войти?  Такие вопросы и сотни других нам задавали во все дни недели,  иногда
по двадцать-тридцать  раз  на  дню. Когда наплыв посетителей бывал  особенно
велик, наша выдержка подвергалась серьезному испытанию.
     Многие  посетители,  с  которыми  я  разговаривал,  удивлялись  и  явно
разочаровывались, выяснив, что мы не ходим весь день на  волосок от смерти в
когтях  льва  или  медведя.  Поскольку я  не  мог  похвастаться  живописными
шрамами, посетители считали меня чуть ли не шарлатаном. Попробуй убедить их,
что жить среди  этих зверей в общем-то  совершенно безопасно,- воспримут как
оскорбление. Одежда разорвана в клочья, голова окровавлена, но гордо поднята
-  таким они хотели  бы  меня  видеть;  в  их представлении мой рабочий день
должен  был являть собой сплошную  череду страшных  испытаний.  Вспоминая ту
пору, я чувствую, что упустил отличный случай  сколотить состояние.  Мне  бы
располосовать свой  халат,  вымазаться  кровью  и  каждые полчаса  выходить,
шатаясь, из тигровой ямы  и небрежно  замечать: "Адская работенка  - чистить
этого тигра", - я теперь был бы богачом.
     Посетители в массе были для нас источником изрядных хлопот, а  иногда и
веселья. Два случая врезались в мою память на всю жизнь. Первый - когда один
мальчуган, посмотрев, как  я кормлю  тигров, подошел ко мне с округлившимися
глазами и полушепотом спросил:
     - Мистер, а вас эти зверюги ели хоть раз?
     И  второй:  красный от возбуждения мальчишка, подбежав  к тигровой яме,
глянул через  барьер, увидел рыскающего взад-вперед Поля, повернулся к своей
родительнице и крикнул:
     - Мам! Мам, скорей иди сюда, погляди на эту зебру!
     Через несколько  дней после моего знакомства с Билли  я  снова встретил
его.  Он катил  на  дребезжащем древнем велосипеде  по  каменистой  дорожке,
ведущей к вольеру львов. Я только что расправился с густой крапивой, которая
норовила заполонить дорожку, и устроил долгожданный перекур.
     - Привет!-  пронзительным  голосом  крикнул  Билли,  резко  нажимая  на
тормоза, так что чуть не вылетел из седла.
     Его  длинные  неуклюжие  ноги  уперлись  в  землю,  губы растянулись  в
дурацкой улыбке.
     - Привет,- осторожно отозвался я.
     - Чем ты тут занят?
     - С крапивой сражаюсь.
     -  Ненавижу эту  работенку,-  заявил Билли.-  Обязательно  обстрекаюсь,
притом в самых неожиданных местах.
     - Я тоже,- с чувством ответил я.
     Билли беспокойно оглянулся по сторонам.
     -  Послушай,- произнес  он заговорщицким шепотом,- у тебя сигаретки  не
найдется?
     - Найдется.- Я протянул ему сигарету.
     Он неумело закурил и принялся отчаянно дымить.
     - Только никому не говори, ладно? Мне не разрешают курить.
     - Далеко направляешься?- спросил я.
     Билли поперхнулся дымом и закашлялся, из глаз его покатились слезы.
     - Хорошая сигарета - это здорово,- хрипло вымолвил он.
     - Не вижу, чтобы тебе было так уж здорово.
     - Что ты, отлично!
     - Ну, так куда же ты направляешься? - повторил я.
     - Да вот тебя решил проведать,- ответил он, показывая на меня размокшей
от слюны сигаретой.
     - В самом деле? А зачем же я тебе понадобился?
     - Старикан приглашает тебя сегодня вечером на стаканчик.
     Я вытаращил глаза от удивления.
     - Твой отец  приглашает меня  на стаканчик?- озадаченно переспросил я.-
Ты серьезно?
     Одержимый повторным  приступом кашля после  новой затяжки. Билли только
лихорадочно закивал в ответ, тряся рыжей шевелюрой.
     -  Допустим,  но  с  какой  стати  он  приглашает меня  на  стаканчик?-
продолжал я недоумевать.
     - Полагает...-  через силу выговорил  Билли,- полагает, что  ты  будешь
оказывать на меня благотворное влияние.
     - Господи, я не собираюсь ни на кого оказывать  благотворное влияние. И
вообще, где же тут благотворное влияние, если я дал тебе сигарету, хотя тебе
не разрешают курить.
     - Никому не говори,- прохрипел Билли.- Секрет.  Ну,  пока - до половины
седьмого.
     Продолжая давиться  и кашлять, он  скрылся  в  кустах на  своем  ржавом
велосипеде.
     Итак, в шесть часов вечера я натянул свои единственные приличные брюки,
повязал  галстук,  надел  пиджак  и  явился  в апартаменты семейства  Билов,
которые занимали  часть  здания  дирекции.  Хотя  другие  работники зоопарка
заверили  меня, что под  грубой внешностью капитана Била скрывается  золотое
сердце,  мне  все  же  было страшновато: как-никак, он директор,  в  я самая
мелкая сошка.
     Дверь открыла миссис Бил, очаровательная женщина,  излучающая нерушимое
спокойствие.
     -  Входите,  входите,-  сказала  она,  ласково улыбаясь -  Вы разрешите
называть  вас  просто Джерри? Билли вас  только  так называет.  Проходите...
капитан в гостиной.
     Она  проводила меня  в  уютную просторную  комнату. В углу,  в огромном
кресле,  почти совершенно  скрытое  вечерней газетой, было простерто могучее
тело капитана Била. Под глухой рокот, предвещавший вулканическое извержение,
газета шуршала и шелестела, вздымаясь и опадая в лад капитанскому дыханию.
     - Боже мой,- сказала миссис Бил.-  Извините, он заснул. Вильям! Вильям!
Джерри Даррелл пришел.
     Раздался  шум,  как  от  столкновения  нескольких товарных  поездов,  и
капитан могучим левиафаном вынырнул из-под газеты.
     Он крякнул, поправил очки и воззрился на меня.
     -  Даррелл?  Ах,  Даррелл! Рад познакомиться. Я хотел сказать, рад  вас
видеть.
     Капитан  поднялся  на  ноги,  сбрасывая на пол  газетные листы,  словно
могучий дуб осеннюю листву.
     -  Глэдис! - рявкнул он.- Дай же парню что-нибудь выпить. Что он, так и
будет стоять?
     Миссис Бил никак не реагировала на его команду.
     - Да вы садитесь,- предложила она мне с улыбкой.- Что вам налить?
     В первые послевоенные годы спиртное еще ценилось на вес золота, и, хотя
я  мечтал  о чем-нибудь вроде виски с содовой для храбрости, мне  было ясно,
что говорить об этом вслух нетактично.
     - Стакан пива, если можно,- сказал я.
     Пока  миссис Бил ходила  за пивом, капитан добрел до  камина и принялся
энергично  шуровать кочергой,  надеясь  оживить  пламя.  На  каменную  плиту
вывалилось  несколько тлеющих головешек, и камин окончательно потух. Капитан
с досадой отбросил кочергу.
     - Глэдис!- проревел он.- Камин потух!
     -  А  ты оставь его в покое, милый,- отозвалась миссис  Бил.- Он у тебя
всегда тухнет.
     Капитан снова плюхнулся в кресло, и пружины протестующе взвизгнули.
     - И дрянь же, черт возьми, это нынешнее пиво,  верно, Даррелл?- заметил
он, глядя на стакан, который принесла мне миссис Бил.
     - Не сквернословь, милый,- сказала она.
     - Адская  дрянь,- с вызовом повторил капитан, сверля меня взглядом.- Вы
согласны, Даррелл?
     - Право, не знаю, я ведь до войны не пил пива,- ответил я.
     - Ни крошки хмеля,- продолжал капитан.- Точно вам говорю, ни крошки.
     В эту  минуту, вихляясь  в суставах,  будто жираф,  в комнату  ворвался
Билли.
     - Привет,- сказал он мне, дурашливо улыбаясь.- Ты уже здесь?
     - Где ты пропадал?- рявкнул капитан.
     -  Гулял  с  Молли,-  ответил  Билли,  размахивая  руками.-  Тра-ля-ля,
тра-ля-ля, это моя новая возлюбленная.
     -  Ха!-  удовлетворенно  хмыкнул капитан.-  Стало  быть,  с  девчонками
крутишь? Молодец! А вы, Даррелл, тоже дамский угодник?
     - Наверно,- осторожно ответил я, не  совсем  уверенный, как капитан Бил
представляет себе дамского угодника.
     Убедившись, что миссис Бил вышла из комнаты, капитан наклонился вперед.
     - Я и  сам  вовсю ухлестывал  за дамами,- пророкотал  он  заговорщицким
шепотом.- Пока  не  встретил Глэдис,  разумеется.  Черт!..  После  Западного
побережья человеку нужна достойная подруга!
     - И долго вы пробыли в Африке?- спросил я.
     - Двадцать  пять лет... четверть века. Черные меня любили,- простодушно
похвастался он.- Конечно, я с ними по справедливости  обращался, и  они  это
ценили. Дядей Билли называли.
     В этом месте Билли  по какой-то одному ему известной причине разразился
истерическим хихиканьем.
     - Дядя Билли!- захлебывался он.- Надо же, называть тебя "дядя Билли"!
     - Ну  и  что?-  прорычал  капитан.-  Выражение  преданности.  Они  меня
уважали, так-то.
     - А мне можно пива?- спросил Билли.
     -  Только  один стакан,- отрезал  капитан.- Ты еще молод пить.  Скажите
ему, что он молод пить, Даррелл. Молод пить, курить и распутничать.
     Билли состроил гримасу, подмигнул мне и вышел из гостиной за пивом.
     - Ну, и как вы ладите с зебрами? - вдруг рявкнул капитан Бил так зычно,
что я едва не выронил стакан.
     -  Гм... ну, я, конечно, видел зебр,  но вообще-то я  ведь в  львятнике
работаю.
     - Ax так, - сказал  капитан. - Ну да, вас ведь туда назначили?  Ясно, и
как же вы ладите со львами?
     - По-моему, хорошо лажу,- осторожно ответил я.
     - Ладно. - Капитан посчитал, что эта тема исчерпана. - Вы любите кэрри?
     - Гм... да-да, люблю.
     - Острый кэрри?-  допытывался  капитан  Бил, сверля меня подозрительным
взглядом.
     - Да. Моя мать готовит очень острый кэрри.
     - Ладно,- удовлетворенно произнес капитан.- Приходите к нам  обедать...
в четверг. Я сам приготовлю кэрри. Никогда не доверяю это Глэдис... не умеет
делать острый кэрри... преснятина. А надо, чтобы пот прошибал.
     - Я вам очень признателен, сэр.
     - Глэдис!  -  взревел, капитан  Бил так, что стены  задрожали.- Даррелл
придет к нам обедать в четверг Я приготовлю кэрри.
     - Очень хорошо, милый,- сказала  миссис  Бил, возвращаясь  в гостиную.-
Приходите часам к семи, Джерри.
     - Я вам очень признателен,- повторил я.
     - Отлично.-Капитан поднялся на ноги.-Итак, в четверг - ясно?
     Мне было ясно, что пора уходить.
     - Что ж, ладно, большое спасибо за пиво, сэр.
     - На здоровье,- пробурчал капитан,- на здоровье. Только  поосторожнее с
этими зебрами, учтите,  от  них  ведь  всяких гадостей  можно  ждать.  Всего
доброго.


        4. МАНЕРЫ МЕДВЕДЯ

     Но медведица в ответ
     зубы скалит, когти кажет
     <i>Киплинг Женский пол</i>

     С точки  зрения публики подлинными  звездами секции были белые  медведи
Бэбс и Сэм.
     - После  белых медведей,- говорил Джеси посетителям,- остальное можно и
не смотреть.
     Публика не прочь поужасаться действительной или мнимой свирепости львов
и тигров, но быстро теряет к ним интерес. А вот на белых медведей люди могли
смотреть без конца, потому что те их смешили. Львов и  тигров надо наблюдать
подолгу, чтобы подметить что-нибудь интересное в их  частной жизни, а у кого
же  из посетителей  есть  время  терпеливо  следить  за  спящими животными в
надежде увидеть  проявление примитивных страстей  или еще какое-нибудь диво.
То ли дело белые медведи: они, как  говорится, никогда не  покидали сцену, и
публика  могла часами  простаивать около их вольера.  Сэм либо стоял в углу,
плавно покачиваясь, либо  лежал на бетонном полу,  распластавшись  на животе
совсем  по-собачьи  и  пренебрежительно  взирая на  людей. Его супруга  Бэбс
ныряла в бассейн  за хлебом  и печеньем или просовывала длинную  морду между
прутьями ограды и разевала пасть, чтобы угощение бросали прямо в рот.
     Разница между Сэмом и  Бэбс бросалась в глаза с первого  взгляда. Сэм -
косматый тяжеловес  с  огромным  отвислым  задом;  его супруга  -  гладкая и
стройная. У Сэма - широченная голова, маленькие аккуратные уши и характерный
для  старых белых медведей "римский" нос, образованный  мясистым валиком  на
морде  выше  ноздрей.  Этот  валик  придавал бы Сэму  коварный  вид, если бы
маленькие глаза  в глубине  шерсти  не  лучились добродушием. У  Бэбс голова
длинная и узкая; казалось, гибкую шею медведицы венчает большущая  сосулька.
Ее морда  вполне заслуживала названия коварной, а  неприятный  желтый  отлив
белков  вызывал в памяти помятое лицо  немолодой женщины наутро после бурной
вечеринки.  Сэм,  как и подобало его возрасту, вел образ  жизни степенный  и
размеренный, расхаживая  по  вольеру  с  видом благосклонного и  рассеянного
старца. Он старался не делать лишнего шага, по  большей части просто спал на
солнце. В  отличие  от  него  Бэбс  не  знала покоя:  то бесцельно кружит по
вольеру,  то  жмется  к  прутьям,  стараясь  зацепить  лапой  оброненные  ее
почитателями куски печенья или  соблазнительные клочки бумаги, то плещется в
зеленой воде бассейна.
     В  часы кормления Бэбс подходила к  прутьям и  широко разевала усеянную
кривыми желтыми зубами длинную пасть, чтобы Джеси мог бросать ей мясо в рот.
Сэм   никогда   не  допускал  такого  неприличия,  он  осторожно  брал  мясо
удивительно цепкими губами, потом  ронял его на цемент и внимательно изучал.
Если мясо было жирным, он наступал на него  широкой лапой, аккуратно отдирал
шуршащий жир передними зубами  и съедал, щелкая  челюстями и громко  чмокая.
Бэбс  во время  кормления устраивала  подлинные водяные  феерии,  однако Сэм
никогда   к  ней   не  присоединялся.  Медведица   обожала  выступать  перед
благодарной публикой, смех  и крики которой  поощряли  ее на  новые и  новые
трюки; Сэму было абсолютно все равно, есть зрители или нет.
     Бэбс независимо от погоды полдня проводила в бассейне, шумно  резвилась
и бултыхалась в  зеленой булькающей воде.  Иногда  она  по  нескольку  минут
лежала  на спине, пристально  рассматривая  свои лапы.  Смысл этой  странной
повадки остался для  меня  загадкой. Но  чаще медведица  плавала по-собачьи,
загребая всеми четырьмя ногами: доплывет до  конца бассейна - поворачивается
на спину  и  с силой отталкивается от  стенки задними ногами, так что вокруг
шеи и плеч возникает белый бурунчик. Сэм, как я уже говорил, никого и ничего
не замечал  (за исключением разве что ведра с кормом);  Бэбс для вдохновения
была необходима публика, в  такие часы она не выходила из бассейна, услаждая
галерку игривыми ужимками примадонны из  третьеразрядной пантомимы. Бросаясь
за  хлебными корками,  она шлепала брюхом по воде с такой  силой, что брызги
летели  на  возмущенного  Сэма,  и  ему приходилось  перебираться  на  более
безопасное место.
     Как ни странно, Сэм явно не любил воду. Если в бассейн бросали корм, он
не нырял за ним, а старался выловить лапой,  стоя у  бортика.  Не поймает  -
вовсе  уйдет. Правда, дважды  я видел,  как  он спускался в  бассейн,  чтобы
поиграть с супругой, и это было зрелище, достойное внимания. В одиночку Бэбс
исполняла свои номера без юмора, с напряженным, сосредоточенным видом, будто
взялась за малопочтенное дело, которое, однако, надлежит любой ценой довести
до конца. Веселой я видел ее только в тех случаях, когда Сэм присоединялся к
ней; ее морда сразу становилась милой и добродушной.  Сидя по  пояс в  воде,
Сэм  обнимал   и  легонько   покусывал   супругу,  и   глаза   его  излучали
снисходительную доброту. А Бэбс, глядишь, до того разойдется, что кусает его
довольно чувствительно, и тогда он приводит ее в чувство увесистой оплеухой.
Или  примутся  топить  друг  друга:  захватят  пастью  загривок  партнера  и
погружаются,  увлекая  его  за собой.  Массивные белые седалища качаются  на
поверхности воды, точно гигантские подушки  для булавок, а внизу, в  зеленой
толще,  идет  развеселая  возня, супруги  лихо тузят и  кусают  друг  друга.
Наиграются - внезапно выныривают, отдуваясь и фыркая, в каскадах стекающей с
их шуб воды.
     Бэбс совсем  по-детски увлекалась игрушками, которые ей давали. Все что
угодно годилось:  старая  покрышка,  колода,  пучок  травы  или  кость,-  но
вообще-то она предпочитала предметы, с которыми было удобно играть в воде  и
которые не слишком быстро тонули. Однажды утром, закончив уборку, я нечаянно
оставил в вольере ведро и спохватился,  когда  мы уже выпустили медведей  из
клеток и было поздно что-либо предпринимать. Мы все же попытались загнать их
обратно, но из этого ничего не вышло.
     Сэм  проверил ведро и, убедившись,  что оно  пустое, отошел  в сторону.
Зато  Бэбс,  беспокойная  натура,  очевидно, восприняла ведро как дар небес,
посланный ей, чтобы внести разнообразие в серые будни заточения, и принялась
гонять  его  лапищей  по  буграм,  явно наслаждаясь  душераздирающим скрипом
железа о  цемент.  В конце  концов ведро  с  грохотом скатилось в  бассейн и
поплыло по воде дужкой кверху. Стоя у бортика,  Бэбс сделала попытку поймать
его  лапой, но не  дотянулась. Тогда  медведица прыгнула  в бассейн,  вызвав
миниатюрное цунами. Волна захлестнула  ведро, и оно кануло  в зеленую толщу.
Нимало  не обескураженная этим, Бэбс нырнула следом и  принялась  обыскивать
дно. Через минуту-другую она вынырнула с висящим на лапе ведром - ни дать ни
взять доярка с подойником. Не  желая  больше рисковать, Бэбс легла на спину,
примостила  трофей  себе на брюхо и принялась ласково его поглаживать. Время
от  времени она подносила ведро к носу, чтобы  смачно фыркнуть  в его гулкое
металлическое нутро.
     Но вот  медведица забыла  про  осторожность,  и  снова ведро с  веселым
бульканьем  пошло  ко дну. Бэбс нырнула за  ним,  а когда  вынырнула,  ведро
сидело на ее  голове, словно шляпа, с дужкой в  роли охватывающей подбородок
ленты. Джо хохотал так, что с ним чуть истерика не случилась.  Правда, затем
мы изрядно  поволновались,  потому  что  ведро  никак  не  хотело сниматься.
Справившись  с  ним  наконец, медведица  решила его  проучить.  Взяла  дужку
зубами, вынесла ведро из воды, опустила на  цемент и  с видом исследователя,
производящего  увлекательный эксперимент, нажала  лапой  на железо. Казалось
бы,  чуть-чуть нажала,  но  от этого незамысловатого акта дно ведра вздулось
пузырем,  а бока  сплющились, точно  побывали  под  гидравлическим  прессом.
Исчерпав таким  образом  возможности  новой  игрушки, Бэбс  утратила  к  ней
интерес и побрела к бассейну, чтобы немного поплавать.
     Время от  времени  у  Бэбс  между  пальцами  передней  лапы  появлялись
фурункулы - неприятная штука, так как  они  прорывались не сразу и причиняли
ей изрядную боль. С изборожденным страдальческими складками лицом Джо стоял,
опираясь на отжим, и глядел, как медведица хромает по своей площадке.
     - Ах ты, бедолага,- участливо приговаривал он.- Бедняжка ты моя.
     Нам оставалось только смотреть, как она  страдает и мечется по вольеру.
На  второй  день фурункул  прорывался сам, пачкая желтым гноем белую шерсть.
Пока в распухшей лапе пульсировала боль, Бэбс не входила в бассейн, но,  как
только нарыв  лопался,  бросалась в  воду,  не дожидаясь, когда  выйдет весь
гной.
     Но  однажды  нарыв не прорвался,  как обычно, на второй день; лапа и на
третье   утро   была  похожа   на  подушку,   и  мы  заметили,  что  опухоль
распространяется  вверх.  Дело  приняло  серьезный оборот,  и  нам  пришлось
вмешаться. Заманив медведицу в клетку,  мы  сунули ей кусок  мяса, в котором
были  спрятаны искрошенные таблетки