ял: Клара Николаевна выходила за пределы моих сексуальных изысканий. Надо думать, что только огромное опасение за демографические перспективы Родины, могло заставить меня согласиться на соитие с такой особой. Порок в мыслях - это больше, чем порок во плоти! И интеллигентный человек, с художественным академическим образованием не пойдет на попрание святынь. Тогда кто же она, способная взять властной рукой за самое сокровенное и болезненное? На ком сконцентрировать виртуальный сексуальный поиск, дабы не отставать от всех нормальных людей, от моих коллег-психов, наконец? Где найти допинг, подобный увлечению Василия? Люди, где вы? Ау!.. Но опять... Опять скачка мыслей! Не о кларином сексе речь ведем, а о внутренней классификации! Я поймал, наконец-то, нить размышлений и приосанился. Надо думать, что шифр, ключ к ее классификации был давно потерян даже для нее самой, а потому она действовала по наитию. Сегодня, например, ей вздумается собрать в одну палату всех тех, кого она решила лечить электрошоком или лошадиными дозами аминазина. Николаева была по совместительству правозащитницей, а за этим обликом может быть спрятано любое преступление, любое характерологическое отклонение от нормы. Мы берегли свой больничный микромир, с таким трудом созданный по чисто случайному совпадению наших желаний и особого настроя лечащего врача на перекомпоновку восьмой палаты. За всем следил Бог, и это придавало нам силы, воодушевляло веру! На встречу с родственниками выводили по одному: первым мы поручили встретиться со своей подругой Иванову. Вернулся он окончательно замороченный глубокими чувствами. И то сказать, крупногабаритная секс-бомба была его зримой и тактильной собственностью. Он проверил ее на ощупь со всех сторон, снаружи и изнутри. У него не осталось сомнений в том, что эта "собственность" все еще существует и принадлежит только ему одному. У него не было долларов, как у его начальника, но было нечто большее - по весу, по объему, по аккумулированному животному теплу - и он дорожил тем, чем владел и от чего мог получать наслаждение. Он дорожил предметом своей неукротимой страсти. Я не позавидовал бы человеку, сделавшему попытку увести из чужого "стойла" этот самодвижущий агрегат. Иванов после свидания прилег на койку в обнимку со своими видениями, укрылся с головой одеялом и задушевно онанировал еще дополнительно - видимо, несколько раз. Рука у этого крепыша была неутомима! Сколько именно было актов, мы не считали, не решаясь вторгаться в сугубо интимную жизнь нашего собрата по несчастью, упивающегося маленькими пододеяльными радостями. Как-то так случилось, что "лихоманки" остальных трех пациентов не явились на свидание, что вызвало грусть, а потом и подозрения. Шутка ли сказать, ты страдаешь, лежа на больничной койке, от недомогания, мысленно доводя его до фазы смерти только для того, чтобы прикинуть в красочной форме, как будут горевать близкие, а их и нет вокруг. Никто не собирается верещать с натугой от горя, биться головой о крышку гроба, причитать - "на кого же ты меня покинул". Я, кстати, страшно не люблю похороны, стараюсь всячески их избегать. Впрочем, я не люблю и свадьбы: мне кажется, что невеста в белом очень похожа на покойницу - впору в гроб класть. А женихи, по моим наблюдениям, все, как один, выглядят круглыми идиотами. Ну, а когда вся эта лихая компания напьется до поросячьего визга, то начинаются нелепые причуды - впору иконы со святыми выносить! Наши дурехи даже не соизволили явиться на торжественную акцию - "впускной день". Они не захотели ублажить страждущих. Погрустив, мы насладились другими мужскими играми - задушевной беседой, которая тоже, если ее проводить с толком, с чувством, с расстановкой, воодушевляет и способствует поддержанию эмоционального гомеостазиса. Тут я поймал себя на мысли, что, попав в психиатрическую лечебницу, стал часто употреблять заумные выражения, особые словечки, каких раньше просто дичился. Видимо, правы марксисты: форма, порой, определяет и содержание! Облака пессимизма неожиданно разогнал Иванов - он закончил свои неотложные дела под одеялом и появился на свет Божий, как огурец. Попросив внимания, Василий Сергеевич прочитал нам свой стихотворный экспромт:
Простые откровения но мой "интеграл" - металл!
не портят вдохновения. Пришел искушения зов -
Но слезы любимой - и "якорь" к подъему готов.
взорвут, словно миной. Луч бьет из созвездия рака:
Удара, интриги ждешь, в клетках возникла драка.
сердце напалмом жжешь. Кто победит не знаю -
Моя несравненная Соня - в дебри наук не влезаю.
страсти мужской погоня. Уверен: все образуется скоро,
Я для нее еще ребенок, в хирургах - моя опора!
не вылезший из пеленок: Жизнь расцветет, как в Раю,
лицом худ и телом мал, Я песнь соловьем запою!
Мне стало ясно, что на данном отрезке времени марксизм отходил в сторону, а на авансцену торжественно выступала мистика. Не было оснований у Дьявола произнести язвительно: "Искушали Бога в сердце своем, требуя пищи по душе своей, и говорили против Бога, и сказали: "может ли Бог приготовить трапезу в пустыне?" "Трапеза" уплыла вместе с супружницами. Слов нет, очень хотелось заглянуть хоть одним глазком в их мир, узнать, чем же это так увлеклись наши стервы, что не прибыли на свидание. Оставили неудовлетворенными "единственных и неповторимых", данных Богом в усладу, для сладкого греха и в наказание. На наше счастье, человек с расстроенной психикой быстро забывает о превратностях судьбы и о мелких бесовских шалостях. Все пройдет, перемелется - мука останется! Поэт всегда остается на службе - у рифмы, метафоры, аллегории. Могли ли мы думать, что Василий Сергеевич так органично сочетает незатейливую животную страсть с практически параллельным стихосложением, то есть с духовным полетом. Оказывается все возможно, если очень надо и очень хочется. Не прошло мимо наших ушей и то, что в стихотворении припрятаны тайны, выходящие за пределы нашей информированности - что это за намеки на "созвездие рака" (упаси нас всех от страшной болезни!), откуда взялись "хирурги" (мы же в психиатрической, а не в хирургической клинике!), почем стоят "клеточные" метаморфозы и прочее? Но в остальном, с учетом скорости и условий для творчества, - совсем неплохо для охранника-шофера. Сколько же еще талантов разбросано по бестолковой Российской земле! 1.2 Только в субботу явились к нам на свидание наши домашние "мочалки". Мы пристально вглядывались в их лица, пытаясь прочесть донос "доброжелателя", но следы греха не находились, и не было предлога для вящего вразумления. Женские лица были обычные, будничные, усталые от продолжительной рабочей недели, от постоянной нехватки денег, от уличной грязи и трамвайной грубости. Хорошо еще, что они не приволокли с собой сопливых детишек, которые идут навещать отца, как на цирковое представление. Их больше интересует то, на какой кровати отец спит, что ест, на каком горшке тужится и как выглядят ранки на ягодицах от уколов. Душевная мука родителя их не интересует. Потом дите быстренько трескает всю подряд передачу, принесенную тебе женой и начинает кукситься, торопиться домой. Первой явилась к Дмитрию Александровичу жена Клавочка. Спору нет, аппетитная попка, но очень уж сурова разговаривала она со своим ученым супругом - словно бы наставляла его в чем-то, учила уму-разуму, требовала, чтобы не дурил, не уходил в болезнь, быстрее возвращался домой. Но разве же так можно? А вдруг настроения у Димыча другие - мы на второй день уже все перешли на "ты" и откликались на сокращенно-ласкательные имена. Оно так и было: хотелось человеку отдохнуть от семьи, поразмыслить о теориях медицинских, восстановить душевное равновесие. Для того Димыч, как говорится, и сменил обстановку. На работе его доставали последнее время плотной педагогической нагрузкой и заполнением всяческих бумажек по поводу выполняемой докторской диссертации, а человек накануне перенес, почти, как я, страшную инфекцию. Димыч чуть-чуть коньки не отбросил. "Желтый дом" - лучшее место для поправки здоровья, отдыха от мирских забот и всяческих треволнений. Подумать только, здесь можно выкинуть любое коленце и никто не удивится, не призовет к порядку. Наоборот, сестры доложат все в деталях лечащему врачу, а те в свою очередь обсудят информацию с заведующим отделением и постараются "расшифровать" тайные знаки, стигматы болезни, загнанной суровыми социальными условиями глубоко в клетки. Нам всем клеили скромную "шизуху". Но шизофрения - занятное заболевание, способное прямо из преморбида - из скрытых предвестников, - не считаясь со всеми стадиями течения, рвануть сразу в развернутую форму, да такую многоцветную и молниеносную, что и знатный консилиум академиков ни черта не разберет. Этого, видимо, Клавочка как раз и боялась, а потому наседала на Димыча, долбила его и строила на свой женский манер. А лучше задала бы себе вопрос: "какой смысл мужа строить, когда шизофрения - заболевание неизлечимое". Вся надежда только на то, что ошибутся эскулапы и поставят не тот диагноз. Естественно, повод для волнения у Клавочки имелся - ведь у нее с Димычем был сын. А шизофрения, как правило, наследуется, если уж не по доминантному, то есть от отца к сыну, то по рецессивному-то типу абсолютно точно. Ее клише может открыться у внука, правнука, у соседкиного сына - но для того, естественно, необходимы известные сопутствующие моменты. Правда, Димыч колотил себя в грудь и стоял на своем, как Олег Кошевой и Сергей Тюленин на допросах в фашистских застенках. Ему казалось, что он перенес реактивный психоз, спровоцированный тяжелой инфекцией. И сейчас тянутся за инфекцией большие хвосты в виде вычурного невроза. Все это - остаточные явления массового избиения клеток коры головного мозга и эндокринной системы. Для Клавочки такая версия - тоже была спасением. Но она, хоть и вечерний, но закончила Санитарно-гигиенический медицинский институт. Врач "по классу рояля" - так смеялся над ней Сергеев. А от перегрузки женского интеллекта высшим образованием толка не будет. Свербили голову сердобольной супружницы разные коварные клинические сомнения, которые искали в тонкостенной головке, но не находили, окончательного выхода. Ее утиный носик склевывал сомнения, как ленивая и сварливая птица привычно подбирает зерна. Но она, в силу ограниченности образования и клинического опыта, не умела дифференцировать тонкие признаки, а потребляла все подряд, оптом, в огрубленной форме - и плевелы и отборные зерна и завалявшееся, высохшее дерьмо. Сдается мне, что ожидаемой ласки Димыч так-таки и не получил, а только заработал головную боль на весь оставшийся вечер. Милая, добрая Клавочка, для тебя готова палочка. Прекрати меня пилить! - время жажду утолить... Снова демон разыгрался, куража чуток остался. Кобелиное пристрастье разворачивает снасти... Все!!! Снимай трусы мгновенно и веди себя примерно, поощряй мою мечту - Льва заманим в Пустоту! Можно было бы все снять скромной выпивкой, но кто же в доме скорби принимает алкоголь. Так нам казалось тогда, ведь мы еще не до конца огляделись! Здесь успокаиваются транквилизаторами, да строгим постельным режимом. Медицинские сестры не вступают с психами в близкие отношения, а потому спиртиком разжиться на халяву практически невозможно. Тот прощальный истерический поцелуй, вмазанный Клавочкой в зовущие губы мужа, больше походил на пощечину, чем даже на обрывок ласки. Расставание получилось чем-то средним между коитусом-интерруптус, то есть прерванным на самом интересном месте, и прощанием двух боксеров на ринге после защиты обоюдной "ничьей". От таких прощаний прямой путь в отделение неврозов, работа которого лучше всего организована в институте психиатрии имени Бехтерева под руководством профессора Бориса Дмитриевича Карвасарского. Димыч явно грустил, и это томное чувство перелилось у него в стихотворные строки. Нет слов, в стихах, на мой вкус, излишне интеллигентских, было зримо слияние иносказательной анатомии и вычурной психологии, места же для голой физиологии практически не осталось. А это большой проигрыш для истинного поэта - поэзия должна уносить в ирриальный мир. Поэт не может толкаться заодно с кричащими торговками на базаре жизни, ему нет дела до народа, то есть - до соли земли! Но Димыч, горемычный, не совершенствовал стих, а тихо лил слезы и методично бился головой о стену. А в окно заглядывала желтая осень, накрапывал нежный дождь и птицы готовились к дальнему перелету на иностранный Юг. "Все дышащее да хвалит Господа! Аллилуия" (Псалом 150: 6). Вторым ушел "на задание" математик Вовик - так мы его окликали, и он отзывался без обид. Прилетела к нему птаха легкая и звонкая, как журчание весеннего ручейка. Была Алевтина его гражданской женой. Вовик находился в состоянии затянувшегося развода со своей прежней супружницей, не удовлетворившей однажды его математико-постельные запросы. Он почему-то попытался во время полового акта извлечь из нее корень, и она это скоро заметила. Дисгармония и подвигнула покорителя точных наук на контакт с молоденькой аспиранткой, которую терзали не только математические формулы, но и плотские чувства. Теперь молодая женщина извлекала из него куб. Университетское образование всегда, во все века, во всех городах и странах, способствовало разврату. Попадая в орбиту университетской вседозволенности, как мужчины, так и женщины, студенты и преподаватели, приобретали навык исключительно полигамного или раскованного технически существования. Времена Михаила Васильевича Ломоносова прошли, хотя университет его имени в Санкт-Петербурге и остался. Некому было теперь хранить верность своей немке - в том числе и на кафедре немецкого языка. Там, на всех факультетах, происходило смешение народов, селекция многоверстного генофонда. А верстателями новой биологии были алкающие знания современные оболтусы, среди которых, вестимо, мелькали и одаренные личности. Одной из таких "надежд отечества" был доцент Владимир Георгиевич Федоров - на первую половину татарин, на вторую - русский. Молодость всегда стремится ломать преграды. Алевтина, несмотря на хрупкость конституции, была "лихая девчонка". Их встреча была бурной: Вовик пытался остановиться у ворот геометрии Лобачевского, но Алевтина, зажмурившись от восторга общения с "отголоском" интеллекта, все же изловчилась и ввергла нашего математика в пучину порока. Она основательно и страстно владела "твердым телом" своего научного руководителя, старшего товарища, минимум пятнадцать минут, которые, как они оба потом выразилась, показались любовникам вечностью. Молодость же поволокла стареющего мастера размножения цифр к вершинам плотского вопля с такой бешеной силой, что психика его была поколеблена, а позы менялись. Бином Ньютона вышибла из головы математика простенькая аллегория "наездницы", мечущей на скаку стрелы безумия, искры рубиновых грез и мелкий генетический сор, всегда летящий из-под копыт бешено скачущей амазонки. Университет - это великое учебное заведение, но глядя на сегодняшнего его ректора - к слову сказать, женщину по внешнему облику, - я лично никак не могу себе представить ее "житейскую мудрость"! Мы на всякий случай отвлекли дежурную медицинскую сестру некоторыми разновидностями агравации, возможности которой у косящих под психа, практически, всегда безграничны. Доверчивая дева в белом халате, четко оформляющем стройные линии ее тела, в изящной шапочке, украшенной красным крестиком, оставила влюбленных в покое в комнатке для встреч. Нестройный хор подвываний и игривого говорка, всегда присутствующего в атмосфере отделения психиатрической больницы, маскировал отдельный вопли влюбленных. Сложной музыке нашей "капеллы" не хватало лишь католического органа. Но на помощь пришли иные охотники до звуковых восторгов. Кто-то из больных заиграл на губной гармонике, а другой ударил по тумбочке, как по барабану. Множественные, методичные контакты бесчувственных к боли голов с дверями палат с внутренней стороны дополняли гармонию, выводя ее на уровень аранжировки под народные инструменты. Как удавалось двум слившимся в экстазе математикам выдерживать функциональный ритм в такой звуковой какофонии, трудно даже себе представить. Там, напротив окна с грязными стеклами, у исписанной похабщиной ящеричного цвета стены притулился скромный, до основания раздолбанный диванчик. На нем-то и происходили скорые соития с пришелицами из мира здоровья в стан психического неблагополучия. Алевтина в прямом и переносном смыслах оказалась на высоте! Вовик вернулся в палату с тихой улыбкой, мелькавшей на выглаженном чувственными трудами лице. Трудно было определить, где она зарождалась и куда убегала, - губы-то были бледными и слегка вздрагивали. А в отрешенном взгляде все еще теплился особый блеск, отдающий сумасшедшинкой. От основательно согбенной фигуры - словно из тела вытащили позвоночник, а оставили лишь связочный аппарат, - веяло аморфностью, умиротворением, руки, отяжеленные большим пакетом с фруктами, слегка подрагивали. Он выглядел каким-то ни от мира сего человеком. Глядя на него, я почему-то вспомнил орфографический афоризм, которым неоднократно тешила нас в школе преподаватель русского языка и литературы Наталья Владимировна Дубровина - замечательный педагог и нежнейшей души человек - пусть земля ей будет пухом! Вот он: "Шел дождь и два студента: один в пальто, другой - в университет". Вовик сейчас походил на того самого "студента" без мозгов, без компаса, без ориентации в пространстве и во времени: он шел и "в пальто", и "в университет" одновременно, не замечая дождя. Формально Вовик присутствовал в реальности, но имманентно, то есть внутренне, он находился в ином измерении. Видимо, так выглядит правоверный мусульманин, творящий Зикр - молитвенную память о Боге, повторяемую бессчетное число раз. Нет, нет! Я оговорился. Ошибочка вышла. Скорее, на трансцендентном уровне кто-то вел подсчет числа особых молитв. Давно известно, что мистическими свойствами обладают цифры, стоящие в особом ряду - 3, 7, 15, 50, 70, 1000. Вовик, скорее всего, уже перешагнул через 70-тый рубеж, но задумал достичь и цифры 1000. Ведь он был математиком и "цифру" чувствовал по особому, не как все остальные люди! Это означало, что Вовика трогать, отвлекать нельзя. Надо учитывать, что зикр - это мечь, которым правоверный грозит своим врагам. Вовик грозил не Алевтине, конечно. Он отпугивал возможного врага - покуситетля на его "единственную и неповторимую". По домыслам мистиков, зикр - первый шаг на пути к любви, любви особой, Божественной! Сильное чувство, всегда возникающие по воле Бога, видимо, разбудило в математической голове биологические ассоциации. Такие вещие думы занимали Вовика до глубокой ночи: математик прикусил язык до крови, и было видно, как пар валил от его головы, занятой напряженными размышлениями. Я наблюдал за ним скрытно и почему-то вспоминал старую байку про головной убор красных конников, называемый "буденовкой". Один хохмач спрашивает у другого: "Зачем на буденовке сверху образована высокая пипка?" Ответ: "Это для того сделано, чтобы пар выходил из мозгов, когда большевистский конник думает". Что-то подобное сейчас творилось с Вовиком, только вместо буденовки над его больной головой светился ярчайший нимб. Теоретик не произносил ни единого слова весь вечер и ночь, но при этом не смыкал глаз. Только на следующий день, поздно вечером, уже после отбоя, Вовик раскололся, очаровав нас заманчивой теорией сакраментального значения. Жаль, что этот полет мысли, совмещенной с чувством, состоялся так поздно - не вчера вечером, а только сегодня. Поспеши Вовик с оформлением своего научного багажа, и нас бы встретила распахнутыми объятиями творческого восторга незабываемая ночь уже на сутки раньше. Ночь изысканных мук творчества и изящных интеллектуальных откровений, равным им может быть только бескорыстная, пламенная любовь к Богу. Вспомнились древние персидские стихи - творение суфий: "Я не существую, но все зло от меня; не существует ничего, кроме Тебя, но все благое от Тебя". Стихи, естественно, обращались к Богу! Конечно, лучше всего они звучали на персидском, а не на русском. Арабские языки больше подходят к стихам мусульманских мистиков, нежели язык православных народов, но заимствовать вековую мудрость имеет смысл из любой копилки. А пока, ничего не ведая об открытие математика, мы продолжали блудить, иначе говоря, толочь воду в ступе. Уже наступило воскресенье и, пока суть да дело, на встречу со своей "Соней-Сонечкой" пошел повторно Василий. Надо сказать, что тяготение к крупным формам - это косвенный признак не шизофрении, а надвигающейся эпилепсии. Иванов был предупрежден: не делать попыток использовать прелестный диванчик в комнате свиданий в качестве ложа для кратковременного пребывания. Ясно, что никакие казенные пружины не способны выдержать тело бегемота, пуст даже женского пола. Вася только многозначительно хмыкнул в ответ на наши предупреждения и сделал многозначительный, успокаивающий жест. У него, оказывается, был свой метод, для которого диванчики были не нужны. Поза "коровы", как говорят французы "аляваш", - вот она мечта простолюдина, страдающего эпилепсией. Вася отдавался страсти, крепко стиснув зубы, ну а его партнерша никогда и не была настоящим партнером - она была вечной молчальницей в сексе. Ее только забавляла страсть "суженного", но не увлекала и не вела в неведомое. Удивительно милое сочетание: настоящий славянский корень, крепыш и мордовская задница необозримых масштабов. Но сказано мудрыми: "Любовь зла - полюбишь и козла"! Моя несравненная явилась поближе к вечеру - у нее было "много работы по дому". Надо сказать, что до сих пор мы живем с ней как бы врозь - по разным квартирам, детей не имеем. Мой брак со Светланой - четвертый из зарегистрированных и восемнадцатый из свободных содружеств. Прочие мимолетные связи я не засчитываю. Каждый раз, пытаясь подбить бухгалтерию мимолетных связей, я сбивался на трудно воспроизводимой цифре. Но брать слишком много на себя не хочется, а маскировать грехи, ссылаясь на беспамятство, - это не в моих правилах. С детства, точнее с юных лет, мне нравилось в сексе амплуа "большого демократа", женщину я воспринимаю планетарно, как философ-чертежник. С ее помощью я очерчивал вселенную моего мировозрения. Что-то, подобное главному герою знаменитого произведения Сент-Экзюпери "Маленький принц", творилось со мной. Для меня главное, чтобы всегда чувствовался "прямой угол" в моих желаниях. Если прямой угол не желает устанавливаться, то есть из него выпадает пружинящая биссектриса, то я отступаю от объекта внимания моментально. Для Маленького принца такой биссектрисой была мысль аутиста, сконцентрированная на образе розы с шипами. Это его дело! Для меня все приобретало планетарно-чертежный масштаб. Но при том при всем, я всегда стремился разобраться: "Кто вы доктор Зорге"? Почему-то со школьной скамьи у меня в голове застрял термин - "амблистома". Слово происходило от греческого: amblys (тупой) + stoma (рот). Я с детства увлекался биологией - не знаю, почему я не сделал ее своей специальностью? Впрочем, скорее всего потому, что мне нравилось зарисовывать биологические объекты. И первичным было все же рисование, как таковое, а потом уже следовали мудрости биологические. Понятия и функции в моих представлениях с возрастом поменялись местами, склонив головы перед такими реальностями, как заработок, - тогда я и подался в художники. Но не буду отвлекаться. Женщин я делю на две категории: во-первых, амблистомы, то есть тупо пожирающих свободу мужчины - существа противоположного пола; во-вторых, аксолотли, являющиеся личиночной формой амблистомы. Такой объект нежнее, утонченнее, грацильнее, но тоже отлично впивающийся в печень, мозг, душу. Для меня предпочтительнее экземпляры второго вида: они - формы, тоже способны к совокуплению и размножению, но в них менее выражена акулья пожирающая активность. Аксолотль превращается в амблистому только под действием неблагоприятных условий, например, при недостатке денег, то есть средств, обеспечивающих приличные условия существования. Но и из такого положения имеется цивилизованный выход: не надо общаться или покушаться на бесприданниц. Иначе говоря, я предпочитаю общаться с "самостоятельными женщинами", а не с никчемными приживалками. Впрочем, если уж быть до конца правдивым, с детства я всегда страдал из-за своей невнимательности и рассеянности - я мог моментально зафиксироваться на какой-то одной детали, упустив весь образ. Например, я спотыкался на невнимательности к обязанностям учить уроки, вежливо отвечать преподавателю в школе, вовремя сдавать домашнее сочинение по литературе, застегивать пальто на все пуговицы и ширинку после облегчения. Все это для меня превращалось в повод для игнорирования бытия, как такового, только потому, что я, скажем, увлекся книгой о рыцарях круглого стола. Тенденция перешла в привычку, а отдельные привычки в совокупности сформировали характер. Свой характер, честно говоря, я не могу назвать "сахарным". Сложный я человек, в том числе и в сексе: вечно мне что-то мешает, может быть, как танцору, мешает нечто. Не в том смысле, конечно, что мне яйца некуда деть, или я боюсь их прищемить ненароком. А потому, что они меня беспокоят, сублимируя похоть в фантазии, которые и не каждая женщина берется удовлетворить, особенно на людях, например, в танце. Кстати, лично я танцевать никогда не умел и просто прилеплялся пластырем к своей партнерше, продолжая двигаться, не чувствуя ритма. Иногда мои мужские ассоциации относительно женщин смещались к другому термину из неживой природы: амблигоний - от греческого amblys (тупой) + gonia (угол) - это минерал, содержащий фторофосфат лития и алюминия, он бывает белого или бледно-зеленого цвета. Ясно дело, что каменная аллегория выпрыгнула из памяти, подталкиваемая моей природной скромностью: ценная руда для извлечение лития - не лучшая рекомендация человеческому характеру и я это осознаю. Однако моя каменная эмоциональная тупость порой раздражала всех и вся, провоцируя безумие. Вот так: осознаю и маюсь, не меняюсь но осознаю, медленно продвигаясь по руслу жизни. Я долгое время упивался собственным аутизмом, то есть склонностью к одиночеству, закрытости чувств, замкнутости внутреннего мира. Не хотел я до определенного возраста впускать туда и представительниц противоположного пола, но вот, наконец-то, в день шестнадцатилетия - оскоромился и стал, как все смертные. Но секс не сумел поставить меня на колени, однако загнал в угол шизофреноподобных выкрутасов. Я постоянно искал женщину "своей мечты". Впрочем, если быть до конца откровенным, то придется признать, что никого я не искал, но только шерстил то, что попадалось под руку и не требовало больших забот, трат времени и трепки нервов. Но вот Светочка, героиня моего нынешнего водевиля, чем-то все же меня очаровала. И наш союз тянется уже несколько лет. Мечтаю о том, чтобы он продлился до самой смерти. Я стал замечать, что скучаю без нее - даже здесь в психиатрической клинике. Переживаю эмоциональные наплывы, подобные весеннему ледоходу по реке Неве или сходу снежных лавин в горах Кавказа. Когда же долго я не ощущаю биополя моего дорогого аксолотля, запечатанного в постельный конверт, то возникают явления, близкие к осеннему наводнению, поражающему Санкт-Петербург почти ежегодно. Жизнь как-то непонятно топчет людей, их отношения между собой - отсюда и неуверенность в завтрашнем дне, начинающая терзать мое больное сознание в последние месяцы все больше и настойчивее. Так что, строго говоря, я не обижаюсь на Зою Леонидовну за то, что она упечатала меня в психушку - вроде бы эта клиника мне по профилю. Однако в цивилизованном обществе не должно быть обмана и коварства! Так вот, весь игровой казус заключается в том, что мы со Светой живем по разным квартирам. Мрачная сторона шутки - это встречи, как у старинных дворян: у мужа усадьба в Москве, а у жены в Санкт-Петербурге, но съезжаться для случки договариваются под Тверью, в бабкином поместье. Зато какие оргии - каков накал страстей. Каждый раз, как самая первая встреча - романтическая, чувственная и безумно активная. После встряски вновь залегаем по берлогам и лелеем чувство до следующего наката страстей. Чужому человеку покажется в нашей версии ненормальным многое. Может быть! Согласен! Все выглядит весьма подозрительно. От шизофрении никто не застрахован - ни при рождении, ни в процессе жизни. Некоторым ставят такой диагноз и после смерти! Но свою очаровательную Светочку я все же люблю и почитаю, как может любить и почитать женщину не совсем благополучный в душевном плане мужчина. Однако за неимением гербовой пишем на меловой. Я неоднократно спрашивал мою психею: "На кой черт я тебе сдался, несравненная"? Но она всегда уходила от прямого ответа, может быть, для того, чтобы меня не расстраивать. И я зависал в неведенье! Пожалуй, и у нее не все в порядке с психикой! Но лучше так, как есть, как у нас сложилось, чем неизвестность или, того хуже, постоянная заскорузлость чувств, присутствующая в надуманном браке. Однако подозреваю, что могут быть и другие ответы. С ними, Бог даст, когда-нибудь Светочка меня познакомит. Прозрение может явиться с неожиданной стороны. Сказано: "Уровнял стезю гневу Своему, не охранял души их от смерти, и скот их предал моровой язве" (Псалом 77: 50). 1.3 Время бежало быстро, но я проводил его в осмыслении своего места на Земле. Брезжили восторги малых дел, разрешенные нам для осуществления Всемогущим Господом Богом. Их исполнению не мог помешать даже Дьявол - большой любитель подставлять неожиданную подножку любым самым замечательным начинаниям. Но, выныривая из своего сумасшествия, я ощущал какую-то недосказанность и недодуманность самого бытия. Что-то мешало мне почувствовать себя свободным человеком. Мне казалось, что неведомая сила ограничивает мое существование, распоряжается мною, ограничивает полет мысли. Она смело, сильной рукой, берет меня за шиворот и тащит по своему пути, а не по тому, который я склонен выбрать, ударяясь в фантазии. С раннего утра во всем я почувствовал предрешенность, именно о ней напоминала и обязательная побудка, и стандартный больничный завтрак, и обязательный врачебный обход. В паху ломило, как будто получил ногой в промежность со всего размаха - вот он "жениховский эпидидимит". Встречаясь с женщиной, необходимо выпивать ее всю без остатка, до основания, до влагалищного дна! Иначе природа накажет, ибо так задумано Богом: ему необходимо продолжение рода человеческого. "Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть" (Откровение 13: 18). 666 миллионов сперматозоидов у меня рвутся наружу, нельзя преграждать им путь! Я понимал, что время с помощью неведомой силы и энергии продавливает нас через жизнь, как корм продавливается перестальтикой и всемирным тяготением сквозь кишечную трубку. По реальной жизни нас сопровождают многие обстоятельства и, самое главное, люди. А в кишечнике корм обтирается об анатомию и физиологию пищеварительного тракта. Но логика заурядного процесса однозначная - подготовить "продукт" к следующему этапу агрегации. Рядом снуют микробы, пытаясь внести свою лепту в преобразование корма. Микробы могут стать друзьями, помощниками или превратиться в беспощадных врагов, имя которым - легион! И вдруг меня пронзило озарение: я даже ослеп от восторга на мгновение, как от яркой вспышки света. Вполне слепой я скрючился под одеялом и затих маленьким беспомощным, но страшно злым зверенышем. Мягко наступала релаксация и я все понял: Бог придумал гениальную схему галактики. Да, вестимо, безусловно, - бесконечность галактики заключается в том, что двигаясь в любом направлении, в любом масштабе материя или энергии, мы все оказываемся проталкиваемыми через Кишечник Вселенной. Мы, людишки, - лишь жалкие микробы этой огромной Трубы! К такому пониманию подтолкнуло мое сознание и планетарной восприятие женщины! У нее тоже многое в организме устроено по принципу гофрированной трубки - влагалище, матка, Фаллопиевы трубы и прочее. Оказывается я был на правильном пути еще с давних пор, с начала моего кобелирования, когда по наитию осознал суть "планетарности": именно половые органы обеспечивают гармонию в созвездии любой женщины. Беспорядок "планет", дисгармония этой сферы заводит женщину в поведенческие аномалии - в половые извращения, в паскудное блядство. Загадка заключается еще и в том, что анальное (иначе говоря, "концевое") отверстие планетарной кишки снова открывается в полость рта, то есть в начало Вселенского тракта. Вот почему в ротовой полости микробов содержится большее количество, чем в прямой кишке! Мои размышления прервал голос математика: - Господа, я призываю вас выслушать меня сегодня внимательно, как никогда. Голос математика был с хрипотцой, с необыкновенной торжественностью. В нем звучали нотки экзальтации, что могло быть и от бессонной ночи. Но что-то подсказывало, что волнение пионера науки связано с проникновением в незримые мыслительные дали. Нимб над головой светился еще ярче! Однако, чем черт не шутит, торжественность могла исходить и от разгула основного заболевания - алкоголизма или шизофрениии. Кто будет возражать против задушевной научной беседы, когда собрались тесным кругом поселенцы Дома скорби за дальней Удельной заставой. Мы были само внимание. Вовик прокашлялся и начал: - Я заранее прошу извинения, если мой разговор превратится в скучную лекцию, или учебный семинар. - как бы извиняясь, Володя резервировал пути отступления в мир товарищеских отношений, но голос его креп, и он продолжал. - Вы, господа, можете перебивать меня, не стесняясь. Пусть это будет нашим обязательным уговором. Мы чувствовали, что Вовик дрейфит, может быть, потому что был не уверен в доступности нашему мышлению своей научной гипотезы. Однако, по себе знаю, что первооткрыватель в науке всегда чувствует себя, как эксбиционист, впервые решающий продемонстрировать окружающим самое драгоценное - свои половые органы. Но мы успокоили математика, простым трехэтажным матом, ласково разорвавшем тишину восьмой палаты. Основной скрипкой, с позволения сказать, мастером на этой линии огня, был, безусловно, наш брат Василий. Впитав в себя легкость простых выражений, Вовик окреп духом и продолжил научные откровения: - Известно, что связь математики с естествознанием довольно тесная, но в современной науке она приобретает более сложные формы, чем в прошлом столетии. Вовик прокашлялся и заявил: - Новые теории в смежных областях возникают, чаще всего, в результате запросов естествознания или техники. Однако для гениальных личностей планов и социальных заказов не существует - они отдыхают в своем внутреннем мире до только им известной поры. В таком состоянии многие из них отыскивают зерна сомнений или продуктивные ростки, которые питаются от чернозема внутренних потребностей математики. Замечательным примером теории, индуцированной интересом самой математики, явилась "воображаемая геометрия", творцом которой был и остается Николай Иванович Лобачевский. Этот раздел математики так и называется "геометрия Лобачевского". Вовик опять обвел нас глазами, контролируя выражения лиц. Но мы дарили ему блеск глаз - подсветку заинтересованной открытости, распахнутости душ и завихрений мозговых извилин. - Лобачевскому удалось применить свою геометрию только в вычислениях некоторых интегралов, но бум применения его взглядов возник как раз после его смерти - при создании теории относительности. А на заре открытия - в 1826 году при первом докладе новой теории на ученом совете Казанского университета - его коллеги встретили "воображаемую геометрию" весьма скептически. - Вот сволочи! - прервал плавный рассказ математика наш экстравагантный Василий Сергеевич Иванов. Он был наделен гигантским чувством эмпатии, то есть способностью к сопереживанию, и потому гневу его не было границ. Мы сообща предотвратили нервный срыв нашего коллеги. И Вовик продолжил песнь песней: - Я полагаю, господа, - несколько более напыщенно, чем требовали материалы доклада, рубил вещим словом гробовую, внимательную тишину наш доцент, - вы позволите мне погрузиться в глубь истории вопроса, дабы проблема стала яснее, понятнее массам и засверкала бы всем многоцветием своих граней на солнце абсолютной истины. Экспрессию и витийства сказанного первым не выдержал человек из народа - Василий: - Во,.. дает, как простыню белоснежную стелет! - со слезами на глазах он почему-то решил выложить свои, видимо, сексуальные ассоциации. Определенно сексуальные. Сомнений в том нет, ибо дальше его понесло в строго заданном фантазией направлении: - Анекдот есть такой. - затараторил, захлебываясь, Василий. - Петька возвращается в полк из командировки в Африку - там он консультировал местные народы по вопросам кавалерии, - на плече у него сидит мартышка и рожи всем строит. Петька только улыбается, головой крутит и гнусавит: "Какие в Африке пальмы, какие бананы, какие закаты и восходы и так далее". Василий Иванович перебивает ординарца: "Ты о бабах расскажи, Петька". Но тот долдонит свое - "пальмы, бананы, закаты, восходы"... Наконец, обезьянка не выдержала, схватила его за нос и говорит: "Ты расскажи, папаня, ему хотя бы про мою мамку"! Анекдот вроде бы не лепился к месту, но сексуальные ассоциации все же в нем просматривались. Из самого горла в виде клекочущего хохота выливалась простая русская душа Василия - ладная, стройная, заковыристая и недремлющая. Вовик, хмыкнув с некоторым напрягом, продолжал: - В истории математики существует много казусов. Мы умеем рассчитывать траектории полета баллистических ракет, а вот теорему Ферма до сих пор не доказали!.. Он обвел нас всех взглядом провинциального массовика-затейника, что-то близкое к ехидной улыбке мелькнуло и растаяло в напускной серьезности. Вовик подмигнул озорно всей честной компании и продолжил: - Пятым постулатом Евклида - доказательством аксиомы о параллельных линиях - занимались более двух тысяч лет. Приложил руку к нему и Птоломей во втором веке, и Прокл в пятом веке, и араб Нассир-Эддин в тринадцатом веке. Из европейцев втюхался в эту проблему Валлиса (1616-1703), Джероламо Саккери (1667-1733), Лежандро (1752-1833) и другие. Однако движения вперед не было. Тайные сплетники толкуют, что Карл Фридрих Гаусс - признанный король математики - тоже занимался этой проблемой аж с пятнадцати лет. Например, в письме от 25 августа 1818 года Герлингу, приславшему работу о параллельных линиях, Гаусс предупреждал: "Осы, гнездо которых Вы разрушаете, поднимутся над Вашей головой". Король математики боялся быть непонятым и потому не выступал со своими умозаключениями о пятом постулате. Это могло звучать, как разговор о пятом пункте! Василий опять попытался вмешаться в повествование, видимо, с новым анекдотом, но Димыч решительно его остановил. А врачей Василий слушался беспрекословно. - Иоганн Больяи - сын известного венгерского математика Вольфганга Больяи - выдвинул свой взгляд на проблему о параллельных линиях. Он уговорил отца напечатать свою работу под заголовком "Appendix" в одной из книг. Отец сомневался в успехе, но все же пошел навстречу настырному отроку. Когда Гаусс познакомился с этой работой, то воскликнул: "Я считаю этого молодого геометра Больяи гением первой величины". И снова Василий рванулся с анекдотом о гениях, но ему опять удалось заткнуть пасть. Трибуна была освобождена и осталась за Вовиком: - Доклад Николая Ивановича Лобачевского на заседании отделения физико-математических наук Казанского университета дал основание считать русского ученого Коперником геометрии. Но изучение математической галактики далось Лобачевскому с великими муками. Не из-за трудов праведных - гений ученого обеспечивал с лихвой такой подвиг - а из-за последствий, обрушившихся на голову смелого человека, посыпались, как из рога изобилия, неприятности. Лобачевский оставался непонятым практически до самой смерти. Коллеги-математики таили либо враждебное молчание, либо швыряли усмешки в его адрес. Эмпатия у Василия опять вырвалась наружу, и он от негодования забился в судорогах прямо на полу. Боялись, что переживания на научной почве перейдут у смелого охранника в затянувшийся эпилептический статус. Но после появления характерной пены на губах, он затих и скоро остепенился. Глаза у мученика еще плавали, но он уже был готов внимать тайнам истории математики. - Каверзы геометрии в жизни Лобачевского переплетались с некоторыми отчаянными разворотами мирской жизни. Да будет вам известно, что доподлинное отцовство у гениального мальчика до сих пор не определено окончательно. - вывалил на стол, как пробирку со зловонными экскрементами, новые сведения наш Герострат. Василий громко всхлипнул, Дима напряг внимание и свесил ноги с кровати, я перестал чесать яйца. Мы все одновременно затихли, распухая вниманием, и Вовик, оценив торжество момента, продолжил: - Ученого нельзя до конца понять, не ведая его биографии. Примите во внимание, что официальный отец ученого - Иван Максимович Лобачевский - скорее всего, был поляком, неизвестно, как появившимся в Нижнем Новгороде. Мелькают сведения о том, что он был племянником местного казначея. Но сам-то страстотерпец только к 42 годам сумел достичь чина коллежского регистратора и относительно прочно утвердиться по межевому ведомству. Он почему-то уезжал от семьи в Оренбург, а его жена - Прасковья Александровна - мать трех детей Лобачевского проживала в доме Сергея Сергеевича Шебаршина - землемера, отставного военного невысокого чина. В доме Шебаршина и родился Николай и его младший брат Алексей, здесь они жили вместе с матерью и старшим братом, получили первичное воспитание и некоторые жизненные установки. Явно запахло "клубничкой". Приятный вкус спелых, сочащихся кровью, ягод появился на губах - Димыч загрустил, Василий снова попытался впасть в эпилептический статус. Он никак не хотел соглашаться с тем, что нет на русской земле ничего святого. Я же воспринимал все случившееся, как должное, оставаясь при этом, словно глас вопиющего в пустыне. Однако в судьбе Лобачевского виделось предзнаменование гигантского масштаба. Все мы засасываемся неведомой силой в какую-то гигантскую трубу и летим в ней больно ударяясь башкой или окороком о жесткие выступы, проходя в социуме испытание на прочность. - Можно попытаться сместить акценты - с социальных заморочек на любовь плотскую - но не все ладно складывается в таком смещении. - продолжал Вовик. - Получается, что от законного брака был только первый сын Лобачевских - Александр ("страдающий за других"). Именно его и настигло первым несчастье - он был студентом в университете, подававшим большие надежды, но рано погиб - умер от алкоголизма и туберкулеза. Вот тут и возникает неувязочка! Для тех, кто пытается связать гений Николая Лобачевского через родство с Шебаршиным, потребуются некоторые объяснения. Если Александр зачат от официального главы семьи - Ивана Максимовича Лобачевского - то гены одаренности идут по этой линии. Вовик снова обвел присутствующих внимательным взглядом. Он словно бы допрашивал всех, узнавал их мнение. - Вообще, генезис фамилии Шебаршин прост - она прилипала к людям, не имевшим особых достоинств, чаще ассоциируясь с прозвищем бормотун, брюзгач, пустобай. Порой, владелец фамилии опускался и до звания сброда, сволочи. Во всяком случае, таким образом толкует эту фамилию Даль Владимир Иванович (1801-72) - известный лексикограф, этнограф, писатель. Теперь вмешался Димыч: - Но ведь интрига могла выглядеть и проще. Допустим амурные отношения у Шебаршина с Прасковьей были более ранними, но, почувствовав беременность, она ударила в колокола: Шебаршин уже был в браке и потребовался подставной муж. Так и появился недотепа Иван Максимович Лобачевский - бедный и безродный поляк, которого приютили и обогрели. Но все дети, однако, продолжали рождаться от Шебаршина. В палате номер восемь нависла гробовая тишина - стратеги интимной психологии напряженно думали. Важно было правильно выбрать сторону, к которой стоило примкнуть. Лобачевский-старший, всего лишь, бедный поляк, а Шебаршин, скорее всего, татарин. Да,.. самое время всмотреться в портрет Николая Ивановича - но трудно сказать, на кого он похож больше - на татарина или поляка? Напряженное молчание прервал Вовик: - Господа, вынося свои строгие суждения, вы должны учитывать маленькую поправку - сам Николай Иванович Лобачевский многократно писал в автобиографических справках о том, что он находился на воспитании у Шебаршина. Он как бы оттирал официального папочку от будущей своей славы. Надо добавить, что младший его брат Алексей, отцовство которому тоже привязывают к Шебаршину, стал математиком, успешно занимавшимся научной работой в области химии. Все приняли во внимание сделанное дополнение и поцокали языком. Димыч попробовал подвести промежуточный итог: - Похоже, что Прасковья Александровна была транзиторным носителем гена гениальности - ее дети наследовали его по рецессивному типу. Он - ген, естественно, - не коснулся мозгов женщины, но передавался детям мужского пола. Получалось что-то похожее на наследование дальтонизма: женщина не воспринимает такую цветоаномалию, а мужчины захватывает ее все без исключения. Однако мы знаем еще из Евангелия, что ничего путного от женщины ждать не приходится. Дверь распахнулась неожиданно и резко - вошла Клара Николаевна и задала наводящий вопрос: - Отчего так тихо в вашей палате? Уж не впали вы в депрессию? Мы посмотрели на нее, как на астральное тело, явившееся пощекотать нам нервы, но не более того. Потом, почти одновременно, во всех четырех головах появилась одна и та же идея - привлечь к обсуждению сложной темы психиатра. Говорят, что среди них попадаются довольно умные особи. Инициативу вовлечения женщины в обсуждение важной проблемы взял на себя наш собственный доктор - Дмитрий Александрович Сергеев. Он прямо спросил Николаеву: - Коллега, вы любили в школе математику? - Да, - ответила Клара Николаевна, - я очень любила математику, хотела поступать в университет на отделение прикладной математики. Но я сломалась на пятом постулате Евклида, так мастерски раздраконенном Лобачевским. Именно этого я и не могла ему простить, потому что питала искреннюю симпатию к Эвклиду. Я многократно бралась за изучение геометрии Лобачевского, но так и не смогла ее постигнуть. Крах в специальных симпатиях завел меня в медицину, вообще, и в психиатрию, в частности. И вот теперь я с вами, мои дорогие пациенты. Ясно, что в лице нашего лечащего врача мы неожиданно получили в некотором роде заинтересованное лицо. А общее дело, общие мысли объединяют даже теснее, чем сексуальные интересы. Остальных членов медицинского персонала можно было исключать - они бы нас никогда не поняли. Вот их-то можно быдло зарезервировать для сексуальных экспериментов, хотя лучше все затеи держать в одном гнезде! В спертом воздухе палаты номер восемь, словно бы, зазвучали слова: "На всяком шагу нашем ныне окружают нас; они устремили глаза свои, чтобы низложить меня на землю; они подобны льву, жаждущему добычи, подобны скимну, сидящему в местах скрытных" (Псалом 16: 11-12). 1.4 Никто из присутствующих, без всякого сомнения, не собирался "низложить" Клару Николаевну. Известно, что об изнасиловании как раз больше всех говорят те, кто мечтают получить потрясающее удовольствие. В нашей просвещенной компании речь могла идти только об интеллектуальном соитии, то есть о приобщении к единому, желательно научному, мнению. В этом смысле Николаева взяла правильный ориентир - она приковалась вниманием к доктрине доцента от математики, тем более, что он был красив лицом и строен видимыми членами - вообщем, мужчиной хоть куда! Я с первого раза заметил, что в глазах у Клары нет-нет да и выпрыгнет пара бесенят. Она, бесспорно, была еще та штучка - от нее можно было ожидать чего угодно - любых поведенческих головоломок. Итак, впившись глазами в лик Вовика, наш лечащий врач вклинилась в беседу - что-то в ее внимании виделось исходящее от природы клеща, но лучше так, чем иначе. Я в своей многотрудной жизни встречал и других особ, которые умеют видеть и слышать только себя. Одной из них была моя докториса в инфекционной больнице, которая упекла меня в психушку. При этом у нее проявились такие неимоверные амбиции, что она накатала на меня клиническую телегу на шести листах. Попробуй теперь "отмойся", стряхни с себя пепел погоревшей избы. Она в моем представлении превратилась в "бронтозавра", одетого в каменные листы глупости, не позволявшей ей усомниться в своей исключительности. Говорят такие особы много и, как правило, выстреливают звуки по принципу - действуй наперегонки. Помнится, та длинноногая цапля вела со мной разговоры так, словно колотила пятками по жестяной крыше - в ее собственной голове стоял шум, будивший самомнения. Ей казалось, что она выделяет мысль, но в действительности выделялась только моча, пот и бестолковое бухтение пустой консервной банки. Она была настолько тупа, что даже не осознавала своей тупости - а это уже неисправимое явление природы! Помнится, что под впечатлением от встречи, я, будучи совершенно бездарным в поэтическом плане человеком, прокорпев всю ночь над ученической тетрадью, накропал простенькие рифмы. В стихах я обратился к иносказательности, замаскировав прежнего своего доктора под псевдоним "Нинка". Стихи не были "белыми", скорее, их можно было назвать "черными", даже "грязными". Сейчас я воспроизвел их только за плотно закрытыми дверями памяти, не доверяя бытовой компромат никому, ибо так писать о советской женщине, как и о советском паспорте, предосудительно:
Крутит Нинку, как пластинку, ни подарков, ни привета.
Тупость, гонор, бабья прыть - Поскучала, помычала,
"пролетарскую смекалку" отдалась и повенчала.
никому не остудить. Закрепила страсть дитем -
Надо к счастью путь искать - нет отказа ей ни в чем.
из провинции линять. За жилплощадь зацепилась -
"С под Урала" подпирала и с общагой распростилась.
Нинку скучная судьба. Дипломчик липовый - победа,
В Петербурге, у причала, не оставит без обеда!
свое счастье повстречала Карьера весело пошла -
Подождала для начала формируют нас дела!
и в парткоме настучала... Жало же смерти - грех;
Нет вниманья и ответа, равняет бездарей всех!
У таких дамочек имеется основательная подпора в виде горячо и нудно любимого мужа, который в силу инерции вынужден поддерживать заблуждения своей благоверной. Такие мужья являлись представителями той волны функционеров, которая накатилась на перестроечный берег России, ударилась о податливую гальку, получив лишь малые синяки, и откатилась. Будет ли второй накат - неизвестно. Ну, а пока, отодвинутые ото всех теплых мест функционеры вынуждены были поубавить аппетит, цыкнуть на своих не в меру расфуфыренных жен и, затаившись, ждать, когда наступит для них весенняя оттепель. Наша Клара была другой. Она умела молчать и наматывать на ус умные сентенции. С ней, видимо, было приятно общаться не только, как с собеседницей, но и как с женщиной, доступной во всех отношениях. Мужчина - удивительно ранимый биологический организм. И я почувствовал, что Вовик от слова к слову, от одного многозначительного жеста к другому, все больше втюхивался в своего лечащего врача. Слов нет, Вовик боролся с надвигающимся чувством и, как истинный татарин, мусульманин, он на наших глазах стал уходить в молитву. Было интересно наблюдать за занятным процессом. Все началось с немого Зикра, то есть сокрытого в душе молящегося. Была заметна лишь отрешенность математика, выросшая до размеров экзальтации: перед нами сидел в позе лотоса человек, не воспринимающий окружающих. Он покачивался, видимо, в такт читаемым про себя посвящениям Богу. Все было так, как завещал Пророк: "Ты ведь не взываешь к глухому или отсутствующему, но взываешь к слышащему, который пребывает с тобой, где бы ты ни был!". Молчаливый Зикр, по мнению Вовика, был предпочтителен, так как не мешал молиться или размышлять всем остальным. А математик не сомневался в том, что перед большим делом, перед важным походом к вершинам науки мы все обязательно должны заручиться поддержкой у Бога. Настал момент, когда Зикр перешел в фазу громкой и совместной молитвы: Вовик принялся повторять вслух известную формулу - "ла илах илла Аллах"! Все компоненты звуков постепенно усекались с нарастанием ритма и громкости произношения, и от того в нашем мозгу фиксировалось рубящий звук "ха"! При этом голова Вовика поворачивалась к левому плечу. Когда же подбородок касался правого плеча, то в нашу сторону выстреливался звук "ху"! При наклоне же головы интенсивно молящегося слышался звук - "хи"! Чувствовалось, что в лице математика мы имели пример мастерства молельной техники. То был истинный суфий - носитель традиций ордена мусульманского мистицизма. С непривычки у меня начало рябить в глазах, а по ушам словно бы стучали колотушкой. Началось запредельное торможение, переходящее в экзальтацию. Мы все скопом уже были вовлечены в занятное таинство, не находя сил к сопротивлению. Потом формула изменилась, и, как потом объяснил Вовик, он перешел на Зикр особого действия - на Зикр Божественных имен. Оказывается, в Коране Бог наделен первостепенными и самыми прекрасными именами, являющимися перечислением Его высоких качеств. Их насчитывается 99. С таким перечислением Вовик справился даже без помощи четок, и это тоже свидетельствовало о его высоком профессионализме и длительной тренировке. "Человек - зеркало, которое, будучи однажды отполировано, отражает Бога". Постепенно я стал догадываться, используя небольшие проблески сознания в тумане наведенной религиозной экзальтации, что конечной целью мистика-мусульманина является приближение путем медитации к самоуничтожению для последующего пребывания в Боге. К состоянию фана и бака тащил нас за уши Вовик. "Вселенная - тень абсолюта". Но для неподготовленного человека такое приближение к таинству было равносильно смерти или потери сознания на долгие времена. По мнению посвященных, "экстаз - это пламя, вспыхивающее в тайнике сердца и возникающее из томления, и когда он приходит, члены общины движимы либо радостью, либо горем". Первым не выдержал напряжения и новизны чувств брат Василий: он громко пукнул и истово перекрестился, как откровенный христианин. Его ни в чем винить было нельзя. "Ма рамайта из рамайта!" Кто же не помнил слова, сказанные Мухаммаду после сражения подле Бадре: "Не ты - о Мухаммад! - бросил горсть песку, когда бросал, это Аллах бросил". В дальних уголках моей памяти высветились предупреждения о том, что сейчас наступит новая стадия мистического проникновения - Сама. И точно, Вовик привстал с больничной койки и с закрытыми глазами стал медленно вращаться, передвигаясь по свободному пространству палаты, руководствуясь ритмом музыки, слышимой только ему одному. Я понял, что сейчас он начнет разрывать на себе одежды и все больше углубляться в транс. Такой "номер" был еще более опасным, чем все предыдущие. Некоторые суфии умирали в экстазе, другие, как отмечают очевидцы, просто исчезали (растворялись) в воздухе, когда их вращение переходило в полет. Меня смущали лишь некоторые обстоятельства, ибо я не видел в них логики. Известно, что для духовного наслаждения в Сама необходимы три свойства медитатора: способность обонять тончайшие ароматы, видеть прекрасные лица, слышать сладостный голос. Я задавал себе прозаические вопросы: "Что можно обонять прекрасного в больничной палате? Где он узрел "прекрасное лицо", когда вокруг плохо умытые хари сумасшедших? Что должно называть "прекрасной музыкой" - шум унитаза, свист сломанного бачка в туалете или вскрики умом тронутых?" Я мог бы понять настроение танцующего, если бы услыхал от него стихи, скажем, Фаридуддина Ираки - великого мистика, влюбившегося когда-то в прекрасного юношу-индуса и последовавшего вместе с группой дервишей за ним в далекую и загадочную Индию. Там - возможно, от неразделенной до конца любви - увлечение перетекло в иную форму, и Ираки выдохнул в атмосферу лесов Индии прекрасные стихи о вине и стекле: "Чаши ли это сверкают с вином, или солнце сияет сквозь облака? Столь прозрачно вино, столь тонко стекло, что оба - одно на взгляд. То ли это - стекло, и вина здесь нет, то ли это - вино, и нет здесь стекла?" Мои губы как-то очень внятно, призывно зачмокали, и я был понят окружающими правильно: "Без пол-литра в таком кураже и танце - ясно дело, не разобраться"! Тем не менее, Вовик творил "танец с Богом", являющийся для него "пищей души". Вовик повторял перевод стихов Асафа Халет Челеби: "Образ во мне - это особый образ... Какое множество звезд падает в мой внутренний танец! Я кружусь, я кружусь, так же кружатся небеса, розы расцветают на моем лице... Я лечу, я лечу, летят небеса"... Согласно Корану, Бог создавал человека "своею мощью" - Он месил глину и лепил Адама сорок дней, равные 40 тысячам земных лет. Бог вдохнул в свое глиняное творение свое дыхание и, тем самым, наделил человека Божьей сущностью. Бог дал человеку знания имени любой вещи, любого явления, и, пользуясь такими шифрами, человек теперь совершает научные открытия. Человек оказался выше ангелов, поскольку Бог наделил его способностью выбора между покорностью и бунтом. Наконец, человеку доверена Амана, иначе говоря, способность к "ответственности". А, между тем, даже Небеса и Земля отказались нести такую ответственность. Таким образом, человек - это вершина Божьего творения! Однако утверждает свою волю Бог, скорее, через разрушение, чем через созидания, и это делает человека практически беззащитным во Вселенной. Суфии напоминают о том, что душа (нафс) должна быть разбита, тело должно быть разбито, сердце должно быть разбито только для того, чтобы в них поселился Бог: "Повсюду, где имеются развалины, есть место надежде найти сокровище - почему же ты не ищешь Божье сокровище в опустошенном сердце?". Танец и транс оборвались моментально - Вовик с размаха грохнулся на пол и затих. На его лице не осталось следа мучительных переживаний. Лишь легкая усталость и отрешенность поселилась в наших головах. Очнувшись, Вовик сходу взял быка за рога: видимо, именно для того и затеял он молельный раут! Наш математик, со свойственной всем представителем точных наук, эпилептоидной дотошностью пытался уточнить факты биографии Лобачевского. Он откапывал и вываливал на всеобщее обозрение все новые и новые детали, которые, например, на мой взгляд, и не могли считаться основными. Вовика понесло в раскопки детства великого математика: тот, оказывается, был отчаянным шалуном, характера пылкого и живого. Николай Иванович, уже будучи ректором писал одному старому преподавателю: "А помните ли, вы думали, что из меня выйдет разбойник?" Даже в студенческие годы светоч математической науки выкидывал коленца, приводившие администрацию университета в состояние стойкого удивления. Как-то после студенческого кутежа Лобачевский решил покататься на корове. Причем, неожиданно выехал навстречу ректору, много удивив его таким применением добродушного, молокодающего существа. Николай очень увлекался пиротехникой и однажды прямо со двора университета запустил ракету, выбрав для старта глубокую ночь. Нары университетского карцера были знакомы с теплом тела студента-вольнодумца. Тягу к своеобразному гусарству можно легко приписать генам, роднившим Николая с поляком - официальным отцом, но и с Шебаршиным, прошедшим офицерскую службу. Лобачевский был коммуникабельным молодым человеком, умевшим организовать "действо". Он отменно учился, потому и назначили его "камерным студентом" - старостой, по теперешней терминологии - ему выдавали 60 рублей в год на покупку учебников. Однако профессору кафедры чистой математики Бартельсу, рано приметившему способности Лобачевского, приходилось выручать его многократно. Профессор помогал развитию математической одаренности юноши, но не мог сдержать бурного темперамента любимого ученика. В разговор вмешалась Клара Николаевна, скорее всего, не ради существа вопроса, а только, чтобы обратить на себя внимание Вовика, к которому она как-то резко переменилась. То была "перемена курса" акулы, рыскающей в темных глубинах океана половых страстей. Она, как бы незаметно продвигаясь к намеченной цели, спросила: - А что известно о роли матери в судьбе Лобачевского-юноши? Нельзя ли в таких "секретах" откопать объяснения того, как из ребенка, жившего в заурядной провинциальной среде, вырос гениальный математик? Чувствовалось, что Вовик принял вызов и понимал его плотскую подстилку, мне даже показалось, что он был почти согласен на любовь с первого взгляда. Клара, нет сомнений, по его мнению, была аппетитным бабцом! Но у Вовика близко к промежности уже гнездились крупные чувства к аспирантке Алевтине - мы-то все об этом прекрасно знали. Сдается мне, что и Клара усекла последнее рандеву серьезного ученого с куртизанкой от науки. Может быть, это и подтолкнуло ее к решительным действиям. Скорее всего, по началу она мыслила организовать долговременную осаду научной крепости, соорганизовать все так, чтобы проявилась его собственная настойчивая активность - ну, не затаскивать же женщине мужика на себя, крепко держась за "ухо"! Но обстоятельства порой меняют установки женской дипломатии. А потом, откровенно говоря, какую активность можно было ожидать от интеллигента, поверженного шизофренией, да еще придавленного транквилизаторами, лошадиными дозами аминазина? Хорошо еще, что она не назначила с горяча ему электрошок - сейчас бы выгребала из пепла только жареные яиц. Тогда долго бы врачу и пациенту, сплетясь в обнимку, пришлось слушать печальную музыку. Именно так формируется у мужчины преданный собачий взгляд, навык грустного повизгивания. Правда, суфии утверждали: "Гавриил получал свою пищу не с кухни, но благодаря видению Творца Сущего". Нет сомнения в том, что "пост - это воистину воздержание, а в нем - весь метод суфизма". Математик, может быть, и справился бы с такой задачей, особенно, если Алевтина втихаря притаскивала бы передачи и дарила краткие, тайные минуты наслаждения. Но Клара не умела и не хотела ждать "милостей от природы"! Ей было хорошо известно, что "собака-душа ведет себя лучше, если заткнуть ей пасть, бросив в нее кусок". Теперь, сидя напротив математика, Клара ощупывала, сперва взглядом, а потом и всей пятерней правой руки тот самый "кусок", который дожидался своего часа - исподволь напрягался, увеличивался и принимал форму предмета наслаждения женской плоти. Помогали суфии своими неповторимыми сентенциями: "Подобным образом пища Божьих людей - от Бога, а не из тарелки с едой". Вовик справился с сексуальными видениями - конечно, он уже определил геометрически, какие у Клары телесные формы, - и принялся отвечать на поставленный вопрос: - Всякие сомнения роятся в головах исследователей: откуда у малообеспеченной женщины нашлись средства для того, чтобы дать всем трем сыновьям, сперва гимназическое образование, а потом и университетское? Кто умело руководил ею, когда она писала прошения для принятия детей в учебные заведения на "казенный счет"? Остается загадкой, почему Шебаршин одарил Прасковью Александровну некоторой суммой денег, помог переехать в Казань, когда дети поступили в университет, почему они жили в его доме, приезжали туда на каникулы? Трудно поверить в бескорыстие и чистый альтруизм российского обывателя - есть во всем том Большая тайна. - По-моему, тайны никакой нет. - вмешалась в разговор Клара. - Любил Шебаршин Прасковью, но моральные установки того времени не давали им возможности стать законными супругами. Вот и таились они, изворачивались, комбинировали. Вынуждали, кстати, скрывать свое истинное происхождение и детей. Понятно, что Николай Лобачевский, преуспевая в научной карьере, в 33 года став ректором университета, не мог афишировать свою незаконорожденность. Вся карьера могла полететь к чертям, "засветись" он в глазах чиновного официоза, общественного мнения. Посему были придуманы термины - "воспитанник", "воспитатель", а не сын и отец. Клара серыми, строгими глазами лепила жесткую подсветку в лицо Вовику. Она начинала диктовать свою волю, разжимая тиски его убогой мужской совести - ей во чтобы-то ни стало необходимо вытеснить Алевтину из сердца и мозга математика. Такая у нее была установка, а ставка была - больше, чем жизнь, ибо сексуальные запросы женщины, вообще, а психиатра, в особенности, будут покруче, чем залп крупного калибра современного атомного крейсера. Им обоим теперь уже почти в полное горло шептали мусульманские суфии: "То, что было предопределено человеку, его не минует - будь то еда, счастье или смерть"! Вовик гонял внутренним волнением свой кадык по горлу - вверх, вниз и обратно. Скулил в нем внутренний голос, подвигая мозг к осознанию простенького силлогизма: "нищета - моя гордость"! А суфии подбадривали: "Раз они не увидели твоей нужды, к чему их просить?" Все как-то само собой сходилось к тому, что увидела и распознала его нужду только Клара. Слов нет, то было наваждение, профессиональный гипноз, подвигающий Вовика к однозначной формуле медитации: "Ее форма - нужда и лишения, но ее суть - богатство и свобода выбора". Любовь для суфия - удавка, основа мысли, радости би-шар. На жопе подло зреет бородавка - постом развеем горе, словно пар. Раскрыла ротик Роза на Восток - свободу выбора шикаст лелеет. В песках пустынь отыщем Хакк: завета знаки - "тарк ат-тарк", волшебный зикр - и сердце млеет. Твой взгляд любовью нас согреет, летим же смело к Богу на Восток! Транзит в Герат, минуя Белосток... Вовик, ритмично покачиваясь, медитировал, сидя как бы в позе Лотоса на огромном листке Лотоса и взирая на свежий побег Лотоса, поднимающийся откуда-то снизу, из корня вездесущей плоти. Тут он уже основательно смешал буддизм и мусульманство, но дальше-то следовал вовсе примитивный разврат, ничего общего не имеющий с аскетизмом, с Хакк - с "Реальностью", "Истиной", с именем Аллаха. Рядом в мифическом ореоле валялась абсолютно нагая, развратно-телесная Клара. Догадка пронзила меня, как острый клинок нанятого за мифическую плату убийцы: "Значение четырех Священных Книг содержится в одном алифе". Алиф же - буква ахадиййи, то есть символ единства и единственности. В тоже время - это и буква необозримой трансцендентности! С ума сойти! - я ловил себя на мысли, что все мы сейчас находились на грани помешательства, которое радикально лечится лишь одним средством - крематорием! Вовик очнулся так же неожиданно, как и соскользнул в транс. Взглянув на просветленный лик моего товарища, я понял значение арабских слов - "тарк ат-тарк". "Отречение от отречения", то есть полное смирение было написано на его лице. Он был как бы "сломан и разбит", то есть во власти шикаст. И это его радовало, потому что он находился уже в стане "незаконных" - точнее, "неподзаконных" - "би-шар". Мне даже показалось, что и одет он был в черные одежды особого ордена суфиев - "меланг". Да, да, абсолютно верно: "Святой - это тот, кто берет на себя грехи и боль мира; мученическая смерть для него - подвиг веры. Он - "великая помощь" и утешение для людей". Волна высоких переживаний передернула его тело, словно судорога: он "кончил", а вместе с ним "кончили" и все остальные! Математик-колдун вернулся в мир бытовых реальностей, стигматы которых живописались на простыне, прямо перед носом. Размазывая сперму вялой рукой, Вовик нехотя продолжил недавно начатое изложение на вольную тему - на тему о Лобачевском: - Все переживания, двойственность положения сделали Лобачевского в зрелые годы постоянно угрюмым человеком. По отзывам современников, близко его знавших, Николай Иванович был высокого роста, худощавый, сутуловатый, с головой, почти всегда опущенной, что придавало ему задумчивый вид. Глубокий взгляд его серых глаз был несколько ироничным, но веселое настроение появлялось редко. Говорил он медленно, оценивая каждое свое слово, и очень содержательно. Лобачевский был широко образован - великолепно разбирался в биологии, химии, физике, анатомии, что помогало ему не только в ректорской работе, но и в быту. Его сын вспоминал, что Николай Иванович был добрым, мягким и отзывчивым человеком, способным приходить на помощь своим коллегам-преподавателям, студентам. Он очень любил животных. Как-то принесли журавля с перебитым крылом, Лобачевский организовал наложение специальных повязок, уход за птицей. Поправившись, журавль сопровождал своего спасителя повсюду. Пьяный кучер вышвырнул собаку из окна дома, и она сломала обе передние ноги: Лобачевский, хорошо взгрев обидчика животного, заставил его ухаживать за запакованной в гипс собачкой, как за ребенком, до полного выздоровления. Клара - великий специалист-биограф втиснула и свои "три копейки" в общую кружку: - Помнится, где-то читала: Николай Иванович приметил в Санкт-Петербурге, на Невском мальчишку, читающего книгу по математике. Лобачевского заинтересовала такая необычная для ребенка тяга к знаниям. Поговорив с ним, он убедился в одаренности маленького приказчика. Николай Иванович забрал шустряка в Казань, определил его в студенты на казенный счет - в результате через несколько лет наука получила выдающегося профессора физики - Больцмана. Вовик согласно закивал головой, но продолжил лепить образ великого ученого, используя свой сорт "глины": - Николай Иванович женился на 45-м году жизни на шестнадцатилетней девушке, принесшей ему приличное приданое. Понятно, что для него такая сексуальная подпитка была подарком - скоро семья состояла из восемнадцати человек. Но возрастная дисгармония давала о себе знать - биология не всегда поддается приручению: осталось в живых только четыре сына и две дочери. Супружница была вспыльчивой особой, но Лобачевский прощал ей частые эскапады, даже когда она однажды швырнула ему в лицо скомканную газету. Чаще всего жена впадала в истерику и буйство, если отстаивала своего любимца - первенца Алексея, который вечно вляпывался в какие-нибудь неприятности, и строгий отец пытался наставить его на путь истинный. Наш Василий любил уточнения, когда речь заходила о "народной вольнице", и он запросил подробностей. Вовик порылся в памяти и повел неспешный рассказ о частностях: - Однажды студенты университета огромным кагалом, в котором находился и Алексей, решили прямо в церкви выразить свое несогласие с тем, что знакомую девушку выдавали замуж без ее согласия. Дебош мог перерасти в грандиозную потасовку, и жандармы вынуждены были обнажить сабли, а подразделение рядовых солдат примкнуло штыки к винтовкам. Однако студенты разыгрались не на шутку - они разобрали поленницу во дворе церкви, и началась рукопашная. Основной группе удалось прорваться через шеренгу жандармов, сумевших все же задержать шестерых студентов-драчунов. Алексей со своим приятелем прибежал домой. "Гусары" быстро переоделись во все домашнее и как бы углубились в занятия математикой. Маман, естественно, стояла на стороне сына, и когда Николай Иванович Лобачевский принялся докапываться до истины, ему отвечали стройной песней про "зеленого бычка". Ректору пришлось отступиться от сына и его приятеля и мобилизовать все свое влияние и энергию на вызволение из застенков арестованных студентов. Юноши наотрез отказались выдавать всех участников буйства. Им грозила тюрьма или "бритье в солдаты". Лобачевский все же отмазал буйные головы, убедив начальство определить смягченную кару - исключение из университета без права обучения в другом вузе. Наш Василий ликовал: ему по сердцу было такое заступничество. Не мог он понять только одного - зачем было девушке выходить замуж не по любви. Как вспоминали родственники, Лобачевский относился к заступничеству жены снисходительно, да и она, испытывая к мужу уважение, старалась сдерживаться. Но однажды за какую-то очередную выходку Лобачевский приказал посадить сына в карцер на трое суток. Подельников-товарищей сына выпустили через сутки. Супруга устроила разгром, и Николаю Ивановичу пришлось объяснять ей, что в данном случае он судит Алексея не как отец, а как ректор университета. Николай Иванович, видимо, испытывал к супруге чувство искреннего почитания и даже, когда она переходила грань разумного в материнской привязанности, скажет только: "Эх матушка, Варвара Алексеевна!" - и уйдет в свой кабинет. К сожалению, женщины, даже самые темпераментные в постели, в быту приносят массу хлопот и неурядиц. Лобачевский отстроил загородное поместье "Слободку" по своему вкусу. Но однажды брат его жены, на имя которого было оформлено поместье, проигрался в карты на сумму в 20 тысяч рублей - "Слободка" ушла за долги. С тех пор начались огромные материальные затруднения в семье Лобачевских. К тому еще присоединялись трагические обстоятельства: старший сын подавал большие надежды в науке, но умер от скоротечной чахотки, жизнь других детей складывалась не очень удачно. Словно в наказание за грехи, Бог последнего сына, названного в память о погибшем первенце тоже Алексеем, лишил ума - он рос полнейшим идиотом и умер в возрасте 30 лет. Матушка же после смерти супруга крепко привязалась к "рюмочке", а финансовые дела семьи пошли настолько безобразно, что вскоре Лобачевские превратились чуть ли не в нищих. - Вот сволочи эти родственнички! - не усидел спокойно, без комментария Василий. - Вечно они гадят великим людям. И эта свиристелка, жена-молодуха, нервы трепала Николаю Ивановичу. Воспитывать их надо кнутом. Прав был Фридрих Ницше, говоря - "Идя к женщине, бери кнут", мать его так! Никто из нас не ожидал наличия таких тонких познаний Ницше, запрятанных в голове Василия. На счет "кнута" все было правильно - откуда только он выкопал этот тезис? Видимо, то был единственный "кристалл", в котором запечатлелось в неподготовленном сознании охранника все учение великого философа. Но "мать его так", конечно, исходила не от Ницше, а от экспрессивного славянского просторечия. Однако правомерно и другое толкование реплики нашего коллеги: просто орфоэпический словарь Василия мог сильно отличаться от словаря Фридриха Ницше. По-моему, анатомическая символика - "кнут" имела у Василия отличные от Ницше имманентные свойства. Если моя версия справедлива, то тот самый "кнут" легко связывается с "мать его так", а орфоэпическое "ударение" всегда будет "стоять" в нужном месте и в нужное время. Вовик продолжал: - Лобачевский начал свою ученую карьеру в то время, когда попечителем Казанского учебного округа был М.Л.Магницкий. Не надо его путать с тем Магницким, который написал знаменитую "Арифметику". Первый и второй Магницкие - совершенно разные люди. Они не были связаны ни близким, ни дальним родством, отличались по политическим взглядам. М.Л.Магницкий-попечитель одним махом уволил одиннадцать профессоров из университета, учебный процесс довел до эталонов суровой монастырской жизни. В университете даже появились специальные "комнаты уединения", в которых за молитвой студенты осознавали и изгоняли грешные мысли, отвращаясь от "темных дел". Магницкий руководил учебным округом из Санкт-Петербурга, используя для этого, в основном, не пряник, а кнут. В 1827 году появился новый попечитель округа, полная противоположность прежнему, Мусин-Пушкин. С этого времени началось восстановление разумных вольностей университетской жизни. Новый попечитель Казанского округа проникся доверием к Лобачевскому, и 3 мая 1827 года состоялось назначение Николаи Ивановича ректором Казанского университета. В этой должности он проработал 19 лет, снискав себе славу замечательного организатора и достойного человека. - Вот, вот, - снова вмешался со своими сентенциями Василий, - именно тогда и были заложены основы для появления этой суки Ульянова-Ленина и трансвестита Керенского. Василий снова забился в эпилептических судорогах, обгрызая от возмущения собственный язык и отплевываясь кровью и желчью ненависти к революционерам. Оказалось, что Василий отъявленный монархист. Большевизм, так сильно и бездарно опустивший Россию, простой крестьянский парень ненавидел лютой ненавистью. Надо будет покопаться глубже - наверняка, Василий из "кулаков". В душе мы все были солидарны с Василием, но впадать в транс по этому поводу не собирались. Клара решительно придавила Василия, начинавшего уже колотиться в эпилептическом приступе, крепким телом к койке и железной рукой, без страха и упрека запихала страдальцу между челюстями медицинский шпатель, обмотанный бинтом. Скоро сознание вернулось к впечатлительному исследователю, и разговор продолжился: - Страшная правда жизни состояла в том, - продолжил Вовчик, - что роковые обстоятельства прессовали Лобачевского постоянно. Тут и непринятие его взглядов костным ученым миром, и переживания по поводу прошлых и настоящих биографических подробностей. Медленно добивали ученого истерики моложавой супруги, сильно пристрастившейся к алкоголю. Подливали масла в огонь неприятности со здоровьем - он стал быстро слепнуть. Накрывали покровом скорби материальные затруднения - вечный спутник российского ученого бессеребрянника. Лобачевский Николай Иванович умер в возрасте 63-х лет 12 февраля 1856 года, оставив семью, так же как и в свое время был оставлен сам, практически, в нищете. Окончательно спившаяся жена с вдовствующей дочерью были вынуждены содержать заведение, очень похожее на маленький публичный дом. Вот она проза жизни... Давящая грусть заполнила кубатуру палаты номер восемь: у впечатлительной и сентиментальной Клары Николаевны на глазах стояли алмазные слезы, Василий грыз ветхий больничный пододеяльник, пытаясь сдержать рыдания и возможные судороги, Димыч низко опустил голову, напоминая мне теперь своим лбом Лобачевского, а затылком - простофилю Шварцнегера. Весьма гнетущая обстановка!.. Переживая расставание, терзаем душу, губим плоть. За поворотом увядание - всех сорняков не прополоть. Помочь убогим не сумеешь: в России больше "чужаков" - их не уважишь, не излечишь, чуть оступился - был таков! Оракул сбился с панталыку: ответ не найден на вопрос - кому рядить свою защиту?.. кто с нами? кто кому донес? Я смотрел на картину надвигающегося "вселенского плача" молча. Стыдился, что не втягиваюсь в философскую драму. Я ловил себя на пустяке: хотелось думать только о заурядном. Мечты мои выстраивались в некую линейку, состоящую из того, что относится к "прозе жизни". Сперва, почувствовал бурное желание сходить в туалет и опорожнить мочевой пузырь - черт знает, что творится с простатой! Видимо, подсеяла мне моя зазноба новую микробную флору, забыв основательно подмыться. А может быть, коварной змеей подкралась измена? И такое бывает в гражданском браке - обязательность женщины, кстати, даже менее стойкое свойство, чем эрекция у мужчины. Но гоню от себя обидные мысли - вялая "шизофреническая подозрительность"! Надо принять таблетку-другую метронидазола для санации мочевыводящих путей. А на ночь попрошу укол аминазина, чтобы хорошо выспаться и снять надвигающуюся тревожность. А заодно и полюбуюсь перед отходом ко сну эффектно отставленной попкой медицинской сестры, склонившейся в "укольной позе" над моими безобидными чреслами, над видом "сзади". Феерия! Загляденье - можно ослепнуть! Вспомнилось так ясно, как на экзамене по марксистско-ленинской философии в прошлые годы: "И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы... Одно горе прошло: вот, идут за ним еще два горя" (Откровение 9: 3, 12). К чему бы все эти потоки непрямых ассоциаций, трудно перевариваемые интеллектом обывателя? Ясно дело, чтобы расшифровывать мою галиматью нужен досужий ум! Тут даже и высшего отечественного образования будет маловато. Необходима, как минимум, основательная стажировка в Сорбонне, сочетанная с уроками в медресе. Хорошо бы для закрепления материала совершить намаз на развалинах загадочного Газни, у порога Великой Мечети. Словно бы подслушав мои сентенции, Математик подал голос, насыщенный мудростью Корана: "Не равны слепой и зрячий и те, которые уверовали и творили доброе, и творящий злое; мало вы вспоминаете!" (Сура 40 айат 60). А дальше следовало обычное для правоверного: "И сказал Господь: "Зовите Меня, Я отвечу вам; поистине, которые превозносятся над поклонением Мне - войдут они в геенну на вечное пребывание" (Сура 40, айат 62). 1.5 Санитары принялись разносить обед, и мы вынуждены были свернуть приятную ученую беседу. Клара Николаевна уходила нехотя, даже спина ее дышала сожалением, а про рельефные ягодицы и говорить не приходится. На прощанье она одарила Вовика пылким, многообещающим взглядом. Математик зарделся, как деревенская простушка. Чувствовалось, что стрела, выпущенная из лука женской мастерской рукой, попала точно в цель. Ох, уж эта традиционная "университетская атмосфера": даже мужики в ней последовательно перерождаются в сексопатов. Один только человек сумел устоять от ее тлетворного воздействия. Да и то только потому, что загодя стал заниматься дзюдо и вовремя устроился на работу в КГБ. Приговор лечащего врача-психиатра был суров: после обеда для всех "мертвый час", то есть лечебный сон, а Владимиру Георгиевичу надлежит явиться к Николаевой в ординаторскую для углубленного психологического тестирования. Вовик сглотнул комок в горле, грубо давя истерическую рекургитацию. Рвота не произошла. Явно действовала спонтанная эксплозивность, молниеносно спутавшая у Вовика все представления о широте гендерных ролей в обществе и субкультуре. Так ведут себя начинающие институтки при первых пробах менета. Почему же тогда у математика раскованная сексуальность зазбоила? Скорее всего, сшибка у носителя революционных университетских традиций произошла на почве всплеска шизофрении. Математик слабо всхлипнул и попытался раздавить собственные тестисы ляжками моментально занемевших ног. Но самоагрессия не достигла существенной мужской атрибутики. Имели место лишь малые повреждения - но и они мешали Вовику спокойно сидеть и лежать. Чувствовалось, что исследователь порядком намаялся за свою математическую жизнь от всяких "углубленных тестирований". В отношениях с мужчиной вообще требуется деликатности больше, чем с незамужней женщиной или серым дворовым котом. Тактика Клары Николаевны оказалась слишком прямолинейной, не гибкой, с позволения сказать, сиволапой. Так откровенно давить на интеллигента-эстета, да еще зараженного мусульманским мистицизмом ни в коем случае было нельзя. Надо быть ласковее, терпимее, нежнее. "И ты увидишь, что горы, которые ты считал неподвижными, - вот они идут, как идет облако по деянию Аллаха, который выполнил в совершенстве все. Поистине, Он сведущ о том, что вы творите!" (Сура 27 айат 90). Вовик в сердцах слопал все два блюда, поданных из больничной кухни и издававших сногсшибательный запах, до капли, до крошки. Только чтобы оттянуть время, он пытался выпросить добавку, но ему отказали - нельзя терять форму перед "тестированием", кровь отливает от кавернозных тел к желудку. А потом потреблять казенную пищу - не безвредно! Не стоит повышать риск возможного заражения гепатитом "А" или "В, С" и так далее. И только закончил он запивать пищу и горе компотом, как явилась медицинская сестра, показавшаяся всем архангелом, вооруженным обоюдоострым мечем. С помощью такого оружия обязательно в конце пути усекают голову избраннику. Женщина в белом саване-халате повела Вовика на экзекуцию. Смертник шел по коридору, как на голгофу, - на него было трудно смотреть без слез, и мы, все его соседи по палате, плакали от души. Словно крокодилы, убитые горем по поводу чрезмерного падежа своих товарищей в засушливое лето в саванне, мы обливались остатками внутренней влаги. В сердце томился восторг и почитание явления мученичества, наконец-то возникшего рядом с обыденностью жизни. В голове волчком, точно беснующийся шаман, крутилась рифмованная абракадабра, казалось, что кто-то колотил в бубен: Цифры, углы, биссектрисы... Ужасы эти - вроде не мифы... Хищность женщины-крысы усугубляет любви аппетиты и расширяет души повороты. Самка с самцом - живоглоты не укрощают ударной работы. Нормы азарта у случки круты. Бьемся за качество до немоты. Математик вполне математически осознавал, что "аппетиты разгораются во время еды". Женщина-психиатр, влюбленная в Лобачевского, вполне могла оказаться "ненасытной тварью" - великий математик, в конце-то концов, имел дело только с Бесконечностью! Мы, провожая взглядом спину Владимира Георгиевича, согбенную под тяжелейшим грузом ответственности, тоже понимали, что теория вероятности - очень хитрая штука. Здесь не знаешь точно: где потеряешь, а где найдешь? Математик свободной от поддержания падающих штанов рукой хватался за давно некрашеные стены. Но рука его тут же соскальзывала по слизи рыданий множества душевнобольных, оставленной на стенах коридора. Вероятность, бесконечность и невесомость в сознании Вовика сплелись крепко накрепко, не считая возможным оставлять за мучеником право выбора. Возможность "санитарных потерь", как говорят военные перед большой бойней, - не миф, а реальность. Грусть навалилась на наши сердца неожиданно и трагически томно. Коллектив тихо отступил вглубь палаты. Ноги сами собой подкосились, и тела наши рухнули на больничные койки. Мы томились, снедаемые загадочностью поворота событий, алкающие финала, несущего с собой один лишь верный ответ на давний вопрос, поставленный гениальным классиком: "Быть или не быть"?! А наш доморощенный Гамлет тем временем еле-еле волочил ноги по полу коридора старинной психиатрической больницы, ласково освещаемого, так называемыми, лампами дневного мерцания. Неоново-фиолетовый свет, нещадно-интимно подмигивая, создавал атмосферу заброшенной покойницкой. В ней витали духи Добра и Зла, подбирая каждый себе по вкусу метущуюся человеческую сущность. Там на перекрестке двух дорог - в туалет и в ординаторскую - они и встретили нашего страдальца, взяли его под руки холодными когтистыми лапами и, как заказную бандероль, посылаемую с уведомлением, поволокли к Кларе на суд неправедный! По дороге из той бандероли просыпался от страха белый порошок, слегка напоминающий споры сибирской язвы - страшного препарата, ставшего современным орудием, задуренного религиозной идеологией "пролетариата" несвободного от глупости Востока. Но, как потом окажется, белый порошок был перхотью с головы математика, да белым песком его, перемолотых от угрызения совести, гениальных мыслей. Да, мы сгорали от блудливого любопытства, но мы и откровенно грустили. И то сказать, кем можно заменить хорошего собеседника в больничной палате? Маловеры и любители "клубнички" могут подумать, что кем-то из соседнего женского отделения - чушь собачья! Всем известен ответ на сакраментальный вопрос: "Что может дать молодая красивая француженка? Ничего, кроме того, чтобы еще раз дать!" Женщина не может быть достойным собеседником продвинутого мужчины. Она может быть только соучастницей в любовном акте - в совокуплении. И то, говоря откровенно, женщина, наделенная слишком высоким самомнением, - не столь уж и обязательный компонент для сексуальных откровений опять-таки для продвинутого мужчины. Но не того - заряженного афродизиаками, кантаридином и прочей мутотой из богатейшего арсенала авантюр всяких там сексопатологов - Щегловых, Прудоминских, Свядощей, Либихов. А только того - погруженного в "мир уединенности" с помощью приятной, высокой коллективной мужской беседы. Это только глупенькие субретки полагают, что как только мужики собираются вместе, то сразу же начинают разговоры о бабах. Ошибка! Причем, трагическая! Мужчины-интеллектуалы - не из Московского театра сатиры, конечно, - наклонены все же к музыке мысли, а не к музам из государственных симфонических оркестров. А приятным собеседником в больничной палате, когда время тянется неимоверно медленно, а хвори терзают страшными домыслами, может быть только однополое существо - это спаситель жизни, наместник интеллектуального восторга. Димыч разорвал тишину многообещающим заявлением: - Все собираюсь спросить у Вовика, есть ли у него родственники. Знал я одного его однофамильца - Федорова Александра Георгиевича. Преподавал он у нас в институте один нелепый предмет - социальную гигиену, медицинскую демографию, от которых ни тепло, ни жарко никому. Был он доктором медицинских наук, вроде бы неглупым парнем. Потом вдруг в одночасье собрался, оставил профессорскую кафедру, уволился из института. Даже Лобачевский так не поступал. Федоров А.Г. умотал на торговом судне в дальние моря - загорелось ему путешествовать, красотами мира любоваться. - Может быть, он умом тронулся, как и мы. - вклинился в рассуждения Василий. - Я бы лично никогда не оставил профессорской должности. Можно себе представить, какой почет, зарплата и работка не пыльная - трепи себе языком глупым, ленивым студентам, неси всякую бень. Они же по неграмотности не разберутся, чего он там им наплел - где правда, а где вымысел, фантазия? - Однако, Василий, у тебя забавные представления о преподавательской работе - попытался поправить охранника Димыч. - А что, разве я неправильно мыслю? - уточнил позицию Василий. - Мне всегда казалось, что почет и безделье сочетаются. Явно назревала горячая дискуссия. Я не прочь был поприсутствовать, насладиться дуэлью, увидеть лица волонтеров, когда скрестятся шпаги в горячем споре. Интересно, что победит - интеллект или кондовый прагматизм неуча - пролетария, парня от сохи? Первым в атаку пошел Димыч, но он слишком слабо размахивал саблей: - Василий Сергеевич, в нашей стране заниматься серьезной наукой страшно трудно. Во-первых, никто особо ее не кормит - нет денег на эксперименты, лаборатории, оборудование, на достойную зарплату ученым. Во-вторых, "русский характер" особо подвинут на интриги - на этом поле конкурентам неограниченное раздолье. В-третьих, результаты твоих исследований могут моментально слизнуть, как корова языком щепотку соли, всякие там именитые мудозвоны, готовые горло твое использовать, как ручной тормоз на велосипеде. Все ясно, Вася? - А какого хера выходить на ринг, если не чувствуешь в себе силы. Взялся за гуж - не говори, что недюж. - Василий и не собирался соглашаться с доводами профессионального ученого. Рабочая смекалка подсказывала ему иную логику. Пролетариату - гегемону нет равных в разбирательстве любых споров. - Да,.. Василий, в разговоре с тобой требуются, конечно, совершенно другие аргументы. - уныло потянул Димыч. - Никаких аргументов и не требуется. И так известно: "Против лома - нет приема!" - парировал гордый Василий. Можно было вполне спокойно закруглять дискуссию. Но Димыч еще не выговорился и продолжал наседать на собеседника: - Вася, я ведь вещаю не о науке и даже не за науку. Я толкую о том, что в нашем клане не каждый решится на то, чтобы послать все в такманду! Понятно? Василий теперь, словно соболезнуя всем пострадавшим от науки, утвердительно мотнул головой, буркнув: - Ты, Димыч, не расклеивайся, не переживай. У нас с тобой просто разные планиды, а отсюда и неувязочки с философией получаются. Давай, вали, - рассказывай дальше про твоего свихнувшегося профессора. Ученый посокрушался еще немного, но, осознав, что правды в этом споре не добиться, махнул рукой и продолжил: - Самое интересное, что по возвращении из путешествий, он порвал с ученым миром полностью, перестал множить свои научные труды, а занялся художественной литературой. - Пишет детективы, что ли? - спросил недоумевающий Василий. - Хуже того, он пишет психологические романы в духе экзистенциализма: городит в них не весть что! Но иногда складно получается. Некоторые коллеги пытались его унять, но он послал всех очень далеко, заявив, что его ничье мнение о литературе, вообще, и о его виршах, в частности, не интересует. Пишет он, оказывается только для себя - просто у него зудит воображение, и проявляются творческие писчие судороги. - Во дает, белый аист! Хороший он, оказывается, парень твой профессор. Его бы к нам в палату на излечение от шизофрении - наговорились бы вдоволь. - опять смело выступил Василий. - Меня лично всегда интересовали писатели: как там у них все складно строится, вроде бы "словечки", а из них порой такие занятные "рекбусы" складываются, почти как у Аркаши Райкина, царство ему небесное! Все эти современные говнюки-пародисты, юмористы в подошвы ему не годятся, как бы не пыжились, не изощрялись, разные голоса из себя не вдавливали, чревовещатели херовы! Разговор явно переходил в другую плоскость, и конца ему, видимо, не будет. Но, на счастье, отомкнулась дверь, и на пороге показался бледный Вовик. Губы у него дрожали, руки и плечи тряслись, ноги, по всей вероятности, не чувствовали земную кору. Мученик прошелся до своей койки, рухнул снопом и затих. В комнате нависла гробовая тишина, только из коридора долетали сдавленные причитания каких-то страждущих выздоровления. Но те звуки были лишними, хотя бы потому, что от психических заболеваний простые смертные не выздоравливаю. Побеждают лишь те, кто рано понял, дефектность психиатрии, как науки. Для пациентов это - не клиническая медицина, а развлечение, наслаждение. Кому еще дано пребывать в ином мире, в другом измерении. К такому развлечению сильно прикипают душой сами врачи-психиатры. Их потом за уши не оттащишь от такой занятной жизни. Словно для игры, для ее приукрашивания, они расширяют возможности жонглирования диагностическими шарами - перечислением симптомов и синдромов, спорами вокруг разных малосущественных пустяков. Они, как большие дети, постепенно уходят в словесную казуистику, заменяя игрой реальную жизнь. Такие развлечения и заводят многих эскулапов в конце концов в лоно прогрессирования собственной предрасположенности к шизофрении. Известно, что подобное тянется к подобному: потому в психиатрию идут люди, изначально малость тронутые умом. Вовик очнулся только к ужину, напрочь отказался продолжать разговоры о геометрии Лобачевского, а решил поделиться своими новыми личными переживаниями. Оказывается, Клара битых два часа мучила нашего товарища обследованиями с помощью разных утомительных методик, все время, подводя почву для убийственно-рациональных выводов. Но все она устраивала так, что те выводы делала как бы вовсе и не она, а сам Вовик. Он словно сам на себя наговаривал - писал доносы на свою "личность". Он так запутался уже во время наката методики Люшера, в которой задействованы цветовые символы, что перед глазами, как ему казалось, пошли оранжевые, желтые, зеленые круги. Выводы лепились сами собой: Алевтина - никуда негодный сексуальный партнер и необходимо срочно переориентироваться на женщину фактуры Клары Николаевны. Все складывалось с такой абсолютной точностью, с максимально выверенной, почти математической, логикой, что Вовик стал терять сознание. Но сквозь наплывающий туман вдруг забрезжило спасительное воспоминание о том, что он дальтоник, то есть у него напрочь искажено восприятие цвета. Это означало, что вся та галиматья, нагороженная Кларой Николаевной, рушилась решительно и одномоментно. Вовик стал заметно прозревать, восстанавливать свой математический облик, оттаивать сердцем и печенью. Но, когда он сообщил о своем дальтонизме веселящейся, как ведьма на шабаше, Кларе, она тут же со всего размаха грохнула папкой с тестом Люшера по никуда не годной башке пациента. Вовик впервые, может быть, понял, что значит "тернистый путь" в науке, и что милосердие и врачевание - две стороны одной медали. Но разные ее стороны! От удара об острый угол объективной реальности у Вовика, как и следовало ожидать, возникло "нигредо". Для тех, кто не знает этого термина, стоит пояснить, что это латинское слово, пришедшее из алхимии. Оно обозначает в психологии умственную дезорганизацию, возникающую, как правило, говоря языком скучной науки, в процессе "ассимиляции бессознательных содержаний". Димыч объяснил нашей вшивой команде не только прямое значение этого термина, но и его алхимический подтекст. Алхимики, оказывается, довольно успешно занимались врачеванием, причем, много сделали в области лечения больных с неврозами. Конечно, этот термин был введен намного позже, а тогда все рассматривалось, исходя из понятия "тени", различных ее аспектов. Ну, к примеру, интерес к знанию о себе - то, что сейчас называется "внутренняя картина болезни и социализации", - трактовался с подачи ловких эскулапов обывателю, как захватывающее приключение. Размышления в этом направлении тащили врача и пациента дальше и глубже в неведомое и запретное. Легко предугадать, что не вполне исчерпывающие знания и подготовленность участников виртуального приключения чреваты "перемещением за грань", то есть туда, откуда выхода уже не. Возника