лидовой геометрии, дабы разыскать в ней искомые пары для сравнения. Мы пришли в неописуемый восторг - к нему с обеда подключалась и Клара Николаевна - в связи с догадкой о том, что сама евклидова и неевклидова геометрии собственно тоже являются сизигией. Протест Лобачевского в такому случаю был очевиден: двойственность его законорождения, двойственные влияния в процессе воспитания с раннего детства прессовали его душу и интеллект. Можно было пуститься в длительные размышлизмы: мы предпринимали такие акции, хотя бы по поводу того, что у маленького Коленьки выпирало из штанов кое-что по отношению к собственной маменьке и непонятному папеньке. Здесь виделось явное и мужское и женское начало. Детские сексуальные переживания, прижатые архетипом, выпестованным природой в течение длительной эволюции, были генетической змейкой. Она спокойно или резко уползала, набрасывалась и жалила, но и ласкала, когда хотела. Мы всей палатой впадали в творческий экстаз, разбирая секреты сизигии - мы были готовы сообща изнасиловать Клару, если бы она попыталась опровергнуть наши геометрические выводы. Замахнись она только на рассуждения Евклида и Лобачевского о параллельных прямых, был бы полный абзац ее былой девственности! Ну, а разговор о перпендикуляре мог ей дорого обойтись, начни она без должного уважения рассуждать о данном инструменте. У брата Василия, видимо, простая математическая процедура прочно замыкалась на естественных ассоциациях коитуса с томительно ожидаемой Сонькой. Он терял возможность лежать на животе, а лежа на спине, накрытый одеялом, представлял собой рвущийся в поднебесье пик Монблан. При всем при том, необходимо заметить: он ведь хорошо знал общее уравнение прямой линии на плоскости. Абстрактное выражение такой формулы пришло к нему само собой: Ах + Ву + С = 0, где А, В и С - любые постоянные. Причем, А и В одновременно не равны "0". Василий никак не мог согласиться с тем, что в уравнение его половой жизни могут включаться три мужских постоянных, в результате чего Сонька превращалась бы в "0". Василий, трогательно постанывая, кусал себе руки. Он переживал, что не мог дотянуться до главного ответчика, когда вспоминал: "если один из коэффициентов равен нулю, уравнение называется неполным". Сизигии половой жизни страшно путались в голове Василия с именами Лобачевского и Евклида. Клара, похоже, собиралась строить свою тайную игру на этом: короче, она совсем была не против того, чтобы ее изнасиловали всем составом палаты номер восемь. Но все же ее в последнее время стало все больше и больше тянуть избирательно к Василию. Бесспорно, свое дело сделала большая психотерапевтическая работа брата Александра. Однако под ногами такой мечты все время путались наши законные жены. Но половые задачи, если так можно выразиться, сублимировались для нас в геометрии, порождая глубокие личные переживания общественного направления. Терпеть такое положение дальше было выше сил. Брат Василий, например, всей душой сочувствовал Лобачевскому, начинавшему, кстати говоря, свою студенческую карьеру в Казанском университете по медицинской части. Уж потом, когда там появился математик немец Иоганн-Мартин-Христиан Бартельс, сразу же по достоинству оценивший широкие способности юного гения, произошла смена увлечений. Нашему Василию, впрочем, также, как и всем остальным старожилам палаты номер восемь, больше импонировала придуманная в пику Евклидовой плоскости псевдосфера Лобачевского. На ней можно было до основания раздеть и опорочить пятый постулат. Графолог, знакомый с психоанализом, быстро бы понял, в чем здесь зарыта собака. Изящная воронка до боли в промежности напоминала что-то очень женское. Вот она вещая сизигия: "Инь - Ян". Бурную стыковку знаний и увлечений удавалось нам успокоить только воспоминаниями об эллиптическом интеграле вида: R (x, w) dx , где R (x, w) - рациональная функция. Но когда мы, сообща и по отдельности, вспоминали знаменитую поверхность Клейна, тоже приложившего руку к воображаемой геометрии, то волей-неволей все фиксировались на "бутылке Клейна" и переходили при достаточном нажиме на фантазию еще и в четырехмерное пространство. Нам почему-то казалось, что Клейн - наш брат алкоголик, иначе, откуда же такая тяга к бутылочной форме поверхности. Понятно, что из "потустороннего" без инъекции аминазина для нас выхода не существовало. Делала этот укол миловидная медицинская сестра Ирэн, сочетающая в себе и мужское и женское начало с такой очевидной силой, что мы опять впадали в прострацию. Мы любовались ее стройными ногами, безупречной жопкой, вальяжной грудью и азартно выбивавшимися на верхней губе черными усиками. Все это таило в себе какую-то особую страсть, уводящую в топкие болота бисексуальных половых отношений. Стоит ли греха таить - ясно, что в каждой человеческой особи спрятана и самка и самец одновременно. Они ведут сексуальную фантазию по сложным лабиринтам похотливых желаний. Вот почему мы с нетерпением ждали смена караула - наступления времени дежурства Ирэн. Она приходила на дежурство и вновь уводила наши податливые души в свои сексуальные недра! Ясно, что она догадывалась о меняющихся направлениях наших вожделений, потому, являясь в нашу палату, вела себя обстоятельно. Она преподносила себя многосторонне, позволяя нам впечатляться, рассматривая ее задатки под разными ракурсами. Она вела свою игру, точила свои женские коготки об наши сердца. А мы, как собаки Павлова, пускали слюни по бороде и пытались хоть как-то сдержать подъем всемогущего символа солидарности мужского и женского начала. Это стоило нам пота, крови, гипертонии и ишемических спазмов. Отдышавшись немного от потрясения, мы вспоминали о выдающемся математике Давиде Гильберте, неустанно трудившемся когда-то в родном Геттингенском университете. Там он сформулировал 23 программных проблемы математики, перевернув многие представления традиционной науки. Такая бескровная революция мучает специалистов и по сей день. Его система аксиом евклидовой геометрии и знаменитая теорема о том, что в трехмерном пространстве не существует полной регулярной поверхности постоянной отрицательной кривизны, приводила нас в неописуемый восторг. Мы всеми переживаниями с удовольствием делились с Кларой Николаевной. Мы страстно хотели воспринимать ее не только как лечащего врача. Мы ведь были в некоторой изоляции от наших домашних подруг. Да мы и дом-то свой поменяли: нашим домом теперь была психиатрическая лечебница. Но Клара табанила нас откровенно. Как женщина, она стремилась слиться в творческом экстазе только с дипломированным математиком. Она вносила тем самым серьезную поправку в понятие "регулярной поверхности" и в правило опускания перпендикуляра сразу на две параллельные линии. Слов нет, это нас несколько расстраивало, но мы крепились, ожидая выхода на дежурство медицинской куколки - Ирэн. Мы могли бы биться над разрешением теоретически очень важных, но вполне отвлеченных от жизни проблем, как говорится, до белых мух. Но нежданно-негаданно наша компания вдруг врюхалась в неизвестный нам до селе "векторный анализ". О, это было волшебное открытие, равное только пище богов! Мы быстро - ну, не без помощи домашнего математика, конечно, - сообразили, что понятие вектор-функция становится наиболее наглядным, если обратиться к годографу этой функции. Иначе говоря, стоило изучить множество концов всех векторов r(t), приложенных к началу координат "О". Таких концов, по понятным причинам, у нас в палате номер восемь насчитывалось пять, ну а "приложений" к началу координат образовалось в силу непредвиденных обстоятельств уже шесть. Как не крути, но Клару приходилось принимать в расчет. Назревал этический конфуз, называемый в науке полигамные сексуальные отношения. Новый термин щекотал нервы и выводил фантазию из сна, провожая ее под руку в те заливные луга, которые в медицине испокон веков зовутся бредом! Сами по себе дополнительные обстоятельства ничего не значили для системы геометрических символов, они могли только осложнить жизнь брата Владимира. Из-за взаимных протестов Алевтины и Клары, обращенных друг к другу. К враждующим еще мог быть притянут муж Клары и ее двое детей - про них мы в суете научного поиска, честно сказать, забыли. Но они-то существовали в реальности! Нависала угроза глубинного нервного срыва математика. Но здоровьем нашего просветителя мы с некоторых пор заметно дорожили. Надвигающаяся трагедия моделировалась нами с помощью, так называемой, векторной трубки. Было понятно, что если поле "а (М)" является полем скоростей частиц стационарного потока жидкости, то векторные линии этого поля есть траектории частиц жидкости. Всем, даже медицинскому персоналу других отделений больницы, было понятно, о какой драгоценной жидкости идет речь - о генетическом коктейле шла речь! Никто из соучастников и наблюдателей не сомневался, что циркуляция поля "а (М)" вдоль кривой АВ описывается простеньким выражением: (a, t) dl . Если "a (M)" - силовое поле, то циркуляция "а" вдоль "АВ" представляет собой работу этого поля вдоль пути "АВ". Ясное дело, работа кипит! Она всегда кипит, когда выполняется с желанием, восторгом, с любовью и симпатией. Мы полагали, что Клара была довольна Владимиром, но Алевтина все больше и больше отдалялась от своего былого возлюбленного, и ее диссертация была на грани провала. Мы же, проникнув в язык математики, прочно оседлавши абстрактное мышление, демонстрировали ускоренное движение по пути скоротечной шизофрении. За всеми нашими высокомудными рассуждениями, естественно, стоял Лобачевский, так сильно всколыхнувший наше мировоззрение и ранивший подпорченные коммунистической идеологией зыбкие души. Однако все сводилось к тому, что на передний план, перед нашими широко распахнутыми, жадными глазами, высовывался новый образ мирозданья - имя ему было - "Кишка", через нее несло нас проведение, наша новая страсть к математике Лобачевского. Но об этом следует говорить не спеша, основательно! 1.12 Все видели спасение от окончательного сумасшествия, от перегрева мозга только в одном решении - нам срочно была нужна "балинтовская группа" смешанного типа. Мы решили преследовать достойную цель. Компания возжелала заняться эффективной самокоррекцией на основе супервизии. Никто не собирался нас "грузить" и "строить" - Ко-терапевт все пояснил обстоятельно и подробно. Прежде всего, мы постигли, что супруги Балинт - Михаэль (Майкл) и Энид - происходили из венгров, но успешно трудились в Англии. Там, а потом и во всем мире, по их почину, в начале 50-х годов стали создаваться группы, впоследствии названные балинтовскими группами. В таких группах осуществлялась своеобразная психокоррекция профессионалов. Иначе говоря, психотерапевты устраивали междусобойчики, клинические тусовки с целью снижения эмоциональной напряженности, возникающие у них во время встречи с пациентами. Только окончательный остолоп думает, что психотерапия - безопасное дело. Врач в таких сеансах так выкладывается, загоняя свое "Я", практически, в помойку, темную кладовую, в жопу, что ему самому впору ложиться на больничную койку. Майкл Балинт говорил, что прежде больной должен был понимать врача, теперь врач должен прежде всего понимать больного. Балинт пытался развить у врачей умение понимать язык жалоб больного - тонкости переходов его эмоционального равновесия, скрываемые трудности общения, внутреннюю сугубо личную, индивидуальную драму. В балинтовских группах действовало первостатейное правило: конфиденциальность, искренность, личная ответственность, уважение к мнению других членов психотерапевтического сообщества. Там даже "работа в круге" - лицом к лицу - требовала равномерного расположения и однотипности кресел, на которых восседают участники терапевтического шабаша. Такая организация работы позволяла плодотворно осознавать искажения представлений, выявлять и зачеркивать "слепых пятен" в восприятии психологической динамики, как внутри себя, так и во внешнем контуре - у коллег, пациентов. Мы взяли на вооружение все достижения супругов Балинтов. И все пошло, поехало писать и скакать по кочкам! Нам удалось организовать свою работу на классический манер. Даже Клара Николаевна, с некоторых пор перенасыщенная вредностью к нашему сообществу, не могла придраться. Только банальная женская зависть ловкости Ко-терапевта и понимание того, что лавры победителя проплывут мимо носа, наклоняли Клару к интриге. Она могла потерять авторитет в нашем тесно спаянном мужском коллективе. Вот откуда исходило шипение змеи подколодной. Клара временами превращалась в скорпиона, спрятавшегося под простыней или в спальном мешке в палатке исследователя далеких пустынь. Однако с некоторых пор нам стало казаться, что у Клары правая нога превращается в куриную лапу. Но об этой версии после, на досуге! Женщина - всегда оборотень и гоняться за ее превращениями бесполезно. В нашей компании четко установились основные принципы продуктивной работы. Во-первых, мы исповедовали формулу "здесь и теперь", то есть все взаимоотношения строились на основе обращения к материалам личного опыта, а не к писательским фантазиям или банальному трепу. Во-вторых, действовала формула "принятия", иначе говоря, мы как бы принимали каждого члена группы с тем психологическим багажом, которым он владел и не требовали от него идеального варианта. В-третьих, действовало неопровержимое право персонификации высказываний - говори только от себя и о себе, без всяких безличных речевых форм. Всякие там - "а вот говорят"..., "я слышал"... - и тому подобная фальшь, камуфляж в нашей компании не принималась. В-четвертых, мы исповедывали "ассоциированный язык чувств". Кстати, нас не смущали терминологические переборы, даже наоборот - мы так поднаторели в загадочных словечках, что спокойно несли всю эту тарабарщину и, самое главное, мы понимали друг друга. Может быть, как раз этот язык чувств нас и спасал, потому что вернее чувственного, а не абстрактного восприятия, никто еще ничего не придумал. Наши игры в науку через балинтовскую группу подняли каждого до уровня истинной цивилизованности: мы облагородили свою натуру лояльностью, терпимостью, эмпатией настолько, что пятый принцип, призывающий к этической конфиденциальности, не казался нам не выполнимым. Просто с некоторых пор, мы стали максимально предупредительны друг ко другу. "Заказчик" темы разбора событий не назначался, а объявлялся сам. И мы не стремились усадить его на "горячий стул", как это делалось раньше на партийных и комсомольских собраниях. Мы давали ему возможность распахнуть душу настолько широко, насколько ему было угодно самому. В том заключался пятый принцип балинтовской группы. Цементировал наш альянс шестой принцип, заключающийся в простой установке - мы были добровольными участниками лечебного толковища. Нет слов, наши упражнения подогревал Ко-терапевт - он был старше и опытнее нас во всех отношениях, потому тихой сапой мы двигались по еле приметным тропам, обозначающим маршруты, так называемой, супервизии (supervider). Этот термин переводился дословно, как - смотреть вниз, обозревать сверху, Ясно дело, что такими правами мы наделили самого опытного и авторитетного в медицине среди нас, ибо страстно желали научиться у него искусству, а не примитивному сапожному мастерству. Однако было заметно, что Ко-терапевт вносит в работу многое не только от науки, но и что-то от древней алхимии, от мистики, от колдовства. Вот почему постепенно брат Александр стал приобретать статус и имя - "Знахарь". Так мы и стали его называть в лицо и за глаза. Регламент нашей деятельности выглядел очень просто. Первый шаг - это добровольное определение "заказчиком" темы разбора. Второй шаг - вступительный рассказ "заказчика". Третий шаг - он же формулирует свои вопросы к нам. Четвертый шаг - группа высказывает пожелания по уточнению деталей вступительного рассказа. Затем проводилась "заказчиком" маленькая настройка и формулировались уже окончательные вопросы к "народному хуралу". Шестой шаг - ответы группы, затем обобщение разбора лидером группы. В конце коллоквиума "заказчик" информирует группу о своих ощущениях, возникших во время разговора в группе. Вот так мы обнажали души друг перед другом, ковырялись в глубине чувств, проблем, пытаясь основательно разобраться в том, где навоз, а где патока, где сорняки, а где доброкачественные злаки. Мы настолько входили в раж, что пропускали обед и ужин, мы прониклись взаимной сыновне-отеческой любовью. В таком поле сложных, с позволения сказать, гуманистических явлений, не было места Клариным любовным ухищрения - это начинал понимать брат Владимир, к этому исподволь тащил его за уши наш гениальный Ко-терапевт. Я внимательно следил за процессом, любуясь красотой функционального эффекта. Он выстраивался в моем воображении художника в виде волшебной дуги Северного Сияния, сочетающего в себе множественные цветовые переливы. Моя наблюдательность была отмечена участниками Балинтовской группы, и я заметил, что заработал новое имя - "Чертежником" стали называть меня лоботрясы и скалозубы. Неувязки начались неожиданно и как раз на том месте, где их никто и не ожидал. Прежде всего, мы обсудили "пожелания трудящихся": оказалось, что быть первым "козлом отпущения" желают все. Особенно разбухал и пыжился брат Василий. Никто и не предполагал, что у него накопилось так много проблем. Без их срочного разрешения, оказывается, он не мыслил себе жизни! Брат Дмитрий тоже высказал пожелание "вывернуть нутро на изнанку" в самом срочном порядке. Причем, все его "выверты" обычно сводились к вескому многословию по поводу роли микробов в жизни человека. Он мог говорить об этом часами, впадая в транс и делая потрясающие выводы. Его клинические и бактериологические обобщения, прежде всего, могли бы заинтересовать любого опытного психиатра. Мы, естественно, не стали "сдавать" его с потрохами, а документировали только эту страсть брата Дмитрия простеньким клановым именем - "Микробник". Брат Владимир был более сдержан в борьбе за первое место, но мы-то все знали, что как раз он-то и является тем страдальцем, ради которого брат Александр затеял всю эту катавасию. Кстати, ему давно было присвоено имя - "Математик". Меня, естественно, тоже распирало грешное любопытство: откровенно говоря, и мне было о чем поговорить по душам с просвещенной публикой, явно настроенной дать полезные советы. Чего греха таить, мои отношения с женской половиной мира тоже нельзя было назвать идеальными - на этой апельсиновой корке я постоянно поскальзывался многократно. Недавно, например, моя благоверная обнаружила в автомобиле несколько женских шпилек и засветила мне по роже!. Свинство, конечно! Очень просто могла бы глаз мне повредить. Ведь била-то она рукой с зажатыми в ней шпильками. Я тогда не стал лезть в бутылку, но чего мне это стоило! Я отговорился простеньким: дал, дескать, другу - Олегу Верещагину машину - привезти жену из аэропорта. Она поверила, даже извинялась потом, в качестве компенсации неделю обеды готовила из полных трех блюд. Но виноват-то, естественно, во всем я сам, потому что лень нас губит. Обычно я с магнитом ревизую автомобиль после незапланированных случек, а тут уж очень поздно вернулся со свидания. Хорошо, что Светка не взглянула внимательно на потолок в машине - там был отпечаток каблука женского, ну кто знал, что этой вертихвостке Верке приятно трахаться, не снимая чулок и туфель, хорошо, что трусы все же соизволила снять, а то бы притащил я на конце еще и моток ниток! Каждый из претендентов чувствовал, что у него в некотором роде "не все дома" и выбираться из такого состояния необходимо. У нас к тому времени в процессе общения друг с другом накопилось такое взаимное доверие и уверенность в компетентности, что мы даже не сомневались в правильности избранного способа лечения. . Все окончательно подговняла, как это всегда водится у женского пола, Клара Николаевна. Она, видимо, какими-то тайными органами - скорее всего, маткой и яичниками - почувствовала надвигающуюся угрозу ее "мимолетному счастью". Она решила всерьез мешать нашим групповым преобразованиям. Формально она была права - кто здесь являлся лечащим врачом? Естественно, - Клара. А ее вытеснил с подиума Ко-терапевт. Теперь мы планировали разобрать сложные душевные процессы, какими являются отношения мужчины и женщины. Примеры, естественно, мы собирались накопать в кладовых жизненного опыта участников Балинтовской группы. По нашему разумению, в эту свалку не должна была вмешиваться Клара. Женский организм еще до конца не понят наукой, а уж нами-то совершенно не осознан. В нем так много специфического, далеко отстающего от передовых мужских позиций. У женщины иная психология и философия, не говоря уже ни слова о различиях анатомии и физиологии. Женщина и мужчина - это два иностранных государства, всегда зорко охраняющие свои границы, но готовые к интервенции. Участие Клары в таких разборах не планировалось. Ведь, кто знает, может быть, наши откровения потребовали бы тщательного осмотра, а то и сравнения внешних половых признаков. Но в присутствии, хоть и врача, однако, все же женщины, могли возникнуть затруднения: скованность, необходимость применения неформальной, ненормативной лексики, функциональных демонстраций и тому подобное. А самое главное, нам хотелось поговорить по душам, без игры и пафоса. Между тем, давно замечено, что бабы все одно заставят любого, даже самого стойкого мужика, превратиться в артиста - кобениться, красоваться, перевоплощаться. Мы предпочитали исключительно мужской разговор! Но как можно подвести женщину к человеческой логике, если у нее всегда все самые стройные в исполнении мужчины концепции превращаются в дом на песке, в карточный домик. Мы, конечно, все видели насквозь - мы понимали, что в таком задушевном коллективе как наш любая женщина возмечтает поправить свое собственное здоровье. Однако в данном случае никто из нас не собирались ударяться в альтруизм - нас волокла эгоистическая страсть - страсть к науке и самопознанию. Потому был проявлен твердый характер и железная воля! Кто сказал, что женщину можно победить в равной борьбе, скажем, без применения оружия, побоев или страшных угроз? Любой судебный медик скажет, не задумываясь, что изнасиловать бодрую женщину один на один мужчина не сможет. Женщина сама должна захотеть этого. Тогда, поиграв несколько в "сопротивление", она сама преподнесет себе подарок. Победа возможна только при групповых действиях или при ухищрениях с помощью специальных средств - алкоголя, транквилизаторов, наркотиков. Это знали мы, но знала то и Клара Николаевна. Все решил тихо и спокойно брат Александр. Он задал Кларе простенький вопросик: - Коллега, а вы не находите, что психотерапия в любой форме, без доверия и желания на то пациента, вообще невозможна? Клара как в дерьмо села! Язык ушел в промежность, глаза медленно стали наливаться слезами, руки тряслись и искали место для захвата. Женские руки знают, что в первую очередь необходимо ухватить мужика. Сперва происходит ласковый захват яиц, потом горла. Дальше идет удержание и удушение, без права прекращения схватки. Освободить мужика в такой ситуации может только смерть! А так - душить, душить, душить, не отпуская навеки! Именно для таких ситуаций современные молодые вертихвостки идут в спортивные секции изучать приемы каратэ. Причем, исключительно и стоически отрабатывают только один прием - удар по яйцам! В тот момент трагическая угроза нависла и над братом Александром, над его мужской компоновкой, когда он вежливым и размеренным тоном вел разговор со своим коллегой - лечащим врачом Николаевой Кларой Николаевной. Казалось бы, априори врач, особенно занимающийся лечением душевно больных, должен быть настроен на милосердие, но фактически Клара выступала в роли скрытной валькирии. Но именно на таких простеньких расхождениях явного и тайного, оказывается, строил свою политику убеждений брат Александр. Сила его жертвенности - он даже не прикрывал руками место приложения возможного удара - была настоль очевидна и шла в такой контраст с поведением Клары Николаевны, что логика его казалось весьма убедительной. Все мы, страждущие выздоровления пациенты и она - разгневанная бестия, были напряжены до предела. Сахара в наших организмах сгорали килограммами, а норадреналин выделялся литрами. У брата Василия от переживаний свело нижнюю челюсть, потом заклинило абсолютно и напрочь все внешние и внутренние органы - мы даже не почувствовали критический момент, когда он, как с крутого обрыва, скатился в глубокий эпилептический судорожный статус. Бросились ему помогать, и только тогда врачебная совесть проснулась в лечащем враче: "Не было счастья, так несчастье помогло"! 1.13 Судорога возмущения колотила брата Василия долго и основательного - такого с ним еще никогда не бывало. Клара осознала свою вину и была тоже на грани нервного срыва. Но сейчас нас беспокоили не ее "слабые нервы" и лабильная психика. Мы думали только о своем друге и по мере сил пытались ему помочь. Туча тревожного ожидания спикировала с хмурых небес во двор засыпающей больницы, а потом оттуда медленно вползла на наш этаж. Медицинские работники и мы - самые стойкие пациенты палаты номер восемь - все еще боролись за жизнь нашего брата Василия. Однако, как-то так получилось, что первой в реанимацию увезли Клару Николаевну. Мы за суетой дня и вечера совершенно упустили из виду, что Клара - тоже человек и все человеческое ей не чуждо. У бедной женщины, глубоко осознавшей свой врачебный грех, случился заворот правого яичника. Она от болевого шока потеряла сознание в коридоре отделения напротив поста медицинской сестры, куда побежала за кислородом для Василия, застрявшего в асфиксии. Бог все видет и все понимает: как только увезли Клару, очнулся брат Василий. Он лежал тихий, истомленный муками ужасного напряжения и скромно, по-собачьи постанывал, скорее, поскуливал. Взгляд его красивых в обычное время голубых глаз, а сейчас со склерами, украшенными мощными кровоизлияниями, блуждал. Известно, что самые интимные переживания гнездятся, лелея и выкармливая, словно любимых птенцов, функциональные и анатомические метки. В глубине организма у него шло приложение дьявольской синергии. Брат Александр первым заметил надвигающуюся угрозу: Василий все больше поджимал ноги к животу, давно перевернулся на правый бок и пытался поглаживать живот. Александр привлек к консилиуму брата Дмитрия. Медлить было нельзя: вызвали и двух коновалов - врачей из хирургического и терапевтического блоков больницы. Но даже студент пятого курса медицинского института, подхалтуривающий фельдшером на скорой помощи, без особого труда разобрался бы в кризисе. Было ясно, что у брата Василия быстро нарастала симптоматика "острого живота". Газы не отходили, боль усиливалась - инвагинация толстого кишечника прямо перла в глаза. Но штатные больничные коновалы никак не решались внять правде-матке в полной мере. Нашей палате пришлось пойти на крайние меры: мы пригрозили дежурной бригаде, что запечатаем их в тюрягу, если с Василием произойдет что-либо трагическое, непоправимое. Мы требовали срочного вызова путного консультанта-хирурга для проведения радикальной операции. С эпилептиками случаются казусы, подобные тому, что забрался в брюшную полость нашего товарища. Затяжные клонико-тонические пароксизмы не всегда проходят бесследно. Дежурные врачи бросились к телефону, и через сорок минут в палату вошел взлохмаченный, рыжий, порядком поседевший, с решительной бандитской рожей профессор хирургии Михаил Иванович Королев. Федоров знал его по давней работе в одном из медицинских институтов. Королев считался в медицинских кругах знающим и смелым хирургом, владеющим всеми оперативными методиками хирургии на брюшной полости. Его техника была выпестована на кафедре известного хирурга Русанова - Царство ему небесное! Но Миша в сложной борьбе с институтскими чиновниками основательно испортил характер и теперь превратился в отпетого хама, что, впрочем, является весьма распространенной чертой характера у хирургов. Такими качествами грешат особенно те, кто выбрался из провинции и не получили в детстве благородного воспитания. Мишутку-то еще можно было простить и терпеть его выкрутасы за эрудицию и отменную хирургическую технику. Но свора его учеников, которую он собрал вокруг себя, состояла в большинстве своем из откровенных оглоедов. Большинство из них решительно забыло о том, где Запад, а где Восток, где виварий с беззащитными экспериментальными животными, а где клиническое отделение, куда поступают на лечения больные люди, требующие прежде всего милосердия. Эта была компания отпетых вивисекторов, гордящихся своей особой резательной миссией. Их нож был острее и решительнее, чем финка средневекового бандита. Слава Богу, что профессор навестил наш дом скорби без своих ассистентов, иначе Васю они оперировали бы на полу, слегка закатав рукава рубахи, не тратя время на сложный процесс мытья рук и дачу наркоза. Это были еще те парни! Но самой звероподобной была в той компании женщина-хирург: маленькая, слегка косенькая, с татарским прищуром глаз и еврейской широкополой жопой, готовая отрезать у человека все, что берет остро отточенный скальпель. Она явно застряла на комплексе сексуальной неудовлетворенности, его не могли сдвинуть с мертвой точки коллективные усилия профессора и бескомпромиссной хирургической банды. Трудно расшифровать то, по каким признакам профессор выбирал под себя ассистенток. Но, видимо, какой-то комплекс извращений или поиска компенсации и здесь действовал. Эта кафедральная Никита исследовала действие Helicobacter pylori (существует такой маленький поганенький микроб) на слизистую желудка и двенадцатиперстной кишки. Только для чистоты эксперимента она отрезала желудки у послушных пациентов, как говорится, без страха и упрека. Лучше бы она себе отрезала клитор! Возможно, комплекс патологического влечение у профессора замыкался как-то на величине и форме того самого клитора! Либо здесь действовал мазохистический эффект - постоянная угроза оскопления профессора, намаявшегося в своей жизни в борьбе с бюрократами. Теперь, сублимировавшись, Королев пошел по "черному кругу". Он начинал путать тех, кого действительно необходимо оскоплять, а кого только лечить. Оскоплять требовалось бюрократов или самого себя, а больных - только лечить. Короче, Королев, как и любой другой практикующий врач, сам нуждался в психокоррекции в Балинтовской группе. Но такой метод прошел мимо него! Углубление в тему привело бы нас к достоевщине - к чему-то, подобному "Преступлению и Наказанию". А тягаться с Федором Михайловичем Достоевским (1821-81), подробно описавшем в своих произведениях страдания "маленького человека", бесперспективно. Хорошо, что не только у нас в России, но даже в славной Японии никто не может переплюнуть мастерское умение великого писателя топтаться в российской блевотине. Суд над членами кружка М.В.Петрашевского и последовавшая за ним каторга так основательно ударили писателя суровым Законом, что он уже никогда не смог избавиться от комплекса оскопления, в том числе, и литературного вкуса. У каждого хирурга можно в пластах детства откопать что-либо подобное. Генетически такие фокусы природы понятны: предки большинства хирургов выбивались в люди через работу скорняками или сапожниками. Врожденный навык к удачливому послойному кромсанию человеческого тела, они и эксплуатируют ныне в медицине. Между тем, лишних органов у человека никогда не было! Но хирурги создали видимость научных подходов - притащили за уши пустяковые гистологические исследования, нагнали тоску от применения, так называемых, современных методов функциональных и биохимических исследований. Так лепятся диссертации по этой специальности, но во многих из них таится искус шельмования. Подобное лукавство истинному таланту - хирургу с золотыми руками - ни к чему, потому что его ведет в операционную абсолютное клиническое чутье и мастерство скорняка. Да он того и не стесняется! Миша был из таких талантов, однако, авантюризм, самомнение и хамство уровня сапожника может подвести даже профессора. Брат Александр поздоровался с рыжим профессором, но особого восторга на его лице мы не прочитали. Миша потискал Василия, безжалостно помял его раздутый живот и потребовал срочно готовить операционную. Мы следили за тем, как он обсуждал с бывшим коллегой - теперешним нашим сотоварищем Александром Георгиевичем, почти шепотом, какие-то институтские сплетни - у него образовалось несколько свободных минут, пока анестезиологи готовили больного, а сестры разворачивали операционную. Михаил Иванович Королев доброжелательно посмеивался по поводу чего-то, ему отвечал улыбкой и брат Александр, но чувствовалось, что профессор от хирургии пытался в том разговоре вести безусловную "первую партию". Он делал это по привычке, хотя для такой "натуги" и не было никаких оснований - сейчас здесь, в палате дома скорби, - всем надо быть в другой теме. Нет места в таком заведении для хвастовства и самолюбования. Но кто знает? Может быть, игровой кураж - это особый допинг для хирурга, а точнее для некоторых личностей, занятых в хирургии, - так стоит ли их судить за то, особенно, когда это идет на пользу пациенту, положительно влияет на исход операции. Черт с ними, с пижонами! Больной готов простить любые грехи эскулапу, лишь бы он помог ему. Но вот сам-то врач должен контролировать себя, если он по-настоящему умный человек. Брат Александр как-то рассказывал, что его просто бесили те девочки-студентки, рвавшиеся в такую сложную и тяжелую профессию, как хирурги. Еще на заре своей профессиональной деятельности, ведомые истероидностью, терлись они в приталенных нейлоновых халатиках в институтских операционных, вертя уже оформившимися соблазнительными жопками перед заспанными дежурными хирургами. Через несколько лет становилось понятным, что из таких дамочек толку не будет. Они линяли в амбулаторную хирургию, где тоже быстро превращались в никчемных специалистов. Никогда не надо путать приобщение к профессии по внешнему признаку. Играть в медицину, может быть, и увлекательно, интересно, эффектно, красиво, но такая игра не дает гарантии того, что из пустельги вырастет хирург, способный спасать, а не создавать видимость спасения. Актерство, если и необходимо врачу, то только не с целью самоутверждения, а исключительно для пользы больного. Дай Бог, чтобы Мишель не перебрал с актерством и не перепутал эффектность позы с эффективностью лечения! Как тут не вспомнить справедливые слова Священного Писания: "Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: блаженнее давать, нежели принимать" (Деяния 20: 35). Время тянулось медленно, ночь словно бы ковыряла в зубах или лениво чесала правое ухо левой рукой. Однако настал час, когда мы узнали, что операции и Кларе, и брату Василию прошли успешно. Женщину освободили от перекрученного яичника, а значит и от неминуемой смерти, профессор-гинеколог Гуркин Станислав Александрович - хороший парень и отличный специалист. Только судьба у него не всегда раскручивалась по нужному сценарию. Его подводила весьма распространенная ошибка: не на тех людей он делал в жизни ставку. Но специалист он был замечательный и человек весьма порядочный. Брата Василия радикально "излечил" другой профессор - хирург Королев Михаил Иванович. Поправлюсь, однако: я ведь воспроизвожу фамилии и имена с отчествами тех великих людей исключительно по памяти. Никаких записок в больнице я не вел, так что мог и ошибиться. Но разве в именах суть, да дело!? Пусть живут счастливо все добрые люди, беззаветно преданные медицине. "Король" зашел после операции к Александру Георгиевичу, видимо, ради самооправдания: он с некоторой излишней экспрессией сообщил, что у Василия был непростой случай - инвагинат кишки, по всей вероятности, содержал злокачественную опухоль, а потому пришлось применить радикальную методику. Раком был поражен участок на стыке сигмовидной и прямой кишки, отсюда и склонность к инвагинации. Участок комбинированного поражения был протяженным, угроза значительного по величине некроза кишечника заставила выдумывать на ходу самопальную модификацию операции по Гартману. Пришлось наложить "временный" (так он выразился, чтобы смягчить удар по врачебному сознанию - но хрен-то редьки не слаще!) одноствольный искусственный задний проход на боковую стенку живота. Профессор быстро попрощался, сославшись на поздний час, и скрылся за дверью. Я не понял всей услышанной ненароком врачебной тарабарщины, но по лицу брата Александра оценил точно - Васю, если и не зарезали на смерть, то изуродовали окончательно! Александр Георгиевич многозначительно переглянулся с Дмитрием, и они оба закручинились, как бедные, больные, бездомные суки, когда умирает их хозяин, а соседи выгоняют собачек на улицу. Ночь мы пролежали, не сомкнув глаз: так все хорошо начиналось - задумали Балинтовскую группу, воспылали радужными надеждами. Наша затея с обменом клиническим опытом на уровне пациентов терпела крах, ибо обстоятельства выбили из наших рядов наиболее полноценных членов терапевтического сообщества. Так, на тебе! - вмешалась тесситура голосового ряда, способного жестоко ломать наше хоровое пение. Неожиданность явилась во врачебном халате и принялась качать особые права - права на жизнь и смерть... Нас не успокаивало и то, что Клара получила по заслугам - здесь явно сработал универсальный принцип: Бог шельму метит! Но брат Василий к такого рода воспитательным акциям вообще не причастен. Ясно дело, думалось мне, профессор сотворил с нашим товарищем что-то ужасное. Математик тоже не спал - скукожился, что-то все подсчитывал - вычитал, складывал, извлекал корни, интегрировал, дифференцировал и опять делил и складывал! Кошмар и мракобесие давно вползли в палату и теперь мычали, телились, совокуплялись, дыбились под нашими кроватями, обдавая наши органы обоняния странными, болотными запахами. Во всем чувствовалось присутствие нечистой силы, либо заурядных зловонных экскрементов. Почему-то вспомнилось любимое выражение брата Василия: "Сидим, как у негра в жопе"! Вот именно тогда у меня впервые возникла дальновидная ассоциация: вся наша жизнь - это бесконечное движение по кишке, имя которой Галактика! Вспомнились далекие сравнения. Поперхнулось мое горло пророческими словами: "Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих. Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя отяготели на мне; Смердят, гноятся раны мои от безумия моего" (Псалом 37: 4-6). 1.14 Шли дни и медленно тянулись ночи. Грусть, переходящая в депрессию, прочно поселилась в палате номер восемь. Она разлеглась на кровати брата Василия, а ноги свои вонючие, давно не мытые, словно у солдата после длительного похода, протянула к нашим ложам. Стукала она нас по носу, по обонятельным рецепторам и заставляла еще и еще раз понять, что имеются силы всемогущие. Бороться с ними советскому человеку - не по плечу... Брат Александр и Дмитрий все время о чем-то рассуждали, да строили друг другу "козы" из пальцев - им почему-то не верилось, что у брата Василия могла быть злокачественная опухоль кишечника. Ну, инвагинация - это понятно, довольно часто такое несчастье встречается при затяжном судорожном приступе. Но при чем же здесь опухоль, откуда она могла вылупиться? Из какой невообразимой тайной скорлупы, из смертельно раненой ткани выбросили ее в пространство кишечника запутавшиеся в клеточных командах смертоносные силы? Как у совершенно здорового в соматическом плане человека возникло такое несчастье? Для него и для нас всех это явление казалось запредельным и лишним. Такие нозологические абракадабры не умещались в наших головах. Лечебный процесс в отделении не прерывался: на смену захворавшей Кларе Николаевне явилась относительно молодая, миловидная и восхитительно предупредительная Нина Викторовна Александрова - ассистент кафедры психиатрии, возглавляемой профессором Эйдемиллером Эдуардом Геральдовичем. Сам мэтр - высокий, подтянутый ашкенази с кудрявыми волосами, видимо, только еще во втором поколении обрусевший, был представителем отменной древней породы. В шестом поколении он закреплял в себе качества профессоров психиатрии - традиционной для умных евреев медицинской специальности во всех странах мира. Старые предки его в свое время успешно врачевали на Германской земле, а вот его родители и он сам сподобились задержаться в России. Здесь они стали свидетелями самого чудовищного сумасшествия - бунта 17-го года и, как следствие его, явления на землю славян несметного числа бессовестных психов, имевших лишь отдаленное касательство к истинно русскому генофонду. Каждый раз, когда Эйдемиллер задумывался над простым историческим вопросом - "Для чего же большевикам и иже с ними было необходимо такой пытке подвергнуть свое отечество?" - он сам был на грани умопомрачения, потому что найти вразумительного ответа не мог! Все, что происходило в России в течение почти целого столения, не вписывалось в рамки логики нормальных людей. Эйдемиллер еще от деда и отца помнил простую закономерность: провинция поставляет психиатрии дебилов, а город - шизофреников. Революция изменила даже эту закономерность: в городе стало умственноотсталых не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем в провинции. А шизофрения превратилась в особый "знак качества" советской эпохи и ее "перестроечного хвоста". Произошло смещение популяции за счет превалирования не биологических, а социальных факторов. Классовая теория, классовый отбор, протекционизм в образовании, карьере по этому принципу все поставили с ног на голову. Идиоты взялись управлять умными. Естественно, что отстаивать такое право они могли, только применяя моральный или физический террор. Символ новой эпохи - злокачественный алкоголизм и широчайший влет наркомании - был понятен Эйдемиллеру. Он провел многочисленные исследования в области социальной психиатрии и давно установил, что большинство современных алкоголиков и наркоманов - это наследники тех выскочек, которых выдвинула классовая солидарность в верхние этажи социальных структур. Дети бывших больших начальников из пролетариев и колхозников своей явной дезадаптацией теперь расплачивались за демографический и социальный авантюризм предков. Они первыми поскользнулись на арбузной корке органического социального отбора. Они не выдерживали прессинг свободной конкуренции в сложнейшем процессе социализации, который каждый ребенок, подросток, взрослый проходит безостановочно до самой смерти. Работы психиатрам подвалило столько, что если бы эту специальность перевести на коммерческую основу, а психам или их родственникам дать приличные пенсии, то врачи-психиатры катались бы, как сыр в масле, а самые запущенные теперь клиники отличались бы чистотой, опрятностью, роскошью. Вот с таким невеселым мысленным фундаментом и жил этот человек в ставшем для него родным Санкт-Петербурге. Однажды он явился в нашу палату. Было, помнится, это в четверг - время клинических обходов. Тогда в паре с Ниной Викторовной профессор сверлил цепким психиатрическим взглядом наши тронутые несчастьем головы, видимо, пытаясь вычленить среди нас наследников большевизма. Но ему на сей раз не повезло! С высочайшей степенью ответственности он говорил размытые слова о вяло прогрессирующей шизофрении. Но даже за такое скорбное внимание к нашим персонам мы были благодарны двум эскулапам - кто еще смог бы так элегантно и с пафосом тушить коптящие некачественным стеарином свечи и зажигать яркие софиты надежды в нашем поблекшем сознании. Эдуарду Геральдовичу удавалось увидеть невидимое, всколыхнуть несуществующее, приободрить нас чарующей своей непонятностью лексикой. Мы всегда ждали с большим нетерпением, свойственным крайне тяжелым больным, его клинические обходы. Он был нам, как родной отец, как брат по несчастью, а, может быть, он - даже внебрачный сын нашего полка. Эта затейливая парочка хорошо оттенялась вечно спешащим Константином Дмитриевичем Ефремовым, врывавшимся в отделение, как вихрь, втянутый в воронку событий в связи с резкими перепадами атмосферного давления на улице и в помещениях больницы. Доцент Ефремов стремился расколоть наши бесшабашные головы пакетами сложных психологических методик для того, чтобы обнаружить в них и вытянуть на свет Божий тот самый гомоталлизм - предмет помешательства зарубежного и отечественного психоанализа. Обоеполость чувств человека была коренником, а не пристяжной лошадкой Зигмунда Фрейда и его продолжателей, доработавших учение прародителя настолько, что оно теряло всякую логику. Тихо, спокойно и с высочайшим тактом Эйдемиллер давал всем понять, что приоритет теоретического обоснования принадлежит новой научной школе. Творцом ее был, конечно, сам профессор! Мы подыгрывали пионерам новой школы, подводя своих лечащих врачей к практическому воплощению в жизнь идеи об организации своеобразного терапевтического сообщества - группы супервизии, состоящей и возглавляемой исключительно самими пациентами. Квалифицированный медик-режисер, если угодно, медик-директор, одновременно является и пациентом. Он может страдать не очень тяжелой формой шизофрении. Но своим пониманием проблемы "изнутри" он, по нашему разумению, был способен расколоть броню болезни, примерно так же, как птенец клювом раскалывает скорлупу надоевшего ему до чертиков яйца. Наш намек на революционную идею, рожденную как бы в голове Эйдемиллера, был воспринят группой эскулапами с пониманием. Сам патрон, услышав о ней впервые, глубоко задумался. Думал он, примерно, часа на полтора, прохаживаясь по полате, а мы, как затравленные идиоты следили за его челночными передвижениями, боясь спугнуть принятие волевого решения. Никто не перебивал мыслителя, не подталкивал его - все должно было родиться в его голове как бы самостоятельно!. Затем до наших слуховых анализаторов дошел приятный баритон, безупречно отшлифованный длительной работой психотерапевтом еще под руководством заслуженного деятеля науки, профессора А.Е.Личко: - Господа, центром сознания, хотим мы этого или не хотим, является "Эго". Кстати, оно же выполняет роль отправной точки всей эмпирической психологии! Эго всегда выступало как знак личности, местопребывания индивидуальности и всех психических содержаний, способных осознаваться, и в этом смысле связанные с Эго. Патрон обвел нас всех - лечащих врачей и ищущих прогресса сознания пациентов - напряженным взглядом красивых глаз (гомосексуалисты могли бы покачнуться от восторга) и, убедившись, что все уже в состоянии гроги, продолжил микролекцию: - Бессознательное включает все психические элементы, выходящие за пределы сознательного представления, и поэтому с Эго не связано. Отсюда следует логический вывод: психику нельзя приравнивать к сознанию, она неизмеримо больше, чем одно только сознание! Нами движут не только внешние стимулы - раздражители, но и внутренние импульсы. Нет сомнения, что именно последние неподвластны сознанию, а потому не подлежат его контролю! Еще один всплеск выразительных глаз, настороженность практически не моргающих ресниц и следует новый виток мысли, обрамленной приятными, округлыми словами: - Но если к Эго стекается весь поток осознаваемых психических содержаний, то - что же такое Эго? Теперь профессор, словно бы сменив личину, превратился в скромного, но до безумия тонкого хитреца. Он наносит неожиданный удар непоколебимой логикой прямо в центр темени общественного разума, воплощенного в настоящий момент в нашем интеллектуальном облике: - Эго - это комплекс данных, конституированный прежде всего общей осведомленностью относительно своего тела, своего местопребывания в мире - иначе говоря, существования, данными памяти. Эдуард Геральдович широко, обаятельно, демонстрируя новые фарфоровые зубные протезы, улыбнулся и обнял Нину Викторовну за плечи - этот жест был больше, чем отечески. И мы все сделали правильные выводы! Отсюда рука, плохо контролируемая сознанием, но подчиняющаяся властному Эго, медленно поползла к бедру моложавой ассистентки - все слушатели теперь уже превратились в зрителей и с интересом следили за игрой Эго. Споткнувшись на осознаваемом, мысль вильнула в сторону, прихватив с собой за одно и профессорскую руку, - она быстро перевоплотилась в загадочные слова: - У человека всегда находятся в запасе идеи относительно своего прошлого и будущего бытия, не так ли? - продолжил профессор, больше обращаясь к зардевшейся от недосказанности и жажды ожидания повторений Нине Викторовне, чем к нам. Нина Викторовна попробовала придвинуть грудь к руке профессора. Ей, как исследователю загадочных поворотов Эго, безусловно, было всего интереснее завершение всего комплекса - по полной программе, как говорится. Она могла воспринимать информацию не только слуховым анализатором, но и сосками прекрасной груди, свободно выкатывающейся из широкого и глубокого декальте. Но момент истины прошел, Эго профессора занялось решением иных задач. Эйдемиллер продолжал думать и говорить одновременно: - Таким образом, коллеги, Эго можно определить, как комплекс психических данных. Но понятие "комплекс", как давно и смело заметил Карл Юнг, имеет в аналитической психологии специфический смысл, являя собой агломерацию ассоциаций - что-то вроде слепка более или менее сложной психологической природы - иногда травматического, иногда просто болезненного аффектированного характера. Профессор явно выворачивал наизнанку плагиат, но как приятно быть соучастником важных событий или открытий неземных явлений - мне повезло присутствовать при реализации потенциала ученого-творца. Конечно, увиденное и услышанное было только маленькими штришками к портрету большой науки, но и они меня очаровали до слез! Существование нашей группы - терапевтического сообщества было разрешено, и мы принялись действовать. Прежде, чем начать работу в группе, мы попросили у лечащего врача разрешения посетить нашего товарища. Заодно мы договорились, что как только он будет транспортабелен, его тут же переведут к нам обратно в палату. Мы решили проявить галантность и первой посетить Клару Николаевну. По нашему теперь уже более просветленному разумению, было необходимо снять с нее страшный груз угрызений совести. Под конвоем двух дюжих санитаров нас повели в отделение внутрибольничной хирургии. Оно размещалось в совершенно другом павильоне, спрятавшемся среди старых двухэтажных корпусов. Наших страдальцев мы нашли в приличном состоянии. Причем, Клара уже давно оклемалась и болталась дни на пролет в палате Василия, видимо, пытаясь усилиями ухода за тяжелобольным искупить свой грех. Чувствовалось, что Клара с Васей подружились - они выглядели, как жених и невеста. Между ними наладилось подобие гиерогамии, то есть явления, близкого к священному или духовному браку. Типичным примером таких метаморфоз является представление Христа и Церкви в образах жениха и невесты. Нет слов, хирурги - отчаянные головы - основательно растерзали Василия, и теперь на поправку он шел медленно. Клара без одного яичника выглядела, как будильник, только что вышедший из ремонта, но переставший звонить. Она была уже "вещью в себе". Обскопленная женщина затаилась, стала задумчивее, и нам показалось, что теперь ее из больницы никто не отпустит - Клара стала такой, как все умалишенные. Про таких говорят с восторгом - наш человек! Брат Василий много интересовался нашими успехами на поприще действия Балинтовской группы. Его озадачила наша медлительность, но порадовало то, что лично без него мы не мыслим своего существования. Видимо, что-то душевное произошло с Василием и Кларой. Во всяком случае, он выступил в роли ходатая по поводу включения Клары в наше терапевтическое сообщество, и мы не решились отвергнуть прекрасный порыв нашего товарища по несчастью. Клара, выслушав наш приговор, пришла в неописуемый восторг: ее пришлось успокаивать инъекцией аминазина - ведь послеоперационные швы от буйства плоти могли разойтись. Все пролили освежающие слезы - какой все же сентиментальный народ наши россияне! Обратно шли весело и в припрыжку, и тут я впервые почувствовал по своей походке некоторое расстройство координации - меня словно бы непонятная сила тянула вперед, смещая центр тяжести быстрее, чем я передвигал ноги. Мне приходилось спешить догонять уплывающий центр тяжести, а потому я нет-нет да и убегал вперед товарищей. Так мы и явились в палату - я впереди, а остальные ребята - позади. Надо было проанализировать события: меня последнее время стали заботить некоторые странные ощущения: словно бы во рту появились волосики, раздражающие слизистую и заставлявшие часто сплевывать. Ко всем прочим моим бедам присоединилась неловкость при хватании предметов, стало нарастать мелкое дрожание рук. Коллеги уже косились на меня, и было почему - я заплевал всю палату, постоянно что-нибудь разливал или опрокидывал посуду. Полагали, что это у меня на нервной почве. Однако я заметил, что брат Александр уж слишком внимательно ко мне приглядывается - наверняка в его умной лысой башке уже родился первичный диагноз, скрываемый от меня до поры до времени. Какая-то гнетущая тревожность подсказывала, что необходимо срочно собрать консилиум из ведущих специалистов палаты номер восемь, и выложить на нем все без утайки. Со здоровьем не шутят! Консилиум состоялся после обеда в "мертвый час": я обнажил симптоматику, как на духу и замолк, ожидая обсуждения и приговора. Первым поднял голову брат Александр и осторожно задал наводящий вопрос: - Брат Николай, что-нибудь подобное отмечалось у тебя раньше, в детстве, например? Не спеши, подумай хорошо, покопайся в памяти - жизнь ведь такая короткая, но вместе с тем и большая, многое спрятано за кочками, да ухабами, за ее крутыми поворотами. Я принялся раскручивать свой "кинофильм" в обратную сторону: вспоминалась какая-то ерунда. Однако, кадр за кадром, серия за серией и стали всплывать обстоятельства, способные пролить некоторый свет на мое прошлое. Они могли помочь откопать то, что называется у медиков этиологией и патогенезом заболевания. Первое понятие освещало общие принципы возникновения подобных заболеваний, а второе, собственно, обозначало конкретные механизмы нарастания патологического процесса и появление тех или иных симптомов. Когда что-то более-менее стройное воссоздалось в уме, я принялся не спеша рассказывать: - В раннем детстве, помнится, я перенес коклюш в крайне тяжелой форме: приступы кашля доходили до сильнейших параксизмов. Тогда просто останавливалось дыхание и начиналось удушье. Чтобы облегчить мои страдания, мать нанимала лодочника и меня вывозили на середину Волги. Дело тогда было в Казани, в эвакуации. Присутствие речной влаги значительно облегчало кашель, и я помаленьку оттаивал, отдыхал, набирался сил. Но самое главное, снижалась гипоксия мозга. Она-то потом еще даст о себе знать: в школе я испытывал некоторые трудности с освоением школьной программы. Быстро истощаясь на уроках и при выполнении домашних заданий, я терял нить обучения. Нарастала и педагогическая запущенность, так широко распространенная среди послевоенных детей. Никакие болезни не проходят бесследно! Мы, военное и послевоенное поколение детей, были подранками! На этом месте воспоминаний я споткнулся: мама умерла давно, много настрадавшись - у нее было поверье, что рожденные в месяце мае, должны всю жизнь маяться. И она маялась со мной, стоически перенося трудности жизни - голод, хроническое безденежье, бытовую неустроенность. Я вдруг ясно почувствовал всю силу ее жертвенности и заботы о ребенке. Тогда, в тяжелые годы эвакуации из блокадного Ленинграда, она уже успела похоронить своего первенца, моего брата, заразившегося от отца туберкулезом и умершего от туберкулезного менингита. Спасти моего брата было выше ее сил - тогда еще не было антибиотиков. Мать понимала, что теперь необходимо было спасать меня. Но в то время главным аргументом в борьбе за жизнь была пища. По протекции мать устроили работать на мельницу и это спасло жизнь всем членам нашей небольшой семьи - больному отцу, мне, ей самой, бабушке Александре. Ритуал работы крупчатника был прост, ей его быстро объяснили: матери, после проведенных замеров, было необходимо удалиться из цеха помола только на двадцать минут, оставив рабочих на своих местах без контроля. Когда она возвращалась, то работа уже шла по обычному плану. Татарская мафия действовала быстро и четко, и секреты ее деятельности так и остались не понятыми моей матерью. Награда за молчание была простая - по возвращении домой у дверей комнаты ее ждала сумка с необходимыми для жизни продуктами - мукой, маслом, хлебом, иногда мясом или консервами. Кто знает истинную цену человеческой обязательности и корпоративности, кто может понять и объяснить ценность человеческих сообществ - в святости или криминале? Все устроено Богом так, чтобы жизнь, несмотря ни на что, все же продолжалась на земле! Татары оказались замечательными людьми - в нашей маленькой ячейке бытия они спасли нам тогда жизнь. После войны наша семья возвратилась в родной Ленинград. Дети послевоенных страшных, забитых втугую дровами городских дворов были втянуты в своеобразную беспризорщину: отцов не было в живых, а матери до глубокого вечера вкалывали на работе. Дети были предоставлены сами себе, и они проходили тяжелейшую и опаснейшую школу самовоспитания. Многие из них не выдержали и сгинули в тюрьмах и исправительных колониях. Именно в то время, гуляя по льду оттаивающей по весне Невы, я провалился в ледяную воду. Спасло только чудо. Ночью после страшнейшей простуды со мной случился жестокий судорожный приступ. Генезис судорог, транзиторного нарушения мозгового кровообращения мне объяснил брат Александр. Здесь присутствовал и психологический фактор (испуг) и сильнейшее переохлаждение. После этого случая я надолго застрял на хронической пневмонии и вялотекущем плеврите. В то время таких детей было много, и нас спасло советское здравоохранение. Государство тратило последние крохи на создание системы организованного воспитания для больных детей, дабы искупить свой грех перед народом, ввергнутым безумием революции в страшные несчастья. Нас понемногу ставили на ноги в детских больницах, в санаториях, лесных школах. Потом в отроческие годы были прыжки с парашютом, занятия бойцовскими видами спорта, смело приравненными к откровенному мордобою. Так выпестовывался боец славных советских Вооруженных сил, его воздушно-десантных подразделений. Я молча просматривал мой тайный фильм жизни и не знал, а что же нужно рассказывать коллегам, собратьям по палате. Они тоже молчали, давая мне собраться с мыслями: да, жизнь это слишком сложная штука и оценивать ее нельзя наскоком, с кондачка. Александр Георгиевич правильно расценил мое замешательство и пришел на помощь: - Николай, ты не мучай себя особо. - молвил он задушевным тоном. - Та болезнь, которую можно у тебя заподозрить, мало известна и определенно обоснованных причин ее возникновения еще не найдено. Понимаешь: в конце концов - все болезни посылаются Богом или Дьяволом. И они сваливаются на нас обязательно за что-то. Ты лучше поищи грехи на совести, да покайся, попроси прощения, отмолись, наконец! Сказано было ясно, я почему-то понял, что расспрашивать братьев Александра и Дмитрия о предполагаемом диагнозе не имеет смысла - все само прояснится вовремя и, скорее всего, неожиданно. А пытать товарищей, заставлять выступать в роли палачей - отвратительное занятие. Действительно - все болезни от Бога, а с Дьяволом мне и не приходилось никогда якшаться. Попробую же покопаться в грехах. И вдруг по башке снова стукнула молотообразная мысль - опять Кишка! Мы все продвигаемся по какому-то длинному, грязному, извивающемуся и перестальтирующему кишечнику, сталкиваясь с нечистотами жизни, с жестокими ферментами социального бытия, обжигающими нас. Агрессия коверкает нас, зажимает в тиски, переваривает, душит, пытаясь превратить во что-то удобное для себя, то есть в дерьмо. Но, независимо от того, как ты ловко или неудачно приспособился к требованиям Кишки, особые силы проталкивают нас. Индивидуумы и группы, социальные сообщества двигаются дальше по направлению к выходу - к анальному отверстию. Неведомые силы готовят нас к тому, чтобы затем окончательно и бесповоротно шмякнуть обездвиженными в вонючий унитаз! Нет, нет - здесь моя ошибка. А как же вера в бесконечность? Все правильно: конец кишки снова загибается и вставляется в рот, и процесс идет по бесконечному кругу. Так вот в чем дело: бесконечность - это не метрическая категория, а временная, а точнее, комбинированная - четырехмерная! Стоит ли тогда бояться: в новом качестве, но я обязательно вернусь на круги своя! Меня накрыла гиерогамия - явление загадочное и вездесущее. Я стал кое-что понимать, подключая к тому процессу мифическое и трансцендентальное. "И услышал я голос с неба, как шум от множества вод и как звук сильного грома; и услышал голос как-бы гуслистов, играющих на гуслях своих: они поют как-бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли" (Откровение 14: 2-3). 1.15 В эту ночь я не спал, а только притворялся спящим: была мягкая релаксация, как после соития со своей любимой Светочкой, да небольшого сопровождающего постельные радости алкогольного возлияния - имеется в виду пара стаканов джина с тоником в пропорции один к четырем. Братья Александр и Дмитрий тоже не спали, но не притворялись: они вели тихую беседу на профессиональные темы. Нет, нет - беседа была не обо мне, но все же... Именно из этой беседы я впервые вычленил неизвестное мне, а потому пугающее слово - Паркинсонизм! Существует, оказывается такое широко распространенное заболевание, названное после 1817 год по фамилии его первооткрывателя - James'a Parkinson'a. Другое название этого заболевания было "Дрожательный паралич". Входило то заболевание в раздел классификации болезней, сопровождающихся патологическими позами, тремором и насильственными движениями. Это заболевание изучено не достаточно хорошо. Известно, что чаще всего наблюдаются на гистологических срезах под микроскопом скопления меланинсодержащих нервных клеток в стволе мозга (мне показалось - опять Кишка!). Дальше шли такие специальные, страшные даже на слух термины, что от них у меня разболелась голова, и я чуть не отбросил коньки. Меня лишь обрадовало, что не всегда прогрессирование заболевания сочетается с развитием интеллектуальной деградации, то есть надежда на то, что идиотом я быстро не стану, оставалась. Странные все же люди - эти врачи: от одной только нагрузки подобными знаниями у меня бы раскололся череп или случился психоз, из которого меня никто не смог бы вывести живым. А эти чудики забивают мозг миллионами символов страшной правды и не умирают, скажем, от разрыва сердца или прободной язвы. Они еще и шутят, скабрезничают по поводу медицинских откровений. Мне вдруг припомнились исторические заметки о Николае Лобачевском: в старости он быстро стал слепнуть, его накрыло горе - старший сын рано превратился в алкоголика и умер от чахотки. Средний сын угодил в Сибирь за растрату войсковых денег, младший от рождения был идиотом. Вдогонку бежали другие хлопоты: у дочери неудачный брак и на руках осталось двое малоспособных детей, жена рано нырнула в алкоголизм. Старый профессор был не понят современниками в России: его неевклидова геометрия не находила применения, достойных учеников не осталось. Слепой и беспомощный Лобачевский тянулся к людям, к Университету - приходил на экзамены, воспринимая ответы студентов только на слух, глазами он уже не воспринимал математические символы - отсюда новые насмешки. Оскудение средств, потеря любимого имения, житейское горе вытолкнули Николая Ивановича из жизни в возрасте всего лишь шестидесяти трех лет. Жена-старушка прожила остаток жизни в Петербурге вместе с дочерью и внуками на маленькую пенсию за мужа, владея маленьким публичным домом. После ее смерти дочери уже пенсию за отца не платили, и она превратилась по существу в содержательницу меблированных комнат с дурной славой. Вот он - маршрут по всесильной Кишке! Вот уж воистину: "Человек подобен дуновению; дни его - как уклоняющаяся тень" (Псалом 143: 4). Но, может быть, Лобачевский расплачивался за грехи своей матери и отца?! Тогда все становится на свои места. Может быть, и моя болезнь за грехи моих прародителей - Бог ведь карает до седьмого поколения! В положенный день был снова обход профессора Эйдемиллера: он превратил его в новую интересную лекцию, специально предназначенную только для нашей компании. Какое это замечательное качество - умение делиться знаниями. Все началось с вопроса брата Владимира - последние дни его сильно заботило что-то высокое, о комплексах. Профессор даже не стал уточнять, какой комплекс имеется в виду - может быть, военно-промышленный? Профессор смело ушел в отрыв, в психоанализ. - Комплекс, - сходу вмазал он слушателям, - несет в себе определенную энергию и образует как бы отдельную маленькую личность. Профессор присел и показал рукой на вершок от пола мнимую величину досужего комплекса. Затем резко выпрямил ноги и спину, высоко подскочив, и продолжил: - Господа, отдельные комплексы, образуя вкупе со всякой психологической и соматической требухой целостную структуру психики индивида, являются явно автономными группами ассоциаций, имеющими основания жить собственной жизнью, отдельной от социальных намерений ищущего человека. Профессор обвел палату, всех присутствующих почти отсутствующим взглядом, затем, словно очнувшись, пересчитал всех по головам и заявил: - Вот здесь, сейчас присутствуют дюжина комплексов - это уже комплект, - игриво пошутил профессор, - который можно поделить на пары! Нет возражений? Все моментально взбодрились и заурчали животами. Так создалась атмосфера высоких чувств, а в ней - хоть топор вешай. Я по горячим следам вспомнил недавнего моего сокамерника - Науманова Вячеслава Германовича. Тот был большим мастером портить воздух в палате. За это, собственно, он и получил по соплям и был переведен в палату более низкого ранга. Теперь его новые товарищи вынуждены были высадить стекла из оконных рам - иначе мог возникнуть акт коллективного удушения кишечными газами забияки Вячеслава Германовича. Они правильно оценили ситуации, вспомнив слова Зинаиды Гиппиус: "Если надо объяснять, то не надо ничего объяснять!" Разве можно воспитать быдло, его можно только уничтожить. Сами собой родились стихи и повисли в атмосфере рядом с вещим топором: Наум вогнал башку в кишку, микробов выстрелив вовне. Зачем их мазать по стене? - они и мы - как есть, в говне! Восторги впечатления извне: Вонючка - шустрый демиург- творит из газов мирозданье, ему нет дела до чужой беды, он сеет козни в этом зданье! Вестимо, быдло - это зверь. Но сократи волненью щель, ты шире мысли распахни - и кислород скорей вдохни! Наказан "жопа-бегемот": За вонь - ведут на эшафот! - Ну, это уже слишком, господа, больные могут задохнуться, давайте выйдем все в коридор, а помещение проветрим - раздался не очень возмущенный голос профессора. Так и сделали, и теперь уже голос профессора слышался из-за дверей: - Иначе комплекс можно определить как эмоционально загруженный психический фрагмент или элемент, представленный в виде четкой последовательности связанных друг с другом идей и образов, сбившихся тесной стайкой вокруг центрального ядра. Ядром же будем считать архетипический образ. Но поскольку комплекс помещается в сфере бессознательного, то мы вступаем в противоречие с теперь уже устаревшими воззрениями Зигмунда Фрейда, считавшего комплексные проявления патологическими. Вот так-то, коллеги! Вот он восторг и полет современной мысли! Удаляющаяся суета за дверью свидетельствовала о том, что профессор уже попрощался с нами до следующего четверга. А жаль! У пациентов было к нему множество вопросов. Однако мы ошиблись: Эйдемиллер был обязательным человеком и положительным во всех отношениях. После завершения обхода профессор вернулся к нам, порадовался, что проветривание закончилось успешно и комната наполнена чистым содержимым, Так он витиевато выразился, намекая на чистоту наших душ, конечно. Теперь Эдуард Геральдович был без свиты, никуда не спешил и охотно потолковал с нами на полную катушку. Брат Владимир попробовал продолжить наматывать на эту катушку свои собственные вопросы. Но, посмотрев на математика глазами дохлой рыбы, - чувствовалось, что по математике заслуженный психиатр никогда не учился успешно, - профессор перехватил инициативу и пустился развивать иную тему. Она, по его просвещенному мнению, просто обязана интересовать интеллигентных людей больше всего: - Господа, процессы, протекающие в сознательном и бессознательном, следуют различным принципам. - молвил он, многозначительно посмотрев на математика, как бы отбрасывая его в сторону бессознательного, а нас всех вместе уводя с собой к осознаваемому. - Принципом сознания, например, служит отражение, рефлексия. Опять следует круговой обзор слушателей, с обязательной фиксацией показателей проявления с нашей стороны внимания и взаимопонимания. Во всем том чувствовалась слаженная и выверенная работа опытного психотерапевта - его на мякине не проведешь и на мелочишке не купишь. Эйдемиллер продолжал растворять содержание разговора в мыслях: - Надо помнить, что бессознательное рефлексирует не внешний мир, а самое себя! Запомните это господа на всю жизнь. Дальше шла игра пальцев, губ, бровей и надувание щек. Ох, и непростая работа педагога, действующего на высоком профессиональном уровне. Но работу мысли еще же требуется сопровождать изысканными словами, а для того необходимо быть немного поэтом, ну хотя бы уровня Бориса Пастернака! Может быть, кто-то и надумает заявить, что ученым, педагогам и врачам деньги платят просто так - ни за что ни про что, как говорится, - эти люди ошибаются. Интеллигенция сплошь состоит из бойцов либо передового, либо невидимого фронта! Они постоянно что-либо обколачивают в своей кузнице идей и кадров, передавая затем свои поковки политикам, принимающим ответственные решения. Такие решения направлены на организацию переноса идей в массы или оставление их в кладовых науки, так сказать, в закромах, про черный день. Но опять, как не крутись, получается, что процесс вроде бы движется по кишечнику, внутри его и по кругу. Потому Эйдемиллер, основательно сосредоточившись, стал продолжать выдавливать из себя стройные сентенции: - Господа, я предлагаю на вещи взглянуть просто и, самое главное, не свысока. Рефлексия бессознательного внутри себя происходит потому, что в каждом индивидууме живет настоятельное и все поглощающее стремление к единству. Индивидуум как бы решает наиважнейшую задачу - интеграции всех комплексов, противоположностей, всех составляющих его личность к уравновешенному взаимодействию. А сознание тем временем пытается себе подчинить бессознательное. Просто, как предполагалось профессором, не получалось, но зато выстраивалась поэзия, не зависимая от ума и науки: одно слово находило себе подругу или интимного товарища и уводило его за кулисы образов, чтобы там слиться в экстазе. Мы настолько прониклись сопереживанием и так активно наслаждались поэтическим творчеством, что практически одномоментно почувствовали эрекцию прямо здесь и сейчас. А это, надо вам сказать, для врача психотерапевта и, тем более, лектора, огромная победа! Можно себе представить, как ломились бы в лектории общества "Знание" слушатели, добейся докладчики у всех таких продуктивных реакций. Мы ответили стоном мужского облегчения и возмечтали плавно перевести его в бурные аплодисменты, но профессор остановил нас повелительным жестом. Надо было спешить - экспресс науки не ждет, он движется без остановок, и Эдуард Геральдович продолжил повествование: - Вспомним, господа, что у Юнга личность выглядела как результат некоего усилия, достижения, а не как дарованное нечто бесплатно и без натуги. Проштудируем вместе его слова еще раз внимательно, качественно и осторожно, чтобы не заразиться субъективизмом. Цитирую по памяти: "Если бессознательное вместе с сознанием может восприниматься как взаимоопределяющий фактор, если мы сможем жить так, чтобы максимально учитывать потребности сознательного и бессознательного, тогда сместится центр тяжести всей нашей личности". Я всегда завидовал людям, способным так просто, без шпаргалки, цитировать огромные куски, практически, не связанного рифмой или внутренней логикой текста. И тут, прямо у меня на глазах, в палате номер восемь, шло диковинное представление диковинного мастерства - я ликовал, впиваясь слабеющим от длительного напряжения взглядом в пупок самой главной мысли. А наш кудесник, даже не охнув от умственного переутомления, продолжал величавым тоном: - Высока опасность, господа, что "Личность" перестанет пребывать в "Эго". А она, я надеюсь, вряд ли является единственным центром психики. Личность окажется в гипотетической точке - между сознательным и бессознательным. Этот новый центр можно назвать "самостью". Как только в палате прозвучал новый термин - самость, легко улегшийся в постель привычного понятия - самка, то у многих сам собой стал задираться хвост. Приподнялась правая ножка для того, чтобы пометить профессора известным кобелиным способом - то есть собственной мочой! Но профессор, бесспорно, уже не раз встречался с подобной рефлексией, а потому отскочил к дверям и придавил нас властным взглядом. Не теряя времени, он продолжил: - Самость по Юнгу - выражение психической целостности человека - является субъектом всей психики. Господа, остановитесь и вдумайтесь в корни слов - не надо творить ошибки в понятиях и действиях - будьте бдительны! Мы моментально все поняли, и профессор тоже понял, что мы все поняли и теперь прекратим безобразничать. Настал мир в окопах Петрограда! Можно было приблизиться к нашим ногам и головам и продолжить занятия. Как все же много души и нервов тратит истинный врач на своих подопечных больных! - Запомните, господа, - продолжал миролюбивым, но требовательным тоном Эйдемиллер, - между внутренним и внешним миром человека пребывает Эго - вещий комплекс, решающий свою главную задача - приспособление к обоим мирам. Экстравертной ориентацией (то есть взглядом вовне!) Эго связывает себя с внешними реальностями. А интроверсией (взглядом вовнутрь!) Эго приручает внутреннюю субъективную реальность, адаптируясь к ней со страшным упорством. День клонился к закату и, естественно, профессор устал. Язык его стал немного заплетаться, но он еще силился вести сольную партию, без срывов на высоких нотах мысли: - Внимая воплю, вырывающемуся изнутри, человек обретает новое единство сознательного и бессознательного. Такой процесс Юнг определил, как "индивидуация". Голос поэзии снова зазвучал, когда Эйдемиллер решился использовать новую метафору: - Полет индивидуации - это непременно духовный полет, путешествие в глубины океана мыслей и чувств: только тот, кто, по мнению Юнга, внемлет силе внутреннего голоса, становится личностью. Профессор несколько закостенел от утомления, от многих слов, рассыпанных, как горох, по полу нашей палаты. Он сам начинал крошить его и скользить по гороху. Слова были брошены не случайно, а с расстановкой, с осознанием высоты задачи, клинических последствий. Он понимал, что вооружать разношерстное племя отточенными до острия бритвы мыслями очень опасно. Не подготовленные к творческим переживаниям, не совсем сохранные люди могли натворить чего угодно и чего не угодно с собой и окружающими. Понятно, что мы все в этом сложном мире связаны между собой, переплетены и слиты, как-то вещество, помимо нашей воли, но по заведенному природой алгоритму, движущееся по Кишке. Сам мастер Карл Юнг писал: "Мы живем во времена великих потрясений: политические страсти воспламенены, внутренние перевороты привели национальности на порог хаоса, сотрясают даже сами основы нашего мироздания. Это критическое состояние вещей имеет огромное влияние на психическую жизнь индивида, так что доктор должен принимать во внимание эффекты такого воздействия с особым тщанием". Вспомнились мне вдруг еще более доходчивые слова, имеющие цену намного более высокую, чем высказывания всех ученых мира вместе взятых: "Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на дерево жизни и войти в город воротами" (Откровение 22: 14). 1.16 Мы не заметили, как погрузились в лечебный сон сразу же, как только ушел Эйдемиллер. Слов нет, на прощанье он подкачал в наши головы суггестии, ударив нас бешено-дурным взглядом развращенного победами шамана. Нависла ночь над Санкт-Петербургом, над нашей больницей, а в нетвердом сознании образовалась "черная дыра" размером с небосвод. Билось за счастье и право жить бессознательное, нещадно путающееся в комплексах, самости, архетипе и прочей навороченной людьми образности, по имени Нечесть. Но даже при самом большом напряжении человеческая природа была слаба, и только Божьей волей удалось сколотить стадо бессознательных баранов, заставить их щипать траву подозрительных нравоучений, прогоняя ее через кишечник - через заурядную биологическую трубку. Исход был заранее ясен - мы все превращали только в шлаки и никак иначе! Первым, видимо, проснулся брат Александр: и первое, что он сделал, так это сходил пописал, а затем умылся и вычистил зубы. Чистил он их всегда так, словно готовил солдатские сапоги к торжественному смотру на плацу перед казармой. Потом он растолкал брата Владимира, заставив быстро проделать гигиенические процедуры и готовить свой мозг к предстоящей работе в Балинтовской группе. Уговор - дороже денег! Если уж наметили развивать терапевтическое сообщество, то начинать его работу необходимо с раннего утра. Сперва, мы решили проводить группу на пустой желудок, отказавшись от завтрака, но потом поняли, что это может быть воспринято как бунт, и тогда медицинский персонал нас в покое не оставят. Свобода слова и действия в психиатрической лечебнице, как и во всяком цивилизованном государстве, до известной степени явление призрачное. Брат Дмитрий проснулся, словно с печки упал, - резко, решительно, быстро и больно ударившись головой о спинку кровати. Сев на постельке и свесив ноги к полу, он посмотрел еще дурными, наполненными сном, глазами на нашу компанию и стал искать тапочки под кроватью. Для чего он нагнулся, а, нагнувшись, естественно, со сна потерял ощущение центра тяжести и грохнулся вниз головой на пол. Получилось что-то похожее на цирковой номер, только с наименьшей страховкой. Однако шейные позвонки выстояли, не сломались, а только громко хрустнули от резкого смещения. После такого кульбита обычно наступает фаза потемнения в глазах и вырывается на свет Божий матершина. Но Бог запечатал ему на время уста своей нравственной дланью. К тому же, видимо, компрессия шейного отдела спинного мозга и ответная реакция головного отдела являлись настолько сильными, что матерные выражения он моментально забыл. Да это и к лучшему: помнится, только молчание считается в народе золотом, а слово - только серебром. Полагаю, что традиционные татарские выражения - это для русского человека серебро абсолютно низкой пробы. Вразумление страждущих проходит иногда отчаянно-эксцентрическими методами: главное, кто подключился к такому процессу - только Бог или еще и вездесущий Дьявол. С братом Дмитрием, видимо, проводились комплексные воспитательные мероприятия. Я ведь заметил, что на ночь он забыл помолиться! Да, слов нет, к исповеди он тоже давно не обращался, хотя больничный священник заходил в нашу палату не единожды. Правда, были и смягчающие обстоятельства: профессор Эйдемиллер - завзятый атеист или, скорее всего, сторонник древнееврейской веры - совсем задурил нам головы своими глубоконаучными проповедями. Как тут не сбиться с верного пути! Но именно так и проверяется прочность веры. Тебя искушают, а ты не поддавайся: стой на своем - будь одиноким телеграфным столбом в чистом поле. А Эйдемиллеров на нашу русскую кудрявую, бесшабашную голову на свете найдется много - только разинь варежку. Вспомнился старенький анекдот на физическую тему. Два специалиста с высшим партийным образованием, пролетарского происхождения выясняли, что такое явление индукции. Более продвинутый применил метод образного сравнения, он заявил: Это, когда ты трахаешь телеграфный столб настолько активно, что дочка телеграфиста начинает чувствовать беременность"! Политика Эйдемиллера, сдается мне, шла по подобному принципу. Он донимал нас своими лекциями, добиваясь какого-то особого эффекта. Но в какой среде, для чего? - вот в чем вопрос. Создавалось впечатление, что он вел некую подрывную работу - расшатывал устои национальной, русской идеи! С термином "русская идея" мы, нет сомнения, сильно перехватили лишку: какие к черту в России могут быть "русские", если ее топтали сотнями лет все, кто не попадя, а вот насчет "бесшабашных голов" - так это верно. Да и то сказать: Россия такая бестолковая и безграничная, что любой даже самый распрыщавый немец-колбасник через год - второй обязательно превратится в "бесшабашную голову", и называть себя прикажет не Иоган, а только Иван! В другом случае начнет действовать татарин: все переиначит - обратит затемненное сознание в магометанство. Революционеров веры у нас в стране много: после перестройки быстро отыскались и поклонники древнего иудаизма и индуизма, анимизма, суфизма, синтоизма и так до бесконечности. В России, по-моему, скопилось такое количество чудаков, готовых из-за своей бестолковости изобретать варианты религий только потому, что им так кажется правильным. Россия - удобнейшая страна для разных сомнительных экспериментов! В общем: смеялся бы над дураком, но дурак-то свой! Оставалось подняться с ложа мне. Но я не спешил. Мое убеждение твердо: все необходимо делать с чувством, с толком, с расстановкой! У меня на военной службе всегда на этой почве возникали расхождения с командирской властью. Особенно часто я запаздывал, по мнению командования, при десантировании - в салоне самолета я от ровного гудения моторов засыпал, а очухивался медленно. Только, когда командир роты, рассвирепев окончательно, будил меня пинками под зад, и практически за шиворот выбрасывал из самолета, я начинал понимать, чего же от меня хотят. Нет, я не трусил, просто спросонья никак не мог разобрать, чего от меня хотят, по какому поводу возникла такая спешка - ведь геройски погибнуть я могу и после приземления самолета. Сейчас я еще немного потянулся, позевал, несколько раз заглублялся и снова выныривал из сна, а только потом, после всей этой утренней гимнастики мозга, я проснулся окончательно и начал возбуждать скелетную мускулатуру легкими движениями. Когда все уже позавтракали, я только еще умывал бесстыжую рожу и тщательно чистил кариозные зубы. Завтракать я не стал из принципа - страдать. Надо уметь страдать, положив на алтарь науки все свое нутро, как оно есть, - чистым, без сопутствующих пищевых продуктов. Я был одинок в этой акции, потому никто ее не воспринял как бунт: просто не было с утра у человека аппетита. Только-то всего - пусть поест плотнее за обедом или ужином. Настал торжественный момент: равноправные члены терапевтического сообщества - Александр, Дмитрий, Владимир и я - расселись удобнее на своих кроватях (кресел не было у нас), и началось священнодействие. Пациенты и медицинский персонал отделения замерли, коридоры, палаты, ординаторские, вспомогательные помещения - абсолютно все наполнилось тишиной. Она была столь глухонемой и тягучей, что мне казалось: вот он огромный воздушный шар праздничных ожиданий, накаченный теплым воздухом сопереживаний, раздулся до неимоверных размеров и величественно поплыл в вышину. Еще чуток, и шар лопнет от избытка чувств и от важности решаемой научной задачи. Сдается, что по незаметным порам в толстых старинных стенах нашего корпуса, через заслоны из зеленых насаждений, к другим павильонам, разбросанным на большой площади рядом с Удельным парком, солидарность со смелыми первооткрывателями психотерапевтического космоса распространилась широко, всеобъемлюще и неотвратимо. Нас мысленно уже приветствовали больничные и заграничные народы - мы были первым терапевтическим сообществом, состоящим исключительно из пациентов, ведомые Ко-терапевтом тоже из числа пациентов. Мы являли собой особый эксперимент, единственный в своем роде! Со знаменем в руках, врученным нам супругами Балинтами, мы шли на баррикады, подобно смелым парижанам, взорвавшим привычные буржуазные устои Красной Коммуной в теплые весенние дни (с18 по 28 марта) в незабываемом 1871 году. Наш ЦК Национальной Гвардии, состоящий из четырех пациентов психиатрической лечебницы, сумел вызвать симпатии передовой общественности. Своим грозным - "Нет! Руки прочь!" - мы сумели нейтрализовать посягательства современного версальского правительства Адольфа Тьера в виде представителей костной медицины. Теперь мы выходили на трудную дистанцию - на неизведанные маршруты. Мы создавали что-то среднее между супервизией и бунтом сумасшедших! Мы верили в то, что победа будет за нами! Итак, первый шаг был сделан: брату Владимиру предоставили слово для подробного сообщения о том, что является предметом его скрытых проблем и страданий. Он мог, если хотел, сообщить нам - его товарищам - о том, что вызывает у него напряжение психики и плоти. Мы ждали развернутых тезисов исключительно на тему интимной жизни. Но брат Владимир удивил нас окончательно: не во сне, а наяву он сдрейфил. Впрочем, форма таких удивлений всегда рождается душевными больными, ибо это их главное предназначение, узаконенное Богом и подаренное землянам для поучения, нравоучения и развлечения. Брат Владимир, сотрясаясь от приступов скромности, под большим секретом сообщил: - Господа, я сделал важнейшее научное открытие, способное перевернуть все дотоле имевшие место в ученых головах представления! Далее началось сообщение подробностей. Те, кто ожидал получить "клубничку", умылись. Остальные быстро поняли, что торпедирована обыденность ранних математических представлений Владимира о воображаемой геометрии Лобачевского. Она, правда, брала начало от известных и традиционных постулатов Евклида, но далее разворачивалась своим пятнистым и непривычно выпуклым брюхом, подобным плоскости Лобачевского, в сторону сферы Римана. Для нашей продвинутой в математических знаниях аудитории было очевидно: во-первых, перпендикуляр и наклонная при достаточном продолжении пересекутся; во-вторых, это только кажется, что придет слишком легкое доказательство такого вывода. По собственному опыту, мы знали, что редкий человек из изучавших элементарную геометрию, способен устоять от соблазна. Многие математики впадали в искушение попробовать представить свое собственное доказательство пятого постулата. Много талантливых и бездарных людей свернуло себе шею, карабкаясь по видимой гладкой круче таких творческих откровений. Между тем, на этом постулате, как известно, построена теория параллельных линий. А на ее основании доказана теорема Фалеса. На всякий случай я еще раз заметил, что Фалес не имеет никакого отношения к Фаллосу! О равенстве суммы углов треугольника двум прямым углам сказано было уже давно. Адриен Мари Лежандр (1752-1833) - парижский математик представил миру свое доказательство того, что сумма углов треугольника не может быть ни более, ни менее двух прямых. Из чего, как нетрудно догадаться, следовало и то, что такая сумма должна быть равна двум прямым. Но, к сожалению, строгие ревизоры в дальнейшем установили ошибочность всей системы примененных французским математиком доказательств. Мы, конечно, быстро нарисовали немым взором на потолке палаты многочлен Лежандра, имевший право на жизнь: Pn (x) = 1/ n! 2n dn / dxn (x2 - 1)n . Рядом заняло свое почетное место еще одно справедливое математическое решение - функция Лежандра. Она имела элегантный вид, была известна всему миру, и мы не поленились тоже ее обсудить и воспроизвести перед пытливым общественным взором у себя на потолке: (1 - x2 ) d2y / dx2 - 2x dy / dx + v (v + 1) - 2 / 1- x2 y = 0. Итальянец, иезуит Джованни Джироламо Саккери (1667-1733) приближался к позиции Лежандра. Он был готов отвергнуть пятый постулат Евклида. Но, будучи костным догматиком веры, он не решился на научный подвиг. Он пытался как раз найти ему доказательство, словно в глухие времена средневековья, когда пытками делали настойчивую попытку доказывать существование колдовских чар. Мой нечаянный каламбур только в виде слов выглядит ласковой прозой. Но, когда исследователь пытает себя каленым железом, дабы доказать то, что в действительности является ошибкой, то дьявольщина спит где-то рядом. Мы пронзили этого преподавателя теологии и математики в иезуитских колледжах Турина, Павии и Милана, огненным взором разоблачителей. Мы действовали с позиций идеей православной церкви. Случилось все так, как написано в Евангелии: "И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так-что они будут верить лжи, да будут осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие неправду" (2-е Фессалоникийцам 2: 11-12). Наше терапевтическое сообщество по достоинству оценило и поддержало научное проникновение в воображаемую геометрию Карла Фридриха Гаусса (1777-1855). Но прежде наша группа поблагодарила ученого за точные математические расчеты "пасхалии", то есть добром помянула разработанную им для этих целей формулу. Мы отдали честь формулам Гаусса-Бонне, Гаусса-Лапласа, Гауссовым логарифмам, Гауссовскому процессу, числу. Однако с особым пиететом мы разобрали Гауссовскую кривизну и Гауссовское кольцо, ибо эти разработки подтягивали нас к главному звену рассуждений брата Владимира. Все в наших рассуждениях сходилось к окончательному формулированию позиций, явившихся торжественным заключительным аккордом всей праздничной сюиты. Сольную партию вел, естественно, Математик. Брат Владимир затих, словно бы только для того, чтобы накопить силы для решительного броска, прямо как на амбразуру пулемета. И через минут пять-шесть он заявил торжественно: - Братья, славяне! Вам хорошо известно, что Лобачевский построил свою геометрию логически. Он принял известные нам аксиомы о прямой и о плоскости. Он смело выпустил на свободу гениальную гипотезу о сумме углов треугольника менее двух прямых. Математик окинул нас всех помутившимся взглядом: мы чувствовали, что он пытается приблизить своих собратьев к сакраментальному. И мы хорошо понимали, что себя-то он тем самым приближает к неизлечимому безумию. Нельзя было не оценить по достоинству разворачивающийся прямо на наших глазах научный и человеческий подвиг. Мы замерли, словно только что офурившийся новоиспеченный муж-старикан в постели своей молодой жены, вдруг четко осознавший, что никакой первой брачной ночи не получится. Подобное происходит с малоопытным мужем-юнцом, чувствующем, что в жены ему досталась не девушка, а многоопытная львица. Тогда он пасует, уходит в глубокий невроз от осознания того, что ожидаемой сексуальной прыти и изобретательности у него не появится. Порыв к сексуальной атаке не проснется, даже если юнец или импотент сожрет все корни Женьшеня, выросшие в Уссурийской тайге, и выпьет весь пантокрин, заныканный в аптечной сети. Брат Владимир, между тем, мобилизовав творческий дух и остатки душевных сил, продолжил пропаганду математической мысли: - Последнее допущение правомерно только для пространств, своими размерами выходящих за пределы солнечной системы. А вот для доступных человеку измерений геометрия Лобачевского дает те же результаты, что и геометрия Евклида. Мы поняли, что это не лопанье мыльных пузырей и не финал эпоса, а только затравка, и нам еще долго будут доставлять радость приятными умозаключениями: - Лобачевского не зря называли Коперником в геометрии - оба они были Николаями, да и к польскому этносу у них пути пересекались. Но главное, конечно, не в том: суть заключалась в иной свежатинке, отпущенной в мясной лавке, контролируемой только Богом. - Вы, господа, конечно помните, что Николай Коперник (1473-1543) - польский математик и астроном был создателем гелиоцентрической системы мира, в математике он настойчиво занимался сферической тригонометрией. Брат Владимир перешел почти-что на шепот и, закатив глаза, как баран перед закланьем, проблеял еле слышно: - Можно предположить, что Коперник догадывался о сомнительности пятого постулата Евклида и глубоко верил в трансцендентность! Мы с облегчением отпрянули от склонившейся в шепоте таинств головы Математика и облегченно вздохнули. Каждый из нас за секунду до того подозревал, что под большим секретом пойдут сообщения, подробности о государственном перевороте, да не в темной, отсталой России, а в США, где демократия, по мнению всего человечества, совершенно незыблема! Мы ждали от Владимира конфиденциального сообщения о подготовке грандиозного террористического акта в крупнейших городах Нового Света! Но брат Владимир, стряхнув оцепенение, смог только вяло высказаться: - Пространство Лобачевского, настолько существенно отличается от привычных представлений, что его нельзя себе представить, оно только виртуально, мыслимо. Потом он словно бы взбодрился несколько и ляпнул, как в воду пукнул: - Но, братья, в том-то и состоит истина, что все новое и передовое, необычное, не воспринимаемое легко и просто, как раз и является научным откровением. Он обвел всех дурным взглядом, глазами, хранящими затаенный испуг и детскую наивность. Мы видели, что голова его в верхней части давно превратилась в массив из множества выпуклостей, то есть полностью состояла из "математических шишек", а потому и сама была скорее похожа на большую сосновую шишку. Володя, почти плача, попросил: - Посмотрите на воронку Лобачевского, на бутылку Клейна или ее модификацию - фигуру, свернутую в нестандартную улитку, создающую линию самопересечения. Везде кроется тайна, ведущая обывателя к непониманию, а значит и к отвержению самой передовой идеи. Короче говоря, братья, я сделал гениальное открытие: Вселенная геометрически построена так, что представляет собой подобие Кишки с двумя отверстиями - входным и выходным - с заметными сужениями и расширениями магистрали. Именно через такую кишку продавливает человека его судьба, по давно уготованному Господом Богом алгоритму. Иначе говоря, наше бытие зависит всего лишь от того, в какой части кишки мы в данный момент находимся. В толстой или тонкой части Кишки действуют те или иные ферменты, мягкая или сильная волна перестальтики, соседствуют разные группы сапрофитов, то есть безвредных микробов. Но везде нас поджидают коварные, агрессивные кишечные микробы! Брат Владимир заглянул с пониманием в наши разинутые от удивления рты и вспыхнувшие недоумением глаза. Затем он продолжил внятно и с расстановкой, неспешно собирая слова в заключительную фразу: - Братья, я предлагаю Вам заняться исследованием деталей новой гипотезы. Может быть, нас и поразил бы гром среди ясного неба от таких предложений. Но в это время сильнее, чем полагалось в приличном доме, лязгнула своими железными замками и массивными петлями, а затем грохнула, открываясь на распашку и целуясь всей своей массой со стеной, что отделяла нашу палату с правой стороны от внешнего мира, входная дверь. На пороге стоял исхудавший и до крайности, еле-еле сдерживающий возмущение брат Василий, его поддерживала под белы рученьки тоже пылавшая негодованием Клара. Сюда же влезала, кособочась от желания быстрее просунуться в палату и избавиться от узла с хурдой раненого человека, санитарка. Опытная в коммунальных схватках женщина понимала, что необходимо смываться из палаты быстрее ветра, разгулявшегося, как в казахстанской степи, распаханной тупоголовыми завоевателями из России. Санитарка была начитанным человеком и понимала, что сейчас начнется последствие страшнейшей эрозии почвы - земляная буря. Василий был скор на расправу! Освоение целины, чего греха таить, было Божьей карой и человеческой местью древним хазарам и их нынешним потомкам за старинные набеги на пусть бестолковую, но Святую Русь. Да, мы русские - сонные дураки, которым приятнее быть пьяными и сонными, чем ритмично работающими. Но это еще не основание для того, чтобы нас задирать, хватать грязными, испачканными конским и овечьим пометом, руками. Пусть нынешние зазнавшиеся америкашки знают, что предел терпения у нас имеется - мы можем проснуться и запустить с какого-нибудь вдрызг разворованного Байконура или Плесецка такую уникальную, все поражающую бяку, что от нее даже чертям станет тошно в Аду. Сохранились еще на русской земле носители генетических осколков норманов и немцев, смешанных с татарскими и славянскими биологическими пустячками, наделенные способностями и талантами, далеко обгоняющими всю остальную народную массу. Вот они-то - эти уникумы - всегда спасали пьяную Россию от очередной, надвигающейся с Запада или Востока, трагедии. Их ум не дремлет - он творит, расталкивая локтями таланта интеллект остальных, надутых чрезмерным величием, народов мира. Однако я чувствовал, что меня поволокло