го во сне резкого, гордого, боевого
- "Мяу!"...
     Люси  прощалась  со  своим  прайдом,  посылая  последнее  "Прости!"  из
далекого угла больничного двора, где ее настигла пьяная банда, возглавляемая
главным  живодером  нашей  больницы.  Интрига  взорвалась  шаровой  молнией,
попавшей точно  в  нужную форточку. То был сгусток  ненависти, исходящим  от
подлецов, интриганов и  головорезов. Месть - голое скотство - была сотворена
в изощренной  форме. Творцом ее была женщина с душой прирожденной кухарки, а
инструменты действа были подобраны в  грязной камере  пыток. Больные стонали
от негодования, но даже убивать Колесову было уже поздно: Люси погибла!
     Конечно, Люси могла избежать встречи с извергами - она  и более сложные
события  предсказывала загодя  -  но природное  любопытство, искус  научного
поиска вел  ее  к "острому опыту", смысл такого акта заключался в том, чтобы
проверить,  так  называемых  людей,  на  вшивость!  Эти  люди  не  выдержали
испытанья моралью, суровой проверки, изощренного  психологического теста. Но
в  последнем крике  кошечки  было еще  и посвящение  всем сумасшедшим  нашей
огромной, измордованной  Родины, зовущейся  Великой  Россией!  Люси  как  бы
задавала  вопрос  думающим двуногим существам: "А что же  такого "Великого!"
заключается  в  этой  стране"?  И  события, словно  бы,  отвечали ей грозно:
"Величие страны  заключается  в  благородстве людей,  ее заселяющих, и никак
иначе!  Но  пока  такие  качества  обошли  многих  из  числа  нашего  народа
стороной!"  Люси проверила досконально  абсолютную верность  такого тезиса -
как говорится, на себе лично!
     Мы узнали подробности о случившемся только утром: отделение наполнилось
горем,  больные  все, как один, впали  в каталепсию. Многие из  нее выходили
только вперед ногами прямо в морг! Других,  более благополучных страдальцев,
выводили специально мобилизованные из других психиатрических лечебниц  врачи
и  медицинские  сестры.  Но  психозы  заразительны,  и  эпидемия  каталепсий
перекинулась  на другие очаги сумасшедшего  братства. Органы здравоохранения
города   были  парализованы,   и   оккупировавшие  теплые  места   чиновники
растерялись. И то сказать, психи внутренним импульсом  были закованы в тиски
"восковой гибкости": их руки не могли держать ложки, а челюсти разжиматься -
нависла угроза массовых голодных смертей. Спасти целое поколение сумасшедших
страны могли лишь экстраординарные меры!
     Колесову    Зинку    Семеновну   прокуратура   и    органы   управления
здравоохранением основательно "взяли  за жопу", и "жопа" у нее, как и должно
быть, не  выдержала. Очень скоро  в  соседнюю с  нашей палату вкатили  новую
койку. Теперь, рядом с выпученными от каталепсии  рачьими, красными глазами,
принадлежащими   Кларе,   безумно   взирали   на   мир  натуженные   глазищи
обосравшегося  хамелеона.  То  была теперь уже  бывший заместитель  главного
врача больницы Колесова! В тех глазищах скреблась и просилась на волю только
одна трезвая мысль, подсказанная, естественно Богом: "Буду размышлять о пути
непорочном: "когда  ты придешь  ко  мне?"  буду ходить  в непорочности моего
сердца посреди дома моего" (Псалом 100: 2). Однако сказано  каким-то  мудром
лекарем: "Поздно, Зинка, боржом пить, когда почки отказали!"
     Возмездие  свершилось,  и  первым  оклемался  от  каталепсии  почему-то
Знахарь,  он   стряхнул  с  себя  наваждение,  как  страшный   сон.   Однако
чувствовалось,  что  воспоминания о  Люси резонировали в его голове страшной
колющей  болью.  Пережитый стресс все  еще  давал  о себе знать. Мы  же, все
остальные  продолжали лежать, словно законсервированные:  Эйдемиллер походил
на египетскую мумию, брат Василий - на  средневекового рыцаря, закованного в
латы,  Математик  -  на  основательно подсушенного суслика,  а  Каган  почти
официально был признан памятником стоячему  фаллосу. Себя же я не мог видеть
со стороны, ибо зеркала в палатах сумасшедших категоричеси запрещены.
     Знахарь,  скорее  всего, на почве  обострившегося маразма - стал частым
гостем  в  соседней  палате.  Там  он вершил  справедливый  суд, не  обнажая
карающего  меча.  Он  алкал  искупления,  но на  свой  манер  - творил  акты
благородной  психотерапии для Колесовой  Зинки.  Александр Георгиевич к тому
времени уже достиг  такой  степени "просветления", что мог руководствоваться
заповедью: "Не  спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова,
ни от послания, как-бы  нами посланного,  будто  уже наступает день Христов"
(2-е Фессалоникийцам  2:  2). Он принялся лечить  отпетую паскуду Всемогущим
Добром!
     Начал  брат  Александр  издалека:  он  просветил  Зинаиду  Семеновну  в
вопросах динамических изменений коры головного мозга под действием возраста,
интриг, стресса.  Она узнала от него давно забытые истины:  например, о том,
что  в  процессе  развития  коры  большого  мозга  в  онтогенезе  происходят
изменения  в распределении и структуре основных  ее компонентов - нейронов и
глиоцитов, а за  компанию с ними и кровеносных сосудов.  Если быть абсолютно
точным,  то  уже к  рождению у  любой  маленькой  сучки,  как, впрочем,  и у
достойного человека, в коре головного мозга представлены нейроглиососудистые
ансамбли,  готовые действовать. К  сожалению, большинство нейронов, особенно
"гнездного типа", да  и локальные волокнистые  сети,  выражены крайне слабо.
Тогда большинство нейронов имеет небольшие размеры и неопределенную форму со
слабовыраженными  отростками.  Исходя  из опыта Александра  Георгиевича, при
вскрытии черепной  коробки и  у  некоторых  вполне взрослых покойников можно
заметить ту  же картину. Он считал, что тяга  к интриге  зиждиться именно на
такой  основе  -  на  отставании развития  большинства нейронов,  глиоцитов,
звездчатых клеток, пирамидных нейронов. Виной всему - основательная путаница
дендритной  и  аксонной  арборизации. Вертикальные дендритные пучки и  пучки
радиальных    волокон    вместе   с   кровеносными    сосудами   разъедаются
атеросклерозом.
     Знахарь  совсем  запугал  Зинку  дотошными  рассказами  о  метаморфозах
сосудистого  русла  интриганов. Он напомнил, прежде всего, что головной мозг
человека питается из внутренних сонных и позвоночных артерий, сливающихся  у
основания  мозга в  базилярную  артерию.  Ветви  артерий  проходят в  мягкую
мозговую оболочку  и, измельчившись,  следуют в вещество  мозга. Очень важно
знать интригану, что капиллярная сеть в сером веществе  более густая, чем  в
белом.  Но, поскольку у  человека, склонного к интриге,  по  мнению Знахаря,
больше белого вещества (своеобразного пустоцвета, задача которого не думать,
а проводить импульс), то и кровоснабжение мозга происходит  более  экономно.
Начинается порочный цикл  с конечной  фазой динамики, уходящей в нарастающую
асфиксию мозга, то есть в оглупление и смерть.
     Тупой  взгляд  Зинки,  и без  того застывшей  в каталепсии,  постепенно
наполнялся  диким  ужасом  -  правильнее сказать,  сверхужасом.  Добивал  ее
Знахарь сведеньями о том, что капилляры мозга  имеют непрерывную эндотельную
выстилку и  хорошо развитую базальную мембрану, но у  интриганов по всему ее
длиннику имеются "черные дыры" - естественно, виртуального характера. Именно
здесь происходят  сшибки у интриганов в избирательности обмена веществ между
нервной  тканью  и  кровью,  в   чем   принимает  участие,  так  называемый,
гематоэнцефалический  барьер. Очень сильно ранятся у интригана и авантюриста
механизмы избирательного обмена веществ между тканью  и  кровью. Они в норме
обеспечиваются, помимо морфологических  особенностей  самих  капилляров,  то
есть сплошной эндотелиальной выстилкой с великолепно развитыми десмосомами и
плотной  базальной  мембраной,  еще и отростками глиоцитов  -  прежде  всего
астроцитов.   Вся  эта  тонкая  анатомическая  и  функциональная  "паутинка"
образует  на  поверхности  капилляров  слой,   отграничивающий  нейроны   от
непосредственного соприкосновения с  сосудистой  стенкой.  Интриган  обилием
коварных   мыслей  ранит  такую  сложную  структуру  медиаторными  взрывными
всплесками!
     Для пущей важности Знахарь притащил из лаборатории еще и микроскоп: под
иммерсией он демонстрировал вылупленному правому глазу Зинки гистологические
препараты. В  левом глазу у нее наметился явный спазм аккомодации от испуга,
тот же эффект вызывал и хроническое недержание  мочи. Из правого глаза текли
слезы от зрительного напряжения. И, конечно,  от  того, что слезные проток и
мешочек  были  зажаты  тисками чрезмерного  выделения норадреналина.  Обычно
интрига сушит человека, но у Зинки от патологического усердия давно полетела
поджелудочная железа, и она  неудержимо много потребляла жидкости.  Организм
сам пытался освобождаться от лишней влаги и без команды выводил мочу наружу.
Скромная "девушка" постоянно "подтекала", распространяя вокруг специфический
моче-кислый запах!
     Не было  никакой  корысти у  Знахаря,  никто не собирался  ему  платить
дополнительное  вознаграждение за энтузиазм. Он по собственному почину решил
прибегнуть  к сложному варианту  аверсивной психотерапии:  "Ибо на мгновение
гнев Его, на всю жизнь благоволение Его: вечером водворяется плач, а на утро
радость" (Псалом 29: 6). Он просто желал Зинке, как и всему живому на Земле,
добра,  а  потому  стоически  боролся с  ее  дурным прошлым.  Знахарь тратил
душевный ресурс  на  то, чтобы  спасти от Ада еще  одного человека, пока  он
находится  на  Земле,  пока есть  еще  маленькая  надежда  на  его  душевную
реабилитацию!
     Знахарь  был  ласков,  доступен  и внимателен:  он  делился  шепотом  с
Зинаидой  Семеновной  тайной  о  том,  как  будут  выглядеть  вот  такие  же
гистологические препараты  из ее  мозга,  не  откажись она  на  всю жизнь от
подлой интриги, не  осознай достойным образом  живодерскую  смерть красавицы
Люси. Покаяния требовал грозный его  шепот от вероотступницы,  а не смертной
казни. На препаратах под  иммерсией тем  временем расцветали  картины почти,
как  у  Ван  Гога  (van  Gogh  1853-90)  Винсента  -  голландского живописца
постимпрессионистского  толка.  Но то были  не знаменитые картины  - "Ночное
кафе" или "Пейзаж в Овере после дождя" - где уж этой курве Зинке зреть такие
шедевры. Знахарь  демонстрировал  почти обезумевшей от страха "старой бляди"
уникальные   свидетельства   строения   гематоэнцефалического   барьера    в
натуральную  величину!  Он  собирался  заочно  пройти   с  ней  полный  курс
патологической  анатомии  с  гистологии. По шесть раз  на  день он давал  ей
клятвенные  обещания,  что  постарается  самолично  провести  ее  посмертное
вскрытие,  выполнить все  разрезы тканей, взять  их кусочки  на  гистологию,
покрасить  их  фуксином   или  карболово-спиртовым   раствором  генцианового
фиолетового.  Он  обещал проследить за тем,  чтобы  после вскрытия  санитары
тщательно вымыли ее исхудавшее, синюшное, безобразное тело!
     Нет,  не  выдумана  еще  такая  пытка,  которой  бы  можно  воздать  по
достоинству  убийце нашей  замечательной кошечки ЛЮСИ!  И Знахарь  методично
делал свое непростое дело. А силы Знахарю предавали  вдруг явившиеся прошлой
ночью слова пророческие, мистические, но понятные безумному народонаселению:
"Всякий кто воспротивится  повелению твоему и не  послушает  слов  твоих  во
всем, что  ты  ни повелишь ему,  будет предан  смерти. Только будь  тверд  и
мужествен!" (Книга Иисуса Навина 1: 18).

     Мистика слезла с темных небес.
     Кто-то лохматый в душу залез.
     Ужас раззявил безумьем глаза:
     стоит ли думать? скорее нельзя!
     Голос изрек из тиши коридора:
     "Зинку убьет декокт мухомора".
     "Незачем подлой небо коптить,
     нужно Эдемом змею искусить"!
     Новый главврач ударил отказом:
     будет лечить, освежив ее газом!
     Только задумано это напрасно -
     генная карта у Зинки - ужасна!

     Безвластье в  больнице длилось  не очень долго! Явился наш  защитник  и
избавитель - новый главный врач. И первое его  административное действо, как
все  уже поняли,  было направлено на восстановление справедливости:  Зинаиду
Семеновну  не стали извлекать  из общей  палаты  и переводить  в одиночку  с
усиленным  комфортом,  ее  лишь  подвергли  лечению жемчужными ванными  -  с
бодрящими пузырьками кислорода. Но главный врач оказался тонким дипломатом и
большой,  справедливой души человеком: на деньги одного из благотворительных
фондов были приобретены  и подарены  каждому больному котята - эти маленькие
пушистики  с умильно-доверчивыми  мордашками сделали свое дело - несусветный
русский  бунт  прекратился,  завял, как  говорится,  на корню.  И каталепсию
смахнуло со всех, как Божьей властной рукой.
     Каждый   из  номинантов  нового  больничного  конкурса   по   успешному
выхаживанию и  воспитанию котят преобразился: все  поголовно читали затертую
до  дыр  специальную  литературу  по  происхождению,  истории  содержания  и
воспитанию домашней кошки. Кругозор  завсегдатаев  психиатрической лечебницы
так  заметно  расширился,  что  в  нашей  библиотеке,  через межабонементную
систему, многие стали выписывать и читать  в подлиннике обширную иностранную
литературу.  Выход  каждого свежего  номера журнала  "Друг" местные любители
кошек ожидали с нетерпением, определение очереди на него велось по записи и,
главным  образом,  в ночное  время. Не стоит, пожалуй, кривить душой -  надо
открыться: на  почве кошачьих  восторгов и многие  представители  коллектива
медицинских работников основательно пошатнулись  умом. Спасло положение лишь
то, что новый главный врач, мобилизовав свои связи, договорился о регулярном
проведении  в нашей  больнице  выставок кошек.  На  выставки  больных водили
строем,  и  кошки  разных  пород  и  мастей  с  удовольствием  рассматривали
пациентов. Чувствовалось, что этот театр их очень забавлял!
     В больницы, усилиями энтузиастов, был  создан  клуб "Любителей  кошек".
Все  определились окончательно: члены  клуба не сомневались в том, что кошка
домашняя (Felis catus) относится к отряду хищных  млекопитающих (Carnivora),
семейству кошачьих  (Felidae)  и  роду кошек (Felis). Произошел  наш  добрый
четвероногий  друг,  скорее  всего,  от  ливийской кошки  (Felis  silvestris
lybica)  и кошки  пятнистой  степной  (Felis silvestris  ocreata). Больные и
персонал с азартом муссировали тему одомашнивания самого  верного из древних
четвероногих друзей. Здесь мнения между членами  клуба  иногда  разделялись:
одни  считали,  что  замечательный акт сближения  четвероногого и  двуногого
существ произошел около четырех тысяч лет до новой  эры в долине реки Нила в
Древнем Египте. Другие, видимо, из-за духа противоречивости  кривили душой и
называли  в   качестве  ареала   одомашнивания   кошки  другие  человеческие
поселения. Большие бои велись по поводу  роли Древнего Рима в этой непростой
и  довольно  запутанной   сфере  человеческой  деятельности.   В  одном  все
сходились, как и люди глубокой древности: смерть кошки - горестное событие в
семье.  Домочадцы  в  таком  случае  издревле  состригали  себе  волосы и  с
воодушевлением  выполняли сложные траурные обряды.  Как бы в память  о нашей
незабвенной  подруге  Люси  все  пациенты  больницы,  по  нашей  инициативе,
конечно,  сбрили  волосы  на своем  теле - в доступных и  недоступных обзору
местах. Теперь  уже  страшная рубка шла за овладение  бритвенными  станками,
что, естественно, переполошило  администрацию: бритва  в руках  неспокойного
человека - это весьма грозное оружие.  Администрации пришлось нанять большую
бригаду парикмахеров из ближайших воинских частей.
     Все  разрешилось  неожиданно,  загадочно, таинственно,  как бы  идя  на
поводу у старушки Елены Петровны Блаватской. Но она, к сожалению, умерла еще
в  1891 году. Однажды ночью  наша палата  долго не могла  заснуть:  какие-то
странные  сферы  посещал наш  "коллективный  разум", словно  предупреждая  о
готовящейся  долгожданной  встрече.  Видимо,  влекомый  непростыми  мыслями,
Знахарь поднялся с койки  и нетвердой поступью  - походкой лунатика, вытянув
вперед руки, двинулся к окну. Он смотрел недолго на панораму, развернувшуюся
за стеклами. Затем,  издав гортанный  звук, ничего не предвещавший хорошего,
Александр  Георгиевич жестами  подозвал  нас. Было невозможно ошибиться: наш
взгляд  вычленял из темноты, под разбитым фонарем на кирпичной стене забора,
в  отблесках  лунного  света серенькое пушистое тельце нашей  дорогой  Люси.
Стихи  родились  сами  собой, причем,  одновременно  они засвербили в махине
нашего "коллективного разума".  Всей  палатой мы  выдохнули слова,  давно  и
исподволь давившие на наше сознание.
     Слезы  и  горе  душило нас: мы  увидели  дорогое нам существо вроде  бы
живым,  играющим с лунным светом и одновременно посылающим нам приветы. Язык
кошек -  это  особый язык,  он  видимый  и  только затем  слышимый.  Главным
выразительным  инструментом в нем  является хвост, его движения.  В какой-то
мере и движение ушек, поворот головы,  цепкость взгляда помогает общению. Но
и  кошечкам свойственна  индивидуальная  манера  разговора.  Наша  Люси была
неповторима, и ее нельзя было спутать с кем-либо другим. Прекрасное созданье
радовалось встречи с друзьями: движения ее хвостика - ритмично справа налево
- просто  кричали  нам  об  этом. Видимо,  по  каким-то очень  ответственным
причинам,   скорее   всего,  трансцендентального  свойства,  Люси  не  имела
возможности навестить  нас  раньше. Слов нет,  она и сама  переживала долгую
разлуку.  И  вот  теперь  под  матовым, серебрящимся  лунным  светом кошечка
отыгрывала  свой  первый  концерт  -  концерт  возвращения  из  небытия!  Мы
наслаждались  этой  неповторимой   пантомимой,   безошибочно  отгадывая   ее
значение.

     В матовом свете холодной луны
     нервы с отчаяньем сопряжены -
     кошечки призрак сидит на стене:
     шлет нам поклоны, кивает луне.
     Ты не бросайся "миф" навещать:
     солнце и слово гонит все вспять.
     Плачь и смотри на Люси издали:
     поздно мечтой зажигать фонари.
     Мысль посылай, счастьем дыши!
     Нежной чертовке рукой помаши!

     Мы  еще  долго  не замечали  нарастание  того  особого  звука -  скорее
придавленного стона  - какой  обычно  издают  зачарованные,  потрясенные  до
глубины души, до  окончания  каждого аксона и дендрита,  живые  существа. Мы
очнулись и услышали этот странный  звук  только тогда, когда на  наши головы
закапали соленые капли с потолка, и та же жидкость стала подтекать под ноги.
И только тут мы поняли,  что уже вся больница столпилась у окон, и  безумные
по  медицинской документации люди превратились в  самые чуткие и  отзывчивые
существа. Пациенты, проснувшиеся, как  по команде,  стоном оповещали  Мир  о
пришествие  великого  счастья.  Больные  всех  отделений,  весь  медицинский
персонал  - все, как один -  плохо контролируя события,  издавали этот  стон
восторга  от соприкосновения с потусторонним.  И слезы лились рекой, заливая
помещения,  капая на головы  нижестоящих  и  создавая  лужи  под  нетвердыми
ногами!
     Эффект  восторга   и   сострадания  усиливало   и  то,   что  никто  из
ответственных товарищей,  собственно, и  не видел смерти нашей замечательной
Люси, никто из нас не  присутствовал  при ее последнем вздохе. Только  самые
чуткие  были  разбужены  ночью  отчаянным,  прощальным   "Мяу"!  Кто  станет
сомневаться в том, что тот звук был явлением виртуальным, символическим. Это
был Миф, а не Реальность, способный поселиться лишь  в больничной мифологии!
Однако и Реальность очень  скоро  дала о  себе знать. Известно, что тот, кто
обидит  кошку,  а  тем  более  лишит  ее  жизни,  сам погибает,  а  все  его
родственники, не удержавшие живодера от скверного акта,  шесть лет проживают
в  страшных мучениях! Нам стало доподлинно  известно, что шайка разбойников,
занимавшаяся  по  наущению начмедихи  отловом  живых  существ  на территории
больницы,  погибла в автомобильной  катастрофе. У Колесовой  же именно в эти
дни  умер муж  от  инфаркта  миокарда  -  и  поделом!  Ибо надо своевременно
заниматься воспитанием  жены, а не потворствовать  утверждению ее садизма. А
сама Зинаида Семеновна,  как  все  знали, попала в  сумасшедший дом,  и,  по
мнению  ответственных  докторов,  была  неизлечима!  Чего  же  еще  надо для
доказательства действия трансцендентных сил?
     Но мы же  не  были  до  такой  степени  сумасшедшими, чтобы не понимать
элементарного: кошечка наша была астральным  телом, а потому подходить к ней
и, тем  более,  пытаться  трогать  ее  руками, было  бы  большим  нарушением
оккультного  этикета. Ее даже  нельзя было окликать  громко.  При  первых же
лучах  утреннего  солнца  она  должна  исчезнуть.  И  мы  наслаждались  лишь
лицезрением Люси, сопровождая наслаждение легким стоном и обильными слезами!
     Последнее, что я запомнил -  это  отвратительную дурноту, подкатившуюся
неожиданно к  горлу кислым комком. Сознание все больше  и больше туманилось,
отлетая  от меня и  оставляя в  мозгу нарастающий звон.  Общая  оглушенность
глубже  и глубже вбивала в слуховые проходы  ватные пробки. Пол  из-под  ног
уплывал,  и,  падая,  я  еще  успел взвыть дурным голосом,  как  это  делают
невоспитанные сельские  бабы в  момент заключительной фазы родов, выдавливая
из   себя   не  только  плод  своих  несчастий,  но  и  кучи   неблаговонных
экскрементов!
     <b>"Да  исчезнут  грешники  с земли,  и  беззаконных  да  не  будет более.
Благослови, душа моя, Господи! Аллилуия!" (Псалом 103: 35)</b>















     <i>Глава третья:</i> <b>Знахарь</b>

     <b>Третья  книга  Моисеева:  "Левит"</b>  открыла  глаза  мне,  многогрешному,
словами, встреченными не в начале, а в глубине текста. Они свидетельствовали
прямо-таки  обо  мне:  <b>"Это  жертва  повинности, которою он провинился  пред
Господом"   (5</b>:  19).  Любой  разумный   человек  не  станет  сомневаться  в
греховности  живущих на земле.  У  каждого за спиной  огромный груз  грехов,
часть  из которых осознана и искуплена, другая же продолжает нудить совесть.
И тот груз тянется повинной  памятью сквозь многие поколения предков - через
годы и  расстояния. Через  покаяние  избранных Бог отпускал  грехи  оптом  и
остальным грешникам.  Была надежда, что услышат они Его слова  и будут, хотя
бы руководствуясь чувством  подобия,  неукоснительно  следовать  завету.  "И
сказал  Господь  Моисею, говоря: Объяви всему  обществу  сынов  Израилевых и
скажи им: <b>святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш"</b> (3 кн. Моисеева 18: 1).
     Не выдержал  напряжения  сложных размышлений  Микробник: скопытился  он
неожиданно и совершенно некстати. Отправили его в отделение острых психозов.
Пришлось мне  подхватить  нить  повествования, не дав ей  оборваться,  мне -
тому, кого в нашем терапевтическом сообществе называли "Знахарь". Почему мои
собратья по несчастью так меня величали за глаза и  в глаза прямо? Наверное,
таким приглянулся  я  им больше, чем  в другом качестве. Психи - люди тонкой
конструкции, им  виднее,  кого и как величать. Но в таком выборе я, пожалуй,
был солидарен с  ними: мне и самому с  некоторых пор  стали заметны забавные
особенности собственного  восприятия окружающей  действительности, вообще, и
своей профессии,  в частности.  Исчезла у меня некая "зашоренность"  зрения:
раньше общепризнанные  житейские и  научные догмы были  непоколебимы, теперь
они размыли  свои  контуры,  и многое в них рождало  сомнения,  - во  всяком
случае, я перестал их принимать на веру  безоговорочно. Ко  мне вдруг пришло
осознание тщетности суеты  людской. Все эти нескончаемые "великие  открытия"
на  деле  оказывались  очередным мифом достижения  "абсолютной  истины".  По
сравнению с Божьим промыслом людские откровения были пустым звуком - громким
голосом  в  бочке,  из  которой  уже очень давно  вытекла  вся  жидкость, а,
возможно, она  никогда  и  не  была  заполнена  ничем, кроме  воздуха, легко
распространяющего эхо!
     Лечить своих пациентов я теперь отказался по общепринятым схемам, а все
больше ориентировался  на слово  Божье, стараясь  понять еще и грех, давящий
плоть моего  больного.  А  отсюда  явилось и  понимание правильных  путей  к
выздоровлению.  Я  же  только  давал  совет,  как правильно выбрать  путь  к
искуплению  греха, не сбиться с маршрута,  следовать  правильным ориентирам.
Всякий больной, по моему разумению, прежде должен разобраться с  собственной
душой,  а  потом  уже  алкать выздоровление  тела. Скорее всего, мои коллеги
оценивали только внешнюю сторону такой методы.  Я же  не раскрывал полностью
свои секреты, иначе столько олухов  и  авантюристов приняло бы на вооружение
то,  что и понять-то, по скудной природе  своего  ума, не были в  состоянии.
Наверняка, мои  приемы  со  стороны, непосвященному,  казались  знахарством.
Однако я  заметил, что близкие мне люди, в частности, собратья по несчастью,
то бишь соседи по  палате, с пиететом, можно сказать,  с  большим уважением,
применяли по отношению ко мне эту кликуху - Знахарь!
     Наблюдая   за  жизнью  нашей   больницы,  я  все  больше  убеждался   в
правильности моего метода,  суть которого сводилась к "простому", - слушайся
Бога  одного! Должен сказать, что  пришло ко  мне новое  понимание не сразу,
хотя исподволь оно заполняло меня с тех пор, как на заре своего гражданского
возмужания,  втайне от всех,  я прочитал Евангелие. Тогда, познакомившись  с
этим  кладезем  мудрости,  я от  всей души  возненавидел всех  остолопов  от
партийной  и советской власти,  прятавших  от  меня правду и распоряжавшихся
сознанием людей, обворовывая души. Видимо, новые знания легли на благодатную
почву. Жизнь  заставила  принять правила социальной мимикрии - на войне, как
на войне! - но с  души упали оковы. Кстати, и среди партийных функционеров я
встречал в те годы немало достойных  людей, умевших хорошие партийные  догмы
воспринимать  не  как средство  для  камуфляжа,  а как  ответственные  нормы
поведения. Они брали  на вооружение  суть  морали,  а не ее внешнюю сторону.
Ведь  Иисус,  в  конце-то  концов,  был  стопроцентным коммунистом,  только,
естественно, не  большевистского  толка. Кто  же  станет спорить  с тем, что
кодекс  чести коммуниста  -  это просто  переписанные Божьи заповеди. И  они
содержали позитив,  но с одной лишь поправкой - воспринимаемый их  не должен
лукавить. Трудно тогда было  не заплутать в "трех соснах" - уж слишком "голь
на выдумку  хитра"! В силу именно такого мировоззрения,  я и выглядел  в  те
годы белой вороной.
     Сейчас мое  появление  в  больнице  было необходимо, как мне  казалось.
Нужно было  помочь встать на  ноги брату Владимиру (по кличке Математик). Мы
не  встречались с ним раньше: раньше я лишь слышал, что по отцу у  меня есть
брат. И вот теперь передо мной стоял выбор: помочь или отринуть братца. Ведь
его мать похитила  в свое время у меня моего отца. Но похитить можно слабого
человека - сильный  сам, кого хочешь,  похитит! Так стоило ли застревать  на
обидах, да "кровавых  расчетах"?  Конечно,  не стоит!  -  и я протянул  руку
помощи "слабому",  как  говорят  в  таких случаях.  Владимир был явно загнан
жизненными  обстоятельствами в угол, и  из  него самостоятельно вырваться не
мог.  Но виной  тому были его собственные  претензии  -  неудовлетворенность
научной  карьерой, семейные неурядицы  и прочая житейская  трихомудь. Многие
наши несчастья мнимые. Они начинают напирать на человека, чуть он отклонится
от Божьего  пути, забудет святые  заповеди.  Моя  задача заключалась  в том,
чтобы  помирить  во Владимире сознание  с душой, а  душу  возвратить  в лоно
Божьего промысла!
     Но, занимаясь разрешением  такой  непростой задачи, я  столкнулся еще с
рядом  душевных  калек, и им тоже  была  необходима срочная помощь. К нашему
несчастью,  в  больнице  еще   и  закипели  страсти-мордасти,   втянувшие  в
коллективную  истерику  медицинских  работников  и подкосившие  надломленное
сознание  больных.  Совсем неожиданно,  в разгар,  как говорится,  "бури", в
больнице  появился новый  главный врач  -  Соколов  Леонид  Григорьевич. Мне
доводилось раньше встречаться с Леней: пути-дороги наши перекрещивались, и я
знал о нем некоторые подробности.
     Леонид,  также  как и я,  в  юности окончил  Нахимовское военно-морское
училище, - только я в Ленинграде, а он в Риге. Такое общение с "системой" не
проходит даром: был  Леонид  строен,  спортивен, галантен,  дисциплинирован,
требователен к себе и подчиненным. Любовь к  форме перевоплотилась  у него в
умение изысканно и со вкусом одеваться. Он был,  как "денди лондонский одет"
- шикарен в меру,  умел подать себя  с  достоинством.  Как хороший  командир
корабля, он содержал свою больницу в образцовом порядке. Первый свой большой
"трудовой подвиг" Соколов Леонид Григорьевич совершил, выстроив великолепную
Центральную  районную  больницу  в Волхове. Молодой главный  врач  вложил  в
первое "детище" душу и массу сил, надо помнить  то, как трудно тогда  -  при
плановой  экономике -  было  выходить за рамки  серости. Леонид  Григорьевич
умело поддерживал лоск интерьера и отменную организацию работы персонала.
     Но на этом поприще, полагаю, Леня первый раз и серьезно поскользнулся -
от перенапряга.  Он  невротизировался, и  душа  его  "покатилась" вразнос  с
мыслями, самооценками,  карьерными устремлениями.  Душа  требовала большего,
чем мог дать административный расчет  и  правила  игры, существовавшие  в ту
пору.  В  таких  ситуациях,  прежде  всего,  рождается  беспокойная  змейка,
называемая  "дефицитом  признания". Она  вилась  в  душевных кущах,  пугала,
ласкала и жалила. Леня требовал аплодисментов, переходящих  в бурные овации.
А "начальство" было  косным, не обладающим психотерапевтической гармонией, -
проще  говоря,  в  то  время  начальники были заняты собственной  карьерой и
старались затоптать любого, кто представлялся им конкурентом.
     Леонид,   помнится,  с   некоторыми  мытарствами  вырвался  из  системы
областного отдела  здравоохранения.  Но начальники-говнюки все  же  в момент
"отлета" несколько подпалили ему  крылья. Однако бывшего нахимовца в  борьбе
может остановить  только смерть. Ничто  не  могло снизить  высоты полета его
устремлений.   На  беду,  Леонид  попал  в  новой   организации  под  власть
откровенного  дуролома,  исполнявшего  тогда функции  заведующего  городским
отделом  здравоохранения.  Новые начальники оказались  банальными  "суками",
быстро скатившимися к примитивной травле незаурядного подчиненного.  Соколов
Леонид  Григорьевич  принялся  строить  новую,  огромную  по  тем  временам,
больницу  в  Ленинграде  и  успешно завершал тяжелое строительство. Но новым
успехом  он опять превратил  себя в фигуру видную и перспективную.  И  тогда
новый карьерный паскудник обрушил на Леонида тучи наветов, тем более,  что в
состоянии  невроза   даже  самый   умный   человек   словно   бы  специально
напрашивается на это. Теперь Леню затерли основательно! Леонид по Священному
Писанию есть человек,  "льву  подобный".  И Соколову  пришлось  основательно
побороться,  чтобы выкрутиться  и выйти  из  драки с победой.  Теперь, как я
понимаю,  "питона"  бросили  на  подъем  из  разрухи  нашей  психиатрической
лечебницы. Уверен, что больнице такой маневр пойдет на пользу - Леня сделает
и из этой  развалюхи конфетку. Он вытащит ее из дерьма, но для того придется
мозги  кой-кому поставить на место.  Я на  минутку  отвлекся от персоналий и
тогда  сообразил,  что у Господа  нашего все  давно взвешено  и  определено:
только  злоумышленник  раскатает губу  на то, чтобы затеять для  кого-нибудь
пакость,  как   появляется  существо,   творящее  контракцию   -  и  лиходею
прищемляется хвост. Так было с Соколовым: все его начальники-злоумышленники,
доставившие  ему  массу  хлопот,  заканчивали  настолько  бесславно,  что  и
вспоминать  подробности  не  хочется.  И  в том заключается  логика  Божьего
промысла:  "Ибо Ты  людей  угнетенных  спасаешь,  а очи  надменные унижаешь"
(Псалом 17: 28).

        3.1

     Все  ждали первого  обхода  главного врача.  Ждал его и  я,  потому что
любопытство  жгло,   -  интересно  было  увидеть  старого  закомца:  умного,
талантливого администратора замечательного парня. Я был  уверен,  что в душе
Леонида не должны  были умереть  традиции  "питона" - военного  аристократа,
верного духу здоровой корпоративности, мужского братства.
     И  вот настал  день  и  час "Х": вошел  он,  как Иисус  Христос  -  Сын
Человеческий,  а вместе  с  ним, как  с  Сыном  Божьим, вошли все двенадцать
Апостолов. Он  сам, по большому счету, нисколечко  не изменился  - ну, разве
только  поседел,  добавилось морщин на  лице, кожа  посерела от  чрезмерного
курения,  да  голос  стал  несколько глуше.  А  в остальном, Соколов  Леонид
Григорьевич был таким же стройным, подтянутым, импозантным. Из-под отворотов
халата виделся серый в полоску  костюм,  чувствовалось, что  он  великолепно
скроенный и сшитый у отменного портного. Халат на нем выполнял, скорее, роль
пыльника,  слегка защищающего  именно  этот  дорогой  костюм  от  больничной
"шелухи",  от  микробов и  от  дури, витающей  в  атмосфере  психиатрической
лечебницы,  где  не только  больные, но и персонал  может невзначай выражать
вслух полоумные сентенции.
     Первый  из  апостолов  находился  по   праву   руку,  то  был  нынешний
заместитель  главного  врача  по  медицинской   части  -  профессор  Портнов
Александр Анатольевич.  Я  сразу  оглядел  ищущим взглядом  всю  свиту, дыбы
отметить особенности новой  "команды".  Бросалось в глаза, что неподалеку от
апостолов, естественно, состоящих только из мужчин, сгрудилась стайка женщин
в   белых  халатах.  То   было  не  простое  оформление   хвоста  свиты,   а
заинтересованное  сообщество,  - доверенные  персоны. Первой среди них  была
быстроглазенькая Пятницкая - левретка первого апостола, недавно ставшая  его
законной  супругой.  Инесса, так звали новую выдвиженку,  уже была удостоена
мэтром  соавторством  в  недавно вышедшей  большой монографии, под  грозным,
многообещающим названием "Клиника алкоголизма". Я сомневался в том, что эта,
вообще-то еще совсем молодая  особа, могла набраться столь прочных знаний  и
опыта  по проблемам  алкоголизма. Для того чтобы так лихо описывать вариации
алкоголизма надо иметь  заслуженный  стаж общения  со  спиртными  напитками.
Чувствовалось,  что весь  материал книги, конечно,  был  выстрадан метром  -
Портновым! А  Пятницкая  присовокупилась  к книге  благодаря  своевременному
совокуплению с  профессором. Слов  нет,  чтобы выступить  в  роли "учителя",
необходимы апостольские мозги, и женщина здесь не при чем.
     Мир  со  времени  открытия  "веселящей  жидкости"  просто изнывает  под
тяжестью огромных знаний на этот счет. И покоится эта глыба знаний на плечах
многомиллионной толпы мужчин -  маститых исследователей. Уму непостижимо! Но
законы творчества  и соавторства,  как одной из его областей, особенно между
мужчиной  и  женщиной  в   науке,  всегда  были  сложными,  не  поддающимися
заурядному осмыслению.
     Вторым   среди   апостолов  был  мужчина  занятной   наружности,   мало
подвластной словесному описанию - тут необходима кисть художника. Но главное
было в другом - его выделяла смачная фамилия, которая так и  просилась, чтоб
ее облизнули.  Сметанниковым  Иван  Никифоровичем  величали  заместителя  по
экспертизе, и  он тоже был профессором, разве  только не столь маститым, как
первый  апостол  -  Портнов.  Интересно,  что   в  судьбе  второго  апостола
решительную  роль  сыграла  женщина,  то  есть  здесь  наблюдалось  явление,
противоположное  первой  сексуальной сцепки.  Оказывается, и  так  бывает  в
отечественной науке. Про зарубежную науку ничего сказать  не могу - врать не
хочу, не был я в иных краях, не ведаю про их порядки!
     Я пригляделся к другим апостолам: все они тоже были как бы в одну масть
- червовую, докторскую, профессорскую. И  я сделал вывод, что новый  главный
врач умеет  идеально  подбирать  себе "команду". Новая "шайка" руководителей
сплошь состояла из именитых личностей, делить сферы влияния с ними - само по
себе  дело весьма  сложное.  Но лучше кормить  именитых паразитов,  чем голь
перекатную - без роду и племени!
     Ни  тени  смущения  не было на  челе главного из неглавных, но,  однако
тоже,  фигур  первой  величины  в  психиатрии. Леонид  Григорьевич  спокойно
выслушал  доклады лечащих врачей  по персональным искам  к здоровью  каждого
пациента.  Обратил  он  пристально-вежливое  внимание  на  "профессиональное
бурчание"   своих   заместителей,   клокотавшее   при   обсуждении   деталей
дифференциального  диагноза  и  использованных методов обследования.  Он  не
мешал своему заместителю по медицинской части вставить клизму лечащему врачу
и  заведующему  отделением  за  допущенные  просчеты,  сводившиеся,  главным
образом,  к универсальной формуле, озвученной первым апостолом  - "Вы забыли
со  мной посоветоваться"! И еще один веский  намек  - "Впредь так делать  не
будем"!
     За   всей   этой   врачебно-ученой  суетой  стоял   какой-то  очевидный
эмоциональный фон. Я никак не мог  вначале разгадать его  ключ.  Но  вдруг -
вспыхнул инсайт (от англ. insight - постижение,  озарение)! Все  моментально
встало  на  свои  места:   вспомнилась  вчерашняя  информация   "Вестей"  по
больничному телевизору. Примерно также деликатно, ведущий - приятный молодой
человек с карими татарскими глазами и черными, как смоль, волосами - поведал
Миру о том,  что НАТО в  "формате  Гаагского Трибунала" принялось насиловать
бывших  руководителей  независимого  и  суверенного  государства  Югославия.
Ведущий,   почему-то   постоянно  низко   нагибал   голову   при   очередном
форсированном  вдохе, от  чего  эфир  заполнялся  страшной шипящей  бурей  -
видимо, он так  выражал  свое несогласие с Мировым сообществом. Мало  ли что
взбредет в голову албанцам по поводу своих особых прав на территории другого
суверенного   государства.  Нельзя   же   удовлетворять  все  лихие  происки
экстремистов.  Одной  крашеной  в  рыжий  цвет особе,  имеющей  нос в  форме
раздавленной  картошки,  видите  ли,  не понравилось  то,  что  албанцам  на
территории Югославии  сильно  дали по  рукам.  Она  больше всех  цеплялась к
бывшему президенту Югославии. Ее отвратительно холодные,  бездумными глазами
- источали  змеиный  яд! Но  все же больше, пожалуй, она походила на медузу,
переживающую фазу политического климакса!
     Такая  ситуация  понятна,  когда относишься  к  ней,  используя взгляды
покойного великого мыслителя Зигмунда Фрейда. Сдается  мне, что у той медузы
отмечается    непорядок    с   "либидо",    "эго",   с   "сознательным"    и
"бессознательным".  Ее  основательно  гложет  червь  неудовлетворенности  от
самого рождения. От того  и ударилась  непрезентабельная женщина в политику,
чтобы  осуществить  психологический  "перенос".  Она  уже  однажды  затевала
интригу против нашего Бородина - секретаря совета "Белоруссия  - Россия". Но
тот  выстоял и соскользнул у  нее с крючка.  Так эта стервоза теперь жаждала
крови  Слободана Милошевича.  Я  никак  не  мог вспомнить точно фамилию  той
женщины, -  в  памяти сохранился  только след  созвучий, - но в отношениях с
женщиной  не  обязательно  быть  надуманно-формальным.  Хорошо, когда имеешь
способность  помнить только "достойное" и  быстро  забывать "плохое".  Помню
только,  что,  наблюдая   за  телеэкраном  и  сотрясаясь  от  звука  "бури",
создаваемой  молодым,  сильно  старающимся диктором, я  тут  же,  не сходя с
места,  сочинил  стих.  Тугие  рифмы   хорошо,  по  моему  мнению,  передают
эмоциональную  сторону   вопросу,   не  касаясь   при  этом  дипломатических
тонкостей.
     Карла Дельфонса алкала Альфонса - Черт помогал:
     Зорана-мышку, словив на мармышку, приторговал.
     Интриганка-прокурор начинает уговор, словно вор:
     Слободана в вертолет - перелет, а в Гааге на запор.
     Бдит! Рукой зажат топор, взгляд - упор, гнев, укор.
     Ей в подмогу НАТО-свято - на поверку тот же вор!
     Бородин слинял с крючка - не хватайте с кондачка!
     Югославам всем удача: обойтись нет сил без плача,
     вяжут тех, кто не соврал - честь и гордость уважал.
     Деньги с банды соберут - сербу "счастье" подадут.
     За предательство, как друга, нежит Зорана подруга.
     Всех Иуда обаял - только кровь с дерьмом смешал.
     Бог не дремлет - все поймет - сукам холку надерет!

     Нет  слов, я сильно отвлекся,  далеко  ушел в воспоминания, да и  стихи
приплел, скорее  всего,  ни к селу  -  ни  к городу!  Но  такова уж  система
мышления шизофреника: ему  надо то,  что другие и даром  не возьмут.  Скачка
мыслей  -  одним словом.  Прервал  ту "скачку"  Леонид Григорьевич:  я вдруг
почувствовал,  что  без всякой  опаски к моей  кровати приблизилась знакомая
фигура и знакомый голос меня спрашивает:
     - Саша! Старина, ты-то как здесь оказался? Что стряслось?
     Я  отвечал, сперва основательно переварив  вопрос - мне  было трудно  с
политических стихов быстро  переключиться  на бытовое мелкотемье. Что значит
моя личность, когда рушатся устои?
     - Леня!  Старина, такая поганая жизнь  на  воле,  что я решил отдохнуть
маленько  здесь, под защитой  стен Дома скорби! Ты  разве станешь возражать,
Леня?
     Леня широко развел  руками. Он, словно,  давал понять  доброжелательным
жестом: все его - будет моим. Но в  рамках имущества Дома скорби, вестимо! Я
не  мог  не откликнуться  на дружелюбие иначе, как только предложив  ему для
начала  присесть хоть  на край  кровати, теша  себя перспективами задушевной
беседы. Я  даже  целился в знак  благодарности лизнуть ему  руку, украшенную
золотым перстнем. В печатку перстня был впаян  "крокидолит" - недорогой,  но
примечательный камень. Этот вид камня - серо-синий кварц с голубым отливом -
еще  называют  "Соколиный глаз".  Видимо  Леня считал, что фамилия Соколов к
тому обязывает  и  выписал себе из  копей Австрии (около  города Зальцбурга)
такой камешек. Не отправляться  же  ему за камнем  в ЮАР в район  Приска.  В
других местах "Соколиный  глаз" не  водится. Но  именно  загадочная цветовая
гамма - на  изломе шелковистый  блеск, а  на  плоскости фрагмента  волнующая
иризация -  остановили  мой  собачий  порыв. Леня,  конечно, понял бы, что я
разыгрываю комикс - издеваюсь над величием всей "святой  процессии".  И,  не
дай  Бог,  он  подумал  бы,  что я  издеваюсь  над  дружбой,  над традициями
отставных нахимовцев - питонов!
     Леня тоже  что-то понял для себя особенное  и решительно прервал обход.
Он попросил меня прогуляться с ним вместе до его кабинета и там, в спокойной
обстановке,  без свидетелей,  предаться некоторым воспоминаниям.  А  первому
апостолу главный врач передал "маршальский жезл" и поручил продолжить обход,
дабы   насладиться   полной   мерой   великого   завоевания   демократии   -
самостоятельностью.  Какой   смысл  ему  -   профессионалу   администратору,
блестящему   организатору  больничного  дела  -  разыгрывать  роль  великого
психиатра, когда желающих на выполнение такой актерской задачи и без  него в
свите   было  столько,   что   хоть   пруд   пруди.   Это  было   правильное
административное и человеческое решение, и я, естественно, оценив  "мудрость
руководителя",  в  свою  очередь  перестал  валять  дурака.  Накинув  теплый
больничный халат,  изможденный  пациент  (в моем лице!) вместе с главным, не
спеша,    отправился    по   аллее    внутреннего   двора   к   двухэтажному
административному  корпусу,  стоящему  почти  у  самых ворот  -  у  входа на
территорию  больницы.  Персонал   отдавал  руководителю  "честь"   почти  по
военному, и этой  "честью", практически  бесплатно, мог  пользоваться и я  -
ущербная личность, значащаяся так по официальным источникам - по медицинским
документам.
     Леня всегда начинал  строительную "революцию" на  любом  новом месте  с
переделки своего  кабинета.  Кстати,  он  правильно  это  делал:  необходимо
изгонять  былых бесов  из  стен своего места обитания.  Затем менялся состав
"генерального  штаба", а уж потом уделялось внимание отдельным родам войск -
отделениям  больницы.  Все его  прежние  больницы  в  области  и  Ленинграде
остались  стоять  "памятниками  при  жизни"  своему  творцу.  Пусть  ретивые
простачки  говорят, что "все остается людям", что дома возводят  рабочие,  а
потому  они принадлежат им.  Но тот, кто что-нибудь в жизни свершал, работая
на  разрыв   аорты,  тот  знает:  не  бывает  безличных   побед,  безымянных
памятников. У каждого объекта здравоохранения есть и конкретный творец, он -
владетель   посвящения,   первопричина   памяти,  остающейся  на   земле   и
поселяющейся во вселенском информационном поле.  Ясно, что Леонид жил именно
таким куражом.
     Все  же  что-то стряслось за эти долгие  годы с моим  старым знакомым -
переосмыслил  он, видимо, многие былые ценности. Но боль сопереживания вдруг
полоснула  меня,   словно  острым   тесаком,   по   сердцу:   опыт   рождает
профессионализм, а он почему-то будил во мне настороженность и беспокойство.
Что-то мало осязаемое приковывало  мое врачебное внимание, хотелось сказать:
"Не   нравитесь   вы  мне,   пациент,   сегодня!  Надо  бы  обследовать  вас
основательно".  Какую-то, никому не заметную микросимптоматику, вычленяет из
общей  картины  мозг  опытного  клинициста?  Это  может  быть едва  заметное
поморщивание при посадке в любимое, доверчивое  кресло. И осторожное, больше
чем у обычного здорового человека,  щажение поясницы или  ласковая поддержка
живота  - свидетельство беспокойства органов  брюшной  полости  - все  может
насторожить опытного врача. Выбор еды и напитков -  тоже наводит  на  тайные
размышления. Микросимптомы рождают  подозрения  и  беспокойство, но  они  не
всегда  осознаваемы  -  они,  как хмурое  утро в  понедельник, когда  трудно
понять, почему плохое настроение.
     Леня  предложил  почему-то  выпить  по  стопочке  спирта,  разведенного
тоником,  а  закусить  соленым  огурчиком.  То  и   другое  он   достал   из
холодильника,  замаскированного  мебельной   стенкой   под  красное  дерево.
Помнится раньше Леонид, если и выпивал изредка, то ориентировался на коньяк,
а закусывать  предпочитал  лимончиком, да  конфеткой. Но времена меняются  -
меняются вместе с ними и люди, их привычки и предпочтения. В  конце  концов,
мне-то было все равно, что пить, - лишь бы пить. И мы выпили и закусили - по
первой,.. через  некоторое время по  второй,..  а далее, не считая. А затем,
начался  долгий,  неспешный   разговор   "вразвалочку"   со   множественными
отклонениями от "генеральной линии". Я наблюдал за  Леонидом глазами еще  не
очень пьяными,  анализируя его  поведение, как психолог, потому что мне были
интересны  метаморфозы  человеческой  души.  А,  когда   имеешь  возможность
сравнить  такую  динамику  на  расстоянии  десятка  лет, то получаешь  очень
интересные данные. Леонид, конечно, замечал мой исследовательский подход, но
не обижался  и не протестовал. Рассказывал, главным образом,  он -  это было
его стать, его  система  общения:  человек, много  переживший,  нуждается  в
исповеди.  Главный врач вынужден  несколько  отгораживаться  от коллектива в
силу  особенностей своего  лидерства, а  потому  накапливается в  его  душе,
застревает в памяти многое невысказанного, скорее, недосказанного,  а, может
быть, и недодуманного.
     Выстраивая параллели, располагая по  порядку  психологические диады  из
прошлого и настоящего, я вдруг наткнулся на  вопрос, неожиданно выскочивший,
как бандит с ножом  из-за угла темной ночью, в  пустом переулке: "Чем все же
отличаются  люди, обличенные  властью  и  ответственностью  перед  историей?
Неважно - в больших или малых ее масштабах"? Вот передо мной  сидит человек,
в силу обстоятельств, позволивший закабалить себя еще с  юности обязательным
выполнением команд вышестоящих начальников. Но первое порождает второе, - он
тоже  обязан  отдавать   команды.  Отношение  к  себе  приобретает  характер
отношений  капитана  с  командой и  пассажирами.  Бог и  Власть вверили  ему
корабль.  Он  был  вынужден  всегда  оставаться  требовательным  к   себе  и
подчиненным, иначе порученная задача  не могла быть  выполнена, и тогда  его
ждала  бы гражданское, если угодно,  профессиональное, "забвение".  А  очень
хотелось оставить на земле памятник разумному, нужному - доброму, наконец.
     Кто его  окружал,  кто командовал этим "капитаном корабля"? Кто  возвел
его  на капитанский мостик, и  кто пытался спихнуть его оттуда за мнимые или
реальные провинности? Мы сообща припомнили все, как было. Мы последовательно
перемыли кости сперва всем заведующим областным отделом здравоохранения,  а,
затем, и  руководителям городской медицины. Соколов был и остается "Соколом"
в  своей  карьере  -  бойцом,  созидателем. Наверное, профессию эскулапа  он
порядком  подзабыл, но помнил как необходимо организовать  лечебный процесс.
Административным оппонентом  его  судьбы Бог  подставил вначале человека  по
фамилии  почти Воробьянинов, к ней можно  смело добавлять и имя  - Киса. Эта
Киса  был знающим администратором, много полезного натворившим в области. Он
тоже умел создавать памятники. Однако с возрастом многое  в его деятельности
выглядело, как прыжки  и  чириканье воробья. А Леонида все же  отличал полет
сокола. Тот начальник кончил не очень хорошо: он слишком туго "завязал" свои
амурные дела на  теплую шаль одной рисковой  шалавы.  Та дамочка скоро стала
считать  себя  "императрицей" местного  значения  (вариант  -  "Леди  Макбет
Мценского уезда"). Она принялась распределять должности, звания, ордена так,
словно   бы  они  даются  только   за  личную  верность  именно   ей,  а  не
профессиональному долгу. "Воробья" сняли с  должности  и приземлили в кресло
директором   небольшого   института   пенсионного  значения.   К  искреннему
сожалению, недолгий остатний путь  ждал гиганта  научной  мысли. Наша ирония
была  связана  с  тем,  что  смотрелся  Киса  в  той  должности  все  тем же
"воробушком". Он оставался  администраторам,  а не творцом научного  поиска,
ибо к  нему  не  был а предназначена его голова.  Скоро смертельный  инфаркт
вынес окончательный приговор, и обжаловать его - никому не дано!
     Суд Божий  не подлежит  критике!  Но, по  нашему с  Леонидом разумению,
"Воробей"  был  незаурядной  личностью, достойной и лучших наград. Какая  же
червоточинка,  выросшая до  раковой опухоли,  уничтожила его карьеру?  Ответ
прост: он  потерял  "собачий  нюх" и  позволил  дрянным людям окружить  себя
лестью и вязкой  опекой. Известно,  что  трясина засасывает и уволакивает  в
небытие. Но мы  посчитали  необходимым все  же  произнести тост и  выпить за
"того парня"! Его хорошие дела остались людям, а их было немало.
     В "кровавую  чашу" судьбы Леонида тот  "Воробей" добавил толику  яда, и
пришлось лечить  нервы, плоть, карьеру. Но больше напоганил другой  деятель.
Второй был  воистину ископаемым объектом - уж слишком мелок  его полет. А  в
таких случаях рождается  больше зависти,  подозрительности, коварства. Новый
начальник умел  с многозначительной миной  держать паузу,  выдавать выгодную
репризу,  подобострастно бить, где  надо,  поклоны,  а в  среде  подчиненных
эффектно рыкать. Он пришел из  санитарной службы и вроде бы  неплохо понимал
эти дела. Но в организации лечебного процесса, особенно в крупных масштабах,
такой функционер, безусловно, был основательным профаном.  Соколов оставался
для  него   бельмом  в  глазу,  и  новый   начальник   постарался  задвинуть
перспективного  администратора. Мне трудно было  судить  о том,  оставил  ли
"Карандаш" (такая была  у него кликуха) хоть один памятник в здравоохранении
области?  Если  и оставил, то со  знаком  "минус"!  Клоунов в  профессии, не
имеющей  отношение к цирку, быстро раскусывают и вяжут по рукам и ногам. Как
из  использованной клизмы,  после  промывки чьего-то больного кишечника,  из
таких  администраторов  выдавливают остатки воды и воздуха и выбрасывают  на
помойку. Нашлись  "вязальщики" по  нестойкую душу бывшего санитарного врача:
сперва его  втянули  в  выпивки  на халяву,  затем и  в  дела покрупнее  - с
криминальным душком.
     Леонид    решительно   заявил,   что   у   "Карандаша"   была   скрытая
предрасположенность к такому  финалу,  просто ее не  рассмотрели вовремя те,
кто решал  судьбу этого деятеля. Скорее всего, он прав.  Я мог судить  о том
лишь  по  косвенным признакам. Мне  пришлось  соприкоснуться с  одним из его
выдвиженцем: о, это был откровенный  олух, серый,  как штаны пожарника. Но в
нем  было  амбиций  выше  головы,  и,  самое  главное,  неистощимая  вера  в
собственную непогрешимость. Отсюда бегут многие несчастья таких людей и тех,
кому приходится с ними работать.
     Нельзя сказать, что такие парни ничего путного не способны сделать. Они
тоже оставляют  след  на  земле,  но  уж  слишком  много  остается  рядом  и
вытоптанных  цветов.   Их   положительный  потенциал  ограничен  приниженной
планкой, выше  ее  они не  могут  прыгнуть  сами, но  и другим не дадут. Они
мастера  аттракциона  невысокого  качества,  и  не стоит  от  них  требовать
невозможного: иначе они бросятся искать подпитки слабых своих сил в тех, кто
готов их  мистифицировать. А  это  -  уже  путь  в  никуда:  в  криминал,  в
алкоголизм, в коррупцию!  Как  не крути, но все сводилось к тому,  что люди,
словно разномастные микробы, группируются по формуле поведенческого подобия:
отторгая (можно сказать,  выбивая  из  седла и уничтожая) инакомыслящих,  не
принимающих  их  "серые  ценностей",  но  приближая  к  себе  и  поддерживая
поведенческих недорослей. За этот почти научный вывод мы с Леонидом, крякнув
и злорадно взглянув на соленый огурчик, тоже опрокинули стопку.
     Почмокав губами, Леня  потянулся  в дебри  тайных  откровений - он стал
"колоться", и  я  понял, что  хмель основательно ударил ему  в  голову.  Уже
несколько  блуждая  взглядом, я  все  же  продолжал  творить  научный  сыск:
становилось очевидным,  что толерантность к алкоголю у нового главного врача
несколько снижена,  а, значит,  функции  печени  хромают  и еще кое что меня
беспокоило. Леня, между тем, затосковал и смахнул  решительно скупую мужскую
слезу с разбегающихся глаз. Полилась несколько спотыкающаяся речь:
     - Саша,.. ты зла на меня не  держи,.. но знай,  что по молодости лет  и
из-за сучьего азарта, я однажды чуть не впал в грех, решив тебе подговнять.
     Глубокомысленное молчание, и пьяное мотание головой. Чувствовалось, что
Леня мучился, подбирая  слова более точные и элегантные, но это плохо у него
получалось.  В  душе  у эстета скреблись чертики, и  с ними отважно боролась
пьяная совесть. Надо сказать, что в  "питонии" подобный грех всегда считался
большим  преступлением  против благородных морских традиций, естественно, не
большевистской,  а старорежимной закваски. Наконец,  внутренняя борьба добра
со злом успешно закончилась, и Леонид продолжил исповедь:
     - Помнишь, как-то нас собрали на выездную учебу  по гражданской обороне
в Луге.  Там был такой пробивной и заводной главный врач - парень откровенно
деревенский, но толковый и порядочный?
     Леонид вновь впился  в  меня глазами, словно все еще  решая:  открывать
выгребную яму своей души или  не стоит? Новый  волевой импульс перекосил его
физиономию  гримасой  пьяного  отчаянья.  Через   миг   -  другое   покаяние
засветилась в просветлевшем взгляде. Совесть заговорила довольно громко, так
что секретарша решила с той стороны прикрыть покрепче двойную дверь кабинета
главного врача. Но Леонид начал рассказ почему-то с некоторого отвлечения от
основной темы:
     - Саша, мне пришла в голову почти гениальная мысль, Оцени-ка и ты ее по
достоинству. Наша административная карьера в те  времена, которые  мы сейчас
вспоминаем,  зависела ведь  во  многом не от  умения  организовать  работу и
честно трудиться,  а  от того,  как ты  приподносишь свою  работу. Порой все
решал  удачно  организованный  заключительный  банкет,  шибко  понравившийся
начальству.  Так вот, именно  на таком банкете  после учения по  гражданской
обороне, за большим шикарным столом, уставленным  выпивкой, я  чуть было  не
ссучился,  пытаясь подпоить тебя. Однако такой  номер у  меня не прошел - ты
оказался  стойким петухом!  Каюсь! Окаянная попытка  с моей стороны  в угоду
общему настроению была тогда предпринята...
     Леонид  Григорьевич -  маститый организатор здравоохранения -  мучился,
как девочка,  почему-то во тьме  отдавшаяся  не тому  субъекту. Мне пришлось
успокаивать моего собутыльника:
     - Леня, не  бери  в  голову.  Помни:  в то время я  как  раз  занимался
кандидатской   диссертацией   на   тему   "Социально-гигиенические   аспекты
алкоголизма",  и  для  меня  подобные  коллективные пьянки  были откровенным
подарком. Я использовал их, как полигон для проверки своих научных идей. Ну,
а  что до твоих мелких пакостей, то они меня не  могли ранить,  а тем  более
убить.  Я-то на том банкете пил  только минеральную воду,  выставив  рядом с
фужером в виде прикрытия  бутылку  водки.  Из-за своей баррикады я наблюдал,
кто и чем дышит, и что пьет, и как себя ведет? И твои экзерциции вокруг меня
было  нетрудно  усечь.  Нет  слов, они меня  не  обрадовали, но  и  не очень
огорчили: я-то тоже занимался не очень  благородными научными исследованиями
(хотя в душе себя оправдывал), ты же нарушал этику питонов.
     Было  очевидно,  что  Леонид  чувствовал  себя  человеком,  только  что
нечаянно вступившим в собачьи экскременты, теперь в изобилии разбросанные по
тротуарам.  Вступить  в  них  нетрудно,  надо только  потерять  контроль  на
секунду, не  проследить, куда  ногу  ставишь. "Походка"  поступков  - это  в
некотором роде  показатель стиля  души.  Червоточинки  дают о  себе знать со
временем. Но у человека имеется возможность осмыслить неправильный  шаг и не
допускать  его впредь.  Я  не  мог  ничего на сей  счет сказать о  поступках
Леонида, но у меня появилась возможность теперь за ним понаблюдать и сделать
правильные выводы. А  пока я вел свою щадящую психотерапию, и в  ней главное
место занимало Слово:
     - Леня, мне бы твои переживания! Помни, всем нам  только  Бог -  судья.
Меня, пожалуй, больше озадачило другое: как только я защитил диссертацию, то
тут  же  получил  мощный  удар неприятия  бывшими коллегами.  Тогда они меня
валтузили уже как личность иного качества. Кто-то стал думать о том, как это
отразится  на  его  собственной  карьере. Чего греха таить, многие же ждали,
"роста"  по должностной  линии - а тут  вдруг  высветился  явный  конкурент.
Помнится,  и ты, грешник,  несколько  охладел  ко мне.  Но у  тебя  это  все
реализовалось  на  уровне намеков на  то,  что,  дескать,  одни  пахали,  не
покладая рук, на ниве  сельского здравоохранения,  а некоторые  хитрецы  тем
временем писали диссертации. Как будто я-то писал диссертацию вместо работы.
Просто  у  меня  хватало  ума на то и  на  другое.  А  многие  в  это  время
прокладывали путь  в  карьере  подхалимажем,  да  совместными с  начальством
пьянками. Ни на что другое у них не было дара Божьего.
     Леонид и тут закручинился, вспоминая:
     -  Да,  я помню, как тебя терзали  на всех  уровнях  -  от  собственной
глупости и  зависти. Никакой  защитной  корпоративности  никто  не  проявил.
Народный  контроль  собирался  драконовское  решение  выносить,  чуть ли  не
снимать с должности готовились. Как же ты тогда выкрутился?
     Я погрузился в воспоминания, медленно вытягивая  из  прошлого большие и
мелкие  события. Поставленный вопрос  явно смещал все  в  ту же  сторону - к
заурядным  человеческим  отношениям. Но в таком клубке  и зла, и добра  люди
осуществляли свой выбор по-разному. И я ответил Леониду по существу:
     - На свете все же живут и прекрасные люди -  им нет дела до конъюнктуры
и  фекальной дипломатии. Ты помнишь заведующую планово-экономическим отделом
нашего департамента - Меркину Веру Рахмильевну? Замечательная была женщина -
в  молодости,  видимо, красавица  - умнейший специалист.  Когда  она  читала
лекции в Институте усовершенствования врачей,  то все разумные главные врачи
стремились  попасть на них. С  рассказом о моей ситуации  почти случайно я к
ней и заглянул, посоветоваться с умным человеком - никогда нелишне.
     Леня внимательно слушал, тоже,  видимо,  помня, что Вера Рахмильевна  и
ему много добрых советов давала, скорее всего, и от  наветов спасала. Тут мы
с  ним  солидаризировались полностью: эта  женщина  была нечета  практически
всему  остальному  аппарату нашей административной  кухни. На  нее косились,
злопыхая от зависти,  но  она была не по  зубам чиновной  шушере.  Мне  было
приятно смаковать воспоминания о том случае:
     - Вера Рахмильевна все внимательно выслушала и поняла без лишних  слов,
что  ситуация  назревает  парадоксальная.  Ретивый  главный   врач   проявил
инициативу:  отыскал   специалистов   -   детских  психиатров,  педиатров  и
обследовал детей района. В частности, удалось выявить массу больных, которых
еще можно  было спасти от отвратительных последствий воздействия алкоголизма
родителей.  Дети ведь уже в  утробе матери  испытывают  прессинг социального
конфликта любой формы. Алкоголизм и  матери, и отца, а тем более сочетанный,
пагубно  действует  на  настоящее  и   будущее   состояние  здоровья  детей.
Радоваться  надо  успешно  проведенному  обследованию!  Но нет  же:  кому-то
втемяшилось в голову, что результаты такого обследования можно  использовать
и в научных целях, например, для публикации научных статей,  или того  хуже,
для написания  диссертации.  Ужас! Партийные власти  боялись  еще и огласки.
Кто-то может сказать, что все ваши реляции об  успехах борьбы с алкоголизмом
-  блеф,  фикция, обман!  Но  такие начальники  -  явные  инвалиды  ума.  Им
невдомек, что обязанностью главного врача  как раз и  является поиск методов
профилактики,   непосредственного   оздоровления   врученного   под   охрану
населения.  Как  раз  за  такую  непоседливость  надо  хвалить.   А  если  у
администратора хватает ума еще и делиться передовым опытом или обобщать его,
делая расширенные научные выводы. Меня не мучила неудовлетворенная  гордыня,
но  мне  хотелось, чтобы никто не  мешал медикам  выполнять профессиональный
долг.
     Леонид, конечно, быстро понял, откуда  растут  ноги у этой  интриги. Он
задал точный вопрос:
     - Саша, у тебя были трения  с райфинотделом,  с КРУ?  Это же они обычно
лезут к нам в печенки с глупостями.
     Леонид  был  прав,  но  только отчасти,  меня сильно  грызла  секретарь
исполкома,  курирующая здравоохранение,  - бездарная, злая сука.  С ней я не
очень считался в своей работе, но  она могла  навредить  во многом. Она-то и
использовала   любую   возможность,   чтобы    ставить    палки   в   колеса
здравоохранению.  По  серости  своей,  она предполагала, что  главное  - это
терзать меня,  тогда и успехи медицинских учреждений будут минимизироваться.
Обыватель-то  воспринимает истину  персонифицировано: бьют главного  врача -
значит, плохо лечат все  врачи.  Помню, председатель исполкома мне  как-то в
порыве откровенности заметил: "Да эта, баба-дура, даже себя только один  раз
в месяц любит, а ты хочешь, чтобы она к тебе без  зла  подходила".  Приятное
успокоение. Не стал я ему давать советы по поводу того, что  психопаток надо
убирать с руководящей работы. Как раз они дискредитируют "советскую власть".
Чего ж удивляться тому, что, в конце концов, та власть и  накрылась  женским
половым органом! "Родная перестройка" объяснила рабоче-крестьянским увальням
простые истины. Но это было уже, как говорится, - "серпом по яйцам"!
     Леня хохотал вместе со мной, ибо и он вспомнил много подобного из своей
жизни.
     -  Все  благополучно  кончилось, -  продолжал  я рассказ,  -  враг  был
посрамлен. -  Ты бы посмотрел, Леня, как вытянулись тупые рожи у зачинателей
интриги.  Вера  Рахмильевна,  не  мудрствуя  лукаво,   отписала  на   бланке
областного   отдела   здравоохранения   за   подписью  заведующего   простое
разъяснение   того,    что    существует    специальный    приказ   Министра
здравоохранения,  дающий право  главному врачу  района  организовывать такие
обследования, используя для этого  вакантные  должности. Значит,  и  состава
преступления  в  моих  действиях  нет! Больше всех  "переживал" председатель
народного контроля - ему казалось, что жирная щука сорвалась с крючка.
     Нет слов, за мою спасительницу - Веру Рахмильевну - от вражеских козней
и человеческой тупости мы опрокинули с Леонидом не одну стопку.
     По ходу воспоминаний мы менялись ролями: кто-то, первым творил рассказ,
затем, выступал другой.  Наступила очередь Леонида, и он поведал о том,  как
сложились его дела после перехода на работу в систему здравоохранения города
Ленинграда.  Его пригласили специально  для  того, чтобы  взвалить на  плечи
талантливого организатора строительство  многопрофильной больницы-гиганта. И
Леонид со  свойственной  ему энергией впрягся в тяжелую "телегу". Работал он
так, что  поджилки от напряжения дрожали,  и  из аморфного  объекта-первенца
постепенно  рождалась  больница-фабрика,  оборудованная  по последнему слову
медицинской  техники. Леонид  был  мастером  претворения  в жизнь  различных
эстетических новаций: цветовая гамма, фонтаны, зимний сад - все это были его
любимые  развлечения.  Благодаря  маленьким эстетическим  уловкам Леня серый
объект превращал в сказку, в мечту "непуганых идиотов". Но именно на том его
и подловили.
     В тот период на посту заведующего городским здравоохранением действовал
выдвиженец главного партийного  босса области. Это был полковник медицинской
службы в отставке, весьма занятная личность: он прокрутился всю сознательную
жизнь на должности хирурга в Военно-медицинской академии, не сумев выполнить
в  таком крупнейшем научном центре даже кандидатской диссертации.  А это уже
верный  признак   интеллектуальной   несостоятельности  или  явной  аномалии
характера. Основанием для его выдвижения была удачно выполненная простенькая
операция жене  партийного фюрера. Но  надо быть  весьма  отсталой личностью,
чтобы  не понимать  несерьезность таких оснований  для выдвижения  человека,
никогда не  работавшего организатором  гражданского  здравоохранения.  Такая
махина,   как  город  Ленинград,  требует   уважения   к  себе:   здесь   на
административные  должности  в  здравоохранении  всегда  выдвигались  только
достойные  люди.  Однако:  хозяин - барин! Он остановил выбор  почти  что на
"жертве аборта".
     Выдвиженец  был  виноват лишь  в  одном:  он слишком хотел быть большим
начальником, а  потому  его не останавливало  ощущение некомпетентности, она
просто не рождалась в его голове. Заурядный  козел, привыкший действовать по
принципу  -  "Делай,  как я!" -  принялся курочить здравоохранение  города с
энергией, необходимой лишь при тушении грандиозного пожара.  В его поступках
и  принимаемых  решениях  со временем  появилось и кое-что  рассудочное,  но
окраска действий все равно  выдавала  явленную психопатию.  Естественно, что
Леонид  с его  изысками  к "свободному творчеству" тут  же попал под жернова
"военно-полевой"  интриги.  Издалека  был  слышен  только  хруст  костей, да
шлепанье  липкой грязи,  ее для пущей важности и значительности  принимаемых
кадровых решений раздавали  большие  начальники. Тот полковник от медицины к
тому времени  натаскал в отдел здравоохранения целую  банду демобилизованных
олухов:  им  быстро  прилепили  кликуху   -   "черные  полковники"  и  стали
воспринимать как шутов, комедиантов. Через некоторое  время они сумели еще и
переругаться друг с другом.
     Много  ли можно взять с дураков? Очень  много!  Но  будут то  все  вещи
малопотребные в жизни. Скоро полковники зарылись по уши в меконии: принялись
активно  распродавать по блату  льготные  автомобили,  завели многочисленные
слюнявые  адюльтеры,  поставили многие  медицинские службы с ног на  голову,
вообщем  раскорячили всю  службу.  А Леня  тем временем отлеживался  в тихом
месте - в курортной сети,  да залечивал раны и  нервную систему. Но час суда
пробил:  теперь  уже  снимали  с треском полковников, а  Соколову предложили
возглавить  новую   строящуюся  ведомственную  больницу,   имеющую   большие
перспективы.   Наконец-то,   кончилась   чехарда   в   обкоме   партии,   а,
следовательно,  и в  городском  здравоохранении, и главные врачи вздохнули с
облегчением. Но  Леонид  Григорьевич был  деятельной натурой  и  к его делам
больше подходил завет Александра  Блока:  "И вечный  бой!  Покой нам  только
снится сквозь кровь и пыль"...
     Теперь, как я понимаю, не  выкручивая рук, Леонида уговорили взяться за
нашу  психушку,  соблазнив,  слов нет,  не  идеологическим мифом, а  звонкой
монетой. В какой-то дальней части  порядком затуманенного алкоголем сознания
шевельнулась   подлая  мыслишка:  "А,  может  быть,   греет  руки  наш  брат
администратор  на  строительстве  и  ремонте объектов здравоохранения, иначе
ради чего все эти сумасшедшие хлопоты на себя взваливать"?
     По-моему я не произносил  эти кощунственные  слова вслух. Скорее всего,
Леонид сам догадался прояснить обстановку, а потому без обиняков доложил:
     - Саша, не кощунствуй, не думай о плохом! Сейчас для нашего брата такие
возможности  открыты,  что  ты и представить себе не можешь новых масштабов.
Просто не надо зарываться, борзеть, а заранее, не стесняясь и не комплексуя,
заявить  свои виды  на  зарплату и другие  привилегии.  Теперь - не  так как
раньше: заключается договор, в нем и утверждаются взаимные интересы.
     Леонид немного  подумал, как бы соображая  степень возможного доверия к
моему социально-политическому и экономическому мышлению, и добавил:
     - Понимаешь, коллега, в жизни моей не все было просто. Святых среди нас
нет! И часто мы, администраторы, вынуждены играть по тем правилам, к которым
нас приучат начальники, да обстоятельства. К  примеру,  возьмем  мой случай:
я-то  чувствую,  что  ты  иронизируешь  по  поводу  моего  перевоплощения  в
психиатра. Не крутись, все без слов понятно!
     Леня, конечно, был прав насчет иронии. Но  я не предполагал, что он так
быстро  меня  раскусит.  Сейчас  он задумался  надолго,  что-то  мучило его,
какая-то  каверза сосала под  ложечкой.  Он справился с  тайными  мыслями  и
заговорил уже другим тоном:
     - Саша, ты человек умный и меня  поймешь правильно: "хочешь жить - умей
вертеться!" До прихода  в эту больницу я строил  медсанчасть,  принадлежащую
ведомству среднего машиностроения - весьма богатой фирме. Не будем вдаваться
в подробности того, чем оно занимается.  Поверь на  слово: фирма  серьезная.
Так вот,.. моим коньком всегда была эстетика лечебного учреждения, а  только
потом   организация  лечебного   процесса.   Когда  я  работал   в  сельском
здравоохранении,  то все  как-то  шло, катилось своим чередом.  Но,  попав в
ведомственную медицину, я столкнулся с проблемами, которые не понимал, да и,
наверное, уже понять бы не смог.
     Леня помолчал,  выпил,  морщась, "на сухую", поперхнулся и  закашлялся.
Потянулся к сигаретам - закурил. Воспоминания довались ему тяжело - это было
очевидно. Но он справился с собой и продолжил:
     - Ты помнишь, конечно, Чернобыльскую аварию? Так именно моя медсанчасть
должна была оказывать медицинскую помощь пострадавшим. Но я-то в организации
той  помощи  ни  черта  не  смыслил!   А  толковых  заместителей  и  главных
специалистов  пришлось загодя  разогнать:  известно, что  береженого  -  Бог
бережет!  Меня  так  основательно  ломали  в жизни,  что  я  опасность  стал
чувствовать  спиной,  и  потому  за  спиной  у  себя перестал держать  умных
специалистов,  способных стать моими  конкурентами. Мне легче было  украшать
интерьеры больницы,  но к тому необходимо прикладывать еще и профессионализм
- в частности,  профпатолога,  хорошо знающего  особенности действия вредных
факторов на организм работающих в нашей отрасли. Но такие аварии встречаются
не часто, а вот под самым носом у нас масса других неожиданностей, дремлющих
пока, ждущих своего  часа. Вот тебе информация для размышления: пивоваренная
промышленность  -  вроде  бы  легкая,  пищевая отрасль,  ничего  в  ней  нет
страшного.  А  ты  знаешь,  что  на  одном  из  самых  старых  Петербургских
пивоваренных  заводов  в  специальных  емкостях  -  практически  без  всякой
серьезной  защиты  -  хранится  до 15-18  тонн  аммиака и хлора. Во  времена
частного  владения  заводом  здесь  чистейшую  воду получали из артезианских
скважин, а сейчас ее  берут из Невы и  хлорируют. Качество  пива, нет  слов,
снижается, но  выхода  другого нет.  Так  вот,  если емкость  с  хлором  или
аммиаком  потечет,  то  ветер  ядовитые  испарения погонит на  Петроградский
район. Учитывая высокую влажность, можно предположить, что хлор осядет уже в
виде кислоты, способной убить все живое!
     Леня докурил сигарету и потянул из пачки следующую. Пальцы дрожали - он
явно  волновался,  словно  реально  переживал  уже   случившееся  несчастье.
Какими-то своими способами он справился с волнением и продолжил:
     -  Это  тебе  только  маленький  пример  -  так  детские  игрушки. А ты
представь себе,  сколько химических НИИ,  промышленных предприятий оказалось
законсервированными  в  городе. На каждом  из  них  имеются "музеи"  с таким
набором ядовитых веществ, что можно в одночасье умертвить весь город! Раньше
все это  "охраняла" специальная ведомственная медицинская служба. Теперь все
это накрылось...  Мы  сидим  на пороховой  бочке  и даже не ведаем, когда же
городские власти  возьмутся  за ум.  Ты посмотри,  что  делается:  танкер  в
результате аварии  выплеснул в Нему тонны мазута... Все забыто... Мы же пьем
испорченную  воду,  моемся  ею,  размазывая  по телу канцерогенные вещества.
Разве  тебе  государство   выплатило  "рисковую  компенсацию".  Они-то,  эти
толстогубые  рожи,  каждая  из  которых  кирпича  просит, получают немереную
зарплату, вычитаемую из твоих доходов. Они пьют очищенную  воду,  привозимую
им на дом, да и живут не так как мы с тобой. Они с жиру бесятся: видишь  ли,
в футбол играют, в большой теннис. Да им насрать на твои несчастья! В штатах
их бы быстро заставили тебе на дом воду питьевую в канистрах возись, случись
там  такая   авария  с  танкером...  Не   выведена   еще  достойная   порода
государственных деятелей с гиперболизированной совестью! Вот мы и мыкаемся.
     Леня словно бы споткнулся при быстром  разбеге. Он как  бы увидел новое
лицо среди  зрителей его забега.  Леня пожевал  губами и  уже без аффектации
выразил новые мысли вслух:
     - Саша, присмотрись к простому явлению: мы все  время хвастаемся, что у
нас  оборонная продукция  более дешевая,  чем на мировом  рынке  у  западных
стран. Знаешь,  почему это происходит?.. Мы  боимся  накладных  расходов. Мы
экономим, например, на охране своих секретных объектов, на тех же химических
и биологических "музеях",  а  посмотри в каком состоянии у  нас "могильники"
промышленных отходов. Мы - обыкновенные идиоты!!!
     Леня еще раз закурил,  успокоил расходившиеся нервы и заключил  рассказ
тезисом, дорогого стоящим:
     - Саша, друг!  У меня создается такое впечатление, что логика поведения
людей сводится к очевидному и невероятному: они сами себя загоняют в Жопу, в
грязную,  вонючую Кишку,  если угодно!  Ты посмотри, что делается с Обводным
каналом  в Санкт-Петербурге, он  же даже по внешнему  виду,  не говоря уже о
содержимом текущей в нем жидкости, есть самая настоящая,  к тому же больная,
Кишка! А все к тому идет, между прочим, по понятным причинам: с семнадцатого
года руководят нами бандитские, глупые рожи, откровенно просящие кирпича. Ты
посмотри, был  во  главе  города  человек с  интеллигентной  физиономией. Не
спорю,  может  быть, это и было его единственное  достоинство,  но оно  хоть
как-то успокаивало.  Так  нет же, скинули его, говоруна! И посадили себе  на
шею каких-то водовозов! Слава Богу,  выпускают изредка на телеэкран крашеную
татарку, заряженную злостью:  она хоть что-то бестолково-позитивное пытается
вещать. Пусть сводит собственные счеты с врагами  ее  мужа, если общему делу
такая "ругачка" на пользу! Хоть на  симпатичную бабу  посмотрим: импотенты и
онанисты  помоделируют известную ситуацию, дающую  усладу их сердцу.  Но это
все одно - Кишечные страсти!
     Леня  поперхнулся на неприличных  словах о женщине:  чувствовалось, что
Бог все  же  защищает "слабую половину". Да  и  то  сказать:  зачем  обижать
"вдовствующую императрицу",  когда  она  только от горя  решилась  на амплуа
"телезвезды"!  Леонид  опять закурил - он  себя явно  не жалел -  и завершил
последний экспрессивный аккорд:
     - Но речь не о том. Просто ты спрашивал,  как  я оказался среди психов?
Отвечаю: я  решил начать  новую  жизнь!  Буду  возрождать  эту  больницу,  а
лечебный  процесс  доверю  достойным  специалистам,  конечно,  если  они  не
переругаются  и не  сожрут  друг  друга в  скором  времени!  Но  обещаю тебе
торжественно и  клятвенно, что в  моей компании  не будет ни одной  босяцкой
рожи. Я, хоть внешне, но буду подавать пример интеллигентности  в  общении с
простыми  людьми - моими соотечественниками.  Мой  лозунг:  "Ребята, давайте
жить мирно и уважать друг друга!"
     Приоткрыв душу и исповедавшись, Леня  вроде бы успокоился и  повеселел,
ему явно стало легче, и он перевел рассказ в другую тональность:
     -  Я  как раз  ради новизны такого  эксперимента и согласился  на новую
работу. Ты  же понимаешь, что в той  моей больнице надо мной крыша не текла,
на меня  текли  только  ручейки  славы и материального  благополучия. Я имел
возможность маскировать свое профессиональное верхоглядство. Однако в  такой
больнице, как эта, можно прокрутить вариант ее акционирования, превращения в
коммерческий  организм,  и доказать всем,  что  здравоохранение  может  быть
рентабельным. Уловил перспективы, дорогой ты мой,  доктор медицинских  наук,
мающийся в нищете?
     Трудно  понять,  как бежит время:  почему-то  порой оно тянется страшно
медленно, а иногда летит, как ракета, запущенная  не  человеком, а Дьяволом!
Этот день  соскользнул,  вернее, сползл весомо и  зримо безразмерной  тушей,
больно  боднув  нас  в  бок -  нужно  было  прощаться, а  не  хотелось,  ибо
воспоминания о "наболевшем" объединили и снова сблизили нас.  Наши посиделки
прервала главная  сестра больницы - лощеная  Инна Станиславовна, входившая к
главному, открывая дверь ногою. И  это о многом говорит  опытному психологу,
даже если он  основательно  пьян!  Но  я-то был  не  настолько  пьян,  чтобы
окончательно  потерять   контроль  над   ситуацией.   И  когда  Леонид  стал
подписывать  подсунутые главной медицинской  сестрой  документы, я сделал не
совсем четкую  по исполнению попытку наклониться к самому уху главного врача
и напомнить исключительно конфеденциально, что в палате я прозябаю не  один,
и что братва наверняка заждалась "бодрящего элексира". Леонид вроде  бы и не
расслышал детали  моего  шепота, но главная сестра  оказалась проницательной
женщиной:
     - Не надо шептаться о пустяках, больной. Вы при вашем усердии  и плохой
координации  откусите главному врачу ухо! - молвила доверенное лицо вежливо.
- Я и так все давно поняла,  но более пол-литра  чистого спирта  выдавать  в
одни  руки считаю нецелесообразным! Только вам "добавлять" категорически  не
советую!
     В тот момент упруго  колыхнулись ее груди, а соски  превратились в  две
яркие,  спелые вишни.  Нет, нет - скоре,  спелые  крыжовинки  или удлиненные
оливки,   возбужденно   играющие   под   тонким,   белоснежным,   облегающим
божественное тело халатом  -  о, это был молниеносный удар восторга! Сильнее
могла  ударить, пожалуй,  только натуральная  шаровая молния. Но  упаси  нас
Господи от природных потрясений!.. Бюстгальтера, естественно, на ней не было
-  зачем  он нужен главной медицинской сестре  больницы, всю жизнь методично
совершенствующей  свое  тело,  хотя бы  только  для  того,  чтобы  регулярно
преподносить  его  во  время и  после работы своему единственному,  любимому
главному врачу?
     Я  понял,  что  передо  мной  слегка  задрапированная грудь  нерожавшей
женщины, соски  которой хорошо сформированы усилиями  опытного и плотоядного
мужчины,  естественно,  с  высшим   медицинским  образованием.   Мои  слегка
придушенные  алкоголем "механизмы" зашлись от  потрясения - коварная похоть,
не умеющая  щадить ни возраст,  ни душевное  состояние  маргинала, просилась
наружу. Почти лбом, точнее, острым рогом она пробивая себе путь  в неведомое
и лакомое. Всей кожей и отдельными ее специфически восторженными участками я
почувствовал особое тепло, влагу, гормональный накал и задыхающийся ответный
огонь женской плоти, наученной Богом страстно любить.
     Я  застонал -  этот стон  на Руси у нас  песней зовется! Вспомнив слова
поэта  о  красивом  и  прекрасном,  я тут же  их забыл,  потому что  главная
медицинская  сестра  -  кудесница, очаровательница, обворожительная ведьма -
подавая   своему  повелителю  очередной  якобы  срочный   документ,   слегка
сместилась: я получил новый удар по яйцам!
     А  попробуйте  вы, если  у вас  еще не  развилась импотенция,  спокойно
взирать на находящиеся в  пятидесяти сантиметрах от глаз обтянутые скользким
нейлоном  белого халатика, ягодицы идеальной формы.  Стоит ли говорить,  что
они  плавно  переходили в  пикантную округлость  всех  остальных конструкций
женского  тела.  В эту волнующую анатомическую  схему  включились и  упругие
бедра,  и  уже начинающая пикантно грузнеть талия.  Слов нет, нельзя было не
проследить все изгибы,  все линии: от напряжения я, видимо, потерял контроль
над  временем и  пространством.  А потому, чтобы лучше  разглядеть  коленные
суставы, икроножные мышцы  ног этой покорительницы сексуального Эвереста,  я
соскользнул  под  стол,  громко стукнувшись  лбом о его тумбу.  Конечно, мне
мешал "авторский ключ", то есть та  мужская анатомия, непроизвольно выросшая
до  масштабных  размеров,  по  форме  напоминающая  восклицательный  знак  и
перетягивающая  меня вперед.  Я впопыхах  не  учел чисто физический закон  -
закон смещения центра тяжести!
     Вылезти из-под  стола мне помогла  главная медицинская  сестра. Но она,
легкомысленная, только  думала,  что помогла. На  деле,  своим повелительным
прикосновением,  эта  женщина   вызвала  у  меня  почти  шок.  Чтобы  как-то
справиться  с волнением, я принялся  грызть  стакан,  застрявший почему-то в
моей  правой руке. Я грыз стакан, как  конченый алкоголик, не ведающий того,
как же  ему "кончить"!  Да, слезы  отчаянья текли  по  моим  щекам. На  меня
смотрели две пары глаз: мужские, пьяные - солидарные, понимающие и женские -
трезвые, любопытные.  Первой нашлась  Она -  Ее Величество  Женщина.  Бросив
документы  на  стол  ,  главная медицинская  сестра отобрала  у меня стакан,
наполнила его "огненной водой" и, придерживая  мою голову, словно годовалому
ребенку, заставила  выпить. Почти  тут  же  ощущение  некоторого  облегчения
расползлось по  всему телу  и  хорошо затуманило воспаленный мозг! Мне стало
легче  -  конфуз  прошел,  подумалось:  "Хорошо  сидим"!..  А она  улыбалась
ободряюще,   и   любопытство  общее,  относительное,  перешло  у  нее   -  в
исключительно-женское.  Теперь главная медицинская сестра смотрела на меня в
упор, как бы оценивая мои тактико-технические и  возрастные данные. Голос ее
зазвучал,  словно  призывный  набат,  -  не  по   громкости,  а  по  ясности
перспектив:
     - Завтра  утром зайду на ваше отделение и проверю, не было ли нарушений
режима и внутреннего распорядка. Вам понятны условия игры, профессор?
     Чувствовалось, что информация о том, с  кем дружит и пьет главный врач,
была  поставлена  в больнице на должном  уровне. И  я  попробовал улыбнуться
благодарно и преданно главной медицинской сестре с великолепными внешними и,
видимо,  отменными  внутренними данными. И она  не  расценила этот мой  жест
вежливости,  как  перебор - значит, она была  тоже  интеллигентной женщиной,
способной на ответное  чувство. По  лицу  Леонида Григорьевича было нетрудно
понять,  что  и у  него были регулярные возможности оценить  те же  качества
главной  медицинской  сестры  больницы.  Больше   того,  я  подозреваю,  что
переводил он эту  приятную  и достойную  во всех отношениях женщину за собой
через все  многочисленные свои административные  миграции. Леня  на прощанье
всучил мне банку с оставшимися солеными огурцами, шматок копченой  колбасы и
краюху  хлеба,  напомнив,  что пациенты  должны  тщательно  закусывать, а не
только пить горячительные напитки.  Он просил так же передать всем остальным
профессорам  и приближенному  к  ним  населению  пламенный  привет и  обещал
заходить "на огонек" почаще.
     На  улицу я вышел самостоятельно и, как не странно, держался молодцом -
не качался и не пел похабные песни. Дорогу я помнил хорошо. А плоская бутыль
со спиртом, что выдала мне  предусмотрительная  главная медицинская  сестра,
колыхалась у меня не в кармане халата. Она  в целях конспирации и возможного
шмона санитаров на входе (что мало вероятно, конечно, учитывая мои очевидные
для  всех  особые отношения  с "фюрером"), согревала мне промежность. Нечего
удивляться!  Там  она,  привязанная к поясу  бинтиком,  величаво колыхалась,
наводя соответствующий орган на занятные размышления - все тайное надо уметь
хорошо прятать.
     Оказавшись на улице, я почувствовал что-то общее с известным фильмом  о
фашистском концлагере,  где  отсиживал срок  "Сергей  Бондарчук".  Для  меня
теперь главным было  - дойти до  своей койки, не разбив "подарки", не заснув
под кустом, не описавшись. Ну, последний вопрос я быстро разрешил - почти на
ступеньках  крыльца  административного  корпуса -  пусть знают  наших,  суки
великосветские!  Тихая,  относительно  теплая  ночь, с  небесами,  усеянными
многочисленными звездами, наводила на космические размышления. Как всегда, в
пьяной  голове  родились  стихи,  которые я, продвигаясь  по  темным аллеям,
шепотом  и  озвучивал,  сильно  напирая  почему-то  на  шипящие,  свистящие,
ершащиеся. Скорее всего, это происходило потому, что спиртное не могло найти
в кишке себе достойного места. Да и по кровеносным сосудам других органов  и
тканей  слишком  резво  пробулькивали  и  шипели  отдельные капли  "огненной
жидкости",  шурша клетками  сопротивляющегося,  возмущенного  эндотелия.  А,
возможно, алкоголь  сильно расширил  Оддиев сфинктер, и  желчь  выплеснулась
огромной порцией в просвет кишки.
     Я  отдавал  себе  отчет  в  том,  что в  моем  наркотизированном  мозгу
родились,  безусловно,  не  стихи,  а  лишь  отзвуки, скорее,  далекое  эхо,
поэтического  восторга. Его весьма трудно отделить от последствий сильнейшей
алкогольной интоксикации. Но все же нельзя было не  заметить и присутствие в
тех пьяных бреднях святого творческого начала.  Кто будет спорить с тем, что
я не поэт  по  природе  своей. Я не поэт уже потому,  что не обладаю навыком
особого  мироощущения. Я,  скорее, являюсь  тем  безответственным балагуром,
каких миллионы на Земле.  Они легко складываю отдельные слова в удобоваримые
фразы,  а из  тех, шутя, формируют кусочки, а  затем  и цельные тексты. Я не
писал "биографию жизни", а  лишь  фиксировал  свои ощущения  - я был, есть и
всегда останусь махровым эгоистом, руководствующимся только одним началом  -
любопытством. Такие люди трудятся не для зрителя, не для читателя, а  только
развлекает себя, тешат свою эгоцентрическую суть. Тем не  менее и такие люди
имеют право на жизнь и творчество.
     Скользила ночь
     коровой с горы,
     рыгая, брюзжа,
     тугим животом
     ложась в лужи.
     *
     Удумал помочь:
     рогатину прочь,
     жалость сожми,
     в Кишке отыщи
     око луны, жижу.
     *
     Тюбаж из забот
     на желчи поток.
     Крут боли жгут:
     гложет желудок
     язва, ноя и жаля.
     *
     В тоске покружи,
     в штаны наложи,
     фонарь не туши:
     в жизни не мрак -
     луч света нужен!

     Даже в сильно пьяном виде я отдавал себе отчет относительно собственной
творческой  испорченности.  Но  я  нашел  для  себя удобное оправдание:  мне
казалось,  что  существуют  законы "информационного  поля", только потому  и
теплящиеся  в космическом  пространстве,  что  вот  такие балагуры,  как  я,
постоянно его  подпитывают. Не делай они  того, и  информационное поле скоро
иссякло,  задохнулось бы в  вакууме!  Прокрутив в пьяной голове  эти  далеко
несвежие  мысли, я гордо запрокинул  голову  и засвистал  какую-то бравурную
мелодию.  Но, поскольку с музыкальным слухом у  меня было от  рождения очень
плохо, то постепенно  мотив сбился в сторону  знаменитого - "Шумел  камыш  -
деревья гнулись"... Да и этот музыкальный образ не удержался на твердой ноте
и скатился к забавному варианту "Марсельезы"...
     Маме в  письме,  если  бы мог  отослать  его  на  тот  свет,  сообщил с
радостью,  примерно,  следующее:  "Мамочка,  дорогая!  Доплыл  благополучно,
"провизию" не растерял. "Чадами" своими был встречен с радостью. Но, как они
терзали пищу, не помню, ибо забылся благополучным, оздоровляющим сном - сном
праведника,   добросовестно  выполнившего  свою   миссию"!   И   вспомнилось
напоследок, перед полным провалом,  перед "отключкой" святое: "Кто мудр, тот
заметит сие, и уразумеет милость Господа" (Псалом 106: 43).

     <b>3.2</b> большой "трудовой подвиг

     Утро распахнуло свои объятия всем почти одновременно: мы приветствовали
друг  друга,  скромными,  но  чистыми,  как  откровения  ребенка,  улыбками.
Вчерашний вечер  удачно закончился, хорошо начался сегодняшний день, и, даст
Бог, тем же качеством  будет определена трогательно и нежно подкрадывающаяся
к  нашим постелям пока  еще  издалека будущая ночь! Одно  меня  удивило:  на
кровати профессора Кагана Виктора Ермолыча из-под одеяла торчали две головы.
Витюша  уж  точно не  мог за одну ночь превратиться  в  змея о двух головах.
Значит, следовало  к головам приглядеться внимательно. Я так и сделал, а  от
того отодвинулось  похмелье и сильное  головокружение,  пришло  просветление
резко  и зычно, как  удар корабельной рынды:  на  одной  кровати, под  общим
одеялом лежали взлохмаченные  головы - профессора Кагана  и бывшего лечащего
врача  Николаевой. Мотивы  такого  слияния не сразу, но постепенно стали мне
понятны. Их было два:  первый  - индивидуальное желание, а  второй - желание
обоюдное. Любая просьба объяснений, как я  полагаю, было бы  расценено,  как
вульгарное  любопытство и покушение на личную жизнь. Ребята вечерком  славно
выпили и закусили,  так  стоит ли обращать внимание на мелочи: не было сил у
Клары Николаевны  дойти до  своей  палаты.  Да  и желание,  наверняка, такое
отсутствовало. Скорее  всего, Витя тоже приложил старание, аргументы, доводы
свои выставил, а довод-то  у него  имелся  значительного размера. Против его
довода еще в институте многие молодые особы  не могли устоять, так почему же
Клара  должна была  избегать соприкосновения с таким знаменитым  аргументом?
Все, что естественно, не может быть противоестественно. Это же закон жизни!
     Но  меня не  это  волновало,  просто я  готовился  к достойной  встрече
главной медицинской сестры, хорошо запомнив ее указание блюсти дисциплину, а
потому максимально вежливо я заявил:
     - Клара, мать твою так, сексопатка ты беспробудная! Быстро линяй с глаз
долой - Витьке сейчас придут делать укол от сифилиса.
     Твердо  сказанное  слово  возымело действие:  Клара  испуганно таращила
глаза  на Виктора, силясь отодвинуться от него,  а тот злорадно похохатывал,
теребя  ее  левую  грудь.  Клара  скатилась  на  пол,  и,  заголив  зад,  на
четвереньках  принялась отползать  к двери. Ей вдогонку  был  брошен халат и
тапочки. Витя даже в этот момент был галантен и избирательно вежлив:
     -  Подбери манатки,  Кларентина!  -  пропел он почти также  нежно,  как
нильский  крокодил. - Я жду  тебя, любимая, к обеду. "Только два  прибора  и
тихая  музыка!"  -  повторил  он слова  героя многих  французских фильмов  -
атланта Бельмандо.
     Но  Клары  уже  и  след простыл,  а на  пороге возникла  фигура главной
медицинской сестры всей больницы, ее  сопровождали прочие медицинские сестры
-  все,  как на  подбор, красавицы,  да еще и с бесстыжими  глазами.  Там  в
коридоре они, видимо, имели  возможность  наблюдать тренировочные  "проходы"
по-пластунски величавой дамы.
     Виктор  Ермолыч  тут   же  забыл,   что   совсем  недавно  прикидывался
сифилитиком и напрягся, как  гусарская лошадь при  звуках  парадного  марша.
Эйдемиллер  слегка  порозовел  тоже,  видимо, от  возбуждения,  а  Математик
спрятал  голову  под  подушку,  демонстрируя явное  смущение. Особую реакцию
проявил  брат Василий  - он громко пукнул, но все деликатно не заметили этот
симптом  слабости  концевого сфинктера  кишечника недавно  прооперированного
больного.  Микробник  только  повел  глазами  в  сторону  женщин  -  он  был
максимально истощен недавними напряженными размышлениями, и его, кроме того,
сильно мучило похмелье. Сочетание спиртного с аминазином - опасный коктейль.
Чертежник  сделался еще мрачнее,  чем обычно, но все же нашел в  себе  силы,
чтобы вымолвить, скрипя зубами: "Чуть свет  и я у ваших ног"! Чувствовалось,
что литературу в школе он изучал прилежно.
     Быстро  оценив  обстановку, Инна  Станиславовна  присела на  край  моей
постели и задала первый вопрос-тест:
     - Благополучно  ли добрались вчера, Александр Георгиевич? - она  как бы
проверяла мою ориентировку во времени  и пространстве. - Вид у вас неплохой,
если не считать небольшие тени под глазами. На что жалуетесь, больной?
     -  Я  не  болен -  я с некоторых пор влюблен! - был  мой ответ. - Какое
право я имею жаловаться, Инна Станиславовна, если  вы сидите рядом  и мы оба
уже на кровати.
     Чувствовалось, что  вчера я все  же несколько перебрал: печень хромала,
перепоручая коже выводить шлаки, но я бодрился и продолжал светскую беседу:
     - Я, если позволите, лишь пытаюсь выстраивать возможные психологические
проекции, соответствующие  моему неутомимому  желанию. Однако  мне  известно
направление вашей реакции. О, с кем вы, прекрасная и несравненная?
     По  логике  сюжета,  мне  надлежало  скорчить скорбную физиономию, и  я
выдержал роль, продолжая бормотание:
     - Вы  посмотрите,  Инна Станиславовна, на наших  атлетов: они уже давно
отлетели  в  мир  грез,  где  пока  еще  на  виртуальном уровне  общаются  с
представителями вашей эффектной стайки.
     Здесь, по моему разумению, было необходимо глубоко вздохнуть и потупить
взор,  а  потом  ляпнуть  с  размаха,  без  подготовки.  Примерно  так,  как
неожиданно пускается в пляс пьяный русский человек,  или корова ляпает  свой
очередной  блин  на землю при  задумчивом заглатывании пережеванного  комка,
сперва   отрыгнутой,  а  затем  тщательно  пережеванной  травянистой  массы.
Необходимо  учитывать   законы   физиологии  на  всех   уровнях,   во   всех
экологических нишах!
     - Инна Станиславовна, вы же видите: я весь в огне и уже лежу обнаженный
в  постельке. - вкрадчиво  начал я развешивать  словесные сети, выглядевшие,
вне  всякого сомнения, как откровенное домогательство интимной  близости.  -
Остановка за малым - за  вашей  милостью  и  решимостью. Нас разделяет всего
лишь неплотная прослойка воздуха, да тонкая  ткань вашего халатика. Но нужна
воля  к  победе, а  посторонние  и  сами  догадаются  покинуть  помещения  в
критический момент, будьте покойны!
     Инна Станиславовна,  естественно?  понимала, что  все  сказанное - лишь
плод больного  воображения, фантазии поэта, лишь  игра  поэтических образов.
Она  не  обижалась,  а  вежливо слушала,  кое-что  наматывая  на  ус.  Но  я
чувствовал,  что   лед  таит.  Он   еще  не  "тронулся,  господа   присяжные
заседатели",  однако,  что-то  мне  подсказывало,  что   все  идет  к  тому.
Изысканность   слова,  давно   замечено,   очень  благотворно  действует  на
большинство целомудренных женщин. В том же углу женского сознания прячется и
особое реагирование на звук мужского голоса. Загадки воздействия "тембра"  -
это  очевидный капкан для  "бессознательного", а его-то  у  женщины  намного
больше,  чем "осознанного". У нормально  сексуально  развитых особ  вообще с
"головкой беда"!
     Я пытался сходу угадать и правильно подобрать нужные эффекты. Но, когда
твоя  рука лежит  на лобке или хотя  бы контролирует  пульс женщины,  то это
делать намного легче.  Я  же пробирался  в кромешной  тьме,  по  обрывистому
склону, то  есть  ситуация была по-военному  критическая! Меня  поддерживала
только народная  мудрость, гласившая:  "Если  сучка не  схочет  -  кобель не
вскочит!" Бог  подтянул  нужные гайки  и  параллельная  лапка камертона Инны
Станиславовны зазвучала с моей в унисон: я, видимо, сумел адекватным тембром
голоса -  ну, не лысой же башкой!  -  пощекотать центры  возбуждения  у моей
подопытной.  Мой  научный  опыт  подсказывал: развращенные  дамы  склонны  с
наибольшим восторгом воспринимать похабные анекдоты, но целомудренные требую
"изящного приободрения".
     Сегодня  в  нашу палату  вошло  само  Целомудрие! Оно,  может  быть,  и
нечаянно,  а,  скорее всего,  намеренно,  посетило нас.  Вся женская команда
ждала сигнал своего  маршала. И какой-то тайный  сигнал поступил: после моих
слов  у дам по-особому  эффектно  расправили  плечи,  несколько  выставилась
вперед грудь,  руки  приятно  сложились  на  лобке, обозначая слабую  защиту
главного  центра  притяжения мужских  восторгов.  Правая  ножка  выставилась
вперед, исподволь выставив  на обозрение знатоков идеальное округлое колено.
Все  мужики  оцепенели  от  восторга! Ему  в  подметки  не  годится  эффект,
возникающий   даже   от  самой   последней  выставки  современных   легковых
автомобилей.
     Женская   многозначительность   отменно   действует  на   мужчин,   как
целомудренных, так  и крайне  развращенных. Виктор тут же резко перевернулся
на правый  бок,  крепко обняв подушку (это, видимо, его  любимая поза). Брат
Василий снова издал саксофонный  звук. Математик полностью ушел под одеяло и
извивался там  подобно  змее. Эйдемиллер розовел  все  больше и больше,  еще
немного  - и от него можно  будет прикуривать.  Чертежник вспомнил слова  из
некогда  популярной  песни и озвучил  их: "Ты  свистни - тебя  не заставлю я
ждать!"   Только  Микробник  оставался  "вещью   в  себе"  и,  как  истинный
философ-аутист, никого не пытался ничем беспокоить.
     Инна  Станиславовна  нежно  "лягнула"  меня   проникновенным  взглядом,
ободряюще и, вместе с тем, успокаивающе потрепала меня по руке. Любая  форма
женской  ласки приятна воспитанному  мужчине! И я был готов целовать воздух,
насыщенный запахом ее свежести  и изящества. Но нам обоим  было понятно, что
разговор  в такой  тесной компании на волнующую теперь нас обоих  тему  мало
продуктивен. Мы, не сговариваясь, сделали друг другу известный знак  глазами
- смежили  ресницы на мгновение,  как бы  говоря "Да, да и только да"!.. Мне
даже показалось, что моя королева слегка  притиснула бедром мою онемевшую от
восторга  длань.   Но  затем,  вроде   бы  одумавшись,  Инна   Станиславовна
решительно,   а  потому  быстро,  поднялась.  Теперь  уже   ничто  не  могло
замаскировать  пикантные  реакции  моей  плоти -  я  понял мотивы, терзающие
"подсознание"  былых партийных вождей нашего города, умудрившихся испохабить
каменной стелой  площадь перед Московским вокзалом.  Нет  слов, дремлющий на
толстой лошади Император  Всея  Руси - Александр  III  плохо гармонировал  с
местом, имеющим  вызывающее название - Площадь  Восстания!  А ведь  творцами
такого   украшения  были  два   небольших  человечка  -  отпрыски   древнего
татаро-монголского  нашествия на Русь. Это  был их последний  побор "дани" -
подарок своим  вероломным  предкам,  а,  заодно, и  пощечина  расслабленной,
дремлющей нашей Отчизне. Я многократно возвращался  к их личностям, повторял
вслух  свое негодование по поводу их  деятельности.  Мне  не удавалось найти
правильный ответ на простой вопрос: "Что же питало веру таких деятелей в то,
что им дано право вносить эстетическую ущербность в жизнь страны?" Видели же
они  свой  маломерный  рост  в  зеркалах и  могли сравнить  себя  с  "глыбой
истории", но, видимо,  реальности их не останавливали от дурных, своенравных
поступков.  Что-то  от  ленинской  шизофрении основательно "занозило" голову
кастовых   партийных   деятелей!   Потому  набедокурили,   напакостили   они
основательно.  Слышал  как-то  выступление  на  партийном  съезде  одного из
современных   деятелей   Кубани:   в   тех   речах   была   подобная   тупая
самоуверенность.   Никакого  сомнения   -  выступал  зомбированный   кретин,
зараженный  "кулацкой" красной  доктриной! Тут  я прозрел: Бог  распределяет
миссии! Значит  одних  Он отдал во власть  Дьявола.  Тот,  набросив  красную
пелену им на глаза, заставил грешников играть роли идиотов. И получается  по
Евангелию:  "И просили Его все  бесы, говоря: пошли нас в свиней,  чтобы нам
войти в них. Иисус тотчас позволил им.  И  нечистые духи,  вышедши,  вошли в
свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и
потонули в  море"  (От  Марка  5: 12-13).  Ну, а  других -  безгрешных - Бог
сопроводил  к  делам достойным!  "И  сказал  им:  какою мерою мерите,  такою
отмерено будет вам и прибавлено будет вам слушающим" (От Марка 4: 24).
     Кажется моя "карета" укатилась  далеко в сторону, и Инна Станиславовна,
быстро учуяв "передвижку мозгов", стал прощаться:
     -  Ну, поправляйтесь,  господа шизофреники, -  уже по-матерински  нежно
молвила главная медицинская сестра больницы, - я буду вас навещать и следить
за вашим выздоровлением.
     Но  мужчины, все как  один,  поняли,  что теперь они никогда не  станут
здоровее,  ибо  огромная  заноза  соблазна  глубоко вонзилась  им  в сердце!
Вытащить ту занозу могли только нежные, ласковые руки  женщины,  добровольно
решившейся  на   соответствующую   процедуру.   Но,  пока   мы   предавались
дистанционному  сексу,   дамы  растаяли,  словно   виртуальный  образ,   как
прекрасный миф, навеянный рассказом какого-то писателя-кудесника, способного
переживать и тяготы, и радости жизни также остро, как сам Господь Бог!

     Она зажгла, как искра, стружку,
     мою мечту, столкнув, и кружку,
     где в гуще чая плавала не муха,
     не света луч - но сущность лоха.
     Где я найду теперь покой и сон:
     в моей душе, затеял шутки слон.
     От неудачных танцевальных Па
     азарт простату давит как клопа!

     Странно,  но больше всего нас удивил Чертежник:  он почему-то  принялся
изображать из себя штатного сатирика, пытаясь всячески издеваться над нашими
чувствами.  Он  позволял  себе  высказывать  в  наш адрес сущие  панегирики,
облекая их  в одежды  нарочито ядовитого сарказма. В нашей компании было  не
принято  рукоприкладство, но мы  строго  его  предупредили. Тогда, зная наше
слабое место, он и перешел на стихи. Мы их выслушали, даже записали на стене
фломастером. Но суть стихов оставили  без особого внимания, отметив, однако,
что  Чертежник  под действием недавнего  нервного  потрясения  сместился  от
математики, от черчения к музам,  способным довести до беды. Ибо, кто  будет
спорить, что  до добра