стихосложение - эта тяжелейшая форма шизофрении, истощающая душевные силы даже быстрее, чем откровенный разврат, - не доводит! Не помню, сколько времени мы провели в состоянии полнейшей ошеломленности: должно быть довольно много. К нам явилась лечащий врач. И Нина Викторовна тоже долго не могла понять причин помутнения нашего коллективного разума. Нас накрыл изящным покровом глубочайший аутизм: мы молчали, пухли и пускали пузыри изо рта и кое-что из глубин зарождающейся любви - на серые от телесной грязи простыни. Ну, а брат Василий вообще ударился в такую затяжную симфоническую музыку, что нам пришлось быстро разлиновать бумагу под нотные знаки и неустанно фиксировать мелодии. Ибо вариации ее неустанно менялись и граничили, нет слов, с гениальностью. Эйдемиллер, наконец-то, смыл краску возбуждения с лица и переключился на построение гипотез относительно влияния "психологического портрета" на гонадотропные реакции. Но то все - пустое по сравнению с общими переменами. Инна Станиславовна стала захаживать к нам почти регулярно, всегда присаживаясь на краешек именно моей постели - я от такого шика балдел, а мои товарищи исходили белой завистью. Приходил довольно часто и главный врач, как бы для того, чтобы "посоветоваться с профессурой". Это были его доподлинные слова! Мы придавались с Леонидом Григорьевичем некоторым воспоминаниям, как-то подстегивавшими наш "юношеский задор". Они помогали поддерживать форму и объем нашего обобщенного душевного "воздушного шара", достаточные для смешливого восприятия жизни. Тогда нам казалось, что мы парим над землей, над ее ухабами и рытвинами. Ведь, в конце-то концов, именно от количества теплого воздуха и зависит высота полета воздушного шара, а, может быть, и сигарообразного красавца - дирижабля с хищной, породистой, алкающей страсть мордой. Под влиянием очарования Инной Станиславовной намного чаще в моей голове рождались двусмысленные ассоциации, с явно сексуальным подтекстом. А вот в поведении, в психологии Леонида мне не нравилась его некоторая "опущенность". Он же всегда был эстетом в полном смысле этого слова, теперь же бывший лоск приобрел "палевый" оттенок. Порой, мне казалось, что Леня тяготится какой-то серьезной хворобой и ищет в таких воспоминаниях "защиту", скорее, поддержку увядающим где-то на клеточном уровне силам. Он как бы исподволь давал отчет своей жизни на Земле, оправдывая или ругая некоторые свои поступки. Все это в чем-то походило на настроение, удачно переданное Валентином Распутиным в "Прощание с Матерой". Помнится, Леонид как-то уперся в период своей борьбы за "социальное признание". После успешного строительства Центральной районной больницы в городе Волхове, начальство на словах вроде бы носило его на руках и направляло к нему массу "экскурсантов" перенимать "передовой опыт". Но на деле, никому из них не приходила в голову даже такая простая мысль: присвоить "высшую категорию" главному врачу отменного учреждения. От такого пустяка - формальной акции - кстати, зависел и уровень зарплаты, не говоря уже о престиже, о справедливости, об удовлетворении честолюбивых устремлений. Но как-то, на счастье Соколова, больницу посетил министр здравоохранения России. И Леня показал товар лицом! Он же вырос, воспитывался в таком центре культуры, как Рига. Он унаследовал от "западников" мастерство оформления интерьера делового помещения, любого лечебно-диагностического подразделения. Утро для главного врача начиналось со встречи с маленькой бригадой маляров - с ними он обсуждал колеры и последовательность обновления покраски тех или иных помещений больницы. В том состоял секрет фирмы, позволявший больнице всегда оставаться свеженькой, новенькой, "одетой с иголочки". А начинка из медицинского оборудования и организация работы подразделений, служб больницы была универсальной, приблизительно, одинаковой для всех ЦРБ области. В этой части, удивить министра было трудно. Он очаровался культурой учреждения: все здесь напоминало о высоком предназначении медицины. Через эстетику прокладывался мостик к разуму пациента - все вселяло уверенность в то, что здесь помогут избавиться от болезни. Особая элегантность била в глаза посетителю, срабатывал эффект общей культуры учреждения, повышающий и медицинскую культуру пациента. Даже самый занюханный колхозник начинал понимать, что его здоровье имеет высокую цену. Если с таким достоинством и вкусом организовано пребывание пациента в больнице, то здоровье стоит беречь, есть смысл бороться за него, выполнять назначения врачей, прислушиваться к их рекомендациям. А когда тебя, как поросенка, приговаривают к постоянному пребыванию в хлеву, в свинарнике, да еще при этом хамят, пытаются "содрать деньгу", то теряется уважение не только к здравоохранению, но и к самому себе, к здоровью. Министр был умным человеком и все быстро понял: его резюме было четким и ясным - главный врач такого учреждения обязан быть специалистом высшей категории. "Приговор" был вынесен не только деятельности молодого и перспективного главного врача, но другой его конец больно бил по башке интриге начальников. На следующий день, чуть свет, Леонид влетел в областной отдел здравоохранения и почти от дверей кабинета бросил на стол заведующему "Отчет о работе", необходимый для присвоения категории. Так "база передового опыта страны" через признание заслуг ее главного врача получила высшую категорию. Напомнив мне эти свои баталии, Леонид теперь сокрушался по поводу того, что был порой слишком демонстративен, себялюбив. Но я не соглашался - его человеческий эгоизм уж очень хорошо работал на общегосударственное дело. Такое поведение исходило не от надуманного лозунга, а стимулировалось абсолютно реальной внутренней жизненной силой. Только так и должно быть в нормальном, благополучном обществе: от частного - к общему, а не наоборот! Но Леня все же продолжал рефлексировать, и меня это, как врача, настораживало. Конечно, я заподозрил неладное. Помня, что у Леонида еще в "морской юности" находили намеки на неприятнейшую язву желудка, я настаивал на том, чтобы он срочно сделал фиброгастроскопию. Хотя, откровенно говоря, я понимал, что даже рано поставленный диагноз спасает не от всех болезней. Бог его знает почему, но вспомнились слова Апостола Павла: "Но жертвами каждогодно напоминается о грехах". Тогда я подумал еще и о другом: "Почему, на какой основе наводятся мостики симпатий и антипатий между душами различных людей"? Почему на фоне таких симпатий глубже и четче действует врачебная интуиция. Среди большого числа работников нашей бывшей "фирмы" отыскали друг друга только несколько человек - например, Меркина, Соколов и я - многогрешный. Мы без напряга, без рыданий и трагизма, без сопливых заверений в товарищеской солидарности, понимали друг друга и, когда могли, протягивали руку помощи. Мы чувствовали себе комфортно при общении в нашем узком кругу, может быть, в большей мере, чем при выходе за его приделы. Но нам и не требовалось сбиваться в стайку, тесно кооперироваться с другими - кстати, тоже неплохими людьми, но живущими по каким-то своим "малым правилам". Вот и мой новый душевный альянс с главной сестрой этой больницы тоже на чем-то зиждется. Конечно, в нем присутствовал элемент "волнения плоти" - ну, а что в том плохого, я же бросаюсь не на всех подряд женщин. Многие идеально красивые вызывают у меня лишь чисто врачебный интерес, любопытство анатома - как там у нее все устроено? - да и только. Я даже ловил себя на том, что мысленно моделирую патологоанатомическое вскрытие такой особы и составляю для органов загса посмертное заключение, заполняю "Свидетельство о смерти". Конечно, в том было тоже порядочная шизофрения, но куда же от себя убежишь? Надо уметь любить себя даже тогда, когда профессия сумела сделать тебя моральным уродом. А вот общение с Инной Станиславовной, кроме анатомического интереса (ну, это святое!), вызывает еще и ощущение психологического комфорта. Оно постоянное и блудливо-нежное, удобно разлегшееся, скорее всего, на феномене "родства душ", а не только плоти. Тут я совсем запутался, потому что поймал себя на лукавстве: это самое - "как там все устроено?" - к сожалению, присутствовало на первом месте в моих отношениях с Инной Станиславовной. А уж относительно желания слиться с ней в экстазе никаких сомнений и быть не может. Последнее, естественно, было первым. Как теперь говорят, такая установка была заложена в мою компьютерную программу и действовала "по умолчанию". Все же профессия с возрастом несколько смещает лирические чувства. Однако в нашем союзе симпатий остановка была не за мной - просто ее согласие было необходимо, да Ленька путался под ногами, вернее, между нашими ногами. Не стрелять же его, бедолагу, из-за этого! Каждый раз, доходя до этого места своих размышлений, я нырял в какие-то дальние дебри истории. Видимо, мозг мой был так сориентирован, что биологические подходы тесно переплетались с социологией. Но я отдавал дань должному, то есть я готов был принять и другие схемы: мне, например, нравились досужие домыслы Микробника. Опять, кстати, кто может ответить на вопрос: "По какому принципу подобралось наше больничное сообщество"? Ведь, строго говоря, в нашей компании "всякой твари по паре". Мы разные люди, но почему-то нашли друг друга и объединились. "Что же является основой нашего союза"? Вот он вечный вопрос, превратившийся в понос! Я, видимо, изойду на поток мыслей и словоблудия, но так и не разрешу эту тему. Правы философы, суки вредные: можно приближаться к абсолютной истине, но достичь ее, ухватить руками невозможно! Особенно, когда движение твое проходит по Кишке! Микробник, конечно, верно считает, что все мы транспортируемся через Кишку, представляя собой "микробную флору". Одни из ее представителей грызут нас, с другими мы объединяемся в борьбе с агрессором, с третьими - просто сосуществуем на фоне индифферентного восприятия друг друга. Но такую же идею поддерживают и все остальные в нашей компании - так, может быть, ключ нашего комфортного общения в том и заключается. Вот он фундамент нашей взаимной симпатии: наши генетические линии переплетены однотипными микробами, на разных этапах вмешавшихся в клеточный оборот - живой и посмертный. Они "закабалили" плоть, нас составляющую. Значит та симпатия, о которой я веду речь, формируется на клеточно-микробном уровне?! Черте что! Я, кажется, опять запутался или окончательно свихнулся. Значит и половое тяготение - тоже зависело от однотипных микробов, поедавших нас до этого и продолжающих жить и действовать в нас. Оказывается, нас приучает друг к другу наш внутренний микробный мир. А он, по числу единиц, по количеству особей, доминирует над людским населением земного шара. А ведь у каждого микроба своя голова на плечах, свои непростые механизмы адаптации. Эти существа уже сейчас задают такие задачки науке, что она не может их разрешить, как не тужится и не ломит форс. И то сказать, вирусы, например, гнездятся внутри клеток, в том числе и мозга. Они пускают по кругу обмен генетическим материалом. Им совсем не трудно повернуть все биохимические процессы по сигналам своей матрицы. Так шельмецы, чертенята, и творят, что хотят. А хотеть они могут лишь, то, что сумели подобрать в предыдущих внутриклеточных трансформациях - в организмах других людей, иных поколений. А если сюда добавить еще и команды из вселенского информационного поля, то можно себе предположить до чего эти "букашки" нас могут довести. Это еще не известно: кто кого победит? Скорее всего не мы их, а они нас. Их же - не счесть, и размножаются они со страшной скорость. Слов нет, все эти крамольные мысли - лишь признак сумасшествия. Но "возможно" как раз все то, что "возможно", хотя бы и в теоретическом плане - в форме "чистого опыта". Ведь предупреждает же Евангелие от Иоанна: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (1: 1). А это означает, что непостижимые вначале для человека явления, становятся понятны только после того, как он сумел найти аналог им в виде Слова. Но Слово то подсказывает Бог, трансформируя его из Вселенского Разума. И, возможно, установлены пределы понятливости человека, за очерченную Богом грань людям не дано переступить. Иначе их надо причислять к сверхчеловекам, к ангелам, например. Вот и решено: готов переступить грань? - иди на "погост". Станешь трупом, либо персоной вселенского масштаба. Но земной цикл твоего существования завершится. Я попробовал подвести промежуточный итог: "К свершению на Земле возможно лишь только то, что человек способен представить в форме символов - "слово", "математическая формула", овеществленная "матрица" логики"! Да, задачка! Полагаю, что если бы я написал книгу о подобных загадках, ориентируясь на "продвинутость", вернее "задвинутости", своих мыслей, то это были бы откровения шизофреника. Бред! Мистика! Религия! Но я поймал себя на тайной мысли: при том при всем, мне бы очень польстил такой конечный результат, когда читающие книгу к финалу ощутили бы себя сумасшедшими. Еще краше: когда б и маститые психиатры подтвердили, что книга вызывает эффект помутнения рассудка! Это было бы уже основательным подтверждением мастерства писателя! Вот она в развернутом и цельном виде, так называемая, "библиотерапия"! Скорее всего, человек, не уверенный в твердости своего ума, мою книгу должен отбросить в сторону - он будет бояться свихнуться! А ведь действительно, писатель, берясь за разработку определенной темы, как и ученый, обязан проникнуть в ее недра. Необходимо полное перевоплощение. А это, наверное, самое трудное. Конечно, не существует четкой грани между нормой и патологией: одним, позиция другого кажется очевидным бредом, но для других - именно слова и мысли первого есть бред. Вот и разберись: кто прав, а кто виноват? Мои откровения, пожалуй, приобретали вид политического завещания. Мне показалось, что здесь я меняюсь ролями с Соколовым Леонидом Григорьевичем - моим закадычным другом. Но надо помнить и сторониться такого поворота дела: "Ибо, где завещание, там необходимо, чтобы последовала смерть завещателя, потому что завещание действительно после умерших; оно не имеет силы, когда завещатель жив". Эти слова Апостола Павла меня словно бы обожгли и насторожили, но в меньшей степени из-за собственного эгоизма. Я не ощущал боязни за собственную жизнь. Больше, почему-то, я опасался за жизнь Леонида! Из глубины моей печени наплывала тревожность - еще не осознанная до конца, но тягучая, нудная - а это уже верный признак точного предвиденья! Самое верное мышление - интуитивное! И вдруг еще один удар по сознанию: женщина - весьма чуткий барометр перспектив жизни. А некоторые - так просто наделены даром волшебства по этой части. Что если очевидное тяготение ко мне души и плоти Инны Станиславовны - всего лишь раннее предчувствие надвигающейся трагедии с ее давним любовником? Крысы ведь раньше всех бегут с тонущего корабля. А любая женщина - это, прежде всего, крыса, а потом уже человек! Я, будь моя воля, все женские гороскопы перевел бы на один символ - "Крыса"! Только одна - пусть будет нежная, пушистая и ласковая, как серый комочек между ног. Он - надежное средство от простатита, особенно для тех мужиков, которые пижонят и зимой не носят кальсоны. Другая - потянет на образ величавой и холодной крыса, под названием "Снежная Королева". С такой приятно общаться после горячей парной бани, или придя от знойной любовницы. Третья - пусть суетится неумехой в обязательных нелепых очках. Она будет, так называемым, "синим чулком". Такие кривляки во время коитуса, как правило, мелодично повизгивают, бодря энергию своего потребителя. Четвертая - может явиться в образе летучей мыши, порхающей ночами по чужим спальням. С ней я бы установил паритетные отношения, - она полетела, и я умотал! Пятая - всегда останется лишь белым "лабораторным" существом, над которым разные мужики-изверги будут ставить свои кобелиные эксперименты, расширяющие их жизненный опыт. Лабораторных мышей я обхожу - страть как не терплю вивисекции! А вот уж шестая - явится в образе настоящего зубастого хищника, разгрызающего всех мужиков подряд, извлекая при этом максимальные материальные выгоды. Она, видишь ли, тем самым мстит за всех остальных женщин - униженных и оскорбленных в своих лучших чувствах. Таких диверсантов - я вижу за версту, и с ними, людоедками, даже не здороваюсь! Возможны и другие варианты - всех жизненных комбинаций ведь не перечтешь. Тут опять шизофрения поперла из меня: "Феномен женского предчувствия покоится на каком-то биологическом фундаменте"? И на этом вопросе я впал в затяжную летаргию мысли: летело время, а я гулял пустым взглядом по потолку, не отвечал на вопросы своих товарищей, проигнорировал и визит лечащего врача. Мне было некуда спешить, потому что в своих рассуждениях, я в том не сомневался, мне удалось забраться на такую вершину интеллекта, когда начинается непосредственное - без посредников значит! - вхождение во Вселенское информационное поле. Короче, со мной приключилось что-то близкое к "белой горячке". Видимо, сказались старые раны. Гадать не стоит, у меня масса выпитого за жизнь. Накопленное "состояние" перепрыгнуло из стадии количества в стадию новое качество! Вспомнилось: "Говоря "новый", показал ветхость первого; а ветшающее и стареющее близко к уничтожению". На этом мысленном синтезе Святого Апостола Павла я и провалился в забытье. 3.3 На третий день я отошел от заморочек и был готов продолжать свои ученые изыскания. Но теперь пришло ясное понимание того, что для ответов на мои вопросы, необходимо углубиться в исторический опыт и поискать там идеальные параллели. Меня влекло в гуманитарщину - без всякой биологии и микробиологии, тем более. На помощь, для поддержки в этот тихий, спокойный вечер пришла ко мне кошечка Люси. Снова ее эфирное тело расположилось на столбике забора напротив окон нашей палаты. Кошечку все видели, но разговаривала она только со мной, то есть только я воспринимал ее мысли на расстоянии. Пациенты стояли у окна, смотрели на Люси и беззвучно плакали. Некоторые при этом выщипывали у себя волосы - из тех мест, что были доступны. Наш главный врач с помощью главной медицинской сестры, конечно, постепенно и без шума изъял всех котят из рук душевнобольных. Кто знает, что бы они могли натворить с ними: у шизофреников порой любовь к живому существу переходит все границы и нормы. Пациенты как-то постепенно забыли о трагических событиях, творившихся на нашем "острове невезения". Больничные казематы теперь наполнялись другими стонами. Появление Люси всколыхнуло былое. Только большинство больных вспоминало эмоции той поры, не имея возможности выстроить строгую понятийную схему. Потому они тихо плакали, не понимая, от чего плачут. Первопричину четко осознавали только мы, но никого не тревожили предметами своей памяти. Нам хватало собственных заморочек, и вселенский бунт мы организовывать не собирались. Наши интересы уводили в сторону строгое терапевтическое братство от гвардии журналиста Киселева - так бесславно закончившего бои с ветряными мельницами. Правда, кто знает, может, он и получил весомое "единовременное пособие" от магната? Не было заметно, чтобы он спал с лица! Главный врач обещал при входе в больницу установить памятник Кошечке. Ну, примерно, так, как это сделал Иван Петрович Павлов, усадив лабораторную собаку во дворе института экспериментальной медицины. Только у великого физиолога, академика, лауреата Нобелевской премии хватило денег на бронзовый памятник, а Леонид Григорьевич обещал изыскать средства лишь на гипсовое изваяние. Однако время шло, а памятника у ворот нашей больнице все не было. Мы уже устали высовывать головы через форточку, чтобы разглядеть сбоку от нашего корпуса, там вдалеке у ворот, масштабную стройку. Сдается мне, что с памятником получилось так же, как в старом анекдоте про психов. Имеется в виду тот случай, когда сердобольный главный врач-новатор построил для психических больных бассейн с вышкой для прыжков в купель. Он договорился с пациентами, что прыгать в бассейн могут все без разбора. Однако воду в него будут закачивать только в те дни, когда весь коллектив продемонстрирует полнейшую дисциплину, образцовое поведение. Никого особо не беспокоили следы массового травматизма у больных: главное - вовремя поддержать энтузиазм у пациентов, тягу к жизни и спорту. Все поголовно хвалили главного врача той психиатрической больницы, называя его добрейшим и милейшим человеком. Хвалили и мы нашего Леонида Григорьевича! По-моему, Леня вел какую-то воспитательную игру с нами! Иначе как понимать его действия: сперва, раздал котят, затем, тихо их изъял и передал в детские сады города и в скаутские лагеря; обещал установить памятник кошечке Люси, но тянет с выполнением клятвенного обещания. И вдруг, даже в столь щекотливом вопросе, я нашел, как мне казалось, правильный ответ: все опять сводилось к разным микробам, точнее, к этологическим различиям представителей микробного мира, живущим внутри людей. Иван Петрович Павлов, и ему подобные личности, как известно, считали, что мысль, рождается в нейронах - в клетках головного мозга. Но я-то знаю, что эта версия - чушь несусветная, проще говоря, собачья чушь! Потому, наверное, академик и поставил собаке, а не кошке, памятник. Великий ученый, словно, создавал символ своей гениальной ошибки - красивой, но недоброкачественной, гипотезе. Такую уж болезнь задали Павлову вирусы, живущие в его нейронах! Академик, по моему разумению, явно переоценивал потенциал человека, вообще, и человеческого мозга, в частности. У нейрона ресурса достаточно только на то, чтобы исполнить роль биологической антенны, приемника, трансформатора, хранилища, передатчика образа мысли, но содержащей строгий и экономный набор информации. Скорее всего, такое заимствование осуществляется из Вселенского информационного поля, или от людей, других источников - из книг, например, являющихся своеобразным "промежуточным носителем" информации. Но в таких ресурсных полях информация уже закодирована "словом", понятным клетке мозга, с ним она работает, как с готовым продуктом. Творцом же Мысли, Слова является Бог. Люди только трансформируют их через нейроны, определяя ими свои поведенческие реакции. Странно, но Павлов был потомственным семинаристом. Ему бы не стоило так переоценивать психические возможности людишек, являющихся весьма несовершенными тварями. А он пытался заставить их конкурировать с Богом. Даже со Сталиным, с его системной, академик не смог сражаться на равных, и все его попытки обращения к мировой общественности с критикой режима страны, в которой он жил, закончились печально. Коварный политический деспот выстроил для великого ученого и его собачек великолепный лабораторный комплекс, который по существу стал тюрьмой для Павлова. Там в "Башне молчания" и закончил свою жизнь академик! Но, может быть, руками земного дьявола Бог наказывал ученого за вероотступничество, за его сомнения в реальности Божьего промысла. Не помогали Павлову и его скоротечные моления. Как бы в насмешку и назидание, был разрушен храм на углу площади перед Московским вокзалом, на купола которого обычно крестился Иван Петрович, и на том месте было возведено бездарное архитектурное творение - круглая "будка" выхода из метро. Свои заблуждения относительно человека Павлов мог легко соотнести со святыми словами. Он-то понимал толк в вещих мыслях. Однако мирская суета захватили ученого - так хотелось прослыть первооткрывателем физиологических тайн высшей нервной деятельности человека. Но слово "Высшая" должна вести человеческую интуицию к Господу Богу, а не к "высоким" человеческим инстанциям - не к сверхчеловеку! Павлов попался на мякине, а за тем уже следовали и методологические ошибки и ошибки реальных научных выводов. Сказано же Богословом Иоанном о Боге: "В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков". А дальше можно было вспомнить и слова из Первой книги Моисеевой: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их". Павлову стоило, прежде всего, проникнуть в логику этих слов. Разобраться в сути Вселенской мудрости. А она-то заключалась в том, что человек приближен к Богу по образу, но не по содержанию. Значит и мысль рождается у Бога, а не у человека в голове. Человек же имеет возможность общаться только с готовыми образами слова. Человеку дарится мысль в готовом виде - благодаря Слову, то есть сигналу-символу. Бог наградил человека языковыми возможностями, и это был еще один готовый подарок. Не человек изобрел эти возможности, - он не родил сам себя! Живая материя только потому и живая, что в нее Бог вдохнул жизнь, вселив душу, и в положенное время Он отзовет ее из бренного тела! К сожалению, человек не способен проникать настолько глубоко в суть явлений, чтобы формулировать имманентную тайну. Ему дана способность лишь фиксировать внешние контуры образов. Но Божественная тайна относительно всех первопричин любых явлений останется неразгаданной человеком. Человек не является творцом "сущего", он всегда останется лишь компилятором Божьей Мысли и Божьего Слова. Светлое причастие - дарованное счастье!.. для всех без разбора, без страшного укора: и для святого, и вора. Мечта стучит кровью в борцах за здоровье: для психа-экзекутора, новатора-узурпатора, беса-экспроприатора. Всюду чума ХХ века рушит мозг человека. Но прописано у Него: Нет праведного ни одного. Вокруг людских слов поля плодородные: Познайте истину, и истина сделает вас свободными. Да, да, Люси диктовала мне этот стих. И я воспринимал его как готовый образ, он не рождался в клетках моего головного мозга. Я предполагал, что Люси сейчас на трансцендентальном уровне делилась откровениями только со мной, но я ошибался. Вдруг заговорил Микробник, словно бы начиная оживать под воздействием неведомой силы. И он тоже, стоя рядом с нами у окна и взирая на Кошечку, пробормотал сбивчиво, неуверенно и тихо стихи, одномоментно попавшие и в мой мозг. Значит, ни у него и не у меня в нейронах зародились рифмы, - они были транспортированы туда телепатической силой. Микробник, помолчав несколько минут, заговорил более твердым голосом: - Если верить разбираемой гипотезе, то необходимо соглашаться с тем, что на каком-то повороте судьбы Ивана Петровича Павлова, в клетки его организма вселились микробы, искажавшие код мыслей, воспринимаемых из Вселенского информационного поля. Все это и привело к недопониманию некоторых основ мирозданья, известных только самому Творцу - Богу и, видимо, в некоторой мере Дьяволу. Микробник не обращался к нам напрямую с этими словами, он говорил в пространство, глядя на Люси. Да он просто разговаривал с ней, находясь в состоянии медитации. - Возможна и другая версия: Информационное поле тоже подвержено засорению бракованными мыслями. Тогда необходимо согласиться с тем, что Бог наделил ученых, мыслителей особой миссией. Они как бы инвентаризируют информационный "брак". Успехи науки только к тому и сводятся, чтобы последовательно, совершенствуя научные взгляды, вычищать информационное поле от ошибочных постулатов. Для этого необходимо неустанно рыться в мусоре, в хламе информации, выуживая из нее наиболее достойные представления. Брак же последовательно отметается, уничтожается. - Иван Петрович Павлов, - продолжил разговор Микробник, - все же, был явно избранным человеком. Его испытаниями Бог лишь преподавал урок всем остальным. Однако, как показывает история, большинство людей тупы и примитивны. Мотивация их поступков до изумления откровенно глупа! Словно, они стремятся показать, что руководствуются даже не законами живой природы - к примеру, обезьян, ослов, шакалов - а черпают утилитарные реакции из неорганической химией. Вот их схема: "Н" и "Н" встретил "О" - образовался треугольник. По горячке совокупились, но получилась только вода, то есть "Н2О". Примерно по той же схеме, но с наибольшими эмоциями, происходит иной "групповичок": сливаются в экстазе такие компонентов, как "С2", "Н5", "ОН". Тогда получается компания неорганического характера, называемая обывателем "водяра". Конечно, можно предложить более дифференцированную матрицу: например, сперва встречаются и сливаются в гомосексуальном дуэте две молекулы углерода, образуя единую структуру - "С2". Затем по принципу простого подобия отыскивают друг друга пять недоумков водорода и к ним присоединяются, уже зарание слившиеся в единый радикал "ОН". Так формируется тесная компания, как говорил один из героев знаменитого детектива, "именуемая в простанародие - "банда"! Такие речи уже можно считать серьезной заявкой на оригинальное научное обобщение. Честно говоря, я не ждал такой заявки от Микробника - он, все же, слыл у нас человеком, погруженным в микробиологию и инфекционные болезни, но никак не в социальную психологию. Скорее всего, брат Дмитрий читал мои мысли, либо это святая кошечка делилась с ним и со мной одновременно своими потусторонними возможностями. Правда, в это время она, сидя на столбике забора, умывала лапками свою милую мордашку. Может быть, вот так и намываются, так называемые, гениальные человеческие идеи. Не важно, кто тебя заводит в нужный локус информационного поля, любой посредник из числа "посвященных" выполняет такую задачу эффективнее, чем коллега по работе. - Природа объединения людей в "прайды" почти неорганического качества проста. - продолжил лекцию Микробник. - Слабые, но жадные до жратвы и удовольствий люди, как правило, оказываются менее адаптивными, если они пытаются оторвать себе место под солнцем в одиночку. Они изначально ущербны - либо интеллектуально, либо из-за дефектов здоровья, наконец, по причине сниженного волевого потенциала. Как может, например, усилить свой потенциал наркоман или алкоголик? Да только объединившись с себе подобными субъектами. Нормальные-то люди не захотят с ним тесно общаться, включать его в свою стаю. Меня сильно интриговали высказывания Дмитрия, потому что они полностью соответствовали моим воззрениям. Мне только хотелось сейчас насладить собственное любопытство, то есть дослушать его до конца и как бы со стороны. А он и не собирался останавливать поток откровений: - Не стоит утрировать примеры. Можно обратиться к простым, но весьма распространенным случаям из жизни: например, к мигрантам. В столицу, да и в Санкт-Петербург валят толпами из провинции "смелые" и "решительные", готовые "без страха и упрека" взбираться вверх по лесенке социальных предпочтений. Что же роднит таких людей? Что заставляет их объединяться и теснить старожилов нашего города? Да все та же неограниченная жажда "потреблять"! Естественно, за счет других. Дмитрий по-прежнему ни на кого из нас не обращал внимания, он находился в шизофреническом полети и просто мыслил вслух. Однако режим его повествования гипнотизировался движением лапок Люси. Микробник следил за ее мягкими жестами, видимо, воспринимая их как оркестр движения палочки дирижера. Мне он показался все еще отстраненным, но одухотворенным, а потому восхитительно красивым. Его отличала красота, даруемая светлой мыслью и Божественным даром к высокому творчеству. Микробник был в ночном колпаке с кисточкой, в кальсонной паре, прикрытой накинутым на плечи больничным халатом, щетина на его щеках давно оформилась в неухоженную бороду, но такие мелочи совершенно не портили титана мысли. Ручеек, лившийся сейчас из него, не стоило останавливать, и мы продолжали слушать внимательно своего товарища. - В первом Псалме сказано, по-моему, замечательно: "Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей; но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!" - продолжил Дмитрий. - Лучшего руководства к действию при выборе линии поведения и не придумаешь. Но так действуют борцы-одиночки (для нашего примера, большинство стационарных жителей). А те, кто тянется к законам неорганической химии, исповедуют иные принципы. Они усиливают себя, объединяясь в землячества, партии, банды. Дима, безусловно, прав: я вдруг вспомнил некоторые свои житейские коллизии. Когда готовился к защите докторской диссертации, то в Ученый совет явился посланник вот такого "объединения". Он был делегирован "сворой" приезжих шавок. У него, безусловно, имелся личный интерес. Выходец из глубокой украинской провинции он готов был поставить на карту честь и совесть, даже здравый смысл, лишь бы "использовать момент". Задача того говнюка была проста - надо было попытаться как-то скомпрометировать меня, выдумав невероятную историю о моих мнимых нарушениях, скажем, оформления документов для защиты. Там же, при подаче диссертации в Ученый совет, требуется масса заключений с подписями и печатями. Кто знает, а вдруг какая-нибудь подпись или дата окажется слегка смазанной промокашкой, или вовсе будет отсутствовать в документе? К моему счастью, отважный пилигрим, кстати, в свое время получивший от меня помощь в решении своих научных дел, не смог ничего накопать. Он не сумел теперь "отблагодарить" меня за доброту. Не нашлось дефектов в моих документах, а тягаться со мной в дискуссии о научных выводах у "жалкого шакала" ума не хватало. Я тоже, как и Дима, сейчас вспомнил продолжение Псалма первого, адресованного к порядочным людям: "И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет". В моей жизни все успелось! Воспоминания отогнало новое замечание Дмитрия: - Не стоит обижаться на таких людей и пытаться за зло платить злом же. Ведь порядочные люди сильны своими убеждениями даже в одиночку. А проходимцы могут оставаться на плаву, только объединив себе подобных. Они готовы ради собственных сучьих интересов творить козни. Надо отдать этих несчастных на суд Господа. Помните, как в Псалме сказано: "Не так - нечестивые; но они - как прах, возметаемый ветром. Потому не устоят нечестивые на суде, и грешники - в собрании праведных. Ибо знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет". И опять наш Микробник был прав. Я тоже не стал марать рук о того мерзавца, пытавшегося меня утопить. Он, дурачок, не понимает до сих пор, что Суд Божий может обрушить наказание даже не на его голову, а ударить еще больнее - принести страшное горе близким, его детей! Человек должен спешить искупить свои грехи самостоятельно иначе грядет огромное несчастье - ведь Дьявол может вмешаться в вечный торг за человеческие души, а у него аппетиты немеряны! Но это уже не мое дело, не мой выбор. Я же предпочел устраниться от возмездия - не надо стоять на "пути грешных". Я, пожалуй, теперь и фамилию того типа не вспомню, а Возмездие уже давно включило на него "счетчик"! В голове почему-то вертелись слова Евангелиста Луки; "Он же сказал им: где труп, там соберутся и орлы". Посмотрите, как легко объединяются в "своры" жалкие люди, мерзавцы - они слетаются на поклев собственного трупа, думая при этом, что клюют чужую мертвичину! Я неоднократно убеждался на примерах моих товарищей - тоже "белых ворон" - что подобные истории часто повторяются. Это, можно сказать, явление универсальное в ученом мире, да и в простой жизни. Ущербные, но хищные прибегают, к, так называемой, "реакции группирования". Тот же социальный инструмент используют слабые, малоадаптивные подростки. И как трудно, с неохотой идут на группирование достойные люди. Так не надо давать повод для того, чтобы слетались на свой шабаш, на поклев орлы-стервятники - охотники за мертвечиной. Не надо быть политическим трупом! Микробнику стал вторить и Чертежник - чувствуется, что, побывав в отделении интенсивной терапии из-за коллизий со здоровьем, они оба успели многое переосмыслить. Брат Николай тоже взялся за цитирование Священного писания, но его качнуло волной к другому "борту": - Друзья, братья, я хотел бы напомнить вам Псалом четвертый: "Гневаясь, не согрешайте; размыслите в сердцах ваших, на ложах ваших, и утишитесь". Оба "толмача" поникли головами. Сдается мне, что среди предков у них затерялись и служители культа, иначе, откуда быть такой натуральной скорби, проникновенности и умению к месту вытащить из кладовых памяти подходящее моменту Вещее Слово. Вот опять выявилось генетическое блудодействие и микробные транскрипции, проходящие через века, годы и расстояния. Я охнуть не успел, как оба "толмача" скатились на первую ступень транса и, закатив глаза, запричитали: - "О, бездна богатства и примудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!". Этот текст, мне помнится, был зачитан из Послания Святого Апостола Павла Римлянам, кажется, из 11 главы. Но я перехватил у медитирующих инициативу и продолжил чтение следующей цитаты из того же послания. Это был еще тот вопрос: "Ибо кто познал ум Господень?" Но оба шамана, углубляясь в религиозный транс, доходящий почти до творческого фанатизма, всхлипнув, словно, от обиды за то, что у них отбирают последнюю краюху хлеба насущного, встрепенулись. Братья Николай и Дмитрий перед самым глубоким "погружением" обогнали меня, заключив диспут еще одной цитатой из Послания Апостола Павла: - "Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки. Аминь". 3.4 На этом акценте мысли эфирное тело кошечки Люси пропало, растворилось в воздухе. И забвение моментально прошло, все старожилы нашей палаты превратились в обычных земных людей, в меру религиозных, но крайне любопытных и охочих до впечатлений, склонных потреблять пищу земную и любить порочных российских женщин. Витя - наш признанный поэт - ударил лично меня в солнечное сплетение - а, может быть, и значительно ниже, - так больно своим поэтическим мастерством, что я, от душивших меня слез, ослеп и потому не видел, а только услышал, как зарыдали остальные члены нашего дружного коллектива: Я на одной ноге вращаюсь, мечтою мощно насыщаюсь, К делам земли, слегка горя, лечу к тебе - в далекие края: слежу, как тело обнаженное, тугое, солью раздраженное, уже творит ошибок страсть, алкает сказку, пищу, власть. К чему нам много говорить. Пора пришла: хочу любить! Уста их Произносят надутые слова; они оказывают лицемерие для корысти. Витя - этот поэтический демон - затуманил мои больные мозги надолго, и я, к стыду своему, не увидел, как вошла в палату Инна Станиславовна. Я только почувствовал всеми фибрами души ее вхождение в наш каземат, где душилась прежней администрацией свободная любовь. Орган мой откликнулся на ее приход так же ясно и многообещающе, как может откликаться и все остальное тело на дуновение весеннего ветра или парную баню. Мой восторг нельзя было не заметить, ибо он выступал впереди меня ровно настолько, насколько мог к тому времени. Душа моя впечатлялась сильно, словно только что с нее содрали толстую шкуру социальных ритуалов. Ориентируясь на шелест шагов и чуть слышное шуршание одежд, на аромат духов, я с полного разворота грохнулся перед любимой женщиной на колени, и приклонил "буйну голову". Так стареющие герои-генералы в восторге приклоняют голову перед знаменем дивизии, с боями прошедшей через огонь сражений. Эффект был невообразимый, особенно, если учесть, что при этом я опрокинул тумбочку, на которой стоял графин, полный питьевой воды, и несколько стаканов с чайными ложками в них. Из лужи и осколков стекла, перемешанных с фрагментами моего разбитого сердца, меня вынимали теплые, нежные руки. Наши остолопы, конечно, застыли, как участники финальной сцены гениальной комедии Николая Васильевича Гоголя - "Ревизор". Эти ироды зажали аплодисменты и крики "бис-с!" А, вместе с тем, мне было необходимо сказать наедине моей возлюбленной многое - да, да, многое из того, что я таил в закромах своей души уже долгие годы. Ведь это она была той "мечтой", о ней Витя упоминал в своем гениальном стихе. У каждого человека своя мечта, и любой праведник идет к претворению ее в жизнь исключительно своим путем. Один мечтает о "бутылке", другой - о "последнем глотке", третий - о карьере, четвертый - о деньгах. А я всю жизнь мечтал о женщине-сказке, о той единственной и неповторимой, выдуманной мною. Я понимал, что тешил себя несбыточными иллюзиями, но все равно мечтал! Сейчас, стоя на коленях, я лепетал свои скромные признания, а Инна Станиславовна тем временем пыталась пригладить остатки волос на моей низко опущенной голове. Я словно бы подставлял шею для того, чтобы на нее взгромоздили и потуже затянули хомут, а в затылок влепили крутой щелбан. Я, обоссавшийся от восторга и вымоченный водой из разбившегося графина, сдавался на милость победителю! А ей, я это чувствовал, нравилась такая ситуация. Но я-то знал, что победа ей самой выйдет боком, потому что нельзя воспринимать с восторгом унижение мужчины, его откровения и раскованность необходимо ценить. Ей следовало встать рядом со мной на колени в лужу, лить слезы и прямо сейчас начать ублажать меня половыми излишествами... а она медлила... а мои остолопы смотрели во все глаза... а у меня отекала мошонка! С колен она пыталась приподнять меня, но я сопротивлялся, как бы дичился ее нежности, - я целовал ее руки и уже подбирался к ногам, а там и к бедрам, и выше - к ажурным трусикам. Но остолопы - мои коллеги - разинули рты: словно в планетарии они дожидались восхождения Полярной Звезды или Солнечного Затмения! Им, видимо, чудилось приближение самых горячих сцен, - и они хотели "поучаствовать". Нет сомнения, что все - в том числе и она сама - надеялись, что половой акт обязательно свершится, именно сейчас, на глазах у доверенных лиц, то есть прилюдно. Но я-то понимал, что "святое" нельзя творить в антисанитарных условиях, практически, во время надвигающегося обхода лечащего врача. Однако, честно говоря, я уже сам начинал ощущать в себе приток сил и раскрутку основной "пружины", готовой вот-вот сорваться. Но у интеллигентного мужчины в нужный момент всегда должен срабатывать стопор, даже если ему это дорого обходится! Но я почему-то скосил глаза влево, тут же почувствовав благородный трепет: на полу лежала, оброненная Инной Станиславовной в борьбе с весом моего коленопреклоненного тела, книга... На лицевой стороне обложки было написано: Павел Катаев - "Один в океане". Информационная молния больно резанула по интеллекту. Я моментально накрыл книгу своим распластанным телом. Мой мозг отдельно от тела уплыл в прошлое, в детство: подмосковное Переделкино, Писательский городок, дачи великих писателей и наша ватага ребятишек - наследников мастеров слова и маститых адмиралов флота Российского. Разница в возрасте с Павкой Катаевым и Женькой Чуковским у нас была в три года, - они оставались старшими, лидерами. Но они были компанейскими парнями и меня с братом втянули в свою компанию. К тому времени я же слыл аутистом, то есть "вещью в себе". Они интересовали меня постольку поскольку, честно говоря, мне было интересней лежать на животе в песочнице и наблюдать передвижения муравьев. Я пытался расшифровать законы их передвижений. Но душа и мозг неожиданно развернулись к исследованию нового чувства, возникшего как удар грома среди безоблачного неба. Ирочка - юная балерина терзала меня необходимостью лицезрения ее регулярных тренировок. Та гимнастика тела, наверное, была обычной для людей, посвятивших себя этому серьезному и трудному виду искусств. Мой выбор предмета увлечения - почти, что любви - в основных чертах сближал меня с Всесоюзным Старостой Михаилом Ивановичем Калининым. Он тоже имел обыкновение скользить на подобных "арбузных корках". Я был пажом и галантным кавалером избранницы. Мы с ней представляли собой занятную пару: она высокая и стройная, а мой рост достигал отметины - "от горшка два вершка". Но я уже тогда был способен любить и, что самое главное, демонстрировать это чувство, одновременно исследуя его резонанс в моих органах и тканях. Имя "Ирина" на всю жизнь останется для меня тем локусом минорисом, на котором я буду скользить и спотыкаться с невероятным упорством. Вдруг очень болезненная заноза воткнулась мне прямо в продолговатый мозг. Но я не мог понять: по какому случаю это несчастье?! Что-то беспокоило память и сознание: может быть, к плохой погоде?! Нет, нет, переживание явно цеплялось за что-то личное. И тут я понял, в чем дело. Один мой давний приятель - сейчас уже, к сожалению, числящийся среди тех, кто пребывает на том свете, - рассказывал, что с ним происходила примерно такая же история и тоже с девочкой по имени Ира, занимавшейся балетом. Его детский роман состоялся в Переделкине. Мы не успели с ним договорить до конца, не удосужились обсудить детали. Так ведь всегда бывает: вытесняешь "второстепенное" ответственными делами и важными разговорами. А потом, через десяток лет, понимаешь, что к тому разговору вернуться уже нет никакой возможности. Но сейчас мне казалось, что я трансформирую информацию не о собственных переживаниях, - пожалуй, уж слишком гладко все у меня получается. Скорее всего, нынешние мысли прилетели по трансцендентальной связи от того человека и переплелись с обрывками моих давних ощущений, теперь уже сильно подзабытыми. Но какое это имеет значение, если мне так хорошо и славно вспоминать былое вновь и вновь! Воспоминания детства унесли меня от Инны Станиславовны - вот она мужская верность, особенно, если ее носитель аутист. Перевернув книгу, я рассматриваю на задней обложке фотографию Павла и читаю краткое посвящение: "родился в Москве в 1938 году. Он не остался в тени знаменитых отца Валентина Катаева и дяди Евгения Петрова и обрел в литературе свое собственное лицо. Опубликовал несколько повестей, получил известность как автор детских книг. Роман "Один в океане", сюжет которого выстроен на ассоциациях рассказчика, представляет творчество Павла Катаева с неожиданной стороны". Теперь внимательно рассматриваю "собственное лицо". С фотографии, срок исполнения которой, видимо, более ранний, чем издание книги, на меня смотрит человек с основательно подкрашенными волосами - о, эта попытка скрыть седину, подретушировать следы надвигающейся старости может говорить о многом! Он лысоват больше, чем надо в том возрасте, с открытым лбом и большими ушами, почти, как у китайца, хорошо знающего, что такая анатомия - свидетельство мудрости и тонкости восприятия. Массивный нос - это уже лесть "мужскому достоинству", расположенному значительно ниже. Вялые губы бабника подтверждают и, вместе с тем, корректируют собственные слишком высокие представления о "мужественности". Глаза могут оказаться молодецки-бесстыжими, но они предусмотрительно спрятаны за максимальный прищур. В общей сложности, это физиономия, скорее татарина вперемешку с одесским, но только не московским евреем. Мне он чем-то напоминал Буша-младшего, только генетические корни у моего приятеля были спрятаны в крымских степях и одесских катакомбах, а у нынешнего американского президента - в степях и в каньонах Техаса. Более глубокие биологические раскопки не имело смысл проводить, потому что они не определяли главный этап закладки поведенческой программы у этих двух персонажей. Главное, что тот и другой не тянули на звание "гениальных личностей", а были простыми, земными людьми - "Божьими тварями", как говорится. Причем, я был склонен воспринимать достоинства обоих в меньшей степени, как "Божьи". Мне казалось, что в большей мере к ним подходит понятие "твари". Только в религиозном значении, то есть как "тварный", иначе говоря, сотворенный Богом, видимый и духовный. Что-то в них было такое, что предупреждало: за ребятками тянется след специфических поступков, которые не стоило идеализировать. Самое приятное: они и сами не стремились идеализировать свои достоинства, хотя пыжились самоуважением средней степени тяжести, как говорят врачи. Я задумался над тем, чем же Павел напоминает мне Буша-младшего?.. Все ясно: в том и другом случае речь идет о мужчине, который желает казаться "мужчиной-гигантом", но на самом деле в нем слишком много скрытой женственности, идущей от актерства. Все решительные мужские жесты - как-то, похлопывание по заднице супруги перед телекамерами (Буш-младший), или стремление подтвердить справедливость ореола бабника (Катаев-младший) - исходят не от "маскулинности". Упитанная "фемининность" от рождения поселилась в сердцах двух сравниваемых персонажей. Актерство по женскому типу - вот она скрытая пружина этой парадоксальной "мужественности". Как заметил бы психоаналитик, "истероидный радикал", среди "шизотимности" и "эпилептоидности", превалирует в психологии таких личностей. Память сохранила детские заявки Павлика: "Я обязательно стану хирургом - буду оперировать в мирное время, а для войны подготовлюсь на звание летчика-истребителя". Вот они далекие планы жизни, а теперь реальное их осуществление - "опубликовал несколько повестей, получил известность как автор детских книг". Установки Буша-младшего оставим в покое: у них в Америке не все так просто. Да и вообще - стоит больше заниматься "отечественными проблемами", чем лезть в таинственные дебри других континентов, иных сообществ. Американцы и "без сопливых обойдутся"! С колен я поднялся самостоятельно и, уже не замечая никого, прошел в свой угол, грохнулся на койку. Мне не терпелось прочесть единственный роман, рожденный на склоне лет моим товарищем по детским забавам. Через десяток, другой страниц почувствовал, что писательская техника знакома - конечно, это метод его отца, использованный в "Святом колодце", "Траве забвенья" и других поздних произведениях. Тогда маститый писатель стал называть себя самым первым "мовистом" в России. Но то был прыжок в "новое", еще малоизвестное нашему "серому читателю". А совершал тот прыжок с парашютом новой марки Валентин Катаев - один из творцов соцреализма, в зубах навязший своими штампами - "Время, вперед!", "Белеет парус одинокий", да и всей тетралогией "Волны Черного моря", "Сын полка" и прочим. То были идеологические штампы, умело вырабатываемые за письменным столом талантливым человеком, хорошо понимающим, что если не успеешь ты выполнить социальный заказ, то тебя обойдут другие. Но есть-то было надо, необходимо добиваться места под солнцем! Валентину Катаеву приходилось выполнять и другие социальные заказы: например уговаривать Ивана Бунина вернуться на "родину". Но мудрец и знаток жизни - Бунин сорвался с крючка, хотя именно он когда-то учил писательскому мастерству способного выпускника Одесской гимназии Катаева. Он мог бы, кажется, и больше доверять своему былому ученику и пойматься на блесну его идеологического спиннинга. Бог хранил великого русского писателя, лауреата Нобелевской премии. Но это сберегло и Валентина Катаева от грехопадения: что бы он делал остаток жизни, усади он своего учителя в казематы ЧЕКА. Уверен, что Павел Катаев чем-то отличается от своего знаменитого отца и дяди! Я читал недетский роман моего товарища и понимал, что у Павла появилось что-то в виде добавки к основному творческому рецепту отца. И это "что-то" было заимствованно, скорее у Владимира Набокова, чем у близких родственников. Тот тоже славился склонностью к воровству ценностей по части "метода" - уж находки Ивана Бунина в области стихосложения молодой шустрец Набоков обобрал основательно! Павел добавил к тому еще и "винегрет" из писательской техники истинных "западников". Всему виной, конечно, Сартр со своим пикантным экзистенциализмом в литературе. А за ним тянется и Генри Миллер с излишней раскованностью и длинными разговорами о "суете вокруг дивана". Кафка, покашливая туберкулезными бактериями, помогает Павлу плести сети мифологизмов. Да и другие "революционеры" в искусстве сорить словами помогли "детскому писателю" по-современному преобразить собственное творчество. В такой каше видятся и следы особой жидкости из-под Юза Алешковского. Очень скромные намеки на гениальную алкогольную раскованность, смешанную со специфической энцефалопатией, идущую от незабвенного Венедикта Ерофеева, от его "Москва - Петушки", можно подметить в частых разговорах о "выпивке". Смак от таких занятий муссируется даже тогда, когда выпивается всего одна бутылочка пива! Но у каждого свои аппетиты - претензий в этой части к автору быть не может. У меня давно создалось впечатление, что многие современные писатели как бы объединились в страстном желании "выпрыгнуть из собственных порток". Особенно это заметно по Виктору Ерофееву. Но я не отношу такие занятия к преступлениям и уважаю новых творцов стихов и прозы. Не надо забывать, что они полновластные и законные наследники революционных преобразований в литературе. Приятно, что нынешнее поколение писателей является максимально образованными, хотя бы по российским меркам, профессионалами - языковедами, душеведами, философами, историками, публицистами. Кто из них в строю писателей есть первый, а кто - второй? - не имеет большого значения. Я ведь и сам, занявшись художественной литературой, фиксировал у себя те же особенности. Но меня до того муштровала основная профессия - необходимостью проведения тщательных исследований, ответственностью за точность их результатов, обоснованность выводов. Мучила обязанность предварительного написания массы научных статей, разбросанных теперь по различным изданиям. После цифры "100" - я перестал их считать. Правда, теперь я полагаю, что и писать их было не нужно! Больше всего, наверное, меня дисциплинировало, совершенствовало "строевой шаг" и "боевую выправку" - это последовательное выполнением кандидатской и докторской диссертаций по проблемам медицины. Когда ты видишь, что за твои ошибки или верхоглядство идет расплата жизнями и здоровьем людей, то невольно исправляешься. В ту же кучу тренирующих обязательств можно свалить и чтение лекций, да участие в различных конференциях, совещаниях, заседаниях и прочее... От того мы с Павлом находились в неравных условиях, но читали, видимо, одни и те же книги, да размышляли над схожими загадками жизни в бытовом ее виде, так сказать. Иначе говоря, нас вел Господь Бог к выполнению индивидуальной миссии разными путями, но окончательная посылка была схожей. Мы были обязаны озвучивать, так сказать, "глас вопиющего в пустыне". Вот мы и спотыкаемся с моим былым товарищем, примерно, об одни и те же камни. И не нам судить, как удается выполнять наказ евангелиста Марка: "Глас вопиющего в пустыне: приготовьте пути Господу, прямыми сделайте стези Ему". Читая дальше роман Павла, обходя его повести, выпестованные в духе соцреализма, натыкаюсь на имя Катя. Тогда вспоминается первый рассказ Павла Катаева, опубликованный очень давно в журнале "Юность", еще в ту пору, когда его главным редактором был знаменитый Валентин Катаев. Рассказ назывался, кажется, "Жадная Катя". Почему-то застрял Павлик на том женском имени. Хорошо помню, что прочел я его очень давно, сидя в маленьком зале библиотеки Ленинградского нахимовского военно-морского училища, где тогда меня учили уму-разуму. Был удивлен: Павел отступил от "детской программы" - ни стал ни летчиком, ни хирургом, а пошел по стопам отца. Те его первые шаги были косолапыми! Рассказ был слабым, потому что писатель только рождался, переживая тяжелый период новорожденности, грудного вскармливания. Но я был рад реальному известию о том, что "жив еще курилка"! Сильно запеленованный, стиснутый жгутами политической цензуры и, видимо, мудрыми советами маститого отца, да святой памятью знаменитого дяди, молодой писатель мучил свою "Жадную Катю" немыслимо. Я сопереживал Кате, ее горькой доле и тому, как ее унижал молодой писатель. Родись Павел Катаев позже, скажем, во времена Виктора Ерофеева, то он, скорее всего, начал бы и детские рассказы и повести с путаного экзистенциализма. Полагаю, что и его "первая Катя" выглядела бы привлекательнее и наряднее. Он описал бы свою "первую женщину" иначе: любовь комсомолки, не побоявшейся взвалить на хрупкие женские плечи тяжелый груз недолговечных отношений с перспективным молодым писателем, была бы выдержана в пастельных тонах! Подозреваю, что трудности идеологических маневров при написании рассказа, первые личные впечатления о разнополой любви, суровая судьба простенькой девушки заставили молодого писателя решительно шагнуть в детскую литературу. Эта область "вещих слов", скорее всего, - менее трудоемкая, неплохо оплачиваемая, более независимая идеологически. А рядом были великолепные примеры: друг детства Женька Чуковский, владевший секретами наблюдения за крепостью мастерства своего великого деда, проживал на соседней даче. Наверняка, он из чувства молодежной солидарности мог порассказать за бутылочкой пива Павлику Катаеву массу интересного. Правда, сам Женька остался верен своему детскому прагматизму, всегда меня поражавшему: он не стал детским писателем, напрочь забыл о судьбе дедовского "мойдодыра", а занялся постижением операторского искусства на Всесоюзном телевидении, мимоходом выбрав в жены себе дочь великого композитора. Детские книг Павла Катаева я не читал - охотно верю, что они достойного качества - и, как писатель, он выпал из моего поля зрения после знакомства с первым рассказам на долгие годы. И вот теперь - надо же - "возвращение на круги своя"! Это очень приятно! Любой писатель - это уникальное явление в том смысле, что Бог выбрал конкретного человека, чтобы продиктовать ему свои мысли. Слова могут быть и писательского выбора, но мысли-то только Божьи или дьявольские. Иных не существует! Миссия писателя, оказывается, сводится к подпитке информационного поля, трансформации Божьих мыслей на промежуточный носитель, а уж с него пойдет наполнение "голов трудящихся". Не делай того Бог, то утратит человечество память о маршрутах поиска нужного локуса информации. Вот почему одному вменяется в обязанность делиться представлениями о красоте, тогда такой автор много работает, оттачивая метод общения со словом, учится плести "ажурное" произведение искусств. А само-то слово при этом может быть обращено, скажем, к рассуждению о правилах сервировки обеденного стола. Но это будет посыл человеку навыка воспитания своей души красотой. Это будет разновидностью суфизма - то есть воспитанием красотой! Другого своего адепта Бог надоумит делиться историческим опытом или философскими размышлениями, тогда рождается "плотная проза": в ней мыслям просторно, а словам тесно. Она будет совершенствовать интеллект человека, общественное самосознание. Но для такой прозы Павлу было необходимо все же прежде стать "хирургом" или "летчиком-истребителем". Нужно покрутиться в своей "основной профессии" лет так тридцать, а уж потом, постигнув святая святых - тайны профессии, писать романы. Но тогда, наверное, будет ущербен навык общения со словом, увянет писательская техника. Она может свернуть с пути к красоте, оставив мысль совершенно голой или в нелепых словесных одеждах. Будет выпущена на волю птица без перьев, называемая фактологией, холодной информацией. Потеряется качество суфизма, стукнет кулаком по столу ортодоксия. Нет слов, хорошо, когда Бог дает своему адепту все качества - писателя и философа - в гармоничном сочетании! Павел, оказывается, по заданию Господа Бога, в основном формировал мировоззрение подрастающего поколения. Так было принято говорить раньше! Дело это не менее важное и почетное! Но где же "хирург", "летчик-истребитель"? Что-то, видимо, не состоялось в жизни "того парня". Но в том тоже нет трагедии. Главное, чтобы не было так, как предупреждает Священное Писание: "Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю". С такими словами обращался к Римлянам Апостол Павел, а Павел Катаев к детям, скорее всего, обращался с иными словами. Преимущество профессионала-лингвиста, филолога, взявшегося за писательское ремесло, заключается в том, что "краски" языка отыщутся эффектные. Это и подкупало меня в последнем романе моего бывшего товарища: стиль и слог были круто замешаны. Я очень уважаю писателей, освещающих именно свою эпоху, и не считающих себя способными проникать в тайны, скажем, жизни предыдущих поколений. Не стоит примитивизировать чужую, неведомую жизнь, не стоит фантазировать по поводу не очень понятной тебе психологии. Историю, по моему разумению, правильнее постигать, не втискивая ее в рамки сегодняшних представлений, а используя откровения представителей соответствующей эпохи. У работящего писателя и так много забот, возьмись он серьезно отражать сегодняшний, близкий ему по духу мир. Только тогда и бывает меньше фальши и тупой фантазии. У Павла Катаева в последнем романе все так и было, и эта гармония действовала, как бальзам на мое сердце! У моих современников я принимал только тогда исторические экскурсы, когда в них исследовались закономерности бытия, голые факты, полезные и для понимания психологии современного человека. Но насильственное переодевание в современные "бытовые одежды", скажем, Екатерину II, мне казалось некорректным занятием. Я всегда сетовал, читая произведения самоотверженного писателя Валентина Пикуля, на некоторую "натяжку". У него и Великая Императрица, и маститые сановники, и молодой, необъезженный прапорщик говорят одними словами и, что самое страшное, думают, практически, одинакова. На их мыслях, как не крутись, лежит тяжелая печать усердного писателя Валентина Пикуля. Между тем, чтобы писать о Екатерине, необходимо самому стать Императрицей, - непростой женщиной, незаурядной личностью, сумевшей впитать в себя все лучшее, что заключалось в том историческом периоде. Но о давно прошедшем историческом периоде мы никогда уже теперь не будем знать ничего доподлинно! У Павла Катаева такого верхоглядства не было, он уважал "тему", а потому вынашивал ее как собственную беременность. Пусть и у мужчины-писателя акция "чадотворения" протекает болезненно. Но для того, чтобы описать муки беременной женщины, необходимо самому отдаться кому-нибудь и забеременеть. Попробуй побродить с огромным животом, который тебя перевешивает. Но в нем сидит родной плод, а потому необходимо приносить жертвы - нужно мучаться! Павел Катаев на моих глазах протащил свою беременность романом стоически, предприняв для того даже морское путешествие - он нашел способ "отдаться событиям и забеременеть неподдельными переживаниями"! Приятно было в творчестве Павлика обнаружить близкие для себя темы - например, рысканье по морям и океанам. Подобные интерпретации, проигранные где-то на уровне работы органов чувств, то есть с помощью "восприятия", мне, как старому моряку, безусловно, нравились и были близки. Посему я отпустил Павлику некоторые небольшие грешки писательского легковерья и человеческого легкомыслия и, взяв в узду свои собственные ревностные переживания, угомонил легкую, далеко не белую зависть. Оставались небольшие трепетания, идущие от мужской и писательской солидарности. Меня волновало лишь одно: а устроилась ли у моего былого товарища писательская жизнь - доволен ли он ею? Может быть, вспоминает о "летчиках" и "хирургах" из далекого детства. Да, сегодня я получил послание из прошлого, а потому задумался о причинах, если угодно, о задачах такой посылки. И меня грызло изнутри жадное желание обязательно ответить на это послание, но как я мог это сделать отсюда - из психиатрической лечебницы, не зная к тому же ни телефонов, ни адресов своих былых товарищей! Но, кого Бог любит, тем он посылает помощь неожиданно, в критический срок: открылась дверь палаты, и вошли "двое с лопатами" - Леонид Соколов и Олег Верещагин. Ну, главного-то врача в нашей палате знали все, а вот Верещагин был известен только мне и немного Дмитрию Сергееву, да Виктору Кагану. Пришельцы отвлекли меня от напряженных размышлений, уже к этому времени сильно истощивших силы. Даже зрительный анализатор начал давать "глюки": при близком рассмотрении оказалось, что в руках у моих доброхотов были не лопаты, а свертки. И дальше началось светопреставление: "двое" поздоровались со всеми за руку, а меня принялись с чем-то поздравлять. Они пели мне какие-то хвалебные речи, а я никак не мог взять в толк - по поводу чего исполняется такой "Туш"? Но вот, постепенно и методично, я принялся спускаться с мыслительного Олимпа, пока окончательно не шмякнулся в огромную лужу равнинных забот: мне стало ясно, что сегодня мой день рождения, причем, по годам весьма ответственный юбилей. Я видел, что собратья по палате давно хищно заострили носы. Они, словно член президентской администрации - Козак, настойчиво клюющий "судебную реформу", уловив запахи снеди, выползавшие из принесенных пакетов, обозначили свое нетерпение громким клекотом. Восторг красных носов дополняли придушенные звуки нечаянных легких ударов бутылочного стекла, да пробулькивание "святой жидкости" в них. Чувствовалось, что у представителей нашего больничного братства вызывала напряжение только забота о целостности таких сосудов. Они наперегонки стали предлагать хозяевам пакетов расположить их именно на своих кроватях - под охраной и обороной. Я ненароком вспомнил годы учебы в нахимовском училище - многократное стояние с автоматом по стойке смирно на посту номер один - у Знамени Училища. При смене караула мы твердили с придыханием, шалея от восторга, - видимо, так порядочные люди должны твердить молитву, - бестолковые слова: "Под охраной и обороной состоит Знамя Училища в стеклянном шкафу, опечатанное гербовой печатью, бюст и барельеф адмирала Нахимова"! Мы тогда действительно считали, что это самый ценный капитал у нас на текущий период жизни. Один пакет - компактный, элегантный по форме и по виду тяжелый - привлек мое особое внимание. Я быстро сообразил, что в нем-то как раз и заключен подарок для меня. А кто не любит получать подарки? Даже идиот мечтает о них! Речи я не слушал, считая их откровенной фальшью и поводом смутить и говорящего, и слушающего. А, самое главное, затягивалась процедура формальных отношений, она мешала поскорее войти в райские кущи приятного, легкого или солидного опьянения. Но Олег в реальной жизни был, если уж и меценатом, то деспотического толка. Ему, по-моему, сильно кружила голову слава великого тамады - он просто балдел, отдаваясь этой роли на всех наших торжественных посиделках. Он не только требовал подробных высказываний в адрес виновника торжества, желательно, в максимально хвалебной форме. Критические замечания тогда были просто неуместны - за такие "штуки" Олег мог двинуть любому кулаком в "смертельную точку". Но длинные речи он перемежал собственными рассказами скабрезных анекдотов, которые, как правило, были "ни к селу, ни к городу"! Но такой у него был "стиль жизни": он делал это только ради того, чтобы проследить реакцию присутствующих дам. Надо помнить, что при первых же намеках на выпивку, Клара оказалась у наших ног. Подтянулась и Нина Викторовна, и Инна Станиславовна. У Олежека глаза разбежались. Я наблюдал исподтишка терзания взрослого мужчины, пытающегося "объять необъятное"! О, это, надо сказать, забавная картина! У Олега, кстати сказать, было свое слабое место: он любил женский зад той вибрирующей конструкции, от которой расходились волны особого покачивания при ходьбе - как бы из стороны в сторону. Видимо, первый его сексуальный раунд состоялся на море, озере или реке, но ни при килевой, а бортовой качке! Отсюда и такая забавная фантазия. Но все женщины пришли и сразу же расселись по отведенным местам: Инна Станиславовна, например, присела на мою койку. А ко мне уж что попало, то хер вырвешь, когда я сам на грани возбуждения! Так что все сложилась так, что под ноги Олежеку подкатилась только Клара, ищущая близости не с "загребающим", а с "разливающим"! Олежек был большим артистом по части разрушения стойкости хваленой "женской чести", противопоставляя ей стойкость тоже половую, но противоположного знака. Такие эксперименты, в силу исключительно мужской добропорядочности и сердечной отзывчивости, уводили его уже многократно под сень законного брака. Брак - на то он и брак! У Олежека он через некоторое время благополучно распадался, нанося ему заметные материальные издержки, а виновницам - как бы, "сильнейшие душевные потрясения". В таких поступках что-то роднило моего друга с Дон Жуаном. Но гений Шекспира берег того героя, уводя его в ответственный момент из-под венца. Злые языки связываю это качество с наличием у "гиганта-соблазнения", как ни странно, выраженной импотенции. Но у Олега все было как раз наоборот - соблазнял он даму сердца так, что страсть, гормоны и похоть основательно душили его самого, создавая столь выраженный эффект "пружины", что избранница останавливалась на мысли о вечности чувств. Им, наивным, казалось, что плюсовой эффект будет длиться у Олежека всю оставшуюся жизнь. Они недоумевали: почему же ему иногда хочется поесть, отдохнуть, насладиться одиночеством или мимолетным смещением влево, когда они, раздетые и подмытые, готовы день и ночь валяться с ним в постели? Ответ на такой вопрос обычно находился в суде при разводе. Такой недостаток надо было исправлять решительно и только с помощью одного метода - кастрацией. И я было уже решился в очередном кумите нанести ему весомый удар в пах, для чего собирался предварительно отвлечь его внимание рассказом старого, но поучительного анекдота о тайнах человеческой души. Но все же, во-первых, угроза ответного удара меня беспокоила, во-вторых, мышцы сковывала профессиональная тяга к милосердию, в-третьих, я заболел и сам себя уложил в психиатрическую больницу. Потом у меня в голове при проработке "лобковой атаки" все время вертелся старый анекдот о том, как в Университете Патриса Лумумбы пропал русский студент, живший в одной комнате общежития с представителем неизвестного племени из Африки. Оказалось, что племя то сплошь состояло из людоедов, и когда его представитель в огромной, шумной Москве сильно затосковал по чему-то нежному, близкому, "домашненькому", он естественно съел того, кого очень полюбил за годы совместной учебы. Я тоже очень любил Олежека, он являлся моим самым близким другом, абсолютно доверенным лицом, даже в большей степени, чем я сам для себя! Он был надежным и верным другом. Следование этому качеству доходило в нем до парадоксов, в отдельных случаях до высокого звания "бескомпромиссного палача": например, если будешь договариваться с ним, скажем, укокошить кого-нибудь, а потом передумаешь, то Олег может "пришить" и того законно приговоренного и тебя заодно - за вероотступничество! В отвлеченной от собственного горла форме мне нравилась решительность такого подхода, но в практическом претворении в жизнь, естественно, мне это свойство характера друга казалось явным перебором. Я соглашался пока только на теоретическое осмысление подобных его дружеских действий. Тем не менее, пожалуй, Олег был единственным человеком, с кем я, не раздумывая, пошел бы в разведку. Была уверенность, что в случае моего смертельного ранения Олежек не оставит меня подыхающего в стане врага, а по моей личной просьбе пристрелит незаметно и без мучений. И я очень ценил в нем это качество. Олег был большим специалистом в восточных единоборствах и воспитал многие спортивные качества во мне. С ним я был, как за каменной стеной - более прочной, чем даже стена Шаолиньского монастыря. Правда, по некоторым данным, стены его уже давно были разрушены. А что удалось спасти от мести разгневанного китайского властелина, то развалилось под гнетом дождя, снега, ветра и старости. К тому же кое-что было растащено на сувениры уже нашими современниками. Современные монахи ютятся в лачугах, да пещерах, но продолжают заниматься боевыми искусствами, правда, не с прежней настойчивостью. Понятно, что раньше к тому их обязывали условия - им требовалось защищать свое обиталище от монархов и лихих завоевателей. Наконец, Олег покончил с речами, анекдотами, да и Клара уже хорошо присосалась! Олег, корчась от неожиданностей, всегда возникающих при общении с психически больными, взял заключительное слово. У всех уже давно лились слезы умиления по немытым щекам, руки тряслись, тело алкало напитка, а глаз косили на яства. Я помнил ритуал: Олег произносил финишный тост, мы дружно выпивали, и подарок вручался виновнику торжества. Затем начиналась безудержная пьянка! Все именно так и произошло. На стол, перед моим носом, выпутавшись из добротной заграничной упаковки, улегся новенький "Notebook", то есть портативный компьютер. Новизна прибора, его изящество и осознание возможных функций - это все гипнотизировало, удерживало от пошлого пьянства. Компания некоторое время сидела молча, взирая на компьютер глазами удава, загнавшего испуганную мышь в угол. Я включил компьютер, он мягко что-то пробурчал, настраивая свои внутренние агрегаты, разкочегаривая маленький вентилятор, прогревая и снова остужая винчестер и прочую электронную трихомудь. На жидком кристалле монитора высветилось совершенное тело загадочного стиха, сплошь состоящего из намеков. Конечно, случай - господин, спаситель. Добрый Алладин, пожалуй, с лампой - не один, вселяет в жизнь мою друзей. Но друг ведет толпу в музей, где дрыхнет скопище вождей. Изъяв законно лед и пламень и грохнув глупости о камень, на пьедестал мечту поставим! Простые мужики - пьянчуги, бездельники и тайные хапуги - душой к Святыням припадут, молитву Богу воздадут: Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень! Тишина неподдельного любопытства повисла в воздухе, такая "невесомая", что очарованные больные из соседних палат принялись скрестись в стены со стороны коридора и примыкающих помещений. А медицинский персонал - все скопом, отомкнув специальным ключом нашу дверь, сунули свои похабные хари в маленький красивый мирок. Но с нами был главный врач учреждения: он не только шикнул, но и топнул ножкой на любопытных! Олежек наслаждался торжеством момента: он только что прилетел из Арабских Эмиратов, прикупив там для меня этот дорогой подарок. "Как великому писателю!" - именно так он выразился, гордо запрокинув голову, словно, Патриарх, оглашающий на всю Вселенную решение Православного Синода о причислении меня к лику Святых! Олежек любил делать подарки своим близким и некоторым закадычным друзьям. В таких случаях он был "широк", как ворота Ада! Известно, что только в Рай ведет узенькая тропинка и маленькая калитка в заборе. Туда ведь попадают единицы. Нам-то с Олегом точно в Рай путь заказан. А вот в Ад валят толпы грешников, подгоняемые злыми бичами Дьявола и его помощников. Один из "близких друзей" недавно нагрел Олежека на полмиллиона долларов, и глазом при этом, сука косолапая в длинном черном пальто, не моргнул. Этот "друг" пойдет в Ад, а Олежек за ним - поделом: не доверяй подлецам, умей их расшифровывать за километр! Этому другу надо было кишки выпустить за такие штучки, а Олежек только поморщился. Полагаю, что теперь, прочно закрепив в медицинских документах звание "психа", я вместо Олежека посчитаюсь с казнокрадами. Порочных "младенцев" от коммерции, надо разбивать о камень - так советует Евангелие. Может быть, то будет называться "вождизмом", "перегибами на местах, но нельзя же поганить мир светлых рыночных отношений, заселяя его недоносками. Естественно, появился повод для недоумения, ибо возникал ряд вопросов: "Кто автор стиха?", "Кто ввел его в компьютер?", "Почему Олежек не заметил его раньше?" Предположение о том, что жирные, ленивые арабы из Эмиратов станут на всякий случай изучать русский язык - один из труднейших язык мира - а затем заниматься стихосложением в угоду богатому покупателю из России - было абсурдом. Олежек напрочь отрицал свое авторство, и по глазам его было видно, что сегодня он не врет. Олег вообще врал редко: ну, врать откровенно врущей тебе женщине - это святое, иначе как же еще развлекаться. Но обманывать друзей, которые платят тебе искренним доверием и ответной мужской солидарностью, для Олега было делом невозможным. Он, скорее, съел бы собственную шляпу, как советовал Марк Твен, прятавший за роскошным псевдонимом от восторженных женщин и дотошной цензуры свое истинное имя - Сэмюэл Клеменс. Значит, тоже врал! Оставалось согласиться с маловероятным - с тем, что это стихотворение было еще одним посланием от профессионального поэта, и таким поэтом, скорее всего, мог быть именно Павел Катаев. Все присутствующие из числа членов нашей компании обменялись внимательными взглядами: надвигалось облако трансцендентальных явлений - это уже было похлеще летающих тарелок - неопознанных объектов, так сказать! Но если депеша пришла, то значит, на нее можно и ответить. Олег часто доставал меня своими техническими "революциями". То он притащит ко мне, ленивому дураку, АОН и требует, чтобы я общался с Миром только с помощью "электронного секретаря". А я-то и не знаю толком, как прибором пользоваться. Да и не желаю я постигать технологию ввода различных дополнительных программ в свою жизнь. То ему втемяшится озадачить меня работой на сканере, открывающем якобы большие возможности для запечатления событий с помощью цветной фотографии. А я от рождения дальтоник и все мои дети, внуки и правнуки мужского пола теперь будут такими же уродами - цветоаномалами. Так зачем же мне цветные фотографии?! А самое главное заключалось в моем аутизме - мне приятно было осознавать, что я уже отделился от внешнего мира высокой бетонной стеной, а Олег настойчиво предлагал мне, например, с помощью АОНа, подглядывать за жизнью из-за непрочного штакетника. Олега волновали технические затеи, а меня озадачивали только психологические интересы. Он предпочитал стрелять из самой совершенной винтовки с оптическим прицелом, а я был склонен охотиться с луком и стрелами, а еще лучше с бумерангом. Правда, если говорить на полную чистоту, то по лености своей, я предпочитал вообще не охотиться и никогда не выходить на "тропу войны". Каждый раз я чертыхался и призывал моего друга умерить свою техническую прыть, представляя, что за его нововведениями в моей жизни последуют новые нагрузки на интеллект. Я сердился и клокотал в душе стойким невежеством, но через некоторое время начинал понимать, что предложенное Олегом нововведение себя оправдывает и даже значительно облегчает мою жизнь. Оно позволяет мне не искоренять, а лелеять аутизм и природную леность, и я был благодарен другу за подарок. Иногда я ловил себя на подлой мысли, что подарки мне нравятся еще и потому, что мы с Олегом традиционно их "обмывали". У нас был обоюдно любимый напиток - "Кагор". Особая лафа выпадала на мою долю, когда мой друг приезжал на собственной машине. Коварным своим умом я понимал, что человек "за рулем" обязан ограничивать себя в выпивке. Из этого следовало, что большая часть кагора доставалась мне, а не Олегу. Он, конечно, сетовал на то, что опять, связавшись с автомобилем, "терял квалификацию". А мне, естественно, оставалось выполнение легкой задачи: я сострадательно ему поддакивал и инстинктивно спешил выпивать, дабы спасти ситуацию. Иногда мы договаривались отложить возлияния - прятали бутылки в мой холодильник, и отправлялись отгонять машину на стоянку, чтобы, естественно, через час "вернуться к вопросу". Но бывали и особо светлые промежутки в жизни: вдруг звонила трубка и Олега срочно "вызывал Таймыр". Он уезжал, а я оставался единственным хранителем напиток. Так, слегка дегустируя его, я незаметно попадал в Рай. В такие минуты мой аутизм расцветал настолько, что к возвращению закадычного друга запасы "Кагора" заметно иссякали. Олег мрачнел, но мне, как правило, удавалось переключить разговор на мягкие, скажем филологические или семейные темы. Я подробно разбирал с его помощью грамматический строй таких, например, слов: "Один в поле - не воин!" или "Мал золотник, да дорог". Олег мне вторил, но наконец его терпенье лопало и мы шли пополнять запасы напитка. В таких случаях - по дороге в магазин - Олег пытался достучаться до моей "совести" и затевал соревнование со мной в понимании народной мудрости или чего-нибудь из классики: "Не вся коту масленица", "И ты, Брут?", "И делал я благое дело среди царюющего зла". Подколы и намеки меня не трогали, ибо я всегда имел возможность ответить достойно: "История мидян темна и не понятна", "Как хороши, как свежи были розы", "Критика легка, искусство трудно" и так далее - пока напиток бурлил в кровеносных сосудах. Но сейчас в больнице я все еще был трезв, и это обстоятельство повышало мое любопытство. Олег подключил внешний факс-модем и проник в Интернет: мы принялись искать страничку писателей. Вначале действовали через редакционные серверы, начали с издательства "Текст", выпустившего последнюю книжку Павла Катаева, затем принялись шарить по персональным файлам. С первого раза ничего не получилось - пришлось прервать поиски и выпить. Выпили не очень крепко, но убедились, что выражение "без полбанки не разберешься" - верное слово! Со второй попытки удалось влезть к Павлу в компьютерную душу, размещенную, кажется, на даче в Переделкино, но его там в это время не оказалось. Мы оставили ему маленькое послание для затравки: "Поздравляем великого писателя современности с выходом в свет нового романы - очарованы, спешим сообщить свои координаты". И далее шел наш электронный адрес. Ясно, что телепатия действует не всегда безотказно. Да это и понятно: кто же будет тратить возможности такой специальной связи без достаточных оснований. Наша компания состояла из единомышленников, и сомнений в Божьей воле никто из нас не держал, словно камень за пазухой. Однако я лишний раз задумался над тем, что мнения, например, классической науки и знахарства, как области общения с "материей" более высокого ранга, весьма различны. Вот, например, простое астрономическое явление - вращение спутника Земли Марса. Сколько кривотолков по этому поводу имелось. Высказывали различные версии и члены нашего больничного братства. Особая буря разразилась тогда, когда мы организовали совместный диспут больных шизофренией, эпилептиков, владельцев разномастными хроническими психозами и особой группы эстетов - пациентов с глубокими неврозами. Что тут было!.. Если бы нашим ребятишкам раздали оружия, но пошла бы невообразимая стрельба. Видит Бог, досталось свинца не только Небу - загадочному спутнику Земли и самому Солнцу - уверен, стреляли бы даже друг в друга и в персонал. Вся та катавасия возникла, к слову сказать, только из-за того, что Марс больше похож на Землю, чем любая другая планета. Психи вообще очень любят смотреть в небо, на звезды, они прирожденные астрономы. Мигание звезд их притягивает и озадачивает одновременно. Многие из больных норовят выйти, особенно в полнолуние, на крышу, пройтись по натянутым проводам. Избранные - усердствуют по части левитации, то есть увлекаются полетами во сне и наяву. По моему мнению, в психиатрических лечебницах, даже самых маленьких, - а в нашей стране такие учреждения, как правило, крупные - создаются образы поведения социума. Обкатав на психах "варианты", эталоны поведения затем клишируются, применительно ко всему остальному народонаселению. Надо помнить, что Россия - это родина "тотального неблагополучия", потому психи - или близкие к ним - здесь разгуливают по улицам в большом количестве: судя по телевизионным передачам, они на равных с остальным населением заседают в присутственных местах. Все же "перегрев" моей головушки от впечатлений сегодняшнего вечера, видимо, был основательный - встреча с другом, потерянным из виду в течение уже более полугода, да общение с новой техникой меня взбудоражили. Организм в поисках самозащиты включил режимы работы мозга, по крупному счету, никого и ни к чему не обязывавшие. Я обратился к ласковому прошлому, а в нем на большом отрезке бытия было легче нащупать счастливые моменты. Но вновь меня что-то спугнуло и выгнало из "грез": опять сознание вернулось к нашему больничному диспуту. Компьютер, скорее всего, "завис" на критическом моменте. Им явилось заявление одного из глубоких инвалидов ума о том, что Марсу свойственна относительно низкая скорость "убегания" - чуть больше трех миль в секунду. Должен напомнить, что в психушке среди больных все измерения идут по зарубежным стандартам, чтобы медицинский персонал меньше "усекал" нашу тайную жизнь и не вел подрывную деятельность в рядах интеллектуалов. С фактом низкой скорости "убегания" все из присутствующих, естественно, согласились. Мыслители уже было потянулись гуськом к реальному эксперименту: кто-то достал из тайника копию универсального ключа-вертушки, который традиционно передавался больными от "смены" к "смене", и все нацелились на "убегание". Но взорвал ситуацию снова все тот же инвалид ума: он заявил, что такое явление означает только одно - малышка Марс утратил большую часть прежней атмосферы. Поскольку ее остатки состоят в основном из углекислого газа, то исследователи ждут "парникового эффекта" на Марсе. Коллектив издал страшное по силе трагизма, хриплое "Ох!" В горло "революционеру", желавшему мыслить нестандартно, вцепились другие авторитетные специалисты, считавшие, что количество углекислого газа на Марсе все же недостаточное для создания такого эффекта. "Это вам не Венера!" - заявили наши ребята с ученым апломбом. - "Марс в таком случае страдает только от холода". И это понятно: давление на поверхности планеты нигде не превышает десяти миллибар, что соответствует отменному лабораторному вакууму, для создания его в искусственных условиях необходимо основательно потрудиться! "Там вообще не может быть воды в жидком состоянии" - заявили все те же авторитетные люди. Правда, кто-то тут же поправился: "Теоретически, она может сохраняться только в глубочайших впадинах". Дальше среди спорящих специалистов широкого профиля началась отменная катавасия: к ней в скором времени присоединилась и часть медицинского персонала, не желавшая стоять в стороне. Понятно, что тема-то обсуждалась животрепещущая! Кто знает, что будет с нашей планетой Землей завтра - после обеда или к ужину? А тут Марс - внебрачный сын Земли, отменный пример возможных последствий космических трагедий. Ведь если в его атмосфере имеется азот, то и существование живых организмов возможно?! Но сволочи американцы, в 1965 году запустившие своего "Маринера-4" все переставили с головы на ноги, а кому из психов приятно стандартное положение. Понятно, что умалишенный чувствует себя комфортнее, когда жизнь перевернута с ног на голову. Вот тогда, кой кому и показалось, что темные облака - не плотная азотная атмосфера, а наивное альбедо, то есть явление, возникающее благодаря способности поверхности к отражению. Мысленно нам открылись картины поверхности с множественными кратерами, хребтами гор, каньонами, долинами, массивными вулканами, больше напоминающие рельеф Луны, а не Земли. Все это было как бы прикрыто красноватым материалом, колеблемым действием ветров. Математик оживился неожиданно: он предложил нам иначе взглянуть на обсуждаемую тему. Брат Владимир выволок на свет Божий заявку на гениальность Г.В.Скиапарелли, составившего еще в 1877 году новый атлас поверхности Марса. Это с его легкой руки в научный обиход вползла неправильная трактовка некоторых природных явлений. Составив подробные рисунки линейных структур картинок Марса, он назвал их canali - "русла", "протоки". Однако перевели термины как "каналы", придав им значение искусственных ирригационных сооружений. Отсюда и потянулась красивая версия о жизни разумных существ на Марсе. Но это была только мечта, притянутая за уши в реальность! Строгая наука в прах разбила и сладкую идею о существовании на Марсе огромного изваяния в виде человеческого лица - все это оказалось обманом зрения, игрой физических явлений! Но люди плохо расстаются со своими ошибками, особенно, когда очень хотят в них верить. Марс имеет два спутника, открытые в 1877 году Асафом Холлом, - "Фобос" и "Деймос". Марсу - богу войны в придачу ученые подпихнули теперь еще "Страх" и "Ужас". Но самое печальное для восторженного ума фантастов, что оба спутника оказались большими астероидами и ничего общего с искусственными летательными аппаратами не имеют. Наши больничные ученые буянили по поводу того, что холодная наука задвинула фантазиям жесткий нокаут. Они было, совсем уж собрались сообща направить этот смертельный удар медицинскому персоналу, но тут заявил свои права главный врач - его-то, что ни говори, сильно уважали больные. Леонид Григорьевич хорошо понимал, что шизофреники - это борцы с несправедливостью, к которой имеют особую чувствительность. Ясно, накопившуюся агрессию необходимо срочно канализовать, иначе она сама выберет мишень. "Зевс" применил главное оружие, но не известный "пролетарский булыжник", а угрозу выписки за нарушение режима. Кто же из психов согласится на выписку из стен своего "родного пристанища" в период столь бурных научных баталий. Это все равно, что предложить депутатам Государственной думы покинуть помещение в момент наиболее жарких политических споров. Невозможно "самоубийство" на фоне позитивного "творческого накала" - ни при каких обстоятельствах, никогда"!.. Только большевики знали и применили в семнадцатом году наиболее действенное средство прекращения политических споров - они вызвали караул матросов, вооруженных внушительными трехлинейками и гранатами! Примерно так сейчас поступил и главный врач. В мир реальностей из воспоминаний меня вытащил Олег: он предложил выпить за благополучное подключение к больничной компьютерной сети и возможность теперь на халяву общаться с Интернет, перенося все расходы на плечи администрации Дома скорби. Кивком головы присутствующий здесь Леонид Григорьевич подтвердил утверждение вердикта. По этому поводу мы все - жильцы палаты - обнялись с ним и троекратно облобызались. Я заметил хитрый, почти ленинский, прищур глаз Леонида. Постепенно стала выявляться у нового главного врача одна многообещающая особенность: он не спорил с больными и на все их просьбы откликался положительными решениями, а потом как бы нехотя, случайно, постепенно возвращал на место статус-кво! О, это была дипломатия высокого Византийского ранга, и я мысленно Леониду аплодировал. Но в данном случае речь шла о компьютере, которому цены не было. Это же был подарок мне, а не кладовым Психиатрической больницы. Я потребовал более веских заверений - требовался нотариус, договор, печати, свидетели! "Нотариус" проживал в палате No 4, и мы тут же его вызвали к себе, двух свидетелей прихватили по ходу - сняли с горшков замешкавшихся эпилептиков. Они даже не успели хорошо подтереться и потому притащили за собой в нашу палату специфически нежный аромат. Но время не ждало! И все смирились с новизной ощущений. "Нотариус" никогда с печатями не расставался - были они, видимо, поддельные, а потому он лепил их с большим удовольствием и на чем угодно. Особый восторг вызывала у него ситуация, когда ему удавалось, залетев молнией в общий женский туалет на нижнем этаже, раздарить отпечатки своих штампов тем, кто там со спущенными трусами и задранными юбками восседал воронами на унитазах. Он шлепал на голые ягодицы по одной - двум печатям, оживляя при этом чернила собственным дыханием. Порой он путался и тогда, низко нагнувшись к ягодицам, дышал на женские округлости, плотоядно похрюкивая. Больным женщинам очень нравились знаки неподдельного внимания государственного служащего - опытного профессионала, загадочного, резвого Нотариуса. Сам же Нотариус просто визжал от восторга и строил своим клиентам "козу", конструируя ее не из трех пальцев, а с помощью увесистого биологического "теодолита". Он сам придумал этот шифр, предполагая, что известный перевод с греческого (theaomai - рассматриваю, dolichos - длинный) есть наилучшая характеристика его пениса. Особо гордился он своей "алидадой" и "лимбом" - главными измерительными частями того инструмента. По агентурным данным, в юности "Нотариус" работал геодезистом на строительстве дорог в тайге: там он был сильно напуган медведицей, которую вначале почему-то принял за спящую Венеру. После испуга ему и пришлось переквалифицироваться в нотариуса, но то были дела, как говорится, "давно минувших дней". Теперь же шли иные забавы и развлечения. Эксбиционизм - стал его основной, подпольной профессией. Как правило, он демонстрировал "свою гордыню" в вагонах электричек: там настигал он одиноких пассажирок, подсаживался поближе и обнажал орган. Иногда по этому органу со всего размаха лупили ногой, обутой в зимнюю обувь, иногда выражали крайнее удивление громкими вскриками, чаще быстро убегали. Но любые реакции нравились "Нотариусу", его угнетало лишь отсутствие реакции, тогда он приходил в ярость и, презрительно фыркнув, уходил! В нашей больнице для него находилась самая отзывчивая публика. Застигнутые в туалете женщины делали вид, что пришли в ужас от размеров органа, но были бы не прочь измерить его своим внутренним теодолитом. Однако половая жизнь в психиатрических больницах - тем более, вблизи унитазов - запрещалась из-за опасения инфицированной беременности и продления, таким образом, рода особо изощренных шизофреников. Возможен был только "безопасный секс", да и то, как правило, после выписки. Наши же "игрища" были особыми случаями, исключениями из общего правила. Их не стоит переносить на всю больничную систему! Однако, какое это имеет значение для интеллигентных и законопослушных людей. Но вернемся к "нашим баранам"! Нотариус был вызван к нам в палату и действовал сейчас, как говорится, по официальной специальности. Качество печатей тут не причем, к тому же Леонид Григорьевич обязался заверить документ в канцелярии больницы. Но коллектив, разогретый отличной водкой, обнаглел и потребовал от главного врача, чтобы канцеляристка с печатью была вызвана по телефону прямо сейчас к нам в палату. Витя Каган дополнил: - Пусть эта сучка прихватит с собой парочку подружек для развода, для племени! Гулять, так гулять на всю катушку!.. Ему напомнили: - Витя, кобель ты неугомонный, учти, что здесь больница, а не бардель! Мы все косили на главного врача, ожидая от него ответной благодарной реакции за наш строгий нрав. Но, как ни странно, Леня, даже глазом не моргнув, заметил: - А почему бы и нет? "Нам мамы всякие нужны!" - вспомнил он вещие слова из старинного анекдота про школьника Вовку, который написал в своем кратком сочинении: "Моя мама - проститутка". Училка отослала его к директору школы, а тот быстро записал телефончик мамы, а на прощание, пожав Вовке руку, успокоив его именно той сакраментальной фразой. Восторг заиграл уже и в глазах почему-то быстро захмелевшего "Нотариуса", а два свидетеля от воодушевления было принялись ходить по большому, да еще по второму разу, прямо здесь - в углу нашей палаты. Надо сказать, что эти два чудака тоже имели исключительную биографию: они получили прозвище "Наутилус -1 и 2". Напомню, что в переводе с греческого "nautilus" означает "кораблик". В биологическом плане они представляют собой головоногих молюсков с раковиной диаметром не более 15-23 сантиметров. Они являются единственными современными представителями подкласса четырехжаберных. Как ни странно, эти два типа, при столь мерзопакостных биологических аналогиях, мнили себя существом иного ранга - они зациклились на произведениях великого писателя-фантаста Жюль Верна. Санитары мучились с ними каждую ночь: не успеешь оглянуться, как "Наутилусы" уже набирают воду в ванны, чтобы совершить погружение на дно Индийского или Тихого океана. Каждый из них считал себя подводной лодкой - "Наутилус". Мы решительно вышибли "чужаков" из палаты наружу, крикнув вдогонку, чтобы шли набирать воду в ванны. Наша компания помогла им открыть краны фантазии, дело оставалось за их собственным выбором. Они имели возможность либо отправиться спать и в сладком забытьи общаться с капитаном Немо, либо попытаться повторить плановый эксперимент с погружением на дно ванны, либо раз и навсегда покончить с идеей-фикс, но тогда бы их выписали на волю. - На всех все равно водки не хватит! "Наутилусы" пусть пьют "океанскую" воду! - категорично заявил брат Василий, и все дружно подхватили его верное замечание, злорадно потирая руки. Скоро появилась и канцеляристка с "печатями" и две ее "подружки", но в руках у них были ни цветы, ни новейшие контрацептивы, а шприцы, заполненные успокоительным. Коварный все же человек новый главный врач: каким-то тайным кодом он вел разговор по телефону - мы же слушали внимательно, но не заметили подвоха. А он, ехидна, видимо, и дозу назвал и количество шприцов. Вот тебе постановка разведки - лучше, чем у израильтян! А Соколов-то истинным русаком прикидывался! Вот дела, куда не кинь взгляд - везде у них свои люди расставлены! Самое смешное, что впопыхах или намеренно, - кто его разберет теперь! - дозу вкатили внутрижопно и Олежеку. Странно, но он даже не сопротивлялся. Может быть, добрые, нежные женские руки как обычно его погубили - растлили, смягчили, привычно скрутили. Но, скорее всего, он элементарно ошибся в мотивах. Он не так понял момент, когда эти красавицы стали расстегивать ширинку его брюк, - мужчины, как ни странно, до слез сентиментальны и доверчивы, как только дело доходит "до батальных сцен" у постели, - на этом его и "купили"! Это только на первый взгляд мужики кажутся грозными, но в теплых руках быстро превращаются в мягкий пластилин. Короче, проснулись мы поздно - только глубоким вечером следующих суток: Олежек спал рядом со мной "валетом". Только "валет", видимо и спас его, а потом и мою невинность! Голову не ломило, но и память была словно прополощена: ни черта никто из нас не помнил. Однако в палате было абсолютная чистота. Стояли цветы в вазе, а по какому случаю - никто не знал. Компьютер, естественно, отсутствовал, но и этого никто тогда не понял. Только потом, много позже, при выписке его вернули мне, и память встала на место, оживив события недалекого прошлого. Поэта Витю, по всей вероятности, успокоительное вогнало в глубокий сон, но не изменило направление