ое кормление, делали массаж кожных покровов, периодически переворачивали с боку на бок, выпускали из меня "отходы" обмена веществ. Мои товарищи проявили максимум заботы и мастерства по уходу за существом "с человеческим лицом", находящимся в анабиозе. Инна Станиславовна отдала мне много души, но до ее тела я еще не добрался! Внутренний голос успокаивал меня, напоминая: "Господь будет охранять выхождение твое и вхождение твое отныне и вовек" (Псалом 120: 8). 3.6 Открыв глаза, я ощутил встречный взгляд - серо-зеленое внимательное очарование! Я не шевельнулся, а стал исследовать первое впечатление. Мне хотелось только по зрачкам, по переливам радужки, по ее реакции на свет и на мою небритую рожу - как по слабому излучателю отраженной световой энергии - определить: кто встречает меня - друг или враг, женщина или мужчина? И я понял быстро - то были глаза Инны Станиславовны: они сочились болью, опасением (видимо, за меня) и напряжением. Потом ее взгляд наполнился радостью и, как мне показалось, любовью! О, это уже была полнейшая победа добра над злом! - Александр Георгиевич, вы нас крепко напугали. - раздался голос моей Дульцинеи, это был голос божества, спустившегося на землю - прямо ко мне на постель. Я улыбнулся моему божеству и контакт произошел! Подскочили, как молодые, любопытные лягушата, и разом бодро заквакали мои сотоварищи. Но я заметил, что, пользуясь мнимой теснотой, Витя Каган и Олег Верещагин пытались своими чреслами притереться к плечику Инны Станиславовны. И я решительно положил этому конец: - А ну, мудаки бестолковые, отвалите от моей женщины, иначе полетят клочки по закоулочкам! - продемонстрировал я на словах мужскую решительность. Звук моего голоса, видимо, ударил не в бровь, а в глаз. Витюша и Олежек отшатнулись от дамы, как маятник Исаакиевского собора. Тут же уколола мысль: это же надо - быть такими мудаками! Подвесить маятник в храме, пользующемся мировой славой! Слава Богу, что теперь его сняли, и храм расправил плечи, поднял голову! Но я-то знал, что качание вправо затем обязательно переходит в качание влево - таков закон маятникового, да и кобелиного, движения. Потому я подал команду: - Теперь, оглоеды, быстро разместитесь по койкам, да руки не забудьте положить на одеяло, а не прятать их от глаз посторонних наблюдателей. Прекратить в присутствие дамы мочалить в темноте - под одеялом - наружные половые органы! У меня не забалуешь! Моя команда была выполнена без восторга, но быстро и точно. Я понял, что имею дело с интеллигентными людьми, и собирался платить им тем же. Но для начала, я потребовал, чтобы каждый отчитался о проделанной работе. И отчеты начались: оказывается, ребятки не теряли время понапрасну. Главный врач выписал за счет больницы необходимые медикаменты для лечения "не по профилю", и ребята самостоятельно, под контролем Микробника, пролечились от сомнительных инфекций, сильно им досаждавших. Чертежник, Эйдемиллер, а за одно и слабовольный Математик, получили по курсу инъекций антибиотика цепаринового ряда, поглотали сколько нужно зовиракса (это для того, чтобы придушить герпетическую инфекцию), насытились тинидазолом. Теперь, можно сказать, с половыми органами у них наступило стойкое благополучие. Сейчас они числились реконвалесцентами, и через несколько дней их ожидали повторные анализы на излеченность. Настроение в связи с клиническими успехами у всех было бодрое. Продвинулось дело и у брата Василия: ему же профессор Мишка Королев отхряпал значительный кусок толстой кишки, сославшись на инвагинат с участком раковой опухоли. Анальный сфинктер он не тронул, но и лишил его привычной функции, наложив выходное отверстие для каловых масс на переднюю брюшную стенку. Это была варварская операции, сделавшая Василия инвалидом, и доставлявшая ему массу хлопот бытового плана. Уже прошло довольно много времени с момента операции, но прогрессирования опухолевого процесса мы не замечали, а потому обратились к главному врачу с просьбой организовать повторную консультацию для вынесения окончательного "приговора". В качестве консультанта мы просили пригласить доцента Михаила Ивановича Долгорукова - классного хирурга Русановской школы, владевшего ювелирной техникой проведения сложнейших операций на брюшной полости. Мишка Королев, хоть и был профессором, но со своей грубой мужицкой хваткой в подметки Долгорукову не годился. Консультация должна состояться сегодня, а подготовительные исследования - кровь, рентгенография, УЗИ и прочее - уже были выполнены. Консультант явился в назначенное время. Я заметил, что Михаил Иванович сильно постарел, но держался молодцом - он поздоровался со всеми. Увидев знакомые персоны, присел, поговорил с нами, рассказал новый анекдот на медицинскую тему и заявил, что в такой приятной компании и он согласился бы провести несколько неделек в сумасшедшем доме, дабы отдохнуть от бедлама, существующего на воле. Брата Василия он забрал в перевязочную и там обследовал часа полтора. Приговор был прост: раковую опухоль он исключает, но окончательные результаты получит при лапароскопии, то есть когда распахнет с помощью хирургического ножа брюшную полость. Его не удивило то, что удаленный участок кишечника не исследовали гистологически - а только так определяют наиболее точно злокачественное перерождение клеток - он заподозрил в том корыстный интерес. Кто-то набирает материал, скажем для диссертации, и искусственно завышает количество излеченных случаев: диагноз рак, а человек после операции остался жив. Наблюдай его лет пять и хвались при этом своим врачебным мастерством. Бывают и среди медиков ловкачи. То, что такие спецы инвалидизировали пациента - это их не очень волнует. Но мы-то знали, кто был тем "ловкачом", а потому преисполнились страшным гневом! Операцию решили не откладывать - назначили на завтра. Василий превратился прямо на глазах в боевого коня, почувствовавшего звуки марша, исполняемого полковым оркестром. Он очень хотел побыстрее избавиться от своей хвори, от бытовых неудобств, доставляемых ему и окружающим, так называемым, ануспренатуралисом. Мы подгоняли время, тратя его на необходимые подготовительные манипуляции: кишечник Василия мыли сифонными клизмами, ограничили его в пище, а на сон грядущий провели маленькую премедикацию. Контролировала все мероприятия главная медицинская сестра больницы Инна Станиславовна. Я заметил, что она теперь старалась многое взять "под личный контроль" в нашем отделении, делая это неназойливо, деликатно. Наутро проснулись рано и ждали решительных действий: Михаил Иванович оказался "ранней пташкой", и уже в восемь часов тридцать минут Васе зафундырили успокаивающий укол (провели премедикацию) и увезли в хирургическое отделение, где анестезиологи, а затем и хирурги взяли его в настоящий оборот. Ожидание нависло "немой старухой" над нашими головами, "старуха" словно бы покачивалась в гамаке в такт тикающим часам и молчала, надув губы. Мы все волновались и желали благополучного исхода операции. Вспомнили школьное детство, время накануне контрольной или экзамена: кто-то из психов положил пятак под пятку, кто-то сложил фигой пальцы, а наиболее смелые даже запихали большой палец себе в жопу. Вообщем, все отделение активно переживало за брата Василия. Только после обеда к нам зашел Михаил Иванович - чувствовалось, что он устал за время операции, ибо для хирурга это прежде всего огромная физическая нагрузка, но и моральная тоже. Я слышал, что у него установился прочный роман с толковой операционной медицинской сестрой той больницы, где он работал. И на эту операцию он привез ее, потому что только ей доверял больше всего. К тому же она была для него в некотором роде талисманом. Такие отношения только стимулируют хирурга, и их, по моему мнению, необходимо всячески приветствовать. Во всяком случае, такого рода адюльтер идет на пользу больным. Михаил Иванович поведал нам тонкости данного случая: опухоли, как он и предполагал, не оказалось. Он сделал подробнейшую ревизию всем органам брюшной полости, прощупал все лимфатические узлы, прогладил внимательным взглядом брыжейку, брюшину и большой сальник. Его успех можно "свалить" при очень большом заинтересованном желании на хорошо выполненную предыдущую операцию. Но он не видел у Василия следов радикального хирургического лечения. Экстренная гистология - прямо от операционного стола - раковых клеток в пробах местных тканей не выявила. Но что было доподлинно в том прежнем инвагинате - в удаленном отрезке кишки - останется неизвестным. Пришлось делать обширную внутреннюю пластику, так как предыдущая операция заметно исказила нормальную анатомию органа. Михаил Иванович, не спеша, кропотливо, шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, распутывал сложные хитросплетения тканей. Сюда уже подтянулся и прилип большой сальник, брыжжейка перекорежилась, трубка кишки замаскировалась и исказила свои контуры. Нужно было тщательно и осторожно отсепарировать "нужное от ненужного". Да, работа для хирурга была сложнейшая. Но золотые руки есть неоценимый капитал мастера! Теперь необходимо ждать того, как все приживется. Как заработает сфинктер, долго не функционировавший. Если Бог поможет, то функция кишечника и анального жома восстановится. Мы поблагодарили честного хирурга, делая это скромно, дабы не спугнуть "кокетку удачу". Долгоруков ушел, мы смотрели ему вслед с благодарностью и почитанием. Однако палатные профессора - прежнего оператора помянули недобрым словом. Больше всех распухал Олег - он грозился затеять судебный процесс. Мы успокоили физика: медицина - это не наука, а область особого искусства. Нельзя же подать в суд на скульптора за то, что он изваял непонятный нам образ. Это плод его творчества. В медицине тоже трудно предугадать все обстоятельства болезни, а потому добро и зло в ней идут рука об руку. И порой трудно сказать, чего больше в действиях даже самого опытного, квалифицированного врача. А за такие вещи, по нашему мнению, не судят! К тому же любой врач на суде заявит, глазом не моргнув: "А я таким видел состояние кишечника". И нет у суда возможности проверить предлагаемую версию, - не было свидетелей картин, воспринимаемых зрительным анализатором хирурга! Ближе к полуночи на столбике забора, на своем обычном месте, появилась кошечка Люси. Она была спокойна, даже несколько игрива - она подавала нам знаки того, что за исход лечения брата Василия можно не беспокоиться, все будет хорошо! Мы благодарили Люси за внимание к нашим проблемам, понимая, что у кошечки теперь масса неотложных дел в зазеркалье. Но она все же изыскала время и появилась, чтобы поддержать с нами астральную связь, сообщить радостную весть. Вдруг какой-то подвыпивший бродяга, продвигавшийся в полутьме вдоль забора, увидел нашу кошечку. Он тоже воспылал желанием общения с ней, но только на свой манер. Мерзавец поднял с земли камень и, прицелившись, запустил его в Люси. Мы видели собственными глазами уникальный аттракцион: камень, не долетев до столбика примерно трех метров, вдруг развернулся, как бы отрикошетив от прочной, пружинящей преграды, и полетел в обратном направлении. Подлая пьянь о двух ногах даже не сообразила в чем дело, как камень основательно двинул по затуманенной алкоголем башке. Агрессор свалился, словно подкошенный, и затих надолго. Люси еще несколько минут побыла с нами - прыгала, резвилась, выгибала спину дугой и трогательно помахивала хвостом, - затем она стала растворяться в воздухе. Ее место на столбике забора засветилось зеленоватыми бликами и фосфоресцирующими лучиками, а потом и загадочное свечение исчезло. Пьяница пролежал на земле у забора часа два, поднялся с трудом и, дурак дураком, направился нетвердой походкой в обратную сторону. Михаил Иванович заглянул к нам и на следующий день, предварительно тщательно обследовав своего подопечного. Врачи - народ суеверный, а потому хирург не высказывал прогнозов, он просто предлагал нам ждать. От брата Василия он притащил нам маленькую писульку, в которой, как не странно, был стишок, записанный, видимо, со слов нашего товарища мелким женским почерком. Мы догадались, кому принадлежала легкая женская ручка. Его дражайшая Алевтина записала стишок. Мы поняли, что уход за Василием в надежных руках, он будет обеспечен по высшему разряду! Яйца - не яйца,.. петух не петух?.. похоти пламень - в гонадах притух! Только я верю: Все будет "окей"! Вместе посмотрим Канадский хоккей! Для первого дня после тяжелейшей операции стишок был неплохим. И нас особо порадовал сквозящий сквозь строки оптимизм. Шли дни, мы изнывали от нетерпения, а Михаил Иванович ничего существенного нам не сообщал, только заходил к нам периодически и передавал записки от брата Василия. Наш "тяжело больной", свинья коварная, тоже испытывал наше терпение, как мог! Он, по всей вероятности, основательно ударился в поэзию. Да, это и понятно - рядом с ним была любимая женщина, а при таких условиях достойного мужчину всегда тянет либо в постель, или на поэзию! Василий уже немного ходил по палате и записывал стихи самостоятельно. Мы читали его стихи с воодушевлением и порой по запаху понимали, что пишет он их сидя на унитазе - нам очень хотелось чтобы и кишка, и сфинктер у него работали отменно. Но по запаху это было определить трудно. Это в определенной мере относилось и к тайнам творческой лаборатории поэта. Однако тон стихов вселял в нас надежду на благоприятную динамику процесса к нормальной жизни. Вот почему мы не могли подвергать серьезной критике поэтический дар нашего друга. Чувствовалось все же, что мы имеем дело с талантливым первопроходцем, как в поэтической, так и в горшечной сфере! Женщина в белом стоит на мосту, важно и смело, как на посту! То Алевтина явилась ко мне: снова я бодрый, лечу на коне! Следующий стих, дошедший до нас через несколько дней, был еще более жизнеутверждающим. А судить о здоровье поэта можно было хотя бы по величине стиха. Размеры его явно выросли, но качество все еще свидетельствовало о том, что Василий в поэзии был новичком. Наш признанный поэт - Витя Каган, прочитав стихи, многозначительно почмокал губами, одобряя порыв начинающего мастера, но, вместе с тем, и предостерегая нарождающегося собрата по перу от "звездной болезни". Он как бы намекал собрату: "Да, вестимо, вестимо,.. успехи явные. Но необходимо еще много работать над стилем, рифмой, словом"! Постель измята мужской спиной: кожа - не вата, ее успокой! Микробы тешатся, везде снуют: ни есть, ни какать мне не дают. Мечусь в поту и в муках я - судьба-злодейка трясет меня! Мои друзья всегда со мной: а ты, "Старуха", не стой с косой! Обращение "мои друзья всегда со мной" сильно растревожило наши души, и мы нажали на главного врача, требуя - пусть в виде крайнего исключения - срочного свидания с братом Василием. Леня Соколов, естественно, не сталь изображать из себя неподкупного сфинкса - он лично сопроводил нас в хирургический корпус прямо в палату интенсивной терапии, где вальяжничал Василий. Ликование было неописуемое: Леня от изобилия товарищеских чувств, свидетелем потока которых он оказался, даже прослезился (русские удивительно сентиментальный народ!). Быстро смахнув слезы, Леонид Григорьевич снизошел до "сермяжной правды" и попросил операционную сестру налить всей компании (кроме тяжелобольного, конечно!) по пятьдесят граммов спирта, а это уже по точным меркам - по сто граммов чистейшей водки! Мы "закусили" содержимым нескольких ампул глюкозы (кстати, великолепный закусон!), и задушевная беседа полилась без конца и края. Леня тоже немного выпил, и Алевтина пригубила, передав потом через поцелуй запах и вкус живительной влаги Василию. Но вот настал и день счастливого торжества. Распахнулась дверь нашей палаты: на ее пороге застыл во всей красе брат Василий - сияющий, неотразимый! В спину его подталкивала улыбающаяся Инна Станиславовна, словно приглашая смелее перешагнуть через Рубикон! Мы обнимали нашего горемычного товарища, награждая его похлопываниями по плечу и заднице. Витя разразился экспромтом, как всегда граничащим с поэтической гениальностью: Нудят литавры, свербят душой: да, ты, Василий, мудак большой! Ты напугал нас своей Кишкой! Теперь отыщем горшок пустой и будем писать Живой Водой! Нет слов, лучше Виктора - много настрадавшегося за свою непростую профессорскую жизнь, а, самое главное, радикально вылечившего многих психопатов, - никто не выразил наше общее ликование. Наши души давно были переполнены людскими страданиями, а потому мы с восторгом приняли возвращение Василия в строй. Ни один поэт не сумеет почувствовать главный "нерв" наших эмоций. А без этого никому еще не удавалось правильно оценить "впечатление". Только выходец из нашей среды, как говорится, "плоть от плоти наш", мог передать всю суть торжества. Витя знал и испытал на собственной шкуре все случившееся с нашей компанией за последний месяц жизни. Ему и слово вещее - в зубы! Витя был мастером с большой буквы, потому он сумел даже подстроиться под стиль стиха, принятый Василием, но "микроб мысли" он заложил в эту "кишку" более совершенного качества и иного серотипа. К месту пришлись слова Апостола Павла, высказанные когда-то Великим Святым в "Послании к Евреям", и вдруг неожиданно озвученные Эйдемиллером: "Не много Ты унизил его пред Ангелами; славою и честию увенчал его и поставил его над делами рук Твоих; все покорил под ноги его" (2: 7-8). Пришел поздравить Василия с благополучным избавлением от ужасов хирургов-новаторов и наш дорогой главный врач. За весьма короткий срок все больные его уже полюбили, а молодые медицинские сестры готовы были отдаться в любую минуту. Врачихи и сестрички, что постарше, при всей готовности к любому акту вожделения, грустили, отдавая себе отчет в том, что Леонид Григорьевич, как истинный мужчина, то есть кобель, предпочтет все же "телятину" "говядине"! Выпивали скромно: две - три бутылки коньяку, не более того. А точно я и не помню, потому что жег глазами Инну Станиславовну, давно ставшую моей путеводной звездой! Я смотрел на нее уже не так скромно, как раньше. Правда, я не пялил глаза в открытую, потому что берег ее покой и честь, но жег ее и себя изнутри. Я алкал откровений любви, и она понимала это. Я молил у Бога еще один, хоть самый маленький, глоток воздуха, словно уже повешенный, с головой просунутой глубоко в петлю, болтающий непослушными ногами и прочим! Пригласили и Клару Николаевну. Она последнее время остепенилась до невменяемости: нас не посещала, на перестукивание не откликалась. Этот "клапан любви" уплыл у Витюши прямо из-под носа, но он держался молодцом - не психовал и только один раз в общем туалете на этаже набил "конкуренту" морду. У Клары возник очень серьезный драматический роман с одним психопатом из одиннадцатой палаты. А с психопатами всегда большие трудности: если их сильно любишь, то они психуют, а не любишь - вешаются. Как уж она с ним устраивалась в смысле регулярности половой жизни - остается загадкой. Но уже была парочка случаев манифестаций повешенья у того психопата. Видимо, как сексуальные партнеры, он и Клара были не на высоте: Клара, скорее всего, перебарщивала, а он не дотягивал до стандарта, необходимого волевой женщине с высшим медицинским образованием и высшей категорией по психиатрии. По такому случаю, мы сделали выводы, что любовь у Клары должна была умереть сама собой, или психопат еще раньше должен наложить на себя руки. Но мы не подгоняли события, а спокойно наблюдали за их естественным течением. И они текли и перекатывались, как мутные потоки Обводного канала, с вечно плавающими в них слизкими фекалиями. Не было в том ничего общего с вальяжным течением Великой Реки Нил! В гуще той темной, насыщенной драгоценным илом, воды уже плавали огромные крокодилы сомнений, ожидающие своей жертвы - разбитой любви. Вспомнились слова поэта: "Любовная лодка разбилась о быт"!.. Так, видимо, все и произойдет в Кларином случае, но мы все же ее пригласили на "маленький праздник", исключительно ради Виктора. И она пришла и крепко выпила вместе со всеми! Но насторожило меня другое: опрокинув первую же рюмку, Леонид Григорьевич как-то необычно поморщился - словно, его пронзила острая боль в желудке! - и крякнул совершенно не так, как крякает здоровый мужчина-селезень, принявший с аппетитом "первую" и ожидающий "вторую"... Инна Станиславовна тоже усекла момент, и ее глаза наполнились тревогой. Я незаметно, как бы потянувшись к бутерброду с красной икрой, сместился поближе к Леониду и произнес шепотом: - Леня, сука ты пушистая, тебе необходимо срочно выполнить гастрофиброскопию!.. С такими вещами мужчины в нашем возрасте не должны шутить. Хочешь, я сам тебя посмотрю, если ты не желаешь утечки информации или не доверяешь своему штатному эскулапу по этой части? Леня ответил мне, как и должен был ответить только врач, все прекрасно понимающий и отдающий себе полнейший отчет в том, что все болезни от Бога или от Дьявола. Ему и мне было понятно, что у врача-человека руки слишком коротки! - Саша, сука ты лысая, ну а если окажется самое страшное, то разве ранний диагноз поможет? Каждому уже уготован финал, так стоит ли суетиться. Мне было нечем ему возразить, но я все же попробовал пролепетать обычные для таких случаев слова: - Леня, поверь мне: известность - лучше, чем неизвестность. Тебе же самому будет легче, ты сможешь распорядиться достойно временем жизни, отпущенным тебе напоследок! На том мы закончили разговор о "высоком", но я все же выжал из Леонида согласие посмотреть его в ближайшее время с помощью фиброгастроскопа. Настроение от разговора ухудшилось, но пришлось подыгрывать веселью. Леня, как я понял, тоже делал только вид, что пьет с наслаждением, на самом деле, видимо, только анестезировал себя, спасаясь от боли. Бывают минуты, когда чувствуешь, что поздно заговорил, замешкался с обращением к Богу пусть даже с очень правильными словами: "Господи, Боже сил! Восстанови нас; да воссияет лице Твое, и спасемся!" (Псалом 79: 20) 3.7 Гульба протекала тихо, сама собой и закончилась заполночь. Мы понимали, что нельзя тревожить остальных больных. Охранительный режим, особенно в психиатрической лечебнице, всегда остается на первом месте. Надо ли говорить, что Клара с поэтом в конце мероприятия на цыпочках, крадучись проследовали в ординаторскую и замерли там, как нежные, ласковые мышки. И только изредка дежурные медицинские сестры могли фиксировать легкое восторженное попискивание Клары, да скрип пружин ветхого дивана. Но музыка незатейливой жизни, тянувшаяся из-за дверей ординаторской, не нарушала общего покоя отделения. Клара и Виктор были "свои люди" в медицинских кругах, и им можно было позволить некоторые отступления от общих больничных правил. А утром, в гробовой тишине замершего от ужаса переживаний отделения, санитары вынимали из петли, сплетенной из чулок Клары Николаевны, удавленника - того самого неудачника, любовника-психопата. Он не оставил предсмертного письма: ее чулки были красноречивее любого послания. К тому же он дополнил эффект посмертного общения с Кларой написанным собственным калом на стене туалета словом "Сука". Экспрессия выражения эмоций, их иносказательность, слов нет, приближались почти к тайному шифру. И то, что последнее обращение к любимой было выдержано, хоть и в слишком экстравагантном стиле и весьма лапидарно, но начиналось с большой буквы, рассматривалось судебно-медицинскими экспертами, как свидетельство незаурядных переживаний. Короче психопат ушел из жизни со вспышкой ненависти, но и с неостывшей любовью. Когда его труп остыл, то стало понятно, что энергия любви все же была сильнее вспышки ненависти. Но было поздно проводить реанимацию. Что ж, у каждого свое посвящение, свой вариант самовыражения и объяснения в любви. Никто не имеет права осуждать влюбленного за нестандартность выражения чувств. Немые символы говорили о "тайных бурях" пострадавшего. Но, как не странно, теперь, после ночи, проведенной в объятиях Виктора, Клара восприняла трагическое известие спокойно. Можно сказать больше: теперь она к предмету своей недавней любви была холодна, как надгробный мрамор. Все шизофреники - весьма холодные люди! Клара считала, что было бы достаточно с его стороны ограничиться, скажем, бантом на шее из тех треклятых чулок. А надпись на стене калом можно было заменить маленькой запиской - а еще лучше телеграммой на правительственном бланке. К самому же эпитету "Сука" Клара отнеслась диалектически: она, как продвинутый психиатр, считала, что неформальная лексика - всего лишь способ канализации скрытой агрессии. А вовремя погашенный аффект - это для психиатра почти победа. Клара заявила, нимало не смущаясь, что тщательный анамнез наверняка выявил бы у повесившегося брутальные тенденции. Они "вбиваются" в сознание, как правило, жестоким обращением родителей с ребенком - например, частыми порками в ранние детские годы. Самоубийство - все же более благородное решение, чем, скажем, бомба под кроватью обидчика, или удар кирпичом по башке из-за угла. Но главное, по мнению Клары, даже не сам факт самоубийства, а то, что чувства были у пострадавшего искренними, не фальшивыми. И ее холодность теперь тоже была искренней. Я наблюдал за метаморфозами "женской любви" почти с трепетом, со страхом. Вспомнились слова поэта Василия Федорова: "Зачем любить? Зачем гореть? Зачем в глаза другой глядеть? Увы! Уму непостижимы две тайны: женщина и смерть"! В нашем случае было полное сочетание "непостижимостей", как теперь говорят с телеэкрана: "две радости в одном флаконе"! Да, конечно, прав поэт: "Знакомо, как старинный сказ, уходят женщины от нас. Они уходят и уносят холодный блеск холодных глаз". И мне показалось, что удавленник подобрал верное определение для Клары на прощание, только зачем же вешаться, не помыв руки, не очистив ладошки от дерьма! Что до Виктора, то этот поэт-циник, просто заболевает, если при каждом удобном и вовсе неудобном случае не опошлит что-нибудь возвышенное. Подозреваю, что и Клара черствеет душой именно только после того, как побывает у поэта в руках: он своими стремительно-продолжительными оргиями изматывал даже ее лихой темперамент, темперамент спортсменки и психиатра. В обычное-то время Клара способна одаривать душевной теплотой окружающих: ну, может быть, к женщинам она испытывала ревностные чувства - так это и понятно, это естественная реакция - но к мужчинам у Клары всегда находились добрые слова. Когда нужно, когда душа просила, то она становилась и предупредительной, и внимательной, и любвеобильной. С тем психопатом, по-видимому, конфуз случился: так бывает, когда смещается "твой пароход" с основного курса и незаметно натыкается на подводные рифы. А уж когда женщина "наткнется", то, как и пароход, она открывает пробоину и дает течь, от которой уже нет спасения - тогда "существо" и ложится, как говорится плашмя на грунт! Витя, словно подытожив подходящие афоризмы и диалектическую логику экстраординарных событий, взвесив мифологические примеры, ударил по струнам своей поэтической балалайки. Для такого случая у него она всегда была наготове. Атмосфера нашей палаты наполнилась его лирическим баритоном, воспроизводившим стихотворный экспромт. Вот она - любви цена! Женщина - обобщена, унижена, развращена! Ты оглянись, кружась, смущаясь; ты обними, проникни, обнажаясь. Все методично взвесь, владей собою тверже, готовя злея яда месть! Затем, не чертыхаясь в письме к любимой, башкою в петлю лезь! Не успели утихнуть волны резонанса, поднятые ветром стиха, как в дверь и стены палаты стали стучаться - робко, неназойливо, с мольбой. То шли ходоки от больных, от медицинского персонала: все просили "списать слова"! Это было признание, почитание, если угодно, Слава! Слава обожгла и раскалила воздух нашей палаты своими огненными лучами. Витя, да и мы вместе с ним - его сотоварищи, собутыльники, оракулы, - были молниеносно втянуты в вихрь Звездной Болезни. Реакция у всех была разная: Эйдемиллер совершенно по-женски заламывал руки и ритмично бился головой о стену; Микробник с головой зарылся под подушку; Математик умылся горючими слезами; Вася, хлопнув себя по ляжкам, закрутил трехэтажный мат; Олежек попытался высказать критические замечания по поводу чистоты рифмы, но споткнулся и благополучно заткнулся. Я же, естественно, смолчал. Но больше всех нас насторожила Клара: она, как сомнамбула, полностью потеряв чувство Земной оси, принялась быстро обнажаться, но, слава Богу, запуталась в больничных кальсонах. Ведь для того, чтобы ими пользоваться, необходим мужской навык, что, по-видимому, все еще не учитывала больничная администрация, выдавая и на женское отделение эту очень удобную разновидность солдатского нижнего белья. По поводу нового произведения администрация собрала коллоквиум из числа ведущих специалистов, и после долгих дебатов было принято решение использовать их в качестве ключевого мотива рациональной психотерапии. Текст был набран на компьютере и, во-первых, роздан каждому больному в личное пользование, во-вторых, больничный художник сподобился расписать стихами стены коридоров и общих туалетов, в-третьих, федерация психотерапевтов приняла их на вооружение. Похороны же самоубийцы-психопата прошли скромно, его даже не помянули за ужином и зарыли за оградой больницы с той ее стороны, которая примыкала к большому городскому кладбищу. Между тем, наступила уже поздняя осень и, видимо, приближалась зима - безрадостное и дохло время в Санкт-Петербурге. Известно, что психи, как и влюбленные "часов не наблюдают". Числа, месяцы, сезоны, времена года и даже страна, в которой они живут, их мало интересуют. У шизофреников всему свой особый счет, нетрадиционные ориентиры. Мы, пожалуй, легко бы перенесли и холода, начинавшие постепенно вползать в окна нашей палаты с плохо подогнанными рамами. Мы и не собирались их заделывать, потому что склонны распахивать их настежь даже в самые лютые морозы, ибо мы имели "горячее сердце, холодную голову и босые ноги". А администрация, как водится, уже устала бороться с нашими волевыми импульсами, шерстяные же носки нам не выдавали по очень простой причине: некоторые, особенно женщины, умудрялись распутать их. А имея большой моток прочных шерстяных ниток, можно поступать с ним по своему лихому усмотрению: кто-то играл с котенком, подкидывая ему неожиданно, с громким безумным хохотом клубок - а для котят это самая отрадная игра; другие сплетали удавку и пытались набросить ее сзади на шею зазевавшегося санитара - им почему-то мерещились туши мяса, висящие на городских скотобойнях; иные дерзали в художественной вязке или сплетали рыболовные сети. Кто их знает? Просторы, куда могла увести необузданная фантазия психического больного, были практически неограниченными. Новый главный врач, конечно, был прогрессивным человеком, а потому, он умудрился закупать всем - мужчинам и женщинам, лежачим и ходячим - капроновые колготки категории "заводского брака". Так было дешевле и правильнее с точки зрения функционального применения колготок. Дело в том, что не все больные и колготки использовали по предназначению: некоторые натягивали их себе на дурную башку и пытались изображать фантомаса или неуловимого мстителя со всеми вытекающими отсюда последствиями. Такие группы формировались в банды, шайки и прочие неформальные объединения, не спеша получать на то лицензию или регистрироваться в соответствующих официальных государственных инстанциях. Они нагоняли ужас не только на остальных больных, особенно лежачих, - но и на медицинский персонал, дежуривший по ночам. Но самое главное заключалось, естественно, не в том. Общение с колготками женщинам доставляло пассивное удовольствие - для них это было делом привычным. Но больные мужчины добавляли к тому еще и свой сексуальный прошлый опыт и нескончаемую фантазию. Некоторые так перевозбуждались, нося женские колготки, что выдвигали требование к администрации обязательно зарегистрировать их супружество с этим видом одежды. Многие даже доходили до того, что стремились и к выполнению церковного обряда венчания! Что вписывалось уже в рамки кощунства! Многие особо чувственные субъекты так сживались с колготками, что, посещая туалет для отправления привычных функций, не снимали колготки, боясь похищения дорогого существа. Содержимое таких мешков накапливалось и страшно воняло. Но больные и тут находили способ выделиться из серой массы: они пытались симулировать беременность, которую якобы донашивают уже на больших сроках. Только плод у них, в силу анатомических особенностей скелета, помещался не спереди, а сзади. Вскоре и Леонид Григорьевич несколько поостудил свое человеколюбие и решился на то, чтобы утвердить постоянную форму одежды для больных - пребывание босиком и без трусов и колготок. И все сразу же встало на свои места. Исключение составляла, как легко догадаться, только наша группа: мы все были экипированы по последней больничной моде, принятой в Кремлевском стационаре. Во всяком случае, нам так казалось. И мы не унывали, а повторяли без смущения, но с любовью: "Да возрадуются и возвеселятся о Тебе все, ищущие Тебя, и любящие спасение Твое да говорят непрестанно: "велик Бог!" Я же беден и нищ; Боже, поспеши ко мне! Ты помощь моя и избавитель мой; Господи! Не замедли" (Псалом 69: 6). 3.8 Да, видимо, сегодня ночью основательно прихватило Леонида: он пришел рано утром, уже натощак и после клизмы, полностью подготовленный к обследованию, и сам попросил меня посмотреть его с помощью фиброгастроскопа. Мы не спешили, потому что до времени прихода на работу основной массы сотрудников оставалось еще много времени. Мы решили прежде обстоятельно обсудить все имеющиеся налицо симптомы недомогания. А Леонид не спешил вываливать их, как грибы из полной кошелки. Оказалось, что основной-то жалобой было нарастающее общее недомогание и слабость, снижение работоспособности, отмечаемые последние два года. Все как-то быстро наросло и ускорилось в течение прошедших двух месяцев: "как гора на плечи навалилась"! А вот нынешней ночью Леонид почувствовал резкую боль в спине, отдающую в правую лопатку и руку. Беспокоила иногда появляющаяся иктеричность (желтизна) склер, но быстро проходящая; в это же время чесались ладошки и стопы обеих ног. Я слушал Леонида и отмечал все то, что он не договаривал, скорее всего, по хорошей мужской привычке - не жаловаться и свои беды переносить самостоятельно. Но я все же задал ему еще один наводящий вопрос: - Леня, ты же всегда много курил, однако, я не слышал, что бы ты так надсадно кашлял. Что с тобой? Когда это появилось? Леонид постепенно разговорился, стал вспоминать и уточнять то, что мне было нужно, а я продолжал копать и копать глубже. Результаты таких раскопок меня сильно насторожили. Потом пришлось помучить друга тщательной пальпацией: я мял его живот, хоть и ласково, но настойчиво и долго. Печень выступала из-под края реберной дуги на четыре сантиметра, была она бугристая и плотная, болезненная в области желчного пузыря особенно. А желудок как бы сжался, огрубел, уплотнился и мало смещался, но зон особой болезненности в нем не было. При глубокой пальпации области головки поджелудочной железы, Леня морщился от боли, отдающей в спину. Пришлось тщательно выслушать и легкие: в нижних отделах имелось явное безобразие - ослабление дыхания, разнокалиберные хрипы, притупление звука при перкуссии. Кишечник на пальпацию реагировал урчанием и разлитой болезненностью. Лимфатические узлы - паховые и подмышечные - были в пределах нормы, но сверху на трапецевидной мышце, справа, ближе к шее, даже на глаз определялась тройка увеличенных, уплотненных образований, которых в норме не должно быть. Гиперплазия лимфатической ткани была явной, а это уже свидетельство распространенности процесса. На ногах при несильном надавливании пальцами рук поверхностных тканей оставался стойкий след - вмятина долго не расправлялась. Признаки скрытых отеков налицо. Наверняка и в брюшной полости имеется выпот. Подводя итог этой стадии обследования, я для себя сделал первый вывод: наряду с локальной симптоматикой налицо признаки неполадок общего плана - утомляемость, слабость, общее недомогание, признаки дисгармонии в работе всех систем организма. Но все это может иметь место при сотне различных заболеваний - очень опасных и тех, с которыми можно мириться довольно продолжительное время, естественно, мобилизуя для защиты этиопатогенетическую и симптоматическую терапию. Значит, для постановки точного диагноза требуется подключение инструментальных методов обследования. Необходимо последовательно сужать возможное поле действия нозологических причин для того, чтобы наконец-то попасть точно в цель - выявить первопричину всего этого биологического раскардаша. Я напялил на себя байковый больничный халат, страшного фасона и размера, но очень теплый, и мы отправились в хирургический блок, где помещался кабинет гастрофиброскопии. Процедурная медицинская сестра была уже на ногах, но следы того, что ей в течение ночи все же немного удалось прикорнуть, были в прямом смысле у нее на лице: складки на щеках и висках оставила неудобная подушка. Да. возраст уже давал о себе знать снижением тургора тканей, потеряй эластичности кожи. Мы попросили Марию Николаевну - добрейшего человека, уже более двадцати лет работавшую в этом отделении, - подготовить все необходимое для фиброгастроскопии и фиброколоноскопии. Иначе говоря, я собирался с помощью эластичного оптического инструмента обследовать Леню со всех сторон. Войдя через ротовую полость в пищевод, буду анализировать состояние его слизистой, перистальтические волны по всей длине, а особенно в месте перехода этой нежной трубки в кардиальный отдел желудка. Затем тщательно обшарю все стеночки пищеварительного мешка, то есть желудка. Спущусь в двенадцатиперстную кишку и познакомлюсь с ее состоянием, оценю по некоторым признакам функцию печени. А уж потом "сменим лошадей": с помощью другого эластичного оптического устройства, через задний проход проникнем с обратной стороны во внутреннюю сущность Леонида - в Кишку. Кто знает, какого черта лысого встретишь там, в темных коридорах пищеварительного комбината. Но мой верный глаз, тот который точен, как "алмаз", должен раскопать все "завалы". Конечно, намеченные мной маршруты - только первая прикидка. Затем, за работу примутся рентгенологи, специалисты УЗИ-диагностики, врачи-лаборанты и прочие мудрецы. Но первые ответы на вопросы, волнующие моего друга, должен буду дать я. Мне Леонид вручает этот ответственный этап диагностики. На основании результатов именно такой прогулки по Кишке он сам решит, что ему делать с собой дальше! Слов нет, имеются и другие способы постановки точного диагноза: хирург-варвар сразу заявит, что лучше всего провести laparotomia mediana - говоря по-русски, сделать срединный разрез по, так называемой, белой линии живота, и распахнуть брюшную полость, как массивный портфель или чемодан средней величины. Желудок и кишечник, печень, селезенка большой сальник будут "как на ладони", а поджелудочную железу прощупаем сквозь париетальный листок брюшины в забрюшинном пространстве. Все вроде бы окажется доступным для визуального наблюдения, для тщательной пальпации. А глаз и руки опытного хирурга трудно обмануть. Но попробуем принять сторону и самого страдающего организма: если у несчастного неоперабельная форма рака, и человеку осталось коптить небо считанные дни, то стоит ли сокращать ему срок пребывания на земле нанесением, хоть и из благих побуждений, но все же тяжелейшей оперативной травмы. Не чемодан и не портфель же, в конце-то концов, человеческий живот! К сожалению, бывает и так: откроют брюшную полость, а там рак так и бьет в глаза своей роковой очевидностью, потому что, расправив щупальца, навострив клешни, прет он в разные стороны, на окружающие органы, варварски поедая здоровые ткани. Многие думают, что общий наркоз - это пустяки. Вроде бы "выпил чего-то покрепче" и глубоко заснул, а потом протрезвел и проснулся. Но медикаментозное отключение сознания - это коварное покушение на центры мозга и на местную автоматику органов. Последствия таких "развлечений" долго дают о себе знать, они не проходят бесследно. Мой опыт подсказывал, что такое выключение "сторожей и диспетчеров" тех или иных функций кодируется и не проходит никогда - до самой смерти, скорее всего, приближая ее. Даже самых крепких людей, после перенесенной операции под общей анестезией еще долго беспокоят боли в сердце, непорядки с мозговым кровообращением. Чувствительность к анестетикам, к психотропным препаратам у каждого человека сугубо индивидуальная, и "шалить" с такими препаратами не стоит. Правда, я заметил, что в финале жизни такой человек как бы ползет по проторенной дорожке - он умирает легче и спокойнее, постепенно уходя "в бессознанку". Видимо, зафиксированные на биологическом уровне коды медикаментозного блокирования "диспетчерских центров", начинают действовать в автоматическом режиме, последовательно отключая сознание и системы жизнеобеспечения организма. Так стоит ли подвергать моего друга таким загадочным преобразованиям, если природа их никому не известна. Человек, как не крутись, - творение рук Божьих. Только Богу одному - ну, может быть, Дьявол что-то успел подглядеть, положив начало "производственному шпионажу"! - известны чертежи и технические расчеты, положенные в основу непростого творения - социально-биологического существа, человека. Вот почему мы с Леонидом решили действовать традиционно для отечественной медицины - лезть внутрь человеку через рот и анус! И Леня держался молодцом, потому что переживать пытку, состоящую из нанизывания тебя на достаточно жесткую кишку, шуруя ею и спереди, и сзади, по всем углам и закоулкам, - отвратительное испытание! Я видел, что временами ему трудно было бороться с желанием схватить рукой эту отвратительную змею, вызывающую своим скользящим телом неукротимые позывы на рвоту, и вырвать ее из стонущего от нетерпения и отвращения чрева. Тем не менее, исследование шло своим чередом, Мария Николаевна - чудо Машенька! - помогла мне великолепно. Я еще раз осознал вскользь, не отвлекаясь, естественно, от самой диагностической манипуляции, почему так часто возникают романы между врачами и их верными помощниками - медицинскими сестрами. Да потому что с незаменимой Машенькой мы уже через полчаса совместной, очень ответственной, работы составляли одно целое. Иначе у нас ничего и не получилось бы - я бы рвался в лес, а она - по воду! После такого слияния, экстаз трудовой плавно переходит в постельную его стадию. И нельзя никого винить в том "легкомыслии", ибо оно всего лишь компонент творческого полета! Кстати, по собственному опыту знаю, что совсем неважно с чего вы начинаете со своей медицинской сестрой - стадии можно менять, чередовать, и это никогда отрицательно не сказывается на конечном результате. Главное, чтобы было обоюдное согласие, полнейшее взаимопонимание и обязательно творческая увлеченность! Ну, и , конечно по мужской линии "конечный результат" должен быть анатомически и функционально достаточно выражен. Леня стонал, кряхтел, но мирился с неотвратимостью дискомфорта: с такой реальностью светская медицина всегда шла и будет продолжать, спотыкаясь, плестись по необозримым просторам диагностики и лечения, доставляя хлопоты нескончаемому потоку больных. Что же я увидел: слизистая пищевода оказалась неизмененной, сужения были только физиологическими в нужных местах, без превышения нормы диаметра русла. Но с перистальтикой в нижней трети, ближе ко входу в желудок, были какие-то непорядки: что-то напоминало синдром Барсони-Ташендорфа и синдром Коде. Очевиден перемежающийся спазм и дисхалазия, правда, все поддавалось бужированию фиброгастроскопом. Транзиторная гипертензия гастроэзофагеального сфинктера была, скорее всего, рефлекторной - защищался изболевшийся желудок от поступления новых порций пищи, защищался он и от такого инородного тела, как гастроскоп. Но, что не говори, а нарушение эзофагеальной моторики - это серьезный намек на предопухолевое состояние и самого пищевода. Конечно, лучше такие функциональные нарушения смотреть на рентгене, поскольку сам фиброгастроскоп - не подарок для пищевода. Пищевод от такого "испуга" может зарядиться на своеобразные экстрасистолы. Но когда я вошел медицинским "оружием" в желудок, то даже побледнел, и лоб мой, видимо, покрылся испариной. Маша тут же промокнула капли пота марлевым тампоном и, все поняв, как-то сразу поникла головой. Полость желудка оказалась значительно суженной на всем протяжении "рога", здесь находилось достаточно много слизи, желчи, заброшенной из двенадцатиперстной кишки через плохо смыкавшийся пилорический жом, была и кровь, правда, в небольшом количестве. Складчатость слизистой практически аннулировалась, цвет ее, скорее, грязно серый, чем привычный розовый. Перистальтические волны только обозначались, силясь побороть сопротивление инфильтрированного опухолью слизистого, подслизистого и частично мышечного слоев. Сравнительно легко, как по утрамбованной, укатанной мостовой, конец фиброгастроскопа нырнул в двенадцатиперстную кишку. Легче мне не стало, ибо косвенные свидетельства поражения печени были очевидны. Все вставало на свои места: были понятны причины увеличения и бугристость печени, легко определяемые пальпаторно. Ясно, почему у Лени вдруг резко обозначились боли в спине - скорее всего метастазы поразили уже не только печень, но и поджелудочную железу. Наверняка, ими были нафаршированы и региональные, и отдаленные лимфатические узлы. Теперь требовалось, скорее для очистки совести, заглянуть в толстую кишку. Хотя, того, что мы "набрали" в желудке, печени, поджелудочной железе было достаточно для страшного вывода: имеет место запущенное, неоперабельное злокачественное поражение. Последняя экзекуция - фиброколиноскопия - не выявила опухолевых образований, но подтвердила наличие вторичного колита, развившегося из-за постепенного выключения из плодотворного пищеварения такого важнейшего "цеха", как желудок, печень, поджелудочная железа. Трудно было поверить, что Леня так долго носил весь этот "махровый букет" патологии в своем организме, не снижая работоспособности до такой степени, чтобы это стало заметным для окружающих. Он продолжал совершать, так называемые, трудовые подвиги! Страшные люди эти "трудоголики". Их рабочий энтузиазм выходит боком самим себе! У меня не было сомнения в том, что Леонид уже давно таскает в себе рак желудка диффузной формы!.. Я был уверен еще и в том, что у Лени уже имеются метастазы и в легких, а, может быть, и в позвоночнике. Необходимо полнейшее рентгенологическое и клинико-лабораторное обследование. А пока мы с Машей свернули наш пыточный инструментарий, и дали возможность Леониду отдышаться - вытереть обязательные при таком обследовании сопли, слюни и слезы, подышать нашатырем с ваточки. Потом, придя в себя, мой друг, уже как старичок, медленно спустил ноги с высокого стола, нащупал тапочки, и мы, утеплившись, вместе пошкандыбали к нему в административный корпус - в рабочий кабинет. Шли, не спеша, и Леонид, конечно, по моей заглубленной задумчивости, по вдруг резко упавшему настроению, по вялой походке, медленному шагу, все понимал - он уже выносил сам себе приговор. А у меня не было сил дурачиться - разыгрывать из себя бодрячка и вешать другу лапшу на уши. Мне требовалось мобилизоваться хотя бы для того, чтобы удержать подкатывающийся к горлу комок, погасить спазмы рыдания. Я в таких случаях склонен говорить пациенту правду, особенно коллеге - врачу. Почему-то вспомнились стихи, которые родились в моей голове когда-то - на смерть одного закадычного друга, очень рано ушедшего из жизни. То был верный и надежный товарищ, способный положить на алтарь дружбы многое, в том числе и саму жизнь. А вот погиб, как это часто бывает у врачей, казалось бы, от пустяка: удалил маленький пигментированный вырост на коже в области яремной вырезки. И была-то всего лишь маленькая бородавочка спереди на шее. Пусть она несколько портила внешний вид и мешала застегивать тугой воротничок на самую верхнюю пуговку. Но это же не самые главные проблемы в жизни. Прошли часы и дни, года. И в памяти больной моей застряла муть и ерунда: к кому-то приходил, о чем-то говорил... Не думал толком никогда. И в перспективе запасной маячит холод, пустота: я головой уже поник, к Кресту приник... Спасения и чуда не молю. Прося, немного подожду, покорно душу отпущу: к своей Иконе упаду, вдохну ее мечту... Хирурги думали, что вырост - следствие действия вируса папилломатоза человека. Есть такое существо, заражающее практически любого человека - довольно часто уже внутриутробно, то есть от матери, во время беременности, или в раннем детском возрасте - тоже от собственных родителей. Но наиболее активно тот вирус внедряется в организм мужчины и женщины после начала половой жизни. Никто толком не знает манеру поведения вируса: отчего у одних он спокойно "отлеживается" в клетках, у других вдруг выскакивает в форме одиночных бородавочек, у третьих происходит бурный рост этого стервеца, создающего угрозу жизни. В природе человека все так устроено, что кто-то из его микробных сожителей помогает, а кто-то и вредит. Может быть, вирусы, поселившиеся в клетках, утилизируют "брак" обычной клеточной селекции. Тогда достигается паритет в отношениях макро- и микроорганизма. Но, если в программу поведения вируса вкралась ошибка, то начинается немотивированная агрессия против своего благодетеля - человека, в организме которого этот внутриклеточный звереныш неплохо устроился. Гурик - так звали моего друга - умер по истечении нескольких месяцев после удаления выроста от массивного злокачественного процесса, поразившего всю лимфатическую систему и задушившего плоть изнутри. Вот она черная неблагодарность вируса, получившего приют у человека. Но человек решил, что он Царь природы и покусился на право коварной заразы вести себя так, как угодно только ей самой. Сейчас, в истории с моим вторым другом, идет неотвратимое повторение событий. А закон парных случаев - это уже окончательный приговор судьбы, противодействовать ему невозможно! Я видел Гурика в его последние дни: держался он мужественно, только говорил, что его мучает это страшное состояние, когда кажется, что неведомые силы вытягивают из тебя "все нутро"! Скорее всего, он уже просил у Бога спокойного пристанища. Ну, а "моя моральная поддержка" была пустым мифом, не дающим даже краткого успокоения. Мы выпили с Гуриком по рюмке коньку - это был его любимый напиток, и он спокойно уснул. Через два дня мне сообщили, что он тихо, никого не беспокоя, отошел в мир иной! С Леней мы тоже выпили, но наливал он. И наливал Леонид медицинский спирт. Это самый верный рецепт: во время обследования весь пищеварительный тракт, как не крути, травмировался волокнистой оптикой основательно - надо было дезинфицировать мацерированные поверхности. Да и вообще, - пусть меня осудят ханжи, - но я предпочитаю именно такой, запатентованный временем и профессией, транквилизатор. Мы оба долго молчали, "повторяли" и опять молчали. Я видел, что в голове и душе Леонида происходит основательная работа: надо было переосмыслить практически все ценности. Вид самой панорамы прошлой жизни, не говоря уже о перспективе, кардинально изменился. Леня по моей роже догадывался, что "дело в швах"! Но он был мужественный человек, к тому же в нем проснулся и начинал действовать загадочный атавизм. Нетрудно заметить по поведению животных, что они не имеют никакого представления о собственных перспективах жизни и смерти, а в критической ситуации действуют, лишь ведомые рефлексами. Но в их маленьких или больших головках не появляется картина ужаса неотвратимости конца жизни, смерти. Они не философствуют на сей счет, не пугают себя страшными картинками "гробового молчания". Приходит время и сознание у них выключается, наступает забвение, которое никто и никогда не сможет научиться контролировать! Они, по всей вероятности, не способны к психологическим проекциям. И это-то как раз и спасает, защищает животных: они погибают неожиданно, не представляя "бездонности перспектив"! Вот так и больной тяжелой злокачественной патологии: он как бы не "въезжает в ситуацию". Он питает напрасную надежду, иллюзию на спасение, на то, что у него не может быть самого худшего. Он уверен, что Бог именно ему даровал благополучную судьбу. Множество онкологических больных умирало на моих руках, и все они до последнего дыхания надеялись на чудо. Я глушил их волю и чувство опасности морфием и наваливал симптоматическую терапию, несколько скрашивающую эффект "шагреневой кожи". Но у врача нет возможности искоренить первопричину - секрет изменения поведения клетки, сшибку в программе ее репродукции! Леонид сейчас в большей мере с помощью профессионального прагматизма как раз боролся с "иллюзиями". Я не мешал ему. Но профессиональная доктрина обязывала меня заставить пациента выполнить весь необходимый комплекс диагностических процедур, а затем и принять рекомендуемое специалистами лечение, построенное на основе заурядной аксиомы - необходимо использовать все возможности до конца! - Саша, - наконец заговорил мой собутыльник, - ты можешь сказать, хотя бы примерно, сколько у меня в запасе времени? Такой вопрос, без сомнения, свидетельствовал о том, что мой друг остался в большей мере трезвомыслящим врачом, чем ослабевшим от горя пациентом. Но и это еще не было гарантией того, что он останется до конца православным человеком, способным испить "свою чащу", не вступая в конфликт с Богом. Бывают же такие случаи: когда от горя и изнуряющей боли люди накладывают на себя руки - я не одобряю такой исход, хотя и не пытаюсь покушаться на право человека осуществлять свой выбор. Но стоит помнить о том, что если в этой жизни "не отработаешь" все до конца, то не известно какой следующей судьбой тебя одарит Бог - может быть, просто перепоручит твою персону Дьяволу! - Леня, давай прежде все доведем до конца, а потом будем устанавливать сроки. - начал я жевать свое психотерапевтическое мочало. - Ты же понимаешь, что люди ошибаются и в диагнозе и в сроках. То, что известно Богу, не известно никому! Сегодня мы с тобой провели лишь "прикидку". Ты уж извини меня за вульгарный термин! А для окончательного диагноза необходимо еще основательно потрудиться. Потом, учти, что не я, а специалисты должны сказать окончательное слово. Леня взорвался: - Саша, ты кончай балагурить, - не дети же мы с тобой! Какие специалисты? Специалисты чего? Если природа болезни неизвестна, то кто же тот специалист, которому можно верить? Или ты полагаешь, что кому-то одному, избранному, Бог шепнул свои откровения? Ты пойми, что я должен... - я так хочу!.. - с умом распорядиться оставшимся временем. Не ужели же ты будешь мне вешать лапшу на уши! - Леня, конечно, никакой лапши не будет. - стал я выкарабкиваться из-под удара обычной в такой ситуации встречной агрессии. - Но любое дело необходимо выполнять квалифицированно. Ты согласен? Мы еще не имеем на руках достаточных оснований, чтобы формулировать окончательный диагноз, а уж для паники и психологических срывов тем более оснований у нас с тобой нет! И консилиум необходим в обязательном порядке, ибо тебе нужно предоставить материал для полноценного выбора, ты согласен? Леня прикусил язык - какой же ему смысл отрицать разумное. Затем спросил: - Саша, а ты материал для гистологии взял? Он вперил в меня испытующий, горячий взгляд, словно эта "сраная гистология" могла что-либо решить в положительном смысле. Я-то и без гистологии так основательно прощупал глазом и руками весь его "махровый букет", что мог, не смотря на стекло под микроскопом, дать подробное описание всей будущей картины. - Конечно, отщипнул в нескольких местах. - успокоил я Леонида. - Так что ты продолжай... - дезинфицируй царапины. Ты решил, кому отдадим стекла для просмотра? - Никому не отдадим. - решительно заявил Леонид. - Ты посмотри все сам. Ну, может быть, для проформы потом анонимно проконсультируем у нескольких специалистов, и достаточно. Получим все результаты, а тогда я решу, что делать. Леонид помолчал немного, выпил маленькую стопочку, - его стало быстро развозить, что тоже говорило о снижении толерантности организма, о последовательном выпадении некоторых функций печени, - затем раздумчиво проговорил: - Поверишь, Саша, я уже столько лет не отдыхал по-настоящему, не "оттягивался" по полной программе. Все какая-то спешка подстегивала: строил, оснащал, обучал, наставлял, руководил - да пропади это все пропадом! О себе некогда было подумать. Теперь боюсь впустую остатки времени жизни растратить. Потому и наседаю на тебя, грублю. Ты уж извини, что я делаю тебя соучастником моих переживаний! Последняя ремарка была лишней: на то и друзья существуют, чтобы делить с ними не только радость, но и горе. Все было и без слов понятно. Потом, какие могут быть извинения: "битый небитого везет"! Разве ж это правильно. У Леонида теперь - полнейший карт-бланш во всех играх - и с жизнью, и со смертью, и в дружбе и в любви! Договорились, что о результатах обследования - никому ни слова. Леонид звонит в пат- анатомию, а я являюсь туда с материалом биопсии. Буду сам готовить гистологические препараты, сам все просмотрю, и результаты сообщу только Леониду. В этом уже скрывалось маленькое "должностное преступление", но на то была воля пострадавшего, наконец главного врача, взваливающего на себя всю глыбу ответственности. Только, кто же может поручиться за язык Марии Николаевны, санитарки, которая тоже видела наши растерянные морды после фиброгастроскопии. Нельзя сбрасывать со счета и персонал патологоанатомического отделения, куда я сейчас явлюсь с невинной физиономией, но в больничном халате, и начну колдовать над приборами и реактивами. В том уже будет заключаться прецедент для подозрений. Да и вообще - в больнице все стены имеют уши, поэтому я посоветовал Леониду относиться ко всему с пониманием и особых секретов из самого факта обследования не делать. Вот о диагнозе трепаться - незачем! Но я был уверен, что и это скоро перестанет быть секретом. "Пришла беда - открывай ворота". Или еще народная мудрость, мать ее так: "Теряя голову, по волосам не плачут". Расстались на обычной "волне": я схапал со стола посудину со спиртом, ибо о товарищах по палате нужно помнить, и заныкал ее в карман пижамы под халат. Прежде, чем отправиться в свою берлогу, я двинул к отдельному домику - моргу. А Леня остался управлять больницей. Свою тайную миссия в гистологической лаборатории мы с лаборанткой выполнили быстро: мне собственно было нужно только проследить, чтобы женщина - а порода лаборантов, как правило, любопытная - делая препараты, не зажилила кусочки ткани или уже готовые стекла. Далее, глазом-то в микроскоп лез только я один. Вся акция заняла у меня не более тридцати - сорока минут. Готовые препараты не дали ничего нового для диагноза - фиксировалось обилие недифференцированных эпителиальных клеток, уже полностью вытеснивших даже жалкие "намеки" на образование железистых трубочек, во "всю Ивановскую" разгулялась и соединительная ткань, создающая прочный каркас всему этому злокачественному безобразию. Я сдержал эмоции, не изменился в лице, поблагодарил классного специалиста, втянутого в тайную миссию, распрощался с теми врачами, что попались по дороге, и пошкандыбал в свои "номера". Мои сотоварищи встретили меня взглядами, насыщенными неподдельным томлением, но кроме того в них можно было легко прочитать любопытство профессионалов. Профессионалам к тому же не терпелось выпить, а в таких случаях "клин вышибается клином". Это любопытство само по себе было взвешенным, корректным, и его наши ребята быстро притушили, а потом и окончательно залили спиртом. Их жаждущие утробы, как говорят в таких случаях, "получили свое"! Вопросов никто не задавал, а я, естественно, на них и не напрашивался. Аутизм шизофреника - это очень удобная - "глухая защита" - через нее пробиться невозможно, а поскольку угрызений совести такая личность не испытывает, то и немая тишина не давит, никого ни к чему не обязывает. От всех переживаний, а, может быть, и от выпитого, несколько кружилась голова, но все мышцы быстро расслабились, и я уснул сном праведника. И уже на излете, притухающее сознание подарило мне замечательные слова, снявшие, наверное, окончательно тяжесть с души: "А мы, народ Твой и Твоей пажити овцы, вечно будем славить Тебя и в род и род возвещать хвалу Тебе" (Псалом 78: 13). Проснулся я к обеду, да и то только потому, что почувствовал сверлящий взгляд у себя над переносицей, между бровями - в ответственной точке Инь-тан! Воздействие взгляда на эту точку было уже в той стадии накала, когда ведется не борьбы с бессонницей, а, наоборот, активация фазы пробуждения, - иначе я бы и не проснулся до вечера. Но мне показалось, что ищущий взгляд еще и спускался на кончик моего носа, сверля на нем дырку в точке Су-ляо. А это уже повод к выполнению иной задачи, - кто не знает, что это уже поле сексуального возбуждения. Кто-то извне намеренно и неосторожно играл с огнем! Я открыл глаза и сразу же обнаружил противника. Передо мной сидела красавица Инна Станиславовна - с глазами на мокром месте. Женское нетерпение так и сочилось из всех кожных пор, даже кончик носа посинел. Я быстро сообразил, на какого "зверя" ведется охота: Инна пришла за "стеклами" по поручению Леонида Григорьевича. Передавая ей страшную посылку, я только попросил на словах сообщить главному врачу: "Все подтверждается"! Она быстро отвернула голову, чтобы спрятать от меня брызнувшие слезы, и вышла из палаты, не проронив ни слова, - не поблагодарив, не попрощавшись. А собственно за что благодарить? - за вынесение смертного приговора? Я смотрел ей в след, пытаясь выкристаллизовать ощущение, создаваемое у психоаналитика женщиной, союз с которой не возродил, а убил мужчину. Ну, может быть, эта формула - слишком жестока. Скажу лучше, что союз с этой красавицей не защитил, не сберег жизнь близкого мужчины. А ведь главная миссия "подруги" прикрыть совершенно голого перед Судьбой мужчину своей аурой. Новорожденный появляется на свет голым и беззащитным, и уже тогда начинается эксплуатация особых качеств женщины-матери - "оградить", "защитить", "согреть", "накормить". Бог связал мужчину и женщину тесными узами только для того, чтобы благотворные действия материнства продолжались, ибо он создавал Адама - Вечным Ребенком! Иисус Христос тоже завещал апостолам сохранять в себе качества дитя. И такие слова - не простой звук, не обычное сотрясение воздуха, а тоже приговор, почти что смертный! Я давно заметил, что люди делятся на три категории: первая - индифферентные по своему влиянию на окружающих; вторая - помогающие окружающим; третья - губящие, приносящие несчастье всем тем, кто вступает с ними в какие-либо взаимоотношения. Причем, такие свойства могут сочетаться с очень разнообразными внешними данными и другими свойствами этих людей. Вот и Инна Станиславовна, не ведая того, получила печать от Бога - или Дьявола - на выполнение особой миссии: ее обязали вносить сложнейшие испытания в жизнь окружающих, в том числе, и создавая для них смертельные опасности. На каком уровне распространяется такое влияние? - трудно сказать. Мне казалось, что любые встречи людей - друг с другом и какими-либо обстоятельствами - уже предопределены. Значит и встреча с человеком-"губителем" тоже предопределена. Не надо тому удивляться, сам-то он - тот человек - может быть, и не желает никому приносить несчастье, но ему поручена такая миссия. И мне вдруг захотелось проверить в "чистом опыте" силу демонической функции, а заодно и попробовать разобраться: каков "механизм" такого влияния? Затея, слов нет, - опасная! Но меня просто раздирало любопытство экспериментатора. Когда еще подвернется такой случай. Я вспомнил знаменитый миф о прекрасной женщине, допускавшей к своему телу жаждущих любви мужчин только на одну ночь - утром же их казнили. Как видно, логическая формула такого явления была давно установлена и сформулирована нашими мудрыми предками. Но та легендарная героиня объявляла о своем условии заранее, оставляя мужчине право выбора: потрахаться и умереть, или, не солоно хлебавши, живым откатиться восвояси. Тогда как в современной жизни встреча с "роковой женщиной" может оказаться самой существенной тайной для мужчины, соблазнившегося ее красотой, - своеобразной "подставой", если хотите! Восторженные чувства: коварство и любовь - ведут всех на погибель, громя и плоть, и кровь! "Крыша" Кибеллы, Реи круче бедер у моей Феи. Она - лишь стоит левее, дразня животом наглее, но так же действует таз, вызов груди, магия глаз. Мой риск - святое дело, если жизнь поднадоела. Не могу уйти от проказ: обнажение - мой экстаз! Я понял, что не откажусь от испытания - не разорву нити союза с неизведанными силами. Если Леониду пришлось принять "смертельный дар", то мой грядущий эксперимент - это лишь жалкое подобие "товарищеской верности". Я обязан испытать риск своеобразной "офицерской рулетки", насладиться неопределенностью и, хотя бы частично, сорвать "банк" своеобразного научного поиска. Это и был мой экстаз, строящийся на эгоцентризме не столько общечеловеческом, сколько идущим от воли человека науки, запутавшегося в волосиках женской промежности. Когда твоим кредо становится своеволие, анархизм, индивидуализм в мыслях и поступках, тогда можно позволить себе радость риска - броска в постель, очертя голову! Моя мораль питается, скорее всего, ошибочной установкой - уверенностью в том, что собственное любопытство - явление святое! Через несколько дней Леонид зашел ко мне попрощаться. К тому времени он проконсультировался у "тузов" в области онкологии и основательно взвесил все варианты. Решение Леонид принял однозначное, не подлежащее обсуждению и корректировки со стороны кого-либо: он закупил два ящика коньяка, провианта и, послав всех к Черту, собирался отъехать к себе на дачу и там, в тиши и пьяном покое, встречать смерть. Он мечтал отдохнуть напоследок от мирской суеты, от людей, которым вечно от него было что-то надо. С собой он взял только Инну Станиславовну - она и должна была проводить его в последний путь. Я разделял полностью решение Леонида, ибо помнил слова вещие! "Услышь, Господи, молитву мою, и внемли воплю моему; не будь безмолвен к слезам моим. Ибо странник я у Тебя и пришлец, как и все отцы мои. Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду, и не будет меня" (Псалом 38: 13-14). Последнее прости: Соколов Леонид Григорьевич умер на двенадцатые сутки, спокойно приняв дозу алкоголя по вкусу и по желанию, подсластив ее еще и небольшой инъекцией морфия: он заснул, отвернувшись к стенке, почти как Антон Чехов. Леонид, то есть Лев, проживший "боевую жизнь" в медицинских чащобах, в последние минуты пребывания на Земле вдыхал аромат дерева, которым когда-то сам, предварительно выстругав, обшил свой дом изнутри, - здесь каждая дощечка впитала биоритмы его трудового азарта. Инна Станиславовна сделала ему тот последний укол, поправила поудобнее подушку под головой, укрыла шерстяным пледом, положила теплую грелку к ногам, перекрестила и пожелала: "Спокойной Ночи"! Сама она прикорнула на свободном диванчике в другой комнатке. Примерно, через три часа она проснулась как бы от резкого толчка под локоть: и первое, что она услышала - это был крик рассерженной сороки, проклинавшей кого-то, кто мешает честным людям спокойно жить. Сорока колотила клювом и топала когтистыми лапами по алюминиевому шиферу дачной крыши. В окно заглядывала луна, звезды и какое-то еще невидимое существо, стремившееся изучить дом изнутри. Сорока скоро замолчала и над садом, домом нависла волшебная тишина - свидетельство магии только что состоявшейся заупокойной акции. Инна все поняла, даже не входя в другую комнату. Она зарылась лицом в подушку, горько заплакала, отчетливо понимая, что теперь осталась одна на огромной планете Земля, вдруг мгновенно превратившись в мельчайшую песчинку в необозримой Галактике, во Вселенной. Потом Инна Станиславовна поднялась с дивана, заглянула в зеркало, висевшее на стене: из другого мира, с другой стороны плоскости на нее смотрело существо с поседевшими волосами, осунувшимся лицом, с потускневшими глазами, наполненными слезами. Это уже был "последний абзац"! Так жить нельзя! И трусливая мысль о "заветной дозе" морфия, после инъекции которого уже никогда не поднимешься, не выползешь из спасительного, тихого, доброго, сладкого Вечного Сна, пришла в голову. Но тут в памяти нарисовался занятный маргинал - близкий друг покойного. Его, правда, вечно носят нечистые силы, он сильно занят собственными немыслимыми фантазиями, от которых человечеству нет проку. Но это - уже проблемы человечества, а не того маргинала-эгоиста. Инна Станиславовна вдруг отчетливо поняла, что именно с таким чудаком она найдет успокоение. Да, без всякого сомнения, она решится на участь подруги "вечного странника", но для того необходимо срочно перемениться: необходимо научиться - не бояться нечистой силы и пустячных фантазий. Она готова к тому!.. И Инна завесила все зеркала в доме плотным тряпьем. Тут начали действовать спасительные доводы великого покровителя - Ангела Хранителя: Он крепко схватил ее за руку и принялся внушать что-то. Она затароторила, даже не вдумываясь в полной мере в смысл слов: "Да не увлечет меня стремление вод, да не поглотит меня пучина, да не затворит надо мною пропасть зева своего". То были слова из Псалма 68, из строки 16. И они встряхнули ее не столько своим смыслом, сколько неведомой святой силой, которую никто и никогда не сможет постичь до конца, а, даст Бог, только впитает в себя, как неотвратимую волю к жизни и приказ следовать Верными Путями! И опять в памяти всплыли минуты общения с тем занятным пациентом - другом Леонида Григорьевича - по фамилии Федоров и по имени Александр Георгиевич! Стало как-то теплее и спокойнее на душе, и "дурные помыслы" вышибла простая мысль-надежда на то, что еще не все потеряно в этой жизни! Сознание всколыхнуло новое Божье откровение: "Извлеки меня из тины, чтобы не погрязнуть мне: да избавлюсь от ненавидящих меня и от глубоких вод"... Все то же Псалом действовал, и его суть продолжала "выкорчевывать" из души остатки неверия и сомнений! Тогда Инна Станиславовна, осмелев, вошла во вторую комнатку, где лицом к стене на последнем дыхании застыло тело Леонида: пульс не прощупывался, все замерло, руки уже стали остывать, и Вечный Холод от кончиков пальцев уже подбирался ко всему телу, к сердцу, вытесняя Душу на свободу - в новый полет, на новый виток! И она, всхлипывая, снова залепетала: "Услышь меня, Господи, ибо блага милость Твоя; по множеству щедрот Твоих призри на меня". Post scriptum: Уже через два дня после смерти Леонида исполняющим обязанности главного врача больницы назначили бывшего заместителя по медицинской части - профессора А.А.Портного. Известно, что "новая метла по-новому метет". Профессору требовалась верная Пятница потому, что на всю больницу, да даже на всю Вселенную, профессор смотрел как на Необитаемый остров, и люди для него были скалами и деревьями на том острове. Корифей психиатрии соглашался видеть рядом с собой только одно человекообразное существо - желательно, немого собеседника, - а на такую роль лучше всего подходит вышколенная женщина. На ту роль с превеликим удовольствием рекрутировалась молодая докторша - Агафья по фамилии Пятницкая. Баба она была решительная - неглубоко, но быстро соображавшая, хищная, как сто голодных акул, вместе взятые. Дела завертелись с сокрушительной быстротой: нашу теплую компанию вышвырнули из больницы "в сей секунд"! Приговор был прост и безжалостен, но, по сути и по чести говоря, совершенно справедлив. Во-первых, мы представляли конкурирующие научные школы. Во-вторых, никто из нашей "банды" не был по-настоящему болен - шизофрению мы симулировали, наслаждаясь тонкой театральной игрой. В-третьих, своей клинической подрывной деятельностью мы развращали остальных больных - страдальцев не понарошку, не трепа и театра ради, а воистину мучеников за грехи свои или носителей генетических линий грешников из прошлых поколений. Все это хорошо понимал опытнейший психиатр А.А.Портнов. Ему, конечно, было ясно, что мы - каждый по своим соображениям - решили основательно отдохнуть и разрядиться. Но в каждом человеке живет "артист", порой ведущий сложнейшую двуликую жизнь и самоотверженную борьбу с обстоятельствами, с окружающими и самим собой. Где, как не в сумасшедшем доме, можно обеспечить себя великолепной крышей, оттянуться на все сто и, раскрепостившись от условностей, победокурить на славу! Вот мы и изображали из себя придурков. Леонид Григорьевич все прекрасно понимал, но обеспечил нас защитой, покровительством. Когда власть переменилась, то "все лысые моментально стали кудрявыми"! Проще говоря, нашей "научной школе" дали отменного пендаля, и мы оказались на панели. Слов нет, бойцовский дух заставлял нас сопротивляться: мы выволокли на свет Божий Закон Российской Федерации "О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании" (с изменениями и дополнениями от 21 июля 1998 года). Мы расклеили выписки из него на стенах коридоров и в туалетах: "Признавая высокую ценность для каждого человека здоровья вообще и психического здоровья в особенности; учитывая, что психическое расстройство может изменять отношение человека к жизни, самому себе и обществу, а также отношение общества к человеку"... и так далее. Верные соратники из числа сумасшедших, понимая, что враги-администраторы быстро сорвут наши "Дадцибао" со стен, продублировали в туалетах тексты, написанием их говном. Это был крупный шаг по защите демократии! Мало кто из санитаров соглашался отмывать стены с такими зарисовками. Но опять высунула свой вездесущий нос поганая женщина - Пятницкая. Она заявила о том, что администрация полностью соглашается с "обрисованными положениями", и даже Международный Суд в Страсбурге "По защите прав человека" не станет спорить со святыми идеалами. Но решения администрации исходят как раз из того же Закона, направленного, главным образом, на то, чтобы не госпитализировать психов насильно в больницы. О, коварная!.. Она-то знала, по какому месту надо заехать ногой покладистому мужчине! Она проходила тренировку не на полигонах воздушно-десантных войск, а в психиатрических клиниках еще той, советской, закрытой системы психиатрической помощи! Агафья Пятницкая попала нам точно в самое больное и слабое место: нас ведь не удерживали насильно в психиатрической больнице, наоборот, - перед нами распахнули двери свободы! Мы принялись кропотливо изучать Закон от корки до корки: действительно - там ни слово не сказано о том, что каждый желающий имеет право за счет государства проводить время в приятной компании в центрах психиатрии! Мы обратились с открытым письмом к министру здравоохранения в надежде, что генерал-полковник нас поймет. Но он, обскурант, заявил, что если бы мы состояли на службе в Армии, то он с удовольствием бы нам помог. А в гражданской жизни, оказывается, все подчиняется его величеству закону, а не воле командира. Вот и получается, что в борьбе за демократию мы упустили самое главное - "вожжи из рук"! Иначе говоря: "чего добивались, на то и нарвались!" Больше всего нас раздосадовало то, что Портнов и Пятницкая на нашем примере быстро накропали монографию об алкоголизме. Самим существованием такого гениального труда они попытались дать бой алкоголикам всего мира. А это уже - "не хрен собачий"! Алкоголиков по всему миру насчитывается великое множество - до пяти процентов от всей численности населения. Безусловно, у каждого сложное заболевание дотянулось только до строго определенной стадии, и это нас радовало. Да мы были не одиноки на белом свете, но зачем же так резко, без предупреждения, можно сказать, выносить сор из избы! Такие фокусы не украшают профессора психиатрии, их можно было простить разве только Пятницкой, рвавшейся во всю мощь к "вершинам науки". Тут профессор Портнов оказался злейшим коллаборационистом: мы-то ведали про то, что у него самого "рыльце в пушку". Его Пятницу, естественно, ни одно общество Анонимных алкоголиков в свою среду не пустило бы, но профессора можно было зачислять туда особо почетным членом даже без письменных рекомендаций - достаточно открытого и прямого голосования за чаркой алкоголя! Ну, может быть, для проформы проведя голосование по рейтинговому принципу. Мне пришлось несколько раз связываться с новым замом по медицинской части для того, чтобы выцарапать выписные документы. - надо же было хоть что-то представить на работу в качестве оправдания длительного отсутствия. Несколько раз мне отвечала секретарша милым, молодым, но немного гнусавым голоском, словно ее душили сопли, и она никак не решалась их высморкать. Деваха отвечала, что начмед на совещание - какое-то бесконечное совещание закабалило этого человека. В ответах секретарши было слишком много подозрительного - скорее, здесь поселилась уже даже не тактика "отшивания" назойливого просителя, а стратегия, заключающаяся в том, чтобы "перекрывать кислород" честным труженикам. И я отправился к заместителю главного врача по лечебной работе без предупреждения: нагрянул как "гром с ясного неба"! Дверь в кабинет "Зевса" загородила мне грацильная особа - та самая, с сопливым голосом. Ей было, примерно, девятнадцати лет от роду. Во всяком случае, мне так хотелось - хотелось по зову сердца видеть ее очень молодой. Я всегда даю аванс женщинам в силу "скользкости" своих моральных устоев! Мне было заявлено, что необходимо обождать - опять шло треклятое совещание! Но у меня появилось время получше рассмотреть "броню и латы" громовержца, руководившего лечебным процессом. Стройное, пикантное существо с маловыраженной грудью, но сильно открытой ложбинкой между двумя намеками на молочные железы, нервничало под моим пристальным взглядом. Она, видимо, чувствовала за собой некоторые грешки, либо очень хотела в туалет, а я явился не вовремя. Но мой-то пристальный взгляд объяснялся лишь тем, что я увлекся глубоким и обширным декольте. На мой вкус, у девахи был слишком уплощенный зад, напоминающий гладильную доску. Ее выручала еще и тугая, относительно короткая юбчонка. Строгий пиджачок и стянутые в тугой узел на затылки гладкие волосы напоминали мне о том, что я имею дело с сугубо деловой женщиной - деловой, видимо, во всех отношениях. Я, естественно, был не брит, а потому примитивная фантазия повлекла секретаршу "не в ту степь": она решила, что имеет дело со слесарем-сантехником, а не с профессором, только что выписанным из больницы и так долго надоедавшим ей звонками. От нечего делать, она решила повоспитывать меня - коня необъезженного: - Посетитель, - молвила она тем же гнусавым, но решительным голосом, - почему вы никогда не здороваетесь со мной, однако, набираетесь смелости многократно отрывать звонками государственных служащих от неотложных дел?! Я опешил от такого сорта прессинга. Он никак не вязался с обликом "божьей коровки", со статью миловидной дамы. Я не ожидая, что она будет "строить и горбатить" меня именно с этой стороны. Но надо было отвечать - не есть же мне моль глазами: - Голубушка, а почему вы решили, что я обязательно должен "желать здоровья" человеку-невидимке, да к тому же еще и явному бюрократу? А вдруг мне выпала честь разговаривать по телефону с несносной вруньей или матерью, бросившей шестерых голодных детей? Я ведь не умею идентифицировать голоса, искаженные телефонной сетью и хроническим насморком! - Но так принято!.. - взвизгнула секретарша. - Кем принято? Вами? - взвился я с места, с полуоборота. - Может быть, в вашей деревне, из которой вы явились в Санкт-Петербург поступать в ПТУ, так и принято. Но это меня ни к чему не обязывает! Я тут же попытался смягчить эффект от этой самой "деревни", вырвавшейся как-то неожиданно у меня. Честно говоря, для меня нет большой разницы - из деревни человек или из Москвы - столице нашей родины. Ко всяким поселениям я отношусь, практически, одинаково. - А как же культура? - пробовала продолжать "борьбу со злом" активная дама. И "смягчения" не получилось, меня вновь понесло. Я понял, что из больницы, все же, меня выписали рано, профессор Портнов и его верная Пятница допустили ошибку. Поняла это и секретарша, но прозрение к ней пришло поздно! Я уже вздернул "копье на перевес": - Культура, в данном преломлении, - это только набор ритуалов, которые каждый для себя отбирает самостоятельно! Такой "набор" - индивидуален и не обязателен для других. Далее я сокрушил оппонента новым каверзным силлогизмом: - Вы, простите за любопытство, с какого возраста начали пользоваться телефоном? Может быть, у вас просто еще не накопился и не отстоялся опыт такого общения, а потому вы путаете "хрен с редькой", "божий дар с яичницей"? Нашу "милую воркотню" прервал другой заместитель главного врача, выскочивший из своего кабинета как раскаленное ядро из жерла царь-пушки. Он явился для того, чтобы спасать секретаршу, и это позволило мне сделать вывод о том, что здесь уже давно созрели "симпатия, перешедшая в служебный блуд"! Надо сказать, что "заместитель" оказался высоким, дородным, в возрасте где-то около сорока лет, мужиком. Был он пепельно-рыжим, тщательно причесанным на правый боковой пробор, самовлюбленным балбесом. Что-то в его облике было особенное - выводившее меня на простые аналогии: мне казалось, что явился немец - булочник или колбасник, скорее всего, нечаянно залетевшим в медицину. Заместитель был грозен и решителен. Интересно то, что он свою деятельность на новом посту начал с переделки силами наемных рабочих одного из туалетов для персонала под свой персональный сральник. Там установили бидэ, душевую кабинку и полку с посудой. Можно подумать, что облегчал он кишечник за чашечкой кофе или рюмкой коньяку, фужером сухого вина. Он как бы продавливал содержимое кишечника нагнетаемой жидкостью. Ну, не шашлыки же ему есть, сидя на горшке! Жаль, что не догадался новый начальник подвесить в персональном сортире и гамак для отдыха после благополучного опорожнения кишечника. Страшного в том ничего не было, но в больницах всегда не хватает отхожих мест для персонала, и медицинская братия вынуждена гадить, где попадя, а уж о возможностях подмыться перед обходом профессора женщины-медики и не мечтают. Но сейчас секретарша сияла голубыми брызгами, сильно подведенными тоже голубыми и серо-зелеными тенями. Она была рада проявлению "мужских качеств" своим кобелем-покровителем. И тут я все понял: секретарша - это по психологическим стандартам, обоснованным Эриком Берне, "женщина-дочь". Таких блеклых особочек заботливые родители по блату пристраивают на теплые места к еще не очень старым - "не остывшим" - руководителям. Тогда и созревает адюльтер, приносящий выгоды, а иногда и закручивающий новый семейный марафон. Я смотрел внимательно в глаза этим двум оглоедам, свалившимся на беду на головы пациентам, и искал хотя бы намек на угрызения совести. Совесть не присутствовала в этих прокисших душах. Там бушевал суховей, злой ветер, песчаная буря, разразившаяся в ночи в бескрайней пустыне: "Люди, где вы? Ау..." Я даже ясно почувствовал, как колючий песок хлещет меня по лицу! Людей в тех кабинетах не было! Но откуда же перли из этой бюрократической моли занудность и страсть к назиданию? На табличке, рядом со столом секретарши значилось: "помощник заместителя главного врача по медицинской части - Европова Оксана Анатольевна". Нет, с этого боку к истине не подобраться. Анатолий переводится на русский язык как "восточный", но на бледном личике у женщины-дочери была прописана чухонская масть, истомленная аденоидами, неврастенией, дисменореей. И вдруг окончательное прозрение наступило: она, наверняка, окончила школу милиции, а потом сбежала из органов и приземлилась на теплое место. Как ни странно, но мои предположения в некоторой части в дальнейшем подтвердились. Однако сознание мое явно спотыкалось, может быть, даже давало серьезные сбои. То ли под действием полоумных детективных сериалов, в изобилии демонстрируемых по телевизору, то ли из-за колебаний атмосферного давления или еще от чего-нибудь "внутреннего", но я вдруг подумал: "А не внедрила ли в больницу налоговая полиция своего агента, чтобы разобраться с безобразиями, творимыми администрацией?" Ведь то, что они все - воры, на мордах написано жирным тиснением. Вон давеча этот "колбасник" приобрел за счет больницы Ноутбук стоимостью 12,5 тысяч долларов и тут же его якобы забыл в будке телефона-автомата. А горбатая лизоблюдка - главный бухгалтер - списала его как бы пришедший в негодность! Теперь заместитель главного врача на халяву тешится дома новейшим компьютером. Мысль, явившаяся ко мне неожиданно, была хоть и сумасшедшая, но "светлая". Я искренне считал, что мерзавцев необходимо выводить на чистую воду! Мое отношение к бледной поганке несколько выровнялось, даже порозовело. Но поведение "внутреннего беса" - непредсказуемо. Самое забавное, что я излишне раскочегарил свои нервы, но не стал продолжать разговора, не стал плевать в рыжую морду "заму" и учить уму-разуму секретаршу. Я просто решил, что обойдусь без этих треклятых выписных документов и послал "сладкую парочку" в жопу! Последнее слово хорошо рифмовалось с фамилией "Европа". И это навело меня, конечно, на стих. "Европа - ты хилая жопа, и мы расстаемся навек. Змея подколодная, сука, но я, сомнения нет, - Человек! Твой рыжий балбес недавно с высокого дерева слез. Сливаетесь вы в закадычные пары, но ждут вас, однако, тюремные нары!" Стихи, слов нет, - не весть какие, но они помогли мне справиться с "пожаром души"! Мои товарищи поддержали мои решительные действия, согласившись тоже без документов возвращаться на работу - но это была еще очень долгая песня! А пока в нашей компании произошли некоторые "кадровые перестановки". Надо сказать, что разгульная Клара быстро притулилась к клану коллаборационистов, и мы оставили ее там же, где по доброте и сердечности в свое время подобрали, то есть в психиатрической лечебнице. К тому времени она закрутила знойный роман с больничным завхозом - молодым, импозантным самцом. Теперь мы были спокойны за ее половое и душевное равновесие! А вот с Колесовой Зинаидой Семеновной все обстояло значительно хуже: она не могла видеть ни одно брошенное животное без сострадания - будь то кошка, собака, крыса, осел - безразлично. Увидев нас на панели, то есть вышвырнутыми из стен лечебницы, Зинуля вошла в клинический экстаз настолько глубоко, что собралась наложить на себя руки. Она, видимо, прировняла нас к брошенным ослам! Ее вовремя остановили громилы-санитары, и тогда Зинуля наложила только в штаны. Даже во время срочного подмывания ледяной водой, она, вспоминая лица одиноких маргиналов, подававших с мостовой прощальные знаки коллективу больницы, еще долго и жалобно выла, покусывая остренькими зубками всех проходящих мимо. Я еще раз попытался уточнить перечисляемые имена: Клара, Зина, а может быть, Зоя, Ирина, Вера, Надежда, Любовь? Все в голове путалось - да, рано все же меня выписали из больницы! Но, может быть, как раз очень поздно разжались цепкие руки отечественной психиатрии? Вот я и не могу никак восстановиться. От щемящей тоски зашлось сердце в сильнейшем кардиогенном болевом синдроме: я почувствовал себя слабым и одиноким. Вспомнилось холодное и голодное послевоенное детство. Тогда мой аутизм только начинал зреть: я очень любил проматывать школу, где было так много бестолково шумящего народа. Мне нравилось болеть, то есть "отсутствовать на занятиях по уважительной причине". Это было великое счастье - просыпаться под теплым одеялом, когда все домочадцы уже ушли на работу. Можно было хлебнуть простывшего сладкого чайку, ни есть никаких "завтраков" и "обедов". Можно вместе с лохматым котом лежать целый день на ковре, фантазируя продвижение морских эскадр по сложным проливам, шхерам, обозначенным ковровым узором. Тот большой ковер на полу был моей картой, ареной морских боев. Тогда я избегал учить уроки, а полностью переселялся в виртуальный мир, наполненный только моими детскими фантазиями. Через эти мифические проливы я и "приплыл" в дальнейшем в Военно-морской флот. Наверное, Бог наблюдал с Небес за мной и милостиво улыбался, понимая - "чем бы дитя ни тешилось". Виртуальный детский мир все равно лучше, чем реальность или абстрактность. Игры детей, как ни крути, - безобиднее вредной суеты взрослых. В них нет места реальным террористам, диктаторам, войнам, крови, слезам, горю, ненависти. Странная закономерность: мы уходим из чистого детства, чтобы потом искать себя в религии - путем длительного тренинга освобождаться от груза взрослого греха. Но только к концу жизни немногим взрослым удается хоть как-то приблизиться к "чистоте", а проще говоря, снова погрузиться в детство. И тогда таких людей называют Святыми! Вспомнились рассказы о Байазиде - великом мусульманском мистике. Достигнув совершенства, он воскликнул: "Субхани! - Слава мне! О, как я велик!" Но только после смерти мы очищаемся полностью. Да, конечно, все живое движется по спирали, а точнее, по Кишке, вновь загибающейся в ротовую полость! "Так не строй из себя Байазида!" Эта расхожая на Востоке фраза - отповедь суфею-самозванцу, которому только кажется, что он достиг совершенства. Я оглянулся на моих врагов - все они были ничтожествами. И тогда мне вспомнилась легенда о Байазиде: его ученики набросились на Святого, обиженные фразой - "Под моим одеянием нет ничего, кроме Бога!" Но при попытке убить учителя, их ножи ранили только самих себя. Оказывается, совершенный святой подобен зеркалу - от него отражается злоба и грехи окружающих, они не могут навредить ему самому, они мстят самим покусителям! На похороны мы явились всей мужской гурьбой, дополненной обществом Нины Викторовны и Инны Станиславовны. Законных супружниц "женатики", естественно, не взяли с собой. Виктор Каган остался верен себе и подцепил по дороге двух сногсшибательных курсисток, приехавших в Петербург - "интереса ради" - с Далекого Владивостока. Я никогда не мог привыкнуть к странностям вкуса поэта: почему надо обсеменять именно курсисток из Владивостока? Правда, Витя объяснил нам всем, что Санкт-Петербург и Владивосток - морские города, а потому почти побратимы. Это формула так очаровала брата Василия, Математика и скрытного Эйдемиллера, что они всем "хором" чуть не изнасиловали девочек прямо на кладбище - между памятников. Я с трудом объяснил этим дурьим головам, что мы теперь уже не шизофреники, не под защитой психиатрической больницы находимся, и нам нет нужды ввергать себя в уголовщину. Честно говоря, в чем-то с развратными мужчинами я был солидарен: девки были одеты столь вызывающе - сплошь в кожаные наряды, элегантно облегающие их стройные станы - что помнить о половой дисциплине мог только импотент! Юбчонки были укорочены выше всех анатомических возможностей, принятых среди уравновешенных людей холодного Северо-Запада нашей страны. Передний разрез на левом бедре создавал эффект доступности любого мужского желания. Линия груди, которую они, как бы кобенясь, сильно выпирали вперед, будила фантазию и создавала умопомрачительный сексуальный восторг. Все вместе, враз, поднимало мужское достоинство до уровня чемпионской планки, превращая его в несгибаемый инструмент наслаждения. Сама собой всплыла в бездонном озере памяти песня про лихих "амурских партизан", умевших своими таежными походами - "по долинам и по взгорьям" - не давать покоя врагу и личной усталости. Эффектный "прикид" шел курсисткам настолько к лицу и ягодицам, что было трудно разобрать, какие собственно курсы они прибыли в северную столицу заканчивать? Здесь могла вестись речь и о курсах трамвайных вагоновожатых, и иностранных языков, и секретарей-машинисток с выездом для работы за границу, и медицинских сестер, предназначенных для внутреннего потребления, которым, кстати, в Санкт-Петербурге снова стали выделять служебную площадь. Но последнее замечание высказали сами расторопные девицы, однако, я лично эту версию не проверял, а потому высказал опасение: вдруг доверчивых провинциалок "динамит" какой-нибудь пройдоха главный врач, положивший на их попки блядский глаз. Меня, честно говоря, настораживала одна чисто психологическая деталь, заметная, кстати, только специалисту высокого класса, с огромным опытом практической работы. В словах и действиях у девочек смешивались в какой-то странной пропорции застарелая печаль-тоска и отчаянная бесшабашность. Я полюбопытствовал о мотивах такого странного порождения - почти старческой отрешенности и очевидной молодости. Оказалось, что социальное переплелось в душах курсисток с биологическим - скорее, даже природно-растительным. Причем, было трудно сходу понять, а что же преобладает! Через некоторое время все стало ясно: во всем был виноват Чубайс! Это исключительно по его воле Владивосток мучили холодом, оправдываемым общим энергетическим кризисом в Приморье. Девицы так настрадались от лютой стужи, антисанитарных условий и, как следствие невзгод, от болезней, что совершенно разуверились в добропорядочности родного государства и правительства, возглавляемого душкой Касьяновым. Фамилию же рыбака Ноздратенко они без слез не могли слышать и боготворили только исключительно бывшего моряка - капитана первого ранга в отставке Черепкова. У девушек была прочная уверенность в том, что только этот лысый старичок с помощью своего экстрасенсорного дара может обуздать круговую поруку - устранить перебои в подаче горячей воды и электричества во Владивостоке. Отсюда - методом притяжения подобного к подобному - рождались старческие мотивы, точно подмеченные мною: печаль, усталость, подозрительность, неверие в собственные силы и волю Президента страны. Однако молодость и провинциализм брали свое: игривые бесенята прыгали в глазах курсисток. К тому же, судебная реформа набрала размашистые обороты - правосудие стало подлинно независимым от магнатов и следовало исключительно одним лишь Законам. На деньги, взысканные по суду с Чубайса за нанесение жителям Приморья "морального ущерба", девочки отоварились в Санкт-Петербурге: приодевшись по последней моде. Они оплатили неведомые "курсы" и теперь жаждали слияния с аборигенами! Витя со своей кобелиной доминантой, основательно выпиравшей из широких штанов, оказался на их пути как нельзя кстати! Наша компания на похоронах будила подозрения и казалась как бы неуместной. На всякий случай мы предусмотрительно несколько отжались в сторонку от официальных лиц, но не из-за скромности или смущения. Мы - верные друзья Соколова - не хотели видеть двуликие, постные хари и не собирались слушать сплошь лживые слова о "непоправимой утрате". Отвратительные лжецы и карьеристы, были рады досрочному уходу из жизни нашего друга Леонида. Им были неприятны испепеляющие взоры истинных его доверенных лиц. Но мы знали, что наше появление было приятно душе Леонида, вырвавшейся на волю и наблюдавшей из поднебесья "последний театр". Мы исподтишка наблюдали за развернувшимся "финальным представлением". Мы ловили себя на мысли, что все это мы уже где-то видели не однажды. Да, в жизни слишком много повторений: перебрасываясь репликами со своими товарищами, я установил: подобные мысли уже крутились в их головах, повторялись высказанные мною фразы, "текли" большие и малые сцены из жизни. И если я начну писать книгу о представителях моего поколения, то в ней окажутся повторяющиеся страницы. Все движется по спирали! Кишка вновь загибается своим выходным отверстием в ротовую полость - к началу нового витка жизни! "Итак ученики опять возвратились к себе" (От Иоанна 20: 10). В моем мозгу всегда возникают странные ассоциации, порой в самый неподходящий момент. Но наблюдаемая ситуация, пожалую, соответствовала произошедшему повороту мысли, идущей рука об руку с изощренным воображением: меня вдруг качнуло в сторону исламского мистицизма, точнее, суфизма. Наверное, именно такой поворот произошел оттого, что на похоронах не было представителя православной церкви. Соколова хоронили по языческой, формализованной большевистской культурой, традиции, - без отпевания. Я вдруг вспомнил старую легенду - плод эзотерической фантазии суфий: легенду о "Слоне и слепых". Каждый из слепцов ощупывал только определенную часть туши слона, а потому давал строго индивидуальное описание воспринимаемого объекта. Вместе все сказанное невозможно было собрать в единый и нерукотворный образ, и Слон потерялся в болоте индивидуализма. Известно, что Слон - это символ Бога, символ души, тоскующей по дому. Предметом "тоски" на похоронах у официальных лиц, родственников и нашего тайного братство были различные очевидности. Я ясно вспомнил: "Суфизм - это свобода, великодушие и отсутствие насилия над собой". В душах наших неожиданных оппонентов не было ни свободы, ни великодушия, к тому же они подвергали свое заблудшее естество насилию! Они не чувствовали горя, но играли роли "горюющих персон". Мы же чувствовали горе всеми фибрами души, но воспринимали его так, как в других условиях мог бы воспринимать его и сам пострадавший. Наше общее кредо: "Найти радость в сердце, когда приходит горе". Понятно, что мы не были приверженцами извес