А.Г.Федоров. Оракул

     петербургский





     -1-
     (ИНТРИГА-БЕЗУМИЕ-СМЕРТЬ)










     Псалом 37: 2
     <b>Господи! не в ярости Твоей обличай меня,
     и не во гневе Твоем наказывай меня.</b>















     Санкт-Петербург
     2000 г






     ББК 84 (2Рос = Рус) 6
     Ф(33)


     <b>Федоров А.Г.</b>
     Оракул  петербургский: Книга 1 (интрига-безумие-смерть). СПб., 2000.  -
230 с.
     ISBN 5-87401-081-5
     О трудной и противоречивой жизни врачей  рассказывается в этой книге. В
ней есть  все: обыденное,  трагическое,  смешное,  поучительное. Но  интрига
приключения  присутствует  везде,   в  нее  поневоле  втягиваются  участники
событий. К  сожалению,  не  всегда  благополучно  заканчиваются  приключения
главных героев.




















     ISBN 5-87401-081-5 ( Издательство "Акционер и К<sup>[0]</sup>", 2000
     ( А.Г.Федоров, 2000
















     <b>Беседа первая</b>

     Храмовый город Дельфы с  оракулом Аполлона  Пифийского  вырос словно по
воле  Божьей  в замечательном  месте  земного шара, в  древней Греции  -  на
берегах  Адреатики.  Скорее всего возник он  изначально без заметных желаний
человека. Греки верили, что здесь, на  Ликорийской  вершине грандиозной горы
Парнас, остановился ковчег Девкалеона  и  его  супруги  Пирры, когда они  во
время потопа носились  по  волнам  девять  дней и ночей, обуреваемые страхом
божьей кары  за грехи  своих соотечественников.  Страшные испытания, подобно
тем, которые  позднее  были  описаны  в  Библии в главе  о всемирном потопе,
вразумили первенцев новой ветви рода человеческого.
     Но,  как  и  все доброе,  хорошее,  в  душах  и головах  потомков  двух
спасенных пилигримов затем воля Божья переросла в нечто туманное,  плотское,
необязательное - воистину мирское. Дети, внуки и правнуки Девкалеона и Пирры
с  безрассудной  решительностью  принялись за  греховные  наслаждения. Часто
злорадный  смех  дьявола гремел,  рокотал в  прибрежных  скалах  прекрасного
уголка  древней Эллады.  Сама жизнь, ее прогрессивные  носители  - служители
культа   вынуждены  были   защищаться  от   скверны,  исходящей   от  словно
взбесившегося   народа.   Но   попытки   остановить   соотечественников   от
святотатства не увенчались успехом.
     Местность горы  Парнас поражает угрюмым величием: узкие долины зажаты в
тиски  отвесных скал,  покрытых вековыми елями  и  густой, цепкой  порослью,
создающими  по  некоторым склонам  непроходимые  глухие заросли.  Контрастом
бурному потоку жизни  дикой природы выступают лысые места каменных массивов.
Они переливаются  в лучах палящего солнца слепящими отблесками,  вызывающими
впечатление цветовой музыки - торжественной, громогласной, трагической.
     Цветовая  гамма управляется  всевластным  дирижером -  временем  суток,
поворотом солнечной громадины, а ночью - холодным  лунным диском и мириадами
ярчайших звезд. Большие и малые светила, пульсируя, словно подмигивают всему
живому на Земле, подбадривая людей и  животных в вечном усердии, подчиненном
Божьей формуле - "плодитесь и размножайтесь".
     В лесах водились медведи, волки, кабаны, серны - вся эта дикая живность
дополняла  эффект   угрюмости  и   величия  издаваемыми   ночными   звуками,
неожиданным  мельканием   или  колдовской  неподвижностью   одиноких  фигур,
застывших  в   магическом  ступоре  на  вершинах  отвесных   скал,  на  фоне
огненно-красной   закатывающейся  за  горизонт  солнечной   короны.  Чувство
приобщения  к таинственности  и  величию охватывало  созерцателя  меняющейся
лунной фигуры - хозяйки кромешной тьмы и райски теплой ночи.
     Световые  монументы и  барельефы  животных  и  растительности  вызывали
незабываемый восторг. Но трудно даже себе  представить, как могло проникнуть
на неприступную, отвесную скалу живое существо и  застыть там в Божественном
очаровании.  Видимо,  и  они  околдовываются красотой  первозданной  стихии,
наслаждаются  и заряжаются от нее энергией  жизни, эстетическим наслаждением
от драгоценного подарка судьбы - присутствия при Божественном таинстве.
     Контрастом   -   ландшафтным   антиподом   грозному   великолепию  были
плодородные долины,  угодливо  и  покорно распластавшиеся  у  основания гор.
Бархатная растительность  умиляла пластичностью  и  нежностью,  мягкостью  и
ласковостью. Изящное колдовство  дарило  те свойства  бытия, без  которых не
возможны любовь и наслаждение.
     Неповторимый  гротеск  "бесконечности"  создавала  бескрайняя   морская
гладь,  открываемая  широкими  воротами  Коринфского  залива.   Ее  свойства
вызывали  ощущение  возможной,  безграничной,  но  опасной свободы.  Изящная
цветовая  гамма  вырывалась из узких ущелий, перетекая в гипнотизирующую все
живое и мертвое чистейшую лазурь. Целомудрие морской глади создавало иллюзию
защищенности от невзгод. В  нем как бы растворялась предрассветная мгла, его
силой   и  властью  отталкивались  от   горизонта   тяжелые  ночные  облака,
разрывалась в клочья летаргия ночи, таял дремотный сон  отдохнувшей природы.
Свидетели такого  колдовства -  люди, звери, деревья  и скалы -  застывали в
неописуемом восторге, страхе, радости и наслаждении.
     Бог,  только  он,  мог   выбрать  столь  живописное  место   для  своих
многозначительных деяний,  для разговора  со слабыми  и грешными  людишками.
Миссию рупора должны  были выполнять избранные, доверенные Божьей воле лица,
свидетели его  всемогущего разума, безошибочного  проведения. Создание здесь
великого храма  напрашивалось само  собой. Словно в насмешку над  формальной
логикой,  пришло  на  землю  утверждение,  озвученное  непростым  человеком:
"Избранные  проверяются  ямой". В том месте  уже  была  вырыта глубокая яма.
Приковылявшие к ее  краю  души низвергались в бездну пророческих откровений,
подвергались  основательной  проверке  и  отбору.  Порученцы  и  поручители,
обвиняющие  и  виновные  сплетали  здесь  в  трагическом  танце  житейских и
Божественных откровений - так  судьба выносила  свой приговор - ободряла или
казнила,  награждала или  избивала. Для всех  было  очевидным наличие  души,
мозга и плоти,  объединенных  в  единой человеческой  сущности,  управляемой
Богом.  Действия  земных  тварей  предопределены  Всевышним, его  программой
преобразований жизни не Земле.
     Историки  спорят:  был ли  на Парнасе  первозданный  город  Ликория,  о
котором  свидетельствует  паросский  мрамор?  Нет достаточных  оснований для
отрицательного  ответа. Но  более  выражена  память о  двух  других, поздних
городах, покрывших себя воистину вселенской славой - это о Дельфах и Елатии.
Они - две  жемчужины в короне  греческой Фокиды.  Первый город  - пристанище
Богов, культовый  центр; второй -  сосредоточение  светской  жизни,  мирской
суеты, воинской  славы  и коммерческой предприимчивости. Спорить нет смысла,
ибо  древние  утверждали:  "Дельфийский  Бог  не  говорит  всего  прямо,  не
скрывает,  а  - намекает".  Не  проникнуть нам  в  тайны  тайн. Не  услышать
Божественных откровений.
     Отвесные скалы Парнаса,  нисходящие  к  покрову долин  и морской глади,
имеют вид живописных террас. Именно они и стали строительными площадками для
городских  достопримечательностей -  храмовых  помещений, стадиона,  театра,
жилищ. Все здесь сотворено из природного  камня, отточенного умелыми  руками
людей по  Божьему  вдохновению. Прекрасные  колоннады,  крутые,  но  удобные
лестницы,  зрелищные  арены  с амфитеатром каменных  скамей, улицы, идеально
вымощенные, сочетались с буйством природной и окультуренной растительности.
     Фоном  строительного великолепия были Федриады - северные скалы высотою
200-300 метров, отражающие лучи солнца, и потому "блестящие" в течение всего
дня. Западные вершины  оправдывали  свое  прозвище -  Родини,  т.е. розовые.
Восточная скала - Флембукос зловеще пламенела, словно предупреждая заранее о
своей   страшной  миссии  -  с   нее   сбрасывали  приговоренных  на  смерть
святотатцев.
     Греки не сомневались, что в глубокой древности оракул принадлежал Гее -
Богине Земли и Посейдону - властелину морей, колебателю земной коры - это он
так шутил или гневался,  вызывая  страшные бури. Гея  в  порыве  добродетели
подарила оракул  Фемиде  -  Богине правосудия, а та передарила его Аполлону.
Посейдон  же  не стал спорить, а уступил свое место и переселился  на остров
Калаври.  Храм  был создан  в  честь великого Божества  -  Аполлона  - этого
загадочного, противоречивого, как все незаурядное, существа: он внушал ужас,
сея  смерть,  и,  вместе  с  тем,  являлся  покровителем  целителей,  света,
искусств, прорицаний,  общественных дел.  Вера  в  него пришла  из  древнего
Востока,  обнажив  сиро-хеттские  корни   первородного  культа.  В   оракуле
сохранились атрибуты почитания и  женской Богини Геи.  И  всегда  - в период
Темных веков, микенское время - Дельфийский оракул был  центром политических
движений. Здесь высшая каста жрецов оформляла своими советами и прорицаниями
колонизацию окружающих народов, установление тираний и их крушений. Но здесь
же,  даже на уровне богов и  богинь,  зарождались и разворачивались интриги,
приводящие к безумству в мыслях, желаниях и действиях - расплатой за  все за
это была всемогущая смерть. Стоит ли  говорить о простых смертных. Великие и
пустячные полководцы, трусливые и бесстрашные  сатрапы являлись помолиться к
оракулу, здесь они  внимали  советам и прорицаниям, но никого еще не спасали
благодеяния истиной,  ибо символ космитеческого развития  была, есть и будет
формула - "ИНТРИГА-БЕЗУМИЕ-СМЕРТЬ".
     В притворе  храма начертаны вещие слова-призывы: "Познай себя", "Ничего
слишком",  "Поручись и неси убыток"  и  многие другие изречения. Они - некий
моральный  кодекс, программа поведения входящему в  грешную  жизнь человеку.
Все остальные  конструкции  являлись  оформлением  сцены  действий,  театра,
творчества, игры  огромной  толпы, считающей себя  свободными гражданами или
рабами,  супругами или незамужними, детьми или взрослыми. Но каждому из  них
уже было ниспослано пророчество жрицы Пифии: "Блаженный и вместе несчастный,
родившийся на радость и на горе"! Так вещий оракул начинал действовать.
     Собственно оракул  - это большая пещера, расположенная в одной из скал,
из  расщелин  в  сводах и  полу  которой  курился  душный  газ.  Жрица,  уже
предварительно   выдержавшая  пост,  омывшая  тело   в   Кастальском  ручье,
одурманивалась дымом  жженых листьев лавра  и мирры,  затем  ее  усаживали в
кресло на треножнике  над расщелиной в струях поднимающихся подземных паров.
Сперва для такой роли подбирали юных дев из народа, но потом остановились на
зрелых  женщинах  -  от  50  лет  и  более.  Век  их был коротким,  ибо  они
подвергались сильному хроническому отравлению дурманящим газом и  различными
специальными  снадобьями.  Но миссия пифий  хоть  и была трагична, являлась,
бесспорно,  весьма  почетной. Мудрые служители  культа  сберегали молодость,
чтобы  быстрее  погубить  старость.   Первичной  была  жизнь,  ее  носители,
вторичной - старость  и  смерть.  И  в том заключалась щедрость человеческой
души и величие разума. В  том исполнялся основной закон бытия - ветхая плоть
отторгалась, оставляя простор  для развития и наслаждения новой перспективе,
передающей эстафету продолжения жизни на земле.
     Никто не мог напрямую  обратиться к  Пифии,  ее щитом был  жрец-пророк.
Всевластный  профот Никандр  расшифровывал  загадочный  "бред", доносившийся
из-за зеркалья, и  записывал вещее слово стихом  в размере гексаметра. Жрецы
вели   хроники,   отслеживали  изменение  политической   ситуации,  повороты
общественной жизни. Женщины, приходящие  со своими приземленными  просьбами,
вообще,  не  имели  право  напрямую  обращаться  к  оракулу   -  требовалось
посредничество мужчины. Оракул  обычно молчал в зимние месяцы, когда Аполлон
отбывал к гипербореям.
     Тогда  в  Дельфах  господствовало другое  Божество  -  Дионис.  Это был
веселый  Бог -  покровитель  вина, виноделия,  растительности и  плодородия.
Рождение его было трагично и великолепно,  ужасно и  чудесно.  Известно, что
Зевс-громовержец любил  прекрасную Семелу, дочь  фиванского  царя Кадма. Но,
как  всегда  водится, нашлась  отверженная женщина -  то  была Гера.  Она  и
затеяла коварную  интригу. Зевс,  воспылав  от  любви к  Семеле, пообещал ей
выполнить  любое  желание.  Тут Гера  и  нашептала  несмышленой  конкурентке
коварную  просьбу  -  явиться  Зевсу к брачному  ложу  во  всем  великолепии
бога-громовержца.  Но  ритуал  такого   "явления"  опасен   по  своей  сути:
громовержец в руках держал  молнию,  рассыпавшую вокруг искры  и пламя;  все
грохотало,  сотрясалась  земля.  В  ужасе пала  на землю  Семела,  сжигаемая
пламенем. Но, умирая, она успела родить сына  - Диониса.  Густой  плющ обвил
слабое дитя  сочной порослью,  прочными  листьями. Плоть  доброго  ласкового
растения  спасла  дите от огня. Зевс  подобрал слабого ребенка и  для  пущей
надежности зашил  его в бедро. В  теле великого бога  Дионис окреп и родился
вторично  из  плоти  мужчины.  Но  не  было у  Бога-громовержца  времени  на
воспитание отрока. Тогда Зевс призвал Гермеса и повелел ему отнести малыша к
сестре погибшей Семелы - к  Ино.  Опять мстительная богиня  Гера вмешалась в
судьбу Диониса.  Она  лишила  разума мужа  Ино - Атаманту.  Тот,  в приступе
ярости, убил своего собственного первенца  и  погнался  за  убегающей женой,
спасающей  теперь  уже  своего  воспитанника.  Только  вмешательство Гермеса
спасло   Диониса.  Дальнейшее   его  воспитание   было   передано  нежным  и
любвеобильным нимфам Нисейской долины. Они,  видимо,  и посвятили Диониса  в
тайны  женской  любви,  безотчетного веселья,  привили  ему  вкус к  мирским
радостям  и  наслаждениям.  В  благодарность за  сей  труд, Зевс  забрал  их
впоследствии на небо, откуда они, лучезарные,  уже многие  века  подмигивают
земному люду глазами ярких звезд - Гиад из созвездия Тельца. Души лучезарных
и игривых звездочек  продолжают  смущать покой маленьких  деток и развращать
неопытных  юношей.  Вот почему так  любят  людишки  шарить  по  небу  ищущим
взглядом,   отыскивая  свою  единственную,  неповторимую  Звезду.  Романтизм
звездного  неба отвлекает даже  вполне зрелых  мужчин  и  женщин  от  поиска
реального  предмета любви здесь,  на  родной, грешной Земле. Все звездочеты,
астрономы и поэты - поклонники Диониса, последователи хоть в малом его стиля
жизни.
     Ясно, что с  приходом Диониса мир  получил прекрасного, могучего  бога,
дающего  людям  радость и силы, сохраняющего плодородие  садов  и полей.  Он
бродил  со  свитой неунывающих молодых менад и  грузных сатиров с хвостами и
неуклюжими  козлиными ногами.  Пьяные  и веселые те существа  разгуливали по
всему   свету,  распевая  песни,  танцуя  с   беззаботными   вакханками  под
аккомпанемент  свирелей, флейт и  тимпанов.  Сопровождает  Диониса мудрый  и
преданный  учитель -  старик Силен. Он,  как  правило,  восседает  на  осле,
опираясь  на  мех  с  вином.  Венок  из  плюща  украшает  его лысую  голову,
добродушная улыбка озаряет лицо. Никто  никуда не спешит - веселая процессия
медленного продвигается по зеленым лужайкам, тенистым лесам, удобным тропам.
Вся бездарная борьба  с пьянством  увядает на  корню, когда  в  дом стучится
веселая компания, сопровождающая счастливого Диониса.
     История  ведает  приданием  о том, что  враги  часто  докучали веселому
божеству,  пытались  отравить  ему  жизнь. С  ними  бог  разбирался  сурово.
Доставалось и тем, кто не уважил его вниманием и  гостеприимством. Так  были
превращены  в летучих  мышей три  дочери царя  Миния, не пожелавшие  принять
приглашения Диониса на очередную вакханалию. Морских разбойников, пытавшихся
одеть на  него оковы, он  превратил в дельфинов. Жадного до богатств Мидаса,
выпросившего у него волшебное  свойство  все  превращать  в  золото,  Дионис
наказал  опасностью  смерти  от  голода и  жажды,  ибо любая  пища и напитки
превращались в руках скопидома в презренный металл.
     Память  о добром  и злом, веселом и печальном, встречающимся в жизни на
каждом шагу, приковывала внимание людей к культу замечательного  бога. Особо
усердствовали по части поклонения Дионису  женщины - существа нежные, чуткие
и чувственные.  Они всегда находились под  гипнозом  его обаяния. Молодые  и
старые, бедные и богатые,  прекрасные  и  безобразные  фурии  тянулись к той
безотчетной свободе, искрометной веселости, неукротимому любовному  буйству,
которыми  были  обделены в силу  традиционного воспитания. Аполлон  позволял
лишь  любоваться  своей  красотой,   Дионис  властно  призывал  пользоваться
свободой  и счастьем, показывая пример такого рода  рачительного отношения к
мгновению жизни.
     Ничего нет  удивительного, что  как  только  в зимний  месяц  Дадафорий
наступал период праздников  Диониса,  толпы женщин устремлялись  из Афин  на
Парнас через Виотию. Они шли с пением  и плясками, составляя на ходу веселые
хороводы. Ощущение  близости  к  чувственности  знаменитых  Фиад удесятеряло
страсть  поклонения излюбленному богу. Но кульминация  вожделения, отчаянные
оргии, начинались на Корикийской  скале  - любимом приюте  птиц и пристанище
духов. Так вещал  мудрый  провидец  - Эсхил. В глубине  той скалы находилась
сталактитовая пещера, получившая  свое  название  от имени  знаменитой нимфы
Корикии. Именно здесь, на  скале и в пещере, предавались зачарованные Фиады,
сбросившие  с   себя  на  короткий  период  оковы  благонравия  и  политеса,
посвящению  в  таинства  Диониса,  а  заодно  и  Аполлона.  Многие покрывали
козлиными шкурами  обнаженные  тела  и  среди разожженных костров начиналась
"оттяжка" по всем  правилам самых диких пиршеств и разнузданных  сексуальных
игрищ. Происходил  совокупный гипноз  обалдевшей  от свободы  и порока толпы
женщин. Вмешиваться в него никто  не имел право, можно было только наблюдать
из далека, что и делали многочисленные завистливые зеваки. В своих отчаянных
оргиях  Фиады,  мечущиеся  по  террасе  Парнаса  с  факелами  в одной руке и
жезлами, обвитыми  плющом  и виноградными листьями - в другой  руке, как  бы
возбуждали  к жизни умершего  Диониса. Все это яркое  действо было обрядовым
спектаклем, изображавшим  сложную  судьбу  любимого  бога  - его  страдания,
радости,  смерть и  возвращение к жизни. Конечно, к судьбе уравновешенного и
строгого Аполлона такой театр не имел никакого отношения.
     Еще  Гомер  свидетельствовал  о  женщине, как  целомудренном  существе.
Исключение  тогда  делалось  лишь  Гетерам.  Антигона,  засыхая  в верности,
обезвоживая  свое  прекрасное тело потоками слез, ожидала своего суженного -
Софокла целую  вечность. Такая  жертва  и была эталоном  поведения достойной
женщины.   В   Спарте   холостые   подвергались   бесчестию.   Там   женщина
рассматривалась как орудие обязательного деторождения, у которой их отбирало
государство  и  воспитывало  в  казармах:  питало  за  общим  столом,  учило
воинскому искусству, поощряло и наказывало. Солон - предводитель Афинян ввел
должности  специальных   чиновников  -  гинекономов,   обязанность   которых
заключалась в наблюдении за поведением женщин в общественных местах. Но  тот
же Солон организовал первые  государственные публичные дома.  Но такие акции
закабаляли или распускали плоть,  тело, возможно, разум.  Душа же оставалась
свободной  - ею распоряжались лишь Боги. От  Души  брали свое начало мысли и
поступки. Именно от нее началась и продолжается по сею пору жизнь на Земле.
     Светское  воспитание  плоти  не  единожды  плутало по темным  закоулкам
меняющихся  понятий о нравственности. Но  при  этом не затрагивалась чистота
души, а возможные малые пятна пошлости на  ее изящной  поверхности смывались
последовательными перевоплощениями людей, отживших  свой  век на земле - они
начинали  еще  и  еще, один за другим, витки  жизненной спирали, проходившие
через массивы последующих поколений.  Порой эротический цинизм  окончательно
побеждал женское и мужское добронравие. Но страдало только тело, воспринимая
болезни  греха, душа  же  в  худшем случае  пробуксовывала в  развитии.  Так
случилась  банальная  гадость:  проституция  была реорганизована  в источник
частного и  государственного дохода. Еще один злободневный пример: известно,
что гетера Таиса - наложница Александра Македонского, - умудрилась подловить
великого завоевателя в  пьяном  угаре  и  склонить поджечь  дворец  Ксеркса.
Торгуя телом, она оставляла чистой душу, ибо мстила  Персии  за  сожжение ее
родного  города Афины. Оказывается бывает и святая  месть, не  затрагивающая
качество душевных порывов.  Так проявляются антиподы человеческой сущности -
падение  в  бездну  заурядного  плотского  греха  и восхождение  к  вершинам
душевного целомудрия. Кто-то должен был совместить две ипостаси.
     Дельфийский оракул выполнил ответственную миссию в век  политеизма - он
возглавил  работу по воспитанию  человеческой  души,  но  не  очень пачкался
совершенствованием  плоти. И в том  заключалась  великая мудрость: все равны
перед Богом,  ибо  только  ему принадлежат  наши души - все  без исключения.
Только  Он  распоряжается земной  жизнью  -  Он  один  полновластный  судья,
даритель  смеха  или  плача,  радости  или горя.  Святая мудрость  храмового
устройства   и  обеспечивала   доверие,   почитание,  тяготение   и  приятие
Дельфийского оракула  практически всеми, без исключения.  Многие  великие  и
выдающиеся  с почтением  посещали  оракул, находя  в его  советах  опору для
достижения  душевного  равновесия. Являлся  сюда  и  Великий  из  великих  -
Александр  Македонский.  У него не всегда  хватало  терпения  выдержать весь
ритуал   общения   с  Пифией,  выдерживать   традиционные   перерывы   между
пророчествами.  Может  быть, по молодости  и  ортодоксальности,  но, скорее,
из-за психологической доминанты,  присущей  наследнику великого царя, своего
отца - Филиппа, -  Александр тянулся к  культовым  таинствам, черпал  в  них
поддержку  своим  начинаниям. Слова  прорицателей словно  бальзам  поощрения
окропляли разум и сердце великого полководца - они положили начало установки
на безусловную победу.
     Александр  помнил  науку,   преподанную   ему  Аристотелем:  существует
Всевышний  Разум,  многими называемый Богом,  постичь  возможности  которого
смертному не дано. Но избранные - это наместники Всевышнего Разума на Земле.
Они  наделены  способностью  общения  с   заветными   локусами   Вселенского
информационного поля.  Черпая из него тайные откровения, посвященные, слушая
команды из космоса, разбираются в предначертаниях судьбы.
     Александр относил себя к избранным,  посвященным,  в  том убеждали  его
постоянно мать, близкое окружение, мудрый наставник Аристотель, жрецы. О том
же толковал  ему при индивидуальном  общении  Дельфийский  Оракул.  Надо  ли
сомневаться  в  справедливости  таких  утверждений?!  Но  сомнения  все   же
периодически  у Александра  возникали  и тогда  он отправлялся  на повторную
встречу с маститыми жрецами и прорицательницей Пифией.
     Аристотель  был посвящен  в тайны  жреческой магии, -  скорее  всего он
намекнул  и  Александру  о существовании  матрицы  воли  Всевышнего  Разума,
определяющей  все  повороты  судьбы  живущих  на  Земле,  любые  события  их
охватывающие.  Дельфийский  Оракул   -  это  отблеск   Вселенской   энергии,
проникающей через  ту  ячейку  матрицы,  которая  определяет  особую  мишень
восприятия Космоса земными существами. Потому именно  на  определенном месте
был  создан  Храм, ставший  центром  духовной  жизни.  Ничего так  просто не
происходит во Вселенной, вообще, и на Земле, в частности.
     Необходимы  точки  соприкосновения  Вселенского  Разума  с человеческим
интеллектом, - трансформации  высших  команд в сигналы,  понятные  человеку.
Вселенскому  Разуму достаточно  с  помощью несложной команды  изменить не на
долго  режим  вспышек и  появления пятен  на  Солнце  или  чуток отодвинуть,
наклонить  хотя  бы, орбиты  Луны  или  Марса, тогда начнутся  невообразимые
катаклизмы на  беззащитной  планете Земля: землетрясения  и потопы,  голод и
мор, крушение жизней и судеб людей, ползающих  подобно  муравьям  или червям
под недремлющим оком Космоса.
     В  одночасье  может  резко  возрасти  притяжение  человеческих  душ для
каких-то Вселенских надобностей. Мертвые тела,  - остывшая  и  разлагающаяся
плоть, -  Космос не интересуют. Белковые отбросы, как не суетись, достанутся
остающимся на  Земле, но душа будет свободной.  "Бог не есть Бог мертвых, но
Бог живых"  (От Марка  12: 27). Может быть, по молодости у Александра и были
сомнения в отношении порядка вещей, однако все преобразуется.  Мировоззрение
прежних и  нынешних Великих приблизится к  более позднему заверению Посланца
Бога: "Но Иисус сказал ему:  предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а
ты иди, благовествуй Царствие Божие" (От Луки 9: 60). И Александр постепенно
стал ощущать себя адептом Божьей воли, проводником высокой миссии.
     Глобальность  возможностей  Вселенского  Разума,  его  величие  вводило
Александра в транс, в оцепенение. Он завидовал воле Богов, их масштабности и
старался дознаться у Пифии: "Кто есть он сам"?! Но Пифия, словно издеваясь и
насмехаясь над потугами добраться  до истины,  каждый  раз повторяла  одно и
тоже:  "Ты  есть великий  человек"! Ему же хотелось слышать другое: "Ты есть
Бог"! Жизнь  скоро докажет, что Пифия была права: его претензии на равенство
Божеству  были  ошибкой,  некой  интригой человеческого  разума, за  которой
следует  безумие и  смерть.  О  том предупреждали его неоднократно и  другие
прорицатели, в  том числе и Аристотель, гадавший по  внутренностям животных.
Они   предсказывали   Александру  славную,  но   короткую  жизнь,  -  раннее
приближение   заурядной   смерти,   свойственной   всем  земным  странникам.
Александра, безусловно не волновала  будущность его плоти, его заботили лишь
новые воплощения души.
     Уважая  Дельфийский  Оракул, Александр, видимо, все  же мечтал о  своем
городе-храме. Наверное ему казалось, что собственный оракул будет послушнее,
покладистее  и  откроет ему  ту правду,  которую  он ожидал от прорицателей.
Великий  царь  стал  строить свой  город  - Александрию (Аль-Искандарию)  на
берегу Средиземного моря, в области дельты  священного Нила. Здесь все было,
как задумал сам  Александр Македонский. Однако  новых прорицаний, отменявших
предостережения о ранней смерти, не поступило.
     Одно понятно, что  великие  люди  стремятся создавать  что-то  подобное
первозданному оракулу, и новый вещун в известной степени поддерживает своего
создателя,  ибо место выбранное  для  строительства не случайно,  - оно тоже
попадает  в  отблеск матричной  ячейки.  К  сожалению,  сама  матрица  имеет
свойство смещения, переноса луча  космического  воздействия на другие локусы
Земли. Так постепенно  увял и Дельфийский Оракул; Александрия переродилась в
известный  морской  порт  и крупный город с населением  более двух миллионов
человек.  Святости  этого  места  не хватило даже для  того,  чтобы  уберечь
останки Александра  Македонского от надругательства и уничтожения.  Свойства
оракула растаяли, а, скорее всего,  переместились в другие загадочные  места
на земном шаре. Будущие поколения землян  разыщут их, если будет  на то воля
Господа Бога.
     Еще в молодости Александр  Македонский, уже насладившись запахом крови,
всегда сопутствующим его  блестящим и молниеносным победам, посетил философа
Диогена,  валявшегося  в   задумчивости  на  песке.  Император  готов  будет
удовлетворить  любую  просьбу философа, но тот  своим  примером  преподнесет
новый урок  понимания  свободы разума,  отрешенности от мирской суеты. Нищий
философ  не пожелает  впустить Александра в сферу своих раздумий.  Александр
останется в блески славы, продолжая наслаждаться никчемным разрушительством,
властью, мирской суетой.
     Александру  -   человеку,   не  чуждому  наукам,  ученику   выдающегося
Аристотеля,  захочется  приобщиться к великой  "вере разума". Но  в  течение
жизни им руководила нескончаемая страсть - страсть покорителя и завоевателя.
И  он  останется  заложником  этой   страсти:  воинский  успех  -  это  тоже
своеобразная  интрига, за  которой  следует  одно  лишь  безумие  и  смерть.
Неимоверная энергия,  сила воли, дисциплина разума полководца вела в далекие
славные походы беспощадных хищников - воинскую  стаю покорителей  народов  и
государств.
     Много  крови  и  слез было пролито,  мириады смертей  и  новых рождений
сопровождали  эту  великую интригу завоевания, перекройки  мира. Единение  и
гармония Души, Мозга, Плоти, отпущенные Богом  Александру, были по Всевышней
воле мобилизованы на  выполнение особой миссии. Только  так создается гений,
способный творить чудеса, не зависимо от  того, что им руководит, -  "белые"
или  "черные"  силы.  Тысячи  душ  погибших  в  беспощадной  мясорубке войны
вернулись к истинному хозяину жизни - к Богу. Для очищения скверны они  были
опять вселены в тела  простых  смертных и начали отсчитывать виток за витком
новые периоды развития цивилизации.
     Дельфийский Оракул продолжал зорко  следить за неожиданными  поворотами
судьбы достижимых его  взору человеческих  общностей:  жрецы пытались  еще и
заглянуть  в будущее.  Адепты храмовой  философии не  вмешивались  в сложный
процесс  первозданных  преобразований,  подчиняющийся  генеральной  формуле:
рождение - жизнь - смерть. Но, поддерживая тайный контакт с зазеркальем, они
озвучивали  Божью волю в  доступной для понимания  простых людей  форме. И в
миру  продолжал действовать извечный,  самый  справедливый,  но  безжалостно
неотвратимый  Закон: <b>"В  поте  лица  твоего  будешь  есть  хлеб,  доколе  не
возвратишься  в  землю,  из  которой  ты  взят;   ибо  прах  ты,  и  в  прах
превратишься" (1 Моисеева, 3: 19).</b>

     * 1.1 *

     Рассказ этот, может  быть, излишне выспренний и многоцветный, затейливо
сплетался одним из трех сидящих в утлом помещении - в цокольном этаже старой
петербургской больницы, расположенной на берегу  фонтанной реки.  В  далекие
царские  времена  здесь   доживали  свой   век  нищие  старухи,   душ   эдак
пятнадцать-двадцать или немногим более того. Здесь же размещалась акушерская
школа. Тогда  богадельни  организовывались, как  правило,  именитыми особами
царских  кровей.  В том заключалось  различие  века  нынешнего и  минувшего.
Эгоистичные монархи, оказывается, считали нужным печься  о подданных, причем
делали это на собственные деньги.
     Неподалеку   от   больницы   между  Египетским  и  Калинкиным   мостами
располагался  комплекс строений  иного  свойства  и  предназначения. Но  уже
сочетание  "египетского"  и  "калинкина"  свидетельствовало  о  традиционной
несуразности семантики не только русских слов, прямых и отвлеченных понятий,
но и, скорее всего, русской души.
     Комплекс  зданий Экспедиции заготовления  государственных  бумаг (ЭЗГБ)
совершенно  некстати  сочетался  с богадельней. Подобный альянс  был уместен
разве,  что при  слиянии  кнута  и пряника, рогов и копыт, хвоста и желудка.
ЭЗГБ создана  при  самом  тесном участии  Агустина Бетанкура,  итальянца  по
происхождению, члена-корреспондента Французской Академии наук, политического
диссидента в Западной  Европе, но  желанного гостя  в  крепостной,  отсталой
стране, славившейся самой консервативной монархией, то есть в России. "Разве
может человек доставить пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому"
(Кн. Иова 22: 2).
     Трудно  определить, кто  все  же  больше выступал в роли  покорителя  и
покоряемого,  -  масса иностранцев-мигрантов  или рабы  российские,  которых
больше устраивала жизнь дремучая. Ясно, что все  происходит по воле  Божьей:
значит  Всевышнему угодны  были  небольшие инъекции европейской  культуры  в
ленивый  славянский мозг. Бог  посылал  на русскую  землю  тех  властителей,
которым доверял известные преобразования. И они старались, каждый по-своему.
"Во все  дни определеннаго мне времени я ожидал бы пока  прийдет  мне смена"
(Кн. Иова 14:14).
     Сам этот  комплекс промышленных зданий в историческом аспекте был то же
анахронизмом. Здесь изначально, при  проектировании  и  строительстве,  были
заложены  передовые  технологии производства,  обгоняющие  Европу, забота  о
рабочих в виде высочайшей зарплаты, по сравнению с другими предприятиями. На
3700 работающих имелись казенные квартиры, школа на 160 учащихся, ясли на 60
детей,  лазарет со стационаром на 44 койки, столовая на 600 посадочных мест,
свой театр. На работу в ЭЗГБ принимали  только при наличие двух поручителей:
если   новичок  не  выдерживал   испытание   на  добронравие,  прилежание  и
дисциплину,  то  увольняли всех  троих  - претендента и поручителей. Все это
никак не вязалось с тем, что  войдет в жизнь  коллективов заводов и фабрик в
советские  времена, когда  власть  официально перейдет в руки самого народа.
Оказывается современные выкрутасы макро- и микроэкономики, являющиеся  сутью
подходов передовых  экономистов, давно внедрялись на  территории  необъятной
России. Но делалось это "в отдельно взятом" уголке Санкт-Петербурга.
     То  же  произошло и с  больницами,  домами  призрения,  доставшимися  в
наследство "пролетариату и  трудовому  крестьянству"  от монархии.  Народные
избранники    и   демократические   правительства   без   зазрения   совести
паразитировали на  остатках  благодеяний бывших "сатрапов"  в течение  более
восьмидесяти  лет, мало чем  радуя  своих соотечественников,  нуждающихся  в
заботе.  Были  экспериментаторы,  которые  считали  правым  делом  аресты  и
надругательства  над человечностью. Они организовали  уникальный конвейер, с
помощью которого  настойчиво  всаживался  свинец  в умные и  честные  головы
соотечественников, но плодили и оставляли жить подонков.
     То были  технологии своеобразной евгеники - науки деликатной,  но легко
подпадающей  под  влияние оголтелой  сволочи.  Что  говорить,  и  всю  науку
большевики  сумели  превратить   в  продажную  женщину:  любой,  даже  самый
теоретический доклад,  начинался с  идеологических  поклонов  и  вылизывания
задницы очередного вождя. Почитаешь, скажем, учебник по клинической урологии
времен правления "учителя  всех народов", и окажется,  что  первым  и  самым
лучшим урологом  на  планете всей был Иосиф  Сталин  - именно благодаря  его
"светлому  гению"  были  спасены  тысячи  и   миллионы   советских  граждан,
страдающих почечно-каменной  болезнью,  аденомой  простаты,  воспалительными
заболеваниями.
     Денег  на  строительство  больниц и  домов престарелых  у верных  сынов
народа,  носителей  пролетарской  сермяжной правды  вечно  не  хватало.  Все
средства  шли  на строительство  концлагерей, укрепление  обороны,  развитие
Военно-промышленного комплекса, да на создание  оазисов для верхушки власти.
Его  величество  хам  принялся  управлять государством,  устанавливать  свой
миропорядок.
     В  советские  времена  прежняя  небольшая  богадельня   приняла   облик
многопрофильной  больницы  и распухла до  пятисот коек.  Несчастные пациенты
превратились  в страдальцев  "по быту", ибо ощущали себя  сельдями в  бочке,
только без лекарственного рассола, прохлады и свежести. Был резон  опасаться
худшего  - как бы не  слопал  на  закуску и эти  крохи цивилизации очередной
пьянчуга  с  пролетарской  закалкой,  возведенный  неведомой  силой  в  ранг
верховного  жреца. К несчастью  люди  забывают, что,  не взирая на классовые
корни, должности и звания,  все вместе,  лечащие и лечимые,  тихо готовились
стать  постным  завтраком для старухи-смерти. Это и  объединяло душу,  мозг,
плоть простых смертных - заложников Божьей воли, но не светского права.
     Откроем    тайну:   трое   собеседников   были   эскулапами   советской
фабрики-кухни, на  которой выпекаются  медицинские  рецепты,  выдается,  так
называемая, медицинская услуга  в доступном объеме и качестве. Наши "повара"
медицинского   зелья,  выученные  и   воспитанные  в  отечественной   высшей
медицинской  школе, носили  на себе  отчетливую печать порока  уравнительной
системы.  Сама  жизнь,  "текущий  момент"  рождает каламбур,  доведенный  до
качества парадигмы: уравнения нищеты в виде следов  неправильного питания  и
чрезмерной выпивки ясно проступали на их лицах, фигурах, мыслях и совести.
     Тройка старых  друзей и сотоварищей по профессиональному цеху  давно  и
негласно  объединилась в  рамках больнички в  крохотный  клан,  имя которому
диссиденты. В него трудно  попасть, но еще труднее удержаться, ибо требуется
для того призвание, особые знания  и Божья воля. Как  правило, чего-нибудь у
большинства  рядовых  граждан  недостает,  потому простонародие не  идет  на
смелую  конфронтацию, а пытается приспособиться  к требованиям сильных  мира
сего.
     Один  из  трех - как  раз  тот,  что рассказывал  -  лысый,  помятый  и
потрепанный  жизнью  -  имел  за  плечами  лет  так  сорок  пять  общения  с
социализмом. Фамилию он имел  весьма распространенную, русскую  - Сергеев, а
звали  его  Александром  Георгиевичем. Врач-инфекционист  со  способностями,
дарованными  Богом, спас  не одну жизнь. Он  отличался  одновременно крайней
брезгливостью и  заметной неряшливостью. Но неряшливость та не покушалась на
каноны   стерильности.   Такие   фрукты   умудряются   выдерживать    особый
профессиональный  стиль,  идущий  от  высокой  санитарной  культуры, который
делает их совершенно не способными заразить и заразиться.
     При всем при том, местный реликт шокирует приличную  публику выцветшей,
застиранной до дыр рубашкой,  неглаженными  тысячу лет брюками  и пиджаком с
хотя бы одной оторванной пуговицей.  Сергееву  ничего не стоит запросто, как
говорится, не отходя от кассы, удивить цивильных граждан презрением к моде и
политесу.  Приобретается  такая одежонка,  бесспорно,  не  у  Кардена,  а  в
заурядной  лавке  полуспортивной  - полурабочей  одежды.  Джинсовая ткань  -
эмблема индивидуальной нормы таких субъектов. Отечественные костюмы сидят на
них, как на корове седло, а зарубежные они не покупают принципиально,  но не
из-за патриотизма, а по причине отсутствия лишних денег.
     Однако для врача много значит  внешний  вид: спасало положение то,  что
наш  ископаемый  субъект  сохранил подобие  спортивно-военной выправки  - не
обрюзг,  не  оплыл жиром,  не налился  лишней  влагой,  не  успел схлопотать
расстройство  обмена  веществ.  Профессиональный  ученый-врач давно  оставил
активную  научную  деятельность, а успешно защищенную докторскую диссертации
уложил  на самую  дальнюю полку  домашнего книжного  стеллажа.  В  той лысой
голове сохранились  еще значительные  куски  информации,  но  были  они, как
говорится,  из многих областей. Когда сведения рассованы по многим комнатам,
а ключ от помещений потерян, то есть основания подозревать проявление мягкой
шизофрении.
     Может быть, это и  так.  Но отличить норму от патологии  крайне трудно.
Скорее,  в нашем  случае речь идет о  шизотимности, - об  особом взгляде  на
вещи,   неординарном  мироощущении  и  линии  поведения.  Медицина  -  наука
каверзная. Скорее всего, это и вовсе  не наука, а искусство, владеть которым
дано  избранным. Недаром  философы древности  были еще и врачами, а  врачи -
философами.   Например,   Аристотель  -  потомственный  эскулап   -  успешно
практиковавший на досуге. Себя  он любил  лечить ванными  с розовым  маслом.
Злые  языки  трепались  по этому поводу  с откровенной  завистью  и  искусом
навета. Обывателя  заверяли,  что Аристотель  продает  "подержанное"  масло,
разлитое  по  пузырькам  после  принятия  им  лечебных   ванн.  Исторических
доказательств   тому   нет,   но   подозрение   в   использовании   принципа
самоокупаемости и выгодной коммерции у потомков остается.
     Напрягая  мысль в ученых изысках по поводу вселенских законов, философы
забавлялись  искусством врачевания, являвшимся для них заурядным компонентом
культуры  избранных.  Наследники  таких  подходов  не  все  умерли,  подобно
ихтиозаврам, а  изредка  появляются и на российском  небосклоне.  Даже  свой
предмет  -   инфектологию   наш  Сергеев  воспринимал  через  призму  ученой
отсебятины  и  философских вариаций,  никак  не желавших вмещаться  в  догмы
общепринятых этиопатогенетических подходов,  утвержденных схем диагностики и
лечения. Но  самое невероятное заключалось в  том, что базаровский  нигилизм
успешно  сочетался  с  великолепными   результатами  лечения,  -  больные  и
медицинский  персонал  боготворили  своего спасителя, превращали  его вполне
заслуженно в кумира.
     Другой собеседник  - годами был  постарше, меньше ростом, суше статью и
отличался   прочной  анатомией.  Однако  одевался  он   так,  словно  затеял
решительное соревнование с гоголевским Плюшкиным, либо с отпетым французским
клошаром. Максимального  "блеска" приобретала  его  одежда  зимой, когда  ее
хозяин  старался максимально сберечь тепло,  согреть "изъеденное  болезнями"
(мнимыми  и  реальными)  тело.  "Профилактика,  профилактика  и  еще  раз  -
профилактика".  -  любил назидать анатом, напяливая  на  себя  ватные штаны,
телогрейку, допотопные валенки. И то сказать, в морге всегда  было холоднее,
чем  в  остальных  помещениях  больницы.  Но не  до такой же степени,  чтобы
превращаться в пугало. Если подвесить ему под руку подружку в помятой одежде
и с  синяком под глазом, то сложилась бы  полная картина  российского бомжа,
претерпевшего духовное и материальное разложение.
     Подружка  в  его  жизни,  конечно,  присутствовала  и   звали  ее  Муза
Зильбербаум. Но не было у нее ни впечатляющего синяка, ни помятой одежды, ни
намека   на  алкогольную   энцефалопатию.   Была  то   лаборант-гистолог   и
одновременно санитарка патологоанатомического отделения больницы - добрейшая
душа, скатившаяся  к ногам специфического порока исключительно только  из-за
того, что имела  повышенную эмпатию. Она так активно  включалась  в  процесс
сопереживания, что спешила  пустить слезу по  любому поводу,  связанному  со
смертью, и урезонить ее было просто не возможно.
     Несколько поодаль от письменного стола,  поближе к батарее центрального
отопления, располагался небольшой  квадратный топчанчик,  сооруженный  лично
Чистяковым.  Ложе  было укрыто  небольшим матрасиком,  на  котором  возлежал
любимец    публики,    принадлежащий   Чистякову    шикарный    американский
коккер-спаниель  по  имени Граф. Это  была гордость  Михаила  Романовича.  В
собаку он вкладывал заботу, деньги, душу. Завел он его сразу после того, как
Муза неудачно разрешила свою недолгую беременность.
     Однако отношения с Музой у пса  были довольно прохладные, ну а  Мише он
платил  абсолютной  преданностью и  верностью. Муза  нахально  заявляла, что
Чистяков своей привязанностью к собаке пытается  вымолить у Бога прощение за
невнимание к  ней,  -  безвинно  страдающей. Граф относился с доверием еще к
одному человеку - к Сергееву. Чистяков, исповедующий теорию переселения душ,
в том числе, от человека к животному, считал эту собачью привязанность почти
что безупречным тестом. Смысл которого заключался в том, что в прошлой жизни
они  все  трое  были близкими родственниками, -  отсюда и взаимная симпатия.
Музе в  той  компании, конечно,  места не отводилось,  - это было еще  одним
поводом  для  скрытого  женского  протеста.  Она  даже  никогда  не пыталась
покормить Графа, ибо было ясно, что он откажется принять от женщины пищу.
     Любимым выходом на сцену для Музы было отпевание или  светское прощание
в  специальном "прощальном" зале больничного  морга.  В такие  торжественные
минуты успокоить ее мог только  классический стакан русской водки. Известно,
что "функция формирует орган". Вот и  сформировался давно  у  доброй женщины
легонький цирроз  печени,  "завелись  таракаши  в головке", стала пошаливать
память.
     Оставалась  незыблемой  чистейшая  душа,  таящая  только один помысел -
привести  тело  покойного после  вскрытия  в  приличное  состояние  (обмыть,
приодеть,  придать  лицу  значительность), а  затем  организовать  достойное
прощание.  За это  она получала не малые деньги - как говорится, "из лапы  в
лапу" или "на карман". А потому могла позволить себе изысканность  в одежде,
косметике,  пище  и  напитках.  От  нее  всегда  исходило очарование  тонких
французских духов. Правда, в сочетании со специфическими  запахами морга они
не всегда  удачно  гармонировали. Анатом,  страдающий аллергией, порой готов
был  зарезать  ее анатомическим ножом  прямо  на месте  из-за  какого-нибудь
нового обворожительного эксперимента.
     Когда-то  анатомическая фея  была женщиной  смешливой  и податливой  на
пламенную страсть.  Стройностью  ног, соблазнительностью  линии попы и груди
она сводила  с ума молодого  анатома.  От  брачных уз он  сумел ускользнуть,
свалив  все на половую  слабость,  рано пришедшую  к  нему якобы под руку  с
алкоголем. Но она его сказкам-отповедям никогда не верила.
     Женщины  и алкоголь, как  известно, не  совместимы. Но  Муза  бросилась
вдогонку  Чистякову  очень рано,  как верная подруга,  словно  сняв  себя  с
"тормозов".  Женщины,  к  сожалению,  с  такой  дистанции  сходят  первыми -
деградируют  быстрее  и глубже.  Еще великий  Пирогов  клялся:  "Нет  ничего
безобразнее, чем  пьяная женщина  и пьяный врач". Некоторым мужчинам удается
выкарабкаться из порока, женщины уходят в него подобно комете, ворвавшейся в
плотные слои атмосферы.
     Очень скоро пришлось делить сферы влияния: Муза  пьет, а  доктор только
выпивает  и, не  теряя квалификации, достойно  "потрошит жмуриков".  Сергеев
тоже  соглашался с логикой  жизни: можно  ли Музе не пить, когда каждый день
приходится  приводит  в порядок  растрепанные мертвые тела.  С годами, когда
толерантность к алкоголю стала резко снижаться, у Музы чаще отмечались  сбои
-  путалась  последовательность  процесса.  Принято  считать,  что  первична
работа,    а   вторична   выпивка.   Плохо,    когда   искажается    простая
последовательность. Здесь и начинается разворот "вектора личности".
     Печальный женский  порок в  сочетании с патологической  задумчивостью и
исследовательской страстью анатома приводил к курьезам. Однажды, на выездном
вскрытие в  периферийной больнице,  в плохо приспособленном  морге,  страшно
смахивающем  на  дровяной  сарай,  анатом,  сделав  разрез по  Шору,  извлек
комплекс  внутренних органов,  иначе говоря,  "гусак". Потеряв ориентацию  в
пространстве  и времени, эскулап принялся исследовать  интереснейший случай,
брать кусочки  на  гистологию,  проникать  в святую  святых -  в клиническую
тайну.
     Он  не  обратил  внимание   на  изменение   обстановки:   Муза  ласково
замурлыкала песню, тщательно и со вкусом штопая тройным швом грудную  клетку
ограбленного трупа. Бутыль со спиртом,  найденная в тайниках  чужого  морга,
прибавила  тепла.  Халява греет быстрее  и  решительно. Муза переместилась в
иные переживания.  Действовал лишь инстинкт  санитара-профессионала.  Работа
шла  в  автоматическом  режиме  - штопка была основательной и крепкой;  узлы
завязывались  столь  жестко, что  ни  развязать  ни  разрезать  их  было  не
возможно. Распорядившись спиртом, Муза  по горячке  не смогла  найти обычные
лигатуры. Штопала она  мертвое тело медной проволокой, почему-то  валявшейся
на видном месте. Когда врач закончил исследовать  комплекс  вынутых органов,
то статус-кво уже восстановить было практически нельзя.
     На первые  немые вопросы анатома Муза, пошатываясь,  но мило  улыбаясь,
взялась отвечать на чистейшей латыни.
     - "Omnia  mea  mecum porto"!  Затем перевела на  русский,  но с  пьяной
отсебятиной, - Все свое ношу с собой, Ваше Величество!
     Даже в этот, не столь торжественный момент, женщина пыталась вести себя
так, словно она Гертруда Великая. Святой образ восстал в  помутненной мозгу.
Рассказ  о Святом Сердце Иисуса услышан был на одной  из  мужских посиделок.
Отличился тогда все тот же Сергеев. Сейчас,  находясь под парами  чистейшего
спирта, ей почему-то казалась, что здесь  Гельфский монастырь, в котором она
пребывает уже с пяти лет. Будучи огненно рыжей еврейкой, она, наивная, мнила
себя белокурой арийкой.
     Истоки  пламени страстей были у  обоих  разные:  у рожденной  в далеком
Эйслебене все  исходило  из религиозной  святости  и классического немецкого
мистицизма;  у петербургской пассии -  от бурления алкоголя. Муза готовилась
произнести  самую  ответственную  в своей  жизни  проповедь.  Войдя  в  роль
основательно, расширив  максимально жгуче-черные глаза, мечущие  искры,  она
приближалась  к  трансу,  после  которого  следует   выключение  сознания  и
моментальное  падения  тела  на  пол.  Для  Чистякова  такой  исход  не  был
откровением.
     Музе чудилась  ясная  цель  -  объяснение  "Божественного Благочестия".
Ничто  иное,  как отповедь любимому отступнику, заблудившемуся  в сомнениях,
готовилась  выплеснуть   разгневанная   кошка.   Но  спиртные  вихри  повели
помпадуршу в сторону: взбрыкнув и пьяно мотнув головой,  она сместила  белый
колпак с копны рыжих волос на левый глаз. Рожа бывшей красавицы превратилась
в сморщенный  помидор,  порождающий недоумение.  Но весь  эпатаж  решительно
притормозил Михаил Романович:
     - За такие штучки, милочка, дают по "пингвину" ногой!
     - По какому пингвину? - переспросила Муза.
     -  По тому, который прячет тело  жирное  в  утесы! Милочка! - попытался
Чистяков "ласково" привести в чувство свою помощницу.
     Муза, конечно, великолепно  понимала, что есть на самом деле "пингвин",
но продолжала строить из себя неожиданно проснувшуюся принцессу на горошине.
Миша был изыскан и берег чистоту русского языка, - избегал сквернословия. Он
давно привык к подобным  сценам перевоплощения и считал, что Муза похоронила
в  себе  талант большой  актрисы. Сейчас он только выдерживал роль.  Челюсти
сжимались не от злобы, а от желания сдержать смех.
     Муза всегда считала, что актерство в ее жизни ни при чем. В ней погибла
преданная жена и  возможная мать детей гениального  анатома.  Для коллег  не
было  секретом, что  Муза,  закончив с  Золотой  медалью школу,  в  возрасте
шестнадцати лет поступила в медицинский институт  и, играючи,  легко  сдавая
экзамены  на отлично,  проскочила до четвертого  курса на одном дыхании.  Но
здесь ее ожидал "ссудный час". Легкое дыхание застыло в приоткрытых губах, а
в мозгу зазвенело томительное слово - любовь, когда на одном из практических
занятий  перед  ней выросла  фигура  "невысокого, но гениального",  молодого
анатома.
     Через  короткий  срок,  поздно  вечером,  при   явном   попустительстве
нескольких  трупов,  тихо возлежавших  по соседству, она  отдалась  "милому,
первому  и  единственному"  -  Мише.  Трупы  через неплотно сомкнутые  веки,
конечно, кое-что постигали.  Но их зрительный анализатор уже был  подвергнут
безвозвратному разложению, и  восприятие шло только через продолжавшие расти
волосы,  ногти и желтые зубы. Таинство посвящения  в женщины произошло прямо
на свободном секционном столе. Любовников объединила и  породнила профессия.
Их  первый сумбурный половой акт на  всю оставшуюся жизнь  ассоциировался со
специфическим   запахом   секционного  зала  -  запахом  особым,  насыщенным
формалином, парами спирта и тлетворным ужасом смерти.
     По  ее  мнению,  Миша  уже в  то  время  был  "с  петухами  в  голове".
Доказательства  тому  очевидны -  в  столь  торжественный момент "преступный
сердцеед" лишал  ее невинности, никак не  соглашаясь выключить яркие софиты.
"Во тьме совершаются только порочные дела, мы  же  творим  акт  благородного
таинства" - мурлыкал  он у ее розового ушка. А потом скрипел зубами, мучаясь
в борьбе с прочностью девственной  плевры, доведенной традиционно жестоким у
евреев  генетическим отбором  до  плотности ligamentum (связки)  - почти что
хряща.
     В  последствии, только  самым  близким друзьям,  была приоткрыта завеса
тайны  над ошибками технологии. Оказывается, Миша  с Музой изрядно пригубили
казенной  aqua  vitae.  Вполне   вероятно,  что  спиртик  несколько  сместил
анатомические  макро-образы  в  помутненном  сознании  партнеров. На трезвую
голову  Миша  утверждал, что заблудился не в преддверье влагалища, а, скорее
всего, по ошибке пытался  пройти не  тем путем.  Муза  божилась,  что пьяный
Мишутка в азарте  настойчиво  сокрушал ее  лобковую  кость.  Она  еще  долго
хвасталась подругам синяком в области Symphysis ossium pubis, - женщине,  по
всей вероятности, очень хочется хоть раз в жизни отдаться громиле. Любовники
сошлись на  том, что в конце  концов  победила  дружба! Победа  была успешно
выкована только благодаря отменному освещению, да отсутствию внешних помех -
больница в то время спала крепким сном.
     Уже на следующий день Муза попыталась  подвигнуть  своего  избранника к
серьезному шагу - предложила узаконить отношения, безразлично, по иудейскому
или христианскому варианту бракосочетания. Но Миша оказался крепким орешком.
Он  заявил, что  является  последователем Иоганна Георга Гихтеля - немецкого
философа-мистика, категорически  отвергавшего  земной брак, предпочитая  ему
только духовный брак со святой Софией.
     В  те  годы  Муза обладала  очень неразвитым  религиозным чувством: она
настойчиво  пыталась вычислить  Софку-сволочь, дабы  расцарапать ей  рожу  и
овладеть предметом  любви единолично и  навсегда. Миша, узнав об этом, долго
смеялся,  объясняя  эгоистической  подруге,  что  его  София  -  это  только
мифическое  существо, богиня  мудрости. Тогда он  еще уверял подругу, что на
свете нет женщины, великолепнее, чем Муза!
     Молодой   ассистент  кафедры   патологической   анатомии   -   Чистяков
компостировал мозги  своей  рыжей  бестии  рассказом  о  Гихтеле,  жившем  в
Амстердаме  в  далекие 1638-1710 годы.  Пришлось вспоминать почти  полностью
теории первоучителя-мистика Якоба Беме  (1575-1624), который  своими трудами
надоумил последователей воспринимать Бога, как чистую любовь, а не как гнев.
     За  все  те выкрутасы и отказ  от бракосочетания  Муза закатала  Мишелю
ногой по яйцам, не в переносном, а в самом прямом и конкретном смысле. Она с
горя бросила институт и даже выпила пузырек перекиси  водорода. Токсикологию
студентка  еще  не  проходила,  яд  был выбран не правильно -  отравление не
состоялось. Муза сумела  поступить  на работу лаборантом и санитаркой в  тот
морг, где нарождающийся гений трудился, прорываясь  к кандидатской  степени.
Она, видимо, не желала расставаться с местом своего девичьего позора и стала
последовательно  "выпасать"  своего избранника, исподволь  готовя его шею  к
супружескому хомуту.
     Если  бы  молодая подруга не заявила о своей  решимости  нарожать  кучу
наследников, Миша, может быть, постепенно и привык  к неотвратимым переменам
в  своей жизни. Но азарт отпетой духоборки,  доходящий до отчаянья,  поразил
его  столь  сильно,  что  молодой  ученый  моментально  сполз  в  вульгарный
гностицизм.  Мишины  попытки  отыскать  у  решительной  женщины  "духовное",
"душевное" и только потом "телесное", как правило, в нежных и надежных руках
Музы  меняли  последовательность. Все  очень  быстро  закончилось  банальной
беременностью, за  которой, конечно,  должен  у  порядочных людей  следовать
брак.
     К  несчастью,  одна  из  комсомольских   ударных  вылазок  на  картошку
закончилась выкидышем прямо на меже. Муза сперва попыталась повторить ритуал
самоубийства, но  теперь ее  уже стерегли  товарищи,  родители  и Миша.  Так
началась большая любовь, очень похожая на королевскую охоту. Призом для Музы
в ней  была  желанная  беременность, а для Миши  -  уход  от  нее. Несложная
интрига, но если векторы поступков в ней  имеют разные направления, то будет
ли толк.
     Возможно, причина и следствие были завязаны на другой узелок: Всевышний
отвернулся  от  вероотступницы, ибо браки должны  совершаться на небесах  и,
скорее  всего,  только между  людьми одной  веры. Бог или  дьявол  отобрал у
бушующей валькирии талант  материнства? Никто не  ответит на прямой  вопрос.
Скорее  всего,   в   свои  права  вступила  всемогущая   кара,  обозначенная
исключительно анатомо-нозологическим шифром.
     Именно  Всесоюзный  коммунистический союз молодежи призывом к  ударному
труду на сельскохозяйственной ниве разрушил "здоровую советскую семью". Муза
нашла в себе силы для жертвенности: она взвалила на спину мучительную участь
полу-отвергнутой пассии. Муза служила своему вампиру так, как может  служить
только женщина или собака, но  он не всегда платил ей по достоинству. Иногда
Музу прорывало - она выплескивала из себя море негодования и брани. С годами
ослепительная,  ярко-рыжая  масть поблекла,  география  жировых отложений  и
формы  груди приблизилась к национальным стандартам. Миша ехидничал: дома, в
сундуке,  у  Музы  появились  три  традиционных  для еврейки  парика. Любовь
перешла в привычку, затем в нерасторжимую привязанность.
     Сейчас,  в   холодном   и  неуютном   сельском  морге,  дискуссия  была
неуместной. Однако  Муза продолжала разбивать горшки. Возмутила  ее, конечно
посылка  о  правомерности  применения ноги для  утверждения  дисциплинарного
кодекса. Возбуждала гнев, видимо, и обида за нежный женский половой  орган -
источник  божественных  наслаждений, не заслуженно  униженный  просторечием.
Женщины  чаще помнят  о сладком, но редко вспоминают об исторических  бурях,
жизненных  трагедиях, виной  которых  было,  есть и всегда  будет все  то же
забавное (если  его оценить  анатомически)  и  коварное устройство,  носящее
гордое  латинское имя - Organa genitalia muliebria. Ясно, что интеллигентный
человек, да еще врач, анатом, обязан подбирать выражения. В том была уверена
Муза на сто процентов и переубедить ее никому не удасться.
     - Много  чести!  - криво ухмыляясь и  попятившись на стеклянный  шкаф с
инструментами, молвила отвергнутая пассия. Затем продолжила:
     -  Вообще-то,  для  интимного  общения  настоящие  мужчины используется
другой орган.
     -  Размечталась,  пьяная  дурочка.  В  тебе   заговорили   студенческие
атавизмы. - скрипнул голосовыми связками возмутитель спокойствия.
     - Ваше  половое  бессилие давно отмечено неподкупной  и  принципиальной
общественностью.  -  в  свою очередь, отделавшись  от икоты, с  достоинством
выдавила Муза.
     -    Придержи   язык,   пьяная   стерва.   Помни,    женщину   украшает
посредственность. - с легким намеком на злобу заявил доктор.
     -  Вы, видимо, имеете ввиду свою  особу,  мой господин. -  съехидничала
обиженная светская львица.
     Препирательство  было бесполезным. Очевидность автора победы в  высоком
споре  не  вызывала  сомнения. Привыкший  ко всему  анатом  сменил  гнев  на
милость.
     Хоронить  останки  покойного  пришлось в два этапа:  сперва  тайно  был
захоронен  сбоку  от  фундамента  морга  комплекс внутренних органов;  затем
торжественно  и  прелюдно зарыли  на местном кладбище остатную  от  человека
оболочку.  Откровеннее  всех,  можно  сказать, страстно, с подвывом,  рыдала
Муза, ее  не могли  привести  в  чувство даже  два  стакана  огненной  воды,
наполненные,  естественно,   не   до  краев,  а   только  на  "две  бульки".
Терминология  алкоголиков давно вошла в  практику  Музы  и она не стеснялась
расширения специфического кругозора.
     Чистяков в течение долгого  общения  с покойниками, вкупе с незаменимой
Музой,  не  подвергся  духовному  разложению  больше,  чем  этого  требовала
профессия. Но дьявол не  мог успокоиться: Миша понимал, что  рано или поздно
его  ждет  возмездие  за  грехи  и  грешки.  Спинным  мозгом  он  чувствовал
нарастание  тревожности:  кто-то  выстраивал  ему новые  страшные испытания.
Чистяков  помнил  рассуждения  Александра  Ивановича Клизовского о  жизни  и
смерти и они  были близки анатому.  Действительно: "Цель  жизни есть  жизнь.
Синоним жизни  есть движение. Движение вечно  - значит  жизнь вечна". Трудно
спорить с тем, что "начало жизни человека уходит в Беспредельность прошлого,
а о конце не  может  быть речи, ибо Беспредельность ни  начала,  ни конца не
имеет".  Чистякова  успокаивало   заключительное   утверждение  Клизовского:
"Будущее    человека   есть    беспредельное   совершенствование,    которое
осуществляется  чередующимися жизнями,  то в  видимом  физическом мире, то в
невидимом небесном".  Такая  философия приободряла  грешника,  оставляя  ему
надежду  на  лучший  исход, конечно,  если  удастся  разобраться  в  грехах,
покаяться и получить их отпущение у Всевышнего.
     Миша давно  поставил крест на атрибутах внешнего лоска. Человек-загадка
всегда присутствует в  коллективе, особенно,  если речь идет  о  медицинской
касте. Михаил Романович Чистяков - так  величали доктора полностью,  - сумел
вместе  с  матерью  выжить  в  блокадном  Ленинграде.  Сразу  после  Великой
Отечественной войны  он попал в  одно из многочисленных  Суворовских училищ,
где  тянул  лямку  воинской службы. Кстати, и Сергеев тоже хлебнул  воинской
дисциплины  практически  из  того  же  котелка  -  он  закончил  Нахимовское
военно-морское  училище, чем  страшно гордился, часто вспоминал поучительные
истории  из  жизни  закрытого  военного  учебного  заведения  и  корабельной
практики.
     Что-то  особо  опосредованное  чудилось  в  притяжении  бывших  военных
воспитанников друг к другу - родство душ, так это, скорее всего, называется.
Но единение такое уж слишком откровенно отдавало  общей  скорбью - видимо, в
тайниках души  у них пряталась  тоска  по  потерянному  детству.  Невольно в
памяти   всплывали   и   хлестали  по  отцветающим  нейронам  многочисленные
незаслуженные  обиды, непонятная и неотреагированная жестокость, свалившиеся
на детскую  голову  неожиданно и неотвратимо, от которых в  том возрасте и в
тех условиях защититься было практически не возможно.
     Таких   училищ  тогда   расплодилось  достаточно  -  они   спасали   от
беспризорщины многочисленные детские души, но и бывшим гвардейским генералам
и  офицерам давали сносный и достойный их заслугам прокорм. Сложилась особая
система  милитаристского воспитания,  а,  точнее  сказать,  возрождались  ее
традиции, еще  не забытые с  царских  времен. "Система" - термин,  усвоенный
воспитанниками, как  что-то  родное  и,  вместе  с тем, холодное,  жестокое,
полностью лишающее  детства. Там, изнывая  под тяжестью воинской дисциплины,
так  плохо сочетавшейся с мальчишескими запросами, Мишель (кадетская кличка)
умудрился отписать откровенное письмо самому Сталину.
     Детище войны добросовестно объясняло  вождю причину нежелания посвятить
себя военной профессии. На его счастье перлюстрация писем воспитанников была
поручена не  агентам КГБ, а  офицерам-воспитателям училища.  Нашелся  мудрый
человек,  который  остановил  депешу,  а  режущегося  правду-матку  мальчика
благополучно отчислили и  отправили домой в послевоенный Ленинград. Жил он в
самом центре Северной столицы, среди красот великого города. Его мать, вечно
занятая  на дежурствах  в  больнице, была  заурядным врачом-терапевтом.  Как
могла,  она  успевала  заботиться о  духовном  развитие единственного  сына.
Мать-одиночка с раннего  детства обладала  неукротимой энергией, легкостью и
подвижностью, миловидными  внешними  данными. Наверное, тем и  завлекла  она
будучи  студенткой  четвертого  курса  мединститута  одного  из  профессоров
Военно-медицинской академии, где проходила практику по кафедре  акушерства и
гинекологии. Пути Господние неисповедимы!
     Но насладившись внебрачной любовью, лекарша откатилась от  профессора и
впряглась  в  жесткую  долю материнства,  совмещая  ее  с  радостями  помощи
ближнему.  "Светя другим,  сгораю!" -  заявил  еще великий  Гиппократ.  Но в
блокадном  Ленинграде,  а затем  и  послевоенном  вдрызг разрушенном  городе
процесс "сгорания" проходил  уж  слишком быстро, решительно  отбирая у жизни
время и силы. Перед  работой  мама отводила  задумчивого  мальчишку с куском
хлеба в кармане в  ближайший музей или  театр, где ребенок арестовывался  на
целый  день.  Так  берегла  она  наследника  своего   короткого  счастья  от
"тлетворного влияния улицы". Надзирали за ним множественные мамины  подруги.
Летело  тяжелое,  голодное  детство,  обычное  для  многотысячной  городской
детворы. Помогал рыбий жир, фтизиатрическая  служба, замученные голодом,  но
добрые  врачи-педиатры,  бесплатные  школьные  завтраки  и   обеды,  комнаты
продленного  дня,  организованное детство в три долгие  и  мучительные смены
школьных занятий.
     Но  средняя  советская школа  была преодолена  Чистяковым  сравнительно
легко  благодаря  незаурядной памяти и способности  схватывать все  на лету.
Программа  медицинского вуза тоже покорилась сравнительно  просто. Но вечное
недоедание, холодные,  промозглые  будни стерли из памяти возможные  веселые
события студенческой жизни. Начав работать врачом и несколько оперившись, он
пытался быть щеголем (конечно, на азиатский манер): носил серенький пиджачок
и  черные  брючки,  но  мечтал   о  костюме-тройке,  белоснежной  рубашке  и
галстуке-бабочке. Явная  нищета легко пряталась у тогдашних врачей под белым
безразмерным халатом,  с глухим  воротом спереди и  тесемчатыми завязками на
спине.
     Такие  халаты  носили все  -  от санитаров до  академиков от  медицины.
Помнится  такой   курьезный  случай:  великий  хирург,  академик  в   звании
генерал-лейтенанта  готовился  к  серьезной операции, -  совершал  важнейший
ритуал омовения рук. Предварительно переодев чистую больничную  рубашку, он,
естественно, сбросил подтяжки, поддерживавшие штаны с широкими генеральскими
лампасами.  Помывка рук - увлекательное для хирурга занятие. Здесь  начинает
накапливаться  сосредоточенность,  решимость  и  особая хирургическая  тайна
умозрительного проникновения в человеческую плоть. Затем был натянут балахон
стерильного хирургического халата с завязками на спине и началась сложнейшая
операция. Когда были пройдены все ответственные манипуляции и дело подходило
к концу, - накладывались поверхностные швы, - генерал почувствовал  легкое и
приятное шевеление в районе своих детородных органов, или где-то поблизости.
     Тогда даже маститые отечественные профессора еще мало знали о прелестях
орально-генитального  секса.  Но  возможность изощренной интимного  таинства
бродила   в  подсознании.  Генерала  обескуражил   выбор  места  и   времени
надвигающейся  неизвестности.  Исполнитель не  вызывал  сомнения  у пожилого
человека.  Он отшатнулся от  операционного стола, обратил взгляд к долу,  но
разглядеть  подробно  творившееся внизу  не смог  из-за особенностей очковой
коррекции,  резко гасившей  старческую дальнозоркость.  Профессорскую  суету
прекратил знакомый голос преданной санитарки:
     -  Товарищ  генерал, не  беспокойтесь,  - ласково  затараторила  мнимая
блудница.  -  штанишки с  вас  упали на пол. Я  тут пробую  их  поднять  под
халатом, не нарушая стерильности.
     Операционная бригада и многочисленные зрители пригляделись внимательно:
генерал  стоял  как  бы в  центре клумбы из добротных  зеленых  брюк - среди
зеленого,  словно  розы, алели  яркие генеральские лампасы. Уже  зрелая,  но
по-прежнему красивая и статная, операционная санитарка Шура на четвереньках,
элегантно  изогнувшись, выделывала сложные манипуляции  у  голых,  несколько
кривоватых, неприятно волосатых, с варикозными изъянами, ног своего  кумира.
Она самозабвенно пыталась, соблюдая аккуратность и стерильность, протолкнуть
брючную  ткань  под  хирургический  халат.  Но  слаженность  действий  путал
клеенчатый   фартук,   свисавший   спереди,  по  животу  маститого   хирурга
практически до пола.
     В  прошлом  бравые  любовники, теперь они  оба  не  могли справиться  с
пустяковой  задачей.  Присутствующим   демонстрировался  номер,  безусловно,
смертельный.  Вся надежда была  на  волшебство  искренней любви  и служебную
преданность,  которые,  как известно, порой  творят чудеса. Однако  в данном
случае  знаменитому  академику  явно  не  везло:  пришлось  передать  штопку
операционного  разреза ассистенту  и, подхватив вместе  с  Шурой злосчастные
штаны,  устремиться  в  предоперационную.  Шура   отгораживала  своим  телом
генеральский позор от зрителей, крутясь вокруг академика,  как взволнованная
наседка.
     Там, в предоперационной,  наедине, может быть, и довершили пожилые люди
акцию секретных воспоминаний каким-то,  только  им известным,  способом. Кто
ведает,  какая техника оказалась  в том  скоротечном рауте предпочтительнее.
Опытные хирурги говорят, что даже  очень длительная и утомительная операция,
- может  быть, видом крови или густотой переживаний, азартом акции спасения,
- пробуждает непреодолимую сексуальную страсть. Теснота общения операционной
бригады  творит  чудеса  и делает доступным  удовлетворение  любых фантазий,
причем, в самых невероятных условиях.
     Опыт  показывает,  что-то  подобное  происходит  с бригадами  персонала
скорой  помощи,  с  патологоанатомами,  рентгенологами, таящимися  в темноте
своих загадочных кабинетов.  Как теперь известно,  не остался  равнодушным к
профессионально-житейским  соблазнам  и Михаил Романович.  Каждый  стремится
хоть на минуточку, но  почувствовать  себя атлантом.  Сильно переживая малый
рост  и надвигающееся облысение, Чистяков, еще будучи молодым  врачом, дошел
до того, что уговорил своего  приятеля хирурга раскромсать ему апоневроз под
кожей волосистой  части черепа. Хирургическая экзекуция  несколько растянула
процесс  облысения, превратив  его в затянувшуюся природную кару.  Полная же
остановка процесса оказалась иллюзией, обогатившей науку  еще одним опытом с
отрицательным результатом.  С годами облысение приобрело забавную географию,
- пучки седых волос кустились между разноформными ареалами плешивости.
     Дабы усилить сопротивление природе,  Миша стригся на голо. Так и прошли
лучшие годы: облысение не остановилось, но стриженным под солдата-первогодка
пришлось отходить  большую часть  жизни. У неподготовленных  и  слабонервных
создавалось  впечатление  встречи  с  упырем  или  вурдалаком.  Однако  этот
экзотический  фрукт  был   кандидатом   наук  по  самой  мудрой  в  медицине
специальности - патологической анатомии. В свободное  от работы время (а ему
удавалось все  рабочее время превращать в свободное) он писал картины. В них
ощущалось хорошее восприятие и передача красок,  но хромала техника рисунка.
Видимо, многодневные посещения музеев оставили свой след,  но то был  только
след, а не четкий отпечаток таланта живописца.
     Натура  эксцентрическая  выпирала  из  Чистякова  при  каждом  повороте
головы, тем  более при  остром слове и решительном  действии. Ну, а если  он
ударялся в пространное  повествование, - подключал  оба полушария  к  поиску
вещего слова, - то  можно было смело  вызывать  психиатров.  Чего здесь было
больше:  нарочитой  эксцентрики или акцентуации характера - трудно  сказать.
Скорее - всего понемножку. Однако  он любил усиливать меткими словами эффект
диагностических пассажей во время вскрытия. Постукивая длинным хирургическим
ножом по  мрамору секционного стола,  он, копируя технику удава, давил  свою
жертву пристальным взглядом, раскрывая перед провинившимся врачом  ошибочные
диагностические и лечебные  установки. Немногие из  заблудившихся  в  тайнах
медицины  эскулапы  решались  тогда  возражать  его  клиническим приговорам.
Особенно не любил  наш  патолог  легкомысленных  нахалов, врунов,  неучей  и
шкурников.  Он  всегда  находил  для  них  язвительное  словцо  и  откапывал
совершенно жуткую историю из архивов науки.
     Третий диссидент-посидельщик имел косвенное отношение к  медицине. Олег
Германович Верещагин -  по образованию физик, кандидат физико-математических
наук,  залетел  в  больничку  из  профильного  НИИ,  где  успешно  руководил
лабораторией лазерной техники. В больнице ему предложили  возглавить  службу
сопровождения диагностического и лечебного  процесса. Он  умудрился заменить
металлолом на  современную технику  и  ежегодно внедрял  все  новые и  новые
уникальные методики.
     Открыл этого уникального специалиста, стоящего за границей колоссальные
деньги, Александр Георгиевич. А встретил он его на тренировке по каратэ, где
Верещагин  выполнял роль  тренера. Сергеева при  первом знакомстве  поразили
внешние  данные нового тренера. Почему-то сразу вспомнились два кинофильма -
"Римские  каникулы"  и  "Великолепная  семерка".  В  Верещагине  совмещались
изумительные   мужские  данные,  -   высокий  рост,   стройность,  гибкость,
спортивная   резкость,   -  с  интеллигентностью,  отражающейся  в   тонких,
породистых чертах  лица,  несомненном уме,  эрудиции, воспитании. В нем было
многое, напоминающее стать и характер сильного и благородного оленя.
     Сергеев вовсе не удивился,  когда при  знакомстве тот назвал свое имя -
Олег. Они  отыскали  друг  друга моментально и  через  несколько  дней  были
друзьями.  Их мужская дружба прошла  двадцатилетнее испытание. Не  была  она
сусальной, зависимой,  рабской,  а  была, скорее,  дистанционной, но верной.
Каждый  был  готов  прийти  на  помощь  другому  при  первой  необходимости.
Безусловно, они оба не  были идеальными людьми,  но умели прощать недостатки
друг  другу.  Пожалуй, их обоих  объединял  идеализм и романтизм,  идущий от
детства и юношества. Олег очень любил сказки и читал  их запоем. Таким людям
кажется, что они хорошо диагностируют человеческие пороки, но в  том состоит
их глубокое заблуждение.
     Первый тест, который не удавалось Олегу пройти без поражения был наивно
прост,  - при многократных попытках сложить семью он вляпывался в  идиотскую
ошибку. Через  два-три года приходилось  разводиться.  Сопровождалась  такая
акция  исключительными   мытарствами,   которые   с   изощренной   подлостью
организовывали  бывшие  благоверные.  Они  почему-то охотно  рожали  от него
детей,  но  все  дальнейшее содержание и воспитание переваливали на отца,  а
сами пускались в тяжкие. Видимо, в людях, подобных Верещагину, слишком много
чести и праведности  - тем и пользуются при случае окружающие. Ну, а женская
природа изначально склонна к  паразитированью, - иначе и быть не может, если
существо, по  образу и  подобию  Божества,  создают  из  примитивного ребра,
совершенно  земного  мужчины,  да  еще погруженного  в глубокий сон,  скорее
всего, изрядно пьяного.
     Абсолютно ясно,  что  самым смышленым  испытателем  житейской  мудрости
являются досужие  женщины.  Дочери  Евы  для  глубокого испытания затягивали
Верещагина в  официальный брак четырежды. Каждый раз, откупившись  квартирой
или машиной, от очередной "единственной и неповторимой" он оказывался по уши
в чем-то зеленом,  липком и зловонным. Ибо кто еще может так подло мстить за
несостоявшуюся любовь до гроба,  - только женщина,  подброшенная дьяволом. А
для того дьявол обязательно выберет  смазливую, именно  с теми  пропорциями,
которые влекут,  возбуждают и греют. И когда доверчивая стоеросовая  дубина,
регулярно  стоя на коленях,  по собственному почину убедит  малообразованную
провинциалку  в том, что  она Богиня, начинается  второе  (всегда финальное)
действие рокового  спектакля.  Теперь уже инициативу захватывает чрезвычайно
слабый  пол,  но  почему-то способный незаметно перевернуть горы и запрятать
отвергнутого мужа в тюрьму  или сумасшедший дом. Но наивысшее удовлетворение
Матильда  получит, если окажется в центре  событий. События те, естественно,
развернутся на  кладбище,  перед  свежей  могилой  бывшего мужа,  под  звуки
трогательных речей, в сопровождении оркестра и гвардейского салюта.
     Видимо, благородство  не  сеют, -  его  потребляют  вампирши.  Во  всех
посидельных вещаниях Олежек принимал участие, но  было в его речах что-то от
взглядов  Григория  Синоита  (13-14 века)  -  византийского  проповедника  и
аскета,  основателя  монастыря в пустыне  Парории.  Его тянуло к  проповедям
идеала   созерцательной   и    аскетической    жизни,   конечно,   несколько
осовремененной. Он  был  сильный,  решительный  и  бескомпромиссный боец  на
татами  -  побеждал отечественных увальней  и  японских профи. Америкашек на
выездных соревнованиях Олег колотил просто пачками. Но судьба не была к нему
благосклонна  - интриги настигали его  красивую голову без предупреждения  и
длительной  подготовки.  Сейчас,  выслушав  рассказ  сотоварища,  он  сильно
задумался и не стал влезать в обсуждение, - раут созерцания и осмысления был
необходим Олежеку.
     Четвертый в  этой компании, конечно,  был  лишним. Его  облик  не очень
вязался с  эстетикой "малой группы". Но он  уже затесался в  нее, а изгонять
человека из служебного помещения, - пусть даже малоблагоустроенного подвала,
где располагался морг, -  было не в  правилах основательных эстетов. Золотое
кредо цивилизованного  общества: "живи так, чтобы не мешать жить  другим". В
подвальной компании такая сентенция  толковалось  расширительно:  "живи так,
чтобы извлекать пользу от жизни,  не  мешая при этом другим". Вадик, или для
внутреннего потребления - "малыш", звучало здесь  ласкательно; он же величал
их выспренно - "звери". Ему отводилась роль  обучаемого молчуна, разрешалось
наматывать на ус  и пускать сопли восхищения от  высокой беседы. Возраст его
не  превышал  тридцати  восьми  или  около  того.  Тело  он  имел  чрезмерно
упитанное, рыхловатое для молодого мужчины, рост средний, богатую шевелюру и
некую испуганную глуповатость во взгляде.
     А глупеньких  и убогих вечно чтили на Руси. Сентиментальность у русских
- черта  национальная. Внимание к  чему-либо у  малыша сочеталось  с  широко
открытым  ртом из-за  бесконтрольно  отвалившейся  нижней челюсти. Цвет глаз
трудно  идентифицировать,  да  и   нет  в   том   серьезной   необходимости.
Своеобразная запасная мишень  для  острого  словца,  безобидной шутки  - вот
психологическая  реальность данного  персонажа. Известно,  что  "молчание  -
золото". Редкий металл, наличествующий в приятной  компании, позволял любому
адепту  разговорного жанра  быстро  передвигаться  от одного художественного
образа к другому, сочными красками живописать экстремальные ситуации.
     Такие  ситуации чаще всего создавал своими действиями  и высказываниями
сам   Вадик,  но  порой  разговор  затрагивал  и   опасные  темы  -  касался
начальствующих фигур. В интересах диссидентов было держать информацию в узде
конфиденциальности. Должность у малыша была редкая  среди нормальных людей -
он был врачом-диетологом.  В подвальном  синклите сами собой  вырисовывались
его  приватные  функции.  Не  трудно  догадаться  -  молодости  вменялось  в
обязанности расстараться  закусоном,  когда  из-под  стола  анатом  доставал
большую бутыль с казенным спиртом.
     "Эликсир  жизни"  всегда  готовился  быстро  и  мастерски:  все  решала
пропорция  ректификата,  воды  и  вкусовых  оттяжек.  Важно  было не  только
нейтрализовать  остатние сивушные масла, их запахи  и  привкусы, но и внести
гармонию внутреннего  осязания.  От нее  зависел эффект  опьянения, качество
рождаемой  мысли,  полет   воображения,   пафос  и  историческая  значимость
очередной повести. Наши мастера импровизации, вообще, считали, что первичным
во всем том действе была мысль и слово, а не банальная пьянка.
     Не надо  думать,  что  возлияния  была  ежедневными и  тотальными - под
завязку, до изумления. Для такой светской жизни никакого больничного спирта,
конечно,  не хватит. Государство как раз формирует  бюджет  свой, во  многом
ориентируясь на индивидуальное потребление горячительных напитков. Во всяком
случае, в царской России так и заведено было со времен графа Сергея Юльевича
Витте: сколько выручили от  продажи  питьевого зелья, столько и направили на
поддержание воинской доблести. Современные государевы умы тоже  не забыли  о
проверенной  методе, - бюджет оборонного ведомства соответствовал выручке от
продажи спиртных напитков населению.
     Сегодняшний  разговор собратьев по оружию  велся  на трезвую  голову. А
потому  был  он конкретен,  поучителен  и точен. Анатом, любивший  неспешное
общение  с информацией, ушел в некоторую  задумчивость, видимо, разворачивая
внутри  себя  представления, только  что  почерпнутые из рассказа  Сергеева.
Очевидно, что  он смаковал  художественные стороны только что  нарисованного
пейзажа и повести в целом.
     Диетолог затих, обескураженный полетом мысли инфекционно-заразной души.
Вадик еще не привык к встряскам интеллекта и на  некоторое время потерял дар
речи,  забыл  некоторые весьма распространенные слова. Когда ему  неожиданно
предоставляли  слово, он  долга  путался в  сорняках из  междометий, пытаясь
выбраться из лабиринта аллегорий, гипербол,  постоянно сталкиваясь с потоком
шальных  мыслей.   Его  подавляла  "чуждая"   эрудиция  рассказчика,  сильно
отличавшаяся от  прежних передовиц  партийных  газет.  Все  время приходится
ждать  от этого полиглота какой-то трансцендентной отсебятины.  Не  ведаешь,
где  здесь мистика,  где  реальность, а  где розыгрыш, хохма,  цель  которой
проверить  досужего  слушателя  на вшивость. Честно говоря,  Вадик так и  не
понял к чему  плелись сии вирши, в чем  корень  зла? Какую генеральную  идею
Сергеев намерено вплетал в прозу жизни?
     Молчание  было  нарушено через  довольно длительное время. Необычно, но
прорвал заслон очарования диетолог:
     - Складывается  впечатление,  -  заявил он, почесывая переносицу, - что
существуют на земле особые места, куда нет нам дороги. А как  интересно было
бы отправиться в Грецию  в гости к Дельфийскому оракулу, пошептаться с ним о
"тайном",  узнать  свои жизненные  перспективы, хотя  бы  прогноз погоды  на
завтра.
     - Ну почему же нельзя отправиться  в путешествие? - возразил патолог (в
хорошем  настроение  Чистяков  чаще  величал себя "патологом",  в  плохом  -
"анатомом").  Покупай туристическую путевку и двигай  в Грецию,  - скатертью
дорога. Оставь только нам ключи  от  продуктовых кладовых, - мы помянем твой
светлый образ не единожды.
     - Ключи  оставить не могу. Нечего и  губу  раскатывать. Но добраться до
Дельфийского  оракула  -  мысль  заманчивая; однако,  трудно  выполнимая  по
теперешним   временам  -  советский   гражданин  страдает   от  хронического
безденежья.
     Инфекционист наслаждался эффектом, произведенным только что сооруженной
повести. Ухмыляясь, Сергеев наблюдал исподтишка за  реакцией сотоварищей. Он
молчал до поры до  времени, понимая,  что в данной ситуации  ему пристало до
конца  играть роль  носителя вещего  слова - почти  что ставленника оракула.
Всегда нужно дать дозреть впечатлению, чтобы покорить публику окончательно -
сделать ее "рабой искусства".
     Безусловно,  вся  братия  собиралась в  вонючем  (имеется  ввиду  запах
формалина и трупных остатков)  подвальчике на  своеобразный  сеанс групповой
психотерапии по методике досточтимого профессора Балента. Все присутствующие
ощущали потребность через общение восстановить равновесие. Жизнь тяжела, а в
России - особенно.
     Отечественная медицина всегда была в загоне, на последнем месте - с ней
расплачивались  остатними крохами. В  бюджете страны купались лишь военные и
высокие  чиновники.  Но   наиболее  кривым  боком  такие   происки  выходили
пациентам.  Старый анекдот подходил к такому случаю наилучшим  образом. Врач
на  приеме  в поликлинике  допрашивает пациентов и  ставит  один  и  тот  же
диагноз.  Но  одному  он рекомендует  для лечения диету с зернистой икрой  и
осетриной, Черноморский курорт  (то был директор завода). Другому страдальцу
(скажем,  рядовому  инженеру)  эскулап  советует  чаще  наслаждаться  чистым
воздухом. Пролетарию рекомендовалась скромная пьянка.
     Радостным свойством жизни  и  труда отечественных эскулапов всегда было
право  жить  впроголодь, набираясь при этом выше крыши  микробами  и  болью,
оттягивая их от  пациентов на себя. Потому и заболеваемость среди медиков на
уровне заболеваемости  лесорубов северных  волчьих углов. При том при  всем,
еще требовалось излучать милосердие, внимание, сострадание, заботу.
     Легкая   и   своевременная  релаксация   исправляет  положение.  Она  -
спасительница умов, невеста страдальцев от медицины. Будучи желанной, но еще
не  трахнутой, та невеста никогда не станет  законной супругой, ибо  не дано
жениху  окончательное  спасение.  Великая пошлость  есть  известный  символ:
"светя другим -  сгораю". Никто  и никогда  не  должен сгорать,  особенно на
работе.  Исподволь,  неосознанно,  врачи  и  сестры милосердия  приходили  к
необходимости  самозащиты.  Вот почему  медики первыми приняли на вооружение
методику  Балента,  прячась  под шаткой  крышей групповой терапии.  Но  чаще
подключали  традиционное,  народное  средство,  утвержденное  бесстрашным  и
добрым божеством - Бахусом. Кто-то не устоял,  поскользнулся и превратился в
алкоголика, а кто-то пошел дальше -  скатился до страшной муки - наркомании.
Однако разговор, затеянный постояльцами подвала, неспешно продолжался.
     Вадик,  видимо, уже оправлялся  от  эстетических  впечатлений  и  начал
постепенно раскапывать логику событий, затронутых в повести.
     - Александр Георгиевич, -  обратился  он к Сергееву. - Если я правильно
вас  понял,  то "матрица  воздействий", смещаясь,  тянет за  собой некоторые
земные эффекты: оракулы действуют, но в иных местах? Какой же  смысл ехать в
Грецию, сперва  нужно уточнить географию  особых мест, не так ли? - почти на
английский манер уточнил диетолог.
     - Скорее всего, все так и  происходит. - раздумчиво пояснил  Сергеев. -
Но наша, еще только ползающая на  четвереньках, наука не разобралась в таких
вопросах. Мой рассказ - это концепция и только. Каждый волен принимать ее на
веру или отвергать сразу же, без рассуждений. Богу и Вселенной от этого - ни
холодно и ни жарко! Одно ясно,  что одни города умирают, другие живут долго,
третьи  - только нарождаются. Наделенные  Божьим  промыслом  редкие личности
(посланцы)  отгадывают  места перспективных  закладок поселений,  возведения
храмов. Но важнее всего отгадывать события и, всем сообща, не гневить Бога.
     -  Вадик,  откройте  Откровение  Иоанна  Богослова,  главу 6: 12-17,  и
вдумайтесь в его предупреждения: "И когда Он снял шестую печать, я взглянул,
и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница,
и луна сделалась как кровь; и звезды небесные пали на землю, как смоковница,
потрясаемая сильным ветром,  роняет незрелые  смоквы  свои; и небо скрылось,
свившись как свиток;  и всякая гора и остров двинулись с мест  своих; и цари
земные  и вельможи, и богатые и тысяченачальники и сильные,  и всякий раб  и
всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням:
падите на нас и сокройте нас  от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца;
ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?"
     Вадик  все  внимательно  выслушал  и еще  шире  разинул рот.  Остальные
собеседники тоже зарядились новыми впечатлениями.
     -  Разбередили,  коллега,  вы  старые душевные  раны.  Бог вам судья, -
прояснил свою позицию патолог и постарался несколько снизить накал патетики.
-  Но именно Господь с нас  спросит сурово, если  мы  сейчас  же, не сходя с
места, не санируем душевные раны известным "компонентом".
     -  Михаил Романович, - обратился к маститому патологу ушлый диетолог, -
сдается мне, что пора  подумать  о  пище  мирской - о закуске.  Идут ли  мои
предположения в ногу со временем, с грешными мужскими желаниями?
     - Разговор  о грехе будем вести в правильном, выверенном ключе, Вадя! -
попробовал перевести разговор  в русло легкой скабрезности инфекционист, еще
не остывший от ощущения триумфа.
     -  Но  прежде  позвольте  наводящий  вопрос:  Вы,  собственно,  кто  по
сексуальной ориентации?
     -  Оставьте  грязные  намеки!  -  подхватил игру  диетолог,  отвечая  с
деланным возмущение. - Знаем мы ваши бяки-каки.
     <b>-</b>  Пошлость,  между  прочим,  даже в  малой дозе,  никогда  не украшала
ученого,  дорогой  Александр  Георгиевич!  Это ваше вечное  мнимое кокетство
стоит  у  всех  поперек  горла.  -  продолжил  Вадим.  -  Злые  языки  давно
свидетельствует о вашем чрезмерном усердие по части применения психотерапии.
Игра в раскованного человека тоже заводит вас слишком далеко.
     -  Говорят,  что   там,   где  необходимы  решительные   ударные   дозы
антибиотиков, вы  используете  ласковые  слова.  Вам удается даже дизентерию
успешно лечить словом, а не левомицетином. Вы отказываетесь от  зовиракса  и
заставляете страдальцев покрываться папулами и  пустулами - следами страшной
герпес-инфекции.  При этом  лопочите  ласково словесные  формулы, как старый
добрый колдун.
     - Вадик, что вы знаете о жизни ученых, о переживаниях загадочных людей,
купающихся в фантазии, как в  парном  молоке.  Они же все - не от миро сего.
Оставьте их души в покое!
     -  Лучше  блесните  интеллектом,  усильте  впечатление  -  постарайтесь
запомнить международные  названия двух упомянутых лекарств - Chloramphenicol
и  Acyclovir.  Ну, а что до ваши намеков и подозрений,  дорогой  коллега, то
должен дать  вам  отчаянную отповедь: наши  методы  правые  и  мы победим! -
ударил теперь уже в свой набат инфекционист.
     - Вадик, господин ученый патолог не даст мне соврать, - природа все еще
состоит из загадок, конечно, для человека, наделенного пытливым умом. Судите
сами: вы вспомнили вирусы, но забыли, что они состоят в самой интимной связи
с нашим генофондом; забравшись в клетку, вирусы поедают что-то остающееся от
хромосом, от их  белковых фрагментов, либо сами подпитывают их своей плотью.
Бактерии прячутся  между клеток, в тканях, в органах, в полостях, - они тоже
ведут неустанную работу, то  ли  по  защите, то ли по  обновлению организма.
Посему,  Вадик, не  всех микробов нужно прихлопывать  антибиотиками.  А  что
касается вирусов, то такое усердие -  вообще, бесполезно,  ибо нет для этого
никаких средств. Вот и остается у врача одно лишь вещее слово, - им и лечим.
Так, что твои подозрения о моем психотерапевтическом усердии справедливы. Но
я хотел бы обратить тебя в свою веру.
     -  Однако,  Вадик,  сдается мне, что  вами руководят  иные  помыслы,  -
политические, идеологические. Кому вы служите, сын мой? Колитесь!
     -  Вы,  господин,  случайно  не  Владимир  Ульянов-Ленин?  Такая  прыть
трибуна! Я стал  подозревать вас, Вадик, в серьезных идеологических связях с
большевиками.  Ответьте достойному  собранию честно  и  принципиально на сей
счет. Видимо, вы запрятали в подполье больничную парторганизацию, манкируете
идеологией перестройки. Хотя процесс давно пошел и возврата к большевистским
утопиям никогда не будет.
     Дело   в  том,  что  врач-диетолог   Вадим   Генрихович  Глущенков   до
перестроечного переворота с  любовью  и тщанием исполнял должность секретаря
партийной организации больницы. На том поприще он попортил много честной, но
блудливой крови, разбираясь в интимных связях своих коллег.
     Кто   в  медицине  без   плотского  греха?  Давно  социологическими   и
психологическими  исследованиями  прояснена  ситуация   в  этой   части:   в
медицинские вузы и училища  стремятся поступить юноши и девушки с повышенной
сексуальностью. Непреодолимый интерес  к  противоположному полу ведет  их  в
дебри медицинской науки и клинической практики.
     Но паршивец Глущенков  основательно цеплял в былые застойные времена за
жабры Александра Георгиевича Сергеева,  когда тот возглавлял  одно из  самых
больших отделений больницы  -  инфекционное. Сергеев был, по правде сказать,
бабником, но дисциплинированным, не более и не менее того. При наличие массы
свободных  мельцеровских боксов со всеми удобствами, красавицами медсестрами
и молодыми женщинами-врачами можно  было подозревать заведующего  отделением
во всех грехах. Тем и занимались неумные головы и  злые языки. Но абсолютная
стерильность, тщательно контролируемая  микробиологически и серологическими,
была  святою  святых  на  отделении.  Она создавала устойчивость к  плотским
соблазнам,  хотя исключить  симпатии  виртуального качества было практически
невозможно.
     Воспитательный мордобой, который ему  временами устраивали на партийном
бюро чаще  носил незаслуженный характер.  Но он  оставил неизгладимый след в
его  душе  и  памяти:  его  разрывал  на  части  внутренний  смех, с усилием
сдерживаемый. Как бы в пику общественному мнению, Сергеев приобрел  привычку
подыгрывать  под  девианта.  Нет-нет, да и  прихватит, обнимет какого-нибудь
мужичка  за  талию,  многозначительно  вперится  взглядом  в  глаза молодого
специалиста. Но это  были лишь отвлекающие  маневры - мистификации, которые,
кстати, очень разжигали женский  пол. Именно на последнее  Сергеев  всегда и
расчитывал.
     Вялые пассии в целях контр-компенсации  начинали проявлять  решительную
активность к своему былому соблазнителю. Таким образом, как бы убивались два
зайца: дразнился партком и воодушевлялся  женский пол. Верхи не соглашались,
а низы не хотели терпеть. Однако от серьезных занятий "женским вопросом" его
всегда  отвлекала  наука. Конечно только  она  была его настоящей  невестой,
женой, любовницей, радостью и утехой.
     Капитала на  этом  он не сделал ни  политического, ни материального, но
забавлял  себя  и отвлекал  от "прозы  жизни",  видимо, основательно.  После
смерти  первой жены  в довольно молодом  возрасте (30  лет)  он  тянул лямку
воспитателя  и  кормильца  двух  детей и  наука  для  него,  бесспорно, была
своеобразной отдушиной, а свальный грех -  предметом здорового любопытства и
сброса физической энергии.
     В  разговор   решительно  вмешался   Михаил  Романович   Чистяков,  его
патанатомическое  нутро  уже  настроилось  на   иное   восприятие   мира   и
взорвавшееся само собой словоблудие  коллег никак не сочеталось с его особым
творческим настроением.
     - Есть предложение, - многозначительно заявил анатом, - заняться делом.
В "процессе" мы успеем вернуться к обсуждению затронутых тем. Главное, чтобы
тот  "процесс  пошел", чтобы в нем не было проволочек, сбоев  и перерывов. А
качество обсуждения моральных позиций будет зависеть, глубокоуважаемый Вадим
Генрихович,  от  вкусовых  достоинств  раздобытой  вами  пищи.  Качество  же
"компонента" нам  всем  гарантирую даже  не  я, а госстандарт.  "За  работу,
товарищи"!  Поднимем Священные  Граали, наполненные Христовой кровью.  Пусть
они заменят нам рог изобилия, дарующий достойным пищу и питье. Духовная сила
Священного  сосуда  откроет в нас способность разделять  чистое и  нечистое,
отыскивать любовь и милосердие.
     -  Старый мистик заговорил стихами, - молвил до того молчавший физик. -
Сдается мне, что наши истории пошли по второму кругу.
     Длительное и серьезное занятие восточными единоборствами заставили его,
волей-неволей,  приобщиться  к буддизму и  восточному  мистицизму.  Наблюдая
подвальные посиделки,  в  которых и он принимал самое активное участие, Олег
приходил к убеждению, что здесь творится мистический Зикр.
     Неустанное повторение определенных логических шифров и формул приводило
маленький коллектив к состоянию экстатического транса. Даже добавление кофе,
чая,  алкоголя было поставлено на службу тому же эффекту. Трудно было только
понять  какого  уровня  мастерства  в  Закри  достигли  члены  новоявленного
суфийского братства.
     По всей  вероятности, речь  могла идти только  о "первой  ступени"  - о
забвении себя, своих проблем. Конечно, было немыслимо предположение, что эта
компания  достигнет  когда-нибудь  последней  ступени -  растворения в  акте
служения Богу. Трудно поверить, что врачебная публика, вообще, может кому-то
служить. Исключение составляют пациенты, да светлые идей  медицины.  Все они
подчинялись  правилам, прописанным в особой  "Книге  сияния". У медиков было
свое, отличное от остального  люда,  главное  каббалистическое сочинение, не
написанное,   а  передаваемое   тысячными   сменами   предыдущих   поколений
последователей Асклепия.
     Этот странный бог врачевания, рожденный от  Аполлона и  нимфы Корониды,
претерпел   много  горя  за  свою  многотрудную  жизнь,  что  его  роднит  с
современными российскими врачевателями. Но вмешался всемогущий Зевс: он убил
кентавра Хирона,  дерзнувшего обучить Асклепия воскрешать  мертвых.  Отсюда,
сегодняшние    эскулапы-шизики,   по    совместительству   усердствующие   в
алкоголизме, не могут быть признаны его заветными учениками.
     Безусловно, все современные доктора и их  верные помощницы - медсестры,
санитарки  не лишены  традиций Гелугпа - закона  добродетели,  исходящего из
таинственных  тибетских учений. Даже  без  прочтения тибетских  подлинников,
общие идеи  мировой  медицины через информационное  поле вселяются в  головы
профессионалов по мимо их воли.  Волю свою предначертал Бог: "Много  званых,
но мало избранных"! Уже на стадии  поступления  в медицинский  институт идет
просеивание одаренных - посвященных в избранные.
     Наблюдая за жизнью своих друзей, Олег всегда  поражался несоответствием
специальных знаний той линии поведения, которую современные российские врачи
выбирали   для  себя.   Она   во  многом  отличалась  даже  от  зарубежного,
цивилизованного, варианта. Тем  более, трудно поверить, что эти своеобразные
парни были склонны принимать практику благотворного суфизма - "воздержания",
"отречения", "аскетизма".
     Его  друзья советовали больным  правильные вещи, но сами словно нарочно
делали  то, что сокращало собственную жизнь. Если египтяне писали магические
заупокойные  формулы из "Книги Мертвых"  на стенах  гробниц, то  наблюдаемые
сейчас  эскулапы  расписывали  такими  текстами свою  реальную  жизнь. В  их
поведении   не  было  чистого   наслаждения,  а  присутствовало  мучительное
издевательство над собственной биографией.
     Все наблюдения  напоминали вначале  легкое безумие, переходящее затем в
безумие ad  maxymum?  -  практически,  безграничное.  Но потаенные  мысли  и
результаты  наблюдений Олег оставлял при себе, а для сохранности  здоровья в
периоды страшных разочарований незаметно впадал в медитацию.
     После решительной  и  многообещающей отповеди демагогам  диетолог пулей
вылетел из подвала  и  устремился на  пищеблок. Инфекционист  померк  не  на
долго. Был повод взбодриться:  в глазах появилось подобие алчного блеска как
только  кудесник-анатом  приступил  к колдовству  - к  разливу  и соединению
компонента, превращению зелья в священную воду.
     Наша многострадальная родина  - это страна "советов". Известна притча о
том  "Почему невозможно  изнасиловать женщину в  многолюдном месте"? - будет
дано  слишком много советов окружающими. Насильник, безусловно, окончательно
запутается,  пытаясь  исполнить  многочисленные  рекомендации.  Так  и  наши
алхимики  -  включились  в  ответственную  процедуру измерения,  дегустации,
доводки, оттяжки священного напитка. Советов  при этом было высказано масса,
- каждый  пытался удовлетворить  свой  собственный вкус.  "Чем  бы  дитя  не
тешилось - лишь бы не плакало"!
     -  Напрасно, Саша, ты споришь  с живоглотом до еды и первой рюмки. Ведь
все можно совершать в сочетании, - посетовал Миша.
     -  Нам  всем  необходимо научиться беречь  силы.  - поддержал его вещий
Олег. Муза многозначительно хмыкнула из  далека. Она шлепала гистологические
срезы  в  соседней комнате  и  через  открытую  дверь  наблюдала  за "клубом
самоубийц.  Так  называла  она  "своих мужиков", давно привыкнув  к босяцким
выкрутасам и простив им  все прегрешения  заранее  и оптом. Она  никогда  не
вмешивалась  в чисто мужские  дела. Ибо алкогольное  творчество  - бесспорно
сугубо мужское занятие. Впрочем, в кульминационный момент юркой змейкой, тут
как  тут,  появлялась Муза  со старым  граненым  стаканом  и  приобщалась  к
"пьянчугам" (тоже ее термин). У нее была своя норма - верных "две бульки".
     - Никаких возражений у  меня нет, Мишель, - ответствовал провинившийся,
- просто была потребность реализовать  агрессию,  накопившуюся  за выходные.
Софка-сучка  дежурила  сутки  и  угробила  двенадцатилетнего мальчишку.  Жди
работу, Мишель.
     - В чем там дело? Уточни события? И кто виноват? - насторожился анатом.
     - История  банальная.  А  виноват  по  крупному счету  все  же я.  Хотя
непосредственный  виновник  -  Софья  Борисовна  Наговская. Она  дежурила  в
выходные. Самое главное, что,  уходя с работы, я еще раз посмотрел мальчика.
Он  сидел облокотившись  на  тумбочку (ему  тяжело было  дышать, - подключал
мышцы  верхнего  пояса)  -  худой,  бледный,  просто  истощенный. Его  ночью
привезли  из провинции.  Мать-дура заставляла  мальчишку ходить  в школу, не
лечила (врач  амбулатории  вела  его  с  ОРЗ, но  там,  конечно,  уже  давно
теплилась  пневмония).  Матери,  видите   ли,   показалось,  что  он  здоров
(температура  35,4)  и  она  погнала  его в  школу: там  во  время урока  он
свалился, потеряв сознание.
     - Понимаешь, Миша, - продолжал  Сергеев.  - Ребенок ослаблен, всю жизнь
без  должного  ухода   -  у   него  резервы   давно  были  исчерпаны,  явная
ареактивность. А матери-дуре загорелось исправлять тройку по математике.
     - Наговская навалила на него антибиотики, -  началось массовое избиение
микробов - всех сразу, вирулентных и сапрофитов. Отсюда резкая интоксикация.
Известное   дело:   микробные  трупы   своими   эндотоксинами   парализовали
жизнедеятельность  организма.  Надо  было  ставить  капельницы  и   выводить
токсины. А эта толстуха завалилась спать,  - за капельницей же надо следить.
Вот она и отложила активные действия до утра.
     - Но это же подсудное дело! Халатность! - возопил Чистяков.
     - Брось, Миша,  покажи мне того  прокурора,  которому  удалось засудить
врача  по такому поводу.  Можно осудить стоматолога за левое  золото, но  не
клинициста. Умный адвокат всегда убедит суд в  том,  что  здесь имела  место
неправильная оценка тяжести состояния, а злого умысла или халатности не было
и в помине. Будут привлечены титулованные эксперты, с известными  фамилиями.
Все закончится дисциплинарным взысканием. Да,... и мальчика уже не вернешь.
     -  Ты не прав, Александр, -  возмутился анатом, - такие действа прощать
нельзя никому.
     - Никто и не говорит  о поощрении... но, Мишель,  у  тебя  на  вскрытие
будет  присутствовать  главный  врач  и  куча   прфессоров-оправдателей,  да
друзей-отравителей.  Там, в верхах, уже  началась интенсивная возня.  И дело
вовсе не в  Наговской, тем более, что она скоро  уезжает за  кордон. Блатная
стерва и без того больше не будет поганить работу отделения.
     - Мальчика ужасно жалко, - стоит перед  глазами улыбка  его прощальная.
Он ведь надеялся,  что помогут,  - думал добрался  до серьезной больницы. Ты
представляешь,  как он настрадался на всех предыдущих этапах. Видимо, молчун
по природе. Болезнь его терзала, грызла изнутри. Даже самое дорогое существо
- мать  не  могла его  понять.  Это же ужас! -  к кому  ему несчастному было
обратиться.
     - Смерть ходила с косой рядом  с  постелью, пугала,  - он же ее  видел,
наверняка видел.  Мать не пришла на помощь. Да и я, мудак, пришел навестить,
проверить  выполнение назначений, попрощаться.  Надо  было  мне  ночевать  в
отделении,  самому поставить  капельницу, снизить дозу антибиотиков, гормоны
дать. Нужно каждого больного воспринима