рь наотдыхается - одарит его с дочкой. Нажился пасечник поболе,
чем порядочно.
Однажды зимует Александрыч в теплой Ливадии, а ему телеграммку. Шифр,
как и следует. Расшифровал: родился сынок незаконный! У царя сердце
ворохнись. Велел поставить у нас дорогой дом бельведер, во владение сыну. Но
с ним не видался, и тот так и вырос под фамилией Разлучонский. От
деда-пасечника унаследовал способности и тайны, но стал и гораздо больше
понимать. Пропускал года мимо себя: прибавится изредка седой волос, но
здоровье нерушимо.
Жил безвредно, в разврате не погрязал, хотя поневоле бывал свидетелем.
Увидит безобразие - и качает головой-то, качает. Тяжело ему: словно как и на
нем причастность. От былых приездов родителя взяли-то наши пример. Но сам
Разлучонский - живая совесть! Ни одной замужней не коснется: без согласия
мужа. А если приголубит чью невесту - жениху не узнать, ни в толчке не
понять. Оставит ее Разлучонский, после омовения, в прежней целости.
Доброту насаждал вокруг себя. При нем служил парнишечка Артюха
Долгоногов, так Разлучонский ему: "Почему, скажи, ты не даешь мне самому
воду с колодца носить?" Артюха только и моргнет, язык в щеку упрет. А
Разлучонский: "Как хочешь, но я завтра сам выберу кролика на обед". Родитель
разве что любил притвориться простым, а сын и в самом деле знал наизусть
поговорку: "Пиво пей, да не плещи. На ночь ешь пустые щи".
Уже не было на этом свете родителя и матери и другой родни. В Питере
новый царь кушал яйцо всмятку золотой ложечкой. Ему насоветовали взять
Разлучонского в столицу и запрячь в политику. Из разных выгодных расчетов
замыслили посадить его на трон в кое-какой стране. Послал царь за ним - ан
дела! Того с полмесяца дома нет: пропал. Царь своей рукой вывел на докладе
две палочки и поперек перечеркнул - "Н" написал. "Найти!"
А люди, о том не зная, живут как жили. Так же и Полинька в Питере -
дочка фельдмаршала - думать не думала про наши места. Выдана замуж за
японского вельможу и катит с ним вагоном первого класса: чтобы, проехав
Сибирь, уплыть на корабле к мужу на родину. Он богат так уж богат! но -
пузатый. Как только не перетягивал брюхо! давил-вжимал механикой всякой.
Плюнул да утюгом каленым по пупку. И спроворил себе. Сталась необходимость
носить на пупке грелку со льдом. Придумывал, как бы это показать веселее, и
все не раздевался перед женой. Наконец-то в спальном купе говорит ей
по-французски: он-де у меня извергается, словно вулканчик, а проще сказать -
стреляет, как бутылка шампанского при откупорке. Потому, мол, я ношу на себе
лед. Шампанское без льда - все равно что поцелуи беззубых.
Снял верхнее и исподнее - Полинька глядит на грелку, но боле - на
другое. И это размер? Таким только флаконец с духами затыкать. А муж берет
бутылку шампанского из ведерка: "Ляжем, выпив сорт "Клико", чтоб пошло у нас
легко. Грелку сдвинем мы в сторонку и опробуем воронку".
Она раскинулась и не знает: предвкушать или сомневаться. Улегся
вельможа на нее всем брюхом - и что? Лежит она будто под барабаном, а
кошелек даром на виду: пальцу до портмонета, как прощанию до привета. Она
мужу: "Эх, ты! Переморозил шампанское - бокал не наполнить". Он слез: хоть,
мол, бутылку откупорю. Выхлебал три и кувырк: повалился на брюхо, как убитый
барабанщик на барабан.
Полинька сошла с поезда на станции Казань, велела носильщикам багаж
повынести. Наняла извозчиков: одного с пролеткой, второго с подводой, для
багажа. Приехала на пристань, взошла на пароход - и вниз по Волге. Верила в
свою звезду. Раз-де случилась с замужеством осечка, а пыл к охоте дудкой не
выдуло: будет мне дикое что-нибудь в сюрприз.
Расположилась в дорогой каюте, окно открыто на верхнюю палубу. Тут
чей-то голос густой запел:
Кто из нас ненасытней на мзду?
Всадник я или взнузданный конь?
Скачки остро-пьянящий огонь
Взмылит нас и обуглит узду...
Полинька скорей на палубу прогуляться. Ага, вот он: виновник
беспокойства. Ростом не взял, но до чего крепко сколочен! Лицом груб, а по
одежде - ихо благородие. Поклонился ей: "Простите, - говорит, - я не выношу
долго без скачки". Она: "Я б и сама дала закусить удила. Сперва бы только
записать про узду - не станет ли от обещания смешно?" Он думает: "Ишь, как
охота выставить на смех!" Дюжий-то дюжий, но поистаскан: знал за собой грех
сырости. Ладно, к чему грех помнить, когда сама добродетель перед тобой -
увлекающа до опупенья! Заметил ее с палубы, когда она еще на причале была.
Заходит к ней в каюту. По стенкам - зеркала, и потолок - зеркало. Между
зеркал - ковры красные с будто примешанным дегтем: как кровь
жеребца-перестарка.
Пароход плицами по воде: шлеп-шлеп... тогда было главное не скорость, а
угождение красотой богатым-то господам. Чтобы плыли не спешили, а
знакомились и жили.
Она глядит на него искоса и будто сама себе: "На борова зла, не
встретила ли козла?" А он: "Фрол не козел, да рог приберег". Она глазками
поиграла: "Фрол за побаску, кунка на ласку, втык на подмашку - и оба
врастяжку. Припотели, дух переводят". Он: "Я чаю - перепились чаю". Полинька
позвонила в звонок, чай с ромом принесли. Она усмехается: "На чаю голом не
прожить Фролом. Станете Фролкой - кладь забыл под полкой".
Ему, ой, не нравится! Так-де и накликает. "Представлюсь, - говорит ей,
- по титулу: тайный советник Егерь". Она себе: "Эка сразил! Мой отец
повыше". Верно. Однако знатностью этот человек был родовитее ее папаши. Но
уж и беспутный! А пролаза такой, что ему поручали разные скользкие дела
вплоть до заграницы. Управится, как спящего льва обреет. Не упускал и с
некошной силой спознаваться, даже живал у эскимосов - от шаманов хитрое
перенять. Теперь на него возложили: задом наперед на дуб влезть, но найти
Разлучонского! Егерь как раз и был на пути к нам: личность та, что когда и
не в баню идет, - всякий свежий веник понюхает.
"Хм, хм, - эдак сановито похмыкал и начал: - я, как вы знаете,
песельник - так отчего нам не пить чай без утайки навершника и балалайки?"
Она головой тряхни. "Только меня, - говорит, - не считать повинной, коли
будет недлинный". Этого ущерба он не имел и давай пуговицы расстегивать.
Отразили зеркала два тела: одно белее белил, второе - заматерелое, с
курчавостью и по груди и на лопатках. Чаевничают пока вприглядку. Полиньку
отвернуться не тянет, но она не хочет и от строгости отступить. "Если, -
говорит, - вам желательно: грудью на живот, да из кулака в рот - этого не
будет!" Он: "Зачем же такие неприличности?" Из стакана отхлебнул, ее по
гладкой ляжке похлопал. "Вижу, - говорит, - зев макова цвету просит
конфету!" Она: "До времени, чай, не прольете чай?" Он аж рыкнул в стакан от
досады.
Полинька сути не поняла. Упала на спинку, ножки ввысь, ручками их в
обним и на титярки, лодыжки скрестила. Оторвись, глаз! Промеж ляжек -
зев-цветок, намедованный роток! Выпуклил губки для радостной влупки. Егерь -
стакан на столик, возвысился над ней: и только совать забубенного, а чай уж
и пролит на простыню накрахмаленну. Она личико скриви: фи, скучный!
А ему не за голову же себя хватать. "Что ж, - говорит, - упадет
когда-никогда и конек ломовой на улице Столбовой. Но не приходится раз на
разок! Сядет девушка на возок - ломовому ль не впору вывезти в гору?" Она
глянула, как опивками плеснула. Он через то лишь и стерпел, что дал себе
клятву: "Перебью конфуз успехом - или пусть мне..." Какую-де кару бы
подобрать? И придумал: "Или из всех колбас мне одну гороховую есть!"
Сказал в мыслях, а они строятся рядок к рядку. Перемешал их, а они
опять в свой порядок. Ну, пусть по нему и идет!
Говорит Полиньке: "Я еду к человеку самой благородной крови. Он окружен
тайной, но мне известно: такой красивейшей, как вы, он не видел". Другая бы
слушала - и Полинька уши не заткнула. Он ей лести наплел, да давай о
Разлучонском: царский, мол, отпрыск, мечтатель. "В мечтах у него, - говорит,
- беспременно девушки. Ужасно горяч!" Знать этого не знал, а сказал, чтобы
ее разжечь. В мыслях у него было: ежели мужчину искать вдвоем с прелестницей
- скорее найдется. Это одно. А второе: пока-де он отыщется, будет у меня не
один момент толкнуть забубенного на подвиг.
Таким вооружился расчетом. А Полинька что? Не к японцу же ей назад. Как
верила, так и верит: ее звезда знает, куда вести. "Буду ль я в силах ее не
слушаться?" - с этим вздохом и вступи в сговор.
Оба сошли с парохода в Самаре. Егерь помчался в наши места на
перекладных, а она с багажом должна приспеть следом: под видом его супруги.
Проехал он Колтубановку, глядит кругом: "Ай, да поля! Ай, да лето!
Блаженство!" Рожь озимая начинает смуглеть, ячмень вызревает, пшеничка
вот-вот дождется серпа. Свезли лошадки к реке: по берегу трава гусиная лапка
цветет, на другой стороне табун разбрелся по выгону, а дале видно поместье
Разлучонского.
Перед воротами встречает прислужник Артюха, парнишечка кудрявый. Он уж
оповещен: важный человек послан правительством. Тот смотрит пытливо. Выбрал
себе в доме комнату, велел несколько приготовить для жены. Потом пообедал и
Артюхе: чуется, дескать, что хозяина кто-то похитил, а того проще - убил.
Артюха поклонился четыре раза кряду и говорит: "Как барин пропали, так
на другую ночь одна из ихних коров отелилась". - "И что?" - "С теленком все
ладно. Хороший". - "Так и к чему ты это?" Парнишка объяснил: умные, мол,
люди говорят - если бы барина обидели или лишили жизни, теленок был бы с
двумя головами. "Наш хозяин таковский! Поди его обидь, когда он сквозь три
каменных стены пройдет, и ни одна не повалится".
Егерь: "Мог бы он сделать, чтобы стены повалились, сквозь них и
проходить было б не надо. Но у нас пока беседа о другом: куда он делся-то?
Вижу, что знаешь. Гляди не упусти награду! Сам царь даст тебе сукна на
сюртук".
Артюха заморгал, рот приоткрыл. "Хорошо бы, - говорит, - и саржи на
подкладку". - "Даст и саржи". Тут парнишка замер на месте. А Егерь: "Будешь
задумываться - другие скажут. Да и знаешь ли ты чего?" Тот кивнул. "Как вы,
- говорит, - ваше высокородие, обещаете про сюртук, так и барин грозился
перейти в простую жизнь. Стану, дескать, жить как птицы. А у нас невдали
есть лесное место, где бьют из земли родники. Зовут его Пивная Пипень. Там
обитают птицы и зверьки, какие прежде были барышни и офицеры. Колдовство их
уделало. Куда ж еще барину удалиться, как не к ним? У них и гнездо себе
изготовил".
Что парень рассказал, вовсе не касалось Пивной Пипени. Народ любит
слухи тасовать и путать и уж больно охоч менять географию. Барышни и офицеры
- жертвы колдовства - обретались в месте по названию Лесистый Кутак, а до
него от Пивной Пипени восемьдесят верст с гаком. Но Егерь услышал рассказ
впервой. Верь не верь - бери на заметку. Думает: "Одна условная вероятность
уже есть". Приметил еще: парнишка нет-нет да в окно зырк! За окном баба
развешивает белье. Рослая, видная. Наклонится к тазу за стираной вещью:
то-то окорока! Если б не юбка, вовсе было бы загляденье. У самой что ни на
есть раскормленной кобылы они похудее.
Егерь: кто, мол, такая? Артюха глаза прячет, зарумянился, как девушка.
"По хозяйству служит. Галя Непьющая - имя ей". - "По родителю это или
прозвана?" Артюха: "Раз она вино и бражку не принимает, а воды пьет самую
малость, то, видать, прозвана". Егерю интересно: почему она воды-то пьет
мало? Парень в ответ: "Уж очень могучая телом. Говорят, нутро у нее будто
пеклом горит и силу сушит-смиряет. Но если она напьется вволю, угасит пекло
- жди погибели. Может мужика в страстях до смерти допечь".
Егерь глубже вникает: "Семейная она?" - "Теперь-то, кажись, и так.
Недавно пустила в избу чужака, а то одна жила". - "Что знаешь о чужаке?"
Артюха пораскинул умом. "В летах человек, ходит горбится. Ворожить горазд.
Этим и достигает, что удается ему Галю пронять. А то - была бы ей утеха от
такого худосочного? Небось, люди зря не скажут: не стала корова молоко
давать, а он пошептал - и она снова здорова. Всей деревне угодил - сколько
уже вылечил порченой скотины".
Но Егерю интереснее то, как знахарь доводит женщину до счастья. Смотрит
в окно: Галя пошла куда-то. "Не домой она?" - "Домой", - Артюха ему. "Далеко
живет?" - "Куда ближе - прямо за садом". Егерь еще спросил о том, о сем,
велел подать шляпу с пером страуса - и к Гале. Она на дворе у себя, возле
телеги. Ось смазывает - и нагнулась к плошке с дегтем. Чтобы юбку не
запятнать, задрала ее, подол подоткнула за опояску.
Гость чего прекрасного ни навидался - а тут и дышать забыл. Два кургана
ворочаются! Он себе: "На эдакие валы не взвезут и волы! Вот была б благодать
- эту крепость занять".
Галя его увидала, спохватилась и расправила юбку. Он смотрит любезно,
говорит важно: "Известно, кто я?" Она глаз не подымет: "Сказать не смею". -
"Говори, чтобы я не рассердился!" - "Во, во, знать, вы - оно". -
"Какое-такое оно?" - "Которое ждали. Начальство от государя! И повариха мне
вас показала в щелку, как вы обедали. Скушали телячью ногу". Он подошел
поближе, добавил в лице доброты: "Твой дома?" - "Нету, ваша боярская
милость. Уехал в село Бабаки - заговаривать от запоя тамошнего батюшку".
Его грусть и возьми: за грехи мне случай на позор на жгучий! Чего бы
теперь ладнее, как не запрячь два тела в одно дело? Но на скользком кость
ломится, поперек лужи кол не стоит. Есть, однако ж, средство - достав из
порток, запрудить поток. Ведает знахарь, чем устраивать самопомощь, и я
допытаюсь.
Сам Егер недаром поел с эскимосами мерзлого мяса: подглядел, что к чему
шаманы прилагают, с чем мудрят. Обошел он вокруг Гали и говорит: "Твой
должен где-то держать вороний клюв - в кусочек кожи завернут". Она было ахни
от страха, но потом опомнилась. "Клюв, - говорит, - или чего другое, но
припасено у него". - "Как с тобой лечь, кладет он это под тюфяк?" Она за
сердце схватилась, но затем пришла в себя. "Дак, - говорит, - под тюфяком
всегда и лежит".
Гость побежал проверить. Приподнял тюфяк: есть! Чехольчик из черной
кожи, а в нем - клюв ворона. "На догадку и находка!" - с этой мыслью новые
Гале вопросы, но уже веселее: "Пьет он чего, прежде как начать с тобой?" Ее
будто ужас обдал, глаза выпучила. Но потом отошла. Водку, мол, он пьет и
приговаривает: "Не родная ли ты мамочка?" Егерь кивнул. "Небось, принимает
не по-простому?" - "Нет, сосет через вот это", - и подала трубочку из полой
птичьей кости. Егерь разглядел на ней знаки, и душенька затрепетала -
таинственней не увидишь. Неуж, мол, далась мне судьба?
Велел принести водки - да в посуде, из какой знахарь пил. Галя на стол
фляжку: четыре грани, толстое стекло темно-зеленое. "Пробку, - говорит, - он
зубами вынал". Егерь: "О!" - и так же зубами вынул, приказал Гале выйти.
Снял с себя все, что ниже пояса: ноги жилистые, кривые, поросли жестким
волосом. А куртка богатая! шляпа с заморским пером.
Взял в левую руку чехольчик, где вороний-то клюв, в правую - костяную
трубочку. Прижал к мошонке средство, во фляжку трубочку погрузил - и как
потянет! После седьмого глотка крякнул и сладко шепчет приговорку: "Не
родная ли ты мамочка?" Сам думает: "А ведь вправду роднее-то поищи!"
Фляжку опустошил: хорошо! Оглобелька полу куртки приподняла. Он
аккуратно коснись пальцами оголовка, говорит: "Не проси, копытце, в улей
вломиться". Как бы, мол, спешкой ворожбу не попортить. Дичь перед варкой в
воде держат, а варят - не до пяти считают. Так и тут: вся полнота пользы
наспех не дастся. Вытомиться надо, озвереть до дикой страсти, тогда и
показывать бабам истый натиск. Тоже то удобно, что есть, где дичать да
заодно Разлучонского высматривать.
Выскочил из избы и, чтоб на Галю не кинуться, прыгает на одном месте.
"А ну, - орет, - как мне попасть в Пивную Пипень?" Галя несла в баньку дрова
- посыпались чурки наземь. Он прыг да прыг, а ее глаза: вверх-вниз,
вверх-вниз - зачарованы тем, что из-под куртки торчит. Подошла слабыми
шажками, наклонилась и говорит будто залупе, а не ему: туда-то дойти, там
повернуть. "Опосля лесом, лесом, и будет Пипень Пивная".
Побежал он - борзыми не догнать - в шляпе с пером, в куртке, да
голоногий; зад и именье на виду. Тут в события замешайся загадка. После нее
надо убить каждого следователя, который слушает свидетелей. Но это - дело
дружинников, а загадка - вот она. Создалось влияние на тех, кто наблюдал
безобразие. Они видели не его, а словно б идет человек в одежде из золотой
парчи, в красных полусапожках, на голове - тюбетейка, усыпанная самоцветами.
Впереди него тянется артель нищих. Они голосами - до чего чистыми! - поют:
"Небо злое, грозовое! Грозовое, штормовое..." - и из котомок выгребают
бисер, на дорогу горстями сыплют.
Не про то слава, что чисто пели. Бисер - как они прошли - остался
лежать и поблескивать, вот что! Попробуй обрати его в сор - фиг! Как
верить-то в чудеса науки?
Нашлись - кричали другим: "Не берите! Горя не оберемся!" Но народ,
конечно, собирал. Продадут - и пошел выпивон. Нападало потом и горе. Но,
можно подумать, его до того не видали. Есть чего вспомнить. А тут дожила до
сего дня светлая память в виде поговорки: "Где тот конь, чтоб высер на
дорогу бисер?"
Ну, а когда Егерь прибежал к Пивной Пипени, туда и Артюха на коне.
Узнал от Гали устремление гостя - привез ему пищу. Тот у родника ноги мыл.
Затребовал три воза сушеных коровьих лепех - кизяков, - соломы воз. Где
родники образуют ручей, там велел сложить из кизяков укрытие, кровлю
набросать из прутьев и соломы. Поселился навроде скотовода, который пропился
и хочет птицеловом стать.
У ручья лесные голуби садятся: попить-поплескаться. С поляны дергач
голос скрипучий подаст. И сколь иной птицы кормится, от врагов хоронится.
Средь кустов заяц мелькнет. Жаба выйдет из-под корней, обдумывает что-то
свое...
Егерю привезен бочонок водки. Два раза на дню Артюха с питанием: мясо в
горшочках, с груздями солеными запечено. Егерь приберет, сколько свадьбе в
мясоед не умять, в убежище влезет: еле поместится меж кизячных стенок. Перед
всхрапом успеет шепнуть: "Скотинься, тело, и зверей - будет мужество ярей!"
Однажды пробудился за полдень, черпак водки выпил и не поймет: что за
изменение в природе? Под осокорем белеет голая краса-стать, сисята-торчуны
изюминами манят. Гляди-ка, ляжки цветок зажали. Не фонарик ли ночной
прозваньем? Светит не светит, а на свету и мысок и плоский животик. Ножки
топ-притоп, а цветок не сронится. Плотно взят - стережет клад!
Егерь себе: "Правду паренек толковал, что тут барышни в образе птиц
прозябают. Эта, видать, из птичек сиповок. Или королек?" Чтобы ее не
вспугнуть, не встал в рост, а, согнувшись, боком к ней. Тихонечко руки
развел - хвать! обхватил ее ниже спинки: убеги! И лишь тогда стал
распрямляться: ладони ей под окорочки - оторвал от земли девушку. Она уж
цветка не держит - обняла ножками человека, его шею ручками обвила. Он
шепчет: "Цветочек - это так, сновиденье, а на толстолобый подпорыш осесть -
это мудрость!" Прислонил ее спинкой к осокорю, приладился, она тоже
подсобила. Взялись за действие. Он силен, она не квелая - так и заходило
весло в уключине!
По успеху и хвала. Тех заслуга велика, кто умеет встояка.
Отмахались умелые, Егерь соснул с часик в своем убежище, выглянул.
Время к вечеру, а зной не легчает; духотища. В ручье девушка моется.
Кажется, будто другая уже. Выскочила на берег - верно! Приземистей,
задастей, чем первая. Встала на четвереньки, смотрится в воду, как в
зеркало. Он взял в зубы соломинку, подобрался на карачках к пригожей - и
кольни соломинкой в окорочок. Она обернулась, а он: "Не садись, гол зад, в
овсы, а почуй мои усы!" - да ржать. Как она его отбрила! "Вы видели, чтобы я
в овсы садилась?" - покраснела свеклы красней. Он не знает: пардон, что ль,
сказать? Втолкнул поршень и тогда уж: "Пардон". Будто ей теперь до того.
Такие встречи-труды и пошли у него, и пошли. Третья хорошая явилась,
потом - опять первая. И ни разу не сорвется тормоз, хоть дергай колесо до
бешенства. Как после этого плечи не расправить? Подбоченится, думает: "Идут
ко мне телом обмяться, щедрость получить - и снова летают птицами. Вон
куропаточка села. Была моей! И вон та уточка. И сойка. Мне ли вас не
узнать?"
Оборотни и те, мол, от меня в лежку лежат! Очень растроганный, лезет
спать в укрытие из коровьего навоза. Снятся голые бесстыдницы и куропатки, а
надо б, чтоб снились глухие платья и строгие лица. Ходят-то к нему
учительницы из сел. Молодые, а женихов для них нет; деревенские парни им не
ровня. Просто мление унять и то не с кем. Дай Игнату или Нилу Нилычу -
ославит жена, службы лишишься.
А тут узналось: поселился в лесу сильный мужчина, самим царем
направлен. К роднику жизни да не поспешить? Наладились пробираться через
дебри, кружным путем. Удумали умницы использовать слух о заколдованных
барышнях. Спрячут одежду под кустами или в дупло и изобразятся с цветком.
Егерь разохотился продолжать. Уверен, что где-то здесь Разлучонский
таится. Никуда, мол, не денешься - выдашь себя. Приказал Артюхе, чтобы,
помимо обычного, привозил горшочек сметаны с вареньем. Останется Егерь один
- оглядится, отнесет горшочек в чащу. Там из валежника выступает пень, оброс
грибками. Поставит на него горшок, скажет направо, а после налево: "Не
побрезгайте. Ни я и никто сметану не трогал".
Той-то порой прибыла к поместью Полинька. Ехала, наняв карету и
прислугу. Следом багаж везли: французских платьев дюжину дюжин да еще
несколько. Привыкла к форсу.
Кто в поместье служил, все набежали. Она из кареты показалась: личико -
волшебство зари! Брови - ястребок прильнул, крылья вразлет - на переносье
сошлись. Глаза из-под них - огнистая синь гордяцкая; в плен только и
сдаваться им. Губы: соленым помидором стать - чтобы присосом впились.
Прическа - смоль; локоны сажевые вдоль щечек бело-розовых колышатся.
Артюха было ей подножку каретную опустить, а слуга с запяток прыг:
толкнул его. Каблуком ему на ногу - и сам подножку примостил. Полинька -
даром что глядела поверх голов на бельведер - приметила и это.
Долговязенький парнишка уж больно кудреват: над мордашкой - будто папаха
золотистого каракуля.
Прошла в дом, осмотрелась в комнатах и велит Артюху позвать. На ней
платье креп-рашель: по ночному небу узорная позолота. Плечики голенькие -
голубкам целоваться на них. Он стоит тихонький, а она: ах! так и запустила б
обе ручки в кудри его! "Мой человек сделал вам больно грубым сапогом.
Покажите это!" Артюха задрожал: "Это?" Она: "Разумеется!" Он перекосил лицо
на плач: "Пожалейте мой стыд, ваше сияньице". Как она ударится в смех!
"Стопу покажите отдавленную!"
Снял он легкий ботинок: за барином донашивал. Она замечает: мозолей
нет, пятка не разношенная, а кожа - как у молочного поросеночка.
Соблазнительный паренек. Сосун сердечный.
Спросила: "А девицы здешние, видимо, толстопятые?" - "Ух, толстопяты!"
Она снова в хохот: черные локонцы так и заплясали вдоль щечек. Глазки
гордяцкие стали слаще малины-вареньица. "Хотел бы, - не говорит она, а
мурлычет, - разницу увидеть?" Он привскочил: "Совершу, как прикажете!"
Она думает: "Чудо, какой чудак! Не мой ли долг - поднять его до
благородства?" Но покамесь спросила, куда отлучился ее муж. Артюха голос
приглушил и, как о страшной тайне, слово за словом... толкует о
заколдованных барышнях и офицерах. Сперва-де его барин к ним подался, а
после - ее супруг: и к ним и к барину. Она не поверила. "Какая милая
темнота! Ишь, завел язык. Ну ничего, и я его заведу кое-куда в свой момент".
С улыбкой объявила: "Я знаю, что да почему. Кочевники пригнали табун, и муж
объезжает горячих кобыл! Поеду погляжу".
Велит запрячь в коляску-ландо и подать платье люби-сквозь-блондо. В нем
спинка открыта - до последнего позвонка нижнего, до ложбинки. Талия обтянута
- лебяжья шея. Взирай-любуйся: лебедь раскинул крылья и под ними два мячика
холит.
Подкатила к кизячному укрытию, кучер Мефодьич ткни пальцем: "Вон ихо
степенство!" А Егерь только-только попрощался с одной из голеньких. Вылакал
черпак водки - стоит на карачках, мочится. Полинька - вздрог-вздрог; под
крыльями у лебедя мячики встрепенулись: на волю рвануть.
Егерь спьяну ее не узнал. Видит: явилась какая-то разодетая. "Никак,
мне в укор?" - и взъярился. Мы-де познали здесь голый рай, а ты - нарушать?!
Из горла рев ревом. Отревел с минуту - орет: "Не форси-ии!!!" И бросил в нее
конским яблоком. От Артюхиной лошади оставался навоз. Подарок - шмяк по
пояску, по тугому животику. На пряжку плюха налипла. У Полиньки губы
вздуйся, брови изломились. "Мой папа - фельдмаршал!" Пальчиками сбоку за
поясок: "Фу!" - да как дернет. Он и порвись; пряжка матерьяльчик
сквозной-воздушный зацепила. Платье - вжик! - рассеклось и слетело, с
навозом-то.
Мефодьич сидел на козлах - эка уставился! Хочет высмотреть у барыни
самое барское-дорогое. Плешивый уж - а так бы и впер в укромный зазор!
Полинька к нему ястребицей. Отняла кнут, мах-мах: скидавай-де рубаху. Ее на
себя, а ему приказала платье натянуть. Порвано - зато и налезло. Поехали
домой. Она сидит в ландо в кучерской рубахе, а кучер будто обрывками
покрывальца обвязан; лоскутья трепыхаются на ветерке, но кое-кому - именины.
Именинник окреп: еще чуть - и покажет ласточку в небе. Мефодьич мается:
"Барыня б хоть одним глазком глянула!" А то она исподтишка не увидала. Вот
уж ей диковина - у кучера морковина.
Влетела в дом, пробегла семь комнат до кабинета и вызывает Артюху. На
"вы" к нему. Вы, мол, мне доложили о заколдованных офицерах - как они
обречены страдать в виде птиц и зверьков. "Я хочу разобраться в их судьбе.
Утром доставьте какого-нибудь!" Он вышел - она глазки закрыла: предвкушает,
что будет завтра происходить. А о Егере у нее вывод: "Неспособный мужчина.
Оттого и запил, сбежал, пытается позор в навозе пережить. Ну, вольному воля!
У меня свой долг есть".
Утречком в ванне понежилась, служанки ее одевают. А Артюха ездил ночью
в лес, кликал-кликал несчастных - никакая птица не подлетела, и хоть бы
отозвался хорек или ежик. Тогда он в сарае поймал индюка. Принес в кабинет -
туда и Полинька через другую дверь. Ястребок-барынька! Наряд на ней хитрого
интересу: мерси-муслин-припаси-ка-клин. На прическе - холм-елбань: округлая
шапочка зеленая, перехлестнута наискось золотой лентой. Груди - самые
кончики - чуток прихватила материя; от пояска бежит вниз лазурь с золотом.
Из разреза то одна ножка, вся до межеулка, то вторая стать преподаст.
Артюха стоит с индюком на руках. Полинька со всей заботой: "Мусье
офицер, как вам тут?" Сказала индюку, а улыбочка на паренька просияй.
Кудрявенький! долговязенький!
"Пустите его на пол. И разуйтесь".
Он снял ботинки, а как голову поднять - глянул в окно. Оно начиналось
чуть не от пола: видны огороды, лесок. У леска Галя Непьющая чего-то
собирает: поди, рвет черемшу. Юбка задрана, и с этим видом баба в наклоне.
Окорока от жаркой силы в испарине. Липнут к ним комары, слепни: кому бы
казнь, но Гале - отвлеченье от жажды.
Артюха навострился смотреть, а Полинька будто про индюка: "Огрубелый
мусье! Никакой любезности к мадам. А будь козочка недоена, сласть-очко
раздвоено - тоже клюв в сторону?" Индюк ковер клюнул, почистил о него лапу.
Полинька круть-верть - и к парнишке. Указала на свою шапочку-елбань, его
руку взяла, к пупку прижала, тихонечко книзу ведет: "Хочешь - палочкой
елбань или звездочку достань!" Он слышит, нет? Другому зову привержен. Она
прямее: "Где смак-пастечка медова - встояка насесть готова?" Артюха: "Не
могу сказать. У господина офицера спросите!" - отвернулся к окну, Галю
кусаную зрит: валуны необхватные.
Полинька всю досаду - в резвость, подскочила к индюку: "Негожий вы,
мусье! Ох, взыщу!" Тот: "Кулдык, кулдык!" Она носком туфельки ему на лапу.
Он - всхлоп крыльями, она как отпрянет! Лазоревый муслин оторвался от
пояска, открыл белые булочки. Полинька: "Грубиян! Пригласи таких-то -
норовят тут же сдобу перелапать!" Паренек назади нее, она индюку
выговаривает, смешочки сыплет - бац-бац ладошками по калачикам. Дразнит
круглыми с пришлепкой, в оттопырку вертит попкой. Обернулась к Артюхе лицом:
"В межеулке зев горяч - елдачок скорее вкрячь!"
Он чуть не в стон. Сердчишко не туда рвется. "Барыня! Ковер замерзит!"
- хвать индюка и в дверь. Она ножками затопала: "Зарезать немедля!"
Он по лестнице вниз и к леску помчись. Навстречу Галя: беремя черемши
несет. Обежал ее и с индюком на руках - за нею. Вот они, верзилища голые!
Шаг плавный, а сила-то как волнует их! вроде и слегка - но мощно.
Ближе-ближе к ним, телом прижал птицу к Галиной пояснице - и хочет облапить
потную могучесть.
"Пустого не думай, - кричит, - я с наказом! Велено зарезать индюка".
Она задом оттолкни приставалу, он круче приналег: чуть птицу не
задавили. Пронесло бедную да прямо на Галино роскошество. Та решила: Артюха
восторгом извергся. В сердцах лягни его в десятую долю силы. Упал навзничь,
хочет взмолиться: "Не опускай подол!" - да голоса недостает. Она юбку
расправила, говорит: "Впопад, невпопад - каплю пролил и рад!" Положила
индюка на беремя черемши, понесла с плачем. Всякую живность ей было жаль.
В тоске и Полинька. Не с изъяном ли паренек? По наружности - куда
бойчее здоровьем. Свежей и не видано. Может, он есть хочет? Простые-то люди
всегда несыты. Нес индюка да, поди, щупал жирного. Слюнки потекли: поджарки
б наесться! Одно другое и перебило.
Вечером послала за Артюхой. "Я, - говорит, - не оставлю офицеров на
произвол природы. Чтоб мне утром был какой-нибудь для разбора!" Он вышел,
она на кухню приказ: как только завтра появится - накормить его индюшатиной
до отвалу.
Ночью поехал он в лес, покликал - все попусту. Вернулся в поместье и в
кроличьем хлеву взял из клетки кролика, какой покрупнее. Несет к барыне - из
кухни кричат: "Зайди!" Увидал угощение на столе: не верит, что для него. Ему
говорят: "Эдак шутить - не дорого ли?" Ну, фарт упускать не с руки. Связал
кролику лапки, чтоб не убежал, да давай индюка уплетать. Одни чистые
косточки оставил.
Поднялся в кабинет - и Полинька туда через другую дверь: купаная,
томленая! Наряд на ней острого интересу: мусье-лениву-не-быть-живу.
Шапочка-елбань - моря синей - молочным ободком понизу обведена. Из-под него
локоны спадают, черные как смоль. Грудки обтянуты тельняшкой полосатенькой;
куцая - до пупка не хватило. Талию обвил поясок, горящими рубинами усажен.
От него книзу - будто тельняшки лоскут сузился клином, приник к заветному. А
далее совсем ничего, лишь туфельки на высоком каблуке.
Артюха держит кролика, она подступи игривым шажком. "Мусье телепень!
При вас ваша лень? - сказала кролику, а глядит зорко на парня. - Коли так уж
ленивы, отдохните на ковре". Опустил он связанного на пол, разулся, как в
прошлый раз, и скосил глаза к окну. Нет, не видать Гали у леска.
А в кабинете у стенки подушки положены одна на другую, по наперникам
вышивка: курочки и гусята. Полинька взяла его за руку, к горке подушек
ведет, а он не утерпел, снова в окно зырк - Галя! На огород вышла. Подол
задрала, за опояску подоткнула и в наклон: редиску дергать.
Полинька указала ему на свою шапочку-елбань и его руку к его же
порткам, к причинному месту прижала. Говорит: "Хочешь шапочку, где ловко
поместилась бы головка?" Он - в краску, да не в дрожь. Иными чарами
заневолен. В окно Галя видна: курганы живые над зеленью встали, так и подул
бы на них взамен ветерка!
Барыня ему: я-де росла в именье и научилась от крестьяночек играм. "Это
нам поможет в деле с офицером. Чтоб с ним разобраться, надо поконаться! -
поправила подушку и пальчиком в вышивку: - Уговоримся так. У меня -
курочка-сладкоежка, у тебя - тупорылец-гусишка, на носу шишка".
Усадила Артюху на горку, к нему на колени села, ляжками его обжала. И
как запустит ручки в кудри ему! Ах, красота! "Буду, - говорит, - кудри
перебирать, меж них родинку искать и присказку сказывать. Найду родинку на
последнем словце - гуська ставим на кон. Нет - ставим курочку".
Артюха: "А с господином офицером что будет?" - "И его поставим на кон.
Дойдем по порядку!" - ерзает у паренька на коленях, думает: "Был бы вправду
кролик офицером - и связанный добрался бы уж до сладкоежки".
Растрепала Артюхе кудри, начала: "Лебедь на ослядь, елбани погладь!" Он
сидит сиднем, по иному прельщенью страдает. Она: "Не приметила, была ли
родинка?" - елдыр-елдыр балабонами по его ляжкам; тронула ручкой поясок:
лоскут отстегнись - и нет его. "Пусть, - Полинька говорит, - гусек смотрит
да сам решает, ставить ли ее на кон?" - и выпростала у парня красавца. Тот
словно задумался перед ротком: зевнет, нет?
А у Артюхи одна нужда: в окно глянуть. Смотрит: верзилища голые
дышат-волнуются на вольной воле. То-то страсть его и погибель. Застонал не
стерпел. Барыня: к чему-де этот звук? Он: "Господина офицера жалею -
развязаться хочет!" - пальцем показывает на кролика: тот лежит-дрожит на
ковре.
Полинька на коленях у парня елозит: "Я этого мусье поняла. Таких
пригласи, они - нет чтобы даму увлечь. Набьют трубку и ждут, когда она
свистнет. Чем их жалеть, гуська пожалеем - ишь, как хочет конаться!"
И за присказку: "Стоек будь, не валок, вваливай вдовалок, задвигайся с
кряком туго, будь как палица-бульдюга!" - только приподняла очко - поставить
сладкоежку на кон, - а Артюха и выдерни подушку из-под себя. Оба грянулись
набок. Миг - он на ногах. "Господин офицер развязался, беспорядка наделает!"
- сцапал кролика, бежит вон. А Полинька вскочить не успела, задрыгала
ножками в воздухе: "Забить, ободрать - тушеным подать!"
Артюха кубарем по ступенькам скатился. Выбежал в огород, а Галя набрала
редиски - идет навстречу. Он с кроликом на руках - прыг в сторону. Она мимо,
он сзади засеменил. Какие тыквища перед ним плывут-покачиваются! Ай, да
лоснятся претолстые! Жар, мощь - сплошь прелесть! Бросился: телом прижал
кролика к Галиной пояснице - хочет руками объемище обхватить.
"Ерунды не подумай, - кричит, - я с делом! Приказано обработать грызуна
для кухни".
Она наддала задом: "Отлепись!" Он плотней притерся. Кролик сдавленный и
проссысь: прямо на Галино достояние. Ее озлило: "Парнишка соком изошел".
Лягнула в девятую часть силы. Он отлетел на сажень, лежит плашмя; так бы и
взмолился: "Повремени подол опускать!" Духу недостало. Она стянула юбку на
потное, мощное да скажи: "Навел клоп на взгорье потоп!" Подобрала кролика,
пошла: слезы по нему роняет.
А Полинька виски трет, мигрени ждет. Эка мороки с пареньком! И
пригожий, и справный. Кудри - папаха золотистого каракуля. Цацка - колокол
качать! Млей и малиновый звон слушай. Отчего ж не довелось упиться? Вчера -
то вчера. Видать, индюшатины так хотел, что тронет своего, а чудится ножка.
Но нынче-то пришел накормленный...
"О! - тут ее стукни мыслью по мозжечку. - Простые люди сколько ни едят
- им бы и еще съесть. Кормили его индюшатиной, а нес-то кролика. Щупал
жирного и разохотился на крольчатину. Ему дают блинчик с медом, а он
нашпигованного хочет - аж из утробы стон".
Ладно, думает она, теперь знаю, как помочь палке водить хозяина...
Призвала Артюху, велит: чтобы наутро был еще один офицер! После передала на
кухню: с какой дичью его завтра увидят, таким же самым и накормить.
Воротился он из лесу ни с чем. Пошел в свинарник, отнял у матки
поросенка-ососка. Только в доме появись - зазвали на кухню. Повариха видит у
него свинку, кумекает: "Это сколь надо времени - молочного поросенка
сготовить! Барыня заждется, потребует человека, а он еще не накормлен. Лучше
так сделаю..." Вытерла руки о передник и навалила на стол свиных колбас.
Артюха не стал на сей раз глаза таращить. "Кровяная, - говорит, -
колбаса - лишняя. Положи больше ливерной". Поместил связанного ососка в
сторонку, режет колбасу, угощается. Съел немало и кучу обрезков оставил.
Взошел по лестнице, а барыня не в кабинете; из смежной комнаты голоском
озорует: озорства озорней. Выкликает, как иностранка, несуразно: "Старичок
всталь и на обед-баль. Ищет вазочку с желе, а ему даваль филе". Артюха в
ответ: "Уж вы не взыщите - офицер, кажется, в очень молодых летах".
Полинька: "Ха-ха-ха!" - дала смеханца: так и цепляет задором.
Он ступил на порог - она посреди комнаты. Шик - никакого восхищенья не
хватит! Наряд на ней голого интересу: мамзель-вдувель-как-всталь-засандаль".
Шапочка белым-белая, зимнего горностая, чуть набекрень сидит; спереди
украшена драгоценным полумесяцем. Грудки поддерживает лифчик из
рыжевато-темной куницы, сосцы не скрыл. Более на теле почти ничего, кроме
пояса. Из куньих хвостов сшит: лежит низко, на бедрах. Хвостик и по паху
пролег, прихватил промежность. Полинька повернись на каблуках - балабончики
блеснули; меж них тоже куний хвост пропущен.
Артюха прижал поросенка к себе, на нее глядит, но и вправо зыркнул - в
окно. Из него вид во двор. Она повертелась перед парнем, мизинцем щекотни
поросячий пятак: "Мусье ленивец, это ваш тупорылец? - да: - Ха-ха-ха!
Ха-ха-ха!!!" - смеется Артюхе в глаза, стремится раздразнить.
Указала на свою шапочку, на полумесяц, потом ладошку к его порткам
приложи, шепчет: "А от прямого рожка - до звезды два вершка". У него ширинку
натянуло - раскрыться пуговки не дают. Барыня за них взялась: вышла цацка
наружу. Маковка крепка - арбузы пробивать.
Полинька будто рукоять сжала ручкой, повела парня в угол. А угол этот
отгорожен зеркалом-трюмо. Оно стоит к стенке боком и отделяет как бы
закуток. Артюха в нем затоптался: позади - стена и диванчик, слева - трюмо,
справа - окно. Выйти - барыня встала перед ним. Тронула куний хвост, который
от пояска спущен в промежность, и говорит: "В ступу ли пест, в перстень ли
перст, а куницы шерстка не спрячет наперстка!"
Поросенок у Артюхи на руках: "Хрю-хрю..." А Полинька: "Подкуни накунок
куний - куманька кума прикумит". Артюха ей: "Если вы не мусье офицеру
сказали, дозвольте их на диван положить". Она себе: как бы, мол, в нужный
миг не отвернулся к свинке на диване. Велит: "Встань коленями на ковер,
положи мусье у колен". Сделал по ее, но как и в окно не взглянуть?
Просторное, чуть не до полу: видны весь двор, стойло, сарай. Из сарая Галя
покажись. Выволокла корыто: из липы выдолблено. В таких у нас засаливают
рыбу, перед тем как сушить. Открыла Непьющая окорока - вдвое толще кобыльих,
- подол за опояску заправила, сейчас к коробу с солью нагнется... Паренька
проняло огнецом - от кончиков ногтей до кончика.
А Полинька не дождалась, когда он руки протянет - куний хвост с
межеулка сорвать, - сама отстегнула. И второй, какой меж булочек вжался,
следом отпал. Опустилась на четвереньки, очко наставила. Пояс пушистый на
ней остался, и кажется: мохнатый зверь обнял талию - из-под темного меха
белые балабончики сияют. Обернула она лицо к парню, улыбается разлукаво:
"Жар-печурка с поддувальцем просит смазанного сальцем уварить киселик с
перцем, в поддувальце вдув от сердца!"
Его ладони начни булочки холить, а глаза - знай в окно зырят. Так и
застыли! Галя пришлепнула на заду слепня, склонилась к корыту: соль сыпать,
рыбу класть. Окорочища голые расперло от силы. Влекут Артюху - хоть вниз
кидайся.
Он толкнул ососка коленом. Бедный уж повизгивал, а тут как развизжится!
Полинька парню: "Не будем отвлекаться!" - от нетерпенья очко подкинула. Он:
"Мусье офицер взревновали, грозят откусить!" Она себе: "Ишь, сорвалось с
языка! Впрямь заводной! Хотела завести его куда надо - приспел миг".
Повернулась к Артюхе - открой, мол, рот и слушай: "Взрос язычок, достанет
плечо! Длинен он не по уму - быть залупою ему!"
Вновь надвинулась рачком, взвела булочки под нос пареньку. Уж как
заветная возбуждена - вот она, встреча!.. Он приложился - да будто сама
смерть в ухо скажи: "Мой!" Метнулся взгляд в окно: полушария вздыбились,
мощью напружены.
Артюха зажал ососку рыльце, чтоб визг прервать, и сам в крик: "Ой!
Мусье до крови укусил, велите заколоть!" А Полинька: "Не велю!!!" - от
злости, что снова не в лад пошло. Он, однако ж, поросенка сграбастал, через
нее скакнул и бегом во двор. Там стал красться. Свинке зажимает рыльце
рукой, подбирается к Гале сзади, поводит голой маковкой. Намучился - никакая
дерзость не в стыд. Положил ососка наземь, к верзилищам пристроился - и
скорее-скорее палкой в норку попасть. Галя чуть не сругнулась: сейчас-де
опять осопливит! Лягнула его, обернулась. Парнишка распластался на земле, из
ширинки шесток торчит. Поодаль лежит связанная свинка, визгом заходится.
Галя всякую скотинку жалела до страданья. Смотрит, вот-вот взрыдает.
"Опять, - кричит, - резать?!" А Артюха: "Не велено!"
Она верить боится. "Что болтаешь-то?" - "Не велено резать!" - "Не
велено?" - "Сказано: нет!"
Как радость всколыхнет ее - от пяток до валунов и от них до сережек в
ушах. Встала над парнем врастопырку, будто помочиться на него хочет.
Присела, задвинула кутак в паз - и примись ездить. Эдакая тяжесть
взад-вперед заходила! от рывков не то что сук - мачта хряснет! Парнишка не
успел сласти вкусить - в жуть кинуло. А у Гали глаза осоловели:
катанье-стон, злее разгон! Артюха царапнул тыквища ногтями, ахнул утробно:
сломился черенок.
Она подбросилась и домой к сожителю: свое добрать. Он, знахарь, сидел
перед зеркальцем, втирал в залысины мазь, чтобы новый волос пробился. Галя
притиснула его голову к грудям: "Хочу ложку - со дна доскрести!"
Устроили они на тюфяке согласие, потчуют друг друга разлюбезно, дышат
наперегонки - она икнула раньше, чем бывало. Он довершил для себя,
односторонне, приподнялся. "Я, - говорит, - сразу понял, но желал
усомниться. Хватило у тебя совести - на эдакую наглость". Галя
полеживает-отдыхает. Каков, мол, а? Посягнул меня корить! Ревнуй, ревнуй.
Сказать, что выгоню в шею? Нет, порчу нашлет.
Говорит ему: "Куры, должно быть, в огород зашли, овощ клюют. Пойди
прогони!" Он зубы оскалил, кулаками машет. Кинул на стол свои амулеты и
средства волшебства, взял бутылку водки: пробка сургучом залита. Свел вместе
два пальца - тзак! - по горлышку. Головка слетела, будто редиску ножиком
срезали. Он полил водкой каждую вещь на столе, шепнул черное слово: и весь
мужской пол - на девять верст кругом - обезоружился. Знахарь себе: "Отлейся
вам моя обида!"
В это время у Пивной Пипени загорали двое. Егерь с барышней то эдак
лягут, то так. Солнышко их нежит, они свою обоюдность добавляют. Как по
маслу шло - да вдруг войти стало некому. Барышня: "Ну! Ну-у же!!!" А он:
"Извините, на меня птица исторгла помет. Вы должны понять, что я чувствую.
Встретимся еще - не обессудьте!" Вполз в свое убежище, надел куртку и шляпу
с пером, припустил рысцой в село к знахарю.
Только знахарь-то не сидит, не ждет. Оскорбленье бьет из него воплем.
"Совратилась! - в сотый раз Гале кричит. - Лежишь рада?" Она: "Пожила в
полную живость, и что?" - "Меня спросила?" - "Тебя?! Одно фу и сказать,
кадило! Лампада с уксусом!"
Он голову склонил: что услышал, то чинно обдумал. Отступил от ее
постели, сел на корточки. Покряхтел, поднимается - и все больше тянется в
рост. То горбился - теперь стройный стоит. Нагнулся к зеркальцу, встрепал
усишки, бороденку; правой рукой провел по лицу, словно омыл. Оно было рябое,
невзрачное - сейчас обернулся к Гале: преображен! Усы, бородка аккуратней
аккуратного.
Она было перекреститься - рука как отнялась. Затрясло бабу; повалилась
ему в ноги: "Барин-свет, сжальтесь над слабой душой!.." Оказалось, не
кого-то чужого пустила к себе, а самого Разлучонского. Во сумел внешность
принять! Жила с ним и не разглядела.
Теперь слышит от него: "Я бросил мои привилегии и пришел к тебе в
полунищем образе - человеком, который пытан народной судьбой. Я хотел, чтобы
ты любила меня без угождения, как ровню, и целовала в натуральном желании.
Настолько меня восхищают создания природы! Я видел в тебе образец тела и
души, а ты - походная кухня!"
Сказал так-то и за порог. Направился в свой дом бельведер. А там -
переглядки, крики, шепот, разгар любопытства. Полинька узнала, как обкатали
Артюху круглые горки, - велела в людскую занести. Спустилась мигом - и наряд
не сняла; лишь запахнула на себе накидку.
Подошла к лавке, где парнишка положен; на паху у него салфетка -
повариха накрыла. Говорит барыне: "Чтобы кровь унять, я поставила прищепки.
Важно покалечен. Будто колбаску перекусили да еще наступили ногой. Будете
глядеть?" Полинька: "А как же! Надо ведь отдать долг милосердию".
Смотрит-осматривает: и жалостно и брезгливо. Смазливый парнишечка - и
вчистую сокрушен!
"Может, - спросила его, - освежить тебе губы напитком или апельсином?"
А у него - жар, бред; он видит на себе Галю, просит: "Не езди, не езди так
скоро-то! Качнула вперед - скажи: мель! Сдала назад - скажи: мельница!"
Полинька по отвлеченным глазам поняла, что он вне сознания, думает: "А
бредит никак не глупо". Тут прокинулась оторопь через весь дом: барин
вернулся! Народ хлынул из людской.
Разлучонский идет коридором, взирает на согнутые спины. Вдруг
показалась перед ним незнакомочка. На ней шапочка-елбань зимнего горностая,
такая же белая накидка. Из-под шапочки черные локоны ниспадают. Щечки
бело-розовы, брови - ястребок прильнул: крылья вразлет - на переносье
сошлись. Глаза - огнистая синь гордяцкая; только и сдаваться им в плен.
Губы: соленым помидором стать - чтобы присосом впились!
Барин себе скажи: "Если я не фаталист, то буду! Разве это не шахматный
ход фортуны, что Галя оступилась? Благодаря чему я оказался дома, где меня
ждала необычайность". Он знал и не мог не знать, что в его доме поселилась
столичная дама. Но ему было далеко до подозрения, какое это горяченькое
эскимо.
Отвесил поклонец и словно дает гостье миндального молока отпить:
"Позвольте назваться. Здешний владелец и сельский астроном - по долгу
наследства".
Она хоть и увидала его в посконной рубахе, но в ошибку не впала:
хозяин. Подумала: "Артист! Картинная фигура. Не надо игру начинать - уже
идет". И на то, что он астроном, отвечает: "Вот удача! Мне нужно мнение
ученого. Если мою звезду легко можно увидеть, а рог месяца под вопросом, то
скоро ли - зримое движение тел?" Он: "Скоро, если себя обнаружат половинки
луны и лунка".
Понеслись оба вверх по лестнице, накидка с Полиньки соскользнула - он
ногами запутался, упал, колено зашиб. Она глядит нетерпеливо; тело, почти
голое, задорцем так и дышит. Шапочка сидит набекрень, грудки поддерживает
лифчик из темной куницы, сосцы не скрыл. И более - ничего нет, кроме туфелек
на каблуке и пояса: из куньих хвостов сшит, лежит низко, на бедрах.
Разлучонский освободился от порток - она затеяла от него по кабинету
бегать. Он держит руками колено, на другой ноге скачет, вперед кий
нацелился. Озорница нагнетает азарт страстной хиханькой. "О-ооо! Как
отстали-то... Шире шаг, хи-хи-хи!!!"
Но вот предстала удобно, разохотисто: зверем, рвущимся с цепи,
забубенного влупи!.. Он, через боль-то, ногу ушибленную разогнул, подковылял
еле-еле - да как сунет палку, как обопрется! Достал до души и глубже.
Обмяли сандалетку на конском копыте. Полинька потягивается; ему пора
коленом заняться. Натер снадобьем, пошептал - удалил вред. Тут она просит:
"Пока нас опять не охватила неотложность, помогите вашему слуге в
страданиях". Рассказала про Артюхину беду. Барин себе: "Вон чей слюнявый
палец Галя в солонку пустила".
Кровяное давление, однако же, у Разлучонского не поднялось. Жизнь с
Галей теперь выглядела хуже юмора. Баба примет ласку, а после: "Я чего
хочу-то. У меня на ноге ноготь в мясо впился. Не вынешь так, чтобы я не
почуяла?" Разлучонский, вспоминая, плечами пожал. Называется: жил с
воплощенной мечтой. Какие головы мираж кружит!
Сошел он в людскую, распорядился приложить Артюхе примочки. И к другому
дню у того сросся. Но бесследно не обошлось. Парнишка навсегда забоялся
толстых и вообще всех тельных девушек. Женился на тощенькой - сухой листок и
тот масляней. Зато сам разъелся, растолстел: кровать ему стала узка, жена
табуретки придвигала. Но на сторону он не ходил; только носил в кармане
вроде колоды карт: картинки с похабством. Подойдет к почте, высматривает -
кто входит-выходит. Выберет кого-нибудь, показывает набор картинок...
Людям и понравилось толковать: судя, мол, по брюху, живет сверхсыто, но
до какого опустился сознания. Кто в этом повинен: сам, Галя или
Разлучонский? Опять астроном плох! Хотя, кажется, какая может быть связь
между толщиной человека и сросшимся хером?..
Разлучонский даровал пареньку исцеленье, а мог бы мстительно
воздержаться. Но нет, он проследил за наложением примочек и лишь потом
вернулся к Полиньке. Она теперь в куцей тельняшечке перед ним. Простерла к
нему ручки: сделайте, дескать, вид, что вы никогда не конались, - я стану
вас учить...
Он показал ей свою отзывчивость. Дошли до сотрясающих усилий, подают
друг другу пример такта, когда по злой нужде достигает села Егерь.
Постучался к Гале: я, мол, к твоему жильцу за услугой.
Баба не сразу разобрала, кто у нее на пороге. Мужчина без штанов, ноги
загрязнены, полы куртки скрывают срам, но не полностью: кончик вислого на
виду. Галя посчитала человека конногвардейцем. Конногвардейцев она отродясь
не видела, но слыхала: им море по колено. Ну, а раз-де они ходят по колено в
море, к чему штаны? Даром мочить?
После того как барин себя открыл и ее покинул, баба не опомнилась. О
печь спину терла, роняла голову вправо-влево, влево-вправо: "Не простит!"
Собралась на речку топиться. Приди Егерь чуток позднее, не застал бы.
Услышала, что он явился к жильцу - то есть, значит, к барину, - и в
ответ: "Ваше конное степенство! Вы пришли на разговенье, где и из постного:
один горький лук. Если мой жилец меня вспомнит, то скажет только: неглубока
наша речка, а большое бабье горе вместила".
Егерь понял так, что знахарь соврет Гале - мне на рыбалку-де надо, - а
сам к девкам: брод искать в сладкой речке меж кисельных бережков. Завидно
стало человеку. Мученье такое, что стоит и правой ступней левую ногу чешет -
скребет отросшими ногтями и морщится. "Ты, - говорит, - помянула конную
тягу, а и в самом-то деле: мне бы к знахарю конем мое горе везти, оно любого
бабьего больше".
Тут она его узнала и рассказывает, кем знахарь оказался. Гость думает:
"Силен шутить премудрый повеса! А и подфартило ему, что не попался мне на
глаза. Уж я-то распознал бы обман, как сон девушки по подушке". Польстил
себе эдак для поднятия духа. Галя дала ему штаны, какие оставил, когда к
Пивной Пипени побежал. Надел он их и отправился с визитом к Разлучонскому.
Тот и Полинька наконались вволю, сидят в столовой, кушают малину со
сливками. Эта гармония втрое добавила Егерю груза - на вислое-то горе. Снял
он шляпу в учтивой манере и про себя: "Насколько умна моя идея - привлечь к
охоте прелестницу! При таком ловце и самый крупный зверь ткнется в узенький
лаз".
Однако к хозяину обратился, как бы полушутя над собой. Ехал-де я сюда с
важнейшей задачей, а пришел к вам с пустяком. "Вы как человек утруждаемый, а
не праздный, не сомневаетесь насчет главного в празднике... Словом, зазвонил
Иван Купала, а колокольня упала".
Разлучонский не забыл, что наказал сильный пол - на девять верст вокруг
- вялой безгрешностью. Заклятие не могло влиять дольше получаса, и кто за
это время провинился, уже заработал палкой прощенье. Только Егеря заедала
память о слабости в грехе.
Барин ему: "Нам по силам опять - что упало - поднять. И с похмелья и в
запой, колокольня, крепко стой!" Подите, говорит, к Гале Непьющей: у нее
есть медовуха, для меня держала. Скажите: я велел, чтобы вы нарисовали ей
сажей усы, навесили мочалку, будто это борода. Пусть и вашу шляпу наденет.
Затем вы оба должны пить медовуху из двух бадей. Выпьете вы свою раньше -
рассчитаю Галю. Удастся ей опередить - получит корову и восемь коз с козлом.
Но обязана, оставаясь в шляпе, при усах и бороде, убедить вас, что она не
мужик, а баба.
Гость откланялся. Помнил Артюхины слова, что если Галя выпьет и пекло
внутри угасит, то допечет мужика до смерти. "Мне ли, - сказал себе, - риска
бояться, когда можно насчитать пять кораблей, на которых я плавал, а они
потонули впоследствии".
Передал Гале условие - она остановила часы-ходики и слушает, как бьется
в голове тревожная дума. Казалось бы, если уже решено топиться, чего теперь
мучить ум? Лишит барин работы - тогда тем более никуда, как в реку! "Но, -
Галя мыслит, - люди станут указывать на место моей кончины: здесь утопилась
Галя Непьющая. А другие скажут: какая же Непьющая, когда она перед смертью
браги попила? Споры пойдут. Нет, память для раздоров оставлять нельзя".
Налила в две бадьи медовуху. "Сейчас, - Егерю говорит, - наскребу
сажи". Надела его шляпу с пером, нарисовал он ей усы, нацепил
мочалку-бороду. Пьют из бадей. Галя вылила в рот последнюю каплю, а ему
осталось никак не менее трех глотков. Встала она перед ним, пьяная да
смелая. Порвала опояску, сбросила юбку; поворотилась боком, задом, другим
боком. И снова стоит к нему лицом. "Потрудитесь, - говорит, - завести
ходики. Ляжем на кровать тик-таки считать. Кто раньше собьется, тому и
думать, в чем он убедился".
У Егеря глаза нетрезвые. С печалью усадил ее на постель, понудил
полуприлечь поперек кровати. Раздетый, встал меж ее колен. "Возьми, -
говорит, - гирьки в руки". Она исполнила. "Показала стрелка двенадцать?" -
"Да". - "В этом убедились - в другом бы не убедиться". Галя: "В чем?" - "А в
том, что коли часам бить - они и несчастный свой час пробьют, не собьются".
Всхлипнул, будто толкнул дорогое в пропасть. "Пошли-ии!"
И вот уж оба в ударе: то-то удары часты - тугих гирек по сдобному. Но
счет вести - куда там! Хмель накатил.
Проснулись, слышат - настенные ходики: тик-так, тик-так... Егерь и
скажи: "Позавидовали нам часы, сами побежали. Давай обгоним?" Наладились
взвивать темп, щеголять здоровьем. "Уф, шесть есть!" А на часах - только
полпятого утра.
Донеслось коровье мычанье, козы блеют. Егерь рассудил вслух: "Не скот
ли обещанный пригнан? - подсунул ладонь под Галин окорочище. - Верил
Разлучонский в твой успех!" Оделись и к воротам. Видят, в самом деле:
знакомый работник, восемь коз, козел и, вместо одной, - две коровы. Галя
скорей ворота отворять, но работник охладил: "Погодь, погодь!" Объяснил
Егерю: мне, мол, барин велели узнать такие ответы. Пила она? "Пила и прежде
меня выпила". - "Другие задания превзошла?" - "Совершенно! В лучшем виде!" -
"Коли так, - работник говорит, - то барская воля эдака! - и сообщает Гале: -
Веди, значит, в хлев восемь голов коз, козла - одного, корову - одну". - "А
вторую?" - "Тебе сколь было обещано?" - "Одна..."
Работник помолчал и поведал: "Ко всему тебе дали бы и вторую корову,
если б ты вовсе отказалась бражку пить и участвовать".
Накрыла Галю и Егеря немая минута. Уж работник и корова из виду
пропали, а баба все взглядывает на мужчину - он в ответ вроде хочет руками
развести... Наконец-то развел; говорит: "Ты лишь начала узнавать, за что не
дана вторая корова. Буду далее показывать - продешевила ты или, может, наш
пот стоит табуна". Галя: "Дали бы хоть скотину обиходить". Он приосанился -
до чего собою горд! Не только-де не ужарился в шкварку, но саму-то печь
утомил печь!..
Как, однако ж, ни сытно у кумы в праздник, а недоимки и с полным брюхом
помнятся. Минуло две-три страдных недели - наведался Егерь к Разлучонскому.
Навряд ли, говорит, прощен мне долг - вас отыскать и отчитаться. Может,
поехать вам все-таки в столицу?
Разлучонский был с Полинькой. Она откинулась на спинку дивана, он сидел
на подушках у ее ножек, перебирал струны мандолины - учился играть. "Видите,
- говорит гостю, - я нынче - само легкомыслие. А в Питере, считаете, -
тяжелодумы?" - "Не поручусь". - "О! Так им легче легкого - нашу участь
решить".
Егерь вежливо улыбнулся. Уходя, подумал: "И я ли бы не шутил, когда б
не с меня спрос?" Идет к Гале, вздыхает: что будет? "Ах! - сказал себе, -
покамесь будет то, что ляжем пораньше. Вон она уже и перину взбивает". Легли
до темноты, заснули перед зорькой. Петербург Егерю не приснился.
Но там его имя прозвучало в коридорах власти. Сановники подали царю
бумагу: предлагаем послать таких-то чинов на розыск Разлучонского и нашего
человека, который не выходит на связь.
Царь поглядел предложение, произнес: "Если мои служащие очень в
наградах зануждались, могу их наградить и без поездки в глухую периферию".
Сановники перемигнулись. "Замечательно, ваше величество! Разрешите лишь еще
несколько имен внести..." Тут же и вставили свои имена в наградной список.
Говорят: "А какое будет указание касаемо вашего прежнего указа?"
Император смотрит вопросительно. Они кладут перед ним доклад об исчезновении
Разлучонского. На докладе царской рукой выведены две палочки и перечеркнуты
поперек. Сановники просят прощенья: смеем, дескать, напомнить, что ваше
величество написали букву "Н" и тем обозначили: "Найти!"
У царя брови насупились. "Буква "Н" означает: "Нет так нет!" Что может
быть яснее и проще?" Глубоко недовольный, окончил прием. Думает: "Ну не на
кого опереться! Кругом непонимание, недомыслие - один шаг до неверности".
Неверность, судя масштабно, обеспечивали дома свиданий. Жена, к
примеру, отправлялась в магазин за модной шляпкой, а оказывалась под вуалью
в постели дома свиданий. Мужья бывали там немного реже, потому что должны
были посещать еще и другие дома. Так доморощенная ли идея вылилась в Октябрь
и кровавую войну? Да или нет, но революция определила усмирение хижинам,
полюбила дворцы, а из домов сколько повынесли мебели и носильных вещей?
Полинька больше не увидала разнообразия своих платьев, хотя кое-что и
сберегла. В ту годину и стали ее иронично звать Форсистой. Перепало ей
претерпеть. Их с Разлучонским попросили из бельведера - еще есть, кто
помнит, как они шли по дороге. Галя Непьющая сказала прилюдно: "Повинится,
что зажилил вторую корову, я его пущу жить". Егеря той порой с нею не было -
опасаясь ЧК, пропадал где-то.
Барин, надо думать, не пришел бы к Гале, даже затворись для него все
остальные-прочие двери, щели. Но такое можно увидеть только в советском
фильме. Вопреки киноискусству, хватало народа, который отрезал краюху хлеба
Разлучонскому и пускал его ночевать.
Полиньке было тяжелее. По ее красоте досталась ей вся прелесть мужского
террора и свободных отношений. Как не убедиться, до чего точно сказал
великий русский поэт: "Свобода идей значит главенство мудей". Благодаря
добровольному началу Полинька избавлялась от насилия над ней, и в порядке
поощрения ее перевели с обычного пайка на усиленный. Такой же приносила
Разлучонскому. Он неузнаваемо изменился как личность. Отдавая должное
коллективу, сверял жизнь с поговоркой: "Август месяц - не май. Мне даешь и
другим дай".
На пятилетие Октября к юбилейному пожару приурочили губернский слет
пожарных. Полинька на нем показала номера акробатики, в тельняшке влезала на
столб, потом исполняла танец со шлангом. На это последовало одобрение
сверху. Тут-то она и завелась ходить на прием к первым лицам,
ходатайствовать за Разлучонского. Добилась решения: построить на горе
Крутышке обсерваторию, его назначить директором. Строительство указали в
плане под грифом "Срочно!" - но через семнадцать лет грянула война, и стало
не до обсерватории. Впоследствии вопрос о стройке поднимался. Космонавты
приезжали, смотрели взлобок горы. Это уже само по себе хороший знак.
Под Крутышкой, у дороги на станцию Приделочную, расположен домик,
называемый у нас "директорским". Много лет в нем видят Разлучонского.
Бородатый, белый от седины - а живости молодому призанять. Глаза любопытные.
В одной наружности сколько культуры! И чтобы такой человек кого-то караулил
с ножом? Глупо, но выдают за факт: видели!
Полиньку - спору нет - видят. Только где нож?.. С началом сенокоса,
когда заколосятся яровые, обычно полыхает жара. Мужики, кто половчей,
отлынивают от работ. Спрячутся в орешнике: а вдруг повезет узреть голенькую?
Меж кустов блеснет очком - подломи меня рачком! Везенье на авось идет; жди,
протянув руки, - и к твоему ручка протянется. Возьмет его - попрыгаете через
веревку с Форсистой... Но не только с бывалыми у нее игры. К юношам она даже
внимательнее. И долгоноги и коренасты с Полинькой любятся дружно и часто.
По берегу речки - по тому и другому, где много ивы растет, - играют,
пока позволяет сезон, резвятся. В заказнике есть подобные уголки. В урочище
за селом Защекино. А вот ближе к Уметному разъезду и дальше на север
Полиньку не встретить. Там округа Гали Непьющей.
Когда создавались колхозы, Галю раскулачили, спровадили в Нарьян-Мар.
Но при Хрущеве она вернулась. Егерь ее встречал - уже давно был на легальном
положении: промысловик охотничьего хозяйства. В родное село Галя не пошла. С
Егерем они поставили рубленый дом рядом с Уметным разъездом. Только Галин
сожитель дома бывает лишь по временам, от раза до раза. С двустволкой ходит
по лесу, по болотистой местности, на спине - набитый рюкзак. В сторожках у
него ночевки и свидания.
Галя со своими целями частит в лес. Выйдет на полянку, на припек,
задерет юбку, за опояску заправит - и в наклон. Собирает багульник, зяблицу,
иван-да-марью, траву, какую зовут пастушья сумка. Верзилища над цветами,
будто курганы живые, волнуются от силы-жара, лоснятся испариной; липнут к
ним комары, слепни, мошкара. Любой бабе - казнь, а Галя привычна. Терпенья у
нее займи, коли залюбовался голой роскошью. Пристать не пробуй - прогонит.
Но отношение у нее меняется, когда на исходе июля настает пора рыжиков
и грибов-жнивников. Жадна на грибы. Нагнется - и коли попалась целая
семейка, - по окорокам пробежит дрожь азарта. Можно подкрасться сзади. Сумел
углядеть или угадать, какой она срезает гриб, - влюбился не впустую. Громко
скажешь название, к примеру - "сыроежка", - и если именно сыроежку чикнула
ножичком по ножке, даст засандалить и поощрит движением. Но будь сказано:
"Моховик!" - а срезала она лисичку: беспощадно лягнет.
Осенью она все больше видна во дворе: носит в погреб соленья. Холода
установятся - Егерь чаще вспомнит про дом. Коли поохотится удачно по первой
пороше, может проведать Разлучонского и Полиньку. Та на всю зиму становится
домоседкой, дарит астроному семейный уют.
Гость дичь принес - печенка жарится, на столе стоят в разной посуде
наливочки, травник, водка, коньяк. Егерь учит Разлучонского играть на
балалайке. Фортка открыта - наружу наигрыши разносятся.
Ближе к Новому году морозы у нас уже такие, что засовы обрастают инеем.
В домике астронома тогда - прямо парилка. Печь хорошая, дров всегда-то не
жалко, а в стужу особенно любят топить. Дым над трубой - что столб до небес.
Перед сумерками, когда сугробы чуть тронула синева, отворится окно - избыток
жара отдать, воздушок впустить, какой пахнет будто яблоком. Выглянет
Разлучонский с окладистой бородой. Позади него покажется Полинька. На ней
шапочка-елбань зимнего горностая, немного набекрень сидит, спереди украшена
драгоценным полумесяцем. Оба отойдут вглубь комнаты; минута - и балалайка
заиграла, два голоса запели песенку... Прижилась она у нас. И хоть мало у
народа радостей - разор не щадит, произвол творится, - а по многим домам ее
поют в приспевший час:
В метели колокольчики: динь-динь! динь-динь! динь-динь!
Замерзли апельсинчики - нагие под снежком.
Мороз, мороз, не ешь их так - сперва разапельсинь,
Лаская полумесяца искрящимся рожком!
Рожок горит, и искорки: пых-пых - вперед-назад...
Волненью колокольчиков - припляска в тон и в лад!
Метель, метель, взметай мороз бросками ввысь и ввысь!
Звезда под рогом месяца, искрись-искрись-искрись!
Целует колокольчики балдеющий мороз,
Рожок пылает пламенней, чем красный-красный нос.
Нещадно разметелена бела-строга постель...
Что за великолепие - бесстыдница метель!
Упруги апельсинчики в постели нагишом.
Динь-динь, тик-так! динь-динь, тик-так:
Ах, как всем хорошо!
Динь-динь, тик-так! динь-динь, тик-так:
Ах, как всем хорошо!
Пояснения
балабончики - колобы, колобки из теста, круглые хлебцы; (перен.) -
ягодицы
беремя - большая охапка, вязанка
бульдюга - дубинка с шишкой на конце или с наглухо приделанной гирькой;
(перен.) - половой член
вдовалок (здесь) - вдоволь, вдосталь, сколько хочется, вволю и даже с
избытком
вдуть - впихнуть, воткнуть
верза - задница
верзилища (мн. ч.; здесь) - очень большие ягодицы
влупка - действие по значению глагола "влуплять": вгонять
встояка - поза в сексе
гусек (перен.) - фаллос
долбежка (перен.) - половой акт
елбань - высокий округлый холм; (перен.) - ягодица
елок - заросшая рытвина, впадина, канавка; (перен.) - влагалище
забубенный - бесшабашный, разгульный, распутный, буйный, удалой и
беззаботный; (перен.) - половой член
звезда, звездочка (перен.) - женский половой орган
зев, зевок (перен.) - влагалище
зырить - смотреть; зорко, пристально, жадно глядеть; высматривать,
подстерегать
Клико - шампанское фирмы Veuve Clicquot (фр.)
конногвардеец - солдат или офицер лейб-гвардии конного полка в царской
России
королек - птица отряда воробьиных, с общим серовато-зеленым оперением и
оранжевыми или желтыми перышками на темени; (перен.) - сексуальный тип
женщин (разг.)
кунка - женский половой орган
кутак - дверной круглый деревянный засов, задвижка; (перен.) - пенис
медовуха - хмельной медовый напиток
межеулок - проулок, переулок; (перен.) - промежность
навершник - маковка; жердочка на крестьянском ткацком станке; (перен.)
- фаллос
некошная сила - нечистая сила
оголовок - верхняя утолщенная часть столба; концевая часть сваи, трубы;
(перен.) - головка пениса
ослядь - бревно; часть ствола, очищенная от сучьев; толстая жердь
очко (перен.) - зад
палица - дубинка с утолщенным концом или с боевым набалдашником;
(перен.) - фаллос
палочка (перен.) - половой член
рачком - на четвереньках, на карачках (стоять или ползти задом
наперед); поза в сексе
саржа - хлопчатобумажная или шелковая ткань с мелким диагональным
переплетением нитей, идущая преимущественно на подкладку
сикель - клитор
сиповка - сексуальный тип женщин (разг.)
старичок (перен.) - пенис
страдалец (перен.) - половой член
телепень - неповоротливый человек, лежебока
томленая (здесь) - настрадавшаяся от томления, от сладкого позыва, от
желания
цацка - детская игрушка; безделушка; (перен.) - фаллос
шишка (перен.) - головка полового члена
Сказ "Форсистая Полинька" опубликован в сборнике "Русский эротический
сказ". Бендеры, "Полиграфист", 1993, ISBN 5-88568-90-6.