,
поспешил домой  в деревню. Чтобы немцы не отправили  в лагерь военнопленных,
попросился в создаваемое  охранное формирование, которое позже было включено
во    вспомогательную   службу   полиции   порядка   (Schutzmannschaft   der
Ordnungpolizei).
     Назначенный  начальником  охранной  полиции  в  Пскове,   Ретн?в,  имея
родственников среди чинов сельской полиции,  направлял  и е? деятельность. В
минуты  откровенности говаривал,  что положил  себе  служить  "с  наибольшей
пользой для  народа" - предупреждать  земляков о  реквизициях,  а  тех,  кто
отсиживается в лесу,  - о предстоящих лесных операциях. Но некий "подпольный
ленинский  комитет  комсомола"  приговорил его  к смерти  "за  измену Матери
Родине  и великому  Сталину".  Отпечатанный на  машинке  приговор  приляпали
смолой к двум-тр?м  заборам в  родной деревне виновника.  По дороге в  Псков
машина угодила в засаду. Начальник полиции ухитрился уйти, но шоф?ра убили.
     Ночью мстители, злобясь из-за неудачи, пришли на двор  к младшей сестре
Ретн?ва - он с первой немецкой получки подарил ей порос?нка - и сожгли хлев.
     Брат присутствовал на пожарище, а затем наладился проведывать сродников
вплоть до  самых дальних,  каждому принося подарок,  а, главное,  ласково  и
тв?рдо суля прибыток в скором будущем. И его навели на след "комитета" - был
тот накрыт, "словно слепень  горсточкой". Всех его пятерых членов принародно
повесили.  После  этого  оставалось  Ретн?ву  действовать  "лишь  с  высокой
оперативной тонкостью".
     Майским дн?м  сорок  второго группу землемеров и армейских  чиновников,
проводивших в поле размежевание, обстреляли из близлежащего леса. Трое, в их
числе немец, оказались тяжело ранены.
     Ретн?в запросил  нужные весточки, и  скоро покушавшихся  взяли. Попутно
открылось ещ? кое-что. Несколько дней спустя  его люди перехватили мужчину и
женщину, которые пытались пронести взрывчатку на фабрику Лонгина.
     Начальник полиции пригласил к себе предпринимателя. От Ретн?ва зависели
безопасность  езды в районе  Пскова, бесперебойность доставки сырья,  посему
Лонгин был  с ним в  дружбе. Олег  жаловался, что  немцы для  его  автомашин
бензина дают  в обрез, и инженер  потихоньку снабжал его горючим, зная -  от
начальника полиции оно ид?т на ч?рный рынок.
     Сейчас по-свойски, за  вялеными подлещиками  и  немецким  пивом, Ретн?в
поставил приглаш?нного в известность: партизаны следят за его появлениями на
предприятии. Тот, скрывая, что нервничает, уронил с улыбкой:
     - Завести телохранителей?
     Олег, тоже улыбаясь, молчал - казалось, сейчас кивн?т, но он произн?с:
     - Да мы скажем, если будет нужно.
     Негромкий бесстрастный голос  давал почувствовать уважение  человека  к
своим словам. Среднего роста, сухопарый, он  держался с достоинством мудрого
многоопытного старика, хотя ему  не  было тридцати. Медленно, смакуя,  отпил
пива, сказал:
     - Хотят исполнить над вами приговор перед вашими рабочими.
     Бывая на  предприятии,  Лонгин обычно обедал  в тамошней  столовой, там
были хорошие повара, и  он  ел то же,  что и  все.  Ретн?в сообщил: наиболее
вероятное место покушения - столовая.
     -  Ну  так  я  найду,  где  пообедать!  -  ухватился  за выход  молодой
фабрикант.
     - Тогда они выберут другое место, и неизвестно, когда мы о н?м  узнаем.
Не  уклоняйтесь,  ходите  в  столовую,  -  проговорил  Ретн?в  сухим   тоном
бухгалтерского отч?та.
     Лонгин показал карманный пистолет "heim" калибра 6,35 мм.
     - Взять пушку посильнее? Не хочется карманы оттягивать.
     В  ответ  он  услышал, что следует  вести  себя, как прежде, а в случае
стрельбы - бросаться на пол.


        61


     После этого разговора Лонгин изнывал всю ночь, вставал чуть ли не через
каждые двадцать  минут и,  убеждая себя,  что причиной июльская  духота, пил
квас, пиво, водку.
     Приехав на  фабрику, занялся делами суетливо и в уме неотступно  держал
время,   когда  надо  будет  пойти   в  столовую.   Направившись  туда,  был
необыкновенно  внимателен  к  незнакомым  лицам:  какое  из  них принадлежит
боевику, присланному  лесным отрядом?  На  сей раз  казалось, что незнакомых
особенно  много.  Он понимал  -  за ним  наблюдают агенты полиции, не  хотел
показаться трусом и, демонстрируя спокойствие, замедлял шаг.
     Войдя в  столовую, невольно повернул голову  вправо - в полутора метрах
от входа сидела за столиком компания. Два парня и три  девушки уже покончили
с едой, один из парней угощал девчат конфетами. Группка мгновенно замолчала,
как  если бы работала на фабрике и  знала хозяина. Он ш?л к своему столику у
окна,  выходящего во двор,  с пронизывающим холодком  сознавая: сейчас сзади
стукнет пуля, если компания - не люди Ретн?ва.
     Смотрел  во двор,  по нему в разных направлениях  проходил народ,  одна
ничем   неприметная  фигура  приближалась.   Мужчина  в  поношенном  пиджаке
поглядывал на окна столовой, его быстрый взгляд  наткнулся на взгляд Лонгина
и уш?л в сторону, больно д?рнув сердце ощущением опасности.
     Минуты  три  спустя мужчина  вош?л  в столовую, кинул взгляд  вправо на
компанию, шагнул в сторону раздаточной. Тут же позади него встал с табуретки
парень.  Вошедший,  видимо, уловив звук, обернулся, бросил руку в  карман  -
парень схватил е?, пытаясь заломить, но  боевик, в ч?м уже не было сомнений,
вырвал руку, сжимавшую пистолет, рванулся прочь, падая набок. Парень ринулся
на него, уклоняясь от дула, - в тот же миг ударил выстрел: девушка за столом
сильно  вздрогнула,  уронила голову на грудь,  повалилась на соседку. Второй
парень  с пистолетом заметался над двумя, схватившимися на полу, и выстрелил
боевику в голень - тот тотчас выдохся, его стали вязать.
     Девушки  опустили  на пол подругу,  глаза  у которой остановились. Пуля
попала  ей снизу  в  челюсть  и  застряла в черепе.  Подош?л Лонгин,  громко
крикнув, чтобы принесли носилки. Он не  мог  избавиться  от  давящего: рядом
ходят сообщники пойманного, ждут своего мига выстрелить. Распорядился, чтобы
к столовой  подогнали  грузовик, в  его кузов  втащили наспех  перевязанного
партизана,   подле  поместились  агенты  Ретн?ва,  избегнувший  кары  хозяин
предприятия сел в кабину с шоф?ром.
     В  полиции  Лонгин  заговорил  с  дежурным на правах уважаемой персоны.
Полицейский носил нарукавную повязку с  надписью Polizei  (Полиция), которую
русские люди  относили не  к  ведомству,  а к конкретному  служащему.  Таким
образом,  русский   язык  обогатился   понятием,   вызывающим  выразительное
представление о "полицае" как носителе  самых мерзких пороков, хотя  по этой
части пресловутые "полицаи" вряд ли дотягивали до работников НКВД.
     От дежурного  Лонгин услышал,  что Ретн?в  "занят  невпродых". Тут же в
коридоре показался и  сам  начальник  полиции: оторвавшись от  допроса одних
арестованных, он торопился взглянуть на нового. Отведя спас?нного фабриканта
в сторону, сказал, что пойманы связные, помогавшие боевикам просачиваться из
леса в город.
     Вскоре  Лонгину  стало известно:  добытые  сведения  о  партизанах были
представлены  самому фельдмаршалу  фон  Кюхлеру.  Тот  приказал  отвлечь  на
уничтожение отряда две роты, которые перебрасывались на  фронт через  Псков,
их усилили семью  пулем?тами сверх комплекта, а также  л?гкой  артбатареей и
пятью мином?тами калибра 50 мм.


        62


     Партизаны,  лишь  только узнав, что их люди  пойманы, покинули основную
базу. Но Ретн?в был  осведомл?н о  предполагаемых путях их отхода, послал по
ним группы лазутчиков,  и настигнутый отряд был атакован соедин?нными силами
полиции и немцев.
     Победу  одержали  полную,  лишь  часть  партизан  смогла  уйти,  и  тут
победители, как обычно и случалось, стали  загонять себя в кровавую трясину,
вместо  того  чтобы  шествовать  по  большаку.  Фон  Кюхлер в своих приказах
требовал  делать различие  между жителями,  принявшими  германскую власть, и
теми,  кто помогал партизанам, - только таких следовало  беспощадно  карать.
Исполнители  приказов, однако,  не  умели  углубляться в разбирательства  и,
карая  огн?м,  его раздували,  а не пригашивали. Оттого вс? больше крестьян,
желавших партизанам погибели,  начинало  от  отсутствия выхода  помогать  им
убивать немцев.
     У Лонгина сжималась душа.  Германия размахивала кнутом, упуская из виду
пряник: прич?м не  из жадности, а  от тупости.  И ведь  так недавно е?  дети
представали      перед      ним     воплощением     "военной      культуры",
полусолдатами-полуспортсменами, которые с презрением крушат сталинский режим
террора.
     Да, он  любил  их  внешность,  слаженность действий,  его  восхищали их
бронетранспорт?ры   разведки,   их   самоходные   штурмовые    орудия,    их
восьмикол?сные  броневики,  приспособленные  для  движения  по  пересеч?нной
местности, которые нередко застигали врасплох партизан на их лежбищах.
     А  ручные  пулем?ты   MG-42,  которые,  при   весе   всего   двенадцать
килограммов,  дают  две  с  половиной тысячи выстрелов в  минуту?  Советские
дегтяри  производят в минуту только шестьсот  выстрелов.  Немецкие  пулем?ты
обеспечиваются запасными стволами, чтобы заменять те, которые перегрелись от
стрельбы. Пулем?тчикам выдают асбестовые перчатки.
     Вс?  предусмотрено  у  немцев  с их пунктуальностью,  с  их  горделивой
осанкой,   повелительной  законченностью  жестов.  Безусловно,  импонировало
Лонгину, что солдаты  получают зарплату.  А как подкупало  то, что одну и ту
же, от  одних  и тех же поваров еду - гороховый  суп  с ветчиной или горячие
сосиски - едят и солдаты и полковник.
     Оказывалось, за  всем  этим стоит грубая сила примитивных  захватчиков,
неспособных ни дирижировать пл?ткой,  ни обращать е?  в  смычок.  Захватчики
уморили массу пленных, хотя по множеству примеров могли судить, какую пользу
те готовы были принести. Вдали от полей сражений мерзкие  команды занимаются
тем,  о  ч?м  можно  услышать  липкую фразу  "евреи  поголовно  вывозятся  в
неизвестном направлении".
     Лонгину хотелось знать мысли благоразумного немца об истреблении евреев
- в беседах с Найзелем он осторожно касался этого. Густав Александрович, при
его  доверии  к  молодому   человеку,  опасался  открыть  сво?  отношение  к
антисемитизму нацистов.  Видимо,  решив не погружаться  в  тему, он  однажды
вс?-таки не удержался, заговорив о  прошлом. Приятели,  как раз приближалась
годовщина их знакомства, пили чай в квартире Найзеля. Тот сказал:
     -  В  ту  войну  было  наоборот.  В  армии  знали: и царь,  и тогдашний
Верховный главнокомандующий - ярые юдофобы. В прифронтовой  полосе евреев из
местных жителей часто обвиняли в шпионаже и вешали. Солдаты учиняли погромы.
Мне говорили, как группа  солдат насиловала еврейскую  девочку - офицеры  не
вмешивались. Это стало зловещей русской традицией.
     Он вспомнил погромы в царской  России, когда беременных евреек забивали
ногами, затаптывали, младенцам разбивали головы о печной угол.
     - Я читал в газете: еврейка бросилась к офицеру, проезжавшему верхом по
улице, умоляла его остановить погром  и спасти е? детей... Он даже лошадь не
придержал.
     По наблюдениям Найзеля, во время войны  верхи более  и более  разжигали
антисемитизм. Он  прив?л факт  из  книги  Михаила Лемке "250  дней в царской
ставке  1914-1915".  Какой-то   бдительный   администратор  дон?с   министру
внутренних дел, что военная власть выселяет евреев из Галиции внутрь России.
Министр, которого не требовалось настраивать против евреев, забил тревогу, и
в  результате явился  на свет приказ Верховного  главнокомандующего великого
князя Николая Николаевича по III армии от 30 марта 1915 г.
     Найзель зачитал привед?нный в книге текст: "Принимая во внимание, что у
нас в России евреев и так слишком много,  прилив их к нам еще из Галиции  не
может быть допущен. А потому Верховный главн.  повелел  при занятии войсками
новых местностей  <i>всех  евреев  собирать и гнать  вперед  за неприятельскими
войсками,</i>  а  в местностях,  уже занятых  нами,  расположенных в тылу войск,
<i>отбирать</i>  из наиболее  состоятельных, имеющих  среди  населения  значение  и
влияние евреев, <i>заложников,</i> которых  и  выселять в Россию в район оседлости,
но под стражу, т.е. в тюрьму, а имущество их секвестровать" <b>(17)</b>.
     Густав Александрович не  сомневался, что хотя  немало  русских  военных
было  против подобного,  антисемитизм верхов  значительно  уменьшал симпатии
других народов, хотя бы американцев, к России. Главное же - главы Германской
и Австро-Венгерской империй не замедлили протянуть евреям руку помощи.
     -  Я сам  читал листовки, в которых говорилось,  что в Германии  создан
"Комитет  освобождения  евреев  России".  Командование армий,  германской  и
австрийской,   призывало   русских  евреев  к   вооруж?нной   борьбе  против
"москалей".  Евреям  давались  те же гражданские  права,  что и всем,  право
свободно селиться на территории, которую займут Германия, Австро-Венгрия.  Я
никогда не  забуду  обращение немцев  и австрийцев к евреям России: "Свобода
ид?т к вам из Европы!" <b>(18)</b>.
     Лонгина  взволновало  открытие. Он  силился представить  появление этой
листовки сегодня, поражаясь, что Германия в  столь короткий  срок могла  так
изменить свою политику.
     - Какого ляда Рок играет в такие перемены?
     -  Я  могу только  сказать, - промолвил  Густав  Александрович,  -  что
царская власть впала в соблазн и работала против себя, преследуя евреев. - В
какой же соблазн  впали...  -  он  молча,  глазами  передал  мысль  молодому
человеку.


        63


     В  ранний  солнечный   час  на  лесной  прогалине  заработала   моторы,
проглатывая  эрзацгорючее,  произвед?нное  на фабрике Лонгина. Он и его люди
отвечали на вопросы гостей. Это был не первый  при?м военными его продукции,
и,   как   и   прежде,   заказчики    оказались   удовлетворены,   принялись
фотографироваться   с   молодым   фабрикантом.  Душок   сгоревшего   топлива
растворялся  в жарком  уже  и теперь воздухе, и  Лонгин  предложил  съездить
искупаться к излучине реки Великой, где берег был песчаным.
     Сбросив одежду, молодой человек кинулся в реку.  Офицеры не  были столь
разгоряч?нными, но он, плавая то на спине, то саж?нками, фыркал и хохотал до
того заразительно, что и они вскоре предались усладе купания.
     Заботилась об отдыхающих  команда  рабочих,  отряж?нная с фабрики,  они
разложили на  берегу кост?р, пожарили  большую  сковороду  золотисто-красных
сыроежек, и Лонгин опять же показал пример, закусывая ими водку.
     Немцы угощали обслугу, а потом потребовали, чтобы люди сплясали. Лонгин
увидел в этом  желание унизить русских, но  тут  же засомневался:  некоторые
офицеры сами  пустились в пляс и проделывали  это так  ловко,  что рабочие в
изумлении переглядывались с хозяином.  Особенным классом щегольнул лысоватый
майор. Утомл?нно окончив  пляску  и стряхивая рукой пот  с лица, он сообщил,
что научился так плясать в Нарве.
     Лонгин улыбался в появившемся вдруг  желании  навсегда запомнить  этого
майора.  Радостно было смотреть на реку Великую, на горячее небо - и до чего
же  хотелось,  чтобы ничто не омрачало  успех, который ему послало  страшное
бытие, дав удивительное  самоощущение авторитетного, несмотря  на молодость,
хозяина, состоятельного человека.
     Там, где была фабрика по выпуску  торфяного  жидкого топлива и д?гтя, -
при немцах, то  есть при  Лонгине, <i>благодаря  Лонгину</i>, -  стало  действовать
немалое предприятие,  производящее продукцию более двадцати наименований,  и
оно  вс? росло.  На  сч?т  владельца в  германском банке  поступает солидная
прибыль. Приносит высокий  доход и открытая им ранее автомастерская: правда,
числится она за армией, но он получает зарплату начальника.
     Его способности оценены, германское  государство  предоставило  свободу
его инициативе,  признало и обеспечило его  право  на  частный капитал,  что
совершенно  исключалось  при   Советах.  И  дело  завораживает  Лонгина,  он
наслаждается  им,  отдавая ему время  и  силы "до  полной выкладки",  живя в
подгоняющем чувстве  взл?та.  Жив?т  он  в  просторной  удобно  обставленной
квартире, имея четыр?х человек прислуги.


        64


     Посланный  им  шоф?р  поехал  в  городское  управление, когда окончился
рабочий день, и прив?з Клару.
     Смазливая с ямочками  на щ?чках  ровесница Лонгина провела более года в
Париже,  куда  уехала  от  родителей, русских  интеллигентов,  которые после
Октябрьского  переворота  поселились  в  Эстонии. Любознательная дева  смело
искала  развлечений  в  жизни  эмигрантской  России  во  Франции,   вошла  в
эротический кружок.  Стремительно  обогащаясь  опытом, она знала,  например,
каким бесподобно-пикантным значением для ценителей обладают  е? скульптурные
жамбоны - этим  словом (от фр. jambon - бедро) именовались женские ягодицы в
тесном  кружке посвящ?нных. Вообще же женская попка звалась руфель, ударение
на втором слоге, образовано слово было от польского rufa (корма).
     Лонгин ждал гостью  в  ночной пижаме,  л?жа  на  застланной крахмальной
простын?й  кровати.  На стуле  подле  сидела  одетая в светло-серое  льняное
платье домработница  Антонида Вохина, для своих  - Тося. Ей восемнадцать. Не
по   возрасту  степенная,  собранно-внимательная,  она  держала  на  коленях
раскрытую  книгу, читала вслух - Лонгин, не вс? разбирая,  слушал, однако, с
видом глубокого спокойного удовольствия.
     Подчинившись его взгляду, Тося не поднялась навстречу вошедшей Кларе.
     Та, приподнимаясь на носки и раскидывая руки, воскликнула:
     - Приф-ф-е-е-ет! - заменив "в" слегка свистящим "ф".  - Опять читаем? -
сказала,  садясь на  край  кровати.  - Одно чтенье-скука  у вас  на уме! - с
напускным упр?ком бросила Лонгину.
     Тот  остался  невозмутим,  а  Тося произнесла  с  искренностью тв?рдого
убеждения:
     - Когда подходящая девушка почитает вам про любовное - потом и любиться
вам будет лучше.
     - Что ты ему читаешь?  -  Клара схватила  книгу.  - Это  про  восстание
Спартака! Какое такое любовное?
     Тося отобрала томик, говоря вс? так же наставительно, певучим голосом:
     - Описано,  как  богатые  праздновали с  рабынями,  ели  с  ними  самое
вкусное, любили рабынь и как тем это  было сладко, и они старались как можно
лучше сделать.
     Она  принялась старательно, хотя  и сбивчиво  читать  об  оргии в  доме
Суллы, а  Клара выскользнула в другую комнату, дабы возвратиться почти голой
- лишь  в алых носках и  туфлях  на каблуке;  кроме того, е? талию охватывал
поясок  с  заячьим  хвостиком, прикрепл?нным  так, что он  сидел  на копчике
девушки.
     Она  держала  гитару. Покружившись  по комнате,  повертев  обращ?нной к
Лонгину попкой, села на стол, перебирая струны, запела:

     <i>На воле гордая свирель</i>
     <i>Уп?рлась в гладкую руфель</i>
     <i>И хочет в норку под руфелью -</i>
     <i>Чтоб та зашлась в меду свирелью.</i>

     Тося отложила книгу, сняла с Лонгина пижаму, возбужд?нно-радостно глядя
на  его вставший фаллос.  Повернувшись  спиной, совлекла с  себя  одежду  и,
откидывая упавшие на  глаза  волосы, из-под руки взглянула на растянувшегося
на  кровати  хозяина. Он кивнул, и  она  выбежала  из комнаты, принесла  две
лисьих шубы, расстелила поверх ковра на полу.
     Клара перешла к другой песенке:

     <i>Локон падал на бровь, вы жамбонами</i>
     <i>Колыхать начинали небрежно,</i>
     <i>Упивался я вашими стонами,</i>
     <i>Выносил муку плоти мятежной.</i>

     Тося  надела  белоснежные  наколку  и передник,  какие носят  горничные
дорогих гостиниц, вскочила на стол, принялась танцевать, высоко вскидывая то
одну  ногу,  то   другую  -  показывая  не  очень  густую  растительность  в
промежности, похлопывая себя по крутым мускулистым б?драм.
     Лонгин встал с  постели,  протянул  руку  - девушка  оперлась  на  не?,
спрыгнула со стола.
     - Вся горю... - виновато улыбалась.
     Клара,  сидя на столе, под  гитару  пела:  <i>"Расставляли  вы  ножки,  но
устьице прикрывали смешливо платочком: "Буду так, пока он не опустится!" - я
кусал ваши задние щ?чки..."</i> Тося сняла передник, обернула его краем торчащий
хозяйский  черен, пожала и поднесла ткань  к  губам, к носу, вдохнула запах.
Затем,  расставив ноги, прижала  край передника  к влажной нижней  пастечке.
Опять зазвучал чувственный голос певуньи: <i>"Оборвало спектакль касаньице - им
безудержно  сладко  волнуем,  я прильнув  сзади  к  вам, приосанился,  жаждя
стыдным смутить поцелуем..."</i>
     Она  соскочила на шубы, вместе с  Тосей опустилась на четвереньки, и та
повернула к ней  попку,  давая  щупать  жамбоны, подставляя  пухлогубый зев.
Лонгин присел на  корточки, перед ним под?ргивался заячий хвостик на копчике
Клары, которая лизала причинное место стоящей на четвереньках Тоси.
     Голый Лонгин наблюдал  за  ними минуту-вторую, вдруг охватил руками зад
Клары,  рванул к себе. Она  остро встрепенулась, он повернул е?,  всем видом
выражавшую  покорность.  Она стояла перед ним на  коленях, поддерживаемая им
под мышки, ослабевшая до того, что едва не опрокидывалась в жажде его власти
над собой,  словно моля: избивай! мучай!  заезди до обморока!.. Но  он грубо
отбросил  е?,  сел  перед Тосей,  широко  разведя  ноги, слегка  согнутые  в
коленях.
     Девушка,  сев так же,  раскинула ляжки  ещ? шире, стала  надвигаться на
него, упираясь руками в разостланную шубу.  Клара была  рядом,  и когда ноги
Тоси оказались поверх ног Лонгина, протянула руки, помогая любовникам свести
залупу и влажный входик. Сложность теперь была в том, чтобы  вогнать ствол в
лаз  одновременным  движением  двоих:  так,  чтобы  низы  их туловищ  прошли
навстречу друг другу одинаковое расстояние.
     Получилось  -  двое  обменялись  восхитительными  зарядами возбуждения.
Задав ритм, в лад сдвигали низы туловищ: когда  они расходились, показывался
скользкий черен - живая ось, - ронялась череда крупных капель смазки.
     Смычка - ось, смычка - ось,  смычка - ось... она блестела, надраиваемая
зевом,  особенное  наслаждение  доставляли   обоюдность  усилий,   дружность
одинаковых действий.
     В это время Клара, развернувшись, показывала Лонгину вздыбленную попку,
заячий хвостик, то и дело закидывая руку на жамбон и разминая его.
     Лонгин,  чувствуя,  что  вот-вот выплеснет, повалился на спину, схватив
Тосю  за  талию, чтобы не сорвалась  с  тормоза: она несколько  раз неистово
подскочила  -  и  его  перед?рнуло  на  венце  сладострастного  исступления.
Завершила и она, осела на ещ? стоящий: - Ох-хх! - за?рзала попкой по мокрому
паху хозяина.
     Потом Клара сделала ему, лежащему навзничь, массаж груди. Он вытянул  в
сторону правую ногу, Тося  полулегла  перед ней,  поместила  его ступню  меж
своих  ляжек, он пальцами ноги теребил е?  лобок, развитый выступчик, осязал
подошвой увлажн?нность  сладких губ,  мягко, ритмично  нажимал  ступн?й. И у
него набряк. Клара чмокнула уголок его рта, пальцами затеребила его сосок, а
другой  стала  полизывать,  покусывать.  Рука  хозяина сдавила  ей  шею,  он
ощупывал е? тело и хотел было подмять, но девушка выскользнула  из-под него.
Ей нравилось, чтобы он брал е? грубо и она могла бы сопротивляться. Побежала
от  него на четвереньках -  он  поймал е?  за  щиколотку,  рванул к  себе  и
навалился:
     - От меня не уйти... не-е-т!
     Кусал ей плечо и меж лопаток, д?ргал  за волосы, наш?л руками е? ноги и
потянул в стороны, телом придавливая лежащую ничком:
     - Распну-у-у!
     Она закинула  руку на его ягодицу, щипала - и он приподнял пах. Тут  же
она подняла попку:
     - Глубжей!!!
     Он всадил... Это был пролог, за которым последовали свои ходы и при?мы.


        65


     Ему  стало невмоготу: то  работа, то отдых взахл?б -  а уже более  тр?х
недель он не видел Ксению. Выкроил время, пош?л к Усвяцовым.
     Татьяна Федосеевна выгоняла полотенцем мух в распахнутое  окно и словно
попросила у Лонгина снисхождения к немалой вине:
     - Уф-ф, пекло-то, пекло какое!
     Он совал горстями конфеты в карманы  младших  в семье: школьника Ильи и
Ани лет четыр?х.
     Из устроенной в большой комнате молельной каморки вышел  отец  Георгий,
он  изнемог  от жары, не решаясь снять глухой шерстяной подрясник. Промокнул
лицо платком, указал на насупленного Илью:
     - Спрашивает меня  на днях:  правда,  что католические попы приказывали
живых русских  младенцев в костры  кидать? Я ужаснулся: откуда  ты взял  эту
клевету?  Да, мол, мальчик здешний, со  мной вместе учится,  рассказывал: до
войны про это в кино показывали...
     Отец Георгий передал эпизод  из  кинокартины "Александр Невский", когда
карикатурный  посланник  папы  римского  подал знак, и  тевтонские  рыцари с
людоедской торжественностью подняли плачущих русских младенцев над  костром,
картинно уронили их в пламя.
     - Веди, говорю моему, к мальчику! Приходим - и тот мне вс? подтверждает
про кино. А у нас - вот ведь привелось! - как раз загвоздка с тевтонами.
     В Риге  печатается литература для русских школ - учебники, составленные
по  дооктябрьским образцам. Партия учебников поступила в Православную миссию
-  и  надзирающие  за нею немцы поторопились  прочесть  о победе, одержанной
Александром  Невским  над тевтонскими  рыцарями.  Не  будет  ли е?  описание
воспитывать русский национализм, направленный против Германии?
     Текст в учебнике сравнили с  тем, что рассказал о  кинокартине мальчик,
которого скрупул?зно расспрашивали  через  переводчика. В  итоге зондерфюрер
объявил:  рижские учебники  нужны! В них  нет вранья, и рыцарей там не мажут
грязью.
     Отец Георгий с приподнятостью заключил:
     - Как привело-то к тому, что наша взяла!
     Лонгин   поддакнул,  горячо  ожидая,  когда  войд?т   Ксения.  Знал   -
прихорашивается,  услышав  о  его приходе.  Он представил, с  какой задорной
живостью  она войд?т,  -  и  она  ворвалась  в  комнату,  напуская  на  себя
озабоченность, как если бы искала какую-то нужную ей вещь.
     Они обменялись лаконичным "здравствуйте".
     На Ксении - молочное в голубую клетку платьице, на  стройной, по-детски
тонкой шее - янтарные  бусы: "заметил,  нет?" - сверкнул е? взгляд. Красивые
волосы заплетены  в  две  густые тяж?лые косы,  оставляя на  виду  розоватые
наивные мочки ушей.
     Она старательно показывала ему:  его визит - не  такой уж и праздник. С
занятым  видом  помогала матери,  носила  из кладовки  соления. А  для  него
наслаждение  почти  плотское  -  следить, как  она  ступает, поворачивается,
склоняет  голову,  поднимает  руку...  Столь  благородными  кажутся  все  е?
движения.
     Наконец, не утерпев, она бросила ему вполоборота:
     - Ах, да! Я не забыла пароль, который вы с прошлого раза оставили.
     - А ну-ка...
     - "Рось"! Погодите! -  требовательно топнула  ножкой. -  Я хочу сама  и
отзыв назвать. "Порыв"! А позапрошлые я тоже помню. Пароль: "Витязь"! Отзыв:
"Дерзость"!
     У  них  такая  игра:  уходя,  он  оставляет  ей пароль  и  отзыв, чтобы
проверить в следующий приход.  Когда она назов?т  их определ?нное число (оно
известно лишь ему), они перейдут  ко второму  этапу:  связи через "соколиное
гнездо".  Устроят потайной "почтовый ящик",  куда будут  класть записки друг
для друга.
     Делая вид, что  у  них  роман  в письмах,  они на  самом  деле  готовят
освобождение России. Или делая вид, что готовят, поглощены романом?
     Сели  за стол, священник рассказал: в церкви подошедший к  нему мужчина
жаловался, что от немцев мало  милости  и кое-кто из  деревенских  подался в
партизаны. Идут разговоры: они-де за правое дело бьются, а кто немцам служит
-  предатель.  Верующего  мучило:  я  служу, охраняю  железную дорогу  и  на
зарплату семью кормлю. Предатель я?
     Отец Георгий поднял чашку с чаем и опять поставил на блюдце.
     - Я  стою и  думаю, как  ему полнее объяснить...  Думать  надо о  Боге,
говорю я ему. Священники у партизан  есть? "Да что вы, батюшка?!" А крестики
нательные  они  носят, молитвы читают, Евангелие признают? "Нет!"  А  вы? Я,
говорит, ношу и молитву читаю два раза в день. Ну, говорю, и далее держитесь
Бога - и не будете предателем. А он мне: немцам дорогу охранять - в своих, в
русских партизан стрелять? Я на это: убивать - грех, но вы - на войне. Так и
делайте, что положено.  Кайтесь,  молитесь  чаще. А что они - свои... как же
своими могут быть безбожники, что дерутся за безбожное дело?
     Ксения метнула сверкнувшими глазами на отца:
     -  Разве  этого  ждал  от тебя человек?  Ты  думаешь,  он на немцев  не
нагляделся? А ты, получилось, ответил, что они - борцы с безбожниками!
     Отец не без строгости охладил:
     - Потише! Приструним себя. - Поднял руку, призывая к молчанию, выдержал
паузу. -  Эти  бури и  в моей груди  бушевали. Утихли - благодаря  молитве и
Провидению.
     Он стал  наставлять:  один у  нас враг: и у немцев, и у  русских - враг
рода  человеческого.  Ловко умеет играть  на самом  бережном в  человеке,  в
правду-истину  рядиться.  Вот  о  ч?м не  след  забывать,  когда,  например,
услышишь  в устах  коммуниста выражение "святое чувство Родины". Что для них
свято - вс?  святое изгадивших?  Однако  многие  слушались их и  приумножали
мерзость.
     -  Потому  к  ним  относится сказанное  в  Книге  пророка Иеремии...  -
попросил Ксению подать Библию,  наш?л страницу, прочитал, как  часть  народа
Израилева и его цари отступились от  Бога,  насаждая идолопоклонство и творя
зло, и тогда Иерусалим был осажд?н иноземцами. Господь послал к израильтянам
пророка, дабы тот передал  им:  "Кто выйдет и  предастся Халдеям, осаждающим
вас, тот будет жив, и душа его будет ему вместо добычи".
     - Предастся Халдеям,  - повторил священник, - то есть врагам-иноземцам.
Можно ли такого человека предателем назвать?
     -  Мне  надо   одной  побыть,  подумать,   -   произнесла,   покраснев,
взволнованная Ксения.
     Пошла в свою комнату, отец проводил напутствием:
     - Это место в Книге пророка Иеремии прочти тридцать три раза.


        66


     Во второй  половине апреля  сорок третьего  года Псков принимал  Андрея
Власова  <b>(19)</b>.  Эта  фигура была крайне  интересна  для Лонгина, которому не
терпелось    узнать,   правильно    ли   он   понимает,   почему   советский
генерал-лейтенант стал сотрудничать с немцами.
     Гость   оказался  необыкновенно   высок,   выше   отнюдь   немаленького
фабриканта, которого представили ему в  городском управлении в числе местных
первых лиц. Костюм на Власове шился не на него, и  это при  очках с толстыми
ст?клами придавало его облику что-то добродушно неуклюжее.
     - Я  хоть и военный,  но  не хочу, чтобы передо мной  стояли строем,  -
пригласил он улыбнуться собравшихся в зале,  и  некоторое  напряжение, каким
попахивало перед встречей, рассеялось. - Сядьте все, пожалуйста, а я постою,
- добавил он кротко, вызвав у Лонгина впечатление: добрый чудаковатый Андрей
Андреевич - разве же не желанный гость в любой компании?
     Но  тут как бы  по обязанности показывая суровость или, скорее, то, что
да?тся она ему непросто, Власов произн?с раздельно:
     - От-вет-ствен-ность!  Тот зовущий долг... - он замолчал и  после паузы
промолвил  смягч?нно,  с  отмеренной  долей торжественности:  - Я  говорю  о
Русском   Освободительном  Движении...  -   стоя  под   острыми  любопытными
взглядами,  нестарый  ещ? человек словно бы скромно  потупился и совсем  уже
мягко  поделился:  -  Движение  возложило на меня  непосильную,  может быть,
ответственность - выступать от его имени,  ратовать за святую борьбу, за то,
чтобы чистые руки принимали заветы, дошедшие до нас от Александра Невского и
Димитрия Донского...
     Поговорив в таком духе чуть больше получаса, генерал пленил слушателей.
Василий Иванович С., сидевший рядом с Лонгином, прошептал:
     -  Видел я начальников - ни у  кого не  было такого дара  задушевности!
Чтобы человек эдакой цены и не взял эту роль?!
     Лонгин попросил Василия Ивановича сказать Власову, чтобы тот не вздумал
отказаться  от приглашения  поужинать.  Городской  голова,  слушая  просьбу,
приподнял брови, показав,  что  понимает е?  важность, и  прошептал с видом,
будто обещает что-то рискованное:
     - Для вас чего не сделаю... только бы вы не забывали.
     Когда генерала обступили русские, молодой человек с несколькими немцами
стоял  рядом  и  увидел, как  городской голова,  приглуш?нно говоря  что-то,
указал  на  него   гостю.  Тот  подош?л,  ответил  на  приглашение   улыбкой
удовольствия:
     - Истосковался я по русскому быту.
     -  А мне  хотелось  бы послушать вас  наедине... -  проговорил с ноткой
лести Лонгин.
     - Три человека, маленькие чины, от меня ни на шаг не отходят, - сказал,
посмеиваясь, генерал, - но если их  можно будет  поместить  через комнату от
нашей, мы с вами потолкуем без чужих ушей.


        67


     Из городского управления  он поехал в лагерь военнопленных,  побывал на
предприятии Лонгина,  сопровождаемый  хозяином,  после чего переступил порог
его квартиры.
     - У нас с вами дела  да  дела, а людям надо поесть, - Власов  словно бы
сделал  внушение  молодому  человеку,  тот  шутливо-церемонно  поклонился  и
пригласил троих приехавших с генералом в столовую,  самого  же  его  пов?л в
свой кабинет.
     Ужин был приготовлен на славу, но генерал покачал головой:
     -  Не соблазняйте!  Дайте чисто русской жизнью пожить... сейчас великий
пост.
     Лонгин разв?л руками: "дело-де ваше"  и с ехидством ожидал, как повед?т
себя Андрей Андреевич, который кинул взгляд на водку в хрустальном графине с
льдисто блестевшими гранями, с высоким горлом:
     - А от мамочки вс?-таки не откажусь!
     Хозяин не  сдержал смешка, и гость промолвил  с ноткой виноватости, как
бы распахивая душу:
     - В сво? время я  учился в семинарии,  а  там,  сказать  вам, царило...
словом, я усвоил  разницу  между внешней формой и тем, что под нею. Я был не
лучше  других,  и ныне  совестно вспоминать о  многом... Почему?  Потому что
жизненный опыт непререкаем: жить без веры нельзя!
     Лонгин,  который  жил  своей  собственной  верой,  не  знающей  постов,
заметил, когда стопки были осушены: "Вот уже и проехали первый тост!"
     Андрей Андреевич хрустко разжевал сол?ный груздь, извл?к из  нагрудного
кармашка мундштук: вещица была скрупул?зно сработана из цветной пластмассы.
     - Подарок, который изготовил для меня пленный боец, - проговорил веско,
вставил  в  мундштук  папиросу.  - Красноармеец, запертый в лагере,  искал и
подбирал  материалы, вытачивал и отшлифовывал каждое колечко.  Какое чувство
вкладывал он  в свой  труд? Надежду, что  сможет  вернуться  на  родину не с
клеймом  труса  и его после немецкого концлагеря не засадят в  сталинский. Я
стараюсь, чтобы надежда сотен тысяч таких, как он, сбылась.
     Лонгин оценил  аргумент на "отлично". Генерал изучающе смотрел на  него
сквозь очки.
     -  Итак  вы  с  немалым  успехом  работаете  на немцев?  -  произн?с  с
подковырочкой.
     "Теперь меня щ?лкают по носу  как не имеющего  подобного аргумента",  -
сказал  себе молодой  человек. Он хотел быть  проще.  Собрался поведать, что
верит в свою звезду, и коли она ему осветила его пути в месте, где до немцев
был всего шаг, он просто пош?л за звездой. С приятной учтивостью начал:
     - Видите ли,  я не торопился к  немцам, но после  того как отнеслись ко
мне наши... - и вдруг смутился, замолчал.
     - Я вас прекрасно понимаю, - Власов щ?лкнул зажигалкой, подн?с огон?к к
папиросе и закурил. -  Вы думали об  одном: чтобы наши не  погнали  вас  под
пули. А перейдя к немцам, вы увидели, что им нужны ваши  услуги. Тут уж будь
не промах.
     Лонгин с тоскливой скукой подумал: "А у тебя, разумеется, было не так".
     -  Не  нужно  обижаться,  -  Власов   затянулся,  сосредоточенно-плавно
выдохнул дым и разогнал его  рукой. - Я не сказал, что вы лишены того,  ради
чего  сделают  вот это... -  держа мундштук  большим  и средним пальцами, он
пристукнул  по  нему  указательным.  -  Я не  думаю, что,  несмотря  на вашу
молодость, вы не  чувствовали антинародность сталинского режима,  -  добавив
эту мысль,  он  начал  рассказывать,  как по нам?кам,  по оброненным  словам
улавливал:  многие  командиры  высокого  ранга были  готовы  бороться против
Сталина. Страдания народа, в особенности крестьянства, не  могли не  открыть
глаза.
     -  Но  в  то  время нельзя было  делать  решительных  шагов,  -  кратко
подытожил он, вздохнув.
     Лонгин не удержался:
     - Почему же?
     -  Дорогой  мой Лонгин Антонович,  - доверительно  промолвил Власов,  -
отвечаю вам! Вы не хуже, чем я, понимаете, что  политика Сталина и его клики
псевдонациональна,  их  патриотизм -  поддельный.  И,  однако,  нас  считают
изменниками! -  он, негодуя,  взмахнул  рукой  и взял  рюмку.  - А я  считаю
изменниками тех, кто не воюет против Сталина!
     Они обменялись взглядами и выпили.
     -  Вот вам моя идейно-политическая позиция! - не  без важности произн?с
Андрей Андреевич.
     "Да, но где же ответ на мой вопрос?" - сказал себе Лонгин.
     - Против Сталина уже воюют сотни тысяч русских,  - напомнил он, имея  в
виду не только роты и батальоны из вчерашних  красноармейцев,  но  и то, что
какое-то их количество имелось почти в каждом германском полку.
     Глаза гостя за ст?клами очков похолодели:
     - Это на?мники, состоящие на германской службе!
     Лонгин несколько озадачился:
     - Меня восхитило, когда я  узнал, что мобилизованные германские солдаты
получают жалование. Чего же  плохого в том,  что  его получают  и  русские в
германской форме?
     - Германские солдаты выполняют свой долг, воюя за Германию!  - разделяя
слова, произн?с повышенным тоном Власов. - Как можно не видеть разницу?
     Гость и хозяин сидели друг против  друга за накрытым столом,  думая,  о
ч?м у них спор.
     - Вы говорили, - промолвил с  видом истой  любезности хозяин,  - что вы
сами   и   многие  военные  понимали  антинародность  режима,  сочувствовали
разор?нному и угнет?нному крестьянству... Немудрено, что и другие понимали и
потому пошли воевать. Так почему они - на?мники?
     - Перестаньте! -  раздраж?нно бросил Власов. -  Вы прекрасно понимаете.
Для человека - родина, государство, законы есть данность! Если каждый станет
определять, каков режим и  нужно  ли выполнять долг, всегда найд?тся предлог
уклониться  от  долга... У этого увели корову,  у  того раскулачили родню, у
третьего... словом, будет дурно пахнущая отсебятина, сведение сч?тов.
     - Но это же так естественно, - заметил Лонгин непроницаемо.
     -   Это   естественно,   как  естественны  пороки,  себялюбие   и   вс?
доморощенное. - Андрей Андреевич выпил, закусил и воодушевл?нно продолжил: -
Военный, да и гражданин вообще - это, прежде  всего,  обязанности.  Нарушить
присягу можно только ради более или менее признанных принципов.
     "Более или менее... вы очаровательны!" - мысленно воскликнул Лонгин.
     Власов поделился:
     - Даже  немцы,  когда я  им рассказывал,  что творил со своими  Сталин,
называли это преступлениями и не сомневались - с ним надо бороться.
     - А с Гитлером? - ввернул молодой человек. - Вы их не спрашивали?
     - А вы? - и Власов с заразительным добродушием расхохотался.
     Лонгин,  которому  ничего  не оставалось,  как  хохотать  вместе с ним,
наконец  кашлянул  и  сообщил,  что читал  листовки  с обращением генерала к
Красной Армии: Сталин, его присные осуждались резко, доходчиво.
     Власов кивнул.
     - Но призыва переходить на сторону  неприятеля там не было! - сказал он
довольно.
     -   Действительно,   не   было,   -    вспомнил   молодой   человек   и
полюбопытствовал: - Почему? Вы посчитали, что не откликнутся?
     - То  есть  как? - обиделся  генерал. -  Откликнулись  уже  и на  такое
воззвание, без призыва! Число перебежчиков выросло.  Оно увеличивается - это
вам немцы подтвердят. Но надо оставить на дальнейшее...
     Лонгин,  как  бы в усилии понять, неопредел?нно  хмыкнул.  Власов  стал
разъяснять:
     - Немцы должны упираться лбом в  условие - обращаться к  Красной  Армии
может только русское национальное правительство!
     "Браво! - мысленно вскричал Лонгин и заключил: - А не попади он в плен,
и не было бы такого великолепного Андрея Андреевича!"
     Генерал  многозначительно поведал, что немало высокопоставленных немцев
поддерживают план создания Русской Освободительной Армии:
     -  Когда  советские  солдаты  увидят  перед  собой  Русскую  Армию,  е?
патриотический лозунг борьбы с антинародным режимом - наступит перелом.
     Он нахмурил брови и пожаловался:
     - Но  Гитлер и  кое-кто около  него тянут время. Крах под  Сталинградом
должен  бы  повлиять,  но  самые  убедительные  доводы  для  них   пока  ещ?
неубедительны. Я требую выделения русских подразделений из германских частей
и  сведения их  в  русские национальные  дивизии:  они  должны  быть не  под
германским, а  под нашим командованием.  Я настаиваю на  уч?те  всех русских
добровольцев и передаче  их нам, а мне твердят: германские полевые командиры
их ценят, это хорошие солдаты, командиры не желают ослабления своих частей.
     - Но я знаю сво?! В Русской Освободительной Армии окажется  до полутора
миллионов бойцов! - сказал, как молотком пристукнул Власов.
     - А если  Гитлер  вам не доверяет? Почему  вы  не  ожидаете  такого?  -
спросил молодой хозяин.
     - Ожидаю и чего похуже. Ему  не может нравиться мо? отношение к евреям.
В наши программные  документы  мы  не  включили и  не включим,  несмотря  на
давление, ни  слова  против евреев.  Мы - не  антисемиты!  Я  вообще  считаю
ненужным скрывать принципы. Мы и марксизм не отметаем огульно.
     Лонгин  не  без  влияния  винных  паров бодро  кивнул  и пожелал  гостю
скорейшего создания РОА.


        68


     Андрей Андреевич отлучился по надобности, и в кабинет скользнула Вохина
в строгом платье, шепнула хозяину:
     - Немецкие госпожи ох и злющие! того гляди, без спроса войдут!
     Беттина   из  военной  комендатуры   и   сотрудница  армейского  отдела
пропаганды Керстин давеча просили его устроить встречу  с русским генералом.
Им было велено на кухне ждать приглашения.
     Возвратился Власов. Хозяин указал ему взглядом на Тосю:
     -  Ну  как вам?  - и заговорщицки понизил голос: - Но есть и германский
вариант. Две службистки готовы пыхнуть азартом в отдыхе от службы.
     Андрей Андреевич, возвышаясь над девушкой, осматривая  е? сверху и чуть
прикасаясь ладонью к е? волосам, проговорил:
     - Тебя, русскую пяточку,  напоследок  русской  ночи  потопчу. А  сейчас
постелешь перины вот тут?  - он кивнул на стоявшую поодаль от окна оттоманку
и повернул  голову к хозяину: - Хочу, как помещик,  в перине утонуть. Гоголь
больно  зримо  описывает, как  для  Чичикова взбивала  перину...  у помещицы
Коробочки это было... эх, забыл.
     -  Фетинья,   -   назвал  имя  служанки  Лонгин,  в  детстве  обожавший
представлять персонажи Гоголя.
     -  Отличником  были  в  школе!  - воскликнул  Власов. - Знала  бы  ваша
учительница, кому пят?рки ставит!
     Тося приготовила пышную постель, пожалуй, нисколько не уступив Фетинье,
и Андрей Андреевич шл?пнул е? по ядр?ному заду:
     - Присылай  немок! Кстати, -  он  обернулся  к Лонгину, - при них можно
продолжать разговор?
     - Без опасений. Их знания русского исчерпываются непечатным резервом.
     Раздались  бойкие шаги, и две  молодых женщины в военной форме, которая
весьма шла  им, быстро  вошли  в  кабинет. Керстин,  высокая,  тощенькая,  с
длинным  носом и небольшими зоркими глазами,  чуть косолапила, что придавало
ей  своеобразную пикантность. Беттина была крепка, и  фигура и  волевое лицо
выдавали в ней  спортсменку. Она строго взглянула  на перину, в то время как
Керстин,  вскинув  руку  так,  словно держала  пистолет, прицелилась  в  лоб
Власова указательным пальцем:
     - Пиф-ф-ф! - и захохотала.
     Он, застигнутый  врасплох таким  началом, искал,  как  бы  поостроумнее
подыграть,  но  лишь  склонил  голову  набок.  Беттина  шагнула  к  нему  и,
по-немецки приказав поднять руки, стала,  будто производя обыск, похлопывать
его ладонями  по  бокам,  е?  руки ринулись  под его  пиджак, ощупали  торс,
тронули пах.
     -  Эгей!  -  оробело  подал  голос  Андрей  Андреевич:  пальцы  женщины
вторглись ему в ширинку.
     - Малшык...
     Она, запрокинув голову,  смотрела ему в глаза, прятавшиеся за  толстыми
ст?клами очков.
     Керстин подскочила к нему сбоку, сняла с него пиджак, рубашку,  Беттина
расстегнула на н?м ремень.
     - Малэнкий малшык, не бойсья...
     Немки в один миг раздели Андрея Андреевича донага и остались сами в ч?м
мать  родила. Беттина натянула  презерватив  на стоячий фаллос  и, держа его
правой  рукой,  стала  пятиться  к  оттоманке.  Керстин  за  спиной  мужчины
наклонилась  и обеими руками толкала его  в зад с видом, будто тот  не хотел
идти и каждый его шаг стоил ей немалых усилий.
     Беттина ощутила позади  себя постель  и, вс? так же остро глядя снизу в
глаза  Андрею  Андреевичу,  попробовала пальцами  тв?рдость  его  торчащего,
приподняла ладонью  увесистые яйца,  пощупывая  их.  Андрей  Андреевич  сжал
могучими пятернями ягодицы женщины, поднял е?,  опустил на перину, в которой
та утонула.  Он нал?г на не?, вкрячил елдак по яйца, страстный мужской выдох
переш?л в  утробное урчание, мужчина стал  жадно наддавать, встречая  ловкие
умелые подкиды.
     Керстин прилегла  на перину рядом с подругой, схватила  е? кисть  руки,
прижала к зеву и стала потираться им о не?, энергично двигая задом.
     Лонгин  сначала из-за стола наблюдал за происходящим,  затем разделся и
л?г  на  кушетку  у  стены напротив  оттоманки.  Керстин  бросилась к  нему,
коснулась  носом жезла гордости,  чуть  прикусила  уздечку  и, обеими руками
пожимая  яйца, начала  источать  французскую  ласку. Лонгин,  однако,  хотел
изойти в не?, прикрикнул:
     - Цыц, бабец!
     Уложив бабца  спинкой на  кушетку, вбил  и пон?сся. Гребень  у не?  был
расположен  низко, фаллос сладко задевал его  - она,  быстро дойдя, пережила
вздрог со стоном. Семью толчками позже ухватил эту радость и молодой хозяин.
     Обе  пары предались  отдохновению в постелях. Андрей Андреевич подложил
под голову две  подушки, Беттина  привалилась к нему спиной, е?  зад льнул к
его паху, меж тем как кисть руки Власова замерла на женском лобке.
     - Скажите вашей, пусть пройд?тся по кабинету, - попросил он хозяина.
     Тот перев?л просьбу, Керстин  вскочила  с кушетки  - высокая, хрупкая -
задиристо улыбнулась Власову, промокая салфеткой промежность. Держа салфетку
двумя пальцами,  небрежно взмахнула ею и отбросила, расставила ноги, двинула
впер?д пахом.  Кунка у  не?  была  пухлогубая и  при  худых ляжках  особенно
выделялась. Андрей Андреевич с хрипотцой хихикнул и, причмокнув, воскликнул:
     - Какой беляш!
     Керстин мелкими шажками приблизилась  к оттоманке, присела на корточки,
довольно глядя,  как он, подавшись к ней,  рассматривает сквозь очки е? зев.
Вскочив, она повернулась к нему попкой, шагнула к Лонгину, вернулась, прошла
в  одну сторону кабинета, в другую, озорно перекашивая таз, так  что ягодицы
поочер?дно подскакивали, будто на весах.
     -  Стрекоз?л!  Так называется  этот тип,  -  промолвил  сахарным  тоном
Власов.  -  Видите, до  чего легко  поднимается на  цыпочки, как  пружинисто
покидывает  задик!  как  поворачивается!  И  эта походочка  с  перекосиками!
Поменяемся?
     Беттина отправилась  на кушетку к Лонгину, а женщина-стрекоз?л прилегла
на  постель  к  Андрею Андреевичу,  уткнувшись носом в  его грудь. Он прижал
ладонью  вертлявую  попку,  однако  от  продолжения  отвл?к  голос  молодого
человека, которому приелись телесные утехи:
     - Если будет по-вашему,  у вас под командованием окажется русская армия
в полтора миллиона...
     - Друг мой,  вы необыкновенно милы, -  Власов усмехнулся, -  но вс?  же
этого недостаточно, чтобы получать ответы на подобные вопросы.
     -  Мне кажется, вы мне уже ответили.  Не  сказали того, чего  не хотели
сказать.
     - То есть вы, как немцы, считаете, что я возьму их за горло, как только
у  меня окажется  армия,  или просто  перейду  к  Сталину,  - сказал  Власов
брюзгливо, как говорят о надоевшем.
     Лонгин  обезоруживающе улыбнулся,  и  Андрей  Андреевич  пожелал, чтобы
прошлась Беттина. Нагая женщина поднялась с кушетки, завела руки на затылок,
чувственно  потягиваясь.  Плавно   переступая  по  кабинету,  она  замирала,
прогибала спину, то упирая ладони в ягодицы, то приподнимая ладонями груди.
     Генерал, словно находясь в другой комнате, произн?с патетически:
     - Я могу служить только русскому народу, который уже двадцать пять лет,
с семнадцатого года, вед?т неравную борьбу против большевизма!
     "Вещает тот, кто в восемнадцатом вступил добровольцем в Красную Армию!"
- мысленно продолжил молодой человек, едва не захлопав в ладоши.
     Андрей  Андреевич,  следя  за  Беттиной,  которая,  пройдя  перед  ним,
повернула назад, отметил:
     - Тип - английский дог.
     Лонгин  хмыкнул.  Голая  рослая  немка  с  е?  сумрачной  вкрадчивостью
движений в самом деле напоминала дога.
     Андрей Андреевич нехотя слушал голос молодого хозяина:
     -  Мне  хочется  понять, как вы объясняете  вашу позицию  немцам и  как
объясните до конца мне - русскому.
     - Я  не боюсь доносов.  Наша идея  - это политическая  свобода  и права
человека! У  нас та  же  цель, которая  была у великих борцов  за свободу: у
Джорджа Вашингтона, у Бенджамена Франклина, - произн?с  лежащий на оттоманке
Власов.
     Нагая Керстин, прил?гшая на него, лизнула его грудь, меж тем как Лонгин
заметил про  себя: ну да,  куда  же  без  Америки?  Не  отметая  марксизм, и
демократии  отвесим   низкий  поклон.  Заполучим  любовь   пленных   и  всех
недовольных  как немцами,  так  и  Сталиным,  встанем  во  главе собственных
вооруж?нных сил.  И,  держа Германию за горло,  будем стараться выиграть как
можно больше у американцев, у англичан, у Сталина.
     Керстин,  возбуждаясь,  заелозила  на  мужчине,  требуя,  чтобы  Лонгин
перев?л ему:
     - Zumf! (Щипай!)
     Она  укусила Андрею  Андреевичу  сосок,  приподнялась  и, двигая задом,
приноровилась, обеими руками направила елдак себе в щель и уселась на него.
     - Zumf! Zumf!
     Он  стал  щипать  е?  попку, которая  заходила  по  горизонтали,  затем
принялся подкидывать женщину, сильными бросками отрывая от постели свой зад.
     Беттина, глядя на них, легла рядом с Лонгином; поддаваясь волнению, она
прижималась к нему, усеивала поцелуями его тело атлета. Он  отвечал с ленцой
и, думая,  что угадал,  какую позу  она предложит, вдруг  увидел  иную:  она
встала  на четвереньки,  тут же прильнула к постели грудями и щекой, вытянув
впер?д руки и круто вздыбив попу...
     Когда стихли стоны одной и другой  женщины, растянувшийся на  оттоманке
во всю длину своего роста нагой мужчина в очках промолвил:
     -  Перечитайте  "Тараса Бульбу".  То, что  вам  не  понравилось в  моих
объяснениях,  ид?т  от  души  усатого запорожца.  Но мне  невероятно  близок
Андрий, вс? отдавший за ласки  прекрасной панночки, которая есть сама жизнь.
Судьба его трагична, но я - Андрий.


        69


     Лонгину  нравилось   выглядеть   примерным   молодым  человеком,   что,
несомненно,   бывало  в  доме   Усвяцовых.   Виноватый,   сравнивая  себя  с
истаскавшимся псом, он навестил их в день, когда было принято печь пирожки с
молодым ревенем и  сахаром и  класть  в один  из  пирожков копейку  царского
времени. Чтилось поверье: кому такой пирожок попад?т, того жд?т радость.
     Когда он  постучал в дверь,  семья пила чай.  На  пришедшего смотрели с
таким многозначительным интересом, что он почти сконфузился. И услышал слова
Ильи:
     -  Ксения сказала - если не  врань?, то сейчас Лонгин Антонович прид?т.
Ей копейка досталась.
     Девушка из-за стола уверенно и невозмутимо ответила:
     - Это неправда!
     Отец Георгий оторопело гмыкнул,  с растерянным смешком покачал головой.
А Лонгину сумасшедше захотелось подпрыгнуть на месте и пристукнуть каблуком.
Девочка его любит, и она не размазня - у не? есть характер!
     Священник,  что он охотно и часто делал, стал живописать поверья, а вс?
существо  Лонгина  страстно   затомилось:  девочка   в  упрямом  спокойствии
зачерпнула ложкой варенье,  отправила в рот, поднесла к  губам чашку  чая и,
обж?гшись, ничем это не выдала, только сильнее покраснела.
     А гость  в  ужасе,  что станется,  узнай девочка  о его  утехах,  вдруг
отч?тливо проговорил:
     - Сижу мерзавец мерзавцем.
     Хозяин, вновь было поднявший чашку, расплескал чай.  Лонгин спохватился
и объяснил самобичевание:
     - С работы приш?л к вам... а работаю на немцев.
     -  Да  уж  говорили  об  этом,  -  отозвалась  с   облегчением  Татьяна
Федосеевна.
     Вдруг  привстала девочка, обратив к  молодому человеку  пунцовое  лицо,
хлопнула по столу ладонью:
     - Вас понимают  и относятся очень серь?зно  и...  и знают - вы готовите
спасение России, рискуя жизнью!
     Отец  Георгий  воззрился  на  дочь.  Лонгин,  благодаря  Ксению, учтиво
наклонил голову:
     - Прошу  меня великодушно извинить!  Похоже,  что я рисуюсь,  а  это  и
впрямь неуместно. Спасибо вам!
     Его ел стыд. По е? нам?кам  он догадывался: она  внушила себе, будто он
тайно    помогает   неким   партизанам,   что   героически   борются   и   с
партизанами-большевиками,     и     с     немцами.    Настанет     час     -
партизаны-антикоммунисты  поднимутся  и  в тылу сталинских  войск.  К  этому
времени Германия  потерпит  военное поражение -  немцы отступят на  запад, а
сталинцы побегут из России куда понесут их ноги... Ксения нарисовала раз эту
картину - якобы свой навязчивый сон.
     Пользуясь  е? фантазией, Лонгин эксплуатировал  ореол  героя... Убеждал
себя:  нет смысла  разуверять  е?  - все  его  доводы  она пойм?т только как
недоверие к ней.
     Они пили чай, глядя в глаза друг другу. Е? щ?ки  были вс? ещ? розовы от
вспышки, но  до чего нежно  белели атласные  виски.  Он,  словно  в том была
нужда, попросил позволения приходить почаще - она слегка кивнула.
     Хозяин и  хозяйка, потчуя  гостя печеньем-вареньем, делали свои выводы.
Восемнадцатый год пош?л  дочери... Отец Георгий заботливо  попросил молодого
человека:
     - А о немцах не задумывайтесь. Сейчас я прочту, что прив?л меня Господь
прочесть, когда началась  их война с Совдепией.  - Он степенно  встал  из-за
стола, прин?с из молельной каморки блокнотик в перепл?те тисн?ной кожи:
     -  В  те дни в Белграде  я посещал верующего русского и в  его  богатой
библиотеке  заинтересовался "Очерками  об  Эфиопии".  Эта древнехристианская
страна в Африке - колыбель веры среди невежества - должна заключать в  своей
истории особенно важное Божье поучение.
     Отец Георгий стал  читать  в блокноте выписку из  белградской  книги. В
начале XVI века на Эфиопию наседали турки. Этим тяжким, беспокойным временем
воспользовались живущие в стране  язычники, восстали и захватили центральный
район страны. Тогда эфиопы-христиане обратились за помощью  к одним из самых
опасных,  хищных колонизаторов  того времени - португальцам.  Они уже успели
проглотить  жирные  куски   Африки.  Соедин?нные   силы  эфиопов-христиан  и
португальцев  обратили язычников  в бегство,  разбили  и отогнали турок.  Но
португальцы остались хозяйничать в стране.
     - И тогда, -  проч?л  отец Георгий  тихо и многозначительно,  - широкое
народное возмущение обратилось на них, и им пришлось убраться<i>.</i>


        70


     "Она  - моя суженая? Я вправду  хочу  от не?  детей?" - повторял в себе
Лонгин, чувствуя, что  иная жизнь не по нему.  Он пригласил Ксению в  театр.
После знойного дня был предгрозовой душный  вечер, выгоняющий пот, низко над
головой сияли месяц и  большие зв?зды, а в стороне дрожащим  светом  озаряли
небо зарницы.
     Рижская  русская  труппа  давала в  псковском театре оперетту Легара "В
стране  улыбок". До  чего  обольстительна  была Ксения  в  вечернем  платье,
которое подч?ркивало тонкость и длину е? девической талии.
     В театре  собрались почти все знакомые:  военный  комендант,  городской
голова, Олег Ретн?в  и  один  из  его  подчин?нных  обходительный  парень по
фамилии Колохин, носивший  в  петлице т?мно-зел?ную ленточку с мечами - знак
отличия для добровольцев восточных областей.
     Оперетта  вызвала  у  публики  какой-то  лихорадочно-разудалый  приступ
веселья.  В антрактах громко хохотали, жадно  пили  холодный  морс  местного
изготовления  и французское вино, женщины бросали  по  сторонам возбужд?нные
взгляды...
     Когда стали расходиться, комендант ощутил потребность в широком жесте -
отдал  распоряжение Ретн?ву, и  тот стал окликать  избранных...  Пару  дюжин
гостей пригласили в комендатуру "на лик?ры".
     Клара, угадавшая предмет страсти Лонгина, бросилась к Ксении, утверждая
с  радостной категоричностью - та должна непременно сесть  с ней "в  женском
кружке". Женщина не  ревновала - она испытывала азарт соучастницы, уверенная
в цели приятеля развратить девочку.
     - Обязательно напою малышку! - шепнула ему.
     Он попытался не пустить Ксению, но  та, не услышав слова Клары, легко и
тв?рдо сказала:
     - Без волнений, пожалуйста! Мне не нужна опека!
     И  оказалась за столом  между  Кларой и тощей Керстин. Заш?л разговор о
качествах сыров, Лонгин вместе со всеми смеялся шуткам, и вдруг Керстин, чья
худоба  и развинченность были  по-своему так действенны, предложила тост  за
кого-то,  чь?  имя  пока  не  называла.  Лонгину мигом  вспомнилось, как она
восхищалась им, когда их постель бывала мокрой от пота!.. Сейчас  она - само
воодушевление - говорит о неком истом герое, созданном не для шумихи, но для
того, чтобы его усилия вели к победе. Глаза женщины пылко блестят, из рюмки,
зажатой костлявыми пальцами, проливается лик?р. Упорядоченно и без  малейшей
ж?сткости звучит немецкий, фразы ясны, как раскрытая ладонь. Она  предлагает
выпить  за человека, принадлежащего к титанам, которые непревзойд?нно делают
сво? дело.
     Лонгин знал, что Ксения понимает по-немецки,  и терзался: немка  выдала
свою связь с ним. Сейчас прозвучит его имя...
     - За Гебхарда Блюхера, победителя Наполеона! - провозгласила Керстин.
     Молодой человек отв?л от не? потухший  взгляд, и тут девочка,  нашедшая
его глаза, направила на него указательный пальчик и быстро пригубила рюмку.
     В  эту  минуту, когда  все  поднимали  рюмки  и  пили,  никто больше не
удостоил  его вниманием. Клара охмуряла представительного  с седыми  висками
капитана строительных войск, Беттина  сидела среди выздоравливающих раненых.
И лишь в  глазах девочки он,  Лонгин, заслуживал всего  того, что можно было
сказать о Блюхере, о Наполеоне, о ком угодно.
     "Моя суженая!" - мысленно повторял он.
     Клара  пыталась  поднести  к  е? губам  рюмку  "бенедиктина"  -  Ксения
смотрела  на  женщину  холодно-скучно, наконец, та отступила, чтобы  сказать
Лонгину:  "Ничего   у   тебя   не  выйдет  с  ч?ртовой   крошкой!  Она  жд?т
драгоценностей от парижских ювелиров".
     Комендант  распорядился  раздать  одноразовые   пропуска  для   ночного
хождения всем тем, кто, в отличие от Лонгина, не  имел постоянного пропуска;
пьяные и полупьяные  гости выходили  в ночь, которая  так  и не  разразилась
грозой. Тишь была тягостно-безветренной, пахло пылью.
     Молодой человек  в?л  девушку под руку. На  перекр?стке, откуда до  его
дома было чуть больше квартала, она просто и  спокойно обратилась к  нему на
"ты":
     - Пойд?м к тебе?
     Ему  стало не  по  себе.  Представляя, кем она видит  его,  он  не смел
погружать е? и себя в  то, что проделывалось в его квартире несколько  часов
назад. Осторожно поцеловал е? висок, е? жаркую щ?ку, мочку уха:
     - Не будем сходить с ума. Родители до утра изведутся...
     Она  встала к  нему спиной, произнесла  тихо:  когда комендантский  час
заста?т е? у  подруги, она у не? ночует. Он мягко  возразил: на этот раз она
ушла не к  подруге,  а  с ним...  Обнимая  е? сзади, прикасаясь ладонью к е?
животу, прошептал:
     - Я очень  уважаю твоих родителей, а по их  убеждению кое-чему надлежит
произойти после свадьбы...
     Она ждала. Его руки загуляли по е? телу, и тогда она играючи вырвалась.
Они  поспешили в городской сад и до предрассветного часа занимались тем, что
она ускользала, а он ловил е?, ласкал, целовал,  истомл?нно прижимал к себе,
чтобы вдруг опять дать ей вырваться и преследовать е? снова.


        71


     Лишь  осенью Лонгин  сказал мысленно:  "Жертва  принесена".  Почти  два
месяца выносил он  воздержание  и в  день  их  очередной встречи  чувствовал
дразнящую л?гкость от провед?нных в одиночестве ночей.
     Солнце  слабо, но  пригревало,  он и  она были у  реки,  вдоль  которой
тянулось то, что в  старину представляло собой крепостной вал.  Из  земляной
насыпи там  и тут выступали глыбы, будто  почерневшие  исполинские  кости. У
воды лежали  серо-зеленоватые  мшистые  стволы былых древесных гигантов. Меж
ними  округло выдавались из  илистой  почвы великаны-валуны,  тоже  обросшие
густым мхом.
     Молодой человек забрасывал удочки, Ксения прохаживалась возле - бранила
немцев,  радовалась слухам  об их поражениях,  мечтала,  что  Красная  Армия
поверн?т  оружие  против НКВД,  Сталина.  А мужчине страстно хотелось, чтобы
этот  мелодичный горячий,  чувственный голосок вещал о н?м... Лонгин начинал
тоже  поругивать  немцев,  рассуждая,  что  партизаны-антибольшевики   будут
посильнее  партизан-коммунистов... Уж  он-то  знает  -  Ксения  догадывается
совершенно верно.
     Девушка  зачарованно  слушала.  В длинном  кожаном плаще, перехваченном
тугим поясом,  она  уселась на лежащий  ветхий ствол.  Лонгин не  без пафоса
произносил:  с какой охотой работал  бы он не  с немцами,  а с русскими - не
красными, конечно.
     - Но среди немцев у вас  столько приятелей! Вы от них не отойд?те! -  с
тревожной злостью вскричала Ксения.
     Он вскочил  на  огромный  валун  - каким  упо?нным  взглядом она  снизу
смотрела на него, восклицавшего:
     - Немцы, русские, кто-либо ещ?...  Что  такое они все? Ты же чувствуешь
мои возможности! Есть вот! - он направил указательный палец  себе в грудь. -
А остальное - только фон из стран и войн.
     - Но  не Родина! - воскликнула она жалобно, со слезами. - Спаси Россию!
- просила так, точно в эту минуту в реке тонула собака и Лонгин мог вскочить
в лодку и вытащить е? из воды.
     "Да  я  для  не?  поболе России!" - объял его непередаваемо возвышающий
порыв. Он спрыгнул с валуна, девушка вскочила с колоды навстречу ему, уголки
е? влажного рта дрогнули, растягиваясь, глаза потемнели.
     Он обнял  е?,  почти  бегом  они направились к  нему домой. Нетерпеливо
раздевшись, затеяли борьбу на постели, он согревал е? груди ладонями:
     - Чь? это?
     Ксения захл?бывалась сумасшедшим смехом:
     - Тво?! Тво?!
     Он брал  в рот сосок, щекотал  языком, а  рука скользила  по  е? животу
вниз:
     - Попка ваша  под ш?лком тугая. Поддеваю я пальцами ткань, вам теснящие
снять помогая, взять готовясь медовую дань.  Помассировав чуткое место - для
тебя, покрасневший жених,  - я дразню нетерпенье невесты, тормозя  между губ
наливных.
     Лонгин выдыхал с грудным рокотком:
     - Пухленькие нижние губки! Что они так сжались? Кто их раздвинет?
     Заласкав ртом е? невинный тюльпан, так что остро  разогрелась глубь, он
л?г  навзничь, и, когда  она оказалась сверху, приподнял е?, повернул к себе
спинкой  и помог  усесться  на пах. Она  приподнялась,  упираясь  коленями в
постель  по  сторонам  от  его туловища,  двигая  попкой,  пристраиваясь. Он
поглаживал, щупал, пощипывал е? булочки, снизу вправляя торчащий сук меж губ
и произнося:
     -  Меж двух долек  апельсина закрутела сласть малины,  кто там колышком
стоит и по яйца будет вбит?
     Она  сквозь  плач  хихикнула,  ей  было предоставлено призывать вс?  е?
мужество   в   напоре   на   фаллос.   Стонала,   вскрикивала,   замирала...
поддерживаемая опытными руками, вновь приподнималась... Он налюбовался на е?
ягодицы, которые напрягались, вздрагивали и чуть расслаблялись, чтобы  снова
напрячься. Попка после  каждого подъ?ма оседала  ниже,  ниже,  поясничка вс?
более прогибалась.
     Им  казалось,  они только-только  возликовали,  как долетевшим стуком в
дверь  заявил о  себе посыльный - Лонгина ждали дела.  Покончив с  ними,  он
отправился к Усвяцовым и посватался.


        72


     Помолвку  праздновали жареным порос?нком. Жених  и невеста торопили  со
свадьбой - улыбающийся отец Георгий посмотрел на жену:
     - На Покров, что ли?
     - На Параскеву Пятницу, - чуть-чуть продлила время Татьяна  Федосеевна.
- Параскева - женская святая, бабья заступница.
     Оставалось больше двух недель.
     Хозяйка подкладывала лучшие куски  на  тарелку  будущему зятю, а хозяин
был  отвлеч?н  чем-то  своим,  ел  с  радостно-рассеянным  выражением.  Дочь
окликнула его:
     - Ты о нашей с Лонгином судьбе размышляешь?
     Он встрепенулся:
     - То есть и об этом... Но сейчас  я о другом хотел сказать, - обратился
к е? жениху: - Это на тему наших прошлых разговоров.
     Накануне   священнику  представились  несколько  русских  добровольцев,
служащих  в германской части, заказали молебен  за  упокой душ рабов  Божьих
Волобуева и Половинкина, чьих им?н не  знали <b>(20)</b>. В сво? время Волобуев был
зачислен красноармейцем в 3-ю роту 1096  полка, а Половинкин  - в  5-ю  роту
1044  полка. Эти два человека демонстративно  отказались  принимать присягу.
Были и ещ?  такие же, но их  фамилии неизвестны. Произошло событие в декабре
сорок первого,  в городке  Михайлов к югу от Москвы. Оба  полка находились в
составе 325-й стрелковой дивизии 10-й армии Западного фронта.
     Красноармеец   Волобуев,  единоличник,   родственники   которого   были
репрессированы Советской властью, перед строем заявил:
     - У меня нет врагов.  Стрелять мне не в кого. Если попад?тся  даже  сам
Гитлер - я вс? равно стрелять не буду.
     Красноармеец Половинкин произн?с сво?:
     -  Присягу принимать не буду. Убивать гитлеровцев также не буду потому,
что колхоз сделал меня пастухом.
     Лонгин был пораж?н, воображение навязывало  суровое зрелище. Стоят  два
безоружных  человека,  вокруг  которых  мечутся  лютоглазые  военные,  а  на
расстоянии, когда вс? видно и слышно, замерли нескончаемые ряды серых фигур.
     Как  просто  могли  поступить  оба  крестьянина:  присягнуть,  а  потом
перебежать  к немцам. Но что-то  не позволило  им так  сделать.  Что? Они не
чувствовали себя  настолько  слабыми,  чтобы  забыть о  достоинстве.  Власть
унизила  их  там,  где смогла, но могла  она  не  везде и  не всегда. И  они
открыто, при свидетелях, сказали ей об этом, отказавшись делать то, для чего
ей понадобились.
     В их ответе была безупречная красота чистого мужества. Кто обвинит их в
его недостатке? или в хитрости?
     Отец Георгий прервал молчание:
     - Жив русский народ такими, кто правду отстоит правдой!
     Лонгин неожиданно вставил:
     - А вот бы и  церковь соблюла  правду - объявила их святыми,  в Русской
земле просиявшими! Ведь не объявит, а?
     Священник  побледнел,  замкнулся. Крестясь,  произн?с: упаси  его  Бог,
червя ничтожного, касаться подобных тем.
     Лонгин долго не  мог побороть волнение.  Когда прощался с Ксенией,  она
шепнула:
     - Ты вс? о них думаешь?
     Кивнул. Образы двоих крестьян уже никогда не оставят его, поселив в н?м
привычку  нет-нет  да и вглядеться в попавшееся тут или там лицо -  такое уж
простое, каким оно кажется?
     Его  крутило  в  деловой  сутолоке,  он  добивался  большей  отдачи  от
предприятия и в мелькании дней,  спозаранок выйдя из квартиры, столкнулся на
лестнице с прибежавшей Ксенией:
     - Папу посылают в село! Мы уезжаем.


        73


     На плечи Усвяцовых легли хлопоты: перебираться из Пскова в  направлении
фронта,  в  село  Выходцы. В  советское время его  переименовывали в  колхоз
"Ленинский   путь".  В   селе  стоял  каменный   храм  святого  Пантелеймона
Исцелителя, коммунисты превратили его в хранилище кормов для скота. В начале
войны о Выходцах разнеслась  радостная слава. Когда, по распоряжению немцев,
храм был открыт, на торжественное богослужение  прибыл германский генерал со
своим окружением - поклонился русскому Богу.
     Было в  наивно-лучезарную пору,  когда колхозники с бережной  жадностью
читали листовки с портретом Гитлера-освободителя, когда сами собой возникали
благие для немцев народные инициативы. В те  дни в лесах скрывались  крупные
группировки советских окруженцев, и  жители некоторых деревень, где ночевали
беспечные  ещ?   немцы,  ставили  караулы  -  предупредить,  если  окруженцы
приблизятся.
     Увы,  негибкая  оккупационная власть часто  делала  то,  чего  вожделел
Сталин: отталкивала русских. Но восторг по поводу события в Выходцах жил.
     Село не бедствовало,  храм полнился верующими. Служил в н?м престарелый
священник,  который   при  Советах  получил  нефрит  почек   в   лагере   на
торфоразработках. Осенью сорок  третьего он умер, на его место  Православная
миссия направила отца Георгия.
     Расхворалась его младшая дочь, сын Илья, слабый здоровьем, жаловался на
боль  в горле, но священник не  отложил отъезд: как  бы не подумали, что его
смущает приближение Красной Армии.
     Лонгин и  Ксения  попросили срочно  их  обвенчать.  Он смиренно потупил
взгляд:
     - Разве не  вдоволь забот с отъездом,  с  болезнью  детей? Зачем зряшно
суетиться? Это грешно. Привед?т Бог - сочетаетесь в Выходцах.
     Лонгин  уговаривал Ксению  остаться  с  ним в  Пскове, но она  не могла
бросить мать с больными детьми. В распутицу, в неприютный, с первыми  белыми
мухами день отправились на подводах.
     Когда  жених выбрался в Выходцы, длился  пост:  свадеб не играют.  Отец
Георгий благодушно рассудил:
     - Видите, вс? к  тому,  что ко  вреду  спешка,  а не к  пользе. Значит,
сыграем свадьбу на масленицу. Вот и Ксении будет восемнадцать лет.
     Жених,  сидя  рядом с  невестой  и  чувствуя,  как  ей хочется  к  нему
прижаться,  озирался  в   освещ?нной  керосиновой   лампой   комнате   дома,
досаждавшего влюбл?нным теснотой.
     Они отправились прогуляться по молодому холодку ещ? неустоявшейся зимы.
Миновали околицу с кривой городьбой заснеженной поскотины, когда близкий лес
загудел  от ветра. Ветер расходился,  вс? гуще  сыпали мелкие  снежинки,  их
струйки в неплотной темноте стекали по стволам старых сосен и елей.
     Лонгина проняло наплывом клокочущего подъ?ма,  будто он  осушил  залпом
большой стакан горячего, сдобренного ромом портвейна с пряностями.
     - Кого я люблю, я особенно люблю зимой, когда в спальне слышна вьюга! -
он поцеловал Ксению в губы.
     - Поэтичный экспромт! - Ксения порывисто нахлобучила ему шапку на самые
глаза.
     - Я цитирую философа, который  говорит, как важен  холод для  жизненной
борьбы и радостей. Философия очень мне  помогает, - и Лонгин доверил девушке
осмысленное в последнее время.
     Немцы оказались слишком  самонадеянными задаваками: они  поставили себя
так, что им не выдержать. Воюй они с СССР один на один - не было бы вопроса.
Советы пали бы хотя б уже потому, что нечем бы  стало кормиться: население и
до войны перебивалось на карточках, простого хлеба и того не ело досыта.  Но
Америка - даже  если не  считать вооружение и технические материалы - спасла
Советы  продовольствием,  и  время  явно  работает  против  Германии.  Когда
Великобритания и Штаты даванут на  не? и всей своей военной мощью - неминуем
капут.
     - И тогда возрождение России... - начала было Ксения.
     - В России ничего хорошего не будет. Мы уплыв?м в Гренландию!
     - В Гренландию?.. - едва ли не беззвучно повторила девушка.
     - На блаженный ледяной  остров  -  владения  датских  королей! - Лонгин
рассказал,    что    не    раз   пил   пиво    с   работавшими   в    Пскове
электротехниками-датчанами, был  накоротке с  представителями датских  фирм.
Как он  понял, у малочисленных немцев в занятой ими Дании далеко не до всего
доходили руки. Там  вполне можно подготовиться и в  подходящий момент отбыть
за океан. Средства у него имеются, и он их умножит, ликвидировав дело.
     В  холодной Гренландии  для  оружия  и всевозможных  механизмов годится
только особая, морозостойкая смазка. Те, кто  е? поставляет,  за товар берут
дорого. Лонгин создаст предприятие,  которое станет обычные  смазочные масла
превращать в морозостойкие: они окажутся дешевле привозных - дело пойд?т.
     У Ксении распахнулись глаза, она воскликнула с болезненной ноткой:
     - А освобождение России? А... а мама и папа?..
     Лонгин, растроганный,  заверил: мама и папа будут  с ними - они откроют
православную миссию для духовного окормления гренландских эскимосов.
     - Ну, а относительно освобождения России, - сказал он с грустью, - если
явятся надежды и возможности - мы не уедем ни в коем случае!
     -  Они  явятся!  -  девушка упрямо  топнула  сильной  ногой по  пухлому
сыроватому снегу и закончила ш?потом: - Я верю...
     Он   крепко   обхватил   е?,  шепча  интимно-щекочущие  прозвища.   Она
проговорила томным голоском:
     - В Гренландии ведь одни льды и камни...
     -  Не  только! На южном побережье распространено  бер?зовое криволесье.
Сколько там водится симпатичных пушистых зверьков  - леммингов!  А мускусные
быки или овцебыки. Нигде больше в мире нет их - а одни названия чего стоят!
     Пора было возвращаться.  Они шли  и то и дело  стряхивали  друг с друга
липкие снежные хлопья.


        74


     Он  уезжал  из  Выходцов  в  ноющем  недоверии  к завтра.  По последним
сводкам,   наползавший   фронт   приостановился.  Отец   Георгий,  прощаясь,
произносил  -  они  не  мешкая  отъедут в Псков,  лишь  только  немцы начнут
отступать. Лонгина, однако, не  отпускала  "ломота  души".  Ехала  бы  с ним
Ксения!..
     Но  опережать  свадьбу?  Он  уступил семейной  стойкости: свершить  вс?
отменно и чинно, "как Бог велит".
     Машина  тяжеловато  шла  по  безобразной, в обрыхлевшем  снегу  дороге,
осмотрительно-занятой  шоф?р  напряж?нно сжимал баранку,  давил на  педали -
пассажир  на заднем сиденье отдался сбивчивому ритму и налегавшему утомлению
езды.
     Он мысленно  высказывал то,  что имел против  немцев. Они провели  его,
представ <i>глубоким</i> народом. Поначалу замечая, что что-то не  так, он объяснял
себе: они глубокий, но <i>неловкий</i> народ. Опыт между тем быстро накапливался, и
стало понятно, до чего немцы грубо  невежественны. Они  оказались неспособны
сопоставить  свои  ресурсы  с  силами  и  возможностями  противника.  У  них
достаточно  удали  - но  какой, при  внешней  "основательности", переизбыток
легкомыслия!
     Может  быть,  ему  не уда?тся  постичь,  что  в глубине  их души таится
болезненное тяготение к самоубийству?.. Не похоже: в эффектно-самоуверенных,
общительных, часто добродушных немцах так и играет жизнелюбие.
     Однако  политику они  ведут  как  самоубийцы.  Горячка политического  и
национального  честолюбия,  косность,  тяжеловесное  самоупоение не дали  им
поддержать  такие  для  них  благоприятные  ожидания   русских,   угнет?нных
коммунистами.
     А отношение  немцев  к  евреям?..  Как можно  было недооценить то,  что
отмечал в  прошлом  веке  зоркий  философ Германии:  мыслящие умы, составляя
планы о будущности Европы, должны будут считаться с евреями и с русскими как
с  наиболее  над?жными и вероятными факторами  в великой  игре и  борьбе сил
<b>(21)</b>.
     <i>Потерять  евреев</i>  - какое жалкое  фиаско, какая  позорная  сдача  всему
самому мелкому, что, воссев на  троне, пыжится и трубит о славе, дабы скрыть
(в первую очередь, от себя!), как оно страждет недостающей  ему силы. "Евреи
же, без всякого сомнения, -  самая  сильная, самая цепкая, самая чистая раса
из всего  теперешнего населения Европы" <b>(22)</b>  , -  философ,  надо  полагать,
знал, что говорил.
     Работая с немцами, Лонгин видел,  как оборачивалось  к  их вреду многое
хорошее в них. Бодрость  и  самоуважение,  вера  во взаимность  обязанностей
побуждают их целиком отдавать время  текущим  делам, и  они даже не пытаются
урвать минуту и  помыслить о  том, что образцовое выполнение обязанностей не
избавляет их от одной, которая вс? более определяется: бездарно погибнуть.

     ...В  оттепель  пришло  письмо  от  Ксении,   в  котором   трогательный
колокольчик и урчание  львицы подгоняли  масленицу. Между тем  Красная Армия
опять  наступала,  и  масленица  в  Выходцах   могла  обернуться  кумачом  с
пятиконечными зв?здами.
     От ужаса  кромешной  неясности уберегло отчасти сообщение отца Георгия,
переданное с оказией: Усвяцовы безотлагательно возвращаются в Псков.


        75


     Лонгин ожидал их со дня на день. Восемнадцатого февраля в  пять вечера,
когда на его предприятии закончила работу дневная смена  и он по делу поехал
в городское управление, на Псков впервые совершили нал?т советские самол?ты.
Шоф?р остановил машину и две-три минуты лежал грудью на баранке - как видно,
сам не зная, для чего.
     Невдалеке  стоял  бывший   дом  Лапина  (так  называемая  "Солодежня"),
архитектурный памятник семнадцатого века. Одна из бомб, истомно проныв, люто
рявкнула,  ударившись  о  мощную  каменную  стену дома.  Близкое небо  рвали
моторы, оглушая до писка в  перепонках,  и  когда  Лонгин добрался до битком
набитого бомбоубежища,  он  отнюдь не  ощутил себя  в безопасности, ?жась от
тряски земли. После нал?та тишина казалась какой-то испуганно-ненад?жной.
     В  городском управлении почти  все окна выдуло напрохват  -  первая  же
пущенная бомба умостилась  во двор, второй разрыв убойно плеснул неподал?ку.
Лонгин  отв?л взгляд от огромных алых  пятен на снегу: служащие выходили  из
здания, когда налетели самол?ты... Тела уже убрали.
     В здании разносился прокуренный и  словно скандалящий голос  - какой-то
русский  начальник приказывал прекратить панику. Городской голова  несколько
дней  как  выехал  в  Ригу,  сегодня  от  него  поступило  уведомление,  что
возвратиться нет возможности.
     Нал?ты повторялись,  и уж было не  взглянуть на небо без  ужаса. Наутро
Лонгина  вызвал военный комендант. Во дворе  пошустревшие солдаты втаскивали
на  грузовики упакованные ящики. Комендант передал приказ срочно подготовить
предприятие к эвакуации в Ригу...
     По несколько раз на день  Лонгин посылал человека в дом, где до отъезда
жили  Усвяцовы, и в Православную миссию: не  вернулись? Среди  ночи разбудил
телефон: Олег Ретн?в приглашал приехать к нему.
     Предприниматель   наш?л   начальника   полиции,   которого   германское
командование  наградило орденами "За храбрость" I и II степеней с мечами, не
в  знакомом доме, а  в строении вроде  складской  конторы. Гостю показалось:
здесь пахнет, как в магазине скобяных  товаров, -  металлом,  смазкой. Он не
ошибался: в неприметном шкафчике было заперто смазанное приготовленное к бою
оружие.
     Начальник  полиции  вычерпывал  ложкой из котелка  холодный суп, доедая
ломоть хлеба. Когда Лонгин  уселся на обшарпанную табуретку, хозяин, знавший
о помолвке, сказал:
     - Имею данные об Усвяцовых. Выехали из Выходцов на Псков на телегах, со
всем  скарбом,  но  возчики  их обманули, - не переставая  энергично жевать,
Ретн?в опустил глаза, - завезли к партизанам. Сейчас они у партизан.
     Лонгин  подался впер?д  и застыл, сжимая  пальцами  край  стола,  ногти
яростно   скребнули   краску,   лицевые   мускулы  под?рнулись.  Полицейский
начальник, видимо, не ждал такой реакции.
     - Воды вам? под рукой-то нет...
     Гость мотнул головой, пот?р ладонью лоб, глаза.
     - Ну... что сказал?
     - Воды хотите?
     - Нет, об Усвяцовых.
     Ретн?в,  не  изменив  ни  слов,  ни  тона,  повторил известие.  Лонгин,
вскочив, резко наклонился к нему:
     - Отбей е?! Назови цену - я рассчитаюсь.
     Хозяин указал ложкой на табуретку:
     - Успокойтесь маленько.
     Гость не садился, лихорадочно уговаривая:
     - На это все мои деньги отдам... хочешь золото - обращу в золото.
     Полицейский промолвил:
     - Получу новые сведения - тут же их вам!


        76


     Спустя  трое суток Ретн?в, придя на дом к  фабриканту поздним  вечером,
сообщил, что партизаны передали Усвяцовых советским военным, которые вошли в
деревню Сер?дкино, семью держат там.
     Хозяин поставил  на  стол  два тонких чайных  стакана,  налил до  кра?в
коньяком.
     -   Я  пойду  с  тобой  туда!  Пойд?шь?  -   спросил  ш?потом,   словно
простуженный.
     "И дерут же тебе сердце кошки", -  представил себя на его месте Ретн?в,
не  проживший ещ?  месяца  с восемнадцатилетней  женой, ради которой покинул
прежнюю.
     - Даю  половину моего капитала -  только вырви е? из  их лап! -  моляще
проговорил Лонгин, назвал цифру.
     Двое сидели за столом друг перед другом, хозяин подливал  гостю коньяку
в стакан:
     - У немцев ты столько не выслужишь. Это твой шанс!
     Грандиозность суммы вдохновляла Олега, но  он не верил, что с  инженера
не схлынет, что тот "не  задаст рачьего  хода". Так  прямо  и  порушит  свою
карьеру из-за девчонки...
     - Если и отобь?м е?, то вы учтите - может,  прид?тся укрыться у кого-то
на время. - Позволяя инженеру  "тыкать",  Олег, хотя он был на несколько лет
старше, неизменно обращался к нему на "вы".
     Лонгин  отхлебнул  коньяку из бутылки и припечатал  е?  к столу до того
крепко, что едва не расколол.
     - Найд?шь, укрыться у кого?
     Ретн?в равнодушно буркнул:
     - За бесплатно не укроют.
     - Заплачу - не обижу!
     Полицейский начальник, подумав, заметил, как бы между прочим:
     - Долгое укрывание не гарантирую. Докопается НКВД.
     Лонгин в неукротимом душевном рывке к единственному выдохнул:
     - На первое время укрой! А там - беру на себя...
     Гость скупо придерживал ответ. Кумекал. По всему видать, Псков немцы не
удержат,  прид?тся уходить с ними. Работа для него ещ? какое-то время будет,
но в  худших условиях: в чужих местах, без сети своих  осведомителей.  Самая
пора искать, как вынырнуть из омута, - и тут золотишко ой как кстати!
     Действительно, шанс. Чудо. И  обстоятельства удачные. По согласованию с
германским  руководством  (немцы  никогда  не  исключали вероятность  своего
скорого возвращения), он оставил в тылу Красной Армии лучшую агентуру.
     Помимо не?, осталось немало его сродников, тех, что помогали не явно  и
уповали  ныне:  авось,  не  замет?т  советская  метла.  Все  прочно  к  нему
привязаны: кто  получил  от него за работу корову, кто  - пару овечек, отрез
сукна. Среди этих  людей  - бабы, шустрые старики, инвалиды и  -  дети. Чаще
дети приносили для него сведения через линию фронта.
     "На родине и  каждая сорока  для  меня верещит",  - Ретн?ва уже проняло
стремление  к  рискованной,  но  столь  выгодной  операции.  У  него вкус  к
отчаянному. Однако "да" он не сказал, попросив немного времени "побалакать с
людьми".
     А Лонгину виделась и виделась его Ксения - голенастая невыразимо милая,
нежная девочка... Какой неизъяснимой мукой изводило его сознание, в чьих она
руках. Скорее, скорее, через все преграды, - к ней!
     Начальство  ему  доверяло: осталось незамеченным,  что он  ликвидировал
банковский сч?т и стал оформлять продажу предприятия датской фирме.
     Ретн?в застал его на фабричном дворе кричащим: - Демонтировать змеевики
и все медные части! - Шла погрузка на грузовики проданного имущества.
     Лонгин едва не вцепился в пришельца:
     - Что решил?
     Тот был удруч?н тем, что приходилось сообщить:
     -  Имею  сведения:  девушка  была  ранена  осколками в  ноги.  Фельдшер
перевязал,  и  тут же  их  развели,  привязали  к  концам коромысла  и давай
измываться. В сарае колхоза происходило.
     Он умолк. Лонгин потребовал:
     - Вс? говори! Кого-то запомнили, кто измывался?
     - Мне сказали: капитан. Он первый е?... тут и солдаты. Скопом. Потом е?
убили. Приказали мужикам тело зарыть. Остальную семью увезли - скорее всего,
в Ленинград.
     У Лонгина обнажились белки над зрачками, искривился рот.
     - Я их буду кусками резать!


        77


     По двору сновали занятые люди, ворочали и перетаскивали грузы: нигде не
было   местечка  постоять.   Он  переш?л  двор  к  месту,  где  громоздилась
заготовленная тара,  принялся ходить взад-впер?д, заглядывая в пустые ящики,
постукивая  кулаком по их  стенкам: будто проверял над?жность. Ретн?ву стало
жалко его, и он не уходил.
     - Ищете что-то? - спросил в мысли: ой, худое творится с инженером!
     - Подойди-ка, - позвал тот.
     Но и отсюда их  потеснили: грузчикам понадобились  ящики.  Тогда Лонгин
вош?л в проход меж рядами поставленных одна на другую бочек с эрзацбензином,
зашагал  дальше:  Ретн?в  следовал за  ним. Лонгин,  задевая  плечами бочки,
повернулся к спутнику лицом.
     - Щ?лк зажигалкой - и мы уже будем не мы, а центр рукотворного солнца!
     Олег  стоял  как  не слыша;  не  глядя  на  руки  приятеля,  готов  был
действовать  молниеносно -  рванись они  к карману.  Лонгин сказал  с  тихой
яростью:
     - Дай  мне  достать капитана!  Нал?т устрой! Раненых  буду своей  рукой
добивать... - показал Ретн?ву могучую руку.
     -  Выйдемте  отсюда!  -  требовательно  произн?с  тот.  -  Одна   бочка
стронется: и все кувырком. Завалит нас.
     Они  возвратились на  свободное  пространство. Пристально  следящий  за
инженером  Ретн?в понял:  тот  не сыплет угрозами  попусту, лишь  бы отвести
душу.
     - Вы хотите операцию по уничтожению?
     - Во что бы то ни стало! Пойд?шь - на прежних условиях?


        78


     К северо-востоку  от Пскова, углубившись в лесной массив, ночью перешли
линию  фронта шестеро.  Двигались сквозь  дебри по рыхлому  снегу, одежда на
спинах напитывалась потом, а лица полизывал мороз.
     Неясно белел  месяц,  впереди  за  деревьями  различилось  малозаметное
возвышение. Снег лежал  на  н?м,  словно исполинский  ломоть  сала, из ломтя
торчало что-то похожее на низко обломившийся древесный ствол: дымовая труба.
     - Прибыли! - бросил Ретн?в, экономя дыхание.
     Лонгин разглядывал возвышение: оно  оказалось землянкой. Нижний край е?
крыши приш?лся чуть выше пояса. Стены были  из бр?вен, стоймя врытых в землю
и  точно  сросшихся  подт?санными  боками. Ход в землянку скрывал  настил из
ветвей, задержавший на себе снег.
     Спускались чутко и бережно, луч  фонарика  загулял в  утробе  землянки.
Чиркнув спичкой, взлелеяли  пламя  под  дровами  в открытом  очаге: над  ним
нависало,  напоминая  огромный перев?рнутый  таз, жестяное  устье  дымохода.
Закрутевший вихревой жар так и заревел в н?м.
     Трещали   пылающие   смолистые    сучья,    оглушительно   постреливали
выкорчеванные ещ?  в  прошлые  года,  порубленные  пни.  Бревенчатые  стены,
лоснясь сажей, замокрели от  тепла.  Люди стали раздеваться, чтобы просушить
набрякшее потом бель?.
     В группе были два парня из  эстонского отделения  полиции безопасности,
которое немцы в сво?  время  сочли нужным учредить в Острове близ  Пскова. В
отделении хорошо знали Ретн?ва по нередко совместной  работе, и он, со своей
стороны, наш?л, кого позвать на операцию. Первым же, кому сказал о ней и кто
без раздумий согласился, стал  Степан Колохин, в последнее  время грустивший
из-за  проигрываемой  войны. О  ч?м бы он ни упоминал -  неизменно подпускал
горечи.  Сейчас, заглянув  в  известный ему  выдолбленный в бревне  тайник и
найдя там не только патроны,  но  и  курево, выразил радость тоном жалобного
упр?ка:
     - Это кто ж удружил - покурить оставил?
     Колохин был старшиной Красной Армии, кадровым военным. После ранения на
финской войне приехал  в  отпуск к родителям,  в  село под  Псковом. У  них,
помимо Степана, была дочь  на выданье и  ещ? трое подрастающих детей.  Семья
перебивалась кое-как в  неотвязной  заботе  добыть  корм для  порос?нка.  На
колхозном поле там, сям  осталась  под снегом  невыкопанная кормовая св?кла.
Степан в  одну  ночь накопал полмешка, в  другую - мешок. Кто-то заприметил,
дон?с. Приглаш?нный  хлебать  за реш?ткой  щи  у кума, Колохин  отдыхал  под
Гомелем - срок прервали немцы.
     Вернувшись  следом  за ними домой, подался  в Псков  служить в полиции.
Думал  о помощи семье,  но,  конечно, побуждала идти и ненависть к  злобной,
скаредной советской  власти. В полиции его неотразимо пленил Ретн?в -  истый
артельный  старшой,  умеющий жить гибкой тв?рдостью и  деловым умом. Тот, со
своей стороны, оценил понятливость Колохина и приблизил его к себе.
     Взяли  с  собой  и  третьего  земляка,  служившего  в   полиции:  нагло
задирающего смерть парня лет двадцати Швечикова: ловкого и развязного.
     Лонгин расстелил поближе к огню нижнюю рубаху, и Швечиков, показывая на
не?, заржал:
     - Наберутся вши, ха-ха-ха! Испугаешься?
     Лонгин словно  не услышал.  Он рассчитался заранее со всеми пятью:  они
теперь  привязаны к нему  лишь честным  словом. Каждого  ожидает оставленная
где-то в Пскове доля: в царских золотых рублях, что ходят на ч?рном рынке, в
золотых  вещицах и в  рейхсмарках. Повезло бы вернуться. И лишь для него это
малоподходяще: лишив немцев предприятия, он стал преступником.
     При   н?м   -   значительная   сумма  фальшивыми   советскими  рублями:
изготавливали   их  германские   специалисты,  и   обнаружить  подделку  без
квалифицированного исследования невозможно. То, ради чего он жил теперь, был
миг отмщения.
     Прогревшиеся недра  землянки как бы расправились, воздух стал мыльным и
липким;  от просушиваемого белья  поднималась  терпкая испарина.  В открытом
очаге  нагорел  слой рдеющих углей, от  сполохов огня по стенам  вздрагивали
блики.
     Лонгин ненасытно, со странным  приятным  удивлением  рассматривал  нож,
который,  по  его  просьбе, дал ему Ретн?в: разноцветную наборную  рукоятку,
чуть-чуть завитые  "усики". До  чего ладно подходила руке финка! Как красиво
воплотившееся в ней мастерство.
     Лонгин л?г на посеч?нные еловые веточки, покрытые рядном, и забылся.


        79


     Мало-помалу сон истончался, пропуская неспешные  рассудительные голоса.
В разговоре проступали контуры  операции, которой  был  одержим Лонгин. План
был  -  "вытащить" капитана  и  его  солдат  из  Сер?дкино. Ночной тревогой:
"Напали бандиты!" -  вызвать их в деревню Нижн?вку. Там, куда они выедут  из
леса,  на  недлинном  отрезке  между луговиной  и  озером,  должны  лязгнуть
капканы...
     Быть тому или нет - над тем вольна душа местного народа. И Ретн?в споро
тянул  ст?жки от сельца  к сельцу -  от  чего подгребали в землянку  знающие
жители.
     Лонгин  разлепил  веки:  в  огонь  подкладывал  сучья кто-то бородатый.
Человек обратился к инженеру:
     -  Боле,  боле  их   было,  чем  десяток,   -  чекистов.  -  И  пояснил
проснувшемуся:  - Засаду мы тоже делали  в  двадцать первом  году.  Чекистов
побольше десяти, а  нас - пять. У  нас - пулем?т "льюис", и четыре  бомбы мы
кинули. Побили их, земляк, слышь, как городки сшибают.
     - Всех?
     - Ну, какие и убегли...
     Рядом с незнакомцем у очага сидел на корточках Швечиков.
     - У нас, борода, ни один не сбег?т!
     - Ой ли?
     Лонгин  выбрался наружу. Десятый час утра, солнце залегло  за облаком и
оттуда вонзало световые мечи в неясное, затуманенное пространство. Внизу под
могучими деревьями расплывчато серел сумрак.
     Только  инженер вернулся в  нору -  приш?л Ретн?в: выбритый,  с  холода
смугло-розовый;   поздоровался   с  занятым  видом.  В  землянку  спускались
осмотрительные,  приглядистые люди.  Принесли три ручных  пулем?та, гранаты,
патроны.   Один  из  гостей  всмотрелся  в  инженера  и  вполголоса,   будто
предназначая лишь ему то, что никому не ведомо, доверил:
     - Покамесь оружье можно после бо?в подбирать - валяется открыто.
     Другой мужик заметил:
     - Бери да молись, как бы руки-ноги не оставить - мины!
     - Мины нам тоже нужны, - указал Ретн?в, подозвал эстонцев:  один из них
понимал в минах.
     Олег  сидел  на  чурбане  в  сер?дке  кружка,  щепетильно  "прокатывал"
предстоящее, разъясняя вопросы. Потом распределял, кому что делать.
     Из незнакомцев  остались, помимо "бороды", двое: на вид им,  как и ему,
по  пятьдесят с лишком. Был  ещ? замкнуто-бесстрастный мальчик в неказистой,
но как будто бы т?плой шубейке.
     Прозвище "бороды" оказалось вовсе не Борода, а - Сало  Ем. Он  и прин?с
сало - "дин-цать хунтиков".
     - Эй, Веркин Внук, я говорю, как мы партизанили в двадцатом, в двадцать
первом годе-то...
     Веркин Внук, чьи усы были щедро пробиты сединой, раскинул на постланном
хворосте дубл?ный  тулуп, проговорил  тоскливо,  задушевно и яростно,  будто
разъедаемый стремлением помочь, тогда как помочь нельзя:
     - Только не надо мне про того офицера! я не могу слышать о  н?м... если
б опять - я бы снова пожелал его душке: паром уйти!
     Оказалось,  крестьянами-повстанцами  командовал  офицер, который  потом
уш?л сдаваться коммунистам и  ув?л с собой  четверых.  Красные их обласкали,
дали службу в Пскове - "а через два годика всех и кокнули!"
     Сало Ем обратился к Лонгину:
     - Боролись мы,  слышь,  земляк, за  ту же  совецкую власть, кхе-кхе, за
Советы - но без коммунистов!
     Третий мужик вдруг начал занозисто, настырным голосом:
     - Во-во... разъебаи совецкие! Надо было стоять за возврат Керенского!
     Мужика звали Лысарь, хотя лыс он не был.  Молодым воевал в белой армии,
угодил в плен и в то время, когда земляки партизанили, сидел в лагере.
     Сало Ем с выражением сладкого благодушия адресовал Лысарю:
     - К хуям твоего Керенского!
     - У-уу, образина т?мная!
     - Не темнее тебя, парикмахера!
     (Лысарь отродясь не бывал парикмахером, и  Сало Ем,  вероятно,  сам  не
знал, почему так назвал его).
     Молчаливый мальчик вдруг закатисто, радостно расхохотался. Взрослые  не
снизошли до того, чтобы это заметить.
     Веркин Внук  сел на тулупе и, подобрав губы, смотрел в пламя очага так,
словно хотел пустить в него меткий плевок.
     - Х-хы! -  сказал, ни  к кому  не обращаясь. -  Ну  да,  Советы. А  при
Власове были б городские и сельские думы...
     Все  молчали. Степан  Колохин  прихл?бывал  из  котелка  горячую  воду,
посасывал кусок сахара.
     - Эх, милый! Теперь жди-ии... - протянул с неподражаемой скорбью.
     Сало Ем тряхнул головой  и, энергично поч?сывая обеими руками щ?ки  под
бородой, усмехнулся:
     - Явись Власов - во-о было б кино!
     - Германия может вернуться - с Власовым, - поддержал, но ворчливо, в не
отпустившей ещ? обиде Лысарь.
     - Только  бы потом  ушла! - высказал Сало Ем,  подвинулся  к Лонгину: -
Священник в Выходцах  говорил: уже целые русские части бьются против Сталина
- эти-то,  мол, и возьмут Москву. А ему, попу, говорят: так! а  почему они в
немецкой форме? А  он: вот и  хорошо! значит, немецкие  солдаты видят в  них
равных братьев по оружию и после победы не обманут.
     - У власовских - своя форма! - перебил Веркин Внук.
     -  Дак и  я к  тому!  -  Сало Ем  ещ?  ближе придвинулся к  инженеру: -
Священнику говорят: под Псковом стояли власовцы, бригада. В своей форме, под
бело-сине-красным  флагом. Так эти как немцам -  не братья по оружию? А  он:
это  по  чьему  желанию такая  форма - по  немецкому  или  по  русскому?  По
русскому.  Ну так - он говорит - это ж уважение к  нам, к русским. Тем более
Германия не обманет!
     Рассказчик произн?с тихо, нараспев, захваченный воспоминанием:
     - За эти ре-е-чи теперь вынет из него душу НКВД.
     У  Лонгина  было свербяще-сухо  во рту.  Он  хотел  было заговорить  об
Усвяцовых,  но  только  захватил  нижними  зубами  верхнюю   длинную   губу.
Неожиданно  для  себя  улыбнулся  мальчику   в  т?плой  шубейке.  Затем  уже
осозналось: "Я благодарен  ему за то, что он - дошлый, юркий: такой полезный
для моего дела".
     Точно так же открылась Лонгину в  мужиках,  ширококостных и ухватистых,
от  века  неистребимая  дельность. В  том,  как ладненько они  пол?живали  и
посиживали  у  огня,  как  родственно одушевляли первобытное  убежище,  была
непреходящая дикарская грация.


        80


     Лонгин наблюдал за Ретн?вым, который отмахал ещ? одну ходку и опять был
в работе: невозмутимо, как  прялку, осматривал с эстонцами плоскую увесистую
мину и извлеч?нный взрыватель.
     Колохин поскр?б ногтем дно пустого котелка, вздохнул  и воззвал горько,
точно вопрошая недобрую к нему судьбу:
     - Сало не будем жарить?
     На   огромной   сковороде   зашипело   сало,  нарезанное   пластинками.
Жирно-вяжущий запах, несравненно пленительный для знатоков, заполонил сжатое
пространство. Неразговорчивые эстонцы разительно повеселели и  переместились
к самому очагу, оказавшись вдруг беззаботно-расслабленными и обаятельными.
     Жался к  очагу и нетерпеливо навострившийся мальчик. Ретн?в удивл?нно и
требовательно спросил его:
     - Титешный! Ты ч? не пош?л к Игнату?
     - Иду-иду!.. - убеждающе, искренне отвечал мальчик. - Щас сало готово -
и иду!
     На него оглянулся Сало Ем:
     - Дак ты взял свою долю!
     - Тут - жареное! Душа разницу понимает.
     Ретн?в дал ему плитку шоколада.
     - На-а и дуй! Не запоздай, не подведи нас!
     Мальчик  быстро цапнул  шоколад,  но тут же  построжал, небрежно  сунул
плитку в карман шубейки и уш?л  с недовольным видом. Ему, "Титешному", всего
одиннадцать лет,  однако заметно: он  чувствует себя фигурой весьма нужной и
обоснованно проникнут самоуважением.
     От него требовалось, придя в  Нижн?вку,  по памяти передать необходимое
своему человеку.
     Советские  тотчас по  приходе взялись за  население,  "строя работу  по
просеву и выявлению", но ещ? не во вс? въелись и  - наспех пока  - поставили
Игната  Мызникова председателем сельсовета. Очень он  убедительно  при слове
"немцы" сжимал кулак и морщил лицо плаксиво-злобной  гримасой. Капитан  даже
выпил с ним водки. Фамилия капитана была Мозолевский, его люди носили погоны
с краповыми кантами - отличительный знак войск НКВД.


        81


     Вынырнув из землянки, Лонгин загр?б  рукой  снег и  вытер  им заспанное
лицо. Только что внизу Ретн?в скомандовал:
     - Пора! Поспешаем с козами на торг!
     Начиналась ночь с  л?гким морозцем, над верхушками  елей стояли зв?зды.
Ретн?в  махнул  рукой,  и группка гуськом пошла за  ним  в самую, показалось
Лонгину, чащобу. Снеговая толща взялась коркой, она  не держала человека - и
продвигались, увязая  по пояс. Вскоре начался пологий  спуск, склон  делался
круче и вдруг обрезался почти вертикальным земляным откосом: все попрыгали в
сугроб. Из него попали на голый, выпукло наросший л?д, бл?сткий и прозрачный
в свете месяца, как стекло.
     Ретн?в приказал наддать: сторожко пустились по петляющей ледяной речке,
е? то и дело накрывали сугробы, попадались т?мно-серые гладкие валуны. Потом
группка  выбралась наверх  -  и снова  объяла глушь  леса; утекала  по  краю
крутояра тропа. Ретн?в обронил: - Шире шаг! - Побежали за ним по тропе.
     Когда пришли на место засады, там поджидали помощники, среди них  Игнат
Мызников:  они  уже  вс?  сделали по  плану и уйдут перед  боем - смертельно
рисковать в н?м будут лишь те шестеро, что прибыли из-за линии фронта.
     Дорога из Сер?дкино  в Нижн?вку вед?т поначалу через лес, выбегая затем
на  открытое  место:  слева - луговина, а  справа  тянутся зам?рзшее озерко,
обросшие снегом кусты тальника.
     На  дороге заложили мину, после чего эстонцы залегли на луговине:  один
изготовился с пулем?том, а второй притаился ближе к обочине, чтобы бросить в
проезжающих гранаты.
     По другую сторону, в зарослях, спрятался с пулем?том Ретн?в.  Колохин с
ручным же пулем?том и Лонгин с автоматом караулили  там, где дорога выходила
из леса.  Они, пропустив едущих, открывали по  ним огонь  сзади... Швечиков,
оснастив  ноги  "когтями",  что  служат  монт?рам для  влезания  на  столбы,
взобрался  на одну  из  мачтовых сосен, высившихся  над  коле?й. При н?м три
лимонки, да ещ? он поднял к себе на шнуре три связки по паре немецких гранат
с деревянными рукоятками.
     Около  одиннадцати  часов  ночи  люди,  ушедшие  с  Игнатом Мызниковым,
подключились  к телефонному  проводу, что соединяет Сер?дкино  с  Нижн?вкой.
Мызников,  звоня  якобы  из  Нижн?вки,  потребовал  к  телефону  в Сер?дкино
капитана Мозолевского. Тот узнал голос председателя сельсовета:
     - Нападение на нас! Дом  окружают, отстреливаемся... Со мной - один ваш
боец, он ранен, и два активиста...
     - Сколько их?
     -  Человек  шесть...  у  всех  - автоматы...  - И  тут  же  провод  был
перерезан.
     Мозолевский  понял,  какие  его ждут угощения  от  начальства,  если не
кинуться  стремглав  к  обложенной   волками   овчарне.  При  кобуре  поверх
полушубка, он  вынесся  на  обледенелое  крыльцо, затоптался,  командуя,  по
двору.  Полыхнули автомобильные фары, упуская свет в ночное  безлюдие  между
изб, выметнулась на миг из тьмы изгородь поскотины, а вот и опушка леса...


        82


     До Нижн?вки - семь километров, а засада подстерегала менее чем в  тр?х:
едущие ещ? не  успели  настроиться  на  опасность.  Впереди катил  мотоцикл,
следом поспевала полуторка, в чь?м кузове горбилось с десяток автоматчиков и
ждал  беспощадного  разогрева  ручной  пулем?т  Максима  -  Токарева.  Далее
держался,  умеряя  прыть, быстроходный "виллис"  с  капитаном Мозолевским  и
несколькими его  людьми. Замыкающим следовал новенький  высокий студебеккер,
неся в кузове ещ? дюжину чекистов  с автоматами и  крупнокалиберный  пулем?т
Дегтяр?ва - Шпагина.
     Машины выехали на  дорогу между  луговиной и озерком, проследовали мимо
зал?гших у обочины Лонгина и  Колохина. Студебеккер поравнялся с  высоченной
сосной  - Швечиков  послал  вниз  первую  связку  гранат...  Лилово-огненным
взрывом разъяло ночное  пространство,  вспышка скрыла  на  миг вместительный
тр?хосный грузовик,  ударило-полыхнуло ещ?, ещ?,  ещ?...  Колохин  отч?тливо
хмыкнул,  и  его пулем?т  захлебнулся  в  осатанелой  тряске:  та-та-та-а...
Рудо-ж?лто  сыпнули  трескуче-сухие  разрывы  впереди, куда  ушли  мотоцикл,
полуторка, "виллис" - туда метнулись очереди  справа, из м?рзлых заснеженных
зарослей тальника: это Ретн?в.
     Лонгин  ради  интереса упражнялся в Пскове с оружием и  теперь,  плавно
нажимая на  спуск  немецкого автомата  Maschinenpistole 40,  жадно  подмечал
попадания в шмыгающие с дороги фигурки.
     В небо взметались палево-оранжевые широко вскипавшие фонтаны - обвально
и раскатисто ухало раз за разом.  Заполошно-чумным  воплем прод?рнуло лес...
Немощная, предсмертно  ворчащая полуторка косо  съехала  с  дороги, передние
кол?са до крыльев зарылись в снег, радиатор, дымя, облизнулся пламенем.
     Воздух   вверху  взялся   необъятной  клокотливо-шуршащей  круговертью:
несметная  ошалело орущая орда ворон,  галок, соек, сорок  мятущейся стихией
стеснилась  над  лесом,  и е?  стенания  и  ворохня  крыльев  служили  фоном
безостановочной  стрельбе. Сквозь все шумы  бритвой прорезался металлический
писк - несколько коршунов носились в самой гуще паники.
     А  понизу с беглым звонким постукиванием или  же с робким чмоком жалили
древесную и людскую  плоть пульки. На дороге, резво буксуя, без толку хрипел
взбесившимся  мотором  ис