коверканный "виллис". Его сверзило влево, круто развернуло и опрокинуло: джип, задрав бок, в облегчении завертел колесом. Выпали, шевелясь, фигурки, одна живенько поползла по снегу и нырком промызнула в сосняк. Ненависть, как серная кислота, облила огол?нные нервы Лонгина. Перезаряжая автомат, он обж?г руку о раскал?нный ствол. Ныть? заждавшихся мышц разрядилось в рывке - туда, туда, где хоронится беглый чекист. Лонгин н?сся, клонясь к стелящемуся насту. Чекист, надеясь, что пропал из виду, замер за толстой сосной: побежишь дальше - выдашь себя... Запоздало выглянул: на него мчался человек с автоматом. Чекист поспешил выбросить длинную руку с пистолетом - в глаза скакнули хлещущие вспышки. Он кинул оружие, приподнял, слегка раздвигая, полусогнутые руки - словно желал и не решался обнять: - Сдаю-у-усь! Лонгин набежал на присадистого плечистого детину, увидел усатое, в лоске испарины лицо. Держа автомат левой рукой, правой двинул детину в переносье: голова у того мотнулась, тело нехотя легло на хрупнувший зернистый снег. Прыгнув, Лонгин врезался коленями в упавшего навзничь, достал из-за голенища финку. Остри? проткнуло полушубок сантиметров на пять ниже верхней пуговицы, посеребр?нные "усики" глубоко вжались в овчину. Склонившись к побелевшему лицу, утоляя гнетущее пламя в себе, Лонгин как скареда вбирал движение выпученных глаз, ещ? полных жизни и какого-то приторного искательства. Они не желали стекленеть, и, вырвав нож из груди чекиста, он прижал лезвие к его голове ниже правого уха - гадливо д?рнул вниз и влево. Был не в себе, когда возвращался к дороге, сжимая в руке нож, другой - держа автомат. После взрывов мины и гранат люди Мозолевского попали под перекр?стный кинжальный огонь, что не заставило их долго нервничать. А нападавшие не потеряли ни одного человека. Пуля зацепила руку одному из эстонцев, и Швечиков, бросивший с вершины сосны все гранаты, был задет осколками. Колохин и эстонцы ходили по закопч?нному снегу и теперь производили лишь одиночные выстрелы - по тем, кто ещ? пошевеливался. У перев?рнутого "виллиса" стоял Ретн?в, уперев в бок руку в перчатке, другой - обнаж?нной - держа парабеллум. Он обернулся к подошедшему Лонгину: - Здесь ваш капитан! 83 На снегу полулежал боком мужчина без шапки, его коротко остриженная торчащая из воротника голова тряслась, содранный со лба над бровью лоскут кожи налип на глаз. Мужчина опирался на локоть, протянув перед собой по снегу другую руку с неестественно вывернутой кистью. Он неглубоко, учащ?нно дышал и проговорил странно монотонным, каким-то механическим голосом, с паузами: - У меня... в сапоге - кровь. Остановите... кровь. Я вам пона-а...доблюсь живой. Лонгин, наклонившись, смотрел ему в лицо: - Вы действительно - капитан Мозолевский? - Да. Я - капитан Мозолевский, - сказал раненый как бы даже обрадованно. Вероятно, надеялся, что, зная, кто он, его могут поберечь для своих целей. - Я истекаю кровью! - Его глаз настойчиво глядел в глаза Лонгину. - Что вы делали с дочкой священника? Капитан неожиданно сильно застонал, стон вылился в крик: - Где-э-э командир? Кто-о-о командир? Я много знаю! Я вам нужен живой! Ретн?в, Колохин, два эстонца стояли вокруг, захваченно следя, а скрипучий снег звонко считал шаги подбегавшего Швечикова. Лонгин, придерживая здоровую руку капитана, кротко спросил: - Дочку священника не помните? Раненый смотрел, будто не совсем понимая. - Допрос... надо допросить меня, - проговорил севшим, разбитым голосом. - Вы будете... отвечать перед вашими... если не допросите меня... Лонгин чувствовал в себе нарастающий болезненно-тяж?лый пыл. - Вы помните, что делали с девочкой... Мозолевский вдруг распялил лицо жаркой полуидиотской ухмылкой и не сказал, а неподражаемо проворковал: - Допросите меня... Лонгин обнажил его шею, срезав ножом пуговицы у ворота полушубка, ощутил пальцами неподатливо-крепкий кадык. Капитан взбеш?нно д?рнул его руку здоровой рукой, забился, напружинил шею и, вывернувшись, укусил за палец. Лонгин поморщился от боли, тряхнул кистью. Двинуть капитану в зубы - бить-бить, вышибая их!.. Он сумел этого не сделать: пров?л, чуть нажимая, лезвием по горлу - появилась кровь. Терпеливо слушая крик, выждал и слегка углубил надрез. Мозолевский здоровой рукой ударял его в бок, в плечо, силился попасть в голову - Лонгин ждал. Потом лезвие опустилось на надрез. Через паузы повторялось, с несильным нажимом, движение ножа слева направо по надрезу, словно человек, методично отрывая лезвие от раны и поднимая, совершал ритуал некоего кровавого культа. Лицо капитана, потемнев, вспухло. Наконец горло оказалось рассечено, кровь пошла точками. Лонгин, поднявшись, стоял поодаль. Ретн?в и остальные по-прежнему молчали, глядя на него и на тело, бившееся в агонии. Когда оно замерло, Ретн?в сказал: - Сделано! Уходим. Эстонец, тот, что не был ранен, взял инженера за предплечье: - Не надо, труг, об этом больше тумать, - крепко пожал его мокрую холодную руку. - Вс? прошло! Трое непострадавших спешно перевязали раненых, и группка, проделав заранее обдуманный Ретн?вым хитрый переход, выложившись до бессилия, приютилась на дн?вку в охотничьей избушке. В ней с е? заросшими инеем стенами, сквозь холод почувствовалось как бы чь?-то благоприятное дыхание. У камелька ждали заготовленные дрова, под рогожей обнаружилась см?рзшаяся горка ледяных рыб, на полке лежал кле?нчатый мешочек с солью. Пока топился камел?к, рыбин поворачивали над огн?м, и они оттаяли. Их положили в угли и спекли. Разрезая их вдоль хребта, разнимали на половинки и, вынув кости, внутренности, солили мякоть и ели. Затем улеглись на укрытый опилками земляной пол, прислонив к стенам поднятые ноги: для оттока крови и скорого отдыха мышц. Встрепенувшись после короткого сна, услыхали вьюгу снаружи. - Нам на руку метель-то, - сказал Колохин, как обыкновенно, с кручиной, не идущей к смыслу сказанного. Пятерым предстояло пробираться через линию фронта, а инженеру был обещан приют у человека, обязанного чем-то Ретн?ву. Лонгин, неспокойный, погруж?нный в сво?, хотел выйти из избушки, но его позвал эстонец: - Труг, на ваш русский обычай - сидеть на тарожку. Швечиков всхохотнул - Ретн?в ос?к его взглядом. Все опустились на опилки. Лонгин видел, что эстонец хочет ещ? что-то сказать, и тот начал: - Труг, я снаю, у вас будет неприятность с немцами... Но мы вам поможем прятаться в Эстонию. У меня там отец, мать и братья - вы с нами уйд?те на лодке в Швецию. Лонгин с сердечностью поблагодарил парня и разв?л руками: - Не могу. Ещ? не стемнело. Ветер присвистывал в ветвях и гнал падающий снег по синеватому насту. Ретн?в прощался, откровенно сожалея: - Зря вы, Лонгин Антонович. Он дело сказал. Рядом несдержимо переступал на месте Швечиков: сквозь обмотавший голову бинт проступила и запеклась кровь. - Не в настроении инженер вертаться! - Настроение у меня мечтательное. Охота обстреливать, жечь советские машины, почты громить... - сказал Лонгин незлобиво. Ретн?в заметил с укором: - Вам не приснится, сколько чекистов нагнали с собаками! Вот-вот на этом месте будут. - И повернулся к спутникам, помня уже только об ожидавшем их переходе. 84 Лонгин переходил перед зорькой в ожидавший его закуток в хлеву, чтобы ночью проскочить назад в избу. Недавно в закутке проживала свинья, рядом за перегородкой зимовал другой скот, перетирала жвачку корова. Но после освобождения деревни Красной Армией уцелел только коз?л, и хозяин молился, чтобы и его не забрали. Хозяин, мослаковатый мужик-подстарок, ходивший в заплатанном нагольном полушубке, оставлял Лонгину в закутке быстро простывавшую вар?ную картошку и самогонку в бутылке, заткнутой об?рнутым тряпкой сучком. Беглец сносно выдерживал дн?вки, облачившись в тулуп и накрывшись попоной. В задней стене хлева можно было, в случае опасности, легко отодрать две доски и ускользнуть в близкий лес. Прибегая по ночам в избу и принимаясь за горячие, густые от мучной подболтки щи, заправленные салом, он ненасытно желал узнать о выздоровлении народа. Отогреваясь на хорошо протопленной русской печке, Лонгин оживлял в себе недавний разговор мужиков в землянке, фразу о том, что Германия может вернуться - с Власовым. В этой фразе одновременно присутствовали простота детскости и детская, неразрешимо сложная для отвердевшего ума хитрость. Желалось и впрямь возвращения Германии или нет - это уже дело второе. А первое было то, что ей - не вернуться! Германия была и будет соседом - и быть кем-то, кроме как им, ей невозможно. Знали это мужики или только предчувствовали - Лонгин сказать не мог. Но сам он знал. И видел то, что мужицкая душа соединяла Власова с Германией в стихийном побуждении ороднить соседа. Но сам Власов не был ли слишком родным для этого? На неостывающей русской печке больше и больше хотелось Лонгину родства с выздоравливающим народом. Беглец ночами стал высовываться из сеней, вдыхая душок весенней прели и слушая шуршащий прол?т птичьих стай с юга на север. Сверху часто точилась изморось, она ела одряхлевшие сугробы вдоль плетня, и когда нужно было перебежать из хлева в избу или обратно, под ногами хлюпало и чавкало. Лонгину хотелось слышать о злости деревни на восстанавливаемые Советы, и он вс? спрашивал хозяина, не пахнет ли заварушкой? Малоречивый мужик, который сам вопросов не задавал, пояснял философически и словно бы одобрительно: - Одно благодарение. Что ни укажут - благодарим. Мясо спускают с нас - опять же благодарность. Жилец несдержанно вскинулся: - Это что за народ у вас? - А у вас? И Лонгину стало приятно, что человек ловок на слово. Тоже и он, с его умом, - одиночка среди всеохватной смирности? Жилец, хозяин и хозяйка, хоть час был поздний, сидели у топящейся печки. Хозяйка сноровисто чесала л?н: ладила на пряжу. Вдруг сказала, не поднимая глаз от работы: - Вот ведь Скуридина убили. Лонгин вопросительно глядел на мужика. Тот сделал вид, будто ему невтерп?ж зевнуть, но, вероятно, и самому хотелось рассказать. - Был такой любитель баранов стричь. Руководил, это, на при?мке шерсти. Над весовщиками стоял. Запишет фальшиво и зажулит. Ворюга! И партеец, член правления. В газетку про то да с? напишет, критику навед?т: стараюсь, мол, для колхоза. На хозяина, кажется, наш?л стих, он пригласил гостя за стол, налил ему и себе самогонки. С важностью подержав перед собой стаканчик, выпил мелкими глотками, забрав в себя воздух, и выдохнул через нос, не размыкая губ. Сочно хрумкая кислой капустой, заметил: - Малость пересолена. - Ой ли? - задето откликнулась жена. - Ну! - ответствовал муж и без перехода продолжил: - Все знали, что жулик Скуридин. И шло ему в пользу. Ходили к нему с нуждой и подносили. Один волок?т мешок картошки, другой - опять же шерсть. А то бабу приходилось послать. Скуридин стал и дочек требовать, к малолетним пристрастился. Но он отплачивал - делал, что у него просили, и народ терпел. Хозяин, подождав, когда гость выпьет и закусит, осмотрел, точно некий предлагаемый товар, бутылку с самогонкой, сказал сожалеюще: - Шабаш! Этому празднику не будет конца. - И вернулся к Скуридину: - Война началась, немцы не успели прийти - он удрал. Теперь советские пришли, и он с ними. Поставлен председателем колхоза. Но народ после немцев стал бойчее. Кто-то встретил его за деревней, когда он в санях поехал в райцентр, и бахнул из ружья. - Расследовали? - поинтересовался Лонгин. - У всех искали ружь?. Ни у кого не нашли. Хозяин указал жильцу на бутылку и словно упрекнул: - Будете? - Не уговаривая, степенно встал и запер е? в шкафчик, прибитый к стене. Лонгин чувствовал себя так, словно замечательно выспался, отдохнул. - И вс?-таки почему вы при советских такие тихие? - не утерпел он. Хозяин сворачивал козью ножку и как не услышал. Он курил чинно и отреш?нно и через некоторое время кивнул на жену: - У нас с ней три дочери. Одна вдовая - на мужа похоронка впер?д немцев сюда дошла. А у других мужья - совецкие командиры. Один - старшина, а второй - аж капитан. И от них у нас внуки. Теперь глядите, чего нам хотеть? Чтобы их отцы домой вернулись - вот чего нам хотеть. Гостю помыслилось, что довольно-таки сложно гостить в иных мгновениях. На другой день он прибинтовал к телу деньги, предварительно заплатив человеку. Тот дал ему видавшую виды солдатскую шинель, сапоги-кирзухи, вещмешок с припасами и своими путями, мудр?но и ув?ртливо пров?л нетерпеливого мстителя в Ленинградскую область. Здесь Лонгин вышел к полустанку. По советским удостоверению личности и справкам, сработанным в Пскове, он оказывался бывшим бойцом партизанского отряда и подлежал лечению по поводу последствий инфекционного менингита. Документы помогли попасть на поезд. В Гатчине, подмазав врачебному начальству крупной взяткой, он л?г в госпиталь. Тут ему помогли узнать местонахождение брата и отослать весточку. Брат командовал 1-й гвардейской армией, которая, взяв Проскуров на Правобережной Украине, действовала против окруж?нной группировки германских войск, сумевшей 7 апреля вырваться из котла. Вскоре Лонгин приехал в Белокаменную и несколько месяцев спустя отправился оттуда по назначению в глубокий тыл на новый нефтеперерабатывающий завод. 85 Алик и Лонгин Антонович ещ? в Пскове договорились: он срочно назначит день, и Виктор приедет... На работе на профессора навалилась куча неотложных дел, и, поздно возвращаясь домой, он поднимал руки, болезненно гримасничая: "Ничего не подозревай! Ещ? день-два, и я войду в колею. Надо хотя бы перевести дух - не овцу же продаю!" Алик тревожилась, что, того и гляди, потеряет инициативу. Да и Виктор - без какой-либо весточки от не? - может сорваться и что-нибудь натворить. Суровая конспирация больше не требовалась, и в обеденный перерыв Алик забежала на переговорный пункт, позвонила в пос?лок, в автоклуб ДОСААФ. Не застав Виктора, попросила того, кто поднял трубку, передать: "Съездила отлично. Все вещи достала. Приезжай за делом". Через день в Дом моделей позвонил Виктор: он в городе. Накануне сказал жене: его направляют "в область на тр?хдневное совещание". Утром Людмила, которая была беременна, спешила к врачу и не отвлеклась на звонок профессору. Алик почему-то не смела ещ? встретиться с Виктором открыто. Велела подождать е? недалеко от Дома моделей на строительной площадке: стройка по каким-то причинам замерла, и на изрытом обнес?нном забором пустыре никто не должен был помешать разговору. Остановившись у бреши в ограде, позвала - ответил голос Виктора. Алик скользнула в пролом и попала в сладостные объятия. Когда наплыв страсти поистратился в поцелуях, Виктор, держа возлюбленную за плечи, заглянул ей в глаза: - Так ты откопала? Она кивнула, и он восторженно взрычал. Едва не дрожа от счастливого волнения, она рассказывала о приключениях, об открытии... Рядом на мусоре валялась пустая бадья для бетонного раствора, среди ям высились горы песка, глины, кучи кирпичей. Перед влюбл?нными скособочился предназначенный для строителей дощатый нужник без двери, ветерок выдувал оттуда измятые грязные клочки газет. На дальнем краю пустыря появилась стайка мальчишек лет двенадцати и младше, в любопытстве замерла, следя за парой, жадно ожидая того, ради чего уединяются парочки... Алик убрала руку друга с плеча и неожиданно заявила: - Имей в виду, что и вс? последнее время я с ним жила. Лицо Можова изменилось. Сказал беспомощно и глупо: - В каком смысле? - Нормально спала с ним! По-хорошему! Не хотела обижать, да и вообще... он же обещал не мешать нам в дальнейшем. Однако Виктор наливался обидой, и она ядовито ввернула: - Вспомни, как ты с ним работал заодно, когда мы познакомились! Подтверждал, будто он слепой... вы оба меня затягивали в ваш разврат. Ты сам, может, ещ? и похлеще! Виктор взбеленился: - Похлеще его?! Алик не стала сдерживаться: - Скажи, что ты свою Люду не еб?шь! Может быть, вчера не ебал, и то я сомневаюсь, а позавчера? два дня назад? Кувыркал до опупения! Он хотел что-то выкрикнуть и ос?кся, потерянно укорил: - Зачем сейчас-то об этом? Нарочно искала момент? Они ещ? поупрекали друг друга и разошлись до вечера, когда Можов прид?т на дом к профессору объясниться. 86 Вернувшийся с работы Лонгин Антонович по виду Алика не догадался о предстоящем. Она вышла к нему в прихожую с книгой в руке - по вечерам нередко читала. На ней было обычное домашнее облачение: лиловая не доходящая до колен туника из л?гкого полотна и мягкие туфли. - Припозднился - я уже поела. - И она возвратилась в свою комнату. Когда прозвучали два ожидаемых ею звонка, профессор был в столовой. Она услышала, он пробормотал, выходя: - Кого нам бесы принесли? - щ?лкнул отпираемый замок: - А-аа... вызвала! Потерпеть невмоготу. Послышался голос Виктора: - На тво?м месте я был бы сдержаннее. Пустишь или как? Она, уронив книгу, выпорхнула в коридор. Лонгин Антонович смерил е? нехорошим взглядом. Виктор, улыбнувшись, кивнул ей и прош?л впереди хозяина в комнату, где раньше жил. Алик, серь?зная, независимая, последовала за профессором. Он отодвинул мягкий стул от письменного стола и со вздохом сел. Гость расположился метрах в тр?х, в кресле у стеллажа с книгами. Алик присела на тахту у окна. Воцарилась тишина. Лонгин Антонович хранил неприязненное выражение, словно требовал от пришельца: "Давай выкладывай твою глупость и уматывай! Мне недосуг". Тот закинул ногу на ногу и с деланной вес?лостью спросил: - Больше никого в квартире? Предупреждаю в твоих интересах. Профессор нетерпеливо бросил: - Никого, никого-о-оо! Гость с многозначительностью стал пересказывать то, что узнал от Алика, некоторые слова разрывая для большей выразительности: "Изме-е-на Ро-о-дине", "преда-а-тельство", "госуда-а-рственный престу-у-пник". - Я вс? это перепишу аккуратным разборчивым почерком, - произн?с он веско, - и поеду в Псков к писателю Дурщикову, он будет рад принять участие в разоблачении... Можов вопросительно взглянул на Алика - она, бледная, поправила: - Дульщикову! - и с колким вызовом адресовала мужу: - Да, конечно! Она сидела, тоже положив ногу на ногу, они были оголены выше колен - чувственно-притягательные ноги с высоким подъ?мом, на ногтях поблескивал лак. Тонкая туника натянулась слева на бедре, и оно ч?тко обрисовалось. Открытые до плеч руки похлопывали по тахте, пышные натурального золотистого цвета волосы добавляли очарования. Муж вперил в не? пристально-жаркий взгляд. Можова подхлестнула злость: - Ну, что молчим, псковский деятель? Лонгин Антонович внезапно просыпал странный хохоток. Придав лицу сосредоточенную внимательность, обратился к гостю: - Прошу вдуматься! Люди сведущие ценят породу псковских лысых гусей. У них голубовато-серое оперение, на лбу - белое пятно, отсюда и обозначение "лысые". Они замечательно быстро откармливаются, вес гусака доходит до восьми кило. Ты задумался, нет? Так вот, побывали мы сейчас в Пскове на базаре и не увидели ни одной птицы из породы псковских лысых гусей. А ты глаза мне колешь базарными новостями! Можов агрессивно пов?л плечами: - Вон что-о! Захотелось попиздить! Деш?вая игра - ни хуя из не? не выйдет. Профессор, покачав головой, сказал Алику: - Я тебе говорил, что он - хамло? Она покраснела. - Я извиняюсь за выражения, - досадуя, проговорил Виктор, - я сейчас сделаю из старого человека котлету, но за это уже не буду извиняться... - он встал. Встал и хозяин. Алик, вскочив с тахты, бросилась между ними: - Я буду кричать, пока не сбегутся люди! Сядьте оба! - она отодвинула штору, показывая, что окно открыто. 87 Алик сновала туда-сюда по комнате, тугой поясок, перехватывая тунику, подч?ркивал осиную талию: благодаря ему не скрадывались очертания б?дер, они подрагивали от непрестанного движения. Мужчины впивались в не? глазами, представляли е? под туникой совершенно голой, переполнялись чувством. Она поворачивалась то к одному, то к другому, наклонялась, поднося напряж?нные ладони к лицу, горячо упрекала: - Вы - дети? Дети вы?! - глядела на одного, ко второму оборотясь задом. Оба молчали, при этом один увлеч?нно ждал очередного поворота. Наконец Алик задержалась перед мужем: - Ведь ты обещал мне - отступишься по-хорошему, сам дашь нам свободу... Профессор думал с ревнивой завистью: "Жеребчик любуется твоими жамбонами!" - Было, - он кивнул, - было! Обещал. После этого у нас возникала особая близость... я понял: другой любви, равной этой, у меня уже не будет. Пусть случится вс?, что может случиться, мне не станет хуже, чем ему. Виктор вскочил с кресла и обхватил Алика сзади: - Она - моя! Кончился твой кайф! Грози теперь... - он тесно прижимал е? к себе - ей стало неловко, она высвободилась. Лонгин Антонович, встав, взял е? за руку: - Речь не об угрозах, - внушительно обратился к жене. - Я говорю о моей, если угодно, вере. Я изложил е? принципы в день нашего знакомства... - Давай без ссор! - воззвала она умоляюще. Тут же глаза похолодели, она резко добавила: - Или я сама полечу к Дульщикову! Профессор невозмутимо адресовал Можову: - Ты е? покрепче обхвати, покрепче! Завтра тебя арестуют по обвинению в убийстве двух сотрудников милиции. Недолго будет она твоей. Ты уверен - она, в самом деле, полетит в Псков? Полетит, зная, что тебе нет возврата? Ты уверен - она снова не станет моей? - А-а-ххх!.. - жена хотела хлестнуть его по щеке, но он поймал е? руку. - Отпусти-и е?! - рыкнул Виктор: он стоял за спиной Алика и хотел сбоку ударить профессора в голову, но тот уклонился. - Я закричу-уу!! - Алик и впрямь вскричала. - Всю округу подыму. Сядьте! Мужчины неохотно разошлись и сели. Она бросилась было к Виктору, нежно протянув руки, но замерла и метнулась к мужу: - Ты - лгун! Ты - подлец! Когда ты прекратишь издеваться?! Лонгин Антонович - стареющий сухопарый атлет с интеллигентным лицом - спокойно произн?с: - Живу по моей вере, вере отмеченных. Да, я индивидуалист до кончиков ногтей, и страна - лишь фон для меня! - У-ууу, как ты мне душу измотал! - Алик схватилась за голову. Профессор властно потребовал: - Кончено! Выметайтесь оба из моего кабинета! Сейчас я подыму дежурного МВД, и он прямо сейчас, ночью, пришл?т спецкурьера. Я вручу ему известный вам пакет! Не верим? Так убедитесь... - он встал. Алик выговорила задрожавшим голосом: - Успокойся!.. - выбросила руки, как бы пытаясь толкнуть его назад на стул. Лонгин Антонович шагнул к телефону. Виктор шевельнулся в кресле, развязно потребовал: - Минутку-минутку! - и прищ?лкнул пальцами. Изменив выражение, ласково попросил Алика: - Пожалуйста, оставь нас одних! В глазах у не? стояли сл?зы, он повторил просьбу. Алик нервно прищурилась: - А вы не будете драться? - Ну что ты... Исключено! - Услышу - закричу! - Она вышла, прижалась к двери, стала слушать. Позже ей прид?тся признаться себе, какое дразнящее чувство испытывала она в этот момент. Е? самолюбие не могло не щекотать - двое мужчин схватились из-за не? насмерть. Она ловила то, что говорили за дверью. Виктор сказал приглуш?нным голосом: - Брось рисоваться! Я знаю: ты сделаешь, как обещал. Я уважаю... Но и ты имей уважение! Я предлагаю: на эту ночь остаюсь у вас - ты нам разрешаешь... Наутро сматываюсь в мою дыру. Но приезжаю дважды в месяц на два выходных. Ты устраиваешь мне в гостинице номер-люкс. Профессор ответил тихо, но категорично: - Выбрось из головы! Раз в два месяца и ни хуя больше! Приезжаешь на один выходной. Ночуешь одну ночь. - У вас? - Ну уж нет! В гостинице. - И всего раз в два месяца? Ты сме?шься, что ли? Давай - два раза в месяц на один выходной. Не-е-т? Ну, тогда - раз, но на две ночи, или звони, сажай и сам садись! - И посажу, и сяду! Я сво? пожил. Это ты, дурачок, мало ещ? чего видел, - высказал профессор и продолжил: - Хорошо, раз в месяц на один выходной. Каждый третий месяц - на два. - Ладно, пусть так. Договорились. 88 Алик мысленно повторяла: "Ужас! ужас!.." - внушая себе, как чудовищно оскорблена. Ей было пронзительно жалко себя, и в то же время она ни в коем случае не призналась бы себе, что не чувствует особого ужаса. Лишь бы не облеклось в мысль неосознанное согласие: а почему, в самом деле, не устроиться?.. Но она поняла то, чего ещ? не сообразили мужчины (сильно бы их это встревожило?) - стоит их договору осуществиться, и Алик перестанет быть несказанно вожделенным, любимым Аликом. Она подешевеет. Будь она прирожд?нной бесстыдно-экспансивной куртизанкой - другое дело. Она сделалась бы для них лишь ещ? желаннее. Но Алик - иная. Е? не отличают агрессивный цинизм и холодная злость истой развратницы. Алик в глубине души застенчива, а чем она щедро наделена, так это артистизмом, она - талантливая играющая девочка. Влетев в комнату, закрыв окно, бешено, со взвизгом, бросила: - Дряни! Гнусные дря-а-ни!! Сожр-рите друг друга - мне плевать! Они переглянулись - она вс? слышала, и е? взаправду прожигает глубочайшая обида. - Делить меня как последнюю... - она схватила с письменного стола бюст Сократа и с размаху швырнула на паркет: бюст раскололся на четыре части. Мужчины несмело бормотали, просили успокоиться - она разъяр?нно бросилась к книжному стеллажу. На полке стояла початая бутылка коньяка - Алик изо всей силы бросила е? на ков?р, покрывавший пол, следом за бутылкой полетела рюмка. Обеими руками вцепившись в книгу потяжелее, Алик подняла е? над головой и с размаху швырнула в картину с голой купальщицей, перенес?нную сюда из спальни. Можов, вскочив, протянул руки к разъярившейся любимой. - Га-а-д!!! - Не увернись он, е? ногти располосовали бы ему щ?ку. - Пр-р-ровались вы оба... делить меня... - она метнулась вон. У себя в комнате, белая от злости, запихивала в дорожную сумку вещи: сколько войд?т. Переодеться - и скорее прочь из этого гнезда ебли! Она, не взяв с собой подарки: жемчужное ожерелье с нефритом, кольцо с сапфиром, серьги с сапфирами, - выбежала в прихожую с набитой тяж?лой сумкой за плечом. Мужчины поджидали - побито-покорные и, казалось ей, помирившиеся. - Тва-а-р-ри пр-роклятые! - На этот раз от е? ногтей пришлось уворачиваться мужу. Рванувшись за порог, хлопнула дверью - "чтобы посыпалась штукатурка". В первом часу ночи явилась под отчий кров, перепугав и расстроив родителей. 89 Всю ночь Алик ждала, что позвонит Можов. Ей нестерпимо хотелось хлестать, хлестать его словами - и чтобы он вс? вынес и искал встречи с нею. Он не позвонил. Мама, бледная, с красными пятнами на лице, входила в комнату Алика, принимала успокоительное - демонстрировала, как дрожит рука со стаканом воды. - Неужели не скажешь, что произошло? Ты меня в могилу вгоняешь! Отец тоже не спит, а у него на заводе такая напряж?нка!.. Алик психовала: - Мамуся, тебе не из-за чего умирать. Но объяснять мне неприятно! Наконец поняла: вс? равно надо что-то придумать. - Он устроил мне гнусную сцену ревности! - Из-за кого? - Из-за бывшего секретаря. Мама вспомнила: - А-аа... но ведь он женился где-то в деревне? - Ну да - и позвонил мне оттуда по телефону: просто по-приятельски, там же глушь, тоска. - Позвонил при муже? ты при н?м говорила? - Ну да... - Какая же ты наивная дурочка! В дверях стоял папа: - Значит, он ревнивый? Я так и думал. Ничего страшного: перебесится - крепче привяжется. Ударит - дай сдачи. Он человек интеллигентный - полезет извиняться. Мама встревоженно спросила: - Но он тебя не бил? - Нет. Грязно обзывал, отвратительно. Мама понимающе кивнула: - И ты его обзови, не стесняйся. Он уступит - и ты с ним помягче. На днях за тобой приедет. - Я не вернусь! - воскликнула Алик. - Хорошо, хорошо, - согласилась мама, убежд?нная, что это тривиальная поза, - успокойся, засни. На работе, где е? окружали жгуче любопытные проницательные женщины, Алик не сумела сыграть беззаботность и благополучие и скоро почувствовала: принялись обсуждать. Чтобы не увлеклись догадками, призналась с влажными глазами: супруг наш?л любовное письмо - ещ? до женитьбы прислал один... Коллегам понравилось: хи-хи-хи, какой эмоциональный уч?ный! И что за выражения ему подвезло прочесть? Алик, скромно помедлив, поведала: - Целую твои трогательные розочки. - Хо-хо-хо, и вс?? - Сладко-сладко нежу незабудку... Одни прыснули, кто-то, ликуя, зажмурился. Ай-да приятные излияния для старичка!.. Алик бросила пренебрежительно и рассерженно: - Дурак написал! Дэн спросил е? наедине: - Этот акт?р? - Угу - Данков. 90 Через день профессор прислал к родителям Алика шоф?ра. Тот не попросил позвать Алика (она уже возвратилась из Дома моделей), а вручил пакет маме: - Велели вам передать. - А сказали что? - Нич?-о. Мама промолвила со значением: - Передайте ему: у меня в среду - день рождения. Мы все приглашаем Лонгина Антоновича. В своей комнате вскочила с софы Алик - мама, услышав, поспешно закрыла за шоф?ром дверь и повернулась к подбежавшей дочери: - Тебе от него... - Зачем ты взяла?! - А разве мы договаривались, что я не буду брать? - голос мамы стал ядовитым: - Если ты ушла, а он отсылает тебе твои вещи по частям... - она повернула булавку, - по-твоему, я должна их назад отсылать? Алик еле удерживала сл?зы беспомощности и злость. Если бы она могла открыть матери, до чего оскорбили е? в тот вечер! Е? делили, не сомневаясь, что она будет доступной... Убежала к себе, а маменька унесла пакет на кухню, нашла сверху на вещах конверт с размашистой надписью: "Моей жене". Сняв крышку с закипавшего чайника, подержала конверт на пару, вскрыла, извлекла записку: "Тут твои любимые летние платья. Платья моего обожаемого, ненаглядного Алика, моей вдохновляющей грации. "Не хнычь, старик", - приказываю я себе (несколько букв тщательно зач?ркнуты)... ты была ни с чем не сравнимо, блестяще хороша! Прости безмерно покорного. Жду! Твой Лонгин". Тонус мамы мгновенно подскочил. Она заклеила и сунула конверт под вещи, а посылку небрежно бросила в угол. Как и ожидала, после вечернего чая дочь забрала пакет. В среду, когда папа, мама, Алик и гости отмечали мамин день рождения, в дверь позвонили. К гостю поспешила хозяйка. Как ни тянуло Алика выглянуть в прихожую - стерпела. Возвратилась маменька: и без того импозантная, она сейчас обострила общее внимание бусами из золотисто-ж?лтого хризолита. - Зять мой, как вам известно, большой уч?ный. Очень извиняется, что занят на сво?м научном посту и не смог прийти меня поздравить - прислал с человеком подарок... - ухоженным мизинцем она кокетливо указала на бусы. Дочь, покраснев, вскочила из-за стола: - Отошли назад! Маменька властно махнула на не? рукой: - Конечно, я не приму! Я просто показала, всего-навсего... Посыльный жд?т... - улыбаясь, она прошлась перед гостями, демонстрируя украшение, и удалилась. На лестничной площадке топтался давешний шоф?р. Маменька распорядилась передать "огромное спасибо Лонгину Антоновичу", добавила: "Очень вс?-таки жаль, что сами не пришли", а также: "Девочка скоро перестанет дуться и прид?т, она уже соскучилась - я же мать, я вижу". Затем, забежав в кухню, спрятала бусы и вернулась к гостям: - Я не досказала про зятя, про нашу персону. Мы старенькие и ревнивые, устраиваем молодой жене сцены дикой цыганской ревности - и дочка решила проучить. Ушла на время к нам - пусть Отелло покипит один. Подвыпивший папин сослуживец поддержал: - Так ему! Правильно! Нечего смотреть, что важная фигура. - Ну-ну! - окоротила одна из женщин в убеждении, что учитывать важность фигур необходимо. Мама успокоила: - Как он извиняется! как умоляет вернуться... Другие гости, что осторожно помалкивали, принялись одобрять: "Ясное дело, переработает, нанервничается - и срывает на жене...", "Не надо поваживать!", "Жена должна тоже сво? слово сказать!" Папин сослуживец жизнерадостно предложил тост за "молодчину Аллочку!" Гости помногу пили, уминали копч?ную колбасу, которую хозяйка, врач-косметолог, достала через свою клиентку, занятую в пищевой сфере. "Надо деньги под контроль взять, раз он уступает, - советовали Алику. - Он будет извиняться, а ему это требование!", "Умная жена первым делом устроит так, чтобы распоряжаться деньгами!", "Он будет липнуть, а с ним похолоднее, похолоднее..." Кто-то из мужчин вставил: "Ну-у, тут зависимо, насколько сильно он привязан". Папа, после очередной стопки отправив в рот кружок колбасы с горчицей, обратился к дочери со строгостью: - Слыхала? это ва-а-жная мысль! наглей, да не перенаглей. После застолья Алик разрыдалась. Папа, чьи глаза от водки налились кровью, понял это по-своему: - Ты что-о - обманула нас? Не сама ушла, а он тебя выгнал? Маменька делала ему знаки, силясь внушить: да нет же! успокойся! Алик едва не крикнула ему в лицо: "Уйди от меня, животное!" Он всматривался в не? с непробиваемым упрямством: - Люди теперь будут следить, сколько ты тут у нас... Какое-то время - да, обида, характер и вс? такое... А потом скажут: он тебя выгнал. Обратно не пускает. Мама чмокнула дочь в плечо: - Он тебя жд?т. Он любит тебя. - Но как мерзко он меня оскорбил! После этого я не хочу к нему! Ну, режьте меня-аа, режьте! - Алик заплакала навзрыд. Мама, тоже в слезах, обняла е?: - Даже если бы мы с отцом захотели тебя забрать от него, мы не смогли бы... в моральном плане. Мы жив?м, работаем среди людей, ты работаешь среди людей. А люди будут за него горой: кто - он, и кто - мы. - Скажут, - включился папа, - полгода подержал и под зад коленом! С чего это? И что я на это скажу? Кто я против него? Маменька, прижимая дочь к себе, прошептала: - Люди нас засмеют, а тебя затюкают. Будут распространять всякую грязь... - Обязательно! - подтвердил папа. - Скажут: и не Отелло, и не цыганская ревность, а просто поймал е? в постели с мужиком. - Георгий Иванович направил указательный палец в потолок: - Но если к нему верн?шься вовремя, обо что языки трепать? 91 Алик подолгу не засыпала летними ночами, лежала на постели под открытым окном нагая и растравляла себя нахально-феерическими мечтами. Виктор униженно каялся перед нею, и она, вдосталь помучив его, уступила. Лонгин, которого грызла вина за нанес?нное ей оскорбление, не только отпустил е?. Любовь этого незаурядного, неожиданного человека стала возвышенной, альтруистичной, он помог деньгами: пусть два настрадавшихся сердца в дал?ком новом месте построят сво? счастье... В разгар лета нерабочим субботним утром, когда мама готовила на кухне поздний завтрак, в квартиру позвонили, дверь отворила Алик. В голове туманилось после тяж?лой ночи, и совсем не занимало: а кто может быть на пороге? От неожиданности она слегка ахнула. Перед ней был Виктор. Он стоял в светлой рубашке, напитавшейся потом под мышками: т?мные полукружья расползались по сторонам груди. Выжидая, сказал несколько туповато, чего Алик, впрочем, не заметила: - Чуть свет выехал и вот добрался. Вырвался. Твой дом я знал, а номер квартиры у твоей подруги спросил. Выглядел гость несвеже. Она, уже внутренне подобравшаяся, произнесла: - Приш?л насч?т договора? Как вы умело поладили с твоим другом! С кем и по сколько раз я должна в месяц? Глаза Виктора стали испуганно-собачьими: - С языка сорвалось - от отчаяния! Он дов?л! Вспомни, он и тебя дов?л. В таком состоянии себя уже не контролируешь. Выглянула маменька, мгновенно обшарила взглядом фигуру гостя. Он вежливо поздоровался. - А что же Алла не пригласит в дом? - маменька лучезарно улыбалась, однако дверь не распахивала. Дочь холодно пояснила - человек забежал на секунду. Проверив, что мать ушла, нарочито зло прошипела: - Сколько я слышала твоих извинений? За кого ты меня принимаешь? Ты сволочь! Маменьку меж тем зажгло: "Тот самый секретарь, вне сомнений! Что-то было. Наверняка. А муж, тем не менее, прощает... Только бы дурочка не перенаглела... Надо послать моего на дачу поливать лук - чтобы туда не привела. А пустит сюда - уж я им не позволю..." Алик слушала самобичевания Можова, его мольбы пойти с ним "погулять". Она стояла на лестничной площадке тесного подъезда с исч?рканными стенами и думала о гулко-просторном чисто вымытом парадном, что так и дышит комфортом. Куда зов?т этот милый ей красивый и удручающе слабый парень? В пригородную рощу, где он угостит е? т?плым лимонадом и будет уговаривать прилечь на вытоптанную траву меж бер?зкой и кустом орешника? Словно она коллективная дворовая девочка. Затравленная волнением, Алик заговорила: - Хочется тебя послать, не стесняясь в выражениях. Но так и быть, не буду. Ты знаешь, что ты - дубина? Но мне тебя вс? ещ? жалко. На что я пошла ради тебя, на что-оо?.. И сейчас опять я постаралась бы тебя простить... - у не? дрогнул голос, она быстро повернулась спиной - не договаривая, подавала ему надежду, оставляла шанс. - Попыталась бы простить... - повторила и, не оборачиваясь, ушла в квартиру. День долог, он постучится опять, и тогда она согласится с ним немного погулять. Он снова примется клясть себя - пусть, у него это неплохо получается. Она, в конце концов, снизойд?т: пойд?т с ним в кино. Фильмы идут скучные, зал будет почти пуст: она позволит пару раз поцеловать е? - и на этом на сей раз точка! Она изнывала с книгой в своей комнате, прислушиваясь к шумам на лестнице. Мама тоже никуда не уходила: вынесла на балкон подсушить зимние вещи. Папа, по е? настоянию, уехал с великим неудовольствием на дачу заниматься поливкой. Когда стемнело, он возвратился и сели пить чай. Алик забыла, что надо выпить хоть несколько глотков чаю и съесть что-то. Мама сумела осторожно напомнить ей об этом, успев предварительно шепнуть отцу, чтобы не нажимал с вопросами, и он сидел и ел - переламывая себя. 92 Воскресенье тянулось так же несносно, как и суббота, а в понедельник Алику на работу позвонила Галя, сказала - надо встретиться. - Я буду дома, заходи, - сказала Алик, которой стало ещ? тоскливей. - Нет, разговор будет за закрытой дверью, и твои родители изведутся, - объявила подруга. Они встретились в парке культуры и отдыха. Галя в джинсах Wrangler, привлекательная, энергичная, с подвед?нными глазами, быстро приблизилась к Алику, нервно обняла е?. - Ты знаешь - Виктор мне звонил, потом он к тебе пош?л. Алику царапнуло слух имя Можова, произнес?нное, как обычно, с ударением на первом слоге. - У его Людки есть мой номер телефона, он и позвонил - спрашивал номер твоей квартиры. - Да, я поняла, - сказала Алик, сердце у не? сжималось. Подруги медленно пошли по аллее. Галя, глянув искоса, помолчала. - Ты послала его - куда, сама знаешь, - и он мне позвонил, стал просить встретиться, - заговорила небрежным тоном, - я подумала: может, что-то важное касается тебя, и не могла не пойти... Он пригласил в ресторан, заказывал самое дорогое. Мы танцевали, болтали о том, о с?м, и он мне одни комплименты: глаза у меня отливают перламутром, кожа лилейная, фигура - мечта принцесс... Как стал объясняться в любви - упад?шь на месте. Я для него - совершенное открытие! Ну, жизни ему без меня не будет. Девушка повернула голову к Алику, та прочла в е? глазах пытливое ожидание. Обе остановились. Галя продолжила: - Короче, он стал намекать, в общем, напрямую. Я сказала: в первый же вечер?! - и она напомнила подруге словно бы ей известное: - У меня на такое - ты знаешь - какой всегда ответ! - после чего констатировала: - А он липнет - почему я такая жестокая? Алик смотрела в сторону, чтобы не выдать отчаянной муки. Вновь зазвучал сладко волнующийся голосок подруги: - Мы из ресторана вышли, он из телефонной будки позвонил твоему профессору, я рядом стояла. Спросил: можно с девушкой к вам на дачу поехать? Вы эту девушку знаете, вы с ней в "Уралочке" разговаривали - с кареглазой шатеночкой. Тот велел мне трубку дать. Представляешь, - Галя встала перед Аликом, - он не забыл, как меня зовут: это вы, Галенька? Я говорю: да. Она сообщила, что профессор пригласил е? и Виктора к себе домой, Виктор поймал такси, и они поехали. Алик направилась по аллее прогуливающейся походкой, усиленно разыгрывая равнодушие. Галя е? обогнала. - Квартира что надо! - произнесла с восхищением, в котором пробивалась зависть к подруге. Не дождавшись от той ни слова, продолжила рассказ: - Он дал нам ключи от дачи, и мы на такси туда... - последние слова она произнесла с полной невозмутимостью. Алик бросила звенящим от отчаяния голосом: - Зачем ты мне вс? это говоришь?! Галя опять встала перед ней. - Ты знаешь, что я не могла не сказать тебе о таком! - она произнесла "о таком" как о ч?м-то необыкновенно значимом. - Я была с ним ночью и весь день вчера. - Глаза подруги кололи Алика любопытством и плотоядным торжеством. - Ну и как? - на этот раз Алик не отвела взгляд. - Хорошо было в бане париться? - Он тебе уже сказал? - вырвалось у Гали. - Нет. Но разве трудно догадаться? Подруга хмыкнула и выразительно усмехнулась: - А для чего там баня? Уж ты с твоим напарилась в ней. Спросила, когда Алик верн?тся к мужу и услышала прозвучавшее с раскал?нной ненавистью: - Когда сочту нужным. Мужики нуждаются, чтобы им побольнее давали по носу! - Сильная ты! - деланно восхитилась Галя с гордой мыслью о разнице между любовью пожилого профессора и упоительной страстью двадцатишестилетнего красавца Виктора. 93 Алик извелась, против воли представляя Галю и Виктора нагими, ласкающими друг друга. Она мотала головой, зажмуривалась, а когда открывала глаза, ей казалось - стены качаются. В этих терзаниях е? обливал страх, что Галю пригласит Лонгин и та будет принимать его ласки на е?, Алика, кровати. Лонгин Антонович прислал с шоф?ром записку, Алик тут же прочла е?: "Думаю, ты знаешь, что Можов ударился в новое увлечение, а его жена должна родить. Я не могу без тебя. Очень прошу тебя: возвращайся!" Через три дня вечером в комнату к ней вош?л отец. Он уже предупреждал: она не может здесь жить, как до замужества! Решила не возвращаться к мужу - подавай на развод, обращайся в суд на предмет раздела профессорской квартиры и имущества! Вези вагон судебных хлопот, бегай по инстанциям, отвечай на вопросы судейских, терпи взгляды, сплетни, насмешки людей... Она жалобно вскричала: - Ухожу-уу я! - Когда? Вбежала маменька, потянула отца за руку: - Хватит, хватит! Она сказала - и ты пойми... Утром Алик позвонила с работы мужу на дом. Трубку поднял приходящий повар Юрыч. Оказывается, профессор вчера улетел отдыхать в Сочи. У не? перехватило дыхание, волнение прерывистой болью било в ушные перепонки. - Почему же улетел... только август начался... - она не говорила, а лепетала разбитым голосом. Обычно Лонгин Антонович отправлялся отдыхать в первых числах сентября. Голос Юрыча в телефонной трубке был неподдельно дружелюбен: - Я и сам удивился, с чего новая мода - вдруг собирает вещи: лечу, мол. - А он... - она хотела спросить: "один улетел?" Каких сил стоило ей изменить вопрос: - Ничего не просил мне передать? - Э-ээ... просить - нет. Да я сам вижу: плохо ему без вас. Ну что вы, как маленькие? Давайте возвращайтесь! Слышьте? Не тяните. Она подавила всхлип, пролепетала в трубку: - Спасибо, Юрыч! Вечером, выйдя из такси перед домом с лепной античной богиней над парадным, глубоко вздохнула, простояла, замерев, несколько минут. И пустилась наверх бегом. В е? комнате ничего не изменилось. Она торопливо и вместе с тем аккуратно разложила по местам принес?нные вещи. Потом позвонила Юрычу: не известен ли ему сочинский адрес Лонгина Антоновича. - Известен, конечно. Только бы вы вернулись. - Я вернулась, - виновато вымолвила она. - Вот это хорошо вы сделали! - голос Юрыча выразил явное удовольствие. - Адрес: Сочи, улица Виноградная, сто двадцать пять. Это дом его приятеля, фамилия Модебадзе, а имя я не знаю. Вы можете туда позвонить... - и Алику был сообщ?н номер телефона. Она положила руку на трубку, но не подняла е?. Мучил страх, мнилось: ответит молодая женщина... Дать телеграмму! Алик взглянула на часы: поздно, ближнее телеграфное отделение уже закрыто. Она вызвала такси, помчалась на Центральный телеграф, поспешно, но старательно написала на бланке: "Срочно прилетай точка твоя Алла". Застыла, кусая чувственную нижнюю губу. Зачеркнула два последних слова и поставила вместо них: "Алик". Ночью металась в постели - виделось: Лонгин не один. Он и его любовница прочли телеграмму, скомкали, отшвырнули, занялись друг с другом... Утром, подавленная, позвонила на работу, извинилась, что не сможет сегодня прийти. "Если не прилетит?.. что делать тогда?", "...а то прид?т какая-нибудь резкая, ехидная телеграмма". Почему-то ждала именно язвительного, смертельно ранящего глумлением ответа. 94 Приш?л Юрыч, человек с седым бобриком, в очках, носивший под пиджаком жилет. Он был ещ? крепок и бодр, несмотря на то, что при Сталине отсидел десять лет по сфабрикованному обвинению. Юрыч прин?с тяж?лую сумку. - Алла Георгиевна, вот у меня для вас, - и он достал из сумки закрытый крышечкой кувшин, - бер?зовый сок купил сейчас на базаре. Ну-ка выпейте! Алик, тепло улыбнувшись, угодила ему, выпив полстакана сока. Юрыч, хитровато глядя сквозь очки, спросил: - Поговорили с Лонгином Антоновичем? - Дала телеграмму. Повар подумал: "Не захотела баловать голоском. Может, и права". - Вы, конечно, и бутерброда себе не сделали, - посетовал он, - я знал и взял на базаре линей ещ? живых. Алик позавтракала жареными линями, выпила две чашки крепкого кофе, то и дело бросая взгляд то на часы, стоявшие на кухонном шкафу, то на свои наручные часики. Повар видел, как подрагивают е? пальцы. Он сч?л нужным остаться, чтобы помочь ей коротать время. Она была не против. Он извл?к из кармана жилета колоду карт, стал учить Алика игре в буру, в то время как е? помыслами владел Лонгин, потерять которого сейчас было бы безумно обидно. Знала бы она, что он улетел в Сочи по совету е? мамы. Маменька позвонила ему и подсказала: "Это очень нужно, это е? обеспокоит - и она тут же верн?тся. Я знаю мою девочку, она - чудесная, она не хотела всерь?з ссориться". Он был занят на работе и улетел всего на три дня, чего Алик не подозревала. Его изматывала мысль: не глупой ли подсказке он последовал? Так и верн?тся сразу?.. Раздражало сочинское солнце разгара лета - он привык к бархатному сезону, и солнце сейчас представлялось неприятно резким, агрессивным. Отталкивал плотно устланный обнаж?нными телами пляж - Лонгин Антонович находил выход настроению, по-молодому взбегая в гору. Когда начиналась одышка, старался не обращать на не? внимания, наконец останавливался на склоне, смотрел на череду гор, будто бы таких близких - в полчаса дойд?шь. Оборачивался и, щурясь (т?мные очки помогали мало), взирал на море. Густо-синее, оно имело у берега широкую противно-желтоватую кайму: там, где кишат люди. Путник получал заряд злой активности и уходил выше. Возвратившись в пот?мках в дом обаятельного увальня Модебадзе, взял из его рук телеграмму, каковую проглотил в долю секунды, но не перестал сосредоточенно смотреть как бы сквозь не?, держа е? перед глазами. Подпись "Алик" - вот оно небывалое! знак тебе, по которому ты изнывал, который так лелеял в мечтах. Он перечитывал и перечитывал безоружное в своей простоте - "Алик". 95 Юрыч с мягкой настойчивостью заставил Алика освоить правила игры и с таинственным видом открыл: - Должен предостеречь вас от неприличия. Она взглянула на него с неприятным изумлением. - Неприлично в буру не на деньги играть, - услышала объяснение. Она подумала: е? положение таково, что не воспользоваться им считают за грех. Ну так что ж - только бы ей не быть наедине с собой. Она пошла за деньгами. Юрыч как человек истого такта пов?л игру таким образом, что Алик выигрывала раз за разом. Они сидели на кухне за столом, занятые картами, и время впрямь протекало незаметнее. Мало-помалу удаче надоело улыбаться Алику, и к концу дня она проиграла тридцать четыре рубля - треть своей месячной зарплаты. Но не оттого ей делалось то жарко, то холодно. Внимание е? устремлялось за открытое окно, когда на улице останавливалась машина. После одной из таких минут с лестничной площадки дон?сся шум, повернулся ключ в замке - и вош?л Лонгин Антонович с саквояжем и спортивной сумкой. Его русые с сединой волосы растрепались, воротничок сорочки топорщился, весь облик выражал спешку и готовность к неожиданному. Перед ним была появившаяся из кухни Алик в л?гком, из п?стренького ситца платье с открытыми плечами. Одну-две секунды она выглядела испуганной. Он встретил е? измученный ожиданием, стенающий взгляд, спросил с дотошностью мнительного человека: - Что-то случилось? Она, мотнув головой, опустила е? и молчала, чтобы не расплакаться, оттого что чувствовала себя побитым пуделем. За е? спиной раздался голос Юрыча: - С прил?том, Лонгин Антонович! А мы, чтобы не скучно было ждать вас, в карты играли. Профессор, не сводя глаз с жены, переспросил: - В карты? Он шагнул к ней, чмокнул е? в щ?ку, после чего поздоровался за руку с Юрычем, который уже успел положить выигранное в кошел?к и сунуть его в карман. Алик ушла в спальню, повар сказал хозяину, что в холодильнике есть сыр, ветчина, балык и кетовая икра, а завтра он предлагает приготовить кролика, нашпигованного чесноком. Хозяин кивнул, и Юрыч отправился домой. Лонгин Антонович постучал в дверь спальни, услышал: "Да-да!" и вош?л. Жена стояла у торца кровати, уперев руку в бок. Сейчас она чувствовала себя увереннее и надменно, с вызовом, улыбнулась. Он произн?с, со значением понижая голос: - Я выкупаюсь с дороги и... - выдержав паузу, договорил: - Ид?т? - Да! - сказала она отч?тливо. Он поспешил в ванную, а Алик на кухне умылась холодной водой из-под крана и вернулась к себе прихорашиваться. "Его нужно пленить бесповоротно!" - говорила она себе. Когда он, опять постучавшись, ступил в спальню в запахнутом халате, постель белела свежей простын?й. Алик сидела на е? краю в том же платье, но домашние туфли заменили лаковые туфли на каблуке. Она встала навстречу Лонгину Антоновичу, сняла через голову платье, оставшись в узких т?мно-синих трусиках, повела головой - роскошные цвета южного солнца волосы ниспадали на голые покатые плечи. Плавно покачивая б?драми, она медленно стянула с себя трусики и освободилась от них, приподняв одну, а затем другую ногу. Мужчина сбросил халат, швырнул его в сторону на кресло, и она увидела, как набрякший фаллос увеличился, встав торчмя. Алик, смотря в глаза Лонгину Антоновичу, произнесла: - Ты мерзавец, но он не виноват, - перевела взгляд на почти полностью обнажившуюся головку всегдашнего труженика. Шагнув ближе, она прикоснулась к нему подушечками пальцев, чуть-чуть пожала, двинула кожный покров, собирая его в гармошку и совсем оголив луковицу. Мужчина старался не двинуться, боясь вспугнуть е? инициативу. Алик отступила к кровати, легла попер?к не? навзничь, подняла обутые в туфли выпрямленные ноги и широко развела их. - Я хочу сразу, - промолвила с властно-чувственной ноткой. Он подступил, взял пальцами фаллос, стал водить по гребешку и меж лепестков головкой, погружая е? в бутон до половины, потом вп?р черен по лобок и начал вваливать, положив пятерни Алику на груди, пощупывая их. Она поощрительно постанывала, выдавала бесподобно возбуждающим голоском: - Хотчее! хотчее, мой хороший! - и держась руками за раскинутые ноги, в такт толчкам нажимала на них, доводя растяжку до предела. Когда у них свершилось, он хотел пойти в ванную, но Алик сказала капризно: - Куда же ты? Полежи со мной. Он вытянулся на кровати блаженствуя, и Алик, чего раньше не делала, легла грудью ему на живот, чмокнула сосок, прижалась лицом к его груди. Он показал себя сейчас столь жадным и сильным, что она сделала вывод: в Сочи он не подержался за бабу. Лонгин Антонович в безраздельном кайфе смаковал мысленно: как у не? блеснули глаза, когда она сказала: "Я хочу сразу" и какой потом в них горел огонь требования!.. Он чувствовал - надо поставить точку после их ссоры, - и, придав голосу горечь, проговорил: - Ты оскорбилась, что тебя, как ты сказала, делили. Но я не мыслю без тебя жизни и хотел хоть таким образом - хоть насколько-то - сохранить тебя! Для меня это не менее оскорбительно. Она подумала о его безграничном самолюбии, о гордости и не могла не признать его правоту. Он поглаживал е? голую спину, упиваясь счастьем. - Ло-о... - ласкающе прошептала Алик уменьшительное от его имени. Вскоре он вновь ретиво наяривал и заслужил похвалу, от которой невыразимо млел, отвалившись навзничь: - Ты меня заебал до пьяной др?мы! 96 В несколько дней Лонгин Антонович отощал, хотя аппетит у него стал волчьим: Юрыч получал заказы на говяжью вырезку, на свиные отбивные. После работы профессор всецело отдавался баловству с Аликом. В выходные они начинали с утра: разумеется, позднего, ибо беспробудно засыпали лишь перед рассветом. Солнце жаркого субботнего дня пронизывало оконные шторы. Отдохнувшая пара позавтракала в просторной столовой, сидя за антикварным столом под живописной люстрой. Алик в лиловой тунике, в жемчужном ожерелье с нефритом, при серьгах с сапфирами, допила кофе и посмотрела на стоящий на подоконнике кувшин с букетиком цветов. - Пора сменить воду, - она встала, сняла тунику и нагишом, в босоножках на высоком каблуке, направилась к окну походкой, которую освоила по страстному желанию профессора: то одна ягодица - вверх и чуть в сторону, то вторая. Взяв кувшин и будоража Лонгина Антоновича вс? той же "перекосистой" походочкой, Алик покинула столовую, в кухне сменила воду в кувшине и, возвратясь, поставила его на стол. Капельки влаги усыпали пурпурно-красные цветки львиного зева. Профессор потянул носом воздух, стараясь уловить аромат. - Богиня Хлорида сотворила цветок в честь победы Геракла над Немейским львом, - произн?с он нараспев. - Я знаю древнегреческие мифы... - промолвила Алик, вперяя в глаза ему многозначительный, понимающий взгляд соучастницы. Вынув один цветок из букета, направилась в комнату, в которой впервые оказалась прошлым летом, неловко наступив в лесу на сучок. На этой тахте она сидела, вытянув загорелую ногу, и платиновый блондин накладывал на не? компресс. Сейчас, за голой спинкой чувствуя Лонгина Антоновича, она слегка е? прогнула и через правое плечико взглянула на него, облач?нного в халат. Он подался ближе, прикоснулся ладонями к е? ягодицам. Она отошла к магнитофону на тумбочке, включила: комнату наполнила мелодия из американского кинофильма "Генералы песчаных карьеров". Профессор не жаловался на отсутствие слуха и пропел: "Вы вечно молитесь своим богам, и ваши боги вс? прощают вам". Алик подумала: "Это он о себе. Его боги гораздо сильнее тех, которые покровительствуют мне... хотя как сказать, если мне дано пленять его - при его положении и деньгах, не страдающего от недостатка выбора". Она положила себе овладеть им так, чтобы он никогда ей не изменял, меж тем как она не лишала бы себя разнообразия грехотворных встреч. Ей казалось, что при этом условии она будет не только желать, но и искренне любить его. Держа в левой руке цветок, Алик дразняще поигрывала попкой. Танцевальные па в очаровании музыки. Она переместилась к тахте, повернулась к Лонгину Антоновичу, который, освободившись от халата, ощупывал е?, голую, ненасытными глазами. Нагота и драгоценности: серьги с васильковыми сапфирами, жемчуг и нефрит ожерелья, перстень на безымянном пальце левой руки, запястье охвачено золотым браслетом часиков. Она поднесла рдеющий цветок к лицу, сладко жмурясь, поводила им по губам, коснулась им одного соска, другого, львиный зев заскользил по е? телу вниз, прильнул к пупку; рука опустилась ниже - пурпурно-красный цветок у паха. Она расставила ноги. Профессор опустился на колени, с возгласом: - Я кайман! - пригнулся к ковру, устремился к Алику, ткнулся носом в е? пухленькую, сжал зубами стебель цветка. - Ло! Ло-о! - Алик захохотала страстным, подхл?стывающим хохотком, обеими руками взъерошила его волосы, стала трепать и пощипывать уши. Он перекусил стебель, выдохнул: - Львиный зев хочет Геракла? а-а? Вскочив, подхватил е?, уложил на тахту, на которую встал коленями. Алик свела и круто подняла ноги, опустила их ему на правое плечо, он приопустил зад и вдвинул торчащий фаллос в расселинку. Они обстоятельно пили радость, получая по максимуму, его невозможно уже было превзойти неизведанностью ощущений, но Алик узнала, что можно: когда от ласк Ло из е? мочеиспускательного отверстия брызнула влага, которая не была мочой... Потом они лежали, отдыхая, Алик спросила: - Ло, а в твою молодость что было модно танцевать? - Свинг! Такой же быстрый танец, как современные. Только сейчас партн?ры почти не касаются друг друга, а мы вовсю подхватывали и крутили девушек. - Представляю, - сказала Алик не без ревности, - уж ты умел повеселиться... Он ударился в воспоминания: - Моду привезли датчане: рабочие электротехнической фирмы, они налаживали энергообеспечение в Пскове, в свободное время щеголяли, тоже по моде, в клетчатых пиджаках на размер больше, чем надо: будто с чужого плеча. От девушек отбоя не было. Во время войны людям особенно хочется развлечься, - погружаясь в прошлое, он усмехнулся и поведал, как генерал Власов развлекался с двумя немками. Лонгин Антонович отв?л себе в рассказе роль зрителя. Алик полюбопытствовала, как выглядел Власов, и профессор описал мужчину сорока с небольшим лет, ростом под два метра, говорившего басом. Не преминул сообщить, что генерал замечательно разбирался в женских типах. Алик задумчиво молчала. - Расскажи мне о твоей невесте, - попросила с обезоруживающе наивным интересом. Лонгин Антонович не отвечал, и она произнесла капризно-обиженно: - Я хочу знать, что с ней сделали и как ты отплатил. Его близость с Аликом теперь стала такой, что было немыслимо, как в прошлый раз, уклониться от ответа. Он коротко рассказал, что случилось с Ксенией, умолчав о мести, отделавшись двумя-тремя фразами: отомстило Провидение - насильников перебили эстонские лесные братья, которые действовали в тылу советских войск. Алик проговорила с задушевностью, какой он ещ? не слышал: - Я благодарна, что ты рассказал мне про не?... я жалею эту девушку... И знаю: ты был с теми лесными братьями! ты пош?л на самоотречение! Это было сильно! Чистая-чистая жертвенность... Я говорю как женщина, которая хотела бы, чтобы е? так же любили, чтобы ради не? на то же пошли... Она опрокинула его навзничь, награждая любовью, - и Лонгину Антоновичу вдруг стало ясно: он переживает то высшее счастье, которого и малая доля не досталась подавляющему большинству живших и живущих на свете. 97 По вечерам и в выходные они стали ездить на дачу. В первую поездку Алика прессовали воспоминания о том, что произошло с ней на этой даче в прошлом году. Выйдя из "волги", она видела себя вышедшей из не? же в тот раз. Кругом были те же яблони, землю, как и тогда, усыпала падалица. Но теперь Алик хозяйкой направилась к просторному дому, обсаженному кустами, и за нею следовал влюбл?нный прирученный Лонгин Антонович. В комнате, где разыгралась незабываемая сцена, она на несколько секунд замерла в буре эмоций, потом представилось, как недавно Виктор вош?л сюда с Галей... Алик обернулась к профессору и сказала мстительно-злым голосом: - Мы сейчас же истопим баню и попаримся! В первый миг е? тон озадачил его, но, внимательно глядя ей в глаза, Лонгин Антонович вс? понял. Они понаслаждались перед тем как париться, и волнение оттого, что тут Виктор парился с Людой, а затем с Галей, делало Алика по-особенному яростно-изощр?нной в ласках и требованиях. После бани пили чай из самовара, и без чаепития уже не обходился ни один приезд. Дегустировали ягодные наливки, в обилии заготовленные Юрычем, и Алик со всей остротой внимания слушала Лонгина Антоновича, который приобщал е? к своему восприятию мира. Ей было занятно, как он оправдывает свою работу на немцев: - Я работал, прежде всего, на себя. Так получилось, что у немцев для этого оказались самые благоприятные условия. - Но ты предал родину, - произнесла Алик без обычного для таких оборотов негодования. Лонгин Антонович с минуту потягивал из стакана малиновую наливку. Родина, начал он, была у русских до октября семнадцатого года. Была она и у Ленина и его приспешников. Но они хотели личной власти над родиной и стали открыто бороться за е? поражение в войне. Они отдали противнику Белоруссию, Украину с Крымом, Ростов-на-Дону, Новочеркасск, Закавказье: чтобы, сидя в Москве, сохранять личную власть. Говорят, Ленин предвидел, что немцы уйдут. Значит, если "предвидишь", то можно предавать? Тогда каждый, прежде чем идти умирать за родину, должен подумать: а не предвидится ли чего-то лучшего для не?, если он воевать не пойд?т? а может, станет ей ещ? лучше, коли выступить за е? поражение? Алик возразила: - Но ведь каждый - не Ленин. - Ах, вон что! Ну, а если чувствует себя Лениным?.. Да и, в конце концов, почему нельзя следовать примеру вождя? Лонгин Антонович задавал вопросы и отвечал на них, выводя из рассуждений совершенно неожиданное. Алика поражали новые выводы, что следовали из, казалось бы, давно ей известного. Как могла она жить до сих пор, считая ясным и незыблемым то, что оказывалось теперь деш?вой фальшью?.. Лонгин Антонович напомнил: родина русских искони была православной. Ленин, большевики стали закрывать, осквернять, взрывать церкви, расстреливать священников, глумиться над верой предков и вместо не? насаждать веру в рай на земле - марксизм. И вс? это не считается предательством! Отказаться от веры отцов и стать марксистом - не предательство, а очень достойный поощряемый властью шаг. Но тогда почему нельзя, в свою очередь, отказаться и от марксизма? Почему можно прийти к мысли, что Бог выдуман, но почему нельзя сделать тот же вывод об учении Маркса?.. Перестать верить в Бога и начать верить в Ленина, Сталина - можно и нужно. Но перестать верить в Ленина, Сталина и начать верить, скажем, в генерала Власова - предательство. Власов продался немцам. А Ленин, который отдал немцам в самый для них трудный момент войны хлебную Украину, уголь Донбасса, не продался? Против этого есть несокрушимый, по мнению быдла, довод: Ленин, Сталин обладали властью, а Власов - нет. Позволь немцы Власову создать полуторамиллионную армию, займи она Москву - и переход к Власову уже не был бы предательством. То есть у преданности советской родине - сугубо холуйская природа: прав не тот, кто прав, а кто сил?н. - А кому, чему были верны Ленин? Сталин? - произн?с профессор и ответил на свой вопрос: - Себе и только себе! В этом была их вера, их мораль. Единственно для них важное: самовыражение через расширение личной власти. Разрушать то, что существует, и заменять его тем, что сложилось в их мыслях. Больше, больше разрушить и взамен возвести больше своего - это было расширение их обожаемого "я" и потому давало им ни с чем не сравнимое удовлетворение. Их самоупоение зависело от количества убитых ими, объяснил Лонгин Антонович и спросил Алика, что она знает о душегубках. - Знаю то, что и все. Их придумали немцы. - Нет! - возразил профессор. - Душегубку, по виду автофургон, в каких развозили хлеб, но только внутрь была выведена труба для выхлопных газов, изобрели сталинские специалисты. Впервые душегубка была применена в СССР в 1936 году (23). Немцы лишь позаимствовали изобретение, как и концлагеря, созданные в восемнадцатом году по предложению Ленина. Гитлер не дотягивал до него и до Сталина, у которых стремление громить, истреблять и на "расчищенном месте" вбивать колья нового, своего - составляло смысл жизни. Сталину досталось гораздо больше времени, и он так расширил сво? "я", что вся страна стала его изделием. И это большевицко-сталинское изделие всучивали населению в качестве родины и требовали за него доблестно умирать. Алик услышала рассказ про Волобуева и Половинкина. В первую секунду воскликнула: - Они что, не знали, что их расстреляют? - Чудачка, как они могли этого не знать?! - Но тогда... - и не договорила, растерянная. - Вопрос, на который большинству не захочется правильного ответа, - определил профессор. - Почему не притворились? Разве грех - слукавить перед такой властью? Разумеется, нет. Но эти люди не захотели даже делать вид, будто готовы воевать за гов?нную власть! власть, которая считает их даровой скотиной. Показали ей - пусть не считает! Становиться на колени перед е? знаменем - это ниже их достоинства. Они превзошли героических японских камикадзе. Те шли на смерть, вдохновляемые своим государством, народом, а наши Волобуев и Половинкин оставались наедине с собой, когда пошли против всесильного государства и несч?тной холуйской массы. Лонгин Антонович с уверенностью произн?с: - И они были не единственные в той дивизии. А сколько было таких по всей стране? Две тысячи? Три? тех, через кого русский народ доказал чувство собственного достоинства? 98 Осень настаивалась, как вино, они отправлялись в лес на "третью охоту" - собирали грибы. Дни стояли безветренные, кудлатые облака заслоняли солнце. По опушке шли двое, заглядывали под деревья: о, лисички! и опята... Профессор заявлял: без груздей домой не уеду!.. Он прислушивался, принюхивался к осени. Тополя только начали желтеть, а листва кл?нов стала уже ж?лто-розовой. Гуще и темнее, чем летом, казалась хвоя высоких прямых елей. - Вот тут должны быть грибы! - Лонгин Антонович указал на рядок бер?з. До чего они были хороши в их шелковистой чистой коре. Но подбер?зовиков под ними не оказалось. Двое углубились в лес, в т?плом сыром воздухе стоял крепкий грибной запах. Но где же грибы? - Ло, сюда! - Алик обнаружила выводок сыроежек и, по-детски подпрыгнув на месте, стала азартно и старательно срезать их ножом. Профессор наклонился, посмотрел - оставил сыроежки жене. Она наслаждалась грибной охотой, гордая тем, какая сила оберегает е?, какой необыкновенный, влюбл?нный в не? человек рядом с нею. - Мой первый груздь сегодня! - сказал Лонгин Антонович, радостно потирая ладони; поставил корзину наземь, присел на корточки возле гриба и срезал его безукоризненно, не повредив грибницу. Алик ощущала, до чего ему тут уютно, в ней запечатлевалось, как он поглаживает ладонью траву, трогает ольху, ствол ясеня. А вот вкусно причмокивает, похохатывает, принимаясь рассуждать о ядр?ных сол?ных груздях и груздянке, о грибном супе, о пирогах с грибами... Ворчит: лишь сумасшедший может не замечать, до чего вс? это прелестно! сумасшедший, помешавшийся на власти, на том, чтобы на свой лад переиначивать природу... Алик, втянувшись, слушала, сколько страна претерпела всего, пока стала Изделием. Бесчисленные жертвы приносились ради коммунизма? Россказни. Истребление людей, на самом деле, было необходимо Сталину, чтобы чувствовать собственное величие. Он жаждал обладать такой властью, какой не имел ни один деспот в истории. Но чем измерить объ?м власти? Количеством умерщвл?нных: прич?м, умерщвл?нных безвинно, по одной лишь причине - так угодно повелителю! Количество истребл?нных и то, что было воздвигнуто террором: новая страна, стоящая на крови. Вот плод самовыражения Сталина, вот то, что питало его сознание собственного величия. Это его "я", которое он продолжал и дальше расширять и углублять, "я", которое овладевало миллионами, деформировало их психику, и они становились его принадлежностью: люди, кого на данный момент ещ? не срезала коса смерти. Эти люди понимали, до чего оно вероятно: попасть под косу (как попали все те, что находились рядом), но они не ненавидели Сталина за то, что он поубивал столько тех, других, - напротив, они были благодарны ему за то, что лично им он дарует жизнь. Они были преданы Сталину именно в силу его кровавости, они любили его как сурового бога, который сеет смерть сплошь и рядом - а их, как им мнилось в подобострастии и наглости, избрал для жизни. Любовь рабов, с восторгом отдающихся рабству. Новый эмоциональный настрой, заменивший христианское отношение к жизни. Чем дальше, тем больше это будет заметно в народе - привычность к убийству, его растущее значение в жизни. Убийство - лучший инструмент для решения проблем, средство самоутверждения, мерило власти. Убийство - деяние, дающее наиболее полное эмоциональное удовлетворение. Лонгин Антонович перепрыгнул через глубокую колею лесной дороги и протянул руку Алику, она взяла е?, крепко сжала. Профессор говорил: - Ты задела меня словом "родина", и я объяснил: драться за эту "родину" могли только рабы. Они никого не победили, ибо рабы не побеждают. Побеждает хозяин. Будь большинство не рабы, они в начале войны разошлись бы по домам с оружием, предоставив Сталину метаться по просторам опустош?нной переиначенной сделанной им "родины", пока где-нибудь не сдохнет. Драться с немцами или договариваться - этим занимались бы, во всяком случае, без Сталина. Но нет - они молились на него! И что несли тем, кого "освобождали" от немцев? Псковские крестьяне получили при немцах землю, имели скот, в избытке зерно - а свои загнали их опять в колхоз. Цепляешься за пару овечек? Указ Сталина - траву для них рви руками. Косить траву косой для личных животных воспрещалось! Как бы слишком не разжирела личная-то овца - как бы семья крестьянская без кормильца (на фронте кормилец) не переела жирного! Самый махровый фашист додумался бы до такого?.. И ничего - терпели, подличали. Зато уж немцев проклинали! Лонгин Антонович разъярился: - И возненавидел же я эту хуету! Нет более меткого словечка. Обозначена не просто низовая масса, из низов при любом строе поднимались самородки. Но хуетой народ назвал ту массу безликих, из которой, при нормальных условиях, не поднимаются. Именно ей большевики отдавали чужие места. Не зря бытовало в народе при вести о новоявленном герое: "Как родина тебя подняла, пусть так же и опустит!" - не глядя под ноги, он широко шагал в долинку. Поспевая за ним, Алик несмело побежала по скользкой тропинке и упала б - не схватись крепко за его плечи. Он повернулся, они прижались друг к другу. "До чего волнует его то дал?кое! колхозы, псковские люди, Сталин!.. - думала она. - Как же это вс? намучило его, если он и сейчас от этих вопросов - будто ужаленный?" Все, кого она знает, никогда не говорили бы о ч?м-либо подобном. Е? родители, строящий из себя сноба Гаплов, акт?р Данков, другие знакомые - беспокоят кого-то из них хоть изредка мысли о сталинском терроре? Она не помнила ни одного разговора на эту тему. А расскажи им о прошлом профессора - о! все принялись бы вопить: "Он предатель! Продался фашистам!" Их сжирала бы лютая зависть: был фабрикантом! загребал деньги! немцы его уважали!.. Она перебирала в уме знакомых: кто не облил бы его грязью? Не нашлось никого - и тогда она поняла: он прав, во вс?м прав! И в эту минуту, как и он, возненавидела хуету. Ей стало страшно за е? Ло. Действительно ли он хорошо защищ?н в этой жизни? Запрокинув голову, смятенно и пытливо всмотрелась в его глаза. 99 Они шли просекой. В небе протянулась линия электропередач, вид тонких проводов в вышине нагонял на Алика зябкое ощущение неустойчивости. Вспоминалось, как Виктор упомянул - профессор, связанный с "самыми высокими верхами", проворачивает т?мные дела... Она осторожно спросила: - Ло, а то, что ты теперь делаешь... твоя работа... это не опасно? Он движением головы выразил "нет", Алик услышала: - В сво? время я пош?л на подсоветскую землю с надеждой, что война изменила людей и начн?тся сопротивление ярму. Мне этого одержимо желалось - в таком я был тогда состоянии. Я так хотел видеть возникающее движение! участвовать!.. Увы, мои мечты оказались достойны кривой усмешки. И тогда я решил, не считаясь ни с каким риском, мстить хуете! Он вдруг беззаботно, уверенно хохотнул: - Так что ты думаешь? - обнял е? за талию, приподнял и, игриво встряхнув, поставил на ноги. - Я расскажу тебе поразительную вещь... Выяснилось: где же риск? То, что он стал делать, устроившись во Всесоюзный институт, весьма подошло людям власти. Они принялись поощрять его. Он предложил внедрить на одном из нефтеперерабатывающих заводов проект, созданный за рубежом. Проект 1938 года. Тогда ещ? не беспокоились об охране окружающей среды и не предусмотрели очистных сооружений. Лонгин Антонович указал, что этот "недостаток" восполнит. Казалось бы, начальство должно насторожиться: каким образом "восполнит"? и зачем возиться со старь?м? Почему не создать собственный современный проект? Приготовившись хитроумно защищать заведомо вредное предложение, Лонгин Антонович ждал взбучки. Ничего подобного не случилось. Наверху решили: проект купить и внедрить! Там быстро сообразили, что к чему. Фирма, которая вряд ли надеялась сбыть свой товарец, не поскупится на взятку. А валюта, собственные счета в заграничных банках необходимы и самым-самым высоким советским руководителям: мало ли что случается в жизни? да и, в любом случае, детям, внукам надо над?жно обеспечить благополучие. Словом, взятку урвали. А ему поручили позаботиться об очистных сооружениях. Средств выделили очень умеренно, но он и их ополовинил: взял на свои нужды. Однако подобие очистной системы было "сдано в эксплуатацию" на сутки досрочно, и его, как положено, удостоили премии: в отечественных, конечно, рублях. А на город, где нарывом засел завод, вязко легло смердящее облако. В справках о вредных веществах в воздухе обычно пишут: предельно допустимые нормы. Так "нормы" одних веществ были превышены в девяносто раз, других - в сто пять, а некоторых - и в сто двадцать. Стремительно росло число пораж?нных болезнями дыхательных путей, крови, другими недугами. Но город жил по-прежнему мирно. И не так уж и мало было в н?м тех, кто знал жуткие цифры, - и поди ж ты... Загадка советской души! Никто не протестовал и - за редким исключением - не стремился сменить место жительства. На другом заводе по проекту, который порекомендовал купить профессор, возвели установку для получения парафиновой экстракции. Е? стали направлять в качестве корма на так называемую птицефабрику, где в клетках сидели утки, никогда не видевшие воды, они необыкновенно прибавляли в весе - но какое у них было мясо! Оно смердило, когда варилось или жарилось, но его поедали, как и сосиски в целлофане, изготовленные из такого дерьма, что ими брезговали кошки. Чего ожидать от быдла, которое в магазинах стояло в длинных очередях за куриными тушками, обглоданными крысами? Лонгину Антоновичу помогли отстроить структуру, с помощью которой он стал в масштабах страны определять, куда приткнуть подысканный за рубежом проект, за покупку которого будет отвалена полновесная взятка. По предложению профессора, его "контору" разместили подальше от глаз иностранцев - в промышленном городе Южного Урала, в регионе, особо оберегаемом из-за множества военных секретов. Ему удобнее здесь и вести ту жизнь, какая желается. Местное руководство, благодаря чутью, именуемому административным, представляет его значение и стремится делать так, чтобы ничто не стесняло Лонгина Антоновича. Он любит широко, по-барски отдохнуть - но уж в работе себя не щадит. Там и там на заводах Совдепии оживает купленный за границей хлам - обогатив высокопоставленных, ответственных людей, наращивая выбросы всевозможной гадости в воздух и в водо?мы. Профессор живописал порядки, царящие на советских предприятиях: сколь гнусный обман пода?тся как "новые достижения", "открытия", "изобретательство". Алик ужасалась, и Лонгин Антонович сказал: - Для этой страны такое нормально. Это в русле проводимой сверху политики. Если уж они на собственном народе ядерную бомбу испытали... И он поведал, как 14 сентября 1954 года в густонасел?нной Оренбургской области близ Тоцких военных лагерей была взорвана плутониевая бомба мощностью в два раза больше той, которая упала на Хиросиму. Испытание именовалось общевойсковым учением "Снежок", им руководил маршал Жуков. Советская верхушка готовилась к ядерной войне и хотела знать, как ядерные удары скажутся на войсках и населении (24). В месте, над которым на высоте тр?хсот пятидесяти метров взорвалась бомба, заранее сосредоточили военную технику и сорокапятитысячный армейский контингент. Эвакуировали жителей лишь тех деревень, которые находились в пяти, в шести с половиной километрах от предполагаемого эпицентра, но уже через несколько часов после испытания они были возвращены на их местожительство. Сразу после взрыва технику и войска без средств защиты бросили в атаку на предполагаемого противника - в зону поражения, в самое пекло. А через два-три дня зона стала местом автобусных экскурсий, сюда привозили не только взрослых, но и детей. Правительство обеспечило себя богатым материалом о воздействии на людей ядерных ударов. 100 В одну из суббот профессор и Алик отправились к озеру, до которого было три часа езды. Солнечным утром казалось, их жд?т славный ден?к бабьего лета. "Волга", сверкая ч?рным лаком, неслась по шоссе: по сторонам высокой насыпи простирались поля с ещ? не убранной сахарной св?клой, пролегли полосы лесопосадок. Разгулялся равнинный ветер, быстро нанесло низких толстобрюхих туч. На ветровое стекло упали дождевые капли. Обворожительное личико Алика сделалось кислым: - На что это похоже, Ло? или нас жд?т закрытая для других укромная партийная гостиница, где можно мило уединиться? - Нас жд?т турбаза, - бодро сказал муж, - побудем в народе. Дождь сулил оказаться затяжным. Шоссе, маслянисто блестя, уходило в хвойный лес. Профессор убавил скорость, вскоре лес поредел: раскинулось т?мное неспокойное озеро; шоссе забирало влево, в обход его - а Лонгин Антонович съехал по спуску прямо к безлесному берегу. Берег был застроен сборными дощатыми домиками, окрашенными в светло-зел?ный цвет. Лонгин Антонович подрулил по мокрому песку к строению покрупнее - с высоким крыльцом и террасой под навесом, с промокшей линялой вывеской "Буфет". Струи дождя так и лили с оцинкованной железной крыши. Профессор, подхватив Алика под руку, увлекая за собой, взбежал на крыльцо. - Ло, что ты собрался здесь покупать? Да тут и нет никого! - Не скажи. Кто-нибудь да есть! Порыв ветра едва не сорвал с него шляпу, он схватил е? за поля и энергично натянул на голову. Постучал в окошко костяшками пальцев и, когда оно отворилось, опередил нестарую с накрашенными губами буфетчицу: - Ну, чего надо? - Улыбкой дал понять, что острит. Она смотрела оценивающе. Не разделяя его шутливости, но, однако, и без грубости произнесла: - Буфет закрыт. - Вы посмотрите, кто к вам приехал! - Было непонятно, продолжает ли он шутить или уже говорит серь?зно. Буфетчица приоткрыла заднюю дверь помещения, увидела начальническую ч?рную "волгу". Вернувшись к окошку, заговорила дружелюбно: не знает, что и предложить. На турбазе - "массовка", праздник: чествуют трудовых победителей, вс? позабрали. - Коньяк? Водка? - Только пиво. Оставила себе четыре бутылочки. Профессор поинтересовался, свежее ли пиво? Алик изумилась: - Ты его сейчас будешь пить?! Холодный ветер, пронизывая, ударял порывами, обдавал густыми брызгами дождя, они казались Алику ледяными. До чего стало ей зябко, как она съ?жилась в наглухо заст?гнутой куртке, когда Лонгин Антонович принялся пить пиво из горлышка. - Ты простудишься, Ло! Перестань! Но он стоял на ветру с мокрым от дождя лицом, с открытой шеей, вливал в себя содержимое бутылки, и кадык ходил вверх и вниз. - Бррр! - она зажмурилась, и в этот миг е? рот ощутил губы Лонгина Антоновича, горьковатый вкус пива, ей удивл?нно подумалось: "Неужели я влюблена в него?" Он говорил: - Ты покупала так называемый комбижир? Ах, мама покупает для пирогов. Ну, так ты его видела. Про маргарин я уже не спрашиваю, без него и подавно не обойд?шься. За квартал от любой столовой чуешь горелые комбижир, маргарин. Их делали из растительного масла. Чтобы хватало на страну, нужно засевать масличными культурами полтора миллиона гектаров. Но, оказалось, вс? можно упростить... - Лонгин Антонович, обнимая Алика, отв?л е? на край террасы, перед ними волновалось хмурое осеннее озеро, хлестал дождь, барабаня по навесу. Профессор, наклоняясь к жене, шептал: сколько было вложено труда! сколько понадобилось изобретательности! Сперва взялись строить по купленному проекту (устаревшему, дрянному, конечно) производство синтетических жирных кислот. Их используют в мыловаренной промышленности как заменители натуральных пищевых жиров. А я предложил получать из кислот маргарин и другие жиры, предназначенные в пищу... Алик оторопело высвободилась, взглянула на него, веря и не веря: - Но это не прошло? - Почему же? Верхам неопасно: они едят только то, что проверено, что экологически чисто. А высвободить полтора миллиона гектаров! На это можно такие суммы выделить... и разворовать. Цех построили. Было это в городе соседней области. Тут мне звонки: нельзя, мол, работать! Вредностей целый букет: в тв?рдом, в жидком состоянии, в виде паров, газа... - Лонгин Антонович сделал "ужасные глаза", - каждую смену кого-нибудь увозила "скорая помощь". Я предложил примитивную, зато деш?вую вентиляционную систему: все летучие выбросы стали направлять прямиком в атмосферу. А для других отходов поставили печь: сжигать. Как известно, ничто без дыма не горит. Дым опять же из трубы - и в воздух. Ничего: дышат. И комбижир, маргарин идут нарасхват. Алик подумала о себе и потряс?нно выдохнула: - Что ты творишь! Он прижал е? к груди: я каюсь! Но партия посчитала дело полезным, а народ не возражает. И не надо уверять, будто он ничего не знает. В народ просачивается вс?! Но он безмолвствует. Ей вспомнилось: мать принесла домой три кило французского сливочного масла, похвастала на кухне - достала через знакомую! Отец тут же взял нож и, пробуя масло, сказал довольно: "Вот где никакой химии!" А как-то Алик студенткой собиралась в турпоход, мать купила для не? рыбные консервы в томате. Всегда, мол, покупай в томате, а не в масле: известно, что за масло в консервы кладут. Мать предостерегала: "Не пей лимонад: там - химия!", "Не ешь деш?вые конфеты: они - синтетические!" Значит, действительно просачивалось: слышали, знали. И не испытывали позыва громко возмутиться. А она сама? Принимая предупреждения, отнюдь не закипала от негодования. Мучает противная мысль... что может быть гаже принадлежности к быдлу? Поделилась с мужем. Он весел и ласков: не выдумывай пустяков, моя хорошая! у тебя такой дар любить! "Я не о любви, а о протесте..." Любовь, прошептал он ей, рождает способность к протесту, одушевляет тво? творчество! Твой талант - в начале развития, ты - из редких избранниц. 101 Ветер яростно трепал поднятое на стальных штангах полотнище: "Туристическая база "Комарик". Распахнулась дверь ближнего строения: выскочили две девушки в непромокаемых куртках, но с голыми ногами, помчались вглубь турбазы. В комнате включ?н на полную мощность проигрыватель: Полем, вдоль берега крутого Мимо хат, В серой шинели рядового Ш?л солдат. Ш?л солдат, слуга Отчизны Ш?л солдат во имя жизни... Лонгин Антонович демонстративно вздохнул и сказал жене: - Во имя какой жизни он ш?л! Из другого домика вышел мужчина в плаще с капюшоном, накинутым на голову, поглядел на ч?рную "волгу", на двоих на террасе буфета. И направился к шумным соседям, вид он имел начальнический. Взойдя на крыльцо и встав у открытой двери, коротко взмахнул рукой, сделал замечание - музыка стала потише. Он закрыл снаружи дверь и направился к двоим. Плащ он не застегнул, и под ним был виден спортивный шерстяной костюм, явно импортный. Человек поглядывал на незнакомую пару юркими глазами, у него было поношенное лицо отменного любителя выпить и закусить. - Вы - по договор?нности? - обратился к профессору. Тот ответил вопросом: - Директор турбазы? - Он - в мо?м ведении. Меня как руководителя интересует: это насч?т вас вчера звонили? Лонгин Антонович кивнул, и руководитель пожал ему руку, уведомляя: - Я как ответственный выделил вам домик. Жаль, погода подвела, но молод?жь это игнорирует - девушке должно понравиться. - Это моя жена. - Да? Очень приятно, - произн?с руководитель, улыбаясь. Находя Алика чересчур юной и пикантной для е? спутника, не исключил, что ему соврали. Алик была растерянно-зла, не оправившись от потряс?нности, какую в ней вызвали сведения о комбижире и маргарине. Она не замечала ответственного человека, который в?л е? и профессора по турбазе, рассказывая: сл?т победителей социалистического соревнования, по итогам третьего квартала получили поздравление правительства. Заслужили люди - пусть отдохнут. Приблизились к постройке с крытой верандой, столы на ней были уставлены советским шампанским: число бутылок превышало, пожалуй, три дюжины. - Для прохладности выставлены, - пояснил провожатый, - ветер с дожд?м освежает. - Он вдруг занервничал: - И никто не присматривает? Позади стола заскрипела, по-видимому, раскладушка - над батареей бутылок возникли голова, плечи. Во весь рост встал парень, держа в руке длинный обрезок стальной трубы. - Смотри не засни! - было ему сказано. - А то могут... - Башки разобью, - произн?с парень с удовольствием. Лицо у него было тупое и решительное. Руководитель взгромоздился животом на бортик веранды, разглядывая бутылки: - Вс? - полусладкое? - обернулся к Алику: - Есть пять бутылок сладкого! Она смотрела мимо него. Послышался топот: пригибаясь, с визгливым смехом бежала девушка в плаще и в резиновых сапогах, за нею гнался, белея мощными ляжками, тип в плавках и в короткой цвета хаки куртке. - Бригадир комсомольско-молод?жной бригады. Такой молодчага! - сообщил провожатый Лонгину Антоновичу. - А за кем бежит? - мясистая физиономия руководителя преисполнилась неодобрения: - За дрянцом бежит! Открылась дверь довольно просторного строения справа: в освещ?нной электричеством комнате под "Севастопольский вальс" кружились пары. Из двери напротив плыл табачный дым, немолодой голос самозабвенно исполнял под баян: Стоят дворцы, стоят вокзалы, И заводские корпуса, И заводские корпуса - Могу назвать вам адреса. Руководитель отпер домик, предназначенный профессору и Алику. Пол здесь был вымыт, у порога лежал половик. Ответственный человек вложил в руку Лонгина Антоновича ключ, прош?л к постели, с силой ткнул кулаком: - Не скрипит? Проверьте! А то, если стеснительно, другую принесут... - он взглянул на Алика нахально блеснувшими глазками, и тут же физиономия стала фальшиво-равнодушной. Когда пара осталась одна, Лонгин Антонович рассказал, как питается высокое начальство. В каждой обкомовской столовой кастрюли с приготовленной пищей "запечатываются" наклейками: "Проверено на радиоактивность". А попробуй простой человек раздобыть сч?тчик Гейгера? Посадят. Если обычному гражданину удалось бы проверить, не заражена ли его пища радиацией, закон признал бы его совершившим уголовно наказуемое деяние. 102 Повариха турбазы Ол?на, умелая, сметливая, лет сорока пяти, и е? помощница, накрываясь от дождя плащами, отнесли гостям горячую уху и двух жареных диких уток. Ответственный человек Валер Иваныч предупредил Ол?ну, ухмыляясь: - Он - о-ох, и хитрый хер! большая шишка. Прив?з такую молоденькую красоточку! Жена - говорит. Кому вр?т? Мне, хи-хи-хи!.. Ты будь готова: застанешь их друг на дружке - уху не урони, - он гаденько засмеялся и добавил: - Если она на н?м будет - уронишь обязательно. Повариху разобрало любопытство. Разок стукнув в дверь, тут же е? распахнула и была разочарована. Красотка, одетая, сидела на кровати, а мужчина, стоя в двух шагах, говорил ей что-то совсем не любовное. Вежливый - давай улыбаться, руки потирает: - А-ай, ушица душистая! Смотри-ка - огненная. А уточки - с пылу-жару! Ухи он не видал! Это чтоб девку задурить: чем, мол, потчую! Навр?т, навр?т - и приступит... У самого, чай, не на пищу слюнки текут. А она и правда - загляденье для мужиков, е? в кино показывать, а ложится, подлая, под старую сволочь. В противоположность мыслям, выражение у Ол?ны было хлопотливо-сладкое, она ворковала, накрывая на стол: - Покушайте на здоровье, отдохните... Да опять к нам приезжайте! И ведь не смутятся. Лица до чего бесстыжи. Ему, т?ртому хрену, не совестно на такую молоденькую лечь? А она-то, может, блядь почище его! Ол?на словно забыла собственную молодость, когда е? отмечали лаской люди тоже немолодые... Помнилась, однако, обида: скупы они были, ничего не подарят из одежды, четвертной никогда не дадут. А нынешние начальники сорят деньгами. А уж девки стали - наглей наглого, любого старика научат такому безобразию - ему и хочется, и не можется: гляди, развяжется пупок... Ол?на улыбалась парочке, злобясь: он представлялся ехидным и требовательным, она - алчной и, как культурные люди выражаются, ловкой "в отношении всяких бесстыжих фокусов". Помощница Ол?ны, женщина моложе тридцати, не менее внимательная к необыкновенной паре, молча положила на край стола стопку дефицитных салфеток и обмахнула тряпкой стулья. В ней крепла мысль, что если в другой раз мужчина приедет один, она взглядами и смешком выразит ему многообещающее "да". Она и теперь старалась посмотреть на него так, чтобы он понял и приехал один. Когда повариха с помощницей уходили, Лонгин Антонович сунул им под плащи, в карманы халатов, по купюре. Ол?на с уважением подумала о муже, работающем на этой же турбазе, он уехал к браконьерам за лосятиной для начальства. "П?с ни одной сучки не пропустит, но денег - копейки не даст! легче удавить его", - отметила положительную черту в характере супруга. Она и помощница возвращались в кухню под дожд?м, который стал мелким, моросящим. Две девушки вели под руки пьяного парня. Он свесил голову, ноги в резиновых сапогах, вымазанных глиной, едва переступали. Вдруг одна из девушек выругалась: - Его легче отъебать, чем тащить! - и отстранилась. Вторая, тоже отпустив пьяного, ещ? и толкнула в спину - он упал в грязь ничком. Обе были выпивши, пошли прочь, стараясь вышагивать нарочито-независимо. Помощница Ол?ны, проходя мимо лежащего, окликнула: - Эй, чего л?г? Вставай! Женщины удалились шагов на семь, как он вдруг вскочил и побежал за ними. Они понеслись во всю мочь, вбежали в кухню - Ол?на заперла дверь и, багровея от злобы, закричала: - Я те, бля-а-дь, погоняюсь! Из открытого окна неподал?ку доносился не лиш?нный приятности баритон: Я сегодня до зари встану, По широкому пройду полю... 103 Снаружи что-то мягко стукнуло в стекло. Профессор и Алик отвлеклись от еды. За стенами царила непогода, стояла полутьма, хотя не было и четыр?х пополудни. Звук повторился. Профессор встал из-за стола. - Кто-то швыряется песком... К оконному стеклу прижались носами девушка и вымокший взъерошенный парнишка. Он высунул язык, кривляясь, а девушка стала игриво просить: - Пустите нас к ва-а-м! Лонгин Антонович властно спросил: - У вас своего домика нет? - Мы с родителями, - плаксиво сказала девушка, - там скучно. В гости хотим! Он прикрикнул, чтобы ушли стучаться к кому-нибудь другому. Парнишка плюнул в стекло, а подружка пригрозила: - Мы вам не дадим это самое делать! Будем под окном мяукать и кричать, что вы делаете... А Ол?ну на кухне в эти минуты мучило: какую купюру сунул профессор е? помощнице? Надвинулась на не? грудастым торсом: - Сколько дал тебе? Та вынула из кармана смятую десятку. "Как и мне!" - безжалостно царапнула обида сердце поварихи. Она вырвала десятку: - Думала, подарил? Он на шампанское дал! - Я отнесу... - Она отнес?т! - взъярилась Ол?на. - Ты носить-то культурно умеешь?! Спрятав под плащом зав?рнутую в бумагу бутылку, пошла торопливо к домику важного гостя - глядь, а на крыльце топчутся Шурка, сын беспутной Лариски-мотористки, и Натка Вырлакина, блядюшка из ранних. Повариха угрожающе крикнула им: - Э-эй! - чем их не испугала и тогда бегом завернула к домику Валер Иваныча: - Над вашим шишкой - хулиганство! Он оторвался от телевизора, по которому смотрел соревнования по художественной гимнастике, и побежал наводить порядок. Лонгин Антонович, вышедший на крыльцо прогнать прилипчивую парочку, сказал Натке: - Тебя не шл?пали давно?! Она играючи отскочила: - А вы пошл?пайте! Тут подоспела помощь. Ол?на с разбегу сбила с ног щуплого паренька, но Натка увернулась от Валер Иваныча и припустила за домики. Он пон?сся за ней, похожий на упрямого свирепеющего барбоса. Профессор смог, наконец, возвратиться к Алику; через пару минут повариха подала им шампанское. А Валер Иваныч заглянул, лишь спустя почти час. Извинился за недогляд, сообщил, что "хулиганка наказана", не уточняя - как. Спрашивал, не надо ли чего, с благодушным видом учащ?нно дышал, в глазах от прилившей крови краснели жилки. Девушка попалась ему в руки - когда ей надоело убегать... Алик после его ухода пробормотала: - Отталкивающая личность. Профессор сказал, посмеиваясь: - Ты ведь отдыхала только со студентами? так погляди на трудовой люд. - Я уже вс? поняла! Самое ужасное, Ло: если бы не твои рассказы, я увидела бы всего-навсего отдельных идиотов... жила бы, как все, и не знала лицо и суть народа. "Вы что же предлагаете народу?! - устраивал ей разнос (до е? замужества) чиновник, приглаш?нный на худсовет. - Оборочки-оборочки-оборочки! Разве эта помпадурщина нужна нашей женщине?!" Теперь казалось, человек этот и Валер Иваныч похожи, как братья-близнецы. Она подумала об отце: не похож ли он на того чиновника? или на Валер Иваныча? Отец иногда ездит на заводскую турбазу, но ни мать, ни е? с собою не бер?т. Теперь понятно - почему. Там у них девки. Она представила отца и "руководителя", пьянствующих в домике, и голоногих девок: подвыпивших, бессовестных, цинично визжащих... - Ло, мы будем здесь ночевать? - спросила, едва не по?жившись. - Впечатлений достаточно? - улыбнулся профессор и заговорил о том, что если этим людям рассказать правду о маргарине и комбижире, они не откажутся ни от фальшивых несъедобных жиров, ни в целом от той жизни, которую ведут. Их единственной надеждой могла бы быть власть, имеющая совесть. Но они не примут такую власть. Им подавай власть лживую, ибо лживость для них то же, что для алкоголика - алкоголь. Во лжи им видится позитивность правды, а правда противна им, как ложь. Прич?м, ситуации случаются самые неожиданные. Свою базу отдыха назвали "Комарик". И попробуй скажи им: ведь это то же, что "Кровососик". Взлютуют. Лонгин Антонович рассказал, что однажды забыл взять в лес мазь от комаров: и мук же натерпелся! разодрал в кровь руки, вся физиономия была в расч?сах! Вспомнишь - и перед?рнет всего, невольно начинаешь чесаться. Ну, а эти люди? Для них комары - нечто уютно-идиллическое, лиричное. Вот что за водораздел пролегает через "Комарик"! как много ужасающего зашифровано в "Комарике"... Алик слушала мужа, идя с ним к машине, и жгуче переживала: е? тоже, бывало, изводили комары, но предложи кто-то назвать турбазу "Комариком" - она бы не возразила. Просто промолчала бы без какой-либо мысли. "И оттого теперь, - понимала она, - я возненавидела бы Ло - не будь он для меня тем, кто он есть. Каждый из тех, кто вокруг, из тех, кого я знаю, возненавидит его за одно лишь это рассуждение". Лонгин Антонович осмотрительно в?л "волгу", он воздержался от шампанского - ему нравилось беречь Алика. Наслаждаясь выражением, с каким она слушала его, он говорил: - Когда я работал на немцев, я был гораздо чище, лучше. Я производил неплохое горючее, антисептики - они так нужны были в госпиталях! Я жил с сознанием собственной полезности и благодарен немцам за это... Душа болит до сего дня: ведь они решили, будто я перебежал к "своим"... Для меня было бы огромным облегчением - узнай они правду. - Веришь, что их тронула бы твоя история? - произнесла с грустью Алик, прижимаясь к его плечу, и вдруг в охватившем е? пафосе чуть не воскликнула: "Если бы я могла, я сделала бы мир таким, чтобы ты был в н?м тем, кем должен быть: прославленным уч?ным!" 104 Сделать, увы, она может немного. Угадывать его прихоти... Или это много невообразимо? На даче, когда за окнами сыпал первый снег, она танцевала для него при жарко растопленном камине. Полупрозрачные шальвары, индийская блузка, браслет над локтем: на ней вс? то же, что было в их встречу в лесу, только волосы заплетены в косу. Отблески огня, опаляющая мелодия из магнитофона: зурна, ионика, барабан... Запрокинув голову, она отбросила толстую косу за плечо, ритмично покачиваясь, поплыла на носках, томительные взмахи рук, скольжение, полное энергии, зримость плоти, усмешка на чувственном лице - она вся затрепетала. Танец живота. Его обуяло... любить е? на подушках, брошенных перед камином! На шее и лбу у него вздулись сосуды, резче сделались бороздки морщин, он побагровел: она, вспомнив о его возрасте, встревожилась. Лаская е?, он настаивал на сво?м, опрокинул навзничь, задирая е? ноги и покусывая мизинец правой. Она, как ему хотелось, согнула ноги в коленях, оттянула руками на груди, он медлил входить, занимаясь "дразнением", она с щекочущей гордостью слушала, что она - сам