ногие о том, что не явился в Гиву пророк Самуил и говорили, что это плохой знак. И многие шли сражаться неохотно, страх пригнал людей в войско, испугались царского гнева - поняли: если Саул может так поступить со своими волами, то не пощадит никого из тех, кто решил отсидеться под своими смоковницами у своих домов. И в те дни Саул, казалось, преобразился, он впервые вкушал сладость власти, и все подчинялись ему беззвучно, хотя и продолжало гнездиться неверие в душе каждого - уж слишком молод был царь. На второй день люди продолжали прибывать, Гива не смогла вместить всех откликнувшихся на зов Саула. И тогда часть воинов перешла в соседний Везек, где вокруг города были обширные невспаханные поля, и на их просторах выстроил Саул свой народ и пересчитал всех. И оказалось здесь триста тысяч сынов Израилевых, и сынов Иудиных из них - тринадцать тысяч. И разделил Саул народ на отряды и не стал внимать ничьим осторожным советам, а сам распоряжался и командовал не только своими сверстниками, но и убеленными сединами старейшинами. И каждому надо было определить его место, и каждого надо было вооружить и накормить, и назначить сотников и тысячных из тех, кто уже бывал в сражениях. И сыну Бер-Шаарону Исайе было назначено встать во главе лучников, хотя и впервые шел он на битву. И старался Бер-Шаарон не отходить от сына, а тот слушал его советы и во всем поступал разумно, словно умудренный годами старик и прошедший через горнила многих битв воин. Саул, конечно, тоже сам бы не справился, если бы не сын его дяди, почтенного Нира - опытный и расторопный Авенир, и хотя тогда Авенир был еще молод и был он не велик ростом, но прославился он раньше в битвах с филистимлянами и был искушен в ратном деле. По совету Авенира повел свое многочисленное войско Саул не по прямой дороге, ведущей к осажденному амммонитянами Иавису, а через Галаадские горы. Был это утомительный и трудный путь, и еще битва не началась, а уже были потери - несколько отроков сорвались на горных тропах и погибли, и потому многие недовольно роптали. Но зато с рассветом отряды скрытно вышли в тыл стана жестокосердного Нааса. Впереди Авенир выставил отряд лучников и повелел Исайе по сигналу разом выпустить стрелы. Лучники натянули тетиву своих луков и терпеливо ждали, а когда раздался звук шофаров, усыпали стан Нааса стрелами. И это он, Бер-Шаарон, посоветовал стрелять по шатрам аммонитян горящими стрелами, и вспыхнули шатры воинства Нааса, и началась паника в его стане. И тотчас устремились слева на стан Нааса три отряда, собранные из опытных воинов. И в тот день показал себя Саул не только царем, но и храбрым воином. Он рвался в бой и не хотел ждать перелома в ходе сражения. - Ты царь наш, ниспосланный Господом, - сказал ему Авенир, - а по сему стань на вершине горы и будешь видеть все поле битвы, и оттуда, с вершины, дашь сигнал запасным отрядам, когда придет им черед смять правый край войск Нааса, ибо вижу я, что там мы прорвемся, потому что Наас двинул свои основные силы на левый край стана и оставил часть отрядов у крепостных стен осажденного Иависа. - Не дело беречься мне, будь же ты на вершине, - отверг его предложение Саул. Бер-Шаарон слышал этот разговор, потому что послал его Исайя к Авениру, чтобы получить разрешение для лучников зайти в тыл Наасу. Правда, сын и без разрешения начал свой обход, но, видимо, хотел оберечь отца и отослал от тех мест, где смерть косила людей без разбора. Но Бер-Шаарон спешил вернуться к сыну, ибо не была ему дорога своя жизнь, и если бы сказал Господь - отдай ее за сына своего, отдал бы, не колеблясь. И он бежал тогда, обгоняя воинов, чтобы догнать лучников и продолжать сражение рядом с сыном своим. Саул же в это время ринулся в гущу битвы. Огромный, выделяющийся ростом среди остальных воинов, жаждал Саул сам разить врагов. И не дрогнула его рука, когда пронзил он копьем первого вставшего на его пути аммонитянина, и когда сломалось копье, выхватил Саул меч и стал разить им направо и налево. И началась страшная паника в стане аммонитян, и тщетно Наас взывал к своему войску и приказал вынести в передние ряды своих идолов. Они не помогли ему, его боги, его деревянные истуканы. Сильнее их всех был единый Господь Бог, и был он тогда на стороне сынов Израиля. Еще до полуденного зноя были поражены враги израильтян, и войска Саула вошли в город Иавис Галаадский. Встречали победителей радостные толпы жителей, повсюду звучали победные песни, люди обнимали друг друга. И все славили молодого царя Саула и мудрого пророка Самуила, услышавшего глас Господний и избравшего на царство Саула. А Саул стоял на возвышении у городских ворот и благодарил своих воинов, стройными рядами входящих в город. Лицо его раскраснелось, на руках запеклась вражья кровь, он широко улыбался, и видно было, что всего его переполняет радостное ощущение победы. Это была его первая победа и дни его славы. И в тот день он, Бер-Шаарон, тоже был захвачен общим ликованием, он тоже славил Саула, радость была искренней и не мог он предположить, что власть и слава быстро меняют лицо человека, ибо еще сам тогда не был умудрен жизнью. И он сам, и его сын Исайя, и люди из колена Ефремова, и люди из других колен были победителями, и победа кружила им головы. Вели бесконечной чередой через городские ворота пленных аммонитян, израненных и покорных - куда девалась их спесь! - шли они связанные веревками, понуро опустив головы, и не было у Бер-Шаарона жалости и сострадания к ним. Полагал он тогда, что не угодны они Господу и давно прогневали Всевышнего, и проклят их род, который произошел от Бен-Ами, сына Лота и дочерей его. Был Лот праведник, пощадил его Господь, когда испепелил за грехи города Содом и Гоморра, и дал ему спастись, вывел его с дочерьми и женой за пределы обреченных городов и обрушил на эти города дождь серы и безжалостный огонь. Жена Лота обернулась из любопытства, хотела посмотреть, что делается там, в огне, хотя и запретил Господь оборачиваться, и потому превратилась она в соляной столп. А дочери Лота, подумав, что все погибли на земле и не будет мужей для них, напоили отца вином и совокупились с ним. И одна родила Бен-Ами, от которого произошли аммонитяне, а другая Моава, от которого тоже пошел беспокойный и враждебный народ - моавитяне. Так было записано в Торе, а Тору еще с малых лет знал Бер-Шаарон почти наизусть. Это теперь, когда уже сочтены года его, и готов он приобщиться к ушедшим, понял после долгих скитаний, что все - и аммонитяне, и амаликитяне, и идумейцы, и гирзеяне одинаковы, у всех один прародитель - Авраам, и что не Господу Богу угодно лить кровь и дланью своей направлять один народ на другой, а жаждут междоусобиц правители, чтобы усилить свою власть и покорить чужие земли, чтобы захватить рабов и наложниц, а главное -возвеличить имя свое. Но разве думал Бер-Шаарон тогда об этом, он ликовал вместе со всеми - и грешен - даже задумал взять молодую аммонитянку в наложницы, да неудобно ему стало перед сыном своим. Ибо посмотрел Исайя с осуждением, когда увидел, что отец словно прилип к молодой черноволосой женщине, которая дрожит в страхе и пятится от него. К счастью, потерялась в толпе аммонитянка, все смешалось тогда, ликовали спасенные жители Иависа, женщины обнимали воинов, отроки размахивали пальмовыми листьями, старики подносили ратникам кувшины с терпким виноградным вином. И всюду слышались восторженные крики: "Да будет славен Саул! Да продлится на многие годы царство его! Да укрепит Господь его могущество!" А на следующий день в Иавис прибыл сам Самуил, воины несли его на руках, ему были возданы самые высокие почести. Но непроницаем был его взор, и не было радости в его речах, хотя он и обнял Саула прилюдно и восславил его. Тогда он, Бер-Шаарон, не понимал, что эта победа положила начало великому противостоянию царя и пророка, что возвышение одного становится причиной падения другого, и что никто и никогда не уступает власть добровольно. Победителя всегда окружают льстецы. Те же, кто действительно сражался, кто не жалел головы своей, кто добыл славу молодому царю - довольствовались малым - освободили город и возрадовались в сердце своем. Зато те, кто не рвались в бой и берегли свои жизни, стали громче всех кричать о своих подвигах. Особенно отличился давний сосед по пастбищам Гамадриил. Это он первым вспомнил, что были люди, сомневающиеся, что не хотели царя, говорили, что царь не нужен. И его призыв сыскать таких людей подхватил тысяченачальник из колена Иудина: "Кто говорил, Саулу ли царствовать над нами? Найдем этих людей и умертвим их!" И неразумный и страшный этот призыв подхватили льстецы царские и все, кто стремился доказать свою преданность Саулу, все, кто хотел получить место в его свите и новые наделы в землях аммонитян. И сразу объявились охотники, жаждущие привести к царю тех, кто когда-то сомневался. Под свист и улюлюканье приволокли к Саулу двух старейшин из колена Данова, скрутили им руки, пинали со всех сторон. Он, Бер-Шаарон, стоял тогда оцепенев, страх сковал его тело, он почувствовал чей-то пристальный и недобрый взгляд, и вдруг Гамадриил, а это был конечно он, да простит его Господь, закричал: "Вот он главный противник! Он всех подговаривал не выбирать царя!" Возбуждение росло, повсюду кричали: "Побить камнями предателей! Горе им и позор домам их!" И увидел Бер-Шаарон, что сын его Исайя пробирается к нему через толпу, и тогда его охватил смертный страх - он понимал, что сын не смолчит, что вступится и может погибнуть, сын погибнет из-за него, Бер-Шаарона. И закричал тогда Бер-Шаарон: "Ужели должны страдать люди за слово свое?" И увидел перед собой лицо Саула, и тогда в первый и единственный раз заметил сочувствие в глазах царя. - Стойте, образумьтесь! - воскликнул Саул. - В сей день никого не дано умерщвлять! Ныне возрадуемся, ибо Господь совершил спасение сынов Израиля! И видя, что его слова никого не остановили, и толпа по-прежнему жаждет крови, Саул выхватил свой меч и взмахнул им над головой. И отступили от Бер-Шаарона те, кто хотел оборвать его жизнь. И уже спешил к Саулу пророк Самуил и обратился пророк к народу: - Судьба каждого в длани Господней, и не дано человеку проливать кровь своих братьев, ибо завещал Господь в заветах своих, данных Моисею: не убий! И лишь врагов своих предавайте смерти, ибо не угодны они Господу. Воспоем же славу Всевышнему, высоко в небе вознесся он, но живет дух его среди нас, и крепка длань его. И слово человека угодно Господу, и равны - слово, рождающее славу, и слово, порождающее сомнения. И весь наш тварный мир соткан из потерь и обретений, из побед и поражений, из уверенности и сомнений... Пророк умел говорить, умел увлечь словом, Господь всегда был с ним, и все быстро забыли о сомневающихся, все жаждали отдохнуть после битвы, а пророк все говорил и говорил. Ему надо было показать, что он не утратил власти своей над народом. Но уже взошла звезда Саула, и были кровавы ее отблески. Единственный раз, под Иависом, испытал на себе царскую милость Бер-Шаарон, был он спасен от смерти царем Саулом, который позже никогда не щадил тех, кто сомневался в его силе, который лишил жизни всех священников Номвы, позволив Доику Идумеянину надругаться над людьми, посвятившими себя служению Господу, только за то, что священники отдали Давиду меч Голиафа, меч, принадлежащий Давиду по полному праву, добытый в поединке с великаном. И в день казни священников он, Бер-Шаарон, приобщенный к их сонму, чудом избежал смертной участи, его спас молодой воин, столь похожий на Саула, что Бер-Шаарон принял его тогда за сына царя - Ионафана, но, как потом выяснилось, ошибся. Говорят, недалеко падает плод от дерева, породившего его, но Ионафан не повторил отца своего, ибо не было на земле человека добрее и честнее Ионафана. Схож о ним был и Исайя, душа на него не нарадовалась, но был он слишком раним и не знал ни в чем середины. И когда возвращались они из похода галаадского, и праздничное веселие царило вокруг, сын вдруг замкнулся в себе и стал говорить только о старшей сестре своей Эсфири. - Почему, отец, ты был жесток с ней? - спросил Исайя. - Почему ты отлучил ее от дома? И никаких оправданий не хотел слушать Исайя. И сейчас понимает он, Бер-Шаарон, что прав был сын, нет и не будет прощения за тяжкий тот грех. И карает Господь уже много лет за жестокость ту, и справедлива сия кара. Если бы можно было забыть все тягостное и жестокое, а помнить только добро. Бели бы суметь заставить себя не оглядываться назад. Но таков уж человек, даже когда Господь не велит оглядываться, он нарушает его повеление. Обернулась жена Лота и превратилась в соляной столп. Если терзать себя прошлым, соленые слезы заполнят жилы. Если даже в мыслях повторять прошлое, не выдержит разум страданий. Но как забыть и простить жестокость Саула? Как простить ему слезы несчастной Амиры, когда узнала она, что вырезаны все в стане амаликитян, как забыть казнь священников... Ранним утром, когда поют птицы за окном, когда пробуждается все живое, лучше всего не думать ни о чем, а если и вспоминать, то искать в прошлой жизни не дни страданий, а дни победные и счастливые. И было много таких дней в первые годы царствования Саула, и был любим всеми храбрый и мужественный царь... И сразу после освобождения города Иависа отправился весь народ по зову Самуила в Галгал, и вознесли там жертвы Господу и веселились, празднуя победу, и было такое же утро, как и сегодня, солнечное и тихое, и не было ни облачка на голубизне небесного свода. И говорил тогда Самуил с народом. Стоял он на вершине холма, высокий, в белых одеждах и с неизменным посохом в руках. Сказал он тогда: - Я послушался голоса вашего и поставил над вами царя. Я состарился и поседел, и теперь царь возымел власть над вами. Но не забывайте Господа своего, слушайте голос его и не противьтесь повелениям Господним. И если будете противиться Господу, то будет Господь карать вас и правителей ваших. Вот сейчас время жатвы пшеницы, но воззову я к Господу, и пошлет он гром и дождь, чтобы видели вы, как велико ваше зло, которое свершили вы, прося себе царя... И никто не воспринял слова пророка всерьез, уж слишком чистое небо было над головами. Но после полудня вдруг раздались раскаты грома и хлынул ливень. И страх охватил людей, и смолкло веселье. Стали тогда все упрашивать Самуила, чтобы помолился о народе своем, чтобы не гневался Господь на них. И сказал тогда Самуил, чтобы не боялись они, что сделали зло, будет прощено оно. Но нужно служить Господу всем сердцем, а если будете злотворствовать, то погибнете все, и царь погибнет вместе со всеми... Помнится, в тот день, после дождя, выгнулась мостом радуга на небе, заиграла своим семицветием, и все обрадовались доброму знаку, ниспосланному Господом. Но были велики грехи людей и продолжали они грешить, потому что не успел Самуил покинуть Галгал, как дурные вести принесли соглядатаи: филистимляне собрались уничтожить сынов Израиля. Тридцать тысяч всадников и бесчисленное количество пеших воинов вторглись в пределы земли колена Вениаминова. И страх охватил народ, даже сейчас холодеет сердце при воспоминании о том бессилии, которое сковывало тело. Бежали в беспорядке, укрывались кто где мог - в пещерах, в ущельях, в терновнике, во рвах. Многие даже переправились за Иордан, в страну Гадову. Такой паники он, Бер-Шаарон, никогда больше не видел в своей жизни. И сказал ему тогда Исайя: "Отец, бери домашних всех и укройтесь в горах за Иорданом, а я не покину Саула." Но решил тогда он, Бер-Шаарон, что лучше умереть в бою, чем постыдно бежать и таиться в горах. Немного их тогда осталось с Саулом и готовились они к смертельному бою. И перед сражением надо было принести жертвы Господу, и ждали Самуила, чтобы принес пророк жертвы всесожжения и молил Господа о спасении народа. Семь дней ждал Саул, и не приходил Самуил, и с каждым днем покидали Саула воины, уходили те, кто смирились с поражением. Не мог более ждать Саул и сам облачился в льняной эфод, сам зажег жертвенный огонь. И тут появился Самуил, в гневе был пророк, стал выговаривать Саулу, почему тот сам приносит жертвы Господу. Саул стал оправдываться: "Увидел я, что народ стал расходиться от меня, и ты не пришел к урочному дню, а войско филистимлян уже близко, вот-вот они нападут на нас, а я еще не молился Господу и не принес жертв ему!" Самуил не хотел слушать никаких оправданий. "Неразумно поступил ты, - сказал он Саулу, - ты нарушил повеление Господа, одному мне дал он право возносить жертвы. Если бы ты был более терпелив и послушен велениям его, утвердил бы он твое царствие надолго, теперь же оно не устоит!" Тяжелый это был день, мрачный и насупленный ходил Саул по воинскому стану, который покинул пророк Самуил, так и не благословив народ на битву с филистимлянами. И не было сил для этой битвы, всего осталось с Саулом несколько сотен человек, и не было почти ни у кого мечей, кузнецов в то время не было во всей земле израильской - филистимляне всех полонили. Ходили тогда в мирные дни к филистимлянам точить свои сошники, топоры и заступы, но мечи для израильтян было запрещено изготовлять.. Два меча было только - у Саула, и у Ионафана. И в те дни увидели все смелость и воинскую хватку не только царя, но и сына его Ионафана. Вдвоем с оруженосцем ворвался Ионафан в середину филистимлянского стана, один поразил многих, и было великое смятение среди филистимлян. И тогда, словно ручьи со всех гор, стали стягиваться к Саулу люди, и те, кто прятался в пещерах, покинули свои убежища и влились в войско Саула, и те, кто переправился в страхе за Иордан, возвратились - народа было, как песка на мороком берегу, столь же великое множество. И простерлось сражение от Гивы до Беф-Авена, и обращены были филистимляне в бегство, и бросали они колесницы свои и оружие свое, и вооружались израильтяне захваченными филистимлянскими мечами. И тогда обратился Саул к народу и сказал, что дал обет Господу - не вкушать пищи до вечера, пока не будут разбиты окончательно филистимляне, и сказал Саул, что будет проклят тот, кто отведает снеди до захода солнца, и не жить ему, нечестивому, на тверди земной. Ионафан же не слышал, когда Саул заклинал народ, и нарушил обет. Пробирался Ионафан с воинами через лес и увидел на стволе одного дерева дупло, из которого стекал мед, взял он палку, опустил в дупло и извлек мед, и насытился сотами медовыми. Один из воинов сказал Ионафану, что отец повелел не вкушать пищу, что дал завет Господу, но было уже поздно, нарушил Ионафан обет отца своего. И сказал Ионафан: "Зачем смутил отец народ, вкусил я меду и прибавилось сил у меня, и глаза мои просветлели!" Так случилось тогда: вольно или невольно - и отец и сын согрешили перед Господом. Саул не дождался Самуила и сам принес жертвы перед битвой, а сын нарушил клятву отца своего - и вкусил пищу до захода солнца. Тогда могли окончательно разбить филистимлян, но не дано было на то благословение Господне, остановили преследование врага Саул и его военачальники, и всю ночь молился Саул и вопрошал Господа: предаст ли тот филистимлян в руки Израиля, но молчал Господь, не дано было Саулу слышать глас Всевышнего, то, что мог пророк, не давалось царю. Было ли то наказание за прегрешение Саула, за его неповиновение Самуилу, или гневался Господь на Ионафана - знать не дано.... А тогда был уличен Ионафан. Не стал оправдываться сын царя, сказал: "Отведал я концом палки, которая в руке моей немного меду и вот - готов я умереть!" И гнев затмил глаза Саула, и чуждо ему было снисхождение даже к собственному сыну. "Ты должен умереть, Ионафан!" - закричал Саул и вонзил свое копье глубоко в землю. Все в ужасе замерли. Но только мгновение длилось молчание, и запротестовали со всех сторон и воины, и старейшины, и военачальники - Ионафану ли умереть, который доставил такое великое спасение Израилю? Волос не должен упасть с головы его на землю, ибо с Богом свершал он деяния свои! Отвернулся тогда Саул, замкнул свой слух - не хотел идти против народа, но и сам не хотел говорить последнее слово. Выручил народ Ионафана тогда. Но было потеряно время, и избежали гибели остатки филистимлянского войска, и неполной была победа. И много раз еще пришлось Израилю лить кровь сыновей своих в сражениях с филистимлянами. И только при Давиде дано было окончательно поразить этих извечных врагов. И в той первой схватке многое предрешилось, разошлись тогда пути пророка и царя. И не понял в те дни Бер-Шаарон, какие беды принесет стране нетерпение царя, нарушившего повеление Господне. Сыном готов был пожертвовать Саул, а свой великий грех не замечал, может быть, уже в те дни начали завладевать его душой злые силы. За глоток меда отдать на смерть своего сына - на такое способен не каждый. Бер-Шаарон вспомнил своих сыновей, и слезы навернулись на его глаза - были бы живы сейчас Исайя и младший - Захария, разве допустили бы они, чтобы их отец скитался как бездомная собака. Горько было от этих мыслей, в который уже раз взывал он к Господу: почему так наказал, почему лишил сыновей? Лучше бы поразил его, Бер-Шаарона, а сыновьям бы дал продлить потомство свое... Если бы можно было вернуться в те годы, если бы можно было повторить жизнь, но никому не дано вступить дважды в одну и ту же воду, и текут с гор реки по пустыне, и не иссякает вода в них... Если бы мог человек останавливать свою жизнь тогда, когда он этого захочет, то Бер-Шаарон, ни мига не колеблясь, прекратил бы ход своих дней в это утро, начатое пением птиц, в доме двух ангелов, принявших женское обличие, потому что хорошо покидать мир в тишине и покое, царящих вокруг. Впервые за последние годы он возлежал на чистом и мягком ложе, был сыт, и утренняя дрема, качавшая его на волнах памяти, являла лучшие дни его жизни и лики сыновей, давно покинувших многострадальную землю. Уходить сейчас из дома ангелов, отягчать свои последние дни ночлегами в пристанище для нищих, терпеть поношения от одноглазого гирзеянина и его приспешников - сил на это больше не было. И он прикрыл веки, чтобы погрузиться в полудрему и ничего не видеть, но не дано было ему продлить свой покой, и требовательный голос уже призывал его, он узнал голос женщины-ангела 3улуны, но не было ангельской доброты в этом голосе, а лишь страх и суетность, царившие в тварном мире. - Поднимайся, Бер-Шаарон! Давно уже солнце выкатилось из-за крепостных стен. Промедление наше убьет его! Открой свои глаза, обманувшие тебя! -требовала женщина. И вместе с ее голосом вставала череда забот, опять надо было что-то решать, опять надо было таиться и мыкаться в поисках хлеба насущного. А теперь еще предстояло спасать того, кто пролил столько крови. Спасать убийцу и класть на жертвенник собственную голову. Сказать об этом женщине-ангелу, возражать ей не было сил... Вскоре они все трое, наскоро перекусив, устремились к дворцу. Бер-Шаарон едва поспевал за женщинами, которые шли, казалось, не касаясь сандалиями дороги. Они не шли, а летели, парили, раскрыв накидки-крылья. Они любили Саула. Как и все женщины в этом мире, они любили того, кто обладал властью. Они, наверное, любили его за ту, прошлую власть, которая принесла столько горя другим. И недоумевал Бер-Шаарон, зачем им нужен этот Саул, у которого старость давно отняла прежнюю стать и красоту. - Скорее, - торопила Рахиль, - надо успеть к окончанию утренней молитвы, надо, чтобы нас услышал правитель! Рахиль бежала впереди, волосы ее развевались и разносили в утреннем воздухе ароматы медовых трав. Зулуна и Бер-Шаарон едва поспевали за нею. Одежды Рахили были полупрозрачны и в разрезах одежд мелькало молодое смуглое тело. Вся надежда была на нее, никто не смог бы остаться равнодушным к ее красоте... И, действительно, едва они у ворот сада правителя наткнулись на решетчатую ограду, остановившую их бег, как появившиеся стражники тотчас окружили Рахиль. Послышались шутки, смех - и, казалось, что сейчас они беспрепятственно откроют ворота. Так оно и случилось, но в открытые ворота проскочила только Рахиль, и когда Зулуна рванулась за ней, то ей преградили путь скрещенные копья. Она налегла грудью на древки, и ее отбросили так, что она едва не упала. И тогда Бер-Шаарон, преодолев страх, вцепился в стражника, но получив пинок, полетел в придорожную пыль и больно ударился головой о землю. И все смешалось перед ним, и небо стало темным, словно затмение нашло на солнце... Глава VIII Верховный правитель никогда не принимал решения поспешно, обычно в послеобеденные часы он любил оставаться совершенно один и подолгу сидел в садовой беседке, подле которой бродили диковинные длинноногие птицы с ярко-красными перьями, привезенные сюда из долины Нила. Жрецы, доставившие их, уверяли, что это божественные фениксы, которые живут вечно и не тонут, и не горят в огне, а если и сгорают, то вновь возрождаются. Жрецы выдавали желаемое за действительное. Каверун твердо знал, что все смертны на земной тверди, смертны люди, смертны все твари, и даже самые могущественные правители и цари уходят в мир иной, не говоря уже об этих важно шествующих по дорожкам сада египетских птицах. Птицы были дороги как память о полузабытом детстве, о величественных пирамидах и сфинксах, о фараонах, которые были убеждены, что и после смерти продолжается жизнь. Бывает всякое. Человека сочтут мертвым, а этот человек, обманув судьбу, восстает из небытия, словно несгораемая птица феникс. Цари тоже хотят быть бессмертными, на полях сражений вместо них очень часто гибнут их двойники. Разве мог предположить он, Каверун, что встретится вновь с первым царем Израиля, что царь этот, восстав из Шеола, сам придет в город-убежище. И когда доложили, что пойман царь Саул, Каверун рассмеялся. Начальник стражников Арияд жаждал награды. Он говорил горячо и убедительно. Пришлось пойти и взглянуть. Избитый, измученный старик. Конечно, похож на Саула, сильно сдал, годы никого не красят. Возможно, это просто один из двойников царя. Надпись на груди - не доказательство, выколоть можно любые слова, царь не стал бы это делать. Интересно, если это царь, узнал ли он своего проводника. Стражники перестарались, изуродовали ноги. Арияд все выполняет слишком усердно. И любит показать это усердие. Ждет повышения. Какая радость была на его лице, какой восторг в словах: "Необычайная удача выпала на долю твоего верного слуги, правитель, пойман путник, жаждущий без разрешения проникнуть в крепость и в нем опознан царь Израиля Саул!" Прервал тогда его: "Почему же не задержан на дорогах, ведущих в крепость?" Сразу осекся, тех, кого они ловят на дорогах, не ведут во дворец, отпускают за мзду, но сколько веревочке не виться - все равно попадутся. Цофар уже передавал два доноса на Арияда. Спросил еще Арияда: "Если это царь, если он сам признался, что же вы сделали с ним! Царя надо встречать по-царски, а не поджаривать ему ноги!" Арияду бросился на выручку Цофар, требовал решения, был очень настойчив - казнить немедленно. Казнить очень просто, казнить можно быстро, мой Цофар, но надо иметь голову и думать - выгодно это или нет? Думать никто из вас не хочет... Даже если это не царь, мы сделаем его царем - вот тогда и будет казнь, и будет суд... Цофар так ничего и не понял: "Какой суд - надо немедленно казнить!" Не спеши, остановил его, не усердствуй, всему свое время... Пока содержать во дворце, пусть исчезнут следы пыток, мы не варвары... Главная радость была не в поимке царя, а в том, что ночью прошел ливневый дождь, наконец-то наступил сезон дождей. Город должен не только взимать мзду с тех, кто хочет укрытия, город должен сам себя прокормить. Приходится заставлять каждого разводить свой сад - это труднее, чем воровать и брать взятки на дорогах. Жители, вырастившие самые большие сады, освобождаются от пошлин. И все равно - заставить трудиться почти невозможно. Вокруг мздоимцы и лжецы. Постоянно приходится менять советников, путают казну города с собственным карманом. Надо в сезон дождей успеть наполнить емкости, сделать запасы дождевой воды - обо всем приходилось думать самому. Нигде нет порядка - вот, что раздражало Каверуна. Он во всем любил порядок, все старался узаконить, со всеми жить в мире, он был убежден, что мудрость правителя определяется не количеством выигранных битв, а числом тех сражений, которые удалось избежать. В мятежных и воинственных землях Ханаана надо было затаиться и делать все возможное, чтобы крепость не узрели глаза воинственных соглядатаев. Прежде, чем спасать бежавших от преследований и жаждущих мирной жизни, надо было очень строго каждого из них проверять. И по сему на дальних подступах к крепости встречали стражники людей и не допускали в город тех, кто вызывал хоть малейшее подозрение, за последние пять лет почти ни одному безвестному путнику не удалось достичь крепостных стен и войти в городские ворота. Этот случай с Саулом нарушал порядок. Где же были хваленые стражники Арияда? Не исключено, что над крепостью нависла опасность. Цари не приходят в одиночку, даже если они лишены власти - всегда найдутся люди, готовые встать за их спиной с луками и копьями, чтобы помочь обрести власть и самому получить частицу этой власти. Никто не понимает, как опасно бремя власти, как тяжело решать судьбы других людей и замкнуть, сковать свое сердце, мешающее разуму. Каверун смежил веки и опустил голову на грудь, казалось, он дремал. Все во дворце были уверены, что правитель спит в эти послеобеденные часы. Он же просто хотел, чтобы никто ему не мешал. Он хотел сосредоточиться на главном. Водоемы он прикажет наполнить, нужно поручить это Цофару. Что делать с тем, кто называет себя Саулом, решить было тяжелее. Какое удовольствие можно было бы испытать, сообщив об этом Давиду, прибыть в Иерусалим специально, чтобы увидеть смятение на его лице: узнай возомнивший себя неуязвимым, что жив царь, чей престол ты занял! В Давиде была заключена главная опасность. Слишком могущественен стал этот царь. Была надежда, что Авессалом ослабит власть отца, что разделится царство Израиля - и не будет сильно это царство и опасно, а погрязнет в междоусобицах. Но Авессалом действовал слишком наивно, жажда славы и величия затмили его взор, хотел утвердиться, принизив отца, устроил поспешное соитие на дворцовой кровле в Иерусалиме, овладев прилюдно десятью наложницами и женами отца, которого считал не способным к сопротивлению. Так думали многие в крепости. Горячие головы советовали даже послать воинов к Авессалому, чтобы после победы этого прекрасноликого, кудрявого отрока получить все права для города-убежища, чтобы признали эти права все двенадцать колен Израиля. Надеяться, что длинноволосый отрок победит того, кто сразил Голиафа, могли только люди, лишенные разума. Он, Каверун, был прав, когда принудил их смирить свой пыл и соблюдать порядок, который был проверен годами - при любых войнах, нашествиях и смутах держаться в стороне и посылать усиленные отряды стражников на все близлежащие караванные дороги, чтобы вдали от города встречать тех, кто жаждет крови, делать все возможное, чтобы воинствующие орды миновали город. Каверун снова подумал о том, что дозоры ослаблены, что теперь любой может проникнуть сюда. И тот, кто назвался царем, наверняка пришел не один. Может быть, прав Цофар, надо не медлить с казнью... Каверуна неожиданно охватило беспокойство. Показалось, что стало прохладно, несмотря на то что полуденное солнце пробивалось через листву. Он плотнее запахнул одежды. Но звать кого-либо, чтобы принесли накидку, не хотелось. Последнее время никого и ни о чем не хотелось просить. Он чувствовал, как власть ускользает из его рук. Править должны молодые, старики могут только советовать... Надо было искать преемника, но не было никого вокруг, кому можно было доверить власть. Сыновей давно уже не стало. Он пережил их, слишком заносчивых и всегда рвущихся пролить кровь, они получили то, к чему стремились - смерть в бою. И ни один из них не смог бы управлять городом. Среди судей и советников тоже не было такого, кто смог бы удержать власть в городе, населенном столь разными людьми, не желающими понимать друг друга. Добираются сюда из самых отдаленных мест, поначалу просят спасения и укрытия, а потом требуют пищи, жаждут наделов и домов, хотят иметь наложниц и вкушать плоды, которые не выращивали. Но почему сюда, в город-убежище, устремился Саул - это Каверун не мог понять. Худшего места для себя Саул не смог бы найти в Ханаане, здесь очень много амаликитян, которых он жестоко уничтожал, и разве только амаликитяне жаждут отомстить царю? Каверун давно понял, что Саул был зависим от Самуила. Самуил умел говорить с небесами, он один хотел предсказывать события. Саул стал помехой на его пути. И тогда пророк сделал все возможное, чтобы отдать душу Саула на растерзание злым духам... В прошлом жрец и маг, он, Каверун, в царствование Саула чудом уцелел, ибо когда злые духи обуяли царя, то Саул решил умертвить всех предсказателей и магов. Он сделал это, подстрекаемый к злодеяниям Самуилом. Умертвил, а когда почувствовал, что грядет смерть, бросился искать предсказателей. Во всей стране осталась одна аэндорская волшебница. Он, Каверун, сам тогда указал путь к ней. Дал слово Ионафан, что будет невредима и цела предсказательница. Узнав от нее о близкой гибели, Саул, очевидно, послал на поле брани двойника, и избежал предсказанного... Но никому не дано избежать смерти. Давно уже нет в живых аэндорской волшебницы, обладавшей даром вызывать тени умерших, и никакой волшебник не спасет Саула. Можно ли забыть те дни, когда почти месяц лежал он, Каверун, голодный и обессиленный в сырой пещере у Мертвого моря и прощался с жизнью, и просил всех богов послать быструю смерть, избавляющую от мучений, но боги не вняли ему, боги спасли его, чтобы даровать ему власть. Из жреца он превратился в правителя. Его устами теперь говорит Ваал, бог города - Рамарук стоит за спиной его, Каверуна. Нет сомнений в том, что Рамарук прикажет лишить Саула языка. Так и сам Саул некогда поступал с предсказателями. Пусть испытает их участь. Но вдруг окажется так, что все это затеял Давид, хитрость которого не знает границ. Убийство Саула станет поводом для нападения, и Давид сметет крепость с лика земли и уничтожит всех ее обитателей, как бы мстя за смерть того, кто был бы им самим умерщвлен, попадись он ему в руки. Давид уже не тот юный отрок, голубоглазый и рыжекудрый, который ублажал царя Саула игрой на арфе и сладкоречивыми псалмами. Сегодня одно имя Давида вызывает страх у тех, кто хоть раз столкнулся с воинами израильтян. Племя сынов Израиля умножилосъ и окрепло. Им несть числа, их Господь стал богом почти всего Ханаана. Давно ли они были жалкими кочевниками?... Похитивший первородство Иаков, прозванный Израилем и страшившийся даже своего брата Исава, если сейчас смотрит с облаков на землю, может довольно ухмыляться. Не напрасно он купил у Исава первородство за чечевичную похлебку, недаром обманул отца, нацепив на руки козьи шкуры, чтобы слепой Иаков признал в нем Исава и благословил. Исаву ничего не досталось, все захватил прародитель израильтян Иаков. Но Исав обрел свободу, близким ему стало племя амаликитян - воителей пустыни, которые сражались еще против Моисея, они встали на его пути в землю Ханаана, как будто предчувствовали, что нельзя допускать сюда эти орды рабов, бежавших из Египта. Они предчувствовали, что через сотни лет появится Саул и будет жестоко уничтожать их потомков. И чтобы спасти остатки амаликитян дана была жизнь ему, Каверуну, магу, которого не удалось уничтожить Саулу. Теперь царь сам стал пленником бывшего мага. Так Ваал на высотах перелопачивает судьбы людей, вознося одних и низвергая других. Однако, ненависть не лучший советчик для разума... В крепости-убежище бывшие гонимые множили свою злобу и не могли забыть старые обиды, и приходилось сдерживать их пыл. Сдерживать тех, кто жаждал мщения, убеждать, что сыны разных племен могут жить вместе. Единый язык для всех приказал употреблять он, Каверун. Таким языком стал арамейский, очень похожий на язык сынов Израиля. Каверун сам знал множество языков, но говорил теперь и даже думал только на арамейском. Он не знал - какой язык родной для него, он не помнил своих предков, отца ему заменил египетский жрец, отца и Бога, ибо умел все предсказывать и властвовать над умами - не смог он только предугадать своей судьбы и пал, пронзенный копьем в Галааде, оставив беззащитного отрока высоко в горах среди хеттеян, где нужны были не знания о мире и звездах, а крепкие мышцы и зоркие глаза, а еще больше - быстрые ноги, уносящие от погони... Сейчас все это видится в далекой дымке, было все это или нет, или проносятся в голове виденья чьей-то чужой жизни - все смешалось... Здесь, во дворце, советники придумали ему, Каверуну, другую прошлую жизнь - жизнь воина, победителя варваров, жизнь сподвижника далекого египетского фараона. Народ должен видеть в нем, Каверуне, непобедимого и мудрого вождя. Во дворце вокруг одни льстецы. Лишь Цофар иногда способен возражать... Каверун поднял руку, и тотчас перед ним появился, словно вырос из-под земли, молодой темнокожий воин из дворцовой охраны. Каверун приказал позвать советника Цофара. Тот явился сразу, будто стоял где-то рядом и ждал зова своего повелителя. Склонился почтительно, но лицо осталось скованным гримасой - всеми и всегда недоволен Цофар, всех подозревает, всюду ему видятся заговоры. - Вот я, - сказал Цофар, - слушаю, мой господин, и пусть Ваал будет всегда с вами! - Скажи, мой Цофар, - медленно протянул Каверун, - почему охранники на дорогах, ведущих в крепость, утратили зрение, и кто притупил их слух? - Я распорядился о наказании для Арияда, он будет смещен, - ответил Цофар. Каверун сжал губы и наморщил лоб - распоряжение было верным, но Цофар последнее время превышает свои полномочия. Снимать или не снимать начальника стражи - дело правителя. Однако, Каверун не стал отчитывать Цофара, да и не судьба Арияда волновала его. Арияда давно надо было убрать, да и не мешало бы отобрать все то серебро, которое тот захватил в свои карманы, обирая жаждущих войти в крепость. Не об Арияде хотел говорить Каверун, а о том пленнике, который признался сам, что был царем над Израилем. Длинноногие египетские птицы, расправив крылья, стояли за спиной Каверуна, словно прислушиваясь к разговору. Цофар не поднимал головы и после долгого молчания спросил: - Как быть с царем? Казнь можно было бы назначить на сегодня? Все приказы Цофар исполнял беспрекословно. Кивок головы - и не станет Саула. Советник убежден - не только царь, но и любой израильтянин достоин смерти. Ненависть к сынам Израиля живет в нем неистребимо. - Надо собрать бискурат - совет судей, собрать сегодня, - сказал Каверун. - Бискурат мы сегодня собрать не сумеем, - возразил Цофар и сморщил свой острый лисий нос, - нету в городе и четырех судей, двое на дальних пастбищах, двое давно уже не поднимаются со своего ложа... - Много людей, много споров, - сказал Каверун, - пусть будут те, кто есть, решать все равно нам с тобой, но соблюдены будут наши законы. - Если решать нам, - сказал Цофар, - зачем тогда слушать выживших из ума старцев... - И что же ты предлагаешь? - Я уже сказал, мой повелитель, нельзя медлить с его казнью! - Но мы не знаем, мой Цофар, что скажет обо всем этом Давид, мы вызовем гнев могущественного правителя. - Давид не должен знать об этом, никто не должен знать... - Ты советуешь предать смерти всех, кто видел Саула? - Можно сделать и это, мой повелитель. Арияд достоин казни. Да и стражники его тоже. Мы найдем всем им замену. Всех, кто знает о Сауле, нужно убрать... - И нас с тобой тоже? - спросил Каверун и засмеялся. Длинноногие птицы заклекотали, услышав его смех. Он взял из чашки приготовленное для них зерно и вялым движением руки рассыпал его под ногами. Птицы осторожно подошли ближе, фырча на Цофара. Тот сделал шаг назад, освобождая им путь. - Я повинуюсъ, соберу бискурат, хотя и не вижу в этом необходимости, - сказал Цофар, - пойду оповещу судей. Беседку они покинули вдвоем. Шли неспешным шагом в тени пальм, верхушек которых уже коснулся багровый шар солнца. Каверун опирался на посох, рука его подрагивала, и он старался сделать так, чтобы Цофар не заметил этого. Он понимал, что правитель должен казаться не только мудрым любимцем богов, но и сильным, способным до конца дней своих уверенно сжимать рукоять меча и натягивать тетиву лука. Пусть думают, что это так. Сил уже не было, да и никогда он, Каверун, не был воином. С царем Саулом - они ровесники, но как тому удалось сохранить свою силу! Избитый, измученный - он все равно еще вызывает страх; несмотря на годы мускулы бугрятся на теле, а шея - словно бычья. Удержит ли эта шея голову - теперь зависело от него, Каверуна. Об этом было приятно думать. Увидеть царя растерянным, увидеть приговоренным к смерти - в этом тоже есть высшее наслаждение - отмщение. Хотя он, Каверун, уже видел некогда Саула и растерянным и жалким. Там, в пещере аэндорской волшебницы, где тот жаждал узреть тень Самуила. Даже, когда пророк умер, царь верил только его предсказаниям. И все же его, Саула, не смутили эти предсказания, он не отменил сражения, но, очевидно, перехитрил смерть. Наблюдал свою гибель с вершины соседней горы. На горе Гелвуй пал на острие меча его двойник. Давид оплакивал не царя, а двойника. Давид должен был знать о двойниках. Они шли очень медленно. Каверун мысленно все возвращался и возвращался в прошлое. Цофар, полагая, что в эти мгновения правитель продумывает свои решения, молча ступал поодаль. Райский сад окружал их, птицы с ярким оперением порхали о ветки на ветку, под тяжестью виноградных кистей клонилась лоза, мерно лилась вода у искусственного водопада, скользя по мраморным ступенях. Каверун остановился и посмотрел вокруг. В такие мгновения он иногда высказывал свои главные мысли. Цофар достал из-за пояса тростинку и пергамент. И тогда Каверун сказал: - Запиши, мой Цофар, - боги создали людей слишком беспокойными, надо было сотворить людей в виде деревьев, чтобы каждый стоял на своем месте, ждал бы ветра, чтобы отдать свое семя, и не мог бы собирать войска, и не истреблял бы себе подобных. Каждая пальма могла бы быть царем, пальмы живут долго, и их стволы крепче железа. Но людям-деревьям не нужен был бы царь. Они бы не терпели такого, как жестокосердный Саул. - Я не слышал более мудрых мыслей, кроме, конечно, тех, что вы произнесли ранее, - слукавил Цофар, и спрятал пергамент на груди в складках своего платья. Когда они подошли к дворцу, Каверун повелел, чтобы судьям подали снедь и вино, потому что голодный желудок не способствует мудрым решениям и вносит торопливость в речи. Цофар распорядился приготовить для судей голубей, запеченных в пальмовые листья. Блюдо это подавалось в праздничные дни. Не было в этот день никакого праздника, дни Рамарука давно прошли, праздник богини Астарты был еще впереди. Но все должны были осознать - что пленение израильского царя не менее значительный праздник чем те, в которые воздается слава богам, защищающим город. В дворцовых покоях их пути разошлись, Каверун направился к себе в опочивальни, Цофар - в зал, служащий для заседаний совета судий. От еды Каверун отказался и прилег на широкое ложе - он смежил веки и старался заснуть, но сон не шел к нему. Мысли о Сауле не давали покоя правителю... Много лет назад судьба столкнула его с Саулом, много лет назад жизнь его, Каверуна, не стоила и самой мелкой монеты. Заживо были сожжены его собратья, которые могли по ходу небесных светил определять судьбы людей. Таков был приказ царя - изловить и уничтожить тех, кто пытается поставить себя вровень со всемогущим Богом. Но неугодно было даже Богу Израиля умерщвление тех, кто был ближе ему, нежели слепо верящие и курящие фимиам. Божье наказание приходит нескоро, но оно неотвратимо. Царь Саул был лишен своего могущества, злые духи уже тогда начали одолевать его... В то время вновь обрели силу филистимляне, они надвигались на земли Ханаана как саранча, им не было числа, они сжигали все на своем пути, предсказания магов и жрецов не волновали их очерствевшие в боях души. И когда филистимляне вступили в Изреельскую долину, жители окрестных поселений покидали свой кров, бросали своих коз и овец и поспешно уходили в горы. Он, Каверун, был в одном из обозов беженцев, он скрывался от израильтян, выдавая себя за человека из колена Данова, и в то же время больше всего он опасался филистимлян, которые предавали смерти каждого, кто попадался на их пути. Несметным полчищам филистимлян не было конца, они облепили горы Гелвуя, а вдоль побережья из морского города Гиза бесконечной вереницей мчались грозные филистимлянские колесницы. Пыль поднималась до самого неба, скрипели колеса, стонала земля, и было тех колесниц, наверное, не менее тысячи. А со стороны восхода солнца, навстречу филистимлянам, к долине Изреельской вел свое войско Саул, бросивший тщетные попытки изловить прежнего своего любимца Давида, в то время скрывавшегося сначала в пещерах у Мертвого моря, а потом в стане филистимлян. Тогда не до погони было за тем, в ком не зря видел жаждущего захватить престол. Гнев царь вымещал на беженцах, в них видел причины своих поражений. Презирал трусость людскую. Искал повсюду среди них соглядатаев филистимлян. Его, Каверуна, вместе с такими же бедолагами схватили на склонах Гелвуя, долго допрашивали и должны были отпустить, когда один из израильтян опознал в нем бывшего мага, и в течение дня жизнь Каверуна висела на волоске. А вечером сын царя Ионафан велел неожиданно освободить его, накормить и приодеть. Милость эта была вызвана тем, что царь Саул, ранее уничтожавший магов, теперь искал тех из них, кто уцелел, он хотел узнать предсказания своей судьбы, цеплялся за эти предсказания, как за соломинку. Каверуна ночью привели к царскому шатру. "Ничего не опасайся," - сказал Ионафан. "Да, - признался ему Каверун, - я был магом, но это было давно, что сейчас я могу сказать царю, я утратил дар предвидения." - "Успокойся,- сказал Ионафан, - припомни, не остался ли кто из магов в Ханаане, нет ли волшебника, могущего предсказать, чем закончится битва, или умеющего вызывать тени умерших, чтобы у них испросить свою судьбу." Он, Каверун, знал одну волшебницу из Аэндора, но опасался, что указав путь к ней, предаст ее царю, и тот, коли предсказание устрашит его, лишит жизни бедную женщину. Каверун решил молчать, хотя Ионафан обещал сразу же его отпустить, как только будет найден маг или волшебник. Сам Каверун пытался по звездам определить исход битвы, путь звезд был не очень ясен ему, но ничего хорошего они не сулили, говорить об этом он опасался. Все страшились победы филистимлян, они были беспощадны, и если Саул погубил только предсказателей, да говорят, ранее зверски казнил священников из Номвы, то филистимляне всех уничтожали на своем пути. Как и саранча, они не оставляли ничего живого - лишь выжженную землю и мертвые тела тех, кто мирно пас овец на этой земле. Ионафан должен был присутствовать на военном совете, Каверуна он не отпустил от себя. Совет так и не начался. Саул приносил жертвы своему всемогущему Богу, в белых одеждах священника он сидел подле жертвенного огня, и глаза его были неподвижны. Пахло жареным мясом, дым стелился по земле сизой полосой. Тщетно Авенир, сын Нира и главный военачальник Саула, пытался увести царя от костра, тот никого не хотел слушать. "Утром должна начаться битва, - убеждал Авенир, - нам надо спешно подтягивать войска." Потом Авенир долго говорил о том, как надо разделить народ и послать людей из колена Ефремова в обход долины, а воинов из земли Иссахора оставить в засаде, чтобы в решающий миг направить их силы на пользу себе. Но не внимал ему Саул, он смотрел в огонь остановившимися глазами и шептал что-то, видимо, обращаясь к своему Богу. Пришли воины из колена Иудина и сказали, что исполнили повеление Ионафана и вырыли ямы на дорогах, чтобы сдержать движение филистимлянских колесниц. Саул на мгновение прислушался к ним, потом упал на колени и снова что-то зашептал. И он, Каверун, впервые увидел страх, затаившийся в глазах царя. У Каверуна не было жалости к тому, кто истребил магов. Но решалась не только судьба царя. Победа филистимлян была бы гибельной для всего Ханаана. И тогда Каверун сказал Ионафану, что готов исполнить его волю. Ионафан бросился к отцу, сказал ему быстро обо всем. Лицо Саула оживилось... Они быстро собрались в дорогу. Надо было спешить, утром уже могла начаться битва. Аэндор, где жила волшебница, был не столь далеко от Изреельской долины, но долину отделял от него филистимлянский стан и предстояло обойти заставы врага и пробираться потайными горными тропами. Саул и его два оруженосца переоделись в одежды простолюдинов и в темноте, ведомые Каверуном, покинули лагерь израильтян. Каверун не раз исходил эти места и даже в полной темноте шел уверенно и быстро. Они успешно обошли стороной сторожевые посты филистимлян, лишь один раз их окликнули филистимлянские стражники, и тогда по сигналу Каверуна Саул и оруженосцы припали к земле, слились с нею в темноте ночи. Филистимляне прошли рядом, бряцая оружием, и ничего не заметили. Переждав, когда удалятся стражники, Саул и его спутники продолжили свой путь. Тайная тропа уводила в горы и стало трудно передвигаться в темноте. Оступился и чуть было не сорвался вниз оруженосец Саула, но ни разу не преткнулась нога царя, и ступал он след в след ведущему их Каверуну. В течение всего пути Саул не проронил ни слова, и, видимо, был погружен полностью в свои мрачные мысли. Он, Каверун, знал, что раньше не было равных Саулу на поле брани, что сам он из простых пастухов, что избран царем по велению Бога израильтян, выбран и поставлен их пророком Самуилом. Но Самуил отступился от него, и теперь злые духи овладели душой царя. И еще одной причиной томления царя был Давид, юный арфист и сочинитель псалмов, которого вот уже несколько лет Саул тщетно пытался изловить. Тогда никто не понимал, почему царь столь серьезно занят погонями за отроком. Это сейчас, по прошествии многих лет, можно только удивляться прозорливости Саула - ведь он и без всяких предсказаний знал уже тогда, что отрок этот возьмет власть над Израилем, он видел в Давиде соперника, покусившегося на его славу... В ту ночь он, Каверун, чувствовал за спиной тяжелое дыхание царя и понимал, что не дожить до рассвета, если собьется с дороги и не найдет пещеры волшебницы. Но к счастью, ему удалось даже в темноте выйти прямо к тому большому камню, на перекрестке горных троп, за которым и была расположена пещера волшебницы. И трижды прокричал, он словно ночная птица - таков был условный знак. И в тот же момент раздались из-за камня тонкие звуки свирели. И он повел своих спутников на эти звуки, и опять они наткнулись на большой камень, преграждавший путь. Надлежало здесь прочесть заклинание, и он, Каверун, наскоро пробормотал слова, а потом общими усилиями они сдвинули камень с дороги, и открылось отверстие в отвесном уступе горы. Было оно таким темным, будто всю черноту ночи впитало в себя. И тогда царь впервые вздрогнул, но не подал вида, будто его что-то страшит, а напротив, решительно шагнул к зияющей дыре. Саулу пришлось согнуться, стиснуться, чтобы пролезть, и потом, когда они брели в полной тьме по узкому проходу - приходилось идти, склонившись до пояса. Наконец, впереди заметил он, Каверун, неяркое мерцание, и, опередив Саула, стал быстро подниматься к источнику света, пока не открылась перед ним широкая пещера, освещенная голубоватыми огоньками. Не раз он был здесь раньше, приносил пищу затворнице, слушал ее причитания и заклинания, и всякий раз поражался, как умеет она ошеломить, удивить того, кто входит сюда впервые. Оставаясь в тени, волшебница подняла руку с горящим светильником, и царь Саул, оказавшись в круге света и не различая, кто перед ним, отпрянул, и что-то пробормотал, заслоняясь от яркого огня. И потом, когда она осветила себя, - и Саул, и его оруженосцы удивленно ахнули. Их можно было понять, ведь они ждали, что их приведут к дряхлой и умудренной годами старухе, обладающей тайными силами и колдовством, а перед ними предстала женщина с гибким станом и высокой грудью, и глаза ее блестели, словно метали молнии. Саул вздрогнул, он, наверное, решил тогда, что его заманили в ловушку, и стал нащупывать меч, спрятанный под накидкой, а волшебница отпрянула к стене, и глаза у нее потускнели, словно лишились зрачков. Он, Каверун, поднял руку, успокаивая всех, стал объяснять, что все происходящее не принесет никому зла, что гость хорошо заплатит волшебнице. И вдруг разом погасли мерцающие огоньки, и мрак охватил пещеру, а потом вспыхнул яркий свет над головой, и стало светло как днем. Даже он, Каверун, в испуге закрыл лицо руками. Но Саул уже понял, что попал туда, куда стремился, к настоящей волшебнице. Он рванулся к ней, схватил ее за края одежды и отчаянно прокричал: - Не исчезай, поворожи мне и выведи мне всю правду о том, что я попрошу. Я стою перед тем днем, когда солнце может увидеть и славу мою, и мое бесславие... Эхо трижды повторило последнее его слово. Саул говорил слишком заумно, и он, Каверун, понял, что волшебница догадалась, кто стоит перед ней. Она ненавидела Саула и способна была пойти на крайности, и он, Каверун, пытался, очерчивая в воздухе руками круг - знак мира - успокоить ее. Волшебница выставила вперед ладонь, словно загородившись от Саула, и крикнула: - Оставь меня! Каверун, зачем ты привел его? Как он сумел обольстить тебя? - и уже обращаясь к Саулу, прошептала зловеще - Ты умертвил всех ворожей и волшебников, для чего ты расставляешь сети душе моей, для чего возжелал моей гибели? Саул, не выпуская из рук края ее одежды, говорил негромко, тоже почти шепотом, любой более громкий звук в пещере подхватывало эхо. - Не страшись,- продолжал Саул, - клянусь своими сыновьями, не будет тебе никакой беды за твое волшебство. Мне нужен совет, и если ты не можешь его дать, выведи мне из Шеола того, кто всегда вещал мне от имени Господа, кто слышал голос Божий! Выведи мне пророка Самуила! Волшебница рванулась от Саула, пришлось удерживать ее, объяснять, что ей ничего не грозит. - Не страшись, - сказал Саул. - Я щедро одарю тебя. И никто не узнает о твоей пещере, клянусь тебе. Я дам тебе все, что захочешь, только выведи мне Самуила! Его, Каверуна, удивила тогда эта просьба, ему казалось, что царь после смерти пророка стал действовать свободней, что смерть пророка лишила поддержки Давида. Теперь-то он понимает, что Саул был накрепко связан с пророком и хотел освободиться от проклятий Самуила, он надеялся, что смерть смирила старца, что перед ним восстанет из тлена пророк таким, каким был, когда помазал его, Саула, на царство. Каверуну тогда хотелось остановить царя, он уже сожалел, что привел сюда Саула. Но волшебница уже приняла решение, она стала возиться в углу пещеры, потом принесла большой медный котел и залила в него воду. Потом разожгла очаг, и когда вода закипела, стала бросать в котел пахучие травы. И вмиг пещеру заволокло пеленой дыма, и сладкий, дурманящий запах окутал все вокруг. Стало все кружиться, заскользили тени вдоль стен. Каверун всегда удивлялся - зачем надо устраивать целое представление, зачем столько ухищрений, его учитель, египетский жрец, любил тишину, в тишине он уходил в небесные дали, чтобы исчислить судьбы по движению светил. Он тоже мог вызывать тени ушедших, но всегда делал это в уединении... Однако, тогда он, Каверун, не сомневался в волшебной силе аэндорской предсказательницы, не сомневался в том, что она умеет общаться с духами Шеола, что она может менять облик людей. Ведь сумела она изменить себя. Ей было много лет, это он знал точно, но вот предстала перед ними в облике молодой женщины. Напустила в пещере дыма, в дыму всегда кажется, что бродят неясные тени. Теперь-то Каверун знает цену всем этим ухищрениям, и самому приходится прибегать к ним. Люди жаждут чудес, они не будут слушать голос разума, если не убедятся в том, что ты можешь свершать необычное. И все же, тогда в пещере, был не только обман. Ведь звучали, явственно звучали чьи-то голоса, и это не были голоса стражников, которых давно сковала дрема, это все же были голоса из другого мира. Саул смежил веки, он держался рукой за камень в стене, возможно, у него кружилась голова. Ему, Каверуну, тоже почудилось, что все кружится, что стены пещеры надвигаются на него, казалось, все пространство вокруг сужается. Саул широко расставил ноги, чтобы не упасть - В воду смотри, в воду, - шепнула Саулу волшебница. Саул наклонился над медным котлом, из воды выскакивали и лопались пузыри. Шел дурманящий, вгоняющий в сон запах. И Каверун заметил, что лицо волшебницы вмиг состарилось, приобрело прежний, знакомый облик, выступили резкие морщины, она застонала, скорчилась, словно кто-то душил ее, и закричала: - Вижу! Вижу! Словно это Бог, выходящий из земных глубин, он рвется сюда из-под земли! - Какой он видом? - спросил Саул. - Выходит из-под земли престарелый муж, - ответила волшебница, - одетый в длинный плащ, одежда почти истлела на нем, поверх плаща надет эфод первосвященника, глаза у него гноятся... - Это он! Это Самуил! - испуганно прошептал Саул и пал ниц. И сразу тьма окутала пещеру, лишь светилась над кипевшей водой узкая полоса, вставала эта полоса над паром, и виделся в ней облик старца. И послышался хриплый голос. Каверун знал, что волшебница может говорить разными голосами. Она могла бы передать слова Самуила и своим голосом, но так, конечно, было более убедительно. - Для чего ты тревожишь меня, Саул, - прохрипел таинственный голос, - для чего вызвал из бездны Шеола? - Тяжело мне очень, - отозвался Саул, - филистимляне собрали войско, их великое множество и они хотят погубить меня. И Господь отступил от меня, и не отвечает мне ни через священников, ни во сне, ни через божественные камни - урим и туммим. Давид отнимает у меня славу, зачем ты пригрел его? Научи меня, что мне делать? И тут он, Каверун, почувствовал, как холодный испуг проникает в тело, ибо увидел, что тень надвинулась на Саула, и почувствовал гнилостное дыхание, идущее от этой тени и страшный холод бездны. Ноги онемели и словно вросли в камень пещеры, руки стали тяжелыми и не двигались. Это волшебница расплатилась с ним за его неверие. Саул тоже увидел тень, он отпрянул от нее и застонал. - Для чего ты спрашиваешь меня, - раздался голос Самуила, - ты сам знаешь, что Господь отступил от тебя... Господь отнимет царство из рук твоих и отдаст его ближнему твоему. Отдаст Давиду! И предаст Господь тебя в руки филистимлян. И завтра уже ты будешь со мной... И зашипело все вокруг, и вырвались клубы пара из медного котла. Саул пал на землю и задрожал, силы покинули его. И тогда он, Каверун, разбудил стражников, и втроем они вывели Саула наружу и положили под деревом. Уже светлело небо, и надо было спешить, надо было успеть обойти заставы филистимлян. Царь дремал недолго, он вскочил с земли и стал торопить стражников. Весь обратный путь Саул был печален и брел с опущенной головой. Но не стал Саул отменять битву и не отдал приказа к отступлению. Когда взошло солнце, он вышел из шатра, и ни тени сомнения, ни следа усталости от бессонной ночи не было на его лице. Каверун помнит, как удивился этому преображению царя. Войска под звуки шофаров выстраивались в боевые порядки, Ионафан гарцевал на белом коне перед своим отрядом. Единственная колесница, ранее захваченная у филистимлян, окруженная отборными воинами, двигалась рядом с царем. Никого не страшила смерть... Его, Каверуна, тогда щедро вознаградили, и он поспешил покинуть Изреельскую долину, где часом позже пролилось столько крови, что воды рек стали красными, где на склонах горы Гелвуй лег на свой меч, чтобы не быть плененным, царь Саул или тот, кто подменил Саула, его двойник... И если это был двойник, значит, он, Каверун, спас Саула, он провел его к волшебнице. Волшебница хотела отомстить за всех убитых магов и предсказателей и предрекла гибель Саулу, а вышло так, что предупредила она своего врага о грозящей опасности, и тот послал на смерть двойника. Но почему же тогда он, Саул, не пощадил сыновей, не уберег от смерти даже любимого Ионафана? Возможно, он опасался, что Ионафан отнимет у него власть. Сыновей надо опасаться. Вот и теперь любимец Давида, прекрасноликий Авессалом, которого хвалили на все лады, поднял руку на отца... Он, Каверун, давно потерял сыновей, ему некого было опасаться. Он стал правителем, его избрал весь народ города, а ведь он пришел в этот город безвестным, каких-то десять лет назад он был не обременен семьей и сумел прекратить мор, напавший на обитателей города-убежища. Город и был его любимым сыном. Каверун чувствовал, что приход Саула угрожает спокойствию. Да и Саул ли это? Ведь этот пленник не узнал его, Каверуна. Возможно, избитый и находящийся почти без сознания, он не вспомнил ту далекую ночь. Но если бы Саул шел в город и знал, что правителем здесь тот самый маг, который избежал смерти, который помог ему, Саулу, то непременно царь даже стражникам должен был поведать, что знает правителя, должен был бы сразу потребовать встречи... Что-то испугало его. Ускорить казнь или сообщить о поимке Давиду? Какие выгоды из всего этого можно извлечь - эти мысли не давали покоя Каверуну. Его ждали судьи, его торопил Цофар, а он все медлил, все не хотел выходить из своей опочивальни. Глава IX Совет судей, так называемый бискурат, прошел в бесплодных спорах. Верховный правитель так и не появился в большом зале заседаний, поручив Цофару самому распоряжаться. Оживились лишь, когда подали кувшины с шекером, у всех развязались языки. Цофар презирал судей, каждый из них считает себя вершителем судеб. Решения же их давно утратили какое-либо значение. Цофар с трудом сдерживал раздражение. Совершенно напрасно, считал он, Каверун решил обсуждать на бискурате поимку Саула. Теперь эти болтливые старики разнесут весть о пленении царя по всей стране, от Дана до Вирсавии. И Давид, оправившийся после бунта своего сына, может двинуть войска на город-убежище. Из-за одного Саула или того, кто выдает себя за Саула, может погибнуть город. Обо всем этом Цофар говорил на бискурате весьма убедительно, старался показать, что все произносимое им одобрено правителем. Но сидела внутри, как заноза, боязнь, сжимал сердце страх и чудилось: вот он сейчас, пойманный и разоблаченный царь, которому нечего терять, сидит с Каверуном - и говорит Саул правителю о тех далеких днях, когда пропали драгоценные дары из храма Дагона... И чтобы заглушить этот страх, повышал голос свой Цофар на бискурате и даже срывался на крик. - Достоин казни путник, проникший в город обманным путем, мы не можем делать исключений для царя или для того, кто называет себя царем. Мы должны просить правителя немедленно казнить пришельца. Город в опасности, никогда еще беда столь близко не подступала к его стенам, надо сегодня же вынести приговор! - убеждал он судей, поглощавших снедь, которой обильно были уставлены столы. Его поддержал один Иехемон, который все время повторял, что это он узнал царя и старался всех убедить в том, что только его бдительность спасла город. Он оглаживал свою клочковатую бороду и важно вышагивал вдоль пиршественного стола. Был похож он на одну из тех диковинных птиц, которых так обожает верховный правитель. Неожиданно Иехемону стал возражать Мехтор, совершенно недавно назначенный судьей. Этот Мехтор во всех случаях старался доказать, что имеет свое особое собственное мнение. - Какой царь? Побойтесь всесильного Рамарука! - воскликнул Мехтор, удивленно подняв брови. - Всего лишь сумасшедший странник, вообразивший себя царем! Надо провести очищение. Если это настоящий царь, огонь не тронет его! - Не лишено смысла, - поддержал его Цофар. Обряд очищения давно уже был забыт, но ради такого случая, полагал Цофар, можно возобновить старый и проверенный обычай. Давно уже никого не сжигали на площади у крепостных ворот, правда, может не согласиться Каверун, но ради извлечения истины можно пойти и на это, было бы общее решение судей. Но, увы, судьи в один голос запротестовали; возвращаться в старые времена, что скажут жители, возможно ли в городе-убежище столь жестоко испытывать человека, говорим о жестокости филистимлян, и будем сотворять столь же жестокие казни, как и они - это немыслимо! Потом взял слово один из старейших судей, давно уже он потерял слух и, очевидно, даже не понимал, зачем их собрали. Он долго и невразумительно говорил о том старом законе, который хотели ввести еще десять лет назад, о законе, запрещавшем принимать кого-либо в город. - Посмотрите вокруг, - сказал он, разводя трясущиеся руки, - посмотрите - во что мы превратили наше убежище, скоро здесь будет столько иврим, что нам придется принять их веру! И если узнает Давид, что мы впускаем иврим, он завоюет наш город, ему это легко будет сделать, они откроют ему ворота, они встретят его песнопениями и хороводами. Он назначит своих судей, а нас прикажет казнить! Говорил он об этом на каждом бискурате, и слушали его невнимательно. Цофар же одобрил его речи и сказал: - Не исключаю и того, что Давид, узнав о пленении Саула, выступит в поход! А по сему надо как можно скорее казнить пленника! Я полагаю все вы, почтенные судьи, поддержите это решение. Если нету голосов против, я готов пойти и поведать правителю ваше мудрое решение. И возможно, сегодня же ночью царь Саул расплатится за все злодеяния. Мы можем быстро собрать жителей, чтобы не лишать их празднества, ибо великое торжество и большой праздник придет в наш город - праздник исполнения воли богов, праздник отмщения самому страшному извергу и злодею на земной тверди, злодею, одержимому силами зла! Цофар оглядел сидящих за трапезой, полусонные судьи не слушали его. Ему было безразлично - внимают его речам или нет, он добился своего. Всеми судьями принято предложенное им решение. Немедленная казнь - против казни никто не возражает. Цофар уже собрался идти - доложить Каверуну общее решение, когда звуки труб и яркий свет факелов заставили всех встрепенуться. И он увидел, как вносят в трапезную главного священника - Элгоса. Четверо сопровождавших его служек бога Рамарука осторожно опустили паланкин и помогли своему господину присесть на циновку, подставленную Иехемоном. Лицо Элгоса напоминало застывшую маску, он сидел неподвижно, и вокруг воцарилась полная тишина. Никто не шелохнулся. Ведь Элгос и Рамарук неразлучны, там, где находится Элгос, непременно присутствует главный и незримый бог города Рамарук. Бог этот проникает в мысли, для него ничего не остается тайной. Все, что знает Рамарук, известно и Элгосу. Первым решился нарушить молчание Цофар. Он низко поклонился Элгосу и стал объяснять, что бискурат принял решение о немедленной казни Саула. Элгос слушал его, не перебивая. Цофар старался говорить убедительно, сейчас для него было очень важно, что скажет Элгос, необходимо было согласие на казнь. Цофар не сомневался, что казнь будет угодна богу города, а значит и Элгосу. Элгос поднялся с циновки, тотчас к нему подскочили служки, чтобы со всех сторон поддержать его. Элгос отстранился от них и оперся на посох. Его длинная седая борода почти касалась пола. Металось пламя факелов за его спиной. - Огонь Шеола жжет меня, - воскликнул Элгос и поднял руки над головой, -жар огня достиг сердца моего! Иехемон наполнил пиалу шекером и поднес Элгосу, тот резким движением руки отбросил подношение. Смущенный Иехемон низко склонился перед главным священником и прошептал: - Прости грехи мои, заступись перед Рамаруком за меня, оправдан я буду, скажи Рамаруку, что первым я раскрыл коварство Саула, первым опознал злодея! - Рамарук знает об этом, - произнес Элгос и положил ладонь на согбенную спину Иехемона. Этим жестом он давал понять судье, что Рамарук благословляет его, что угодны Рамаруку дела и мысли Иехемона. - Огонь подбирается к городу, - продолжал свои причитания Элгос, - под священным дубом сегодня сидел я. И Рамарук был рядом. И сказал великий хранитель города, всемогущественный Рамарук: "Пойман коварный царь! Вышел он из Шеола и несет несчастья и разорение!" И спросил я Рамарука: "Как спасти город твой?" И ответил мне Рамарук: "Тайное становится явным!" И понял я, что угодны дела наши заступнику и хранителю. Грядет время свершения таинств, и ни один не сокроет своих мыслей. Бойтесь, задумавшие нечестивое таинство, бойтесь, строящие ковы против правителя города! Огонь очищающий уже зажжен Рамаруком! Тот, кто умер, не должен жить дважды! Элгос замолчал, прикрыл веки и беззвучно зашевелил губами. Все почтительно молчали. Элгос говорил с Рамаруком. Этот разговор был понятен только им двоим. Цофар, как и все собравшиеся, поклонялся великому Рамаруку, но голос бога ни разу не был услышан советником правителя. Голос этот звучал только для Элгоса. Элгос был священником Рамарука с незапамятных времен, он был этим священником еще при верховном правителе Гате, который основал этот город-убежище. Цофар подождал пока закончится неслышимый и недоступный ему разговор с Рамаруком и спросил Элгоса: - Какова же будет воля Рамарука? Богу города, полагаю, угодна будет торжественная казнь царя? - Рамарук не поведал мне о торжестве, Рамарук всегда взывает к разуму. Он упомянул о советниках правителя, которые слишком поспешны в своих действиях и чрезмерны в усердии. Усердие и лесть ходят рядом и обнимают друг друга, говорит Рамарук, - сказал Элгос и опустился на циновку. Глаза его закрылись и все поняли, что Элгос вновь взывает к Рамаруку. - Повеление свое высказал великий Рамарук, - наконец торжественно заявил Элгос, - повелевает хранитель города устроить большой суд над царем Саулом. Хочет Рамарук, чтобы злодеяния царя, известные на небесах, были явлены каждому. Объединит жителей города это судилище. Вскроется все тайное. И после справедливого суда повелевает Рамарук казнить вышедшего из тьмы и возвратить его в царство мертвых, где будет обречен на мучения тот, кто приносил тягостные страдания всем живущих на ханаанской земле. Такова воля Рамарука! И едва успел закончить слова свои Элгос, как со всех сторон раздались одобрительные возгласы. И заявляли все, что нету мудрее решения, и никто уже не требовал немедленной казни. Такой исход событий не предвидел Цофар, надо было переубедить Элгоса, но вступать в открытый спор было опасно, оставалась единственная надежда на то, что воля Рамарука могла разойтись с тем, чего желал верховный правитель города Каверун. Такое случалось редко, обычно все повеления Рамарука из уст Элгоса первым выслушивал Каверун. И теперь у Цофара был единственный выход - сослаться на мнение правителя, ведь Каверуну так же, как и ему, Цофару, не понравится промедление. Был уверен Цофар, что пересекались пути правителя и царя, что так же, как и он, Цофар, не желает Каверун делать явными для всех те обстоятельства, которые связывали его с Саулом. И когда смолкли хвалебные речи и возгласы, сказал Цофар: - Почтенный Элгос, ужели настаивает Рамарук на отдалении казни, вина царя очевидна, и здесь, на бискурате, мы уже устроили ему суд, и можем продолжить этот суд и закончить сегодня, а завтра казнить царя, и наш верховный правитель Каверун будет доволен таким решением, и всесильный Рамарук пошлет нам благословение, ибо ждут в подземном царстве Саула, и там уготованы ему вечные мучения... - Есть праведность в твоих словах, Цофар, - сказал Элгос, - все сделаем мы, что угодно Рамаруку, и никогда наш мудрый правитель не перечил повелению небес. Перед тем, как явиться к вам на бискурат, не только взывал я к Рамаруку и имел с ним беседу, но побывал и в покоях правителя, и вместе с правителем вошли мы к узнику, и не видел я доселе более злобного существа. Убедился я, что это Саул. В глазах его играл адский огонь, руки его хватались за невидимый меч. И когда спросил его великий Каверун: "Узнаешь ли ты меня, Саул!" Ответил злодей: "Не пересекались стези наши!" Вот какова хитрость нечестивца! Так и от дел своих будет он отрекаться. И один у нас выход - принародно разоблачить нечестивца. Пусть вся земля Ханаана узнает о злодейских делах Саула. Пусть будет он казнен не только по воле правителя или по повелению Рамарука - пусть весь народ приговорит его к самой мучительной казни! И нечего было сказать Цофару, понял советник, что нужно срочно менять свое мнение, стал говорить о мудрости Рамарука, стал убеждать Элгоса, что и сам был такого же мнения, что сбили его с мыслей некоторые ретивые судьи, для которых любая казнь - праздник, и спешат они привести приговор в исполнение, и настаивают, чтобы не медлить ни дня. И еще сказал Цофар: - Докажем всем народам, что самый справедливый суд на земле - это суд Рамарука, и вершить будем этот суд так, чтобы не осталось ни одной утайки! И в ответ заговорили судьи о мудрости Цофара, о том, что предвидел советник повеление Рамарука, что незрим Рамарук, но в сердце каждого проникает его слово, и хотя не слышно оно, это слово, но человек всегда поступает так, как этого хочет великий Рамарук. И подняли все чаши во здравие Каверуна, и даже Элгос приложился губами к краю своей чаши. И были довольны все - и своей мудростью, и своим решением, и тем, что решение это угодно и Рамаруку, и Каверуну... Следующий день стал суетным для Цофара и не принес успокоения душе, а напротив, поверг в уныние и озлобил. Ничто не радовало его душу. Он проснулся рано и в одиночестве бродил по пустынным помещениям дворца. После вчерашнего, затянувшегося до позднего часа, бискурата он не пошел домой. Так бывало часто в последнее время. Домашняя суета и склоки жен изрядно надоели ему, все опостылело. Сколько бы не приносил сиклей, сколько бы не добывал и вещей и снеди - все равно был не хорош, все равно не насытить было бездонную прорву. Зависть и суета - вот награда за все его рвение. Только он один знает - каких усилий и каких трудов стоила ему вся его дорога во дворец, стать вторым - после Каверуна, стать почти властителем города, не имея во дворце никакой поддержки, смог он только благодаря своему усердию, своему непрекращающемуся труду. Теперь все это могло рухнуть. Предстоящий суд, конечно, вскроет не только деяния Саула, царь не станет молчать - и тогда откроется прошлое его, Цофара. И могут состояться две казни, вместо одной... Надо было что-то срочно предпринимать, но не приходило в голову ничего разумного, и он, Цофар, всегда скорый на решения, в растерянности мерил шагами дворцовые покои. Вытягивались в струнку стражники при его появлении, молча и подобострастно смотрели ему вслед. Он замедлил шаги близ помещения, где теперь находился тот, от которого исходила главная угроза. Каверун, понимал Цофар, никогда бы не согласился на открытый суд, если бы Саул или тот, кто назвал себя Саулом, узнал его, Каверун все продумал, наверняка, все это будет связано с Давидом. Город должен молиться о заблудшей душе Авессалома, после его восстания все ожили, поток его сторонников обогатил не только стражников, всем досталась толика богатства. На Сауле можно заработать больше, чем на этих жалких изгнанниках - как же он, Цофар, об этом не додумался сразу. Каверун в который раз оказался хитрее, чем его главный советник. Так недолго и попасть в немилость. Стражник, карауливший пленника, смотрел на Цофара немигающим взглядом. Цофар сделал шаг к дверям. "Туда опасно входить одному, мой господин," -почтительно произнес стражник. "Я не из робких," - ответил ему Цофар и открыл дверь. Пленник спал, раскинувшись на чистом и мягком ложе, словно не пленен он был, а находился в своей царской опочивальне. Во сне черты его разгладились, и лицо не казалось таким старым, как в тот день, когда увидел его, истерзанного и замученного Ариядом. Цофар пристально вглядывался в пленника - сомнений не могло быть - это Саул - крупный, мясистый нос, густая борода, правда, теперь не такая черная, как раньше, годы побелили ее края. Было почти непреодолимое желание - окриком или пинком поднять пленника, но остановил внезапный страх, подступивший к горлу. Слюна стала вязкой и он с трудом проглотил нечто, вроде твердого комка. Потом резко повернулся и, захлопнув двери, быстрым шагом устремился по переходу, ведущему в его покои. На пути попался под руку дворцовый повар, Цофар накричал на него - вчера было подано слишком много шекера, неразумная щедрость, совет судий превращать в застолье никто не позволит. Повар стоял, потупив голову, смотрел с недоумением своими бараньими глазами. Возможно, он даже не понял, о чем идет речь, но перечить главному советнику не решался. Цофару нужно было на ком-то выместить свое раздражение, показать свою власть, вернуть себе уверенность в делах своих. Он здесь главный советник правителя, он все решает. Рамарук, Элгос могут метать громы и молнии, но будет все так, как решит он, Цофар. Открытый суд над царем? Возможно, это верное решение, Каверун зря решений не принимает. Пусть будет суд. Кто поверит пленнику, если советник правителя заявит: Это нечестивая ложь! Кто подтвердит слова озлобленного и ненавидимого всеми царя... Надо было попытаться пройти к Каверуну, правитель, обычно, вставал поздно, следовало подождать, пока он вкусит пищу, пока придет в доброе расположение духа. Цофар и сам решил пока перекусить и направился в свои покои, когда услышал шум и выкрики у главного входа во дворец. Он хотел послать туда стражника, но вскоре все смолкло. Позже он различил звонкий женский голос, взывающий о помощи. Он пошел на этот зов и вскоре увидел, как трое стражников сдерживают рвущуюся к покоям правителя рыжекудрую миловидную женщину. Сдерживают ее стражники, каждый норовя покрепче прижать красавицу и выказать ей свою симпатию. Она вырывается из их рук, умоляет пропустить, говорит, что от этого зависит жизнь честного человека. Цофар приблизился и повелел стражникам отпустить женщину. - Успокойся, - сказал он ей, - стоит ли беспокоить правителя, я главный советник и все могу решить сам, я могу помочь тебе. Говорил он с ней ласково, узнал, что зовут ее Рахиль, и что она ищет своего мужа, что мужа пытали злые люди, что поверили наговору других злых людей, что она знает доброту правителя, который накажет нечестивых и возвратит ей мужа. Цофар стал объяснять ей, что во дворце нет тюрем, что она ошиблась - все пленники содержатся в сторожевой башне, и если она хочет видеть правителя, то нельзя перед ним появляться в таком виде, сейчас он прикажет служанкам - ее вымоют, умастят маслами, и тогда уже можно будет все обсудить. Он вызвал прислужницу, и та увела стихшую и покорившуюся ей молодую женщину, и Цофар впервые за утро улыбнулся. Он уже готов был поверить, что полоса несчастий миновала, что ждет его приятное развлечение. Но ждало его новое разочарование - неожиданно появился посланник Каверуна и передал, что Каверун повелел привести эту женщину к себе, и надо поторопиться, ибо правитель гневается. Цофар сдержал возмущение и покорно ответил: - Я как раз приказал вымыть ее, умастить ее тело маслами, нарядить, чтобы предстала она перед правителем в достойном виде... И он повернулся и неспешно удалился в свои покои, затаив глубоко в себе душившее его раздражение. Так начинался очередной тяжелый день в жизни главного советника Цофара, и был этот день следствием того, что случилось много лет назад в храме Дагона, ибо ничто не происходит в жизни случайно, и все происходящее подвластно воле богов. Он вдруг почувствовал, что власть, словно вода через продырявленную посуду, покидает его. Окончательно его вывело из себя нерадивое исполнение своей службы стражниками. Он не застал их у своих дверей. Они нагло расселись в соседнем помещении и были столь увлечены игрой, что даже не заметили его появления. Он раскидал их игральные кости и накричал на них. Они лениво поднялись и неохотно пошли к своим местам. Он сидел в своих покоях и придумывал им устрашающие наказания. Но в глазах стояла рыжекудрая женщина по имени Рахиль, ее полуоткрытые пухлые губы, ее нежная кожа, ямочки на щеках. Он не мог понять, зачем она понадобилась правителю, почему правитель поднялся столь рано. Он знал, что Каверун презирает женщин, он уже несколько раз пытался соблазнить правителя красотой местных блудниц - все было бесполезно. Хотя они были много моложе и привлекательнее этой женщины. Ему же, Цофару, она была необходима. И не для минутной забавы. Он бы ввел ее в свой дом. Он бы отлучил от дома стареющих и сварливых жен, он мог начать новую жизнь. Она была так похожа на ту, ради которой он решился вскрыть сокровищницу в храме Дагона. Такая же рыжекудрая, такая же подвижная, бедра ее никогда не ведали покоя. Она ничего не страшилась. А когда узнала про алмаз, отступилась от него, Цофара, словно от прокаженного. Они могли бы вместе придти в город-убежище. Ее невозможно было уговорить. Да и не было времени для уговоров, надо было спасать свою жизнь... Он тогда был молод и рвался из родительского дома, где старшие братья главенствовали во всем, он был у всех на побегушках там, в далеком, затерянном в горах поселении. Никто не считался с ним. Любой его неверный шаг высмеивался и предавался огласке. И когда набирали воинов в отряды Саула, он сам напросился. Обманул вербовщиков, сказав, что ему уже исполнилось восемнадцать лет. Хотелось доказать всем, что он смел и ничего не страшится. Хотелось без чьей-либо помощи добиться славы и богатства. В родительском доме постоянно приходилось мучиться от голода и нищеты. Он завидовал богатым соседям. Он рано понял, что богатства можно обрести только неправедным путем. Те, кто день и ночь трудились на полях своих, ничего не могли достичь, почти весь урожай забирали сборщики податей. Те же, кто уходил на битвы, нередко возвращались с богатой добычей. Можно было рискнуть ради этого. Но все битвы, приносившие богатую добычу, прошли без него. Отряд же, в который его взяли, метался по Иудейской пустыне, проклятой богами и лишенной дождей. Было вокруг лишь жестокое солнце, яркий свет проникал в тело, слепил глаза. Горы ослепительно белели от этого света. Кости мертвецов становились такими белыми, что, казалось, и от них исходил свет. Их отряд тогда шел по следу Давида. Бывший любимец царя стал его главным врагом, сочинитель псалмов и опытный военачальник ловко уходил от погони. Царь Саул пребывал в гневе и был не способен на решительные действия. Войско было подчинено Авениру - главному военачальнику Саула. Авенир был опытен в военном деле, но привык побеждать в больших сражениях, а здесь была каменистая безлюдная пустыня, и за долгие месяцы погони они ни разу не увидели своего врага. Давид уходил от хитроумных засад, его воины рассеивались и превращались в простых хлебопашцев, чтобы потом вновь соединиться в отряды. Люди, ведомые Авениром, роптали, они валились с ног от усталости, тела их покрылись коростой, и гортани пересохли от жажды. Озлобленность рождала ссоры. Беспощадный белый свет пустыни обострял эти ссоры. Из-за самого незначительного, вскользь брошенного слова, понятого превратно и принятого за насмешку, могли проткнуть копьем и лишить жизни. И здесь, в отряде, он, Цофар, как самый младший, был у всех на побегушках. Он терпел насмешки и тычки старых воинов, и дал себе клятву в душе своей, что поднимется надо всеми, что еще заставит их каяться в том, что недооценили они его. Он будет властвовать над людьми. Для исполнения этой цели нужно было золото, нужны были сикли - их не было вокруг. Лишь сверкали золотыми отблесками базальтовые скалы, да луна по ночам серебрила гладкие белые камни. Ночью воины покидали отряд, их вылавливали в пустыне и предавали казни. Лишенный воды песок моментально впитывал кровь. Мясо растаскивали гиены. По ночам их хохот мог свести с ума. Авенир понял, что нужна какая-нибудь победа, какое-нибудь действие, воину нужен враг, и песок должна обагрять кровь врага, а не своих беглецов. Он приказал прекратить бесплодные поиски Давида. И вот пронеслась весть, оживившая всех, Саул напал на филистимлян, разгромил их основные силы и теперь преследует врагов. И было повеление от царя - срочно захватить филистимлянскую крепость, в которой могут искать спасение отступающие филистимляне. Говорили опытные воины, что в городе этом хранят филистимляне несметные богатства, что много золота в филистимлянских храмах и что прислуживают в этих храмах блудницы, искусные в любви... Озлобленные неудачными поисками Давида, уставшие и голодные воины рвались в бой. За ночь отряд пересек Иудейскую пустыню и вышел через ущелье в долину, за которой на крутых холмах располагалась крепость филистимлян. И хотя первый штурм прошел неудачно, и многие пали у крепостных стен, в следующую ночь они ринулись на крепость с таким упорством и яростью, что их не смогли остановить ни смертоносные стрелы, ни кипящая смола, лившаяся с башен. Крепость была взята, и должна была быть отдана на разграбление тем, кто не щадил своих жизней и проливал свою кровь. Но рассудительный Авенир не желал, чтобы ночь штурма сменилась зверствами и грабежами. Был отдан строгий приказ - ничего не брать себе, всю добычу сдавать военачальникам, а потом был обещан ее справедливый дележ... Ему, Цафару, в ночь взятия крепости везло, он удачно пролез через бойницу, его миновали стрелы филистимлян, и он сумел обагрить свой меч кровью, воткнув его в темноте в того, кто пытался преградить ему путь. И первым он, Цофар, ворвался в главный храм бога филистимлян Дагона, мрачная статуя которого возвышалась среди гладких каменных колонн. Цофар никогда в жизни не видел столь величественного строения. Маленький человек стоял среди неподвижных идолов. Это были не его боги, и он не страшился их, он был победителем. Боги филистимлян оказались бессильными, они не смогли защитить свой город. Он заранее знал, он был уверен, что наступил его день, ибо сразу заметил большую медную чашу, стоящую у ног истукана, он вскрыл крышку этой чаши мечом, и в глаза ему ударил дивный свет. В чаше лежал алмаз, сверкающий, словно осколок солнца. Обрадованный необычайной удачей, он сунул алмаз за пазуху, и в тот же миг сзади на него кто-то навалился и, крепко обхватив одной рукой, другой стал сдавливать горло. Видят боги, что Цофар был уверен, что на него напал филистимлянин. Было безвыходное положение и он, Цофар, защищал свою жизнь. У него уже не было сил, он задыхался, каким-то чудом ему удалось ослабить руку напавшего и скользнуть вниз. И уже лежа, казалось бы поверженный, он сумел воткнуть меч в живот нападавшего. И увидел Цофар, что это был воин из его отряда. Пена выступила на губах воина, он отчаянно закричал, потом дернулся, попытался подняться, но смерть уже овладела его телом, и он рухнул, истекая кровью. Нет вины в этой смерти его, Цофара, все в руках богов, мог и он, Цофар, остаться навсегда в том храме, мог и тот воин завладеть драгоценным алмазом. И как назло, отыскался свидетель, шел по следу Цофара алчный Элар из колена Данова, тоже жаждал этот Элар добычи, тоже был наслышан о сокровищах храма. Напрасно поднял крик. Можно было бы и поделиться с ним. Кричал Элар, словно его режут: " Хеттеянин Цофар убил Симона!" На его вопли сбежались воины. К счастью, Элар не видел, как Цофар вынул алмаз из чаши. Цофара тогда обвинили лишь в убийстве. Все были разгорячены боем. Жизнь людская стоила дешевле овечьего помета. Отыскался брат убитого, требовавший немедленно здесь, в храме, казнить Цофара. И если бы не Саул, этот день мог стать последним в жизни Цофара. Царь, прибывший в город после его взятия, в храме появился внезапно. Окруженный военачальниками, в пурпурной накидке, с мечом в руках, возвышающийся надо всеми, он был, словно спустившийся с небесных высей молодой Бог. И возможно, именно Бог послал его спасти юную жизнь. И Богу было угодно, чтобы Цофар вскрыл чашу в храме идолов и лишил Дагона главной его драгоценности. Уже потом узнал Цофар, что алмаз этот, привезенный из Ниневии, считался магическим, что по отблескам его граней узнавали филистимляне волю Дагона. Но в тот момент, когда царь вошел в храм, когда со всех сторон требовали смерти, когда брат убитого уже обнажил меч, было не до алмаза. Выслушав обвинителей, Саул не встал на их сторону. - Разве мало было пролито крови этой ночью, - сказал он, и в голосе его были печаль и сострадание. - На воина напали сзади, он защищался и совершил убийство без умысла. Отпустите его. И пусть он покинет войско, ибо запятнан кровью своего соплеменника, и кровь эта на нем и на детях его пребудет. И да свершится над ним небесный суд! Цофар тогда кинулся в ноги Саулу и целовал его сандалии, он клялся, что не виновен, а ночью поспешно покинул горящий город. Пожар начался с вечера, никто не тушил домов, головни шипели на месте прежних жилищ, обитатели города покидали его. На горных дорогах затерялся среди них Цофар, и только позже дошли до него вести, подтверждающие, что поспешность его ухода была необходима. Ибо донесли Саулу, что исчез волшебный алмаз из дарительницы в храме Дагона, и было не трудно, сопоставив все события, догадаться, кто унес драгоценность. И были посланы гонцы в город Цофара, в его родительский дом, с приказом схватить похитителя. Но были тщетны их поиски, ибо догадался тогда Цофар направить свои стопы не в родной город, а искать город-убежище. Возлюбленная его поведала Цофару, что искали его в родительском доме, встретились они на караванной дороге, ведущей в Дамаск, она отказалась от дара, хотя долго рассматривала грани алмаза. Отказалась, заподозрив что-то неладное. Он быстро выкинул ее из своего сердца. Алмаз, предназначенный для ее покорения, открыл перед ним более прельстительные пути. Он поспешил обменять его на жемчуг у торговцев из Сирии. И когда стражники города-убежища обыскивали его, то никто из них не догадался, какое богатство спрятано в его анусе. Этот жемчуг позже ввел его, Цофара, во дворец. После великого мора город почти опустел. Новый правитель, избавивший людей от страшной болезни, сделал Цофара поначалу стражником, а потом и советником. От драгоценностей никто не отказывался. Даже Каверун, который везде кичился своей неподкупностью. Цофар убедился, что неподкупных людей не бывает. Все зависит от того, сколько им предложить. Простой стражник не откажется и от пяти сребреников, правитель такой дар гордо отвергнет, но если ему предложить нити жемчуга или слитки золота - возьмет... Прошлое осталось далеко позади. И когда Саул погиб в битве с филистимлянами на склонах горы Гелвуй, Цофар воспринял эту весть с облегчением.. Власть Цофара при дворце укреплялась и он решил, что боги простили ему тот давний грех. И вдруг эта ожившая тень из прошлого может все повернуть вспять, и тогда грядет расплата за давний грех. Ждать этой расплаты глупо, ибо в руках человеческих нити событий, и боги помогают тому, кто может постоять за себя - в этом не раз убеждался Цофар. Годы службы во дворце научили его скрывать свои чувства и смятение своей души. Он умел любое обстоятельство повернуть себе на пользу. Он научился предугадывать замыслы Каверуна. Но сегодня предчувствие надвигающейся угрозы не давало ему покоя. В середине дня Каверун, наконец, вызвал его. Правитель отдал несколько незначительных распоряжений. О Сауле сказал вскользь, как бы о чем-то незначительном: "Усильте охрану и готовьте суд..." Пытаясь в последний раз отговорить своего господина, Цофар сказал: "Затянем все, узнает Давид!" И ответил Каверун тоном не терпящим возражений: "Оставь меня, это хорошо, если Давид узнает, в этом все дело". Цофар, застыв у дверей, молча слушал правителя, на мгновение ему показалось, что у Каверина увлажнились глаза и мелькнул похотливый блеск в них. "Оставь меня," - резко повторил Каверун. Он хотел остаться один, и не исключено, подумал Цофар, что там, за ковровой занавеской, его ждет Рахиль, рыжекудрая лань, упущенная им, Цофаром. Униженный и расстроенный он возвратился к себе. У дверей его ждал Арияд. Бывший главный стражник упал на колени. Умолял простить, клялся в верности. Обволакивал слизью поток его слов. Был он жалок. Человек, не осознавший своего падения, подобен влагающему драгоценный камень в пращу. Подумал Цофар о том, что надо было послать мытарей к Арияду, пусть найдут и заберут в казну все то, что награбил главный стражник, что забрал у тех, кого пропустил в город. - Мой господин, сжальтесь, - продолжал Арияд, - нету моей вины, этот пленник не человек, а дьявол, он, наверняка владеет секретом исчезновения тела, ведь он вышел из подземного царства, стражники неусыпно стерегли все дороги, мышь не проскользнула бы незамеченной, змея бы не проползла. Даже за слитки золота не пропустят мои люди никого. Все, что забираем мы, сдается в казну... - Прекрати, - остановил его причитания Цофар, - все твои стражники давно обогатились. Скажи, сколько золота ты взял у царя? - У него не было золота, - смутился Арияд, - у него ничего не было... И по тому как задергалось веко у бывшего главного стражника, понял Цофар, что в который раз утаена добыча, и сказал строго: - Золота не было, но взяты сребреники! Сказал наугад, но попал в цель. Встрепенулся Арияд, стал целовать полы одежды, забормотал: - Все верну, все до последнего сребреника, суета была, много событий, я не успел, я не хотел их присвоить... - А если я доложу об этом Каверуну, ты знаешь, Арияд, какая казнь ждет тебя? - спросил Цофар. - Только не это, только не это, - истошно закричал Арияд, - я буду молить богов за тебя, Цофар, спаси меня! С трудом удалось поднять Арияда с колен и затащить в свои покои. Разум его помутился от страха. Дал ему виноградного сока, успокоил: - У меня достаточно прав, чтобы наказать тебя. Обещаю, Каверун ничего не узнает. Возможно, позже я сумею вернуть тебе твое место, опять поставить во главе стражи... - Мой господин, мой повелитель, я сделаю все для тебя, я стану самым верным слугой моего господина, - запричитал Арияд. - Но я буду бессилен помочь тебе, если вскроется на суде, который вскоре грядет над Саулом, что ты присвоил сребреники, даже если это не вскроется, хватит и того, что прилюдно царь расскажет всем, как ты пытал его, и если приговор будет оправдательным, то казнят тебя, мой Арияд, я бессилен тебе помочь, - сказал Цофар. - Я убью этого изверга, я убью его, - прошептал Арияд. - Этого я тебе не повелевал, - сказал Цофар, - но это для тебя единственный выход, и чем скорее ты это сделаешь, тем лучше... И когда Арияд покинул покои, впервые за этот день он, Цофар, улыбнулся. В который раз он нашел выход из, казалось, безвыходного положения... Глава Х Никогда в жизни Маттафия не предавался покою столь длительное время. Непривычно мягкое ложе, хотя и было коротко ему, показалось ему райским. Застланное пуховой периной, оно мягко обволакивало тело. Места ожогов и рубцы от бича, обильно смазанные оливковым маслом, уже почти не тревожили его. Раны всегда быстро затягивались на нем. Да и дворцовые лекари знали свое дело и хорошо потрудились. Человек все может выдержать в жизни. Просто есть такой предел, когда боль так пронизывает тебя, что ты теряешь сознание. Или, что еще хуже - твой разум отказывается подчиняться тебе, им завладела боль - и ты говоришь то, что хотят от тебя палачи. Такого с ним, Маттафией, не бывало. Он мог выдержать и не такую боль, какой подвергли его на пытках, не раз он был ранен в битвах, не раз прощался с жизнью. Он не боялся смерти. Смерть - это неминуемый приговор Господа Бога над всякой плотью. Плоть человека слаба и тленна. Но умирая, он не должен увлекать за собой в подземное царство Шеола любимого человека. Он, Маттафия, отвел беду от своего дома, и это было главное. Надежды на спасение не оставляли его. Он понимал, что надо уметь терпеть и уметь ждать. Все в длани Господней, снизошел Господь к душе, смилостивился, и вот пытки сменились покоем, а пахнущий гнилью колодец - дворцом правителя. Разве можно назвать темницей эти царские покои? Широкое светлое окно у самой кровли, правда, перегороженное медными прутьями, но свет льется беспрепятственно, и солнце приносит теплоту и успокоение, и смежаются веки... Забыть о том, что ты узник, не давали лишь два стражника по ту сторону дверей, были слышны их отрывистые речи, тяжелое дыхание и стуки древка копий в деревянный настил пола, и скрип их сандалий. То, о чем когда-то в Изреельской долине говорил царь Саул, произошло - Маттафия заменил царя, ведь говорил Саул: ты очень похож на меня, Маттафия, будь моя воля, и я поменялся бы с тобой, ушел к Галилейскому морю и там в тишине ловил бы рыбу, а ты бы познал, что значит быть царем Израиля. В то время они преследовали Давида, скрывающегося в пещерах у Мертвого моря. Саула одолевали злые духи. Он мог сам предложить царство простому воину, а мог и заподозрить, что этот воин рвется отнять у него престол, и тогда метнуть в тебя свое копье. От близкого броска трудно увернуться. На такое был способен только Давид. Давиду всегда везло. Он был неуловим. Он любил своего преследователя, и дважды, когда мог поразить его, выпустил. Он не мог поднять руку на помазанника Божьего. Филистимляне не признавали единого Бога, у них была одна цель - поразить войско Саула и убить его самого. Теперь он, Маттафия, воскресил упавшего на свой меч царя-отца. Опровергать это, объяснять, что признался под пыткой - бесполезно. Если поймут, что ты не царь - Зулуну не пощадят. Если ты не царь, если ты ее муж - значит, она указала тебе путь в крепость-убежище. Может все вскрыться, опасность не исключена - похоже, что правитель города знал Саула, что где-то пересеклись их судьбы, да и советник Цофар не избежал встречи, той встречи, которую Цофар бы хотел изгладить из памяти. Советник уже заходил сюда. Он, Маттафия, сделал вид, что спит. Любые откровения, любой разговор были опасны. Сквозь прищуренные веки Маттафия разглядел испуг на лице советника. От него всего можно ожидать. Если бы еще знать, если бы догадаться, где и когда правитель города сталкивался с Саулом.... Тревожные мысли не покидали Маттафию. И в том спокойствии, в том бездействии, которые были предоставлены ему, он понимал, таятся незримые капканы. Жизнь продлена ему на эти дни, но она может пресечься в любое мгновение. Все последние годы смерть витала над его головой. Он испытал все унижения, и все страдания, мыслимые и немыслимые. Он был рабом. Воин, сотник, приближенный к Саулу, друг Давида, он, прикованный к борт