без помощи Каверуна. И не назвал еще одного сына, о котором знает только он. Даже Саул не смог бы назвать это имя. Глупый вопрос - только женщина может сказать истину. Не слишком удачное начало для Иегуды. - Прав, мой господин и повелитель, мой вопрос сложен для царя, - сказал Иегуда, - и царь не обязан отвечать на него. И все же я докажу, что перед нами человек, одержимый бесами и жаждущий мнимого величия, он не мог быть царем. А если он царь, пусть скажет, кто лишил жизни Доика Идумеянина? Маттафия вздрогнул. Ужели Иегуде известно тайное убийство? Только два человека на земле знают, как свершилось отмщение. Знают, как смерть настигла того, кто перерезал горло всем священникам Номвы. Знают, как скреб злодей ногтями каменистую тропу, которая стала красной, и было странно - сколько же у него крови, она лила и лила из перерезанного горла. Тому свидетель один - сын Ахимелеха, благочестивый Авиафар. Неужели Авиафар открыл кому-либо эту тайну? Маттафия молчал, понимая, что попал в ловушку. Он должен был назвать самого себя. - Говори, что же ты молчишь! - проявил свое рвение Цофар. - Какой же ты царь, если не знаешь, кто расправился с твоим верным слугой, с твоим главным пастухом? - Тело Доика было найдено за крепостными стенами Гивы, горло его было рассечено мечом. Если бы царь знал, кто это сделал - то немедленно казнил бы убийцу. Никакой казни в Гиве не было, - сказал Маттафия и застыл в ожидании. Сейчас Иегуда назовет его имя или имя Авиафара. - Он прав, - растерянно произнес Иегуда, - никто не узнал в Гиве имени убийцы, смерть та была угодна Господу... Маттафия облегченно вздохнул. Молод Иегуда, вопросы его бессильны. Но почему так дрожит рука Иегуды, сжимающая посох? Почему ему так нужно доказать Kaвepуну, что перед ним не царь. И вдруг догадка обожгла Маттафию. Иегуда борется не только за себя, на чашу весов положена участь всей еврейской общины города-убежища. Иегуда страшится, что гнев обитателей крепости обрушится на общину, что суд над Саулом и его казнь разрушат то хрупкое спокойствие, в котором пребывают его соплеменники. Как ему помочь? Пути к отступлению отрезаны, никто не захочет поверить, что перед ними не царь. Надо суметь защитить имя Саула. Иегуда здесь не помощник. Каверун многое знает, с ним трудно будет спорить. Вряд ли правитель хочет смуты в своем городе. Что он задумал?.. Маттафия не сводил глаз с правителя. Каверун изучающе и беззлобно смотрел на Иегуду. Глаза у Каверуна гноились в уголках, как у медведя. Он и сам, рыжеватый и плотный, был похож на затаившегося медведя, непонятно было, чего в нем больше - ярости или доброты. Казалось, он настроен миролюбиво, но в то же время - затаенный злой блеск во взгляде, скрещенные руки, будто он сам себя удерживает, скрывая свое нетерпение. - Ты опять вводишь нас в заблуждение, Иегуда, - растягивая слова, произнес Каверун, - ты задаешь вопросы, на которые сам не знаешь ответа... - О, мой господин, - растерянно пробормотал Иегуда, - праведен ты, снискавший мудрость, тебе доступны все истины, ты видишь, кто перед тобой. Позволь мне хотя бы один вопрос, еще один... - Мы устали слушать твои выдумки, Иегуда, - недовольно произнес Каверун, - ты плохой старейшина и не печешься о своих людях. Я думал, ты умнее. Любой другой собрал бы дань с общины, чтобы спасти своего царя, принес бы все припрятанное золото и серебро, дал бы выкуп. Ты жаден, а потому хочешь доказать, что это не Саул, но видишь, тебе это не удалось... - Мы можем собрать и золото, и серебро, мой господин, - поспешно согласился Иегуда. - Вот ты и попался, - засмеялся Каверун, - серебро и золото ты готов дать за своего царя! Ради простого смертного твои соплеменники не станут расставаться со своими богатствами! Скоро ты прибежишь и будешь просить меня взять все, что у вас есть, чтобы оградить народ твой от гнева жителей. Когда обитатели города узнают о всех злодеяниях Саула и Давида, мне трудно будет сохранить вам жизнь! Маттафия почувствовал, как кровь приливает к лицу, последние слова правителя, словно удар копья, пронзили его. Он сделал резкое движение вперед, стражники с обоих сторон сдавили его. - Постойте! - воскликнул Маттафия. - Нельзя во всем винить царей, к тому же я... - Тебя ни о чем не спрашивают, - прервал его Каверун, - ты должен пасть на колени и молить своего бога, чтобы он пощадил тебя. Я дал слово Цофару, - если обнаружится, что ты лживый пройдоха и в угоду своему тщеславию выдаешь себя за царя, то голова твоя уже сегодня скатится плеч. Но пока ты спасся! Я тоже сомневался, но ты развеял мои сомнения. Я даю тебе еще два дня, чтобы ты вспомнил и записал все злодеяния Давида. Давид дорого заплатит и за твою голову, и за эти записи! Каверун устало откинулся на подставленную Цофаром подушку и дал знак стражникам - увести пленника. От сильного толчка в спину Маттафия с трудом удержался на ногах. Часом позже, сидя неподвижно и всматриваясь в небо, светлеющее между зеленых крон оливковых деревьев, Маттафия мучительно долго обдумывал свое положение. Тишина стояла во дворце. Был отчетливо слышен каждый скрип сандалий стражников, переминающихся у дверей, и то, как где-то внизу лилась вода и скрипели ножи - очевидно, там была дворцовая кухня. Сменилась дневная стража, подали в приоткрытую дверь кувшин с соком и лепешки. Есть не хотелось, сон тоже долго не приходил к нему. Теперь ему было отпущено еще два дня. Он не властен что-либо изменить. Даже в плену у филистимлян можно было надеяться на побег, можно было совершить этот побег, отсюда бежать невозможно. Все надежды на Давида казались теперь построенными на песке. Ведь в свое время Давид поверил в его предательство. Все может кончиться плачевно. И он, Маттафия, не только погибнет, но и станет причиной изгнания и бедствий тех, кого любит больше всего на свете. Собственная судьба уже не тревожила его. Надо отбросить все страхи и встретить смерть спокойно, смерть, которая вот уже много лет ходит по его следам. Вспоминая прожитые годы, он старался отыскать те, где дни были спокойны и наполнены теплотой и любовью. Он вновь и вновь вспоминал тишайший Вифлеем и проклинал тот час, когда перебрался в Гиву - царский город, переполненный людьми лживыми и хитроумными. И главной ошибкой была слишком долгая служба при царском доме. Служба, поставившая его перед выбором - Саул или Давид, отец или друг... Царская милость не обошла его, но и царский гнев ему тоже пришлось не раз испытать. Многие завидовали ему, дивились, когда он был мрачен. Не понимали - что еще нужно человеку? И дом есть просторный, и сад оливковый у дома, и растут два сына - старший Фалтий, смышленый и сильный, и младший - Амасия, ласковый и нежный. И все в доме было, что душа пожелает, ибо получал десять серебряных сиклей в месяц, и пропитание бесплатно - из царских запасов. И все равно - царская служба тяготила. А когда начались распри между Саулом и Давидом, впору было тайком бежать из Гивы. Надо было тогда решиться - это он сейчас понимал - бросить все и - подальше от царского дома, прочь от всех благ и богатств на север страны в город, затерянный в горах - сидеть там под своей смоковницей, не помышляя о воинской славе. Променять все царские почести на живительный воздух горных пастбищ и цветущие луга в долинах. Но не волен он был распоряжаться своей жизнью, ибо был он царским воином. И не было спокойствия ему близ царского престола. Опасался всегда, что раскроется тайна его рождения - и неизвестно, что принесет это - милость царя или его гнев. Были чужды ему, Маттафии, и военачальники, и сыновья Саула, не видел он в этих сыновьях своих братьев. Из них был ему близок лишь Ионафан, чистый в помыслах и бесстрашный на поле брани. Говорить что-либо, противное общему мнению, в Гиве было опасно, полно вокруг царских доносчиков и соглядатаев, и даже на ложе своем не уверен был человек, что не зрит его око царского лазутчика. Только бесстрашный Ионафан говорил открыто, что думал. Ему все сходило до поры, ведь он был любимым сыном Саула. Маттафия же был сыном безвестным и защиты ему искать было негде. Были мгновения, когда очень хотелось во всем открыться Ионафану, сказать ему: "Брат мой Ионафан, любимый брат..." Ионафан обрадовался бы, что обрел брата. Но можно было ли даже ему доверить эту тайну? Ионафан даже не понял бы, о чем идет речь. Сказал бы: "Конечно, брат, ты всегда был мне братом..." У Ионафана были свои заботы - он жаждал помочь Давиду. Рисковал Ионафан, и прознай Саул про его дела, обернулась бы царская любовь страшным гневом. Ибо отправлял Ионафан с верными людьми оружие для Давида, передавал с торговцами снедь. Входили в дом Ионафана странные люди, воровато озирались, таились от чужого взгляда. Маттафия много раз пытался остеречь Ионафана, говорил, что нельзя доверять людям, которых видишь впервые. Ионафан горячился: "Нельзя жить в неверии, каждый, кто вступился за гонимых, угоден Господу, мне ли таить подозрения на людей, готовых пострадать за правду!" И не слушал Ионафан, когда объяснял ему, что это люди торговые, что блюдут во всем свою выгоду, что за сребреники продадут и отца родного. Царский сын не мог понять простого воина. Но перестал втягивать в свои дела, понимал - то, что будет прощено ему, царскому сыну, станет гибельным для Маттафии. И обещал: "Я буду осторожен, и ты тоже опасайся наветов, ибо все знают о дружбе твоей с Давидом, постарайся быть в тени..." Он, Маттафия, и без советов Ионафана понял, что в царском доме опасно быть на виду. Но как не таился Маттафия, а шел по его следу хитроумный евнух Hoap. Лестью своей скрывал он злобные замыслы. В глаза возвеличивал Ионафана и подвиги воинские его, а Саулу нашептывал про дружбу Ионафана с Давидом, сеял гнусные слухи о том, что прельстил Давид царского сына своими чреслами. Подбирался Ноар к нему, Маттафии, из уст евнуха мед лился - обещал щедро одарить за одно лишь слово о Давиде, о том, где скрывается тот. Но потом, видя, что ничего не добиться, по-иному стал подступать. Сказал однажды, как бы невзначай: - Прячешь ты, Маттафия, в своем доме райских птичек, возжаждал один их красотой наслаждаться. Нехорошо, Маттафия! А в царских покоях некому услужить господину нашему, великому царю Израиля. Будешь нелюбезен и молчалив, подскажу царю, и удостоит он высокой чести жен твоих - будут они хорошими помощницами жене царской Ахиноаме. Особенно младшая твоя, рыжекудрая соблазнительница, не хуже царской наложницы Рицпы. Саул таких длинноногих любит... И понял Ноар, что боится его Маттафия, стал ходить по пятам. Маттафия повелел тогда Рахили не появляться подле царского дома. И поделился своими опасениями с Ионафаном. "Ноара не страшись, - сказал Ионафан, - не столь уж жалует его отец мой, одно мое слово - и сомкнет свои подлые уста евнух! Жаль, что в земле египетской раздавили ему мошонку, мы сейчас с тобой доставили бы ему это удовольствие!" Редко вот так зло говорил Ионафан, ожесточилась его чистая душа к тем, кого ненавидел он, и говорил Ионафан, что грешно прощать врагов. И был Ионафан прав, ибо нет опаснее врага пощаженного, такого, как Цофар. Саул же зачастую прощал и пригревал врагов, к своим же был неоправданно жесток. Кровь священников из Номвы не смоешь никакими слезами и раскаянием. И когда говорил Саул, что поддался наветам Доика Идумеянина, никто не верил этому. А враг ли был ему Давид? Все в Гиве любили Давида. И чем более любили и возвеличивали, тем сильнее становился гнев царский. Тогда это все было непонятно. Но если вдуматься, глядя из глубины лет, понимаешь - покушался Давид на власть царскую. Позволил Самуилу помазать на царство при живом царе, добивался упорно царской дочери, любил, чтобы повсюду возвеличивали его воинские подвиги, Ионафана сделал своим лучшим другом... Саул остерегал от него своих сыновей, предупреждал Ионафана, что Давид не даст наследовать престол. Ионафан и слушать ничего не хотел, любовь его к Давиду была беспредельна. Когда Давид был изгнан из Гивы, еще больше стал его защищать Ионафан. Опасная это была стезя, Ионафан был слишком доверчив. Делился с друзьями своими тайными замыслами, поведал Маттафии, как найти Давида, взяв слово, что это останется глубокой тайной. Сказал ему тогда: у стен есть уши, и тайна остается тайной, если ведает о ней один человек. "Но ты ведь его друг, скажи ты его верный друг?" - допытывался Ионафан. Отвечал ему: я царский сотник и верен царю. Ионафан смеялся, говорил - зачем со мной таишься. Ты сотник, я - царский сын. Но почему мы должны отвернуться от гонимого друга? Ионафану хотелось всем поделиться с Маттафией. И Маттафия знал места, где скрывается Давид, как добраться к нему по высохшему руслу реки Ция в леса Херета. Шли в землю Иудину, в пределах которой были те непроходимые леса, все огорченные душой и страждущие, все недовольные Саулом и притесняемые им. Нередко попадались среди беглецов воры и нечестивцы, и просил Давид Ионафана сообщать подробно о каждом, кто хотел примкнуть к набираемому воинству. Нужны были Давиду сильные люди, умеющие постоять за себя. Водились в тех лесах и медведи, и волки, и пищу надо было уметь добыть себе, и ноги нужны были крепкие, чтобы уходить от воинов Саула. Ходили слухи в Гиве, что обещал Давид щедро вознаградить тех, кто придет под его начало, сулил он и наделы земли, и пашни, и виноградники. Ничего этого не было у него. Надеялся получить, захватив власть. Мог ли Саул молча взирать на все это и позволять Давиду крепнуть и набирать силу? У кого откроются уста, чтобы осуждать Саула? Развязка близилась. Жестокое убийство священников было только началом. Оно многих отторгло от Саула. Число людей, убежавших к Давиду, росло. После кровавой расправы над священниками Номвы и их домами, почти все оставшиеся в живых обитатели этого города искали спасения у Давида. Ионафан и Маттафия все что могли, делали для них. Еще во время расправы ему, Маттафии, удалось спасти одного из тех, что пришли с Ахимелехом из Номвы. Ионафан помог спастись Авиафару - молодому священнику, сыну несчастного Ахимелеха. Авиафар ушел в леса Херет, к Давиду. Воины Саула окружили эти густые леса. Люди Давида ускользали от облав потайными тропами, прятались в пещерах у Мертвого моря. Саул начал охоту за своим бывшим любимцем. - Если мы не поможем Давиду, он пропадет, - сказал Ионафан. К тому времени гнев Саула обратился и на него. Ионафан ничего не страшился. Копье, брошенное отцом в него, не испугало Ионафана. - Пойми, - продолжал он, - Давид не выдержит, когда начнутся холода, ему нужен рядом надежный человек. Он, Маттафия, сделал вид, что ничего не понял. Он не хотел оставлять в заложниках двух жен и сыновей. Он понимал, что Давид может не выдержать. Давид был человек удачи. Он был на своем месте, когда побеждал, когда все ладилось у него. Давид был прирожденным военачальником. Таиться и прятаться он не умел, и в то же время в нем жил лицедей и певец. Он мог притворяться, предстать в личине другого человека. Мог сочинять хвалебные песни тем, кто давал пищу для его людей, мог сказаться странствующим певцом. Он явился к Гефскому царю Анхусу, выдав себя за кудесника, заложил камешки за щеку, коверкал слова, пророчил начало нового царства. Но все равно узнали в нем царские братья того, кто победил Голиафа, исполина из их рода. Анхус хотел одарить кудесника, хотел овец ему продать, когда они ворвались в царские покои с криком: "Овец ему - это же Давид! Ты ему еще царство уступи, и мы будем его рабами!" Анхус понял свой промах, приказал схватить Давида. И прикинулся тогда Давид сумасшедшим - замычал, словно телец, пустил слюну по бороде, стал чертить на стенах домов причудливые фигуры, на дверях одного дома написал: "Анхус, царь Гефский, сто раз десять тысяч должен мне, а жена его - пятьдесят раз по десять тысяч." Анхус закричал на братьев: "Какой же это Давид, это сумасшедший, разве мало у нас своих сумасшедших, зачем он здесь юродствует, гоните его из города!" Поведал об этом случае с Давидом тысяченачальник Шамгар, выставлял Давида низким и мелким попрошайкой, смеялся над тем, перед кем лебезил раньше. Сказал Шамгар: "Не достойно это военачальника, слюну по бороде пускать, свою жизнь спасая!" Не выдержал тогда Маттафия, сказал: "С кем не бывает, сегодня сумасшедший, а завтра начальствует над сумасшедшими, сами слюну с бороды слижут!" Шамгар понял, что о нем речь, посмотрел злобно, но в спор вступать не стал. Случай, конечно, нелепый. Зачем пошел Давид добывать снедь у филистимлян? Знал, что ищут они его гибели. И вот, чтобы спастись - притворился сумасшедшим. И это он, который всегда презирал тех, кто потерял разум! Говорил еще в Вифлееме: "Премудро все сотворил Господь, но зачем так сделал, что люди иногда лишаются разума, ходит человек в отрепьях, пускает слюну, отроки за ним бегают, издеваются. Приятно ли это очам Господним?" Зулуна тогда мудро ответила ему: "Все, что богами создано, имеет свой смысл и свою тайну, и зло иногда идет во спасение." И вот спасло Давида сумасшествие, не притворись он юродивым, закончил бы жизнь, пораженный мечом Анхуса. Ионофан был прав, Давиду нужен был помощник, нужны были верные военачальники. Братья его Елиав, Аминодав и Сама, а с ними и престарелый отец его Иессей только связывали ему руки. Отправил он всю семью свою в Марифу Моавитскую, там нашли они прибежище у моавитского царя, ведь были в роду Давида моавитяне, та же Руфь, о которой он рассказывал еще в Вифлееме. Иоав - сын его сестры Саруи - был единственным помощником. Молодой еще, но именно в такие годы становятся воинами. Сын Фалтий был много моложе, но уже ловко стрелял из лука, мог даже птицу на лету сбить. Но стрелять в цель это одно, а выводить людей на битву другое. Даже у сотника полно хлопот, не говоря уже о тысяченачальнике... Маттафия в то время дни и ночи проводил на воинской службе, не давал отдыха своим воинам, обучал их и метанию копья, и владению мечом, и осаде стен крепостных. От царского дома держался подальше. Но так получается в жизни - не пристанешь к одному стану, тебя затянут в другой. Как не старался Маттафия избежать участия в схватках Саула с Давидом - ничего не вышло. Сам Саул позвал его к себе. Была Маттафии оказана великая честь - говорил он с царем один на один. Сидели в спальных покоях на скамьях из черного сандалового дерева. Таких бесед удостаивался только главный военачальник Авенир. Не стоял Маттафия, а сидел рядом с царем, ибо сказал Саул ему: "Садись рядом, сын мой." Второй раз в жизни так обращался к нему царь. Так называл Саул только людей близких к нему. Слова эти заставили вздрогнуть Маттафию, кровь прилила к лицу. Стоял в покоях полумрак, и Саул ничего не заметил. И снова повторил: "Сын мой." И стал объяснять, что схожесть их обличий помогла один раз, и может пригодиться еще не раз, что пришла пора изловить Давида, что тот скрывается в Адаламской пещере, за пещерой этой сразу начинается лес, везде там бродят люди Давида и те, кто ищет путей примкнуть к нему - предатели и воры. Так сказал Саул о них, и повторил - предатели и воры. Когда подходят отряды воинов, продолжал Сayл, эти люди сразу предупреждают Давида - идет Саул, и Давид исчезает. Он неуловим, этот нечестивец. А теперь они пойдут с двух сторон, и он, Маттафия, с тремя отрядами займет лес и будет передвигаться шумно, не таясь, чтобы все узнали - идет Саул, и увидев его, Маттафию, беглецы, скрывающиеся в лесу, донесут Давиду - Саул движется через лес, а в это время он, Саул, с основным войском пройдет скрытно руслом потока реки Хивы и выйдет к пещерам - и тогда Давиду никуда не деться... Напрасно злые языки говорили, что царь выжил из ума, что его одолевают злые духи. Саул умел продумать все, он был способен начальствовать над войском, ибо ловко решил он расставить сети для Давида, и хотел, чтобы в этой охоте участвовал он, Маттафия. Возражать царю, объяснять, что Давид очень близок ему, Маттафии, было бесполезно и опасно... Стоял месяц дождей Шват, лес был переполнен влагой. Попади он, Маттафия, в этот лес по иному поводу - и возрадовалось бы сердце - после пыльной, пропахшей конским потом и шекером Гивы вдохнуть лесную прохладу, стоять в тиши и бесконечно долго слушать пение лесных птиц - это ли не радость для души. Присесть на поляне под раскидистым дубом, развязать суму, вынуть оттуда любимые лепешки с медом, приготовленные Зулуной, сидеть и ни о чем не думать, и смотреть в просветы среди ветвей на тучи, приносящие дождь, и слушать звонкую лесную капель... Но совсем иное предстояло. Ехали без остановки, а когда лес стал густеть, спешились, оставили коней на лесной поляне и пошли цепью, так чтобы один видел другого. Процеживали лес, словно сетью. Никто не мог миновать эту сеть. Добыча же попалась мелкая - бродяга с рубцами плетей на спине, видными между лохмотьями одежд, едва закрывающих тело, да сопливый еще отрок - глухонемой или притворившийся глухонемым. Несомненно, они пробирались к Давиду, бродяга от всего отпирался. Его повязали и отослали со стражником в Гиву, отрока же отпустили, чтобы с ним не возиться. Позже вытащили из бурелома обросшего арамейца, явно человека из отряда Давида, тот, увидев Маттафию, пал на колени перед ним, просил пощадить, называл всесильным и самым милостивым царем на земле. Арамейца отпустили и следили, куда побежит. Потом пошли по его следу. Но не нагоняли. Пусть донесет Давиду, что Саул движется через лес, так было задумано, ввести в заблуждение Давида, обмануть его. Пробирались через сросшиеся, колючие кустарники. Было тяжело на душе, и молил Маттафия Господа, чтобы лес не кончался. Но к полудню лес прошли, и открылись взору пологие сиреневые холмы, поросшие мелким кустарником и ирисом. За холмами серыми глыбами вставали известковые горы, где были те пещеры, в которых, как они полагали, таился Давид. Со стороны пустыни туда же подошли основные отряды. Обыскали все пещеры, кругом пустота, только летучие мыши выпархивали из сырых темных провалов, были они, словно демоны с выпученными глазами и острыми ушами. Саул был взбешен, опять упустили Давида. Кто его предупредил? Как он ушел? Было неведомо никому. Вечером разожгли костры, поджарили барашков, но все равно сидели подле огня унылые и сумрачные. И когда почти всех сморил сон, подозвал Саул Маттафию, и в третий раз за все их встречи сказал: "Сын мой..." И опять сильней заколотилось сердце Маттафии. "Сын мой, на тебя уповаю, пойдешь один и достигнешь стана Давида, и свершишь отмщение во имя Господа нашего!" И опять не смог Маттафия противоречить царю, хотя и понял сразу, что на этот раз не сможет выполнить его повеление. Авенир стоял за спиной Саула и заранее торжествовал: "Велика мудрость царя! Маттафия всех там распугает, бегут от Саула, а достигнув стана своего, видят - здесь Саул!" Но дело было много сложнее, и не для того Саул посылал Маттафию, чтобы испугать беглецов. Свое повеление он пояснил, когда Авенир отошел от них, и остались они наедине. "Сын мой, - сказал Саул, - ты должен убедить Давида вернуться в Гиву и повиниться. Я знаю, он твой лучший друг, и ты, и сын мой Ионафан норовите обмануть меня Но не вздумай предать меня, найду под землей, и дом твой сотру из памяти людской. Уговори - ему ничего не будет, я не лишу его жизни, я не враг ему. Но если не удастся уговорить - сам исполни приговор. Иначе не быть единому царству. Иначе - междоусобица... Глава XIX Семь дней скитался по Иудее Маттафия, прежде чем достиг скалистых гор, где скрывались Давид и его люди. Кровь запеклась на подошвах его ног, поистрепались одежды его, мучили голод и жажда. Он уже совсем изнемог, когда увидел огоньки костров в ночи и побрел на их дальний свет из последних сил. И когда насытился и омыл лицо свое, и когда допрашивали его, помнится, было какое-то безразличие, был готов спокойно воспринять любой исход. Утром Давид, узнав о его появлении, искренне обрадовался, распростер свои объятия и говорил, что это дар Божий, что если такой воин, как Маттафия, теперь с ним, то ничего уже не страшно, и познакомил со всеми людьми его воинства. Были среди его воинов очень разные люди - и те, кто скрывался от гонений, кто нарушил законы, и разорившиеся земледельцы - должники Саула, и просто бродяги, и воры. Но были и те, кто готов был биться с Саулом и жаждал видеть царем только Давида, те, кто доверил свою судьбу Давиду. Был у Давида и свой священник, давний знакомый Маттафии - сын убитого Саулом Ахимелеха, мудрый и праведный Авиафар, были и свои военачальники - сыновья сестры Давида Саруи из Вифлеема, младший из них Иоав по сметке своей и храбрости не уступал Авениру, другой сын Саруи Ассаил был легок на ноги, как серна, везде он успевал, обо всем был осведомлен, старший же из них Авесса был разумен и мудр, и всегда находил выход из любых самых тяжелых положений. Сыновья Саруи сдержанно восприняли приход Маттафии, однако Давид не обращал внимания на их хмурые взгляды, осуждающие его доверчивость. Говорил Давид беспрестанно, приказал принести кувшины с вином, яблок, гранатовые плоды. Почти весь день сидели вдвоем они с Маттафией в шатре Давида и не могли наговориться. И Маттафии тогда хотелось забыть, зачем он послан, истереть из памяти поручение царя, и каждый раз, когда вспоминал он об этом поручении, то мысленно клял себя и раскаивался в сердце своем. Давид же был весел, вино разгорячило его, в распахнутый полог шатра была видна гряда серых гор, скалистых и совершенно лишенных растительности, а перед ними потрескавшаяся, каменистая равнина - безжизненная сухая земля. - Здесь нас никто не отыщет, - говорил Давид, - никому не придет в голову, что можно выжить в этих местах, мы соберем воинов, мы обучим их, ты станешь моим лучшим помощником, нас никто не сможет победить! Казалось бы, человек гонимый, скрывающийся в сырых пещерах, в безводной пустыне, в непроходимых лесах, должен был выглядеть загнанным и уставшим, но Давид сохранял бодрость и почти не изменился - такие же, как и прежде, полные блеска глаза, звонкий певучий голос, ухоженные рыжие кудри, правда, лицо несколько осунулось и загорело, и от смуглости кожи волосы казались более светлыми, а возможно, выгорели на солнце. И одет Давид был так, словно не в пустыне скрывался, а жил во дворце. Красный его плащ был чист, будто надел его Давид в первый раз. Маттафия пытался говорить о том, что бессмысленна вражда с Саулом, что, конечно, Давид может победить любого военачальника, но будут гибнуть в этой войне соплеменники, и возрадуются филистимляне, и опять попадет Израиль в рабство и будет платить непосильную дань. Давид соглашался, он говорил, что не им затеяна вражда, что устали люди его, но Саул понимает только сильных, слабого и гонимого он никогда не станет выслушивать. Давид был прав и трудно было возражать ему. Жалел очень Давид, что нету с ними Ионафана, удивлялся, почему Ионафан не переслал письма с Маттафией. Объяснил Маттафия, что не было в Гиве Ионафана, когда выступили из города отряды, снаряженные для поиска Давида, что удалось ему, Маттафии, отстать от своего отряда и вот почти чудом набрести на лагерь Давида. Маттафия не умел врать, лицо его покраснело, но Давид не заметил смущения друга, он расспрашивал про Гиву, про Мелхолу. Не знал тогда еще Маттафия, что Саул при живом муже отдал дочь другому, чтобы унизить Давида. А если бы и знал - не стал бы говорить. Ведь нужно было смягчить обиды Давида, примирить его с царем. И в этот день встречи, и в последующие дни все время ощущал он, Маттафия, свою раздвоенность, все время казалось, что вот сейчас спросит Давид: "Скажи честно, зачем идешь по моей стезе, почему задумал предать меня?" Что тогда ответить? - Не предать, а спасти. Нужно ли Давиду было такое спасение? И тяготила неясность всего. А главное - семья, оставленная в Гиве, вызывала беспокойство. Как сложилась их жизнь без него, Маттафия тогда не знал. Уверен был, что распространяются по Гиве слухи о том, что он отступил от Саула, что перешел на сторону Давида. Не знал он - вспомнит ли Саул, что обещал защитить семью. И снились тяжкие сны, и просыпался в поту, и долго не могло успокоиться сердце. Один сон повторялся чаще других. Видел он Рахиль, разодетую в атлас и шелка, наложницей была она у Саула, и он, Маттафия, бегал с мечом по дому Саула и кричал: "Отец, опомнись, ты оскверняешь ложе сына своего!" И дом этот был из бесконечного ряда комнат, и он никак не мог найти выход из него... Эти сны, тяжелые мысли, неуверенность в своей судьбе утомляли больше, чем быстрые переходы из одного места в другое, когда день сливался с ночью, и приходилось забираться на такие скалы, где даже горные козлы ступали с опаской, а потом спускаться к безводной, наводящей страх, глади пустыни. В такое время не до сомнений было, надо было выжить, надо было уйти от погони. Но потом, когда отыскивались потаенные пещеры и наступала передышка, вновь подступали к нему, Маттафии, темные думы, ему казалось, что Давид уже догадался почти обо всем. И Маттафия корил себя за то, что сразу не открылся Давиду. Конечно, Давид мог понять его цели. Слишком часто он, Маттафия, говорил о Сауле, о том, что надо чтить царя, данного Богом, что гнев Саула быстро проходит, и что царь обладает ясным умом, здравым рассудком, и что примирившись с Давидом, Саул мог бы укрепить свою власть и победить всех врагов Израиля. - Ты прав, Маттафия, - соглашался с ним Давид, - но не мне ты должен это говорить, скажи царю, ведь я, как и ты, чту помазанника Божьего. Но за что он гоняет меня по всей Иудее, как безумного пса. Ужели он так ненавидит меня? Давид был прав - он не гнался за Саулом, желая умертвить царя, - это Саул устроил настоящую охоту за тем, кого славил весь Израиль. Волей-неволей в то время он, Маттафия, стал одним из помощников Давида. Все время умножалось воинство Давида, подходили и подходили люди - и не только из Иудеи из колена Давидова, были здесь и из колена Ефремова, и даже из колена Данова - из полночных краев земли Ханаанской, были и люди других племен - сирийцы и аммонитяне. И надо было всех разместить, накормить, снабдить оружием, а главное, распознать - кто явился с разбойничьими замыслами, полагая, что здесь можно будет безнаказанно грабить торговые караваны, а кто пришел о праведными целями, чтобы постоять за Давида. Надо было отделить зерна от плевел, овнов от козлищ. Давид доверял ему, как самому себе, и от этого еще тяжелее становилось на сердце и томилась душа, ибо не достоин он был этого доверия. Опасался он и открытой схватки с воинами Сayла, знал, что не решится обнажить меч против своих собратьев. К счастью, обнажить меч пришлось не против воинов Саула, а против извечных врагов Израиля филистимлян. Напали филистимляне на город Кеиль, лежащий в пределах земли Иудиной, угнали скот, расхитили гумна, подожгли скирды в полях, да и в самом городе предали огню дома старейшин. Виден был дым весь день, поднимающийся к небу в той стороне, где был этот несчастный город Кеиль. И к ночи пришли в стан Давида первые беженцы из Кеиля и воины, не сумевшие защитить свой город. Поздно ночью собрались в шатре у Давида сыновья Саруи, позвали туда и его, Маттафию. Долго спорили, идти ли на выручку жителей Кеиля. - Сами мы таимся в горах от Саула, давно ли вылезли из пещер, давно ли решились раскинуть шатры, нету у нас еще обученного войска, нету оружия для всех, как же пойдем мы против филистимлян, против их боевых колесниц, - остерегал всех осторожный Авесса, - они пленят нас, и конец наш будет бесславен. Маттафия тогда стал настаивать на том, чтобы срочно выступить, отбить пленных и угнанный скот, объясняя, что победив филистимлян, можно заслужить благосклонность и милость Саула, что царь поймет - не против него собирает Давид людей, а на общего врага острит мечи. Маттафии возражали, но робко. Все ждали решения Давида. Призвал Давид священника Авиафара, сам облачился тоже в белый эфод и взял светящиеся камни - урим и туммим, по изменению цвета которых можно распознать волю Божью, а потом повелел всем покинуть шатер. И на рассвете вышел он к людям и сказал: - Готовьтесь к битве, ибо был мне глас Господен и повелел мне Господь: встань и иди в Кеиль, и будут преданы филистимляне в руки твои! Криками одобрения встретили эти слова воины. Давно уже жаждали они покинуть свои тайные убежища и с мечами в руках добыть ратную славу. И когда все было решено, истинное спокойствие обрел Маттафия. Ибо было ратное дело его родной стихией. И предложил он послать воинов за снопами и поджечь эти снопы, чтобы подумали филистимляне, что горит стан Давида, и бросились бы к этому пожарищу, а в это время лучники из засад поразили бы врага. И понравился этот замысел Иоаву, и сказал тот: "Сам Господь вещает твоими устами, Маттафия!" Правда, после того, как все свершилось, утверждал Иоав, что задумано так было им и, благодаря ему, достигнута победа. Это Маттафию не раздражало. Пусть рокочет сам себе славу. Главное, что одолели филистимлян. Впервые вступили в настоящий бой и не дрогнули, не устрашились колесниц филистимлянских. Бой был короткий, жестокий и кровавый, разили копьями, мечами, а у кого их не было, буквально зубами вгрызались в горло врагу. Нанесено было филистимлянам великое поражение, и не верили филистимляне, что пали их воины от стрел и мечей людей Давида, потому что не придавали значения этим людям, считая их разбойниками и бродягами. И когда пленили филистимлянского военачальника, не хотел он верить, что находится в стане Давида. "Где Саул, приведите меня к Саулу, - требовал он, - я видел его в битве, ловко он притворился разбойником, переодел своих людей в изодранные одежды, приведите меня к Саулу!" И позвал Давид его, Маттафию, и сказал: "Вот наш Саул!" И засмеялся Авесса, сказал, что прав филистимлянин. И опять тревожно стало на душе у Маттафии. А утром люди Давида входили в Кеиль, и выбегали им навстречу женщины с цветами и тимпанами, и играли на тимпанах и пели песни, славящие Давида. И вечером праздновали победу в просторном доме правителя города Кеиля, и было много вина, и много здравиц, и сказал Давид: "Ты был прав, Маттафия, теперь Саул, узнав о нашей победе, пришлет гонца с вестью о примирении и смилостивиться над рабами своими!" И взял Давид арфу, тронул ее струны, и стал славить Господа, предавшего в его руки филистимлян. - Господь твердыня моя и опора, Господь прибежище мое, - пел Давид, - Всевышний -избавитель мой! Превечный Бог - скала моя, на него всечасно уповаю, он щит мой, рог спасения моего и убежище мое. Повелел он, и пали нечестивые разорители. Господь всегда в сердце моем. Избавит он меня от ненавидящих, которые сильнее меня, он переполняет меня силою и прокладывает мне путь. Жив Господь и благословен! Гнев царя, как рев льва, а благоволение его - как роса на траву. Вразумит Господь царя и станет защитником моим перед клеветниками. И призовет царь меня... Так пел он и уверен был, что пришел конец гонениям на него. Но не сбылись эти надежды. Донесли лазутчики через несколько дней, что успех Давида еще более озлобил Саула. И пришло позже послание от Ионафана, упреждал он, что надо остеречься Давиду и до времени не показывать свою силу, ибо Саул собирает большое войско, чтобы идти в Кеиль, и сказал царь Авениру, что сам Господь предал Давида в руки его, потому что Давид запер себя, войдя в Кеиль, и здесь будет окружен и повергнут. Была еще приписка для Маттафии, имени его Ионафан не называл, опасаясь, видимо, что перехватят письмо люди Саула, писал Ионафан: передай нашему другу, что о семье его и доме его забочусь. Послание было коротким, ровно столько слов, сколько может уместиться на глиняной плитке. Приписка о семье Маттафии вызвала раздражение у Давида, ибо нашел Ионафан место для этого сообщения, а про Мелхолу словно забыл. Потом понял Маттафия, что не забыл Ионафан, а просто не хотел огорчать Давида. Разумны были опасения Ионафана, и сказал Давид: - Надо покинуть Кеиль, ибо мы здесь, как в мышеловке, караванные широкие дороги ведут сюда из Гивы, два дня перехода и Саул начнет осаду, нам ее не выдержать. Мы сами заперли себя в крепостных стенах. И ничего не добились. Вот и обещанный тобой мир, Маттафия! - Может быть, нам самим направить посланца в Гиву, -предложил тогда Маттафия. - Не о посланцах надо думать, - резко возразил Авесса, - мало того, что мы сами залезли в капкан, поведали мне - в городе зреет заговор, и старейшины здешние уже ведут разговор о сдаче города и выдаче тебя, Давид, царю. Такова была людская благодарность, еще воины Саула не появились под стенами Кеиля, а его жители, которых спас Давид, готовились всадить нож в спину. И вспомнил Иоав, что более других ратовал он, Маттафия, за поход на Кеиль, и сказал: - О себе надо заботиться, а не искать милости царской, вызвали мы гнев царя, и нету нам никакой благодарности. Повсюду на улицах Кеиля говорят нечестивцы: мы не просили сюда Давида, он сам пришел. И филистимляне, мол, не так страшны нам, платили им дань и жили мирно. А если Саул осадит город, то разрушит его и разорит, как сделал он это с городом священников Номвой, и прахом станем мы и дети наши. .. - Глубокая пропасть - уста нечестивых, для них самих станет гибельным уход наш, ибо не угоден Господу тот, кто замышляет предательство, - сказал Давид, и показалось Маттафии, что пристальней обычного посмотрел в его сторону. С тяжелым сердцем и смутным настроением покинули тогда Кеиль. И своим уходом Давид спас город во второй раз, ибо Саул, получив вести о том, что Кеиль покинут воинами Давида, отменил свой поход. И опять начались скитания. Где только не пришлось побывать тогда ему, Маттафии. Узнал он множество неприступных и потаенных мест в земле обетованной. Поднимался на такие горы, куда и серны и горные козлы страшились забраться, пробирался через топкие низины, скитался по бесплодным пустыням, скрывался в пещерах на берегу гибельного Мертвого моря, где из провала земли поднимался от соленых вод запах серы - и тогда казалось, словно разверзлись врата ада и, если нырнуть в синий купорос тяжелых вод, очутишься в мрачном Шеоле. Но вода не принимала человека, она выталкивала его, охраняя свои тайны, и можно было недвижно лечь на ее гладь и не утонуть. И рядом с этой чашей воды умереть от жажды, ибо столь солона была она, что даже малый глоток раздирал горло. Жажда - вот что больше всего вспоминается, когда возвращаешь в память эти годы. И потому самые счастливые дни связаны с зимними ливнями и шумом вод, стекающих с гор водопадов. Если бы знал тогда, что на севере земли есть города-убежища, надо было взять семью и затаиться в одном из них. Поздно он пришел сюда. Надо было сразу отойти от Давида. Возомнил себя миротворцем, хотел всех примирить, а обрек на мучения себя и свою семью. Жил среди бродяг и разбойников. Это Давид считал, что у него крепкое и надежное воинство, а на самом деле не было постоянных отрядов, люди то приходили, то исчезали. Преданных Давиду набралось бы не более сотни... Скрываясь от воинов Саула, дошли они до каменистой, словно присыпанной мукой, пустыни 3иф, и здесь мучились без пищи, пока не начали брать оброк с торговцев, идущих караванами по большой дороге из долины четырех рек. Кроме этих поборов с торговцев, начали собирать мзду в поселениях, раскиданных на пределах пустыни. За это несли охрану поселений от набегов разбойников-бедуинов и филистимлян. Все эти поселения платили, конечно, и Саулу свою десятину, и потому роптали против новой дани. Жили здесь зифеи, были они жадны и не хотели ни с кем делиться своими овцами и пшеницей. И эти зифеи послали гонцов к Саулу, которые донесли царю, что Давид скрывается в горных пещерах на юге пустыни Зиф и объяснили, как можно скрытно подойти к взгорью Гахила, к этим пещерам и обещали даже помочь предать Давида в руки царя. Все это узнали в стане Давида от одного из этих посланцев, который при возвращении из Гивы был перехвачен недалеко от селения Иесимана и допрошен так, что после этого уже не смог стоять на ногах, а полз по белой известковой тропе, оставляя кровавый след. Всякий раз, когда он, Маттафия, видел смерть, содрогалось его сердце. Казалось, должен был бы привыкнуть, ведь не бывает бескровных войн. И всякий раз стараешься думать, что это враг расстается с жизнью, когда пронзаешь мечом нападавшего на тебя, что не стоит он добрых слов, но ведь есть у него и мать, и жена, и дети - и кто-то будет рыдать о нем. Вот и этот убитый посланец - стремился к дому, где его ждут, не думал о смерти... и был буквально растерзан. Видел тогда Маттафия, как отвернулся Давид, как вздрагивает спина его, не переносил Давид мук и крови человеческой. Хотя в сражениях был беспощаден, меч его разил смертельно, и стрелы, выпущенные им, не миновали врагов. Но это было в сражениях, когда не дано времени думать о душе человеческой. Остался ли Давид прежним? Каким он стал - трудно представить ему, Маттафии. Власть ожесточает человека, кровь становится привычной... И тогда, в пустыне, надо было ожесточить свое сердце, чтобы выжить. И в те дни, когда Саул начал окружать пустыню Зиф, прорывались они с боем через цепи стражников, в ночи бесшумно подкрадывались к стражникам и вонзали короткие мечи или набрасывали удавки. Надо было уходить в пустыню Маон, преодолевая гряду слоистых гор, отделявшую эту пустыню от пустыни Зиф. Люди Давида двигались по одну сторону гор, а по другую сторону гор уже входили в пустыню Зиф основные силы Саула. Это были уже не отдельные стражники оцеплений, земля гудела от топота тысячи тысяч ног, воинственные крики повторяло горное эхо. Безмолвная каменистая пустыня наполнилась мелькающими тенями лазутчиков, дымом костров, криками ослов и верблюдов. - Ну вот, Маттафия, ты говорил о примирении, а нам осталось жить дня два, не больше, - сказал Давид, когда с вершины горы Хендор они наблюдали, как входят в пустыню Маон передовые отряды лучников Саула. Многие из воинов Давида начали прощаться друг с другом, ночью часть людей исчезла - бежали робкие, убоявшиеся смерти. Но стоило ли так бояться смерти? Смерть сама знает, в какой черед и к кому придти. Видно, тогда еще не пришло их время, ибо прерван был поход Саула известием о нападении филистимлян на земли Ефремовы. Была дана передышка Давиду, но очень краткая передышка. Филистимляне не приняли бой с войсками Саула и отступили при его приближении. К этому времени Давид успел вывести своих людей из каменистой пустыни Маон в песчаные просторы пустыни Эн-Гаади, а затем найти обширные и глубокие пещеры в горах, окольцевавших это мрачное и палящее жаром место, где тут и там попадались выбеленные ветрами и солнцем кости тех, кто рискнул плутать в песках. Сюда, полагал Давид, не решится вести своих воинов Саул. Но Саул не остановил погони, взяв три тысячи отборных воинов он двинулся в обход пустыни Эн-Гаади по узким горным тропам... Маттафия терпел все невзгоды вместе с воинами Давида, не делалось ни для кого поблажек и исключения - ни для священников, ни для военачальников. Вода и снедь делились между всеми поровну. Он, Маттафия, попал в странное положение. Не открывшись Давиду сразу, упустил момент, и уже ничего не мог сделать и был втянут в общий поток событий. И стали привычными - и поспешные переходы, когда вдруг снимались с обжитого места и буквально бежали, не успев загасить костры, и ненависть местных жителей, страшащихся поборов, и томительные дни без воды, и короткие жестокие схватки с разбойничавшими на караванных дорогах филистимлянами. И повсюду кровь, и повсюду смерть. Пленных не брали, вести их с собой было накладно, самим не хватало еды, да и охранять надо... Примирить Саула с Давидом было не по силам ему, Маттафии, события не давали повода к примирению. Гнев Давида возрастал. Особенно когда Давид получил известие о том, что Мелхола отдана в жены сыну Лаиша. Тем самым Саул, как бы дал понять Давиду - ты не в счет, ты не существуешь, ты для меня мертв, и потому твоя жена не принадлежит тебе. Маттафия пытался успокоить Давида, говорил, что сын Лаиша труслив и не решится взойти на ложе Мелхолы, что Мелхола останется верной ему, Давиду, что все это - мгновенный гнев Саула, и, возможно, царь уже отменил свое повеление. Давид не слушал его. В течение нескольких дней ходил он по стану сам не свой и не притрагивался к пище. Маттафия тогда хорошо понимал состояние Давида. Могло случиться подобное и с Рахилью, могли отдать ее в наложницы царю. Ведь он, Маттафия, тоже теперь не существовал для Саула, он не исполнил повеления царя, он предал своего царя. Всегда с опасением ждал Маттафия лазутчиков из Гивы или тех, кто добрался сюда, чтобы стать в ряды воинов Давида - понимал, что каждый из них может принести весть о том, что он, Маттафия, подослан Саулом. Сам Саул, понявший, что Маттафия не исполнит его повеление, мог специально подослать сообщение, разоблачающее своего ненадежного сотника. Не очень большую пользу приносил он, Маттафия, и Давиду, как военачальник. Привык он сражаться на просторе долин, знал, как совершить обход врага, как прорвать его ряды, но все это здесь, в горах, окружавших пустыню Эн-Гаади, было неприемлемо. Другая шла война. И надо было быть вертким, как ящерица, хитрым, как змея, и быстрым, как лань. Малочисленные отряды Давида при появлении войск Саула рассыпались, каждый спасался в одиночку, а потом вновь сходились. Хранил Господь их, потерь было немного. И посылал Господь дни удач, и случилось даже так, что мог Давид умертвить Саула, но не решился. И хотелось верить ему, Маттафии, что благодаря его словам понял Давид всю бессмысленность противостояния и не воспользовался тем случаем. А было это так - целый месяц теснили их ратники Саула, и были крайне истомлены все люди воинства Давидова, и когда нашли овечий загон и подле него большую пещеру, то забрались туда и сразу же свалились с ног от усталости. Было темно и сыро в пещере, но все же можно было, наконец, передохнуть, и никто не хотел стоять вне пещеры на страже. И тогда вызвался быть стражником Авесса сын Саруи, и когда выглянул из пещеры, тотчас отпрянул назад. Выглянул и он, Маттафия, и увидел, что стоят у овечьего загона воины, и не сразу понял, кто они, ибо были на многих из них шлемы, наподобие тех, что носят филистимляне, и вдруг отделился от воинов человек высокого роста и направился к пещере. Снял он, Маттафия, лук со своего плеча и стал натягивать тетиву и готов уже был разжать пальцы, держащие стрелу, но жив Господь и остерег его Всевышний, ибо задержалась рука Маттафии, и поднял ладонь Авесса, упреждая - не торопись. И вздрогнул Маттафия, ибо узнал в приближающемся - Саула. И не намерен был Саул продвигаться вглубь пещеры, а остановился у входа и стал мочиться на поросшие мхом камни. И возблагодарил Господа Маттафия, что не дал Господь спустить тетиву и стать отцеубийцей. А Саул между тем вошел в пещеру, и все затаили дыхание. И зашептал Авесса, склонившись к уху Давида, что охотник сам залез в капкан, что добыча эта принадлежит Давиду. Не произнес Авесса слова - убей! - но ведь этого хотел. Надо было как-то остановить Давида, и Маттафия встал на его пути. Но Давид отстранил его и осторожно подкрался почти вплотную к Саулу, и был в руках Давида короткий обоюдоострый меч, и ужас объял Маттафию, ибо представил он кровавую развязку. Резко взмахнул мечом Давид, словно отмахнулся от осы. И вышел Саул из пещеры живым и невредимым и пошел к своим воинам, не оборачиваясь. И с облегчением вздохнул тогда Маттафия. А Давид стоял у входа недвижно - в одной руке меч, а в другой - лоскут красной ткани, отрезанной от полы царского плаща. Возмутился Авесса, шипел, словно змей, опасаясь говорить громко: "Господь наш Всемогущий предал в руки тебе врага нашего, а ты отказался от дара Божьего и не умертвил того, кто преследует нас, словно диких псов!" И ответил ему Давид раздраженно: "Не попустит ни меня и никого другого из нас Господь, чтобы наложили мы руку на помазанника его!" Между тем воины Саула удалялись от овечьего загона, и только он сам, словно почувствовав взгляды затаившихся в пещере, повернулся, а потом взошел на вершину близлежащего холма и встал там, опираясь на копье, как на посох. И тогда, сколь не удерживали Давида сыновья Саруи, кинулся тот к выходу из пещеры и, обойдя овечий загон, встал на другом холме напротив Саула. И тогда заметил Саул Давида, но не призвал на помощь своих воинов, а продолжал стоять неподвижно, словно застывший соляной столп. И Давид низко поклонился ему до земли и крикнул: "Послушай, Господин, раба твоего!" Ответил ему Саул: "Говори". И тогда сказал Давид: - Зачем ты слушаешь речи людей, которые говорят, что Давид замышляет зло на тебя? Господь предал тебя сегодня в руки мои, но я пощадил тебя! Посмотри на край одежды твоей, посмотри, в руке моей лоскут, я срезал его с твоего плаща и не умертвил тебя! Ты же ищешь моей души, чтобы отнять ее. Да рассудит Господь нас с тобою, но рука моя не будет поднята против тебя! Ибо сказано пророками: от беззаконных исходит беззаконие! Ты царь по закону, и все мы твои слуги. Кто я против тебя? Против кого ты вышел на поле брани? За кем гоняешься? За мертвым псом, за одной блохой? Господь видит все свершения на лике земли и спасет меня от руки твоей! Застыл тогда он, Маттафия, все мышцы его напряглись. И поразился он смелости Давида и его благородству. И увидел, что жив Господь, ибо соединяет он своих избранников и оберегает их. Не обнажили мечи два человека, которые, казалось бы, люто ненавидят друг друга. И великое то было благо, что за ненавистью их скрывалась любовь. Стояли напротив друг друга два царя. Один из них послал своего неузнанного сына, чтобы лишить жизни другого, оба принесли и радости и печали ему, Маттафии. Стояли они на вершине холмов, разделенных узким оврагом, по которому проходило русло ручья, высохшего от летнего зноя. - Что мы ждем? - в нетерпении прошептал Авесса. - Сейчас крикнет своих воинов Саул! И крепко сжал в руке Авесса древко копья, готовый ринуться на защиту Давида. Но не призвал Саул никого и сказал он Давиду: - Ты праведнее меня, Давид, ты воздал мне добром, а я воздавал тебе злом. Кто, найдя врага своего, выпустил бы его из рук своих? Господь воздаст тебе добром за это. Я слышу ликующее пение ангелов его. Все придет к тебе, что написано в книге судеб Господней, и ты будешь царствовать, и царство Израилево будет твердо в длани твоей. И когда свершится это, не забудь меня, Давид, в величии своем. И поклянись, что не искоренишь потомства моего после меня и не уничтожишь имени моего в доме отца моего! И ответил Давид, возвысив голос свой: Клянусь! И стали они медленно спускаться, каждый в свою сторону. И увидел Маттафия слезы на глазах Давида. Если в чем-то клялся Давид, он всегда был искренним. Но проходили годы, и столь же искренне он отрекался от прежних клятв. И если верны слухи о том, что теперь он уничтожил всех потомков дома Саула, то нету ему прощения от Господа. Трудно в это поверить, возможно, клевещут на Давида - ужели поднялась бы рука у него на сына Ионафана? И вот сейчас здесь, в городе-убежище, он, Маттафия, единственный оставшийся из рода Саула, и хорошо, что сохранил он тайну своего происхождения. И если Давид столь ожесточил сердце свое, стоит ли ждать помощи от него? И все же - это единственная надежда на спасение. Давид должен узнать правду. Он, Маттафия, оклеветан, он не враг своему царю, он имеет право на милость Давида. Он заслужил это право и в те годы, когда скитался по пустыне вместе с гонимым тогда Давидом, и после, когда сражался в многочисленных битвах. И захваченный в плен, изнывая от тяжкого труда в медеплавильнях, он не отрекся от Давида, и когда Каверун ценою жизни ставит условие -- очернение Давида, он, Маттафия, не станет таким путем спасать себя. Судьба напрочно связала его с Давидом и от этого никуда не деться, можно ли забыть то время, когда в скалистых горах, в безводной пустыми они вместе уходили от преследования... Казалось, после встречи Саула с Давидом, должны были воины Саула прекратить эту бессмысленную погоню за тем, кто пощадил их царя. Но произошло иное, непонятное для Маттафии, Саул собрал десятки тысяч воинов со всей земли обетованной и устроил настоящую охоту за людьми Давида. И тогда многие из окружавших Давида подняли ропот. Особое недовольство выражал Иоав. Он даже стал поучать Давида. "Зачем ты поверил Саулу, -говорил Иоав - почему, если сам не смог поднять на него руку, не дозволил это сделать нам? Саул коварен и провел тебя, как малое дитя!" Давид не прерывал речей Иоава, только хмурился и подолгу молчал. В последнее время бывали дни, когда и единого слова он не произносил. И как-то, когда остался Маттафия наедине с Давидом, спросил его Давид: - Ужели ты, Маттафия, смог бы пронзить стрелой помазанника Божьего? И ответил ему тогда он, Маттафия, в оправдание: - Господь остановил мою руку, и не знал я, кто передо мной. Давид взглянул холодно на него и сказал: - Господь мог и не заметить тебя, я видел - глаза твои горели и готов ты был свершить убийство. И на меня вот также ты сможешь поднять руку? И смутился тогда он, Маттафия, ибо понял, что догадывается Давид о поручении Саула. А возможно, это были не только догадки, донесли Давиду его люди из Гивы обо всем... - Решай, Маттафия, с кем ты, - сказал Давид, - мне тебя терять будет тяжело... Давай поговорим обо всем искренне... Но не дано было им закончитъ разговор, ибо раздались крики вдалеке и топот ног, то приближались к их убежищу воины Саула, и бросились люди Давида спасаться в горы, чтобы в который раз уйти от преследователей. И каждый раз все труднее было найти надежное убежище и все труднее уходить от погони, потому что сдерживали отступление - и скот, который приходилось перегонять с собой, и множество людей гонимых, измученных, вовсе и не воинов, а скрывающихся от преследований сборщиков податей или изгнанных со своих земель. К тому же и женщины появились в стане. И начало тому положил Давид - были с ним жена его Ахиноама Изреелитянка, - вот ведь как пересекались пути Давида и Саула, даже жены у них носили одинаковые имена - и была еще одна жена у Давида, вновь обретенная - пышнотелая Авигея. И если Ахиноаму никто не замечал, ибо старалась она ступать неслышно, таилась в шатре и лицо закрывала платком, то Авигея была шумной, не сдерживаясь, хохотала, беспрестанно крутила бедрами, и казалось, исходит от нее жар жгучий, и один вид ее вызывал непреодолимое желание. И ей нравилось вертеться среди мужчин и смущать всех лукавыми многообещающими взглядами и выставлять груди, выпиравшие из-под полупрозрачного платья. И никто не мог уговорить Давида отправить этих женщин в тайные пещеры, в земли Моава, чтобы не отягощать их жизни и сберечь для продолжения рода Давидова. И глядя на Давида, стали обзаводиться женщинами его военачальники. И все это осложняло и без того нелегкую жизнь. Сayл с тремя тысячами отборных воинов преследовал их почти по пятам, и приходилось даже ночами не прекращать быстрые переходы через пустыню. Каменистые просторы, ночью освещенные луной, призрачные и таинственные, страшили сердца людей. Тени отступающих сливались с тенями от скалистых гор, и все казалось голубоватым, будто бежали они не по земле, а по дну морскому. И трещины в каменистых тропах были столь глубоки, будто доходили они до самого Шеола, и если припасть к ним, то можно было, казалось, услышать крики мучеников, сжигаемых демонами. Но некогда было останавливаться, и своих мучений было предостаточно. Ибо иногда расстояние между преследуемыми и преследователями сокращалась до броска копья, и копья летели вслед, и свистели смертоносные стрелы... Сам жe Саул не участвовал в погоне, стан его оставался на холме Гахила, в отдалении от его отрядов, рассыпанных по пустыне. И внезапно ночью Давид, взяв с собой только Авессу, пробрался незамеченным к холму Гахила. Там они прокрались к шатру Саула, им даже удалось проникнуть в шатер, где в эту ночь спали только Саул и его военачальник Авенир. В полутьме разглядели Давид и Авесса врагов своих и увидели, что копье сауловское воткнуто рядом с его изголовьем. И тут, в шатре, среди стана врагов, затеяли они спор. Авесса убеждал Давида, что нельзя упускать посланный Богом случай, и стал просить Давида, чтобы тот позволил пригвоздить копьем спящего Саула, и говорил, что поразит царя с одного удара. Но Давид опять, как и в прошлый раз, заколебался, стал объяснять, что нельзя поднимать руку на помазанника Божьего, что если захочет Господь, то сам поразит Саула, но его, Давида, на это не попустит. И взяли они копье Саула и кувшин с водой, и никем незамеченные покинули шатер. Уже светало, когда Давид возвратился к шатру и стал звать Авенира. Тот полусонный выбрался из шатра, и Давид стал укорять его, говорил, что Авенир не бережет своего царя и достоин за это смерти. И говорил еще Авениру, чтобы тот посмотрел, где копье царя и кувшин с водой. Проснулся Саул, вышел из шатра и услышал голос Давида. И стал ему кричать Давид, что не сделал никакого зла, что недостойно царю гоняться за ним, Давидом, как гоняется охотник за раненой куропаткой, что будут прокляты Господом те клеветники, которые настроили царя против него, Давида. И опять Саул стал раскаиваться говорил, что согрешил, называл Давида - сын мой, каялся, что поступил безумно и не будет делать больше зла, и даже благословил Давида... Обо всем этом поведал Маттафии Авесса, при этом заметил зло Авесса, что Саул и Давид кинулись бы обниматься, если бы не воины Саула, подбежавшие к своему царю. "Мы рискуем, проливаем свою кровь, - говорил Авесса, - а Давид готов сдаться на милость Саула, он даже вернул Саулу копье. Если бы Саулу представился такой случай, у него бы рука не дрогнула. А мы удрали позорно!" Был не прав Авесса, Саул ведь тоже не дал своим воинам умертвить Давида, Саул позволил уйти Давиду и Авессе. Но спорить с Авессой, понимал Маттафия, было опасно и опасно было говорить что-либо доброе о Сауле, ибо не только Давид, но и братья Саруи подозревали, что Маттафия заслан Саулом. Размышляя обо всем этом сейчас, Маттафия понимал, что Саул и Давид не были такими врагами, как это казалось многим, они были два помазанника, их обоих избрал Господь. И если теперь рассказать Каверуну об их благородстве, не захочет и слушать это правитель. Каверуну нужно другое, он хочет знать все подробно о кровавых злодеяниях Давида. И они были не только позже, но и в те годы гонений, была ведь и измена Израилю - переход в стан филистимлян, и были кровавые набеги, при воспоминании о которых и сейчас становится не по себе. В каждом человеке соединил Господь и добро, и зло. И часто злобные дела заслоняют добрые, и люди, из тех, кто бесчестны и замараны кровью, хотят видеть в другом, особенно в царе - низость и падения. Но Каверуну нужны подробности пагубных дел Давида не для того, чтобы унизить царя, Каверун ищет свою выгоду. Дано ему, Маттафии, два дня, чтобы все вспомнить, два дня могут растянуться на годы, а могут и мелькнуть, как единый миг... Глава XX Как слова Саула расходятся с его деяниями, они поняли очень скоро. Ненадолго отступившие в Гиву, войска его вновь появились в пустыне. И на этот раз столько воинов привел Саул, словно не горстку людей предстояло победить, а готовилась битва против всех народов, обитающих на земле Ханаана. Со всех сторон окружили пустыню Маон войска Саула. Надо было прорываться из сужающегося кольца и искать новое убежище. Все устали, подолгу не мылись, сберегая скудные запасы воды, на теле появились язвы и короста, одежда истрепалась до лохмотьев, и только священник Авиафар сохранял чистым и целым свой белый эфод. Давид собрал к себе в шатер военачальников держать совет. И говорили все в один голос, что не хватит у них сил для битвы. И никто не мог предложить, куда отступить, ибо не было уже места в пределах земли Израиля, где бы не расставил свои засады Саул. И неожиданное для всех решение принял Давид - найти убежище у извечных врагов Израиля филистимлян. - Рано или поздно, - сказал Давид, - настигнет нас войско Саула, и мы попадем в его руки, и нет для нас иного выхода, как уйти в филистимлянские земли. Тогда отстанет от нас Саул и не будет более преследовать нас, и спасемся мы от руки его. Почти никто с ним не согласился в душе своей, но роптать открыто поначалу никто не решался. Насупился храбрый военачальник Иоав, обхватил руками голову его брат Авесса, и первым не выдержал беспокойный Асаил: - Ужели филистимляне примут нас, ужели забыли, как поражал их господин наш? И после затянувшегося молчания поддержал его Авесса: - Дважды предавал Господь в руки твои, господин наш и повелитель, жестокосердного Саула. Мог я пригвоздить его к земле ударом копья и не повторил бы удара! Но ты, господин мой, остановил меня. И клялся Саул в верности, и не сдержал своей клятвы. Пошли меня в стан его и свершу я возмездие! И не надо будет искать милости у филистимлян, и будет все царство Израиля под твоей дланью! И тогда... - Постой, не спеши, Авесса, - прервал его Давид, - кто, подняв руку на помазанника Господня, останется ненаказанным? Ужели возомнил ты, Авесса, себя судьей Господним? Ужели ты думаешь, что прежде чем решиться искать убежища у филистимлян, не вопрошал я Господа нашего через священные камни урим и туммим? И знай - ответил мне Господь: встань и иди к филистимлянам! И не нашли слов, и не решились собравшиеся сподвижники Давида далее возражать ему, ибо если сам Всевышний повелел, то им ли, рабам Господним, перечить и решать самим судьбу свою... И в тот день твердо решил он, Маттафия, что это не для него. И впервые усомнился в воле Господней. Не мог он и представить, что простят филистимляне Давида, что забыли, как поражал их в битвах Давид, как добывал краеобрезания по велению Саула. Да и у него, Маттафии, на счету не один филистимлянин. Наверное, так думали и другие воины, ибо многие хотели покинуть Давида. И словно проникнув в их мысли, оказал тогда Давид: - Никого не неволю я, пусть каждый изберет свои стези, и не будет моего гнева на тех, кто отступится от меня. До утра решайте, а с восходом солнца пусть приблизятся к моему шатру те, кто пойдет со мной... Всю ночь не спал Маттафия, лежал, вглядываясь в темноту, туда, где в пологе шатра был небольшой просвет. Напротив стоял шатер Давида. Оттуда слышалось печальное пение. Тянуло встать и пойти туда, открыться во всем и распрощаться, а может быть, и закончить свои земные дни от меча Давида. Смерти ни теперь, ожидая казни во дворце Каверуна, ни тогда в безводной пустыне он, Маттафия, не страшился. С филистимлянами же не хотел иметь ничего общего и твердо решил, что пришла пора вернуться в Гиву. Обнять жен и сыновей, омыть тело горячей водой, лечь на чистое ложе, ощутить на своем лице сладкие и мягкие, как лепестки роз, губы Рахили, услышать добрые слова Зулуны, выучить распознавать написание слов Амасию, пойти вместе с Фалтием на просторные пастбища, где можно бросать копье - не во врага, а для того, чтобы научиться точному броску, посражаться с сыном на мечах, показав ему тайные приемы, чтобы смог постоять за себя в этой жизни. Сыновей всему надо научить. Тогда это понимал и сейчас, достигнув города убежища и волею судьбы не увидев их, страдал от того, что так мало успел им дать в жизни... Видит Господь, как тогда в пустыне он рвался к ним. Но утром, когда, казалось, уже все решил, увидел он, что собрались воины у шатра Давида. И Авесса крикнул: "Ты что спишь так долго? Все уже здесь, а тебя и гром небесный не разбудит!" Что оставалось делать? При всех заявить: я ухожу. Повернуться и ощущать на спине взгляды тех, с кем столько перестрадал и столько прошел... Никуда ему было не деться. Их было тогда шестьсот мужей, способных метать копья и натягивать тетиву лука, стариков и больных посадили в повозки, отроки сели на ослов, еще в одной крытой повозке разместились жены Давида. За два дня преодолели они земли, разделяющие наделы сынов Израиля от пределов земель филистимлянских. И пришли они тогда в ближайший город филистимлян Гефу, и как назло, оказалось, что правил в Гефе царь Анхус. Давид узнал об этом поздно, отступить было невозможно, уже подошли к городским воротам. И все сокрушался и сомневался Давид -примет ли его Анхус, которого обманул когда-то, притворившись сумасшедшим, не отвергнет ли сразу, не придется ли обнажить мечи и пролить кровь. Маттафию и многих воинов такой исход устраивал даже больше, и потянулись воины Давида к рукояткам мечей, и сняли с плеча свои луки... Но раскрылись перед ними городские ворота - и сам Анхус, в расшитом золотой тесьмой плаще, вышел навстречу. И даже в свои объятия заключил Давида. И стояли Давид и Анхус у городских ворот, уткнувшись друг в друга - щека к щеке, и не верилось, что все это происходит наяву. А потому, окружавшие их воины - и филистимляне, и те, что пришли с Давидом - держали руки на рукоятках мечей, чтобы в случае надобности быстро выхватить из ножен свое оружие. Но постепенно настороженность стала исчезать. И все заулыбались радушно, когда Анхус, выпустив Давида из объятий, сказал: - Мы рады, что великий воин будет теперь нашим гостем! Ты думаешь, Давид, что обманул меня, помнишь, когда притворился безумным, я ведь узнал тебя сразу. И теперь, и тогда я не жажду и не жаждал выдать тебя Саулу. Отныне у нас общий враг, а ты, желанный моему сердцу гость! - Если я приобрел благоволение в твоих глазах, - сказал Давид, -то пусть будет дано мне место в одном из твоих городов, чтобы смогли я и мои воины жить там. - Ты гость мой, - ответил Анхус, - живи в главном городе моем, в Гефе, вместе со мной. И повел царь филистимлян Анхус гостя своего Давида к дому своему, и вместе с Давидом пошли его военачальники, и он, Маттафия, был среди них. Простых воинов Давида пригласили к себе филистимлянские воины. И был полон город веселья. Только непонятно было - искреннее оно или показное. Дом филистимлянского царя Анхуса, сложенный из каменных глыб, напоминал крепость. Он стоял на берегу мелководной реки и возвышался над всеми другими строениями Гефы. Повсюду у дома стояли воины с копьями, а во дворе было несколько боевых колесниц. Филистимляне настороженно разглядывали своих гостей, и не только любопытные взгляды ощущал на себе он, Маттафия, но порой и злоба таилась в глазах хозяев, и не покидала Маттафию тревога. Сейчас, когда все уже позади и наступает предел жизни, он понимает, что это была его ошибка, невольная, но ошибка, объяснить которую никогда бы он не смог Саулу, если бы тот остался жив. Возможно, это такая же тяжелая ошибка, какую совершил он теперь, войдя в город-убежище. Сам захлопнул за собой капкан... Захотелось покоя, но забыл он, что не дано человеку покоя на этом свете, что для того и рожден, чтобы пройти все испытания, назначенные Господом Богом. И никогда не надо пытаться перехитрить свою судьбу и считать, что ты умнее других, ибо на каждого хитрого человека находится еще более хитрый сын человеческий. И думается, в хитрости своей Анхус не уступал Давиду. Искал пристанища Давид, хотел отсидеться, дать отдых людям. Анхус же видел в нем ту силу, которую сможет направить против Саула... Подобны же помыслы Каверуна, он хочет использовать его, Маттафию, чтобы подорвать доверие к Давиду, использовать и потом выдать Давиду. И даже нажиться на этом. И еще показать всем жителям крепости, как страшен для них царь Израиля. И лучше встретить человеку медведицу, лишенную детей, чем попасть в сети хитроумному и коварному властителю. И обильна пища, задумавшего коварные козни, и мягко он стелет, да бывает отрыжка от переедания и жестко спать на его ложе. Человек же, не замечающий расставленных ему силков, подобен спящему среди моря на верху мачты... Уподобился такому человеку и Давид, ищущий спасения в стане врагов. Роскошен был пир в покоях Анхуса, но кусок застревал в горле. И слушал Маттафия, как славил Анхус своего гостя Давида, как провозглашал здравицы, видел, как осушал Анхус одну за другой чаши с вином, как обнимал Давида, но все равно понимал Маттафия, что сидит среди врагов, и одно неосторожное слово может все изменить. И еще понимал, что если согласится Давид остаться в Гефе и будет все время рядом с Анхусом, то не избежать им столкновения. И Давид, видимо, не хуже Маттафии понимал, что нужен ему на земле филистимлян свой город, нужна самостоятельность в деяниях своих. И выбрав тот миг, когда Анхус уверял, что не только желанный гость в его покоях Давид, но и человек, дружбу которого лестно обрести, сказал ему Давид: - И для меня лестно быть другом могучего царя, и друзьям всегда приятно принимать друг друга в домах своих, но хороший гость не должен долго задерживаться в доме хозяина, а посему неуместно мне жить все время в гостях, пусть дом мой будет отдален от дома царя. Для чего же мне стеснять тебя и жить в царском городе вместе о тобой? И не смог Анхус, вкусивший много вина, отказать тому, кому клялся в вечной дружбе. И было решено тогда, что отдаст он во владение Давида свой город Секелаг. Может быть, и не очень желал Анхус делать такой дар вчерашнему врагу, но не хотел он и спугнуть Давида, ибо был уже у филистимлянских царей замысел - о нем еще не знали тогда ни Давид, ни Маттафия, ни другие Давидовы военачальники - по которому филистимляне должны были в ближайшее время объединиться и нанести сокрушительный удар по войску Саула. И филистимлянские цари рассчитывали вовлечь Давида в эту предстоящую войну и использовать его на своей стороне. И когда за пиршественным столом Давид провозглашал здравицы Анхусу, был сделан первый шаг к тому, что случилось на склонах горы Гелвуй, где пали Саул и его сыновья. И есть в том вина и его, Маттафии... А тогда, в Гефе, все были довольны, что дарован им город Секелаг и не придется обитать при царском доме Анхуса, и думали, что удалось провести филистимлянского царя. И не задержались они в Гефе, а на следующий день после пиршества навьючили своих ослов и верблюдов, подаренных Анхусом, и двинулись в Секелаг. Жители Секелага радушно встретили их и отделили им место для установки шатров и даже для постройки домов и загонов для скота, и дали место на своих пастбищах, и продали им овец и коз. Чем-то был похож Секелаг на каверунский город-убежище. Был он расположен на границе с землей Иудиной, а потому здесь жили не только филистимляне, но и сыны Израиля, нашли здесь приют и амаликитяне, и эдомитяне, изгнанные Саулом из своих земель. И там, в Секелаге, Маттафия впервые убедился, что могут жить вместе люди разных племен и могут они всегда найти общий язык, и никто не хочет воевать друг с другом. Разноязычный говор слышался в городе повсюду, и было много жертвенников, где каждый мог принести жертву своему Богу. И перемешались здесь боги, и стояли на высотах рядом - и медные тельцы, и свирепые деревянные Ваалы, и богиня плодородия Астарта с серпом луны на голове. Служение Астарте сопровождалось буйными плясками и сладострастными оргиями, и многие из воинов Давида, истосковавшиеся по женской ласке, прельщались веселыми и доступным женщинами Секелага. Астарта была покровительницей соития, и в праздник полнолуния разрешалось предаваться любви у подножия ее статуи. Маттафия не осуждал воинов, его и самого тянуло хотя бы посмотреть на общее веселье, но сдерживал он себя и томительными ночами думал не о блудницах, а о прекрасной Рахили и рассудительной Зулуне. И просил он мысленно прощения у них за то, что оставил одних на столь долгий срок, и мучил себя упреками и порицал за свою нерешительность. И никого из своих воинов не останавливал, когда те шли к блудницам. Авиафар же был в гневе и осуждал постоянно тех, кто прельстился вседозволенным весельем и блудом. И злило Авиафара, что военачальники да и сам Давид молчат и не остерегают от греха своих людей. И говорил Авиафар: - Покарает Господь тех, кто уклонился от пути своего, кто поклоняется идолам, предается блуду. Наведет Господь страх и трепет на них. Но и нас не минует кара Всевышнего, ибо смотрели мы и молчали! Давид сказал ему тогда, что не видел на лике земном безгрешных людей, и что будет молить Господа Бога простить неразумных воинов. Но не успокаивался Авиафар, и тогда Давид собрал всех своих людей и сказал: - Просил я Господа нашего Всемогущего простить грехи воинов, ибо неразумны и горячи их молодые сердца. Велико терпение Господа, и не будем испытывать его. И клянусь именем его, что будет изгнан тот, кто поклоняется идолам и прельстился недостойным блудом. И обрушатся на тех кары Господа, кто не внемлет моим словам! И каялись в содеянном воины, и молили они все вместе в тот день Господа, чтобы не отступился от них. Но были среди воинов и те, кто осуждал Давида, и хотя не осмеливались говорить о том в лицо ему, но сходясь в своих шатрах, выражали свое недовольство. Был среди воинов молодой вениамитянин Ахиам, сын Сераха, человек бесстрашный, не раз видел Маттафия, как ловок и смекалист в бою этот отрок, но был Ахиам вспыльчив, кипела в его жилах горячая кровь, и стал он подбивать других к неповиновению, и открыто осуждал Давида. Говорил он: - Доколе терпеть нам Давида? Две жены и пять наложниц ублажают его плоть, и привел он нас в Секелаг филистимлянский, чтобы сберечь своих жен. И не постыдно ли нам прятаться за спины филистимлян - извечных врагов Израиля, почему мы доверились им, ужели не знаем, что никогда волку не стать ягненком. Покинем же Секелаг и пойдем в земли свои! И как не остерегал Ахиама военачальник Иоав, как не просил умерить свой пыл, не внял его предостережениям Ахиам, собрал он всех недовольных и предстали они перед Давидом, решив высказать ему все накипевшее на душе. И Давид не разгневался, выслушав их, а даже восхвалил Ахиама: - Блажен ты, Ахиам, ибо не прячешь зла в сердце своем и открыто идешь к господину своему. Потерпи, и утешится плоть твоя, и копье твое, и стрелы твоего лука поразят наших врагов. И возвратишься ты с добычей в дом свой! И если гневаешься, что взял я наложниц в дом, то взойди к ним на ложе, когда пожелаешь... И замялся Ахиам, и стал говорить, что понимает он все, и готов терпеть, и что даже в мыслях никогда не покушался на ложе царя. Давид умел найти подход к людям, умел прощать их грехи. Маттафия смотрел тогда на Ахиама и видел, как исчезает гнев на его лице, как преданно он смотрит на Давида. Саул в подобном случае дал бы волю своему гневу. Саул считал себя безгрешным и требовал от людей полного подчинения. Саул не видел своих грехов. Об этом как-то завел разговор Давид со своим священником Авиафаром. И Авиафар, ненавидящий убийцу своего отца, сказал, что ничем не смыть Саулу крови невинных, не смыть крови священников из Номвы, что Саул не ведает, что творит, и Господь отступил от него, и грех разъел душу Саула. И Давид сказал: - Не только вина Саула в убиении священников, кровь их на мне тоже. Я не должен был идти в Номву и искать там защиты. Я ведь обманул отца твоего Ахимелеха, и ты прости, Авиафар, мой страшный грех. Об этом и Господа ежечасно прошу. И при этих словах - Маттафия тому свидетель - встал Давид на колени перед Авиафаром, и тот смутился и тоже опустился на колени, и так они стояли долго, и вместе молили Господа простить грехи. Таков был Давид - и непонятно было, когда он искренен, а когда просто подстраивается под состояние души другого и хочет казаться таким, как этот другой его видит. И все же - Давид умел каяться, и не было дня, чтобы он не воспевал Господа, и наверное за то Господь оберегал его. Маттафия понимал тогда в Секелаге, что развращает людей безделие и сытая жизнь, не должен воин долго держать свой меч в ножнах, ибо прикипает железо ржой своей к ножнам и зеленеет медь. Он об этом говорил с Давидом. Он настоял, чтобы людей разбили на сотни и начали обучать воинским навыкам. И одно тяготило тогда Маттафию - для чего он обучает своих людей -чтобы разить врага или стать на сторону тех, кто многие годы измывался над сынами Израиля, и убивать своих братьев. И сомнения его обрели реальность, и новые испытания повисли над воинством Давида. А началось это так. В один из дней прискакал на взмыленном коне в Секелаг гонец царя Анхуса и привез царское послание Давиду. Анхус в том послании упрекал в бездействии своего нового друга. Написал Анхус на глиняных плитках, что слабеют крылья орла, когда он безвылазно сидит в гнезде, и что все филистимлянские цари клянут его, Анхуса, напрасно пригревшего Давида. И рассыпаясь в любезностях и клятвах в вечной дружбе, просил Анхус подтвердить эту дружбу делом и писал далее, что неподалеку от Секелага, у города Хеврон, пасут израильтяне стада овец Саула, и восхваляют они своего царя и предают поношению Давида. И будет лучшим подтверждением дружбы и преданности Давида филистимлянским царям, если совершит он набеги на нечестивых слуг Саула. Давид ответил тогда филистимлянскому царю Анхусу, что не окрепли еще люди после скитаний среди пустынь, и что надо отковать новые мечи, ибо те, что были, изношены и покрылись ржой. Но не удалась Давиду отделаться хитрыми отговорками. Анхус вскоре прислал новые мечи и ни слова не написал. А когда Давид спросил у филистимлян, доставивших оружие, что велено передать ему, то ответили - что не будет слов у царя Анхуса к другу своему Давиду, ибо обида съела слова, и не будет Анхус вступаться за Давида перед лицом других царей филистимлянских, коли страшится тот обагрить мечи своих воинов кровью рабов сауловых. Давид был мрачен в те дни и не выходил из своего дома. Ночами молил он Господа отвести беду, и неизвестно, что ему ответил Господь. Давид тогда не допускал к себе даже главного своего военачальника Иоава, не говоря уже о нем, Маттафии, простом сотнике. И так продолжалось девять дней, а на десятый Давид вышел из своего дома и неожиданно приказал Иоаву готовить людей к походу. И когда Иоав спросил, куда направит Давид стопы своих людей, ничего не ответил ему Давид, а так взглянул на Иоава, что тот поспешно бросился исполнять повеление своего господина. И в тот день прошел слух среди жителей Секелага, что Давид выступает походом в пределы Иудины, чтобы разорить стада Саула и выжечь его поля, и разрушить поселения сынов Израиля. Слухи эти камнем легли на душу Маттафии, и все воины были мрачны, словно тучи, но не перечили своим военачальникам, а молча готовились к походу и не смотрели в глаза друг другу. Тогда Маттафия решил, что если слухи подтвердятся, то встанет он на защиту пастухов, и никто уже не остановит его, и чтобы не говорил Давид, замкнет он, Маттафия, свой слух, ибо всему есть свои пределы на лике земном. Они выступили из города на рассвете и весь день молча двигались по караванной дороге, ведущей к Хеврону. И каждый из них думал об одном - ужели придется поднять свой меч на мирных пастухов Саула и жечь их поселения. Легкой добычей могли стать эти поселения, ибо все, кто мог держать оружие, были взяты Саулом в его войско. Знал, конечно, тогда Анхус, что Саул готовится к решающей битве, и потому торопил Давида. Филистимлянский царь полагал, что узнав о разграблении пастбищ и своих поселений, Саул вынужден будет разделить свое войско и направить часть его для отражения набегов Давида. Неспешно двигались воины Давида и часто останавливались они. И на второй день пути встретили плачущих странников. Головы их были посыпаны дорожной пылью и песком, одежды разорваны и вырезаны клочья волос на бородах. С криками и рыданиями поведали странники, что великое горе пало на землю Израиля, ибо умер в Раме самый праведный из пророков - мудрый Самуил. И услышав эту весть, воины сошли с ослов и своих коней и пали все на землю и плакали в голос по тому, кто слышал глас Божий и опекал свой народ. И более других был поражен горем Давид, его долго не могли поднять с земли, он бился головой о песок, он стонал, словно был весь изранен, и раны его жгли каленым железом. Он, Маттафия, тоже разодрал свои одежды, тоже, как и все, посыпал голову землей, но слез не было в его глазах. Ибо предстала перед ним та злосчастная ночь, когда по велению Самуила напал Саул на стан амаликитян, когда горели шатры, и метались в огне женщины, и кричали невинные дети. Разумом своим он понимал сколь велик был пророк Самуил, давший по слову Божьему первого царя Израилю. Он знал, что Самуил свершил много деяний, укрепивших Израиль, что презирал пророк праздность и чревоугодие и был истинным пастырем своего народа, но заслоняли все благие дела - отчаянные крики в ночи и та безжалостность, с которой пророк сам разрубил царя Агага. И еще одно отталкивало от пророка - то противостояние царю, которое измучило Саула и отдало его душу на растерзание темным силам. Ужели все это повелел Господь? - расправиться с пленником, придать смерти всех амаликитян от мала до велика, отвергнуть царя Израиля, помазанного на царство по Божьему велению... Таков был пророк. Но это был истинный пророк, которому дано было услышать небеса. И потому все вокруг плакали и стенали, и он, Маттафия, тоже был охвачен печалью - и становилось страшно, что нет теперь человека, который мог вступиться за свой народ перед самим Господом. И Маттафия так и не понял ни тогда, ни после - слышит ли повеления Божьи Давид? Разве мог Господь повелеть Давиду стать сподвижником филистимлян -жестоких врагов Израиля? Было тяжело на душе тогда у Маттафии, не было сил идти дальше с Давидом. Понимал он, Маттафия, что знает Давид о поручении Саула. Знает, зачем послан сюда. Не возвратить прежней дружбы с Давидом. Она утрачена навсегда. Был бы тогда с ними Ионафан, он бы все мог объяснить, он смог бы остановить этот бессмысленный поход. Маттафии же сделать это было не под силу. Оставалось только смирить себя и положиться на волю Господню, и надеяться на то, что смирит Всемогущий Давида. А если не услышит Давид глас Господний, твердо решил тогда Маттафия, что не войдет в общий жребий с тем, кто отошел от народа своего. И никогда не поднимет меч он, Маттафия, против стариков и женщин в пределах земли Иудиной... Ночью остановились у подножья холма, где нашли колодец и разложили костер, чтобы приготовить снедь. Но не хотелось есть никому и быстро разошлись они по наскоро поставленным шатрам, чтобы не смотреть в глаза друг другу и забыться сном, который сменяет дневные мучения и сомнения призрачными видениями. И не волен человек в своих снах, и лишь над праведным человеком реют небесные ангелы, а к омраченным душам в сны приходят демоны. Но не ангелы и не демоны пришли в сон Маттафии, а увидел он своих сыновей - Фалтия и Амасию, и боролись отроки друг с другом, а он никак не мог разнять их, а когда разъединил, то увидел, что лица их в крови, и проснулся в испуге. И понял, что зовут они его к себе, и страх за судьбы сыновей проник в него. Собственная вина мучила его - оставил он надолго сыновей, и опасался он, что гнев Саула дано им испытать, гнев и гонения за отца своего. И дал он тогда себе слово, что поспешит вернуться в свой дом. Рано утром протрубили шофары, и когда Маттафия вышел из своего шатра, то увидел, что Давид сидит на своем осле и нет следа от вчерашних слез и страданий на его лице, и сжаты его губы и смотрит он вдаль с видом человека, который оставил позади все сомнения и избрал свой путь. И с нетерпением ждет сподвижников своих, чтобы направить по этому пути. Двинулись они в прежнем направлении по дороге, ведущей к Хеврону, но когда сквозь утренний туман открылись им лесистые холмы и крыши домов, то неожиданно повернул Давид с дороги, тянущейся к городу, и стали все поворачивать за ним своих ослов и верблюдов, и двинулись по бездорожью, увязая в песках, а потом переправились через мелководную реку Гессею и вступили в пределы царства гирзеян - давних врагов Израиля. И сразу ожили лица у всех воинов, и громко перекликались они, будто дети, и шутили... И благодарил тогда он, Маттафия, Господа, что тот вразумил Давида, ибо милостив Господь, и благословен тот, кто ходит по его стезям. И в тот день показались напрасными все страхи, и понял Маттафия - счастлив человек, не ведающий, что его ждет. Но мог ли Маттафия в тот день представить, какие испытания еще уготованы ему... Открылось им к вечеру место у оазиса Гесата, где в тени пальм у родника раскинулись шатры ненавистных гирзеян, было оплетено то место изгородью из тростника, и не видно было нигде стражей, и не преграждали путь рвы, ибо были гирзеяне кочевым народом, признавшим власть филистимлянских царей, исправно платившим им дань и жившим без страха под защитой филистимлянского войска. Никто не заметил приближения воинов Давида, и остановились они, чтобы договориться, как разбившись на два отряда, внезапно захватить гирзеянский стан, и были веселы, ибо предчувствовали легкую добычу. И тогда Давид сказал своим воинам слова, смутившие многих. Он говорил, вглядываясь в лица, он требовал полного повиновения и решительности. Он сказал тогда: "Предал Господь в наши руки нечестивых гирзеян. Не вняли они гласу Всевышнего и отступились от веры в него, и повсюду поставили своих идолов на холмах, и разоряли они города наши, и разбойничали на караванных путях. Не должен ни один из них дожить до восхода солнца!" И хотя смутили эти слова его, Маттафию, но поначалу полагал он, что Давид просто перед битвой хочет, чтобы вспомнили все урон, нанесенный гирзеянами в прошедшие годы, чтобы наполнили свои сердца огнем мести, когда будут сражаться с воинами гирзеянскими. Но потом увидел он, что не только к воинам гирзеянским относились слова Давида. И все случившееся напоминало ту ночь, когда в стане амаликитян он впервые увидел, как могут быть жестоки воины, и как пролитая кровь возбуждает жажду новой крови и рождает ненависть... Дождались они тогда заката, и затрубил священник Авиафар в шофар свой, и ринулись воины на поселение врагов Израиля. И он, Маттафия, был среди них, и достигнув ограды, засел там со своими лучниками. И все произошло быстро по времени, как это и всегда бывает при внезапном нападении, но казалось тогда, что застыло время, застыло, чтобы остаться болезненной занозой в памяти. Словно скирды сухой соломы вспыхнули шатры, подожженные сыновьями Шимовыми, и так осветилось все вокруг, будто зажглось яркое солнце среди ночи и пыхнуло в глаза кровавым жаром. Выскакивали из горящих шатров гирзеяне, швыряли копья наугад, не зная откуда грозит им опасность, и кричали истошно испуганные женщины. И падали гирзеяне, пораженные смертоносными стрелами лучников. А те, кто избежал разящих стрел, нашли свою гибель на острие мечей. И он, Маттафия, увлеченный боем, бросился в стан гирзеянский и там сразу вступил в схватку с грузным, поросшим гривой рыжих волос, воином, и бились они долго на мечах, пока Маттафия не изловчился, ушел от удара, и тут же, присев, снизу воткнул меч в живот гирзеянина И сразу же бросились на него еще четверо, и не справиться бы ему самому, если бы не быстрый и ловкий Ассаил, который прыгнул в схватку словно лев. Встали они спина к спине, и в два меча отразили гирзеян. Охватила в ту ночь гирзеян страшная паника, кричали повсюду гирзеянские женщины, и дети отчаянно пищали, словно раненные зайцы. И не было для них защиты, ибо пали все воины гирзеянские. И увидел Маттафия, что пронзают своими мечами воины кричащих женщин и бросают в огонь детей. И пал он на колени и молил Господа вразумить воинов и остановить резню. Но молчал Господь. И лилась кровь невинных, и никто не гасил огонь, пожирающий шатры. Повторилась такая же кровавая ночь, какая была в стане амаликитян... И услышал он совсем рядом душераздирающий крик. Крик и рыдания. И увидел он, как ухватили за волосы гирзеянку братья Шимовы и с гоготом волокут к можжевельному кусту, и пинают ее ногами. И бежал за ними, цепляясь за их одежды, плачущий мальчишка, лет семи, похожий на сына Маттафии - Амасию. Такие же были у него черные круглые глаза. Только были они расширены от ужаса, и рот его был разодран криком. Маттафия, не раздумывая, схватил тогда мальчика, чтобы уберечь ему жизнь, а тот зашелся в крике, отчаянно отбивался и прокусил ладонь Маттафии. Упрятал он мальчика за большим валуном, засунул в корзину, а позже оттащил ее в свой стан и навьючил на своего осла. Решил он тогда твердо, не ожидая конца кровавой расправы, тронуться в путь - навеки расстаться с Давидом и вернуться в свой дом. И хотел он пуститься в путь, не ожидая рассвета, но заметил его Авесса и закричал: "Куда ты? Еще не все добиты гирзеяне, поторопись, Маттафия, много есть там длинноногих и полногрудых женщин, и полно овец и коз, и верблюдов!" Маттафия сказал ему тогда: "Сейчас вернусь и поспешу за тобой." И отстал в темноте от военачальника. Но не дано было Маттафии уйти незамеченным. Возвращались воины, опьяненные кровью и похотью, окружили его, похвалялись своей добычей и удивлялись, что всего одну корзину набрал себе Маттафия. Пришлось вести осла вслед за воинами. А позади шел Давид, уставившись в землю, и у него не было никакой добычи, и Авесса догнал Давида и поднес ему серебряный кувшин, но Давид молча отстранил жаждущего угодить ему военачальника. Маттафия всю ночь не спал, опасался, что заплачет спасенный им мальчик, упрятанный в корзину. И когда уже светало, заслышав сдавленные всхлипы, Маттафия подбежал к корзине и приоткрыл ее - и замолчал мальчик, сжался в испуге, видимо, понимал, что надо затаиться, чтобы избежать погибели. И с такой ненавистью смотрел своими большими, словно черно-белые плошки глазами, что Маттафия невольно отвел свой взор. И не глядя на мальчика, стал объяснять, что не враг ему, что надо молчать, и что будет приносить еду ему, и очень скоро обретет отрок свой дом. Мальчик молчал, сжавшись в тесной корзине, но наверное понял о чем говорилось, ибо сходны языки всех народов, живущих в земле Ханаанской. Успокоил он мальчика, дал ему лепешку, намазанную медом, отошел немного и услышал, что неподалеку кто-то говорит сам с собою и тяжело вздыхает. Маттафия пошел на эти звуки и едва не наткнулся на Давида. Сидел тот, обхватив колени руками, и каялся перед Господом, и просил освободить душу от греха. И говорил, обращаясь к Всевышнему: "Удали меня от преступлений, как удалил восток от запада и небо от земли, ибо кратки дни человека, из праха он создан и прахом станет, как цветок полевой отцветает он, зачем же кровью обагрять его дни. Заблудились мы среди грехов наших на дорогах пустынных, прости нас, Господи, за кровь невинных прости..." Давид поднял голову и увидел, что стоит подле него Маттафия и посмотрел на Маттафию злобно, с укором, будто знал, что сокрыл он, Маттафия, гирзеянского мальчика. И спросил его тогда Маттафия: "Доколе всем погибель нести будем?" И сказал ему Давид: "Если спасется хоть один из гирзеян, то донесет на нас, и нету у нас другой стези, и так уж устроен мир наш, если ты не убьешь, то тебя убьют. И на все воля Божья. И грех на одной душе моей..." И молча отошел от него Маттафия. Понимал, что мучается душа Давида, и никому о том не может поведать царь, ибо должен быть он крепок и силен в глазах своих воинов, и покаяния не должны смущать их. И не поставлены пределы для грехов Давида. И если Давид захочет лишить жизни его, Маттафию, то будет это решение непреклонно, и лишив жизни своего прежнего друга, оплачет он его и сочинит печальную песнь о дружбе и своем горе... Снова подошел Маттафия к своему ослу, поправил корзину, стоящую подле, и решил тогда, что надо со всеми вместе возвратиться в Секелаг и там найти женщину, заплатить ей и отдать отрока на время, а потом, улучив подходящий день, отправиться с этим отроком в Гиву. Но пролег их путь не напрямую в Секелаг, а пришли они сначала в Гефу, пригнали туда множество овец, ослов и верблюдов, захваченных у гирзеян, в дар филистимлянскому царю Анхусу, и встречали их песнями, и было праздничное пиршество в Гефе. И Анхус спросил тогда у Давида: "Откуда такая большая добыча и прибавление к дому моему? На кого нападал и кого поразил мой друг Давид?" И Давид ему ответил: "Тех уже нет, кто поражен был, и были то иудеи, враждебные тебе из полуденных земель Иудиных, и предал их Господь в руки мои, и никого не пощадили мы из пасущих стада, ибо сыновья их ушли в ратники к Саулу..." И был доволен Анхус, лицо его сияло, он обнял Давида и благодарил его, и поднимал на пиру за здравие его полные чаши, восхваляя храбрость Давида. И говорил своим военачальникам: - Не верили вы, что можно приручить льва! А я сумел сделать его своим другом! С нами Давид, и недолго уже осталось жить Саулу, ударим по его войску, и рассыплется оно, как дом, построенный на песке! И все филистимляне дивились мудрости Анхуса и пили за своего царя. А Давид сидел молча и не шелохнулся, будто идол, вырезанный из дерева. Маттафия же быстро покинул пиршество и бродил по улицам Гефы, и не встретил там ни одной женщины, которой можно было бы доверить спасенного отрока, ибо попадались на его пути или болтливые, или ступившие на путь блуда, или попрошайки, и все предлагали за умеренную плату, но не лежала его душа к ним... Определился он в Секелаге, куда вскоре возвратились все воины, на постой в дом кожевника Иоаша. Дом этот стоял на окраине города, приткнувшись к большой, уступчатой горе, и подле дома были выстроены просторные навесы, где дубились кожи. Сам Иоаш был из колена Завулона, жил раньше в Изреельской долине, но женился на филистимлянке, вот и осел здесь, в Секелаге, сыновья подросли, разбрелись по земле Ханаанской, он же остался только вдвоем с женой. Он был угрюм и молчалив, работал от восхода до заката, жена располневшая, но юркая и расторопная, тоже все время была чем-то занята, и все в доме было ухожено и прибрано, и снедь она умела приготовить и ткала сама, и шила, и мужу помогала. Маттафия заплатил ей вдвое больше, чем платили обычно постояльцы, а про гирзеянского мальчика сказал, что тот сирота, взял его с улицы, пожалел. Да и не расспрашивали хозяева ни о чем, а хозяйка вскоре привязалась к найденышу. Но мальчик признавал поначалу только его, Маттафию, и всякий раз, когда возвращался Маттафия из воинского стана, встречал его у ворот дома и знал, что всегда припасены для него какая-нибудь сладость или лакомство. Быстро выучивал мальчик незнакомые для него слова, но не истаивала печаль из его глаз, и был он не по-детски задумчив. Мальчика звали Анзиахендр, и был он еще мал и не мог объяснить, что значило это имя. И стал называть его Маттафия - Шалом, что означало мир. И говорил ему - ты теперь мой мир, и хочу, чтобы не держала рука твоя копья и меча. И мальчик согласился с этим именем и стал откликаться на него. Часто в те дни обращался он, Маттафия, к Господу, молил Вседержителя о доме своем, славил Господа. И мальчик тоненьким своим голоском повторял вслед за Маттафией слова молитвы. Маттафия возрадовался тогда, что обретет мальчик истинного Бога и будет отвращен от рукотворных идолов. Показывал ему Маттафия на небеса, где обитает Всемогущий Господь. Не понимал его мальчик, и перстом указывал на него, Маттафию. А он улыбался гирзеянскому мальчику, которому нужен зримый Бог, стоящий рядом, Бог - спаситель, и Маттафия объяснял мальчику, что вездесущ Господь, и дух его пребывает в каждой душе, а на небе престол его. И еще объяснял мальчику, что надо забыть страшную ночь огня и крови и на всякие расспросы отвечать, что отец ему он, Маттафия. А лучше всего не ходить по улицам, а гулять во дворе и не удаляться от дома хозяина-кожевника и смотреть лучше, как тот дубит кожи, как распяливает шкуры на жердочках, как усердно работает, ибо во всякой работе заключен замысел Божий и есть благо для других людей, которых шкуры эти укроют от холода. В те дни мрачное настроение не покидало его, и гирзеянский мальчик был единственным существом, от которого успокаивалась душа и теплело на сердце. Будто в этом мальчике соединились оба его сына - Фалтий и Амасия, будто их волосы он гладил и словно с ними затевал забавы и игры. И готовился тогда Маттафия тщательно к возвращению в Гиву, он долго выбирал подходящий день, но его замыслам не дано было сбыться. В один из вечеров настойчивый стук в окно прервал его беседу с мальчиком, и когда Маттафия вышел на крыльцо, то поначалу не обнаружил никого и хотел было возвратиться в дом, когда заметил, что у стены таится человек и делает ему знаки рукой. Они отошли от дома и сели под смоковницей за пристройками, где, словно летучие мыши, висели на жердях распяленные шкуры. Даже в полумраке вечера было видно, что путник, отыскавший Маттафию, устал от дальней дороги, и когда Маттафия набрал ему воды из колодца, то незнакомец жадно осушил почти полный кувшин, потом поблагодарил и поведал, с чем связан его приход. Это был посланец от Авенира, поначалу он вел себя настороженно, видимо, ему было приказано выведать - не стал ли он, Маттафия, врагом Саула, не подпал ли под власть Давида и помнит ли о поручении своем. Маттафия ответил, что все помнит и не был никогда предателем своего царя, но поднять руку на Давида не сможет. И сказал посланец, что это и не требуется, что Саул готов простить Давида, и что единые цели должны быть и у царя, и у Давида. И рассказал о самом главном, ради чего и был послан: "Войска царей филистимлянских соединились и подходят к Изреельской долине, Саул тоже собрал большое войско, и близится кровавая битва, в которой решится судьба всех сынов Израиля. И надо уговорить Давида, чтобы воинство его напало с тылу на филистимлянский стан". Посланец Авенира торопился и не захотел оставаться на ночь, и попросил его Маттафия передать Авениру, что сделает все возможное и не допустит того, чтобы Давид сражался в рядах филистимлян и постарается убедить Давида повернуть оружие свое против филистимлянских царей. И еще попытался Маттафия расспросить посланца о своей семье, о женах и сыновьях, но не знал ничего посланец. И попросил Маттафия при расставании, чтобы отыскал он в Гиве Зулуну или Рахиль и поведал им, что скоро возвратится он, Маттафия, и чтобы если удастся посланцу встретить сыновей - Фалтия или Амасию, обнял их и передал, что отец скучает без них. Маттафия долго смотрел вслед посланцу, удаляющемуся по дороге, пока не слился тот с тенями деревьев и пока шаги его были слышны в вечерней тишине. И хотя дал Маттафия слово, что исполнит повеление Авенира, но оказалось все не так просто. Давно уже не вступал Давид в доверительные беседы со своим бывшим другом. И понимал тогда он, Маттафия, что утратил доверие Давида и теперь, когда станет уговаривать его, еще раз подтвердится, что послан в стан Давида из Гивы с царским поручением, и жизнью своей можно поплатиться за то, что осмелишься предстать перед Давидом и открыть замысел Авенира. Но не было пути для отступления, и не о своей жизни надо было думать, а о спасении всех сынов Израиля. В ту ночь он почти не спал, он искал слова, которые дол