, трубы пароходов, хотя они стояли на месте. Это только с берега, в такой вот мутный день, кажется, что море оканчивается теми пароходами, которые в нем видишь. А когда углубишься в море, то поймешь, как густо оно заселено. Зная почти все пароходы, Суденко видел, как они прошли "Кольскую Землю", этот плавучий женский монастырь, потом "Новороссийск", весь чистенький, голубой, хоть и возит уголь, и белый, как облако, теплоход "Сакко и Ванцетти", и две номерные шхуны от рыбаков, и гидрографический корабль. А вдали, где Болваний пролив сообщался с другим, закупоренным льдом, различилась могучая фигура атомохода, осевшего своей тяжелой сталью. Похожий на снежный вулкан с огромным кратером, он стоял возле мыса, сосредоточенно раскусывая свое атомное ядро. Описав дугу, Гриппа прошел открытым морем с серой и быстро пенившейся, словно приготовленной для стирки, водой. И когда казалось, что уже ничего нет, стали проступать островки, очень зеленые в тумане, со снежными склонами. Когда же повернули к одному из них, то его изумрудная зелень, напоминавшая подстриженный газон, оказалась жалкими пятнами мха, облепившими, как струпья, нежилой каменистый берег. Даже голые камни, между которыми Гриппа направил лодку, выглядели приветливей, чем эта земля, окруженная океаном. Но когда Гриппа выключил двигатель и лодка успокоилась, покачавшись на своих волнах, они почувствовали величие тишины. - Бухта Чулок, моя любимая, - сказал рыбак. - Тут хоть и ветрено, не холодно совсем. Наверху есть сарай, щелястый весь, но если заберешься, то можно вспотеть. Даже сам не знаю отчего так. - Вот и поживем, если тепло. - Ого! Через неделю не усидишь. Гриппа открыл трюм, и Суденко увидел на столике белый хлеб, жареную утку, завернутую в чистую бумагу, и бутылку водки - большую редкость в этих местах. Выходило, что он все приготовил специально. Что ж, все рыбаки такие: им мало поговорить. Для них важны место, антураж. Все обставляется со значением. Но тон встречи был задан Гриппой иной, чем в Полынье. Поэтому Суденко дал себя увезти и старался не обращать внимания на детали. - Просто удивляюсь, - сказал он, осмотрев лодку. - Как будто в пруду гоняешь, не в Полынье. - А что Полынья? Я и там не пропаду. Заштормит - к берегу пристану, обогреюсь. Чего мне сдуру переть? Чайка пролетит, я ее сварю, съем... - И поторопил: - Ну, давай! Чего зря сидеть? - Что давать? - Тащи сюда. - Снял румпель, положив его на банку для ограждения. - На воздухе веселей... - Потом неумело глотнул из горлышка, поперхнувшись. - Пойло, а не алкоголь. - Не употребляешь? - Не-ет! Это ни к чему мне. Суденко позабавило, как он это сказал. - Правильно. - Я видел, Жора, как пьют до смерти, видел кровь из-за пьяни... Ты стоял под ножом? - Обошлось. - А я стоял. И понял так: люди один одного жалеют только в работе. А после работы - нет! - Он вытер о ватник засаленные уткой пальцы. - Правда, не все, бывают исключения. Но многие из тех, кто сюда приезжает, способны на подлость. Только природа никогда не продаст, не обманет. - Поэтому ездишь один? - Стараюсь, хоть н запрещено. Вначале арендовал лодку у мужика с больной рукой: заражение крови. Считалось, что с ним. Потом погранцы разузнали. Мужик говорит: "Я тебя не буду пускать, а то меня выселят. Бери человека". Кого брать? Когда один, знаешь: если не вернешься, сам виноват. А если голова появится впереди, то даже толком не выстрелишь. Нужен был такой человек, которому я мог бы довериться как себе. Вот тогда я и выбрал Марченко. И замолчал. Было ясно: он подвел разговор к теме и представлял другому вести дальше. Собственно, Суденко хотел узнать только одно: как погиб Марченко. Но так как попался не просто рыбак, а Володин товарищ, то возникал еще вопрос: почему они оказались в разных лодках? Какой из них первый, какой второй? Наверно, не столь важно. - Володя не на твоей лодке погиб? - Он на другой лодке ездил, их ездило трое. Лодка похуже этой гораздо... - Рыбак, погасив в воде окурок, сунул его в карман. - Но такую, как моя, не сразу сумеешь купить. Да и не позволят, если на то. - Володя сам от тебя ушел? Или, скажем, так: ты его "попросил"? Ведь будь он с тобой, он бы не погиб. Или я ошибаюсь? - Тут их несколько, вопросов... - ответил он после минутной паузы. - Вначале так: как ушел? Произошел случай, после которого он оставаться не захотел. Я его не гнал, наоборот. Но он все решил по-своему. - Можешь рассказать? - Для этого, кажется, и сидим... - Он приподнял шапку, пригладил редкие волосы. - Было так: вышли в море - нагнало плавник, боялись за сети. Вышли рано, рано... А тут погода шесть раз меняется в сутки. Я сидел на руле, признаюсь, проворонил удар. Лодку крутнуло, сбило с гребня - выпал за борт. - Ты? - Я ж говорю! Падая, успел выбить газ - чисто страховочно, чтоб он не уехал. Короче, в воде. Один, без лодки. Впервые за много лет. Володя дергает шнур - мотор не заводится. Наверное, и это подействовало. Подумал: все, погиб. Прямо руки опустились. Смотрю на Володю: его в лодке нет. Плывет... меня спасать! Хорошо, что ветер был встречный, подогнал лодку. Потом отогрелись на угольях, - Гриппа счастливо отдышался, пережив все опять. - Ну н что? - Все. - Что-то я не пойму: из-за чего же он ушел? - Прямо он не сказал. Думаю, из-за того, что заглушил мотор. Но ведь не то чтоб не доверял - механически! Ведь знал и такие случаи... Ведь в море как? - говорил он, подняв свои темные глаза. - Вода его защита. Море не хитрит с тобой, оно просто отводит пять минут. Что я могу сделать за пять минут, если один за бортом? Даже если он тонет, я не имею права вылезать с лодки. На веслах он бы меня спас. А так просто случайность: помог ветер. - А как он погиб? - Вышли втроем, с метеосводкой в кармане. А что метео? Ему доверяй, но проверяй! Попали в волну, рулить не умеют. Один выпал, стали его спасать... А ведь я его уговаривал: не иди к другим, рыбаком тебе не быть. Валяй ко мне, занимайся строительством. Ведь мы к тому времени все обговорили про дом. Он был у меня, видел, как можно жить. Денег у него не то что на дом - на приличную лодку не было. Но что деньги, если рядом товарищ? Между прочим, моя жена с ним ладила. Я прямо его молил! Нет, не послушался, все погубил... - Да-а... - Вот теперь скажи: чего он ушел? Что он хотел этим доказать? И кому, кому? Ведь ты его знаешь не меньше меня... Гриппа сильно переживал, говоря это, не боясь и не стараясь себя показать, что от Суденко не ускользнуло. Теперь он понимал, что рыбак не случайно выбрал его. Ведь для Гриппы уход Марченко - пятно. Особенно в пограничном море. Он сразу выпал из братства людей, имеющих сети и оружие. Притом сложность была в том, что никому ничего он не мог объяснить. Случилось нечто, чего он и сам не вполне понимал. И сейчас, не утаивая ничего, просто хотел разобраться. Но кто из них прав, кто виноват? Конечно, Гриппа, проявив недоверие к Марченко, унизил его как товарища. А Володя, бросившись спасать рыбака, поступил благородно. Но тем, что оставил лодку, заранее губил и Гриппу, и себя. Получалось так, что Гриппа себя выдал как плохой товарищ, а Володя - как плохой рыбак. Только еще неизвестно: чему отдать предпочтение? Приди к нему завтра плохой водолаз, полезет он с ним в воду? Нет. И не будет смотреть, хороший он или плохой человек. Это в армии для всех закон один - устав морской службы. Здесь же каждое море имеет свою психологию... Куда денешься от жизни? А то, что сказал рыбак, сама жизнь. Это глубоко. Все остальное - вокруг да около: рассуждения. И даже если рыбак, спрашивая совета, имел какие-то сомнения на этот счет, то это были его личные сомнения. Нет, не хотел Суденко брать на себя роль арбитра. Да и Володя не уполномочивал его на это. Для него хватало того, что он выяснил. Он не открыл для себя ничего нового. Во всяком случае, ничто не объясняло просьбы Володи про дом и прочее. По-видимому, это была другая тема, отдельная. - Давай отложим этот разговор, - сказал он. - На завтра, на послезавтра. Понимаешь, другое в голове... Рыбак поставил бутылку на место: - Ладно. Было видно по его лицу, что он испытал облегчение, выложив то, что мучило. Выведя лодку из заливчика, не припустил к порту, а повел ее медленно, заглушил мотор. Осматриваясь, Суденко увидел свет над головой. Наверное, там было какое-то вращение ветра, который прокрутил воронку до солнца, и небо напоминало рану, открытую на высоте. Гриппа, не отпуская руль, протянул руку и взял свою ржавую одностволку, развязав полотенце на магазинной части. - В кого ты собрался стрелять? - Обещал чайку дочери, - объяснил он. - Для чучела. Чаек тут носилось немало, не таких, как возле острова, а белых, морских, но Гриппа, подобравшись, как рысь, искал среди птиц что-то, зорко вглядываясь своими темными, округлившимися глазами. Выстрелил он внезапно, с левой руки, почти не целясь. Суденко, неплохо стрелявший сам, оценил его выстрел как бесполезный. Однако оттуда, из солнечной мути, увеличившись с темного пятнышка, величиной с муху, до размера громадной птицы, что-то упало в воду и забилось с плеском. - Я же сказал, что будет чучело! - воскликнул Гриппа с торжеством. - Считай, что очко в пользу наших. Птица все еще билась, ударяя с такой силой то одним, то другим крылом, что выплескивала из-под себя волну, но голова у нее провалилась до самых предплечий, так что она как бы крутилась на шее. Гриппа предупредил, когда вытаскивали голову, что она и такая может ударить - влепляет так, что глаза вылетают брызгами. Однако она лишь обмахивала их крыльями, идеальными по форме, в разлиновке темных полос, такой длины, что когда они примерились к ним размахом рук, то едва укладывались в одно крыло, достигая кончиками пальцев до распушенных кисточек. Это было зрелище, когда она закрыла собой почти всю лодку - одна белоснежность в фиолетовостн полос, с отглаженными воздухом до скольжения перьями, - такая вот лежала сейчас, затмив все вокруг своим мертвым великолепием. - Какой-нибудь ледовый альбатрос? - Альбатрос - сопли, - сказал Гриппа презрительно.- Это сокол, летает в Полынье. Охраняется государством. - Разве можно такую птицу для чучела? - Я не то что сокола - простую гагу через раз бью, - ответил он. - Мне трех уток на месяц хватает! А этот человека мог убить, раз сюда прилетел. Такой, если отбился от стаи, опасен. Только кому докажешь, если поймают? Сразу выселение. Суденко осмотрел его одностволку, способную на такой снайперский выстрел, но ничего в ней особенного не обнаружил, подумав, что этот Гриппа просто классный стрелок. Однако рыбак, обидевшись за ружье, стал возражать. Он был убежден, что то, что есть у него, самое лучшее. И все рыбаки были такие. - На оружие смотришь как? - принялся он объяснять.- Чтоб хромированное было как надо: в этом его долговечность. А воронье, нарезка, свистульки всякие - это сопли... И главное, как в руке лежит: чтоб было по твоей руке. Ведь ружье - это защита, средство выжить. Я никогда не выйду в море без ружья. В таком духе он распространялся еще, и это его элементарное рыбацкое хвастовство, а также склонность к рассуждениям, сильно смазывали то впечатление, которое он, вероятно, производил в деле. Суденко, дослушав его, сказал: - Пошли. Обратно двинулись с сильной зыбью, выстраивавшейся против ветра, и лодка, подскакивая на ней, ударялась о гребни волн, как о железо, но шла быстроходно, здорово, весело, а главное, Гриппа ее вел хорошо: своим скользящим однолинейным шагом, как бы под диктовку волн, и в то же время используя малейшие изменения в их порядке, чтоб тут же выровняться на поселок, качавшийся на острие стрелки компаса, который стоял в деревянном ящичке с синим стеклом, похожим на большой фонарь. Сейчас они искали приливное течение, которое по времени проложило дорогу на поселок, и снова прошли окраиной каравана, слыша удары колоколов на судах, звонивших как в церкви, а потом, обогнув остров, легли на сирену буя Экслипс, и тут как ступили на гладкую полосу разлитого масла, и пошли по ней с ветерком, ничего не видя в массе тумана, который крутился, как шар, но и ничего в нем не боясь, так как все пароходы замерли на своих местах, но внезапно на пути к поселку увидели что-то - нет, не шлюпку, не бот! - а лодчонку, какой-то мозглячок с парой весел, который, выставив крошечный огонек, шел против течения с такой скоростью, с какой они примерно шли по течению с мотором, и кто-то в нем сидел, втыкая весла с таким смаком, словно выбрасывал из моря пригоршни серебряных монет; и все эти чудеса - в круговерти брызг, в тумаках зыби, от которой мог упасть на колени здоровенный пароход, на воде, с которой слетело все живое,- какой-то, видно, пьяный или больной, так что даже Гриппа, посмотрев, как он идет, удивленно покрутил головой. 10 Поселок был совершенно чистый, ясный после тумана, странно красивый своими зелено-фиолетовыми домами и быстрой, струящейся водой, переливавшейся как темное серебро. Они пересекли гавань и пристали к ее внутренней стенке, уткнувшись под ободранные сваи с торчавшими ржавыми болтами. Одна свая, лежавшая на плаву, имела громкое название: "Слип". Притопив ее, протянули лодку, а потом отпустили сваю, чтоб осушить. Гриппа начал вычерпывать воду, подложив ящик под киль. Второй, голубой, бак был почти пуст, и отнес его в сарай, где Гриппа имел свой закуток. В развалюхе было опрятно, пахло канатами, осмоленными от порчи и сырости. Все детали лодок лежали на полках, все открыто. В закутке Гриппы была припрятана бухта марлиня, белого, в две нити. Наверное, спер с какого-то парохода. Наливая бензин из канистры, Суденко услышал, как где-то в углу поскребся лемминг, сунулся в дыру и затих. Когда принес бензобак, Гриппа закончил вычерпывание и вытрясал гравий, забившийся между банок. Они завалили лодку под ветер, чтоб скорей просохла, укрыли брезентом двигатель, еще теплый. Гриппа пожаловался, что искрит аккумулятор. Обрезав концы, чтоб не было соединения, занялись им, наскоро подкрепившись горячим чаем из термоса. В двух шагах была кузница с флюгером в виде петуха, где производился обжиг якорных цепей, - чугун очень хрупок на холоде, если его не закалить. Оттуда раздавалось постукивание молоточков по наковальне, а потом к ним вышел кузнец, пожилой, в фартуке, с расстегнутой на груди рубахой, где мокро курчавились завитки седых волос. Было приятно заниматься этой простой работой, расхаживая по гальке, похрустывавшей, как карамельки, от сарая к лодке и обратно. Невольно представилось, что он тоже мог бы иметь свой закуток в сарае, ходить в море для удовольствия, а потом, поднявшись наверх, ожидать, что пройдет Рая. Жизнь могла наполниться этим не на день, не на два. Однако, хоть он и думал так, мысль эта проскальзывала краем души, не задевая того, что в ней было. Окончив работу, они решили разойтись. Гриппа хотел забежать на почту, а Суденко сам не знал, куда идти: "Кристалл" ушел и не возвращался. Закрывая сарай, рыбак оглянулся на сторожевой пост и переменился в лице. Андала, старшина патрульного катера, обойдя галерею, спускался по деревянной лестнице. - Погранцы здесь... - проговорил Гриппа, не попадая от волнения палочкой в пробой. - Да я его катер в море видел! Они ж ушли... - Андала здесь с утра. Я видел его на гидробазе. - Если проверит лодку, все. Море закроет. - Оно скоро само закроется. - Он его и на следующий год не откроет. А ходить по закону, на восемь миль... Ты с ним в каких отношениях? - В плохих. - Андала... - Гриппа прямо оцепенел от страха. Андала, сделав вид, что не замечает, остановился, похлопывая прутом по своим кожаным галифе. - Ты вот что, - сказал Суденко. - Ты иди. А если он тебя зацепит, ввяжусь я. Гриппа стал подниматься по насыпи, разбрасывая ногами гальку, и Андала, хмуро глядя, как он подходил, не сказал свое обычное: "Нарушаешь?" - но и не ответил на приветствие, с которым к нему обратился рыбак. Он его не тронул, удовлетворясь трепетом рыбака, которого, как и всех остальных рыбаков, а также морских охотников, вертолетчиков с ледоколов, браконьерствующих с воздуха, крепко держал в своем большом кулаке. Он тоже мог летать, и так же спокойно пересаживался с катера в вертолет, как с вертолета в вездеход или в рыбацкую лодку, если другой посудины не было. Наверное, на вертолете, оставив свой катер, он сюда и прилетел. Тощий, с большой головой, с огромными ступнями и кистями рук, он застыл на месте, как хищный ворон, и, пропустив рыбака, теперь ожидал Суденко. Даже отчего-то решил поздороваться с ним и протянул поврежденную руку, перегнув ее в кисти. - Стал водиться с рыбачками? - Разве нельзя? - Как бы он не подвел тебя под монастырь, как и твоего дружка. - Меня не подведешь. - Может, и так. - Андала длинно сплюнул под ноги. - Все равно его попру,- сказал он. - За что? - Нарушает. Положено на лодке быть двоим. А он все один и один. - В чем же дело? Дай второго. - Дать? А кто его захочет брать? - На такую лодку! Разве никого не найдется? - Вот и мне интересно. Разговор, как всегда, был с многоточиями, за которыми угадывалось одно: взаимная неприязнь. Они не ладили с той поры, как Андала поймал Ковшеварова с сетью. Доставил его в отделение под конвоем, как преступника. Конечно, закон был на его стороне. Но если закон позволял ловить рыбакам, то почему не могли они? Все было в отношении Андалы к "Кристаллу", которого он называл ублюдком. Суденко давно бы прекратил с ним всякие отношения, если б не сам Андала. Даже если разговор оканчивался ссорой, он затевал новый как ни в чем не бывало. - У вас, кроме Просекова, моряков нет, - завел он опять. - Вас не назначают на ублюдок - вас на него списывают. Спасатели! Ни разу в поселок не вышли. Интуристы, мерзлота... - говорил он, закипая мрачным, прямо злобным наслаждением. - Да я с любым бы из вас под одним забором не сел!.. - Велика честь. - Девчонку взяли, а остальных... времени не хватило? - затрясся он, вытягиваясь, с прижатыми руками. - Прогулку себе устроили в Полынье! Красочку разводили... Лазали целый день за подводными часами!.. - Полегче! - Суденко, побледнев, шагнул к нему. - А то ведь я и по морде могу дать. Андала толкнул его в плечо: - "Шторм" работает в эфире... Андала умел действовать на мозги крутыми поворотами темы, голословными утверждениями. Но Суденко знал его приемы. - Никакие сигналы с такой глубины невозможны. - Даже акустические? - Тем более. Что такое акустика? Вибрация, колебания. Из воды в газ или в воздух - они не передаются. Две абсолютно разные среды. - Значит, молчание в оба конца? - Да. - Буек уже есть! Как ты объясняешь? - Буек я не видел, его еще надо найти. А если ты чего-то не знаешь, так спроси. Или вообще помолчи. Так будет лучше. - Да я уверен, что они о вас знают! И девчонку выпустили, когда вы пришли. - Такая уверенность - не гарантия. - И я так думаю, что там их трое, - говорил он.-Радист отвечает за связь, ученый - за материалы. А мальчик с воздухом. Они его берегут в пароходе. Суденко направился прочь, Андала его остановил. - Я у тебя одно хотел спросить. Вот ты сказал Черноброву: люди с пароходом. А как же девчонка? Поднялась сама и живет. - Не совсем так. Подняли ее мы. И какое-то давление, критическое, удалось снять. А то, что живет, так это еще не все. - Берут же из подлодок... - Я тебе объясняю: подлодка принимает море на корпус. У нее два стальных корпуса. Там люди сидят с одной атмосферой. Там главное - добраться до них, до воздуха донести. А здесь они под давлением, неизвестно какие. И дышат неизвестно чем. Какой у них может быть кессон? Как его выводить? Да они, как мины, будут взрываться наверху! Их надо брать с пароходом, с окружением. - Вот и возьми. - Только я ведь вам тоже не сказал все: я не знаю, как поднять "Шторм". - Чего же ты тогда крутишь мозги? - Море изменилось. Я на это не рассчитывал. - Как же тебя понимать? - Андала, сунув руку за пазуху, с ожесточением почесался. - Выходит, теперь ты... мальчишку ты теперь, ты... - Он смотрел невыносимо, как нечеловек. - Ты лучше - спаси! Спаси... Выбрался на улицу, оказавшись напротив винного магазинчика. От него взял направо, к тротуару, но уткнулся в какой-то сарай, отхожее место. Вернулся обратно, сверился с насыпью: магазинчик повыше. Просто его красная дверь отсветила в другой стороне. Ведь тумана нет, значит, рефракция... Не обращая внимания на висящий в воздухе мокрый тротуар, пошел в сторону от него, смело ступил в канаву с несущейся водой, почувствовав под ногами доски... Вышел на дорогу! И начал подниматься, приспособившись окончательно, глядя на арбалитовые дома, стоявшие за тротуаром, с правой стороны. Дома казались пустыми, но это только впечатление: сейчас уже полпоселка знает, что ты прошел. А кроме тротуаров тут еще были дощатые мостки, перекинутые через деревянные короба, которые имели направление свое, - в них, обложенные слоями ваты и прессованных опилок, лежали трубы топливной магистрали. От всех этих коробов, мостков, тротуаров, перекрещивавшихся через пять шагов, возникла какая-то сумятица в голове. Вдруг увидел, как промчался повар Дюдькин, с закатанными до локтей руками, вымазанными тестом... Что за ерунда? Какого черта он растерялся! Кто им дал право? Да ему наплевать, что скажет кто-то! Любая операция имеет единые, четкие правила, которые он должен выполнять. Просто зашибло мозги! Сейчас нужен приказ. Немедленная связь с отрядом... Повернув назад, со всех ног бросился к "Кристаллу". У поворота перешел на спокойный шаг, пошел медленно. В гавань входил "Агат", морской спасатель. 11 Акульей формы, весь в порезах и шрамах от буксировок, горевших, как медали, на стали, он шел с той стремительной и в то же время словно замедленной скоростью, которую в море не ощущаешь, так как она действует усыпляюще. Но здесь, в маленькой гавани, где морские спасатели появлялись не часто, чудовищное скольжение "Агата" вызвало переполох. Хлопали двери кают, глохли моторы на причале. Люди выскакивали посмотреть, как идет "Агат". Но как только "Агат" начал швартоваться, смотреть стало не па что. Просто не укладывалось в голове, что эта стальная акула, останавливающая волну одним ударом винта, сейчас плетется к причалу как беременная черепаха, а приплевшись, начинает заводить концы. Обычно спасатель становится к причалу перпендикулярно, чтоб в считанные минуты отойти. И для того чтоб удержать в такой позиции тяжелый круглый корпус, ему нужна масса концов, стальных и растительных, которые, растягиваясь как резина, снимали стресс со стали. А тут были не только концы "Агата", но и "козявки", которую спасатель привел с собой, - небольшого плавкрана с уложенными на палубу стрелами. На корме у них орудовали не только матросы, но и водолазы во главе с Ветром, своим старшиной. Боцман Кутузов, разогнав портовых швартовщиков, раскладывал концы по причалу, как вязальщица нитки. Вышел сам капитан Милых, в туристской шапочке с козырьком, в новеньких телогрейке и рукавицах, чтоб завести новенький кончик. Только боцман "Агата" был отстранен от дел. Он был в преклонном возрасте и умиротворенно подремывал, свесясь головой за борт. Наконец они пришвартовались, и наместник морского царя, старпом Коля Подлипный, спустился по крылу вниз. Он был низкорослый, с отросшими усами, носил телогрейку и сапоги, напоминая крестьянина. Однако происходил от потомственных мореходов, и еще его дед плавал на зверобойных вельботах, без ноги. - Ну что, аборигены? - спросил он. - Заждались? - Хорошо вы идете, да плохо подходите! - Это не мне говори... - Подлипный кивнул на каюту, куда отправился Милых. Сейчас "Кристалл", оказавшись в соседстве с "Агатом", стал похож на шавку, примостившуюся у пятки слона. И моряки "Кристалла" тоже как бы упали ростом: превосходство чужого корабля воспринимаешь в море мучительно, как физическую неполноценность. Но это - чужого. А тут никаких мучений не могло быть. Ведь в экспедиционном отряде они были братья: морской спасатель и морской водолазный бот. И сила одного сейчас переливалась в другой, как в сообщаемых сосудах. Моряки "Кристалла", не ожидая, когда подадут трап, стали перелезать через выпуклый борт спасателя. Все жали один другому руки, обнимались. Ветер, щуплый, с лохматой головой, серой от седых волос, замахнулся на Суденко, делая зверское лицо: - Резко!.. Это было словечко Ветра, которое он вставлял. Суденко, засмеявшись, тоже размахнулся, и они скрепили рукопожатие. Оба они, и Суденко и Ветер, издавна находились на старшинской должности. Иван, любимец Маслова, быстро получил первый класс, был подводный технарь - золотые руки. Водолазов Ветра Суденко знал еще лучше, чем своих. Сейчас они окружили его, высказывая застарелую преданность. Ветер наблюдал с усмешкой, но без ревности. У него была привычка: двигать руками, насовывая на кисти рукава спортивного костюма. Тогда в его фигуре появлялось нечто боксерское. Водолазы на "Агате" не играли особой роли. Тут верховодили другие. - Маслов приехал? - Приехал, с доктором физиологом... Сейчас смотрины устроят! - Ветер имел в виду испытания в барокамере, которые проводил Иван Иваныч с целью выявления кессонной болезни: некоторые водолазы не ощущали ее или же скрывали намеренно. - Юра! - крикнул он Ильину. - Занимай позу плачущего египтянина - сейчас я тебя в бочке пересижу! - Ладно тебе, балаболка... - Резко чтоб!.. Пролезая между ногами людей, носился с лаем какой-то пес, которого Подлинный представил как Филимона, последнего сынка отрядной собаки Куклы. Эта Кукла, помесь лайки и полярного волка, была родоначальницей знаменитой морской семьи, чьи отпрыски плавали на многих ледоколах. Со временем, когда Кукла стала терять свое волчье достоинство, путаясь без разбора со всякими шавками и барбосами, слава ее померкла. Однако Филимон, хоть и обнаруживал некачественную примесь, больше походил на мать. С виду неповоротливый, с маленькими, как у лайки, глазками он был ростом в среднего пса. Когда же Суденко взял его за загривок, то почувствовал под пологом шубы хилое тельце. Филимон был щенок, месяца три. Толкнув дубовую дверь внутри стальной, защелкивавшейся, как футляр, оправы, Суденко увидел Аннушку, разливавшую в салоне кофе. - Анна! - Ой, Жорка... Аннушка заторопилась к нему, переваливаясь, как утка, и расцеловала в обе щеки. Она была небольшая, с расплывшейся фигурой. Суденко слышал, что Анна уезжала домой, не то в отпуск, не то насовсем. Она была родом из вологодской деревни. Видно, что-то у нее не получилось там, если вернулась так скоро. - Как живешь? - Тяжело на свете пионеру Пете... - Чего так? Ей не хотелось говорить о себе. Тогда Суденко спросил о первом, что пришло в голову: - Спасли турка? - Какого турка? - Ну, этого... - Он знал, что они буксировали в Малую Азию спасенный пароход. - А, этот... - проговорила она рассеянно. - Я его и не видела, Жора. Знала, что кого-то ведем, да некогда было посмотреть. Суденко услышал голос капитана Милых, который спускался в салон, и подошел поздороваться с ним. Милых, остановившись на трапе, подавал для пожатия свою пухлую белую руку. Это был старик с круглым лицом без морщин, сейчас в халате, в комнатных туфлях. В салоне для него стояло специальное кресло с подушечкой, и дневальные чуть ли не дули ему на кофе, чтоб он не обжегся. Вообще он был неплохой, только занудлив и по-стариковски капризен. - Сколько завели концов? Подлипный ответил. - Ожидается усиление ветра, - произнес Милых обеспокоенно. - Как бы не оторвало. - Разве что с причалом... Милых посмотрел на своего старпома укоризненно. Однако Подлипный имел такой деловой вид, что капитан не решился приструнить его за несерьезность. - Почему нет Просекова? - спросил он, недоумевая. Кокорин, к которому Милых обратился, ничего не мог сказать: на берегу Просеков бесконтрольно исчезал с Диком. - Передайте, что я жду его... - Милых заморгал глазками, обиженно фыркая. - Ну, я пошел кофе пить. - Приятного аппетита! - пожелал Подлипный и добавил вполголоса, когда Милых отдалился: - Старый долдон... Эти слова вызвали приглушенные смешки среди машинной челяди, поддакивавшей старпому. На "Агате" была целая прослойка людей, занимавших неопределенное место к номенклатуре званий: токари, слесари, столяры. Смысл их профессий, рядовых на берегу, воспринимался по-иному на море. Они освобождались от уборки кают, а также отвоевали себе место за командирским столом. Все эти люди сейчас стали заходить в салон, как только туда вошел Милых. Суденко собрался подняться к Маслову, который занимал пассажирскую каюту с доктором физиологом. Но Подлипный утянул его к себе. Посидели в его маленьком кабинете с гавайской красоткой на переборке, обмахивавшей себя розовым веером. К кофе у Подлипного не нашлось ни рома, ни коньяка. Славящийся своим гостеприимством, старпом "Агата" молча показал на пустую бутылку "Наполеона" и выкинул ее в иллюминатор. Разговор сразу же зашел об "Атлантиесе", турецком пароходе, севшем на камни у голых берегов Гренландии. - Подходим с полной форсировкой, дизеля ревут... - говорил Подлинный, осклабив в усмешке белые зубы, трепеща усами. - Объект на месте. Выстреливаем конец. Ясное дело, не берут. Спускаем шлюпку, орлы на пароходе. И тут они дают сигнальную ракету! Что такое? Оказывается, турок нет... Пусто! Навожу бинокль: что за чушь? На берегу, за кустами, видны турецкие задницы... - Попрятались? - Но без спасения нет оплаты! Решили ждать. Гренландия - не Сочи. Берег необитаем, два градуса жары. Все-таки турки! Сколько они будут лежать? Пошли завтракать, оставив их мокнуть в кустах... - В Гренландии нет кустов. - Ну, камни... Аннушка, проходя с полным кофейником, забрала пустые чашки. Суденко вспомнил, что раньше она работала уборщицей, и дневалила другая. - Повысил Милых. А та знаешь что учудила? Милых хотел ее списать в Мурманске, не помню за что. Так она его опередила: позвонила в санэпидемстанцию. Те приезжают: "Вы капитан Милых?" - "Я". - "У вас понос?"- "Вроде бы нет..." - "Вроде бы!" - и забрали... - Ничего себе. - Просеков - вот кто был капитаном спасателя! - Приказ на него отменили? - Никакого приказа уже нет. Он в отпуске... - Подлипный погладил выпуклую грудь под телогрейкой. - А кто Просеков после отпуска? Кто о нем вспомнит через пять лет? Да он себя сам пережует, искромсает! Он выпал из ритма, ему конец. Какая-то правда, наверное, в этом была. Однако Суденко, которому стало не по себе от спокойного, оценивающего голоса Подлипного, возразил: - Не хорони! Кто Милых? Старик. А капитан спасателя! - Я его порой не понимаю: то боится всякого пустяка, а то... - Подлипный, не договорив, провел ладонью по глазам, словно стирал какое-то изображение. - И представь: никуда не спешит, а всюду поспевает. - Так-то верней. - Сейчас "козявку" приволок. Стоит она четыреста тысяч, и примерно в эту сумму оценен перегон. Простой спасателя - из кармана заказчика. Так что Милых будет тут стоять до посинения. - Будете стоять? - До посинения... Суденко посмотрел на Подлипного внимательно: верить ему следовало с осторожностью... Вряд ли они пришли из-за обычной буксировки! Но почему бы и нет? Факт спасения "Атлантиеса" сейчас устанавливался - турки, как обычно, подали протест. Пока дело выясняли юридические инстанции, послали сюда. Огромная антенна "Агата" могла прослушивать моря с любого места. Зачем же стоять бесплатно в Стамбуле, если здесь им за простой оплачивали? С Милых возможно все. И если б была возможность поднять "Шторм", то его бы сюда привел "Агат". Еще утром Суденко плясал бы от такой удачи. - Ты слышал про "Шторм"? - Про эту баржу, которую вы подсунули, как пароход? - Наоборот. - Даже знаю, что гидробаза соглашается на договор. На приличную для "Кристалла" сумму. - И что? - Отряд на это не пойдет, - сказал он. - Больше того, с сегодняшнего дня вас официально не существует, как AСС. Теперь без сопровождения вы даже домой не можете идти. Не то что в Полынью. - Значит, рейс отменен? - Рейс? На ваше усмотрение... - Маслов приехал из-за этого? - Я тебе удивляюсь! Или вас тут замагнитило? Приехал с инспекторской проверкой на ледоколы. Зарплату вам привез... С тебя, Жора, причитается! - Естественно, - ответил Суденко рассеянно. - Просто выпивкой не обойдешься... - Подлипный сделал пометку на животе красотки. - Отдельный кабинет в "Полярных зорях", с музыкой по заказу. Такое просто так не пролетит. - Ты о чем? - Невесту себе хапнул, со дна! Это же событие, на весь спасательный флот... - Подлипный расхохотался, глядя на опешившего Суденко. - Кстати, как она? Расскажи... - Извини, Коля... Старшина поднялся, услышав голос Маслова в коридоре. - Подводные делишки? Ну, заходи. Маслов спускался в салон с Иваном Иванычем. Доктор, шутливо задев Суденко локтем, прошел мимо. Маслов, поставив на трап большой желтый портфель, стал переводить часы. У него был "Ориент", с черным циферблатом, с тремя заводными головками. Водолазный специалист был среднего роста, широченный в плечах, красивый своим здоровьем. Когда-то он менял по цвету только пиджаки, а брюки шил из одного материала - из толстого матросского сукна. Носил широченные, по старой моде флота, и имел вид морского гуляки, прожигавшего жизнь в портовых кабаках. Но с некоторых пор стал обожать красивые вещи: и эти часы, и галстук, и серое пальто - все было такое, что и за границей не везде купишь. Только фигура у него не изменилась - хоть подпирай падающий дом. И лицо не обманывало: этот человек представлял власть. Если перевести должность "водолазный специалист" на воинское звание, то он был кап-три, то есть майор. Он был один из тех редких водолазных офицеров (редких в буквальном смысле слова, так как на флоте водолазным делом в основном занимались старшины), чью власть над собой Суденко признавал беспрекословно. А Маслова, хоть они и считались друзьями, даже побаивался. Защелкивая браслет, Маслов сказал, не поднимая головы: - Еще цел? - Как видишь. _ Все вы у меня лишнее живете, забурели при мне... - И тем же спокойным, ровным голосом: - Какие есть доказательства, что пароход в оболочке? - Материал погружения. - Я говорю о научных данных, доказывающих, что такое возможно. - По-моему, таких данных нет. - Тогда любое выявление кессона твою работу перечеркнет. - А сигналы? А спасенная? - Повторяю тебе: все возможное и невозможное предварительно оговаривается на бумаге. Без визы отряда, без штампа допуска рейс недействителен. - Существуют чрезвычайные условия спасения. Не мне тебе говорить. - Никакого спасения нет, - отрезал он. - Речь идет лишь о подъеме людей. Но если кому-либо из них придет в голову опротестовать результат, эксперты в пять минут подведут тебя под расследование. Формально он был прав. Нельзя отбрасывать то, что спуск на большие глубины без колокола, без гелиокислородной смеси запрещен. Такой спуск и в нормальных условиях обкладывался сотней бумажек. Обычно треть периода уходило на казуистику защиты. Правда, Суденко ни разу не помнил, чтоб эти бумажки кто-либо потом разбирал. Им не очень доверяли, но их и не проверяли. Но смысл разговора был в ином: в том, что ты решаешься отстаивать право на невозможное. Этого никто не хотел терпеть. - Ты считаешь, что мы можем отказаться от рейса? - Можете. - Как? Маслов ответил, глядя в упор: - Если пароход в оболочке, как ты говоришь, и ты в него полезешь, то этими красивыми глазами ты смотришь последний день. Суденко, чувствуя, как пересыхает во рту, повторил вопрос: - Как отказаться? Как? - Ты повесил камень на шею, отряду и себе. Но должен предупредить категорически: любая самодеятельность в операции, обусловленной гибелью людей, будет рассматриваться как преступление. Это ясно тебе? 12 Барокамерная проверка подходила к концу. Два водолаза "Агата" уже отдыхали на скамье, распаренные, как после бани. Они вышли на давлении в четыре атмосферы, что составляло примерно сорок метров глубины. А если вычесть атмосферу Земли (она ощущается лишь в воде), то у них оставалось чуть более тридцати метров на чистое погружение. В реальных условиях границы не так строго разграничены, как при "сухом" погружении. Море гармонично, оно глубже пропускает в себя, чем барокамера. Однако любая аномалия, которая может в нем возникнуть, тотчас превращает спуск в западню. Поэтому рабочая норма погружения, единая для всех, ограничивалась смехотворной цифрой - десятью метрами, или одной глубиной. Всякие отступления от нормы утверждались или отклонялись посредством барокамерных проверок. В сущности, барокамера осуществляла профессиональный и медицинский надзор за водолазами. А также служила средством лечебной профилактики от кессонной болезни, которую она фиксировала довольно четко. Но если в барокамеру залезали здоровые водолазы, то такая проверка неминуемо превращалась в соревнование, кто высидит больше. Водолазы "Агата" оказались слабее, хоть и выполнили норму с тройным запасом. Немного дольше продержался их старшина. Он вышел, облизывая пересохшие губы, прыгая на одной ноге, словно в уши попала вода. Когда вышел Ветер, Аннушка, тоже присутствовавшая здесь (она любила всякие зрелища), посмотрела на него с веселым неудовольствием, как смотрят в деревне на хилых, но безалаберных чудаков, встревающих в разногласия здоровенных мужчин. Смеясь глазами, показала Суденко на барокамеру, и этот ее кивок означал, что там сидит Ильин. Что там, кроме Ильина, еще сидел Ковшеваров, ее не трогало. Она почему-то не воспринимала Гришу как водолаза. А Юрка был ее любимец: при спусках она болела за него. Наверное, Иван Иваныч не возился бы с глубоководниками, если б не "Шторм". А так, посмеиваясь, покручивал колесико на щите, прибавляя давление. Когда стало двенадцать атмосфер, подал сигнал Ковшеваров. Вышел Гриша спокойно, и по его лицу было видно, что мог еще сидеть. Но он отсидел глубину "Шторма" и больше не хотел. Зато Ильин, зафорсив, отказался выходить и на отметке "пятнадцать", так что доктор-физиолог, переживая за бочку (она была испытана на тридцать), призвал на помощь остальных. Открыв барокамеру, стащили Ильина с койки, на которой тот лежал с журналом "Огонек". Этот журнал Ильин любил, хотя в нем его озлобляли кроссворды. Ни один из них Юрка не отгадал за всю жизнь. - Греческий механик, из семи букв... - раздумывал он, когда его волокли. - Кулибин! - Сходится? - спросила Аннушка. - Подошло... Майка на нем, с оскаленным тигром, была почти сухая, но было видно по глазам и по обалделой скороговорке, что лежка в барокамере была все же без удобств. Мог бы и отложить журнальчик... Да, это был настоящий глубоководник! Только это открытие уже не было для Суденко открытием. Зато доктор-физиолог был потрясен. - С такими парнями, Суденко, - сказал он, делая водолазам записи в книжке*, - ты можешь поднимать пароходы хоть в Мариинской впадине. * Личная книжка водолаза с указанием глубины, на которую он спускался. - Выдумайте такой костюм, чтоб не раздавило, - сказал Ильин. - А нам все равно, куда лезть. Стаскивая шаровары, он зацепил их с трусами, обнажившись по нечаянности до волос, и Аннушка, глядевшая на него, как любящая сестра, отвернулась. - Костюм - не проблема, - ответил Иван Иваныч. - Дело в питательной смеси. - Вот и придумайте газ, газ... - Зачем вам газ? Вы же спускаетесь на атмосфере. Суденко не понравилось, что доктор сказал. Этот доктор больше всего заботился о здоровье водолазов простых. А на глубоководников смотрел как на диких зверей, считая, что для них медицина не обязательна. - Вы бы лучше баллоны привезли с гелием. - Кто же виноват, если не вы сами? Не темнили б с баржой, привезли б... - Да не привезете! - сказал Суденко, закипая. - Потому что золото стоит... А если залетим на воздухе, что тогда? Придумаете нам дыхание на том свете? Доктор, приподняв очки, добродушно покосился на него. - Ты чего буянишь? Или я вас заставляю лезть? Tы вообще-то не буянь! А то сейчас проверю по этой книжке, на тридцать глубин... Суденко, побледнев, потянул из штанов рубаху. - Я согласен! А ты согласен платить, как за глубоководный спуск? - За барокамерные нс платят. - А за Полынью будешь платить? За "Шторм"? - Ладно, Жора. - Доктор стал собирать бумаги. - Я ведь деньги не плачу. Оформите все как надо, бухгалтерия выплатит. Суденко понимал, что сорвался по-глупому, зло. В запальчивости перешел на "ты", хотя доктор намного старше. Правда, Иван Иваныч не особо обиделся на него и, проходя, из привязанности, хлопнул рукой по плечу. Остальные тоже повели себя так, словно не было этой дурацкой вспышки. Они были заняты тем, чтоб поскорей оформить стол. Один из водолазов "Агата" вспарывал банку консервированных сосисок, второй разливал вино. Ветер плясал в своей боксерской стойке, поторапливая остальных. Проявляя излишнее нетерпение, он, по обыкновению, лишь тормозил дело. Намечалась одна из встреч, довольно редких в море, чтоб ею пренебречь. Но Суденко не чувствовал радости, что собрались... Видно, приходит такое время, когда то, что сближало, уже не сближает, и простое удовольствие, которое испытываешь при виде старых товарищей, тут же заглушается неудобством, что ты им обязан тем, что знаешь их... Бездумно смотрел, как из открытой барокамеры выходит дымящийся кислород... Что на него нашло? Он просто боялся рейса! Потому что одно дело, когда риск к чему-то приводит, и совсем другое, если без всякой пользы. Но разве это мало - достать людей? В их работе нечасто случается и это. Достать людей - ого! Только б получилось... Но то, что раньше осознавалось как цель, сейчас не оставляло в душе никакого чувства. Там, в душе, творился какой-то погром. - Ну, резко! За встречу, за рейс! - Повезло тебе, Ваня, что ты на "Агате". - На "Кристалле"! Маслов отправляет с вами... Вот оно что! Что ж, Ветер может быть полезен: заменит Гришу на телефоне. Да и как специалист... - Юрка, - сказал старшина. - Лампу ты обещал, помнишь? - Я слов не бросаю, бросаю... - Юрик, лампочку! - Ветер замолотил руками воздух. -Неужели сотворил? Ах ты, Кулибин, греческая твоя головенка!.. Юрка, обычно вспыхивавший как спичка, не обиделся на Ветра. И не только потому, что на Ветра обижаться нельзя. Среди водолазов авторитет Ветра как технаря был высок. В порту, куда многих отправляли на зимний сезон, к Ветру выстраивалась очередь. - Ты посерьезней, Ваня... Ветер сел, обнял Суденко за плечи: - Все, глухо. Выпили, чокнувшись с Аннушкой, которая двумя руками, чтоб не пролить, держала целую мензурку - символически, она не пила. Вошли боцман Кутузов с Андрюхой. - Садись, Кутуз! Ты уже как гость? Аннушка, хоть и работала на "Агате", любила "Кристалл" и то, что Кутузов переходил на спасатель, оценивала как личную потерю. - Сон плохой приснился, - сказал Кутузов, избегая прямого ответа. - Видел суд, что меня судят. А рядом девушка сидит, удивляется: "Чего это все тебя защищают? Ведь ты же виноват!.." А я ей говорю: "Молчи! Не выдавай, если знаешь..." Тогда она посмотрела - вот так, и говорит, вся в слезах: "Валентин! Как ты похудел!" - Ну, еще кое-что есть, - Аннушка ущипнула боцмана за толстую ляжку. - Тебя, если приодеть, повесить галстук... - Жена тоже говорит: "Может, тебе шляпу купить?" Зачем? Есть чем трусики прикрыть, и ладно. - "Кутузов", отваливай! - закричали на палубе. - Это катер, однофамилец. - Боцман печально позвенел ключами. - Попал, Анна, к пацанам. Даже девчонки их бросили. Суденко посмотрел в иллюминатор: там, закрыв бухту, двигался на талях бот. Куда-то они опять уезжали. - Поедешь? - спросил Ильин. - Есть место свободное. - Куда? - Леха пропал, за ним. Еще Вовяна надо взять на "Ванцетти". Он бы с ними поехал: хотелось развеяться, от всего отойти. Но что-то сдерживало, какое-то неотложное дело. Внезапно вспомнил: Маша! Еще с утра собирался к ней подъехать, мозги ему зашибло... Оставил больного человека на целый день! Посмотрел на часы: девять вечера. Сейчас поймает Федоса - и в устье. Открыл дверь и не поверил глазам: причала не было, огни поселка виделись вдалеке. Вокруг плескалась вода. Величко, крутясь на плавучей бочке, брал на скобу трос, который потравливал Ильин... Ничего себе! Сидел в посту и не заметил, как отошли. Теперь без шлюпки не обойтись. Все валилось из рук, рушилось сегодня. Вернулся в надстройку. Повар Дюдькин, припорошенный углем и освеженный туманом, сидел на комингсе камбуза, распаковывая ящик с продуктами. Эти продукты повар так рассматривал, словно не имел понятия, что с ними делать. Механики готовили к отходу машину, прогоняя двигатели на холостом ходу. Когда они меняли реверс, внутри машины слышался гидравлический удар. В рулевой подбирали карты, проверяли приборы. Все было готово к рейсу, порядок был во всем. И в чистейшем коридоре пролег на линолеуме рифленый след трощиловских ботинок - куда-то он прошел. Сверху спустился Сара с последним известием: - Шаров объезжает пароходы. Свернул на взрывоопасники. - Что-то он долго ездит. - Видно, не в настроении. Данилыч поедет его брать как председатель судкома. - Слушай, от "Гельмы" было что-нибудь? - Кокорин запрашивал несколько раз: ищет... Да! - вспомнил он. - Девчонку нашу нашли... - Кто тебе сказал? - Передали в диспетчерскую с "Полярника", рейдового катера. Опознали на нем. - А куда она ехала? - Катается полчаса, - ответил Сара. - Старшину катера, старика, чуть не хватил удар из-за нее... Суденко вдруг испытал облегчение... Машу обнаружили, значит, привезут. Хуже было бы, если б он это сделал сам. Но тут же возникло какое-то сожаление. Чего она бросила дом? Зачем куда-то поехала? Может, подождать ее здесь? У "Полярника" - последний рейс, вернется к полночи. А они в полночь отходят. Искать "Полярник" на рейде? Где его там найдешь? Но там все может быть. А что здесь сидеть? Надо ехать! - Юрка! Придержи бот... - Не спеши. Еще Катя гладит. Наконец поднялась Катя. Раскрасневшаяся от глажения, сдувая волосы с круглых щек, она протянула Кутузову большой копытообразный утюг: - Дарю. Кутузов застенчиво взял. Направились к выходу. Вдруг она остановилась. - Что-то ты, Жора, слинял. Не влюбился ли? - Считай, что женат. - Скажешь!... Шлюпка не двигалась с места, так как в ней происходила борьба за Катю. Выясняли, с кем ей сидеть. Данилыч - стар, кровь его не грела. Величко занят рулем. Оставались водолазы. С кем-то из них должна сидеть жена моряка. Ильин имел преимущество: занял хорошее место, с наветренной стороны. К тому же был женат, хоть и ездил к Эмме. Версия семьянина играла ему на пользу. Только Катя отчего-то не хотела с ним сидеть. - Катерина, ты посмотри... - Ильин расстегнул куртку. - Не Леха, не Леха, но посмотри... - Что смотреть? - Потрогай мышцы! Мужчина... - Знаешь, кто ты? - И она сказала. - Прошу не выражаться! - взвинтился на Юрку Данилыч. Ильин остолбенел. - Разве это я? Тебе что, уши заложило? - Потворствуешь поведением! Правила поведения есть? Ильин, обозленный, замолчал, понимая, что электрик приставил к нему глаз. Катя перешагнула через банку, сделав наконец выбор. - Вот Жора - мужчина, - сказала она. - С ним буду сидеть. 13 Переехав фарватер, где кое-где горели ацетиленовые фонари, нырнули под одеяло тумана, и окружающее расплылось. Теперь буй Экслипс стал обегать сиреной то с левой, то с правой стороны. И в этом свойство тумана, в котором звук распространяется непрямолинейно, Поэтому рулевой должен обладать особым чутьем, чтоб различать подкрадывающиеся шаги волн. Опасны были и бревна, которые выносило из устья реки. Они стояли в воде торчком, утапливаясь при наезде, и выскакивали с такой силой, что могли повредить обшивку. А на взлете зыби, сложившись силой с ней, бревно протыкало днище лодки. От всего этого и гибли рыбаки. Суденко почувствовал знакомый страх, начинавшийся перед спасательным рейсом. Приходила не только обеспокоенность за свою жизнь: что вдруг, ни с того ни с сего, влипнет в какую-нибудь переделку. Было боязно просто споткнуться, вывихнуть ногу, простыть. Потому что даже самый обычный насморк мог закрыть дорогу к "Шторму". Уже раскаиваясь, что поехал, придирчиво присмотрелся к Величко как к рулевому. Вел он не так, как Гриппа, по-своему, но был сосредоточен, даже не стал есть бутерброд: кусок хлеба, несколько теплых картофелин с четвертью соленого огурца сверху. Зато Ильин проглотил свою порцию мгновенно и теперь смотрел на Данилыча, который ел до умопомрачения медленно. Наверное, представлял себя в салоне, сидящим во всем великолепии электрических лампочек. Он был в чистой фуфайке, которую недавно зашил, в беретике с хвостиком и с каплей под носом, не умалявшей мудрого выражения его лица, и то появляясь в тумане, то исчезая, если Ильин отводил в сторону фонарь, напоминал пилигрима, выскакивавшего из чертовой шкатулки. А Катя, отказавшись от бутерброда, пригрелась рядом, излучая в покое, несмотря на холод лица и рук, такое тепло, что Суденко тоже начало клонить на сон. Показались огни каравана, горевшие тускло, словно на керосине. Стоял караван отдельным городом, далеким от земли, и имел свои кварталы и переулки, и был известен каждый его дом. Сейчас течение, как настоящий уборщик, выметало оттуда всякий сор: банки, тряпки, разлитые помои, разорванные письма и фотографии. Стали попадаться разъездные шлюпки, возившие для обмена киноленты, а также шлюпки с моряками, которые ехали в гости. Особенно много шлюпок крутилось возле теплохода "Сакко и Ванцетти", где был танцевальный зал, оркестр. Там была в ходу новая танцевальная игра "Лотерея", опасная для тех, кто танцевал слабо. Такой танцор мог войти с девушкой в круг и без девушки выйти из круга. По-видимому, это и случилось с Ильиным, потерявшим свою Эмму. Все ребята с "Кристалла" сегодня погорели в "Лотерее". Остался один Вовян, и его решили забрать на обратном пути, после Леши Шарова, который объезжал взрывоопасники. Но до них еще был целый квартал пароходов грузовых, словно танцующих на воде (они делали вокруг якорей плавные круги), - и тут в шлюпке возник разговор. Начал его Ильин, представляя пароход именем знакомой девушки. - "Зоя Ковалевская", - указал он на длинный транспорт, у которого мачты как срезало туманом. - С прыщами, но симпатичная! Раз как запустила в меня телефонной трубкой, чуть не сломала аппарат... - Вгляделся в другое, с массой иллюминаторов у самой воды: - "Галка Логвинова"! - И процитировал строчку из ее письма: - "Люблю тебя сердцем, а умом не люблю..." - И сам удивился: - Вот любит! Прошлый раз писала: "сердцем", сердцем, а теперь "умом", умом... - Не обидел? - воткнул жало Данилыч. - Галку? Ее обидишь...- И сказал про "Аниру Селибаеву": - Кажется, замуж выходила... - Однажды встретил в городе, - вспомнил Величко. - Катит коляску, все лицо в синяках... - Свадьбы теперь больно скорые пошли, - заметил Данилыч. - А раньше было ухаживание. Раньше с чем к невесте шли? Приходили - ставили самовар. А вы все праздники водкой испортили... На этот раз Данилыч всадил свое жало в Ильина не сразу, а медленно, и допек. - Тебя, Данилыч, если послушать, послушать, - разнервничался Юрка, - то мнений о тебе вначале два: положительное и отрицательное. - А посля? - А потом одно: только отрицательное. Данилыч, обидевшись, приутих. И поделом: развоевался, почуяв власть! На судне он вел себя поскромней. - Девчонкам плохо на земле, - как бы подытожил сказанное Величко. - Но еще хуже старикам. Жене выгодно, пока он в море. Придет раз в полгода - перетерпит. Отпуск за три года получит - перескрипит. А как уйдет на пенсию, тут все и начинается!.. - Величко разговорился сегодня. - Мы, дружинники, однажды пошли по вызову: муж избил жену. Приходим: никаких следов побоя нет. Только люстру разбил и на обломках сидит - трезвый, просто старик. По дороге рассказал: не кормит его, живет в отдельной комнате как квартирант. А если сын кого приведет, уходит ночевать на вокзал. Мы тогда отпустили его... Да, плохо старикам! - опечалился Величко за них. Данилыч, к кому косвенно относились эти слова, спросил: - Старикам плохо? - Плоховато им... - Старикам хорошо! - выкрикнул Данилыч, смеясь. И замолчал. И попробуй пойми, что он имел в виду... Нет, мудр был Данилыч! Только не высовывался своим умом, а метил им изнутри. Показались взрывоопасники. Тут были пароходы со взрывчаткой и суда для перевозки газа под давлением, и танкеры, налитые нефтью, где безостановочно работали трюмные насосы, закачивая забортную воду в емкости остудительных колодцев, - от них несло жаром разогретого металла. Все люки на них были закрыты, а вентиляторы имели предохранительные ешетки, и стояли искрогасители на дымовых трубах. Освещение аккумуляторное - электропроводка была обесточена. А моряки расхаживали в мягкой обуви, подбитой деревянными гвоздями. Одного из них Ильин окликнул: - Леха проезжал? - Ага, проехал. Второй пожарник, с нефтеналива, вентилировавший трубопровод, тоже махнул: - Проехал... Обошли еще несколько судов, слыша дыхание танков, в которых вспухал, распирая палубы, горючий воздух. И наконец попали в точку. - Только что был, отъехал... - Куда? Пожарник, обалдевший от сырой нефти, не мог вспомнить. Вдруг сказал: - Простился он со мной... - Что сказал? - Ну, по-своему... - Coy-coy? - Во! Черт его знает, куда он мог отсюда поехать... Когда обходили танкер с кормы, Ильин, упиравшийся в борт, чтоб не занесло под винт (там все бурлило, словно винт крутился), внезапно упал в шлюпку. Это их понесло течение. Все стало ясно: Леха уплыл в море. Поплыли за ним. Катя зашевелилась под боком, ей стало плохо. - Надышалась, наверное... Она свесилась с борта, оплескивая лицо. Неслись с такой скоростью, что все свистело. Суденко, боясь, что она вывалится, втащил ее обратно. Ей стало холодно, она к нему прижалась. - Я знаю, чего он уехал. Написала, что беременна... - А он не хотел? - Еще как! Потому что дурак... Думает, что с морем завяжет. Да я сама хочу, чтоб он плавал! С ним дома жить - горе. - Он вообще разговаривает? - Говорит... Суденко почувствовал, что она улыбнулась. - Ведь он бросил раз море, из-за дочек. Работал в порту: то судно отведет в док, то катер причалит, на земснаряде посидит. Дружки пошли, всякие... Я говорю: "Что ж ты, козел? С моим мужем пьешь, а ко мне лезешь!.." Перестал их приводить. Утром станет у окна: как пароход загудит отходной - у него на глазах слезы!.. Но в первый год, когда в море был, еле смогла вытерпеть, - призналась она. - Подружка придет, расскажет про всякое. Потом уйдет - я плачу. А когда пришел, дотронулся, чтоб шмотку примерить, - потеряла сознание. - Знаешь, Катя... - Суденко был не уверен, что ей надо об этом говорить. - Не от твоего письма он сбежал. От рейса. - Рейс плохой? - Да. - Опять за такими! - Она ухватилась за него. - Не идите. Вы от такой работы пропадете. Мне на ваш пароходик прямо жалко смотреть. - Оставить людей? - А что делать? - Надо идти... Течение начало изгибаться волнами. Они были неритмичные, без ветра и игры. Падаешь среди глухих, почти отвесных стен, и резонанс от удара такой, что звук отлетал прямо в лицо. Величко сказал, что течение сдерживает море. Отсюда и изменение профиля волн - чем ближе к морю, тем уже между ними промежутки. По его словам, осталось не больше трех волн, чтоб проскочить на открытое место. Когда перевалили одну волну, промежуток стал таким, что если расставить руки, то можно было коснуться двух водяных стен. Но опасными были не эти волны, а воздух, сдавливаемый ими. Давление нарастало, начало мучить моряков. У Данилыча пошла носом кровь, Величко тоже стало плохо. Прорывшись к Кате, которую завалили чем попало, Суденко обнаружил, что она сидит между банок, заткнув пальцами уши. Объяснил ей, что надо дышать через зажатый нос - так выпрямишь перепонки. Конечно, это идиотизм - прорываться к морю с женщиной в шлюпке. Только плыть без Шарова они не могли, без него не было "Кристалла". Схватив весла, чтоб помочь двигателю, гребли, хрипя, срывая голос, и перевалили еще через одну волну. Но как только поднялись на следующую и Величко убавил обороты, чтоб приподнять нос, близким ударом моря их откинуло обратно, влепив в водную стену за спиной, откуда упали вниз. - Катя, мы дальше не пройдем. - Он прошел, а вы? - Не мог он пройти, - сказал Величко. - Или мы его проскочили, или так что. - Что "так"! Что "так"!.. Голос у Кати сорвался, она начала развязывать платок. - Катя, ты можешь помолчать? И тут Данилыч брякнул: - Потыкайте, ребята, веслами... Может, он тут?.. Начали ощупывать воду, Величко рулил по пятачку - и нашли... Лодка! Осветили: накрыта брезентом, никого. Но Шаров в ней был и, когда стали совать веслом под брезент, поднял голову с другой стороны: - Coy... Он спал, его разбудили. Катя, переживая, что сорвалась, сидела молча. Потом перебралась к мужу. Леха не удивился ей: был придурен зыбью. Но когда разобрался, обнял. Все смотрели на них. - Залезайте под брезент, чего там... - Юра, лучше помолчи. - Я насчет брызг... - Coy-coy. 14 На "Кольской Земле", когда привезли Катю, случился небольшой праздник. Не из-за нее, из-за Юрки. Девчонки с криком: "Отелло!" - готовы были от радости прыгать в море. Наконец-то Ильин был вознагражден! Он был в Арктике самый знаменитый водолаз, а Суденко с Ковшеваровым считались вроде пешек при нем. Потому что на осмотрах нельзя просто так - спустился в воду и работай. Это сразу вызовет подозрения: чего там засел? Да и вообще: где ты? На осмотрах надо часто всплывать, брать много ин струмента. Там работаешь, как зверь в цирке. Обычно Ильин показывал фокусы, отвлекал внимание на себя. А кто-либо незаметно делал дело. В общем, задержались из-за него. Но и выиграли время: решили кофты не развозить. Оставили, чтоб передали. Катя вдруг расплакалась. - Спасайтесь, ребята! - закричала она. - Не пропадите! А девки заголосили: - Живите!.. И под эту симфонию двинулись к "Сакко и Ванцетти", за Вовяном. Внезапно им пересек дорогу "Полярник", просвечиваясь прорезями крошечных, как в бане, окошек. Пока Суденко решал, как ему быть и что кому объяснить, случилась еще одна неожиданность. Как раз обходили какой-то темный пароход (Величко просто чудом не врезался в него), и он на момент вспыхнул огнями, застав врасплох нескольких девиц, которые поднимались по штормовому трапу, придерживая юбки, как с приспущенными флагами. Они застыли, ослепленные светом, как совы на ветке. На одной юбка была голубая, и Суденко увидел, как к ней протянулись руки, мелькнули белые колени - и все пропало. Опомнился, когда подошли к "Ванцетти". Вовян издали заметил их, стал прощаться со своей девушкой. Трап был ярко освещен, девушку можно было рассмотреть. Длинноногая, идеальной формы, ноги прямо от шеи. Стояла, как зеркало, опушенная мглой. Небольшой, полноватый Вовян как будто ей не подходил. Но именно такие Вовяна любили. Сходили по нему с ума. Пока пробивались среди лодок, Суденко спросил у Юрки: как вел себя Вовян в инциденте? Ведь теплоход еще недавно был его... Юрка отозвался одобрительно: если б не Вовян, им бы пришлось туго. Вначале так двигал руками, что делал просветы на танцевальном круге. А потом - как заплакал! - что все опупели. И остался у них. Видно, эти "жучки" прощали Вовяну все. - Люсенька, не забывай! - Вовян прыгнул к ним. - Вовчик, милый! - Кенди! Конфетка... Утирая слезы, Вовян показал, куда ехать: к корме теплохода, под заднюю дверь ресторана. Там их ожидал человек, опустив на штерте большую кастрюлю... Бифштексы! Вот это добытчик, думающий о коллективе человек. - Рома, - представил официанта Вовян. - Подрабатывал раньше на "Алле"* стюардом, теперь здесь. * "Алла Тарасова", пассажирский теплоход. - Продукты есть, - попробовал вмешаться Данилыч. - Батя, посиди, - сразу утихомирил его моторист. - Не обеднеют. Официант пожелал им счастливой дороги. "Сакко и Ванцетти" тоже уходил, опять за границу, где обслуживал иностранных пассажиров. - Леху взяли? - Спит. Вовян сразу повеселел. Он вскрыл красную пачку английских сигарет с портретом знаменитого гонщика Эмерсена Фетинальди и угостил всех. Теперь Величко выжимал из двигателя все, не боясь потревожить Леху. Подходила полночь, время выхода по SOS. Был порядок, которому они не изменяли: уходить точно по часам. Но если для Величко главным была скорость, то для Суденко не все заключалось в ней. Он знал, что завтра, когда придут на точку, отпадут всякие колебания. А с ними, быть может, отпадет и этот поселок, все будет в прошлом. Но все-таки всегда, непременно что-то остается. А потом окажется, что упустил важное. Это важное сейчас могло быть в том, от чего он убегал, случайно или намеренно, - от встречи с Машей. Если ждала, если ехала из-за него куда-то, то он обязан встретиться с ней. Просто не имеет права уйти, не простившись. Пока не увидит Машу, они в море не отойдут. Прикуривая у Вовяна, он заметил, что Величко вильнул в сторону, а потом выровнял шлюпку. Куда-то хотел свернуть, но передумал. - Миша, что? - "Полярник". - Он кивнул, усмехнувшись: - Вон, ходит... "Полярник" ходил в трех шагах, нащупывая приливную струю. - Миша, к нему! - На шлюпке нам спорней: мы его на полшага обставляем. - Миша, надо! - Жора, не могу... - Ладно, не обращай! Делай, как знаешь. Величко вильнул опять и опять выровнялся: сейчас он боролся с собой, со своим долгом. "Полярник", заметив их, взял левее моря и выполз на струю. Прошли его, оставили по корме. И тут Величко так крутнул рулем, что едва не выпали за борт. - Данилыч, кидай "яшку"! На "Полярник"... - Вперед! Не стоять! - Бросай крюк! Надо. Все смотрели: кому надо? - Старшине... Если Величко отвечал за скорость, то Данилыч - за это. Бросить конец должен был он. И он, размахнувшись, бросил. Подтянулись к ограждению палубы, и Суденко перелез. Открыл дверь в салон: портовые служащие с портфелями... Маши нет!.. - Я видел, как вы зацепились, - сказал рулевой. Он был без волос, но с плотной щетиной на щеках, и, когда говорил, смотрел прямо в лицо, не моргая. - Ну^ и скорость сбавил, чтоб нагнали. - Девчонка с вами ехала? - Как же! Ну эта, помешанная. В салоне она. - Ты в этом уверен? - Старшина только что проверял. - А где старшина? - В каюте лежит, с "мотором"... Обошел все проходы, даже глянул за борт... Снова обвел глазами салон. Сознание отметило: нет ее... Пробираясь среди потертых кресел, уловил какое-то оживление среди чиновников. Посмотрел, куда смотрели они: на простенок с концевиком магистрали, с ящиком для песка. Этот пожарный угол, когда входишь, закрываешь дверью. Поэтому он и не увидел Маши, которая сидела там, улыбаясь, рассматривая свое отражение в темном стекле. Была она в нарядной кофточке (кажется, видел на Насте), в туфлях, неожиданно красивая, что он смотрел на нее, не решаясь подойти. Такой Маши он не знал и не предполагал встретить. Но хоть она и выглядела так, было в ее уединении, в этом рассматривании себя, похожем на детскую игру, что-то такое, что ее выделяло, привлекая взгляды. Вывести, чтоб не смотрели. Как только дотронулся, сразу поднялась. Вышли неудачно, когда катер наклонило. Съехали по палубе к стойке с огоньком, где он ее задержал. Маша все никак не могла отойти от состояния, в которое была погружена, и молча, в каком-то забытьи, делала беспорядочные движения, пытаясь до чего-то добраться и от чего-то себя освободить. Придерживая ее, он видел, как она начала вынимать заколки из волос, распуская их. Ее волосы, неожиданно густые, рассыпавшись по плечам, обдали знакомым запахом дыма, который его взволновал. Маша то хваталась за него, то отталкивала от себя, не понимая, где она и кто с ней. А он все никак не мог избавиться от смущения, от какой-то робости перед ней, отчего руки были как деревянные. Вдруг сделала такое долгое глотательное движение, что он испугался, что она сейчас задохнется. - Маша, что с тобой? - Ой, плохо... В этот момент "Полярник" круто повернул, и они упали на бухту тросов, расплескав лужу на брезенте. Встряхнул ее, как градусник: - Маша, очнись! - Ты, Жора... ты? - Быстренько... - Катер приближался к пристани, и он хотел вывести ее раньше, чем соберутся у трапа пассажиры. - Маша, поднимайся! У слипа, когда вошли под прикрытие берега, стало темно. Открыв калитку, глянул влево, боясь ошибиться, на сторожевой пост. Караульный, как назло, отвернул прожектор с вышки. Помогли ребята, посветив со шлюпки. Толкнул на причал Машу, выскочил сам. Прямо в глаза ударил свет какой-то машины, и Маша бросилась бежать. Кинулся за ней, слыша, как под ее ногами осыпается галька. Просто был поражен, что она бежала так быстро. Догнал ее наверху, на угольной дороге, когда она в испуге побежала обратно. Какие-то фигуры появились в темноте: черные лица с белыми волосами, разговаривающие на незнакомом языке. Так отупел, что не сразу понял, что это угольщики. Прошли распахнутые, без шапок, отхаркиваясь пылью, с голяками и лопатами. - Бежим, скорее... - Куда? - Домой, не стой..- Она изо всех сил тащила его за руки. - Ведь ты обещал, говорил... Еще утром он тоже считал так: ей надо быть там. Дома ей хорошо и нигде лучше не будет. А значит, надо срываться и ждать, пока он вернется. Но сейчас он уже не думал так. Как ее там оставишь? И кто знает, что произойдет? Нет, бежать сейчас некуда, поздно. - Дорогу знаешь, за свалкой направо, двадцать шагов, - говорил он торопясь. - Ничего не бойся! Если что случится, знай: я вернусь, это необходимо. Обещай, что меня будешь ждать! Обещай! Эти его торопливые слова, волнение, незнакомое ей, сразу подействовали. Каким-то чутьем она поняла, что он не лжет, вернется, а значит, все хорошо. Засмеялась счастливо: - Правда? - Конечно! Беги скорей... Пошла, улыбаясь, все время оглядываясь в его сторону. Наконец побежала, все быстрей... Теперь он уже боялся, что она убежит. Но у памятника Тессему ее перехватили лучи встречной машины. Фары повернули кругом и остановились.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. НЕУПОКОЕВЫ ОСТРОВА *  1 Как только прошли мыс Святой Нос, стали попадаться ловушки из глубоких волн, похожих на зыбучие пески. Обходя их, Просеков отыскал какое-то течение, следовавшее с приливом на север. Несколько часов шли в нем, оглушаясь криками птиц, беспрерывно летевших в свете неяркой луны. В основном летели кулики и полярные воробьи. Ослабленные перелетом, они летели вдоль полос открытой воды, меняя караулы из вожаков, охранявшие молодых птенцов, которые спали внутри летящих клиньев. Изредка стороной проплывал лед, угадываясь по серебряному блеску, каким отсвечивал наветренный горизонт. Почти весь он притягивался как магнитом Землей Верн, и было слышно, как лед приставал к берегу, собираясь в большие семьи перед тем, как застыть. Вскоре течение, которое вело их, стало слабеть. Обозначилась ширина потока, по краям лед выступил, как соль. Море широко осветилось, и навстречу им, треща и ломаясь на волнах, выплыло огромное ледовое поле. Выставили дозорных на мачте, но почти одновременно повалил густой снег, сделав невозможным наблюдение. Стали спускаться с норда, и тут Просеков по радиомаяку Хейса, сигнал которого неожиданно смолк в эфире, сумел распознать и каким-то чудом обойти несколько айсбергов, прорвавшихся из Гренландии. Только к утру ветер переменился, ледовое зарево стало опадать, и в небе, обесцвеченном льдом, проступили звезды. Было видно, как они, не меняя своего порядка, медленно скатывались с востока на запад. А потом с самой яркой звезды, отделившейся от них, громко пролаял Дик. Это значило, что пришли. С трапа в рулевую по резкости сигнала, который приводили к минимуму слышимости, Суденко понял, что они в квадрате и начали поиск точки. Дверь в радиорубку была открыта, и старшина увидел радиста с каплями пота на лице. Свинкин медленно сужал диаграмму волн, выводя "угол молчания" - остро направленный радиолуч плавающей радиоточки, которую условно назвали "Штормом". Считалось, что при умелом пользовании приборами радиопеленгация может достичь точности визуального определения. Но она осложнялась тем, что пеленг был нечеткий. К тому же мешала волновая рефракция, при которой сигналы дают изломанные углы. Все это увеличивало вероятность ошибки. На лицах моряков лежал свет от антенны, которая крутила по экрану зеленые круги. А фигуры тех, кто стоял на палубе, закрывало ее бегущей тенью. Никто не произносил ни слова. Вдруг Просеков сказал Кокорину, в раздражении переходя на "вы": "Отойдите от пеленгатора! Вы все зеркало задышали..." - обстановка была накалена. Старшина не испытывал волнения и объяснил это тем, что хорошо выспался. Постояв немного, вышел. Показалось, что лампочки в коридоре горят тускло. На палубе собралась почти вся команда. Не было только водолазов - Ветра, Ковшеварова, Ильина. Они допоздна готовили станцию и еще не проснулись. Мотористы стояли полуголые, выбежав с жары. Под тяжестью якорей, висевших панером (отвесно, не касаясь дна), "Кристалл" сильно наклонился. Кутузов потравливал якоря так осторожно, словно выпускал золотую цепочку из руки. Могло быть и так, что уже проскочили островки... Внезапно боцман резко потравил цепь и начал выбирать. "Кристалл" приподнял нос, медленно выровнялся. Кажется, зацепились. Стали отходить к проливчику. Машина работала еле слышно. Затем двигатели остановили. Шаров переложил руль, и "Кристалл" по инерции начал описывать круг. Сейчас радиолуч "Шторма" должен стать перпенднкулярно к отражателю приемной антенны "Кристалла". Тогда "Шторм" не будет слышен совсем. Ни одни передатчик не работал в Полынье, ни одна станция не выходила в эфир. Определялась "точка нулевой слышимости", дающая истинное направление на затонувший корабль. Вспыхнул прожектор на мостике. Свет заскользил по воде. Все перегнулись через борт. Ожидание разрасталось, захватило и Суденко. Смотреть мешали гребешки волн, среди которых чудилась всякая чертовщина. Опять развернулись, сделали круг, включив все прожекторы. Ничего нет, пусто. Сбросили на воду мешок масла, чтоб отметить место. Теперь его надо было проверить. Никак не могли связаться с "Гельмой", которая потерялась со вчерашнего дня. Примерно через час она отозвалась. Подошла в свете ярких люстр, свешивавшихся по бортам. Два пожилых матроса и старшина принялись разбирать трал, оснащенный чугунными шарами. Стоять было холодно, Суденко ушел в каюту. Вернулся, когда трал подняли. В рулевой "Гельмы" Кокорин в повышенном тоне разговаривал со старшиной, обвиняя его во всех грехах: и судно у них допотопное, и металлоискатель плохой, и команда не настроена на поиск. Старшина, по фамилии Петрович, отводя глаза, придурковато твердил одно и тоже: что они израсходовали дорогостоящих электродов на тысячу рублей. Это был низенький мужик в огромной фуражке, сползавшей на уши. Внушительный вид Кокорина, его новенький мундир действовали на старика отупляюще. Порой он как бы терял нить разговора и принимался медленно разворачивать, а потом так же медленно складывать детский платочек, чем выводил Кокорина из себя. - Петрович! - Га! - вздрогнул тот, очнувшись. - У вас на судне трезвые есть? - Как жа! По-трезвенному живем... - Он открыл дверь в жилое помещение: - Ларик! Демьян! Ответа не последовало. - Легли... - Легли! Ну, знаете... Зацепившись за рулевое колесо, Кокорин вышел. Суденко посмотрел на диаграмму, вынув ее из стеклянной коробки. На ней ничего не было, кроме линии курса, такой неровной и запутанной, что напоминала кроссворд. Было ясно: где-то они блуждали и ничего не помнили. Но это к делу не относилось: прибор не показал "Шторма", в чем же их упрекать? Ведь прошлый раз тральщик им очень помог. Просто при неудаче ищут виноватых. А Петрович выглядел так, что становилось странно. - Одна тысяча рублей! Ох, такие дела... - Петрович сокрушенно высморкался. По-видимому, старшина "Гельмы", перепутав дни и ночи говорил про электроды, которые пожгли в первый день поиска. - Не надо было спать. - А поспал хорошо, ладно! Спал, жену видел... - Петрович, оживившись, посмотрел на Суденко, и его голубоватые глазки прямо засияли среди старческих морщин. - Как на обложке стояла, с рабенком... Как на картине! В Саратове стояла, в малине... - Рулончик я у вас заберу. - Весь зачем? Исписанное оторви. Торопясь, оторвал ленту и вышел, скручивая на ходу. В рулевой у них свет сразу погас. Кокорин ожидал за дверью. - Рыбаки, что от них возьмешь? Так я и знал: куда им со своими прутьями... - Этими прутьями, - сказал Суденко, - они обнаруживали затонувшие подлодки. - Значит, неудачу на нас повесят! Они тут все свои. Непонятно, чего Кокорин так нервничал: сигнал поймали, зацепились за что-то. Должно быть, нервничал оттого, что поймали и зацепились. Радиоточка здесь, рядом, - сомнения нет. Рано или поздно они ее найдут. Никуда от них работа не денется. - Предупреди Андалу, чтоб знал. - Рация включена... Не отзывается, сволочь! Подвел тральщик и смылся... Постоял среди моряков, которые все не расходились. Теперь, когда выключили люстры, стало темновато. Но небо помаленьку прояснилось, как перед рассветом. Изредка с моря, сминая рябь, прокатывалась мощная волна. Но она затихала неподалеку, сдерживаемая островками. Правда, обостренный слух не воспринимал тишины. А глаза, не нащупывая островков, отказывались верить, что "Кристалл" на прежнем месте... Как вообще отличишь островки Полыньи? В Арктике существует только название и точка на карте. Исчезли два камня: один с левой, другой с правой стороны. Но когда приходишь к месту, где с таким трудом нашел пароход, и видишь пустую воду - без течения, без ничего, - тогда начинаешь понимать, что эти камешки значат! Но постепенно осознались пустота и тишина, такая глубокая, словно они, устранив сигнал "Шторма", оглушили и себя, и все окружающее. - Смотрите! Ни два, ни полтора... Все оглянулись, куда показывал Трощилов. Там, в стороне от них, висел в воздухе корабль с накрененными мачтами. Это был не "Шторм", а "Кристалл". Вернее, его двойник, сотворенный рефракцией. - Видно, льды недалеко отошли, - заметил Кутузов, крепя стопор на якорную цепь. - Сейчас хоть телогрейку новую надень, и сразу поднимет... Помнишь, Леха, того матроса с "Вали Котика", что в моей шубе утонул в Диксоне? - Coy-coy. - Попросил у меня шубу, чтоб к девчонке сходить, - уже рассказывал Кутузов. - А потом вышли в море, далековато отошли. Смотрю: в моей шубе летит!.. Как это его? Вылетела фамилия из головы. - Славка Радостин, - подсказал Величко, который знал все фамилии. - Это он из-за Алки в воду бросился, с "Красного вымпела". - Я потом эту шубу с него списал, как с летавшего. - А балалайки? - напомнили ему. - Верно: были поломанные, бесструнные какие-то... Хотел еще на него списать испорченный телевизор, да ревизоры не дали... Что в шубе и с четырьмя балалайками летел, поверили, а что с телевизором - нет!.. - И Кутузов, обиженный придирчивостью ревизоров, зазвенел связкой ключей. - У тебя, Дракон, больше нечего списывать? - спросил Вовян. - Опоздал! Все подготовлено к сдаче, до последней рукавки. - Ну, так смотри, чтобы боцман "Агата" на тебя не списал. После сегодняшнего рейса. Кутузов искренне огорчился: - Вот это будет жаль! Направились завтракать. 2 Оживление вызвали зеленые чайники, еще пляшущие, с плиты. Великолепен был и белый хлеб, тоже горячий, из высокосортной муки, словно в золотой шкатулке. Кто-то плотооядно хряснул ножом, и буханка, развалившись, испустила такой дух, что все обалдели. Хлеб оказался такой пышный внутри, что, пока донесешь, ломоть вырастал вдвое. Плохо лишь то, что масло, затвердев в холодильнике, на хлебе не размазывалось. Его клали бруском, как на бутерброд, и ели, обсасывая пальцы. После долгой голодухи моряки насыщались, перекидываясь шуточками. Поэтому появление Просекова на сей раз прошло незаметно. Просеков молча ждал, когда его обслужат. Перед ним не было прибора. Наконец Кокорин разглядел: - Дюдькин, стакан! - Ефимыч... - Дюдькин, схватив грязный, сбегал сполоснуть. - Пейте!- Как гостю поставил, светясь красным от плиты лицом. Такой его свободный жест не понравился капитану. Он молча рассматривал стакан: не протерт, недоглядел повар. Потом налил какао, стал мазать масло на хлеб. Давил на мягком хлебе и так и сяк: есть бруском не хотел, а оно не размазывалось. - Кок! И когда Дюдькин возник в дверях, запустил в него маслом, целым куском. Установилась тишина. Конечно же Дюдькин не был виноват, что не успел масло оттаить. Всю ночь крутился вокруг шести плит... Какой хлеб испек! Но молчал матросский стол, так как молчал командирский. И тогда Дюдькин решил вступиться за себя. Возвращая Просекову масло, повар проговорил дрожащим тенорком: - Я двадцать пять лет в пароходстве, тонул, весь седой... - Он, нагнув голову, показал ее всем. - Меня сам Мартышкин благодарил за службу, известный капитан Севера. Как спаслись, обнял на берегу, расцеловал: "Благодарю за службу!" А вы, Ефимыч, так... Вся эта трагедия, о которой он говорил, еще была свежа в памяти. К тому же упоминание фамилии известного человека, который занимал должность начальника отряда, не могло не подействовать на Просекова. Однако Просеков, не зная, что возразить, сморозил свое обычное: - Иди застрелись. На плите закипело, повар побежал. Тут вскочил Кокорин: - Сколько можно терпеть! Я предлагаю обсудить Просекова... За безобразие! За "длинную водку"! За все!.. Просеков, усмехаясь, ждал. Дик, который спускался к нему, остановился на трапе, испуганный криком. Сбегали за Данплычем, тот идти отказался. - Обойдемся! Капитан, боцман есть... - Где капитан? Покажите мне его... - Просеков посмотрел на Кокорина. - Может быть, ты? Потерся возле меня, и, думаешь, вол? Оскалил зубы на капитана!.. Кокорин, слыша такое, лицом бледнел, в то время как багровостью заплывала шея. - А ты - боцман? - Просеков переложил ногу, поворачиваясь на стуле. - Какой боцман ходит в телогрейке? Боцман выйдет в любую погоду - два свитера и штаны со шлейками: "Мети сюда и отсюда!" - вот и вся работа. - Вся да не вся! - вскочил тот. - А конец сростить? А швартовка, якоря! Это вам все равно, потому что до лампочки!.. - Логично... А кто же вас сюда привел? Кто поставил на место? Так почему же вы на земле... своего капитана... - И с мучительным выражением: - ...на позор бросили. - Кто же знал, что вы... - Величко не договорил, глядя в пол, постукивая ногой. - Своего капитана! Хоть под пулями, а выносите... Просеков был черен в этом свете. И было видно, что он устал. Было видно, что нелегко дался ему рейс, хоть и прокатился как по маслу. Только причина была в другом: вчера пострадала его гордость. И хоть он лез напролом, сам напрашивался на порицание, в чем-то он все-таки был прав: если без него не могли обойтись в море, если принимали здесь, что капитан, то на берегу он заслуживал внимания. - Ну, так бы и сказал, - согласился с ним Кокорин. - Но зачем обижать Дюдькина? - Повар, стой! Иди сюда... Дюдькин робко приблизился, переживая, что из-за него все началось. - Вот ты говорил... Да вы понимаете, что он сказал? - принялся Просеков объяснять Дюдькина. - А ведь это даже Дик понимает! Потому что стареет. А что он может? Просто глядит. Все уже привыкли, что Просеков, овладевая вниманием, начинал запутывать аллегориями. Но если еще как-то можно понять, что он искал оправдания пьянки за чужой счет, то попытка извлечь из слов повара, которого обидел, какие-то моральные поучения остальным выглядела просто нелепой. Тем не менее Дюдькин был тронут и заговорил: - Когда тонули, приписывали вещи, я ничего не взял. Мне не надо, мне жизни не надо... Я только попросил, чтоб меня сняли на фотокарточку. Потому что знал, что поседею. - Как я тебя понимаю! - Просеков начал снимать мундир. - Бери! А колпак отдай ему... - Ефимыч... - Кокорин, выдохшись, сел. - Что ты от нас хочешь? Просеков вдруг сказал: - Радиосигнал не точен. - Не на точке! - Не сходится с этим... - Он приложил руку к голове. - Не верю! Судно надо переставить. - Он, пошатнувшись, оперся на стол. - Если понадоблюсь, разбудите. Было слышно, как раздаются на трапе его шаги. С минуту моряки подавленно молчали. Потом началось: - Говорил, говорил - и высказался... - "Не верю"! Между прочим, Свинкин - классный радист. Работал на полярных станциях. А Шаров? Его во всех морях знают. - Себе он не верит, вот что! - вырвался па простор голос боцмана. - Думал: выпил ведро - и погнал! А тут не "Агат", не вывезет. - Просто так он не говорит... - Величко был осторожен. - Надо проверить. - Проверять не будем, - отрезал Ковшеваров. - Водолазы - не собачки! Укажите точно, полезем. - Ну и нечего с ним! Или, кроме Просекова, моряков нет? - Кутузов сорвал с головы феску. - Какой вообще с него спрос? С Кокорина спросят, если что! Так будет хоть знать, за что отвечает. Горячая речь Кутузова не подействовала. Кокорин, не ощущая поддержки, нерешительно посмотрел на Суденко: - Как ты считаешь, Жора? - Не знаю. - Полезешь проверять? - Нет. - Так как же? Не ответив, Суденко вышел в коридор, где электрик менял лампочки. - Почему темно, Даннлыч? - Лед, мало кислорода... - Электрик наклонился, вытирая беретом лоб. - Насчет лампы не бойся: подводную распалим. - Ты проверял воду на электричество? - Как только опустил пластину, - ответил он, - генератор сразу вырубился. Вот оно что! Вода распреснеиная, плохо пропускает ток. Поэтому и не сработала "Гельма" - ни гальванический, ни контактный металлонскатели. В такой воде спуск осуществляют приборы, а не мозг. Но тут хоть какой-то сигнал. А что предлагает Просеков? Проверять воду. Просеков нарушил условие, которое соблюдается свято: любое колебание, неуверенность - во вред. Это может их, водолазов, обезоружить в воде. Пришел каяться, нашел время! Надо посмотреть диаграмму... По привычке дойдя до поста, старшина собрался повернуть назад. Но услышал, как изнутри щелкнула дверь. Кто-то только что вошел. Водолазы в салоне, кто там мог быть? Оказывается, Трощилов, уборщик. Он заходил сюда, пользуясь расположением Гриши. Но вообще это был странный тип, который вызывал нездоровую манию преследования. И сейчас у него был такой вид, словно застали. - Давай ключ. Перепутав с испугу карманы, вынул ножик, маленький, с красной рукояткой. - Я сказал: ключ. Уборщик стоял как истукан, словно не понимал, что от него хотят. От волнения у него проурчало в животе. Старшина уже хотел вытряхнуть карманы, как он ловко поднырнул под руку и бросился бежать. Побежал не в коридор, а свернул налево, к палубной двери. Суденко настиг его в тот момент, когда он собрался выскочить. И тут дверь, на которой он разъял крюки, отмахнулась настежь. От внезапного прилива зыби "Кристалл" и "Гельму" вначале отбросило метров на десять, а потом с такой силой швырнуло навстречу, что, если б Кутузов заблаговременно не отпустил большую слабину концов, а Леша Шаров не отвернул штурвал, от двух суденышек осталось бы мокрое место. Сюда бежали. Кокорин, выскочив без кителя, со спущенными подтяжками, сгоряча спросил: - Пузырь? - Откуда пузырь? Спятил... - Что делается! Откуда волны? - Море... Вокруг собралась толпа. - Вы меня, Михайлыч... - Трощилов чуть не упал перед боцманом на колени. - Заприте куда-нибудь, дайте работать... В его больших глазах, раскрывшихся на узеньком личике ребенка, застыл такой страх, что его было трудно объяснить. Но Кутузов чем-то объяснил: - Пошли, паренек. Я тебе найду, чем руки занять... Суденко стоял, удивляясь: чего он погнался за уборщиком? Какая-то нелепость... Что-то заметил вдруг, рядом с бортом. Открыв лацпорт, свесился с площадки трапа... Буек! Похожий на колбу, раскачивался, как ванька-встанька. Наверное, затянуло винтом под днище. Может, прилепился там, если намагниченный. А сейчас оторвался... Старшина своими зоркими глазами видел, как разгорался на воде зеленый огонек. 3 Сняв с вешалки костюм, старшина тщательно исследовал царапины от плавников и жесткой чешуи рыб. Этот костюм, из-за которого едва не погиб, он уже продул воздухом и убедился, что не травит. Вынул из рукава клин, который был всунут в приклеенную рукавицу. Она немного отличалась по цвету, как новая, что неприятно, хотя пора бы и привыкнуть. Ведь рукавицы съемные: к костюму они не относятся. В порту так часто протекают, что не обращаешь внимания. Но в море надо проверять. В прошлый раз он упустил эту деталь и законно поплатился. Прислушиваясь к незатейливым мыслям, которые появлялись с работой, Суденко влез ногами в горловину рубахи и начал рывками натягивать на себя туго поддававшийся, обжимавший тифтик, пока не уперся шубниками в подошвы. Потом тщательно принялся выбирать нож и взял самый громоздкий, с отрегулированным центром тяжести, летящий из любого положения острием вперед. Сегодня его интересовало все тяжелое и блестящее. Поэтому он заставил Юрку протереть мастикой ножны размером с саблю и медную бляху на ремне. Дошла очередь до лампы, в которой Ильин заменил патрон. Вместо латунной гильзы поставил бутылку с отпиленным горлом, надежно зажав в пятке рефлектора. По виду не лампа, а безобразие. Но идея конструкции покоилась на том, что стекло на глубине крепче металла - молекулы его плотнеют. Эта лампа чисто глубоководная. - Нравится? - Скажи честно, Ваня: помог ты? - Маленько... - Ветер закружил по посту, нанося удары воображаемому противнику. - Молись, Юрик! Ильин перекрестился двухпудовиком. Даже Ковшеваров усмехнулся, глядя на них. Сейчас он разворачивал станцию, снимая латунные крышки с манометров, которые открывались в глубоких гнездах на переборке. Чувствовалось, Гриша еще не пришел в себя после Маресале. Его обессиливала земная тоска, хотя он и не ступил на землю ногой. Сам воздух земной был ему противопоказан. Только работа приводила Гришу в порядок. Поэтому работать он будет как надо. Другое дело - Юрка. Сейчас он то и дело просвечивал Суденко своим зеленым глазом, как бы говоря: "Не трусь, старшина! Я с тобой..." Было ясно, что Юрка настроился на свой коронный нырок и теперь будет ожидать, когда старшина залетит под водой. Суденко отправил его с глаз долой - на мачту повесить флаг. Увидел, что Ветер одевается, и спросил: - А ты куда? - Полезу на баржу. - Зачем? - Подготовлю тебе комнату для отдыха. - Поручение Маслова? Иван посмотрел хитро, и Суденко понял, что угадал. Неизвестно, какие инструкции он получил от водолазного специалиста. Пока приоткрылась первая карта - "Волна". Мысль, в общем, неплохая. Отдых в воде только считается отдыхом. А на "Волне" можно расслабиться, набраться сил, что важно перед всплытием, когда остаются самые тяжелые метры. "Волна" пригодится, если Ветер ее найдет. - Разбери дорогу по планшету, - сказал он. - И проверь с лодки: я там ставил веху. - Я договорился с Кокориным. - Вот и хорошо. Тут как раз звякнул старпом: подходил Андала... Андала был в Полынье со вчерашнего дня: разыскивал тральщик, когда тот потерялся. Наверное, еще когда разговаривали возле рыбацкого слипа, знал, что "Гельма" ничего не нашла. А сейчас, когда разведал про буек, явился. Только что была видна его длинная мачта с тремя огнями по вертикали, Потом он сделал какой-то зигзаг, пропал, и вот уже подруливал под трап. На палубе патрульного катера зажегся гакобортный огонь, осветивший просвет между бортами. - Толя! Лица не увидел, но через освещенность протянулась рука с лиловостью татуировки. - Здоров, водоглаз! Два слова... - Андала наклонился через борт. - Что ты обо всем этом думаешь? - Вначале надо посмотреть. - И все-таки? Откуда он свалился? Ведь не с небес! - Не с небес. - Я одного не пойму: почему никто из них не всплыл? - Они не всплывают. - Не распирает? - Нет. Было слышно, как он ломает спички, чиркая о коробок. - Вылезешь, приходи чай пить. Из нового самовара. - С чаем не спеши. - Уже поставил. - И сказал, протягивая руку опять: - На рожон не при. Черноброву ты нужен. - Это он тебе лично сказал? - Сказал всем, когда вас не было. - Спасибо на слове... Наконец-то звезды откатились, и показалось утро. Было оно какое-то скромное с виду, белесое, словно затянутое слоем больничной марли. Но воздух имел привкус металлического, и свет, тоже непрочный, порой отсверкивал ножевой сталью. Медленно проступали грани, отделяя воздух от воды. Старшина увидел, как из нерезкости, карандашным наброском на белой доске, возник остров Хейса. Обычно закрытый дымкой, он виделся теперь как в двух шагах: зданьице полярников со световой мачтой, котельная и электростанция. По этому изображению, как нечто великое, пролетела растрепанная гагара, теряя пух и перья. Пролетев, внезапно изменила направление и нырнула в волны. Суденко ожидал, когда она вынырнет. Хорошо, что он не проворонил эти мгновения. Ведь уходишь туда, где ничего этого нет. И ни одна живая душа не может себе представить: ни утра, ни неба, ни птиц. 4 Прямо с трапа ушел в воду, избежав удара о борт. Сегодня "Кристалл", летающий в волнах, был очень опасен при погружении. Он мог неожиданным рывком выдернуть водолаза из воды, смять его ударом корпуса. Такая опасность еще увеличивалась при всплытии, когда трудно рассчитать, в какой точке появится судно. Даже в относительно неплохую погоду некоторые водолазы разбивались о днище парохода. А при волнении любой спуск категорически запрещен. Поэтому сейчас многое зависело от матросов, безостановочно сбрасывавших слабину кабель-сигнала, следивших, чтоб лини уходили под прямым углом. А также от умения водолаза вовремя освободиться от рывков судна и затем, пройдя непрочный, качающийся пласт воды, освободиться от поверхности моря. Наконец он прошел волны, и вода замолчала. Осмотрел буек с капсулой из неорганического стекла, которая вкручивалась, как лампочка в патрон, в герметический кожух с батареями. Судя по сигналам, это был научный радиоизмерительный прибор, передававший значения скорости и направленности течения. Стальной трос, соединенный с кожухом, держался за что-то. Быть может, за якорь или за пароход. Этот буек, который Суденко утянул с собой, сейчас словно ожил, стремясь всплыть. Суденко его терпел, перекладывал трос из руки в руку, меняя с лампой. Потом стало невмоготу: буек тормозил его, запутывал вес тела и с каждым метром становился сильней. Но Суденко все боролся с ним, как с человеком, попусту тратя силы. И так всегда, если подвернется что-нибудь: ухватишься как за соломинку, забывая, что основная опора - вода. Отпустил буй, глядя, как удаляется зеленый огонек. Несколько белух, круживших рядом, тотчас поднялись, интересуясь, что он выпустил. Вскоре они вернулись, найдя водолаза по длинному шлейфу пузырьков, среди клубящейся сайки, мелькавшей перед иллюминатором как молнии. Вялые от недостатка кислорода, белухи особенно досаждали сегодня. Просто удивительно, что их, таких больших, почти усыпляло электричество. Они подплывали, уставясь слепыми глазами в рефлектор лампы, совершенно белые, похожие на огромных женщин. Он любил этих животных, но сейчас, в темноте моря, они создавали какое-то напряжение. В конце концов белухи отстали, очистилась вода и от сайки, плававшей наверху, как живой корм. Теперь он то и дело различал глубоководных рыб, обезображенных смертью, с вывернутым в ротовую полость желудком. Много их погибает во время штормов, когда волны раскрывают нижние пласты. Обитая во мраке, лишенном кислорода, под прессом глубины, раздавливающей все живое, эти существа и не подозревают, что живут. И смерть им тоже неизвестна: некоторые не имеют ни органов чувств, ни даже мозга. Все их существование лежит за гранью простого смысла, которым пользуется человек. Но кого он не ожидал здесь встретить, так косатку. Она лежала как переломленная, открыв большой месяцеобразный рот, и вся кожа ее, даже глаза, были разъедены планктоном. Когда дотянулся до нее, планктон, глубоко въевшийся в кожу, стал разлетаться роем золотых пчел. Сегодня опасность таилась в самой этой воде, неподвижной, но хранившей отголоски недавнего урагана. Опасна была детонация или летающее эхо. Проносясь без следа, эхо переворачивало подлодки, ломало хребет морским животным, погибавшим как бы из-за ничего. Обвесился он грузом так, что напоминал железный снаряд, и теперь вода его почти не держала. К этому тоже надо притерпеться, привыкнуть, особенно на первых метрах, тяжелых физически. Но вскоре вес снаряжения словно растекся в мышцах, погасившись плотностью воды, и он заключил с морем перемирие. А потом ему просто повезло, когда он удачно прошел среди воздушных столбов, засосанных ураганом. Он помнил их в виде смерчей, накаленных электричеством, фонтанировавших из воды. Теперь они раскачивались, не всплывая, как гигантские туманности. Должно быть, их засосало чересчур глубоко и засосало с водой, если они потеряли плавучесть. Избегая всего, что могло отклонить, он медленно, метр за метром, протискивался в глубину, которая уплотнилась настолько, что начала гасить отсветы часов, ножа, пряжки на ремне. Некоторое время он еще различал самого себя, похожего на скользящую тень, а потом и это пропало. Сейчас его окружила черная, как сажа, не ощущаемая глазом и не воспринимаемая, как вода, безглазая тьма. Смотреть на нее нельзя, так как она словно прилипает к глазам, откладываясь эмульсией на сетчатке. А хуже всего, что теряешь представление о том, что куда-то движешься. Теперь лишь крохотный огонек лампы напоминал ему, что он здесь. Лампа была нужна не для света, а чтоб себя в темноте не забыть. Но и на лампу полагаться нельзя. Она может погаснуть, протечь, оставив иллюзию, что светит. И постепенно хрусталики глаз как бы обернулись зрением во внутрь тела. Теперь будешь смотреть руками, кожей, мозгом. А глаз у тебя нет, ты ими не смотришь. Порой вода, при всей своей неподвижности, создавала ощущение, что в ней что-то происходит. Один раз показалось, что он прошел сквозь что-то, напоминавшее приливы и отливы небольшой зыби. Потом возникло притяжение, такое слабое, что он не сразу его почувствовал. Оказалось, притягивали водовороты, которых было три. Один за другим прошел их, очень плавных и словно перемещавшихся по воде, которая тоже удивила необычной плотностью и излучением. Но он не надеялся встретить течение, так как давно понял, что его не было. Да и линия лежала чересчур высоко, чтобы там мог светить пароход. Внезапно понял, что остановился, на чем-то стоит. Пост подтвердил: остановился на ста метрах. Ощупал место - гранитная площадка. Он стоял на выступе скалы... Не может быть! Ничто не могло его отклонить, и пароход не мог передвинуться на дне. Оставалось одно: трос нс связан со "Штормом"... Просеков прав. Сигнал неверен! Что же теперь делать? Подниматься наверх? Подъем отнимет более часа. Надежда на тральщик очень мала. Надо спускаться, надо хотя бы выяснить, где он. Однако волнение, которое он пережил, не прошло без последствий. Теперь руки не подсказывали ничего. В ногах появилась неуверенность, боязнь соскользнуть. Скала "качалась", ступени "обламывались" под ним. Внушение было таким сильным, что все время надо было себя проверять. Трос повел куда-то под скалистый козырек. Ступив туда, почувствовал притяжение. Опасно идти: может закрутить лини или он сам в них запутается. Нет, надо выяснить обязательно: спускается он в каньон или сползает по его внешней стенке? Понять это помог родник, брызнувший из-под ног. Кажется, этот ключик обходил прошлый раз, когда увидел лилии. Присел на корточки, чувствуя, как он отдается в воде, как пульс. Наклонившись, как бы переступил невидимую черту, уравнивающую притяжение. Эта неподвижная, безмолвная вода, окружавшая его, втянула в себя, как мешок в пробоину парохода. Наверное, где-то тут был сквозной пролом. Прижатый к скале водой, которая складывала его, пригибая колени к голове, он ухватился за кабель-сигнал. С поста тянули к себе, лихорадочно подбирая слабину. Помог и "Кристалл", лежавший наверху. С трудом выбрался под козырек, таща за собой какой-то предмет обтекаемой формы, висевший на тросе. Даже не успел его ощупать: стукнувшись о козырек скалы, с такой силой потянул вверх, что вырвал буйковый трос. Теперь спускался с одной лампой, слушая, как Гриша считает метры. Сегодня каньон не имел дна: 130... 140.. 150. И вот спустился. Дойдя до грунта, распутал лини, раздумывая, что делать. Обычно поиск происходит так: находишь центр симметрии и ходишь по кругу, укорачивая луч кабель-сигнала. Но в темноте, среди камней, кружить опасно. Поэтому пошел наугад, приставив компас вплотную к рефлектору лампы. Он помнил количество шагов от парохода до скалы, но часто ошибался: вырывая ногу из клейкой массы, продолжал счет, принимая его за шаг. Когда совсем сбился, уперся во что-то: какая-то плита. Без отколотостей, со сглаженными углами. Непохоже, чтоб это был камень. Таких больших камней здесь, кажется, не было. Но если это "Шторм", то он мог себя подтвердить, так как имел собственный свет. Mогла ли светить газовая сфера в такой воде? Этого старшина не знал. А свет не просигналил, что есть. Давая отдохнуть глазам, вернул то, что видел наверху: утро, летящую гагару. И потом, словно с зеркальцами на глазах, посмотрел вокруг. Если б хоть слабая искра дала о себе знать, он бы ее не пропусгил... Оболочка не светила! Он не смог скрыть разочарования. Надо проверить "Шторм" руками, коленями... Представление об округлой стене