е, потому и запомнились. Основная масса
предмет знала, отвечали толково, а некоторые просто блестяще.



     Второй урок устройства системы (ну, какой-то ее малой части) был связан
с  написанием кафедрального  учебника.  В те  годы  каждый  ВУЗ  имел  право
выпустить свой учебник по  предмету. Протасеня взял повышенные обязательства
и обещал выдать на  гора курс "Диалектического и исторического материализма"
в  двух томах. Разбросали по главам на всех членов кафедры. Ну, не на  всех.
На  многих.  Некоторые  писали  по  две-три главы.  Сидим,  пишем.  Написали
довольно  быстро --  месяца  за  два. И  - началось.  Пошло  самое  главное:
обсуждение. Труд-то коллективный.  Ответственность -  общая. Тут же  нашлись
ревнители чистоты. Вы здесь  не отразили.  А  вы в этом абзаце  не  выразили
полно.  Мало  ссылок  на  классиков  марксизма-ленинизма. Много  отсебятины.
Больше критики буржуазной философии.  Меньше  разговоров о вкладе зарубежных
ученых.  Сказать  о  достижениях  советских  философов. Тут  сократить.  Там
расширить. Ужать. Пополнить. Убрать. Добавить. Переписать.

     Переписываем.   Каждый   читает   другого.   Снова   обсуждение.   Мало
самостоятельности.  Много  цитат.  Это  лишнее.  Не  хватает   необходимого.
Сократить.  Расширить.  Ужать.  Пополнить.   Убрать.  Добавить.  Переписать.
Полностью переработать.

     И снова.  И  еще  раз.  И  еще.  Прошли  годы.  Никакого учебника  нет.
Протасеня каждый раз отчитывается о проделанной большой кафедральной работе.
Наконец, рукопись как давно ожидаемого покойника, выносят в издательство.

     Я как-то заехал по  делам своей публикации  в это  издательство "Высшая
школа". Там, узнав, что я с кафедры философии Политеха обрадовались:
     -  Ой,  какая  удача!  Тут  лежит  рукопись   вашего  учебника.  Мы  ее
выбрасывать  собираемся, сколько  не  извещали  вашего  Протасеню, он  ее не
забирает.

     - А чего такая немилость?

     -  Так ведь  вышло  постановление  отдела  науки ЦК о  централизованном
выпуске учебников по  идеологическим  дисциплинам. И  предписание -- все  не
завершенные производством рукописи остановить. Так что забирайте.

     Я забрал и сразу приехал к Грише Карчевскому,  человеку замечательному,
он на кафедре  вел эстетику. Мы жили в  соседних домах и  обычно в  институт
ездили вместе.  И  вместе  бегали  на школьном стадионе, рядом. У  него была
любопытная и  в  чем-то антисоветская  особенность.  Идем, мы  например,  по
улице.  Беседуем  о  введении в СССР  паспортной системы  в  1932 году.  И о
лишении  паспортов  колхозников.  Вдруг  Гриша  останавливается  и  начинает
рассматривать что-то  в  стороне. Ну, что там? А там -- воробьи  купаются  в
луже.  Или щенки играют. Гриша, да пойдем же. Понимаешь ли ты,  что невыдача
паспортов была эквивалента прикреплению к земле...

     - Да,  брось ты, Валера. Посмотри  на этих птиц. Это в тыщу  раз важнее
советских  паспортов. И вообще всей политики партии. Вместе  с ее  уклонами,
достижениями и  разоблачениями культа  личности. Это -- природа.  Настоящее.
То, что было, есть и будет. А эта партия ...

     Да уж, об "этой партии" у нас не было двух мнений. Гриша к тому  же был
завзятый  яхтсмен, не раз брал меня матросом. Или балластом.  И тоже полагал
гонки на яхтах важнее политики партии по коллективизации деревни.  А потом у
него -- отказ почек. Поставили на диализ. Говорят, можно выдержать 50 циклов
очистки крови. Гриша не дотянул до этого числа.

     Приношусь я к нему с  радостной вестью  про "наш учебник".  Гриша у нас
слыл   за   Архистратига.  Это   даже   была  его   "партийная  кличка".  Он
неукоснительно следовал максиме:  во всех социальных играх исходить из того,
что ваш соратник сделает самый слабый ход, а ваш противник -- самый сильный.
Так  называемая  стратегия  минимакса.  И мы  всегда выигрывали!  Предвкушая
эффект, говорю:
     - Смотри что привез (показываю и рассказываю о судьбе рукописи). Завтра
заседание  кафедры.  Я  невинно  теплым  голосом  спрошу у  Протасени:  Петр
Федорович,  как  там  дела  с  нашим учебником? Он, как  всегда надувшись от
тщеславия,  ответит, что  все в порядке, идет  окончательное редактирование.
Что через  месяц - два пойдет в набор.  Я ему елейным голосом: да никуда она
не пойдет,  Петр Федорович.  Вон она,  у меня. Спас  в последний  момент  от
гибели  в  помойном баке.  Привез  вам  на  память.  Так меня  и  просили  в
издательстве:  передайте, мол,  Протасене на память  и скажите, что  никаких
учебников от его  кафедры более  не требуется. Пусть, мол,  сразу отправляет
рукописи в макулатуру.

     Гриша аж подпрыгнул:
     - Немедленно, прямо сейчас отвези рукопись в издательство и положи, где
лежала.
     - Это почему?
     -  Потому  что,  как только ты  завтра скажешь  то, что  сказал сейчас,
вскочит Зинаида Ивановна  Забелло и  завопит диким визгливым голосом  (Гриша
завопил  очень  похоже):  "Этот  Лебедев  сорвал  план  кафедры  по  изданию
учебника!  Он  провокатор!  Он  забрал  рукопись  без  ведома  кафедры,  без
поручения заведующего...Он  .. он..  его...". Тут встанет иезуит Докторов  и
потребует поставить  перед  ректоратом  и  парткомом  вопрос  о  немедленном
увольнении Лебедева по статье КЗОТ 133.

     Все это мой Гришаутка (мое прозвище -- Гриша любил уток, не есть любил,
а наблюдать за их  жизнью) воспроизвел  так натурально, что никаких сомнений
не оставалось: все именно  так и будет! Я схватил толстенную папку и понесся
обратно. Тетка была на месте.
     - Извините, я заехал на кафедру, а она закрыта. Никого нет. Я уж положу
папку опять в шкаф, скажу, пусть завтра за ней приедут.

     Кончила Забелла плохо: как-то  выпила  пива, залезла в ванну,  да так в
ней и утонула. И Докторов помер. Правда, все это уже происходило без меня, я
к тому времени уехал в Москву.



     Протасеня своим руководством всем опротивел. Ну, не всем, конечно. Было
и  у  него  достаточно  своих  клевретов. Около половины кафедры.  Зато,  по
имеющимся у нас сведениям,  он  сильно надоел  ректорату.  И  даже парткому.
Своими безграмотными выступлениями вроде того, что советские ученые добились
уменьшения  силы тяжести  на  Луне  в шесть  раз.  Зато сильно  нагруженными
идеологией. Что  вот,  де, его  кафедра взяла повышенные обязательства и  на
днях выпустит эпохальный учебник, по  которому начнут  изучать философию все
--  от пигмеев  Африки до сознательных рабочих Форда. Но хуже всего, что  он
упорно не пускал Славу Степина в докторантуру (об этом я уже писал). Пытался
сгноить наших лучших преподавателей -- Гришу Карчевского, Володю Клокоцкого,
Лешу Мурнева, Аллу Пашкевич, Зину Бражникову. Ко мне на лекции шастал - само
собой.  Любимая тактика:  возьмет  пару  своих холуев, особенно Новикова  --
"арапа Петра Федоровича", ворвется к кому-нибудь из нас на занятие:
     - Объявляю открытую лекцию.

     А  потом на заседании кафедры начинается: "Вы не  отразили, не учли, не
раскрыли, не  руководствовались решением  съезда  партии".  Вот так  и копил
материал  к  нашему очередному сроку прохождения по конкурсу.  Нам  было это
очень  понятно.  Ладно,  вы,  Петр  Федорович, хотите уволить нас?  Тогда мы
уволим -- вас. Силы, конечно, были не равны. Зато....



     Снять  заведующего  -   номенклатуру  республиканского   ЦК,  казалось,
невозможно. Силы, конечно,  были не равны.  Зато  у  нас была, так  сказать,
убежденность  в  правоте  нашего  дела.  Впрочем,  вполне  возможно,  что  у
заведующего  Протасени была не меньшая убежденность в  правоте его дела. Тем
более,  она подкреплялась физиологией о "сладко есть, пить и спать".  Он был
внутренне уверен, что его привилегии как бы дарованы  ему от природы, и они,
как  наследственное право,  пожизненны и неоспоримы.  Вообще это  любопытный
психологический изыск партийно-советских бонз. С одной стороны -- они всегда
кичились  тем,  что  сами выбились из  низов, из  толщ  народа.  Никто им не
помогал, у них не было волосатой лапы и высокопоставленных  родственников, и
все их успехи -- это их личные заслуги. Ну и еще, разумеется, все эти успехи
оказались возможными  благодаря советской власти. Как в шутке: <I>"Кем я был до
советской власти? Дурак дураком. А сейчас  я кто? -- Генерал!"</I>. Протасеня не
прикладывал особых усилий по  защите своих привилегий.  Раз они пожизненны и
неоспоримы, так чего суетиться?

     Мы же были  активны чрезвычайно. Тут и  молодость играла свою роль. Мне
ничего не стоило сесть на  самолет  и  слетать в Москву на  1-2 дня -- благо
билет стоил всего  14 рублей. А так как я летал по аспирантскому, который  я
продлевал по знакомству,  а  потом даже и по чужим аспирантским (в то  время
при покупке билетов и посадке на самолет паспорт  был не нужен), то  и еще в
два  раза  дешевле. С  целью,  например,  взять  пару тамиздатских книг, или
сходить  на концерт Оскара Питерсона (в 1974 году), который, кстати сказать,
отменили.

     Отменили концерт, так  как его трио  никто не  встретил в  аэропорту, а
потом через много часов  приехал какой-то индюк из Москонцерта и  отвез их в
гостиницу "Урал"  с  номером на троих  и туалетом в  конце коридора.  С этим
выдающийся  джазовый  пианист смирился,  но когда  ему не дали "Стейнвей" (в
Театре эстрады), предложив выступать на расстроенной "Эстонии" и сказав, что
"какому-то  ПитерсОну и  так сойдет",  он  хлопнул  крышкой этой  "Эстонии",
отчего она  не  стала лучше, и немедленно  разорвал контракт. От этого  шума
остался двойной альбом "Питерсон в СССР", сделанный в Таллинне  по дороге из
(или в) Москвы любительским образом.

     Эта  молодая энергия позволяла  мне вести, так  сказать, очень  большую
общественную работу среди новых  членов кафедры. И  среди старых, но еще  не
определившихся. Я приглашал их к себе домой на показ любительских фильмов. С
угощением и  выпивкой. Разговоры шли, конечно, о разных мелких злодействах и
крупных безобразиях Протасени.

     Ворвался как-то Протасеня  со своими клевретами на  лекцию Леши Мурнева
--  тоже  одного из тех, кто  собирался в  докторантуру и не  слишком уважал
заведующего. "Открытая лекция" обсуждается на кафедре.

     Протасеня: Мурнев не раскрыл преимуществ социализма.

     Кудрявцев (клеврет):  Он не только не раскрыл, но говорил о технических
достижениях Америки.

     Докторов:   Лекция  Мурнева  заслуживает   крайне   низкой  оценки   за
беспартийность и идейную ущербность.

     Лебедев:  Петр  Федорович,   преимущества  социализма   доказываются  в
экономике, а не на лекциях.

     Кудрявцев: Лебедев не первый раз делает антисоветские высказывания.

     Докторов:  Лебедев  беспартийный и  уже по  одному этому не имеет права
преподавать  философию.  Нужно  поставить  перед  ректоратом  вопрос  о  его
увольнении.

     Клокоцкий: Товарищ Кудрявцев, это не Лебедев,  а вы,  по  вашей речевой
стилистике,  допускаете   антисоветские,  а   точнее  -  антимарксистские  и
антиленинские высказывания. Каждая следующая формация выше предыдущей именно
в силу  ее  более  развитых  производительных  сил. А  по  Ленину, социализм
докажет  свои преимущества только благодаря более высокой производительности
труда.

     Протасеня: Лебедев и Клокоцкий, тут не нужна ваша демагогия. Вы не были
на лекции Мурнева.  Мнение комиссии, которая была, такова: с такими лекциями
Мурнев не может идти в докторантуру.

     Мурнев:  Я иду в докторантуру не с лекциями, а с заделом по диссертации
70 процентов.

     Протасеня: Все с этим. Переходим ко второму вопросу.

     Вот такого  рода  обсуждениями  мы  и набирали  (очень медленно)  своих
сторонников.

     Вторым привходящим  обстоятельством  была  моя  беспартийность, которую
следовало сменить  на  партийность. Вот  тоже интересный факт, который,  как
позже выяснилось, не знали даже члены многих  горкомов. В 1973 году ЦК издал
закрытое  распоряжение,  по которому  все работники кафедр общественных наук
обязаны  быть  членами партии.  Прежде это было  не обязательным.  Даже  при
Сталине. У нас  на кафедре работали несколько беспартийных и кроме меня. Тот
же  Мурнев. При  этом  причина беспартийности  как  бы  и не так важна:  или
преподавателя не приняли,  или  сам не хочет. В  обоих случаях ясно  же, что
такой не может преподавать общественные, то есть, партийные науки.

     В 1973 году общими усилиями мы пробили  в  докторантуру  Славу Степина.
При этом, чтобы уйти из под давления Протасени  и отсутствия  его подписи на
решение  о докторантуре (напомню,  что то решение подписал через голову зава
проректор по научной работе Худокормов), Слава  вообще  ушел  из Политеха  в
Белорусский университет. С одной стороны, это была победа. Но с другой... мы
потеряли мощного бойца. И -- члена партии. Стало быть, очень важный голос. В
те времена возможность борьбы все больше смещалась в "партийную сферу" -- на
партсобрания.  И особенно --  на выборы  в партбюро и  парткомы. Кто сколько
своих туда проведет, тот и одолеет.

     Как-то, сидя за  обедом дома у Славы Степина, мы  с ним стали обсуждать
очередную  пакость  Протасени.  Отец  Славы,  старый  партийный  конь  Семен
Николаевич уже не в первый раз слышал от нас о его художествах (да и сам был
доцентом  у  нас в институте). За  десертом Семен Николаевич  как  бы  между
прочим, сказал:  хотите бороться  с  Протасеней  -  забаллотируйте  его  при
прохождении в партбюро  кафедры. То было напутствие  старшего поколения нам,
молодым и еще неопытным.  Мы подсчитали свои силы: выяснилось, что  с уходом
Славы у  нас  на один  голос  стало  меньше, чем у  Протасени  с клевретами.
Собрались у нашего архистратига Гриши Карчевского.

     - Что будем делать?
     - Да что -- Валерий должен как можно быстрее вступить в партию.

     Такие разговоры бывали и  раньше, но тогда не было острой нужды. Сейчас
все совпало: и уход Степина, и решение ЦК.

     - Если не сейчас, то через год тебя, Валера, не будет на кафедре.
     - Хорошо, я согласен.

     Но  этого  было  очень  мало  --  он,  видите  ли,  согласен!   На  всю
интеллигенцию  существовали жесткие квоты на  вступление в партию.  Партия и
тогда  очень берегла  свою "рабочую  честь".  Охраняла себя  от умников с их
разложенческими разговорами. На 1974  год для  нашего факультета было только
два  места. Решили пробивать меня. Я вел  на кафедре теоретической  механики
нечто  вроде  философских  семинаров.  Оттуда  ходатайствовали.  Еще  всякие
каналы. Выделили  одно  место под меня. Сел за изучение устава да программы.
Это-то  ладно,  а вот  пройти комиссию старых  большевиков -- была проблема.
Время  остановилось. В каком  году  был  17-й съезд?  Почему  он  называется
съездом победителей?  Сколько было сталинских  ударов?  Как стоит  Советский
Союз?  (Надо было отвечать: <I>"Как  скала, и только  яростные волны буржуазной
злобы бессильно разбиваются о его  гранитную твердыню"</I> -- слова Сталина). Но
и съезды с их историческими решениями -- сравнительно пустяки. Главный конек
у  старых п... пенсионеров  в комиссии райкома был: кто нынче генсек в такой
то партии?
     А кто  сейчас генсек  в коммунистической  партии братской Монголии? А в
братской Румынии? Чаушеску, говорите? Так-так, это вы верно сказали.  Только
мы  вас  подправим:  надо говорить товарищ  Чаушеску. А в братс...то есть, в
буржуазной Гватемале, борющейся с игом американской военщины? А в Гондурасе,
тоже всемерно борющейся против? У  них время стояло, а у меня и  вовсе пошло
вспять.  Теперь  я  сдавал экзамены жене  Марине. Она  задавала вопросы -  я
отвечал. Так она проверяла мою готовность.

     Обязанности  члена  партии:   быть  в  первых  рядах,  всегда,  активно
участвовать,  выполнять,  принимать  повышенные,  платить  членские  взносы.
Главные задачи парткомов? А райкомов? А горкомов? Обкомов, ЦК? Ох, много там
было задач.  Но у  всех  и  самая  главная: подбор и расстановка руководящих
кадров. Везде. Всегда. От начальников цехов  маленького заводика и редактора
многотиражки  до  глав  трестов,  министерств, директоров  ТВ и  киностудий.
Партия  всемерно  крепила ряды и  наращивала свою руководящую и направляющую
силу. И, тем самым, рыла себе могилу.

     В общем, прорвался я туда. И мы восстановили баланс сил. Поэтому, когда
у нас на кафедре  образовалось свое партбюро,  по всем прикидкам у  нас было
столько же штыков, сколько и у Протасени: 13 на 13. Риск был велик: а ну как
кто-то  из  не  очень  стойких  дрогнет?  Вдруг  проголосует  за  Протасеню?
Выборы-то тайные,  да кто ж его знает. На  17-м съезде победителей тоже были
тайными. Вот только  все  проголосовавшие против Сталина или  за Кирова были
вскоре расстреляны.

     Времена несоизмеримо другие и Протасеня совсем не  Сталин, но почти что
генетический страх сидел в порах. Да и увольнение в нашей  профессии -- тоже
вещь  серьезная. Вузов-то  раз-два  и обчелся. А  при голосовании  все может
случиться, любая ошибка: не того вычеркнул, вообще забыл вычеркнуть.

     Наконец -- идут выборы в партбюро  кафедры. В счетную комиссию входят и
наши, так что исполнить завет тов. Сталина:  <I>"Не важно, как голосуют, важно,
кто считает"</I>, - не выйдет. Появляется счетная комиссия, объявляет результат:
такие-то прошли в партбюро  (да все и прошли). Протасеня: "за"  13  голосов,
"против"  - 13 голосов. Для избрания же нужно 50  процентов плюс один голос.
Протасеня  --  не  прошел! Не хватило у него того самого одного  голоса.  Он
сидит с обвисшим лицом. Бормочет:

     - Тут интриганы. Подтасовка. Трэба переголосовать.

     Клеврет туповатый Новиков не совсем понимает, кто именно интриган, и не
выдерживает:

     - Что вы, Петр  Федорович,  мы три раза пересчитывали. Никаких  интриг.
Все точно. Да вот и бюллетени здесь, можно еще раз проверить.

     - Ну, это мы еще посмотрим, - смутно грозит заведующий.

     А чего смотреть, все законно. В  соответствии с нормами внутрипартийной
демократии. Партком  института  утверждает  выборы. Если  бы  не  более  чем
прохладное  отношение к  Протасене  ректора  Ящерицына и  секретаря парткома
Белькевича, то, вполне возможно, обязали бы переголосовать. Мало ли поводов:
помарка в протоколе, нечеткая линия в бюллетене.

     Нас  многие  поздравляли. Некая невыразимая гнусность  Протасени  давно
веяла в воздухе. Примерно как от скунса.  Еще и не видно, а уже чуют: где-то
здесь. Был  у  нас  такой  преподаватель  баяна  Анатолий Гаврилов. Как-то в
порядке эксперимента  для воспитания гармонично-развитой личности  ввели  на
некоторых факультетах музыку. Так и этот Гаврилов, которого в мире ничего не
интересовало, кроме  самой  высокой политики  (не ниже президентов) и женщин
(от него остался один  политический афоризм: "Брежнев -- чемпион по  вольной
борьбе за  мир"  и один женский:  "Лицо женщины -- это ее зад") -- и тот нас
поздравил.  Даже  сыграл  на  баяне  "Выходной марш".  Мы  собрались у  меня
отметить  победу и провести военный  совет.  Слава Степин, хотя  и докторант
университета, тоже с нами.

     - Ну, что будем делать дальше? - спрашиваю.

     - Да что, - говорит Слава, -  надо составлять  телегу в ЦК. Расписать в
ней все художества Протасени. Должны снять.  Пусть Валера, Клокоцкий и Гриша
Карчевский напишут. А мы обсудим.

     Я написал. Карчевский добавил.  Клокоцкий усилил. Получилось сочинение,
тянущее  на диссертацию  по  педагогике. И разделы  были  похожие:  "Научная
работа  заведующего кафедрой П.Ф. Протасени",  "Общественно лицо Протасени",
"Административная   деятельность    Протасени",   "Отношение   Протасени   с
коллегами". И все прочее в таком духе.

     Тут  мы дали маху.  Сказалось  отсутствие  опыта. Нам мнилось, что  чем
больше, подробнее и ярче мы опишем мелкие злодейства нашего заведующего, тем
скорее ему придет долгожданный конец -- ведь уже прошло полтора года, как мы
вели великую битву, а  он  все еще стоял, как Советский Союз. Но архистратиг
Гриша  Карчевский все-таки что-то чувствовал неладное.  Не надо  отправлять.
Подождем. Нужно еще посоветоваться.
     Советовались между собой на наших военных  собраниях. Может, сократить?
Да ты чтоВон еще забыли вставить ту историю -- помнишь, как  он ваши, Гусика
и  Командора и еще кого-то,  голоса за Головню задним числом приказал своему
арапу Новикову исправить в протоколе собрания кафедры на голоса "против"?  И
потом бедного толстяка уволили.

     Добавляли и это.  Наша кандидатская диссертация "про Протасеню" грозила
превратиться в докторскую. Архистратиг Гриша мрачнел. Наконец не выдержал.

     - Ребята, не то делаем. Слушай, Валера, ты знаком с Разумовым, так?

     - Да.

     - Вот. Он курирует в республиканском комитете народного контроля  науку
и высшую школу. Сходи к нему, покажи наш талмуд. Что он скажет?

     - Ладно. Пойдем вместе.

     Пошли. Я с гордостью показываю Юре Разумову нашу высоконаучную  работу.
Его  жена  Зина  Бражникова,  доцент  нашей  кафедры,   подает  ужин  (очень
гостеприимная  семья).  Юра  взвешивает  на  ладони  труд. Н-да.... Начинает
листать.

     - О чем вы тут пишете, а?

     - Ну, как о чем?! О всяких безобразиях Протасени.

     - Ладно, ладно. А факты где?

     - Так вот же. За десять лет ни одной книги или статьи. Пять лет мурыжил
с  кафедральным  учебником  -  он   так  и  не  вышел.  Вместо   него  вышло
постановление отдела науки  ЦК о прекращении издания местных учебников.  Вот
тут, смотри, Степина не пускал в докторантуру. Вот тут -- Мурнева.

     - Это, по-вашему, факты?

     - Конечно. Еще и какие. Ясно же, что Протасеня -- подлец.

     - А с точки зрения Протасени подлецы - вы. Никакие это не факты. Почему
это ЦК поверит вам больше, чем ему?

     - Хорошо, но ведь вот Протасеня не написал ни одной книги и даже статьи
за десять лет! Это же -- факт.

     - Для ЦК -- нет. Никакая наука ни от Протасени, ни от  вашей кафедры ЦК
не нужна. Вы  что, новые  виды  ракет проектируете? Подводных лодок? Способы
разрушительного воздействия  на  психику вражеских  солдат?  Все, что  может
написать  Протасеня,  -- это  наукообразно  и  длинно  на псевдомарксистском
жаргоне косноязычно излагать, что ЦК -- это коллективная мудрость партии. Но
ЦК это знает  и без вашего Протасени. И без ваших дурацких  учебников. Опять
же, кого пускать в докторантуру, а кого  нет -- дело заведующего.  И кого не
проводить по конкурсу. И  кого принимать  в аспирантуру. Это вы лезете в его
прерогативы. Не ему, а вам могут всыпать.

     Мы с Гришей понуро сидели  как оплеванные. Гриша только тихо сказал: "Я
чувствовал что-то в этом роде".

     - Так что, Юра, наше дело проигрышное? - спросил я тускло.

     - Кто это вам сказал? Наоборот  --  полностью  выигрышное. Вот же у вас
тут, в самом конце, сказано:  весной 1975 года заведующий  не был  избран  в
партийное бюро кафедры.

     Я ожил:

     - Ну вот, это тоже важный факт. Наряду с другими.
     - Не  "тоже  важный  факт", а -- единственный факт. Зато совершенно для
него убойный.  Только без этих  ненужных деталей  -- 13 голосов  "за", 13 --
"против". Не прошел -- и баста, вот что главное. Мы у себя в комитете каждый
день  получаем  десятки  писаний  вроде  вашего. Если в цидуле  больше одной
страницы,  ну,  в  крайнем  случае  --  двух,  считай,  дело  пропащее.  Там
начинается: начальник сказал  так-то, а  на самом деле  было не так.  Я  ему
говорю:  вот, мол, как было дело, а он отвечает, что было якобы иначе. Тогда
я ему говорю.... Сказала-мазала. Партийный бюрократ всю  эту херню  и читать
не  будет. В ней  никто никогда не  разберется,  да  это никому  и не нужно.
Положит  под сукно в долгий  ящик.  Суть дела должна быть  изложена на одной
странице. Вместе с шапкой и подписями. Чтобы бюрократу не нужно было бы даже
трудиться переворачивать.

     То  был  хороший  урок и на  будущее: ни в СССР, ни  в  Америке,  ни  в
какой-либо иной стране не  следует  писать прошений или  жалоб более  чем на
одну страницу -- бюрократия примерно везде одинакова.

     - Вот вам лист,  пишите: "В ЦК Коммунистической партии Белорусской ССР.
Заявление..  Сотрудники   кафедры  философии  Белорусского  Политехнического
института сообщают,  что  заведующий кафедрой Протасеня П.Ф. не пользуется у
коммунистов кафедры  авторитетом из-за  его плохой научной работы и слабого,
ошибочного руководства кафедрой.  В результате 2  марта 1975 года коммунисты
кафедры отказали  ему в доверии  и  забаллотировали при  выборах в партийное
бюро кафедры. Просим  вашей помощи в укреплении руководства кафедрой. Число.
Подписи".

     Я немного оторопел:  это  ж даже  не страница, а один  абзац! А как  же
примеры, желтые от ветхости листочки  Протасени, по которым он долдонит свои
лекции, ни одной статьи за 10 лет...

     Юра усмехнулся:

     - Все это уже сказано.


     - Да где?

     -   А  вот:  "Протасеня  П.Ф.   не  пользуется  у  коммунистов  кафедры
авторитетом   из-за  его  плохой   научной   работы  и  слабого,  ошибочного
руководства кафедрой". И  как  итог:  "коммунисты  кафедры  отказали  ему  в
доверии и забаллотировали при выборах в партийное бюро кафедры".

     Архистратиг Гриша только языком цокнул: класс!

     - Теперь можно посылать.

     - Да,  - подтвердил  Юра,  -  теперь можно.  Думаю,  недельки через две
сработает. Чтобы  заведующий  крупнейшей  в республике кафедры  философии не
прошел в бюро --  это ЧП. Помощники доложат секретарю по идеологии Кузьмину,
и, скорее всего, самому Машерову.  Тот  даст указание  проверить, в  чем там
дело, точнее, провести со всеми вами беседу. Не только с теми, кто подписал,
а со всеми сотрудниками кафедры. Само собой, будет  выслушано мнение ректора
и вашего парткома. Впереди  большая работа. Готовьте своих.  От  того, что и
как будет сказано, зависит окончательное решение.

     - Это и есть партийная демократия в действии? -- спрашиваю я ехидно.

     - Именно. Что ты  думаешь, в ЦК кто-то  будет  биться  за вашего мудака
Протасеню,  если большинство кафедры выскажется против  него? И  если против
будут  секретарь парткома и ректор? Даже при наличии волосатой лапы в ЦК - и
то это  ему не помогло бы.  Ну, разве что той лапой  был бы сам Машеров. Но,
насколько  я  знаю,  партизан   Машеров  не   слишком  жалует  сомнительного
коллаборациониста Протасеню.

     И действительно, через пару недель дошли до нас сведения, что готовится
внеплановое заседание  кафедры с приглашением ректора, проректора, секретаря
парткома и его зама и  какого-то  важного чина из ЦК. Старый  зубр Протасеня
наконец-то учуял опасность. Он начал добиваться, чтобы заседание проходило в
помещении кафедры. Все как всегда-де, просто на заседание  придут  гости.  А
раз заседание кафедры, то  председательствовать  будет он, Протасеня. Давать
слово. Комментировать.  Одним словом,  руководить.  Тут  уже  я,  без всяких
советов  тертых  товарищей, уловил,  что  этого ни в  коем  случае допустить
нельзя.  Если в  помещении кафедры, то мы,  скорее всего,  проиграем. Тут уж
"родные стены"  для него  и  его  клевретов. Они  осмелеют, пойдут  в атаку.
Начнут  говорить  о  травле  заведующего   со  стороны  кучки  антисоветских
отщепенцев.  Болото  заколеблется, даже те, кто  голосовал против Протасени.
Начнут  бормотать, что, разумеется, Петр  Федорович видный ученый,  он учтет
критику, он,  конечно же, исправит все свои  недочеты и поведет  коллектив к
новым свершениям. Да  и  твердые  борцы  могут  сдать  и  потерять  напор  и
убежденность.

     Я встретился с  Николаем Карловичем  Свободой, нашими доцентом, как раз
на  том  бюро  избранным  парторгом.  Он,  между  прочим,  голосовал  против
Протасени.  Объяснил всю ситуацию. В частности, и то, чем в итоге закончится
дело для всех, кто голосовал против,  если Протасеня останется заведовать. А
кто и  как голосовал, уже и теперь Протасене ясно. Но особо напирать было не
нужно. Николай  Карлович был  очень  порядочным  и толковым  человеком. Один
штрих: он всегда поднимался на любой этаж пешком. Даже на 11-й. Говорил, что
наша сидячая работа требует хоть какой-то  компенсации.  Лекции  у него были
четкие, грамотные.

     - Мне  и так все  ясно, кто такой  Протасеня. Думаю, собрание  не будет
проведено у нас на кафедре.

     Свобода  пошел  к  секретарю  парткома Белькевичу.  Объяснил, что  ради
объективности выражения мнения заседание  кафедры обязательно нужно провести
в помещении  институтского  парткома. Или в любом другом. Но  только  не  на
кафедре. Да там и места  маловато. Все  будет  стесненным,  и мы  окажемся в
неудобном положении перед высокими  посетителями из ЦК. Все это очень хорошо
подействовало. Решение: провести в помещении парткома института.

     Протасеня, узнав об этом,  рвал и метал. Задумал перехитрить и назначил
еще  одно   заседание,  перед   тем.  Чтобы   заручиться  внутрикафедральной
поддержкой. Я решил во  что  бы то ни стало сорвать его "мероприятие". Этого
тогда  не  знал никто,  в том  числе  и  наш  штаб -- нужна  была абсолютная
секретность.  У  меня была знакомая -  инженер-химик Галя  Шибаева.  Большая
любительница  музыки. Мечтала  попасть  в  республиканский эстрадный оркестр
Бориса  Райского (моего  старшего  друга).  Я  как-то  написал на  4  голоса
аранжировку довольно сложной по гармонии песни Angel Eyes, и она спела все 4
голоса с наложением -- то есть звучал как бы женский квартет. Дал прослушать
Райскому.  Он  удивился  точности  интонирования  и  взял Галю  в  вокальный
квартет. Рассказываю к тому,  что  то, что я  тогда задумал, тоже  требовало
точного интонирования. Она  легко согласилась провести  акцию. Немного с ней
порепетировали написанный мной текст. Все готово. Набираем из автомата рядом
с институтом домашний номер телефона Протасени.

     Галя говорит взволнованно, с придыханиями и запинками:

     - Петр Федорович, я бывшая ваша студентка. Я вам так благодарна за все,
вы  многому меня научили. Я...я только сейчас узнала... Эти люди, они на все
способны. Они что-то готовят. Что-то очень  плохое.  Ужасное. Я прошу вас, я
вас умоляю.  Завтра, завтра не выходить  из дома. Они что-то завтра готовят.
Ни в коем случае не выходите завтра из дома.

     С рыданием в голосе вешает трубку. Завтра -- заседание "его кафедры". Я
несусь на кафедру. Там, как всегда, дежурит  лаборант Илья  Столкарц (он нам
сочувствовал и часто сообщал очень важные тактические сведения о готовящихся
мелких пакостях Протасени). Звонок телефона. Илья берет трубку:

     - Да,  слушаю,  Петр  Федорович. Заболели? Хорошо, я  сейчас же  напишу
объявление   и   обзвоню   всех   преподавателей   об   отмене    заседания.
Выздоравливайте, Петр Федорович. Послезавтра заседание в парткоме, помните?

     Архистратиг Гриша поразился:  неслыханная  удача,  Протасеня заболел! Я
поддакивал:  да,  нам здорово повезло. Через день,  правда, рассказал ему  о
причине везения. Гриша приятно удивился и одобрил. А через день -- настоящее
заседание.  То  самое,   в  парткоме  института.  Все  приходят,  неожиданно
выздоровевший  Протасеня  --  тоже.  Садятся в  каре вдоль  стен.  Протасеня
норовит начать обличительную речь.  Его  осаживает секретарь  парткома Борис
Белькевич:
     - Подождите, вас еще попросят высказаться.

     Несколько  слов  об  участниках.  Борис  Белькевич  --  молодой  доктор
технических  наук, член сборной  Белоруссии по волейболу. За  год  до нашего
собрания совершил почти невозможный  поступок. Из ЦК прибыл человек и привез
предписание ЦК провести заседание Ученого Совета и осудить вылазку отщепенца
и  литературного  власовца Солженицына (опубликование на  Западе "Архипелага
ГУЛАГ"), которого только  что  выдворили из  страны. Собрали  Ученый  Совет.
Представитель ЦК зачитал обращение ЦК с осуждением, которое должны подписать
все  члены   Ученого  Совета.   Заклеймить  предателя   от   имени   научной
общественности.  Подать пример гражданственности  должен  секретарь парткома
института  Белькевич.  Он  встает,  идет  к столу  президиума  с  подписными
листами, вдруг сгибается, держась за живот, и в такой согбенной позе  быстро
выходит из зала  заседания. Все только  услышали его  последнее слово:  "Ой,
схватило". Отчаянное дело! Чтобы не попасть самому под нож, Белькевич тут же
едет в лечкомиссию  и  ложится на  обследование по поводу  вдруг  возникшего
недуга.  Остальные  понуро подписывали --  не может же всех и вдруг охватить
моровая язва диареи.

     Потом мне  стало известно, что говорил  Белькевич  по поводу  осуждения
Солженицына.  Он к тому времени уже прочитал  первую книгу ГУЛАГа  и она его
потрясла.  Но он  видел  дальше  идеологических  дуболомов из ЦК. Что такого
принципиально  не согласного с  решениями 20 и 22 съезда написал Солженицын?
Он в точности изложил концепцию  этих съездов. Он написал, что были огромные
нарушения законности. Массовые репрессии. Культ личности  Сталина. Известно,
что  партия  все  эти  безобразные явления  сурово  осудила  и  торжественно
обещала, что ничего подобного не  повторится. Так ведь и Солженицын  пишет о
грубейших  нарушениях  закона  и жутких  массовых  репрессиях.  Только  дает
большое количество примеров и анализ, почему и как это стало возможным. Будь
в ЦК ответственные за идеологию поумнее, они бы подняли Солженицына на  щит!
Нужно было  бы сказать: вот,  нашелся  человек, известный автор "Одного  дня
Ивана Денисовича", которого представляли на Ленинскую премию, но по глупости
не дали, он  сделал то, чего не сделали многочисленные кафедры  общественных
наук. Хотя были бы обязаны. Он показал глубокую порочность культа  личности.
Нужно  его  наградить,  книгу  его  широко  издать  и  изучать  в  школах  и
институтах.  Если в  ней есть ошибки -- показать - где и  дать более  точные
сведения. Это был бы  государственный подход. А так -- очередное безобразие,
большого писателя и гражданина арестовывают, потом высылают в  наручниках за
границу.  Вот так  все лучшее туда и уходит. За  все это потом многим  будет
стыдно.

     Итак, Белькевич довольно-таки явно осаживает Протасеню с самого начала.
Нас  это  бодрит,  а  клевретов  вводит   в  легкий  ступор.  Чтобы  пресечь
самодеятельность  в деле  выяснения  обстановки на  кафедре,  товарищ из  ЦК
предлагает  круговой опрос. Пожалуйста,  начнем  с  крайнего левого.  Что вы
можете сказать о том,  почему заведующий Протасеня не был  избран в партбюро
кафедры?

     Первым попал  один из ярых клевретов Кудрявцев.  К  нашему  счастью они
почти все были какими-то  патологическими идиотами. Кудрявцев начинает сразу
с обвинений  "врагов Протасени".  Он с надрывом  почти кричит о том, что  на
кафедре засели  антисоветчики. Степина исключали  из партии.  Заведующий еще
тогда требовал отправить Степина для  перевоспитания на  завод. Но в горкоме
почему-то  решили  его восстановить в партии. И в  ЦК горком поддержали. Это
грубая  политическая  ошибка.  (Очень  хорошо!  --  Кудрявцев  уже  имеет  в
противниках представителя ЦК). Тот ничего не замечает. Продолжает, впадая во
все больший раж, свои разоблачения:

     -  Известный  антисоветчик  Лебедев  недавно  заявлял  на кафедре,  что
союзники внесли существенный вклад в нашу  победу над фашизмом  своим жалким
ленд-лизом. Откупиться мелочами хотели, когда  мы проливали кровь! Я написал
в партком заявление с требованием разобрать выходку Лебедева и исключить его
из партии. До того мы писали с заведующим и его замом  Новиковым заявление в
ректорат и партком с требованием не допустить Лебедева в партию, но его  все
равно  приняли.  Как это понимать?  Не надо  обобщать,  товарищ  Лебедев про
ленд-лиз, - вдруг снова тупо произнес Кудрявцев.

     Это у него  была коронная и  ключевая  фраза. Он ею реагировал на любую
непонятную или неприятную для него информацию. И вдруг выдал перл:

     - Если Лебедев говорит такие антисоветские вещи вслух, то что  он тогда
думает, когда молчит?!

     Тут я не утерпел:

     - Если я вам сообщу, что, например, Иванов умер, вы мне тоже ответите -
не надо  обобщать? Что  я обобщил такого, сказав, что Иванов умер? Точно так
же, как и цифры ленд-лиза - конкретная информация. Вы к себе относите смерть
условного Иванова? Вы своей  глупой репликой  всех извещаете, что вы все еще
живы?

     -  Товарищ Лебедев, спокойнее. Мы во всем разберемся, - встал секретарь
парткома Борис Белькевич.  -  А о  чем вы думаете,  товарищ Кудрявцев, когда
несете,  то есть, когда говорите свои речи? Насколько нам  известно, вы свою
кровь нигде  не проливали. А  вот лендлизовскую тушенку наверняка ели. Вклад
союзников  хорошо известен. Да, их поставки  грузовиков, военной  техники  и
продовольствия  нам  очень  помогли.  В  нашей  военной  науке  и  партийных
документах    вклад    союзников    оценивается   очень   положительно.   Не
преувеличивается, но и  не преуменьшается. Странно, что вы этого не  знаете.
Все тут, кто  из  хотя  бы среднего  поколения,  помнят  американскую свиную
тушенку.  А в вас от всего этого, товарищ  Кудрявцев,  осталась, как  видно,
только  свиная  душонка. Мы разбирали  ваше нелепое  заявление.  И  дали вам
ответ.  Призывали вас  к  порядку, чтобы  вы  не  затевали  глупые склоки на
кафедре.  Но  вы, как  видно  ничего  не  поняли, и  опять за  свое. Давайте
рассмотрим вашу фразу: "Если Лебедев говорит такие антисоветские вещи вслух,
то что он тогда думает, когда молчит?!". А о чем вы думаете, когда молчите?!
Такую формулу можно применить к кому угодно и обвинить в чем угодно.

     Эта фраза Кудрявцева потом стала у  нас на кафедре своего рода  притчей
во  языцех. В разных  вариациях.  "О  чем  думает Лебедев, когда он молчит"?
"Лебедев молчит --  наверняка  он о чем-то думает". "Лебедев думает,  что он
молчит, а на самом деле много говорит".


     Кудрявцев растерянно садится. Все, камертон задан. Теперь, если очередь
выпадала на  клевретов, они говорили очень осторожно. Да, у заведующего были
ошибки. И научную работу ему  нужно  было бы подтянуть. И с учебником как-то
нехорошо вышло. Но в целом, мы уверены....

     Зато наши окрепли  духом. Говорили  четко  и  ясно.  Вывод: Протасеня и
далее будет  заниматься только интригами  и  сведением счетов.  Он  не может
более  оставаться  заведующим.  Вошел  опоздавший  профессор Карлюк,  давняя
жертва Протасени.  Ему дают  слово. Тот сразу  начинает  с  научных подвигов
Протасени,  вспоминает его статью 1965  года,  в которой  тот в убогом стиле
1949 года клеймил кибернетику как продажную девку империализма. И здорово не
угадал, потому что как раз тогда уже  произошел резкий поворот (притом -- на
официальном уровне) в  ее  оценке. Но Протасеня почти ничего не читал, вот и
не знал о повороте. Карлюк  приводил  еще  много  примеров сугубо  пошлых  и
примитивных  мест из разных старых статей Протасени (новых у  него просто не
было).

     - И  вот на  таком  уровне все суждения  этого, с  позволения  сказать,
профессора, специалиста по сознанию, - закончил Карлюк.

     Но более всего для решения вопроса сыграла  роль  речь парторга  нашего
бюро Николая Карловича Свободы. Он говорил  спокойно,  размеренно.  Приводил
примеры, когда  Протасеня менял задним числом протоколы кафедры. Беспрерывно
дезинформировал  сотрудников о  состоянии дел  по  учебнику. Не приходил  на
заранее назначенные встречи.

     - То, что Протасеня давно ничего не пишет, это -- в конце  концов, дело
его репутации как философа-ученого, - говорил  Свобода. -  Но что совершенно
нетерпимо,  так это то, что  он беспрерывно заушательствует.  Его  коронными
фразами  являются:  "Я  сейчас заходил  в  партком,  там о  вас, Карчевский,
нелестно отзывались".  "Вчера  был в райкоме, там о вас,  Клокоцкий, плохого
мнения". "О вас,  Лебедев, в парткоме существует убеждение как о несоветском
человеке". И так  об очень многих. Несколько раз  я,  - продолжал Свобода, -
проверял эти сведения Протасени -- они никогда не подтверждались. Я  уверен,
что Протасеня не может более оставаться заведующим.

     - Ну что ж, можно подытожить,  -- это  подает голос  человек из ЦК.  --
Прошу вас, Петр Иванович.

     Это наш ректор. Несколько слов о нем:

     "Петр Иванович <B>Ящерицын</B> родился 30 июня 1915 г. в г. Людиново Калужской
области.    Трудовую    деятельность     начал    в    15-летнем    возрасте
слесарем-электромонтером Людиновского локомобильного завода.  Потом закончил
институт.  В  1952  г.  П.И. Ящерицын назначен  директором  Государственного
подшипникового завода &#8470;  11  в г. Минске.  В  1962  г.  П.И.  Ящерицын
возглавил  крупнейший технический  вуз страны - Белорусский  политехнический
институт.  П.И. Ящерицын защитил докторскую диссертацию в 1962г.,  в  1964г.
утвержден   в    ученом    звании    профессора,   в    1969    г.    избран
членом-корреспондентом, а в 1974 г.  -  академиком  АН БССР.  П.И.  Ящерицын
широко  известен в России и  за ее пределами как крупнейший ученый в области
фундаментальных проблем технологии машиностроения".

     Петр Иванович встает и тихо говорит (он всегда говорил тихо):

     - Петр Федорович, мы не раз с вами  вели беседы о положении на кафедре.
Вы  продолжали  писать  заявления   на  своих   же  сотрудников   с  разными
политическими обвинениями. Вы писали  на Степина, на  Лебедева, на  Мурнева.
Вот возьмем  ваше заявление на  Лебедева, которое  подписали  также  доценты
вашей кафедры Кудрявцев и Новиков. О том, что  Лебедев антисоветски настроен
и ведет  антикоммунистическую пропаганду. Мы сделали запрос в КГБ. Вот ответ
оттуда, читаю: "Никаких  претензий  по политической и идеологической линии к
Лебедеву нет  и мы  не  возражаем  против его  приема в  члены  КПСС". Но вы
продолжали писать свои заявления, Петр Федорович! -- сухонький Петр Иванович
Ящерицын неожиданно  повысил голос и  поднял палец вверх,  -  ну,  почти что
апостол  Петр  на  иконе,  -  Петр  Федорович,  вы  идете  не  туда.  Вместо
нормального руководства кафедрой  вы разжигаете на  пустом месте  нездоровые
политические  склоки,  поощряете доносы,  разлагаете коллектив  и  ухудшаете
моральный климат  среди  своих подчиненных. Я думаю, в ЦК вашей деятельности
дадут соответствующую оценку.

     Это был конец Протасени.

     Мне  тогда все  время виделся  такой  образ: наглое свиное ухмыляющееся
рыло  Протасени с  лязгающими челюстями  лезет  к нам и нарывается на мощный
встречный удар кулака. Не  очень это было  гуманным,  но -- на  войне как на
войне.



     Несколько соображений, почему политические доносы и обвинения Протасени
и его клевретов вызывали такое неприятие и даже враждебность  у самых разных
официальных лиц  --  в парткоме, ректорате,  райкоме- горкоме и даже  в  ЦК.
Времена  тогда  были брежневские  -  благостно-застойные. Я  уже по  другому
поводу немного об этом писал. А тогда, среди своих, я говорил то, что сейчас
напишу. Если человек, говорил я архистратигу - Грише Карчевскому и командору
-  Славе Ст?пину,  (а  они  очень опасались  обвинений  в  антисоветизме  --
Протасеня часто и не к  месту вспоминал кратковременное исключение Степина),
не  слишком  лезет в бутылку,  не выходит на площадь с плакатами "Долой", не
дает  иностранным корреспондентам интервью с разоблачениями  действий ЦК, не
печатает и не разбрасывает листовок с призывами к свержению власти, а только
иногда читает  не  изданные в СССР  книги, то и пусть себе.  Но если  кто-то
начинает писать  доносы, что-де  вот  тут, на кафедре завелось антисоветское
подполье, то это удар по парткому института и ректорату. Куда вы смотрели? И
райком  будет недоволен --  ему намылят  шею  из  горкома.  А  горкому -- из
обкома, тому - из ЦК. Да и Белорусский  ЦК не обрадуется -- он  получит втык
от  союзного ЦК. Более того, недовольство проявит КГБ: выходит, они узнали о
сплоченной группе антисоветских заговорщиков не первыми от своей агентуры, а
из доноса заведующего кафедрой. А он откуда  знает? Где у него факты? Ничего
нет,  кроме идеологической болтовни. То,  что  ленд-лиз очень  помог Красной
армии  --  вовсе никакой не  антисоветизм. Надо  же Протасени с  Кудревцевым
такую чушь  написатьТолько зря волну гонят, жить спокойно не дают! А то, что
ходят слухи, будто Лебедев читает какие-то изданные за границей книги, так и
мы читали.  Не лыком шиты. Да и все хоть что-то читали. Подумаешь  -- книги!
Кому же их читать, как  не философам и  интеллигенции? Почему не издают и не
выпускают у нас? Ну, это один из наших недостатков. У  нас еще много чего не
выпускают. Например, видеомагнитофонов (они только появились).

     Как-то вскоре после моего знакомства с Галичем в 1968 году и его первых
записей  у меня  дома в Минске  мне позвонил  некий  человек, представился и
попросил  прийти. Пришел.  Оказался молодым еще,  примерно моего возраста --
лет 30  или даже меньше.  Сказал, что  хочет быть со мной откровенным. "Я, -
сказал он, - офицер КГБ". Показал удостоверение личности -- капитан. Сказал,
что очень интересуется бардами. Особенно любит Галича. Попросил записать ему
кассету новых  песен  Галича. Знает, что у меня записи  высокого качества --
слышал  от  знакомых.  У меня  было  два  магнитофона, мы сели  пить чай,  я
поставил его кассету на запись.

     В  разговоре  оказался  толковым,  хорошо знающим творчество  Галича  и
Высоцкого. Отзывался о них как  о чрезвычайно талантливых людях и, что самое
интересное, как о людях с высокими гражданскими достоинствами.  Говорил, что
в КГБ много  думающих людей  и что они пытаются прикрывать любых способных и
гражданки активных людей. От  кого?  Да  от тупарей (его слово) из партийных
органов. Дал слово офицера, что никаких  неприятностей от его визита  у меня
не  будет. И  их,  действительно,  не  было!  А я  ведь тогда  был  всего-то
аспирантом, и дать подножку ничего не стоило.

     Забегая вперед, скажу, что  когда после моего исключения  в 1984 году я
пошел  в  Московский КГБ  узнать, в чем причина появления на меня справок из
КГБ, дежурный офицер, попросив подождать минуть пять-десять, пришел  с  моей
папкой  "личного дела"  и сказал, что вся  инициатива исходила из  партийных
органов и что они только выполняли приказы.  Трудно сказать, так ли это. Да,
тогда  инициатива новых показательных процессов исходила  от скоропостижного
генсека Андропова. Но ведь он  еще недавно был шефом КГБ.  А начальником КГБ
Москвы и Московской области был  генерал-лейтенант Алидин, при одном взгляде
на которого делалось нехорошо.

     И еще одно пояснение. Мы жили в условиях той реальности. И пользоваться
могли  только теми правилами игры. Если нас  обвиняли  в антисоветизме,  то,
конечно, мы не могли встать в горделивую позу и воскликнуть: да, мы не любим
советскую  власть. Это  значило бы  согласиться с  обвинениями  и безнадежно
проиграть схватку. Но и  говорить, что любим -- тоже  не могли. Глупо это бы
звучало. Посему  мы  говорили, что наши  противники не  знают марксизма (что
было совершеннейшей правдой). И не понимают Ленина. Стало быть, сами они  не
профессионалы, а их политические обвинения ничего не стоят. Мы не мнили себя
преобразователями   общества.  Ниспровергателями  системы.  Нет,  мы  просто
отвоевывали  себе  место для  нормальной  жизни. А она шла независимо ни  от
чего. Если парторгом кафедры был Свобода, парткома -- Белькевич, ректором --
Ящерицын, секретарем  ЦК по идеологии -- Кузьмин, то жить было можно.  Точно
так  же,  как  была  нормальная  жизнь  на  кафедре  философии  Белорусского
университета, когда ее в 1981 году возглавил Слава Степин. А вот когда  нашу
кафедру возглавлял такой тип как Протасеня, жизни не было.

     Война,  однако, не закончилась. Перефразируя Булгакова, как  ни  гнусен
был  заведующий  Протасеня,  но сменившая его Тамара  Панкратовна  Богданова
оказалась еще гнуснее.



     <B>НА ГРАНИ ПОРАЖЕНИЯ</B>



     Сгинул  Протасеня,  как упырь,  с  третьим криком петуха, роль которого
исполнил первый секретарь Петр Миронович Машеров.  Пошел  Протасеня куда-то,
точно и не знаю  куда именно. Профессором в Институт повышения квалификации,
что ли. Не свою  ученость повышать, разумеется, а других. Рассказывать  им о
победах советской  космонавтики, которая, опираясь  на  марксистко-ленинскую
диалектику, сумела уменьшить силу притяжения на Луне в шесть  раз. А потом и
вовсе  затих,  похоже, навсегда. Говорили --  умер. Но года никто не знал. А
так  как  о нем в новое перестроечное время уже совершенно ничего не писали,
то и узнать это теперь можно было бы только в архивах ЗАГСа.

     С нового  осеннего  семестра  1975  года  пришел  (пришла) к нам  новый
заведующий --  Тамара Панкратовна Богданова. Как мы и просили, "для усиления
руководства кафедрой".  С поста секретаря по идеологии  Могилевского горкома
партии.  Настоящая партийная функционерка. Сразу же  нам так  и заявила, что
будет жестко проводить на кафедре партийную линию. Мы потом не раз вспомнили
мудрость многоопытных китайцев, по которой следует молить богов о  даровании
долголетия каждому нынешнему  начальнику,  потому  что  следующий будет  еще
хуже. В то время  мы  не знали этой мудрости.  У Власа Дорошевича есть такая
китайская  легенда --  как раз на эту тему ("Добрый богдыхан").  И ее мы еще
тогда  не читали. Но вскоре прочли,  хотя  к  этому времени  и сами могли бы
написать  нечто  похожее. Несколько  фраз  из  сказки  "Добрый  богдыхан"  в
превосходной книге "Сказки и легенды" Дорошевича запомнились как афоризмы:

     "  Негодяи,  из  которых  я  повешу  половину  только для  того,  чтобы
остальных изжарить  на угольях!"  "А  ну-ка снимите с этого молодца  голову.
Надеюсь, что его узнают на том свете и без головы, по одним его пакостям".

     Когда-то Протасеня явился на  кафедру со словами:  "Я прийшол сюды, каб
сказать вам аб сваем  рэнамэ". Богданова "аб сваем рэнамэ" не говорила.  Она
сказала так: "Я прислана на кафедру для того, чтобы в работе кафедры поднять
линию партию на должную высоту".

     Поднять линию... Мы только переглянулись: за что боролись?

     Подъем линии начался с увольнения двух лучших  преподавателей -  Володи
Клокоцкого и Гриши Карчевского. К лету 1975 года закончился их 5-летний срок
прохождения по конкурсу. Стало быть,  нужно было снова проходить избрание по
конкурсу  на  ученом  совете  института.  Все  эти  конкурсы  в  норме  были
необременительной  формальностью.  Претенденты  писали  заявления,  давались
объявления в  газеты.  Если  преподаватель  не вызывал нареканий и устраивал
руководство (студентов -- тоже), то он проходил конкурс автоматически. А все
подавшие "с улицы" на это единственное вакантное место - не проходили.

     Тонкость ситуации с Клокоцким и Карчевским состояла в том, что  они уже
десять лет занимали  должности старших преподавателей. По положению о высшей
школе,  лектор  мог   без  защиты   диссертации   занимать   место  старшего
преподаватель как  раз 10 лет. А потом  -- только ассистента. Диссертации  у
ребят,  фактически, были готовы, публикации имелись, но  все  эти  справки и
хлопоты  по  доведению  до  защиты  были  им  "не   по  нутру",  как-то  все
откладывалось -- вот так и затянули.  Хорошо зная  об условиях конкурса, они
написали  заявление   на  имя  конкурсной  комиссии  на  занятие   должности
ассистента. Немного досадно (и потеря в зарплате), но поправимо: защита -- и
все возвращается на место.

     Богданова вызывает их в кабинет:

     - Товарищи Клокоцкий  и Карчевский, я советовалась в  ректорате,  там о
вас  очень хорошего мнения. Поэтому  вас решено оставить в должности старших
преподавателей. Пишите новые заявления.

     Архистратиг Гриша чего-то опасается. Да нет, говорит,  - давайте  лучше
оставим  все  как  было.  Чтобы  по  закону.  Защитим  --  тогда переиграем.
Богданова неожиданно по-дружески улыбается:

     - Эти заявления на ассистентов я рву, а вы пишите на старшего.

     Что делать? Гриша  с Володей прямо тут же пишут. Через пару дней ученый
совет. Богданова представляет своих:

     -  Уважаемый товарищ  ректор, уважаемые  члены ученого  совета. У  меня
сложный  случай.  Двое  вроде  бы  неплохих  преподавателей,  Карчевский   и
Клокоцкий, давно работающих на кафедре, не защитили диссертации за 10-летний
срок  пребывания в  должности старшего преподавателя.  Я им говорила, что по
закону о высшей школе  они не могут более занимать эти должности. Предлагала
написать на  ассистента. Они сначала вроде  бы согласились,  а потом порвали
свои  заявления (показывает всем куски) и написали - на старшего. Настаивают
на своем.  В этой ситуации мы не можем идти у них на поводу и грубо нарушать
закон. Предлагаю не проводить их по конкурсу.

     Члены ученого  совета, в  том числе и те,  кто  хорошо знал  обоих  как
отличных профессионалов и просто славных ребят, недоумевая и удивляясь такой
детской беззаботности опытных людей,  голосуют против. Все. Оба  стоят перед
увольнением.
     Богданова  на  кафедре  как  ни  в  чем  ни  бывало сообщает,  что  она
представила ученому совету  заявления обоих на  старших преподавателей,  но,
увы, члены ученого совета проголосовали против. По  большом счету, да даже и
по  малому, мадам оказалась полной дурой: обо всем, что произошло  на Ученом
совете, нам  стало известно через пять минут после его окончания.  Пришли  к
Грише. Он сидит понурый: я сам дурак, поддался на такую  дешевую провокацию!
Разве ж не знал, с кем имею дело? С партийной сукой! Поделом нам!

     -  Ну что ж,  пойду  искать место в школе, буду  учителем  истории  или
литературы, продолжу то, с чего начинал в молодости.

     Тогда Гриша и все мы  еще не  совсем знали,  с кем  имеем дело. Немного
позже мне стало известно, что Богданова тесно связана через общих знакомых с
Протасеней. От него она получила список всех, кто участвовал в его снятии. С
заповедью, так сказать, "уходя от нас" уволить  всех  смутьянов (это  именно
его слово). Первыми на замещение по конкурсу оказались Володя с Гришей. Я --
в конце, как раз недавно  проходил  конкурс. В  промежутке -- все  остальные
участники борьбы.

     Итак, что  будем делать, какова стратегия?  Клокоцкий находит пикантный
ход:

     - Богданова,  похоже, положила глаз на Эдика Лапотко. Давайте  попросим
его уважить даму. Пусть он закружит ее  в любовном  угаре, да  и отвлечет от
борьбы. От подъема линии партии.

     - Ладно, поговорим с ним.

     Говорим. Нет, отвечает, ну -- никак.  Не выйдет.  С души воротит. Линия
партии, может быть, и поднимется, но  более -- ничего.  Лапотко был видным и
статным.  Девушки его любили. Но  сердцу и другим  органам не прикажешь. Его
судьба потом  сложилась нестандартно: уже в зрелом возрасте он открыл в себе
дар  художника.  Стал писать и  рисовать необычные  картины  в  оригинальной
манере.  На него вышли иностранцы, стали  покупать. Эдик ушел  из института,
стал   свободным  художником.  Состоятельным   человеком.   А  потом   вдруг
скоропостижно умер. Но все это  позже -- во времена  перестройки. А тогда...
Отказ Эдика  от любовного альянса с мадам нас не очень огорчил. Да и мало бы
это дало.  Ведь увольнение ребят юридически уже состоялось, им только давали
доработать до конца  года по приказу. Через пару дней хождения  "с  думой на
челе" я сказал архистратигу Грише:

     - Мы ее уволим.

     -  С ума сошел?  Только  что уволили Протасеню.  Она назначена решением
бюро  ЦК.  Только начала работать. На нее  же ничего нет.  Наше  дело ей  не
пришьешь. Никто  нашего разговора  с ней  не  слышал.  А у нее  есть на  нас
компромат  -- обрывки нашего заявления  на ассистента  и целые заявления  на
старшего. Да и вообще это  не  причина для снятия. Такая  мелочь... И  то --
против нас, а не против нее. Каждый скажет: дураков нужно учить.

     Наше  положение  казалось  безвыходным. Брежневский  благостный застой,
конечно,  не  любил,  когда  тихое  спокойствие   нарушалось  идеологической
доносительской возней по всякой  ерунде, что  обильно практиковал Протасеня,
вызывая неудовольствие  партийных  верхов.  Но еще  больше  верхи не  любили
всяких передвижек своих проверенных кадров. Не для того снимали неугомонного
Хрущева, а  для полной стабильности собственного жития. Ишь ты,  подчиненные
напишут жалобу, а нас будут снимать? Шалишь!  Убрать номенклатуру ЦК --  это
надо было поставить  на уши  всю кафедру,  ее партбюро,  партком  и ректорат
института.  Это  мы  сделали   с  Протасеней.  Повторить  подобное  с  новым
заведующим всего через пару месяцев после той революции -- дело невозможное.

     - Гриша,  пока  не  знаю как, но я тебе говорю: мы ее уволим.  Не может
быть, чтобы такая скотина в  своей  партийной карьере где-то не нахомутала и
не напортачила.

     - Это все общие слова. Как узнать -- где? И  что именно? И это "что-то"
должно быть таким весомым... даже и не представляю, каким именно.

     Я несколько дней ходил весь в тяжелых думах. Как Петр Первый  на берегу
пустынных волн. Петр -  не Петр, но как-никак -- Петрович.  Вдруг  вспомнил!
Вскоре после прихода мадам на кафедру Володя Клокоцкий обмолвился (мы стояли
у него дома около его обширных стеллажей с книгами):

     -  Прочитал  я книжку Богдановой "Рядом с нами инженер", вот  стоит  --
Минск,  1975  год.  Что-то  похожее я  уже  читал.  Хотя вся  эта  советская
социология такая.... Похожая друг  на друга. Пишут, пишут, сами не  понимают
что.

     Стоп! Похожая! А что если не просто похожая, а текстуально то же самое?
Богданова только что защитила докторскую диссертацию. Ее книга "Рядом с нами
инженер"  -  главная  публикация   по  докторской.  Если  доказать  плагиат,
докторскую зарубят! А, стало быть, и ее заведование!

     Вторая мысль: ну, это  вряд ли.  На такой риск  она не пойдет. Конечно,
все списано, пережевано, но чтобы текстуально -- это нет. Переставит абзацы,
изложит  своими  словами,  зальет водой  и словесным  поносом.  Идей у  нее,
конечно, никаких. А те, что есть, заимствованы. Да и что это за идеи.... Что
партийное руководство  воспитательным  процессом очень важно?  Кто там будет
разбираться в этих идеях: кто у кого взял да какова степень оригинальности.

     Нет, нас спасет только  чистый плагиат, когда не нужно разбираться ни в
идеях,  ни  в их научной  значимости, ни  в том, настолько или не  настолько
изменен порядок слов в предложениях, чтобы  считать их оригинальным текстом.
Только  --  дословный,  кристальный плагиат.  Только  чистая победа,  как  у
боксера Фелипе Ривера в великолепном рассказе Джека Лондона "Мексиканец".


     В день очередного заседания кафедры я как сомнамбула пошел в библиотеку
Академии  Наук  --  как  раз  наискосок  от нашего  института.  В  некоторой
мистической прострации влез в тематический каталог и заказал первую же книгу
со сходным с  богдановской  книжкой  названием:  "Мангутов  И.  С.  Инженер.
Социально-экономический   очерк.   М.:  Советская   Россия,  1973".   Книжку
Богдановой  я  только  что  внимательно   (преодолевая  сильное  отвращение)
прочитал. Ее страницы запечатлелись у меня в голове как фотографии -- помимо
смысла, которого, по правде сказать, там почти и не было.

     Начинаю  пролистывать  Мангутова,  не  читая,  а  как  бы  фотографируя
страницы.

     Нет... Нет... Нет... ЕСТЬ!!!

     Вот она - первая ласточка! На стр. 26.

     "Под рабочим местом инженера понимается часть производственной площади,
закрепленной за данным работником и оснащенной всем  комплексом  основного и
вспомогательного оборудования. Понятие организации рабочего места включает в
себя  вопросы   его  планировки,  оснащения   и   обслуживания,  обеспечения
необходимых условий труда...." (пропускаю длинное цитирование)

     И точно такая же страница у мадам. Слово в слово!

     Дальше, дальше, дальше...

        ЕСТЬ!!!

     "Можно  выделить следующие группы  свойств личности руководителя: общие
качества  (общительность,   общий   уровень   развития,   практический   ум,
наблюдательность,   работоспособность,   активность,  инициативность,  (идет
длинное перечисление)... склонность к организаторской деятельности".

     Можно,  можно  выделить, скотина ты этакая,  <I>"</I>следующие группы  свойств
личности   руководителя".   Особенно  --   склонность   к   "организаторской
деятельности" по плагиату.

     Возгласов "Эврика"  в первый же улов было  семь. Время мое  истекало --
нужно  было  бежать  на  заседание кафедры,  я  уже и так  опаздывал.  Успел
обратить внимание на то, что поднимательница партийной линии на недосягаемую
высоту разбрасывала  уворованные страницы в разных  местах  своего "научного
труда"  и перемежала  их какими-то другими текстами  (большинство из них  мы
позже нашли),  совсем не  обязательно  тематически  сходными.  Для этого она
изобрела  ловкий, как ей  казалось,  ход.  Перескакивая,  например, от  темы
"организаторского чутья,  избирательности,  ума,  психологического  такта  и
энергичности руководителя" к совсем  другой  теме,  она  соединяла эти куски
связками: "кроме того, важно отметить, что...", или "с другой стороны, имеет
значение,  что...",  или  "в  свете  последних решений  исторического съезда
партии также следует добавить, что...". Ну и добавляла произвольно списанный
кусок из другой книги.

     Например:   "Информационная   сторона   организации   труда   инженеров
проявляется  в  реальном  обеспечении  руководством  данного предприятия или
учреждения  доступа работников  к любым  источникам  информации. Кроме того,
важно отметить, что  в свете последних  решений  исторического съезда партии
инженер должен отчетливо понимать меру  своей ответственности за  выполнение
величественных  планов  по  построению коммунизма в нашей стране". Ну и  так
далее,  про планы -- что уже  было тиснуто ею из другой  брошюры (после слов
"Кроме того, важно отметить, что").

     Ей казалось -- она изобрела  беспроигрышную научную  лотерею.  Ну,  все
схвачено -- и  что должен делать  инженер по своим  функциям, и какой он при
этом политически грамотный и морально устойчивый. И  так все ловко намешано,
что никто никогда  не узнает. Это я  сначала так  думал.  Потом, когда  дело
развернулось  и дошло до больших верхов ЦК, она  так натурально  возмущалась
"грязной клеветой", что  мы приняли  другое объяснение:  Богданова  искренне
считала,  что  это и  есть  научная работа.  Ну, как мы пользуемся  готовыми
словами  (мы ведь  не  изобретаем  новые  слова)  и составляем из  них  свои
письмена,  так и ученый-социолог пользуется  абзацами и  страницами  готовых
текстов, только комбинирует  их по своему  усмотрению и получает некий новый
высоконаучный результат.

     Тогда, в библиотеке, мне было не до тонкостей в области психологических
изысканий  нашей заведующей.  Я выписал  Мангутова на  домашний  абонемент и
побежал  с  обеими  книжками (вторая -- Богдановой)  на  кафедру.  Богданова
недовольно глянула --  почему  опаздываете? Знала  бы -- не  спрашивала. Она
вещала что-то о новых задачах кафедры  в свете каких-то  очередных  решений.
Место рядом с Гришей было свободным.  Сел  и,  дрожа  от обуреваемых чувств,
написал на листе: "Мадам -- конец". Он ответил на  том же на листе:  "Оставь
свои пустые  утешения". Я: "Читай  здесь и  здесь".  Уже  отметил карандашом
куски "от и до" и номера страниц параллельного текста в обеих книжках.

     Гриша хмуро прочитал  страницу Мангутова. Потом пододвинул  труд мадам.
После  первых  нескольких предложений, смотря то в одну, то в другую  книгу,
начал пришептывать: "Этого не может быть, этого не может быть". И так -- без
остановки.  В конце  забылся  и довольно  громко произнес:  "Этого не  может
быть!".

     - Чего не может быть, Григорий Семенович? - спросила Богданова.

     - Мммм. Не  может  быть,  Тамара  Панкратовна,  чтобы мы  не  выполнили
поставленных перед нами задач.

     - Ну, разумеется.

     Гриша  написал  на  листе:  "Мы  спасены".  С  трудом  дождались  конца
заседания. Сразу -- к Володе Клокоцкому: "Есть срочное дело".

     - Поехали ко мне, мне нужно дочь из школы встретить.

     На машину -- и к нему. По дорогое рассказываю о начале своих раскопок.

     - Ну, как тебе эта скотина?

     - Какая же она скотина? Поднимай выше -- скотобаза.

     Гриша:
     - Ребята, кроме нас троих, об этом пока  никто не должен знать. Даже из
наших.  Кроме  Славы Степина. Сначала  мы должны  набрать максимально  много
плагиата.  Потом  напишем  в ВАК,  в  отдел  науки ЦК. Не  дай  Бог,  утечка
информации.  Богданова  может отозвать диссертацию  "на  доработку".  Начнет
заметать следы. Потом поди, доказывай.

     - Ну, Гришаутка, а книгу-то свою куда она денет?

     - Книга  --  сравнительно  ерунда. Скажет, что машинистка напутала. Или
верстальщики. Утеряли сноски. В последний момент в сверке их пропустили. Так
и ушло в типографию. Что, мол, я  могла сделать? Главное -- диссертация. Там
нет верстальщиков.

     - Но машинистка - есть.

     - Диссертант обязан вычитывать текст  после  машинистки. Там  у нее эти
финты не пройдут.

     Мы соглашаемся  с  архистратигом. Все  трое - я, архистратиг  и  Володя
Клокоцкий -  засели в  библиотеки. Через  месяц мы стали  лучшими  знатоками
социологической  советской  литературы  в  СССР.  Слава  Богу,  за  годы  ее
возрождения  не  успели  еще много написать.  И переписать друг  у друга. Мы
хорошо узнали статьи и книги В. А. Ядова, А. Г. Здравомыслова, Л. П. Буевой,
А.  В.  Дмитриева,  В.  П. Рожина,  В.Т.Лисовского, Б.  М.  Фирсова,  С.  Н.
Иконниковой  и еще десятка других. А западную нам читать было  не нужно. Она
подавалась   в    советских    работах    исключительно    как   буржуазная,
апологетическая,  путаная   и  ошибочная.  Ее  текстами  Богданова  явно  не
пользовалась.

     Собранный (списанный Богдановой) материал был огромным. Не только на ее
книгу,  но  и  на  ее  диссертацию, копия  которой  была  в  университетской
библиотеке (нам  ее  выдали по блату). Разработали механику извещения "всех,
кому положено". Брали  лист  ватмана  как бы  двойной А-4. На  одну половину
наклеивали напечатанный  на  машинке кусок первоисточника, на второй - такой
же кусок  "научной работы" мастодонта  социологии. С указанием страниц там и
здесь. Готовили сразу  5 экземпляров. Один для себя, для контроля. Второй --
тому, кто будет отправлять от своего имени. Остальные три -- по назначению

     Да, сразу возник вопрос: от чьего имени отправлять в ВАК, в отдел науки
ЦК,  в  "Литературную газету"?  Анонимно?! Ни в коем  случаеАнонимки даже не
будут  рассматривать. Нет, если бы то было  дело о подпольных цеховиках  или
антисоветской организации, то еще как бы  рассмотрели. А  вот  в щепетильную
историю  с плагиатом  бывшего  секретаря по  идеологии горкома,  креатуры ЦК
никто  лезть  не  захочет.  Отделаются  отпиской,   что,  мол,  анонимки  не
рассматриваются.  К тому же нам как воздух была нужна обратная связь, что  и
как будут отвечать заинтересованные инстанции на наши сигналы.

     Тогда  -- от своего? Тоже ни в коем случае! Архистратиг Гриша доходчиво
пояснил, чем это обернется. Когда мы пошлем  первый блок компромата, об этом
через пару дней  станет известно на  кафедре. У Богдановой свои связи, уж из
отдела науки ей быстро сообщат о нападении. И тогда нам конец. Ведь  огласка
произойдет  до  всяких решений по существу дела о плагиате.  Наши  материалы
сразу получат  от  клевретов Богдановой  клеймо "клеветнических  мерзостей".
Истеричная Забелло начнет вопить о склочниках и  преступниках, Докторов -- о
злостных  очернителях и  антипартийном  сброде,  Кудрявцев  -- о  травле уже
второго    заведующего    кучкой    антисоветских    отщепенцев.    Начнутся
целенаправленные  походы  заведующего с клевретами на наши "открытые лекции"
(заведующий  имел право любую  лекцию объявить открытой). Заседания кафедры,
отрицательные оценки наших лекций комиссией во главе с заведующей, партийные
персональные  дела... Если удар "узко" нанести  по  всем троим, то даже наши
сторонники поежатся, не смогут нас защищать.  Они ведь на "открытых лекциях"
не были.  И вообще своя рубашка.... К тому же  двое  из троих уже юридически
уволены. Так что и мотивация наших действий готова: они мстят заведующему за
то,  что она поступила  по  закону  и  отказалась  проводить  Карчевского  и
Клокоцкого на должность  старших преподавателей.  И ради своей шкурной мести
не  останавливаются  перед  гнусной клеветой. Их нужно не только  немедленно
уволить, но подать в суд!

     Дело по здравому размышлению было вовсе не так просто и однозначно. Это
сейчас кажется очевидным: ну, что там доказывать?! Есть книга и  диссертация
мадам.  И  есть другие  книги, изданные раньше.  Показываете  страницы  в ее
опусах,  а потом  такие же страницы в других книгах, откуда  она списала.  И
вопрос ясен. Нет, совсем не ясен. Он ясен только в частном  виде - на кухне,
когда  вы  показываете  эти  книги  своему приятелю.  Вот  приятель запросто
признает: ну, тут дело кристальное, ваша Богданова -- наглая плагиаторша. Но
нам  нужно было, чтобы факт  плагиата был  признан  на  некоем  социальном и
официальном  уровне.  То  есть,  нужно было  пропустить  нашу историю  через
огромный общественный организм, через его мозг.  А  мозг того государства по
своему устройству  и своей работе принципиально отличался от мозга  рядового
кандидата или доктора наук и даже от головы простого обывателя. Именно через
голову (блок  управления) нашего чудища, через смутные и запутанные извилины
партийного  монстра-диплодока  (а потом,  как оказалось -- и научного в лице
ВАКа, и  общественного в лице "Литературной газеты") следовало нам протащить
все эти  страницы  и обязать эту  голову монстра понять,  что  предъявленный
материал  --  бесспорный плагиат. И не  просто понять, но  вынести  вердикт:
плагиат.

     Мы  знали, что это будет трудно и долго. Опыт с Протасеней уже  был. Но
что так долго -- этого мы не могли предположить. Целых полтора года  --  вот
сколько времени  понадобилось, чтобы признали очевидное. Почти  столько  же,
сколько  снятие  Протасени.  И   то  --   благодаря  невероятному   стечению
обстоятельств,  благодаря тому, что наш  Партизан когда-то  пускал под откос
немецкие эшелоны вместе с Машеровым. А до признания на официальном партийном
верху мы легко бы  выглядели как злостные клеветники. Вплоть до  отдания под
суд. И никакие отсылки на книги тогда бы не помогли.

     Мы  с этим столкнулись гораздо  позже, когда дело  шло к финалу.  Тогда
один из нейтралов,  с другой кафедры, как бы невзначай сказал Докторову: мне
тут дали  книжку Богдановой и Мангутова. Ну, я вам скажу...  Посмотрите хотя
бы, вот на этой странице, и на этой.

     - И смотреть  не буду, - спесиво  отвечал иезуит Докторов. - Для  этого
есть комиссия, пусть она разбирается.

     Но не буду забегать вперед.



     Итак, нужен был реальный  человек, от  имени которого во  все инстанции
отправлялись бы разоблачительные материалы. Желательно  живущий не в Минске,
а в  Москве  (письма  из столицы имели  больший  вес). Притом он  должен сам
неплохо  разбираться  в   ситуации,  внимательно  читать  все  наши  тексты,
полностью  в них ориентироваться. И быть абсолютно  надежным. Более того, он
должен быть вовлеченным  в нашу  игру, стать  полноценным и заинтересованным
участником процесса. Стать одним из нас. Я нашел такого человека!

     Это был  Саша Петров, которого я  к тому времени знал лет 6-7. Кандидат
физ-мат  наук,  заведующий  лабораторией математических методов в  институте
атомной   энергии   им.   Курчатова.  Весьма   неприязненно  относящийся   к
государственно-партийному  устройству  страны. Читал  самиздат-тамиздат. Был
инициатором  так   называемых  "рождественских  семинаров"   (по  25  числам
декабря), проводимых обычно в доме у моей сестры Люды.

     Мы  собрали  весь наш улов, я созвонился с Сашей и выехал в Москву. Все
ему  показал  и  подробно  рассказал. Он  был в восторге (боец по натуре), с
радостью согласился участвовать: "Мы покажем  этой партийной сволочи,  что с
наукой   так  обращаться   нельзя!".   Что  особенно  важно,  у  него   было
дополнительное преимущество  -  его личная  научная работа  по распознаванию
зрительных образов. Тогда еще не существовало персональных  компьютеров, вся
работа  шла  на здоровых институтских  мейн-фреймах (ЭВМ).  Никаких программ
вроде  позднейших распознавателей текста  Fine Reader  тоже  еще не было, но
какие-то  самотужные  начинания в  этой  области  делались. Это нам  здорово
помогло: все свои письма "в инстанции" Саша начинал словами:

     "Профессионально занимаясь проблемой  распознавания зрительных образов,
в том числе текстов, а также увлекаясь социологией, я использовал для работы
по распознаванию текстов книги Богдановой и Мангутова, и случайно обнаружил,
что книги доцента кафедры философии  из Минска Богдановой представляют собой
откровенный плагиат из книг...".

     По нашему институту поползли слухи: в ВАКе создан специальный отдел  по
"компьютерному"    распознаванию   плагиата.    Теперь   любая   диссертация
засовывается в  компьютер,  он  сравнивает ее со всей  своей огромной  базой
данных и показывает, где  и  что списано. Недавно  защитившиеся, но  еще  не
утвержденные ВАКом, ходили бледными и  дрожали. Как-то случайно встретился с
Карлюком  на  улице.  Он -- шепотом:  "Вы  слышали,  Валерий  Петрович?  ВАК
разоблачил эту антипартийную Богданову! У них есть особая электронно-счетная
машина, она точно устанавливает плагиат! Теперь ей конец!

     Профессор  Карлюк  (между  прочим  --  мой формальный  руководитель  во
времена аспирантуры. Реальным  был Степин)  по своей психологии  и устоям не
был  нашим человеком.  Скорее --  их. Но в силу хитросплетений судьбы,  того
обстоятельства, что Протасеня его все время третировал как единственного (по
его мнению) своего конкурента на  занятие должности заведующего, он оказался
с нами. В случае с Богдановой -- тоже: ну как же, вместо Протасени назначили
не его, доктора и  профессора, а  прислали эту  выдвиженщину,  а  она тут же
осрамилась с плагиатом!

     Еще с  одним типом были - нет не контакты (мы никогда не общались),  но
мы просто учитывали его голос как поданый против Протасени. То был в прошлом
прокурор  сталинских  времен  Буин.  Протасеня  хотел  его  уволить,   чтобы
освободить место для своего протеже. Буин, естественно, - на дыбы. Помню, на
одной кафедральной  посиделке с  бутылками, сильно выпив, Буин сладострастно
шептал нам со Славой Степиным:

     -  Этот  гад  профессоришка! Уж  сколько  мы их  пошпокали  в  тридцать
седьмом! Бывало, объявишь такому в тройке ВМ (высшую  меру социальной защиты
-- расстрел -- В.Л.), а он, гад, стоит и тут же обделается. Эх, жаль, щас не
то время.  А то  я  бы этому  профессоришке-гниде показал, - и  Буин показал
жестом, как  он давит между ногтями гниду. Мы переглянулись,  молча встали и
отошли.

     Карлюк сильно заблуждался, говоря, будто в ВАКе есть особая электронная
машина и  она  точно  устанавливает  плагиат. И до конца Богдановой было еще
далеко. Саша отправил три увесистых посылки -- в отдел науки ЦК  (союзного),
в  редакцию   "Литгазеты",   и  в  ВАК   на  имя  ее   председателя   В.  Г.
Кириллова-Угрюмова.  Мы его всегда называли Угрюмовым-Бурчеевым, и еще о нем
ходила шутка:  если председатель ВАК  утверждает  положительное  решение  по
диссертации, то он подписывает "Кириллов", а если отрицательное - "Угрюмов".
Месяца через полтора пришел ответ из "Литгазеты":

     "Уважаемый тов. А.П. Петров, спасибо за присланный  интересный материал
о плагиате зав.  кафедрой философии Белорусского  политехнического института
Богдановой. К сожалению,  мы не сможем им воспользоваться для написания, как
вы  предлагаете, фельетона.  У нас  нет нужных  кадров  и  квалификации  для
выяснения научной  ценности работ Богдановой.  Разбор  всей этой истории  --
дело ВАКа  и партийных  органов. Именно  туда  вам  и  надлежит  обращаться.
Главный редактор А.Б. Чаковский"

     Мы не удивились ответу. К тому времени уже знали, что ни на больших, ни
даже на малых партийных бонз, начиная  с  уровня райкомов и парткомов, ни на
номенклатуру ЦК газеты без разрешения  вышестоящих  партийных органов ничего
критического,  тем  более,  разоблачительного, писать  не  имеют  права.  Но
все-таки  какая-то  надежда  была:  в редакции такие отчаянные  смельчаки  -
Аркадий   Ваксберг,   Ольга   Чайковская...  Их  разоблачительными  статьями
зачитывалась вся интеллигенция. Ох, ведь не боятся,  а?! Вдруг да  и напишут
"от  себя",  ведь  у   них  в   руках  совершенно  непробиваемый,  абсолютно
доказательный  материал! Это потом мы узнали, что все материалы, публикуемые
храбрецами, если  они касались  номенклатуры,  получали  разрешение с  самых
верхов.

     Странно,  что вообще ответ  пришел.  И  так быстро  -- двух месяцев  не
минуло.  Да  еще за  подписью  самого  Чаковского!  Мы  и тогда  знали,  что
Чаковский -- советский  жуир и  мандарин, в редакции  бывает крайне редко, а
всю работу свалил на своих замов.  Пробыл на этой  синекуре  почти 27 лет, с
1962 по  1989 гг., сетуя, что "заключенных кормят и поят  за народный счет в
тюрьмах и исправительно-трудовых колониях".

     Сейчас  прочитал  у  его  бывшего  первого  зама  Виталия  Сырокомского
"Загадку патриарха"- о Чаковском, "который отсутствовал в редакции в среднем
по семь месяцев  в году: три месяца -- положенный отпуск секретаря правления
Союза  писателей  СССР, еще  три месяца  -- творческий отпуск за свой  счет,
минимум месяц -- депутатские поездки к избирателям в Мордовию и  заграничные
командировки".

     Что ж, оставались  ВАК  и  отдел  науки ЦК. У нас тоже были всякие свои
довольно  обширные связи.  Через одно промежуточное звено узнали, что ВАК по
получении посылки  от Петрова отправил докторскую диссертацию  Богдановой на
повторное   закрытое   рецензирование  ленинградской   социологине   доктору
философии С.Н. Иконниковой. К ней ушло письмо:

     "Уважаемая Светлана  Николаевна, Вам пишет группа социологов из Минска.
Нам  известно, что  (шло  клише о том,  кто  такая  Богданова с  приложением
примеров  ее плагиата).  Мы  надеемся,  что вы  не  допустите,  чтобы  явный
проходимец,  дискредитирующий  нашу   молодую  социологию,  получил  высокие
регалии доктора наук. Положительный  отзыв  на списанную работу,  не имеющую
никакой научной ценности,  мог  бы бросить  тень  на всю  нашу  ассоциацию".
Подписи -- неразборчиво.

     Одновременно  Петров  написал  письмо Мангутову, рассказав ему, как он,
занимаясь распознаванием  зрительных образов, попутно распознал в заведующей
кафедрой философии  Богдановой злостного  плагиатора, списавшей у  Мангутова
добрую четверть  книги.  "Такой  вот  у  нее  оказался нехороший  образ",  -
закончил  Саша  письмо.  Цель  была:  не  обратится  ли  сам  Мангутов   как
обворованный автор в  ВАК с  протестами и требованием  пресечь поползновения
мадам (на  то в  письме были намеки). Мангутов ответил, что  весьма  польщен
таким вниманием  к его книге  математика  Петрова.  О  Богдановой  отозвался
снисходительно: ну, ей нечего самой писать, вот она и списывает. Стало ясно,
что  Мангутов  ничего предпринимать не станет.  Единственная  польза  --  он
прислал Петрову ту самую книгу с дарственной надписью.

     Иконниковой  мы  отправили только что найденный  нами  перл  -  большой
списанный  Богдановой кусок о  социологическом  исследовании  по  Гомелю  (с
цифрами, графиками  и пр.), в котором она просто заменила  слово "Гомель" на
"Минск".  У  Богдановой были свои каналы. Она тоже узнала об Иконниковой. На
нее  вышли несколько известных тогда социологов  (кажется,  через  ее мужа -
"тоже социолога" Лисовского), которые в частном порядке (телефонные звонки и
личные встречи)  говорили ей, что работа Богдановой,  конечно,  так себе, но
сама Богданова -- добрая баба. Нужно ее выручать.  Иконникова выручила --  в
ВАК ушел положительный отзыв.

     Плохо дело.

     Но тут выяснилось, что тертый мужик председатель ВАКа Кириллов-Угрюмов,
сам хороший  физик,  недавно еще ректор МИФИ, решил  не торопиться. Пусть-ка
полежит  эта  диссертация более  чем  подозрительной Богдановой. Раньше  чем
через  год  не ставить ее на экспертную комиссию ВАКа.  Пусть с  ней сначала
разберутся партийные органы.

     Партийные  органы начали разбираться. В Москву  приехал зав. отделом ЦК
Белоруссии по науке Евгений Михайлович Бабосов. Приехал он  лично проверить,
кто такой этот  пишущий  объемные послания  Петров. Есть ли такой в природе?
Или  все  это   организовала  группа  клеветников,  окопавшаяся  на  кафедре
философии  заведующего,  честного  члена  партии,  большого  ученого  Тамары
Панкратовны Богдановой?

     Нужно представить завотделом  науки  ЦК  Белоруссии  Евгения  Бабосова,
человека поразительной пронырливости. Автора (позже) 24 книг про  человека и
социологию.  А  ко временам,  о которых идет речь  -- 1975  год,  сочинителя
таких, например, книг: "В.И.Ленин о воспитании нового человека как важнейшей
задаче коммунистического строительства", "Духовный мир советского человека",
"Программа  КПСС  - документ творческого  марксизма-ленинизма",  "Учение  К.
Маркса о человеке и реальный социализм".

     Биографическая справка:

     "Евгений Михайлович  Бабосов родился в 1931 году в Рязани. В 1955  году
окончил Белгосуниверситет. Преподавал  философию в БГУ и Минском медицинском
институте. Доктором философских наук  стал в 1972  году. Возглавлял Институт
философии  и права Академии наук Беларуси.  В  1990-1998 директор  Института
социологии  АН  Беларуси.  Сейчас  Бабосов   руководит  центром  социологии,
управления,  права  и  политики  Института   социологии,  заведует  кафедрой
социологии БГУ, возглавляет белорусскую социологическую ассоциацию".

     Как видите, ни единого слова о его высокой партийной  карьере. Тогда он
представлял новую  поросль  партийных  функционеров -- незамутненную  породу
циников. Конечно, у  них никаких высоких идеалов,  веры в  совершенствование
развитого социализма  и,  тем  более, в  построение  коммунизма.  Эта  новая
функционерская генерация здорово отличалась от прежнего поколения, например,
от Машерова,  искренне верующего в светлое  будущее всего человечества. И от
следующего, послевоенного поколения  крепких работников  вроде  секретаря по
идеологии ЦК Кузьмина,  который в торжество коммунизма во всем  мире уже  не
очень верил, но в совершенствование реального социализма -- еще вполне.

     Пронырливые циники никакие возвышенные  глупости  не исповедовали. Они,
скорее, воплощали заветы нашего бывшего зава Протасени: "Первое  дело -- это
власть. Второе -- деньги. Третье  -- бабы. Ну, само собой, вкусно  выпить  и
пожрать.  Но главное -- власть. Тогда  будут и  деньги, и бабы,  и  выпить".
Власть  для них была альфой и омегой. Бабосов  достиг для его возраста очень
приличного результата: стать к  40 годам видной фигурой в масштабах ЦК -- не
мало. Для того были свои методы партийного заползания  в партийные  соты. Но
еще он упрочивал свое "реноме" как партийного ортодоксального теоретика. Для
этого штамповал  одну  за другой книги, все  больше  по  критике  буржуазной
философии.  И  еще  --  религии.  Особо  доставалось  Тейяру  де  Шардену  и
неотомизму в целом.  Книги были  толстыми,  про некоторые  даже говорили  по
"Свободе"  как  о  яро  материалистических и  бездуховных,  чем (передачами)
Бабосов очень гордился. Основное его увлечение, однако, -- бабы. Своего рода
минский Казанова. Впрочем, таких много. Можно сказать, голова как придаток к
половым органам.

     Я одно  время много ездил как  лектор  от ЦК по глубинке, приходил в ЦК
отчитываться  по  командировкам.  Как-то  Евгений Михайлович  зазвал  в свой
кабинет, говорит с восторгом: "Смотри, Валерий, что мне привезли". Выдвигает
ящик стола,  снимет сверху  материалы  25 съезда,  под ними -- "Хастлер" или
что-то еще более порнографическое.

     -- Видишь, какие бабы? Вот это -- дело! Не то что ваши лекции.

     - Бабы, - отвечаю, - кондиционные. Но и мужики -- тоже.

     - Ничего, - котовьи ухмылясь, говорит завотделом науки, -- мы  можем не
хуже.

     Тогда же я  узнал  от  него о  произведении  Юза Алешковского  "Николай
Николаевич",   которое   его   привлекло  не   литературными   изысками,   а
исключительно скабрезными  сценами.Вот и спрашивается, как при такой страсти
можно  выдавать   на  гора   десятки  книг?  Да  только  методом  наложений,
перестановок  и  сочетаний. Не таким  грубым, как у мадам  Богдановой, но по
сути очень похожим. К тому же, под рукой аппарат партийных чиновников. Пусть
тренируются, набивают руку. А я потом пройдусь своей рукой мастера.

     Тайная симпатия Бабосова (среди своих его звали "Бабосня") к Богдановой
пробивалась  довольно явно.  Не как к  бабе, уж после  "девушек  месяца"  из
"Плейбоя"  -- точно  нет. Но как  к  участнику  своей  корпорации "партийных
ученых".  В начале 70-х повеяло  новой разрешенной кормушкой -- социологией.
Бабосов сразу потянулся  к ней. Критику буржуазной  философии и религиозного
дурмана уже  основательно обглодали. А тут -- раздолье. И критики буржуазной
социологии полно,  но,  главное,  можно встать в ряды  чрезвычайно  полезных
помощников  партийных   вождей.  Мы,  социологи,  изучаем  структуру  нашего
общества.  Как  оно  воспринимает верные  лозунги и директивы. И  на  основе
высоконаучных исследований будем  вам  верными помощниками в  формулировании
способов построения  величественного  здания  коммунизма. А  тут такая лафа:
Бабосов и сам партийный чин высокого ранга, и,  одновременно, видный ученый,
один из основоположников белорусской социологии.  Он будет самым незаменимым
из  всех.  В  этом  деле доктор наук по  социологии, завкафедрой  Богданова,
будучи  благодарной  за защиту от нападок  кучки клеветников,  всегда  будет
верной низовой опорой.

     Сейчас   Бабосов  --  и  профессор,  и   академик,  и  директор  центра
социологии. Но лучшие годы -- позади. Как  никак -- 77-й  год  идет. Никакой
"Хастлер" не поможет. Народ же вокруг грубый. Не  почитает седины. Вот читаю
о сравнительно недавнем происшествии:

     "В  Минске избит академик Евгений  Бабосов.  По словам  самого  Евгения
Михайловича,  он слышал приближающиеся сзади шаги, хотел  обернуться, но  не
успел. Нападавших он  не  видел,  после  полученного удара  по голове ученый
потерял  сознание. Удивительно,  но  никто  не  пришел  на  помощь  упавшему
человеку. Евгений Михайлович пришел в себя,  когда было совсем темно. Сейчас
Евгений Бабосов лежит в отделении хирургии лечкомиссии и проведет в больнице
еще  минимум  две недели. Сотрудниками  милиции  возбуждено уголовное  дело.
Кстати, подобные уголовные дела возбуждались в последние годы не один раз. В
январе этого  года тоже возле собственного подъезда был избит академик Радим
Горецкий, до этого нападению подвергались профессор Адам Мальдис,  режиссеры
Юрий Хащеватский,  Валерий Мазынский, актеры Евгений  Крыжановский  и Виктор
Чернобаев. Ни одно дело не раскрыто до сих пор".

     Теперь вернемся в его (и наши) молодые годы. В  лето  1976  года, когда
Бабосов лично  прибыл в Москву удостовериться,  существует ли во плоти такой
человек и такой ученый, как Александр Павлович Петров, начальник лаборатории
математических  методов  инст.  им.  Курчатова,  который засыпал  ЦК  и  ВАК
разоблачениями большого  ученого  Т.П.  Богданову. Разумеется, Бабосов навел
предварительно  справки и через адресное бюро,  да и по "своим каналам".  По
указанному в письмах адресу такой человек проживал. И телефон был тот самый.
Звонит.

     - Александр Павлович?


     - Да.

     -  Это  говорит  Евгений   Михайлович  Бабосов,  завотделом   науки  ЦК
Белоруссии. Я сейчас нахожусь в Москве по делам  и  хотел бы  встретиться  с
вами. Поговорить по поводу нашего с вами общего дела.

     - Какого дела?

     - Ну как же, по поводу материалов на Богданову.

     Ах, как  было  бы прекрасно, если бы  этот Петров ответил: а  я не знаю
никакой Богдановой. Но Саша отвечает:

     - Конечно, охотно.

     -  Хммм.  Не  трудно ли  вам  будет  захватить с собой  кое-какие  ваши
материалы, чтобы мы могли кое-что обсудить?

     - Хорошо, я возьму. Кое-какие.
     Как  здорово,  что  мы все  копии  материалов оставляли  Петрову!  А  в
последнее время  я  их лично отвозил  в  Москву,  не слишком доверяя  почте.
Встречаются  у Бабосова в номере гостиницы  "Москва". Столик,  коньяк, кофе,
бутерброды с икрой.

     - Вот  тут несколько прежних подборок плагиата Богдановой. Копии. А вот
тут, изволите видеть,  новые -- первые  экземпляры.  Как  раз  собирался  их
послать в отдел науки ЦК.  Я первые экземпляры всегда посылаю в ЦК, понимаю,
что это главная направляющая сила. Вторые -- в ВАК.

     - Да, да, присылайте, мы их внимательно рассмотрим.

     Саша заметил, что Бабосов  внимательно рассматривает не тексты, а  его,
Петрова. А на  столе перед  ним лежит его увеличенный снимок --  из  личного
дела Курчатника,  который Бабосов  тут  же прикрыл рукой и  как бы невзначай
засунул в папку.

     - И вы все это делаете один?

     - Да. Это не так трудно, если знать методику.

     Бабосов  поблагодарил Сашу  за  научную принципиальность и обещал лично
проследить  за ходом  расследования.  Вскоре после  возвращения  Бабосова из
следовательской командировки в  Москву, отдел  науки Белорусского ЦК спустил
заявление Петрова со всеми материалами  на  Богданову в Минский горком  (еще
ранее союзный  ЦК  спустил дело в Белорусский ЦК). Горком создал комиссию из
каких-то инструкторов,  куда вошла пара  докторов наук из университета.  Нам
быстро стало известно, что все они так или иначе тесно связаны с Богдановой.
А председатель комиссии, зав.  идеологическим  отделом горкома,  --  и вовсе
дружок Богдановой.

     Комиссия  не мудрствовала  лукаво. Ее члены бегло просмотрели несколько
страниц  текста  книги  Богдановой.  Пригласили  виновницу   торжества.  Она
пояснила, что ни сном,  ни духом. Вот в конце книги, в списке использованной
литературы, значится тот же Мангутов. И еще многие. Стало быть, она на  него
ссылалась. Кого-то нет? Ну, упустила. Комиссия поддакивала. Ну и где ж здесь
плагиат?  Никакого  плагиата  нет.  Одинаковые  по   тексту   страницы?  Это
машинистка  пропустила  кавычки.  А  я  недосмотрела.  Слишком  много  таких
страниц?  Ну, я  много  цитировала. Это  для того,  чтобы продемонстрировать
хорошее знакомство с литературой. Ради высокого научного уровня. Да, кавычки
пропустила  машинистка.  И  сноски  внизу страниц тоже  пропустила.  А  я не
увидела.

     За  недосмотр  кавычек  комиссия  горкома "указала"  Богдановой  на  ее
невнимательность. Самая  малая, на  самом деле - никакая степень "партийного
взыскания". В решении комиссии  особо говорилось о большом вкладе Богдановой
в науку  и о  том, что  пропуск кое-где  кавычек  ни  в  малейшем степени не
умаляет  достоинств  ее научных работ.  Об этом  решении комиссии горкома  с
большим  подъемом  и  даже  надрывом  на  заседании  кафедры  сообщил   зам.
Богдановой   Докторов.  Закончив   зачтение  выводов  комиссии,  он  зловеще
произнес:  "а вот теперь нужно заняться розыском клеветников.  Кто  это  все
организовал? Кто устраивает травлю честных партийных кадров? Что это еще  за
37-й год такой, я вас спрашиваю?! Мы разберемся, и они получат по заслугам!"

     Мы  были  на  грани  разгрома  и  гибели.  Не  физической,  конечно,  а
"социальной".



     <B>СВЕРЖЕНИЕ БОГДАНОВОЙ</B>



     Получив  от  Саши  Петрова  выводы  комиссии горкома о "плагиате"  (его
уведомили официально - как заявителя), мы убедились, что Докторов, зачитывая
эти выводы на кафедре, не соврал. Так все и написано:

     "Некоторая невнимательность диссертанта и автора книги Т.П. Богдановой,
проявленная  ею  при вычитке машинописного  текста книги  и диссертации, что
привело к пропуску  ряда кавычек  и  сносок в  цитатах и на  что  ей указано
комиссией горкома, ни коей мере не снижает высокой научной ценности ее книги
и диссертации".

     Стало  быть,  если  все  присланное  о плагиате Богдановой  ни в  малой
степени не  снижает  ценности  ее  работ,  то тогда  те,  кто  прислал  этот
материал, -- злостные клеветники. Вывод почти очевидный. Этот вывод и сделал
Докторов. Да и в горкоме этот вывод  сделали.  Более того, в отделе науки ЦК
--   тоже.  Петров,  увы,  существует.  Он,  действительно,   присылал  свои
разоблачения.  И  явно ориентировался в  том, о чем  писал. На  него наехать
трудно. Он -- Москве. В Институте атомной энергии  им.  Курчатова. Формально
никакого  отношения к  идеологии не имеет. Не член  партии. Взять его  не за
что. Да и трудно в принципе: сознательный  гражданин, ученый, сигнализировал
о плагиате какой-то аферистки Богдановой. Он и знать не знал, что она где-то
там в Минске заведует кафедрой.

     Его формально даже нужно было  бы похвалить.  Выдать премию за то,  что
стоит на страже научных  принципов и высокой коммунистической морали. Честно
говоря, чудак  он, если  не  сказать  яснее. Лезет  не  в  свое дело. Своего
времени не жаль, так у других крадет. Но... в стране вообще много чудаков. И
разных  блаженных идиотов. Размахивают дурацкими принципами, некоторые  даже
всерьез  пишут  нам  о коммунистических идеалах и предлагают  какие-то дикие
проекты.  Один,  например,  договорился  до  того,  что руководители  кафедр
общественных  наук должны иметь публикации и выступления  на конференциях  и
быть в этом примером для рядовых  сотрудников. А другой писал, что советские
генералы  должны быть в хорошей физической форме и сдавать нечто  вроде норм
ГТО.  Вместо того, чтобы послать  таких новаторов куда  подальше, приходится
этим прожектерам отвечать, что,  мол,  спасибо за ваши ценные предложения  и
высокую гражданскую активность.

     Сама Богданова и ее клевреты начинали догадываться о  том, что дело тут
не только в "идиоте Петрове". Что он как-то связан с нами. Что все  это одна
шайка-лейка. Слух о заварухе  на нашей кафедре шел вширь и  вглубь. Уже весь
Минск говорил о скандале с Богдановой. Знали не только  во  всех институтах,
но даже в техникумах и  школах. Одни знали смутно, на  уровне, что "какая-то
Богданова  все   списала"  и  про  то  узнали  в  Москве  с  помощью  мощных
электронно-счетных машин "3-го  поколения".  Ну, если  "третьего",  говорили
другие,  тогда  да, тут  не скроешься. Поднаторевшие  партайгеноссе про  ЭВМ
почти не говорили. Что это за зверь  такой, тот ЭВМ, хрен его знает.  Но вот
что Богданова повела  себя очень неосторожно  -- говорили  очень  отчетливо.
Прямо  называли ее дурой.  Только  что  защитила  докторскую, сиди тихо.  Не
трогай  никого. Жди, когда утвердят  защиту. Как будто новичок,  ей-богу. Не
девочка, небось.  Знает, сколько завистников и врагов вокруг. Начнут  катать
телеги  в  ВАК,  срывать утверждение. Сорвать --  не сорвут, но затянуть  на
несколько лет могут легко. Нервы, понимаешь, мотать на кулак. Ясно  же,  что
пишут ее враги. А кто враги?  Что она там уже успела наломать? Да вот начала
с того, что стала увольнять двух преподавателей. А-а-а-а, ну, тогда понятно,
откуда ветер дует. Надо тех двоих скорее додавить. Да, надо бы, только к ним
хорошее отношение в ректорате и  парткоме. Не увольняют, понимаешь, продляют
работу  по приказу.  Нет, не говори,  дура эта Богданова --  так вляпаться с
этим увольнением. Да и что они ей  сделали?  Протасеня просил? Да  ну его на
хрен. Она-- то  свою голову должна иметь? Получи свои докторские корочки,  а
там  и  увольняй.  А  теперь  что?  Теперь  ей  нужно   всех  вычистить  как
клеветников. Трудно? Ну. Только другого выхода для нее нет.

     То  была  максимально  верная, посконная партийная правда. Нам она тоже
была понятна. Собрались на  очередной военный совет. Командор Слава Степин в
это  время  уже  был  доктором  наук   на   кафедре  философии  Белорусского
университета. У  него свои  заботы, формально  к  нам отношения не имеет. Но
духом -- с нами.

     - Вводите в меня информацию, - как всегда, говорит он.

     Рассказываем  последние  новости. Зачитываем выводы  комиссии  горкома,
установившего высокие  научные  достижения  Богдановой.  Воспроизводим крики
Докторова  и  прочих  клевретов,  требующих  разыскать   и  строго  наказать
клеветников. Вплоть до предания суду.

     - Однако, дело заворачивается не на шутку.

     И  повторяет  нашу  популярную  в  то  время  прибаутку:  "Ученая  дама
Богданова  чем-то похожа на морскую  свинку,  которая  и  не  морская, и  не
свинка. Хотя что-то общее есть -- тоже скотина. Мелкая такая скотинка".


     Вывод Славы нас не удивил, он был единственно  возможным: искать личный
выход на  самый  верх.  Вариантов у  нас  было  немного,  собственно,  один:
Партизан.  Только  он  может.  И  еще, правда,  запасной второй  вариант  --
композитор Евгений Глебов. Но это уж  на крайний случай, композитору-то не с
руки в дела социологии соваться. Кроме них, больше -- никто.



     Немного о Партизане - Владимире Никифоровиче Семенькове, который сыграл
ключевую роль  в последующих  событиях. Прозвище дал  ему я. Он сразу  после
школы, в  сентябре  1941  года, семнадцатилетним  пацаном  ушел в партизаны.
Оказался  в  соединении Константина Заслонова вместе  с Машеровым.  И  очень
хорошо знал секретаря по идеологии ЦК Александра Трифоновича Кузьмина. У нас
в институте  был доцентом  на  кафедре  "Научного  коммунизма".  Несмотря на
название  кафедры, был очень  свободомыслящ.  Не  питал  никаких иллюзий  по
поводу самого  прогрессивного  строя  и перспектив строительства коммунизма.
Имел  огромную библиотеку,  отлично подобранную. Часто бывая у него, я любил
ходить вдоль стеллажей по периметру и проводить рукой по корешкам  книг. Это
у меня вообще была такая привычка. В незнакомом доме, если видел много книг,
то, проводя ладонью по корешкам,  традиционно шутил: "Вполне  можно сажать".
Никто не пугался, понимающе  улыбались. Партизан первым в  Белоруссии  начал
возрождать социологию.  Написал две книги -- поразительно, но они до сих пор
упоминаются  в  сети (их  переиздавали): "Комплексный  характер  воспитания:
проблемы   методологии  и  практики"  и  "Формирование   нового   человека".
Социологию он начал возрождать с Минского тракторного завода. Создал группу.
Провел первое нормальное социологическое исследование через анкетирование. В
анкете был  такой вопрос:  из  каких  источников  вы получаете  политическую
информацию: телевидение, радио,  газеты, политинформации, пересказ знакомых,
иностранное  радио. Последний пункт про иностранное радио в  парткоме завода
(он  утверждал  анкеты)  хотели  выкинуть:  не  нужно  провоцировать  людей.
Партизан успокоил: имеется в виду  радио стран народной демократии,  ведущих
вещание на русском языке на СССР. А-а-а, ну, тогда ладно.

     Анкета  была анонимной,  цифры удивили  даже Семенькова: 60% опрошенных
сообщили, что  политические  сведения они получают через  иностранное радио.
Говорите, так  много  слушают  Варшаву  и  Бухарест?  Все  равно нехорошо. В
парткоме института после цифры 6 ставят запятую и получают -- 6,0 процентов.
В райкоме долго крутят головой: нас не похвалят в  горкоме, узнав, что аж 6%
рабочих крупнейшего в республике завода слушают иностранное радио. Говорите,
это радио братских стран? Ну, все равно нехорошо. Перед цифрой 6 пишут ноль,
отделяют его от  шестерки  запятой.  В  горкоме  получают  отчет  о  большой
проделанной   работе.  Так,  0,6  процента   слушают  радио  стран  народной
демократии.  Неплохо.  Хотя  стоило  бы поработать,  чтобы  слушали  немного
больше. Хотя бы  1 процент. Нам нужно укреплять дружбу с братскими народами,
строящими социализм.

     Сидя у Партизана и  выпивая, я слушал его горячие речи. Это его стиль -
говорить горячо  и  как бы  в агрессивной манере: "Ты думаешь, что коммунизм
возможен?  Так  я  тебе скажу:  ни  хрена  он невозможен". Или:  "По-твоему,
Брежнев великий светоч мысли? Так я тебе скажу: ни хрена он не светоч".

     - Братыка ты мой (любимое его обращение), и ты хочешь, чтобы эти мудаки
после такого отношения к данным социологических опросов знали, как управлять
нашим обществом?!

     Я успокаивал его: "Этого я как раз не хочу. Скажу  тебе больше, Володя:
я бы не хотел, чтобы "эти мудаки" вообще управляли обществом. Даже с помощью
твоей превосходной социологии".

     Сейчас  Партизану  82   года.  Одно  время  пытался  стать  белорусским
националистом. В 2000  г.  был  у него в гостях.  Вдруг, обращаясь  ко  мне,
Партизан  произнес яркий спич о  злодействах  москалей  на  многострадальной
белорусской земле. Он никогда раньше не был никаким националистом,  а тут --
на тебе. Дело, конечно, в характере - он  прирожденный боец, которому всегда
нужно с кем-то бороться,  кого-то убеждать,  кого-то поносить. Как бобру все
время грызть  дерево, а то зубы  растут быстро и не дадут закрыться рту, так
что он умрет с голоду. Я предложил ему все его "националистическое" написать
для нашего  альманаха.  Но  на это  сил  уже  не хватило. Потерял он  веру в
прогресс.  Укатали сивку. Но в то время -- огонь был, одно слово - Партизан!
В самом  начале нашего расследования  я рассказал о своих первичных находках
научных свершений мадам. Он принял повествование с энтузиазмом.

     - Братыка  ты мой!  Ты полагаешь,  что такие  партийные суки, как  ваша
Богданова, которые лезут  в  социологию, могут там что-то путное сделать? Ты
думаешь, что она хотя  бы баба? Ни хрена она не баба! Глянь, братыка ты мой,
как она ходит! Точно как мастодонт, коряво, будто в лесу пни корчует.

     Партизан в ярости вскочил  и показал,  как она ходит.  Весьма похоже. Я
осознал большую правоту Эдика Лапотко,  отказавшегося в свое время закружить
ее в любовном вальсе.

     Я часто  бывал  дома  у Партизана. Всегда с ужином,  чаем,  часто  и  с
рюмкой.   Это   была   классическая  "кухня   интеллигентов".   Чему   очень
способствовала  его очень  милая  жена Наташа. Только на  той  кухне была не
просто   болтовня,  а  всегда  что-то  дельное.   Вот  было   в  нем  что-то
притягательное.  Эта его  неуемная  энергия.  Нет,  не  ярость,  а  какое-то
неукротимое  восприятие  событий.  Пришел  я  опять  -  вот с  этим решением
горкома, о котором он, впрочем, уже знал.

     - Братыка  ты  мой,  ты  думаешь,  ваша  Богданова  --  социолог?  Ваша
Богданова -- чудовищная  скотина.  Невообразимая. Я тут еще раз посмотрел ее
хрень.  Она же списывает только пустые  слова.  Банальности. Как  что-нибудь
поярче, так  сразу же пропускает. Даже простые метафоры. Чуть какая идея  --
все мимо. Только труха, как  в  старом матрасе. Боялась себя выдать. Да и не
понимала. Нет, и не спорь -- скотина чудовищная.

     -  Ты знаешь, Володя, я  обычно  с тобой спорю.  Но в данном случае  не
буду. Ладно,  давай действовать viribus  unitis, так сказать, unam  in armis
salutem (объединенными усилиями, спасение лишь в борьбе).

     Я тогда увлекался латинскими присловьями, даже сочинил  фразу для книги
"100  крылатых  латинских  выражений":  Одно   русское  выражение  в  полете
покрывает 100 крылатых латинских.

     - Кончилось время обсуждений, нужны действия.

     Наше положение  усугубилось тем,  что в 1976 году  наш ректор  Ящерицын
ушел   в   Академию   наук  на   должность   академика-секретаря   Отделения
физико-технических наук. Внешне, вроде, повышение, но реально нет. Говорили,
его  "ушли" за  слишком самостоятельную  кадровую политику.  Взамен  в ЦК не
нашли никого лучше на должность ректора самого крупного ВУЗ