чтобы мы  не
перебрали".  Сергей  понял, что там произошло. А  Пупышев  сказал:  "Если не
веришь, можешь посмотреть через атомное зеркало - только пожелай". Но Сергею
это было неинтересно - смотреть, как пьяный мочится среди ночи, попадая и на
штаны,  все же справиться  с брюками и  падает  в сугроб.  Пупышев здесь уже
несколько лет  и наверняка он встречался со своим любимым Хайямом, если даже
к тому и была приличная очередь из азиатов. "Ну, конечно  встречался, - елки
палки!  - ответил  Пупышев.  -  нет,  ждал встречи  я  недолго.  Сразу,  как
осмотрелся  здесь,  как  мне  объяснили,  что к  чему, я  сразу  же  пожелал
встретиться  с Хайямом.  Думал - что он скажет  о вине  и  русском самогоне.
Хотел узнать,  как он умер - не перепил ли?". - "Ну и что?" -  почти  угрюмо
спросил Сергей, так как понял, что и мысленная субстанция здесь, в ноосфере,
несет  все замечательные черты своего  земного  двойника...". Пупышев словно
засмущался: "Да  он  совсем не  такой, как его нам переводили.  И совсем  не
алкаш. Тем более - не безбожник...  Но должен заметить - интересный мужик! И
- вежливый. Ни одного матюка по поводу  тех переводов, что  я  ему проч1л. А
ведь,  старик, это  был двенадцатый век!". - "И  ислам",  - добавил  Сергей.
"Что-что?" - не понял Пупышев. "Ислам, говорю. В Коране записано: "Ступай по
земле  не слышно". То есть, если перевести на  наш, русский, это значит будь
деликатным, поступай так, чтобы не создать неудобства или тем  более - вдруг
нечаянно не обидеть человека.  Это ты  носился с  россказнями, что Хайям был
безбожником  и потому,  мол, пил. И мы раз безбожники, то  должны пить как и
мудрец Хайям". - "Чем же ты тут доставляешь радость душе?".  - "Вот, старик,
интересный  вопрос!  Здесь  же тела нету - одни  души и полная информация  о
нашей жизни на  земле. Мудрый,  кто придумал  эту ноосвферу!".  Сергей решил
пошутить над Пупышевым  и сказал: "Да  академик  Вернадский. Ты его не видел
здесь? Это - его теория, - и, помолчав, добавил: "Воплощенная в реальность".
-  "Пупышев  простецки  удивился: "Нет, я о  таком не  слыхал".  -  "Ну  так
встреться  с ним, потолкуй. И о Хайяме тоже". Пупышев принял все всерьез и в
знак  благодарности сообщил  Сергею:  "Ты  не  бойся вызывать любого  - хоть
китайского  мудреца  Конфуция,  хоть  людоеда  из  Африки.  Атомное  зеркало
переводит  с языка на язык в миллионные доли секунды. Отлично все понимаешь.
Я вот тут  с Лумумбой разговаривал. Ну  как  с тобой. Не  веришь?". -  Верю,
верю,  -  сказал Сергей. У  него были уже  другие планы. Он решил посмотреть
через атомное  зеркало и жизнь  тех, кто ушел из  жизни еще при нем, или кто
был там, внизу, творил бессмертные  газетные  строчки,  или переводил  стихи
разных  народов  для московских  издательств  (судьбу одного он прочитал. Он
крутанул известные ему имена создателей национальной поэзии на русском языке
и удивился  пестроте картины: кто-то благополучно  доживал на  помощь детей,
покинув одну из  братских республик и даже гордился,  я то переводил самого)
дальше шел  какой-нибудь лауреат, народный  поэт,  депутат и прочее), кто-то
маялся  в нищете (и чему удивился Сергей - даже  в Москве. Эти кляли Ельцина
за развал страны и разрушения  единого культурного пространства (гонорарного
- хотел подъе...ть Сергей, но язык в этот момент не слушался). Кто-то просто
сменил профессию и стал бизнесменом, кто-то подался в деревню разводить кур.
Все  было  интересно, все  совпадало  с его  мыслями:  каждый из этих  людей
занимался  на  земле  тем  или иным  делом, чтобы  возвыситься  и тем  самым
получить  доступ к  пирогу -  из  еды, хорошей квартиры,  курортов и женщин,
конечно, если творец - был мужчиной.  Сергей  понимал, что  он рассматривает
только  узкую  группу  лиц  - знакомых ему по профессии.  Но разве не тоже в
живописи? В театре? Даже  народный  - пренародный на  гастролях дал пощечину
гримерше,  что она не с  той  стороны  поднесла ему  парик. Значит,  раз  ты
поднялся до  вершин  мировой  славы,  простую  женщину  можно  вот  так,  по
мордасам? А что? Если подумать - тщеславие - то же зло. Мопассан тот же. Уже
давно  здесь!  И бас его никому  не нужен! В ноосфере - все разумно. Пупышев
сказал  ему:  "Старик!  Здесь  совсем  не  хочется  пить.  А  если  захочешь
почувствовать что-то  приятное  -  только  подумай об этом.  Какие-то  волны
проходят сквозь  тебя. И музыкальные, и волны нежности,  и другие, неведомые
там. Куда приятнее сухачем  более - самогонки  ("Помнит",  - отметил Сергей)
хотя  его  занимали  совсем  другие  мысли.  В  голове  непрерывной  чередой
проносились имена знаменитостей всех стран и народов,  глумившихся над теми,
кто был для них  простым быдлом. Это точно - одно из желаний славы - вот это
понимание власти. Разве не могла бы та  же гримерша шваброй по холеной морде
народного  съездить?  Так  ведь  ее же и выкинули бы  с  работы  -  за  срыв
спектакля (с  разбитой  мордой народный не сможет  петь  Мефистофеля).  Да и
вообще - как посмела: он  - народный СССР и лауреат. А ты кто? Вот именно...
А ты кто? Мучительнее всего для Сергея было не то, что на нем, как на поэте,
так точно коротко поставил точку Липкинд, и  чем дальше по жизни, чем больше
Сергей познавал  мир  искусства  и мир  поэзии  в  том  числе,  он  понимал,
насколько Липкинд был  прав.  Не  знал он одного, этот  большеголовый еврей:
Сергею  хотелось  властвовать над  людьми.  С  высоты своего величия, своего
таланта  делать все,  что  он  захочет.  Разговаривать  со своими  так,  как
захочет. Оскорбительно?  - Ну конечно! Маяковский же позволял себе такое! Он
усмехнулся: сейчас ему даже не хотелось встречаться с  Маяковским, спросить,
как да что,  как его любимые  женщины -  собрал он их  всех в одну кучку или
шляются вразброд? Уже  лет через  пять после двух катастроф (ну, на самолете
не считается - выжили, значит, просто авария) он засел снова за Маяковского,
взял полное собрание  сочинений  в тринадцати томах и прямо  в первом томе в
автобиографии наткнулся на хамские строки о Горьком. Или  хотел  выслужиться
перед системой, поскольку Горький в то время был на Капри,  и было совсем не
обязательно, что тот - вернется.  Ну  как бы  там не было - и  то, другое  -
пкость.  Потом  он  вчитывался  в   стихи  и  был  поражен,  сколько  в  них
политического пустозвонства (конечно, надо было переорать в услужении власти
всех  этих не бедных  Бедных,  безименских, жаровых  и несть  им  числа.  Не
переорал. Не забыли старого. В том числе и выход из  партии перед революцией
в годы столыпинской реакции. Начали пасти. Он сообразил, что его ждет пуля в
лоб,  как  того же  Андрея.  И когда  даже  на юбилейную выставку  никто  из
начальства не  пришел)  ну,  если  инструктора  райкома  партии  считать  за
начальство - тогда другое. Но в принципе  он понимал - конец не сегодня, так
завтра.  Может, кто-то  и  сообщил,  что его  вопрос  решен  окончательно  и
бесповоротно.  Накануне же был весел в компании и даже увел оттуда  на  ночь
прелестницу. И провел с нею сладкую ночь. Так сказать, последнее  слово. Для
потомков. И  здесь  остался  пижоном - умереть -  красиво.  Пытались красиво
умереть  и Цветаева. А получилось  вон как. В  каждую эпоху люди умирают  по
своему ритуалу. Ещее двести лет назад для мужчин  было делом чести умереть в
бою  или  на  дуэли. А  женщины...  Нет, из-за  актрис  к виску  пистолет не
подносили.  В  речку, в  речку! - вот  где  находили преждевременную  смерть
натуры экзальтированные и романтичные.
     Да, теперь  не каждая  и не по каждому поводу полезет в  речку. Или под
поезд. Уж на что Лариса была экзальтированной, а после того, что случилось с
нею -  ниго, выжила. Он помнит, как  будучи главным распределителем денег он
решил эту молодую особу, только что окончившую университет и мечтавшую стать
драматургом  (почему  поэтессой? --она  заколебала и  его,  и  всех ребят  в
молодежной редакции деламированием) не громко, а чтобы  просто показать свое
восхищение поэтом. Она  то целиком читала стихотворение  Мюссе или  Уитмена,
Лорки или Китса, или, если  думала поразить (как  он думал) своими обширными
знаниями)  начинала цитировать что-нибудь из китайской или  японской поэзии.
Кстати  говоря,  она  открыла  ему  мир корейской поэзии.  Не ожидал, что  у
предков Ким Ир Сена  были  такие поэты! Многотомный роман о доблестной жизни
вождя  небольшим  тиражом  издавало какое-то  наше  издательство  (или  сами
корейцы  на русском  языке?). Но  ему удалось  заполучить  пару томов  этого
шедевра и он был поражен, как такое можно было написать. Кстати, там не было
автора а было  написано, что роман создался группой революционных  писателей
по решению ЦК Трудовой партии Кореи. А чему здесь удивляться? Его же любимый
Маяковский одну из своих революционных  поэм опубликовал без имени? Если  бы
эту  дурацкую  инициативу  поддержали тогда большевики,  сколько  графоманов
счастливо  прожили  бы  свою жизнь! Но  большевики  не поддержали.  Пришлось
горлопану  и главарю печататься под своим именем. А что до задания ЦК... Так
гениальный  Маяковский  прямо  просил,  чтобы ЦК давал  ему  задание на год.
Чтобы, так  сказать,  к  штыку прировняли  перо. Чтобы  Сталин делал  о  нем
доклады на Политбюро.  Но как  уследишь, кто и  что из  себя представляет за
анонимностью авторов? Нет, пусть  будут на виду.  Время от времени мы  будем
(для  порядка - чтобы знали  свое место).  Одних -  отстреливать,  других  -
ссылать в Воронеж или подальше, третьих - загонять на Колыму. Сколько лет он
пытался узнать  имя  автора песни, заставившей его  содрогнуться: "Колыма ты
моя Колыма". Совсем недавно ему сказали, что автор этой песни - Борис Ручев.
Если это так,  может, из  поэтов советской эпохи будут знать только его эдак
лет через пятьсот?
     А  Лариса...  Он  не  понимал своего  отношения  к  ней.  Не  хоотелось
впутываться с  нею в интимные дела - все ведь вскроется. К  тому же она явно
была старых  правил -  уж какие  заезжие красавцы из  Москвы кадрили ее. Эти
разные  сценаристы  и  режиссеры, операторы и  поэты.  Держалась.  Наверное,
хотела  замуж.  Или  боялась  огласки? Или  кто-то  был  у нее, о нем  сохло
сердечко и  другие  были не милы?  Тут  он  все  узнает!  Он  решил  дать ей
заработать  и отправил  в  командировку  в соседнюю республику к  строителям
магистрального  газопровода в  Аганистан. Там  одна  бригада их, таджикского
управления,  ставила  мировые  рекорды  под  неимоверно раскаленным небом  в
песках, где-то между Денау и Термезом. Добраться до них можно  было поездом.
Там, от полустанка, ходила в бригаду машина - возила все - от оборудования -
до питьевой воды.  Договорились. Созвонились. Лариса уехала, а  через неделю
он узнал, что героическая бригада - семь человек - изнасиловала ее. Он тогда
сам выезжал на место происшествия, пытался найти правду и  посадить в тюрьму
всех  этих мерзавцев.  Но  бригаду  он не  нашел - ребят  в  полном  составе
отправили  куда-то  отдыхать  (кончилась их  вахта),  работали  уже  другие,
которые не то что не хотели отвечать на вопросы о бригаде евсеева, ему никто
ничего  с казать толком не  мог. Кроме  одного  - что в  бригаде -  отличные
ребята.  А  один  ему  так  просто  и  сказал:  "да отъе...сь  ты  со  своей
журналиской!". - Сценаристкой!". - Зло отпарировал Сергей. "Ну, журналистка,
сценаристка -  не  один хрен? Из-за чего  весь сыр бор  -  никто  не знает".
Сергей добрался до самого большого начальства. Хотел  узнать - возбуждено ли
уголовное  дело? Начальник строительства газопровода,  мужик лет пятидесяти,
был  красив, умен и удивительно чист.  Рубкашка - Сергей так свои не стирал.
Журчал кондиционер. Александр Георгиевич  посмотрел  на Сергея и сказал: "Да
вы что?  - Думаете, мы  - за беззаконие? Мы,  как  узнали об  этом,  провели
экспертизу. Возили  вашу корреспондентку (Сергей поправил  его:  драматурга.
Начальник  стройки  чуть удивленно вскинул на него глаза - такая пигалица  -
драматург? Как Шекспир?  Или,  на  худой  конец, Погодин?) в Термез. Никаких
следов  насилия.  НИ  КАКИХ!".   Начальник  помолчал  и  добавил:  "Эксперты
приезжали и на участок. Обследовали все. И ТОЖЕ-НИКАКИХ СЛЕДОВ". Он помолчал
и  сказал: "Это даже к лучшему. Мне из Москвы сам министр звонит чуть ли  не
кажду неделю  - с газом - завал. А  если  бы арестовали  эту бригаду - где я
взял им замену? Да  меня с  работы бы поперли, несмотря на  то,  что я  и на
Запад строил газопровод, и два ордена имею...  И  не только бы  поперли - из
партии  исключили. Стройка  - на  особом контроле  в ЦК КПСС. Ясно?  Министр
говорил, что у него сам Брежнев несколько  раз спрашивал о делах на стройке.
Брежнев  же бывал  в Афганистане.  У  него к этой стране -  особый  интерес.
Сергей вернулся ни  с чем. Фильм о бригаде, конечно, не сняли. Лариса  через
какое-то время ушла от них, покормилась на местном Тв и уехала в Россию. Вот
теперь Сергей может узнать, что ТАМ было двенадцать лет назад. Он почти и не
понял,  что  напрягся  на  этой  ситуации,  как  увидел  пустыню,  саксаулы,
вагончики  строителей, две  огромных палатки  (наверное,  там  держат всякие
железки -  сварочные аппараты и прочую муру.  Странно: информация выдавалась
стремительно, с картинками  и словами, Сергею  даже  показалось, что  он все
узнал в течение трех секунд - не более. Вот он увидел, как Лариса приехала в
бригаду. Вот он увидел, как ее познакомили с Евтеевым. Как тот представил ей
бригаду:  был вечер, все уже  помылись и отдыхали.  Вот Сергей заметил,  как
что-то блеснуло в глазах Ларисы,  когда  ей  представили  лучшего крановщика
управления Дмитрия - негр и негр на это солнце. Красив, мускулист)  в  одной
майке  -  жарко  одевать  рубашку.  Сергей  подумал, что  руки  у крановщика
пожалуй,  покрепче, чем  даже у  него. Он легонько  пожал Ларисе  руку  и та
вскинула  на него удивленные  глаза: таких  мужских  рук она еще не  видала.
...Через два часа,  когда  Ларисе отвели отдельный вагончик (тут всегда было
два-три вагончика, готовые принять высокое начальство. В них везде были даже
кондиционеры. Как и в других вагончиках - иначе под Термезом наработают тебе
люди после бессонных ночей, когда  ночью -  плюс тридцать  два. Стол  накрыт
прекрасно. Лариса с  удовольствием помогает  ребятам. На столе было все - от
икры, до дорогого  коньяка  и  фруктов.  Холодильники  были  тоже  в  каждом
вагончике. Это Евтеев подсмотрел в Индии, когда работа рядом с англичанами и
убедился, что те обходят наших по производительности только по одной причине
-  люди хорошо  выспавшиеся, хорошо накормленные ну  и в  городе  получившие
нужную разрядку, куда их  отпускали запросто - не то, что наших:  в  город -
только  группой  на  экскурсию. А на отдых - вот вам наш  городок.  Ребята у
Евтеева  все  крепкие и красивые. Да,  классная  одночастевка получилась бы!
Играет музыка.  Лариса танцует. Несколько раз - с Дмитрием. Потом все устали
(или  Лариса?  - Каждый  ведь  хотел хоть  чуточку прижать  к  себе  молодое
красивое  тело -  они на  вахте  -  уже  месяц  без  женщин.  И  вот  Лариса
предлагает: - "Давайте я вам почитаю стихи?". По сегодняшнему случаю - такая
женщина приехала -  все  выпили больше положенного.  Даже бригадир.  Но  все
заопладировали , а Лариса, встав на табурет, начала читать любовную лирику -
от Есенина до Тушновой. Она не заметила, как встал и вышел бригадир  - давно
пора было  спать, и он,  едва  дойдя до  своего вагончика, лег и  вырубился.
Лариса заметила,  что  бригадира нет. Это ее почему-то  встревожило. Да, вот
почему: вот один из монтажников пытался обнять ее на необычном пьедестале, и
рука легла чуть ниже спины. Она попыталась спрыгнуть, и тут же  еще две пары
рук подхватили ее и попытались подбрасывать, уму  не постижимо как умудряясь
коснуться груди,  бедер, скользнуть рукой вдоль ее (она знала  это хорошо ее
задика.  Она не знала, куда моежт  завести такая  привуазность, хотя сильные
руки доставляи удовольствие, она попросила  Диму  проводить ее "домой"  - до
одного из четырех вагончиков, стоящих чуть  дальше остальных.  Лишь три были
предназначены   для   жилья,  а  в   четвертом   располагалась   кухня   для
высокопоставленных гостей с  ванной  и  душем.  Дмитрий,  конечно,  не  стал
сопротивляться.  И,  несмотря на протестующие возгласы  остальных,  вышел  с
Ларисой на улицу. Она была уверена, что Дима сейчас обнимет ее за талию,  но
тот аккуратно взял ее за руку и так повел  в темноте к домику, над входом, в
который горела  слабая лампочка. У  входа  в домик он предложил  ей  войти и
посмотреть  - нет ли в  домике случайно  волка или еще какого чудовища.  Она
почти  радостно  согласилась, так  как, говоря по правде,  ей  страшно  было
входить  глубокой  ночью в  незнакомое помещение. Дима вошел первым, включил
свет  сначала  в крохотной прихожке  - показал, какие  здесь  запоры,  потом
открыл двери в  спальню. Вернее,  их здесь было две  - через коридорчик была
такая  же. Телевизор. Холодильник. Широкая  кровать.  На столике  - красивые
искусственные цветы. Это ребята навезли из Индии. Лариса осмотрелась, и, как
она наивно думала, один ее жест спровоцировал Дмитрия: она приподняла локти,
сладко  потянулась и сказала: "Ну сейчас, высплюсь!". И не успела  размурить
при сладкой месте глаза, как уже была на руках  у Дмитрия. Она даже не знает
точно  - зачем она дрыгала ножками -  то  ли изобразить сопротивление, то ли
сбросить туфли. И вот только теперь Сергей понял: у нее был опыт отношения с
мужчинами. Если бы нет - она вела бы  себя по  иному. Наверно, она не только
хотела мужчину, но  и  знала - что  сегодня - МОЖНО. Ей так  приятно было на
Диминых  руках,  он  не бросил  ее сразу на постель, а закружил по  комнате,
целуя шею, щеки,  плечи. Она все никак не давала  поцеловать себя в губы, но
когда  их губы слились, Дима  аккуратно положил ее  на  постель, отвернулся,
щелкнул  выключателем и, вернувшись к  ней тихо  шепнул: "Дай я  тебе помогу
раздеться. А то помнем твой сарафанчик". Она со смехом помогала ему и только
самые интимные  вещи  сняли сама, тихонько  оттолкнув  его локтем. Он быстро
разделся  за это врем  и оказался рядом с ней.  Вот, все  плывет перед  ней.
Сначала она  даже не чувствует мужчины. И  даже  не поняла, почему  все  так
быстро  кончилось.  Он только  откинулся  чуть  в сторону, как  в  вагончике
вспыхнул свет. В  дверях стоял другой член  бригады. "А-А! Вот  вы чем здесь
занимаетесь! А мы - хоть пропади?". И, несмотря на  ее стыдливые просьбы, он
начал сразу раздеваться. А Дмитрий встал, взял свои вещи, и, как она поняла,
вышел  в соседнюю комнату. Лариса уже села  на кровати и пыталась найти свою
"броню" -  трусики и лифчик, как  свет погас  и парень  (кажется, его  звали
Максимом) обнял ее и сказал ласково: "Ну, не отказывай! Мы тут изголодались,
как черти! Ну не отказывай! Я тебе завтра из Термеза золотые часы привезу!".
Она чувствовала, что он говорит искренне. И почти без сопротивления уступила
нажиму  его рук, и только голова ее коснулась подушки, как перед глазами все
поплыло. "Много выпила,  дура", отметила она про себя, почти не  ощущая, что
делал с ней в это время Максим.  Она  поняла только, что было все это  очень
быстро.  Он  начал  нашептывать: "Ну, оставь меня у себя. Оставь!  Я озолочу
тебя". Она ответила ему сквозь наваливающейся сон: "Если ты меня  уважаешь -
уходи. Что утром остальные скажут?". Максим ушел. Она все думала - встать ли
ей и  закрыть двери? Но, может, вернется Дима? С ним  можно еще  раз.  Какой
сильный и ласковый! И двери открылись, в  просвет она увидела другую фигуру.
Да, это был  Илья. Она заметила, как на вечеринке он впивался в нее глазами.
"Да разденься хоть ты!" - сказала она ему, когда почувствовала, как он прямо
в  брюках словно спрятал ее  под  собой.  Он  начал раздеваться и торопливо,
пулупьяно  говорить:  "Я  тебя  еще у машины с  начальником  приметил. Точно
решил, что будешь моя. Хочешь - женюсь.  Я - холостой. Это у тех у всех есть
жены. А  я  -  холостой.  Оттого меня  и  в Индию с ними  не взяли, хотя я в
бригаде с самого начала - уже девять лет". Она слушала эти признания и у нее
не было желания сопротивляться.  Удивило  одно:  и  у Ильи  все  закончилось
быстро. Как  узнали  другие, что  половина бригады побывала у  нее,  она  не
знает. Но когда вошел четвертый, она сказала: "Я сейчас закричу". Он ответил
ей спокойно: "Ну и кричи. Пусть все приходят и посмотрят. ТАМ же  всего двое
осталось. А я стою у дверей". Потом, сделав паузу,  сказал: "Тебе, чтобы шум
поднимать,  пожалела  бы  мужиков.  Мы здесь без женщин  с  ума  сходим". Ей
показались его слова убедительными. А главное - в них действительно  звучала
просьба о МИЛОСТИ, просьба пожалеть  их.  И она  змолкла,  ожидая, когда  он
войдет в  нее.  Она думала - это даже  интересно - со  всей бригадой. Каждый
разный.  И  попыталась сосредоточиться, почувствовать этого мужчину, узнать,
запомнить,  чем он  отличается от других.  Да, его он  азапомнит! Он, как  и
остальные, быстро  пришел  к финалу (бедные  - у них  действительно давно не
было женщин. Только вот так сильно  не  делали  ли бы.  А то  почти никакого
удовольствия). Но этот, безымянный, не  вышел  из нее.  Она чувствовала, как
крепка его плоть, как он тут же, почти без передышки начал по  второму разу.
Он уже не торопился, и, как поняла  она, то  ли хотел доставить удовольствие
ей, то ли самому  взять от нее все. Она завелась и пришла одновременно с ним
к финалу, почувствовав почти небесное блаженство. "Вот видишь - а ты чуть не
выгнала  меня!". Теперь она не удивилась, когда после  безымянного (назавтра
она узнает,  что это был  человек  с редким русским именем Ирий),  вошел уже
пятый. Она и не собиралась сопротивляться, а только попросила его: "Возьми в
соседней комнате или салфеток, или полотенце". Этот, его звали Миша,  крепко
впился ей в  губы (тоже  новенькое, мелькнуло у  нее) и  каким то чудом,  не
помогая  себе, вошел в  нее. Остальное  она уже знала:  несколько торопливых
движений - и он сожмет ее тело, как и остальные,  от блаженного чувства. Оен
ушщел,  даже не  напрашиваясь  на  остаток ночи.  И  почти  тут  же появился
последний. И когда он  ушел, она вдруг усмехнулась про  себя:  не  так все и
страшно,  как расписывают про  изнасилование. И не  успела она  додумать эту
свою мысль, как  в комнату,  не  включая света,  вернулся Максим: "Ты еще не
спишь? Какие тебе часики купить - круглые или квадратные?". Он  присел рядом
с ней  и она удивилась его  глупости. Она обняла  его, поцеловала и сказала:
"Это я - не за часики. А милость к вам проявила. Как царица Клеопатра.". Она
не знала,  читал ли Максим про Клеопатру, но он тут же ее обнял  и зашептал:
"А я думал - ты второй раз откажешь. Мало же одного раза!". И действительно,
по  второму разу все  было  по другому. Максим  уже  не  торопился и пытался
доставить  ей удовольствие,  как он  умел.  Теперь  она чувствовала  все его
движения и второй  раз начала заводиться. И пришла к финалу даже раньше его.
Максим встал на колени  перед кроватью и начал целовать ей руки: "Ну что для
тебя  сделать, что?". Он еще  стоял на коленях,  как в  дверь  требовательно
постучали.  Максим быстро вышел и  вместо него пришел Ирий. Она поняла,  что
теперь  они  все,  наверное,  захотят по  второму  разу.  Но даже близко  не
предполагала, что  по  второму разу все будет  не так. Ирий  сначала вошел в
нее1 как и все, и она подумала, что вот уже конец, и еще один уйдет, как тот
вдруг  вышел из  нее,  легко перевернул ее на  спину  и попросил: "Встань на
коленочки!".  Она посчитала  это  лишним  -  не проститутка  же  она,  чтобы
удовлетворять желания и  прихоти каждого! Она сказала: "Не  нужно.  Я так не
люблю!". "Ничего ты  не понимаешь. Зеленая еще!".И он  подсунув руку  ей под
живот, легко  приподнял ее  и ей ничего не оставалось,  кеак только встатьна
колени.  И  тут она поняла, что действительно еще многого не  знает  - у нее
ведь  был  только  один  Марк  -  однокурсник.  Жили  они  с ним стыдливо  и
торопливо. Марк уехал по распределение черт те куда и она с тех пор (уже два
года прошло!) как  не знала мужчин. Ирий  сначала удерживал ее  одной рукой,
второй  лаская  груди, и когда  почувствовал, что ей  это  нравится, отпусти
живот  и  стал  в  такт  своим   движениям  ласкать  сразу  обе  груди.  Она
почувствовала необычность ласки и ответила ему  на его  финал. Лежа рядом  с
нею,  он,  манипулируя салфетками, сказал: "Мы  в Индии у их  женщин знаешь,
какую  науку  прошли! Наши  Маши  и Дуни - чистые  дуры рядом с  ними".  Она
поняла, что  придут все.  И думала,  что  следующим будет  Дима  - но пришел
другой. Он тоже кое-что привез из  интимного опыта из  Индии и  очень хотел,
чтобы она занялась с ним французской любовью. "Ну  не дури! Еще  понравится!
Ну хочешь - я тебе дам денег. Хочешь?". Она почувствовала, как  в темноте он
суеет ей  пачку и поняла, что там - много денег. Она слышала кое-что о "Кама
Сутре"  чтение этой, перепечатанной на машинке  брошюры будоражило ее, и она
решила:  а  почему  бы  не  попробовать?  Этот  безымянный  сунул деньги под
подушку, а она  встал возле постели на колени перед ним. Все кружилось у нее
в голове, она может быть, и упала бы - но Ирий мягко держал ее голову обеими
руками, помогая  ей осваивать "Кама Сутру".  Она даже не поняла - хорошо  ли
было ей, когда он закончил - ничего особенного, по другому лучше, - отметила
она про себя. А Ирий решил показать ей еще несколько разных способов. И  тут
она поняла, какую глупость сделала, что взяла деньги. Вернее, не швырнула их
на  пол. Но  и как швырнешь  -  он укрывал ее всю своим огромным  телом. Она
подчинялась его требованиям, но кое-что ей явно не нравилось. "Уходи. А то я
буду  кричать.   Диму  позову".   И  она  крикнула,   сколько  хватило  сил:
"Д-и-им-а-а!!!". Странно, но он услыхал ее. Когда он включил свет,  Ирий уже
был в брюках. Дмитрий  сказал: "Ну, блин! Решили по второму разу - но  не до
оборзения! Ты здесь уже целый час! На твою "Кама Сутру" и  ночи не хватит!".
Она быстро сообразила, что еще по Индии Дима  все знает. Про все их приемы и
кто что любит. А она,  дура, не отказала  второму же! Дима сел  рядом с ней.
Она разревелась и  уткнулась ему в плечо. Он начал утешать ее: "Ну ты должна
их понять. Мы  здесь  -  как  на  фронте.  Все  же молодые.  Хоть  лекарство
какое-нибудь  давали, чтобы так  не  мучится". Он начал ласкатьее и ей самой
захотелось, чтобы он еще раз побыл с ней.  Они долго ласкались и она думала,
как  вот так  странно  можно любить мужчину, которого увидела только днем  и
потом, видимо, никогда не увидит. Она уедет к себе, он - в свой город к жене
и детям. Уходя, Дима  сказал: "там... все решили...  что каждый - по второму
разу  -  и  все. Я скажу  остальным, чтобы они не очень уж... Всего  трое  -
ничего страшного. Мы с женой иногда по десять-двенадцать раз занимались этим
в твои  годы.  Поверь  -  это  не  страшно".  Но  те,  видимо,  не  очень-то
послушались Диму - не бригадир же он им! Следующие два тоже требовали от нее
необычных ласк -  тех,  что познали в  Индии, и когда она  с  одним  из них,
согласившись на многое, не захотела заниматься с ним французской  любовью он
сказал ей просто: "Да не прикидывайся девочкой! Нам Мишка сказал, что ты это
умеешь классно  делать!". Она поняла, что  последних она  будет обслуживать,
как они захотят. Нет, ошиблась. Илья не требовал от нее никаких "Кама-Сутр".
Он долго целовал ее живот и  руки, спустился ниже  и  начал  целовать  ноги,
дошел до ступни, она потом, дура, поймет, что самым ласковым был не Дима - а
Илья. Но что делать - Дима глянулся ей сразу, а  Илья - нет. И ласки Ильи ее
почти не трогали,  только чем  дальше  уходил этот день, она  вспоминала все
больше и больше каким нежным  оказался Илья. Когда он стал целовать пальчики
ног,  она  сказала:  "Ой,  мне  щекотно!".  Он тут же отступился  и  посидев
секундочку, попросил ее лечь на  живот. Она подумала, что узнает еще кое-что
из  знаменитой индийской книги, но Илья начал нежно целовать ей  шею, плечи,
нежно опускаясь с поцелуями все ниже и ниже. Она молча переносила  его ласки
- слишком перегрузили ее "Кама-Сутрой", и когда он целовал  ей бедра и дошел
до  изгиба  под  коленками,  она  опять  дернулась  и  сказала:  "Ой,  опять
щекотно!". И предложила ему  сама: "Ну  давай, делай то, зачем  пришел. А то
вон и ночь  на исходе!".  К ее удивлению, Илья сказал: "Я люблю тебя. Я - не
за тем пришел. Ты только никому не говори, что я не был  с тобой второй раз.
Можно - я только руки  твои поцелую  -  и уйду.  Она молча согласилась. Илья
начал целовать ей руки от плеча и вдруг,  у локтя, она впервые почувствовала
его губы. Ей  стало тепло. Она почувствовала, как желание  вспыхнуло внутри.
Ей  не  хотелось,  чтобы Илья  целовал  руки дальше,  а остановился здесь, у
локтя. Но  он целовал дальше - до мизинчика - сначала одну руку - а она  уже
ждала,  будет ли такое  же чудо на  другой? Да,  все оказалось так же,  даже
сильнее, поскольку она уже ждала,  когда он приблизится к этой точке  и сама
чуть повернула руку, чтобы он не прошел мимо этого участка руки. Теперь  она
поняла, что у нее есть, помимо интимных мест, еще одна аэрогенная зона. Илья
уже  собрался уходить (что  они  там подумают)  - там же  еще двое,  но  она
попросила  еще раз поцеловать ее руки и сама подставила то место, от поцелуя
которого по  телу шла блаженная  дрожь. Она уже начинала протрезвлятся  и на
все  реагировала адекватно.  И  когда Илья пытался  встать  и уйти, она сама
задержала его: "Ты что, рыжий, что ли? Иди ко мне. Тольк целуй здесь". И она
указала на месте на рке. Илья вряд ли что знал о таких ме стах  у женщин, но
легко  подчинялся  ей  и она отдалась ему  легко, хотя ответить  ему уже  не
могла.
     Последние  были  банальны  в  желаниях.  Она молча делала  все, что они
хотят, уже точно зная, что утром она уедет и больше никогда не приедет сюда.
     Утром она приняла ванну, еще не придавая значения небольшим кровянистым
выделениям. Но когда по просьбе бригадира ее довезли до Денау, она вынуждена
была  пойти  к  врачу.  "Милочка!  Так  сколько  раз вы сегодня принадлежали
мужчине?"  - врач чуть коснулась ее  живота чуть ниже пупка и Лариса чуть не
вскрикнула от боли. И потому, вдруг призналась врачу: "Меня изнасиловали". -
"Кто? - местные?" (обычно они не  церемонятся  с  европейскими девушками). -
Нет.  Бригада монтажников. - "Сколько их  было?". -  "Шесть человек". - "Ну,
милая  моя  -  от  шестерых такого не  бывает!". И  тогда  Лариса,  заплакав
(видимо, стресс  сдерживается  до этого момента, рассказала почти  все.  Что
некоторые  были  с  нею по нескольку  раз используя  индийские  приемы. Врач
сказала:  "Вам  надо  срочно  заявить  об  изнасиловании.  Давайте я  напишу
первичную справку". Но Лариса забоялась огласки, того,  что вместе  со всеми
посадят и Диму, и Илью, она начала отказываться и настояла на своем. Три дня
она  прожила  в гостинице в  Денау,  приходя каждый  день к  гинекологу.  На
четвертый  день   все   нормализовалось.   И  можно  было  возвращаться   из
командировки.
     Но  врач  оказалась  принципиальной  женщиной  -  сделал  представление
начальнику местной  милиции  и  дело  закрутилось.  Но  обследовать  бригаду
Евсеева  не представлялось  возможным: уже неделю они  находились на отдыхе,
попытка  найти улики  на  месте не  увенчались успехом:  ребята  много  чего
повидали в той же Индии, и  научились заметать все  следы. Узбекская милиция
поставила в  известность  Таджикское  управление,  в  давшее  строительством
газопровода. Требовали вызвать бригаду с  отдыха (тем еще целых десять  дней
предстояло пробыть в Доме отдыха), провести очные ставки ну и так далее. Вот
тогда-то  Сергей и  познакомился с  начальником управления, выслушал от него
неожиданное резюме. С  Ларисой он стеснялся говорить на эту  тему. Но вскоре
он узнал, что он дала показания, которые никак не ставили под  удар бригаду.
Мол, после гулянки - что-то было. Но  насилие было. Ей поверили, тем  более,
что на теле у не было никаких следов насилия - ну не синяков, кровоподтеков.
А  по женской части... Через неделю она была в норме.  Хотя  в городе упорно
ходили   слухи,   что  сценаристку  с  киностудии  изнасиловали   монтажники
газопровода. А потом Лариса уехала.  И  он не знал всей правды. Хорошо,  что
здесь, в ноосфере,  информация  не  подлежит никакому искривлению.  И  после
того, как  он  узнал  всю правду,  он вдруг почувствовал,  что  неприятности
Ларисы, как  и его личные (если все, что произошло  с  ним  и Ларисой  можно
определить  этим почти  нежным  словом) связаны с  поэзией. Он не  мог очень
точно определить, как его стихописание и ее стихолюбение соприкасались, хотя
чувствовал:  и там и там были ПРЕТЕНЗИИ. "Ну что ж: не влазей на  пьедестал.
Всякое может  быть", - заключил он  и подумал:  не заведись Лариса  со своей
поэзией,  будь  меньше тостов и не залезь она на табуретку - все  могло быть
иначе. Она  могла бы еще на трезвую голову попросить проводить ее в вагончик
бригадира. Закрыться  там  на  всякий случай  от  голодных мужиков, что само
самой разумелось. Но все  пошло иначе... Тоже  хотелось  повыпендреживаться.
"Ступай по земле тихо", - вспомнил он наставление, узнанное здесь. Ну ладно,
тайна сия  открыта.  Сколько  он еще пробудет  здесь? Что успеть  узнать.  С
творцами бессмертных газетных строк или даже великими  басами - все ясно.  А
что случилось  с Кадыровым?  Он встречался  с  ним  несколько раз  в районе.
Кадыров  поражал  эрудицией,  точным  видением всех  сложных  и  не  сложных
проблем,  быстро  и  точно  принимал  решения. Под его  руководством  долина
буквально  преобразилась  и уже начали вести железную  дорогу.  Все  открыто
говорили,  что Кадыров - точно будущий первый  секретарь: в тридцать пять он
достиг много: защитил  диссертацию по энтомологии, был членом ЦК и депутатом
Верховного совета, говорили, что он работает над докторской - чтобы потом на
практике  проверить  свои выводы о борьбе  с  сельхозвредителями при  помощи
энтомофагов,  что сулило резкое улучшение  экологической обстановки, сводило
до  минимума  применение  химии.  Некоторые говорили,  что через год,  когда
Кадыров защитит  докторскую,  из  академии наук сами приедут за  ним,  чтобы
избрать в  академики.  Как  никак  -  почти  стопроцентно  будущий  шеф всей
республики.  Надо все  предусмотреть. Тем  более,  что он  занимается такими
важными  проблемами  и  для сельского хозяйства всей Средней Азии. И вдруг -
внезапная смерть. От инфаркта. Говорили разное. Что, мол,  в  области что-то
было  неблагополучно с  хлопком, что  его  отругал по  телефону  сам  первый
секретарь. Но не получать же  из-за этого инфаркт!  ... Кадыров почти  сразу
появился перед ним, и, как ни странно, поздоровался первым. "Вы уже навсегда
СЮДА?  Сергей  кивнул неопределенно. "Что вы хотели у  меня  узнать,  Сергей
Егорович?". - "Да пустяк! Как у вас  случился инфаркт? У вас так хорошо  шли
дела...  Вы -  не пили...".  - Вы  правы, Сергей Егорович! Но я объясню Вам,
потому  что ТАМ на этот счет было много измышлений. Виноват только я. Больше
-  никто.  Все  началось с  совещания  в  ЦК  КПСС, которое  вел  сам Первый
секретарь. Он называл разные цифры, и несколько раз называл нашу область - и
за самые  высокие урожаи  по токоволокнистому хлопчатнику - это же оборонное
сырье, и  за  организацию машинной  уборки этого  хлопчатника, и похвалил за
улучшение экологической  обстановки  - мы же  народ травили  нашим хлопковым
маслом - столько в нем химии.  А вода? Сколько людей болело  - от Боткина до
обычных отравлений.  Потом он обратился к одному из секретарей Узбекистана и
все смотрел на меня, как бы говоря - вот, мол,  учитесь у таджиков. И, держа
в руках листок с пометками, сминая его и бросая  в  корзину, сказал сердито,
чего мы от  него не ожидали (вообще Брежнев -  человек очень вежливый): "Чем
лучше вы будете работать, тем мы вас будем поднимать выше и выше. - И глянул
на меня почти с улыбкой. -  А чем хуже, тогда...". Он смял листок и бросил в
корзину.  Вот тогда,  я  думаю,  наш  первый  понял,  что  меня  скоро  ждет
повышение, а его - пенсия. Но я думаю, нет, теперь точно знаю, что боялся он
не  за себя - ему была  гарантирована специальная пенсия.  За весь свой клан
боялся. За  своих  выдвиженцев.  Мы  хоть и  ленинабадцы с  ним, но  он - из
Костакоза, а я -  из  Канибадама.  И  боялся он не  зря... Вот с  тех  пор и
начались придирки... А в тот день  он позвонил мне и  грубо сказал: "Область
отстает от графика сбора хлопка по сравнению с прошлым годом на десять дней.
Хотя он знал, что прошлый год был на  редкость удачным: и отсеялись в марте,
и  дождей при всходах  не  было -  не пересевали.  Да  и республика  впервые
собрала  почти  миллион тонн  хлопка.  А  этот  год...  Вернее,  тот  год...
пересевали дважды. Но все равно  у нас растения во  время вышли на кондицию.
Урожайность  была бы не намного  ниже рекордной. Первый все это знал, но ему
же  не возразишь.  А  он  мне тут и сказал: "Если дашь хлопка меньше,  чем в
прошлом году - выговор тебе обеспечен. Понял?". - И бросил трубку. Мне стало
все понятно - решили подстрелить на подъеме. Столько, сколько он хотел, мы и
не могли дать. Как предыдущий  год  бывают раз в полсотни лет. А он  мне еще
добавил, словно чувствуя, что я могу возразить: "И не  вздумай мне ссылаться
на  объективные трудности.  Мы должны сохранить темпы.  Иначе наверху нас не
поймут".  Ваот после этой фразы он  и бросил трубку. Ну меня и  схватило. Не
успели скорую вызвать. Я умер прямо за столом. Это потом, для  народа врали,
что  я лежал несколько дней  в  правительственной  больнице, что обострилась
старая болезнь - сердца, мол,  - когда я в жизни не болел... Не объяснять же
людям,  что  лучший  секретарь  обкома  умер  от инфаркта после разговора  с
первым. Так ведь не  должно быть...  "Ну и как вы теперь смотрите на всю эту
историю?".  - "Да как - спокойно". -  Кадыров улыбнулся. Если бы мне с моими
нынешними понятиями - да за тот стол. Я бы в полуха слушал. А сам бы думал о
моей Зебо,  ведь какая красавица и ласковая осталась ТАМ. А доченьки? Фарида
- ей было восемнадцать - уже окончила первый курс экономического факультета,
я  думал, как она начнет работать в каком-нибудь хозяйстве у  нас. Дильбар -
ей  шестнадцать  - заканчивала школу. Вся  в маму -  и умница, и ласковая...
Что, мне, дураку, надо было? Должность первого? Я  же знал, со мной уже были
присрелочные  разговоры...". Кадыров помолчал  и сказал: "На  земле -  сфера
материального производства  - опасная  вещь... Вот  я,  сколько не  наблюдал
раньше - ни один  мулла, ни один русский священник ни у  нас в области, ни в
республике,  не  умер  в  сорок  от  инфаркта. Потому что занимаются  сферой
духовного... А я... Как это у вас, русских говорят?  - гордыня заела? Теперь
мне  все ясно...  Здесь  - только духовно  того  и  спокойно...  А  все, что
пожелаешь увидеть родной  ли кишлак, столицу, какой-нибудь уголок, послушать
шум реки, даже самолет увидеть или даже  полетать на нем - только  подумай -
все сразу перед тобой...  Вы - то по какой  причине так рано здесь? Вам ведь
нет  еще  и пятидесяти?  И занимались  вы вроде  сферой  духовного".  Сергей
горестно улыбнулся и сказал: "А вы посмотрите все обо мне в атомном зеркале.
Это будет и быстрее, и  точнее". А сам подумал: "Раз Кадыров, да и не только
он,  толкуют  здесь  о  чистой,  как  бы   выразился  Фрейд,  высвобожденной
духовности,  то  что  есть  она  на  самом  деле?  В  красивой  вещи  она  -
овеществлена? А в  молчаливой и величественной позе Среднеазиатских старцев,
пьющих-непьющих  свой  зеленый  чай? Или душа  - в терпеливости матери?  Или
высокая духовность - наш марш на полных парах к коммунизму? Но почему  тогда
по подвалам гремят выстрелы и дырявят  головы убийцам и бандитам, а иногда -
чтобы  свести счеты  -  совсем  невинным  людям?  Разве  возможно  такое при
духовности?  Или  духовность  двигала  тем  же  Маяковским?  Да   тщеславие!
Нравиться своей  Бричке и  другим бабам, дерзить и хамить и в  то же время -
извиняться  перед властью.  Разве  когда  он писал стихи о Сталине и Ленине,
Первомае  и какого-нибудь мудака  -  им руководила  высокая  духовность?  Да
может,  сам  Моцарт творил  без этой  самой высокой чистой  духовности?  Кто
знает?  Талант -  еще не  обязательно подразумевает духовность. И  тут ему в
голову  пришла дерзкая мысль: "собрать  вместе  сейчас  самых  умных,  самых
лучших - ну как он когда-то собрал своих баб и  задать им этот вопрос. Пусть
ответят  о духовности!  Нужна ли она искусству, или  иногда  за  башли можно
создать шедевры  (Моцарту  же заказали "Реквием". И не  только  Моцарту. Шах
заказал Фирдоуси "Шахнаме" и мы имеем шедевр. Скажем мягко - гуляка Мопасан)
да  почти любой француз - от Дюма до Гюго  были  ну такими духовно высокими,
что  позволяли себе  так обращаться  с  женщинами.  А наш  А.С.?  А Толстой,
который главный Толстой. Последний,  не главный, показал всю свою духовность
в письмах Бунину.  Так чего от него  хотела Земма? Он перед ней  не выступал
как  поэт.  Ну разве  он мог быть  бездуховным,  когда  все  общество  такое
духовное? Он напрягся  и вот перед ним в различных одеждах - сонм великих. В
туниках  и хитонах,  причудливых накидках и рубищах. Тот -  точно Христос, -
отметил про  себя Сергей. Старцы молча взирали на него. И  он задал  им один
вопрос: духовность может быть без ничего, сама  по себе, или она должна быть
овеществленной.  А если овеществленной - то  как? И он увидел, как удивленно
поползла вверх бровь Будды, как вдруг провисли еще сильнее усы Конфуция, как
дерзкий Сократ отвернул голову. Казалось, ему что-то хотят сказать Христос и
Магомед.  И  он  услышал.  Явственно. Четко. Может,  его перевести  в другое
место? Но кто-то  мудрый ответил: "Не надо. Может, еще все образуется". И он
вдруг на короткое время увидел, как ноосфера приобрела потолок, белый-белый,
он  почти прижал  его, потом так же неожиданно исчез.  "Я  же у  тети,  черт
возьми! Совсем забыл!".
     Почему он не  поехал к матери от тети? -  Это  же совсем недалеко  - на
поезде -  сутки. Да потому!  - Теперь  он не скрывал  от себя ничего и давал
выход любым, самым смелым мыслям, о чем раньше  запрещал себе думать, и если
подобная мысль появлялась, то он не давал  ей  оформиться, принять  четкие и
беспощадные формы. "Я  не  люблю свою мать!" -  вспыхнуло  ярко и  резко. Не
люблю! Может,  я к ней испытываю жалость? - Да нет - скорее, раздраженность.
Дажене  жалость,  а именно раздраженность. И, кажется мать  чувствовала это,
когда он изредка приезжал к ней в гости. Как-то сестра сказала ему, что мать
убеждена, что у Сергея нет семьи потому, что он никого, кроме самого себя не
любит. Ну и прекрасно! Не надо было рожать его  таким красивым и здоровым!".
Он подумал  так и тут же возразил сам себе: но я же встречал красивых людей,
кто  любил своих  близких! Та же Земма любила свою  мать  - осетинку  (фу ты
черт! - еще  вот  я  и  националистом оказался, вроде осетины -  чем-то хуже
меня).  Он  понимал, что у  тети гостить долго нельзя - не объяснишь  же всю
драму с последней женитьбой! Но как ехать в город? Уже  все наверняка знали,
что она дала ему  отворот поворот, что  вернулась  к старому мужу, а у него,
Сергея,  наверняка   нахоидил  кучу  недостатков   -  как  реальных,  так  и
вымышленных.  Или раздували незначительные до вселенских масштабов. Вот они,
люди! Ему совсем не хотелось слышать оборывки фраз в свой адрес на улице или
в  транспорте, но в  городе он оставаться не мог.  Решил отправить письмо на
работу, что уходит - решил вернуться к журналистке, на новом месте его  ждут
и он просит не  затягивать с подписанием  заявления (А то ведь еще  заставят
отрабатывать  месяц -  до того  времени, как  найдут замену.  А  так - время
идет). Он пробыл у тети еще две недели и вылетел в почти родной  город.  Да,
на работе отнеслись с пониманием. За день он оформил все, что нужно, оплатил
все   коммунальные  услуги  за  квартиру   и  на  год  вперед   за  охранную
сигнализацию.  Он уже знал, куда  поедет. Перед ним была карта Средней Азии.
Вот  он и  пошедет в  Ферганскую  долину, поработает  там во всех  областных
газетах  и соберет за  это время материал для книги  - об истории долины,  о
шелковом пути,  о том,  как  русские офицеры изучали  этот  край, издавали в
Ташкенте результаты своих исследований. Но если все это собрать! Нет, это не
пустое, это очень важно! А потом  можно  будет написать о Гиссарской долине.
Это интересно для людей.  И - не пустая трата времени. Он как-то отвлечется,
вечера займут библиотеки или записки  дома. И начнет он не с самого верховья
и вниз,  до Гулистана,  а с Ходжента - там редактором работал хорошо знавший
его  по  работе  в  "Молодежке редактор, в  то  время  -  зав.пром.  отделом
партийной  газеты. У них были хорошие  личные отношения, и Георгий)  у него,
конечно, было  отчество - Павлович) предлагал  ему даже место в своем отделе
после той самой статьи Сергея "Дом шофера - каюина". Он полетел в Ходжент, и
пока  "ИЛ-18"  пересекает  горные  хребы,  нам  хватит  времени  на   совсем
коротенькое замечание: если бы путешествия всем излечивали душевные раны, то
в  мире  не  было бы  несчастных  людей  вообще. Путешествующих  в двадцатом
столетии увеличилось многократно по сравнению с предыдущим веком, но вряд ли
настолько же  увеличилось и число счастливчиков. И более того: совсемнемного
описаний среди  сотен  и сотен, чтобы заинтересовали нас. До сих пор  бытует
заблуждение,  что Марко Поло один совершил путешествие. Ничего подобного! Он
был  чуть  ли не  мальчишкой  в  составе  какравана, который возглавляли два
брата, один из  которых  приходился  Марко Поло  отцом. Имена  руководителей
этого удивительного путешествия мы  не  помним, а помним Марко Поло: - самый
младший член экспедиции оказался не только самым любознательным, но и  самым
талантливым.  И неизвестно,  найдет ли  Сергей что-то  такое, что  привлечет
внимание читателей: до революции русские офицеры издавали сборники и журналы
о Средней Азии  (Туркестанском крае), а после революции описано все и не раз
-  все великие стройки,  все передовики и особенно -  передовички, если  они
были из местных народов.  Но дело,  конечно, не в этих двух обстоятельствах.
Как много  из нас, воодушевленные  каким-то событием (путешествием, книгой о
великой строке,  портретом знатной таджички (узбечки, туркменки,  киргизки и
т.д.)  пытались  найти  ниечто похожее и блеснуть  уже  на том, что когда-то
блеснуло. И не только в журналистики  или  наивном краеведении (тут доходило
вообще до чудачеств - некоторые ударялись в топонимику и по невежеству часто
представляют читателю свои домысли о  названии какого-либо места или города,
не  имеющие к реальности никакого отношения. Ну только один случай.  Есть  в
Таджикистане город Регар, которому сколько лет, не знают даже археологи, эти
барсуки истории. Так вот.  Объявился в  Таджикистане как-то человек, немного
кумекавший по-французски.  Он тут  же дал объяснение происхождению  названия
города:  мол,  тут  стоял гарнизон царской  армии (хотя самый близкий  был в
Душанбе -  за полусотню верст), и  русские  офицеры выезжая  на  разведку, в
ответ на вопросы местных жителей отвечали, что поехали они, мол, на регаре -
мол, на разведку. Чушь, конечно, но некоторым наивным людям такое объяснение
нравилось. Не знаю, по этому  ли  поводу или  по-другому,  но мудрые таджики
взяли  да  и переименовали  регаре  в города  Турсундзаде. По-русски звучит,
конечно,  не ахти,  но что назван  он по имени одного из классиков советской
литературы -  автор может поклясться на любой  святой книге, поскольку лично
несколько десятков лет был знаком с Мирзо Турсун - заде,  у которого, помимо
политических поэм есть вполне приличные лирические стихи.
     Мой образованный читатель похвалит, меня, конечно, за то, что несколько
вялым и традиционным стилем я написал  вышеозначенные страницы - берегу вас,
чтобы  не  превращались  в вестника победы  над полчищам персов и  не  упали
замертво  в Афинах с  криком на устах под водительством  Дптиса и Артаферна:
"ПОБЕДА", то бишь дочитав до конца книгу.
     Ну  вот  -  о  путешествиях  по  небу, земле,  морям и  даже истории мы
закончили и перейдем сразу к делу. Георгий Павлович определил Сергея в отдел
информации: тут  можно было работать и без партийного билета в кармане, как,
например,  в  отделе  партийной  жизни  или  пропаганды.  Сергей  и  сам  не
догадывался, как прошлый опыт может помочь в  новой старой работе. На первой
же  планерке редактор сообщил  об успешной  операции милиции  по  задержанию
хитрйо  идерзкой банды грабителей. И тут же сказал: "Ну, мы поручим написать
об этом Сергею  Егоровичу". -  Давая понять, что  надо сходу зарекомендовать
себя в новом коллективе. Сергей познакомился с делом, узнал, где и что шайка
сперла, как на них трудно было выйти, как  за ним  гнались  и настигли возле
воровского центра - в Денау. Вот тут-то, при  чтении последних страниц, он и
начал непроизвольно  напевать  песенку из  "Неуловимых  мстителей": "Погоня,
погоня, погоня,  погоня  в  горячей  крови...".  Он остановился: а что  если
материал  построить  по  киношному  принципу  -  динамично,  с  параллельным
монтажом, с  крупными  планами ментов и бандитов?  Да,  это идея! Он написал
материал за вечер, отпечатал его и сначала отдал один экземпляр редактору, а
второй  повез  на  визирование  начальнику  облмилиции.  На  следующий  день
редактор вызвал Сергея и улыбнулся: "Материал - просто отличный. Все - свежо
и читабельно...  Только вот  пришлось мне шефа милиции с  полчаса уламывать:
тот доказывал,  что  больше,  мол,  все  похоже  на  американские  боевики".
Усмехнулся и  добавил: "Пока  учился  в  Москве в академии, узнал, что такое
американские боевики. А то  ведь  кроме родного Куляба ничего и не  видел до
этого".
     Почему некоторые события  выглядят  в ярком, почти белом цвете?  На той
планерке, редактор, чтобы осечь возможные наскоки на необычный для провинции
материал,  упредил всех: шурша  номером газеты,  он сказал:  "Хочу заметить.
Материал Сергея Егоровича "Погоня, погоня в горячей степи" необычен для нас.
Но, думаю, мы все должны извлечь из него урок как по поиску новых (может, не
настолько броских форм), и, что особенно важно - материал  как бы включен  в
нашу культурную  традицию, удачно перекликается  с любимым в народе фильмом,
причем, не в  лоб, но и там и  здесь - борьба с  врагами советской власти, с
теми, кто не хочет принимать наш образ жизни, а заголовок как бы протягивает
нить традиции от тех, героических  времен к нашему времени". Сергею виделось
сейчас, что вся комната залита  ярким  белым цветом (это несли  на несколько
минут кварцевую лампу, чтобы  убить всех микробов. Но  он не знал этого, как
не знал и того, что все  яркие эпиоды виделись как раз в такие моменты, хотя
главными в своей жизни он бы  не назвал, как и этот - с милицейской погоней.
Пошутил - и только). Но  опять же - он не знал, как дорого  ему будет стоить
эта шутка:  шеф  выписал  премию  -  аж  тридцать  рублей и по всем правилам
газетно-провинциального  этикета  ее  полагалось  немедленно пропить. Сергей
сразу  стал  популярным  человеком  среди этих  разночинцев, как  он  назвал
редакционный  коллектив.  Семь бутылок водки  на дюжину человек оказалось  в
самой норме, той самой, после которой из карманов выгребают последние рубли,
чтобы "добавить". В шуме и гаме большой  секретарской комнаты к нему  всегда
подходил кто-нибудь из сотрудников, чтобы спьяну поведать самое сокровенное.
Один так прямо и сказал ему: "Слушай, я рад, что ты появился здесь. А то я -
совсем  один среди  этого быдла.  Я же пишу стихи, а они - не понимают. Даже
шеф печатает только к какому-нибудь празднику -  ну там к Первому мая  или к
седьмому ноября.  Иногда - к  Новому году. А ведь вроде грамотный - даже ВПШ
окончил...". Но больше  всего  его  поразил  один человек  в  шляпе.  Он был
единственный, кто не снимал ею практически никогда - разве что напланерках у
редактора  да на  партсобраниях. Он зашептал  Сергею на ухо,  тычясь  в него
пьяным носом: "Ты, наверное, думаешь, что поймал бога за бороду? Что написал
эту свою погоню - и все?  Да  хоть сто  погонь напишу - это  смысла жизни не
прибавит". Сергей спросил его: "А в  чем смысл жизни?". Пьяный зло посмотрел
на  него и выдал: "А то ты сам  не знаешь? Не знаешь? - он схватил Сергея за
отворот костюма. Сергей  легко избавился от "мертвой хватки".  "Ну ладно - я
вижу,  ты - сильный? Ни хуя подобного! Ты такой же слабак, как и я. Ты  ведь
из  столицы уехал не  книгу  писать.  Верно? И  оттуда можно  было  ездить в
командировки.  Или  взять  творческий  отпуск.  Здесь  ведь  замешан женский
вопрос.  Верно??  Сергей подумал,  что  какая-то  сорока уже  донесла о  его
отношениях  с Верой. Но - вряд ли: они своих отношений не офишировали и даже
там  об этом знали одна-две Вериных подруги.  Не больше. И потому  он  смело
спросил  шляпу: "А почему ты решил,  что тут замешан "женский вопрос?".  Тут
вовремя подпорхнула киска из отдела культуры и спросила: "Ой,  тут о женском
вопросе? Не про меня ли?" - и - засмеялась. "Знаете что -  пойдемте ко мне в
общежитие, мальчики. Все все равно не пойдут, а вы с Мишей (а у шляпы  есть,
оказывается, имя!) не откажетесь ведь?". Он понял, что его кадряд в наглую и
согласился.  Дома у Марины было чистенько, как в светелке царевны.  На кухне
она  успела сообщить Сергею, пока шляпа ждала закусок и выпивки (по пути они
купили еще бутылку водки и три "сухача": "Ты не обращай на него внимания. Он
сегодня не в настроении - значит, жена в очередной раз  ушла к маме. Как они
живут - сам черт не поймет. Только мне кажется, что он - любит ее, а она его
-  не  очень. Даже совсем  не любит.  Мы  за  пять лет так привыкли  к  этим
концертам".  В  этом  двойном воспоминании  тренькнуло болью  родное имя (ну
появилась  бы сейчас  на  секундочку?).  Потом Марина добавила:  "Он  сейчас
выпьет свои сто пятьдесят и пойдет домой - он никогда не останется ночевать,
чтобы его Джультетта  не  выкинула его  вообще". Сергей удивился, как  можно
отправлять домой  в таком  состоянии человека на другой конец  города  - все
равно у Марины две  комнаты. "Да ты  не переживай! Он на "автомате дойдет до
остановки -  тут тридцать метров, а конечная автобуса - прямо у подъезда его
дома. Если свалится  - соседи занесут". Марина хорошо знала повадки шляпы: и
что он один  не  зайдет ни к какой женщине и своей  ненаглядной,  когда  она
вернется, соскучившись по  мужскому  телу  (это будет самая радостная ночь в
жизни шляпы,  хотя чуть  ли не сразу за этим пойдут ссоры, упреки и какой он
осел, что пошел работать  в газету - вон Иркин печет глазированные пряники -
так у него  дом и в доме все - в коврах. И на курорт Иркин ездит каждый год)
почему не берет жену - да  детей  много,  ответила  Марина, хотя Сергей знал
истинную причину -  на море только покажи  червонец из кармана  и уже будешь
лежать в чьей-нибудь постели). И  действительно, выпив стакан водки,  Мишаня
(так обращалась к нему Марина) засобирался домой: "Ну, мне пора. Не, не - не
уговаривайте! У  вас  есть еще  сухое вино - мне его  мешать нельзя  - утром
голова будет болеть (даже под шляпой? -  съерничало  в  голове у Сергея).  А
Марина, чтобы  показать всю свою правоту по знанию Мишаниной жизни, сказала,
хитро   улыбаясь  Сергею:   "Ну   чего   тебе  спешить?  Жена,  наверное,  в
командировке, раз  ты так  поздно задержался. Оставайся здесь (и сама,  мол,
останусь в невинных - вдвоем - спите,  пожалуйста, а то ведь и Сергея одного
налажу. Хотя  все знали, что это - не так). Но Мишаня  ответил: "Дома  -  не
дома - квартиру бросать нельзя. Вдруг там затопит кто. Или еще что... нет, я
поехал".  Его  не  стали  провожать  - выглядело  бы глупо,  и через  минуту
неровный Мишанин шаг  стих  на лестнице. Сергей  не верил, что Мишаня дойдет
даже  до  автобуса.  Марина заметила его тревогу: Да ты не переживай!  Я ему
через сорок минут позвоню - я знаю, он ждет звонка от жены, так что не будет
спать часов додвух". Час - небольшое время, тем более, что у них  было много
сухого  вина,  Марина  жарила  на  кухне  рыбу  -  накануне  она  ездила  на
искусственное  море и  притащила всего себе минимум  на  месяц.  На  халяву,
конечно.  Он успел оценить ее  -  да,  действительно  киска,  как  он  сразу
определил ее для себя  - небольшая, подвижная, с мягкими движениями и мягким
вкрадчим взглядом. Через час она  позвонила "шляпе": Да, это  я, Марина. Как
ты? Нормально  добрался?  Ну я  рада -  не  буду волноваться.  До  утра, мой
дорогой. Целую". Это была формальность  -  "целую": но она  наверняка больно
ранила Мишаню, поскольку он хотел бы услышать от другой.
     Ночь с Мариной  не была ни плохой, ни хорошей. Даже  больше хорошей.  -
Сергей уже начал приходить к выводу, что женщины бывают двух категорий: либо
хорошие, либо  очень хорошие. Но утром  он  ей сказал:  "Это - мой последний
визит. Я не хочу, чтобы мой вопрос решал обком. Тут через неделю  все и  все
будут знать - поверь - я  тут  отработал  три года в "молодежке"  собкорром.
Приходилось снимать  девочек только  с комбинатов  - без  связей,  почти без
знакомств...  Ладненько?". Марина  ничего  не  ответила,  из чего он  сделал
совершенно  верный  вывод, но помочь ей ничем  не  мог: здесь  ему надо было
поработать еще несколько месяцев и уйти "без хвоста".
     А Мишаня на  работе  больше  ни разу  не заговаривал с ним  о  "женском
вопросе". Только вот Марина  иногда покажет на Мишаню,  какой он радостный и
ему  станет ясно,  что сегодня  он провел  ночь  с любимой женщиной  в одной
постели. ... Что было самым главным в работе этой, первой, редакции? Пожалуй
то, что какой-то тип в шляпе легко разгадал причину появления его, Сергея, в
провинциальной газете. Сергей понял, что если сам  человек не упирался всеми
ногами  и рогами  в какую-нибудь  непростую  задачу,  то вряд  ли  он поймет
других. Мишаню  можно  было  презирать за  любовь,  к судя  по всему, весьма
недалекой  женщине.  А  он  -  какой-никакой  -  журналист.  Ну,  если и  не
журналист, газетчик. Видит много людей, много чего слышит и знает. А за что,
собственно, презирать Мишаню? Кто знает  тайну, почему любима эта, а не  та?
Или тот, а  не этот? Каких там  загадок понаготовила мать-природа?  Ведь  он
любит  (и  только   ее  и  всегда!)   одну  Земму.  Ну  ладно  -  она  умна.
Проницательна.  Благородна. Красива.  Но что, ее внутренний мир  очень  уж и
волновал  его? Да  ничего  подобного!  Он  тогда очень хотел быть фигурой ну
никак не меньше Маяковского, а может  -  и  больше. Другая  же эпоха, другой
размах.  Это он потом  наткнется  на непонятные  вещи: тот  же чудак Шекспир
написал  свои  сонеты не в эпоху  революционных потрясений, индустриализации
или  там  коллективизации.  Или развернутого  строительства  коммунизма.  Но
ладно, Шекспир - он вот, рядом. Всего четыре века. А как этот древний халдей
за две  с  лишним тысячи лет до нашей умной эпохи, телевизоров и  телефонов,
аотмных бомб и лазерного оружия и еще черт знает чего додумался, нет, увидел
чувственное в  танцах женщин,  как  эти сами  женщины  понимали, что делали.
Да...- "Приседая, низко задами  тряся". Даже  дубовый перевод  впечатляет...
Или этот спорный старец взял да и  одной строчкой огрел:  в воей "Илиаде": И
юные девы желанные всем". Вот так: желанные всем. Это потом наш поэт скажет:
"Любви  все возрасты  покорны. Так он  учился  в  Лицее  и  греков  читал  в
подлиннике, а не в переводе своего друга Гнедича.
     Потом воспоминания стали не ярки, действительность словно поделилась на
нечто похожее тумана, что окружает созвездие  Ориона,  и  туман этот был  не
зловещим,  манящим и недостижимым,  холодным и красивым. Это словно ее образ
вот  растворился  в космосе и  сияет  недостижимо, и  он  заплакал  от своей
безысходности, простив сразу и  шляпу, и всех, как ему казалось, ничтожных и
недалеких людей,  не  заслуживающих  большой любви. Боже! Да человек  просто
больше и величественнее,  сложнее и  тоньше, чем он себе представлял! Мы его
просто загнали в угол своей цивилизацией, определив в стойле место не только
для еды, работы и сна, но и  любви...  Он чувствовал, что слезы  не текут по
лицу. Ну и хорошо. ...  Ага,  значит, сублимация.  Не  во всем не  прав этот
Фрейд. Как часто  недостаток  знаний  мешает нам  понять  простые вещи!  Чем
старше  становился   Сергей,  тем  больше  пораждался  убожеству  советского
образования, особенно в провинциальных вузах. Время до полового дозревания -
так  он  определил для  себя эти пять  лет, что проводили семнадцатилетние в
институтах и университетах. А  сам он... Если бы  не случайные  встречи,  не
случайные  книги  - так  и был бы  провинциальным  ослом  с  университетским
значком на  лацкане пиджака. Впрочем, он  заметил,  чем меньше  знал человек
(ну,   заканчивал  там  какой-нибудь  вечерний   институт),  тем  с  большей
настойчивостью носил значок - в зависимости  от обстоятельств, какой  из них
необходимо было одеть. Даже  на затрепанном обиходном  всегда у таких ничего
незнаек красовался значок. Да, так вот  -  Фрейд. Ведь  он случайно зашел  к
приятелю, у которого  кто-то из  родственников был начальником в публичке. И
ему дали домой все книги  Фрейда сразу!  Переснять. За  две  бутылки водки в
соседним  НИИИ  это  и  сделали  приятелю,  на  ротапринте, поскольку  эпоха
ксероксов  и прочей хитрой  множительной техники  не начиналась.  Сергей все
прочитал и все хотел понять кремлевских начальников, почему студентам  вузов
нельзя читать Фрейда. Заведомо уверены,  что все станут фрейдистами? Но  это
же чушь! В другой эпохе, наполненной другими  интересами и другими знаниями,
такие случаи могут быть единичными. Как паталогия. И  сколько книг скрывают?
Совсем недавно он прочитал в "иностранке" "Шум и ярость" Фолкнера.  Надо  же
думать! - всего десять лет назад никто Кашкин в предисловии к семи рассказам
Фолкнера  прямо и  нагло уверял, что  советские  читатели  не  поймут  этого
романа. А Сергей посвятил ему две ночи, ворочаясь время от времени в постели
от удивления и даже не закуривая. Это было еще лучше,  чем изданные до этого
без  разрешения   Кашкина  трилогия   "Город",  "Особняк",   "Деревушка".Да,
наверное, и этот Кашкин-промокашкин сам был за издание - переводы  же его...
И хотя  Сергей  помнил его сверхцензурное  указание  о  том,  что  советский
читатель не  поймет лучший  роман  Фолкнера,  он не  мог не согласиться, что
переводы сделаны им  -  мастерски. Как и  те семь первых рассказов. Вот они,
наверное,  там  наверху и  думают,  что  солому мы переварим, а  сено  - уже
нельзя... Ему не хотелось становиться диссидентом, но в узком кругу никто из
его друзей не верил уже ни одному из этих с портретов, не говоря уже о  тех,
кто долбил им одно и тоже с экрана ТВ по их наущению...
     ... С каких это пор он стал терять  нить мысли? И что это за пятна? Ах,
сублимация! Он уже с интересом  смотрел на все эти провинциальные  редакции,
на типы и типажи,  в которых, возможно, проявились бы  Кулибины и Ломоносовы
или просто блестящие фрезеровщики. Да хоть фермеры! Как великий Фолкнер. Как
это  там  сказал  на  его  похоронах  Стейнбек?:   "Если  существуют  другие
цивилизации  и  им  суждено  будет  познакомиться  с  нашей  культурой,  то,
возможно,  единственное,  что  их  заинтересует  из  нее  -  это  творчество
Фолкнера". Сейнбек знал же  и Льва Николаевича, и Шекспира, и Гомера и много
чего еще. Но заинтересует только ФОЛКНЕР! Он понимал, что  в надгробной речи
всегда есть элемент возвышения и подхваливания покойного.  Но сам факт такой
фразы! На похоронах того же Хемингуэя  никто  ничего подобногоне сказал. Да,
"Снега Килиманджаро"... А ведь в  пятидесяти странах зачитывалась Хеменгуэем
и казалось, что лучше  его писателя вообще нет...  Да, сублимация... Он стал
присматриваться к провинциальным журналистам именно через эту точку зрения и
открыл  лично  для себя  много интересного. Здесь,  в  редакции ходженстской
газеты ему жилось хорошо. Уже сам  начальник милиции области просил прислать
именно его, Сергея,  на какое-нибудь совещание (правда, этот начальник никак
не  мог  понять, почему  с  этого  совещания  газета  не дала полосу, с  его
начальника,  мудрой речью в центре  полосы, а только информацию,  но это уже
была забота редактора объяснять, что к чему в газете). Но Сергей написал еще
ряд   интересных  материалов.   Получив   доступ  в  зону,  он  беседовал  с
заключенными  в читательной комнате один на один. И все они как один  хотели
использовать корреспондента в своих, корыстных целях: доказать, что, мол, не
они во всем виноваты, что его - засудили, ну так далее. Иногда рассказы были
настолько правдоподобны, что трудно было им не поверить.  А  после одного из
таких излияний  он даже решился на самостоятельную  проверку. А после одного
из  таких  излияний  он  даже  решился на самостоятельную проверку. Пошел по
следам преступления. В двадцать шестом квартале без труда разыскал одного из
участников того дела. И тут же красивая история посыпалась, как перестоявший
осенний куст под порывом ветра. "Виноватый" с точки зрения заключенного стал
инвалидом.  Будущий  зэк  гнался  с вилкой  за  своей сожительницей.  Сосед,
вышедший с мусорным ведром,  решил остановить его. И получил.  Тот не только
вогнал ему  вилку в бок, но и провернул ее там несколько  раз. Это уже потом
Сергей узнает, что этот ангел мотает третий строк - и все грабежи, разбойные
нападения. Сергей  решил  до конца разобраться с  этим зэком,  узнать  самое
начало  его  неприятностей, когда на целине ему, передовику  и  ударнику  не
давали ставитьрекорды, ломали  комбайны и трактора,  а  в итоге он наехал на
спящего в  траве алкаша -  своего  злейшего врага  и ему вломил первый срок.
Редактор отпустил Сергея в командировку в далекий Кустанай, хотя сделать это
было  непросто:  областная  газета  должна  была крутиться  в  рамках  своих
административных границ. Сергей шагал по улицам города к гостинице и думал о
том,  что, наверное,  лучше  всего обратиться  в милицию  - где  еще найдешь
материалы  пятнадцатилетней   давности.   Начальник  областного  управления,
полковник, сказал ему: "Сергей Егорович! Я - четверть века занимаюсь с  этой
публикой. Поверьте  -  больших  артистов  и  фантазеров  в мире  нет". Папка
пятнадцатилетней давности рассказала обычную  сухую  правду о зэке:  никогда
никаким механизатором он  не работал.  В совхоз прислали несколько  досрочно
освобожденных.  Работали  они  все  на  подсобных  работах.  Жили  отдельно,
целинники, народ не из разряда кисейных барышень, спокойно относился к тому,
что в этой  группе  все курят анашу,  а  в период созревания  мака отправили
народного в Киргизию за опиумом. Это было уже слишком и возникла напряженка.
Было собрание, на котором  комсорг, отличный мезанизатор,  врезал  любителям
анаши, соломки и опия что надо. Ночью кобайн комсорга был подожжен. Но чисто
случайно одна молодая пара нашла себе уединение в высокой пшенице - почти по
Некрасову. Героя Сергея  задержали и, естественно,  дали срок.  Но когда  до
суда  дело  было  еще  далеко,  один из его  подельников решил покататься на
машине, заправившись дозой опия. И так вел машину, что зацепил работающего у
трактора слесаря. Насмерть. Никого в траве  трактор не переезжал и никого за
это не судили. Кроме подельника из досрочно освобожденных.
     Сергей вернулся и написал материал "довитая пыль! Материал был в чем-то
похож на статью "Хочется  быть человеком". К кому не хочется? - Ведь ни один
из  преступников не осуждал свои  поступки, всегда выгораживал себя, причем,
знал как: все показывалось в лучшем свете, с самой человечной точки зрения.
     Материал снова  заметили в  республике. В  ЦК  было даже совещание.  На
котором предложили  в местах  исправления заключеных использовать наблюдения
журналиста, попытаться всерьез привить им те качества, которые они понимали,
но  следовали им только на словах. А через пару месяцев начальник областного
управления по просьбе министра вручил Сергею именные часы. Кстати, они что -
остановились?  И не  звонит будильник. А  так надежно шли все последние пять
лет!
     ...Он  быстро исчерпал  интерес  к  Ходженту  -  нал  здесь  многое  по
предыдущей работе, хотя кое-что  и записал. Так, он  съездил  в Зумрат-Шах и
запсал там легенду о шахе, имевшем волшебную бороду. Когда враги нападали на
город,  шах запускал в  свою бороду гребень, расчесывая ее. Страшные  молнии
вонзались  прямо из бороды во  врага  и  те гибли. Но  нашелся  один  хитрый
правитель: он подарил шаху по одному изумруду для каждого  волоска волшебной
бороды. Наивный шах украсил изумрудом бороду. Узнал  об этом коварный  шах и
ринулся  на  штурм  богатой  крепости.  Вынул  обладатель  волшебной  бороды
гребень, запустил  его в  бороду, а расчесать не  может.  Понял он,  как его
обманули,  да было поздно: враеские солдаты уже преодолевали стены крепости.
Перебили  они защитников,  отрубили  и голову  самому шаху  и  изумруд назад
забрали. С тех пор остатки  крепости так  и называются: "Зумрат-Шах". Сергей
смотрел на  окрестные сады, на кусок  крепостной стены  и  не  верилось, что
здесь была когда-то мощная крепость, скрывшая целый город. Впрочем, раскопки
Трои  тоже не столько впечатляющи,  взять которую не могли долгие годы воины
Эллады.
     В  подачи своего шефа он перебрался  в соседнюю республику  в областную
газету  -  в Ферганской  долине  было  чуть  ли не десяток  областей  разных
республик.  Да,  вот  запах -  очень знакомый.  В  этой редакции  пили много
спирта.  Он вспомнил свою цасовскую любовь.  Но  в  этой редакции  сложились
отличные отношения с местным  спиртзаводом и многие  имели доступ к дешевому
спирту. Выпивали почти каждый день. Может, это там началось ? Незаметно. Или
раньше,  еще на том  спирте?  Или  в  "молодежке",, но он не  придавал этому
значения?  Только  служба в  помощниках была почти сплошной зоной трезвости?
Здесь он не нашел крупных проблем:  спиртовая  субстанция  ровняла  всех.  А
жены,  у кого  они  были, давно  привыкли,  что  уж пару  раз  в  неделю  ее
благоверный напьется до чертиков. Да, все  там  было обычно. Если не считать
Кедровского: тот  пил куда  больше остальных, но  никто лучше Кедровского не
писал  передовиц.  Часто  они  нужны были  прямо  в  номер  после очередного
пленума, съезда или  какого-нибудь  другого  курултая. И были случаи,  когда
пьяного Кедровского отыскивали  где-нибудь в непотребном  месте, приводили в
редакцию, совали под  нос еще на  ленте очередные  ЦУ, и бывало не раз,  что
Кедровский,  поддерживаемый с двух  сторон под руки, писал передовую, иногда
заглядывая в текст важного сообщения. И - ни одного прокола. Мастер.
     И сразу за  висящим над столом Кедровским он увидел самого себя - будто
что-то прижимало его к земле, давило белым, не давая поднятья - как алкоголь
Кедровскому.  И  как тот гордился, что кроме  него  ответственную  передовую
может написать  только он да  редактор, и то,  если последний дней  пять  не
будет перед этим пить. А он,  Кедровский, на  спор после  целого литра водки
напишет передовую для газеты? "И для "Правды", - спрашивали дивившиеся таким
талантам Кедровского коллеги".  "Нет, для "Правды"  -  не  потяну.  Там есть
такие  нюансы! Я,  когда на трезвую  голову читаю "Правду", - вижу там много
такого".  - "Уж прям на  трезвую? Ты трезвым то бываешь  когда-нибудь? - это
редактор принес  сам полосу  в секретариат,  чтобы  не задерживать процесс".
"Ну,  Виталий Федорович!  Ну  почти  трезвый. Когда не  больше  стакана...".
Виталий  Федорович   знал,  что   в  редакции,  дружившей  со  спиртзаводом,
практически все  - алкоголики.  А  других взять  негде  - глубокая азиатская
провинция.
     Сергей  думал о Кедровском - ведь  гордится своим талантом писать такие
передовицы. Ну словно шедевры создает! Хотя... Если бы в глубине самого себя
не  отдавал себе отчет, что это за шедевры, каждый день не пил бы. Не пил же
каждый  день Маяковский.  И Блок.  Да и  многие  другие. Значит,  у  него  -
частичная сублимация в алкоголизм? Да и он, Сергей, не6  часто ли  пьет?  Не
больше других, кончно,  но все  же... Может, потому,  что ему нет  равных  в
подаче  информации,  тем  более  --репортажа,  где,  как  он  понял,  помимо
динамики, надо еще найти соответствие между частями (чтобы материал не очень
"бежал"), параллельные  вставки - размышления  или  просто тип параллельного
монтажа.  Но  случай  с  Кедровским  натолкнул его  на другую мысль:  может,
написать  серию портретов провинциальных журналистов? Но  написать  о таких,
как Кедровский  -  никто в  жизни не напечатает. А печатать о провинциальных
подвижных пера... Так что в них интересного? - Сообщения о том, кто  сколько
вспахал,  убрал,  построил, не достроил, портреты передовиков  труда, уборка
хлопка  до последней коробочки...  Интересно,  где-нибудь  в  Голландии  или
Швеции  борются во всех газетах за уборку урожая  до последнего  огурца  или
кочана  капусты?  А яркие  типажи... Так времена  дяди Гиляя  давно канули в
лету... Постепенно  он  терял  интерес и к этнографии и биографии Ферганской
долины. Во-первых, ни одна  республика  не возьмется  печатать  такую  книгу
(зачем  им тратить деньги на другую республику?), а к тому же  он  обнаружил
здесь такие узлы... Таджики и Киргизы находились чуть ли не в состоянии войн
из-за  нескольких  сотен   гектаров  земли.  Обнаружил  он  и  другие  "узлы
напряженности". Между Киргизией и Узбекистаном,  Узбекистаном и Казахстаном.
Все тщательно скрывалось. Хотя в Душанбе он не раз  слышал, что  Самарканд и
Бухара - таджикские  города, что они построены,  когда  на свете еще никаких
узбеков не было. А собственно, зачем нужна такая книга? Ведь это самообманка
для него самого  некое  успокоение совести  после последнего краха. Ну  в ту
заехал колею глубокую?  Его  внутренняя  злобность, дискомфортность, которую
уловила  Вера, результат  неверной  сублимации? Может, ему  надо было начать
вышивать? И здесь он бы стал знаменит на весь мир и  внутренне спокоен. Нет,
с Маяковским  он  крупно  прокололся. Он вспомнил почти  своего  двойника из
Ташкента, которого так беспощадно гонял. Ну да, это же не ты сам...
     Он редко бывал один. В общежитие, куда его определяли, всегда было кого
привести. Сбросить напряжение. Вот  и сейчас он кажется, не один. Даже вроде
слышит стук каблуков. Но дома, когда он оставался один  обычно после обычной
вечеринки  в провинциальной газете,  он ловил  себя на том,  что ему  трудно
уснуть.  Заходя в темную комнату,  он вдруг на искорки в темной комнате весь
содрагался  и тут же  себя  ругал:  "Черт! Да никого  тут  нет,  а искорки -
обычное явление  зрения после света! Но для успокоения врезал стакан  водки,
поскольку элениума достать без рецепта здесь было невозможно.
     Он переезжал из  редакции в  редакцию чаще всего по  звонку редакции  и
легенде  о  работе  над  книгой.  И  всегда  это  проходило,  во  всех  этих
бесчисленных  "Правдах".  Вот  только до  "Правды Востока" он не  добрался -
далековато  от долины. Да  туда без  партбилета  и не  возьмут. Даже в отдел
информации.
     Перед  ними  плыли  города. Вот  Ош.с  так поразившими его вооруженными
охотничьими ружьями  сторожа,  с горами пластичных очертаний  внутри города,
речкой  в   городе  и  приветливыми  шашлычными.  Но  от  некоторых  городов
оставалось  не столько  внешний облик  -  Коканд,  Фергана, Наманган  своими
лицами и ритмом мало чем отличались друг от друга. А самую крупную в Средней
Азии мечеть он обнаружил  в крохотном Пенджикенте, неподалеку от Самарканда.
Самую красивую - в Ура-Тюбе.  Баш Кала. Мечеть голова значит. Большая голова
иначе. А в  Намангане  он четко уловил  антирусские настроения.  Вот  тебе и
яблочки в  Намангане.  Сладкие.  Но ничего  -  скоро их  всех  перевоспитает
телевидение  (и  газеты тоже, конечно), и  будет  единый советский народ. Ни
русских, ни украинцев, ни узбеков.  Тогда никто не будет говорить:  "Хади на
своя Расия!". Это будет очень скоро.  Правда, без него. Он умрет русским. Ну
и что? На  памятнике же не пишут - такой-то  такой, годы рождения и смерти и
национальность. Ни разу не видал. Может, это потому,  что  перед смертью все
равны? Это в жизни всяк хочет вылезти повыше, словно куры в курятнике. Ну да
-  клюнуть ближнего, наложить на нижнего.  К  этому рвался  он? Почему? Будь
проклята эта  непонятность  жизни! Ну что его так тянет  к той! Не секс,  не
неудовлетворенные желания. Нет. С ней было легко дышать. Легко жить. Что она
теперь  делает? Да какое это имеет значение! Вон шляпа любил свою  не за то,
что она  доктор наук. Или  там кандидат.  Или секретарь  райкома.  Любят  за
другое.  За  что - он  не знал, хотя уже  и разменял  четвертый десяток.  Он
присматривался к людям. А... Вот  впервые,  кажется, присматриваются к нему.
Глаза -  так близко. Но  он  не  видит их  цвета. Прислушаюсь. Может, уловлю
дыхание? Да,  дыхание есть.  Человек немолод - наклонился - и дыхание сбило.
Вот  ушло.  Посмотреть  бы  -  куда.  Ему казалось,  что  многие  просто  не
догадывались о  существовании  любви.  И  пытались  заменить  ее  чем-нибудь
другим.  Вот те же  самые  трудоголики.  Чего  хотят? Чтобы выделиться? Надо
достигать  успехов? А  ради каких калачей? Чтобы  выглядеть в  глазах  людей
лучше других? И  завоевать  себе ТУ.  (Он понимал, что  чаще ловят ТУ, а  не
наоборт. Это  мужчины  как-то странно устроены,  что  ведут вечную охоту  на
женщин. Те тоже, конечно, ведут, но не мужскими способами. Не рвутся в КЦ, в
директора  заводов. Да  он во всей Ферганской  долине  встретил одну женщину
председателя колхоза, да и  то она была председателем  поневоле:  любимый не
вернулся с фронта,  а другие были не по сердцу. Работала - как вол. Вот ее и
двигали, пока не  додвигали  до ее  потолка. Она так и живет одна, колеся по
полям  и  фермам  с  пяти утра  до двенадцати ночи. Как иногда странно живут
люди!  По какой-то  инерции.  Уж лучше  в петлю,  чем с постоянным ощущением
боли.  Невосполнимой утраты. Ведь  та председательница даже не  знает,  куда
поехать и поклониться, поплакать - пропал без вести и все. И, может,  до сих
пор  лежит в каком-нибудь  брянском  или другом лесу уже покрытый  трясиной,
держит в руках свой ППШ, ожидая, повезет или не повезет с поисками - найдут,
похоронят по-человечески.  А  если  мародеры...  ППШ  заберут, а его оставят
лежать в  трясине навсегда. Его вот  тоже уложили вроде в трясину. Почему он
не может подняться? Не крикнуть: "В атаку, за мной!". Да пусть и не в атаку.
А так просто - встать и что-то сказать. Он вспомнил, как  в  одной областной
газете  он  встретил  другой, замечательный  типаж  -  это  когда  он  почти
полностью переключился со сбора всяких  экзотических вещей о местной истории
на экзотических людей. Городок, как многие областные  центры, был достаточно
зелен и  уютен.  В  редакции  он  быстро  стал  своим  человеком  и имея уже
кое-какой ум; месяца два ни разу  не пил с коллегами. Это потом он втянуля в
прежний  ритм.  Но за два месяца  он  написал несколько  материалов, которые
позволили ему  закрепиться  в  газете,  а за один из них  - "Почему не дымят
трубы завода"  (речь шла  о том,  что на хлопкоочистительном заводе не могли
внедрить круглосуточную  работу часть хлопчатника  отвозили на переработку в
соседнюю область) похвалил сам первый секретарь  обкома.  Редактор, человек,
моложе его года на два сказал: "Ну, теперь Сергей Егорович, ждите медали или
ордена к какой-нибудь дате. Вот следующая, крупная,  75 лет октября - только
через три года... Доработаете  ли? Нет,  я о вас ничего  плохого сказать  не
могу,  но  у  меня  за три года  полредакции меняется. По  разным причинам".
Редактор нравился Сергею. Недавно кончил ВПШ. Наверняка пойдет выше. Но куда
интереснее был его зам,  человек,  которому  до  пенсии оставалось года три.
Поэтому  он не становился редактором. До пятидесяти пяти - не было случая. А
когда  секретарем по идеологии стал  его школьный товарищ -  уже поздно было
выдвигаться.  Но  зато Евгений  Александрович  чувствовал себя  чуть  ли  не
Генеральным директором  газеты и  вторым мэром  города.  У  редактора газеты
хватало ума с незаметной иронией смотреть на начальственный вид своего зама:
все равно в редакции в конце концов принимали решения редактора, так как они
были аргументированнее и умнее, и Евгений Александрович с умным видом, вроде
идея   принадлежала   ему,   всегда   поддерживал   редактора.    Предлагать
альтернативное   -  можно  было  сесть  в  лужу.  На  это  ума   у   Евгения
Александровича хватало. Но не в этом  состояла соль  зама партийной  газеты.
Дом, котором он жил,  был, естественно, почти  правительственный и находился
на углу сквера,  мимо которого  почти  весь  городок ходил на базар. Евгений
Александрович выходил в воскресенье в  шелковом халате на балкон (где он его
только раздобыл?) вроде покурить и полистать прессу, а сам бдительно следил,
кто идет на рынок и с рынка. И все начальники (на востоке мужчины сами часто
ходят  на  базар),  большие и маленькие, приветствовали его,  интересовались
здоровьем  ну  и тому  подобное.  Знали  - кто проявит неуважение, газета не
отметит его успхов, а за  неуспехи - держись! - был у Евгения Александровича
фельетонит Огненный. Ох и задал жару!
     Правда, огня как правило, после этого не бывало. Но кто же захочет быть
под  прицелом Евгения Александровича, у которого  "рука" в обкоме!  И  - все
кланялись,  лебезили  и  Сергей  подумал;  вот  бы  сюда Михалкова со  своим
"Фитилем". Вряд ли хоть  один человек в здравом уме мог бы подумать, что это
- не инсценировка, не игра.
     В тот вечер у Сергея остались ночевать случайно встреченные им знакомые
геологи. Поддали хорошо с вечера. Утром допили коньяк  и  Сергей решил пойти
порезвиться  с  Евгением Александровичем.  Он  сгрыз мускатный  орех,  чтобы
перебить  запах, потом выпил пару чашек крепкого кофе  и  двинулся к скверу.
Миллион  творческих решений мелькало  в  его  голове: а что,  если метров за
двадцать  начать  ползти на коленках, время  от времени воздевая  к  Евгению
Александровичу  голову  и  руки?  Но  жалко  брюк  - почти новых,  шерсть  с
капелькой лавсана  - не  мялись и были крепкими.  Или пройти на  руках  мимо
него? А я то думаю, что вы как не все нормальные  люди - вверх ногами, вверх
тормашками,  говоря по-русски! А это я увлекся йогой и прошел лишний квартал
на руках. Представляете? - и не заметил. Даже Вас, Евгений Александрович. Вы
уж простите,  ради бога!". Или, думал Сергей, попросить  у начальника отдела
милиции, нет,  лучше в  училище,  учебный  калашников  и ползти  мимо  дома,
замирая время  от  времени и когда  его  заметит  Евгений Александрович,  не
моргнув глазом, сказать: "А я  смотрю,  не ходят ли здесь чужие. Держу,  так
сказать, всех  на мушке". Нет, лучше всего проехать на белом осле.  И  когда
Евгений  Александрович окликнет его,  он  ответит  ему, что решил въехать  в
город как  Христос  и  проверяет, все ли как  надо отдают  ему почести? Идей
роилось - уйма! Он вспомнил, как в кино трудно находили решение для какой-то
там  одночастевки. А тут - на тебе - куча решений!  Может, ему  организовать
здесь киностудию и начать выпускать сатирический журнал? Ну да - тут они ему
дадут - и сатиру и  юмор!  Восток дело тонкое, Сережа! Тем временем он дошел
до угла и успел услышать голоса двух холуев: один расваливал статью  Евгения
Александровича  -  писал  тот  редко,  и статья, о  которой  шла речь,  была
напечатана  еще в  канун майских праздников. А на дворе, слава  богу,  июль.
Второй долго превозносил  красоты  города, говоря, что если бы не санитарный
патруль  их  газеты, никогда бы их городу не быть таким уютным и  чистым. Ну
вот  -  патрулями  все  и  решить  -  проблемы  чистоты  и  благоустройства,
строительства жилья  и  работы жэков,  возведения новых заводов  и  освоения
земель. Может,  вообще  все  власти  разогнать и издавать раз в  пять больше
газет? Что-то там наполеон говорил про четыре газеты, заменяющие стотысячную
армию. Хотя... Тут  же не  идеологическое  поле  битвы. Не успел он додумать
мысли   о  Наполеоне,  как  увидел  сидящего  в  плетенном  кресле   Евгения
Александровича. Рядом на столике в беспорядке внимательного просмотра лежали
разные правды, коммунисты, огоньки и крестьянки в работницами. "Ну и дуб был
тот Наполеон: на стульчике сидел во время сражения. Что ему стоило  хотя  бы
плетеное  кресло возить  за  собой. А ради какого-нибудь  Варелоо можно было
быстро  соорудить  двухэтажный особняк  с  балконом.  Сидел  бы  Наполеон  в
шелковом халате, листал  газеты да время от  времени смотрел  в свою трубу и
отдавал приказы разным  неям и даву.  И не проиграл  бы сражение. Надо знать
толк в плетенных  креслах! Вот, Евгений Александрович все сражения, пусть  и
маленькие, но выигрывает! Евгений Александрович  увидел Сергея поверх очков,
снял  их  (еще один недостаток  Наполеона - не  фига  было в трубу смотреть.
Смотрел бы  в  двойные  очки  -  что  вблизи,  а  что  вдали  - как  Евгений
Александрович,  окликнул его: "А, милейший! Неужели  и вы  на рынок? Вы ведь
вроде  не  обременены?".  Сергей  только  хотел   сказать  ему,  что  пришел
засвидетельствовать почтение,  как вдруг Евгений Александрович сказал: "А не
заглянете ли на минуточку?").  Была у старперных журналистов в семидесятые и
чуть раньше  познакомиться  с этим племенем, "младым" и незнакомым, читавшим
там  разных  Хемингуэев,  Фолкнеров,  Сэлинджеров,  Фитцжеральдов  и прочих,
узнать что-то новое, приобщиться, так сказать, к новым  веяниям. А  у Сергея
был  совсем иной расчет: он понимал,  что у Евгения  Александровича найдется
что выпить. Это очень кстати, поскольку зарплаты осталось еще целых три дня,
наверняка накормят, поскольку часы показывали уже без четверти час (те самые
часы,  с  будильником,  что  он  получил  в  премию  за  свою  "Погоню"). Он
согласился  и  через минуту хозяин его уже встречал у дверей! "Клава! К  нам
гость! Бывший столичный журналист, а теперь  украшает своими творениями нашу
газету.   Лично   выписывал  ему   две   премии!".  Вышла   жена  -  обычная
провинциальная салонная дама не в меру пережженная и выщипанная, но кухарка,
как  оказалась,  столичного  уровня.  Они  действительно  выпили  и  классно
пообедали. Правда, Евгений Александрович пли как минимум в пять раз меньше -
чувствовался  ли  возраст, или -  тот  играл в  трезвость  - Сергею было все
равно: он давно пережил всякое чинопочитание, и появись передним сейчас хоть
сам Генеральный секретарь, в нем ничего не  дрогнуло бы, не шевельнулось. Он
уже понял  и цену человеческой мудрости и дурости, понял все  маски  и самое
главное  -  никого и  нечего  не  боялся.  Что у  нег может отнять  система?
Двухкомнатную  железобетонную  квартиру? Так он вот  уже почти  два  года не
живет  в ней и когда прилетает дня на два чтобы  нарисоваться перед соседями
(наиболее  любопытным  из  них  -  чего  это  его так  долго  не  видно,  он
заговорщицки говорил: "Меня взяли  на  работу в одну секретную экспедицию. К
сожалению,  я  ничего  о ней  рассказать  не могу),  и оплатить коммунальные
услуги, причем, он обязательно заходил в кабинет к самому начальнику ЖЭКа  и
вел с ним разговоры о выполнении  и перевыполнении планов, чтобы этот  дурак
по чьей-нибудь наводке не вывез его барахло на хранение, а квартиру не отдал
кому-нибудь  из  своих  людей,  но  и   в  эти  приезды  он  уже  чувствовал
отчужденность от этой квартиры - еще бы! - здесь прожито всего восемь лет, а
в  других  местах - чуть  ли  не сорок,  да  и не пренадлежал он к  тем, кто
привязывался к своей конуре, чувством, как  собака -  цепью к своей. В конце
концов он в  любой областной газете такие  хоромы  получит в  течение  года,
если, конечно не будет пить и постарается работать на все сто процентов, или
даже  на сто  один. Все равно жизнь  бессмысленна и  только желание казаться
чем-то держит людей на поверхности земли. Нет, не  всегда бессмысленна: есть
в ней  две вещи, разные, но очень важные:  любимая  (по-настоящему любимая!)
женщина и  - искусство. Это от тоски.  Видимо, писал все свои  работы разные
Микельанджело и Караваджо, Тициан и Леонардо. Ну, с теми не все ясно.  А вот
что  многих русских художников  заедала тоска (от бессмысленности жизни!)  -
это он знал точно. А почему пил горькую  автор "Двух гитар"  или как она там
называется? Бессмертный же романс написал. Правда, опять от тоски.
     Тем временем жена Евгения Александровича для десерта накрыла на стол  и
зам. шепнул ей, что  поставить из  выпивки еще. Появилась бутылка "Греми"  -
отличного грузинского коньяка, который  один раз промелькнул даже в открытой
продаже как ночная комета. Сергей  быстро нашел, что делать. Он сказал заму,
практически своему шефу: "А давайте спорить,  что даже  после  этой  бутылки
(хотелось  ее  допить да надо  было  с  чего-то начинать, чтобы выдать этому
приемщику  - халуйских и хитрожопых ужимок то,  что  он заслуживает),  - что
даже  если мы выпьем эту бутылку  до  дна (а Сергей  точно  там должно  было
принадлежать четыреста граммов), я все равно смогу отжаться от пола на одной
руке. Хоть левой, хоть правой)  он не знал о волейбольном прошлом Сергея, не
знал, что в редакции  на спор он легко укладывал руку очередного претендента
на стол, и однажды к нему привели одного культуриста с мускулатурой, которой
позавидовал бы и сам Геракл, и втравили Сергея  померяться силами. Сергей не
без  труда,  но уделал этого представителя боди билдинга, и  левой и правой,
после чего тот  откровенно сказал, что такого  с ним еще не бывало. А Сергей
знал:  эта группа мышц у  него развита отлично. Евгений Александрович принял
слова Сергея  за розыгрыш. Возможно, циркачи  и могут такое.  Но  чтобы  его
работник! Человек, который  не ходит в секцию  (Сергей каждое утро отжимался
по  двести раз, чтобы сохранять  и силу, и фигуру), но зам.  этого не знал и
потому не поверил: "Да вы отжимайтесь без коньяка! Прямо сейчас! А сможете -
бутылка  ваша.  Нет  -  сбегаете   в  ларек  и  принесете  обычный".  Сергей
согласился. Встал, снял пиджак и  на удивление Евгения  Александровича легко
отжался  от пола и на правой, и на  левой  руке.  Тот изумился: "Когда же вы
тренируетесь?". Сергей решил дурачить зама:  "Да я не тренируюсь. Эта сила у
меня - от природы. Наша семья родом из того же села, что и Поддубный. Может,
даже  мы и  родственники".  Зам.  замолчал, потом  попросил  жену  завернуть
бутылку и уложить в полиэтиленовый пакет с  мишкой на боку. Появилась другая
бутылка "Греми".  Они чуточку выпили и Сергей стал думать, чтобы еще  унести
из  дома. "А  знаете что, Евгений Александрович! Давайте посмотрим,  что я с
места подпрыгну до  потолка. При этих его словах  зам. поднял глаза на  свои
потолки в три  двадцать, видимо, вспомнил, как  они с женой  снимают паутину
или  как  трудно  менять лампочки  в  люстре -  приходиться на стол  ставить
табуретку, жена  держит табуретку и только тихо  говорит: "Ради бога,  Женя,
только не спеши. Только не спеши!". И он не  верил, что можно допрыгнуть  до
потолка. А Сергей уже в  десятом классе на спор с разбега доставал  школьный
потолок, но  там  ведь и не три двадцать, а минимум  -  четыре... "А на  что
спорим? - шеф, хоть и пил мало,  но уже  шел на  розыгрыш, или, может, в нем
еще из доначальственных  времен осталось что-то непосредственное, возможно -
даже пацанское. "А на люстру!" - нагло ответил Сергей.  -  Достану потолок -
люстра моя. Не достану -
     остается  ваша!". Шеф настолько  раззадорился, что  даже не спросил - а
что взамен на  кон  ставит  Сергей,  если не  достанет  потолок? Давайте!" -
только  и махнул он рукой. Сергей отошел  от стола  - благо в  комнате  было
метров двадцать пять и была свободная  площадка, где можно прыгнуть. "Эх-ма!
Дорогой Евгений Александрович! Не  знаешь ты, что из-за своих прыжков я чуть
ли  не стал членом сборной СССР! Просто не хотел бросать учебу и становиться
паном спортсменом. А на его игру приходили толпами девки смотреть, когда шла
игра даже между факультетами, не то что между сборными республик. Он шутливо
спросил  зама:  "А туфли  снимать?  Или вы проверите,  нет  ли в  них тайных
пружин?".  -  "Как  хотите", - ответил шеф. Но позвал жену в свидетели сора.
Сергей встал, сконцентрировался и только  чуть меняя положения стоп, прыгнул
зам  и  сам  понимал  - это  не разбег,  иначе не прыгнешь.  Сергей  ладонью
черканул  по  потолку   и  тяжело  дыша  предъявил  доказательство.  Евгений
Александрович  сокрушенно  крутил  головой: "Да  вы,  оказывается,  во  всем
первый!  И  писать,  и отжиматься, и прыгать".  (Это он еще ничего не знал о
женщинах, подумал Сергей.  Ну  и  пусть думает, что тут первые Казанова  или
Дюма - отец). А  зам. Продолжил: "Ну, люстру мы снимать не будем - она вам в
нашем общежитии  не нужна. У вас там все есть.  Обком следит  и  все  там  в
порядке. Но поскольку  вы  ногами чуть сместились  с центра - предлагаю  еще
одну бутылку коньяка. И какого!". Он  кивнул жене -  та  поняла и над столом
через пару мгновений заворачивала "Принца Шатло". (Вот ведь как - а поначалу
кажется  таким  мудаком!  Но слов  держит!  Сергей  еще раз удивился,  как в
человеке мелкое тщеславие уживается с  широкими  и открытыми жестами)... Они
выпили еще и Сергей уже  чувствовал,  что  захмелел что надо. Они говорили о
всякой  чепухе и  Сергей  даже  рискнул рассказать  заму  один из  последних
анекдотов о Генеральном секретаре. Мол, откуда все землетрясения происходят.
Шеф  от души хохотал,  рассказал  в ответ тоже какой-то  не  очень  скромный
анекдот  - в общем, беседа шла легко и  на равных. Ну, раз на равных, Сергей
решил  и действовать  на равных.  Это  должен  был быть  последний парад. Он
попросил разрешения у хозяина: "А можно,  Евгений Александрович, я поздравлю
советский  народ?". - "С  чем?" - удивился шеф. "Да  разве  не  с чем? Ну уж
поверьте - никакой  глупости  я не ляпну с  такого  знаменитого балкона. Это
ведь  почти балкон Кшесинской! А я - повыше Ленина буду. Ну разрешите - один
только разок!". И он,  не  слушая  хозяина, нетвердой  уже походкой вышел на
балкон и крикнул: "Да здравствует советский народ - строитель коммунизма!".
     ...Но почему они  его  заявление рассматривают на свет?  И  одеты - как
врачи - в  белом.  А заявление - черное. Хотя никаким черным оно для него не
было. Еще вечером  к нему прибежал один из новых друзей по рюмке и  сообщил,
что в  городе  говорят (ясно  кто-кто у  власти  и кто ее обслуживает),  что
Сергей выкинул нечто из рук вон выходящее. Чуть ли не  "Хайль Гитлер" кричал
с балкона Евгения Александровича. Сергей поразмышлял и понял - что подводить
ему предпенсионного человека - ни к чему. Он позвонил ему домой и сказал (за
день хмель  выветрился) чтобы он утром  уговорил шефа без  всяких расспросов
подписать  заявление   "по   собственному  желанию".  Чтобы  пресечь  всякие
разговоры. А начальству  наверх  доложить, что  он,  Сергей под мухой  зашел
вроде по делу  к  заму, и пока  тот искал нужные бумаги, вышел  на балкон  и
толкнул речь. Все,  мол, разобрались и  над святыми  для каждого  советского
человека лозунгами никому не позволено ерничать. А шум поднимать - тоже не к
чему. Так оно и вышло. Утром, еще не было девяти, шеф подписал ему заявление
"по собственному желанию", и еще не высохли чернила,  как из обкома раздался
звонок.  Сергей слышал,  "как они  уволили этого хулигана, в нетрезвом  виде
ворвавшегося  в  квартиру  к Евгению Александровичу  и  что  коллектив резко
осудил этот недостойный советского журналиста поступок  (ха-ха-ха!)  - и еще
рабочий  день не начинался  после  выходного.  А там - уши развесили. Или им
только это  и  надо было  услышать?  Обязательны слова, а не дела?  И  когда
Сергей уже заполнил обходной, еще не все в редакции знали,  что произошло на
самом деле.
     Зато Сергей  знал что ему делать на  самом деле: в соседней области, но
она была в  другой  республике, на  региональном  совещании к  нему  подошел
редактор показал большой палец. Через два часа Сергей уже ехал в автобусе  -
что  тут  за  расстояние -  какие-то  сто  пятьдесят  километров).  Редактор
обрадовался  его  приезду,  сразу   назначили  старшим  корреспондентом  при
редакторе  и спросил,  не  надо  ли  выписать  аванс.  Нет, в  авансе  он не
нуждался, - получил расчет и деньги были.
     Коллектив  здесь оказался действительно  замечательным. Все были  ровны
друг с другом, никто ни на кого не клепал) потом он узнает причину), строчки
сдавались  вовремя.   А  редактор  еженедельно   выписывал   кому-нибудь  из
сотрудников премию. Была  установлена  даже своеобразная очередность. И  все
знали, что премия сия предназначена на пропой. И минимум один раз в неделю в
редакции "пили чай" -  для  двенадцати-четырнадцати  участников хватало пяти
бутылок водки,  торта и  конфет  для  немногочисленного  женского персонала.
Особенно не шумели, тут же находили себе занятия  по интересам - кто играл в
шахматы,  люди  с  мозгами попроще  -  в  шашки.  Кто-то заводил  радиолу  с
цветомузыкой  и приглашал  танцевать  одну  из  машинисток, или  зав.отделом
писем.  Пропивали здесь и премии к  праздникам, к  дням рождения,  но,  надо
отдать  должное, часто  скидывались и  на  свои  трудовые. Спокойно все так.
Неужели  вот  так  спокойно  начинаешь  окончательно   спиваться?  Может,  и
матушка-Русь вот спокойно, буднично, правда,  без всяких премий, (а иногда и
с ними), но чаще  - за счет  самогона,  квасила и квасила и становилось  это
нормой жизни, и во время поездок по  России (особенно - к матери и тетке) он
не  раз сталкивался с тем, что местные открыто презирали  тех, кто  не пьет.
"Не  наш  человек", - говорили.  Но Сергей везде показывал класс  и наспор с
одним трактористом  они выпили по  полтора литра самогонки. Как не умерли? -
загадка. Хотя он после той попойки ни фига не помнил.
     Общежитие  редактор  ему  выделил классное -  две комнаты,  мебель.  Но
Сергей все чаще  стал замечать, что возвращаясь под  киром из редакции,  он,
открывая дверь, зачем-то вслух говорил: "А я знаю, что дома  у меня никто не
прячется!". Одиночество в замкнутом пространстве становилось  для него самым
неприятным  моментом. Он все  время чувствовал напряженность, словно  кто-то
мог прятаться под кроватью или в туалете, и  он  не  раз ругал себя, что для
того, чтобы успокоиться, он осматривал  всю квартиру. Если  был не слишком в
залете. Тогда он падал  на кровать и  тут  же  вырубался,  и  проснувшись по
туалетным  делам,  уже  не гасил  свет.  Он заметил, что чувство непонятного
страха  беспокоит  его только по  ночам - днем  он  и  один  чувствовал себя
отлично, иногда даже  отсыпался, когда ночная  тревога  заставляла его бдеть
часа три-четыре со  светом, пока не начинало рассветать. Хорошо, когда рядом
была  женщина.  Тогда  он ничего  и никого не боялся, и если  бы  даже в дом
полезли громилы, он бы уложил их всех и не один нерв  у него не дернулся бы.
А  так...  Мистика  какая-то.  Особенно  тревожными   были  ночи,  когда  он
просыпался  после того, как видел  кого-либо из умерших  близких. Однажды он
посмотрел на часы - было ровно  три  часа ночи.  Двенадцать  по московскому.
Сразу вспомнились все страшные детские сказки про то, что покойники приходят
точно  в полночь, и Гоголь вспомнился со своими страшными повестями, и  весь
напрягся. И действительно -  в дверь настойчиво позвонили.  "Кого это  черти
могут принести в полночь", - подумал он, ничуть не пугаясь. Если даже  они с
ножом - не  успеют размахнуться. Вряд ли среди них  есть чемпионы республики
по боксу. А поэтому  он спокойно подошел к дверям  и  открыл их.  Там стояли
отец  и  дедушка  по  маминой  линии. Они  начали торопливо  и  даже  нервно
открывать дверь: "Сколько  тебе можно звонить! Разоспался!". И, недовольные,
прошли в  большую комнату.  Дедушка сел в угол дивана, а отец  -  в  кресло.
"Ничего  тут у  тебя.  Как  всегда  -порядок",  - похвалили отец. "Плохо  ты
встречаешь гостей, плохо", - пожурил дедушка. Отец сказал: "Может, мы зайдем
в другой раз, когда он будет лучше  готов?".  Не успел  отец договорить этой
фразы,  как  резко зазвонил  телефон. Он извинился и пошел  в другую комнату
ответить, не зная, кто это придумал его разыграть в полночь. Пьют, наверное,
где-нибудь  и решил  ему  звякнуть.  Он открыл  глаза и  понял,  что телефон
действительно звонит. Он схватил трубку и услыхал ласковый незнакомый голос:
"Котик!  Да  ты  никак  спишь? Разве в такое время спят  настоящие  мужчины?
Сергей схватился за часы - они  показывали ровно три ночи. А я  то  думала -
позвоню ты  сразу пришлешь за мной такси. Сергей сказал: "Два, а не одно", -
положил трубку и отключил телефон. И тут только до него  дошло, что  дедушка
умер уже лет двадцать назад, и отца нет несколько лет. У него мурашки  пошли
по  телу. Он боялся  пойти в  ту комнату  и посмотреть.  Но  пересилил себя,
включил сначала свет в коридоре, глянул на часы - они  показывали пять минут
четвертого.  Открыл дверь взял и  включил свет. Нет, комната  была пуста. Он
подошел к входной двери.  Она не была, как обычно, закрыта на цепочку уходя,
они могли ее  просто захлопнуть за  собой  с  ужасом  от этой нелепой  мысли
подумал  Сергей. Он  ведь  не верил  ни в  какое воскресение отцов,  никаким
колдунам и прочему. Но в большой  комнате сидеть не мог. К счастью,  один из
знакомых добыл  ему пачку элениума. Он выпил сразу две  таблетки и  пошел на
кухню. Закурил.  Сидел, и постоянно  слушал, не раздаться ли  подозрительный
звук из зала. "Может,  у  меня завелся барабашка?"  - подумал он. И  тут  же
услышал скрипучий звук. Он бросился  в зал,  ожидая самого худшего. Нет, тут
все в порядке. И лишь спустя короткое время  он заметил, что дверцы серванта
чуть  приоткрыты. Он похолодел, хотя отлично помнил, что  дверцы произвольно
открываются  и  как  подложил  кусочек газеты  и уже  почти  плотной  дверью
коробку, отметив  про  себя, что  припертая  коробка,  оказывая  давление на
дверцы, может открыться. Но он очень спешил и хотел все переделать  потом. И
вот они открылись... Тем не менее он еще раз обошел всю квартиру, заглядывая
везде,  куда  можно,  закрыл  дверь на цепочку и лег, не  выключая  света  и
включил  "Спидолу".  Нашел  спокойную  музыку  и  почти  успокоившись,  стал
вспоминать  обитателей Тавиль-Дары.  "Неужели меня  повело?  И  свои  дни  я
закончу там, с успокоительными уколами? Тем более он вспомнил, как пришедший
сегодня дедушка лет тридцать назад рассказывал про разных своих чудаков тем,
кто развлекал товарищей по домино до  того. "А что? Вы не верите? Да у меня,
двоюродная сестра в деревне  среди дня  пряталась от всех. Все  ей казалось,
что кто-то  гонится  за  ней".  Сергей  со временем  вспомнил этот рассказ и
подумал, что по  этой самой  икс  игрековой хромосомной теории он, возможно,
унаследовал болезнь от бабки? И что стало с бабкой? Его тогда эти вопросы не
волновали, а когда стали волновать, деда давно не был на свете.
     Уснул  он с первыми лучами солнца и решил выспаться, прежде чем  пойдет
на