нькие черные глазки председателя внимательно пошарили по палинскому лицу. Палин подумал, что темнить и тянуть здесь нечего, да к тому же, кажется, и Сонечка неважно себя чувствует. Как бы не приступ... -- Я начальник отдела радиационной безопасности нашей атомной электростанции... Щеки председателя снова смешно запульсировали, будто он играл на трубе, и откуда-то изнутри полился наполненный дружескими интонациями булькающий на этот раз бас. -- Очень рад! Очень приятно! Палин протянул ему свою сильную большую руку, и председатель свободно утопил ее в своей огромной ладони. -- Я вас слушаю, дорогой... -- и почему-то добавил: -- коллега... -- Мы льем радиоактивную грязь в море... -- Палин силился вспомнить имя-отчество председателя: кажется, Дмитрий Андреевич... -- Алексеич... -- с хитрой улыбкой пробасил мэр. -- Так вот, Дмитрий Алексеевич, льем, -- повторил Палин и вопросительно глянул на председателя, начиная соображать, что здесь тоже, видимо, пахнет проколом. -- Льете? Ну, что ж -- где пьем, там и льем... Лес рубят -- щепки летят... -- Председатель откинулся на спинку, казалось, игрушечного кресла, сильно скрипнувщего, и от души расхохотался. -- Кто же вам приказывает лить-то?! -- спросил он, вытирая слезы и видя, что Палин суровеет. -- Начальство! -- Что ж, начальству виднее! -- сказал мэр и снова расхохотался. -- Нет, кроме шуток... -- Успокоившись, он наклонился к Палину, задал новый вопрос: -- А разве нельзя, извините мою необразованность, не лить? -- Можно... -- Палин оживился. -- Можно, но для этого надо остановить атомную электростанцию... -- Остановить атомную станцию?! -- переспросил Дмитрий Алексеевич. -- И надолго? -- На три-четыре месяца, пока не будет введен блок спецхимии в полном объеме. Лицо председателя стало и вовсе серьезным. Он взял со стола свежий номер газеты. -- Вы не смотрели?.. Вот, пожалуйста... -- он зачитал: "Сверхмощная АЭС... Первая в Европе..." Если не в мире... -- добавил он уже от себя. -- И это наша с вами электростанция... Я, например, горжусь, что Советская власть в моем лице тоже причастна к этому подвигу... Это прекрасно, знаете... -- Председатель заглянул пытливо в глаза Палину, пытаясь что-то понять. -- А что, это столь опасно?.. -- спросил он приглушенно, и жирная кожа его обширного лба собралась не морщинами, а разноглубокими ямками. -- Небось все это распадается, или как это у вас там... Но я вас понимаю... -- Лицо его продолжало оставаться серьезным. -- Вы взрослый человек... Сколько вам лет?.. Сорок три?.. Я на двадцать лет старше... В сорок три я был столь же горяч... Словом, я не хочу сказать, что надо лить в море... Но вы меня понимаете... -- Нет, не понимаю. Председатель снизил голос до шепота. -- Мы кормимся около вас. В этом все дело... Палин посмотрел на собеседника с изумлением, испытывая в то же время странное ощущение, будто он со всего маху ткнулся в комнату, туго набитую ватой. Он туда, а вата его оттуда... Будто издалека, услышал он булькающий, с мягкими интонациями бас: -- Скажите, пожалуйста, а насколько опасна ваша АЭС для местной, так сказать, популяции человеков? Для городка нашего, например... Лучи-то ваши достигают домов? На этот раз расхохотался Палин. И тут распахнулась дверь, и в кабинет влетела встревоженная секретарша: -- Гражданин, вашей жене плохо! Ощутив, как у него вдруг перехватило дыхание, Палин, сшибая стулья, кинулся в приемную. -- Сонечка! Что с тобой?! Милая!.. Смертельно бледная, жена его все еще сидела, откинувшись на спинку стула. Побелевшие губы конвульсивно вздрагивали. Она очень часто и прерывисто дышала. "Приступ!" -- мелькнуло у Палина, и он на мгновение растерялся. -- Вова... -- еле слышно сказала Соня. -- Мне плохо... Я хочу домой... Домой.. Он будто только и ждал этих слов. Схватил ее на руки. Она показалась ему легкой, как перышко. Как тогда в лесу... Очень давно... Она стыдливо отстранялась. А он бережно нес свою Соню и то кружился с нею на месте, весь распираемый все прибывающей силой, то подолгу шел, испытывая глубокую радость. Соня тихо смеялась. Счастливыми глазами смотрела на Палина. Он покачивал ее в руках, словно баюкая. Она закрывала глаза и будто засыпала. Но веки вздрагивали. Видно было, что она силится держать глаза закрытыми. Когда вспыхивало солнце в кроне деревьев, Палин видел тонкие, ветвистые и очень нежные прожилки на ее веках, и такой она казалась ему в эти мгновения хрупкой и беззащитной, так переполнялось его сердце желанием защитить и сберечь ее, что ком подкатывал к горлу и он ускорял шаги. Потом она широко открывала глаза и отрешенно смотрела в небо. Наверное, в эти минуты ей казалось, что зря она так быстро доверилась, что неизвестно, как еще все будет... Очень тихо она спросила. -- А ты любишь меня?.. Это правда?.. Он молчал и только сильнее прижимал ее к себе... ...На какое-то мгновение перед глазами Палина мелькнула огромная фигура председателя, заполнившая весь проем двери. Щеки мэра вздрагивали. Он что-то булькал. Но Палин не слышал уже ничего. С женою на руках он выбежал на улицу. Волосы упали на лоб, в глазах застыла боль. Он бежал, как лось, огромными прыжками, большой, сильный До дому было недалеко. Прохожие шарахались в сторону и смотрели вслед ему кто с улыбкой, а кто с тревогой. Он бежал и шептал -- Сонечка!.. Сонечка!.. Сейчас, сейчас, потерпи!.. Дома он положил ее на диван. Встал на колени. -- Как ты себя чувствуешь?! -- У меня холодеют ноги... -- сказала она чуть слышно. -- Сейчас... Сейчас... Грелку... Валокордин... Неотложку... Он вскочил, ощутив дурную слабость в ногах. Бросился к телефону. Вызвал скорую... Взгляд его скользнул по часам. "Семнадцать ноль-ноль... Через час из садика забирать Сашку..." Вбежал в комнату, держа в руке мензурку с лекарством Соня лежала неподвижно. Рот чуть приоткрыт. Глаза спаяны. Страшная догадка оглушила его. -- Соня-а! -- крикнул он надломившимся голосом. Бросился перед нею на колени. Прижался ухом к груди. -- Соня-а! -- снова закричал он, судорожно хватая ртом воздух. Смертельно бледная, она с трудом приоткрыла глаза. -- Ну вот видишь, -- сказала она совсем тихо. -- Меня уже не хватает на эту жизнь... -- И, помолчав, добавила: -- Не могу жить... Не хочу жить, Вова... Он лихорадочно сжимал ее похолодевшие руки, грел их поцелуями и шептал: -- Надо жить, Сонечка, надо, надо... 1979 г.