---------------------------------------------------------------
     © Copyright Дмитрий Мирошник
     Email: natasham@ihug.com.au
     Date: 21 Aug 2001
     Date: 15 Aug 2002
---------------------------------------------------------------



     Милане Кудрявой
     моему интернетному другу
     невидимому и доброму
     Д.Мирошник



     Стояло  в  нашем доме  старое  пианино. Купили  его  когда-то  Наташины
родители, чтобы училась  их  старшая дочь музыке.  Наталья закончила детскую
музыкальную  школу,  и я  еще застал то  время,  когда  она довольно бодро и
уверенно била по клавишам, не отрывая глаз от лежавших на пюпитре нот. С тех
пор музыкой она не занималась, но какие-то  навыки у нее остались. Во-всяком
случае, иногда она в каком-то душевном порыве может сбацать "Цыганочку".
     Жизнь шла  своим чередом. Работа,  маленькие дети, очереди в магазинах,
суровые будни семейной женщины сделали свое дело - музыка отдалилась. Но вот
Юлька пошла  в  школу, и  Наташа вспомнила  про  пианино.  Мои  скептические
замечания   относительно   целесообразности   музыкальных    уроков   дочери
натолкнулись на гневное  "Ты ничего не понимаешь! Это -  на всю  жизнь!".  Я
понял,  что  меня  могут причислить к  шарлатанам. Мне  совсем не  улыбалось
приобрести  имидж  врага культуры. И  не  то, чтобы  мне  стало стыдно, но я
понял, что у совершенства предела нет... Ладно.
     За все  дела  Наталья берется  основательно,  фундаментально.  Пробежав
порхающими руками по  клавиатуре, она  тоном, не  предусматривающим  никаких
возражений, заявила:
     Пианино расстроено. Надо вызывать настройщика.
     Что  такое  советский  сервис -  вам  объяснять  не  надо.  Не  слишком
навязчивый.  В  тощей телефонной  книге  настройщиков  пианино  вырезали как
класс. Возможно, что еще в  гражданскую войну. Наташа поделилась своим горем
на работе. Вычислительный центр, где она работала программистом и где я имел
счастье ее встретить,  был в основном  коллективом  женским. Там, конечно, и
работали. Но там и говорили. Много. Часто. О себе. И обо всех тоже.
     А  зачем  тебе  искать   настройщика?  Попроси   Козловского!  Он  всем
настраивает пианино. И денег за это не берет!
     И Наталья попросила Козловского...

     Бывают  на свете  люди, которые располагают  к себе с первого  взгляда.
Достаточно  взглянуть  в  эти  голубые,  по-детски  наивные  честные  глаза,
услышать добродушный и откровенный смех и все - он взял тебя тепленьким.

     Юрий Арсеньич Козловский работал в нашем конструкторском бюро в бригаде
прочности и был специалистом по шестеренчатым  передачам. В любом  двигателе
до чертовой матери всяких  шестерен, и у Козловского работы  хватало. Он был
из "первого  призыва" - пришел  работать в ОКБ  в год  его образования после
окончания института,  был  старше меня лет на десять, и так же, как я, много
курил. Держался  он очень просто,  и никак не давал понять,  что между  нами
более  десяти лет сроку. Это был среднего роста ослепительно рыжий худощавый
человек с веснушками на лице и в профиль напоминал сидящего на ветке  грифа.
Это сходство придавала ему его шея, сложенная полупетлей.
     Весь рабочий день  Арсеньич сидел за своим рабочим столом и тарахтел на
персональном   "Reinmetal"  -   электроарифмометре.   Считал   разнообразные
шестеренки. Считал  и вписывал результаты  в огромные таблицы, которые своей
длиной  напоминали  простыни.  Он  был  отличным  специалистом,  но  обладал
гипертрофированной  боязнью  ответственности.   Чтобы  приступить   к  своим
расчетам, он занудно требовал от всех абсолютно достоверных исходных данных,
по  нескольку раз обходя  с одними и теми  же вопросами всех расчетчиков. Он
отбивался от всех обязанностей, не связанных с его расчетами, и не оставался
за  начальника бригады,  когда тот уезжал в командировку, хотя по возрасту и
опыту был вторым в бригаде после него. Если ему поручалось оформить какой-то
документ, он  скрупулезно  следил,  чтобы  число визирующих подписей было не
меньше требуемого и не  успокаивался до  тех пор, пока не убеждался, что всю
ответственность за последствия он  разделил  со всеми возможными кандидатами
на наказание.

     Какие  деньги?  - удивился Арсеньич,  когда Наташа обратилась к нему за
помощью. - Разве ты не знаешь, что я деньгами не беру?
     А чем берете?
     Только водкой и пельменями! - это было сказано со смехом.

     Он пришел к нам домой в субботу в полдень. Был  солнечный осенний день,
но на улице было  холодно.  Арсеньич  снял пальто, достал из него  ключ  для
колков, небольшой молоточек и камертон. Мы провели его в комнату, где стояло
пианино.  Никогда  до этого я не  видел, как работают  настройщики. Арсеньич
поднял крышку пианино, посмотрел на фирменный знак.
     "Красный Октябрь". Неплохая марка, неплохая.
     Он сел на стул у инструмента и наиграл какую-то мелодию. При этом  лицо
его перекоробила гримаса неудовольствия.
     Да, запущенный инструмент. Много работы будет.
     Наталья  смущенно начала оправдываться.  Мол, мы тут долго не жили,  на
пианино никто не играл...
     Ладно, давайте посмотрим на деку.
     С  этими словами Арсеньич ухватился за пианино и стал отодвигать его от
стены. И вдруг расхохотался.
     Да у вас тут целый продсклад!
     На  задней   стенке  пианино  вдоль  всей  его  ширины   висели  косицы
золотистого репчатого лука, чеснока, на нижней доске за декой стояли банки с
соленьями, вареньем,  полиэтиленовые  мешочки  с  сахаром, гречкой,  манкой,
мукой,  рисом, макаронами. У нас не было в квартире кладовки, и Наташа нашла
для   наших   припасов   такое   экзотическое   место.   Это   были   трофеи
продовольственной  войны. Тут хранилось все, что удавалось добыть в жестоких
очередях, в длительных походах по всем продовольственным точкам района...
     Мы суетливо начали очищать рабочее место для лекаря атрибутов культуры.
Наташа  приволокла  пылесос  и  добросовестно  вычистила  все  уголки  этого
музыкального ящика. Я помогал Арсеньичу. Мы сняли с пианино все стенки и оно
стало напоминать стыдливую женщину на медосмотре.
     Арсеньич  работал и рассказывал. Я был благодарным слушателем, мне было
интересно. Он внимательно осмотрел деку и не нашел на ней трещин.
     Это хорошо! Потому что, если на деке есть трещины -  все, пианино можно
выбрасывать.
     Осмотрев все колки, он не обнаружил разбитых и тоже был доволен. Струны
тоже оказались целыми.
     Ну, тогда мы управимся быстро!
     По-моему, одна клавиша западает - сказала Наташа
     Это - ерунда. Сначала надо настроить...
     Трехлетний Ромка бегал по квартире  со своими проблемами и  заботами  и
отвлекал Наташу. Ей тоже было интересно смотреть на работу Арсеньича.
     Арсеньич ударил молоточком по камертону и одновременно  по клавише "ля"
во  второй октаве. Затем ключом  подтянул колок. Он  повторил эту  процедуру
несколько раз, пока не остался доволен. База была отстроена.
     Арсеньич, а как ты определяешь, что добился совпадения?
     У меня слух абсолютный, можешь мне верить.
     Он начал настройку остальных струн. Их было много. Он провозился с ними
часа два. Наталья уже несколько раз прибегала из кухни.
     Ну что, можно запускать пельмени?
     Не-е-т. Погоди еще. Уже немного осталось.
     Я уже третий раз воду подогреваю...
     Сейчас, сейчас...

     Мы собрали  стенки, поправили  рычаги  на  молоточке  запавшей клавиши,
подклеили две  матерчатых полоски на других  молоточках, и Арсеньич, потирая
руки, сел за пианино и  сыграл бравурный  марш.  Наташа прибежала на музыку,
засмеялась, обрадовалась. Звуки были сочными, чистыми, красивыми, словно это
было не  наше старенькое пианино,  а концертный "Стейнвей". Арсеньич, согнув
свою шею  в еще более крутую полупетлю, старательно и  в  то же время как-то
непринужденно извлекал из нашего недавнего продсклада чарующей силы звуки.
     Наталья! Водку давай! Запускай пельмени!
     Я сейчас!
     Арсеньич  играл.  Он играл  красиво.  Это были импровизации.  По  всему
чувствовалось, что  ему  понятна и  доступна эта красота,  что ему  нравится
извлекать нечто осмысленное совсем на другом,  но очень информативном языке.
Почему нас так волнует красивая музыка? Как мы определяем, какими критериями
пользуемся,  отделяя  красивое  от  некрасивого  в  музыке?  Мы  говорили  с
Арсеньичем о музыке. Нас перебила Наташа:
     -Все готово! Давайте за стол!
     На столе стояло  наше самое большое  блюдо с пельменями. Извлеченная из
морозильника бутылка водки покрылась матовой  влагой. Мы разлили по  первой.
Наташа  выпила  с нами. Арсеньич сказал,  что  пианино  у нас хорошее, и что
новая настройка ему понадобится  еще не  скоро. За это мы  выпили по второй.
Наташа  снова выпила  с  нами. Мы  съели все пельмени  и Наталья побежала на
кухню запускать следующую партию.
     Мы  с Арсеньичем  покурили, и он  снова сел за пианино. Теперь  это был
Бетховен с  его "Застольной".  Прибежала  Наташа и  присоединилась. Закончив
песню, мы налили по третьей  и выпили, не дожидаясь, пока  Наталья  принесет
пельмени. Наталья эту рюмку пропустила.
     Все последующее я вспоминаю уже с трудом.
     Что мы  выпили вторую бутылку водки, это я помню точно. Помню, что была
и  третья,  но  вот прикончили мы ее  или нет - уже не  помню. Мы съели  все
пельмени,  что Наташа запасла на этот  случай. Ей тоже хотелось попробовать,
как звучит под ее руками только что  отстроенное пианино, и она чередовалась
с  Арсеньичем -  они сменяли  друг  друга, едва один успевал закончить  свою
мелодию. Подогретый выпивкой и возникшим шутливым музыкальным соревнованием,
Арсеньич увлекся и стал похож на салунного  тапера из американского боевика.
В  зубах  он держал дымящуюся  папиросу, и,  морщась  от ее дыма,  умудрялся
сквозь  стиснутые  зубы  извлекать  из  своего  горла  лихие  слова  озорных
куплетов. Мы  пели, играли  на  пианино, и  даже  плясали. Нам было весело и
хорошо.  Были  и  перерывы, когда мы просто сидели и разговаривали. Я помню,
как Арсеньич,  глядя на Ромку, который возился  в углу  со своими игрушками,
вдруг рассказал нам историю.

     Когда его жене было 42 года, врачи нашли у нее рак молочной железы. Еще
и  сейчас  это сообщение трагично для любой женщины. Можно  представить, что
пережила его жена тогда. Как минимум это грозило ампутацией груди, а не то и
смертью.  В доме царила тоска. Арсеньич стал изучать медицинскую литературу.
Он  не  мог оставаться  безучастным в ситуации, когда его жене грозила беда.
Ему  не  верилось, что положение безнадежно.  И он нашел сообщение какого-то
практического врача, у которого пациентка избавилась от рака молочной железы
после того, как забеременела и родила.  Он показал  эту  заметку  жене.  Они
посоветовались  и  решили  попробовать.  У них  уже была  взрослая дочь  лет
восемнадцати, студентка, и больше рожать детей они не  планировали. Рожать в
42 года  -  дело рискованное, но другого выхода не было. Она забеременела  и
родила сына. Опухоль пропала бесследно!
     Я ей  говорю: вон  твой  спаситель  ползает...-  Арсеньич  засмеялся. -
Сейчас ему уже скоро пять  лет будет. Но слухом не в меня пошел - медведь на
ухо наступил. Ну да от спасителей этого не требуется...
     Мы выпили за спасителей.
     Водка делала  свое коварное  дело. Разговор  принял характер мозаики  -
музыка, еда, выпивка, дети, работа и почему-то война. Арсеньич вспомнил, что
провел  всю войну в своем родном Бирске. На всю  жизнь ему запомнилось,  что
вся его семья - мать, брат и он, Арсеньич - сумели выжить только потому, что
его бабка  за несколько  лет  до войны  по  какой-то  странной  крестьянской
привычке  складывала в огромный сундук, что  стоял в сенях, хлебные  корки и
куски недоеденного за столом хлеба. Со временем  они превратились  в крепкие
сухари и наполнили сундук до краев. В войну эти сухари спасли им жизнь...
     Наташа уже в который раз запускала  свежую  партию  пельменей, а мы все
ели и пили. Арсеньич любил пельмени. Я тоже был не дурак покушать.
     Наесться пельменями - это когда на первом сидишь,  а  последний в горле
торчит... -  Арсеньич  произнес это с видом знатока и  серьезно. Я верю, что
такое с ним случалось...
     Как  водится  в  пьяных  компаниях,  когда  все   изрядно  нагруженные,
разомленные, пошли в ход анекдоты и истории. Арсеньич был в ударе.
     Ты же знаешь Рувима Лебского из бригады форсажной камеры? Мы  с  ним на
одном курсе учились. В  те время общежития у института  не было, и  мы с ним
снимали  комнату у одной старушки. Было у этой комнаты важное преимущество -
отдельный  вход.  Приходили  часто заполночь.  Дело  было  на третьем курсе.
Мне-то двадцать лет было, а Рувим постарше меня года на три. Он  после армии
в институт пришел.За  девками, конечно, бегали. Бывало, что и  домой к  себе
приводили. Бабка терпимая была. В нашей комнате  две кровати  стояли- моя  и
его. Его - за печкой. Как-то раз я уже сплю в своей кровати, а он приходит с
девушкой.  Знал  я  ее  -  медсестрой  в  больнице  работала.  Тихонько  они
раздеваются  и  ложатся  в  его  постель.  И  начинаются  у  них  постельные
баталии...  Разбудили  они  меня,  но я  виду не  подаю,  чтобы им  кайф  не
испортить. Всю  ночь он ее жарил! Мне уж интересно стало, сколько же человек
может? Одиннадцать раз я насчитал! Уже потом, кода сам женился, вспомнил про
этот случай и  решил  проверить, что  у  меня  получится.  На  рекорд пошел.
Выступал,  как  спортсмен!  У  жены  глаза на лбу были,  но терпела.  И  что
думаешь?  Шесть раз -  и все, не  смог больше. Личный рекорд поставил.  Зато
получил стойкое отвращение к сексу. Стойкое! Правда, только на два дня!
     Арсеньич захохотал, довольный своей шуткой.
     Отвращения к  сексу я  еще  не  испытывал.  Может быть потому,  что  на
рекорды не ходил. Но Арсеньичу я верю.

     Юлька играла на пианино  все время, пока училась в музыкальной школе. И
настройки для него после Козловского уже не требовалось...







     Это  было  первое за восемь  лет  собственно путешествие. До  этого  мы
отваживались только на однодневные радиальные набеги на  окрестности Сиднея.
Мы начинали  робко, под влиянием непреодолимого желания поглазеть  на  новые
места, на удивительную природу, на могучий океан...
     По  мере  того,  как мы стали  чувствовать себя  увереннее  за  рулем и
поверили  в  нашу  старенькую "Торану", мы стали  понемногу, потихоньку  все
больше удаляться  от  Сиднея.  Иногда мы ездили  вдвоем  с  Наташей, но чаще
вместе с  друзьями, такими же совками. Мы заранее определяли конечные  точки
наших вылазок. Обычно это  были  просто новые  места  на удалении 100 -  150
километров  от города,  где  имелись  какие-нибудь достопримечательности. Мы
добирались на  севере  до Госфорда с  его  удивительно живописно  изрезанным
побережьем, напоминающим скандинавские фиорды,  красавца Терригала  ,  где в
одном месте сошлись лесистые горы,  прекрасные пляжи и курортный комфорт; На
западе мы  достигали  Оберона с  его сосновыми  "лесопосадками",  в  которых
иммигранты-славяне,  знающие  толк в  этом деле,  дважды  в  год  (апрель  и
октябрь) устраивают грибную охоту. На юге мы добирались до Кайамы, где давно
застывшая  вулканическая лава  причудливым  козырьком  нависла  над бушующей
водой,  и в  сильный прибой потрясающей  красоты  фонтан  выбивается  сквозь
природой сделанное отверстие...
     Это были  однодневные поездки  в  уикэнд  - мы выезжали  рано  утром  и
возвращались  к  вечеру. Когда  все окрестности были изъезжены  и радиальные
вылазки  уже  не  приносили  ничего  нового,  мы на  какое-то  время  вообще
перестали выезжать  за город. За это время  мы сменили  две  машины,  и наша
последняя выглядела междугородным крейсером. Это был "Ниссан" - 280С.  В ней
приятно  путешествовать. Но  мы бы еще  долго  не решились двинуть в дальнее
путешествие, если бы не Клеванские.
     Они  оба  - Саша и Таня - в  Австралии  с 79-го года, старожилы. Оба из
Риги.  Он   -  инженер-кораблестроитель,  работал  в  Северодвинске.  Она  -
врач-терапевт. Мы подружились, когда  выяснилось, что  он  интересуется моим
изобретением и у нас много  общих интересов. А наши  жены очень подошли друг
другу. Редкий случай.
     Саша  - человек энергичный и заводной. Это ему принадлежит идея поехать
на Кристмас-холидей куда-нибудь подальше и недельки на две. Меня уговаривать
было излишне.  Жиклером  была  Наташа. Но когда  Таня присоединилась  к нам,
мужчинам, слабое натальино сопротивление было сломлено, и мы стали обсуждать
детали.
     Надо сказать, что индустрия туризма в Австралии развита очень хорошо. Я
не  знаю,  как  обстоит  дело с туризмом в  Италии  или Франции, но как  это
делалось  в России, я  знаю хорошо.  Так  вот -  небо и  земля. Любой клочок
австралийской земли  орет  с многочисленных  рекламных проспектов  -  посети
меня!  Сведения о  любой точке Австралии,  как  объекте туризма,  ты  можешь
получить бесплатно в любом турагенстве. Тебе дадут кучу красочных буклетов с
описаниями туристических достопримечательностей,  адреса и телефоны гостиниц
и отелей с указанием стоимисти номера, стоимости аренды автомобиля, перечнем
услуг,  наличием  теннисных кортов, бассейнов, кондиционеров,  гольф-клубов,
казино,  путеводители и карты,  да  такие  подробные, что на  них могут быть
указаны даже отдельные  дома и столбы линий  электропередач. Кроме того, там
указывается ,  какое время года является  самым "сезоном", когда цены на все
максимальны (обычно, это Кристмас).
     Вначале мы хотели поехать в Тасманию. Это очень  интересное место. И по
своей природе, и  по истории. Мне еще было интересно другое  - так далеко на
юге я еще никогда в жизни  не  был. Поскольку вопрос о стоимости путешествия
был не последним, мы  оценили тасманский вариант как  трудно осуществимый  -
стоимость паромной переправы с материка до острова съедала почти треть наших
финансов.   Кроме  того,  альтернативный  вариант  -  добраться  до  острова
самолетом -  не  проходил: все билеты на самолет были распроданы задолго  до
нашего  решения. Тут живут люди благополучные,  и свой отдых  они  планируют
заранее ...
     И тогда я предложил  поехать на Барьерный Риф. Идея нашла  отклик, и мы
стали думать, как лучше это сделать. Решили  ехать в автомобиле. В одном или
в двух? У каждого из нас есть  права, каждому приходится ежедневно сидеть за
рулем, и  проблема  усталости  решается просто  -  меняется водитель.  Но до
Барьерного Рифа  более 2000  километров. На бензин потратишься здорово,  а в
одной машине нам вчетвером разместиться  просто. Решили  - в  одной. Чьей  -
нашей  или в  машине Клеванских?  У них - две: "Ягуар" и "Ситроен".  У нас -
"Ниссан". Надо было выбирать.  "Ягуар"  прожорлив,  к  тому же  у него плохо
работал  кондиционер.  "Ниссан" или  "Ситроен"? Мы  предполагали, что  можем
встретить  по  пути  дороги с  ухабами и  бездорожье  или  глубокую  воду. У
"Ситроена" есть устройство для автоматического изменения величины  дорожного
клиренса.  Это  решило  вопрос в пользу  "Ситроена". Кстати, бездорожья  или
глубокой воды мы так и не встретили.
     Было начало декабря, и  мы  уже собрали все  необходимые карты, выбрали
минимум  одежды  из  гардероба,  запаслись  фотоаппаратами  и  пленками.  Мы
двинулись в путь 16-го. Практически это был австралийский вариант "дикарей".
Решили,  что   будем  действовать  по  обстоятельствам.  Но  для  начала  мы
забуковали номер в частной гостинице в Нусе, что примерно в ста километрах к
северу от Брисбена. Это мы сделали по телефону из Сиднея.
     За  свою жизнь я проехал столько,  что любая новая дорога не вызывает у
меня никакой  эмоциональной  дрожи.  И тут не было ничего  особенного, кроме
осознания, что я еду туда, где еще никогда  не был. А вот к этому  чувству я
никогда относиться спокойно не мог.
     Саша - опытный водитель, не то,  что я. Мой  семилетний стаж водителя -
ничто  в сравнении  с  его  опытом. Ему  нравится водить ночью.  Мы  выехали
поздним вечером, когда движение  на улице затихает,  и можно гнать на полной
скорости. До  Брисбена по Pacific  Hwy  ровно 1000 километров. На "Ситроене"
есть автомат постоянной скорости.  Поставили его на 115 км/час и погнали. Мы
промчали эту  тысячу  за 11 часов, сделав  один перерыв на ночной ужин в Мак
Дональдсе и заправку. Мы успели до заявленного времени (13 часов) объявиться
в  гостинице в Нусе. И сразу окунулись в атмосферу бездельного отдыха, когда
ты еще  не  в состоянии отойти  от рутинных будней с их регулярными, ставших
рефлексом, занятий, но медленно перестраиваешься на радостное возбуждение от
предвкусия чего-то необычного, нового, неизведанного. Мы  собирались прожить
в  Нусе  2-3  дня  и  двинуть дальше на  север. Но  в эти дни мы планировали
посетить  Fraser Island -  самый  большой  в мире  песчанный  остров. ЮНЕСКО
занесла его в список охраняемых творений  природы.  Австралия  объявила  его
Национальным  песчаным   парком   и  запретила  на  нем  любую  коммерческую
деятельность, кроме туристической.
     Созвонились по телефону  с турагенством. Наутро за нами заехал автобус,
в котором уже сидели человек  20. Шофер был по совместительству и  гидом. Он
комментировал все, что попадалось нам  на  пути. И  чувствовалось,  что  эта
работа ему не в  тягость. Мы проехали километров 50 до  пролива, отделяющего
остров от  материка.  Заехали на  паром,  где  нас  всех угостили  кофием  и
печеньем, и через 15 минут мы выехали на остров.
     Я видел раньше песчаные пляжи. Их было много. Но я еще никогда до этого
не видел, чтобы  полоса  песка шириной  сто  метров,  ограниченная  с  одной
стороны  невысокими  лесистыми  холмами,  а с  другой - океанским прибоем  ,
тянулась  более 300-от километров. Весь периметр  острова представлял  собой
величественную  картину  стыка стихий  - воды  и земли. А  между  ними лежал
влажный песок, за который обе они боролись миллионы лет с переменным успехом
- в отлив песок  принадлежал земле, а в прилив  вода покрывала  его целиком,
подступая к самым холмам...
     Земля  скрывалась  под  водой, спускаясь в нее под очень  малым  углом,
почти  горизонтально,  гребешки  на  волнах  начинали  закручиваться  где-то
далеко, почти на горизонте, вся прибрежная полоса  океана постоянно вскипала
их  белой  пеной  .  Ударившись  о песок, волна  теряла  свои силы медленно,
неохотно, она с затихающим шумом старалась дотянуться до сухого песка,  пока
в  молчаливом признании своей неудачи бесшумно не  отступала назад,  в  свою
стихию...
     Один  вид  этого  бесконечного  пляжа потрясал  воображение.  Смоченный
морской волной песок был  плотным, как деревенская дорога в Средней  России.
Эта  природой созданная дорога была ровной и гладкой,  что позволяло шпарить
по ней нашему тяжелому автобусу со скоростью  до 100 км/час. Нам навстречу и
по одному курсу с нами мчались семейные автомобили с двумя ведущими  мостами
-  обычный  седан  из опасения  застрять в  сухом песке и  в таком положении
застать  прилив на  остров  не  пускают.  На карте береговая линия  острова,
обращенная  к океану,  имеет форму хоккейной клюшки - стокилометровая прямая
ручка и двадцатикилометровый крюк. Когда  мчишься по этой необычной  дороге,
то кажется, что тебя уносит в космос...
     Наш  разговорчивый  гид  внезапно  остановил  автобус  и  ,  ничего  не
объясняя, вышел из него к кромке воды. На влажном песке лежала морская змея.
Гид осторожно взял  ее за хвост  и приподнял его так, чтобы голова  змеи еще
лежала на песке. Затем  он  точным и  резким движением  схватил  змею другой
рукой  у самой головы. Держа змею таким образом в руках, он к ужасу  женской
части туристов внес ее в кабину и стал рассказывать, что это такое. При этом
он смеялся,  шутил и  расположил  к себе всех. Змея  оказалась  на берегу во
время отлива. Ее  кожа была облеплена сырым песком, она не могла из-за этого
двигаться - трение было слишком велико. Ей надо было высохнуть и стряхнуть с
себя песок.  Гид рассказал, что это  - очень  ядовитая змея, ее яд  в четыре
раза сильнее, чем у  кобры, но она  не  агрессивна.  Он  прошелся  по  всему
автобусу  и  дал  возможность   всем  желающим  потрогать   это   прекрасное
страшилище. Пасть змеи была раскрыта  и этот зев выглядел устрашающе.  Когда
все удовлетворили свое любопытство, гид пошлепал в своих ботинках по воде  и
осторожно выбросил змею в родную стихию..
     Мы помчали дальше. Далеко впереди появились черные контуры выброшенного
штормовым прибоем  корабля. Это случилось лет 50 назад.  Судно  из  Филиппин
проходило мимо  острова, когда его застал  шторм, оно потеряло управление  и
было вынесено на береговой песок. С тех пор оно так и стоит. Корпус его весь
проржавел и разрушился, остались  одни силовые балки и листы обшивки. Бывший
трюм  врос  в песок, ушел в него  на несколько метров, в  нем стоит  вода  и
плавают рыбы.  Это место для кратковременной стоянки.  Мы вышли из автобуса,
чтобы сделать несколько снимков.
     Предприимчивые  люди продают  тут  мороженное, напитки, легкие закуски.
Это место не объедешь стороной - дорога одна, по берегу...
     Остановились  и  у  крутого  склона  из   спрессованного  песка.  Склон
напоминал слоистый пирог -  каждый слой имел свой цвет.  От почти  белого до
темнозеленого.  Смотровая  площадка  была  огорожена  деревянной  оградой  с
объявлением,  что  руками  склон  трогать  не  надо.  Именно не надо,  а  не
запрещается. Нюанс, однако...
     Проезжаем мимо не то камней, не то какой-то породы черного цвета. Лежат
у самого песка. И много их. Гид говорит, что  это титановая руда.  Ее тут на
острове  много, но  разработки запрещены -  Национальный  парк!  А вообще  в
австралийской земле закопано много всяких  ископаемых. Материк очень старый,
и этого добра тут хватает. Проблем с сырьем страна не испытывает...
     Наш тур был двухдневным. Ближе к  вечеру  нас  привезли  на центральную
турбазу. Это уютное  место в двухстах метрах от океана,  окруженное холмами,
покрытыми  тропическим  лесом.  Четыре трехэтажных жилых  корпуса,  огромная
столовая,  бассейн, почтовое отделение,  бар с винным  магазином, автобусная
станция. Вот и все. Мы поселились в двухкомнатном номере. Об удобствах можно
не говорить - австралийский  стандарт  предусматривает, что  в номере должны
быть:  кровать  на  каждого или супружеская  постель, ванная,  душ,  туалет,
телефон,  телевизор, холодильник, кондиционер, стиральная машина. Может быть
еще  куча сверх этого, но не  обязательно. Это  зависит  от  числа  звезд на
эмблеме отеля. Нас  вполне устраивал и этот уровень комфорта, а совки - люди
не привередливые...
     Перед ужином нам объявили, что для желающих  осмотреть  остров с высоты
есть   возможность   это  сделать.   Два  легких  шестиместных  одномоторных
самолетика местной туркомпании  в нашем распоряжении.  Вот тут я и запрыгал!
Мало того, что я  уже более восьми лет не поднимался в воздух. Я еще никогда
не летал на таком маленьком, да над  Fraser  Island! Стоило это удовольствие
$45. Я быстренько дожевал свою  порцию и выбежал на берег. У воды стояли два
самолета. Молодые пилоты,  каждому из которых  было едва ли 25 лет, набирали
пассажиров.  К сожалению,  не  я  был  первый. У  меня была  тайная  надежда
уговорить ребят порулить в воздухе с места второго пилота. Но оказалось, что
такую же мысль уже лелеял  другой, который был раньше меня. Пришлось сесть у
него за спиной...
     Вот что я точно  могу сказать,  так это то,  что  еще никому из  вас не
приходилось взлетать со влажно-песчанной взлетной полосы, когда колеса шасси
разбрызгивают  морскую  пену!  Мы  пробежали по песку  метров 300,  скорость
отрыва была около 150 км/час и легко взмыли в небо. Разговорчивый пилот лихо
заложил левый вираж, выровнял самолет по курсу поперек береговой линии, и мы
стали набирать высоту. Картина  внизу напоминала тайгу - густой  тропический
лес  темно-зеленого цвета с синими зеркалами лесных озер. Весь остров покрыт
густым лесом. Куда ни кинь взгляд -  только лес и океан. Мы летели на высоте
не более 300 метров, за нами летел второй такой же самолет, и мы за примерно
полчаса облетели  большую часть острова. Я взял с собой фотоаппарат и сделал
несколько снимков...
     Я был очень доволен. Мне всегда нравилось летать, и я убедился, что это
чувство во мне еще не пропало. Правда, 45 долларов - это многовато. Билет из
Сиднея до Брисбена на самолете компании  "Импульс" стоит 39 долларов. Но для
одного раза приемлемо, зато удовольствий - куча...
     Утро следующего дня  началось  пешим походом на  озеро Wabby. Нас  было
всего человек тридцать, в основном - молодые ребята немногим более двадцати.
Мы четверо выглядели замшелыми стариками.  Наши подруги хоть  и не  выглядят
развалюхами, но и на спортсменок уже не  тянут. Мне было легче всех - я даже
не  проваливался  в песок.  Есть, оказывается,  и  у  дистрофиков  некоторые
преимущества. Если хорошо присмотреться...
     До озера было  километров шесть. День был жаркий. Пока  мы добрались по
песчанным дюнам до озера, все, даже  молодые  ребята, взмокли и  устали. Все
быстренько разделись и бросились в воду. Наши подруги купальников с собой не
прихватили, да и  мы сами были без  плавок, но  желание искупаться было  так
сильно, что мы  ушли на безлюдный край берега, наполовину скрытый деревьями,
поснимали с себя все и тоже кинулись в воду.
     И тут мы заметили, что вокруг нас плавают большие черные рыбы. Они  так
близко были около нас, что невольно возникало желание их поймать. Я выскочил
на берег, схватил фотоаппарат и сделал  пару  снимков. Потом нам  объяснили,
что  это были catfish - австралийская разновидность сома. Они не обращали на
нас  никакого внимания и  подпускали к себе  на расстояние вытянутой руки. Я
насчитал их семнадцать!
     Потом  была  автобусная  поездка  по  лесам  острова.  Лесная дорога  -
глубокая,  разбитая колесами автомобилей  песчанная колея.  Если  попадается
встречная  машина  -  не разъехаться.  По  обеим сторонам  дороги  -  густой
тропический лес. Тут его называют Rain Forest. В основном, это разнообразные
виды эвкалиптов. Нам сказали, что в Австралии их насчитали 235. Очень быстро
растет.  Его древесина  очень плотная,  ее невозможно сплавлять  по  воде  -
тонет.  Мне  много раз  приходилось  держать  в  руках  доски  и  брусья  из
эвкалипта. Такое ощущение, что держишь в руках железо. Она не трескается, не
колется и я еще ни разу не видел  на ней заноз.  Нам  сказали,  что когда-то
Россия  закупала   в  Австралии  эту  древесину  для   верхних  палуб  своих
кораблей...
     Лет сто  назад на Fraser Island добывали много  древесины. Нам показали
фотографии тех лет.  Огромные стволы диаметром  2-3 метра здоровенные усатые
дядьки пилили вручную на чурки длиной по 4-5 метров и вывозили их из леса на
упряжках  в 6-8  лошадей. Но эти времена давно  прошли. Сейчас тут не  пилят
ничего...
     Лес густой, кроме эвкалиптов растут разнообразные пальмы, папоротники и
кустарник. Все  какое-то  сочное,  тугое,  буйное,  оптимистичное.  Какой-то
веселый лес... По дну овражка течет речушка шириной метра три. На нее падает
густая  лесная тень. Течение  тихое, воды не  видно - чистая.  Только вдруг,
извиваясь, как змея, по  дну грациозно протанцевал  угрь. И только  тогда ты
понимаешь, что он прет по воде...
     Вечером  усталые,  мы приперли в номер четырехлитровую канистру  сухого
вина из шопа и расслабились на полную катушку...
     Нуса - типичный австралийский городок. Чем-то похож на Хосту или Гагры,
только гораздо  меньше размерами.  И не такой суетной. Океан с  трех сторон.
Весь городок завоеван буйной тропической  зеленью.  Голой земли не увидишь -
только зелень и асфальт. Паркинг для машин вдоль  всего пляжа и  такой же по
площади. Вылез  из машины, прошел десять  метров  - и можешь прыгать в воду.
Все какие-то вежливые, неконфликтные. Водители терпеливо ждут, пока пешеходы
стаями не перейдут зебру. Никто не ругается!...
     По  набережной гуляют постепенно... На воде  плавучие дома. Их сдают  в
аренду  на  день  или  два.  На  моторе  можно  уплыть  в  удаленное  место,
порыбачить, позагорать, покупаться... В воде у берега стоят пеликаны. Наташа
подходит  к  ним совсем  близко.  Не боятся. Смотрят  своими  умными черными
глазами, опустив огромный клюв. А крылья у них в размахе метра под три будут
и летают просто классно...
     Узнали, что неподалеку от Нусы в  городке Mooloolabah есть  океанариум.
Решили поехать  туда. Оказалось, что этот провинциальный  океанариум  почище
Сиднейского!  Самое   сильное   впечатление  производит  стеклянный  грот  ,
проложенный  на дне  гигантского  аквариума.  Ты стоишь на ленте движущегося
эскалатора и смотришь наверх и по сторонам. А там - акулы, скаты, барракуды,
мурены,   кальмары,  осьминоги,  рыбы,   крабы...   мама  родная!   И  такое
впечатление, что до всего можно дотянуться рукой!
     Рядом  с  океанариумом - бухта.  Длинные  стояночные  мостки, у которых
стоят пришвартованные яхты. Есть настоящие океанские. Из Америки, Европы, но
больше  всего   свои,  австралийские.  Есть  красавицы  стоимостью  в  целое
состояние. Дерева мало. В  основном - титан, пластик.  Куча всяких  мудреных
механизмов.   Например,   паруса   устанавливают   и   убирают   с   помощью
электромоторов - очень  удобно: упрощается  такелаж,  экономится  мускульная
сила, да и людей надо меньше. Есть  просто прогулочные яхты. Их  в Австралии
очень  много.   Позволить  себе  иметь  такую  -  удовольствие  дорогое.  За
стояночное  место надо платить  очень  большие деньги, такое по  карману  не
всякому.  Есть  разнообразные  рыбачьи  суденышки  -  от  лодок  типа  нашей
"казанки" до малых сейнеров. Двух одинаковых не встретишь.
     На некоторых есть  довольно сносные  условия  -  каюты,  кухня, туалет,
холодильник.  Некоторые  используются для  постоянного  жилья.  В них просто
путешествуют вдоль побережья.  На  палубе висит  сохнущее  белье,  из  кухни
доносится запах свежей пищи, раздаются детские голоса...
     На  одной такой висит объявление: "Требуется женщина для стирки  белья,
стряпни на кухне и секса в постели". Хозяин яхты оригинал и юморист. Но  вся
атмосфера спокойного устоявшегося морского романтизма позволяет воспринимать
подобное  заявление  не  как  вызов  ,  а  как  нечто  вполне  человеческое,
откровенное и бескорыстное. Почему-то хочется думать, что ему удастся  найти
себе подругу...
     Наутро мы распрощались с Нусой и погнали на север, на встречу с Рифами.
До них было еще 1000 километров,  но это нас нисколько не смущало. С машиной
все было в порядке, дорога живописной, а настроение отпускное...

     Лет тридцать назад был у меня начальник, Зам. Главного, толковый мужик.
Среди его многочисленных увлечений было такое - любил изучать географические
карты. Где он умудрялся  их  доставать в  советские  времена -  одному  богу
известно, но  все  мы много раз  убеждались,  что географию  он  знает очень
хорошо. Рассказывали,  что он  в  своем домашнем  туалете  повесил на стенку
большой плоский мешок, куда плотно набил весь запас карт. Заходя в туалет по
большой нужде, он закуривал неизменную "Беломорину",  усаживался на  унитаз,
доставал из мешка очередную карту и начинал ее разглядывать...
     До такой степени любопытства я не дошел,  но  разглядывать  карты  тоже
очень  люблю. В Австралии не надо изворачиваться, чтобы иметь географические
карты.  Если  ты  -  член  страховой  компании  NRMA  (а  подавляющее  число
австралийцев  таковыми  и  являются), то  компания бесплатно  снабжает  тебя
любыми  картами  Австралии.  Такая  услуга  окупается  сторицей   -  туристы
возвращают деньги расходами в  путешествиях.  И набил я этими картами  целый
кейс. Они нам помогали в наших загородных поездках.
     Месяца  за  два  до  нашего путешествия Наташа заказала через  Reader's
Digest толстенную  Book  of the  Road  -  великолепно оформленную библиотеку
продуманно связанных географических карт Австралии.  Впоследствии оказалось,
что  нам  было достаточно одной  этой книги. В ней  каждая  карта  имела  на
обратной   стороне    краткое    описание   достопримечательностей   района,
охватываемого этой картой. Это тоже помогало определяться.
     Как настоящие "дикари", мы с удовольствием разбирали варианты. Саша и я
подзуживали наших  жен,  но оказалось, что на наших  жен напала необъяснимая
эпидемия авантюризма - они соглашались на  любые предлагаемые нами варианты,
даже самые отчаянные. Подобное происходит так редко, что за  всю жизнь такие
случаи можно перечесть  по пальцам одной руки. Это создавало некую атмосферу
единения и согласия. Нам все время путешествия было легко  и весело... Мы ни
разу не только  не ссорились,  но даже  не ругались. Все были готовы итти на
компромисс,  хотя потребности  в этом не было никакой - согласие достигалось
сразу.
     Мы  прозондировали  ситуацию  в  инфоцентре  Нусы,   собрали  рекламные
проспекты, обсудили варианты  и  решили ехать на  Arlie  Beach. Все-таки, на
Рифах никто из нас еще не был.
     Если я  не за  рулем,  то  я - штурман.  Карта на  коленях, глаза  ищут
дорожные указатели,  и  я  вещаю новости  типа: "Через 47 километров  правый
поворот  на  Gladstone.  До  него 19  километров.  Заедем?".  Минут  пять мы
обсуждаем, стоит ли это делать. Ну, да,  море. Ну и что? Расположен красиво.
Но у нас не так много времени. Давай пропустим, впереди еще много чего...
     До этого каждый из нас уже не раз бывал в Брисбене, и дорога до него не
была  откровеньем. Мы готовились  ко  встрече с новым теперь,  по  дороге на
Рифы. От Нусы до Рифов больше  1000 километров. Даже если  мчаться с большой
скоростью, то раньше, чем за 12 часов их не  покрыть. Мы решили не гнать как
бешеные, а двигаться  так, чтобы хорошенько рассмотреть  все, что попадается
на пути. Мы отметили, что хотя ландшафт Квинсленда  пока мало  отличается от
ландшафта НЮУ,  растительность изменилась заметно.  Стали попадаться большие
банановые  рощи-плантации. Они  занимали,  в  основном,  склоны  холмов,  на
которых  трудно  что-то  сеять  и  где  невозможно  работать  тракторам  или
комбайнам. На  каждой  пальме  еще  неспелые банановые гроздья  были укутаны
пластиковыми  мешками,  чтобы предохранить  их от прожорливых  птиц.  Ровные
участки полей на  равнине в основном занимал  сахарный  тростник.  Внешне он
напоминает нашу  осоку  и достигает в  высоту трех  метров.  В Австралии его
выращивают много - климат  подходящий, и сахар -  важная статья экспорта. Но
более всего меня поразили фермы.
     Если  открывается  вид  до  горизонта,  то   можно   увидеть  множество
нарезанных   наделов   с  четкими  границами  в  виде  столбиков  с  колючей
проволокой.  Тут  нет  гигантских  колхозов  с  тысячами гекторов пашни  или
пастбищ. Типичная ферма - это около пятидесяти - ста гектаров. На некоторых,
а их большинство, дома  в окружении деревьев, цветники или даже сады. Эдакий
хуторок на одну семью. Мы видели скотоводческие фермы. Вот  представьте себе
кусок земли размером  100 на 300 метров, огороженный колючей проволокой. Вся
земля  покрыта густющей  травой.  Эта  трава такая  густая,  словно шерсть у
барана. Когда ходишь по  ней, то  впечатление такое, что  идешь по  толстому
ковру - ноги  не чувствуют земли.  Если ее разгрести, пытаясь увидеть откуда
она растет, ничего, кроме травы так и не увидишь. Она не вырастает высокой -
не выше 15 см - но она растет круглый год.
     И вот на таком поле  свободно пасутся примерно 20 бычков. Ничего, кроме
длинного  корыта с  водой,  на этом поле нет! День и ночь круглые сутки весь
год бычки жуют эту траву, которая никогда не кончается! Я  не знаю,  сколько
месяцев им  надо, чтобы набрать  500 кг - убойный вес.  Но я знаю, что когда
этот срок подходит, фермер подгоняет к загону огромный трак, загоняет в него
своих быков и увозит на аукцион. Там он их продает, деньги  кладет в карман,
а на них закупает  на  племенной ферме новый молодняк, привозит его в загон,
выпускает  и  опять  все повторяется...  Минимум  затрат,  максимум прибыли.
Никаких  заготовок кормов,  никакого  стойлового содержания,  никакой уборки
навоза, никаких  обогревателей!  Только необходимые  ветеринарные  осмотры и
прививки.  Среднегодовая  температура  в  Сиднее  -  19С,  а  в  Квинсленде,
расположенном ближе к экватору, в тропиках , - еще выше. Траву тоже никто не
поливает,  не  опрыскивает -  растет сама  и экологически чистая. При  таких
условиях  себестоимость  мяса  очень  низкая,  а  качество  высокое.  Я   не
представляю, что еще  надо сделать, чтобы себестоимость мяса была  еще ниже.
Может     быть,     только     научить     быков    самим    приходить    на
мясобойню...Австралийское мясо  пользуется очень  высоким спросом у японцев,
американцев, тайваньцев... Как-то  по  телевизору показали карту Австралии с
указанием,  сколько голов крупного рогатого скота имеется в каждом  штате. В
одном  Квинсленде более 11 млн, а по всей  Австралии свыше 20. Более  одного
быка  на душу (рыло). А ведь есть еще свиньи! И куры,  и индейки, и  утки, и
кролики...  Как  посмотришь  на все  эти кафе,  ресторанчики,  шопы -  везде
жующие,  глотающие,  хрустящие,   выпивающие  люди...  С  продовольствием  в
Австралии полный порядок.
     До  полудня мы  проехали  чуть  больше  трехсот километров. Нас немного
смущало, что впереди  была  полная неопределенность.  Кроме  конечной  точки
нашего  вояжа  нам не было  известно  ничего.  Мы въезжали в Rockhampton. На
въезде -  огромная  "статуя"  черно-белой коровы.  Оказывается,  этот  район
славится  своим молочным стадом.  Не успели  проехать по городу и километра,
как на большой рекламной  доске увидели надпись "Тропик  Козерога" и рядом -
инфоцентр.  Саша свернул к нему. У  входа  нечто  из  разряда географических
меток  - каменная тумба с вмонтированной старой бронзовой плитой, на которой
надпись "Именно тут проходит параллель 23  градуса 30  минут 13 секунд южной
широты". Дело было  в полдень 23 декабря, солнце жарило на совершенно чистом
небе, его лучи били  прямо в макушку, а тени под ногами  не было вообще! Ну,
она была, конечно, но такой маленькой я еще не видел ее никогда - только под
ногами. Встретить день летнего солнцестояния на тропике Козерога в полдень -
это удача...
     Нам повезло  еще  раз  -  вежливая  худая девица  из оффиса  инфоцентра
обзвонила  своих  коллег в Arlie Beach  и  устроила  нам двухдневный тур  на
коралловые острова и двухкомнатный номер в мотеле под  интригующим названием
"Зеленая  лягушка".  По сути  дела,  мы добыли себе "путевку  в  санаторий".
Довольные таким развитием  событий,  мы пообедали в ресторане  и тронулись в
путь.  Жены  наши  оживленно  разговаривали,  успокоенные  нашим  устроенным
ближайшим будущим
     Пока едешь  эту тысячу километров,  успеваешь поговорить  обо всем,  но
ведь не все время говорить. Иногда и молчишь, размышляешь о чем-то.  Поводов
для размышления всегда достаточно... Мы захватили с собой кучу аудиокассет с
самой  разнообразной музыкой  -  каждый  взял с  собой  его  любимое. И  вот
представьте: солнце  только село,  еще светло,  но  уже  все  серое,  дорога
прямая, пустынная,  по обе  стороны  густой эвкалиптовый лес, а из динамиков
несется  "По Смоленской дороге леса, леса, леса...".  И чувствуешь, что  и в
Австралии он уместен, этот Булат... И не хочется говорить, а только слушать,
слушать...
     Мы  могли  доехать до  Airlie  Beach  за ночь, но провести всю  ночь за
рулем,  чтобы  наутро оказаться  у  цели  путешествия сонными  тетерями  нам
показалось нестоящим делом. Мы стали искать ночлег.
     Надо сказать,  что  типичная  австралийская  автострада  - это в первую
очередь  огромные  расстояния,  крупные населенные пункты  попадаются редко,
между ними  дистанция во многие десятки, а то и сотни километров. Чаще можно
встретить отдельные фермы с домами у дороги.  Но бизнес  есть бизнес. Бензин
автомобилю  нужен  на  любой дороге, и  предприимчивые  люди так строят свои
бензоколонки, чтобы между ними ты проехал, истратив более полубака топлива и
соблазнился  бы заправиться снова.  А уж заодно ты купишь и  пакетик чипсов,
газету,  бутылку  сока  или  молока.  Иногда  рядом  с  такой  бензоколонкой
располагаются придорожные мотели.
     Было  уже около десяти вечера, когда  мы увидели огни бензоколонки.  Но
нас привлекла не она.  Чуть дальше по дороге стояли два мотеля. Один  против
другого через дорогу. Мы подъехали к тому, что стоял на  нашей левой стороне
дороги.  В оффисе  за стойкой  был  один  хозяин. Узнав,  что  нам  надо, он
предложил  нам номер за 75 долларов. Я бы  согласился, не торгуясь. Но Саша,
как  тертый  калач, спросил его, не  сбросит ли он нам цену, и угрозил пойти
ночевать в  мотель  напротив.  Реакция была  неожиданной для  меня  - хозяин
моментально согласился! И за 65 долларов мы провели ночь в просторном номере
со всеми удобствами...
     И я вспомнил свои постоянные командировочные мучения в Москве.  Если ты
прилетал  под  вечер, то с высокой долей вероятности мог провести ночь  и на
скамейке  в зале  ожидания  на вокзале. По-крайней  мере,  я  не забуду свою
первую командировку в  Москву, когда я, двадцати трех лет от роду, никого не
зная и еще ничего не понимая, бродил по ночной Москве, пока меня не подобрал
шофер  троллейбуса, собиравший  на работу  своих коллег... Или же ты был рад
"номеру", в котором стояли 12 коек и столько же тумбочек и тебе  в очередной
раз  приходилось  убеждаться  в  справедливости  закона  - храпящий засыпает
первым...
     Мы встали рано утром  в хорошем настроении.  В холодильнике было свежее
молоко, рядом с электрочайником - пакетики с чаем и кофе, на тарелке - горка
печенья. Позавтракали и погнали дальше.
     Сейчас меня уже не удивляют австралийские дороги - проехав в автомобиле
за семь лет более 150 тысяч километров, я уже воспринимаю все, что связано с
дорогой,  как обыденное  и неудивительное.  Но все же...  Дорога  в городе и
дорога  за  городом отличаются  в  первую  очередь  траффиком  -  плотностью
движения. Ты можешь  проехать за городом десятки километров, не  встретив ни
одной машины.,  не  увидев ни  одного  человека. Ряды  движения шире, чем  в
городе, и разрешенная скорость выше  ста. Полотно дороги ровное, бетонное, с
четкой разметкой. И  только по  обочинам то тут,  то  там валяются клочья от
разорванных шин -  не выдерживают  длительной скоростной гонки...  Начинаешь
понимать,  почему  австралы  ценят  в  автомобиле  в   первую   очередь  его
надежность. Конечно, если у  тебя что-то случилось с машиной на трассе, тебе
стоит  позвонить по  телефону, который стоит у автострады не далее километра
от  тебя, и к тебе приедут из  NRMA. Они наладят твою машину, если с ней  не
случилось криминала, а если ее придется чинить в мастерской, то и отвезут ее
туда, но ведь ты ломаешь свои планы...
     Что кажется  мне  характерным,  так  это  необычный  вид  австралийских
горизонтов.  Вроде  бы  ничего  удивительного  -  холмистая  местность,  вся
покрытая  зеленью  травы или  леса, но  вдруг  на  горизонте замечаешь  едва
проступающий  на  бледно  голубом фоне  островерхий  силуэт  огромной  горы,
одинокой  и  нелепой  в  своем  одиночестве.  По  мере  приближения  к   ней
удивляешься все больше. Это не сглаженная безлесая пологая гора, каких много
на Южном Урале. Нет, это  Казбек в  миниатюре,  острозубый, с очень  крутыми
склонами, каменная скала в несколько сот метров высотой, заросшая деревьями,
черт-те  как умудрившимися  вырасти на  камнях.  Дорога  проходит  у  самого
подножия горы, ты задираешь голову вверх, пытаясь ухватить взглядом вершину,
и поражаешься той мощи, что сотворила такое чудо... Такие внезапные одинокие
скалистые горки встречаются  часто. Я  привык к "российской логике рельефа",
когда почти  плоская равнина средней полосы медленно и  неохотно переходит в
старые  Уральские  горы,  а , миновав  их,  снова  расстилается  Зауральской
степью. А тут... Разве увидишь под Пензой Казбек?...
     Иногда  я  удивляюсь  себе  сам. Став  с  возрастом  слегка  мудрее,  я
спрашиваю  себя иногда - ну куда меня  несет, чего я не  видел  в этих новых
местах?  И не могу ответить. Мне просто интересно. Я подозреваю, что если бы
я  жил  во  времена Магеллана, то я бы  записался  в  его  экспедицию.  Ведь
доходило  до  смешного!  Как-то мне  в командировке нужно  было из Николаева
попасть  в Москву.  Был  прямой  самолет, и  были билеты... Но еще был  рейс
Николаев - Воронеж. А в Воронеже я тогда еще не был. И я  полетел в Воронеж!
Я приехал с аэропорта на вокзал, купил  билет на поезд до Москвы, что уходил
вечером, и потратил несколько часов на осмотр города. Отметился...
     В Австралии столько новых и  красивых  мест,  что  никакой мудрости  не
хватит,  чтобы  удержаться  от  путешествий. Есть,  правда,  два  совершенно
реальных ограничителя - жена и деньги. Я знаю тут некоторых мужиков, которые
вполне могут путешествовать одни, без жены. Но я так не могу. За долгие годы
супружества у нас с Натальей сложился такой способ проведения досуга,  когда
отдыхать порознь мы себе не представляем. Меня все несет в  облака,  а она у
меня женщина мудрая,  рулит мной куда надо.  И я должен признать, что  очень
часто  она  оказывается  права... Бывают  у нас разногласия, но это касается
вождения автомобиля. Ой,  ребята,  если оба -  муж и жена  -  водят авто, то
поводов  для  семейных разборок у  вас будет  достаточно. Мало  того, что  я
научил  ее водить машину и  отличать радиатор от карбюратора, так теперь она
без моей помощи  уже  может диагностировать некоторые неисправности, а водит
внимательнее,  чем  я сам. Правда,  в наш гараж, расположенный так, что  для
того,  чтобы поставить в  него  машину, надо сделать  хитрые  маневры задним
ходом , она въезжать не умеет. Это всегда делаю я, даже если она везет  меня
домой с пьянки и я здорово навеселе...
     А ограничение по деньгам - вещь понятная. Дальнее путешествие - большие
деньги. И позволить его себе можно не часто.
     Есть еще одно,  неприятное для меня,  обстоятельство. Я  стал замечать,
что  иногда  "выпадаю"  за рулем.  Задумаешься о чем-то, глядишь  - едешь не
туда. Ладно еще, если  просто не туда, куда надо. А  если пропустишь красный
светофор  или  ...  мало  ли  чего  не  заметит  "задумчивый  кенгуру"   (с)
Э.М.Ремарк.
     Мой знакомый, профессор математики в  Сиднейском университете, ездит на
работу и  с  работы  в  автобусе, испытывая  кучу неудобств. Потому, что так
часто "выпадает", что просто боится сесть за руль...

     Дорога, дорога...  Бог  мой,  скольких  людей  она очаровывала, сколько
мыслей она вызывала,  сколько идей она сгенерировала...  Смотришь на бегущую
на тебя дорогу. Австралия... А мысли о другой стране, уже далекой,  той, что
на холодном севере...Удивительное  дело!  Родился я не там, а  в городе, что
"...дал миру столько поэтов, музыкантов, моряков и правонарушителей", у моря
под южным солнцем,  но всю сознательную жизнь  провел в холодных снегах, что
лежали с октября по май, замерзал даже летом, напяливая на себя все теплое в
бессильной злобе на  свой миллиметровой  толщины  подкожный  жировой слой, а
сейчас, под этим  жарким  австралийским солнцем  , что  сияет в высоком небе
круглый  год, часто  вспоминаю эти белые снега с оглушительной  тишиной  ...
Странно устроен человек...
     Вы не замечали, как ведут себя люди в дороге? Даже в метро. Вы едете  в
вагоне, народу не то, чтобы  тесно, но все сидячие  места заняты и некоторые
пассажиры стоят. Люди разглядывают свое отражение  в окнах, за окнами ничего
не  видно.  Люди  думают.  Каждый  о  своем.  Все  нормально. Но  вот  поезд
остановился  в  туннеле - что-то  со светофором  или впереди  затор.  И люди
перестают думать. Все задаются вопросом - что случилось? А в принципе, почти
ничего  не  случилось - все  остались на  своих местах,  прекратилось только
движение. Оно, это движение, создает у человека ощущение, что все в порядке,
успокойся, можешь думать, позволь  себе это... Сколько  времени ехал Радищев
из  Питербурга  в Москву?  Один.  Сколько  передумал  всего...Мы  никогда не
узнаем,  о чем  думал Беринг, пока добирался из Питера до Камчатки... Дорога
дает пищу для размышлений. Если тебе нравится размышлять...
     Сказать,  что Австралия  красива - не  сказать  ничего.  Она  уникально
красива. Эта уникальность, по-моему, есть следствие того, что этот материк -
огромная скала, миллионы лет изолированная от  остального мира в благодатной
полосе тропиков.  Скалы везде. Весь Сидней стоит  на скалах. Уже двести  лет
люди вырубают в них проходы, роют тоннели, бурят. На хайвее Сидней - Брисбен
есть участки,  вырубленные в скалах.  Мчишься по дну  искусственного каньона
высотой метров сорок.
     Когда-то,  миллионы   лет  назад,   тут  был  вулканический  ад.  Следы
вулканической  активности  встречаются часто. Скалы то  внезапно  обрываются
пропастями, то стелятся почти  горизонтально, что можно видеть в южной части
Западной  Австралии, то  как  в  застывшей  волне  замирают,  удивляя  своей
невероятной формой, то вздымаются вдруг на совершенно  ровном месте зубастым
шипом...
     Почвы в Австралии очень  бедные.  В основном - песчаные и краснозем. Но
на  этих песках растет буквально все! Есть тут такой декоративный кустарник,
что растет на ... стенах домов, на заборах. Впечатление такое, что вся стена
покрыта густым  мелко-лиственным ковром. Если воткнуть лопату в  "землю", то
вряд ли она войдет в нее на половину штыка. Дальше - камень. Фикусы, те, что
мы  привыкли видеть растущими в кадках  домов культуры, тут  - это  огромные
деревья,  по  два-три метра  в  диаметре  у основания. А  корни их растут не
вглубь, а вширь, расходясь почти по поверхности земли....
     Часто встречаем  дорожные знаки с изображением кенгуру и надпись  "Next
27  km"  - будь внимателен, возможно, что на дорогу выбежит  кенгуру.  Но на
этот раз  они нам не  попадались,  хотя уже кем-то раздавленных видели много
раз...
     Рядом с бензоколонкой  -  МакДональдс. Сидим,  перекусываем. Подъезжает
междугородный автобус.  Из него медленно выходят  пассажиры. Все  - глубокие
старики.  В основном -  женщины. Одеты  даже кокетливо. Никакой усталости на
лицах  нет.  Смеются,  шутят. Путешествуют  из Брисбена в Кэйрнс. Около 1500
километров.  Но в автобусе кондиционер, туалет и полный  сервис.  Можно и не
устать...
     К  вечеру  въезжаем в  Airlie  Beach.  Первым  делом  находим  "Зеленую
лягушку". Симпатично расположенные в пальмовой роще домики. К каждому  ведет
асфальтовая дорожка,  по  которой  можно в машине подъехать к дверям. Полный
комфорт.  Рядом -  бассейн. Название  мотеля с  обоснованием -  после захода
солнца по террасе  запрыгали лягушки  .  Маленькие, с круглыми присосками на
концах  "пальцев", там,  где  у обычных  лягушек  коготки.  Могут лазать  по
вертикальной стенке. Смешные и безобидные...
     На осмотр  городка уже нет ни сил, ни желания. Заехали в шоп,  закупили
продуктов и вина, в веселой суетне приготовили еду и расслабились...
     Наутро  за  нами  заехал  автобус  и  увез  на  пристань. Нас встретила
стройная  девица  и провела  мимо множества  разнообразных яхт  и  катеров к
пароходику средней  величины, похожему на  те,  что  плавают  по  российским
рекам.  Таких,  как  мы,  там собралось человек  тридцать. Публика собралась
разноликая, но вся сплошь - молодая. Мы опять оказались самыми пожилыми...
     Все-таки интересная вещь, эта австралийская национальная смесь! Лет еще
двадцать назад встретить, скажем, негра в Уфе или Свердловске было событием.
А сейчас, выйдя просто на набережную в своем Куджи, я могу встретить любого.
Очень  типичен вопрос, который задают  при знакомстве: "Откуда вы приехали в
Австралию?".  В  1981  году   число  граждан  Австралии,  родившихся  за  ее
пределами, составляло 22%. Сегодня их уже 30%...
     Наш пароходик  медленно  пробирался  по  узким  проходам  чистой  воды,
стараясь не задеть  ни  одну из множества яхт, плотно стоящих  у  пирсов,  к
выходу из бухты.  Когда  мы  миновали маяк,  капитан прибавил газу , положил
штурвал на правый борт,  и мы двинулись вдоль берега  на  юг, к островам. Их
было видно еще с берега, но теперь они приближались прямо на глазах.
     Кто  из  нас  не  читал  о  пиратах,  зарытых  сокровищах,  тропических
островах, ставших  пристанищем морским бродягам? И вот они передо  мною, эти
тропические острова!  Конечно,  мне давно  не  семнадцать  лет, но вид  этих
островов способен вывернуть душу и шестидесятилетнего старика.
     Скалистые , покрытые лесом, с уютными закрытыми  бухтами,  где спокойно
могут   стоять  большие  парусники,   с  песчанными   пляжами,  окаймленными
пальмовыми рощами, они отвечали самым старым моим представлениям о  том, как
должны выглядеть  тропические острова.  Сознание того, что  мое еще  детское
воображение когда-то  сработало  правильно, так веселило  душу, что  хорошее
настроение уже не покидало меня.
     Команду нашего кораблика составляли капитан - хозяин и три девчушки.
     Две  из  них  были  инструкторами  подводного  плавания  и  учили  нас,
туристов, обращаться с аквалангами  , масками и предупреждали об опасностях.
Заодно они возились на камбузе, готовя нам еду.
     Островов  было много. Они  были  густо рассыпаны вблизи  друг от друга,
создавая  сложный  архипелаг со  множеством  проливов,  по  которым  шастали
парусные и  моторные яхты.  На  стене капитанской рубки  висела  карта этого
архипелага,  и я  мог ориентироваться.  На каждом острове,  мимо которого мы
проплывали, можно было видеть красивые здания. Как сказал капитан, это  были
фешенебельные отели для зажиточных туристов. Сделав важное лицо, он сообщил,
что цена однодневного  пребывания в таком  отеле достигает 3500 долларов!  И
добавил, что  вакансий  в  них  практически  не бывает.  Буковаться  надо за
несколько месяцев! Моего воображения не хватает, чтобы представить себе, что
может стоить таких денег. Тем не менее...
     Погода стояла подходящая. Солнышко, редкие облачка, слабый бриз, мелкая
волна...  Мы  входили в обширную  лагуну  безымянного острова с великолепным
песчанным пляжем. Капитан бросил якорь метрах в тридцати от берега, и нас на
моторной шлюпке перевезли на берег.
     Нам дали два часа на отдых. Мы устроились в тени на  белом песке. Рядом
росли  кокосовые пальмы  и несколько орехов лежали на песке у наших ног. Они
были переспелыми и покрыты, как выдра, щетинистым ворсом. Вода в океане была
как  парное  молоко. Погрузившись  в нее  с головой,  все равно не получаешь
живительной прохлады.
     На  другом конце пляжа, уткнувшись  в  песок,  стоят два гидросамолета.
Меня тянет к ним. Подхожу, разглядываю. Летчики сидят на  песке с теми, кого
привезли на отдых. Закусывают, жуют. Типичные  австралийские семьи - супруги
и дети. По виду - китайцы. Самолеты простые, но сделаны  хорошо. Двигатели -
шестицилиндровые Lycoming. Лошадей 150 будет...  За два часа, что мы провели
на этом пляже,  самолеты взлетали с  воды и садились на  нее  несколько раз,
подвозя и увозя новых туристов.
     Если бы не такое количество народу,  если бы ничто не напоминало о том,
что сейчас 21 век, то на таком острове можно забыть обо всем на свете...
     Выйдя из лагуны, капитан объявил пассажирам, что сейчас мы направляемся
к  коралловому острову. Минут через  15  он  бросил  якорь метрах в  100  от
живописного берега. На  этих ста метрах на глубине 3...5 метров была колония
кораллов.  Нам  раздали маски и ласты  и объяснили, где мы можем резвиться в
своем любопытстве. Это  пространство было довольно большим, и нам не удалось
в отведенное время его все исследовать.
     Все дружненько попрыгали в воду и уткнулись взглядами на дно.  В масках
все женщины одинаковы. Пока мы с Сашей разобрались, где наши жены, пока  они
корректировали ремни  на масках и трубках, все оторвались от нас. Мы  начали
неторопливо.  Я  умею  хорошо  нырять  -  когда-то  мне не  составляло труда
проплыть под  водой  метров 30,  да и глубина  в  10 метров меня и сейчас не
пугает. Вынужденный одеть маску без очков, я  придерживался такой тактики  -
общий  обзор с  поверхности,  детальное  ознакомление  -  нырянием. В  самом
глубоком месте  было не более пяти метров, так что проблем не было. Наташа и
Таня  плавали  без ныряния с пенопластиковыми палками - это хорошо  помогало
экономить  их  силы.  Вода  была  чистой,  спокойной  и  теплой  (потом  мне
показалось, что не такой уж и теплой).
     С  первого взгляда на дно  я  понял, что плавать мы будем  долго. Такой
красоты я еще не видел. До этого я нырял в Одессе, Евпатории, Ялте,  Гаграх,
Сочи,  Николаеве,  Поти. Везде  было почти  однообразное  дно,  разбавленное
отдельными  скалами. И почти никогда не видел рядом с собой рыб. Может быть,
только морских  коньков, крабов,  иногда  -  одинокого  бычка.  Тут  же  был
настоящий рыбный  рынок. Они  плавали косяками  и в них плавали рыбы  разных
"сортов".  Они были каких-то фантастических форм  и расцветок.  Я уже  давно
видел  фотографии австралийских рыб и был  готов к встрече с ними, но твердо
могу сказать, что  неподготовленному  к такой встрече  товарищу вполне можно
сойти с  ума - не  укладывается в  голове,  что такое вообще  возможно! Рыбы
нисколько  не боялись, не шарахались от меня в стороны, даже тогда, когда  я
протягивал  к  ним  руку, а  только неторопливо  отплывали  на  недосягаемую
дистанцию.
     Но  рыбы  рыбами,  а  нас  интересовали  кораллы. Их тоже было  большое
разнообразие. Внешне они все разные. Одни похожи на  камни или скалы, но они
-  живые организмы. На некоторых из них какое-то подобие цветов, колышащихся
под действием  течения  или волны, но это - часть организма.  Были  кораллы,
внешне  похожие на  ветвистые  оленьи  рога  или  засохшие ветви деревьев...
Каждый из нас, обнаружив на дне что-нибудь интересное, высовывался из воды и
созывал к себе остальных поделиться радостью открывателя и  получить в  свой
адрес похвалу...
     Многие кораллы похожи на цветы  репейника -  они в шипах и колючках. На
некоторых  - застывшие гроздья цветов  - уже окаменели, отжили свое. Тогда -
это  уже  просто  камни.  Но нас  предупредили,  чтобы мы  ничего  руками не
трогали. Во-первых, это опасно, можно пораниться. Во-вторых, нельзя наносить
ущерб природе. Вот сломаю я кусочек коралла, а природа  от этого обеднеет...
Ну, вот  есть такой бзык у австралов. А может быть, так и надо?... Но ведь я
бы  не  был совком, если бы их слушал. Я нашел  гладкий, похожий  на большой
шар, коралл, и залез на него, стал ногами. Ощущение  было такое, что  я стою
не на камне, а на гимнастическом мате, обтянутом кожей. Я быстро слез с него
- мне показалось, что я сделал ему больно...
     Были кораллы, из которых торчали  розовые "пальцы", напоминавшие пальцы
человеческого  эмбриона из  медицинских  документальных фильмов. Между  ними
плавали рыбы... Большинство коралловых "цветов" оставляют впечатление живых,
их  можно погладить, они  мягкие.  Некоторые похожи  на грибы  с невероятным
цветовым сочетанием и формой. Я видел "цветы", похожие  на скорлупу арахиса.
Некоторые  кораллы  имеют вид ноздреватого камня, из которого торчат "минные
рога".  Описывая  сейчас виденное  под водой, я  испытываю  полное  языковое
бессилие - я не могу найти подходящие слова, чтобы  убедительно передать эту
картину и вынужден использовать пошлый прием - это надо видеть самому...
     Это продолжалось часа  два.  Я начал  замерзать.  Температура воды была
градусов 23-24, но для меня это не  имело  значения  - важно было только то,
что  она была  ниже  температуры тела... Кожа на  пальцах  рук сморщилась от
длительного пребывания в воде. Я еще не стал синий, какими бывают ребятишки,
вытащенные родителями  из  воды от неумеренного в ней пребывания, но чувство
озноба уже мешало и  портило впечатление. Я сдался  первым и с удовольствием
растянулся под солнцем на палубе нашего пароходика...
     Мы вернулись  в городок  уже  вечером.  Впечатлений  было много  и  все
хорошие. За ужином  мы стали  обсуждать  наши планы.  Можно  было продолжить
коралловую эпопею, уплыть  на далекие рифы, но  эпидемия авантюризма у наших
жен кончилась так же внезапно,  как и началась. Они вдруг стали рассудочными
и практичными. Их можно понять. Представить  их себе с  тяжелыми аквалангами
на спине мы  с  Сашей  не  могли. Им  было  бы  скучно. Ладно, мы  пошли  им
навстречу. Приближался Новый  год  и  мы  решили встретить  его  на  Surfers
Paradise -  популярной Мекке туристов. Это было уже на пути домой, в Сидней.
Приехали  мы  туда на следующий день, отмахав примерно  тысячу километров на
юг. Долго  рыскали в поисках свободных номеров. Свободных было много, но нас
не устраивала цена -  мы все же  не  Крезы. Наконец, после  примерно часовых
поисков мы нашли подходящий двухкомнатный номер в районе Labrador.
     Номер на третьем этаже с большим балконом и видом на океан.  Собственно
между океаном и нами был еще длинный узкий остров, тянущийся вдоль берега. В
прилив это был полноводный канал, по которому плыли яхты и моторные лодки. В
отлив он резко мелел.
     Погода  испортилась. Небо было затянуто  тучами,  иногда шел дождь. Что
делать в такую  погоду?  Мы играли в преферанс, смотрели телевизор, скучали.
Но вот  Татьяна, изучая рекламные  проспекты, горкой  лежащие  у телевизора,
наткнулась на объявление об однодневном туре на гору Тамбурин. И мы заказали
его по телефону.
     Утром  за нами приехал степенный мужик на  Land Rover. Это  был  хозяин
семейного  туристического бюро. Бизнес такой  - развозить  туристов  в своей
машине по разным достопримечательным местам округи. Он же был и нашим гидом.
Причем,  как мы убедились, гидом весьма информированным и интересным. В ходе
этого тура он привез  нас в небольшой "краеведческий"  музей,  где был очень
наглядный  макет  Gold  Coast Hinterland,  частью которого и  является  гора
Тамбурин.  Оказывается,  когда-то, около  22  миллионов  лет  назад, тут был
гигантский вулкан, взорвавшийся при извержении. Срезанная и оставшаяся после
взрыва  нижняя часть  вулкана образовала  кратер  высотой около километра  и
диаметром 95 километров.  Гора Тамбурин есть  одна из  вершин этого кратера.
Внутри кратера теперь Национальный Парк Влажных Тропических Лесов. На гребне
кратера - многочисленные жилые поселки  и туристические объекты.  С наружной
стороны кратера - виноградники и другие сельхозугодья.
     Мы поднимались  на Тамбурин-гору по каменистой узкой дороге, лежащей на
гребне  крутого, под 30-35 градусов, склона.  Вокруг стоял густой  лес.  Гид
рассказывал.  О лесе,  о горе,  о  вулкане...  С утра был густой  туман, и с
вершины  горы  не было  видно  ничего, хотя  в  ясную  погоду можно  увидеть
Брисбен, что  в 100  километрах  отсюда. Мы спустились  пешком  к  водопаду,
расположенному  у  подковообразного  скалистого  обрыва,  заросшего   буйной
тропической  зеленью. Было  непонятно,  откуда  он  бьет, этот водопад. Вода
текла из-под кустов, тихо падая с десятиметровой высоты  неширокой  красивой
пеленой. Гид показал нам на  вид  совершенно обычные по форме, но желтоватые
листья  какого-то  дерева,  одно  прикосновение  к  которым  грозит  нервным
параличем. Он сказал, что однажды такой падающий с дерева  лист коснулся его
щеки - он едва сумел остаться живым...
     Мы проходили  мимо больших  деревьев,  которым, по  словам нашего гида,
более  500 лет. И это было  не одиночное дерево,  такие попадались  на нашем
пути довольно часто. В этом  путешествии мы вообще узнали много такого,  что
можно  назвать умопомрачительным  . Что в Тасмании растет сосна, которой уже
2000 лет  - это я  знал  и  до путешествия. Но гид  сказал,  что  на  севере
Квинсленда есть живое  и здоровое дерево, которому как  минимум 5000 лет!  И
что  оно - самое  древнее из всех известных  в  мире.  Мы узнали, что остров
Fraser Island, на котором  мы уже побывали, природа строила 500 000 лет! Что
вулкан на  Тамбурин-горе взорвался 22  миллиона  лет  назад.  Что  аборигены
Австралии  попали сюда  60 тысяч лет  назад из  Юго-Восточной Азии, и что их
первым наскальным рисункам  уже 40  тысяч  лет. Пожалуй,  это самые  древние
доказательства  существования человека... Все древние  египтяне, вавилоняне,
евреи  и  индусы могут  спокойно спать  под колыбельные песни  австралийских
аборигенов - дети еще в сравнении с ними...
     Новый год мы встретили в отеле. Приготовили праздничный стол, развесили
шары  и  цветные  ленты,  закупили  подарков  друг  для  друга,  заложили  в
холодильник водку и шампанское...  Новый год по-австралийски -  это анекдот.
На  улице жара под тридцать. Если бы не кондиционер - свариться можно. Какая
тут елка! Какой  Дед Мороз!  Все  наоборот! Но ледяная водка с селедочкой  и
бутерброды с икрой  - это  из  нашего арсенала... Наклюкались  как настоящие
совки. Было весело...
     Наутро   стали  собираться   домой.  Вдруг  Наташа  кричит  с  балкона:
"Смотрите, акулы!". Мы выбежали на балкон и увидели, как по проливу медленно
дефилируют выступающие из воды  плавники  трех  акул. А за  ними в  моторной
лодке плывет мужик из службы спасения , следит, как бы чего не вышло...
     Домой мы решили ехать  другой  дорогой,  по New England Hwy. Во-первых,
наши жены по ней еще не ездили,  а, во-вторых, я  еще в Сиднее обнаружил  на
карте НЮУ  загадочную надпись -  Woollomombi  Waterfall.  На самом хайвее. Я
убедил всех,  что надо посмотреть  этот водопад. Мы подъехали к нему уже под
вечер. Я ожидал увидеть какие-то отвесные  крутые скалы или горы,  но вокруг
был обычный пейзаж  - холмы,  покрытые  лесом, поля с пасущимися быками  или
овцами...  Но указатель на дороге приказал свернуть влево : "Водопад - через
1 км".  Мы въехали в негустой лесок и остановились  у ограды. Когда мы вышли
из машины , подошли к ограде и глянули вниз - мама  родная! Представьте, что
на ровной земле кто-то вырыл яму диаметром с полкилометра и глубиной  триста
метров. Яма  не круглая,  а как замочная скважина. Стенки "ямы"  -  отвесные
скалы . На дне - небольшое озеро. И  в это озеро  с высоты 260 метров падает
вода!  По  высоте это в четыре раза больше  Ниагары, но  по мощи  - никакого
сравнения. Ниагара выигрывает. А тут  ширина падающей струи всего  несколько
метров. Правда, нам объяснили, что сейчас еще  не сезон, дождей мало, воды в
речке недостаточно, и что когда она полноводна, то эффект гораздо сильнее...
Я сделал  несколько фотографий, но сам водопад  на них  виден плохо  -  воды
все-таки было мало...
     Мы вернулись домой поздно ночью и сразу завалились спать...

     Так закончилось наше путешествие.







     С  некоторых  пор  мне иногда  снится  один  и тот  же  сон.  Когда это
случается, я просыпаюсь и уже не могу заснуть. Я просыпаюсь от ужаса.

     В моей жизни было несколько происшествий, которые могли закончиться для
меня  весьма печально, если не сказать  трагически.  Каждое из них со  всеми
драматическими подробностями иногда навещает меня  во снах. И  каждый раз  я
как бы заново переживаю их, и каждый раз просыпаюсь  в  тот момент, когда по
несвершившемуся сценарию я должен был принять смерть...

     Мое самое первое в  жизни воспоминание связано с опасностью. Сейчас это
кажется мне смешным, но я-то помню...
     Мы идем по Ришельевской и останавливаемся у светофора на Дерибасовской.
Этот знаменитый перекресток был первым, который мое сознание записало на мой
"хард-диск". Мы - это,  конечно, я и еще  двое взрослых. Наверное, это  были
мои отец и  мать. Лиц их я не видел, я шел  своим ходом, на  в меру  упругих
двухлетних ногах. Мои руки были подняты вверх,  и это было очень неудобно  -
трудно  было  глазеть  по сторонам. Мою левую руку держал отец. Это я сейчас
так думаю, потому что я видел только его коричневые брюки. Правую -  держала
мать. Я видел ее голые ноги и легкую юбку, которая под порывами ветра иногда
закрывала мое лицо.  Мы  подходим к светофору и ждем зеленый,  чтобы перейти
Ришельевскую и пройтись по Дерибасовской.

     Я не  помню, было ли в  тот  день тепло,  но я помню яркое солнце.  Уже
потом, когда я стал взрослым и часто пересекал этом перекресток, я видел его
под солнцем  в разное  время суток, и понял, что тогда , в мой первый раз, я
был на нем в  полдень. Пока не загорелся зеленый свет,  я  крутил  головой в
разные  стороны и  запомнил  огромное  серое  здание  Оперного  театра.  Мой
"хард-диск" записал и его. Когда загорелся зеленый, мы ступили на мостовую и
стали пересекать Ришельевскую. Нам оставалось пройти совсем немного, когда с
Дерибасовской  на  Ришельевскую  стал  сворачивать  черный   автомобиль.  Он
остановился в одном метре от меня. Я слышал, как  отец что-то громко говорил
шоферу,  возможно, что ругал, но я был в ужасе.  Нет, я не плакал.  Я просто
остолбенел. Меня потрясли эти огромные блестящие на солнце фары! Наверное, я
уже успел проэктраполировать на доли секунды вперед и ужаснуться...

     Отца призвали в армию в июне 41-го. Мы оставались  в  Одессе. Но уже  в
июле началась эвакуация. Когда  в обстановке  паники и суматохи мы с мамой и
бабушкой сумели попасть на пароход, нам досталось место на верхней палубе. И
только  пароход вышел в открытое море, как нас начали бомбить немцы.  Сам  я
этого  не помню, но бабушка рассказывала, что  закрыла меня  собой и в таком
положении мы  пережили эту бомбежку. Немцы в наш  пароход не попали.  Тем не
менее,  спустя несколько часов,  я все  равно умудрился  потеряться  и  меня
"спас" какой-то  моряк,  который обходил весь пароход, держа меня  за руку и
крича "Где эта сумашечяя мамаша?"...

     Войну я  пережил почти  без  приключений.  Нас  отправили в  совхоз  на
левобережье Волги в Саратовской области. Бабушка сидела со мной дома, а мама
работала бухгалтером в совхозе. Иногда она брала меня  с собой,  когда ей по
делам  надо  было посещать  удаленные совхозные отделения. Ей давали лошадь,
запряженную  в двуколку,  она садила  меня рядом с  собой, и  мы  целый день
разъезжали по  степи. Весной  степь очень  красивая.  Ровная-ровная  зеленая
земля  и ярко-желтые тюльпаны. Матери не было и двадцати пяти, она всю жизнь
провела в городе, с лошадью  ей приходилось трудно. Я помню, как однажды нас
в степи застала гроза. Вначале пошел сильный дождь, а потом - град, да такой
крупный, что очень  быстро вся еще недавно зеленая от травы  земля покрылась
сплошным  белым слоем льда. Градины были с голубиное яйцо. Мы остановились и
спрятались  под телегой. Градины долбили лошадь. Она и так не была рысаком -
старая и флегматичная. А тут она просто упала на колени. Мама подумала,  что
лошадь умерла. Если  бы  это произошло, мы бы  не добрались до дома.  Но все
обошлось. Маме с трудом удалось уговорить лошадь встать и мы кое-как доехали
до дома. Приехали в сплошной темноте. Бабушка с плачем металась по двору...

     Вернулись в  Одессу в  июле 45-го. Было тяжело. Отец погиб  на  фронте.
Всем жилось  трудно. Мне было шесть лет, и  компания моих  сверстников  была
весьма  шустрой. Для меня это было веселое время. Тогда каждый из нас  носил
на себе следы мальчишеского озорства - шрамы от пуль и  осколков, обожженные
порохом  ресницы,  брови. Но  мы росли  ловкими, смелыми  и предприимчивыми.
Тогда  я научился плавать и  нырять. Из этого возраста я вышел со шрамами от
пули  под  коленом  и  от  острозубого  куска  чугунного   котла,  разбитого
специально ,  что заложил в рогатку мой неприятель из  соседнего двора. Это,
считай, повезло. Могло быть хуже...

     Лет до пятнадцати чувство страха меня не посещало. Видимо, еще мозги не
совсем  загустели, что-то  еще  не сформировалось внутри.  Впервые настоящий
страх я испытал в пятнадцать, когда мы уже переехали в Уфу.
     Мы жили в четырехэтажном  доме для офицеров гарнизона. Это был простой,
без  излишеств кирпичный дом, который строили пленные японцы.  Три подъезда,
сорок восемь квартир. В каждой есть дети. Сверстников полно.
     Как-то  летом  в жаркий  день  я вышел во двор.  У соседнего подъезда ,
облокотясь плечом о стену, стоял Борька Гурьев. Он был старше меня на год  и
перешел  в  девятый класс.  В  руке  он  держал настоящий  теннисный  мяч  и
неторопливо стучал  им  о  бетонный пол подъездного  крыльца.  Делал он  это
ловко, ему не приходилось даже менять позу - его плечо касалось стены,  одна
нога  была  согнута и  упиралась  носком  ботинка в  землю,  а  вторая  рука
пребывала  в  кармане  брюк.  В  те  времена  настоящий  теннисный  мяч  был
редкостью. Меня поймут  те,  кто  чувствует  упругую  легкость  его  полета,
заданную почти невидимым ловким движением руки.
     Мы  стали перекидываться этим мячом. Сначала  мы стояли  близко один от
другого и посылали мяч, ударив его о землю, чтобы, отскочив от нее, он попал
в другие руки. Потом мы стали увеличивать расстояние. При этом мы уже просто
кидали мяч, как камень. И тут Борька предложил:
     Давай перебрасывать мяч через дом, над крышей! Сможешь?
     Я посмотрел  вверх. До крыши было метров двенадцать. Ширина дома  - еще
метров десять.  Да сама крыша была крутая, до конька метра  три. У меня было
чувство, что  я  смогу это  сделать,  да и  вызов был  брошен.  Борька  был,
конечно, сильнее меня - он  был старше, занимался гимнастикой и штангой. Был
силовиком. А я - гонял в футбол, да только начал заниматься баскетболом. И я
согласился.
     Борька размахнулся  и легко перекинул мяч  через крышу. Я обежал  дом и
увидел скачущий по двору теннисный мяч. Я поймал его, подошел поближе к дому
и стал примериваться. Слишком близко к стене стоять было нельзя - траектория
будет,  как  у гаубицы, свечкой.  Я отошел,  размахнулся,  и  со  всей силой
швырнул мяч. Слышу, как Борька кричит:
     Есть! Лови!
     Мы начали дуэль. Борьке она давалась легко. Мне же каждый раз надо
     было  упираться  изо всех  сил.  Я не помню,  сколько раз  мне  удалось
перекинуть мяч,  но раз  десять удалось.  На  одинадцатый раз я  не  услышал
борькиного "есть". Через сквозной подъезд я выбежал к Борьке.
     Где мяч?
     А ты бросал? Значит, на крыше лежит. Иди и доставай!
     Теннисный мяч был ценностью, и борькино требование было законным.
     И я полез на  крышу. По пожарной лестнице я быстро  добрался  до крыши.
Такое  мы проделывали не раз. Теперь  надо  было  найти  мяч. На моей, южной
стороне  дома,  его не  было.  Значит,  он  где-то на  другой,  северной.  Я
осторожно долез до конька и увидел  его сразу. Он лежал в водосточном желобе
на самом краю крыши.  Я ринулся  к нему. Но тут же спохватился - а как  же я
буду его доставать?  Крыша  была очень крутой - градусов сорок, покрыта была
листами  кровельного железа,  никакого ограждения у  водосточных желобов  не
было.  Я начал  осознавать опасность предприятия.  Вылет козырька  был около
метра, под  ногами я  не чувствовал  прочного основания - все  колыхалось  и
скрипело.  И тут  мне  пришла  в  голову мысль, которая тогда показалась мне
очень  удачной,  но которую сейчас  я даже  мыслью  назвать  не могу.  Я лег
животом на крышу головой к ее краю и начал медленно спускаться к желобу. Как
на снежной горке. Когда моя рука дотянулась до мяча, я осторожно взял  его и
тут же опустил  за  желоб. Я слышал, как он стукнулся о землю  и  как Борька
крикнул "Есть!". И тут я посмотрел  на землю... Лучше бы я этого не делал! Я
понял,  что  если я упаду, то  от меня ничего не  останется. Мрачного  юмора
добавляло то, что я буду  лежать как раз под окнами нашей квартиры, и первой
мой окровавленный труп увидит моя бабушка...
     Я  закрыл  глаза.  Мои руки дрожали, на лбу выступил пот.  Я  попытался
отползти от желоба назад, вверх к коньку. К своему ужасу я обнаружил, что не
могу  этого  сделать! Поза  годилась для  лазания  по-пластунски, но  только
вперед, а назад, да еще  и вверх - ну никак! Оттолкнуться  руками от  желоба
было невозможно  -  его  жесть прогнулась  от моего  легкого  прикосновения.
Впервые мне  стало себя жаль. Мне не хотелось умирать. Это сейчас я понимаю,
что когда  ругаешь себя  дураком, то  знаешь,  что хоть  и  дураком,  но жив
будешь.  А  вот когда  становится  себя  жалко,  то  можешь  в  живых  и  не
остаться...

     Не  помню, сколько времени мне понадобилось, чтобы я обрел  способность
думать. Я лежал  неподвижно, боясь пошевелиться. Оглянувшись по  сторонам, я
увидел справа  сзади слуховое  окно. До него по прямой было метров десять. Я
мог совершать только змее-крабо-червячные  телодвижения вбок, по направлению
к  этому окну.  Еще  не  отдавая  себе  отчета,  я  стал  осторожно,  как-то
плоско-параллельно  переползать вправо, но при этом сантиметр за сантиметром
смещаться  вверх, прочь от  страшной пропасти. Мне мешало все -  раскаленная
крыша,  ребра  кровельных   листов,  рубашка,  вылезшая  из  штанов,  кровь,
прилившая  к  голове со всего тела, и мой страх. Я повеселел  только  тогда,
когда отполз от края метра на два. Тогда я, лежа на животе, умудрился как-то
развернуться на месте и перекатился на спину. Я поверил, что останусь живой.
Полежав  несколько  минут и придя в  себя,  я  сел,  потом осторожно встал и
медленно двинулся к слуховому окну. Достигнув его, я перевел дух. Через окно
я влез на чердак - спускаться с крыши по пожарной лестнице было страшно. Для
этого надо было с конька спускаться снова  к желобу, но с южной стороны. Для
моих нервов это было слишком...

     Теперь  мне иногда  снится,  что я лечу головой  вниз  с этой  чертовой
крыши. В этот момент я всегда просыпаюсь...

     Летом  59   года,   после  окончания  третьего   курса,   у   нас  была
производственная практика. Мы работали в литейных цехах  на моторном заводе.
Мать с отчимом, братом и сестрой уехали в отпуск в  Одессу. Я  приехал к ним
после окончания практики. Отпуск в Одессе  без  моря я не представляю.  И не
надо мне  никаких пляжей, кроме моей родной Отрады. Тут я знаю каждый камень
с детства. Сейчас его весь переделали, утыкали  волнорезами и благоустроили,
а еще в 59-м он был почти таким же диким, как и в 45-м.
     Я не люблю многолюдья. Выбираю пустынное место у камней, лежу себе  под
ласковым солнцем, загораю, размышляю. Станет жарко - войду в воду...
     Этим утром было тихо, безветренно. Вода в море стояла  как озерная - ни
малейшего намека на  волну. Я плыл на  солнце. В чистой прозрачной воде  дно
просматривалось хорошо. Я плыл брассом. Каждый гребок приносил удовольствие,
наплыв был хорош,  сил в себе  я  чувствовал немеряно. Заградительные буйки,
заплывать за которые не разрешалось, остались далеко позади. Я остановился и
лег на спину. Небо надо мной было чисто голубым. Хотелось петь.
     На  обратном  пути  ,  когда  темно-зеленое  каменистое  дно  сменилось
светло-желтым песчаным, я заметил большие камни причудливой  формы. Набрав в
легкие побольше воздуху, я нырнул на дно. Глубина была метров семь. Я привык
определять глубину "на слух" - уши реагируют очень чутко, отвечая на глубину
все возрастающей  болью. Камни  были большие, ноздреватые  и поросли морской
травой. Два  из  них прислонились  друг к другу  так, что  касались  в своей
верхней части, но внизу между ними у  самого дна был просвет, как тоннель, и
я видел свет "в  конце тоннеля".  И черт  меня дернул залезть  в эту дыру! Я
хотел  проплыть через  нее. Поначалу  все шло  хорошо.  Но  затем достаточно
свободный проход начал сужаться, мои ноги уже испытывали ограничение, я стал
задевать ногами за камни и  мог  продвигаться  вперед  только,  отталкиваясь
руками от неровных поверхностей камней. Я не сразу оценил опасность. Воздуху
у меня было еще достаточно. Но вот я еле просунул плечи в "горло" тоннеля, и
застрял в бедрах!  Я дернулся  еще раз,  но кроме  боли  в костях  ничего не
получил.  В голове мелькнуло - назад! А как? Оттолкнуться руками невозможно.
Даже  головой  повернуть  нельзя.  И  тут мне  опять  стало  себя  жалко.  Я
представил  себе,  что  меня  даже  найти не  смогут!  Такая  могила мне  не
нравилась. А до выхода из этой ловушки было всего метра два! Только  вперед!
Я развернул таз  так,  чтобы  прилепиться  к камню,  что был слева,  опустил
правую ногу вниз и, нащупав песчанное дно, погрузил в него ступню.  Счет шел
на секунды. Согнув правую ногу для толчка, я вытянул обе руки вперед и резко
оттолкнулся  ото  дна. Я  пропахал этот тоннель,  как  самолет  в  аварийной
посадке без шасси.  Мои плавки были разорваны . Кровь лилась, как из быка на
корриде. Но я выбрался из него! Из последних сил я поднял руки вверх, согнул
ноги  и оттолкнулся ото дна. Секунды на две я потерял сознание, но когда моя
голова показалась над водой, я  был  уже в порядке. Так широко я не открывал
рот уже никогда!...

     Когда мне снится этот  сон, я просыпаюсь в  момент,  когда отталкиваюсь
ото дна...

     Я прожил без  приключений еще четыре  года. После окончания института я
получил  назначение  в Пермь  на моторный  завод. Я  приехал туда с  молодой
женой,  своей  однокурсницей.  Как-то  летом,  спустя год,  мы с  ней решили
поехать  на  Каму  искупаться.  Верхняя  Курья,  где  был  самый  популярный
городской пляж, располагалась на  другом  берегу. Речные пляжи никак  нельзя
сравнить  с  морскими.  Песка  почти нет,  вода  совершенно  не  прозрачная,
течение, с которым приходится считаться... Мы расстелили полотенце, полежали
на неярком солнце и решились войти в воду.  В то время у пляжа был поставлен
на якорь  огромной плот. В  длину он был  метров пятьсот,  а в ширину метров
двадцать.  От  него  до  берега  было  метров  тридцать. В этом  30-метровом
пространстве  мы  побарахтались  и  взобрались  на  плот. Сидели,  о  чем-то
разговаривали...К тому времени моя жена еще  ни разу не видела, как я ныряю.
Петушиный менталитет молодого самца поднял меня на ноги.
     Сейчас я донырну до берега!
     Я  наметил  себе направление  -  взял азимут  - , помахал своими тощими
членами,    якобы   разминаясь,    напыжил   худосочную   грудь,   изобразил
сосредоточенность  и нырнул.  Обычно под  водой  я ориентируюсь по солнцу. И
хотя день был солнечный, но вода в Каме была совершенно  не прозрачная.  Мне
казалось, что я плыву прямо. Чтобы преодолеть тридцать метров, мне надо было
сделать  под водой  около  пятнадцати гребков.  Я стал их  считать.  Когда я
досчитал до  пятнадцати, то с  удивлением обнаружил,  что  никаких признаков
берега я не  наблюдаю. Я решил, что пора кончать эту комедию и появиться над
поверхностью воды. Сделав эффектный фирменный финишный гребок,  я  выпрыгнул
из воды почти до пояса и  с ужасом обнаружил, что нахожусь в полуметре от...
плота! На плоту сидит моя молодая жена и  хохочет. А мне совсем не до смеха!
Ведь  если  бы  я сделал шестнадцатый гребок, то  оказался бы под плотом без
глотка воздуха и в полной дезориентации!...

     Когда  мне снится  этот сон,  я  просыпаюсь  от  того,  что моя  голова
ударяется о плот...

     До следующего приключения прошло еще лет тринадцать.
     У  моего  тестя была дача в сорока километрах  от  города. Летом на ней
было хорошо - речка, сад-огород, чудная природа... С наступлением осени дача
консервировалась... В  нашем  ОКБ  собралась  компашка  из  семейных пар,  в
которых мужья работали вместе, а жены были  ...при мужьях. Я не помню сейчас
кому  принадлежала  эта  идея, но  смысл ее заключался в том, чтобы провести
Новый  год  на  даче и  покататься  на  лыжах.  Наша  дача  оказалась  самой
привлекательной. Мы  готовились  заранее.  Были расписаны  все  обязанности.
Каждому вменялось подготовить  шутливое  новогоднее  поздравление  и  вообще
соответствовать  этому  священному  на Руси  празднику.  До  дачи надо  было
добираться  на  электричке. Затем пройти на  лыжах около 10 километров. Надо
сказать, что  в эту зиму  перед Новым годом  морозы стояли  очень крепкие. В
день  нашего выезда  было около -35 градусов. Но это нас не очень пугало. Мы
дружно  втиснулись в электричку, распили для сугреву бутылку водки и полчаса
весело обсуждали предстоящее торжество.
     Мы вышли на станции Юматово. Нам предстояло  пересечь станционные пути,
и там стать на лыжи.  На последнем пути стоял  грузовой состав. Мы подошли к
нему, решая, как преодолеть эту преграду. Вагоны  тянулись в обе  стороны от
нас и было их очень много. Все решили обойти его справа. Я же  решил залезть
под вагон...
     В одной руке  у меня  были лыжи, связанные ремешками. В другой - лыжные
палки.  На спине  висел  приличных  размеров  рюкзак с  новогодней  жратвой,
выпивкой и теплыми вещами, включая одеяло -  ведь  мы собирались ночевать на
даче. Я  бодро  полез  под  вагон, но  тут  же зацепился рюкзаком  за что-то
железное. Этих железок на грузовых вагонах всегда  дикое количество. Когда я
кончил с ней воевать и сумел оказаться между рельсов, рюкзак опять за что-то
зацепился. Вернее,  он не зацепился,  а уперся во что-то  мне невидимое  Мне
пришлось  лечь  на  снег  между  рельсами. Я выкинул лыжи и  палки на другую
сторону, а сам в этой идиотской позе  стал переползать за последний рельс. Я
вспотел, несмотря на сильный мороз. Вздохнув  с облегчениям, я встал сначала
на  колени, а затем и  на ноги. И вдруг состав  лязгнул буферами и  медленно
пошел!  Знали  бы  вы, с каким ужасом на  лице  я смотрел  на  эти вагоны! Я
представил себе, что могло быть, если бы машинист был  расторопнее секунд на
десять...
     Какими только словами  я не  обзывал  себя!  Они все были неприличные и
непечатные...

     Я  просыпаюсь, когда вижу, как заиндевелое безжалостное железное колесо
медленно катится на мою неподвижную шею...



     Сидней - 2001












     Неделя выдалась дождливой.
     Обычно оживленная  Холл-стрит была  пуста  - дождь разогнал гуляющих  и
прохожих. Я шел, глядя себе под ноги и обходя лужи. Вдруг передо мной возник
молодой  человек во всем черном : шляпа,  плащ,  борода, глаза, волосы - все
было черным.
     Are you jew?
     Yes, I'm.
     Вы говорите по-русски?
     Да
     У меня к вам просьба. Не могли  бы вы нам помочь? От вас не потребуется
ничего.  Вы  просто  постоите  пять  минут  в синагоге во время  поминальной
молитвы.  По правилам в  этой молитве  должны участвовать  не  меньше десяти
мужчин, а у нас пока только девять. Если мы не соберем десятерых, то молитва
не состоится - таковы правила.
     Я, конечно, согласился. Как не выручить людей в  такой момент? Мы вошли
в синагогу на О'Брайен-стрит. Мне дали кипу и поставили у парты-скамейки.  Я
огляделся. Синагога была  небольшой и скромной. Впереди, перед первым  рядом
скамеек, стоял рабай. Справа, у кафедры, еще один служитель, старик. Я видел
его  спину и большую белую  бороду.  Лица  его мне было  не  видно.  Еще три
молодых  служителя с пейсами и юношескими бородами  стояли между скамеек и о
чем-то тихо  переговаривались. Все пять служителей были в черном. Кроме меня
были еще трое пожилых мужчин и парнишка-подросток лет пятнадцати.
     Парень,  встретивший  меня  на  улице,  дал  мне  в  руки  молитвенник,
раскрытый на нужной странице.  Пока не началось поминание, я пытался понять,
что написано в этой молитве. Это было не просто - на мне были слабые очки, а
свет  в синагоге не был ярким.  Я  понял, что текст  написан на иврите и  на
русском языке, а издан молитвенник в Сиднее.
     Вся процедура поминания проходила бысто и просто, но для меня оказалась
непонятной,  так как  велась  на  иврите.  Вначале  рабай что-то  сказал  на
английском,   и   его   лицо  при   этом  сменило  выражение   -  оно  стало
печально-строгим. Затем старик с белой бородой,  уткнувшись в молитвенник на
кафедре,  начал  молитву-песню.  Он  пел на иврите. Ему периодически вторили
все,  кроме  меня.  Мне  было  неуютно  оттого,  что  я   такой   религиозно
безграмотный, но я успокоил себя тем, что мне было обещано  - от меня ничего
не потребуеся, кроме физического присутствия. И я стоял. Стоял честно.
     Несколько раз по ходу молитвы старик прерывал песню, отходил от кафедры
к  перегородке, отделяющую мужскую  половину синагоги от  женской,  поднимал
край белой занавески и  что-то шептал про  себя. Было впечатление, что он  с
кем-то сплетничает.
     Старик закончил  молитву.  Все  хором  сказали  "Amen".  Я  тоже сказал
"Amen". Знай наших! Рабай поблагодарил  всех. Это было сказано по-английски.
Я  протянул  молитвенник  и  кипу моему  знакомому в черном.  Он  сказал мне
спасибо. Это было сказано уже по-русски.
     Я вышел из синагоги под легкий дождь в веселом раздумьи. Я всегда знал,
что на моем лице написано -  еврей.  Но никогда  не подозревал, что  еще там
написано - русский еврей. И тут, без всякой видимой связи с происходящим,  я
вдруг понял, что моя родина не Австралия, куда меня занесло на старости лет,
и не Россия, где я прожил более сорока, и не Израиль, где я еще даже не был,
и даже не Одесса, где я родился.
     Моя  родина - это целый мир, имя которому Русский Язык. Язык, которым я
владею лучше некоторых русских, на котором сносно  говорю и не очень толково
думаю,  язык,  которому  было  суждено стать  моим родным  в день,  когда  я
родился, и который останется со мною до конца моих дней.


     Сидней - 1999




     Книгу К.Чуковского "От 2 до 5" я прочитал  еще школьником. Моей младшей
сестре в то время было "от 2 до  5" , и я даже послал Чуковскому какой-то ее
перл.  С тех пор прошло много лет. Я вспомнил "От 2 до 5", когда Ромка начал
говорить. Он родился, когда мне стукнуло сорок - я поздний папаша. Наверное,
каждый  родитель  ревностно  следит  за своим  ребенком, за  его  развитием,
старается привить ему хорошее, радуется его успехам, переживает его неудачи.
Я - не исключение.
     Ромка начал ходить в девять месяцев, но заговорил только в два года. Мы
с Наташей уже стали сомневаться, все ли у него в порядке. Но в два  года  он
заговорил, и это  было  похоже на фонтан.  Поначалу это были обычные бытовые
диалоги, и  они сняли проблему общения - появилась  обратная  связь.  Спустя
несколько  месяцев,  когда его  мозги  "слегка загустели", он начал выдавать
такие штучки, что я вспомнил Чуковского и решил записывать его высказывания.
     Первые записи я сделал в 82-м году, когда Ромке было  около трех лет, а
последние  - в 89-ом,  то есть, получилось что-то "От  3 до 10". И это были,
как я сейчас понимаю, самые лучшие годы. Сейчас Ромке почти девятнадцать.  Я
смотрю на него и не нахожу в нем теперяшнем ничего от того раннего, каким он
был в моей записной книжке. Теперь он редко и неохотно говорит по-русски,  и
мне уже  не верится, что это  он  автор афоризмов,  которые веселили и нас с
Наташей, и наших знакомых, и коллег на работе.
     Я  решил  собрать  все  сохранившиеся  его выражения и сделать  из  них
компьютерный файл,  чтобы когда-нибудь он мог заглянуть в него.  Может быть,
когда  у него  будет  свой сын,  он тоже станет коллекционировать его перлы.
Когда я прочел все собранное, у меня возникла аналогия с книгой Чуковского с
той лишь разницей, что "От 2 до 5" составили высказывания сотен ребятишек, а
это написал один Ромка.

     Сидней
     1998



     Хохмы начались,  когда он еще не родился. В последий месяц беременности
живот у Наташи был как  дирижабль,  огромный. Я даже стал сомневаться, а все
ли правильно я сделал  9-ть  месяцев назад.В ванной мне приходилось помогать
ей  мыться.  И  на  этом  животе, круглом и гладком, вдруг  в разных  местах
появлялись  шишки - то  ромкин кулачок, то пятка.Наташа уже  различала,  где
что. Поцарапает по своему  животу  эту шишку -  она  и  спрячется в  утробу.
Щекотки боялся.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*

     Потом пошло посерьезнее. Рожала  она тяжело  - здоровый попался ,  4 кг
250 г. Чуть  не разорвал  ее, крови потеряла много, наоралась, намучилась. И
этот сам ключицу сломал, появляясь... Но обошлось.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*

     Наташа  рассказывала,  что когда в ее палату привезли новорожденных  на
первое кормление, взволнованные мамаши торопливо повываливали свои  молочные
груди к первому свиданию  со своими чадами.  Детишки лежали спеленутые,  как
пушечные  снаряды.  Сестра  по одному  доставала  детишек  и прикладывала  к
материнской  груди. Когда очередь дошла до Ромки,  она, крякнув, достала его
из "обоймы" и спросила :
     А это чья бомбочка?
     Молока у Наташи было  мало. Ромка  быстро высосал  жалкую порцию, долго
сосал  пустую  грудь, а  потом  с  укором посмотрел на  мать.  Наташе  стало
стыдно...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     В день их  выписки  из роддома прихожу с цветами, жду, когда  появятся.
Разглядываю  списки  новорожденных  на  стене.   Сравниваю  своего  Ромку  с
остальными по весу.  Из 20-25 младенцев Ромка был вторым. Первое место занял
гигант в 5кг 600г. Когда я показал Наташе на это чудо с ней чуть не случился
обморок - могу представить, что она себе вообразила...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Рома, иди умываться! А не то придет Мойдодыр...
     Твой Додыр?...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Показывает рукой на резиновую рыбу-игрушку.
     А это что такое ?
     Это чешуя.
     Чтобы чесаться ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Рома, что у нас в меню на обед ?
     В мене надо пельмени !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Говорит Наталье:
     Давай, я буду папа, а ты - мама.
     Давай !
     "Налей-ка мне вина, Наталья !"

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     В ванной новорит Наташе:
     Я буду мамой, а ты - моим сыночком.
     Давай !
     Просись гулять !
     "Пойдем, погуляем!"
     "Ты что, не видишь, что я стираю?"

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Когда нет бороды и усов - называется мордашка.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Сестра Женя учит Ромку играть в шахматы..
     Рома ! Защищай свою пешку !
     Ромка прикрывает пешку своими ладошками.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Идем домой из детского садика.
     Ромка рассказывает историю.
     Жила-была лошадь. Звали ее... Назовем ее Олей...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Наташа ласкает и тискает Ромку.
     Ах, ты мой,пузырь ! Как тебя зовут ?
     Пузырь Мишон !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Говорим Ромке, что к нам должны притти гости.
     Они не придут.
     Почему ?
     Испугаются. У меня глаза черные.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Принес для Ромки портрет гнома, что сделали наши программисты.
     Рома, как мы его назовем ?
     Кока !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Потерялся в магазине, когда Наташа делала с ним покупки.
     Кричит на весь магазин:
     Мамочка, родная моя, где ты ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Как-то вышел с  Натальей из дома, поскользнулся, упал на снег. Поднялся
и говорит:
     Пора становиться на коньки.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Ставит срубленную королеву на доску.
     Она уже выздоровела.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Не хочет итти спать.
     Рома, тебе пора итти спать.
     Нет, я еще поработаю !
     Как ?
     Ну, например, попью чаю...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Хороший волк - Шурик, а плохой - Тарапыр.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Обнимает Наташу и поет:
     Толстая, толстая мамочка моя !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Наташа вытирает ему попу после горшка.
     Мама, ты чисто вытерла ?
     Чисто.
     Тогда можешь поцеловать попку...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Подъезд. Поднимаемся с ним по  лестнице.  Навстречу  спускается дряхлая
старушка.
     Ты кто ?
     Я бабушка Эдика.
     Бабушка ? А почему ты похожа на бабу Ягу ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Не отходит от меня, виснет, не дает ничего делать.
     Как бы заставить тебя поиграть со мной ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Это не ответ !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Не поймешь тебя, папа !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Посылаю его в другую комнату выключить проигрыватель.
     Не хочет, но маскируется:
     Папа, как ты не понимаешь, ведь я - человек !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Наташа спешит с ним в детский садик.
     - Рома, торопись, а не то меня начальник поругает.
     Начинает ворчать:
     Ну, что ты меня ругаешь ?
     Я тебя не ругаю
     Ты меня бровями ругаешь !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Уложили его спать. Через некоторое время появляется.
     Мне плохо снится !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Рома, что с тобой ?
     Я себя очень плохо чувствую
     Что у тебя болит ?
     Ничего не болит. Просто ты меня обидел.
     (Только что я выругал его за то, что он медленно раздевался)

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Я собираюсь выйти покурить.
     Неужели я останусь один ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Мама, это ты меня родила ?
     Да, я.
     Тогда расскажи мне, как ты это сделала ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Тычет рукой в Наташину грудь.
     Мама, а в титях молоко есть ?
     Уже нет.
     А почему тогда они полные ?

     Боится быть раздавленным машиной.
     На перекрестке:
     Папа, дай мне руку, а то меня машина задавит и не будет у тебя любимого
сыночка.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     У нашего подъезда стоит незнакомая женщина.
     Здравствуй, незнакомая тетя !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Упал, стукнулся лбом.
     Папа, у меня лоб дырявый ?
     Нет
     Целый ? Ну, хорошо !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Сидит на горшке.
     Папочка, любимый мой ! Вытри мне попку !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Я так хотел есть, что даже дрожал от страха !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Спрашивает воспитательницу в детском саду:
     Татьяна Викторовна ! А у тебя пися есть ?
     ( Эту  штучку рассказала Наташе сама Татьяна  Викторовна.  И  добавила,
что,  ошарашенная этим вопросом, ответила ему "Нету"  и  теперь  обеспокоена
тем, что о ней может подумать этот молодой нахал)

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Наташа будит Ромку.
     Ромочка, вставай !
     Только не говори мне, что пора в садик !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Я скажу плохому дяде: уходи, не хочу тебя целовать ! И он уйдет...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Мама, включи приемник !
     Нельзя. У него батарейка села.
     Села и отдыхает ?
     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     По пути в садик рассказывает длинную историю про лошадь.
     ...  а тут налетели фашистские самолеты и стали бросать бомбы  и ранили
лошаль. А всадник взял большую корзину,  положил в нее  лошадь и понес  ее в
больницу.  Потом  сел  на лошадь  и  поскакал  на работу, привязал лошадь  к
работе, а сам пошел работать...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     3 года 8 месяцев
     Взял  клюшку, пошел  на хоккейную площадку, где большие ребята играли с
шайбой. Через десять минут возвращается надутый, обиженный.
     Они мне сказали: "Уходи отсюда, козел несчастливый !"
     (Вначале они потребовали у него мандат)

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Едем с ним в парк. Сидит, молчит.
     Рома, ты о чем думаешь ?
     Не признаюсь, о чем думаю.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     3 года 9 месяцев
     По пути из садика напевает какую-то мелодию.
     О чем поешь ?
     Это мы к празднику готовимся.
     К какому ?
     Дню рождения дедушки Ленина. *
     Ну и как, приготовились ?
     Да.
     А ты как приготовился ?
     Рубашку в штаны заправил !...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Скоро я буду принцем !
     А кто такой принц ?
     Это который женится.
     А что такое жениться ?
     Это когда любишь тетеньку.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Это была безъядная змея
     (Хочет сказать "добрая")

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     3 года 9 месяцев
     Рома, поешь еще.
     Не хочу. Объедусь !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Наташа с Юлей разговаривают.
     Ромка сидит рядом и вертится.
     Замучили вы меня, бабы, своей болтовней !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     3 года 10 месяцев
     Ромка научился кататься на двухколесном велосипеде.
     Просто сел и просто поехал !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Мама, голова твоя садовая ! Ты почему забыла смазать
     мне горлышко керосином ?
     ( Наташа лечила его таким способом)

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Долго ищу его во дворе. Наконец появляется, видит мое сердитое лицо.
     Я показываю рукой на дверь подъезда:
     Вперед !
     Это что, наказание такое ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Мама, выроди мне завтра братика !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     3 года 10 месяцев
     Рома, одень панамку !
     Ладно, а  то солнышко любит  черные волосики,  нагреет  голову  и мозги
перестанут думать.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     3 года 11 месяцев
     Рома, пойдем почистим твой нос.
     Лопатой, что ли ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года
     Охотно ходит в булочную за хлебом - там продавщицы угощают его
     конфетами  (  за  смазливость). Как-то послали его за  хлебом и дали 24
копейки. В этот день цену подняли до 36 копеек.
     Возвращается с пустыми руками. Рассказывает:
     Хлеб стал дорогой, весь народ возмущается,
     ни у кого таких денег нет !
     Какой народ ?
     Ну, пацаны !...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года
     Не любит укладываться спать.
     Папа, зачем ты построил мою кровать в этой комнате ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Лежим с ним в обнимку. Теребит мои волосы.
     Ты что, на бигуди завился ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года
     Разговариваем с Наташей о методике расчета высотно-скоростных
     характеристик двигателя. Ромка сидит рядом, задумался.
     Рома, о чем думаешь ?
     Я о полиноме думаю.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Рейс Уфа - Одесса. Промежуточная посадка в Харькове.
     Ждем объявления о посадке в самолет.Вдруг заявляет:
     Надо дать маме таблетку, пусть она завтра выродит мне лошадку...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Ромка у Татьяны. Звоним ему.
     Рома, как дела, что делаешь ?
     Порядок убираю !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года 7 месяцев
     Заходит в ванную, мочит носовой платок.
     Что делаешь ?
     Хочу поставить Мишке компрессор.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Играет со мной. Я - "начальник", а он "едет в командировку"
     Прощается со мной:
     Ну пока, только жидко не какай !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     Достал где-то распечатки моих расчетов.
     Водит по колонкам пальцем и спрашивает Наташу:
     Не понимаю, почему у тебя здесь такая ПИ-К-ВД ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Впервые увидел халву.
     Это что, жареная земля ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Наташе:
     Сейчас я принесу тебе уху
     Приносит халву.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Боится уколов. Начинает тянуть время, ищет повод, чтобы не делать укол.
Находит такой:
     Но ведь ты же сделаешь мне дырку в попке !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года 8 месяцев
     Рома, тебе нравится, как я пою ?
     Немножко нравится, а на самом деле - нет...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года 8 месяцев
     В разговоре назвал солнце "она".
     Рома, солнце - "оно".
     А почему тогда кофе - "он" ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года 8 месяцев
     А ты, папа, куриный мастер.
     Как это ?
     Ну, много куришь.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года 10 месяцев
     Глажу брюки. Ромка сидит рядом.
     Папа, твои брюки можно пачкать ?
     Рома, на глупые вопросы я не отвечаю. Вот скажи, можно разбить
     твою голову ?
     Нет.
     Почему ?
     Потому, что я без нее умру.
     Правильно.
     А ты без брюк тоже умрешь ?
     (Я был недоволен собой - он учил меня быть корректнее)

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Папа, а у нас в садике есть захвост !
     Оказывается - завхоз.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года 11 месяцев
     Мама, посмотри по программе, есть ли сейчас мультфильмы ?
     Наташа смотрит в программу ТВ.
     Нет, Рома.
     Почему ?
     Откуда я знаю ? Ведь не я составляю программу !
     А, ты же говорила, что ты составляешь программы...
     (Наташа - программист)

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     4 года 11 месяцев
     Вернулся с прогулки растрепанный, грязный.
     Сидим за столом, поругиваем его.
     Да, Рома, скажи спасибо, что мы тебя не нашлепали.
     Спасибо !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     По телевизору показывают очередную серию "Шерлока Холмса".
     Звучит увертюра Дашкевича.
     Папа, они что, услыхали, как Юлька играет и сделали кино ?


     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет
     Рассказываю ему, что в его годы у меня вообще никаких игрушек
     не было, а он свои не бережет.
     Папа, если бы я жил, когда ты был маленький, я бы тебе все свои
     игрушки отдал !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 2 месяца
     Рассказываю ему на ночь историю с продолжением.
     Это что, многосерийная история ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 2 месяца
     Одесса. Лежим на пляже, загораем.
     Папа, почему ты назвал меня Ромой ?
     А ты как хотел бы ?
     Ну, например, Женей Рабкиным !
     ( Женя Рабкин - лучший друг в детском саду )

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 3 месяца
     Мама, я тебя очень люблю !
     Откуда ты это знаешь ?
     Я это сердцем чувствую !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 5 месяцев
     Идем из садика.
     У меня в животе жарко.
     Почему ?
     У меня шуба такая потельная !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 5 месяцев
     Лежу в ванной, моюсь. Заходит, трогает рукой мою голову.
     Папа, какой у тебя чубчик веселый !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 5 месяцев
     Папа, почему царями всегда стариков назначают ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 5 месяцев
     Папа, ты такой занимательный !
     Что значит занимательный ?
     Занимаешься со мною...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 7 месяцев
     Сидим, обедаем. Я кончил есть, встаю, иду курить.
     Наталья шутливо припирает меня к стенке своим задом.
     Ромка замечает:
     Мама, ты сейчас сделала не как жена, а как враг !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Незнакомое слово - комичная ситуация.
     Ромка смотрит по телевизору "Трех мушкетеров".  На экране Д'Артаньян  -
Боярский плачет над умирающей Констанцией - Алферовой и поет:
     Констанция, Констанция !....
     Ромка не знает, что такое Констанция и поет за Боярским:
     Ах, станция ! Ах, станция !...
     Ведь не поет "Как станция", что ближе по звучанию, а поет
     "Ах, станция", что больше соответствует драматизму ситуации на экране.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 8 месяцев
     Почему детей рожают мамы, а не папы ?
     Видишь ли, у папы в животе мало места,
     там ребеночек не поместится....
     А, я знаю, там навалено мяса, картошки, пельменей....

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 8 месяцев
     Рома, а кто такой "еврей" ?
     Ну, это такой нарушитель...
     ( Устами младенца...)

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 8 месяцев
     Выкатил на мостовую большой камень.
     Ты что же делаешь, остряк эдакий ?
     Папа, а ты что, тупик ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Надфарники
     ( Вместо - подфарники)

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Наташа держит Ромку у себя на коленях.
     Рома, а ты знаешь, что у тебя две макушки ?
     Чего же ты хочешь, ведь я еврей ...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 8 месяцев
     Утром - в садик. Встает нехотя, тяжело. Потом вдруг закрывает дверь
     в свою комнату.
     Рома, ты чего ?
     Я сейчас вас приятно удивлю !
     Через некоторое время появляется одетый, в шубе, но не умытый.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Убедили его, что он родился потому, что Наташа съела специальную
     таблетку, которую купила в аптеке.
     А что, в аптеке были только еврейские таблетки ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Эх, папа, у меня с утра было такое хорошее настроение,
     а ты мне его испортил ...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-


     5 лет 10 месяцев
     Утром в "черную" субботу:
     Разве можно так долго ходить в детский сад ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 11 месяцев
     Кто такой "мегабай" ?
     (Услыхал слово "мегабайт")

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 11 месяцев
     Кто главнее - Ленин или Горбачев ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     5 лет 11 месяцев
     Наташа:
     Рома, где ты взял такие глазки?
     Папа купил

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет
     Турбаза "Орбита".
     Мама, слушай, какие бывают глупые люди.
     ?!
     Мальчишка спрашивает меня, где Женя.
     Я говорю: пошла в туалет. А он спрашивает: "Зачем ?"

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Там же.
     Наташа с Ромкой и Женей встречают меня и Таню на берегу.
     Таня дает Ромке яблоко. Мы идем полем на базу. Ромка доел
     яблоко, держит огрызок в руке и спрашивает:
     Куда выбросить окурок ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Там же.
     Без меня Наташа водила его справлять нужду с собой в женский туалет.
     Когда я приехал их навестить, он повел меня в тот же туалет.
     Женщины очень всполошились.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     Там же .
     Держу его за руки, а он сидит на корточках над унитазом, какает.
     Папа, тебя не беспокоит воняние ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 3 месяца
     Ходит босиком по холодному полу.
     Рома, где твои тапочки ?
     Зачем тебе мои тапочки ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 3 месяца
     Когда все всех любят, то это очень хорошо !

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 5 месяцев
     За ужином плохо ест. Я говорю ему, что  когда-нибудь потом он вспомнит,
что не съел эту куриную ножку и обругает себя дураком.
     Папа, а когда ты был маленьким, ты тоже был дураком ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 5 месяцев
     Идем из  садика. Я пропускаю его вперед по узкой заснеженной  дорожке и
ласково похлопываю его по спине.
     Ты зачем меня похлопал ?
     Просто так, по-приятельски.
     От любви, что ли ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 5 месяцев
     После долгих приглашений наконец садится ужинать.
     Съедает тарелку борща и говорит:
     Ну, теперь, мамочка, я надеюсь, ты разрешишь мне позвать
     Женю Целоусова в гости ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 5 месяцев
     Идут с Наташей из садика. Ромка рассказывает какую-то историю.
     Вдруг останавливается и говорит:
     Да, я забыл сказать. Написал эту историю Рома Мирошник.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 7 месяцев
     Папа, а ты хочешь, чтобы я был президентом партии ?
     ?
     Ну, как Горбачев ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 9 месяцев
     Мама, а в письке кости есть ?
     Нет
     А у меня бывают. По утрам....

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 11 месяцев
     В голове у него - полный ералаш.
     В детском саду дали выучить стих "Румяной зарею покрылся восток..."
     Рома, а как ты понимаешь слова "румяная заря" ?
     Нормально понимаю.
     А что такое заря ?
     Это корабль такой, на подводных крыльях...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 11 месяцев
     Папа, а ты кого больше любишь - меня или Горбачева ?

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     6 лет 11 месяцев
     Достали ему путевку  в пионерлагерь "Алые паруса". Первый раз провожаем
, слегка волнуемся, как там он будет...
     Рома, ты веди себя хорошо, дружи с ребятами... И вообще знай, что
     мы тебя очень любим.
     Это я знаю.
     Подумал и добавил:
     Очень даже хорошо знаю...

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     8 лет 6 месяцев
     Купили ему игру "Ну,  погоди". Он очень  быстро  ее освоил и  к  январю
сумел набрать 1600 очков. Говорит:
     У меня  есть предложение,  как  усложнить программу.  Надо, чтобы волк,
когда  корзина наполнится  яйцами,  успел  ее перевернуть.  Для  этого  надо
сделать  еще  одну кнопочку.  А если не успеешь перевернуть -  тебе штрафное
очко.
     Мы  посоветовали  ему написать  об  этом на  завод. Он, не  откладывая,
написал довольно  толковое  письмо и  очень четко изложил суть. Мы ничего не
правили. Письмо ушло,  и через  неделю  пришел  ответ.  Ромкино  предложение
отошлют разработчикам игры.

     -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

     10 лет. Одесса
     Бабушка Клара:
     Рома, а ты приглашаешь меня к себе в Уфу ?
     А приглашения и не надо, ведь мы не в Австралии живем !





     Сидней - 1998














     Когда я  увидел  его  в первый раз, то  был  немало удивлен.  Он  очень
отличался  от уже  привычного облика МиГ-21,  и в  воображении возник  образ
человека с мешком за спиной. Весь гаргрот от фонаря кабины летчика и до киля
занимал  неуклюжий, словно  чужой, дополнительный  топливный бак. Все объемы
внутри самолета  - в крыльях, в фюзеляже - уже были использованы так плотно,
что  для  размещения  еще  900   литров  потребовалось  вылезти  за   обводы
фюзеляжа.Получить в полете дополнительно около  20% топлива  было,  конечно,
заманчиво, но от былой элегантной стройности нашего МиГа не осталось ничего.
В ЛИИ нам предстояло  оценить  летные характеристики этой новой модификации,
проверить работу  новых двигателей и дать рекомендации для начала  войсковых
испытаний на полигоне во Владимировке.
     По результатам  испытаний в ЛИИ выяснилось,  что из-за  этого горба  на
гаргроте  самолет немного  потерял в своей устойчивости,  но  характеристики
дальности улучшились, а время пребывания в воздушном бою увеличилось. И было
решено направить его на войсковые испытания во Владимировку.

     Ох, эта  Владимировка!  Сколько  людей  со  всего  Союза побывало  тут!
Механики, инженеры,  расчетчики,  летчики,  ведущие и Главные  Конструкторы,
генералы  и  офицеры -  всех их собирала у  тебя  одна нужда - испытания.  С
твоего  гладкого  и  огромного,  как сама  астраханская  степь  ,  аэродрома
взлетали  все  боевые самолеты  Советского  Союза.  Тут они  получали  право
летать, право стрелять, право бомбить. И  часто, слишком часто, чтобы добыть
самолету это право, гибли летчики. Здоровые, красивые, сильные,  находчивые,
смелые, молодые...

     Для начинающего  инженера работа во Владимировке  была отличной школой.
Из-за  удаленности  от  всей  цивилизации  и  длительности  самого  процесса
испытаний командировки во  Владимировку были долгими  и частыми. В ОКБ такие
командировки расценивались  как ссылка. И если ты начинал туда ездить, то по
мере  освоения с делом твоя  кандидатура  на это место  в глазах  начальства
становилась  совершенно естественной, пока из-за разладов с женой, вызванных
твоим долгим отсутствием дома,  ты  не объявлял  начальству, что в очередной
раз во Владимировку ты больше не поедешь.
     Кроме интересной  работы  во Владимировке не было  ничего хорошего. Сам
поселок   был  небольшой.  Несколько   улиц   были   застроены  стандартными
четырехэтажными  зданиями,  в которых жили семьи  офицеров, работников ГКНИИ
ВВС. Кинотеатр,  дом  офицеров с библиотекой, маленькое почтовое  отделение,
откуда  дозвониться до Уфы было почти  невозможно, а  слышимость была  такой
плохой,  что, закончив разговор,  замечал, что охрип.  Три большие гостиницы
для  командированных, где микояновцы  занимали  львиную  долю  мест,  а  нам
выделяли   один   номер.   Продуктовый  магазин   за   углом,   который  все
командированные называли "Военная мысль", и  где можно было купить консервов
на ужин, сигарет и выпивку. Озверелая мошка, которая плотной тучей покрывала
все небо после разлива Ахтубы, кусала все непокрытые  одеждой места и делала
жизнь невыносимой.  Густая желтая пыль,  что висела в воздухе и  кочевала от
ветра по поселку, скрипя на зубах, забиваясь в легкие и быстро кончая запасы
чистого белья,  что  ты привозил  с  собой из дома. Скука во время  выходных
дней, от которой охотно сбежал бы на работу. Вечера  в гостинице, сами стены
которой источали запах спирта, потребляемого звереющими  мужиками в огромных
количествах  и  с  патологической  регулярностью. Преферанс  или  шахматы  с
коллегами  из  Москвы  или   любых  других  городов.   Женщин  для  вольного
времяпровождения во  Владимировке не было. Или почти не было. Откуда им было
тут  взяться? На каждую  взрослую дочь офицера тут  приходилось не менее 100
ухажеров, до ближайшего поселка было не меньше 50 км, а до  Волгограда около
двухсот. Не разгуляешься...
     Хороша была  только  рыбалка. В  рукавах Ахтубинской  поймы  рыбы  было
навалом.  Всякой. Судаки,  как  поросята, лещи,  щуки, окуни... Но  особенно
ценились,  конечно, осетровые - стерлядь, осетр.  Летом в хорошую погоду  на
выходные  дни  все  мужское  население  Владимировки   садилось  на  машины,
мотоциклы, в лодки, а то  и пешком - и на рыбалку. С ночевкой, с выпивкой, с
костром, с ухой, с анекдотами и авиационными байками...

     Проводили войсковые  испытания горбатого МиГа военные из ГКНИИ ВВС. Это
были их испытания, они сами разработали их программу, а полеты  осуществляли
их летчики. Микояновцы обслуживали самолет, наш техник -  двигатель, а я был
занят обработкой результатов  испытаний. Мне предстояло определить в  каждом
полете  набор  характеристик двигателя ,  оценить  его  работу,  следить  за
выполнением  всех пунктов  программы испытаний  двигателя и  сообщать  в ОКБ
состояние  дел.  А  двигатель  на   горбатом   МиГе   стоял  новый.  Он  был
спроектирован специально для  скоростного полета у земли, имел большую,  чем
его  предшественник, тягу и новую форсажную  камеру. Эта новая  камера  была
предметом гордости наших  форсажников.  Им  удалось сделать  камеру, которая
надежно работала при практически максимальной температуре газов перед соплом
и при этом не имела вибрационного горения.
     Сколько раз я  видел  работающий на форсаже двигатель, сам иногда стоял
за пультом  управления  на  испытательном  стенде,  сколько раз я  сидел  на
корточках под брюхом  самолета, записывая показания приборов во время  гонки
двигателя на форсаже, но каждый  раз,  глядя на почти метровой толщины тугую
струю  чистого голубого пламени, с  бешеной скоростью бьющую  из реактивного
сопла,  я чувствовал пьянящий восторг. Рев этой  струи  бил по ушам, туманил
разум,  тряс внутренности в моем  животе, словно полоскал белье, я физически
чувствовал, что стою рядом с рукотворным  чудом, сила  которого на несколько
порядков превышает мою, но управлять которой я научился...
     При работе на форсаже  створки новой форсажной  камеры становились ярко
красными  от  высокой температуры.  Это  было красиво, но  вызывало  чувство
настороженности, особенно поначалу, пока ты  не привыкал  к этому и  уже  не
боялся, что с двигателем что-то случится. Тем  не менее, контроль за уровнем
коэффициента  избытка  воздуха  оставался  главным  при  определении  летных
характеристик  двигателя.  А чтобы до  него  добраться, надо было  проделать
чертову кучу работы.
     Это  сейчас у всех  полно  компьютеров и  калькуляторов, а тогда  кроме
логарифмической линейки в моем распоряжении не было ничего. Правда, это была
полуметровая линейка,  и я  носился с нею, как скрипач  со своим Страдивари.
Все приходилось делать вручную. Из каждого полета прибористы вываливали тебе
на стол три рулона фотографической бумаги, на которых  бортовые осциллографы
весь  полет записывали около двадцати  двигательных и  столько же самолетных
параметров. Тебе предстояло  их просмотреть, выбрать участки с интересующими
тебя режимами, например, разгоном на малой высоте, отметить временные  точки
-  обычно  штук  двадцать  -  для  обработки,  затем  с  помощью  линейки  и
тарировочных графиков перевести ординаты каждого параметра  в его физическую
величину. Это  был  предварительный, подготовительный этап.  Затем начинался
основной.  По  этим  замеренным  параметрам  путем  вычислений  определялось
множество   комплексных  параметров  двигателя  и   самолета   -   расходные
характеристики  топливных  насосов, коэффициента  избытка воздуха,  перепады
давления на регулировочных  мембранах  и  многое другое. Затем надо было все
эти  параметры  привести  расчетом  к  стандартным  атмосферным  условиям  и
построить  их графики. Если  без аврала и не отвлекаясь  работать,  то  один
полет можно обработать дня за два. Но беда была в том, что такого времени на
обработку мне никто не давал.
     Программа   войсковых  испытаний   горбатого  МиГа   была   обширной  и
предполагала  проведение более  ста  полетов на  двух  самолетах.  На  одном
проводились   испытания   вооружения,   а   на  втором  определялись  летные
характеристики.   Сроки   проведения   испытаний  были  сжатыми,   и  полеты
проводились  почти каждый день,  если позволяла погода. С самого начала этих
испытаний  я   был  поставлен  в   условия,  когда  о  нормальной  обработке
осциллограмм  говорить  не приходилось.  Все,  чему  я  научился  в  ЛИИ  за
несколько лет до этого, пришлось забыть. Мы были приучены к тому, что нельзя
выпускать машину в новый полет, пока ты не убедился, что в предыдущем полете
все системы самолета  работали нормально,  то  есть, пока ты  не обработаешь
предыдущий полет полностью и не осмыслишь  его результаты. Это было правило,
написанное кровью  многих летчиков-испытателей. В их работе так много риска,
что добавлять  к  нему  риск от твоей небрежности  или легкомыслия  было  бы
просто преступно.  Когда  ты  увидишь  десятки надгробных  плит  на  могилах
летчиков-испытателей в Быково, прочтешь даты их рождения и смерти и поймешь,
что тут нашли покой люди из авангарда технического прогресса, цвет нации, то
ты сделаешь все, чтобы не быть причастным к смерти их еще живых товарищей.
     Средняя продолжительность жизни летчика-испытателя в СССР 42 года.
     За тринадцать лет, в течение которых я занимался летными испытаниями, в
ЛИИ погибли Гарнаев, Гудков, Подхалюзин, Рыбиков,  Богородский,  Покровский.
Этих людей я знал, я обсуждал с ними полетные задания, выслушивал их мнения,
прислушивался  к их замечаниям. Их авторитет был непререкаемым, потому что в
небе они могли делать все и  знали  самолеты  лучше всех. Их берегли, с ними
никогда  не  ругались техники, для которых  не было человека,  с которым они
побоялись  бы  поспорить, их  не отвлекали  мелочными проблемами, им  давали
сосредоточиться на выполнении их тяжелой работы.
     У  военных  тоже  берегли  летчиков.  Но  там  были  и  другие моменты.
Информативная ценность результатов войсковых испытаний была всегда ниже, чем
у промышленников. Информация, которую промышленники получали в трех полетах,
военные  снимали с десяти. Их  программы  поражали  количеством  полетов.  И
объяснялось это просто - деньги на испытания и премию их участникам выделяли
по числу полетов, заложенному  в  программе.  Ради  завышения  числа полетов
военные закладывали  дублирование полетных заданий, незначительные изменения
высот или скоростей  полета  и  шли на  другие  ухищрения. От числа  полетов
зависела добавка  к зарплате у  всех военных, занятых в  этой программе - от
командира  части,  ведущего инженера,  летчиков до  прибористов  и  техников
самолетов. Нам, промышленникам, конечно, никто ничего не доплачивал.
     Но был в этой  схеме один недостаток -  сроки испытаний назначало более
высокое  начальство,  спорить  с  которым  было  затруднительно  или  вообще
невозможно. Поэтому  максимальное число полетов имело хотя и большой, но все
же  предел,  который выходил за разумный, но  позволял  при хорошей погоде и
исправной технике  с  напряжением  втиснуться в указанные сроки. А  в  сроки
влезть надо было обязательно, иначе премии не давали...

     Мое  рабочее  место - это комната  в бараке,  который стоит  в двухстах
метрах от взлетной полосы. Днем тут работают жены офицеров - им нашли работу
техников-расчетчиков.  Они  расписывают  осциллограммы,  расшифровывают  их,
ведут обработку летных характеристик и готовят материалы для сводного отчета
по  испытаниям. Иначе премии не получить. Самолеты еще летают,  программа не
выполнена и на двадцать процентов, но победный отчет уже пишется...
     Стены комнаты  расчетчиков уставлены  стеллажами с коробками.  В каждой
коробке  -  осциллограммы  одного  полета. На столах - альбомы, справочники,
таблицы, графики  характеристик,  лекала,  тарировки  -  все, что  нужно для
работы. А лучшее время для  работы - после работы. Все женщины уходят домой,
жара спадает, в надоевшую гостиницу итти не хочется, можно курить, размышляя
над графиками, просматривать осциллограммы,  вести  расчеты. И только  когда
дежурный офицер, обходя все помещения и выключая в них свет, не скажет тебе,
что  уже пора, ты отрываешься от стола,  выходишь через  проходную в  черную
ночную  степь и идешь  пешком до  своей  гостиницы, светящиеся окна  которой
ведут тебя, как маяки.
     Я  не  успевал. Начав обработку по классической схеме ЛИИ, я тратил  на
каждый   полет  меньше  двух  дней,  но  через  месяц  обнаружил,  что   еще
необработанных полетов  было  в три раза  больше,  и  количество коробок  со
свежими необработанными полетами только увеличивается.  Вначале я решил, что
обрабатывать все полеты подряд нерационально.  Я  стал выбирать  по полетным
заданиям те из полетов, которые не повторяли предыдущие, и могли сказать мне
что-то новое о  двигателе .  Но это  помогло  слабо. Я не мог сказать самому
себе, в каком состоянии находится наш двигатель на момент последнего полета.
Я  чувствовал, что теряю контроль  над ситуацией. К тому времени у  меня уже
был достаточный опыт, чтобы  по одному виду осциллограмм сказать, нормальным
ли был полет. Я решил сделать так. Получив осциллограммы  последнего полета,
я  просматривал  их   от   начала  до   конца  и,  убедившись,   что  ничего
настораживающего  в  них  нет,  возвращался  к нормальной  обработке полета,
который  был   совершен  много   дней  назад.  Я  еще  пытался  работать  по
классической системе, уже  догадываясь, что  когда  мы имеем  дело  с нашими
военными о классике можно забыть навсегда.
     Жаловаться  было некому.  Передо мной была  машина, которая  не внимала
никаким  разумным  доводам. Связь в  Уфой  была ненадежной и  мое начальство
ничем помочь мне не  могло. Я плыл по течению с ощущением, что впереди могут
быть пороги...
     В этот вечер я взял коробки с осциллограммами трех последних полетов.
     Накануне испортилась погода, пошел  дождь, низкие  облака  затянули все
небо,  полеты на завтра отменили. Мне  это было наруку. Я решил поковыряться
...
     Последний  полет.  Высота - один километр. Три разгона до скорости 1100
км/час. Медленно кручу  рулон. Смотрю на  замысловатое переплетение шлейфов.
Замечаю что-то  непривычное,  что-то не так должно  быть. А, так  это  шлейф
диаметра  сопла  скачком  ушел  на  больший диаметр.  Небольшой скачок,  как
клевок, ступенька,  почти  незаметная. Кручу дальше.  В  следующем разгоне -
опять  клевок, и  опять  в сторону увеличения диаметра сопла. Странно и пока
непонятно. Диаметр должен быть постоянным. Просмотрел всю пленку до конца. В
этом полете только  два  скачка.  Когда же  это началось? Смотрю  предыдущий
полет.  Высота - три километра. Есть один  скачок. Судя по ординате шлейфа -
миллиметра  на два  прыгнул. Ни  фига себе!  А что  же творится  с альфой  -
коэффициентом избытка воздуха?  Проверяю все  полеты подряд,  идя  назад, от
последнего. Нет, больше  клевков  нет. Ладно,  значит , это случилось только
вчера. Теперь надо думать, что делать.
     Система регулирования двигателя устроена  так,  что  на  форсаже подача
топлива   увеличивается,  если  увеличивается  диаметр   сопла.  Можно   так
"раскрыть" сопло,  что регулятор просто зальет камеру керосином, увеличенная
подача  топлива  сожжет  все  внутренности  камеры  или  створки  сопла.  За
диаметром  сопла  следят  строго.  Другое  дело,  что  выпущенный  с  завода
двигатель должен "держать" свой диаметр  весь ресурс, иначе  будет считаться
некондиционным. Как же быть?  Если не проверить сопло и не установить нужный
диаметр, то это  грозит поломкой  двигателя, а может быть, и  самолета. Если
сделать регулировку, то в отчете по испытаниям этот факт найдет отражение  и
нашему ОКБ укажут на  недоработку. И так ,  и так плохо. Тогда надо выбирать
из двух  зол. Завтра  полетов не будет. Я  успею сосчитать альфу, проверить,
как велики размеры бедствия.
     В  ЛИИ  в подобной  ситуации  даже вопроса  бы  не возникло  -  тут  же
поставили бы самолет на прикол и  начали искать причину  неполадки, а  после
этого нашли бы способ  ее устранить. В нашем случае о подобном можно  было и
не мечтать, но попробовать надо было - ведь дело могло зайти далеко.
     Я жил в одном номере с нашим механиком Василием Малаховичем Самсоненко.
Это  был   пожилой   белорус,   относящийся   к   своему   делу   с  большой
ответственностью. Мы обсудили ситуацию  и решили  сделать регулировку сопла,
но  постараться  сделать  ее  так, чтобы  военные  об этом  не  знали.  Весь
следующий день, дождливый и ветренный, я сидел, как проклятый и считал альфу
в последнем  полете. К вечеру  у меня появились  цифры 1.02...1.05. Это было
плохо. По техническим условиям эта цифра должна быть не менее 1.05. А у меня
несколько точек были с 1.00, то  есть, вообще ни молекулы свободного воздуха
не оставалось! Весь сгорел! Во  всех  предыдущих полетах,  которые  я  успел
обработать, альфа была в норме. А если диаметр будет увеличиваться и дальше,
то ничего хорошего для форсажной камеры это не предвещает...
     Малахович ждал меня. Мы были заговорщиками. Нам нужен  был вечер, когда
все разойдутся по домам. Самолет загнали в ангар по непогоде. У ангара стоял
часовой, с которым Малахович нашел общий язык. Он наболтал ему с три короба,
и тот  пропустил нас вовнутрь.  Мы взяли  с собой  тяжеленное пневматическое
приспособление  "паук",  подсоединили  его  к  воздушной  сети  и  проверили
диаметры сопла на всех режимах. Они отличались от формулярных. Мы привели их
в норму. С  помощью фонаря  мы внимательно  осмотрели внутренние поверхности
форсажной камеры.  Все  было на месте, никаких прогаров или короблений мы не
обнаружили.  Это было все, что мы могли сделать. Мы понимали, что боремся со
следствием.  Какая-то  неизвестная причина заставляла силовые цилиндры сопла
менять диаметры. По всем правилам надо было остановить испытания и устранить
неисправность. Для  этого на  первом этапе  нужно было  разрешение  ведущего
инженера по испытаниям.
     А ведущим инженером на этих испытаниях был подполковник Качалкин. Почти
легендарная  личность.  Кандидат  технических  наук,  неплохой  инженер,  но
обладатель  совершенно  невыносимого характера.  До  встречи  с  ним  я  был
наслышан  о нем от  Юры  Алексеева,  начальника бригады  форсажных  камер  и
реактивных сопел  нашего  ОКБ. У него  был давний  и  богатый опыт общения с
Качалкиным. Они были своего  рода коллегами -  Качалкин специализировался на
вибрационном горении в форсажных камерах и Алексеев, кажется, писал отзыв на
его  кандидатскую  диссертацию.  У  Качалкина  было  хобби  - ему доставляло
какое-то садистское удовольствие находить  дефекты  в форсажных камерах всех
отечественных   двигателей.  За  время  нашего  общения   на  испытаниях  он
рассказывал  мне  множество историй о  том, как он  ловко и умело  заваливал
промышленников   с  их  "идиотскими   конструкциями".  При  этом   его  лицо
ощеривалось в гнусной ухмылке,  он  шумно потирал руки,  а его большой и без
того тонкий нос еще  больше истончался  и ноздри  нервно  дергались.  У меня
вообще было много  случаев узнать  о Качалкине подробнее из  его собственных
рассказов  о себе. Пользуясь разницей в  нашем  возрасте, он считал уместным
поучать  меня  во всем  -  от  того,  как  надо  считать  высотно-скоростные
характеристики  до  того,  как надо  вести себя  с женой  и начальством. Мне
запомнилось, как  он  рассказывал,  что однажды, поругавшись с  женой  из-за
места в  комнате, где должен был стоять только что купленный телевизор и  не
сумев настоять на своем, он в ярости схватил несчастный телевизор и выбросил
его в окно на улицу. Ладно, что никого не убил ...
     Вибрационное сгорание  топлива в  форсажных камерах - это  была тема, о
которой  Качалкин мог говорить бесконечно. Ему не нужен  был собеседник, ему
нужен был слушатель. Он вещал, как глухарь на току. У него все делали все не
так, как это надо было делать. И все это  происходит  только потому,  что не
слушают его, Качалкина, рекомендаций.  Наш новый двигатель был для Качалкина
свежей пищей и объектом его предполагаемой критики. Поскольку он считал себя
большим  специалистом  в  форсажных делах,  он  с  порога  заявил  мне,  что
обязательно  найдет  в  нашей форсажной камере конструктивный дефект. Но как
назло, двигатель вел себя пока  нормально и  не давал  Качалкину  повода для
злорадства.
     На  результаты моих  расчетов  Качалкин  смотрел недоверчиво. Узнав  от
меня, что двигатель  работает на альфе 1.02,  Качалкин просто  не мог в  это
поверить.  Он  проверил мои расчеты и не нашел в них  ошибки. Он внимательно
осмотрел все детали  форсажной камеры  на  самолете  и  не  нашел  ни одного
прогара или трещины.  Ему просто не было к чему придраться. От  этого у него
портилось настроение.
     Когда  я рассказал  Качалкину  о замеченном  странном  поведении шлейфа
диаметра  сопла,  его  реакция поначалу  была  нормальной и  адекватной.  Он
спросил  меня,  что  я предполагаю делать.  Но  когда  я  сказал,  что  надо
остановиться, вызвать из Уфы  наших специалистов - форсажников, автоматчиков
и электриков  - и начать искать  и  устранять причину  дефекта,  наш ведущий
разволновался:
     Ты соображаешь, что ты предлагаешь? Через три недели  нам надо положить
на  стол начальству  отчет об испытаниях, а  нам еще около  тридцати полетов
надо сделать! Видишь, какая погода стоит? А надо успеть! Когда твои спецы из
Уфы смогут приехать? Они, небось сейчас все в отпусках,  на пляжах  жарятся,
поди выковыряй  их оттуда!  И  сколько времени  я могу их  ждать? А  сколько
времени они провозятся с этим диаметром? Нет, я так не могу...
     Анатолий Иваныч! Ты  же понимаешь, чем  это может кончиться  - прогорит
камера или сопло.
     А сейчас твоя камера цела?
     Пока цела, но случиться это может в любом полете.
     Вот и будем летать, пока не сгорит!

     Я его понимал. С  одной стороны, ему было  важно закончить  испытания в
срок, чтобы все, и он сам, получили премию, и он  записал бы на свой  баланс
еще  одно  проведенное сложное  испытание. С  другой, ему  хотелось,  как он
обещал, найти  в  нашем  движке  какой-нибудь  дефект, но такой,  который не
помешал бы успешному завершению этих испытаний. Прогар камеры или коробление
створок сопла были из этого  разряда. У меня больше не было аргументов. Я не
мог утверждать, что  безобидные на взгляд клевки шлейфа обязательно приведут
к аварии. Мне даже не была  ясна  причина их возникновения.  Поднимать шум и
настаивать на остановке испытаний у меня  не было достаточных оснований. Да,
были опасения, но была и надежда,  что все не так  страшно, что новая камера
хорошо "держит" богатую топливную смесь и что  все обойдется. Нам оставалось
только  ждать,  как  будут  развиваться  события.  Мы  с  Малаховичем решили
тщательно  следить за форсажной камерой и при каждом удобном  случае вводить
диаметр сопла в норму.
     Из-за непогоды полетов не было несколько дней. Программа испытаний была
под угрозой срыва. А как только погода установилась, началась такая чехарда,
что  на  летные  испытания  стало совершенно  не похоже.  Скорее на эстафету
30х100 метров. Все было подчинено только одной цели - любой  ценой совершить
запланированное число полетов. Чисто  полетное время колебалось от 20 до  45
минут в зависимости от высоты  полета. Снятие осциллографов, установка новых
с чистыми лентами и заправка топливом - это еще  минут 20.  Осмотр двигателя
после  полета   Малахович  успевал   делать  в  процессе  заправки.   Только
топливозаправщик  успевает отъехать от самолета, как  подкатывает автобус  с
очередным летчиком. Он  уже  не  осматривает самолет,  как  это положено  по
инструкции. Летчик бросает взгляд на техника, тот молча кивает головой, мол,
все  в порядке. Летчик  расписывается в журнале приемки самолета, взбирается
по стремянке в  кабину, техник помогает ему устроиться поудобнее, застегнуть
привязные ремни, вынимает предохранительную чеку с  рукоятки катапульты, оба
они  запускают еще  не остывший после предыдущего полета  двигатель,  техник
сползает  со  стремянки,  убирает  стремянку  от самолета,  летчик закрывает
фонарь кабины, запрашивает  по радио разрешение на рулежку и наш горбун, как
сдерживающий  свою силу  атлет, медленно подбирается  к  стартовой  черте на
взлетной полосе. Через две  минуты он пулей проносится по бетонке и уносится
в голубую даль.  И  так  -  по нескольку раз в день.  Бывали дни, когда  наш
самолет делал по шесть полетов в день!
     Шесть  полетов в день на экспериментальном самолете - такое  могли себе
позволить  только  наши военные!  Осциллографная  пленка,  эта  фотобумажная
лента, имеет стандартную  длину 50 метров.  После полета  ее надо проявить и
высушить. Каждый полет - это 3 рулона пленки, 150 метров. После проявления в
проявочной   машине  пленка  развешивается,  как   сохнущее  белье.  Комнаты
прибористов были не  маленькие,  но вскоре они  стали напоминать гарнизонную
прачечную, где  сохло нижнее  белье кавалерийского полка  в его банный день.
Чтобы  как-то  выйти из  этого положения прибористы решили использовать одну
заправку пленки на два полета. Это было возможно, когда по полетному заданию
шли полеты на малых высотах, и время пребывания в воздухе было небольшим. Но
когда  стали летать  по шесть раз  в  день,  это  уже  не  помогало  и наших
прибористов хватил кондрат.  Они  впали  в невменяемость и  просто перестали
проявлять  пленки. Заряжать их  они  еще  продолжали.  Мы  летали "вслепую".
Километры нерасписанных и не готовых к обработке  пленок  лежали внавал,  их
девственная  чистота  сводила с  ума,  разобраться  в  этом бардаке не  было
никакой возможности.
     А потом произошло следующее...
     Полковник Рябий, летчик-испытатель 1-го класса, круглолицый симпатичный
здоровяк,  внушающий расположение  с  первого  взгляда,  вырулил  на  старт,
выпустил закрылки, выровнял горбатого по взлетному курсу и запросил по радио
разрешение на взлет у руководителя  полетов. Получив  его, он перевел сектор
газа на полный форсаж, отпустил тормоза, и горбатый резво пошел в разгон.
     У летчика на взлете работы хватает. В начале разгона, пока скорость еще
мала  и воздушные рули  работают плохо,  он удерживает  самолет  на взлетном
курсе, подтормаживая то левое, то  правое колесо основных стоек шасси, и его
взгляд  устремлен на  взлетную полосу. Но  еще он посматривает на  приборную
доску -  все ли  в порядке с  двигателем, в нужном ли темпе растет скорость.
Для  меня до сих пор загадка,  как он смог  определить, что горбатый вот-вот
взорвется.  Может быть, он  успел посмотреть в зеркало заднего вида, которое
было укреплено у  него над головой на наружной стороне фонаря и заметить дым
или пламя  в  реактивной  струе  -  не знаю,  но  в  моей памяти он  остался
обладателем  удивительной реакции, спасительной сообразительности и  редкого
везения.
     Самолет уже оторвал от земли носовое  колесо  и  скорость превышала 300
км/час, когда руководитель полетов услыхал спокойный голос Рябия:
     Катапультируюсь!
     У него не было времени сказать  больше,  и РП  это понимал. На горбатом
МиГе сидение  пилота  было  приспособлено  для  катапультирования с земли, и
Рябия выбросило из  кабины  метров на  20 вверх. В то же  мгновение  самолет
разнесло  на куски от мощного  взрыва. Четыре тонны нерастраченного  топлива
огненной лавиной растеклись по бетонной полосе. Облако черно-желтого пламени
рванулось вверх. Когда парашют раскрылся,  Рябий  понял, что он опускается в
бушующий  огонь. Купол  его парашюта сгорел, и на землю  Рябий упал,  словно
спрыгнул с крыши. Возможно, он еще в воздухе сориентировался и решил, как он
будет вести себя  в  пламени. И хотя он обгорел, но сумел выбраться из огня.
Как  ему  это  удалось -  один  бог  знает.  Пожарные нашли  его  лежащим  в
нескольких метрах от огня. Его тут же отправили в госпиталь, где он пролежал
несколько  недель и  его даже не  вызывали свидетельствовать в  комиссию  по
расследованию  причин этой аварии.  Больше я его не встречал, но слышал, что
врачи разрешили ему летать. Дай бог ему всего лучшего!
     После этого случая  программу испытаний закрыли. Расследование  военные
проводили сами.  Мы с  Малаховичем уехали  домой и  нас даже не  привлекли к
участию  в комиссии.  Очевидно, Качалкин  ничего  не сказал про  этот чертов
шлейф. Иначе ему могло здорово влететь. Как ведущий инженер по испытаниям он
нес  ответственность  за  безопасность  полетов.  Если  бы Рябию  не удалось
остаться в  живых, то последствия этой аварии могли быть гораздо  серьезнее.
Дело  могло дойти  до  понижения в должности  или  более  того.  На этот раз
Качалкину просто врезали выговор. Премия накрылась.
     А  я долго пытался понять, почему произошел  взрыв. Взорвалось топливо.
Значит, был его  контакт с открытым  пламенем.  Пламя  могло  быть  только в
двигателе,  в его камерах сгорания -  основной и форсажной.  Но  из основной
камеры  с  ее сравнительно  низкой температурой и  хорошей  защитой  в  виде
жаровых труб  и корпуса, где много холодного воздуха, огню вырваться тяжело.
А в форсажной  камере, где температурная напряженность очень высока и случаи
прогаров не так уж редки, язык пламени мог вырваться  и гулять по мотоотсеку
в непосредственной близости от топливных баков. Но даже перед этим последним
взлетом при осмотре мы не заметили прогаров. Значит, все случилось в течение
этих 10 секунд на взлете - кинжал пламени добрался до топливного бака...
     Горбатый  МиГ в серию не  пошел. Впоследствии дополнительный  топливный
бак уменьшили до 600 литров, горб почти пропал. Такой МиГ летал еще долго.

     ----------------------------------------

     Песня инженеров-испытателей
     (На мотив "Кожанные куртки, брошенные в угол...")

     Манит нас с тобою
     Небо голубое Счетною линейкой
     Скорость, самолеты Натерты мозоли Гордые красавцы
     Грохот форсажа Графиков навалом Наши самолеты
     Северные вьюги Даже под столом Мощью элегантной
     Полигон на юге Чтобы через годы Дышит ваша стать
     Трудная работа И о нас с тобою Грешны инженеры
     Ночи в поездах Люди за штурвалом Зависть сердце гложет
     Вспомнили добром До чего же сильно
     Хочется летать
     Кончим испытанья
     Кончится дорога
     Сядут самолеты
     Станут поезда
     Встретят нас с тобою
     Жены на пороге
     Влажные налеты
     В ласковых глазах

     -------------------------------------






     Курс теории  реактивных двигателей  нам читал профессор Рахманович.  Он
был самой загадочной  фигурой преподавательского состава нашего авиационного
института. Сам о себе он никогда ничего не рассказывал, но за время учебы по
отрывочным,  эпизодическим  высказываниям  других  преподавателей мы  смогли
составить  о  нем  представление.   Позже  это   представление   пополнилось
рассказами старших коллег на работе и друзей, работавших с ним в институте.
     Он оказался в нашем городе не по своей воле. До войны он жил в Москве и
работал в ЦИАМе - научном центре советского авиадвигателестроения. Уже тогда
он  был  классным  специалистом  -  недаром его вкючили  в состав  советской
делегации, которая вела в Америке переговоры о поставках в СССР американской
боевой  техники по  ленд-лизу. Спустя  много  лет  я встречал в ЦИАМе людей,
которые помнили нашего профессора.
     После  войны  он продолжал работать в  ЦИАМе.  Но в 1948 году  в Москву
приехала Голда  Меир.  Видимо, она  знала  нашего профессора с еще довоенных
времен. Она  предложила ему  какой-то высокий пост в только что образованном
Израиле.  Я не знаю, что ответил ей Рахманович. Думаю, что согласился, иначе
трудно  объяснить то,  что  последовало  за  этим. Его  уволили  с работы  и
отправили  в Уфу. Там ему дали кафедру теории  двигателей в нашем итституте.
Ему еще сравнительно  повезло - могли  ведь  и на Колыму заслать. Профессору
дали квартиру, но  его  семья к нему  не приехала.  Жена и  дети по каким-то
причинам остались в Москве. С тех пор он безвыездно жил в Уфе. Возможно, что
он был под наблюдением у КГБ. Он вел жизнь отшельника. Очевидно, он встретил
в  жизни   много  зла   и  несправедливости.  Его   собственная  жизнь  была
исковеркана, планы разрушены, семья разбита...
     Свой протест он выражал по-своему. Он перестал вести научную работу, не
принимал  участия  в  научных семинарах  и  конференциях,  не  интересовался
общественной  жизнью  института.  Но  он  не  мог себе позволить отстать  от
мировой  технической  мысли.  Секретарь  его кафедры,  преданная  ему  Валя,
говорила  нам,  что  он  тратит  много  денег на  разнообразную  техническую
литературу.  Даже   во  время  экзаменов  у  него  на  столе  лежала  стопка
авиационных журналов, которые он просматривал, пока мы готовили свои ответы.
     Я  не  знаю,  как он справлялся с  домашними проблемами, как он стирал,
готовил еду, убирался в квартире. Все знали, что женщины у него не было.
     Значит, как-то справлялся сам.
     У него была внешность  технического  интеллигента старых времен,  седые
вьющиеся  волосы  и  небольшая  аккуратная  лысина, которая  не  портила его
внешности. Одет он был всегда  безукоризненно - хорошо пошитый и отглаженный
костюм,  ослепительно белая рубаха и непременный галстук, без которого мы не
видели его ни разу.
     Его манеры были  манерами  человека из прошлого,  которые  в наше время
выглядели  старомодными,  но  симпатичными. Он  приподнимал шляпу  и  слегка
кланялся, приветствуя на улице знакомого. К  девчонкам, нашим одгокурсницам,
он относился как  к взрослым  женщинам  и был  с ними  хоть и  холодным,  но
кавалером. Мы чувствовали, что эти манеры у него в крови, если не в генах.
     Свои лекции он читал увлекательно. У него не было их конспектов. В руке
он держал  небольшую  записную книжку, в которую изредка  посматривал сквозь
очки  -  очевидно,  там  были  тезисы  и  цифровые  данные.  Он  рассказывал
увлеченно,  часто  забывая  об аудитории,  подчиняясь  логике доказательств,
рисовал мелом на доске схемы, выводил уравнения  и увлекал нас  за собой. От
него мы узнали, что на свете слишком мало простых вещей. Он показывал нам на
множестве примеров, что  техническое решение -  это всегда компромисс  между
множеством  возможных вариантов,  каждый из которых по-своему хорош и так же
по-своему плох. Он учил нас учитывать их все.
     Долгое  время  он был единственным  профессором  в  нашем институте.  И
незаменимым. Его авторитет был безоговорочным. Никто -  ни декан факультета,
ни  студенческий  профсоюз, ни  директор  института -  не  мог изменить  его
мнения.  Постепенно  он   всех  приучил  к   мысли,  что  его  точка  зрения
окончательная.
     Он приходил в  институт только  на свои лекции, после которых некоторое
время проводил с работниками своей кафедры. Никогда не пользовался городским
транспортом и ходил  пешком. Мы  часто  видели, как  он  идет  своей дорогой
домой, не торопясь, заложив руки за спину и о чем-то размышляя.
     Он не  завел себе  друзей, хотя многие  достойные  преподаватели нашего
института были не прочь стать  его друзьями. Со всеми коллегами он  держался
одинаково корректно, не  выделяя никого, никогда  его имя не  фигурировало в
институтских  сплетнях и интригах. Обиженный судьбой, он не ожидал от людей,
его окружавших, ничего хорошего, но никогда не был агрессивным.
     Он никогда не заигрывал с аудиторией, мол, я - ваш, ребята, чем грешили
некоторые  наши  преподаватели. Он  провел между  собой и  всеми  остальными
невидимую черту, переступить которую не позволил никому.
     Его  остроты,  вызванные нашим  поведением, и  доходящие  до  сарказма,
запоминались надолго. Однажды на его экзамен наша однокурсница принесла свои
конспекты. После того, как все разобрали свои билеты, сели за столы и  стали
готовить ответы,  он  заметил,  что  она  сидит на  своих конспектах.  Желая
поймать ее с  поличным,  он  долго  ходил  по аудитории,  кося глазами  в ее
сторону, но та все не решалась воспользоваться своими конспектами  и  что-то
писала в своих бумагах на столе. Наконец, Рахманович не выдержал и сказал:
     - Одного я  никак понять не могу - как это у вас  оттуда все  в  голову
переходит?
     Студенту, вещавшему прописную истину, он сказал:
     - Ну, голубчик, вот если бы вы сказали это раньше Галлилея...
     Видя, как студент судорожно ищет нужную шпаргалку во внутреннем кармане
своего пиджака, он обратился к аудитории:
     - Смотрите, как он возится со своим сюртуком!
     Его шутки  никогда не были оскорбительны, но попасть на его острый язык
не  хотел  никто.  Иногда  он  выдавал  афоризмы,  которые нам казались  или
спорными, или  заумными,  но  спустя много лет ты вспоминал о них и понимал,
что они - истина. Так, однажды он сказал:
     - Запомните, нет двигателей плохих или хороших! Есть двигатели уместные
и неуместные!
     И верно сказал.
     Все знали, что  он играет  на скрипке.  Однажды на  полу  институтского
коридора мы нашли его  записную книжку, испещренную нотами. Возможно,  он  и
сочинял музыку. Зачем было переписывать ноты известных мелодий?
     Он был объективен и беспристрастен.  Альфису Садыкову, парню  из глухой
башкирской деревни без  электричества,  который в школе не учил  иностранный
язык,  потому что не  было в деревне  учителя,  попавшему в  наш институт по
льготной  квоте  национальных  кадров,  не  имевшему  теоретических   шансов
получить диплом,  но обладавшему ломоносовской  жаждой знаний, наш профессор
поставил "отлично" на последней экзаменационной сессии.
     На выпускные вечера  Рахманович не ходил, но на наш  выпускной вечер он
почему-то  явился.  После  раздачи  дипломов все прошли в спортзал,где  были
расставлены  столы с  угощеньем.  Нам  было разрешено  принести с  собой  по
бутылке  крепленного вина на брата. Профессор скромно  сидел у дальней стены
зала под баскетбольным щитом. Он сидел среди других преподавателей, но когда
вино было разлито по бокалам и произнесен первый тост, в очередь чокнуться с
профессором Рахмановичем выстроился весь наш курс. Он, бедняга,  стоял минут
десять с бокалом в поднятой руке и говорил каждому из нас:
     - Здоровья и успехов!
     И каждый из  нас, глядя в его  мудрые голубые глаза,  увидел в них море
доброты, которому так и не суждено было выплеснуться наружу...
     С  тех пор я встречал  его изредка,  лишь тогда, когда  консультируемые
мною  студенты  защищали свои  дипломные  проекты, а  он  сидел в комиссии и
задавал им вопросы.
     За   несколько  лет  до  смерти   у   него  появились   признаки  мании
преследования. Мои товарищи, работавшие с ним в институте, рассказывали, что
он стал подозрительным и мнительным. Он мог прервать разговор с собеседником
и спросить, нет ли у него портативного магнитофона и  не записывает ли он их
разговор.  Он стал неряшливым и мог не притти на  свою лекцию. Он никогда не
жаловался на свое  здоровье и  никому не досаждал  своими болячками.  А  они
наверняка у него были.
     Его смерть была такой же загадочной,  как  и вся его жизнь.  Он  умер в
своей квартире, но  об этом долго никто  не знал. Через несколько дней после
его  смерти,  когда трупный запах  стал разноситься  по  всему  дому, соседи
взломали его двери...
     Хоронил его институт. Никого из родственников на похоронах не было.
     Много  лет  прошло,  и  я  вспоминаю  нашего  профессора.  Вспоминаю  с
запоздалой благодарностью. Он с достоинством прошел свой путь, не согнулся ,
не сломался, не пошел против себя. Он остался цельной натурой.
     Спасибо вам,  Анисим Наумович,  за то, что  вы укрепили во мне любовь к
небу и крыльям!
     Пусть земля будет вам пухом!

     Светлой памяти моей бабушки Зельды Абрамовны Подвысоцкой


     Это случилось в Одессе в 1946 году.
     Мы вернулись из эвакуации летом  сорок пятого. Я хорошо помню развалины
железнодорожного вокзала, к которым вплотную подошел наш поезд, и  множество
людей,  вернувшихся  в  родной  город  после  долгой разлуки.  Они стояли на
разбитом перроне и изумленно оглядывались, не узнавая свою Одессу...
     Я помню, что  меня  посадили  сверху на  наши  жалкие  пожитки, которые
наемный рикша  положил на свою  двухколесную  телегу,  и  мы двинулись через
Куликовое поле и Пироговскую к нашему дому в Госпитальном  переулке, где мне
довелось родиться за два года до начала войны.
     Мои мама и бабушка шли, держась за телегу, и плакали. Сейчас я понимаю,
что в этом плаче было много всего - и ужас от картины разрушенного города, и
боль от лишений военного времени, и скорбь  от потерь близких,  и надежда на
то, что  всему  этому  приходит конец.  Мне,  шестилетнему  несмышленышу,  у
которого мозги умели только фиксировать увиденное, были непонятны причины их
плача, но я чувствовал, что происходит что-то важное и тревожное. И это было
моим первым сильным чувством, которое я запомнил на всю жизнь.
     Мы подъехали  к нашему дому в переулке. Рикша снял с телеги наши вещи и
уехал, а мои женщины начали разговор с жильцами дома. Оказалось, что в нашей
квартире  живет какая-то  семья,  и что нам  места  в  ней  нет.  Постепенно
разговор перешел на высокие тона,  затем на крик,  а кончилось все тем,  что
мои женщины опять расплакались.
     И мы были  вынуждены  некоторое время жить у брата  моего  погибшего на
фронте  отца -  дяди  Изи.  Его  квартира  в  большом  доме  на  Кирова угол
Белинского стала нашим приютом на несколько месяцев.  Спустя некоторое время
моей  маме, которой  тогда  было  двадцать  пять  лет,  как  вдове погибшего
красноармейца,  дали  комнату в  коммунальной  квартире на Пироговской, 5. С
этим   домом  связаны   мои  самые  дорогие  воспоминания  и  самые  сильные
впечатления.
     Наш  квартал был самым  первым к Пролетарскому  бульвару  и  в нем было
всего  три,  но огромных дома. Построенные из  мягкого одесского ракушечника
лет  сто назад, они  с  фасада были украшены  лепными украшениями и когда-то
выглядели вполне прилично. Другое дело -  внутри.  В один из флигелей нашего
дома  попала  бомба, и он превратился в развалины, которые были  излюбленным
местом детворы  всех  возрастов.Квартиры  в этих домах  были ,  как правило,
коммунальными и  жили в  них  по  три-четыре семьи. Влажные стены,  разбитые
полы,  мыши на  кухнях, протекающие краны,  шум  примусов,  темные коридоры,
пыльные стекла на окнах  общих помещений,  загаженные кошками  черные ходы -
все это запомнилось надолго. В длину дом занимал  целый  квартал, в нем было
больше ста квартир,  во дворе  всегда бегали пацаны и я даже не со всеми был
знаком. Кому-кому, а мальчишкам в таком дворе весело.
     Много  лет спустя, бывая в  Одессе  в  отпуске, я непременно заходил во
двор своего дома, где  проходило мое голодное, но веселое детство и окунался
в воспоминания. Уже никого из моих  сверстников я не  встретил. Алик Рутман,
Юра Прошко, Любомир Онищенко, Валя Юсим, Витя Рубцов, Женя  Жуковский -  где
вы, мои первые приятели? Время разметало нас, и вряд ли мы еще встретимся...
Я  стоял в  центре  двора  у фонтана, в котором никогда  не  было воды,  под
акациями, которым тоже под сто лет  и на которые я когда-то ловко взбирался,
курил и оглядывался. Мой флигель развалился от старости, несуразные подпорки
и растяжки поддерживали его старческие стены, он был в аварийном состоянии и
всех  его жильцов  выселили.  Было  жалко  и  грустно. Умирал  символ  моего
детства, умирал на моих глазах, и помочь ему я был не в силах....
     Маму взяли на работу в воинскую  часть, которая  располагалась на  5-ой
станции  Большого  Фонтана,  а  бабушка,  которой  тогда  было  чуть  больше
пятидесяти,  осталась на хозяйстве дома. Она вполне могла еще  работать,  но
смотреть  за  внуком  ей казалось важнее. Она возилась  со  мной всю  войну,
заботилась,  беспокоилась обо  мне  и любила. Маме  досталась забота о нашем
финансовом благополучии.
     Послевоенная  Одесса  -  этого  не  забудешь никогда... Голод и  нищета
доминировали. Добавляли свое бандитизм,  ночная стрельба на  улицах,  кражи,
продовольственные  карточки,  безотцовщиа. Среди  моих  товарищей  по  двору
только  у  трех отцы вернулись с войны и остальные им завидовали.  У нас  не
было  никаких  игрушек,  мы  целыми днями  гоняли  во дворе,  на  развалках,
обыскивали санаторские сады в поисках фруктов, знали все шелковичные деревья
до Аркадии, лазали по мрачным катакомбам,  ловили руками под камнями морских
бычков и креветок и, конечно же , купались в Отраде.
     Главное,  что приносило нам радость, а взрослым  огорчение, это  обилие
боеприпасов,   которые   мы  находили  в   обвалившихся   окопах,  подвалах,
катакомбах, развалинах домов и в других, иногда самых неожиданных ,  местах.
Поиском  и  подрывом  боеприпасов занимались все  мальчишки  от  пяти  лет и
старше. Почти каждый день в нашей округе взрывались то патроны, то  гранаты,
а  то  и  орудийные  снаряды.  К  ужасу  родителей,   иногда  это  кончалось
трагически. В нашем дворе  двое близнецов решили  разбирать лимонку  в своей
квартире. Оба погибли...
     Снаряды взрывали у моря, в  Отраде. В  те  времена  это было безлюдное,
пустынное место. На красной без растительности  земле  среди  окопов, рвов и
валов  черной железной грудой вылелялся  подбитый  фашистский  танк.  В  нем
пацаны устроили туалет - все хотели выразить  свое отношение  к поверженному
врагу.  Техгология взрыва была простой.  Собирали дрова  для костра, на  них
укладывали  снаряд и поджигали дрова.  Все прятались за ближайшими земляными
валами  или в окопах  и ждали, когда  рванет.  Если дров  было достаточно  и
костер горел хорошо, то ждать приходилось недолго -  минуты через три-четыре
земля содрогалась,  по ушам била  какая-то бешенная сила, осколки снаряда  с
ужасным свистом  пролетали над нашими  головами,  на месте костра оставалась
дымящаяся яма, а всех нас охватывал сладкий ужас.
     Младшие пацаны  вроде  меня радовались  больше всех,  хотя наше участие
было  минимальным. Мы  собирали дрова  для костра, и  в благодарность за это
старшие  разрешали нам быть зрителями и делить  с  ними радости запрещенного
плода. О своей  безопасности мы  должны  были  заботиться сами.  На старших,
которым было  по 14-17 лет, лежали  все остальные заботы - раздобыть снаряд,
спрятать его в укромном месте, незаметно для взрослых перенести его к морю и
обеспечить тайну замысла. Но рвать снаряды - дело  не будничное,  а довольно
редкое и очень опасное. Участковые милиционеры тоже были не дураки, и многие
старшие пацаны от  них натерпелись.  Нас, шести-семилетних, никто всерьез не
принимал.
     Другое дело - патроны.  Особенно везло, когда находили пулеметные ленты
с  десятками заправленных  патронов.  Тут же, в развалинах разбитого флигеля
разводили  костер, бросали  в  него  пулеметную ленту,  быстро  прятались за
массивными стенами из ракушечника и  в сладком  предчувствии  ожидали начала
канонады.
     Вы не поймете  чувства, которое наполняет  душу шестилетнего идиота,  в
упоительном восторге глядящего, как у него над  головой пуля с глухим стуком
впивается  в  стену,  осыпая  под  ноги  желтую  ракушечную пыль.  В  костре
пулеметная  лента лежала  свернутой в клубок, и пули  вылетали из  костра по
всем направлениям, наводя ужас на дворовых бабушек, вызывая гнев у мужиков и
крики отчаяния у мамаш. Но никто  ничего  не мог  делать до  тех  пор,  пока
последняя  пуля не вылетит из  костра в неизвестном направлении и костер  не
потухнет  совсем.  Все  прятались  по  своим квартирам,  как  на  войне  под
обстрелом, в бессильной злобе на малолетних хулиганов переживая этот кошмар.
Зато  после того, как костер догорал  и стрельба заканчивалась, все выходили
во двор и начинались поиски виновников.  Но нас  уже давно не было  на месте
преступления!
     Тот злосчастный  день начался как обычно. С утра мама ушла на работу, а
бабушка  собралась  на Привоз купить какой-нибудь еды.  Было лето, последнее
лето перед школой -  в  сентябре мне  предстояло  пойти  в  первый класс. На
завтрак  бабушка  сделала  мне  бутерброд.  Это  был  кусок  черного  хлеба,
намазанный тонким слоем плавленного сыра.  Сыр находился в консервной банке,
которую мама принесла накануне с работы.  Это был  продуктовый паек, который
выдавали иногда ей на работе.
     Я до  сих пор помню эти  темно-зеленые американские консервные  банки с
тушенкой или плавленным сыром. И белые алюминиевые ключики  к ним, в которых
была  щель. В эту щель ты вставлял кончик металлической ленты на  банке и  ,
поворачивая ключ, наворачивал на него ленту. Когда лента вся наматывалась на
ключ, верхняя часть банки отделялась  от нижней и обнажалось ее  содержимое.
Это был захватывающий процесс. Банки были без наклеек, и  никто не знал, что
в банке -  тушенка  или сыр. Тушенка  ценилась  выше.  Каждый  раз, открывая
банку, ты, затая дыхание ждал, что же внутри - тушенка или сыр.
     На  этот  раз нам повезло меньше  - банка  была с  сыром. До следующего
пайка надо было ждать несколько недель, и бабушка экономила, как могла. Даже
ее любовь ко мне, ее тогда единственному внуку, не позволила ей быть щедрой.
Сквозь  слой  сыра,  которым она смазала  хлеб, было  видно  все! Этот  слой
обтекал все неровности хлебного среза и был так тонок, как пленка бензина на
поверхности лужи. Но как вкусно он пах! Бабушка  протянула  мне бутерброд, я
схватил его и выбежал во двор.  Первый кусок я откусил еще в подъезде, когда
за мней захлопнулась  тяжелая высокая дверь нашей квартиры, и с наслаждением
размазывал по небу хлебно-сырную смесь.
     И  тут  я  увидел  Кольку-Психа.  Его  глаза  были  устремлены  на  мой
бутерброд. На  мнея он не смотрел - я был ему не интересен.  Его рука вынула
из  кармана  и  явила  мне  на  открытой  ладони  блестящее  чудо.  Это  был
винтовочный патрон. До этого я  видел уже много разных патронов,  в основном
это были патроны, пролежавшие в  земле и под дождем, со  следами времени,  в
пятнах  и  царапинах.  Этот  был  совершенно   новый.  Большой,  тяжелый,  с
остроконечной  пулей,  золотистым  манящим  блеском  и  формой, напоминающей
миниатюрную статуэтку. Это было произведение искусства.
     Спустя  много  лет, став  взрослым  и получив  интересную профессию,  я
работал в опытно-конструкторских бюро  военизированного министерства и знал,
в отличие от многих непосвященных, что, например, самолет, способный достичь
высоты  37 километров, где небо  уже не  синее, а черное -  это произведение
искусства.  Что  подводная  лодка,  способная  погрузиться  на  километровую
глубину - это произведение искусства. Что ракета, запущенная с расстояния во
много сотен километров  и поражающая цель с точностью до нескольких метров -
это  тоже произведение  искусства. Поначалу я с  удовольствием служил  этому
искусству. Задачи, которые оно  ставило  передо  мной,  бросали  вызов моему
самолюбию,  заставляли напрягать  мозги  и  совершенствоваться.  Однако,  со
временем  я  стал  понимать, что  у  моего  искусства  есть очень неприятное
название  -  искусство  убивать людей. И хотя я не проектировал  снаряды, не
точил оружейные  стволы и не  синтезировал пороха,  я все  равно служил богу
войны,  потому  что  улучшал  системы  доставки  оружия  -  двигатели боевых
самолетов. Поняв это, я охладел к своей работе.
     Но тогда в послевоенной  Одессе,  голодной и  полуразрушенной,  у меня,
дошкольника, в голове было пусто, высоким материям там делать было нечего, и
только природное причастие к мужскому  началу с  его страстью  к авантюрам и
тягой к неизвестному влекло меня со всей своей коварной силой.
     Глаза Кольки не отрывались от моего хлеба. Он подбрасывал свой патрон и
ловил его, стараясь зародить во мне желание стать его обладателем. Он мог не
делать этого, если бы знал, что рыбка давно в  его сетях. Кличку Псих Колька
получил за бешенный  нрав,  который более всего проявлялся  в  драках. Дпаки
были  обычным делом  не  только в нашем дворе. Колька мог  схватить камень и
швырнуть его тебе в голову, а угомонить его не было никакой возможности. При
этом  он грязно  ругался, а губы  его покрывались  белой слюной  или  пеной.
Кольке  было лет десять, он был гораздо сильнее меня и ему ничего  не стоило
просто отнять у меня хлеб, но мы стояли у моего подъезда, дело было днем, во
дворе были люди,  и Колька не хотел шума, а громко кричать я умел хорошо, да
и бабушка была еще дома. В общем, мы поняли друг друга.
     - Махнемся? - спросил Колька.
     - Настоящий? - задал я дурацкий вопрос.
     - Ты что, идиот? На капсюль посмотри!
     Он торопился, чтобы  не дать  мне время откусить еще кусок. И, протянув
мне  свое сокровище,  он другой  рукой  вырвал  мой бутерброд, который я уже
подносил к раскрытому рту.
     Весь мир вокруг меня изменился, как только патрон оказался в моей руке.
Я  перестал   замечать  все,  что  меня  окружало,  меня   охватили   новые,
неизведанные  чувства.   Все   мальчишки   во  дворе   занимались   подрывом
боеприпасов,  слухи  о  том,  что   кто-то  раздобыл  патрон   или  гранату,
расходились моментально, от  желающих  принять  участие  в  подрыве  не было
отбоя, и  в этом ничего нового  не было. Но на этот раз я решил сделать  все
сам,  без  чьей-либо  помощи,  в  одиночку,  чтобы  не  делиться  ни  с  кем
запрещенной радостью.
     Я  знал,  что  подобные занятия кончаются плохо.  Не в том смысле,  что
осколок или пуля могут лишить тебя жизни - тут у меня по малолетству не было
никаких  сомнений, что ко  мне  это  не относится  и что я буду жить  вечно.
Реальной  угрозой  было  другое -  разглашение  коварного  замысла. Если  он
становился известнем взрослым - все,  готовь задницу для  расправы. И  тогда
все  во   дворе  будут  слышать  твои   вопли,   перемежаемые  родительскими
назиданиями в такт со свистом ремня по твоему костлявому заду.
     Поэтому я зажал патрон  в кулаке и  держал руку в кармане своих штанов,
подальше от чужих глаз. Я еще не знал, что я буду с ним делать, но мне очень
хотелось  пообщаться с ним теснее, и чтобы этому общению  никто  не помешал.
Разводить  костер  ради того, чтобы  услышать  один выстрел, мне  показалось
хлопотным занятием.  Надо было  придумать что-то другое. Я бродил по  двору,
присматривая  место,  где можно  было  спокойно заняться моим гнусным делом.
Более всего для этого  подходил задний двор нашего флигеля, у развалки.  Это
был  непроходной  двор с  забором  из  ракушечника  и  одиноким  абрикосовым
деревом.
     В то время  в  Одессе каждый пацан, которого  родители выпускали гулять
одного, уже  знал, что если  пробить капсюль патрона, то  получится взрыв. Я
начал  строить  примитивную систему подрыва патрона.  Для  начала надо  было
зафиксировать  патрон  в  положении капсюлем вверх.  Лучшего  фиксатора, чем
земля,  я придумать  не  мог. Надо было  выковырять  в этой голой окаменелой
земле лунку, куда бы  патрон вошел по самый капсюль. Никакого  инструмента у
меня  не было. Я выбрал место у  забора под абрикосовым деревом,  где  земля
была помягче,  и какой-то  щепкой  стал  ковырять землю. И провозился с этой
затеей долго, пока не понял, что без железа тут не обойтись.
     Я подошел  к  развалинам  флигеля. Еще  недавно  здесь работали пленные
немцы. Их привозили каждый день и они заканчивали то, что наделали - убирали
обрушенные  балки, перекрытия, разбирали завалы,  грузили  мусор в  машины и
делали это под надзором вооруженных солдат. Солдаты охраняли немцев. С одной
стороны, чтобы  не  убежали, а с другой  - от пацанов,  которые  не упускали
случая запустить в немцев камень. Кормили немцев плохо. Я,  правда, не знаю,
кто в то время  в Одессе ел хорошо.  Моя  бабушка,  у которой  война забрала
сына, а у ее дочери - моей мамы  - мужа, к немцам относилась плохо. Но когда
она стояла у нашего черного хода и  смотрела на  работающих немцев,  ее губы
шептали  какие-то еврейские  слова, глаза были влажными, а  лицо становилось
печальным.
     Однажды  я  видел,  как молодой  немец  в  грязной  темно-серой  форме,
озираясь на  стоящего поодаль охранника, подошел к бабушке  и что-то сказал,
поднося  руку  к своему  рту. Бабушка  принесла ему  из нашей кухни  вареную
картофелину и луковицу. Хлеба у нас тогда было мало, его давали по карточкам
и впроголодь.
     Что могло  заставить уже  немолодую еврейку,  которой фашисты  принесли
столько  горя,  поделиться с пленным немцем частью нашего скудного семейного
рациона? Наверное, это было чисто женское сострадание, которое не делит горе
на немецкое или еврейское. Бабушка не рисковала, как та молодая черкешенка в
толстовском "Кавказском пленнике", помогая  Жилину  и  Костылину,  но налицо
было то же женское сострадание. Бабушка была настоящей женщиной.
     На  следующий  день этот немец  опять подошел к  бабушке и протянул  ей
маленькую деревянную коробочку, которую,  очевидно, пронес  через всю войну.
Это был простой, но хорошо сделанный  ларчик, в  котором держат мелкие вещи.
Так он благодарил бабушку. Тот ларчик еще долго  жил в нашей семье.  Бабушка
держала в нем свой нехитрый скарб и дорожила ларцом.
     Побродив по развалке, я нашел, наконец, железнодорожный костыль и кусок
железной трубы. Откуда там быть железнодорожному костылю я и сам не знаю, но
мне  он  пригодился.  Я  поставил  его  острым  концом  на  землю,  а  трубу
использовал как  молоток. Сколько раз при этом я бил себя по руке я говорить
не буду. Рука ныла, но мне надо было закончить задуманное.
     Когда костыль вошел в землю, появилась другая проблема - как его оттуда
вытащить. Сдуру  я забил его по самую головку, и он сидел в земле как гвоздь
в  доске.  Когда я той же  трубой  стал  бить по  головке  костыля  в разные
стороны, он  прослабился и  мне удалось  его  вытащить. Образовавшаяся лунка
была похожа  скорее  на  небольшую  ямку,  чем на  отверстие, и  мой  патрон
болтался в ней, как  детская  нога в отцовском  сапоге. Но это  казалось мне
неважным.  Я положил патрон в лунку пулей вниз,  а зазоры  засыпал песком  и
пылью  и примял пальцами. Капсюль аккуратно торчал  из  земли  и блестел  на
солнце. Теперь нужен был гвоздь.
     В подъезде черного хода их  было полно. Они  торчали во всех деревянных
рамах, дверях, косяках, я цеплялся за них  много раз. Один такой я вырвал из
дверного косяка, что тоже было непросто. Меня охватил азарт. Дело двигалось,
и предчувствие удачи рождало во мне изобретательность.
     Гвоздь  надо было поставить на капсюль острым концом и стукнуть по  его
шляпке  чем-нибудь  тяжелым.  Но  гвоздь  сам не стоял, его надо было как-то
удержать  в вертикальном положении. Я сгреб с  земли  пыль, песок  и  прочий
мусор  вокруг,  сделал  из всего  этого  небольшой  холмик  над  капсюлем  и
осторожно воткнул в него гвоздь. У меня хватило ума  сообразить,  что если я
буду бить по  шляпке гвоздя  куском  трубы, то в момент  выстрела  мое  лицо
окажется слишком близко к пуле и это может быть опасно. Я нашел кусок битого
кирпича и стал примериваться. После несколькиз пробных прицеливаний я бросил
кирпич на холмик с гвоздем. Ожидая выстрела, я повернулся к патрону спиной и
согнулся.  Но не  произошло  ровным счетом  ничего! Кирпич разметал мусорный
холм с гвоздем, но капсюль был цел.
     Я начал новую попытку.  Трудность заключалась в том, что , собрав холм,
я  не был  уверен, что острие гвоздя касается капсюля. Неудачей кончились  и
несколько других  попыток. Наконец я сообразил, что вначале надо одной рукой
держать гвоздь  острием на капсюле, а другой собирать холм. Когда я поступил
таким образом и в очередной раз замахнулся  кирпичем, я был абсолютно уверен
в успехе. Каково было мое разочарование, когда опять  ничего не произошло! Я
не помню, сколько раз я собирал этот мусорный холм, сколько  раз замахивался
кирпичем, сколько раз  ожидал выстрела и сколько раз разочаровывался - время
как понятие для меня не существовало.  Для себя  я  сделал вывод, что Колька
подсунул мне плохой, испорченный патрон, и мне стало жаль моего бутерброда с
сыром...
     Я вытащил патрон  из земли.  Мое  отношение к  нему изменилось коренным
образом. Он потерял в моих глазах всю свою привлекательность. Теперь это был
хотя  и блестящий,  но  уже совершенно бесполезный предмет, из которого было
невозможно извлечь  ни капли  удовольствия. Мне  захотелось  уйти  с задного
двора. Делать тут было больше нечего. Теперь патрон можно было не прятать. Я
стал бросать  его,  как камешек,  в стену дома,  в забор, поднимал  и  снова
бросал,  и  в каждом броске  была  злость  на  себя,  дурака,  давшего  себя
обмануть.
     Обойдя  флигель,  я  вошел  в наш  парадный  подъезд. В  подъезде  были
мраморные полы с уветным  орнаментом  и мраморные лестницы, ступени  которых
были сточены множеством ног, их попиравших. Я с силой бросил патрон себе под
ноги
     И тут патрон взорвался!
     Это  было  полной  неожиданностью.  Грохот  выстрела,   усиленный  эхом
подъезда, был  настолько силен, что  меня оглушило.  Но уже приобретенный за
год жизни  в  Одессе инстинкт  приказал -  беги! Потому как иначе  врежут по
заднице.
     И я побежал.  Но побежал не во двор, где можно было легко спрятаться, а
вверх по лестнице, на четвертый этаж. Ничего  разумного в этом не было, но я
не думаю что в подобной ситуации семилетние пацаны руководствуются разумом.
     Два  первых   лестничных  марша   я  пролетел  пулей.  На   третьем   я
почувствовал, что по моей левой ноге течет что-то теплое. Я еще подумал, что
наверное это я уписался  от испуга. Но тут  же ощутил, что левая нога как-то
странно не  слушается  меня и слегка  волочится. Я посмотрел вниз и заметил,
что  моя левая штанина мокрая, а  за мною по лестнице тянется кровавый след.
Тут странная, неиспытанная  доселе слабость подкосила меня, и я опустился на
узорчатый пол лестничной площадки между вторым и третьим этажом.
     Я точно  помню, что не испытывал  абсолютно  никакой боли,  и  мне было
интересно, почему из меня течет кровь, а боли никакой нет. Я закатал штанину
выше колена и на левом бедре у колена, у самого сгиба увидел нечто странное.
В мякоти под костью была дыра шириной чуть уже моей  ладони. Из нее хлестала
кровь. Кровь  заливала  ногу,  штаны, растекалась  по  грязному  полу и была
горячая. Но  еще  из  дыры вывалился комок каких-то жил, сосудов  и какой-то
требухи, и эта кровавая гроздь  неуклюже свисала под костью и была вызывающе
несовместима с моим представлением о человеческом теле. Я огляделся вокруг и
увидел на  полу  рядом  с  собой  обгорелую спичку,  которую бросил  кто-то,
закуривая на ходу. Слабеющей рукой я поднял спичку и стал ковырять ею в этом
кровавом месиве, пытаясь понять, откуда оно вывалилось и нельзя ли поставить
его на место.
     Я  понимал, что  выстрел и кровь связаны, но сознание  мое мутилось и я
перестал что-либо соображать. Помню  звуки хлопающих дверей,  голоса соседей
по подъезду, кто-то суетился вокруг меня, кто-то поднял меня на руки и отнес
в нашу квартиру. Я лежал в незнакомой комнате на чужой  постели, а надо мной
склонилось озабоченное лицо нашей соседки по квартире тети Нади Русиной.
     Остальное я знаю уже из рассказов других.
     Ничего не подозревающая бабушка вернулась с Привоза и вошла в наш двор.
Из самых  лучших побуждений мои приятели  наперегонки побежали ей навстречу,
желая поскорее сообщить важную новость. Лучше бы они этого не делали!
     - Ваш Дима застрелился! - кричали они хором.
     Я готов повторить за  Марком Твеном, что слухи о моей  смерти оказались
сильно преувеличенными. Но бедная моя бабушка! Она в обмороке упала на землю
и возиться с нею пришлось чуть меньше, чем со мной...
     Мама вернулась с  работы,  и опять мои  женщины плакали.  Они плакали и
гладили меня  по  голове, по  рукам.  Если бы они  знали, сколько еще раз им
придется из-за меня плакать! Ведь это было только начало!
     Мама созвонилась с  медиками из своей  воинской части. За мной приехала
машина, меня  увезли в  военный госпиталь, вытащили застрявшую в мякоти ноги
пулю, продезинфицировали рану и зашили ее.Почему-то всего этого я совершенно
не помню.  Странно. Пуля не нанесла мне никаких  физических повреждений, все
обошлось без всяких последствий,  если  не считать  шрама, с которым я  живу
более полувека.
     А  тогда  моя глупость преподнесла мне  сюрприз -  мой  имидж  в глазах
сверстников вырос, а мои женщины, вопреки  ожиданиям, не только не били меня
по заднице, но даже стали относиться ко мне с трогательным вниманием.
     Есть, оказывается, и у глупости свои прелести!


     Прошло всего несколько месяцев, как мы приехали в Австралию.
     Еще сильны первые впечатления,  еще все внове и в  диковину, еще ничего
не понимаешь, еще толком  не знаешь, как влиться в этот новый мир. Ситуация,
знакомая каждому новому иммигранту.
     Живем  на пособии, снимаем квартиру,  ходим на курсы  английского.  Как
все. Денег в обрез. Экономим на всем. Самая тяжелая экономия - на куреве.
     Курсы английского - на Мэри-стрит. Каждый день  хожу пешком с  Куджи  в
Сити и  обратно. С одной  стороны, это  интересно -  глазеть  вокруг на  все
новое,  непривычное.  А  с другой  -  экономлю  на  автобусе,  чтобы  купить
сигареты.  Занятия  на  курсах начались в феврале. Жара  и зной. Каждый день
прохожу   мимо   нескольких  баров,   из  которых   несет   пивным  духом  и
кондиционерной  прохладой. Хочется  пива,  но  жалко денег  -  лучше  купить
курева.  Наконец,  решаюсь. В  кармане  -  заветные три  доллара.  Захожу  и
озираюсь.  Обстановка разительно не похожа  на советские пивные. Большинство
посетителей  бара   по-одиночке   сидит  за  высокими   столиками,  медленно
потягивает пиво из высоких стеклянных бокалов, раздумчиво курит. На стенах -
работающие телевизоры.
     Я заказал бармену скуну пива. Она стоила $2.60. Положив 40 центов сдачи
в  кошелек,  я выбрал  пустой  столик  у стены,  закурил  сигарету  и  жадно
отхлебнул  три  глотка.  Добившись  вожделенной  цели,  я  стал  растягивать
удовольствие, сдерживая неукротимое желание выпить все одним махом.
     На  экране  телевизора  возник диктор, начавший что-то  говорить.  В то
время  для меня английская речь являла собой неразделимый на отдельные слова
сплошной поток симпатичных, но малопонятных звуков. Я услышал, что несколько
раз  диктор  произнес слово Руанда.  Я заметил,  что  все повернули головы к
телевизору   и  внимательно  слушают  диктора.  На  экране  появились  кадры
репортажа из Руанды.
     По  лесной  грунтовой дороге медленно текла река из тысяч черных людей.
Они несли свой жалкий скарб, сложенный в матерчатые узлы, которые держали на
головах. Эти узлы  колыхались в такт  их шагам, словно рыбачьи  поплавки над
людской  рекой   и  были  символами  беды.  На  спинах  многих  женщин  были
примитивные тряпочные  ленты,  которыми  были обмотаны  почти грудные  дети.
Полчища  мух  облепили  лица  этих  несчастных.  Их глаза  не  были  глазами
младенцев - страдания превратили их в глаза мудрых старцев.
     На экране возник  номер какого-то  телефона. Через  некоторое время его
сменили цифры со знаком доллара. Я понял,  что объявлен сбор пожертвований в
помощь беженцам из Руанды.
     Я почти допил  свое  пиво, когда  обратил  внимание  на  просто одетого
посетителя, который подошел к  бармену и что-то  сказал ему, кивая  на экран
телевизора. Отвечая ему, бармен кивнул головой и рассмеялся. Посетитель снял
с головы рабочую кепку с длинным козырьком и что-то громко сказал, обращаясь
к посетителям бара. Все молча потянулись к своим кошелькам. Человек с кепкой
начал обход  столиков. Каждый бросал в его кепку деньги. Я заметил, что  это
были бумажные деньги. Значит, не менее пяти долларов.
     Меня  охватило  стыдливое  чувство  неловкости.  Мои  40  центов  могли
показаться издевательством.  Еще хуже было уйти,  не положив в кепку ничего.
Мне можно было не позавидовать. Когда сборщик  подошел  ко  мне с протянутой
кепкой, я вынул свой кошелек, открыл его и перевернул. В мою ладонь упали 40
центов.
     - Sorry,  I have no more money... -  промямлил  я и, перевернув ладонь,
отправил несчастные 40 центов в его кепку.
     - It's o'key, no worries! - ответил он и улыбнулся.
     Он снял с меня клеймо неполноценности.
     Обойдя всех, сборщик подошел  к бармену  и вывалил на стойку содержимое
своей кепки. Бармен пересчитал деньги,  подошел к  телефону,  набрал номер и
что-то сказал в трубку. Закончив разговор, он повернулся к сборщику и кивнул
ему. Сборщик вернулся к своему пиву. Все смотрели на экран телевизора.
     Немного погодя на экране снова появился тот  же диктор и что-то сказал.
Появилась новая цифра собранных денег. Все посетители бара  зааплодировали и
оживленно заговорили. Я понял, что наши деньги из кепки приняты  и замечены.
Я допил свое пиво и вышел на улицу.
     Что  я знал  об Австралии? Что она на  далекой окраине  цивилизованного
мира,  что ее колонизировала  Англия, что  там  живут  экзотические кенгуру,
плавают самые большие акулы и самые длинные крокодилы...
     Но  еще в далекой  юности я прочел  сборник Генри Лоусона под названием
"Австралийские  рассказы"   и   до  сих  пор   помню  свои  впечатления   от
прочитанного. Происшедшее в  баре  так напоминало то, о чем  писал  Лоусон в
своей "Шапке по кругу",  что  уже  не холодным рассудком, а  теплым и добрым
чувством, шедшим из груди, я понял, что действительно нахожусь в Австралии.
     И стало мне хорошо...


     Борис  встал  с постели,  подошел к  столу,  вынул из  пачки  сигарету,
закурил.  Сделав  две  глубоких  затяжки,  он  вернулся,  сел  на постель  и
посмотрел Светлане в глаза. Она улыбалась.
     -  Надо  же... Я  даже пошевелиться не  могу...  Ты  что же  делаешь  с
одинокой женщиной, разбойник? - в ее  голосе не  слышалось укора. - Конечно,
больше года без мужчины, так и разучиться можно, но ты все же молодец...
     - Ладно, полежи, отдохни. Закрой глаза - я на тебя смотреть буду...
     - Наклонись, я тебя поцеловать хочу..
     Приятно  услышать такое. Борис был доволен. Это была их первая постель.
Она согласилась притти в его квартиру и, хотя они не говорили об этом прямо,
оба понимали, что начинается новый этап их  отношений.  И вот  он смотрит на
нее,  лежащую  обнаженной  в  его  постели,  прекрасную, жаркую,  утоленную,
доверчивую. Ее  длинные волосы,  спутанные в  недавнем  любовном  ристалище,
разметены в живописном беспорядке, голова устало приникла к подушке пылающей
щекой, она еще дышит шумно и глубоко, ее  веки непроизвольно  закрываются, а
на губах застыла улыбка...
     Ему  очень хотелось гладить, ласкать  ее,  но  он не решился,  чтобы не
помешать ей притти в себя. Да, она похожа на женщин с полотен Рубенса, но те
все же тучные, а Светлана просто полная, просто в теле...
     - Ну, и как я тебе нравлюсь? - спросила вдруг она, не открывая глаз
     - Знаешь, - Борис не удивился - если откровенно, то очень нравишься.
     Он затушил сигарету.
     -  Спасибо.  Мне  как-то   легко  стало  ...  Должна  сделать  ответный
комплимент - это  было чудесно... Я еще никогда в жизни не испы... Прости за
пошлость...
     - Я был рад стараться. Мне очень хотелось тебе угодить.
     - Угодил,  угодил,  да еще как... А почему тебе этого  хотелось? -  она
похлопала ладонью по простыне, приглашая его лечь рядом
     - Мне не хотелось, чтобы ты ушла от меня разочарованная.
     Он осторожно улегся рядом с нею. Она отодвинулась, давая ему место.
     - Почему?
     - Потому, что  я  коварен - я хочу, чтобы  это продолжалось... Не  один
только раз.
     Она  замолчала. Ее рука медленно скользила по  его  телу  - она изучала
его. Борис лежал на спине, заложив руки за голову. Он чувствовал себя котом,
которого хозяин ласково поглаживает, держа на коленях.
     -  А ты все же худой. Жилистый. Сухой. ... Кол торчит... Не сказала бы,
правда, что он худой...
     Борис усмехнулся.
     - Со мной в институте учился мой школьный товарищ. Это от него начались
мои сексуальные похождения. Так он тоже был худой. Но говорил  об  этом так:
"Хороший  петух  толстым не бывает".  Это  очень  раздражало  толстяков... А
торчит то, чему торчать положено. Не хочет ли мадам убедиться ?
     - Боюсь, что меня просто не хватит и  тебе  придется вызывать скорую. Я
еще не  совсем пришла в  себя...Слишком много - тоже плохо. Но если тебе это
нужно, то я возражать не буду...сильно...
     Борис обнял ее голову, поцеловал, прислонил к своей груди.
     - Нет, я не настаиваю. Не хочу портить впечатления..
     - А  кровать  тебе придется  сменить. Подозреваю, что не  я  первая тут
кувыркалась,  но  боюсь, что в следующий  раз она просто  не  выдержит наших
прыжков...
     - Это верное замечание. Я исправлюсь. Давно пора купить новую.А  насчет
следующего раза у меня предложение. Давай сейчас встанем, примем душ и сядем
за  стол. Поедим и за разговорами решим все наши проблемы -  нам есть о  чем
рассказать друг другу...

     ...................................................................................

     Они прошли на кухню, с еще  влажными после душа волосами, оба  в банных
халатах, которые  Борис  заблаговременно  приготовил еще с утра. Он понимал,
как  много  значат  для  женщины  любые  проявления  внимания  и заботы, как
раздражает отсутствие простых,  но  так необходимых  ей мелочей.  Он ушел  с
работы,  отпросившись  у  начальника,  чтобы  достойно  встретить  Светлану.
Закупил продуктов  и  выбрал большой  букет красных роз. Сейчас он  мысленно
пытался  проверить  себя,  все  ли  он  сделал,  не  упустил  ли  чего.  Ему
действительно не  хотелось, чтобы  Светлана чувствовала себя неуютно. Но она
вела себя раскованно, непринужденно, естественно, и Борис успокоился.
     Светлана наклонилась к  цветам, окунула  лицо  в  букет, обнюхала  его,
улыбнулась и спросила:
     - Это в мою честь? Спасибо!
     Как юная девушка она шаловливо вытянула губы трубочкой и чмокнула его в
щеку.
     -  Ну,  давай  поедим.  Я тут приготовил  кое-что...  Ты  помоги  мне -
расставь приборы. Они в серванте.
     - Что, сам готовил?
     - А что тебя так удивляет? Поживешь один - многому научишься.
     - И что это будет?
     - Венгерский гуляш, мадам!
     - О-о! Интересно...
     -  Сейчас, только  разогрею... Я не совсем  рассчитал,  хотел  к твоему
приходу, а ты слегка запоздала...
     - Извини, мама не могла Дениску из яслей забрать, мне пришлось...
     - Ладно, ведь это я сам виноват  - сразу утащил тебя в постель...Только
не говори, что тебе надо через двадцать минут домой  бежать. Этого я тебе не
прощу...
     - Нет-нет, я весь вечер свободна...
     - Проблемы есть?
     - Никаких!
     - Как пахнет?
     - У-ух! Как настоящий!
     -  Сейчас попробуешь и скажешь... Пюре бери..  Так. Давай нальем - есть
повод!
     - Пожалуй, да, есть!
     - За что пьем?
     - Ты что-то серьезным стал. За что ты хочешь выпить?
     - Станешь  серьезным... Слушай, я понял, что ты мне нравишься...Очень..
И хотел бы выпить за... Но не знаю,  что ты думаешь обо мне. Без этого  тост
не получится.
     -  Не бойся, получится...  Мы,  кажется, работаем в одной фазе. Ты  мне
тоже нравишься.
     - Тогда давай  выпьем за то, чтобы перестать прятаться. За то, чтобы мы
могли  честно смотреть  в  глаза всем.  Протокол  о  намерениях...О  честных
намерениях...
     - Везде?
     - Конечно, везде! Вперед?
     - Вперед!
     Под глухой звон полных бокалов они выпили и заработали вилками.
     - М-м-м, действительно вкусно!
     - Спасибо, мадам!
     - Боря, ты сказал, что мы должны перестать прятаться...
     - Угу
     - ... выйти из подполья...
     - Да.
     - ...и показать всем, что мы - любовники?
     - Да.
     - И на работе?
     - А что тебя смущает?
     - Есть нюансы. А  если  у нас ничего не получится? Ты  -  мужчина, тебе
проще, тебя  все поймут. А  я?  Мать-одиночка, с маленьким пацаном  захотела
выйти замуж,  огрести мужика, да не вышло! Видно, не сахар баба-то...  А  на
работе как быть? Встречаясь, глаза отводить, делать вид, что ничего не было,
а за спиной всякие сплетни...
     - Ну, зачем же так мрачно? Послушать тебя, так всю жизнь  надо на месте
просидеть и не сметь ничего делать - как бы чего не вышло. Скажи, а как люди
вообще женятся? Кто может им сказать, что все будет хорошо? Но они любят, их
тянет друг к  другу, они  не  могут жить без этого.  Пока есть  любовь, есть
гарантия.  А  вот  как   она  кончается,  так  и  жди  разного...А  человеку
свойственно верить  в  хорошее, быть оптимистом.  Без этого плохо, вся жизнь
кажется серой. Да ты это и сама знаешь!
     - Хочешь сказать, что ты оптимист?
     Борис улыбнулся.
     - Ты  своим  вопросом напомнила мне  об одной гипотезе.  Я на нее давно
вышел, успел уже забыть...
     - И что это за гипотеза?
     - Давай выпьем еще. Для лучшего понимания...
     - Что, такая сложная?
     - Да нет, скорее наоборот, простая. К науке отношения  не имеет, просто
несколько...неожиданная.
     - О, да ты еще и интриган!
     - Мадам! Я - целый кладезь достоинств!
     - И интригантство в их числе?
     -  Это  не  интриганство. Это - способность быть интересным, привлечь к
себе внимание. Важное для мужчины, между прочим...
     - Согласна, для мужчины важное. А для женщины - опасное.
     -  Только тогда,  когда цели не  праведные.  Во всех  других случаях  -
достоинство.
     - Ладно, уговорил. Так о чем гипотеза?
     - О природе мужского оптимизма. Автор - Борис Ильин.
     - Ну-ну...Да мы с претензиями!
     - Если мадам даст автору возможность..
     - Пардон-пардон, я внимательно слушаю.
     - Гипотеза основана на  личных наблюдениях автора. И гласит, что пока у
мужика все в порядке с потенцией, он - оптимист.  Еще  есть следствие:  если
мужик пессимист, то у него нелады с потенцией.  Вот и вся гипотеза, мадам! И
как она вам?
     Светлана задумчиво крутила ножку пустого бокала.
     -  Знаешь,  это действительно интересно. Ты  подсказал  мне, как  может
выглядеть вариант гипотезы о женском оптимизме.
     - Ну-ка, давай!
     - Пока женщина  в  состоянии родить ребенка, она - оптимист. По-крайней
мере, я знаю, что все бесплодные женщины - откровенные пессимистки.
     - Слушай, это же здорово! Если мы правы, то я знаю, как поднять тонус у
всего человечества. Надо заказать медикам средства для продления потентности
мужчин и  фертильности женщин! Идея - класс!  Беру тебя  в  соавторы. Может,
запатентуем?
     - Идея, может быть,  и хороша, но  только сейчас меня волнует не она  и
даже  не  все человечество. Я  смотрю на тебя  и вижу,  что  твой...оптимизм
выпирает так, что удержаться просто невозможно...
     Борис подхватил ее на руки с легкостью, которую было трудно подозревать
в  худом  человеке, и осторожно уложил на постель, которая тихо  скрипнула в
предчувствии предстоящего ей испытания.
     - Боря, только давай обойдемся без скорой помощи, ладно?...

     ........................................................
     Она сидела на нем  верхом, упираясь руками  в его грудь.  Он смотрел на
нее, лежа на спине, снизу. Его руки гладили ее бедра, от них шло тепло.
     - Великолепный вид! Но... толстоваты ваши бедра на мой вкус, мадам.
     - Как, ведь ты говорил, что  тебе все нравится! -  в ее  голосе звучало
искреннее возмущение.
     - Надо же  найти  у тебя хоть какой-нибудь недостаток! Чтобы  не сильно
много о себе возомнила...
     - Скажи еще, что и грудь тяжеловата...
     - Нет, не скажу. Это - бесспорное достоинство...
     -  Тогда умри, лицемер! - она бросилась на него, накрыв собой его лицо,
как на амбразуру. Он обнял ее и затих в упоении...

     .........................................................
     Вечерняя темень уже  царила в комнате,  они почти не видели друг друга.
Борис протянул руку к выключателю. На стене у изголовья зажегся мягкий свет.
     - А что мы будем  делать завтра? - поглаживая ее плечо,  спросил Борис.
Ее кожа  была  цветом  похожа  на  ореховое  ядро.  Даже  укусить  хотелось,
проверить, действительно ли орех...
     - Завтра рабочий день. С утра - вкалывать...
     - Нет, я о вечере. О чем будем говорить? Что делать?
     Светлана ответила, помедлив:
     - Сначала надо решить, будет ли у нас с тобой завтра...
     - Я не вижу логики в  твоих  словах. Сказавши  "А", надо сказать и "Б".
Правда, если вам это "А" не понравилось...
     - Нет, ты меня не понял. "А" мне понравилось, я уже говорила. Завтра  -
это наши отношения, перспектива, так сказать...
     - Перспектива? Самая радужная! И не может быть иначе, если  мы нравимся
друг другу.
     - И опять ты прав! Ладно, иди ко мне, старый развратник, быстро!
     - Поднять паруса! Все по местам! Пушку к бою!...

     .........................................................................

     И опять, после очередного утоления, они вели разговоры...
     - А почему ты не женишься? Ведь тебе уже тридцать пять...
     - О, это старая болячка.
     - А все же?
     -  Причин  достаточно...Я тебе уже  говорил как-то,  что в  юности  вел
довольно  беспутную жизнь. Это  все  Сережка  Тархов  меня подбивал.  За это
увлечение он получил кличку "Трахов". Да  и сам я во вкус вошел... Мы  же  с
ним  даже соревнования  устроили, кто больше женщин  перетрахает. Проиграл я
ему, однако..
     - Бессовестные!
     - Ну,  это  можно  оспаривать.  Мы  никого не обманывали.  Все было  на
добровольной основе.  У нас  было правило - с девственницами не связываться.
Знаешь, можно  довольно быстро  понять,  что женщина непрочь этим  заняться,
надо  только  облечь все в приличную  форму. Собственно, она  психологически
готова к этому. Твоя задача убедить ее в том, что ты именно тот,  кому можно
довериться  и который принесет ей удовольствие от  запретного  плода.  Это -
самый простой случай. Легкий. Тут работы мало.
     - Мне интересно. Это что же, женщины классифицируются?
     - Конечно! Вот в эту легкую группу попадают женщины двух типов...
     - Ого! Структура ветвистого типа?
     - ...предласположенные  и развратные или  порочные. Это  - первый  тип.
Самый неинтересный. А другой - с разными  семейными  проблемами. Они в целом
несчастны, и ты для них как временное лекарство. Их не так интересует секс -
им надо высказаться, облегчить душу,  их надо внимательно выслушать, принять
участие, может быть, даже  дать искренний  совет. А  секс  для них -  только
приятное дополнение.
     - О-о! Даже элементы психологии!...
     - Не элементы, а полный курс. Есть женщины, которые не пойдут на это ни
под каким видом. И это видно сразу! Это - третья группа.
     - А где же вторая?
     -  Вторая группа  -  самая сложная. Это женщины,  которые еще сами себя
хорошо  не знают.  Им кажется, что они верные  супруги,  и что  такое с ними
несовместимо. Но  вот  ты  начинаешь свои  атаки, и  ее представление о себе
начинает  меняться.  Твоя  задача  - найти ее "болевые  точки",  вскрыть  ее
проблемы. Если ты довольно искусен, то ты переводишь ее  из  второй группы в
первую во второй тип. И тоже добиваешься своего.Со временем это превратилось
в искусство - завоевать женщину. Это не так просто. Но очень увлекательно.
     - Да уж, развлечение.  И что же, ни одна из  этих женщин не  сожалела о
содеянном, ни одна не разочаровалась?
     -  Ты знаешь, можешь  мне  не поверить,  но почти все они  после первой
...ночи искали встречи для продолжения.
     - Так ты - настоящий Дон Жуан?
     - Можно назвать и так. Но сам я считаю  себя утешителем женских сердец.
- Борис засмеялся, как бы признавая несерьезность своих слов.
     - А к какой группе ты относишь меня?
     - Вообще-то,  моя классификация относится только к  замужним  женщинам.
Одинокие женщины всех групп ищут себе спутника жизни - это естественно. Но я
уверен, что, замужняя, ты - это третья группа.
     - Понятно. Я слыхала на работе о твоих похождениях...
     - Сам я никогда ничего никому не рассказывал.  Но, видать, шила в мешке
не утаишь. Когда я понял, что женщины болтливы и ревнивы, я стал проделывать
это только в командировках. Кстати, заметил одну особенность - репутация Дон
Жуана действует на женщин притягательно! Как удав на кролика. Странно...
     - Хорошо, это я поняла. Но почему ты все же не женился?
     -  Вот  пообщаешься  с  разными  женщинами, наслушаешься  их историй  и
поймешь, что в семье всяких  проблем до чертовой  матери. Меня  поначалу это
так удивило, что я долго был уверен, что вообще никогда не женюсь.
     - Испугали проблемы?
     - Не то, чтобы испугали, но мне,  тогда молодому, они были  ни к  чему.
Тогда мне от женщины было надо немного...
     - Ну да, по-твоему, постель - это немного, мелочь?
     -  Зачем  ты так? Я  ведь  не только  брал. Они  от меня  тоже  кое-что
получали. И не раскаивались...
     - Ну, давай, давай, вываливай все! Мне надо знать размеры бедствия, что
меня ждут.
     - Никакие бедствия тебя не ждут! Успокойся.
     - Почему ты так говоришь?
     - Да потому, что уже надоело мне это. Столько лет одно и тоже! Когда по
одному  виду, взгляду на  женщину  уже  можно  почти угадать,  что у  нее за
проблемы,  начинаешь  спрашивать себя  -  а  зачем  тебе  это  нужно?  Так и
настоящим  циником  стать  можно.  Пора   и  остепениться.  Все  друзья  уже
давно...Но вот  что  еще  заставило  меня  думать  иначе, так  это  то,  что
захотелось мне ребенка заиметь.
     - Ты что, серьезно?
     - Я думаю, что это  основная  причина, из-за  которой  мужики  жениться
должны.  Да вот  не  встретил я такую,  которая бы  возбудила  во  мне такое
желание. Хотя  ...  сегодня эту  квартиру  посетило  одно создание,  которое
впервые возбудило во мне... Ладно, оно много чего во мне  возбудило, но одно
из этих  возбуждений  я  скрыть  не  в  силах  и  предлагаю  мадам  провести
определенную совместную работу. Кажется, четвертую...
     - Ну, положим, не четвертую, а пятую, но кто же вам считает...

     .................................................................................
     -  Сколько  ты  весишь? - спросила Светлана. Она стояла перед зеркалом,
укладывая  свои  длинные  волосы в тугой узел на  затылке. Борис стоял за ее
спиной, обняв за талию, глядел на ее отражение и любовался ею.
     -  Что,  тяжело  достается?  Раньше  жалоб  не  поступало...Килограммов
семьдесят пять, наверное, будет. А ты?
     - Не скажу...
     Борис внезапно присел, и не успела она  охнуть, как он подхватил ее  на
руки.
     - Так, килограммов около семидесяти двух.
     - Больше - семьдесят четыре. -  она стыдливо  уткнула свою голову в его
плечо.
     - Тебе не надо стыдиться. Ты выглядишь идеально. Очень мне нравишься.
     - А разве ты не видел, как выглядят все фотомодели?
     - Видел. Я не  знаю, может быть у кого-то эти модели  вызывают какие-то
сексуальные отзвуки,  но  только  не  у меня. Женщина,  по-моему  разумению,
должна вызывать в  мужчине желание обладать  ею. И  все  женщины отлично это
знают и всячески  стараются стать сексуально привлекательными. Ты же видишь,
как они одеваются. Ни одному мужчине не придет  в голову появиться на вечере
в декольте, с  обнаженной спиной, голыми  руками, голыми ногами,  в платье в
обтяжку...
     -  Да  уж,  могу  себе  представить.  Волосатые  кривые ноги,  заросшая
грудь... Зрелище не для слабых...
     - Как  мужчина - протестую! Мы бываем очень даже ничего...Между прочим,
я видел женцин и с усами, и с бородой, и с волосатыми ногами, и даже  одну с
волосатой грудью. Про кривоногих я уже не говорю...
     - Что, серьезно? С волосатой грудью?
     - На полном серьезе. Умная, между прочим, была баба...
     - Но ты начал про фотомодели.
     - У меня они вызывают желание их покормить. Какой уж тут секс... Об нее
можно уколоться  или порезаться. Мои вкусы просты,  как у ямщика. На женщине
не  должно  быть  никаких  впуклостей  и  плоскостей! Приветствуются  только
выпуклости!  И ты, стоит  мне только взглянуть на тебя, вызываешь во мне ...
короче, мне все время тебя хочется...

     ..................................................................................
     Они  сидели  на кухне  и доедали  огромную яичницу прямо со  сковороды.
Борис  нацепил на вилку кусочек хлеба и  водил им  по сковороде, смазывая на
него остатки масла.
     - Знаешь, мне пришла в голову мысль...
     - Не такой уж редкий случай...
     - Спасибо, мадам! А мысль такая - у еды и секса есть нечто общее.
     - Вот как?
     - Да. И того, и другого всегда хочется!
     - Ну, я думаю, что это чисто мужской взгляд. Мне часто не хочется есть,
да  и  сексом  не  всегда  хочется  заниматься,  но  почему-то  сейчас  я  с
удовольствием поела, ну а секс был бы неплохим дополнением...на десcерт...
     -  Мадам,  я  с  удовольствием  констатирую   полное  совпадение  наших
намерений   и   предлагаю   немедленно   подкрепить  их   нашими   активными
действиями...
     - Мадам принимает ваше предложение, но активных  действий ожидает  лишь
от месье...

     ......................................................................................
     Он склонился над нею, его рука легла на ее грудь. На его лице появилась
улыбка, и он пропел:

     - "Кто сказал, что у Жаннеты
     Грудь немножечко пышна?
     Пустяки! В ладони этой
     Вся поместится она!"

     - Издеваешься, да? - Светлана шутливо прищурила глаза
     - Что ты! И не думаю! Мне нравится, что она не помещается...
     - Ты знаешь, когда я родила Дениса,  молока у меня  было - залейся.  Со
всего  родильного отделения сбегались ко мне немолочные роженицы, я уставала
сцеживать молоко, руки болели, а надо было.
     - Зачем?
     - Можно мастит заработать, болезнь такая. Но главное - просили меня эти
мамаши безмолочные,  плакали.  Жалко  ведь детишек...Так,  представляешь, до
чего доходило - они  меня как  корову доили,  сами, не было сил  у меня... А
дома  вся  посуда была моим молоком заполнена, подруги по палате  приходили,
забирали  для  своих  малышей.  Я, можно  сказать,  еще  троих своей  грудью
вскормила.  Грудь  была  такой большой, что ни  один  бюстгальтер на нее  не
налезал, да она и без него  стояла, как каменная.  Весь дом  молоком пропах.
Знаешь, какой приятный запах? Самой нравилось.. Утром просыпаюсь - в постели
лужа молочная. Мне  так этот год и запомнился - сижу как доярка и свою грудь
выжимаю, а из нее - струи молока... Руки долго еще болели...
     - Света! Оставайся у меня до утра!
     Взгляд Бориса был умоляющим. Светлана задумалась.
     - Я предупредила маму, что наверное приду поздно, но чтобы до утра...
     - Позвони ей, предупреди, чтобы не волновалась. Телефон в коридоре...
     - Хорошо. - Светлана встала, не стыдясь своей наготы прошла в  коридор.
Борис слышал, как она говорит с матерью.
     -  Дело сделано. - она подбежала  к постели,  распахнула руки и упала в
его объятия. Постель ответила болезненным скрипом
     -  О чем  она тебя спросила? - Борису  было интересно, какое объяснение
дала Света своей маме.
     - Спросила, где я и все ли у меня в порядке.
     - Ну, и что же ты ей сказала?
     -  Сказала, что пока  все в порядке  - пытаюсь одного старого Дон Жуана
женить на себе , и что не уйду, пока он не сдастся...
     - До сих пор я как-то не чувствовал, что ты ведешь такую работу.
     - А я сама  об этом догадалась только когда с мамой стала говорить. Она
сама взялась отвести Дениса завтра в ясли, между прочим...
     - Слушай, а ты не боишься, что тебе не удастся твоя миссия?
     -  У  тебя  мания величия. Нет, не  боюсь. Но если к завтрашнему утру у
меня ничего не выйдет, я признаю свое поражение и сваливаю, посрамленная...
     - Ты и ночью будешь проводить свою работу? Мне интересно, как это будет
выглядеть...Тебе придется попотеть...Можешь  начинать осаду немедленно - мне
любопытно, какие аргументы ты выставишь.
     Глаза Светланы загорелись лукавством.
     - Аргументы будут вескими...- она наклонилась над ним и  накрыла  своей
грудью его лицо.
     - Да уж, против такого аргумента возразить нечего - артиллерия главного
калибра. Хотя, по правде говоря, я знал женщин,  у которых этот аргумент был
более...увесистым. Но почему-то  твоя  артиллерия  бьет сильнее...  Я  давно
знал, что женщины всегда носят свое оружие при себе...- Борис нежно погладил
ее и обнял.
     - А мужчины? - Светлана с интересом покосилась на него
     - Мужчины... Они  -  по  разному. Кто-то только  при  себе,  и никакого
другого у них нет. Это те, кто считает, что  их способность ублажить женщину
в постели - решающее и единственное, что имеет значение. И что все остальное
просто излишне, даже мозги. Другие - наоборот, при себе уже ничего не носят,
вернее,  носят, но основную функцию это оружие уже не выполняет. Зато у  них
есть дома, деньги, машины, звания, популярность, ум, благородство...то есть,
многое  из того, что может сразить женщину.  Но большинство мужчин, по  моим
наблюдениям, находятся  в  промежутке  между  этими  группами  -  у них  еще
достаточно  надежно  то оружие, что они носят при себе, и уже есть кое-что ,
что носить с собой затруднительно или невозможно.
     - И к какой же группе ты относишь себя?
     - Я затрудняюсь ответить. С  одной стороны,  у меня нет  ничего,  кроме
этой родительской  квартиры,  и я должен бы быть в первой группе, но я точно
знаю, что кроме постели женщине нужно еще очень много...
     - Откровенность вам зачтется .
     - А  еще?  - Борис уложил  ее  на себя,  она  уткнулась  в его  плечо и
затихла.
     - У меня больше нет аргументов. - сказала она серьезно.
     -  Ты что же,  всерьез считаешь,  что кроме  великолепного  тела у тебя
ничего за душой нет? Вести осаду с одним,  даже  таким сильным аргументом, -
это неосмотрительное легкомыслие! Генерал, вы не знаете  свою армию!  Так вы
можете и проиграть наше сражение! Мне неловко напоминать генералу, что в его
арсенале масса  других аргументов. Что он умен, красив, благороден и честен,
что его не пугает репутация  Дон Жуана, которую имеет  его партнер. Я  уж не
говорю, что генерал обладает отличным чувством юмора и готов шутить даже над
собой.  Как  ваш противник,  я  могу  заметить,  что  в  вашем  распоряжении
аргументы  подавляющего  преимущества.  Я предлагаю  вам сменить диспозицию.
Отныне  я  буду уговаривать  вас  отдать  мне  руку  и  сердце, а вы  будете
упираться. Идет?
     - Боря! Это уже не шутки. Тебе не кажется, что мы оба сошли  или сходим
с ума? Двое  взрослых  людей  знают друг  друга  несколько  недель,  но  уже
собираются жениться!  И зачем  я  только  вылезла с этой женитьбой! Было так
хорошо, а теперь все полетит прахом...
     - Ну, зачем же ты так? Ничего не полетит прахом. Я ведь  на  тебя давно
глаз положил, еще с той поры, как ты у нас появилась. Только как узнал,  что
ты замужем, так понял, что мне ничего не остается... Видно было,  что у тебя
и без меня все хорошо.
     Светлана смотрела на него, не отводя взгляда.
     - А ведь я это чувствовала по твоим глазам, по ... не знаю еще по чему.
Что-то  женское  подсказывало,  что  я  тебе интересна, и  что  это  у  тебя
серьезно.  А  потом я забеременела, потом родила, потом...  Слава погиб... У
меня  молоко пропало. Денису почти год было.  И все полетело кувырком...Мама
приехала  помогать, без  нее бы загнулась... На работу  вышла.  Первое время
тяжело было, потом как-то привыкла, полегче стало. А тут ты...
     - Cвета, послушай.  Ты  давно мне  нравишься.  Да, у  меня  было  много
женщин.  Но ты заставила меня испытать что-то совершенно  новое.  Сейчас это
как молодой росток, в котором только угадывается большое чувство, но ведь из
этого ростка  оно  вырастет, из этого! А он уже есть! Я не хочу ждать, когда
он превратится в могучее дерево. Я говорю  то, что чувствую. Мне нет никакой
корысти обманывать тебя - мне не пришлось ни лгать,  ни обольщать  тебя.  Мы
честно и открыто  пошли навстречу друг другу. Ну посмотри,  ведь мы не можем
оторваться друг от друга! Не только потому, что нам в постели хорошо - нам в
постели хорошо, потому что и без  нее нам чудесно. Мы можем взахлеб говорить
о  чем угодно, мы понимаем друг друга, нам хорошо вместе. Неужели тебе этого
мало?
     - Дело не  в этом. Слишком все  быстро.  Не могу никак перестроиться на
серьезный лад.
     - Знаешь, я уже даже удивляться перестал женской логике. Ну, смотри. Ты
сказала маме, что собираешься женить меня на себе. И объявила об этом мне. А
теперь,  когда  я  не  только согласен, но  даже  уговариваю  тебя, ты вдруг
против!
     Светлане стало смешно.
     - А ты что, ищешь в женщинах логику? Я думаю, что все женщины, глядя на
заинтересовавших  их  мужчин,  мысленно примеряют, как они будут выглядеть в
роли их мужей. Откровенно говоря, и я проделывала это с тобой.
     - Серьезно? И что у тебя получилось?
     - Если бы получилось плохо, меня бы здесь не было
     - Тогда какого черта! У меня такое впечатление, что мы оба этого хотим,
но нам обоим не верится, что такое может произойти так быстро.
     - Да, пожалуй.
     - Мне вот что вспомнилось. Как-то в  Питере я пошел в  кино. Я не помню
названия  этого  фильма, зашел просто так, чтобы время  убить. Но  фильм мне
понравился. Там один  молодой адвокат познакомился на однодневной пароходной
прогулке с девушкой.  И у них  был всего один день. Но этого дня ему хватило
на всю жизнь. Они расстались на второй день. Он остался холостяком. А спустя
сорок  лет ему  пришлось  защищать  ее в  суде. Она узнала его, и оба горько
сожалели, что упустили счастье. Я не хочу такого!
     -  И у  меня  всплыло  из  памяти.  И тоже фильм. Американский.  Герой,
пожилой  одинокий  фотограф из  географического  журнала  , спросил дорогу у
хозяйки  дома,  мимо которого  случайно  проезжал. Она -  мать  двоих детей,
замужем.  Только что  проводила мужа и детей  на какой-то сельский праздник.
Они оба сразу почувствовали  взаимную симпатию.  И у них тоже было всего два
дня.  Им  пришлось расстаться -  она не  решилась  бросить семью.  Он умер в
одиночестве. Она тоже умерла, но в посмертной записке все  рассказала  своим
уже взрослым детям... Грустная такая история.
     -  А  почему грустная?  Да  потому, что в  обоих этих  случаях люди  не
решились  поверить своим чувствам.  И  всю  жизнь  потом раскаивались. А  ты
хочешь потом раскаиваться?
     - Нет, не хочу
     - Тогда что же нам мешает? Ну чего ты боишься?
     - Есть одна проблема. Денис. - Светлана озабоченно посмотрела на Бориса
- сможешь ты стать ему отцом, принять как своего?
     - У меня нет к нему никакого неприятия. Мальчишка нормальный, забавный.
Да ведь он  же еще совсем  маленький ,  ему же и трех  лет нету, своего отца
даже не помнит. Мы с ним нормально общаемся.
     - Да, я знаю. Когда Слава погиб, ему ж и года еще не было, грудной был.
     -  Ладно,  Света, не надо об этом, не вспоминай... Нормально все будет,
не бойся. Да и от тебя многое будет зависеть... Какие еще проблемы?
     - Пока никаких, но могут появиться... Все так быстро... Разве можно все
предусмотреть?
     - Повернись ко мне, Света. Скажи, что ты сейчас чувствуешь?
     Светлана повернулась набок, положила голову на его грудь.
     - Я  все спрашиваю себя, а правильно ли мы поступаем? С другой стороны,
мне кажется, что если  мы упустим этот бешенный темп,  с которым развиваются
наши  отношения, мы  что-то  утратим, что-то важное,  даже возвышенное...  Я
похожа  на  пошлячку?  Нет?  ...   Кто-то   сказал:  "Страстями  надо  жить,
страстями...". Я сейчас вспомнила об этом и мне хочется так жить...
     - Ну, вот и все! Сейчас я должен кое-что подготовить...
     - Что ты задумал?
     - Мадам! Вы будете вызваны на кухню через десять минут...
     Борис  встал с  постели и прошел на  кухню. Светлана  слышала,  как  он
возится с посудой, потом он прошел к своему платяному шкафу и что-то
     достал из него. Потом взял с письменного стола какие-то бумаги.
     - Закрой глаза и не смотри на меня!
     - Что это будет?
     - Мадам чересчур любопытна...
     Прошло еще несколько минут.  Светлана лежала  с закрытыми  глазами.  Ей
было спокойно и хорошо. Борис наклонился над нею и прошептал:
     - Вы можете опоздать на важное торжество...
     Светлана обняла его за шею, он поднял ее на руки и отнес на кухню.
     - Теперь мадам должна приодеться.
     Он снял со спинки стула свою белую рубаху и осторожно надел на нее.
     - Это - твое подвенечное платье
     - Оригинально... Оно же не прикрывает даже... И на груди не сходится..
     - Не будем привередливыми - главное,  что оно белое  и чистое,  как мои
помыслы.
     - Это меня успокаивает...
     -  А что на груди  не  сходится, так есть выход  - сделай декольте. Вот
так, хорошо, глаз не оторвать...
     - Декольте до пупа - такое я вижу впервые...
     - Мы много чего делаем впервые.
     Борис возложил на ее голову венок из красных роз.
     - Ты выглядишь настоящей невестой
     - Зато ты - как настоящий дикарь. Голый!
     - Не торопись, у меня все предусмотрено.
     Он обмотал бедра белым полотенцем, а на шею нацепил черную "бабочку".
     - Как я тебе?
     - Есть много вариантов ответа. Какой тебя устраивает?
     - Лучший!
     - Тогда слушай - ты свел меня с ума!
     - Это  звучит  двусмысленно. Значит  ли это, что я  буду жить  отныне в
сумасшедшем доме?
     - В каком-то смысле - да. Но я попытаюсь вылечиться...
     -  В  каком-то смысле  - не  надо, оставайся сумасшедшей. Такой ты  мне
нравишься больше. Теперь нам надо совершить некую формальность.
     Он взял со стола лист бумаги и прочел:
     - "Мы, нижеподписавшиеся Борис Ильин и Светлана Фролова, объявляем себе
и  всему  миру, что  с этого  дня  являемся мужем и женой, чему  призываем в
свидетели самого господа".  Ставь  подпись.  Тут, внизу.  Так. Теперь  я....
Дата... Все!
     Борис обнял  ее и  нежно поцеловал  в губы. Затем подал ей и взял  себе
бокалы с вином.
     - А теперь - серьезно. Светские формальности, связанные с  регистрацией
нашего брака - на твое усмотрение. Устройство  нашего совместного  быта - на
твое усмотрение. Об остальном поговорим завтра.
     - Боря, неужели ты ...это серьезно?
     - Не понял. Ты о чем?
     - О женитьбе.
     - Конечно. И вообще, не ты ли первой завела этот разговор?
     - Да, но...
     - Что, пошутила?
     - Нет-нет, просто как-то не верится, что все так просто...
     -  Слушай, на свете  и  так  слишком  мало  простых  вещей,  зачем  еще
усложнять  очевидное?  Я знаю  точно, что  нам обоим этого  хочется. Ты  все
медлишь и не решаешься. Тогда я решил действовать. Ты не против?
     - Нет, я не против...
     Они чокнулись полными бокалами и выпили все вино до дна. Затем обнялись
и поцеловались. Запах ее  волос смешался с  запахом роз и вина. Ее губы были
горячими и влажными.
     - А теперь, мадам, ваш муж приглашает вас в постель на брачную ночь...
     - Мой муж учтет, что мы провели с ним утомительный предбрачный день?
     - Конечно, учтет.  Никакого насилия  муж  не допустит,  но разве он  не
вправе рассчитывать на понимание?
     - На понимание он может рассчитывать, и даже на глубокое понимание...

     ......................................................................................

     - Боря,  я  больше  не  смогу. Ты  прямо как Геракл.  Нам  же на работу
завтра. Утром...Будем как вареные целый день.
     - Хорошо, давай отдохнем. А ты что имела в виду, когда о Геракле...
     - Ну как что? Все тебе мало, все тебе еще надо!
     - При чем тут Геракл?
     -   Как   при  чем?  Эталон  силы,   мужской  мощи...Подвигов   сколько
насовершал...
     - Сколько?
     -  Это  каждый школьник  знает -  двенадцать. Ты что, жену экзаменуешь?
Думаешь, глупая?
     - Знаю, что не глупая, а вот с Гераклом ошибочка у тебя вышла!
     - Какая?
     - Не двенадцать у  него подвигов было, а тринадцать! И этот тринадцатый
подвиг несколько сомнительного свойства. Потому о нем не многим известно.
     - Расскажи, Боря!
     - Геракл сподобился за одну ночь превратить сорок девственниц в женщин!
И при этом каждая из них забеременела!
     - Шутишь! Не может такое человек!
     -  Вот и я думаю, а ты меня с Гераклом сравниваешь! Мне до него по всем
статьям как до  небес, особенно с моей фигурой... Тогда,  в древней  Греции,
это считалось подвигом. Об этом его подвиге как-то не принято у нас говорить
- есть риск  получить кучу  бездарных подражателей.  Из  всех "Мифов древней
Эллады" наши переводчики  выбросили описание  тринадцатого подвига. Нынче, я
думаю, что большим подвигом будет собрать вместе сорок девственниц...
     - Что, так плохо дело?
     -  Плохо или  хорошо  -  не  знаю.  Просто  мораль другая.  Люди  давно
перестали  вести себя,  как древние  греки.  Ладно,  милая.  Время глубокого
понимания истекло. Уже третий час.  Спи спокойно, жена  моя  нежная! Дай мне
обнять тебя...

     ...........................................................................
     Светлана спала. Ее голова лежала на его руке.  Рука затекла и  онемела.
Борис  осторожно  стал  освобождать  ее.  Светлана   повернулась  на  спину,
проснулась и открыла глаза.
     - Который час?
     - Через семь минут будильник...
     - Ой, как вставать не хочется-а-а...
     -  Мы  неправильно выбрали время для  брачной ночи. Надо было в ночь на
субботу или воскресенье.
     - Да уж. Но это твоя была идея...
     - Знаю. Извини!
     - Брось, Боря! Это же шутка. Все было чудесно, честное слово!
     - Правда? Я рад, хорошая ты моя!
     -    Борька!   Опять??    Всего    пять   минут   до    звонка...    не
успеем...хулиган...разбойник...оптимист  ненасытный...  Осторожно!  Да,  так
хорошо...  не спеши... успеем...  ласковый  ты  мой... О-о-о!... Вместе!...И
тебе,  тебе тоже...большое...  Ну,  ты  даешь!...  Нет, не тяжело... полежи,
отдохни, милый.

     .................................................................

     - Ничего не забыла?
     - Забыла! Свидетельство о нашем  браке.  Самопальное... Первая семейная
реликвия.
     - Это точно. Храни!
     - Боря, меня шатает. Дай мне руку.
     - Что, не выспалась? Или устала от ...этого?
     - Скорее устала от...этого. Полная дисквалификация... Потеря формы.  Да
и передозировка. Явная. Но какая-то  легкость во мне...Как  пьяная. Ты держи
меня, Боря! Мне хорошо...
     - Первый выход в свет... Смотри, солнце какое! Выше  голову, милая! Нас
двое, и мы пробьемся!


     Сидней - 2001


Популярность: 30, Last-modified: Thu, 15 Aug 2002 19:27:23 GmT