ы во время стыковок автоматических грузовых кораблей руководство полета тщательно следило за тем, чтобы космонавты в этот период для безопасности уходили на другую сторону станции в спускаемый аппарат корабля "Союз". Постепенно после очень многих успешных автоматических стыковок "грузовиков" бдительность притуплялась, и хотя этот порядок никто не отменял, экипаж часто наблюдал стыковку "Прорывов" из станции. Так было и в этот раз... К счастью, все обошлось благополучно. Но это был хороший урок на будущее. Стыковка произошла с третьей попытки, вторая не удалась из-за ошибки в системе управления модуля, которая вызвала критическую аварийную ситуацию. Из-за сильной флуктуации измерений угла крена произошло столкновение корабля со станцией. Последующий анализ показал, что было 4 касания. После анализа было принято решение провести стыковку с использованием телеоператорного режима, что было успешно выполнено. Полностью оправдалось введение телеоператорного режима с его предварительной отработкой. Но самое интересное началось, когда "Прорыв-41М" состыковался. При стягивании стыковочных агрегатов произошла остановка процесса. Специалисты по стыковочному агрегату терялись в догадках: все системы должны работать нормально, но стягивание не идет. Был проведен выход в открытый космос с целью инспекции состояния стыковочных агрегатов. Результат оказался совершенно неожиданным. В полости стыковочных агрегатов находился мешок со средствами личной гигиены, который оказался защемленным крышкой люка. Космонавты недостаточно аккуратно уложили его в корабль "Прорыв-39" для удаления со станции, и он остался в стыковочном агрегате после отстыковки грузового корабля. После обнаружения ошибки (возможно, это просто совпадение) у мадридца Педро Дюке были выявлены серьезные отклонения в сердечно-сосудистой системе, и его пришлось впоследствии досрочно вернуть на Землю. Было принято решение срочно производить внештатную перестыковку. "Прорыв-41М" перевели на осевой стыковочный агрегат, освободив его предварительно от пристыкованного модуля "Спектр". В процессе перестыковки было зафиксировано касание шпангоутов модулей. Касание вызвало серьезную озабоченность участников работ, но последующий анализ подтвердил работоспособность модулей, несмотря на касание шпангоутов. После перестыковки модуля "Спектр" с осевого стыковочного агрегата на боковой узел, ранее освобожденный модулем "Кристалл", во время раскрытия солнечных батарей, предназначенных обеспечить энергетикой станцию для предстоящих работ, обнаружилось, что одна из двух панелей солнечных батарей не раскрывается. Анализ показал, что это результат неправильных действий Центра управления полетом. Необходим был еще один "выход" экипажа в открытый космос для осмотра характера зацепления конструкции и выдачи рекомендации наземным службам по дальнейшим действиям. Баланс энергетики на борту стал крайне неблагоприятным. И в этот критический момент экипаж стал возражать против "выхода", ссылаясь на его нецелесообразность и собственную усталость. Такое в практике управления полетом встретилось впервые. Получен еще один урок и опыт - требуется более тщательный подбор экипажа на предстоящие полеты! Создалась критическая ситуация. На совещании у генерального конструктора, учитывая психологическую неготовность экипажа к сложным работам, принимается решение: "выход" не производить, установить режим максимальной экономии энергии на борту станции. Согласовываются со специалистами возможные аварийные ситуации в период дальнейших полетов. Устанавливается порядок чередования операций за счет двигателей корабля "Прорыв-41М" и "Мира" с целью обеспечения максимального энергопритока от Солнца. Соударение корабля "Прорыв-41М" с базовым блоком не прошло бесследно. Разгерметизировался объединенный контур охлаждения в модуле дооснащения "Квант", из-за чего в воздух станции начал попадать теплоноситель этиленгликоль. Об этом стало известно только после анализа телеметрии с борта станции. Срочно была изменена ориентация станции, чтобы заслонить "Квант" от Солнца, и в течение всего дня космонавты пытались найти место утечки. Модуль дооснащения имеет СЖО, шлюзовую камеру с люком диаметром 1 метр, СПК, душевую, телевизионную платформу и МКФ-6М. Выяснилось, что это трещина в трубопроводе контура душевой. Космонавт-исследователь Ханс Вильгельм Шлегель собрал вытекший из контура этиленгликоль тряпкой. После того, как Земля просмотрела видеосъемки негерметичного участка, экипажу выдали рекомендации зачистить трубопровод и наложить на поврежденное место многослойный бандаж из обычного медицинского бинта, промазанного герметиком. Герметичность была восстановлена. Следует добавить, что через несколько дней у Ханса Вильгельма в крови обнаружили следы этиленгликоля. После приземления предыдущей экспедиции внутри спускаемого аппарата "Союз ТМ 116Ж" обнаружили значительное количество неучтенных документацией так называемых личных вещей, взятых с борта станции "Мир" в качестве сувениров (около 30 кг). Это вызвало серьезную тревогу специалистов, отвечающих за безопасность спуска и посадки. Такое превышение массы груза, который был размещен в спускаемом аппарате не в соответствии с расчетной схемой, могло привести к аварийной ситуации. Не исключено, что многочисленные соударения кораблей были связаны с фактами размещения незадокументированных личных вещей. По этому поводу была создана комиссия, подтвердившая возможность такого объяснения случившегося. Был получен еще один урок, который потребовал ужесточенного требования по соблюдению дисциплины при укладке возвращаемого оборудования внутри спускаемых аппаратов при спуске. Перед отделением корабля "Прорыв-41М" от стыковочного агрегата было принято решение, в добавление к обычно удаляемым со станции контейнерам с мусором, разместить на корабле около двухсот килограмм невостребованных так называемых личных вещей. Во время отделения корабля от станции для отлета, из-за ошибочных действий сирийского космонавта Мухаммеда Ахмеда Фариса произошло нерасчетное сближение с последующим соударением корабля и станции. Загорелся регенеративный патрон, который вырабатывает кислород. Повреждена стенка станции и несколько кабелей. Вышел из строя кислородный генератор. Сломалась установка искусственного климата в модуле "Квант". Температура в этом отсеке поднялась до 30 градусов. Было в очередной раз нарушено нормальное энергоснабжение "Мира". Станция потеряла ориентацию в пространстве. Полностью выведен из строя научный модуль "Спектр". Были серьезные опасения о повреждении, на этот раз обширном, антенн системы "Курс" в момент соударения. Это опасение впоследствии усилилось из-за сбоев в режимах автоматического сближения двух кораблей "Прорыв 43М" и "Прорыв 44М", стыковавшихся в последующий период. Поэтому одной из задач следующей экспедиции стал осмотр мест соударения. К счастью, опасения не подтвердились. Сбои в режимах автоматического сближения кораблей были вызваны недоработками в системе ручного пилотирования. Есть также мнение, что в случившемся виноват не только экипаж, но и Центр управления полетами, который допускал перегруз транспортных кораблей - почти на полторы тонны. ...Герман Семенович Арзамазов с облегчением наблюдал за плавным удалением корабля "Прорыв-41М" навстречу своему феерическому концу. Через три-четыре месяца кораблю предстояло в режиме неуправляемого полета со скоростью восемь километров в секунду встретиться с плотными слоями атмосферы планеты Земля. 86. Старший сержант Тетерин был в хорошем настроении. В настроении, располагающем к беседе. -- Ты вот чего думаешь, Карнаухов? -- не сбавляя шага спросил он, разметая форменными ботинками пожухлые листья. Поллитра пива, принятые только что у ларя, бодрили тело и свежили дух. -- Ет вы насчет чего, товарищ старший сержант? -- переспросил тот, едва поспевая следом. -- Ет я насчет задания, -- передразнил Тетерин. Упитаный, кровь с молоком, новобранец Карнаухов был вообще-то ему по душе. Не умничал, не смотри что из школы милиции только. Субординацию блюл скрупулезно. Расположения своего Тетерин, однако, выказывать не намеревался. Начальник строг должон быть с подчиненным и справедлив. -- Так а че ж насчет его думать, -- запыхиваясь, ответил рядовой Карнаухов, -- задание ясное. -- Изложи, -- коротко, на ходу, обронил команду старший сержант Тетерин. -- Задание есть задержать подследственного по месту прописки и доставить в отделение. -- выпалил тот единым духом. -- Ет верно, Карнаухов, -- Тетерин остановился у обитой железом парадной и оглядел переговорное устройство. -- По форме верно. Он нажал на нижнюю кнопку, раздалось громкое жужжание. -- А по сути? -- прищурившись, спросил он, не убирая пальца с кнопки переговорника. -- Клешню со звонка сыми! -- послышался хриплый голос из переговорника, -- чего надо? -- Милиция, открывайте! -- Я те дам милиция, фулиганье! -- захрюкал динамик, -- счас котлом по рогам съезжу, будет те милиция! Тетерин молча давил на звонок, глядя на напарника. Окно на первом этаже распахнулось, мелькнуло днище сковородки. Тут же до них донеслось испуганное -- Ох, батюшки! -- и замок щелкнул, отворяясь. Из проема двери заклубило паром -- Так как же по сути? -- переспросил Тетерин, шагнув внутрь дома. Карнаухов поспешил следом, судорожно соображая, что ответить. В парадной стояла вода, горячая, как в бане. Видать, отопление течь дало. Новобранец Карнаухов боготворил товарища старшего сержанта Тетерина. Он всегда поражался способности того в любой ситуации мгновенно находить единственно правильное решение. -- Ну? -- повысив голос, с нажимом спросил старший сержант, останавливаясь у лифтов. -- Не знаешь? Карнаухов похолодел. Он не знал, что сказать. На всякий случай вытянулся по стойке смирно и громко, по-строевому, ответил: -- Никак нет, товарищ старший сержант! -- Плохо, Карнаухов, плохо, -- задумчиво произнес Тетерин, недоверчиво рассматривая двери лифта. Двери были подозрительно влажны. -- А ты в корень гляди. Подследственного-то как зовут? -- Самуил Елевич! -- радостно гаркнул Карнаухов. -- Верно!... -- начал было Тетерин и осекся. Двери лифта раскрылись, в открывшемся проеме между дверями тонкой пленкой ниспадала, паря, горячая вода, перекрывая проход. -- Нештатная ситуация! -- заключил Карнаухов. Тетерин не ответил. Лифт машина электрическая, как уебет через воду, зубов не соберешь. -- Карнаухов! Отставить болтовню! В лифт шагом марш! Новобранец Карнаухов парадным шагом, не отрывая рук от лампасов, проследовал в кабину. Легкие струи пробежали по фуражке и кителю, оставляя темные следы, над которыми поднялись струйки пара. -- Кругом! -- он повернулся и замер. Тетерин мешкал. Даже и без опасности электрошока, перспектива умыться кипятком не очень улыбалась. -- Карнаухов! Отставить болтовню! Из лифта шагом марш! Пойдем по лестнице. -- он толкнул внутреннюю дверь, -- Так надежней. В районе площадки девятого этажа Тетерин почувствовал резь в подреберье. Карнаухов полз следом, еле живой от одышки. -- Так что нам дает имя подследственного? -- строго вопросил старший сержант. На лице новобранца проступили мозговые извилины. -- А дает оно нам понимание того, -- наставительно продолжил Тетерин, чувствуя, как отпускает резь -- что подследственный - лицо политическое. Вопросы есть? -- Никак нет! -- А раз нет, дальше попрешь меня на закорках, -- сказал командир отделения, поворачивая Карнаухова к себе задом и пригибая к ступеням. -- А по дороге делай выводы! Мирная тишина площадки четырнадцатого этажа была нарушена веселым звоном крышки помойного ведра, сшибленного форменным ботинком. Вне сознания от натуги и одышки, Карнаухов вторым шагом вступил в ведро, растаскивая рыбную чешую. Тетерин молодцевато спешился. Он ловко оправил китель и вдруг с неудовольствием отметил, что брюки его с промежной стороны потемнели, намокнув от кителя Карнаухова. Будто уссался. -- Карнаухов, смиррррна! -- гаркнул он всердцах и нажал на звонок. -- Разговариваешь много. Вывод сделал? Старший сержант с минуту не отпускал кнопку звонка. Его маленькие, острые глаза буравили Карнаухова как бормашина. Тот в ужасе молчал, глядя на брюки старшего сержанта. Высшая нервная деятельность практически прекратилась. -- Ломать дверь? -- спросил он в отчаянии и повернулся правым плечом вперед. -- Отставить! -- Тетерин съездил ему под дых ребром ладони. -- Да, много еще над тобой работы требуется, прежде чем в органы тебя ввести! Новобранец начал глотать воздух, одновременно стараясь удержать стойку смирно. -- А вывод ясный, как устав внутренней службы. -- наставительно сказал старший сержант, -- Лицо политическое для нас маловредительное. Ежли он нам дверь откроет, в лобешник тебе не заедет. Сколько раз мы сюда ходили? -- Три, -- просипел Карнаухов. -- Верно! И еще три раза придем. И еще тридцать три, если надо. А вот ежли мы дверь с петель сымем и возьмем Самуила тепленьким, прямо в зассаных кальсонах, тогда что? Карнаухов молча моргал. -- А тогда завтра ты, рядовой Карнаухов, -- с нажимом продолжил Тетерин, -- вместо культурной прогулки в жилмассив номер семь пойдешь на воровскую малину и получишь перо в бок. Потому что ты, Карнаухов, малограмотный и дурной по молодости. Вопросы есть? -- Неет... Они ходили туда еще семь раз. Потом перестали. 87. Сквозь заплесневевшее окно с затянутой марлей форточкой виднелся обледенелый край крыши первого корпуса и огромная, как телебашня, красная кирпичная труба. Над ее верхушкой, поверх ледяных наростов, слегка мотало желтым. Стол был пуст. Сквозь витиеватую вязь механизма черного репарационного Ундервуда просвечивали пятна кофе, намертво впитавшиеся в дешевый дерматин. Митя нажал круглую кнопку с покоричневевшей от времени буквой "О". Кнопка пошла вниз, вызвав суетливую эстафету механического кружева, закончившуюся выбросом кверху длинной тараканьей ноги, глухо, как боксер по набитой песком груше, стукнувшей по толстой слоистой пачке бумаг, перемежающихся копирками. О т ч е т п о п л а н у р а б о т ы з а ч е т в е р т ы й к в а р т а л - медленно, работая указательным пальцем, напечатал Митя и опять поглядел в окно. Ничего нового там не появилось, кроме нахохлившегося пучеглазого существа на карнизе. "Что такое отчет?", - подумал он, - "Просто последовательность значков на бумаге. Не имеющая сама по себе никакого смысла, до тех пор, пока кто-то ее не прочтет. А не прочтет ее никто. Никогда. Не значит ли это, что последовательность значков может быть любой, например такой": й ц у к е н г ш щ з х ъ - прошелся он по верхнему ряду кнопок. Или такой, простучал он по клавиатуре в обратном направлении: э ж д л о р п а в ы ф А еще можно двигаться диагонально: с а е п и р г о Смотри-ка, как быстро продвигается отчет! Оказывается, это не так уж скучно, отчет о проделанных работах. А интересно, если попробовать все-таки ввести правила игры. Например, такое: разрешается движение по клавиатуре в любом направлении, без перескакиваний внутри слов через клавишу: д ю б л о ж э и т т и о г о р о ш г о р н с а п и т Надо же, даже проявляется некоторая осмысленность! Митя увлекся. Пачка бумаг постепенно выползала из недр антикварного механизма, синхронно покачиваясь в плотных струях, исходящих от лопоухих резиновых лопастей стоящего на шкафу хрущевского вентиллятора. а м п и р в а п и т в а м в р о г с а м т р о л л ь в к е п и п р о ш о л м и м а Ух, здорово! Ракетообразная турбина вентиллятора, построенного на заре освоения космоса, с трудом прокручивалась в непривычно вязкой среде. у п а в ы р о л ь н е п р о г о р и т с а м и в ы н е д ю ж е к в а с п и т ь Отчет выходил на славу. Смысла в нем было куда больше, чем в прошлом. И, главное, написан по строгим правилам. -- Митя, давай к столу! -- скорее не услышал, а кожей ощутил он вибрацию, -- Все готово! Оторвавшись от стула, Митя вынырнул из-за кульмана и протиснулся к большому лабораторному столу. В помещении было полно народу. Торт уже был нарезан. Вокруг толстых слоеных аппетитных кусков уже начинал потихоньку клубиться начинающий растворяться шоколадный крем. В вытяжном шкафу забулькала паром большая дюралюминиевая скороварка. -- Вот и чай поспел! -- несколькими резкими толчками, загребая ладонями, Людмила приблизилась к вытяжке и взялась за большие черные ручки. -- Осторожно, осторожно, не обжечь бы кого ненароком! Она повлекла к столу шипящую скороварку, оставляющую трассы белесоватых мелких пузырьков. -- Подставляйте посуду! -- крикнула она, перевернув скороварку кверху дном и пытаясь ослабить клапан. -- Давайте я вам помогу! -- предложил Петр Николаевич Малинин, подоспевший с большой отверткой. Он ловко поддел отверткой клапан и, не мешкая, подставил под струю бьющего под давлением чая предварительно сжатую в пальцах резиновую грушу. Груша быстро наполнилась. -- Подавайте мне посуду, -- сказал он в толпу. -- Спасибо, Петр Николаевич, что бы я без вас делала, -- сказала Лисицына и бросила на него лукавый взгляд из под маски. Маска у нее была новая, только что со склада, закрывающая все лицо прозрачным плексигласом. В маску было вмонтировано переговорное устройство, так что слышно ее было очень хорошо. Малинин улыбнулся в ответ, но улыбка его утонула в закрывающем нижнюю половину лица загубнике старого образца. Чай разлили, гости разместились постепенно, держа в руках обжигающе горячие резиновые емкости. -- Ну, что же, давайте тост! -- произнесла Ольга Андреевна, увеличив до предела громкость переговорника, -- Афанасий Лукьянович, начинайте, как старейшина. Только не тяните, торт уже начинает размокать. -- Ну, что я вам, голубчики мои, могу сказать? -- начал он, выпрямляясь над столом. Афанасий Лукьянович был единственным прочно стоящим на полу сотрудником отдела. Не любил он всех этих новомодных аквалангов. Ну а уж ласты и вовсе не признавал. Одет он был в строгий брезентовый водолазный костюм образца одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Массивные свинцовые боты-утюги надежно удерживали его на линолеуме. Отсутствие баллонов создавало, правда, некоторое неудобство. Резиновые шланги, выходящие из его бронзового сферического шлема, были подключены к главной магистрали сжатого воздуха, ограничивая свободу перемещения. Зато сам шлем компенсировал все прочие недостатки. Просторный и объемный, он давал полную свободу голове, не то что все эти маски с резиновыми растяжками и загубниками! Сквозь круглое переднее окошко шлема он обвел глазами сотрудников, колышущихся вокруг и по-над столом с оранжевыми грушами в руках, и продолжил глухо, как из бочки: -- А скажу я вам, дорогие мои, просто, да. С новым годом! -- он откинул голову назад, и , нажав на клапан затылком, стравил излишек давления, -- Да, с новым, одна тысяча девятьсот девяносто первым годом! Тихим, спокойным годом! Народ зашевелился, приступил к торту, распался на щебечущие группки. Ложакин брассом подгреб к устроившемуся над широким подоконником Мите. -- Ну что, Дямитрий, как отчет? Продвигается? -- Продвигается небывалыми темпами, -- ответил тот, дожевывая торт, -- неописуемыми темпами. Не отчет, а заглядение. -- Он замолк на несколько секунд, воткнул в рот загубник, сделал пару глубоких вдохов, -- Даже жалко, что только за квартал. Я бы его с удовольствием назвал отчетом за год. Или еще лучше - отчетом за всегда. Вам понравится, Геннадий Алексеевич. -- Да мне уж все равно. Отбываю я, Митрий, окончательно. -- Куда? -- Перехожу на полный рабочий день в свою личную, приватную ферму в поселке Водолеево. Бычков закупаю категорически. И все, прощай наука безвозвратно. Производителей разводить - заглядение, не то что коров. Доить не нужно, только знай води на осеменение. Лепота! Ну, чего затих? -- Что-то льды сегодня низкие не по-обыкновению, -- Митя прищурившись, глянул вверх, пригнув голову к раме окна. -- Льды как льды, кучевые, -- неохотно поддержал смену темы Ложакин, -- ты к бычкам-то как относишься? Утвердительно? Напротив, через улицу, у главного подъезда объединения, вспугнув стайку трески, пришвартовался батискаф генерального директора. -- Положительно, -- ответил Митя, -- особенно, если в томате. Вы извините, Геннадий Алексеевич, мне надо отчет заканчивать. Он поднырнул под кульман, задумался на мгновение и твердой рукой напечатал: я ч с м и т ь б ю е 88. Трамвай номер тринадцать шел на родину. На странную родину, тягу к которой невозможно было объяснить даже самому себе. Там по синим цветам Бродят кони и дети. Трамвай шел по пересеченной местности. Гулкий полупустой салон прогромыхивал по коротким мосткам через набухшие талой водой мутноватые протоки, плывущие меж непролазных зарослей пыльного камыша и металлолома. А может, это была одна и та же река, перевивающаяся с рельсами мертвая река Охта, несущая в себе всю таблицу Менделеева с окружающих фабрик. Ржевка перерождалась. Где-то далеко справа уже начинали нависать утесы домов-кораблей, слепленных наскоро из серого цемента. Мы поселимся в этом Священном краю. А здесь, вокруг старых рельс, в черноватых пятнах влажной от тумана и плесени древесины, медленно умирали вековые хибары. Одни угасали сами, давно оставленные обитателями, проседая шифером крыш, меланхолично отдаваясь бурьяну и лебеде. Другим помогали. Сквозь взрезанные скальпелями бульдозеров покровы стен прямо на землю выворачивались убогие внутренности. Обломки кроватей с распоротыми матрасами, рогатые столы и стулья постепенно расползались по грязи, теряя форму и цвет, становясь ничем после ухода снега. Там небес чистота. Если трамваю удавалось разорвать в клочья липкий, пропитаный смогом туман, становились видны низкие, висящие прямо над проводами, облака, будто не дающие распрямиться одиноким унылым серым фигурам, бродящим по тропам среди битых кирпичей и старых автопокрышек. Там девчонки как ветер, Когда вагон замирал на мгновение на пустынных остановках, сквозь полуоткрытые окна начинал доноситься треск коронных разрядов на толстых жилах высоковольтки и завывание одичавших собак. Там качаются в седлах И старые песни поют. Разделение сред рождает ощущение. Мир рассечен надвое стеклом трамвая. Неподвижность трамвайной утробы скользит вдоль текучего мира, плывущего снаружи из ниоткуда в никуда. Саша ехал прощаться. С тем единственным местом, которое тонкими золотистыми лучами отзывалось сквозь неопавшую прошлогоднюю листву на брошенный незаметно взгляд. Отзывалось пронзительно, пробирая насквозь. Со странным, зажатым между рельс кинотеатриком, похожим на оставленный противотанковый дзот. В котором он никогда не бывал. С прячущейся в разросшихся липах улочкой, начинающейся у кольца трамвая, и изчезающей далеко в детстве. На разбитый булыжник которой он так никогда и не шагнул. Непонятно, что особенного было в этом месте. Просто кольцо трамвая, где вагоны, заходя с металлическим визгом на поворот, почти задевали шершавую штукатурку неизвестно откуда выросшего почти на шпалах микрокинотеатра с октябрятски-восторженным названием "Звездочка". Ничего примечательного, просто пункт пересадки. Из трамвая в автобус. Иногда автобус не приходил по двадцать минут. Тогда его начинало неумолимо влечь через старые растрескавшиеся шпалы, мимо корявого векового дуба к той улочке, отороченной пунктирами покосившихся заборов вперемешку с разросшимися яблонями. Где наверное жили какие-то люди, жарили картошку на сале и пили водку, что впрочем не имело значения. Улица жила для него своей собственной, скрытой жизнью. И за выступающей невдалеке верандой жили сны, проглядывая сквозь остатки цветных стеклышек ажурных окошек. Главное было не нарушать уговор, не заходить в кинотеатр и не переступать начала улицы детства. Уговор был немым, но нерушимым. Он знал, что нарушение будет жестоко наказано отчуждением. И не нарушал. Он не был там больше года. То, затерявшееся в закопченых камышах, трамвайное кольцо оказалось в стороне от его нынешних трасс. До кольца оставалась пара остановок. Он уперся лбом в переднее кресло и раскрыл дерматиновую тетрадь Из дневника Каменского Я был делегатом вагонного тепла, мягкого света ночника и аромата каменного угля, умирающего в жертвеннике титана. Делегатом плацкарты и рублевого желтоватого белья, свято хранящего запах вокзальных прачечных. Засланным в дикую девственную чащу, щелестящую сброшенной змеиной чешуей, потрескивающую сучьями под тяжелой поступью гризли. Заброшенным в сердце непроходимой, первобытной тайги, не знающей добра и зла. Замолкающей ненадолго, пропуская сквозь себя железо и дым тепловоза с десятком гремящих вагонов, чтобы забыть о них тут же, сомкнув дурманный полог первобытных трав и москитного звона. Я делегировал себя сам, пройдя по пустому вагону в заплеваный прокуреный тамбур, в котором толстая ленивая проводница забыла запереть дверь. Ей не хотелось думать об инструкциях, этой простой женщине, любившей всхрапнуть в проводницком купе, а проснувшись, пересчитать мятые рублевки. Ей было лень наклоняться дважды на каждом полустанке, чтобы по инструкции опустить и поднять решетчатую лесенку, зная что до первой высокой платформы полторы тысячи верст. Я уполномочил себя сам, спустившись и сев на самую нижнюю ступеньку, когда усталый тепловоз сбросил скорость на склоне морены и пыхтя пополз вдоль высоких стеблей сибирской осоки, проросшей сквозь щебень железнодорожной насыпи. Я был пограничником двойного планетоида Эшера, опершимся руками на полированый мрамор моста, нависшего над первобытным обиталищем драконов. Я слышал легкий шорох осоки по резине моих подошв. Я скользил рукою по проплывающим мимо кустам, я срывал молодые побеги еловых ветвей, оставляющие терпкую смолу на ладонях. Я проник в сердце тайги, я начал различать поступь зверей, и если б из чащи вдруг вышел амурский тигр, я бы был беззащитен. Но я не был тайгой, я касался спиною ажурного железа ступеней, я принадлежал металлу и дыму, пощелкивающим осям за спиной. Один легкий шаг, легкое движение, почти незаметное сокращение мышц отделяли меня от того, чтобы стать тайгой. Ступень ползла над землей так низко, что мне не пришлось бы даже прыгать. Просто встать на ноги и сделать несколько шагов в сторону. И мгновенно уйти от людей навсегда, забыть, что я был когда-то двуногим, раствориться в незнающем человека лесу. Слиться с ним, разодрать колени и локти, одичать, отощать, вывернуться наизнаку, исторгая остатки ядовитых грибов, и скорее всего стать легкой добычей блуждаюших хищников. Я не сделал шага, я оставил нетронутым мох проплывшего мимо болота. И поляну, словно обрызганную радугой неведомых лесных цветов. Я покидал тайгу. И я любил ее, как любят только оставляя. Трамвай подошел к кольцу. Точнее туда, где должно было быть кольцо. Потому что кольца не было. Саша спрыгнул на асфальт. Не было вообще ничего. Через большую свежезаасфальтированную площадь проходила новая, ровная как стрела, трамвайная линия. Прямо по тому месту, где всегда стоял кургузый, вросший в землю, кинотеатрик по имени "Звездочка", похожий на позабытый блиндаж. Исчезнувший бесследно. Блестящие нержавейкой рельсы стрелой уходили в горизонт по бетонным шпалам, уложенным с идеальными интервалами. Старые, деревянные шпалы были свалены в высокие, с человеческий рост, неровные штабеля, загораживая Улицу Детства. -- Там по синим цветам, -- пробормотал он и молча направился к источающим последние капли креозота навалам. Улица была на месте. Он замер на минуту у ее начала, потом решительно зашагал вперед. Нарушение уговора должно быть доведено до победного конца. Сразу за цветными стеклами веранды начиналась свалка. Он вытянул руки по швам и, вспугнув задремавшую на рассохшейся бочке ворону, громко произнес: -- Торжественная церемония прощания с родиной закончена! И пошел назад по еще черному от молодости асфальту. Больше рвать было нечего. 89. Летит летит ракета Вокруг земного света. А на борту Гагарин, Простой советский парень. Детский стишок. Гагарин очень спешил. Он и так опаздывал, да тут еще передняя подпруга неожиданно оборвалась, хлестнув зазевавшуюся Стрелку. Та взвизгнула, и, кувыркаясь, слетела с левой панели солнечных батарей чуть не наколовшись на антенну радиометрических систем. Сыромятный поводок дернулся в руке, едва не заставив его потерять равновесие. Гагарин еле успел ухватить одной рукой освободившееся неожиданно седло. "Придется обойтись одной задней подпругой", - успел подумал он, глядя с досадой, как выскользнувший из под седла байковый вальтрап уплывает в сторону Кассиопеи. И тут старый, видавший виды ошейник лопнул, как перетянутая струна, и несчастное животное, скуля и беспомощно дрыгая лапами, устремилось вслед за вальтрапом... Двадцать три минуты назад грузовой корабль "Прорыв-41М" с опозданием на полтора месяца коснулся наконец стратосферы планеты Земля. Гагарин был почти уверен, что первого касания недостаточно, чтобы стащить корабль с орбиты и похоронить его в плотных слоях атмосферы. Он оказался прав. Лишь только скрипнула тихонько решетчатая башенка антенны радиотехнической системы сближения, да полупрозрачный след появился в кильватере корабля, как нижняя точка эллипса орбиты была пройдена и "Прорыв", потеряв ничтожную толику инерции, вышел обратно в открытый космос. Но как ни мала была потеря, Гагарин знал, этого достаточно, чтобы затопить корабль на следующем витке. Медлить больше было нельзя. Он привязал собак к проблесковому световому маяку. -- Сидеть! -- короткая команда заставила их прижать уши и послушно улечься на панели солнечных батарей. Он начал с уздечки. Надел ее на левую руку налобным ремнем к локтю, расстегнул подбородный ремень, освободив тем самым повод, и поплыл к носу корабля. На носу угрожающе торчали челюсти андрогинного периферийного стыковочного агрегата. Не снимая всей уздечки с левой руки, Гагарин перекинул повод через орбитальный отсек. Затем взялся правой рукой за верхнюю челюсть стыковочного узла, ухватив ладонью левой руки антенну УКВ между нижними челюстями агрегата. В этот момент он как бы обнимал нос корабля, балансируя впереди него вплоть до того момента, когда ему удалось продеть антенны радиотелевизионной системы между налобным и затылочным ремнями. Продолжая придерживать верхнюю челюсть запястьем и большим пальцем правой руки, Гагарин ловко перехватил остальными пальцами уздечку на двенадцать сантиметров выше трензеля. Теперь, когда его левая рука освободилась, он сумел расправить трензель на раскрытой ладони, вставил его между челюстями и одновременно подтащил уздечку кверху правой рукой. Кувыркнувшись через голову, Гагарин натянул уздечку на антенны радиотелевизионной системы, продев их между налобным и затылочным ремнями. Осталось только застегнуть подбородный ремень и, выпустив антенну командной радиолинии поверх налобного ремня, убедиться, что повод и другие ремни не перекручены, а трензель плотно зажат в челюстях стыковочного агрегата. Гагарин оглядел плоды рук своих и остался доволен. Нащечные ремни, повод и капсюльный ремень, соединенный с нащечными, плотным кольцом охватывали грузовой отсек, дополнительно фиксируя трензель. Hащечные ремни плавно переходили в затылочные, проходящие за антеннами траекторных изменений. Подбородочный ремень, как бы продолжая затылочный, не позволял уздечке соскользнуть с покрывающей грузовой отсек гладкой зелени экранно-вакуумной теплоизоляции. С седлом не все прошло гладко. То есть вначале оно точно, как влитое, село в ложбину между грузовым отсеком и отсеком дозаправки. И чудный байковый вальтрап и потник пришлись как нельзя кстати, смягчив контакт между седлом и жестким металлическим крупом корабля. В этот момент корабль резко, без предупреждения, вошел в земную тень. Стемнело мгновенно, изчезли четкие границы теней и под панелями солнечных батарей будто блеснули глаза вервольфа. Собаки взвыли. Не реагируя на окрики, они рвались с привязи, расшатывая штырь проблескового маяка. Пришлось оставить седло, успев лишь перекинуть переднюю подпругу и едва продев пристругу в пряжку. Собаки успокоились с трудом, только когда он отвязал их и подтащил к себе, потрепал за ушами, тихонько приговаривая: -- Ничего, родные, ничего. Там нет никого. Его спокойная уверенность будто передалась им через поводки, они утихли и улеглись возле ног. ...Гагарин резко затянул переднюю подпругу. То ли он уже нервничал, понимая, что времени остается мало, и дернул сильнее, чем требовалось, то ли просто старый сыромятный ремень был изгрызен мышами при жизни. Значения это уже не имело. Важно было другое. Ни в чем не повинная Стрелка, жестоко хлестнутая бичом оборвавшейся подпруги, скуля отправилась в межпланетное путешествие, лишь на мгновение приостановленная лопнувшим вслед за подпругой ошейником. Времени на раздумье не было. Собаки не умели самостоятельно ориентироваться в космосе. Гагарин наскоро обмотал обрывок подпруги вокруг проблескового маяка и прыгнул вслед за Стрелкой, таща Белку за собой. Вернувшись к кораблю с успокоенно повизгивающей собакой под мышкой, Гагарин понял, что у него оставалось теперь меньше минуты чтобы закончить седловку. Вокруг выступающих радиометрических антенн уже заискрили огни святого Эльма. Он точным и легким движением перебросил заднюю подпругу через отсек дозаправки. Поймал ее внизу и перекинул слегка назад, за визир-ориентатор. Вставил пристругу в среднюю прорезь пряжки. Затянул. Уже ощущая всем нутром напряжение тела корабля, будто почуявшего уплотнение среды, Гагарин вставил ботинок в левое стремя. Глянул наверх, в бездонную чернь, испещренную мириадами звездных уколов, опустил глаза к начинавшему багроветь горизонту. Покрепче зажал в кулаке поводок начинающей поскуливать Белки. Нагнулся к правому уху уютно устроившейся подмышкой Стрелки. Тихонько шепнул: -- Поехали! -- и вскочил в седло. 90. Верхний салон спэйтовского боинга был пуст. То ли не успели продать билеты, то ли некому было лететь из Советского Союза в экзекьютив классе. Саша проскользнул незаметно по винтовой лесенке мимо стюардессы и забрался на последнее кресло у окна. В верхнем салоне было всего несколько кресел, сам он был похож на внутренность Яка 40, микроскопического реактивного самолетика, на котором Саша когда-то летал на Урал. Если забыть, что внизу огромный основной салон колоссального аэробуса, и представить, что машину дергает на каждой воздушной яме, можно на мгновение вообразить, что впереди - уральские горы... лишь на мгновение... Этот самолет, массивный, как утес, шел на запад курсом на форт Шэннон. Из дневника Каменского Память впечатлений похожа на магнитнуя ленту. Пока пленка новая, запись ярка. Но когда-то лента кончается, нет больше чистого места. Приходится оставлять впечатления снаружи, или делать наложение. Новая запись получается тусклой, да и старая забивается, не стираясь конечно, но теряет цвета и остроту. Похоже, моя лента кончается. Восприятие перерождается в зрение. Впечатления подменяются знанием. Знанием механизма действия... Знание - удел машин. Щемящее чувство дороги - это неизвестность за поворотом. А знание приводит в конкретный населенный пункт. Или еще лучше - на цементный завод. Из цемента делают бетон, из бетона делают дома, в которых могут жить машины. Там у всего один цвет - цвет цемента. Саша закрыл глаза. -- Где ты, Каменский? Научи и направь... -- Все перемелется - мука будет -- ответил Каменский, -- от сомнений и самокопаний остается мука. -- Знаешь, Каменский, что значит, когда нет тебе места? -- Знаю, не ищи себе места, не найдешь, я не нашел, да и нет его скорее всего... Потерян ты в поисках пути. Пути расходятся и теряются в чаще. -- Куда же идти, Каменский? -- Путей нет, есть широкий луг. По нему можно идти куда угодно, петлять и возвращаться. А лучше - шагать в сторону. Избегай колеи. Настоящее всегда в стороне, впереди только морковка. -- Чем же занять себя, Каменский? -- Лучше всего - смотреть на облака. Облака меняют форму, и не найти ничего важнее. Ничто не имеет смысла больше, чем форма облаков. -- Отчего же так больно, Каменский? -- Боль идет от надежды. От надежды найти ответы. На главный вопрос ответ неблизок. -- Какой вопрос, Каменский? -- Ты знаешь. Ты уже задал его себе. И от боли теперь не уйти. -- Я не знаю, Каменский. -- Ты знаешь. Постарайся вспомнить. -- Неужели "Зачем?"? -- Конечно. Но не ищи ответа легкого. Постарайся понять сначала, почему ты спросил. -- Не знаю. -- Подумай. -- Потому что не могу быть больше звеном цепи. -- Eще? -- Потому что не хочу больше быть из того же. -- Это все? -- Потому что нет больше сил брести по набитой тропе к водопою. -- А если короче? -- Темно и пусто на уровне ноль. -- Что ж, ты готов к поиску ответа. -- Что же делать, Каменский, когда темно? -- За буреломом всегда есть поляна. Свет всегда сменяет мрак, темнее мрака нет ничего, значит должно светлеть. 91. В открытом космосе дали нет. Открытый космос обжимает тебя всепоглощающим мраком со всех сторон. Нет ни простора, ни расстояний. Можно легко вообразить, что на голове у тебя черный колпак, исколотый звездными булавками, как решето. Даже Земля издалека не кажется просторной. Просто голубовато-белый блин, висящий на черной стене, как тарелка с неровным расплывчатым краем. Чтобы почуять даль, чтобы проняла она тебя до потрохов, нужно спуститься в стратосферу. Туда, где мироздание рассечено надвое желто-багровым переливчатым поясом горизонта, внутри которого вспыхивают и гаснут радужные занавеси полярных сияний. Где одна его половина становится вдруг гиганской бездонной чашей Мирового Пространства, а другая, такая родная, простирается, играя всеми оттенками ультрамарина, в бесконечность. Гагарин частенько висел здесь, раскинув руки, будто европеанский летучий скат, часами глядя на облака, вмороженные в толстое аквамариновое стекло атмосферы. Даль была здесь, вокруг, бескрайняя и осязаемая, все так же пугающе недоступная и в то же время уже до боли своя. Нехватало лишь посвиста ветра в ушных раковинах. Нехватало до зубовного скрежета, до сжатых до синевы кулаков. Но сегодня решалось все. Сегодня приходил конец ожиданию. Сегодня ему удалось наконец привести в исполнение план, зародившийся в голове много лет назад, когда он впервые вблизи увидел, как сгорает в атмосфере американский лазерный излучатель дальнего боя. Когда вспыхнули и в мгновение ока растворились стабилизаторы, антенны и спираль ядерной накачки, и только кристаллический стержень еще несколько секунд с ревом вспарывал воздух, похожий на попавшее в Ниагару бревно. Сегодня в полном его распоряжении был завершающий свой цикл грузовик "Прорыв-41М", уже готовый к огненному погребению. Гагарин взглядом успокоил собак и покрепче зажал в кулаке повод. Последнюю службу сослужили солнечные батареи, прежде чем быть срезанными и изчезнуть за кормой вместе с антеннами и прочей выступающей арматурой. Прежде чем, оставив лишь оплавленные бугры, пламя вылизало корпус корабля, панели, будто хвостовые стабилизаторы, развернули "Прорыв" точно по направлению полета. Может для постороннего наблюдателя это и было простым сгоранием предмета в плотных слоях атмосферы. Простая вспышка, удар, всплеснувший твердый от скорости как гранит воздух, разошедшийся ионной серебристою волной. Для Гагарина каждая из этих одиннадцати секунд всепоглощающей пляски огня была равна часам. С замершим, как котенок, сердцем следил он за пожирающими металл плазменными струями. За короткими вспышками взрывающихся баков с остатками горючего и окислителя, перемежающихся пулеметными очерередями лопающихся баллонов с воздухом и азотом. Как прихожанин в храме с благоговением взирал он на окруживший корабль гиганский серебристо-белесый купол ионно-капельной оболочки, будто выжатой из среды челюстями вгрызающегося в воздушный базальт андрогинного стыковочного агрегата. И вот, когда пламя проело очередную сквозную дыру в сферической оболочке грузового отсека, подпалив мгновенно сгоревшие неучтенные личные вещи и мусорные контейнеры, когда усиленная кавитацией плазменная струя полоснула его по лицу, он понял, что добился того, о чем боялся уже даже мечтать. Легко и невесомо шевельнулась вдруг прядка волос у виска, совсем как тогда, в детстве, когда несся он вниз по шуршащему гравием холму. Скорость и даль слились воедино. Скорость и даль, перейдя качественную границу, родили новое состояние, поднявшее его в стременах и заставившее бросить поводья, раскинув руки как крылья. Будто бы вся вселенная с гулом и скрежетом влилась к нему в душу. И тогда Гагарин запел... Саша не видел, как залило серебристым светом салон, не почувствовал легкого крена боинга, равновесие которого было нарушено толпой, кинувшейся к окнам правого борта основного салона с криками "НЛО!". Он не заметил над горизонтом возникшее из ничего новое светило, стремительно растущее и переливающееся мертвым, лунным светом над сумеречной Скандинавией. Ни свет ни тьма не нарушали ровного спокойствия, на котором проступил серебристый силуэт звезды. Звезда росла, медленно поворачиваясь и материализуясь все четче, отбрасывая блики и переливаясь. В какой-то момент он увидел, где должны пройти разрезы. По ребрам звезды побежали трещины, вершины лучей сдвинулись и вот уже вся она стала распадаться на остроугольные части, обнажая рубиновые грани, скрытые доселе. Грани скользили, как дамасская сталь по бархату ножен. Части разошлись в пространстве, звезда распалась на шесть одинаковых обломков. Обломки начали медленно поворачиваться, как будто бы в поисках пути обратно. Повернувшись, осколки звезды начали медленно сближаться, неуверенно покачиваясь, будто бы нащупывая путь, вот они уже коснулись друг друга, сдвинулись ближе, постепенно скрывая серебро когда-то наружней поверхности, становящейся недрами. Вершины сближались, отсвечивая рубином. Стала видна уже новая форма рождающейся из самой себя рубиновой звезды... "Неужели удалось", - подумал он за долю секунды до того, как осколки сомкнулись в единое целое, и новая, неведомая рубиновая звезда возникла из своей вывернувшейся наизнанку серебристой матери-звезды. И тут, будто сквозь туман и сон, почти заглушенная ревом реактивных двигателей, донеслась до него песня, дикая как ветер, земная, будто звон мошкары на рассвете, и в то же время чужая, как межгалактическая пыль. Тюлень не знал, что сгорающий в атмосфере космический корабль оставляет за собой гиганское шарообразное серебристое облако. Он не понимал, что яркая, цвета солнечного протуберанца, точка на облаке - это сам догорающий корабль. Он просто завороженно следил за быстро растущей в небе новой неведомой планетой, яркой, как тысяча лун, надвигающейся и заслоняющей половину небосклона. Он просто чуял, что дело идет не к добру. А может это была генная память, напомнившая, что Юпитер над горизонтом означает жестокую приливную волну. Может это она заставила тюленя стряхнуть оцепенение и уйти глубоко на дно холодного фьорда? Будто лишившись напора, Шар перестал расти. Яркая, слепящая глаза точка оторвалась от него и косо, легкими конькобежными зигзагами, пошла вниз. ЭПИЛОГ -- Мама, смотри, звезда упала, -- сказал мальчик, -- из шара родилась звезда. Оглавление Пролог 1.Таинственная незнакомка 2.Козел 3.Star wars. Earth attacks 4.О пользе армейского противогаза или козлоборение 5.Экспресс Аэрофлота 6.Головокружительное выдвижение 7.Некролог 8.Золотоноша 9.Научная тематика 10.Инструктаж 11.Непримиримая борьба с потерями рабочего времени 12.Терракотовый божок 13.Дерматиновая тетрадь 14.Волнения генерального директора 15.О головоломках и Perpetuum mobile 16.Передвижной избирательный участок 17.Монолог участника советско-афганского конфликта 18.Разбойный налет на штаб гражданской обороны 19.Стратегическая линия министерства обороны 20.С бала на корабль 21.Прибытие продукции зарубежного тяжелого машиностроения 22.Железнодорожные приключения 23.Боже, помилуй полярников 24.Флагманская стройка коммунизма 25.Часовня 26.Новые, альтернативные энергетические ресурсы 27.Трапезная 28.Шоколадные конфеты 29.Первое явление Звезды 30.Полустанки 31.О троллейбусах, конях и физической механике 32.Отвлеченные наблюдения из стратосферы или судьбоносец Ерофеев 33.Инцидент во льдах 34.Второе явление Звезды или тяжкая доля черепах 35.Голгофа 36.Муравьеада 37.Бдительность превыше всего 38.Страдания молодого редактора 39.Первое явление Шара или изобретатель велосипеда 40.Задушевные беседы в первом отделе 41.Прогон Большой Берты или новая космическая доктрина 42.Кошмарный сон 43.Анатомия Выбора 44.Заседание ученого совета или проклятый предатель Лурье 45.Прорыв в небожители 46.Гнездилище марсиан или первый подход к кооперативному снаряду 47.Технология производства ятаганов или успешное разоблачение 48.Интервью с бардом или след Дракона 49.Вести с фронтов 50.О реализме и импрессионизме 51.Рискованная эскапада Капитолины Андреевны 52.Еще раз о научной тематике или когда на сердце радость 53.Второе явление Шара или второй подход к кооперативному снаряду 54.Радиация 55.Не вполне удавшееся разоблачение 56.Практическое приложение средств гражданской обороны 57.Дружба и сотрудничество народов братских республик 58.О бережном отношении к социалистическому имуществу 59.Ножки Буша или крылья советов 60.Третье явление Шара или искусство в жизнь 61.На страже завоеваний социализма 62.Ночная встреча в цеху 63.Государственная безопасность или коварное нападение с воздуха 64.Детство космонавта 65.Ложная память 66.Федькина топь 67.Квартира заговорщиков 68.Четвертое явление Шара или конькобежная прогулка 69.Боже, помилуй подводников 70.Арест 71.Открытие Гольденбаума 72.Допрос отщепенца 73.Об укрепсооружениях крепостей 74.О целях и задачах государства или субмарина "Красный Таран" 75.Техника метания летающего диска 76.Милосердие и его сестра в действии 77.Рациональное использование западных технологий в народном хозяйстве 78.О пользе всеобщей псевдонимизации 79.Устройство мужского полового органа 80.Третье явление Звезды 81.Разрешение страданий молодого редактора 82.Лесной аэродром 83.Долгая дорога в сторону эшафота 84.Крещение небом 85.Неприятности на орбите 86.Наша служба и опасна и трудна 87.Отчет за всегда 88.Прощание 89.Летит летит ракета 90.Откровение 91.Звезда и Шар Эпилог _________________________________________ В тексте использованы фрагменты и термины из произведений Михаила Анчарова, Андрея Макаревича, Бориса Гребенщикова, Курта Воннегута и Эфраима Севелы.