воей бабой, снятой для случки. Он был под мухой. А его баба попросила у меня попить. Я взял стакан граненый и пошел к источнику воды. Но ванна была закрыта, тогда мой пьяный мозг зашел в туалет, спустил воду, набрал из потока в стакан и отнес бабе. Но зато я потом подарил ей дешевый брелок в виде рыбки-открывалки, купленный в Череповце. Она не открывала, видно, бракованная была, я и подарил. Говна-то... ГЛАВА 14, следующая, под кассету. Там, на неведомы дорожках следы невиданных зверей, хуйнюшка там на курьих лапках... Откажусь ли я когда-нибудь от этой своей книги? Вряд ли. Я мудр. Все проходит. Пройдет и моя жизнь. И даже твоя, читатель. В Медведихе, где родился мой отец, а ныне наша дача, лежат везде большие и малые кругло обкатанные валуны. Откуда они там, где морем и не пахнет? Это следы давно ушедшего ледника. Они лежат тут десятки тысяч лет и перележат всех нас. Мы когда-то всей бандой пили здесь, древние викинги. Этого не вернуть, это ушло. Все проходит и в большом и в малом. На втором курсе мы все поголовно тащились от эмигранта Токарева. Еще бы: эмигрант, почти враг справедливой Советской власти. Необычность. Хуй требовал... Все проходит. Теперь и Токарев остался только на кассете. "Я нигде без тебя не утешусь, пропаду без тебя, моя Русь.." Или утешусь. Родина понятие относительное. Мой дед пропал без вести где-то под Смоленском в 1942 году. А я почему-то помню слова отца о деде: -- Мне сейчас 54 и считаю себя еще молодым, а в 42-м забрали на фронт отца с грыжей, тогда ему было 43 года, и я думал: ну как же можно брать такого старика, как же он побежит с винтовкой, такой старик? У него, наверное, были мозолистые крестьянские руки... У деда нет могилы. Отец, помню, писал куда-то, что-то выяснял, искал. Тщетно. Маленьким во время войны отец пахал в колхозе на быках. Калинин немцы взяли, а до Медведихи не дошли, хотя на 50 верст в округе не было ни одного нашего солдата. -- Наши бежали через деревню толпами. Прошли и ушли, Ч вспоминал отец. -- И никого. Один раз только немецкий летчик на самолете пролетел у деревни. Так низко-низко, что мы, пацаны, видели его очки-консервы. Он помахал нам рукой, качнул крыльями и улетел. Но уже примерно через неделю вернулись наши...И пошли в другую сторону организованным порядком. За ними пришла и похоронка. ...Хорошее слово "наши", зря отдали его Невзорову... "Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой..." А бабушка когда я спрашивал у нее как они жили при царе Николае-кровавом, совсем не по школьной истории говорила: хорошо жили, неплохо. Ей в 1917 году исполнилось 15 лет. -- А потом начался голод, при большевиках. Голод. Это уже рассказы матери. Единственное, что она запомнила из детства -- постоянное ощущение голода. Доминанта. ...Маленькая девочка, случайно нашедшая за печкой засохший и изъеденный тараканами кусочек сухаря, прижала его к груди и прибежала к маме: -- Ой, мама, какая же я счастливая! Смотри, что я нашла!.. Эта девочка -- моя мать. С кого мне спросить за ее голодное детство? Ебал я в рот все учебники, которыми мне засирала голову КПСС, ебал я всех коммунистов, патриотов... Ч говорю я сейчас. А тогда рассказы близких странным образом совмещались с верой в незыблемую справедливость Советов, преимущества планирования и основной экономический закон неуклонного роста благосостояния. Ебаный в рот! x x x Я родился через 19 лет после войны, через 47 лет после Октябрьского переворота в Питере и умру в 21 веке, оставив родителей в двадцатом, прошлом веке, уже в истории. Мама моя... Я родился, когда еще был жив Гагарин, я родился всего через 19 лет после второй мировой войны. А вы?.. ГЛАВА 15. Осень жизни. "Оторвите меня от земли, журавли." Почему все сочиняют и поют о журавлях? Национальная птица? И Токарев, и я, и Гамзатов, и Северный, и этот Асмолов. Очень многие. "Мне постоянно снятся крылья, чтоб к вам подняться" Осень и -- "последний журавлиный клин" Уходящее время года, унылая пора, прощальное курлыканье -- у всех людей и поэтов навевают печаль. "Не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей..." "Белым крылом грешной касаясь Земли." Вот запишу целую кассету разных песен о журавлях, прослушаю и повешусь на хуй. ...Заметил: во второй половине жизни, к старости мужиков тянет к земле. Из земли возник, в землю и уйдешь. А я хочу тропинкой виться В осенних убранных полях. Здесь умереть и раствориться В российских реках и кремлях...  * ЧАСТЬ 2. *  .о.Унесенные на хуй..о. ГЛАВА 16. Фотография. ...По здравому размышлению я решил выкинуть эту главу из книги за полной ненадобностью, хотя она сама по себе была красивая, чувствительная такая, ну да хуй с ней... ГЛАВА 17. Хронология. Надо наконец навести в книге порядок и написать о море. Но предварительно расположить в хронологическом порядке все этапы бандитской жизни, а то я шарахаюсь как роза в полынье, туда-сюда. Итак, после первого курса была месячная ознакомительная практика в Магнитогорске -- лето 1982 года. В следующем году -- строяк и колхоз. После третьего курса, летом 1984 года я с Яшкой, Стасом и Т. Половцевой ездил в Пицунду в спортивно-оздоровительный лагерь "Металлург", а в сентябре того же года полгруппы поехали на практику на 1,5 месяца в Череповец, а полгруппы -- в подмосковную Черноголовку. Мы с Беном были в Черепе, а Микоян с Барановым -- в "Чернозалупке". (Но я знаю, что Яшка там однажды в сиську нарезался и ходил пьяный по улицам. Мне донесли.) 1985 год -- насыщенный очень. В зимние каникулы -- Сенеж. Лето -- Медведиха и военные сборы под Калинином. А осенью (август-октябрь) -- производственная практика в Запорожье. На следующий год диплом. А летом 1986 года я, Бен и Яшка ,взяв двухместную барановскую палатку, поехали на юга, в Пицунду, где жили в часе ходьбы от "Металлурга", в третьем ущелье. Но жизнь в виде попоек и поебок текла и во время учебных семестров, хотя и несколько замедленно. Для особой наглядности я расположу сейчас все этапы в виде отдельной схемы, чтобы каждый читатель, поднятый среди ночи пинком в рыло, мог сразу ответить. Хлопнуть эдак ночью сверху по хуиной голове читателя: -- А ну-ка, гнида, когда был Запор? -- С середины августа по середину октября 1985-го года! -- Ладно, спи покуда... 1982 лето Ч Магнитогорск -- после первого курса 1983 лето Ч Строяк -- после 2 курса 1983 осень Ч Колхоз -- начало 3 курса 1984 лето Ч Пицунда -- после 3 курса 1984 осень Ч Череп -- начало 4 курса 1985 зима Ч Сенеж -- 4 курс 1985 лето Ч Медведиха -- после4 курса 1985 лето Ч Жопа (лагеря) -- после 4 курса 1985 авг.-окт. Ч Запор -- начало 5 курса 1986 весна Ч Диплом -- 5 курс 1986 лето Ч Пицунда (3-е ущелье) -- после 5 курса Эту табличку надо выучить. Приду, проверю. Кто не работает, тот срань. ГЛАВА 18 Как я на спор поебался. Я подумал и решил, что об этом расскажу позже, а сейчас о другом. ГЛАВА 18. Хуюс, Членис, Пенис, Пиписис. А когда мы отмечали введение антиалкогольного Указа, названного в народе сухим законом, купили несколько бутылок вина и шарахнули их вкруговую из майонезной баночки в беляевском лесу. Никто не блевал... На лекциях мы тоже времени даром не теряли, а играли в литературные игры, поскольку были рафинированные интеллигенты. Один пишет на листочке первые 2 строки стихотворения в рифму, другой -- другие 2 строки, и так стих ковыляет сам по себе, ища себе дорогу. Вот пример. Детишек много, на спинах ранцы,* Все утром в школу идут, засранцы. Идет Ванюша в расцвете лет, В кармане финка, в руках кастет. Потянет Таня на первый сорт: В 12 лет -- второй аборт. Кто в том повинен -- поди дознайся: Ромашкин Вова иль Дубов Вася? А может Коля, а может Сидор, А может Юра по кличке Пидор? Приходят в классы, садясь за парты, А на камчатке играют в карты На человека -- училку Зинку, В нее продувший запустит финку. Продулся в дупель Печенкин Стас, Попал ей ручкой под левый глаз, Поскольку финки кидает худо Тот сраный Стасик, паршивый муда. Шел мимо завуч, услышал крики, Дверь открывает -- о ужас дикий! Помчался завуч, старик несчастный, Ведь это дети -- народ опасный. Бежал он быстро, всем жить охота, А у детишек своя забота: Пинают Зинку и в глаз и в ухо, А кто-то хочет разрезать брюхо. Вдруг слышат голос: "За парты всем!" Вошел директор, в руке ПМ.* Попробуй вякни, жесток грузин! И в лоб залепит весь магазин. Ребята быстро за парты сели, Убрали финки свои в портфели. Училка встала, как ей не злиться? Плюется кровью и матерится. И то спасибо, что хоть живая: Ведь в этом классе она восьмая! По тому же принципу рисовались комиксы: одна картинка одного автора, другая -- другого. Но интереснее всего были прозаические полотна, написанные поочередно несколькими авторами. Каждый выбирал себе персонаж, одного или нескольких героев и говорил, и действовал за них поочередно в пределах реплики или какого-то небольшого участка текста. Каждый вел своего персонажа и, в зависимости от сюжета, старался сделать ему хорошо. Иногда разворачивалась жуткая борьба между авторами через персонажей. Усложнялось дело тем, что персонажи действовали в основном через разговоры. Надо сказать, что мои герои чаще одерживали победы, я упорно гнул свою линию. Это свидетельствует, на мой взгляд, о превосходстве моей фантазии, некоторой природной агрессивности и упрямстве, умении настоять на своем, когда нужно. Хороший я мужик. Очень долго и нудно у нас тянулась эпопея о некоем неудачном сицилийском мафиози Родригесе и его приятеле Санчо Паноса с названием "Из жизни мафии". Я вел Родригеса, Бен -- Санчо, Яшка -- лейтенанта Интерпола Дэрьмо и старика Гандоне. Двое мафиози поехали в Ленинград, чтобы выкрасть из Эрмитажа статую амура, просящего подаяния. За ними все время охотится лейтенант Дэрьмо. Была у нас космическая история, где действовали Хуюс, Членис, Пенис, Пиписис. Были истории о средневековых инквизиторских допросах, абстрактные диалоги, эпизоды о стычках работников МВД и КГБ... Была повесть на шести клетчатых тетрадных листах о том, как мы в лагерях едем в танке на стрельбище, а кто-то в танке бзднул, а потом насрал в снарядную гильзу. Были шпионские страсти. И многое другое. Очень трогательная история, помнится, сложилась про бандитов. Хороши там были действующие лица: главарь бандитов Скотопизд, его дочь Любовь Скотопиздовна, некая Блядина Демидова, грузин Мандулия, грузин Ебулия, старик Еблыська, поручик Хуевич в пенсне, с наганом. Отрывок подобной эпопеи для примера и строгой оценки нашей студенческой деятельности литературоведами, я быть может приведу в Приложении. Его читать не обязательно, это только для продвинутых. А также для заядлых эстетствующих молодчиков от литературы. Иногда в охотку случалось и индивидуальное творчество. Я вот стихи написал: Хочу в стихах я, а не в прозе Про радость жизни написать: Люблю пописать на морозе, А проще говоря -- поссать. Привычным жестом, по старинке, Над предрассудками смеясь, Я извлекаю из ширинки Холодный член, не торопясь. Чуть-чуть помедлю, ожидая, И вот с улыбкой вижу я, Как, снег пушистый разъедая, Журчит ядреная струя. Клубится пар густым туманом И попадает в глаз и в рот. И будь ты трезвым или пьяным Ч Душа ликует и поет. Или. Не надо! Не орите на меня звонко, Я могу умереть от страха. Я поэт, человек тонкий, И идите вы все на хуй! Писулю с этим стихом я направил Бену. Он написал: "Сам пошел!" Имея в виду на хуй. Тогда я послал писулю Вове Моренблиту на повторную рецензию. Вова написал: "Присоединяюсь к предыдущей рецензии." Козел. Ни хуя нет пророка для местных распиздяев. Но я и разные другие стихи писал. В том числе и про офицеров, конечно. И вот однажды, вдохновленный моими виршами, Рубин показал их своей даме сердца и будущей жене, а потом притащил мне ответ Ч фронтовой треугольник. Но прежде чем огласить его содержание, я должен познакомить аудиторию со своими шедеврами. Русская рулетка. Снова дым над столом, Снова водка в стакане, Тупорылый патрон Притаился в нагане. Вновь бокалы звенят В бестолковом угаре. Ну и масть у меня Ч Всякой твари по паре. Припев: Позабудьте, барон, Бесполезные споры. Все равно для ворон Что святые, что воры. Мои карты, барон, Так смешно наблюдать Ч Короли без корон, Они биты опять. Затрещит на ладони Барабаном судьба. Вспоминаются кони, Где-то стонет труба. Припев. Как всегда дам зарок Ч Брошу пить и уйду, Если щелкнет курок По пустому гнезду. Повезло. И привычно Снова карты сдаю. И кляну как обычно Эту слабость мою. Припев. А еще вот стих: Нынче все потерялось. Суета и обман. Что от жизни осталось?.. Лишь потертый наган. Пулеметные ливни И станичные хаты, Лошадиные гривы Ч Это было когда-то. Над желтеющей нивой Я лечу от беды, Сын,конечно, счастливой, Но упавшей звезды. Мой случайный попутчик, Придержите свой кнут: Все дороги, поручик, Из России бегут. Тройка скачет удало, Тройка мчится вперед. Мы прожили так мало, Будто день или год. В небе грустно и бойко Шелестят журавли, И следы нашей тройки Пропадают вдали. Колокольчик старинный Ч Чистый звон в облаках, А дорога пустынна Будто в старых стихах. С бесполезным стараньем Мы бежим от судьбы. И мелькают в тумане Верстовые столбы. Дышим хрипло, устало И глядим тяжело. Мы прожили так мало, Может быть ничего... А склоны все круче. А ветер в лицо все сильней, Я прошу вас, поручик, Я прошу, не гоните коней. А вот прочитав стихи "Пока 12 не пробило", будущая рубинская жена и написала мне треугольник. У меня там как-то так было: Пока 12 не пробило, Пока не начат артналет, Выпьем мы за то, что было, Выпьем, господа, за старый год... И так далее. И вот я получаю от нее треугольник -- "ПИСЬМО НА ФРОНТ". "Действующая армия. Штабс-капитану Его Императорского величества Тверского непробиваемого полка Никонову А. П. Cher Александр! Вы помните то время, Когда еще Вы жили на Тверском? Не думайте, что Вы забыты всеми, Кто до германской с Вами был знаком. Перед войной, в собрании, на бале Мой брат-повеса познакомил нас. Вы Блока, Северянина читали, Когда мы танцевали па-де-грас. Признаюсь, мне потом частенько снилась Фигура Ваша в блеске аксельбант.. И как судьбы негаданную милость Мне сообщил Ваш адрес интендант. Мой брат при государе адъютантом (У каждого, конечно, свой талан) Я знала Вас поручиком и франтом, Теперь Вы, говорят, Штабс-капитан. Вы б не узнали девочку-курсистку: Не в шляпке я с цветками на полях Ч С крестом косынка над бровями низко Дежурю по ночам в госпиталях. Я к Вам пишу, как сказано в романе. Виной тому не взбалмошность, а страх, Что (не дай Бог!) убьют Вас или ранят. (Я часто вижу смерти -- медсестра.) Храни Вас Бог от пули иль осколка. Я каждый день и час молюсь за Вас... Как странно -- мы не виделись так долго, А голос Ваш я слышу как сейчас. Прощайте. Жду письма. Живу надеждой, Что очень скоро немцев разобьют. PS. А на Арбате музыка как прежде, И у Никитских розы продают. Штабс-капитан тут же нахуякал ответ девушке. Письмо с фронта. Дожди. Дожди стоят над нами, Воды в окопах до колен, Но все же мысленно я с Вами, Я вспоминаю Вас, Элен. И нет уже окопной глины, Не липнет к телу мокрый шелк, Вдруг испарился, умер, сгинул Окочаневший третий полк. И я не ежусь в грязной бурке. Мне в воспаленной голове Вдруг кажется -- я в Петербурге, Или напротив -- я в Москве. Холодный ветер на опушке Доносит странные слова: "Монетный двор", "Литейный", "Пушкин", "Замоскворечье", "Яр", "Нева". Неужто все когда-то было Ч Река и розы в полынье?.. Мы познакомились так мило. "Pardon, madamе" -- "Pardon,monsieur". "Et je vous pris..." -- "Ну что вы, право..." Тверской бульвар, парадный строй, Потом театр и крики "браво"... Все это было... Боже мой! А вот теперь в осенней каше, Где то и дело "в душу мать", Лицо, улыбку, жесты Ваши Мне все труднее вспоминать. Теперь мне ближе вой снаряда, (Как итальянцу близок Тибр). И если ляжет где-то рядом, Я точно укажу калибр. Ну что ж, быть может, так и надо, Как говорят попы -- "юдоль", За все прошедшее награда Ч Неутихающая боль. Но все же пульс надеждой бьется, Лишь в том я вижу смысл и суть, Что все ушедшее вернется, Что все пройдет когда-нибудь... И вот снова она пишет: Письмо на фронт. Мon cher! Благодарю сердечно! Письмо! Вот радость, Боже мой! Вы вспоминали наши встречи, И я все помню до одной. Знакомясь, я нашла Вас дерзким: Едва ль не в первый же момент С апломбом чисто офицерским Вы мне сказали комплимент. Я вижу вновь как это было: "Pardon, madame, vous etes tres bellе..." "Pardon, monsieur, -- я возразила, Ч Je suis encore mademoiselle!" Зачем в Москве была к вам строже, Чем мне хотелось -- не пойму, Но -- случай, промысел ли Божий Ч Весной мы встретились в Крыму. Под ветром с запахом полынным Там, на понтийском берегу Упрямо древние руины Эллады память берегут. Гекзаметр прибоя мерный И парусов крылатый крен... Сравнив с Прекрасною Еленой, Вы стали звать меня Элен. Лазури празднество и света, Прогулки к морю допоздна И звездопад на склоне лета Ч Все вдруг оборвалось -- Война! Вдруг -- как по злому мановенью Ч Нет места счастью и стихам, Вой бабий, да в солдатском пенье Тоска и удаль -- пополам. Знать, наших дней беспечных стая Снялась и взмыла в синеву Ч На поиски такого края, Где боль и горе не живут. W... ПИСЬМО ИЗ ГОСПИТАЛЯ. Приказ. Привычно, терпеливо Ч В атаку, сбросив сон и негу. Но что-то нынче мне тоскливо: Я так соскучился по снегу... Бежим по этому же лугу Как час назад, как день, как век. Мир будто движется по кругу. Я так устал... Когда же снег? И вдруг, как будто вниз с обрыва Ч Удар и боль, оборван бег... И дым шрапнельного разрыва Как чистый снег, как первый снег. Мне снег покоем обернулся И долго плыл в бреду, увы. Но вот случайно я очнулся И показалось -- рядом Вы! Да, я, конечно, обознался, В глазах плыло, как в том бою... Я победить себя старался, И вот теперь уже встаю... PS. Смотрю в окно и вижу прелый, Замерзший, позабытый стог И первый снег. Такой же белый Как госпитальный потолок. ПИСЬМО В ГОСПИТАЛЬ. Простите меня за молчанье, мой друг, На ваш треугольник последний. Я ездила к бабушке в Санкт-Питербург И только вернулась намедни. Прочла -- обомлела. Какая беда! Вы ранены, Боже всевышний! В бреду и горячке метались, когда Кружил меня вихорь столичный. Смеялась, плясала, не зная того, Что гибель Вам, друг, угрожала. Каталась на тройках и под Рождество Красавицу-ель наряжала. Лишь в праздник -- за воинов тост прозвучал Ч Вдруг сердце предчувствие сжало, Из рук моих выпал со звоном бокал, И я вся дрожа убежала. Потом в бывшей детской сидела тайком В вольтеровском кресле большущем И год уходящий листала, потом Мечтала о годе грядущем. День Нового года настанет. Пришлет Нам солнышко зайчиков стаю. Чертя в синеве прихотливый полет, Снежинки как зайцы играют. Рассыпал на пол, на узоры окна Камин свои зайчики-блики... Сквозь стекла озябшая смотрит Луна На танец тепла многоликий. Над каждою крышей (зима-то строга!) Пусть теплятся дыма колечки, И Огненный Заяц огонь очага Хранит неустанно и вечно. Пусть кончатся месяцы страшной войны, Ч Ах, Заяц, ведь ты не задира! Ч Верни же друзей из чужой стороны, Верни же безоблачность мира, А нам поскорей подари rendez-vous... Лечитесь, себя берегите. Надеюсь, в Крещенье вернетесь в Москву. Иль я к вам приеду, -- хотите? На этом переписка обрывается, видимо, штабс-капитан был убит... История знает романы в стихах и письмах. Революционный герой Шмидт, еще там кто-то. Один взор, пятиминутная встреча -- и переписка на всю жизнь. В письмах любить легче. Мазохизм какой-то, самолюбование своей придуманной любовью к придуманному персонажу. Окучивание, старательное взращивание, лелеяние придуманной любви к придуманному человеку. Так легче, так чище, так идеальнее, так воздушнее, так печальнее и оттого острее. Так надрывнее, вразнос, остро до бритвы. ...Милый друг... Смею ли я... Как я взволнована Вашим прошлым письмом, я сама, как и Вы, много об этом думала... А если б они вдруг встретились, то что ж, любовь скультивирована -- надо автоматически под венец. Только разлука оттачивает тонкую любовь. Разлука -- это письма, чуткие переживания. Совместная жизнь -- это быт, стирки, ругань. Опять спит в бигудях. Опять пепел на ковер стряхивает, идиот.. Опять она в драном халате, мымра. А разлука... Дух взмывает ввысь, вдаль от пресыщения, к звездам, навстречу любимой. И тоскует, тоскует там, облекаясь в эпистолу, утончаясь до платонизма. ...Но у нас не было любви. У нас была красивая игра. Очень красивая, правда? ГЛАВА 19. Говно на лопате. Бывают на свете мудаки. Они существуют обьективно,вне зависимости от нашего сознания и даны нам в не очень приятные ощущения. Мудака можно увидеть, пощупать, послать на хуй, взять анализ кала. Но мудака нельзя полюбить беззаветной любовью, его нельзя убедить и что-либо мудаку доказать. Соломонов мудак. Один из прославленного племени Мудаков. Он ведь что сделал -- принес на лопате говно от коровы и... Не знаю, будет ли такое в будущем и как долго, но в застойные годы студентов посылали осенью в колхозы убирать с полей урожай картошки. Поехали и мы. Очень строго. Пить нельзя, утром линейка, из расположения отряда не отлучаться, наряды, планы, дисциплина. Полувойна. Поэтому до магазина в ближайшую деревню, расположенную в трех километрах мы с Яшей ходили по-партизански. Чуть завидим вдалеке какую-нибудь черную "Волгу" Ч сбегаем с шоссе и залегаем в кювете. А вдруг начальник?! Засечет -- выебет. Такая у начальника работа. Сечь да ебать. Жрать да пить. Мы работали на сортировке. Есть такой агрегат, трудится от электричества. Картошка высыпается в бункер посредством самосвала, затем транспортерной лентой подается на сортировочные ролики, где сортируется по размеру и развозится боковыми транспортерами. Земля -- в одну сторону, мелочь -- в другую, крупняк -- в третью. И у бокового транспортера стоит живой человек с мешком и пара других еще, выбирающих с ленты крупные комья земли, которые сортировка не отличает от картошки. У ленты транспортера существует две скорости: большая и охуенная. На охуенной скорости сортировка въебывает так, что не успеваешь мешок подставить, как уже пора с мешком уебывать, ибо наполнился. Хуяришь, как электрон на орбите. А ручные сортировщики не успевают выбирать комья земли. Короче, кто не был, тот будет, кто был не забудет. Таких сортировок было две. На одной, где работал я с Яшкой, компания подобралась сволочнейшая. Соломон, Марципан и другие лентяи да двоечники. Мы с Яшей там были как два жемчужных зерна в навозной куче. Этого было слишком мало, чтобы облагородить всю кучу.Поэтому вся бригада работала как кодла зеков, как огрызающийся тигр в цирке, из-под палки, злобно задевая друг друга. Недаром колхозный дед-механик, присматривающий за сортировками, говорил о нашей бригаде: -- Работают как пленные. В нашей бригаде вполне могли затравить слабого, а один раз чуть не облили керосином крысу с целью сделать из нее живой факел. Благо я шуткой тут же увел разговор в сторону и не дал этой мысли воплотиться. На другой же сортировке сложилась компания людей более интеллигентных, более интеллектуальных, с лучшим воспитанием, хорошо успевающих по всем предметам. Поэтому они работали не как огрызающиеся друг на друга волки, а дружно и почти задушевно. Как будто в шляпах. Как-то случился такой казус: не помню уж по какой причине один КамАЗ, нагруженный отсортированной картохой в мешках, на приемке развернули. Вечером, перед ужином, нас всех вызвал начальник отряда Плавкин, построил и повел психическую атаку: -- Произошло ЧП! Нам вернули один КамАЗ с картошкой из-за ... (Хуй знает чего, какой-то нашей хуевой работы, земли что ли в мешках много было, якобы...) Потом выяснилось -- мы не виноваты, но что в тот момент оставалось делать Плавкину? Только давить, только нагнетать, только пробуждать коплекс вины, только угрожать отчислением. Чтобы возврат ночью на сортировку казался нам меньшей неприятностью. Хотя это была большая неприятность. Перед ужином мы возвращались с сортировок с черными от пыли лицами, мокрыми от пота портянками, которые едва успевали просохнуть к утру. Мы снимали грязные телаги, портянки и сапоги, тащили все в сушилку, умывались ледяной водой и с наслаждением переодевались в теплое и сухое. До утра. И, казалось, не было силы, способной заставить нас снова одеть стылые, мокрые, грязные тряпки и уйти в ночь, под собирающийся дождь. Тем более после сытного ужина, когда хочется полежать на койке в светлом и сухом бараке. Но такая сила была -- блядский хитрый Плавкин. Наши две бригады -- злые волки и нежные овцы, черные и белые, ошую и одесную -- стояли перед ним и мучительно размышляли: с чьей же сортировки был развернутый КамАЗ, кому идти разгружать? "Наверняка наша сволочная бригада напортачила", -- стоя в строю, думал я, не волк по натуре, но жизнью загнанный к волкам и, как человек с сильной социальной мимикрией, начавший по волчьи выть и огрызаться. Чтоб не сгрызли, чтоб приняли хоть и не в стаю, но за похожего. -- Сейчас пойдем разгружать, -- тоскливо клацнул мне на ухо зубами Марципанов. Плавкин порылся в каких-то бумагах: -- КамАЗ со второй сортировки. Вторая сортировка идет разгружать после ужина. Наша волчья сортировка проходила под номером 1. Божья кара по какому-то недосмотру пролетела над головами адских грешников и поразила святых и ангелов. -- Фф-у-у! У меня прям от сердца отлегло! -- бегал по лагерю радостный Марципан. -- Я уж думал, сейчас, блядь, пиздец, на хуй, все оборвалось до самой жопы... думал, блядь, пойдем разгружать это говно... Наша черная бригада еще сидела и жрала ужин, когда подошел группен-капо -- староста группы и одновременно бригадир 2-й, "белой" сортировки Игорь Марков. -- Ребята с первой сортировки, мы просим вас помочь нам раскидать машину. Кто?.. Мы позорно молчали. Марков окинул нас глазами и ушел. Я оглядел длинный стол. В волчьих головах шел умственный процесс, пленные что-то решали. Решал и я. Если бы в той бригаде, среди этих чистюль не было Бена... Если бы просил не Марков, а кто-то другой... Перед Марковым мне было отчего-то стыдно. Чувак авторитетный. Он и по возрасту и по жизненному опыту, по характеру в нашей студенческой группе был шишкой. Ему ведь к тому времени было уже до хуя лет -- 23. Старик. Мужик он был тертый, крепкий, справедливый. И я, внутренне тосковал от неизбежного ужаса -- снова портянки и в ночь. Я встал из-за стола: -- Пошли, Яшка! Яшка застонал, запричитал и поплелся переодеваться. ...Чуть-чуть позже нас к КамАЗу подошли Соломон и Марципан. Марципана чуть ли не насильно привел Соломон. Что-то взыграло в проебце уебищ. За 20 минут раскидали КамАЗ, а на обратном пути ливануло, и мы прибрели в сушилку мокрые до трусов (включительно), и Соломон, дрожа от холода, раздеваясь, пел: "А у меня волшебные трусы, завидуют все белки и жучки..." Там же в сушилке Марков сказал нам свое человеческое спасибо: -- Да!.. Ребята с другой сортировки, спасибо вам... Приятно, хули. По случаю такого героизма, начальство даже официально разрешило нам выпить. Но ни у кого ничего не было. А жаль. Это был единственный случай в моей жизни, когда мне действительно хотелось выпить, не психологически, а прямо-таки физиологически, брюхом. А потом завернуться и уснуть в тепле. Чтоб завтра с утра снова пойти на эту срань. Заместителем начальника Плавкина по комсомольской линии был некто аспирант Круглов, козлина комсомольская. Больше всех он там выебывался, строя из себя начальство. Деревенские его, мудака, тоже не любили. Он там вроде бы даже какому-то деревенскому джигиту пизды дал по комсомольской линии. По ебальнику, с комсомольским приветом. А тот парень обиделся, взял где-то старую ржавую лимонку Ф-1 и пришел выяснять отношения с Кругловым. Круглов обосрался, забежал к нам в казарму и залез под самую дальнюю кровать, спрятался, значит от гранаты. (Кстати, насчет кроватей Круглов утверждал, что они должны быть отодвинуты друг от друга на 40 сантиметров -- среднюю длину полового члена. Комсомольский демократический шутник.) А тот обиженный парень все ходил с лимонкой в руке, держась за кольцо, искал Круглова и хотел его взорвать к хуям за нанесенное оскорбление. Горская кровь ударила в голову колхознику. Пьяный он был, забыл, что у оборонной Ф-1 радиус разлета осколков 200 метров. Полбарака, к ебени матери... Но я тогда всего этого не знал еще, а просто лежал на койке и читал книгу. Вдруг вижу -- вбегает Круглов, бежит по казарме и лезет под самую дальнюю кровать. Я,конечно, ничего, читаю дальше: комсомольский работник, мало ли, может им так положено. Большой демократичный шутник. Это только потом выяснилось, что в комсомольца Круглова кулаки хотели гранатку бросить. Деревенские студентов почему-то не любили, один раз даже входную дверь замотали какой-то хуйней, изнутри не открыть. А мне в ту ночь как раз ссать захотелось. Вышел я в предбанник, куда выходят еще 4 двери из длинных комнат-казарм, а входная дверь не открывается. Тьма. Я уж шарил-шарил в поисках запоров или выключателя какого-ни на есть -- ничего не нашел! Ну что делать? В форточку ссать? Невозможно: высоко, не доссу. Не ссать вовсе? Не уснешь. Взял да и поссал в притолку запертой двери. И уснул. А утром никто даже ничего не заметил! Помню все только возмущались злобной деревенщиной: закрыли, а если б пожар, а если кому бы ночью поссать приспичило? Ну, насчет поссать, не знаю, а если пожар, тогда, конечно, в окна... Тот самый говеннолопатный случай произошел в предпоследний день. Получилось так, что мы -- бригада с первой сортировки работали на второй сортировке, а "ангелы", кажется, в поле пахали. Следующий день был последним днем пребывания в колхозе. И после работы взыграли волчьи инстинкты. Взяли наши придурки да и сожгли старый диван, валявшийся у второй сортировки. Соломон принес говна на совковой лопате и аккуратно положил его на выходной рукав транспортера. Завтра, мол, в последний день его "ангелы" включат, а мимо сортировщиков вместе с картошкой проплывет чуть подсохшая коровья лепеха. Сортируй, брат! А может и в мешок с бульбой упасть, если сразу на охуенной скорости запустить. Кроме того, Соломон тем же говном испачкал пусковую кнопку сортировки. На следующее утро колхозный дедушка при всей ихней бригаде, ждущей пуска установки, нажал кнопку "пуск". -- Что это? -- подслеповатый ветеран войны принюхался к большому пальцу и произнес с оттенком удивленного узнавания. -- Говно... натурально. А потом то же зеленое говно выплыло на транспортер. Но их более всего допекла именно кнопка. Вечером эти деятели со второй сортировки начали угрюмо допытываться, кто же измазал говном кнопку. Более всех в дознавании усирался некий Бурдов. Думаю, если бы он работал в нашей бригаде, был бы обычным серым волком. А там он прикидывался овцой, как мы с Яшей здесь косили под волков. -- Дима, -- наседал Бурдов на Яшу. -- Говори, кто кнопку говном измазал? Но все равно мы не выдали этого мудака-говномаза Соломона, хоть и не одобряли его исканий. (Но дедушка колхозный тоже хорош. Он однажды выпил Яшин огуречный лосьон из моей пластмассовой кружки. Я прихожу -- ба! -- кружка зело лосьоном отдает. Яша приходит -- ба! -- пузырек пустой. Так и выбросили оба предмета.) Я так скажу: колхоз -- это не рай господень. Не рай ни хуя. Нет, там жить можно было бы, если бы не работать. А так -- вечером придешь, поужинаешь и спать, а утром снова на работу. Либо на сортировку, либо в поле.Скучно, когда голова простаивает. Все ужасно стремились побыстрее эту каторгу закончить, безбожно клевали на грязные плавкинские обещания отпустить всех пораньше за хорошую работу. Клевали, в смысле верили, а не в смысле лучше работали. Работали обычно, то есть по-социалистически, то есть хуево: треть, наверное, картошки в поле оставляли. Все приличные люди сходились на том, что если бы отпустили нас вдруг пораньше, пешком бы до дому ушли! А это очень далеко! Вывод: студент работать не любит, Студент работать не хочет. Такая тварь. Все бы ему мозги ебать. ГЛАВА необЯзательнаЯ. Для людей тонких, неуспокоенных, ищущих смысл в жизни. В перерывах между поебаться хорошо думается о высоком. Действительно ли душа бессмертна? Это вопрос вопросов, да. Как-то я пришел к такой мысли, что если существует закон сохранения массы-энергии, то почему бы не существовать закону сохранения информации? Существует, конечно. А что такое информация? Отец кибернетики Винер писал, что информация -- это не материя и не энергия, это нечто третье, отличное от них. Информация обратно пропорциональна энтропии, то есть хаосу, Чем больше хаос, тем меньше информации, и чем дальше от хаоса, чем больше упорядочена система, тем больше в ней информации. Идем дальше. Душа -- это во-первых, накопленная за жизнь информация, а во-вторых, способ ее обработки. Но если информация сохраняется в соответствии с законом сохранения информации, то значит ли это, что душа бессмертна? Вовсе не обязательно. Закон неубывания энтропии требует нарастания хаоса, то есть рассеяния энергии, превращения ее в тепловую. Слышали, наверное, про тепловую смерть Вселенной, козлы? Эта хуйня называется второе начало термодинамики. Оно гласит: в замкнутой системе энтропия может только возрастать. Второе начало незыблемо и грозит нам всем большим говном -- распадом и хаосом. Но несмотря на то, что физики никогда не наблюдали нарушения второго начала (хотя чисто теоретически, статистически это возможно, мы живем в вероятностном мире, где даже все физические законы носят вероятностный, строго говоря, характер), несмотря на это он, казалось бы нарушается. Кое-где мир идет от хаоса к неравновесию, к гармонии, по пути накопления информации. Возникает жизнь, эволюция порождает разум, люди строят дома, ДНК делится. Но все это лишь видимое нарушения второго начала. Землю нельзя рассматривать как закрытую систему, то есть систему, не обменивающуюся веществом и энергией со средой. Энергии поступает на Землю от Солнца весьма до хуя. Солнце, в полном соответствии со вторым началом, стремится к хаосу, распадается, излучает избыток энергии в пространство и эта поступающая на Землю энергия порождает такие феномены и выкрутасы как "Краткий курс ВКП(б)". Порождает эволюцию материальных систем, конкурирующих между собой в эффективности утилизации дармовой солнечной энергии и накоплении информации. У кого больше КПД, кто больше поглощает энергии в единицу времени, грубо говоря, тот победитель. Кто сожрал, тот и прав, кто смел, тот два съел. Это прогресс в живой и неживой природе. Неравновесные системы изучает синергетика, насколько я понимаю. Короче говоря, раз рассеивается энергия и увеличивается хаос, значит информация тоже рассеивается. Но может ли она сохраняться в открытой системе Земли, может ли она подпитываться от Солнца, болтаться где-нибудь в ноосфере в виде более-менее стабильного и локализованного объекта? Душа, я имею в виду. А если информация сохраняется длительное время, то может ли она действовать сама? То есть является ли оставшийся информационный комплекс самодостаточным для функционирования? Или это мертвая книга, дискета с записью? Сохраняется ли самоосознающая личность, мое "Я"? Далее. Человеческий мозг -- это носитель информации навроде дискетки, или это сам компьютер? А если компьютер, то где и что такое дискета? А еще интереснее: если мозг -- дискета, то где компьютер? Или мозг является одновременно и компьютером и носителем информации? За время работы журналистом я встречался с очень многими интересными людьми. Некоторые из них были просто сумасшедшими. Но очень интересными. Биолог Глотов, например, считал, что вся информация записана в вакууме, а мозг -- просто настроенный приемник, считывающий ее. Я так понимаю, что настройка приемника -- это и есть личность. Расстроенный приемник -- это шизофреник или тому подобное. Впрочем, сама идея Вселенского банка информации -- не глотовская, она очень распространена. А вот есть такой физик Исаков, он, вроде бы сделал теоретическое обоснование и математику паранормальных явлений. Такой хитрый мужик. У него в формулах есть коэффициент рассеяния информации. По Исакову полевой носитель информации хранит ее несколько миллионов лет до окончательного рассеяния. Правда он считает, что сохраняется только мертвая информация без личности. Вопрос лишь в том, как к ней обратиться, к этой информации. Как добраться до файла? В спиритизм я не верю, но какие-то способы должны существовать. Эволюция -- это накопление информации, удаление от термодинамического равновесия, усложнение процессов отражения. Разум будет вечно двигаться по пути экспансии, овладения природой. Он растворит себя во Вселенной. На каком-то этапе должна стереться грань между "я" и "мы", между разумом и природой. Я-МЫ дуализм -- это сохранение индивидуальности и одновременно почти безграничное усиление мощности разума за счет слияния в единое информационно-обрабатывающее поле. А растворенный во Вселенной и, может быть, во времени, разум -- это и есть Вселенский банк информации, это и есть Бог. И вопрос о первичности духа и материи здесь просто теряет смысл, становится некорректным. И курица -- и яйцо. (А в переходном этапе я вижу слияние человека с "машиной", превращение его в человека искусственного. И уже сегодня протез зуба или ноги, электростимулятор сердца -- предтечи эры слияния. Человек "машинизируется", машина биологизируется. Они сольются. Бля буду. Вот так я считаю, выдающийся философ современности.) И еще попизжу... А есть ли вообще это самое пресловутое Я личности? Что такое сознание? Не набор ли это культурных штампов, вбитых в голову с детства? Наши реакции, обиды и желания -- это на самом деле не наши реакции, обиды и желания (кроме естественно-примитивных, конечно), это культурные предрассудки, сделанные воспитанием и тысячами лет цивилизации. Почему мы автоматически обижаемся на плевок в лицо? Культурный слой, воспитание. Почему мы плачем о родственниках на похоронах? По той же причине. Некоторые племена не горюют, теряя соплеменников. Они считают смерть естественным природным процессом. Как дождь, как смену дня и ночи. Но самое поразительное, что мы, цивилизованные люди, зная, что смерть естественна, горюем и убиваемся. Плачем, прекрасно понимая бесполезность этого занятия, поскольку слезами горю не поможешь. Но -- культурный пласт заставляет лить культурные слезы. Гуманизм Ренессанса, осознание уникальности человеческой личности, религия -- и вот вам плачущий менталитет. Мы -- конструкция из заложенных генами склонностей и воспитанных обществом штампов, реакций. Убери штампы и гены -- что останется? Дырка от бублика, называемая Я? Хуй его знает... А вот того же Исакова интересуют философские аспекты такой проблемы: если все люди овладеют так называемыми паранормальными способностями и прочей хуйней, какова будет этика этих сверхлюдей? Мораль там, прочая поебень... Люди всегда путаются в этом дерьме, не отличают мораль от нравственности, пидарасы. Даже энциклопедия пишет: "Мораль -- см. Нравственность". А вопрос простой -- как два пальца обоссать. Юридические законы -- писаные. Моральные каноны -- неписаные. Но это такие же законы и нарушение их чревато моральным наказанием -- подвергнут нарушителя остракизму, закидают, как в народе говорят, ссаными тряпками. Мораль не обозначена с юридической точностью, но примерное направление этого вектора каждый может указать пальцем. Вот это морально. А вот это -- аморально. Правда, не все и не всегда можно так однозначно разложить. Могут возникнуть разногласия, споры. У каждого свой маленький единичный векторок-моралька. Все эти орты* складываются в один большой вектор -- мораль общества. Это похоже на историческое сложение человеческих воль по Марксу, где большая результирующая стрелка -- направление истории. Между вектором большим и малым (личным) обязательно есть какой-то угол несоответствия. Итак, мораль -- это свод довольно жестких правил. Например, сытно отрыгивать и пердеть в обществе "неприлично", то есть аморально. Не потому, что плохо, а потому, что неписаные законы так сложились. Ебаться на улице еще аморально, а вот целоваться уже, кажется, нет. А если будешь ебаться на площади тут могут даже не полениться и пришить юридический закон -- привлечь за хулиганство. Хотя где ебля, а где хулиганство! У них ведь и стимулы разные! Вот... А нравственность -- это ближе к понятию гуманности, души, добра. Это нагорная проповедь. Это "возлюби ближнего", это хорошая практическая психология. Нравственно жить умножая любовь и добро. Человек нравственный и свободный вообще может наплевать на мораль и на совесть. (А что совесть? Сам с собой-то неужели не договоришься? Совесть -- это типичный невроз. А я человек, например, здоровый.) Не нужно себя наказывать совестью. Если уж совершил что говенное, или даже хуевое, спокойно извинись и сделай выводы. Работу над ошибками. А хули ночи не спать, совеститься? Так же глупо, как и плакать на похоронах. Не давайте увлечь себя отрицательным эмоциям, беспокойству, горю. Перестаньте беспокоиться и начните, наконец, жить. Подумайте на похоронах о чем-нибудь приятном. Так вот, нравственный и свободный человек может, наплевав на условности, делать все, что захочет не ущемляя при этом НЕПОСРЕДСТВЕННО интересы других людей. Ну, нельзя покушаться на жизнь, здоровье, физическую свободу, имущество, тайну личной жизни человека.(Может это делать государство в некоторых случаях. Что ж, без государства никак нельзя. За удобства существования в обществе приходится частично расплачиваться свободой, не ходить на красный свет. Важно только, чтобы ограничения сводились к минимуму.) НЕПОСРЕДСТВЕННО -- это ключевое слово. Общество не должно запрещать проституцию, порнографию, наркоманию, свободное ношение оружия. Если я колюсь наркотиками, это мое личное дело, никого не касается. А вот если я захочу кого-то насильно напичкать наркотой, вот тогда меня нужно брать за жопу. Предложить кому-нибудь наркотикия могу -- свобода слова. Но насильно вкалывать -- хуй. Вообще, общество не должно запрещать, общество должно пропагандировать. Нравственный человек любит делать добро. Это приятно. Нравственный человек любит себя. И плюет на мораль, если она ему в чем-то мешает. (Если это не слишком дорого обходится: живем мы еще в диком мире сраных моралистов-ублюдков). Вот такая будет нравственность у сверхлюдей. А теперь я бросаю на хуй философское любомудрие имени Сократа и перехожу к дальнейшему повествованию. ГЛАВА 20 Я хочу написать про море. Оно Черное. Да, блядь, все закладывается в детстве. В меня заложено хорошее море. Не та корабельная романтика, что в жопе юношей играет, а курортное море с пальмами... Глянул я тут недавно на темно-синюю металлическую крышу длинного ангара на фоне бледно-голубого колхозного неба, мелькнуло на мгновение -- Море! Как будто с гор -- бирюзовой полосой до дальнего неба. И сразу -- шипение прибоя. Лежа на крупной гальке, чешешь нос о плечо -- запах нагретой солнцем кожи. Много света, инжир, аджика. Синие горы в дымке... Горы обязательно. Выезд к морю Ч событие, вне зависимости от частоты выездов. Встречи с морем ждешь. Остр первый момент первого видения -- когда под белым крылом на адлерском развороте наконец открывается зеленая синева. И все сразу детям и друг другу: "Море!" И припадают к иллюминаторам... Или поезд выворачивает, грохоча на стыках и открывается горизонт. "Море!" Состав еще долго будет ехать вдоль него, но самый первый момент... Общий выдох. Море... Быстрее устроиться, разобрать, раскидать вещи и -- туда, зачем приехал. В море. Скорее, будто от этого что-то зависит. Потом успокоишься, осмотришься, полежишь на хрустящей гальке. Море липкое. От соли. Как кровь. Разделся -- и к волнам, навстречу. Первое море. Брызги на губах. Первая соль. Входишь, бывало в него, родное, тихо и ласково матерясь, шлепаешь нежно по волнам. Здравствуй, маленькое. Я опять пришел, хули. Я шел к тебе целый год. Вылезешь, подсохнешь, соль чуть стягивает кожу. А утром оно как зеркало. Волны малюсенькие. С ноготок. Вода прозрачная, не засранная еще. Небо чистое. Хорошо, где нет волноломов, волнорезов, а есть море по косой дуге. Ни разу мы там не поебались, только обезьян ездили в Сухуми смотреть. ГЛАВА 20а. Немного о том же. Немного потому, что еще немного уже местами было... Мы туда приехали сами должны знать в каком году. Я, Микоян, Стасик и Танюше Половцева. Был там и Вова Моренблит. А Бен тем летом похуячил в строяк в Польшу, а Баранов -- в строяк в Мурманскую тундру, тянуть кабель, заколачивать деньги, мудашка. Ну если Бена еще можно понять: в застойные годы вырваться за границу было из ряда вон событием, то Барана просто жадность сгубила -- деньжат захотелось срубить по-легкому. Бену хоть интересно было -- ему перед поездкой мозги компостировали насчет того, что ходить только парами по Польше, а то подпольная буржуазная Солидарность выкрадет, будут пытать советского. Раскаленные утюги в жопу засовывать. А Баранов среди комаров ростом с птицу, на лету пробивающих хоботом 3-дюймовую доску, долбил ломом вечную мерзлоту, тянул пудовый чудовищный кабель, пока мы нежились под густо пахнущими эвкалиптами, магнолиями и олеандрами. На хуй они, эти деньги, в рот их ебать, если за них надо так усердно въебывать. Пошли они на хуй. Ну срубил он там 500 рублей, и где они теперь эти деньги? Ушли они, на хуй. ...Побросали вещи и отправились на пляж. На студенческом пляже лежали коровы и свиньи. Они там же и срали. И студенты лежали среди говна. Но мы впятером (см. выше) ушли влево, подальше от людей и студентов, мы бросили их, предали, ушли перевалами, под нависшей скалой, прыгая по огромным валунам, и волны обдавали нас солеными брызгами. Прыг-скок, прыг-скок, я ебаться -- будь здоров. Ушли вдаль до ровного места, разделись и взошли в Него. Оно приняло нас прохладным теплом. И мы с блаженным матом отдались ему, до дна прозрачному. (Кроме Танюши Половцевой, как она отдавалась без мата, я не знаю.) Я, хлопая волны по ляжкам, рассыпался в любезностях, признавался морю в любви, лепетал всякую хуйню. По горизонту ползали силуэты горбатых корабликов. Когда человека кормят 3 раза в день и у него есть море, наступает у человека состояние блаженного неведения. Он себе ходит по теплу во вьетнамках и с темными очками на носу. Время течет медленно и оттого быстро проходит. 10 дней неотличимы от 15, 15 от 20. Все течет, но ничего не изменяется. На второй день кажется, что ты здесь уже вечность. В последний -- что только вчера приехал. Несмотря на застой, в Абхазии, Грузии среди восточных людей сильно пахло частной собственностью, торговлей. Это резко контрастировало с социалистической Россией. И мы потом смеялись над Беном, что он был в соцстране, а мы -- в кап, в Грузии. -- Нет в Грузии советской власти. Совсем другая страна, -- говорил наблюдательный, как молодой Маркс, Стасик. А я тогда вдруг отчего-то стал писать книжку о гражданской войне в Грузии, но так и не закончил: уж больно фантастично выглядел военный конфликт между русскоязычными и местными аборигенами. Не смотрелись танки под эвкалиптами. Не могло быть такой войны в одной стране, тем более в стране дружбы народов. Да и с чего воевать?.. Я оборвал рукопись. Шел 1984 год. ...И вот что еще я хочу сообщить -- только в синих пляжных раздевалках, глядя на гадские менструальные тампоны и мерзкие куски ваты со следами отторжения слизистой, которые валяются там в обязательном порядке, начинаешь понимать, что женщины устроены несколько иначе, чем прочее человечество. Разбрасывают свою менструацию везде, суки. ...Мы прекрасные люди. Раз пошли купаться в третье ущелье. А там уже как раз голые нудисты загорают. Купаются даже. Пришлось нам в противовес идти купаться прям в одежде -- в рубахах, тренировочных штанах, панамах. А уже в море я снял штаны, скрутил их в комок и начали мы ими перебрасываться в волейбол типа водного пола. Весело время провели. ...На море серый песок... ГЛАВА 21. Череповец. Череповец -- город контрастов. Он остался в моей памяти серым дождливым унылым краем. Над Череповцом периодически опускается рыжий туман, пахнущий большой металлургией. Теоретически мы поехали туда набираться ума для курсового проекта, практически же я работал на упаковке листов, а Бен "крутил" вагоны, остальные тоже страдали хуйней. Чуть позже оказалось, что можно было и не работать. Нас неявно наебали, мол, устраивайтесь, ребята. А когда ребята скрепя сердце получили сраную спецодежду, когда уже походили в ночное, вдруг выяснилось, что работа-то -- дело добровольное. А вы не знали? А мы просто хотели дать вам возможность подзаработать. Да на хуй нам ваши деньги, мы отдыхать приехали! Вот, блядь, застой! Никакой справедливости. Хуя вам, а не справедливости! А ведь кроме работы, копания в патентной библиотеке, лекций и консультаций, были еще обязательные экскурсии в цехи. Глядеть на все это говно. Полгруппы было в Череповце, в том числе я и Бен. А полгруппы -- в подмосковной Черноголовке -- Яша и Баранов. По полбанды разбросало. Мы обменивались письмами. Я как раз сидел срал, когда... Срал на унитазе, бачок которого починил Вова Королев, который сильно блевал в своей комнате, я рассказывал. Нас поселили в жутко клопиную общагу. Общага эта -- подъезд в обычном жилом доме. Казематы квартирного типа. Местные как раз переезжали из этого старого клоповника в новый. А нас как раз селили. Клопов там было -- смертная жопа! Хуева туча! Все стены и трещины -- в клопиных следах. -- Надо спасаться, чуваки, -- сказал я. -- Поставим кровати на середину, подальше от стен, а ножки кроватей -- в консервные банки с водой. Авось перезимуем. Мы уже купили и врезали в раздолбанную дверь новый замок, но по счастью, Марков нашел еще одну пустую подходящую квартиру, двухкомнатную, сразу нами не замеченную. Там было меньше клопов. В маленькой комнате жил он с Татищевым. А в большой мы поставили 5 кроватей, стол и стулья. На кроватях лежали -- я, Бен, Рубин, Королев, который блевал и Косокин, который учил в преферанс. Мы выдрали замок, и я начал врезать его в новую дверь. Мы стали обживаться. Марков, встав на унитаз, бился с бачком. Бачок брызгал на Маркова и не сдавался. Мокрый Марков запустил в него по локоть руки и шуровал.Тем временем кто-то мыл ванну, кто-то шерудил на кухне. То, что не удалось доделать Маркову, доделал Вова Королев. Он привязал к рычагу унитаза проволочку, испробовал, а потом лично каждого подводил и учил говно спускать по Королеву. -- Так, иди сюда, я тебя научу говно спускать, а то сломаешь. Смотри: посрал -- тащищь проволоку. Видишь -- течет. Смыл говно -- заталкивай аккуратно проволочку обратно, а то так и будет течь и в бачке не накопится. Только так. Ничего больше с бачком сделать нельзя. Усвоил? Клопов тут было совсем ничтожное количество, но на всякий случай мы чуть отодвинули от стен кровати, чтобы эти ублюдки со стен падали на пол. Меня за весь срок ни один клоп не укусил. Может помогло то, что мы с Беном купили в хозмаге бутылку какой-то отравы, кисть и, хитро изъебнувшись, промазали все клопиные места, изведя на этих блядей полпузыря. А сами ушли в ночную смену. Мы специально так сделали перед самой ночной сменой, чтоб во сне не дышать гнусной отравой. Представляю, как было приятно спать всем остальным! Они, козлы, правда, все проветрили, открыв балконную дверь, чем свели до минимума отравляющий клопов эффект. Не уважают ни хера чужой труд! Могли бы одну ночь и помучиться. Но Косокин тем не менее жаловался, что его-таки кусают клопы. -- Покажи нам хоть одного клопа! -- настаивал я. -- Откуда же? Я ж их насмерть затаптываю. Я парень резкий... Но все это было позже, а в первый день мы решили периодически скидываться по 5 рублей для ведения совместного хозяйства. -- А это не слишком до хуя? -- засомневался я. Сумма в 35 рублей показалась мне слишком большой. Ч Этого нам надолго хватит. Но хватило меньше, чем на неделю. Ответственный за общественные бабки маленький хитрожопец Королев все как-то быстро, в течение трех-четырех дней растранжиривал. Бабки уходили на сахар, пряники, мелкий жор, и Вова постоянно по этому поводу сокрушался. Вечером же, дождавшись посланников из магазина, отмечали день приезда. За выпивкой старик Марков пересказывал рассказы каких-то своих приятелей о войне в Афганистане. О том как там наши каратели целыми кишлаками расстреливали в поле мирных жителей. Я не верил. Не верил я, что советские солдаты могут так нехорошо поступать. Мне было 20 лет. Шел 1984 год. Между тем Косокин связался с Москвой и разузнал адрес нашей черноголовской половины. Я тут же решил написать любимым бандитам -- Яше и Баранову. Я вечером писал письмо, а Вова сидел рядом и бубнил: -- Пока я не ушел в ночную смену, ты там им напиши как я унитаз починил. Он не работал, а я его в 5 минут починил!.. А вообще, я тебе скажу, ночная смена -- это нечто противоестественное. Все нормальные люди, блядь, пьют чай, готовятся к отходу ко сну, электрический свет горит в лампочке Ильича, тепло. Все дома. Телевизор хуярит. А ты, блядь, как дурак должен одеваться и уходить в ночь. Дико! Дико!.. Про унитаз напиши! А на следующий день, когда я мирно срал, усевшись на толчке, как петух на насесте, услышал королевский вопль о том, что из ихней Чернозалупки пришло письмо. В возбуждении я запрыгал на унитазе. Это же надо, какое совпадение, они -- нам, мы -- им. Одновременно! Параллельное мышление. Калиостро... "Калиостро" -- это наш бандитский термин. Как-то раз мы с Беном сидели в читальном зале МИСиС. В зале горел свет. За окном хмуро пропадал день. "Калиостро. Граф Калиостро", -- вдруг отчего-то всплыло у меня в голове. Тогда еще не вышел этот фильм про Калиостро, и о графе мало кто знал. -- Слушай, а кто такой Калиостро? -- внезапно спросил Бен. Типичный случай параллельного мышления. С тех пор мы такое частенько отмечали у себя. Когда двое одновременно о чем-то одном думают, что-то одно хотят сказать, напевают одну песню про себя. В таких случаях мы произносим все объясняющее: -- Калиостро... И с тех пор в нашей банде во время всех попоек всегда один тост поднимается: -- За Калиостро! Что означает -- за дружбу, ребята! За нашу прекрасную дружбу! За любовное сродство душ. За сверхжопное чутье. За нас, таких пиздатых. Я сейчас перечитал это наше письмо в Черноголовку ( мне его потом Яша передал для Архива) и увидел, что все было не совсем так. Оказывается не Вова Королев сказал мне о письме, когда я срал, а Косокин. И я не запрыгал на унитазе, а спокойно отосрался и с достоинством вытер себе жопу. И, оказывается, это случилось перед самым нашим переездом в другую общагу, коридорного типа. (Там мы уже вчетвером жили -- Я, Бен, Рубин и Вова Королев). Видите как здорово писать документальные романы, все всегда можно уточнить. Вот я сейчас даю слово документам, они бесстрастны. "Дима, ебаный в рот! Это охуеть можно! Я сидел сегодня в туалете, срал... Нет, не так. Значит, вчера мы с Беном отправили тебе письмо, в котором все невъебенно описали, а сегодня сру я себе спокойно, а Косокин кричит, чтоб вылезал: он ссать хотел. Вдруг он сказал, что пришло письмо от Димы. "Пиздит, сука, -- понял я. Еще бы -- мы-то свое только вчера вечером кинули и вдруг -- бац! -- ответ. Я спокойненько отосрался, вышел -- ба! Разъеби мя в кочерыжку! И вправду! Вай-вай-вай! Дима-то, оказывается, тоже послал письмо и примерно в то же время, что и мы. Ты прислал нам те же вопросы, о которых мы тебе уже написали, ебть. Дима, может, это граф Калиостро?! Дима, встретимся -- выпьем! Елки-палки, нельзя не выпить... Димка, пока Сашка чай пьет, я вклинюсь.* Во-первых, поздравляю тебя с круглой датой, двадцатилетием с того самого дня, когда земля услышала твой голос. Думаю, орал ты, Дима, просто замечательно... А у нас новость. Переселяют в другое жилище. Сашка и Рубин уже переселились. Но пока живем в старом общежитии. О деталях -- Ляксандра тебе, надеюсь, расскажет своим неповторимым, исконно русским языком. Сашка сейчас лежит на остове своей кровати (постельное белье уже сдал) и читает Ардова.** Рубин, как и Сашка, лежит на сетке кровати, положил под голову мою подушку и читает Г. Уэллса "Россия во мгле". Королев лежит на своей кровати и читает фантастику. А я пишу тебе письмо. Огромный привет передавай Петрухе Уралову, Олежке Баранову и иже с ними. Все. Пользуясь любезно предоставленной мне г.г. Никоновым и Будулаевым возможностью передаю всем большой привет со всеми вытекающими отсюда последствиями, хотя и не беру на себя всей ответственности за этот шаг. С уважением. Рубин Заебали, блядь.*** Перебили. Значитца так, Давыдов, Соломон и К пропадают целыми днями в кабаке и передают вам привет. В Череповце тишь да благодать. Нас переселяют в другую общагу, коридорного типа, с одним сральником на весь этаж. Королев спрашивет, мол, как там дела у Бараныча. Что, мол, он рассказывает о Мурманске? Напиши. Да! Дима, как приедем, дождемся Стаса и загудем к нему и Таю на хазу****. Стас -- пиздатый чувак. У меня осталось 50 рублей на 2 недели. Письмо отправь в тот же день, когда получишь это. Из твоего письма, Микки, я понял, что вам там оченно плохо живется. Вы заняты 10 часов в день. А мы -- 8 часов работаем, потом идем на лекцию или семинар или экскурсию. Потом домой, готовим ужин ( у нас ведь плита на кухне: общага квартирного типа). Вообще нам легче. Вы там изучаете какую-то хуйню и невъебенную науку, запарашиваете мозги... Кстати, у меня завтра доклад на тему "Технические решения по совершенствованию конструктивных характеристик оборудования станов холодной прокатки". И весь тут хуй. Димитрий!* Это все хуйня! Я вот что расскажу. Когда мы пересилились, в этой общаге здесь не работал унитаз. А Я ЕГО СДЕЛАЛ ЗА 20 МИНУТ! Все довольны. А теперь FOR IRON FELIX, который с тобой живет, а ты и не подозреваешь. Олег, как ты там? Вспоминаешь ли Дальние Зеленцы, NORD, Мурманские тундры, как мы мерли и дохли там каждый день?** Кабель в тундре -- это была их узкоколейка... А мы тем временем под олеандрами... Снятся ли тебе кабели? Соломон здесь совсем спился. Не удалось сделать из него человека. Ходит каждый день в кабак, на работу приходит пьяный. Не разучился ли ты ходить Челентаной?*** Ну, я пошел на работу. Соломон сидит над душой, зашедши в нашу комнату и говорит про тебя, что ты, наверно, ебешься с лаборантками, а мы с кувалдами. Ну пока. Идем в ночную. 22-30 28.09.84 Да, ну так вот.* Однажды, когда мы с Будулайкой батрачили в вечернюю смену, наши орлы (Марков, Татищев, Косокин). выпили по 3 литра пива, окосели и Косокин дал пизды Рубину. Почти как тогда, на Магнитке.** Только на этот раз Рубин остался без синяка, а отделался тем, что разбил головой стекло, когда ему по очкам Косокин пизданул. Было так: Косокин доебался до Рубина, обзывался на него, пускал дым сигареты ему в лицо, потом погасил свет в туалете, где в данный момент находился гражданин потерпевший. После того, как Рубин вышел из туалета, Косокин преградил ему путь в комнату и не пускал его. Рубин оттолкнул Косокина. Это было искрой. Еблысь! Косокин вмазал в лобешник Рубину, и тот головой выбил небольшой кусок (почти правильной круглой формы) окрашенного дверного стекла. После чего перепуганный Рубин выбежал на балкон, а Косокин закрыл его там, но затем снова открыл, забоявшись, что тот простудится на балконе без одежды. Рубин, увидев Косокина, идущего к балкону, и не зная его добрых намерений, совсем испугался, перелез через перила балкона и повис над бездной. Увидев такую страшную картину, Косокин в свою очередь перепугался и ушел вглубь комнаты. Посудите сами -- приходит, допустим, милиция и видит: Рубин мертвый лежит под балконом, а Косокин лыка не вяжет. Тюряга. Повисев немного, переждав, Рубин выскочил с балкона и устремился к двери. Ему удалось выбежать. Минуты через две он нагрянул в комнату с комендантом, крича: "Где Косокин, где Косокин?!" А Косокин в это время прятался в туалете. Не найдя преступника, все во главе с Рубиным опять убежали (Рубин сообщил коменданту, что, мол, в 30-й комнате все пьяные и дерутся,) Через малое время, нигде не найдя Косокина, компания снова нагрянула и застукала Косокина в комнате. Все начали кричать, а Гена Татищев сказал, что Рубин пьян и сам ко всем пристает. Комендант с дежурными чуваками ушли, а Рубин побежал за милицией. Все эти факты сообщил нам Вова Королев. Версия Косокина несколько отличается от всего этого. По его словам выходит, что Рубин первый пристал к нему, то есть ударил двумя кулаками в грудь ни с того ни с сего. Когда пришли мы, буря уже улеглась, милиция не приходила, Рубина не было. Мы с Беном поели и пошли искать его. Он оказывается спал в квартире у Давыдова на свободной койке (Давыдов приютил его, видя такой разбой). Дима, прошу тебя сохрани это письмо, в Москве вместе поуссываемся. Напоследок главное. Дима! 20 лет назад в мир пришел пиздатыйчувак -- Макеев. Ура-а-а-а! Там-пам-пам-пара-бара-бара-тара-рам-пам-пам-пам -- туш! Поздравляю с дн. рожд.! Алекс. Никонов." Все-таки жаль, что нас с Беном не было тогда, мы бы этой бойни не допустили. Кроме того, в Череповце у нас с Беном была привычка шляться в шляпный отдел универмага и мерить шляпы. Бен нравился себе в шляпе, а я хотел купить соломенное сомбреро за 3 рубля. Сначала мне было жаль денег, но в конце срока с получки я все же расщедрился и купил его. Теперь валяется на даче... Кстати, о получке, Все-таки студентов изрядно наебывали там. Да и везде, и в Запорожье тоже. Такие суки заводские. Все время нам недоплачивали. Парашные люди. Мухлевали с нарядами. Что это такое -- 150 рублей заплатили! Помню, Вова Королев с Соломоном ходили к начальству чего-то выяснять по бабкам.* Начальник снял трубку и начал на кого-то орать: зачем вы студентов обманываете, вы что, хотите международного конфликта? Вова с Соломоном переглянулись: неужели из-за них может разгореться международный скандал? Они совсем забыли, что в их бригаде работал черный негр Акааза, студент наш, и его наебывали под горячую руку в общей куче. В конце концов оказалось, что студенты-негры и немцы получили раза в 1,5 больше наших. За ту же работу. Вот когда мы уже превратились в колонию. ...А ночные смены я любил. Приходишь с Беном с утреца, продрыхнешь часика 4 и весь день твой. Можно идти мерять шляпы. Или в кино на худой конец. А вот утренняя смена -- хуево. Вставать надо в 5-30. Будил меня поганый зуммер масенького электрического будильника (он и сейчас валяется у меня в столе, только не работает. Починить что ли?) С тех пор я этот зуммер ненавижу. Встаем, блядь, а еще темно, ставим с Беном чайник, на хуй. Вскрываем "Завтрак туриста" за 33 копейки -- рыбный паштет с перловой крупой. Жрем. И хуячим с крейсерской скоростью пешком на завод. (Общага находилась недалеко от проходной). Идем во тьме и совместно поем из Северного: "Звезды зажигаются хрустальные, под ногами чуть скрипит снежок..." На работу как на праздник. ПОДГЛАВА 21.1 Белозерск или Беново счастье. ...Я сломал Бена. Он долго сопротивлялся, не хотел отрывать задницу. Но в конце концов я сломал Бена. -- Поехали, старик! Хули, экскурсия... Посмотрим хоть. Название-то какое -- Белозерск! Поглядим Белое озеро! По карте тут 100 километров. За полтора часа на "Икарусе" долетим. Сядем в кресла, откинемся, посмотрим северную природу. А вечером обратно. Церковки, музеи, хуе-мое... В ресторации там поедим. Сувенирчик купим... Сломал. Мы плюнули на отчет по практике, пришли на автовокзал и купили 2 билета до Белозерска. Подошли к перрону и честно стали ждать красный "Икарус". Еби меня пономарь! Подъехал маленький желтый ПАЗик. Наши места, о которых я думал, что они в самой середине, оказались в тряском заду раздолбанного автобусика. Это нас несколько обескуражило. А где же крейсер дорог с откидными спинками?.. Узкая лента трассы на Белозерск составленная из бетонных плит кончилась километрах через 20-30 после выезда из Череповца. И до самого Белозерска тянулся по деревням разбитый проселок, в грязные лужи которого автобус въезжал как пограничный катер в волну -- раскидывая ее в разные стороны. Это была очень хуевая дорога. Это не было дороги. Мы тряслись до Белозерска 4 часа. А когда приехали, в покосившейся избушке автостанции узнали, что сегодня в Череповец рейсов уже нет. В гостиницу переночевать нас не пустили. Потому что 2 дурака не взяли с собой паспорта. Ночлега у частников мы не нашли. И нам ничего не оставалось делать, как только гулять по городу, фотографироваться и шляться по музею и магазинам... В каждом провинциальном городе я имею обыкновение заходить в краеведческий музей. И ничего никогда от этих музеев в голове не остается, кроме каких-то первобытных черепков, нарисованных вручную зеленых карт с путями славян да крестьянской утвари, непременнным элементом которой является прялка. Но привычке я своей не изменяю и в обязательном порядке заруливаю в музей. Традиция, хули. Плетью обуха... Мы попеременно сфотографировались возле камня с надписью "Град Белозерск основан в 862 году". На этой фотографии я стою с таким довольным видом, будто это лично я основал град Белозерск в 862 году. Хотя радоваться, в общем-то, было нечему. Пиздец подкрался на тоненьких ножках. Холодная осенняя ночь нависла над нами моросящим дождем, когда старушка-процентщица повесила амбарный замок на дверь автостанции. -- Где же ночевать будем, ебтыть? Мы побрели обратно от станции и вскоре наткнулись на междугородный переговорный пункт. Слава яйцам, он работал круглосуточно. В книжном магазине я купил научно-популярную книжку "Неисчерпаемость бесконечности" и полночи читал ее, а полночи пытался заснуть. Зашел в телефонную кабинку, где сидел на стульчике Бен, втащил туда еще один стул, сел рядом, упершись Бену головой в пузо и уснул на хуй. Вдвоем теплее. С первым шестичасовым автобусом мы бежали из города. А если бы устроились в гостиницу, улетели бы 12-часовым пролетающим кукурузником. Билет до Череповца стоил 3 рубля. -- Я теперь только понял, что такое счастье. Это теплая постель ночью. Вот же наши дураки не знают своего счастья, дрыхнут. Завалились, блядь, под одеяло и дрыхнут, пидоразы. -- сказал Бен. ...А летом, наверное, хорошо в Белозерске. Огромное озеро до горизонта. Корабли плавают... Хуево ли... ГЛАВА 22 Жопа. Тут недавно в редакции Шендерович* делился воспоминаниями об армии. Он служил в образцово-показательной части, где зеленой краской красили траву и обтрясали деревья от осенней листвы перед приездом начальства. -- Несколько часов подряд метем плац, а листья все падают и падают. Наконец начальство принимает решение -- обтрясти деревья. А те листья, которые не упали, обрывали солдаты-якуты. По двое залезали и обрывали желтые листья. Зрелище, я вам скажу... А вечером в 21-00 подходим к майору, спрашиваем, что, мол, делать. Телевизор из Ленинской комнаты унесли в ремонт, а по расписанию положено смотреть программу "Время". Может быть, личное время дать людям? Но разве ж это можно?! Представь -- приходит в казарму высокое начальство, а там -- кто воротнички подшивает, кто чем занимается. Бардак! Никак невозможно! Поэтому майор приказывает: раз положено находиться в Ленинской комнате и смотреть телевизор, значит собраться в Ленинской комнате, рассесться перед экраном на стульях на полчаса, пока не кончится программа "Время". А то, что телевизора нет, это частности, главное -- дисциплина! И полчаса рота сидела перед кирпичной стенкой со штепселем. Кафка! Помню, в первый раз на перекличке прапор по списку выкликает: "Шендеревич!" Я поправляю: "Шендерович." Он, не глядя на меня, снова повторяет: "Шендеревич". Еще раз поправляю, ведь ошибается же человек: "Шендерович, товарищ прапорщик". Он поднимает на меня бессмысленные рыбьи глаза и объясняет мне, как не понимающему, еще раз: "ШендерЕвич". И тут только до меня доходит, что теперь я действительно Шендеревич -- там так написано. ...Сержант у нас был большая сволочь. Сейчас он в Ростове, капитан милиции, я слежу за его судьбой... Однажды не выдержал и высказал ему все, что о нем думаю. Нет, он бить не стал. Дедовщины у нас не было, все-таки образцово-показательная часть. Он решил меня по Уставу доконать. Наряд, наряд, еще раз наряд. Придирки за любые нарушения. Далее -- вся рота одевает противогазы и вперед -- "вспышка справа! Вспышка слева!" Все падают, бегут, снова падают а сержант поясняет: -- Это вам за Шендеровича!.. Так, Шендерович раненый. И вся рота, по очереди тащит меня на руках. Потом из-за того, что у Шендеровича пуговица вверх ногами пришита, а не как у солдата на плакате, вся рота лишается увольнения. Всех заставляет по очереди перешивать пуговицы на моей шинели. А потом -- уходит. Представляешь, что потом со мной делают... Всегда найдутся желающие поучить. Нет, у меня с армией свои счеты... Когда я читал "Один день Ивана Денисовича" мне все казалось знакомым -- вся эта система подавления. Когда Шендерович пришел из СА, он написал один из первых рассказов -- о том, как солдаты от безделья затравили крысу. Рассказ, естественно, никуда не брали. И только в одном журнале тетка сказала: "Давай сделаем так. Рассказ хороший. Ты будешь как будто переводчик с испанского. А рассказ измени, пусть это будут не наши солдаты, а где-нибудь в Латинской Америке в казарме солдаты от безделья затравили опоссума. Тогда напечатаем". ...Я тоже очень люблю армию. Она радует меня какой-то первобытной прущей силой, животной жизнерадостностью, простой линейностью решений и зеленым цветом надежды. ...Раздался стук в дверь. Я открыл. На пороге стояли танки.* Сначала я обрадовался. Люблю все, что ездит, все что стреляет люблю. И в квадрате, когда и то и другое. К тому же это очень романтично -- ах, танки! Проходите, ребята, не толпитесь, по одному, ковры не помните. Ума не приложу, какие вам тапочки подобрать. Проползайте в комнату, обратите внимание, дверь закрыта... Не заметили... ...Ковры помяли. Целку порвали. Осталось только правило: в танке главное -- не бздеть. Так проходит любовь. Очень я хотел поглядеть на танк. И очень танк меня удивил. Я думал, он такой гладенький, а он, блядь, как ежик. Весь-весь утыканный какой-то хуйней, оборудованием, прожекторами, антенной, зенитным пулеметом, коробками, штуками железными. Лохматенький, но все равно до жопы приятный, милый, застенчивый. Только не краснеет. А легендарный полковник Лутошенко краснел. И даже бурел, когда орал. Он, говорят, жил совсем без образования, а на войне был сыном полка. Потому и дослужился до полковника. Лутошенко -- это не просто Лутошенко, это притча во языцех. -- Я завидую вам, что у вас столько образования! -- орал полковник перед строем. -- А вы не хотите учиться на военной!.. Кафедре! Вы все -- одна большая!.. Жопа! Почему вы не смываете за собой в туалетах?!! Говно?!! Вы деревня! Напились портвешка, нажрались кислой капусты с водой и дрищете в туалетах!.. Свиньи! Где была совесть, у вас там хуй вырос! Или: -- ...напились портвешка! А моя жена не курит!.. Не пьет!.. И в рот не берет!.. Это яд! -- Я вас всех!.. Из института уволю! И кто не служил -- пойдет в армию! А кто служил... Пойдет дослуживать! Лутошенко всегда ставил только двойки. --...Так... Я успел опросить до звонка только 5 человек! Они получили оценку "два". Но я знаю, что никто из вас ничего не знает! Поэтому я всему взводу ставлю "два". По "двойке"... Нет, по две "двойки". Учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал вам великий Ленин. Так же он проверял и листочки с контрольными вопросами. -- Так. Первый вопрос -- "пять". Второй вопрос -- "пять". Третий вопрос -- "пять". Четвертый вопрос -- "три". Итоговая оценка -- "два". Про Лутошенко ходили народные стихи: Говорят, что дядя Ваня В детстве сыном был полка. Если б знали кем он станет, Удавили б мудака! Все двойки, полученные на "войне" нужно было отрабатывать. Родина не могла допустить, чтобы офицер чего-нибудь не знал. Например, химическую реакцию восстановления в аккумуляторах 6СТЭН-140М. А вдруг это понадобится в бою! Родина хотела быть уверенной в своих сынах и крепить свою обороноспособность. Поэтому все двойки надо было отрабатывать. А что такое отрабатывать, Родина? А это покрасить забор. Смастерить стенд, выкопать яму. В общем, на кого-либо из офицеров поработать. Упаси бог, не на них лично, а на благо военной кафедры, чтоб она хорошо выглядела и можно было пустить пыль в глаза проверяющим. Все офицеры на кафедре делились условно на две большие категории -- "фанаты" и "похуисты". Суть этих явлений ясна из их названий. Фанаты хотели научить нас чему-нибудь всерьез и потому ебали. А похуистам лишь бы вечность проводить, они ебали нас шутки ради. Лутошенко же в равной мере принадлежал к обеим группам. Он был фанатичный похуист. И поэтому ебал всех вдвойне. Между прочим, когда я прочитал "Один день Ивана Денисовича", у меня тоже возникла сильнейшая ассоциация с армией. Правда, г-н Шендерович служил 1,5 года, а я 1,5 месяца, но ведь вкус говна не является функцией от количества съеденного. "...Дождь шел третий день. Он то сыпался мелкой надоедливой сечкой, то повисал в воздухе водяной пылью, то вдруг проливался длинно и холодно, закрашивая день в серый цвет. К вечеру он прекратился, и еще целую ночь с ветвей утомленных сосен на промокший, отяжелевший брезент палаток падали редкие, крупные капли. Светало. Нахохлившийся дневальный в сырой шинели поглядывал на циферблат, и как только стрелки растопырились на шести часах, холодное утро раздвинул проклятый, окаянный крик: -- Рота! Па-адъем! Так начинается день..." Это отрывки из моих документальных лагерных воспоминаний под названием "7 шагов в прошлое", которые я раздарил в виде машинописных книжек друзьям по нарам. А написал я их, между прочим, на дипломной практике, сразу после прочтения "...Ивана Денисовича". Сидел себе на трубном заводе, делать было нечего, я и писал... "Здесь, как и повсюду в армии, царь и бог -- показуха. Кто-нибудь из офицеров ходит и выгоняет всех из палаток и с территории лагеря. Не любит начальство, чтобы курсанты спали. Даже если ты в наряде по кухне и еще с утра можешь поспать, все равно выгонят. Начальство боится, что ему нагорит от его начальства. И так далее. Цепная реакция боязни. Все боятся, только курсант ничего не боится. Курсант лишь слегка опасается. Слегка, но многого. А чтобы не погореть на чем-нибудь, нужно выполнять лишь одно правило -- не высовывайся. Не попадайся на глаза начальству, если тебе нечего делать, а не то заметут на работы. Не становись с краю шеренги или колонны. А если отбирают людей куда-нибудь вкалывать, ссутулься, сделайся ниже ростом, отклонись вбок, чтобы прикрыться спиной стоящего слева, справа или спереди, и ни в коем случае не смотри на начальство, лучше опусти глаза, а то напорешься на встречный взгляд, и могут замести на работы. А если не замели, лучше спрятаться в палатку, полежать там, поспать. Можно также пойти на Волгу, расстелить шинель и поспать. Вариантов много. Как-то после обеда, то есть тогда, когда формально, по расписанию занятия были, а фактически, как всегда ни черта не было, мы с Беном лежали на травке, за первой линейкой, на полпути к помойке и лениво смотрели как Фатхулла дрючит свою вторую роту. Вторая рота -- это Физхим, физико-химический факультет. Одни евреи, так считается. О Физхиме ходит слава факультета чересчур заумного, а в практической жизни беспомощного до идиотизма. Именно Физхим пишет кляузы на славных офицеров кафедры, именно с ним случаются самые невероятные истории, о которых потом долго ходят легенды... За все эти вывихи студентов с Физхима офицеры очень не любят. Весь их опыт говорит, что с Физхимом хлопот не оберешься. Поэтому второй роте и дали в кураторы зверя -- Фатхуллу". В армии хорошо всяким художникам да артистам. Плакатики рисовать, агитбригады, хуе-мое. Вот, например, хорошо было у нас Мише Грушевскому * с Физхима. Он пародировал кафедральных офицеров и разъезжал с агитбригадой. "У солдата самая веселая жизнь, -- говорил подполковник Ласевич, -- идет в столовую -- поет, из столовой идет -- поет." Жизнь, да, была веселая, интересная. Очень интересное дело -- вождение танка. "Танк! Когда стоишь метрах в 20-и от ползущего, рычащего танка, то чувствуешь как дрожит под ногами земля. Дрожит в буквальном смысле, без преувеличения. 40 тонн рычащего железа. В башне стоит такой грохот и дребезжание, будто перетряхивают ведро с гайками, ничего не слышно. Только видно как рот раскрывает сидящий рядом с тобой... Дергаешь рычаги, перемалываешь траками желтый песок со следами гусениц и видишь, что впереди дорога вдруг куда-то проваливается. Когда едешь с открытым люком, еще ничего, а когда с закрытым, то весь мир сужается до тонкой полоски смотрового прибора. И в тот момент, когда танк переваливается в яму, ты видишь только песок и грязную лужу на дне. Поддаешь газу, и танк, задрав ствол, начинает с ревом выползать наверх. Тогда видно только синее небо и верхушки сосен. Выполз -- и снова желтый песок и зелено-коричневые сосны, только теперь уже без макушек. И все-таки на месте механика-водителя лучше,чем в башне. Во-первых, потому что меньше шуму, во-вторых, занят делом и держишься за рычаги, в-третьих, сидишь ниже всех и меньше кидает. А в башне кругом одни углы, сиденьице маленькое, грохот, в приборы эти ни черта не видно, а главное, нужен постоянный контроль, чтобы на очередном провале не пиздануться обо что-нибудь головой. Масса проблем. То ли дело на стрельбище..." А между прочим, на стрельбище я в первый раз стреляя из ПМ в грудную мишень выбил 24 очка, в то время как остальные настреляли 0. Вот уж не зря говорят: если талант, так уж во всем. Я особо подробно про лагеря-то, которые мы еще называли Жопой, не хочу расписывать, это уже отражено в мировой литературе, в частности, в тех же "7 шагах в прошлое". ГЛАВА 23. Запор. Запор не тот, что в жопе, как вы уже поняли, а тот, что после Жопы. Запор -- это город на Украине. Еще мы называли его Запарижье. ...Иногда идешь, а твой рот чего-нибудь поет. Несусветное. Мозг играет, изощряется. Подберет, манда, какой-нибудь мотив и давай его гонять на разные слова. Вот например: Твое влагалище, большое как градирня, Напоминает мне осенние трусы. А я люблю тебя, игрушка заводная, А я люблю тебя, медведик мой простой. Ну что это такое?! Хуйня чистой воды, за которую всякому человеку должно быть стыдно. А вот поди ж ты, имеет право на существование: искусство. И ничего не поделаешь. Плетью обуха... Мы приехали в Запор ранним утром, в 7 часов утра после "войны". Уже будучи лейтенантами. И поперлись устраиваться в общагу. Это была середина августа. Ну, лето! Юг. Тепло. Днепр. Пляж. А нужно было, напротив, устраиваться на работу простыми рабочими. А не хотелось. Хотелось спуститься из общаги по южной аллее с пирамидальными тополями к набережной Днепра, к громадному пляжу. И упасть там в горячий песок. Но злая неволя тоталитаризма заставляла нас работать на металлургическом комбинате. Ебала в жопу. Нужно было к отчету по практике подколоть заводскую справку о получении рабочей специальности. И у всех у нас в этих справках с чисто заводской непосредственностью было написано "Здал техминимум на резчика горящего металла". Если б не работа, это была бы лучшая практика: солнце, дешевые изобильные продукты, разные колбасы, пирожки, десятки соков, фруктовые кефиры, печенья, фрукты, пряники, овощи, арбузы, дыни, пирожные, конфеты, пирожки, булочки-хуюлочки, маслице-хуяслице. А в Центральном гастрономе, несмотря на антиалкогольную компанию, светлым приветом застоя стояли батареи разноцветных разнокалиберных бутылок. Глаза разбегались, и их потом трудно было собрать в одну кучку. Проклятый застой! Окосеть можно! Спаивали народ мартинями всякими. Мы жили вшестером в одной очень большой комнате: Я, Бен, Яша, Баранов, Вова Королев и Рубин. Как и в Черепе скидывались помаленьку, Рубин ходил в ближайщий гастроном, покупал сахар, сухарей-хуйрярей и какой-нибудь колбасы. Развращенный изобилием пищи, я как-то на пробу купил кругляк узкой кровяной колбасы черного цвета. Она почему-то омерзительно воняла. Специфически, наверное. Как заморский плод дуриан. Колбаса лежала на столе и имела такой непрезентабельный вид, что, когда Королев вошел в комнату и увидел ее, то подумал, что совершен хулиганский акт: на стол насрали. Такой вид имела запорожская кровяная колбаса. Мы ее потом съели. А как приятны и душевны были наши вечерние чаепития! Хорошо было, собравшись вечерком, попить чаю. Отдохновенно, на закате дня, перед погружением в объятия Морфея испить стаканчик-другой ароматного грузинского напитка номер 36. Под интеллигентную беседу о целках. Раскусывая ароматный сухарик, Вова поделился, как он в общаге сломал одну толстую целку. Был такой случай. Маленький росточком Вова задался целью поебаться. Привел толстую девку, на которую никто не зарился, и которой тоже давно уже пора было расставаться с девственностью, потому что дальше оставаться целкой было уже просто неприлично. Вова замесил круто, по всем правилам -- вино, карты, музон. Но на звуки музона после 23-00 нагрянули оперы. И обнаружили весь спектр запретных удовольствий в Вовиной комнате: музыка после 23-00, азартные игры, спиртные напитки и баба после 23-00 в чужой комнате. Вове обломилось моральной пизды в виде хозработ. Но Вова не сдался. На второй раз все получилось. Вова наконец в беляевской общаге потерял невинность, попутно обесчестив честную до того девушку. -- Кстати, после этого она начала всем давать напропалую, -- закончил свой рассказ Вова Королев, хрустя ароматным сухариком и скромно позвякивая ложечкой в стакане. -- Да, Вова первым взял эту крепость... Теперь там сделали музей, -- как всегда остроумно заметил я. Между прочим, последнюю, про музей, фразу мы с Яшкой выпалили одновременно. Он точно поймал мою мысль. Калиостро -- не хуй собачий. Нам слишком хорошо жилось, это не могло долго продолжаться. Мы даже съездили на "Ракете" в Днепропетровск. Мы всячески оттягивали устройство на работу. Прослышав об этом, нас вызвал руководитель практики композитор Берковский и сильно поругал, сказав, что мы его подводим: -- Вам лишь бы насрать руководителю!.. Пришлось устраиваться. Нам с Яшей и Вовой Королевым не повезло больше всех. Мы попали в ад... Сошествие в ад. Промедление смерти подобно, говорят некоторые. Это точно. Мы попали в самую жопу. В теплое местечко. Я, Микоян и Королев Вова. Мы стояли в обороне на последней точке. Мы работали на уборке раскаленного металла с линии стана 550. Раскаленный меньяр (короткий квадратный профиль) шел через форштосс по рольгангу, автоматически сталкивался на боковой отвод, откуда шлепперами сбрасывался на бугеля. Бугеля -- это вилкообразные подставки, куда падает прокат. РАБОЧЕЕ МЕСТО. Вот он падает, падает, а потом его надо краном убирать и взвешивать. Но хуй не в этом. Искусство это не "что", искусство это "как". Хуйня крылась в технологии подъема. Ведь просто так эту массу раскаленных докрасна металлических прутов или бревен не поднять. Надо перевязывать как кучу хвороста. Поэтому с двух сторон на раскаленную пачку прутов вручную набрасывались кольца из толстой проволоки и за них вручную же цеплялись крюки крана. Кольца вязались из отожженной проволоки. От бунта этой проволоки нужно было отсчитать 6 витков, положить проволоку на наковальню и отрубить колуном. Потом связать кольцо в 4 витка -- работа очень высокой интенсивности, поскольку в процессе производства строповочного кольца участвовали не только руки и не только ноги (ими придерживались нижние витки проволоки), но и живот, который служил для формовки кольца. Животом связанному кольцу придавалась овальная форма. Методом налегания. ОРУДИЯ ТРУДА. Два кольца накидывались по бокам на связку металла. Вот это и было самым ужасным: 4-5 тонн раскаленного докрасна или добела металла излучали нестерпимый жар. К этому раскаленному мареву нужно было подойти вплотную и надеть кольца на торцы связки и зацепить за них опустившиеся крановые крюки. Знаете, впервые я почувствовал смутное беспокойство еще когда нам троим на складе вместо обычной спецодежды выдали штаны и куртку из толстенного войлока. И еще рукавицы из шинельного сукна обитые кожей и пропитанные негорючим составом. Но они все равно горели, дымясь белым дымом. Случайное неосторожное касание металла во время строповки -- и черная рукавица вспыхивала, а на коже оставался ожоговый, трудно выводимый черный след -- въевшиеся в руку остатки сгоревшего огнегасящего состава. Поначалу у нас не было даже пластиковых щитков на лице, которые пристегивались к каске. Их выдали только через несколько смен, поэтому сперва, надевая кольца и цепляя крюк, я отворачивал рыло, щурил глаза, работал практически вслепую и чувствовал как на лбу в буквальном смысле закипает пот. И рожа была вся красная, обожженная. Зенки лезли из орбит. Ну а после того как выдали щитки, стало полегче, жгло только шею. Технология стана 550, равно как и других заводских станов,не менялась десятилетиями. Еще отец Яшки, проходивший в свою бытность практику в Запорожье, вязал эти кольца. А теперь мы. А говорят, в одну речку нельзя войти дважды. До хуя можно войти. Особенно у нас. На холодильнике проходящий металл, пока он не остыл, клеймил специальный мужик. Подбегал, прикладывал к торцу клеймо и хуячил молотком. Раньше здесь был специальный пневматический клеймитель, но он сломался, и остался один мужик. Интересы у нас с мужиком были разные. Когда шел мелкий сорт -- "макароны" -- нам была лафа: во-первых, тонкий металл успевал остыть почти до малинового цвета, а во-вторых, пока насыплются полные бугеля этой мелкоты, можно посидеть на лавочке. А мужик заебывался клеймить каждую макаронину. Долбил как дятел. Зато когда катали крупный сорт, нам приходил пиздаускас. Клеймовщик вразвалку приближался к металлу, вальяжно хуякал по нескольким бревнам и садился. А мы въебывали как пчелки папы Карло: с одной стороны, несколько таких бревен полностью заполняли бугеля и мы то и дело бегали делать подъемы, вязали кольца, звонили в колокол по крану. С другой стороны -- толстый металл не успевал остыть на холодильнике и оставался бело-желтым. Мы горели. Горели на работе. А иногда бревно ложилось на бугеля косо и приходилось в два лома выворачивать его в нужном направлении. Просовываешь лом под белый раскат в плывущем мареве раскаленного воздуха и виснешь на нем в противовес животом, а напарник в это время делает тоже с другой стороны. Картина дополнялась общей грохочущей чернотой гигантского цеха с редкими белыми лампами высоко-высоко да сантиметровым слоем окалинной пыли на всем вокруг. Поначалу я работал в куртке-шинели, потом выбросил ее. В ней было неудобно вязать кольца, а надевать ее перед каждым подъемом я заебывался. Мы старались быстро накинуть кольца, зацепить крюки и отвалить от жаровни. Какое-то непродолжительное время пока накидываешь и цепляешь, военная рубашка, в которой я там уродовался, держала жар, потом, если замешкаешься, так раскалялась, что обжигала кожу. После месяца работы рубашка из зеленой превратилась в черную и почти все пуговицы на ней отгорели. Когда перед самой первой сменой Баранов впервые увидел меня в ней, он похвалил: -- Пиздатая рубашка. -- Пиздатая, в смысле засрать не жалко? -- уточнил я. -- Да, -- засмеялся Баранов. Я ее засрал и оставил на заводе. Хуй с ней, говна не жалко. Отстирать все равно невозможно. Между прочим, жар от металла вредный. Клеймовщика из нашей бригады даже в армию не взяли: из-за жара у него по телу пошли какие-то красные пятна. А у меня не пошли. Кроме того, бригада страдала от угрей на глазах. Раскалившись у металла, наши бригадные люди лезли под гигантские вентиляторы, стоявшие на треногах возле каждого рабочего места. Сильный поток воздуха людей продувал и получались угри на веках. Я под вентилятор не лазил, пошли они на хуй со своими угрями. Самым большим удовольствием в работе было ее отсутствие, приятно было также наблюдать по часам, что смена кончается. После смены можно отодрать мочалкой черную копоть с лица, рук, тела и поехать домой. Получали рабочие за такую работу 300 рублей и горячий стаж. А на стенах цехов завода вместо пятилетних призывов и обещаний решения ХХХХХХVIIIII съезда выполнить, висели плакаты : "Пройти трудовой путь без травм -- дело чести каждого заводчанина!" У нас травмы в один день получили двое -- Марков и Рубин. Во время строповки им крановыми крюками раздавило пальцы. Оба потом ходили в гипсе. Рубин заорал, когда ему пальцы-то прижало, крановщица как-то в гуле цеха расслышала, испуганно сдала крюк вниз, потом уронила голову на руки и зарыдала. В металлургии много гибнет. Меньше, чем шахтеров, но тоже до хуя. ПОДГЛАВА 21.1 Баранов идет ебаться. Большой кот достойного белого цвета, важный как толстый пароход, хвост трубой,покачиваясь причалил к моим ногам и заурчал на низких оборотах. Стоп-машина! Он терся о мои кроссовки -- белым бортом о пирсовые шины -- и мне на мгновение показалось, что сейчас откуда-нибудь из котового уха высунется капитан в фуражке, крикнет что-то морское в мегафон и кот уберет трап, отдаст швартовы и протяжно загудит, предупреждая об отплытии. -- Кис-кис-кис! -- я нагнулся и почесал большую белую голову. Кот ткнулся лбом мне в ладонь и отчалил. А я зашел в Центральный универмаг. Там стоял за спиртным Баранов. ...Готовилась пьянка... Яшка стоял в соседней очереди за пряниками. "Интересно, -- подумал я. -- А сколько стоит килограмм пиздюлей? Уж не рупь ли двадцать, как пряники?" -- Баранов! -- я дернул Баранова за фалду фрака. -- Сколько стоит килограмм пиздюлей? -- Рупь 20 -- не задумываясь, ответил Баранов. Ну вот, а вы говорите, что телепатии не бывает. Калиостро! ...Готовилась пьянка. Правда, Бен с Королевым пить не захотели. А мы скинулись, Рубин как раз пригласил двух своих знакомых крановщиц с завода. Это было до того, как ему прижало пальцы, но после того, как мы переехали из нашей большой 6-местной комнаты в две соседние трехместные и разработали систему перестуков. Я жил с Барановым и Королевым. Бен с Рубиным и Микояном. Мы перестукивались. Два стука в стену означало "иди ко мне пить чай". 4 стука -- "иду к тебе". 3 стука -- "хуйня поперла". 3 стука означало следующее. Нетрезвые или трезвые Медведкин, Марципанов, Соломонов и т.п. начинали вдруг от нечего делать, по общежитской привычке, шастать по комнатам в пустых рассуждениях или поисках открывалки. Их общество на хуй было нам не интересно, поэтому, если к кому-то из нас шатун заходил в комнату, это означало, что он скорее всего мог позже зайти докучать и к соседям. Как вариант -- вслед за ним могли зайти остальные шатуны и по-хозяйски рассесться на кроватях. Выпроводить этих закоренелых общажников было нелегко. Поэтому та комната, в которую забредал шатун, давала три стука в стену: хуйня поперла, закрывайте двери, прикидывайтесь, что вас нет. ... Готовилась пьянка... Ее идейным вдохновителем и идеологом был,конечно, Баранов, поскольку рассчитывал поебаться с крановщицей. Организатором -- Рубин. А мы с Яшей готовились хорошенько надристаться. Во славу Господа. ...Одна крановщица была толстая и все время липла ко мне -- потанцевать там, то да се, поебаться. Но как можно ебаться с толстыми? Никак невозможно. А просто так плясать я не люблю, хуевое это занятие. Только если с перспективой на поебку, тогда могу еще пляски вытерпеть, хуй с ним, я с тобой попляшу, но потом за это выебу хорошенько. Если ты не толстая, конечно. У толстых нет перспективы. Но толстая не знала моей жизненной философии, поэтому все липла, тянула плясать, а хули плясать без толку? Я твердо понимал свою боевую задачу -- пить спиртосодержащие напитки (раз деньги плочены). И на толстые провокации не шел. Пошла ты на хуй, девушка... Пока мы с Яшей успешно шли к намеченной цели -- упорно надристаться водярки -- Баранов методично соблазнял вторую крановщицу. Он, противу ожидания, тоже изрядно надристался и пьяный вусмерть пошел с тонкой крановщицей в туалет блевать. Она тоже была бухая в жопу. Поблевав, Баранов вышел из туалета и сказал своей девушке: -- Давай ебаться. -- Потом, -- ответила девушка. А мы с Яшкой тем временем пошли вниз смотреть в телевизор... С этим кино -- одна неясность. Я давно заметил -- как выпьешь, так фильм не понимаешь. -- Пойдем, Микоян, там сейчас кино "Игрушка". -- Но ведь мы же ничего не поймем. -- Не поймем... Комедия французская... Ничего, конечно, не поняли. Когда пьян, всегда так -- каждое отдельное слово, предложение, действие -- понятны. А общий смысл пропадает. И исчезает интерес вообще смотреть этот фильм, напрягаться. Все вокруг чего-то смеялись, а мы с Яшей, нахмурившись, сосредоточенно смотрели в экран. -- Пойдем отсюда, -- дернул я Яшку. -- Хуйня какая-то, ничего непонятно. Стоило нам выйти на воздух, как мы тут же развеселились без всякого кино. Пьяный человек самодостаточен. Мы пошли быстрым шагом вниз, к Днепру, по пути болтая на каких-то иностранных языках. Потом побродили по воде и быстрым шагом погуляли обратно. А Баранов с Рубиным отправились провожать крановщиц до их общаги. На пути следования Адам периодически блевал в кусты. Но несмотря на эти досадные отвлечения, вроде бы у них все уже было на мази. Они сосались, и крановщица пригласила Баранова к себе через несколько дней. Проводив, Баранов и Рубин приползли обратно, и я уложил Баранова спать, потому что он был совсем квелый. Это случилось уже под конец практики, мы уже не работали, а писали отчеты. Точнее, списывали с каких-то старых, позапрошлогодних отчетов. (Благо технология десятками лет не меняется.) А в воскресение решили расслабиться и съездить на Хортицу. Это такой заповедный остров на Днепре с музеями и озерами. Большой. А Баранов сидел и сосредоточенно хуячил отчет. Вообще-то, время действительно поджимало. Скоро была защита.Но как же не посмотреть Хортицу, на которую мы уже два месяца собирались! -- Адам! Поедем с нами на Хортицу. А то уедешь, так и не увидишь! -- Не пойду! -- твердо сказал Баранов. Ч Буду отчет писать. Вам хорошо. Вы придете и будете писать отчет вечером, а мне надо идти ебаться! -- Старик, ебли у тебя в жизни будет еще до хуя, а Хортица -- одна. Уникальный шанс упускаешь! Но в те годы для юного Баранова и ебля была уникальным событием. Бедный Адам к тому времени поебался только один раз в жизни и хотел второй. А свою официальную московскую невесту Белову не ебал. Так Баранов променял вечное на сиюминутное. Любовь к пиздам и деньгам не доводит до добра, а ведет к погублению бессмертной души. ...Когда мы вернулись с Хортицы, Адам уже закончил списывать отчет и даже успел сбегать в магазин за презентами крановщице. Он купил бутылку коньяка, бутылку вина и, что нас более всего развеселило и поразило, коробку шоколадных конфет. -- Ты бы еще цветов купил! -- уссывались мы с Королевым. -- Ты же ебаться к крановщице идешь, а не с родителями профессорской дочки знакомиться! Но у Адама деформированные мозги: он купил крановщице -- коробку конфет! Разве нормальному человеку в голову придет?.. Я думаю, в данной ситуации даже бутылка коньяка была лишней. Короче, ебля обошлась Адаму, как он сам подсчитал, примерно в 35 рублей, учитывая первую пьянку -- охуенные деньги. -- Хуйня, мне на еблю денег не жалко, -- утешал себя Адам. -- Хуйня, ты давай рассказывай, как все было, -- наседал Яшка. -- Хули, блядь... Пришел я к ней, а у нее уже какой-то народ, сидят, пьют. Ну я, конечно, огорчился, думаю, не судьба, наверное, поебаться. Начал бутылки вынимать, думаю, зря деньги трачены. Но она вдруг говорит: погоди. Положила это все, кроме коньяка в мою сумку, и мы ушли в соседнюю комнату, закрылись. Там ебнули и стали ебаться. Я две палочки бросил. Но она потом в слезы пустилась, плакать начала. Я, говорит, поняла, что у тебя в Москве кто-то есть. Это морально очень тяжело, бабские слезы... Пизда у нее такая склизкая... А в