шерстяное пальто, на носу солнцезащитные очки. На вид обоим не больше
двадцати восьми лет.
Тот, который мордоворот, склонился над Фридманом и, приподняв его за
волосы, бьет по щекам сильной рукой. Второй, который вертлявый, заглядывает
Фридману прямо в открытый глаз, рассуждая вслух:
-- Вроде дышит, мерзавец, а глаз закрой -- так вылитый покойник.
Натрескался, скотина, видать, водяры-то спозаранку.
Он наклонил бутылку, тщательно изучил этикетку и, понюхав горлышко,
вылил остаток водки к себе в рот:
-- Теплая, падла, и сладковатая на вкус. Но по шарам дало.
Как все воспитанные люди, мы встали поздороваться. Максимовский получил
пинок по яйцам, я -- в живот.
"Кому из нас двоих сейчас больнее, мне или ему?" -- подумал я, хватая
ртом воздух.
-- Вам, наверное, не терпится узнать, кто мы такие, -- начал тот,
который хорошо одет. -- Посмотрим, смогу ли я удовлетворить ваше
любопытство.
Он опустился в кресло, вынул из-за пазухи обрез и положил его на
колени.
Звучит тревожная музыка.
-- Дайте, я угадаю, -- медленно проговаривая каждое слово, предложил
Максимовский, которому больные причиндалы угадывать, в общем-то, не мешают.
-- Тигры освобождения Тамил Илама? Хотя нет, артиллерия у вас немного
старомодная. Так, так, так. Исполнители комических куплетов? Нет. Дайте
сообразить. Стойте! Понял! Все вместе, три-четыре: "Вы налетчики!" Угадал?
-- Как вы могли такое подумать?! -- Худосочный обрезом ткнул в живот
Фридману, который позу не изменил, но с взлохмаченной головой, вчерашней
щетиной и вытаращенным глазом сделался похож на взбесившегося попугая. --
Это просто возмутительно! Не вижу в этом никакого смысла. У вас тут и
брать-то нечего, старье одно. Даже телевизора нет. Давно это чучело в коме?
-- Всегда! -- торжественно объявил Максимовский.
Пока мы с Максимовским кувыркались на полу в драматических позах,
мордоворот обшарил наши карманы. Часов я не ношу, поскольку считаю это
занятие глупым, но запонки не снимаю практически никогда, испытывая гордость
за себя как за обладателя изысканного вкуса. Запонки произвели фурор. Он с
детским восторгом наблюдал игру света на каменьях. Я даже испугался, что он
сломает мне запястье. В итоге он взял только документы и деньги, протянул
тому, который второй и суетливый. Суетливый деньги пересчитал, поморщился и
вернул. Документы оставил у себя.
-- Очень мало денег. Жалко, -- заключил он, задумчиво разглядывая
замшевые ботинки Максимовского -- что у вас так мало денег.
-- Сомнений никаких -- вы налетчики.
-- Как бы не так. Налетчики, если пользоваться вашей своеобразной
терминологией, берут чужое, а мы пришли за своим. Господи, зачем мужику
пудра? -- Суетливый высыпал остатки кокаина на бесчувственного Фридмана,
повертел пудреницу в руках и спрятал в карман. -- А может, это лекарство?
-- Хороший вопрос. -- Максимовский поглядел на Фридмана. -- Здесь есть
нюансы, но они настолько незначительны, что...
-- Хватит! -- сорвался худосочный. -- Сколько можно пиздеть?!
Следующие полчаса он потратил на освещение различных аспектов своих
взаимоотношений не только с Фридманом, но и с нашими близкими и дальними
родственниками, не забыв упомянуть о бездарном правительстве и грабительской
приватизации.
Говорил он мощным утробным басом, который извергался из его тщедушного
тела, то и дело спотыкаясь в районе кадыка. Проклятия сыпались на головную
боль и вчерашние газеты, плохую погоду и качество продуктов питания. Он то
взвивался и рубил руками воздух, то неожиданно кидался в кресло, где на
мгновение умолкал. Отдохнув немного и отдышавшись, он начинал все сначала.
Скуратов, никогда прежде мне не доводилось слышать такой бессвязной
речи. Но для тебя я постарался и специально перевел ее на русский язык.
...И про то, в натуре, какой Фридман, представительный на первый взгляд
мужчина, а как безответственно себя при этом повел. А какие у него были
рекомендации? Можно только позавидовать. И что вы думаете? Неделю назад так
и вовсе перестал отвечать на звонки. И теперь за это Фридману не поверит
даже самый противный верблюд. Сука, ни стыда, ни совести! Брат мой, вот он,
обиделся очень, поедем, говорит, к Ивану в гости, в натуре. И мы не
какие-нибудь налетчики, как вы изволили выражаться, потому что налетчики,
как я изволил заметить тоже, берут чужое, а не свое. А нам свое подавай!
Если угодно, мы кредиторы. А в Москве -- кругом засады, Лужков опять
террористов каких-то ловит. Ментов как собак нерезаных. Дорогу, блядь, всю
занесло, ехали как на санках. Ногу ломит второй день, значит, будут холода.
Поэтому сейчас мы сделаем ход конем. Давайте так: мы сами по себе, вы сами
по себе. Мы вас тут подождем, а вы отправляетесь за бабками. Если денег не
будет, я не переживу! Придется убивать Фридмана. Я за себя не отвечаю! Вот
такой вот, в принципе, расклад. Кто не согласен? Вижу, что все согласны. Лес
рук. Вопросы есть? Вопросов нет. Тогда ноги в руки и бегом! И век мне воли
не видать! И не забуду мать родную! И все в таком же духе!
Покуда силы не покинули его крохотное тельце, он метался. Потом просто
упал в кресло и замолчал.
На угрюмом лице первого громилы все это время не мелькнуло ни одной
гримасы. Он неподвижно стоял у окна и наблюдал за нами чугунными глазами.
Слово взял Максимовский.
Очень не спеша он выбрался на середину комнаты, расставил ноги пошире,
колыхнулся в сторону суетливого, колыхнулся обратно, туже затянул галстук,
прокашлялся и сердито высказался в том смысле, что день у него сегодня
начался скверно. Возможно, он это даже заслужил. Да-да, любим мы ходить
окольными путями и часто выбираем самые извилистые дороги. И где, среди
этого круговорота и суматохи путь истины, спрашивается?.. А призрачно все в
этом море бушующем... И если на минуту представить себе, что весь мир -- это
такая огромная пустая жопа, из которой дуют сквозняки, то становится
понятным, каким ветром, собственно, вот этих, бля, дебилов сюда надуло. Но
это -- тоже, простите, не повод! И, видит Бог, никто не заставит его
испугаться двух говорящих обезьян. Встать, скотина, когда с тобой русский
офицер разговаривает!!! Допустим, он не образец нравственности, ну и что? И
позвольте, теперь что, всякая свинья может подойти и запросто стукнуть за
это по яйцам такому положительному лирическому герою, как он?! И даже если
этот симулянт Фридман кому-то должен, а должен он всему свету, я вас уверяю,
то почему по яйцам получает не он, а он? Не имеете права! А также пускай эти
два засранца немедленно убираются сами, не то он спустит их с лестницы,
содрав с них также и скальпы. Чтобы через две минуты духу вашего здесь не
было! Вот таково, вкратце, его мнение по существу этого вопроса. Спасибо за
внимание! Карету мне! Карету!
"Надо же, -- думаю, -- как его колбасит".
Все, что раньше я видел только по телевизору и о чем читал только в
газетах, сейчас реально ворвалось в мою жизнь, стояло посреди комнаты на
четырех ногах и пугало меня. Пугала одежда этих людей, их взгляд, пугала,
прежде всего, их исключительная уверенность в какой-то своей правде, в том,
что они обязательно закончат то дело, ради которого сюда приехали. Что
общего у Фридмана с этими людьми? При каких обстоятельствах они пересеклись?
Пока Максимовский ерепенился, я склеивал по частям фрагменты всей этой
истории. Картина вырисовывалась такая:
1) Фридман задолжал суетливому денег, и немало;
2) Деньги суетливому нужны кровь из носа немедленно, сию минуту, ну, в
крайнем случае, сегодня до обеда, потому что истекли все возможные и
невозможные сроки.
Пока я склеивал фрагменты, из кухни приперлась Катя.
-- У вас там лимонов килограмм пять, -- сообщила она. -- Сколько
порезать?
Суетливый, выглядевший потерянным и даже немного подавленным,
встрепенулся, оценил ситуацию и подал знак своему тесному товарищу. Тот
среагировал молниеносно: он сбил Максимовского с копыт и швырнул в угол. Там
поверженный Максимовский и затих.
-- Ну вот, теперь тихо. В квартире есть еще кто-нибудь?
-- Больше никого, -- уверенно ответил я, хотя сам до конца быть в этом
уверенным никак не могу.
-- Хорошо, это кто?
-- Это? Я не знаю. А вы как думаете? Шучу, шучу, шучу -- это Катя, моя
дочь. Катя, поздоровайся и ступай домой, -- сказал я Кате, при этом дернул
головой и моргнул, как мне кажется, незаметно для пришельцев, но в то же
время достаточно красноречиво.
Вместо того чтобы воспользоваться ситуацией и улизнуть, эта глупая
буренка решила все испортить. Она захлопала ресницами и спросила:
-- А где вы живете?
Шайтан! Определенно, Катя -- не самая сообразительная вертихвостка в
этой части галактики.
-- Так, всем тихо, -- приказал суетливый. -- В натуре, вы тут все
бухие. Давайте без фокусов.
-- Давайте, -- согласился я с ним.
-- Брат, я вижу, ты единственный здесь вменяемый человек, -- говорит он
мне, и я вынужден признать, что это -- правда. -- Этот баклан порожняка
гоняет, в натуре...
Извини, Скуратов, я совсем забыл о тебе.
-- Брат, я вижу, ты единственный здесь вменяемый человек, -- говорит он
мне, и я вынужден признать, что это -- правда. -- Два интеллигентных и
вменяемых человека всегда найдут общий язык. -- И с этим не поспоришь. --
Твой друг ведет себя крайне нерационально. -- Золотые слова!
-- А когда он вел себя рационально?
-- Твоя дочь, кстати, тоже.
-- Может быть, у нее менструация?
-- Нет, ну нормальный ведь человек, если захочешь. Грамотно всех
развел. Дурака-то валять каждый дурак умеет. Кому это нужно? Я тебе сам
скажу: никому это не нужно. А я на тебя пока не сержусь. Видишь? Давай, я
еще разок подробно расскажу, кто мы такие.
-- Не надо, я все понял.
-- Неужели? -- Суетливый с изумлением посмотрел на меня. Должно быть,
на его запутанном жизненном пути ему ни разу не попадались люди, способные
понимать что-либо с первого раза. -- Правда понял? А то, давай, повторю.
Повторение -- мать учения.
-- Не надо. Сколько мы вам должны?
-- Вот умница. На лету схватывает. Сам сообразил?
-- Сам.
-- Малаца. Шестьсот тысяч *.
* Разделить на 28 рублей 16 копеек по курсу ЦБ, получается немного
больше 21 000 $.
-- Час от часу не легче. А не много?
-- Нормально. Что вас смущает?
-- Налог на добавленную стоимость включен?
-- Даже не беспокойтесь, и проценты тоже. Как в аптеке. Это сумма не
приблизительная. У нас ведь бухгалтерия, все солидно.
-- Я просто поверить не могу. Это же -- грабеж.
-- Опять вы за старое. -- Суетливый поднял с коленей обрез и
убедительно потрогал вороненый ствол. -- Придется поверить. У меня, видишь,
какая машинка? Я ее про себя ласково называю "патентованный стимулятор
кредитоспособности". Поразительные результаты. Надеюсь, ты понимаешь, что
твоя дочь временно побудет с нами?
-- Да, я понимаю. А где гарантии безопасности для нее?
-- Слово джентльмена.
-- А для Фридмана?
-- Говно -- вопрос. И умоляю, давайте обойдемся без самодеятельности. В
том смысле, что если на пороге появится хотя бы один мусор, пускай даже
самый маленький и безобидный, я начинаю пальбу. Твоей дочери заряд картечи
достанется прямо в лицо. А эту жирную задницу -- Фридмана -- я не поленюсь и
просто выброшу в окно. Понял?
Да, как ни странно, это я тоже понял.
-- Ну вот, все формальности вроде бы улажены. Теперь забирай своего
дружбана и... активней, активней, чтоб земля под ногами горела. Так, сверим
часы.
-- У меня нет часов.
-- На, возьми эти, -- суетливый снял с каминной полки бронзовый
хронометр.
-- Ты спятил, это Анри Дассон, восемнадцатый век, Людовик шестнадцатый.
-- А мне по барабану, кто они такие. Хоть Атос, Портос и Арамис.
-- Они же тяжелые, как наковальня. Кроме того, они чужие, а брать чужое
некрасиво.
-- Некрасиво? Скажите, пожалуйста, какой щепетильный. Не хочешь -- не
надо, ходи без часов. Так или иначе, времени у вас навалом -- четыре часа,
на двоих шесть, если поторопитесь, то все пятнадцать. А после обеда все
свободны.
-- Ну ты, Эйнштейн! -- Я охуел. -- Ты таблицу умножения когда-нибудь в
глаза видел? -- Честно говоря, с математикой я и сам-то не дружил никогда,
но даже меня немало удивило такое арифметическое изощрение. -- Кажется, меня
здесь обсчитали.
-- Работа такая, -- снисходительно объяснил суетливый. -- Все, хватит
базарить, чешите отсюда. Одна нога здесь -- другая там.
-- Дайте хоть послушать, дышит он еще или нет, -- стоя на выходе,
потребовал оклемавшийся Максимовский. -- Я, между прочим, врач.
-- В натуре? -- доверительно, даже как-то трогательно спросил у меня
гость.
-- Железяка! -- ответил я. -- Невропатолог широкого профиля.
Суетливый после непродолжительного, но мучительного раздумья разрешил.
Максимовский Фридмана не столько послушал, сколько понюхал.
Для начала прямо на крыльце дома мы разработали короткий, но
эффективный и стремительный план. Главное и неоспоримое его преимущество
заключалось в том, что состоял он всего из одного пункта. Вот так:
ПЛАН
Пункт No 1. Надо раздобыть денег!
Дальше мы прикинули собственные возможности. У меня получилось полторы
сотни $ и четыре тысячи рублей, у Максимовского -- всего на две сотни
больше.
-- Лихо мы вчера погуляли! -- свистнул Максимовский. -- Ни фига не
помню.
-- Аналогично, -- подтвердил я.
К пластиковым деньгам у меня доверия нет, поэтому у меня нет и
кредитной карты, а Максимовский о таких вещах даже не слышал. В банке у меня
открыт депозит, но там шаром покати, да и какое это имеет значение в
субботу, когда банкиры все равно отдыхают.
И все-таки 21 000 $ минус наши 500 -- это уже неплохо. Теперь надо
взять в каждую руку по телефону, сделать пару звоночков товарищам - и дело в
шляпе!
В следующие полчаса мы сделали удивительное открытие. Оказалось, что
половина наших товарищей за такие деньги с удовольствием умертвят всю свою
родню, включая младенцев грудного возраста и домашних животных. А вторая
половина как раз одевается, чтобы идти на паперть.
-- Я не думал, что все такие жмоты! -- удивил меня Максимовский. --
Плохой у тебя план. Придется на ходу импровизировать.
Картина шестая
Двор дома. Московское время 10 часов 24 минуты утра (99 ч. 02 м. 101
с.). Повалил снег. Мы стояли рядом, держали мертвые трубки и размышляли,
кому бы позвонить еще. Откровенно говоря, выбор у нас оставался небогатый --
Сеня Печальный. У Семена три маленькие дочери, разбитый параличом тесть и
ворох проблем, которые, впрочем, он методично и планомерно создает сам себе.
Ему мы сразу договорились звонить последнему. А, между прочим, зря.
СЕМЕН
Семен Борисович Печальный прикатил в Москву на поезде ясным апрельским
утром тысяча девятьсот девяносто первого года, находясь в том счастливом
возрасте, когда неизвестность завтрашнего дня возбуждает фантазию, а не
угнетает разум.
Он был одет в демисезонное драповое пальто, клетчатые брюки и
коричневые полуботинки. Зеленая фетровая шляпа без ленты и с полями,
повисшими на ушах, венчала его невесомую голову.
За его спиной болтался брезентовый рюкзак, полинявший еще при военном
коммунизме, на груди для противовеса -- транзисторный приемник без названия.
Под мышкой находился томик Александра Солженицына и папка с загадочной
надписью "Дело No23/183. Изнасилование несовершеннолетней Колесниковой".
Вместо "дела" об изнасиловании гражданки Колесниковой в папке была
заключена пронумерованная заботливой рукой матери охапка поэтических
изысканий Семена за последние два с половиной года. Его мятежный дух
напрасно резвился на малой родине в поисках свободы самовыражения.
Достоверно известно, что в том захолустье, из которого он нарисовался в
столице, стихи под страхом смертной казни отказывались печатать редакторы
всех без исключения изданий. Суждения о творчестве Семена при этом были
самые разнообразные, начиная от лаконично-сдержанных типа: "сыровато", "не
то", "вчерашний день", заканчивая грубыми и чересчур категоричными вроде:
"слишком откровенно", "какое чмо написало эту гадость?", "пошел вон,
ублюдок!".
Мириться с таким положением вещей Семен Борисович не собирался. Тогда
он пошел и купил билет. В один конец.
Пункт назначения -- Москва, литературный институт имени А. М. Горького.
Цель: немедленное признание современников.
Дома он простился с мамой, двумя старшими сестрами, тетками Розой
Константиновной и Софой Константиновной, поплакал вместе со всеми, посидел
на дорожку и был таков.
Москва -- великий магнит. Каждый год с севера, юга, запада и востока,
да что там, даже с северо-запада и юго-востока, из Анадыря и Чегдомына, из
Ухты и Наро-Фоминска, с полуострова Таймыр и станции "41-й километр", из
каждой дыры, где поезда даже не останавливаются, а только притормаживают,
замедляя бег, отовсюду, где тлеет хоть какая-нибудь жизнь, Москву атакует
целая армия абитуриентов. Все они мечтают об одном -- вырваться из плена
своего родного захолустья, чтобы поселиться здесь навсегда, жить, произвести
потомство, надорваться и умереть.
После того как университетское образование сделалось коммерческим, а
распределение выпускников вузов осталось позади в истории, я не припоминаю
ни одного случая, чтобы студенты возвращались обратно домой. А что прикажете
дома-то делать? Работы нет никакой, а если даже есть, то не платят, а если и
платят, то копейки.
И скучно ведь до тошноты.
А в Москве совсем другое дело. Тут тебе и Интернет, и мобильный телефон
у каждой старшеклассницы, и казино, и "Спартак-Динамо", и рынок в Лужниках,
а там такие возможности, только руки подставляй, кто попроворнее.
А можно и вообще даже не так. Можно все иметь почти бесплатно. Ну, вот
если работать неохота, в смысле штаны протирать в офисе с 9.00 до 18.00, а
замшевую куртку хочется, легко выйти вечером на улицу и въебать кому-нибудь
по сопатке. То же самое несложно проделывать в родном Наро-Фоминске, но там
на куртку не получается, только на бутылку. Масштаб мелкий и спиться
недолго.
Последнее время в столицу хлынул такой сброд, что делается жутковато.
Крепкие молодые люди с огоньком в глазах без энтузиазма продают в метро
авторучки по три штуки за десять рублей. Им тоже хочется замшевую куртку и
посмотреть на казино изнутри. Они новенькие, но они уже все это дело
ненавидят. Они скоро разберутся, что к чему, поймут, что на ручках быстро не
разбогатеешь и в метро состояние не сколотишь. И даже на обратный билет не
хватит. А и зачем? И здесь можно жить. И учиться для этого необязательно, в
смысле сопромат и все такое.
А вы говорите, чудес на свете не бывает. Уже на платформе Семен
обнаружил, что в Москве время движется не так, как всюду. Иначе никак
невозможно было объяснить того обстоятельства, что стрелки на башне
Казанского вокзала показывали пятнадцать минут девятого, в то время как на
циферблате навороченных "командирских" часов Семена была половина третьего
нового дня.
Подобное невероятно трогательное знамение грядущих жизненных перемен
так взволновало Семена, что тут же на площади трех вокзалов под напором
охватившего его восторга он вслух прочитал одно из своих стихотворений.
Некто бросил к его ногам звонкую монетку. То было второе знамение.
Сеня стоял посреди угрюмых таксистов и вдохновленно рыдал. Монету он
поднял и потом хранил... пока не проглотил в пьяном забытье.
В Москве Семен быстро понял бесперспективность эпистолярного ремесла.
Родине уже не требовались поэты. Родине требовались: брокеры, франчайзеры,
спичрайтеры, всякие прочие педерасты, рекламные агенты, чтобы все это дело
рекламировать, и охранники, чтобы их охранять.
Начался мучительный поиск места под солнцем. За четыре с половиной
месяца он успел подвязаться: продавцом беляшей на рынке, сторожем на
автостоянке и дамским парикмахером. Вершиной его головокружительной карьеры
стала должность директора по продажам. В этом качестве он за пять рублей в
час ходил вдоль фасада гостиницы "Космос", а спереди и сзади к нему
крепились рекламные щиты с названием известного инвестиционного фонда. Семен
Печальный с удовольствием послужил бы и охранником, но ему не позволяло
хилое здоровье.
Возвратиться в свой родной город он, разумеется, никак не мог.
Перспектива вечных насмехательств пугала и тревожила его чувствительную
натуру.
Вся эта канитель продолжалась бы и дальше, если бы Семен не встретил
своего индивидуального ангела-хранителя. Полное имя ангела -- Иван
Аркадьевич Фридман.
Вот как раз история их знакомства окутана тайной и неведома никому,
кроме них самих. Когда их спрашивают об этом, оба начинают хихикать.
Впервые я увидел Семена в доме профессора Комиссаржевского, где мы
собрались, чтобы тесным коллективом друзей отметить двадцать третью
годовщину Майи. Праздник был в самом разгаре, когда в комнату ворвался
возбужденный Фридман и, дико вращая зрачками, заорал:
-- Чудо! Свершилось настоящее чудо!
-- Что? Где? Какое? -- загалдели все.
-- Я нашел клад! Я больше никогда не буду работать! Я больше не буду
нуждаться!
Ваня отыскал профессора среди гостей, подошел к нему, наклонился и,
понизив голос, сообщил:
-- Профессор, вы не поверите сами себе, когда увидите это!
-- Что "это"?
-- Это!
-- В чем же дело, Иван Аркадьевич? -- торопил его профессор. --
Говорите скорее, не тяните резину.
-- У меня есть поэт, настоящий народный сказитель. Акын! Талантлив
безобразно!
-- Опять какой-нибудь отморозок?
-- Профессор...
-- Я перефразирую: самородок.
-- Профессионал. Умудрился в четверостишье четыре раза слово "жопа"
вставить. Вы просто обязаны, профессор, поучаствовать в судьбе этого гения,
другого слова я не нахожу.
-- Любопытно. Что ж, покажите мне скорее это чудесное дарование. --
Профессор, снисходительно улыбаясь, посмотрел на Фридмана и вокруг.
Домочадцы и гости одобрительно закивали и заблеяли.
-- Извольте пройти в залу.
Вся ватага, человек сорок, перетекла в другую комнату. Фридман под руку
привел Семена.
-- Рекомендую, Семен Печальный собственной персоной, -- помпезно
представил он поэта собравшимся, -- из гущи народных масс, так сказать.
Привез нам правду жизни. Расскажи людям правду, Семен.
-- Простите, Печальный -- это ваш псевдоним, или как? -- осведомился у
Сени кто-то из гостей.
-- Или как, -- ответил за него Фридман. -- Печальный -- это его
натуральная фамилия. Это ктой-то у нас там такой грамотный? А? Я не понял!
-- Прочтите что-нибудь, -- велел профессор.
-- Из раннего? -- со знанием дела уточнил Сеня.
-- Давайте любимое.
-- Про жопу, -- шепнул ему на ухо Фридман, а вслух сказал: --
Встречайте! Попрошу аплодисменты артисту!
В числе собравшихся кто-то жидко шлепнул руками.
Как следует читать стихи такой привилегированной публике, Сеня примерно
представлял. Не тушуясь первого в своей жизни публичного выступления, он
подошел к пианино, одной рукой облокотился об инструмент, другую руку, чуть
согнутую в локте, выставил перед собой на уровне диафрагмы, обвел комнату
счастливым дерзким взглядом и нараспев прочитал:
Ах ты, жопа ты моя,
Жопа толстопятая.
У меня четыре жопы,
А ты -- жопа пятая.
-- Ну, а я что говорил! -- Фридман просто светился от восторга. --
Катарсис! Сокровище! Летописец! Чуете самобытность?! Какой полет мысли!
Какая страсть! Взрыв! Будьте спокойны, милочки, мы вытрем нос всем этим
соцреалистам, сионистам и прочим всяким пианистам. Этим Шаинским,
Шуфутинским, Матусовским. Бурлеск! Сенсация! Да здесь вовсю пахнет
Нобелевской премией. Принюхайтесь, дамы и господа!
Во время торжественных приемов в профессорском доме, по обыкновению,
убирались все ковры. Делалось это в основном для того, чтобы гости могли
оставаться в парадной обуви. И, кроме того, с гладкого пола проще убирать
блевотину.
Сеня, единственный из собравшихся, стоял на полу в одних носках и
распространял по комнате удушливый, затхлый запах. Как знать, может быть,
именно так пахнет Нобелевская премия.
-- Да-а, --протянул профессор, поглаживая плешивую голову, -- вещь не
новая, как я понимаю, но интерпретация оригинальная. Авторство вы,
разумеется, приписываете себе. Но отчего же у вас, голубец вы мой, жопа-то
получилась толстопятая?
-- В смысле? -- спросил Семен.
-- В смысле, как такое может быть?
-- А что?
-- А то, что она, например, может быть лохматая, ну в крайнем случае
толстозадая. А у вас она толстопятая какая-то. Вы из какой деревни приехали,
валенок вы мой самобытный?
Гости и родные, утратив интерес к Семену и его творчеству, отправились
в другую комнату орать песни, музыкальный ряд и тексты которых, кстати
сказать, тоже весьма сомнительные с точки зрения высокого искусства.
Профессор из уважения к Фридману потратил на Сеню еще минуты три,
основательно его опустил, а под конец и вовсе посоветовал заняться
чем-нибудь полезным, например плести макраме или скорняжничать.
Не знали тогда ни бедный профессор, ни Семен, что не за горами тот
день, когда им придется породниться. Как это случилось? А так.
На голодный желудок Сеня начал быстро пьянеть. Почувствовав, что его
изрядно развезло, он принялся бродить по квартире в поисках места для
ночлега. Тут-то в одной из комнат его и вычислила Майя.
-- Прочтите мне свое, -- попросила она.
-- Из раннего? -- недоверчиво поинтересовался Семен, глядя, как ерзает
на кушетке нетерпеливая девушка.
-- Самое первое. Или что-нибудь такое: немного о любви и немного
сентиментальное.
Сеня развязал тесьму на папке, которую весь вечер носил под мышкой,
послюнявил палец, вытянул мятый листок и перевел мутные глаза на Майю.
"Симпатичная, в принципе, дама", -- подумалось ему.
А за стеной, надрывая глотки, гости пели:
Раз пошли на дело
Я и Рабинович!..
Через полгода, когда у Майи окончательно и бесповоротно проявились
зримые признаки грядущего материнства, Комиссаржевские кинулись искать Сеню.
Каково же было всеобщее удивление, когда однажды вечером, в самый
жаркий период поисков, профессор собственными глазами увидел беспечное юное
лицо Семена в телевизоре.
Тогда еще очень молодая, но с самого основания склонная к классическому
мазохизму, непродуманным экспериментам и отчаянному новаторству,
телекомпания ДДТ объявила конкурс на замещение вакантных должностей
телеведущих. И Семен, думаю, не без помощи и вредного влияния Фридмана
одержал в этом конкурсе сокрушительную победу. Руководство телекомпании
доверило ему самый ответственный участок фронта: поздно вечером в конце
эфира он должен был по бумажке прочитать анонс завтрашних телепередач и
прогноз погоды.
В тот приснопамятный вечер, когда профессор в уюте своего домашнего
кабинета, приняв традиционную рюмку коньяку и выкурив привезенную из Гаваны
и бережливо припасенную сигару, готовился отойти ко сну, Семен появился в
эфире первый и последний раз в своей жизни. На тот момент ревматический
профессор живо интересовался погодой, поэтому телевизор не выключал.
Сеня добросовестно дочитал свой текст до середины, отложил его в
сторонку и принялся разоблачаться. То ли режиссеры в тот момент утратили
бдительность, то ли все мероприятие было спланировано заранее, как часть
эксперимента, но зритель, не пропустивший со дня основания телекомпании ни
одного эфира, наверняка помнит инцидент, когда за спиной полураздетого
ведущего появился сильно нетрезвый человек с факелом и, перемежая свою
маловразумительную речь с икотой и крепкими выражениями, сказал примерно
следующее:
"Ку-ку. Сеня, мы в прямом эфире? Которая камера, вот эта? Бля! Мурашки
по коже бегают! Господа, я раскрыл заговор! Некие, с позволения сказать,
дамочки, о которых мы здесь не упоминаем по соображениям нравственного
порядка, пишут в нашу редакцию письма и задают разные глупые вопросы.
Например, Наташа из Москвы... фамилия неразборчиво. Вот что она пишет: "Мы
встречаемся всего три месяца. Муж моей подруги постоянно твердит о сексе. Я
обожаю, когда он злится, но к серьезным отношениям не готова. А он грозится,
что повесится. А я его люблю. Что мне делать? Помогите!" А наша редакторша,
на редкость тупая и безобразная тетка, ей отвечает: "Не готова, и не надо.
Этот самец мизинца твоего не стоит. Пусть злится. И вообще, что он себе
позволяет. Пусть повесится". И как вам это нравится? Вот если бы муж ее
подруги был девяносто девяти лет, кололся героином и только что вышел из
тюрьмы, где отсидел 20 лет за изнасилование собственной мамочки, тогда было
бы понятно. А так непонятно! Что значит не готова?! Отдайся ему и получи
удовольствие, дура глупая! Сегодня девку затащить в постель порой труднее,
чем в средневековые времена. Раньше как: собирались вместе мужики и шли
воевать, скажем, на Женеву. Каких-нибудь одиннадцать месяцев осады,
вражеские стрелы, горячая смола, голод, чума, не без этого, но, наконец, ты
перелезал через стену, к тебе навстречу выходил мэр и говорил: "Вот ключ от
города, а вот моя дочь -- пользуйся, чудак". А что сейчас? Она сидит и хочет
замуж за брунейского падишаха. Вот приедет он на лимузине и скажет: "Это я.
Заждалась поди? Полезай в машину, поедем во дворец. Назначаю тебя владычицей
морскою!" Нет, больше я молчать не стану! Хватит с меня! Знайте все до
единого: международный женский заговор провалился, и у одного человека даже
есть доказательства этому. Сеня!"
Семен расстегнул ширинку, вывалил наружу все свое хозяйство перед
объективом телекамеры и скромно улыбнулся. В тот же миг с профессором
Комиссаржевским случилась форменная истерика. Такого позора ему не
доводилось видеть ни разу в жизни. Шланг Семена болтался где-то в районе
колена, напоминая своим видом ливерную колбасу и едва помещался в
телевизоре. Профессор смотрел на экран и яростно сжимал кулаки. В нем
просыпался зверь.
"Обратите внимание на это чудо природы, -- говорил человек с экрана,
водя указкой вокруг Сениных причиндалов. -- Вы представляете, что будет,
если эта штука встанет? Зрелище, я вам скажу, незабываемое... Полундра,
Сеня, идут... А теперь слушайте особенно внимательно. Мы должны напиваться и
трахаться, ведь мы мужчины и женщины! Для этого мы родились, болели
скарлатиной, плохо учились в школе и, наконец, выросли... Линяем, Сеня... Я
сделал все, что мог, господа... Будьте начеку..."
Нужно ли говорить, что нетрезвым факелоносцем был Иван Фридман.
Комиссаржевские немедленно снарядили экспедицию на квартиру к Фридману,
поскольку небезосновательно полагали, что Семена следует искать именно там.
Так и случилось. Более того, их обнаружили вместе на одной кровати, где они
безмятежно валялись вперемешку с тремя голыми барышнями.
Семена спеленали, принесли под конвоем к профессору в дом и бросили в
ледяную ванну. Когда он очухался настолько, чтобы воспринимать звуки
человеческой речи и воспроизводить хотя бы некоторые из них, между ним и
профессором состоялся крепкий мужской разговор. Профессор в двух словах
обрисовал ситуацию. Нажимая, в основном, на совесть и чувство гражданской
ответственности, пару раз он, тем не менее, припугнул Семена кастрацией.
-- Да не волнуйтесь вы так, -- ватным языком отвечал ему Семен. -- Я в
принципе не отказываюсь жениться. Конечно, ваша дочь не так красива, как мне
хотелось бы, но что поделаешь. Беру. Заверните. Сдачи не надо.
-- Красота, вундеркинд вы мой жизнерадостный, это очень субъективно, --
по-отечески тепло, но в то же время нравоучительно говорил будущий тесть
Семена. -- Когда я впервые увидел на кафедре ассистентку Зинаиду
Канцельбоген, меня чуть не стошнило.
-- А потом?
-- А потом я восемнадцать лет платил самые настоящие алименты по
исполнительному листу. Вот такие, бля, пироги, голубец вы мой лучезарный.
Семен закрыл глаза и сию минуту уснул прямо на стуле. Во сне он принял
запотевшую стопку водки, закусил это дело жирной малосольной селедочкой,
прикинул, какая за восемнадцать лет может образоваться стопка денег, и
понял, что обратной дороги у него нет.
-- Только, батенька, фамилию давайте поменяем, -- нажимал теряющий
всякие остатки терпения профессор.
-- Какую на какую? -- пробудился ото сна Семен.
-- Вашу Печальный -- на нашу Комиссаржевский.
-- Ни хуя мы не поменяем. Вы что, издеваетесь, папаша, меня же никто не
поймет.
-- Вы представляете себе Майю с ее-то лицом и такой фамилией? --
настаивал на своем профессор, который уже за одного "папашу" готов был
расплющить Семена до состояния двухкопеечной монеты. -- Она будет привлекать
к себе много внимания.
Торговались долго. В результате утомительных и вялотекущих переговоров,
после многочисленных препирательств остановились на среднем варианте. Теперь
Майя носит двойную фамилию Комиссаржевская-Печальная и совершенно не
привлекает к себе внимания. По-хитрому, правда, записывать эти изменения
никуда не стали в надежде на то, что вскорости все недоразумение рассосется
само по себе.
Много воды с тех пор утекло, но ничего до сих пор не рассосалось.
Картина седьмая
Жилплощадь Комиссаржевских-Печальных. Московское время 10 часов 45
минут утра (99 ч. 615 м. 075 с.). Все семейство, как видно по горам
фантиков, объедков и перепачканной посуды на столе, полу и в раковине,
только что завтракало. За столом в разобранном виде сидит Семен. Он пьет чай
со сгущенным молоком и круассаном.
Максимовский двумя пальцами взял из тарелки рогалик, откусил и
осторожно пожевал.
-- Что это такое?
-- Круассан, -- ответил Семен с набитым ртом.
-- Зачем ты, Сеня, выпендриваешься? Может, ты бутерброды не любишь
отечественные, например, с "Пошехонским" сыром или "Докторской" колбасой?
-- Почему, люблю.
-- Так, с этим разобрались, -- не унимается Максимовский. -- Отлично,
идем дальше, А почему на тебе надеты девчачьи трусы?
Трусы действительно немного того -- микроскопический лоскуток на
жиденьких веревочках частично закрывает гениталии, и кругом -- сплошная
волосня. В старину такие трусы назывались "бикини", и носили их только
женщины легкого поведения. Правда, надо отдать им должное, волосню и
гениталии на показ они не выставляли.
На белом фоне синими нитками на трусах прописью вышито: "СЕМЕН".
-- А что? Сейчас так модно. Я их, кстати, выписал по каталогу.
-- Да ты стиляга, Семен. Забавно, я не знал. Два желтеньких бантика,
сумочка для разных мелочей и босоножки здесь были бы очень к месту. А ну
снимай эту дрянь немедленно! Майя! Ты там где застряла?!
Примчалась Майя с младшей дочерью на руках. Перепачканная соплями и
конфетами девочка сразу потянулась к Максимовскому, но он ее отстранил.
-- Майя, ты, что ли, дала ему свои трусы поносить? -- сурово спросил
он.
Майя ловким тренированным движением перекинула дочь на другую руку и
освободившейся рукой показала наверх. Там, на бельевой веревке, перетянутой
между шкафов, сушатся несколько ползунков и два огромных паруса. При более
детальном и внимательном изучении паруса оказались обычными женскими
трусами. Или необычными. Кому как больше нравится. Посвятив обсуждению этого
животрепещущего вопроса следующие десять минут, мы пришли к заключению, что
трусы слишком велики и заслуживают самой жестокой критики.
-- Матерь Божья! Это же уму непостижимо!
-- Максимовский, не заставляй меня краснеть, -- ущипнула его Майя. --
Давайте переменим тему, господа. Покушайте лучше блинчиков с мясом.
-- Майя, отстань, у нас тут такие дела завертелись, а ты пристаешь со
своими блинами.
Максимовскому позволяется все в этом доме, даже материться в
присутствии Майи и ее детей. Мне -- никогда.
-- Ой, мальчики, какие-то вы чудные, -- сказала Майя извиняющимся
тоном. -- А я все равно заверну вам на дорогу, вдруг пригодятся.
-- Наверное, пригодятся, если ты в них мышьяка вместо мяса напихаешь.
Постой, на какую дорогу? Что я опять пропустил?
Я тоже ни черта не понял. Пятнадцать минут назад, когда мы позвонили
Семену, казалось, что вопрос уже решен. Сеня обещал выделить столько
средств, сколько будет необходимо. 21 000 $? Пустяки. До обеда? Нет
вопросов. Фридман в опасности? Спасем. В лепешку расшибемся, а Фридмана в
беде не бросим. Всех шапками закидаем!
-- Где деньги, идиот?
-- Денег нет.
-- ???
Как всегда, по местам все расставила премудрая Майя. Она рассказала
подробную и довольно эмоциональную историю о том, как плохо у Семена
последнее время шли дела на работе...
-- А Ваню убьют, как вы думаете?
-- Обязательно убьют, -- подтвердил Максимовский.
...Чтобы хоть немного поправить положение, решили избавиться от Сениной
кибитки...
"Jaguar XJ-12 6.0, V 12, 99 г. в., нашпигованный всякой всячиной,
белый, в салоне дерево, белая кожа, все остальное тоже правильное,
ориентировочная стоимость 100 000 $".
-- ...а в милицию нельзя?
-- Нельзя.
-- А почему?
-- По кочану. Потому, что милиция первая его убьет.
-- Батюшки, а за что?
-- За все.
...На автомобиль уже давным-давно положил глаз один клиент --
латифундист, рабовладелец и просто хороший старикан из Подмосковья. Дело
остается за малым: отвезти ему машину, взять деньги и вернуться обратно.
Конечно, желательно целыми и невредимыми, а по возможности даже живыми.
-- Ну и денек. -- Максимовский по-хозяйски налил себе и мне крепкого
чаю. -- Да, Семен, с тобой не соскучишься. Кажется, сегодня нас ждет
настоящее приключение. Что ж, одевайся, сладкоежка. Майя, дружок, сооруди-ка
нам банкетик на две персоны и червячка заморить.
-- Может, не надо?
-- Надо. Для поднятия боевого духа.
-- Мне тоже, -- сказал Семен, но, получив подзатыльник от жены, сразу
успокоился.
-- Вам покрепче или как?
-- Нам главное до обеда дотянуть.
Майя уверена, что Максимовский всегда все сделает правильно. На чем
основывается эта уверенность, до конца не ясно. Она принесла бутылку
клюквенной водки, наполнила до краев два стакана, вытерла подолом свежий
огурец, разломила пополам, протянула мне и Максимовскому со словами:
-- Мальчики, приглядывайте там за этим долбоебом.
Нет. Майя сказала не так. Она сказала "лоботрясом".
-- Не беспокойся, -- ответил Максимовский.
-- В натуре, -- добавил я. -- За базаром следи!
Пока мы с Максимовским хрустели огурцом и допивали клюкву, Майя
большими небрежными штрихами нарисовала приблизительный портрет нашего
контрагента.
МАХНО
Нестор Захарович Костромской -- закадычный приятель профессора
Комиссаржевского. Их знакомство приключилось на Нижнетагильской каторжной
пересылке в семьдесят четвертом году, куда профессор, тогда еще молодой
отважный аспирант, совершенно неожиданно угодил за нарушение валютного
законодательства. На полном пансионе у государства Нестор Костромской,
наоборот, оказался за изготовление и сбыт крепких спиртных напитков домашней
выработки.
В основу их долгосрочного взаимопонимания легли общие взгляды на
Социалистические! методы управления народным хозяйством, пренебрежительное
отношение государства к предпринимательской способности населения и
подавление частной инициативы граждан.
Долгими вьюжными ночами в ожидании этапа на Сахалин Нестор Костромской
и профессор Комиссаржевский посвящали друг друга в тонкости своих
противозаконных увлечений.
Самогоноварением Нестор занимался столько, сколько себя помнил.
Досконально изучив процесс брожения, он мог изготавливать спиртные напитки
из твердых, жидких и даже газообразных материалов. Кстати, клюквенная водка,
которую мы с таким удовольствием хлещем, приготовлена по технологии самого
Нестора, разработанной и преподнесенной лично в дар профессору в
ознаменование десятилетия их исторической встречи на нарах пересыльной
тюрьмы.
За свою предпринимательскую деятельность Нестор по приговору народного
суда схлопотал три года с конфискацией имущества.
Однажды в дверь его скромной избушки негромко постучали. Нестор
распахнул дверь и увидел на крыльце пугливого участкового лейтенанта в
сопровождении двух добрых молодцев в штатском одеянии. Никаких двусмысленных
толкований относительно того, кто эти люди и какова причина их визита, у
него не возникло. Но спрятаться за дверью Нестор не успел. Визитеры раскрыли
и сунули ему под нос маленькие красненькие удостовереньица.
-- Вы нам, дедушка, сами покажете самогонный аппарат, или будем искать?
-- спросили они.
-- Искать? Кто ж вас в дом пустит?
-- А у нас, дедушка, есть ордер.
-- Орден? А ну, покаж. Интересно, за что таким козлам ордена раздают?
Товарищи в штатском переглянулись, пожали крепкими плечами и со
словами: "Хорош пиздеть" бесцеремонно втолкнули Нестора в избу.
-- А разве понятые не полагаются? -- застенчиво поинтересовался Нестор.
-- Полагаются, -- ответил один из товарищей и строго взглянул на
участкового. -- Товарищ младший лейтенант нам сейчас организует.
Пока товарищ младший лейтенант, высунув язык, по всей деревне гонялся
за понятыми, Нестор поломал в доме все сидячие места, начав с табуреток и
закончив лавкой, которая служила ему не только кроватью, но также и
обеденным столом. Сидеть теперь можно было только на полу, но на пол Нестор
"случайно" уронил бутыль с подсолнечным маслом...
Невозмутимые товарищи приблизительно до обеда терпели разнообразные
дедушкины выкрутасы, наконец, замучились, стукнули его головой об печку,
застегнули на запястьях наручники и увезли в районный следственный изолятор,
где уже на другой день он все осознал и чистосердечно раскаялся. Следователь
его раскаяние оформил и запротоколировал на восьмидесяти четырех страницах.
Скуратов, я не стану утомлять тебя подробностями уголовного
делопроизводства, ты сам прекрасно с ними знаком.
На суде Нестор, правда, отказался от большей части обвинений, а именно:
от организации покушения на Леонида Ильича Брежнева, сотрудничества с
турецкой разведкой в пользу иранской разведки, призывов к насильственному
свержению советского строя и пары-другой менее экстравагантных деяний,
заявив, что в камере у него было временное помутнение рассудка, а теперь он
с трудом может вспомнить хотя бы один из этих эпизодов. Прокурор настаивать
не стал, поэтому суд, ослепленный правительственными наградами подсудимого,
учел прошлые заслуги Нестора перед отечеством и влупил ему "трешник" только
за самогон.
С каторги Нестор вернулся в ультрамариновой нейлоновой рубашке,
загоревший, отдохнувший и помолодевший лет на пять-шесть. С собой он привез
здоровенного рыжего петуха по кличке Жизнь, для которого сразу же в глубине
двора принялся строить отдельный дом.
Когда с домом для Жизни было покончено, Нестор приступил к возведению
оборонительных заграждений. Вначале это был обыкновенный частокол из
вкопанных в землю по периметру участка бревен. Позднее Нестор заменил
частокол на настоящий кирпичный забор и пустил по нему электрический ток.
Спустя некоторое время односельчане стали слышать из-за забора странные
хлопки, по мнению знатоков, сильно напоминающие звуки выстрела из
гладкоствольного охотничьего ружья. Каждый Божий день ровно один хлопок
ровно в шесть часов утра. Это Нестор выводил петуха по имени Жизнь на задний
двор, ставил у забора и расстреливал.
В соответствии с процедурой, установленной самим Нестором, стрелять в
Жизнь полагалось только один раз в день. Заведенный распорядок петуху,
видимо, пришелся по душе, потому что очень скоро, не дожидаясь особого
приглашения, он повадился являться на расстрел самостоятельно.
Утром Нестор продирал глаза, выпивал стакан самогона, заряжал охотничью
двустволку одним-единственным патроном и выходил на двор, где у посеченной
дробью стены его уже ждал огненно-рыжий петух, напряженно роющий мощной
лапой землю под собой.
Нестор торжественно зачитывал петуху официальный текст приговора,
который заканчивался одинаковыми фатальными словами: "приговаривается к
смертной казни в виде расстрела моя жизнь. Приговор привести в исполнение
немедленно! Огонь!", прицеливался и нажимал на курок спускового механизма.
Всегда безошибочно определяя траекторию свинцового заряда, Жизнь
успевал за мгновение до выстрела увернуться и спастись. Он прыгал в сторону,
стремительно разворачивался, глядел Нестору прямо в глаза и с чувством
собственного достоинства уходил к себе в дом, где на женской половине с
тревожным похотливым нетерпением дожидались его возвращения двадцать две
возбужденные супруги и большое корыто с отборной пшеницей.
Со временем колхозники к звуку выстрела настолько привыкли, что
научились просыпаться по нему и топать на работу. Это было очень удобно, тем
более что, по странному совпадению, с тех пор как Нестор вернулся с отсидки,
в деревне перестали горланить все петухи до единого.
Так проходили дни, месяцы и годы.
Гром грянул, как и полагается, внезапно.
Аккурат во время уборочной страды, когда на счету у колхозников
буквально каждая минута, случилось страшное -- несчастных земледельцев никто
не разбудил. Последствия этого были катастрофическими и едва не привели к
развалу всего хозяйства.
Во дворах рычали недоеные коровы, в избах рыдали некормленные младенцы.
Полусонные, злые мужики бегали в исподнем между тракторов, посылая на голову
Нестора витиеватые проклятья. Но самое веселье было впереди и началось,
когда загорелся клуб и пристроенный к нему совсем некстати склад
горюче-смазочных материалов.
Совместными усилиями возгорание к полудню удалось ликвидировать, но
драгоценное время было упущено. Сразу после обеда на колхозные поля
обрушился катаклизм.
Ровно в 12 часов 44 минуты 15 секунд местного времени весь урожай
спаржи, ананасов или арбузов (никто точно не знает, что эти темные крестьяне
на своих наделах выращивают) был загублен на корню градом. Сразу следом за
этим ударил сорокаградусный мороз, который, немного погодя, сменился
проливным дождем и в конце концов закончился самым настоящим торнадо. Все
это буйство природы сопровождалось ураганным ветром и обильными снегопадами.
Таких чудес не видали даже старожилы. Колхозники искренне не понимали, за
что на их плечи легли настолько тяжелые испытания.
Вечером того же дня все мужское население деревни, способное стоять на
ногах без подпорок, собралось на поляне у Несторовских ворот. Вызвали
хозяина на улицу, прочитали ему политинформацию и потребовали, наконец,
объяснений.
-- Захарыч, -- сказали мужики, -- ты че? Ты это, уебитвоюмать! Ты
давай. Бля. И ваще. Мы это. Тут. Хватит на хуй. Уже. Ну?
После того как высказались наиболее эмоциональные мастера
художественного слова, вперед выступил председатель сельсовета и, важно
шевеля усами, сказал:
-- Ты нас очень подвел, Нестор. Это никуда не годится. Что ты хотел нам
доказать? Взгляни на нас, взгляни на эти ужасные разрушения. Мужики верно
говорят. Зачем ты так? Или мы? Или я? Вот они. В общем, ты. Ты знаешь, что
делать.
-- Не знаю, -- честно признался Нестор.
-- Ебаныйврот! Мне уже звонили из райкома партии. У нас отнимут
переходящее красное знамя. Это позор по всем показателям. Твое поведение,
Нестор, лично я расцениваю как персонифицированное зло. Еще не знаю, что об
этой провокации скажут товарищи наверху, но, думаю, проходить будет как
контрреволюция. Но это мы не будем афишировать. Завтра наш любимый сельсовет
подарит тебе нового петуха. Так что оправдай доверие! Ура, товарищи!
-- Хорошо, -- согласился Нестор, -- и похороны за счет колхоза.
-- Какие похороны? -- не въехал председатель. -- У тебя кто-то умер?
-- Жизнь, -- сухо и коротко ответил Нестор.
Жизнь похоронили на склоне живописного холма между колхозным амбаром и
старой водокачкой.
Председатель обещал организовать лафет, почетный караул и пригласить
расширенный состав оркестра из городской филармонии, но не было ни того, ни
другого, ни третьего. Вместо оркестра на холме тоскливо стонала одинокая
гармошка, терзаемая неумелыми руками вечно упитого вусмерть механизатора
второго звена Чередниченко.
Стоя над гробом, Нестор обвел скорбным взглядом притихших односельчан и
произнес негромкие, но глубокомысленные слова.
-- Удивительно устроение мира! -- сказал он. -- Здесь, в этой пустой
холодной яме мы и похороним Жизнь. Ибо сказано: против природы не попрешь.
Но жизнь никуда не делась от нас. Она есть. Вот она среди вас. С одной
стороны -- это нонсенс, а с другой -- может, даже парадокс. Чудны дела твои,
Господи!
До сих пор никто не может с уверенностью сказать: умер петух
естественной биологической смертью или пал от руки Нестора.
После такой наглядной демонстрации своего могущества Нестор приобрел
статус самого авторитетного и уважаемого человека в деревне. Если раньше
бедные крестьяне только подозревали его в связях с нечистой силой, то теперь
они наверняка были уверены в том, что душа Нестора находится в ломбарде у
самого черта.
Поскольку деревенскую церковь взорвали динамитом еще в двадцать
четвертом году, а родная партия защиты от грядущих напастей совсем не
гарантировала, практичные крестьяне постепенно усвоили мысль, что
покровительство Нестора и стихий, которыми он, без сомнения, повелевает, --
самая надежная страховка от неприятностей.
Нестор по-прежнему одиноко жил в своей неприступной крепости на краю
деревни, но теперь колхозники не обходили его дом стороной, как это бывало
прежде. Вместо сгоревшего дотла клуба дом Нестора постепенно сделался очагом
культурно-общественной жизни деревни и центром притяжения для духовно
неприкаянных односельчан.
Мужики ходили к нему вправлять вывихнутые в драках суставы, дети
вытаскивать занозы, а старухи вставлять зубные протезы. Ни одна баба не
хотела рожать ребенка, пока рядом не было Нестора. То же и с коровами, и со
всеми остальными тварями.
Без его благословения мужики не начинали сенокос, не закладывали новый
дом, не назначали свадьбу любимых чад, а уж о покупке мотоцикла речи не
могло идти без потребления огненной воды и ритуального мордобития на веранде
у Нестора.
Сведения об этом скоро докатились до партийного руководства района.
Сама мысль о том, что какой-то полуграмотный беспартийный выскочка сам себя
назначил атаманом и, находясь всего в трех верстах от Советской! Власти!
взял на себя наглость обслуживать духовные потребности Советских!
хлеборобов, партийному руководству была неприятна.
Руководство поступило как порядочное. Честно и не один раз оно
предупредило Нестора о возможных и неотвратимых последствиях его
идеологической работы. Но корм, как говорят в народе, в коня не пошел.
Народу большевистские премудрости были не по душе. Народ боялся Нестора, его
гнева и чего-то еще такого мистического больше, чем партийного руководства.
Тогда партийное руководство рассудило так. Если сам человек не в
состоянии понять, что работа с народонаселением -- дело тонкое, кропотливое
и находится в исключительной компетенции государства, значит, его надо как
следует поправить.
Надо так надо. Специалисты по внутренним делам в спешном порядке
Нестора поправили и снова командировали в исправительно-оздоровительную
экспедицию на лесоповал.
Нестор все понимал и на государство не сердился, а к злоключениям своим
относился философски, даже немного с иронией. За это государство поощрило
его амнистией и ровно через год и два месяца отпустило на свободу.
На свободе Нестор нашел свое хозяйство разрушенным, а дом
разграбленным.
Он стоял на развалинах дома, беззвучно шевелил обветренными губами и
силился не думать о том, какими, в сущности, скотами являются люди и что
теперь, на старости лет, все придется начинать сначала. Жизнь снова умыла
его, только на этот раз что-то в нем надломилось.
Нестор пешком через лес прошагал семь километров до железной дороги,
запрыгнул на ходу в товарный состав и со справкой об освобождении вместо
гражданского паспорта укатил до следующего лета в кругосветный вояж.
Кругосветное путешествие Нестора, состоявшееся по большей части на
Черноморском побережье Кавказа и в Минеральных Водах, закончилось в родной
Константиновке.
Колхоз сделался совхозом и получил от государства кредиты на
строительство беспрецедентного свинарника. Председатель сельсовета стал
директором совхоза, а Нестор -- вахтером у западных ворот испытательного
полигона.
"Ты пойми, -- внушал новоиспеченный директор Нестору, -- вахтер по
штатному расписанию не полагается вовсе. Помнят еще в райцентре твои
художества, к деревне на пушечный выстрел велели не подпускать как
неблагонадежного. А я просил за тебя. Мужики всей ордой просили. Побудешь
месяцев шесть вахтером, а потом на пенсию тебя проводим чин-чинарем, и живи
себе спокойно. Ты просто сиди у ворот и книжки читай. Авось утрамбуется
как-нибудь само. А?"
"Хуй на! Утрамбуется, -- сомневался Нестор, -- как же. У вас и человек
утрамбуется за пять минут".
Выдали ему валенки сорок девятого размера, плащ-палатку и трофейный
американский противогаз в качестве спецодежды, а вместо оружия -- списанную
ракетницу и пластмассовую свистульку. И сидел он на скамейке у западных
ворот, и вдумчиво читал "Преступление и наказание" да "Братьев Карамазовых",
взятых в библиотеке под расписку, потому что жить в родной деревне ему
хотелось, а без должности было нельзя.
А мимо несла свои бесшумные потоки река времени. На правом ее берегу со
свистком на шее сидел скучный и начитанный Нестор, на левом -- суетилось все
остальное человечество.
Случилось так, что отбросил копыта один Генеральный Секретарь ЦК КПСС,
за ним еще один, и еще. Поводья управления народным хозяйством родины упали
в руки человека доброго, совестливого, но легонько пришибленного
диалектическим материализмом и со слабым пониманием экономических законов.
И тогда случился большой барабум.
Случился сухой закон.
Случились тоска и томление народа.
И даже прожектор перестройки случился.
А потом вообще пришел Ельцин и все это дело разогнал к такой-то матери.
Но это было потом.
А пока.
А пока рафинированные горожане давили друг дружку в очередях за сахаром
и пили в подворотнях ацетон, жизнь в совхозе шла своим чередом. Нестор
уволился из ВОХРы, заново отстроил дом, купил себе нового петуха и принялся
за старое -- гнать самогон, лечить односельчан да шмалять на рассвете по
петуху из охотничьей двустволки.
Опухшие малоподвижные крестьяне занимались исключительно собственным
здоровьем. С раннего утра до поздней ночи они, не просыхая ни на минуту,
пили самогон и совсем перестали обращать внимание на свиней, кроме тех
редких случаев, когда иссякала закуска.
Чем-то вечно недовольные племенные свиньи, сбиваясь в стаи, бродили
кругами по лугам и редколесью в поисках пропитания, то и дело оглашая воздух
раскатистым жалобным рыком.
В результате такого изнурительного "естественного" отбора смертью
храбрых пало два десятка в сущности бессмертных свиней.
Партийное руководство района сдержанно, без лишней помпы, благодарило
бывшего председателя сельсовета за вклад в развитие агропромышленного
комплекса, за дружбу между народами и за всякую прочую дребедень, вручало
ему роскошную грамоту, путевку в номенклатурный санаторий и... от всей души
отпускало на все четыре стороны. Но потрясенный председатель никуда не
поехал, а заперся дома в чулане, поставил перед собой грамоту, долго и
внимательно ее изучал, а потом основательно запил. Через три месяца он умер
от ипохондрии и цирроза.
На смену ему прислали молодого и невероятно талантливого комсомольского
организатора из райцентра, который, мгновенно освоившись в должности
директора, начал энергично и беспардонно воровать породистых, но всегда
печальных свиней. Почему вот так вот энергично и беспардонно, спросит
кто-то? Да потому что ускорение, потому что новая экономическая политика,
мать ее так.
Но лиха беда -- начало. Новая экономическая политика закончилась,
началась приватизация -- эпоха самоотверженных добровольцев, эра решительных
деяний и пора предпринимательской самодеятельности. В общем, поголовье
редчайшей породы племенных свиней оказалось на грани полного исчезновения.
В один из погожих дней директор плотно позавтракал остатками молочного
поросенка, уселся в служебный автомобиль и, подняв облако пыли, поехал в
город по делам. В городе он пообщался с нужными людьми, надавил на
правильные педали, справил кое-какие бумаги, а когда вернулся обратно,
крестьяне с удовольствием узнали, что отныне они не обыкновенные сельские
алкоголики, а самые настоящие частные собственники, держатели акций и в
некотором смысле даже рантье. Ну, разумеется, все свои акции они передали в
доверительное управление бывшему директору, а ныне, в соответствии с
уставными документами, председателю акционерного общества закрытого типа
"Племсовхоз Константиново". В едином, так сказать, порыве передали. Ну, типа
чтобы он распорядился ими по уму.
С практической стороны для крестьян это означало что? Что больше не
надо до седьмого пота горбатиться на постороннее государство. Краем уха они
слышали, что собственник -- это вообще такой человек, которому и делать
ничего не надо. Разве только раз в году явиться на общее собрание и получить
свою долю прибыли.
Аттракцион неслыханной щедрости. Это было даже лучше, чем коммунизм.
Это все равно как золотой дождь. Как поллюция или даже революция. Рай на
земле. Сон наяву. Беда только в том, что длился он одно мгновение.
Председатель, продав последнюю свинью, уехал на постоянное место
жительства в Филадельфию вместе с молодой женой и полными карманами денег.
И опять пришел к Нестору весь деревенский истеблишмент, постучался,
потом долго кряхтел у ворот, собираясь с мыслями, а перед тем как уходить,
не удержался и сказал:
-- Захарыч, мы тут это. Тут у нас. Такое положение вещей. Е-мое.
Словом, сильно заебало. Как бы все мы. Ну и тоже. Сомнения. Понимать ведь
нужно. Что да как. А ты. Ты вон чего. А мы нет. Нам многова знать не
полагается. Так что давай. Командуй теперь ты.
-- И что вы говорите? -- ответил Нестор истеблишменту. -- Что бы вы без
меня делали?
-- Ты это! Ты давай, елки-палки, не выебывайся.
-- Ладно, уговорили. Идите по домам и ждите, а мне надо подумать, --
сказал и величественно удалился.
-- Что ж, надо так надо. Бля! Только думай быстрее. У нас трубы горят.
Вскоре после этого в деревне появились гости с юга. За какие-нибудь две
недели на пустующем свинарнике горячие парни наладили и запустили в
производство две линии "Распутинской" водки и линию молдавского вина.
Каждое утро четыре крытых грузовика увозили в направлении Москвы партию
пойла и каждый вечер возвращались обратно пустыми. Нестор, безо всяких
угрызений совести присвоивший себе деньги за аренду свинарника за год
вперед, все их перемещения аккуратно заносил в бухгалтерскую книгу и что-то
подсчитывал. У него зрел план...
И вот однажды на свиноферму, как снег на голову, свалились борцы с
экономической преступностью из областного управления, и все как один -- в
масках и с автоматами. Первопроходцев большого и успешного начинания они
повязали и увезли перевоспитывать к себе, а оборудование впопыхах "забыли".
Не пропадать же такому добру.
Нестор собрал мужиков на свинарнике, дал им немного денег в виде
аванса, объяснил каждому, что нужно делать, и работа опять закипела.
Кипела она ровно два дня. Пока Нестор переналаживал и переоснащал
оборудование, помощников было хоть отбавляй. Но как только первая капля
зелья показалась из змеевика, все кипение сошло на нет. К середине третьего
дня все занятые на производстве мужики ушли в такую глубокую нирвану, что
Марианская впадина по сравнению с ней показалась бы мелкой канавой.
Работники, нанятые со стороны, спивались еще быстрее, и Махно
понадобилось немало времени, прежде чем запустить конвейер на полную
мощность.
Все изменилось в одночасье, когда в деревню прибыли первые "сыновья"
Нестора из Воркуты, Магадана или чего-то такого же, не менее одиозного.
Сразу появилась дисциплина, строгий учет и контроль за качеством выпускаемой
продукции. Дело сдвинулось с мертвой точки и вскоре начало приносить свои
плоды.
Праздник жизни омрачали только родственники незадачливых цеховиков,
наезжавшие раза два, забрать оборудование. И оба раза несолоно хлебавших
детей гор увозили на допрос люди в масках, только теперь уже из управления
по борьбе с организованной преступностью. О чем их допрашивали и как --
тайна за семью печатями, но скоро материальные претензии со стороны кого бы
то ни было прекратились и...
Пошло-поехало!
С тех пор всем было счастье.
Начальнику УБЭП достроили дом, начальнику УБОП купили новый
полноприводной автомобиль для поездок на рыбалку, а начальнику комитета
содействия малому и среднему предпринимательству отгрохали серебряную
свадьбу, да такую, что земля ходила ходуном.
По непроверенным данным, губернатор лично приезжал хвалить
инициативного старика и теперь летает по области на новеньком вертолете.
Хотя могу поклясться чем угодно -- это всего лишь совпадение.
Мужики сутки напролет паслись вокруг свинарника, деловито выражая
озабоченность перспективами расширения производства и освоения новых рынков
сбыта. Где они нахватались таких слов, Нестор не вникал, но милая сердцу
крестьянина тарабарщина односельчан отвлекала от работы и собственных
размышлений, потому что сам Нестор только об освоении новых рынков сбыта и
думал.
Часть II
МАНЕВРЫ
Картина восьмая
Московское время 11 часов 30 минут (520 ч. 330 м. 12404 с.). Кабинет
министра внутренних дел. Тихо. Идет совещание. Кругом -- начальники
управлений, не ниже генерал-лейтенанта. Глядит на них Решайло и диву дается:
этот делает не то, этот не так, этот не слушает приказов, этому надо по сто
раз повторять. Как эти ублюдки умудрились не то что дослужиться до
генеральских погон, а вообще дожить до своих лет?
"Присвоить, что ли, Худабердыеву полковника?" -- думает министр, а в
это время противно звонит секретный телефон. Решайло снимает трубку и со
знанием дела говорит в нее: "Алле".
Жена Бухайлы (с места в карьер):
-- Володя, когда у меня будет приличная машина, как у всех остальных
людей?!
Решайло:
-- Это ты. Ты уже проснулась?
Жена:
-- Ты мне зубы не заговаривай!
Решайло (прикасаясь к виску):
-- Не сейчас, у меня совещание.
Жена:
-- Нет сейчас. Сейчас! Дома тебя не видать, а на работу как не
позвонишь, вечно совещания. Чего вы там совещаетесь? И главное, с кем? Я все
поняла! Ты завел любовницу! Отвечай! Вова, ты завел себе любовницу? Я ее
знаю? Я ее порву...
Решайло:
-- Что ты городишь?
Жена:
-- Не порву, так поцарапаю. Ты гляди, допрыгаешься. Ты видел, что со
Скуратовым сделали? Такую карьеру коту под хвост. Они и до тебя доберутся...
Решайло:
-- Хорошо, хорошо, какую ты хочешь машину?
Жена:
-- Я тебе уже говорила.
Решайло:
-- Я не помню.
Жена:
-- Конечно, где тебе помнить о такой ерунде, ты никогда меня не
слушаешь. Я ведь всего лишь твоя жена!
Решайло:
-- Помилуй, у тебя семь пятниц на неделе, разве я могу упомнить все,
что ты просишь.
Жена:
-- Тебе плевать на жену! Тебе плевать на жену?! Скажи, я даже не
обижусь, я ко всему привыкшая. Признайся, наконец, что никого на свете ты не
любишь. Только себя одного. Ты ведь ждешь, небось, не дождешься, когда со
мной что-нибудь случится. А ты не жди, ты возьми и сам организуй. У тебя вон
какая работа интересная.
Решайло:
-- Какая муха тебя укусила? Давай вернемся к этому разговору потом, я
занят.
Жена:
-- Когда потом? Когда потом? Опять потом. Вова, ты меня не зли и не
бросай трубку. Я ведь сейчас соберусь и сама к тебе приеду. Ты будешь иметь
бледный вид!
Решайло (у которого и без того вид бледный):
-- Хорошо, давай сделаем так: ты диктуй, а я буду записывать.
Жена:
-- Что ты там буровишь? Вова, ты пьян?
Решайло:
- Нет, с чего ты взяла?
Жена:
-- Я тебя знаю. Гляди, а то враз приеду. Заодно на любовницу твою
взгляну. Она молодая? Конечно молодая, могла бы и не спрашивать...
Решайло (а желваки так и ползают по морде):
-- Диктуй, я записываю. Какая, какая?!
Жена:
-- Вова, почему ты замолчал?
Решайло:
-- Ты же знаешь, какая у меня зарплата.
Жена:
-- Не муми. Ты что меня, за дурочку держишь? В этой стране каждая
собака знает, какая у тебя зарплата. При чем здесь зарплата, я тебя
спрашиваю?
Решайло:
-- Какой цвет? Все записал. Целую.
Жена (мягче):
-- Володя? Вова, мама из деревни прислала горилки настоящей для тебя и
сала. А я тебе борщ наварю с вермишелью, как ты любишь. Мур-мур-мур, мой
Кузя. Вова, я сказала мур-мур-мур!
Решайло (тихо):
-- Мур-мур-мур.
Жена:
-- Не слышу! Я кому сказала мур-мур-мур?!
Решайло (громче):
-- Мур-мур-мур!
Жена:
-- Вот теперь целую. Крепко.
Решайло кладет трубку и с ненавистью смотрит поверх генералов. Генералы
опытные, проверенные кадры, с большим стажем уважения к командирам, делают
вид, будто ничего не слышали.
Министр зовет адъютанта, протягивает ему листок. Есть в Москве такая
машина? Сейчас уточним, товарищ генерал. Есть!!! Представьте себе, есть!!!
Одна-одинешенька на всю Москву. Но. Находится в частном владении. Как
написано: белый "Ягуар". Будем оформлять?
Решайло:
-- Найдите мне владельца. Отправьте пару человек к нему домой, на
работу, если нужно, объявить "Перехват" по всему городу. Из-под земли
достаньте. Все.
Худабердыев щелкает каблуками и растворяется в воздухе.
Дорога пошла в гору, затем опять покатилась под уклон, и за вторым или
третьим поворотом показался ровный край деревни.
Село скорее напоминало стоянку Золотой Орды на привале, чем ту
патриархальную деревеньку, с которой я знаком по русским народным сказкам.
Всюду, куда падал взгляд, была грязь. Грязь была на снегу, на крышах и окнах
домов. Грязь была во дворах и за их пределами. Грязь торчала из щелей и
почти витала в воздухе. Грязь была везде и повсеместно. Но больше всего
грязи было на вершине холма с южной стороны деревни. Там ее было просто
завались. Что творилось за холмом, страшно даже представить.
-- Бьюсь об заклад, -- пришел к заключению Максимовский. -- что они не
только водку самопальную делают. Здесь, брат, дела посерьезнее. Может быть,
даже нефть.
Мы проехали деревню насквозь и уткнулись в стену колючей проволоки. За
стеной, как по мановению волшебной палочки, грязь закончилась.
-- Тут есть над чем поработать ученым, -- сделал вывод Максимовский.
Вправо уходила только что вычищенная от снега дорога. Мы поехали прямо
по ней, пока она не вывела нас к стенам монолитного железобетонного
ограждения, раза в два выше человеческого роста.
На полстены чьей-то уверенной рукой было написано:
IN PATRIA NATUS NON EST PROPHETA VOCATUS
И ниже еще одна, не менее таинственная, надпись:
ОСТОРОЖНО! ЯДОВИТЫЙ ПЕТУХ!
-- Это здесь. -- Максимовский остановил машину у ворот и посигналил. --
Смотри, сейчас появятся деревенские девки в пестрых сарафанах с хлебом и
солью.
-- Какие, в жопу, девки? -- усомнился я. -- По-моему, у них сейчас
посевная в самом разгаре, и все девки в поле.
-- Что же они, по-твоему, сеют?
-- Известно, что -- озимые.
-- Отчего ты не агроном?
Так, слово за слово, безвозвратно сгинули еще десять минут жизни, а
девок в пестрых сарафанах не было видно даже на горизонте. Максимовский
погудел еще раз. Наконец ворота раздвинулись, но не широко, а ровно
настолько, чтобы в проем мог протиснуться только один человек. Сначала
показалась голова, потом и все остальные принадлежности.
-- Красные верблюды идут на восток! -- бодро выкрикнул Максимовский
какой-то старый пароль. -- Я тебя сразу узнал. Ты Махно?
Человек выплюнул на снег зубочистку.
-- А в чем, собственно, дело?
-- Я первый спросил, -- помахал ему пальцем Максимовский.
Если этот расфуфыренный чудак и есть тот самый Дон Корлеоне, о котором
с такой страстью и таким воодушевлением говорила Майя, то я, в худшем
случае, принц Уэльский. По моему глубокому убеждению такие авторитетные и
влиятельные люди, как Нестор, должны выглядеть несколько иначе.
Я думал, сейчас приедем, нас встретит получеловек-полубог в
забрызганном кровью фартуке. Ноги у него как сваи, а вместо рук -- кувалды,
и в правой его руке -- громы и молнии, а в левой -- трезубец самого
Посейдона. Его глаза как окна. Рот словно пещера. Каждый его выдох вызывает
отливы в мировом океане, а каждый поворот головы или наклон туловища --
гравитационные бури. Голос гремит, как Иерихонская труба, а когда он откроет
рот, чтобы заговорить с нами, мы от страха навалим в штаны и потеряем
ориентацию в пространстве.
Ничего подобного. Махно был невысокого роста и среднего телосложения.
Из расстегнутой до пупа рубахи торчал куст белых волос, а на мозолистом
потемневшем от времени кулаке сверкал огромный рубин. Пердимонокль,
сафьяновые сапоги, расшитые стеклярусом, и кривая турецкая сабля на боку
окончательно рассеивали предыдущий образ, но ничего нового о своем
обладателе не говорили. Казалось, что старик, как две капли воды похожий на
спившегося опереточного флибустьера, просто выскочил за пределы съемочной
площадки прямо в гриме и, переговорив с нами, незамедлительно вернется
обратно.
Мы с Максимовским изучали разодетого по последней деревенской моде
старика, а он изучал нас. Вставив в зубы свежую зубочистку, он спокойно снял
пердимонокль, сощурился и принялся сверлить глазами по очереди то меня, то
Максимовского. На меня его взгляд никак не подействовал, думаю, что на
Максимовского и подавно.
-- Может, хватит меня гипнотизировать? -- Максимовский повысил голос.
-- Язык, что ли, проглотил? Я тебя последний раз спрашиваю: ты Нестор
Костромской или нет, и на хера у тебя во всю стену по латыни написано "Нет
пророка в своем отечестве"? Ты что, пророк?
-- Дальше-то что? -- эхом отозвался дед.
Я совсем забыл, что Максимовский учился латыни в своем медицинском
институте. Дискуссия тем временем продолжалась.
-- Блядь, заманал ты меня, огрызок старый. Семен у тебя?
-- У меня, -- совершенно невозмутимо подтвердил дед, после чего сразу
же оглушительно пернул, вспугнув стаю ворон на дереве.
-- Тогда принимай гостей. -- Максимовский взял пальто, подошел к
старику и, отодвинув его в сторону, полез через ворота во двор. -- Блин,
дед, а ты мутный...
-- Это ты мутный. Почем я знаю, кто вы такие.
Нестор покрутил пальцем у виска и вопросительно кивнул. Я ответил тем
же.
-- ...Ни хера ты не хлебосольный...
Старик нырнул за Максимовским, следом за ним во двор вошел я.
-- ...Кто так гостей встречает?
Мы поднялись на крыльцо и зашли в дом. Снаружи ничего примечательного,
дом как дом. Сейчас вокруг Москвы таких домов много понатыкано. Подумаешь,
колоннада из мрамора в дорическом стиле. Что я, мрамора никогда не видел? А
вот внутри. Боюсь, что Фридман на фоне деда выглядит очень бледно со своим
антиквариатом. Всюду шик, блеск и позолота.
В глубине большой комнаты с готическим сводом, окнами до самого пола и
камином размером с футбольные ворота, я разглядел Семена с пирогом в руке.
-- Кого я вижу! -- вскинул руки Максимовский. -- Семен, дружище, ты ли
это?! Вот так встреча! -- Он сложил ладони трубочкой и склонился над
Нестором. -- Пациент, этого человека я знаю, гоните его в шею, пока он все
тут не пожрал.
-- Где вас черти носят? -- Сколько я помню Семена, он всегда что-то
жует, при этом не поправился ни на грамм и только немного подрос.
-- Семен, ты здесь пироги трескаешь, а мы тебя, между прочим, везде
ищем!
-- Спокойно, я сейчас все объясню... познакомьтесь, Нестор Захарович,
это -- мои друзья...
-- Это и так видно, что друзья. -- Нестор, кажется, успокоился. Он
вразвалочку обогнул стол, уселся, стукнув саблей об пол и спросил: -- А вы
кто будете, студенты или нет?
-- Мы хуже, -- внес ясность Максимовский, -- мы престидижитаторы!
-- Престижитаторы? Был у нас один престижитатор. По фамилии Шухерман. С
высшим экономическим образованием! Я, говорит, рулить желаю денежными
потоками. На макроэкономическом, говорит, уровне. Так я его на тракторе без
руля прокатил по оврагу. С тех пор его и не видели.
-- Престидижитатор, -- вразумил невежественного старика Максимовский,
-- это вроде как выездная торговля. Продаем товары первой необходимости в
полевых условиях...
-- Это коммивояжер, -- поправил я.
-- Как?
-- Коммивояжер продает товары. Престидижитатор -- это из другой оперы.
-- Коммивояжеры, престидижитаторы, все это сейчас не важно! Мы продаем
редкие автомобили, Нестор Захарович. Хотите "Ягуар"?
-- Хочу, -- просто и без лишнего кокетства признался Нестор Захарович.
-- Тогда милости просим к столу. -- Максимовский накинул пальто на
высокую спинку стула, стул передвинул ближе к камину, а сам тоже сел за стол
напротив хозяина. -- Где наши бокалы?
Нестор принес четыре хрустальных стакана и поставил на скатерть в
шахматном порядке.
-- Что пить будем: коньяк, виски или, может, водочку?
-- Наливай что хочешь, только всем из одной бутылки.
Нестор ухмыльнулся.
-- Тогда виски. -- Он вынул из шкафа две бутылки "Белой лошади",
зачем-то встряхнул и обе протянул Максимовскому. -- Выбирай.
-- Вот эту.
-- Если вам все равно, -- сказал Семен, -- я бы выпил шампанского.
Нашлось в доме и шампанское.
-- Ну, -- отогнул мизинец Нестор, когда стаканы, наконец, наполнились,
-- как говорится, "абузус нон толлит узум", что в переводе означает:
злоупотребление не исключает правильного употребления. За новые впечатления
и взаимопонимание.
-- С наступающим, -- добавил Максимовский.
Никакой специальной закуски не потребовалось. На столе и так было все,
что нужно: пироги с грибами и капустой, три вида варенья, сортов пять сыра,
моченые яблоки, буженина, лоханка красной икры, соленые опята, птичье молоко
и остальное по мелочи.
-- Коммивояжеры, говорите? -- вытерся рукавом Нестор, покончив со
вторым стаканом. -- Продавцы "Ягуаров"? А большой нынче спрос на "Ягуары"?
-- На "Ягуары" всегда хороший спрос. Другое дело, что не у всех есть
деньги.
-- Не в деньгах счастье, -- тонко заметил старик.
-- Вот именно. Давай, дед, гони бабки, извините за каламбур, а я тебе
пока выпишу ордер на заселение автомобиля.
-- Придется ждать до вечера, -- Нестор сунул в рот полную ложку икры,
-- когда дети вернутся. Сейчас детей нет -- все в городе на работе. Вечером
соберутся, привезут деньги.
-- Нет, нам до вечера нельзя. Нам сейчас надо. Наливай.
-- А сейчас -- никак. Совсем другое дело вечером, когда дети приедут.
-- За Царя! А дети вдруг не приедут? -- встревожился Максимовский.
-- Приедут, куда они денутся.
-- Но вечером?
-- Вечером.
-- В таком случае, пациент, я вас больше не задерживаю. -- Максимовский
встал. -- Увидимся в следующей жизни.
-- А на посошок?
-- Наливай!
-- Что за гость пошел неусидчивый? -- Старик разлил по стаканам виски.
-- Куда вы все торопитесь? Я вот за это Москву и не люблю: у вас в Москве
все такие...
-- Давайте, пациент, не будем отклоняться от темы.
-- Я же говорю, дети с работы вернутся, принесут деньги, -- Нестор уже
запьянел, язык его развязался. -- Каждый день одно и то же. Не было случая,
чтоб не приносили. Тащут и тащут. И ведь помногу тащут, сорванцы.
Накатили.
-- А кем ваши сорванцы работают, дедушка? -- спросил я.
-- А кто их разберет? Чего-то там по коммерческой части, за одно и
деньги заколачивают. Престижитаторы, вроде вас.
-- А как они выглядят?
-- Дык, все по-разному, у меня же их шесть штук.
В комнату, скрипя половицами, ввалился громадный петух, кашлянул и
остановился в дверях.
-- Здоровый, лось! -- У Максимовского отвисла челюсть.
Петух скорее напоминал разъяренного быка. Он встряхнул мясистым
гребнем, склонил голову набок и исподлобья оглядел всю нашу компанию, не
удостоив внимания только хозяина.
-- Сидеть, Армагеддон! -- одернул рьяного петуха Нестор, -- место. Ты
же видишь, все свои.
Петух снова кашлянул, сделал два шага назад и посмотрел на хозяина с
недоверием.
-- Я два раза не повторяю. -- Нестор подался вперед.
Петух отступил еще на полшага.
Дед и петух были чем-то похожи. Я пригляделся повнимательнее. Тот же
орлиный профиль, та же грудь колесом, те же повадки. Мне почему-то
вспомнилась собака Баскервилей, и я подумал, что эта самоуверенная парочка
могла бы натворить немало бед, если бы только захотела.
-- Чем ты его кормишь? -- спросил Максимовский. -- Анаболиками или
сырым мясом?
-- Чем бог пошлет, -- поскромничал Нестор. -- Но, ваша правда,
прожорлив, стервец, как акула. Может за один заход батон сырокопченой
колбасы сожрать и выпить два ведра воды.
Максимовский взял из корзинки на столе посыпанный маком бублик и кинул
в Армагеддона. Петух расценил этот жест доброй воли по-своему. Он наступил
на бублик своей крючковатой лапой, от чего тот моментально раскрошился,
присел и приготовился к нападению.
-- Субъект, дай по петуху разок стрельнуть. -- Максимовский выглядел
абсолютно счастливым человеком.
Но Махно идея, видно, не понравилась. Он быстро и пронзительно взглянул
на Максимовского, усмехнулся и разрешил:
-- А чего ж, стреляй, коли хороший человек. Но только если
промахнешься...
-- А если промахнусь, я выстрелю тебе прямо в голову, -- Максимовский
наклонился через стол, -- вот сюда.
Армагеддон молча поменял дислокацию.
-- Ты, старый хрен, свои дешевые трюки деревенским девкам на базаре по
выходным показывай. Посади петуха на цепь, пока я ему голову не открутил!
-- Норовистый паренек. -- Старик едва заметно шевельнул кистью руки.
Армагеддон разбежался, оттолкнулся от пола и послушно взгромоздился на шкаф.
-- А с вами так и надо -- оборзели, блядь, совсем!
Настроение Нестора менялось с каждой рюмкой, сказывался все-таки
возраст -- организм уже не тот.
-- Вот вы, молодые, не знаете ничего, не помните. Живете как у Христа
за пазухой. Страху в вас не осталось. А при советской власти в людях был
страх. Порядок был и конституция.
А Максимовский набирал темп.
-- За Императора! Ты, тупой садист, будешь мне рассказывать, что такое
конституция?
-- Чего вы знаете об жизни-то? -- пошел молотить Нестор старческую
ерунду. -- Пороху не нюхали! А у меня орденов только пять штук! За
Сталинград -- раз. За Киев -- два. Я Героя за переправу Днепра получил от
самого товарища Сталина! Я до самого Берлина дошел! У меня пять ранений и
девять осколков в голове!
-- И тра-та-та-та-та-та. Ты только не обижайся, старик, но мне сейчас
не до мемуаров. Я тебя в другой раз послушаю.
-- А я не обижаюсь. Ты хоть и необходительный со стариками, но человек,
сразу видно, самостоятельный.
-- Зубы на полку! То есть деньги на бочку!
-- Нет денег. Сказано ведь: сорванцы вечером приедут, будут вам деньги.
Каждый вечер денег видимо-невидимо. Не было случая, чтоб кто-то без денег
вернулся. На износ работают ребята.
-- А ты знаешь, кем его дети работают? -- озарило Максимовского. -- Я
сразу тему просек, ждал, когда ты сам догадаешься.
-- Я тоже сразу просек и ждал, когда ты догадаешься.
-- Значит, мы оба молодцы.
-- Железяка.
В пользу того обстоятельства, что между двумя головорезами, которые
отправили нас за деньгами, и Нестором существует прямая связь, говорило хотя
бы то, что в комнате на стене, чуть левее иконостаса и прямо под надписью:
"Внимание, разыскиваются особо опасные рецидивисты!" среди прочих, висели
роскошные черно-белые фотографии наших старых знакомых.
Нестор перехватил мой взгляд и улыбнулся в стакан.
-- Никто не святой.
-- Тогда сыграем в карты, -- предложил Максимовский, -- в дурака.
"Ягуар" против твоего петуха и ятагана.
Махно вынул саблю из ножен, вытер клинок краем скатерти и положил рядом
с собой, острием к Максимовскому и рукояткой к себе.
-- Давай сначала на щелбаны.
-- Э, нет, так дело не пойдет. На щелбаны ты вон с Семеном играй в
Чапаева, а мы давай по-взрослому. Наливай!
Договорились играть десять партий в подкидного, не тасуя колоду, а при
равном счете -- до первой победы.
Максимовский вынул из кармана запечатанную колоду и кинул через стол.
-- Проверяй.
-- Не надо, я и так везучий.
-- Тогда наливай. Сеня, распечатай колоду, проверь и сдавай. Послушай,
субъект, -- Максимовский снял пиджак, отпустил галстук и закатал рукава, --
скажи, пожалуйста, зачем тебе белый "Ягуар" в такой дыре?
-- Подарю.
-- Кому?
-- Младшему сыну на Новый год. Он такой вот, как ты, только стрижется
покороче и пошире в плечах. Такой молчун, слова лишнего не вытянешь.
Игра в дурака только на первый взгляд -- легкая затея, особенно -- для
нетрезвого человека. Гроссмейстеры путали масть, забывали козыри и, в конце
концов, сошлись на том, что для начала из колоды следует вынуть джокеров и
всю мелочь ниже шестерки.
После двух ничьих играть стали сразу на вылет. После пятой ничьей
выпили еще по полстакана забугорного самогона и решили, что дальше играть
бестолку.
-- Ладно, -- подытожил Максимовский, вставая, -- видимо, не любишь ты,
Нестор, своего младшего сына. Из чего следует, что не видать ему на Новый
год "Ягуара". Мы поехали домой.
-- Стойте! -- Нестор вылетел из-за стола, опрокинув пустую бутылку. --
Вспомнил! Как же я сразу-то не вспомнил! Склероз! Деньги нужны? У меня есть
деньги, я вспомнил. Выпил немного и сразу вспомнил. На, бери!
На столе появилась зеленовато-коричневое изделие из глины, по форме
напоминающее коровью лепешку. Если я правильно разбираюсь в коровьих
лепешках, то это -- именно она, только надо отрезать глаза и руки.
-- Это же Брумгильда! -- воскликнул Максимовский.
-- Она самая. Посмертный слепок. Наш гончар делал.
-- Дай-ка я на тебя полюбуюсь! Если это -- свинья, значит, это --
копилка! А если это -- копилка, значит, в ней есть деньги! -- Максимовский
поднес лепешку к уху. -- Как вы думаете, сколько здесь?
-- Мульен! -- заржал Нестор.
-- Придется разбить. Не жалко?
-- Бей -- это копия!
По замыслу гончара копилка оказалась двухкамерной. Во второе нижнее
отделение он замуровал три пятака, которые, очевидно, своим грохотом должны
были отпугивать злых духов, поскольку добрых духов внешним видом отпугивала
сама Брумгильда. Несколько купюр были изорваны настолько, что едва походили
на деньги.
-- Это от того, -- объяснил Нестор, -- что я их ножом утрамбовывал.
Через щель.
Таким образом, он утрамбовал всего-навсего семь тысяч долларов. Семен
пересчитал дважды.
-- Шесть тысяч восемьсот тридцать два доллара, семьдесят немецких марок
и немного меди.
-- Не густо, -- огорчился Максимовский. -- А другой копилки у тебя нет?
-- Другая, большая, в лесу закопана, но ее раньше весны не взять.
-- Это если стараться не взять. Нестор, скажи честно: у тебя есть
динамит?
-- Есть зенитная установка, -- Махно вошел в раж, -- но у нее в
позапрошлом годе затвор перекосоебило, когда салют давали на день Победы. Да
и земля промерзла, зениткой все одно не взять. Миной возьмем. Мина есть
противопехотная в сарае. И два фугаса...
-- Не надо фугаса, ограничимся миной.
-- Одной мины мало, -- со знанием дела заметил Нестор, -- нужен еще
пехотинец.
Все дружно обернулись на Семена.
-- Я пас. -- Сеня хлебнул шампанского. -- Что угодно, только не мина.
-- Проворные вы ребята! -- Нестор попал в родную стихию, и теперь душа
его пела на все лады. -- Понравились вы мне, особенно вот этот, хитрожопый.
Оставайтесь жить в деревне. У нас охота, рыбалка, свежий воздух. Девки --
клубника в сметане, все ядреные, как на подбор. В хозяйстве рук не хватает.
Опять же Армагеддону веселее.
Дремавший на шкафу петух презрительно кашлянул и отвернулся, не
открывая глаз.
-- В следующей жизни обязательно. -- Максимовский сунул в карман деньги
и ключи от "Ягуара". -- А сейчас, извини, Нестор, не могу. Дело есть.
-- А ключики?
-- Ну, дед, тебе не угодишь. Ключики получишь сразу, как только
заплатишь по счету.
-- Вечером?
-- Вечером, вечером. Ведешь себя, как маленький. Давай на посошок. С
наступающим!
-- Вечером. А будьте моими сынами! -- смахнув слезу, предложил вдруг
Нестор, уже на пороге.
-- Ты своих сыновей нанимаешь, что ли?
-- Почему, нанимаю? Зову...
-- Понятно. Вечером, Нестор, вечером. Семен, на этот раз ты поедешь за
нами!
-- За вами, так за вами, -- согласился Семен равнодушно. -- Мне все
равно.
Но это было уже после того, как мы бегали по всему лесу в поисках
елочки для Фридмана, нашли ее, срубили саблей под корень и сожрали всю икру.
Картина десятая
Московское время приблизительно 14 часов 30 минут (940 ч. 0 м. 0 с.).
Пикет ДПС ГИБДД РФ на Можайском шоссе. Все движение стоит. Дорога, кроме
одной полосы в каждую сторону, перегорожена. Гибэдэдэшники, наслаждаясь
эффектным зрелищем, напряженно вглядываются в бескрайний поток автомобилей.
Потом они видят нас, снимают автоматы с предохранителей и довольные бегут
навстречу.
-- Нам конец! -- крикнул Максимовский. -- Наверное, мы срубили не ту
елку! Я не виноват! Это он меня заставил! Что ты сидишь?! Ты же мужчина,
придумай что-нибудь!
-- Хули тут думать, все давно придумано: подпустим их поближе -- сказал
я, -- и в рукопашную.
Вызывая своим странным поведением чувство облегчения, перемешанного с
разочарованием, наряд пробежал мимо.
-- Они нас не заметили! -- обрадовался Максимовский.
Но радоваться было рано. У белого "Ягуара" наряд рассыпался и, окружив
его с четырех сторон, взял Семена на прицел. Потом Сеню вытряхнули из
машины, заковали ему руки и в таком виде потащили в пикет.
-- Вот это Семен! -- воскликнул Максимовский. -- В тихом омуте!.. От
кого, от кого, но от Семена я такого не ожидал!.. Что-то тут не то. Надо
проверить.
Мы оставили свою машину на обочине подальше от пикета и вернулись
обратно пешком.
-- С наступающим! -- празднично сказал Максимовский.
-- И вас также, -- передразнил его капитан. -- С чем пожаловали?
-- Кто здесь дежурный?
-- Я дежурный. Чего надо?
-- Поговорить.
-- Хотите поговорить? Давайте поговорим. О чем?
-- Вы только что задержали человека...
-- Понял. Мы только что задержали человека, а вы хотите об этом
поговорить. Мне все ясно. А документы у вас есть?
-- Мы пешеходы, а пешеходам документов иметь не полагается.
-- Пешеходы. Двух слов связать не можете, а уже пешеходы.
-- Ты на себя-то посмотри. Тоже мне, Цицерон нашелся.
-- Значит, документов нет. Оружие при себе имеете? -- Капитан взял в
руку переговорное устройство. -- Але, але, Фролов?.. Здорова, Фролов! Ага...
угу... слушай меня... направляю к тебе двух пешеходов... пешеходов, говорю,
к тебе... пьяны, понимаешь, хамят... ага... имей в виду, одно пальто мое...
оба черные... разберемся... давай Фролов, давай... бди!
-- Товарищ капитан, -- выступил какой-то инициативный добродетель, --
может, завести этих клоунов за пикет и в расход?
-- Жалко патронов, -- капитан насторожился, как цепной пес. --
Слышите?!
Приблизительно в 14 часов 45 минут по кольцевой дороге с юга примчалась
кавалькада надраенных до блеска лимузинов. Через минуту потустороннее сияние
хромированных решеток зажало нас в тесное кольцо.
Дежурный капитан от страха чуть не проглотил свою полосатую палку.
-- О, Господи! -- прохрипел он, стиснув зубы, и сразу сделался в два
раза ниже ростом. -- За что?!
-- А вот и твой пиздец, -- злорадно сказал Максимовский. -- Так тебе и
надо! Дать тебе веревку, красавец, или ты застрелишься?
-- За что? -- повторил капитан беспомощно.
Он рванулся было к одной машине, затем к другой, но, не в силах принять
правильное решение, встал между ними, как вкопанный, и замер.
Наконец, из первой по счету машины на свет появился подполковник в
распахнутой шинели, потянул носом воздух и озадачил капитана медленным
вопросом:
-- Фамилия?
-- Дежурный капитан Кадочников! -- прорычал инспектор, метнувшись
подполковнику под ноги, и взял под козырек.
-- Кадочников говоришь? -- уничижительная интонация подполковника
сменилась неуставной нежностью. -- Родственник?
-- Никак нет, -- отрапортовал капитан, заикаясь от восторга, --
однофамилец!
-- Однофамилец, говоришь? -- подполковник похлопал его по плечу. --
Молодец, Кадочников. От слова кадочка? Молодец. Сегодня твой день, капитан.
Дырку приготовил? Готовь дырку.
Щека капитана дернулась.
-- За что?!
-- За понимание исторического момента.
-- Я, я ничего не понимаю, я ничего не знаю, -- залепетал вконец
растерявшийся капитан, -- меня здесь не было. Я. Обедал. Я. Я не я. Спросите
у кого угодно. Это не я.
-- А кто? -- раздался тихий, но уверенный голос из-за спины
подполковника.
Худабердыев-оглы шагнул влево, и перед глазами одеревеневшего от страха
капитана, как мираж посреди пустыни, возник министр внутренних дел.
-- Что же вы молчите? -- Генерал стоял с непокрытой головой, заложив
руки за спину.
Что с капитаном творилось дальше, описать словами невозможно. Он
побелел как снег, разинул рот, да так и стоял, пока все не разъехались, с
открытым ртом, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Кто знает, может
быть, он и до сих пор там стоит.
Решайло (обращаясь к нам):
-- Вы меня знаете?
Максимовский:
-- Кто же вас не знает. Вы Березовский.
Решайло:
-- Очень остроумно. К счастью, я не Березовский, но все равно мне
приятно. Чья это машина?
Максимовский:
-- Которая?
Решайло:
-- Которая белая.
Максимовский:
-- Моя.
Решайло:
-- Продайте ее мне.
Семен:
-- Эта машина не продается.
Максимовский (заглядывая Рушайле в глаза):
-- Ваше превосходительство, пройдемте сюда за пикет. Эта машина ничья и
продается с самого утра.
Оба исчезают за желто-голубой постройкой.
Семен:
-- Я недоволен!
Худабердыев-оглы:
-- Стой, раз-два! Как фамилия?
Семен:
-- Семен Борисович Комиссаржевский-Печальный.
Худабердыев-оглы (наливаясь кровью):
-- Я серьезно спрашиваю!
Семен:
-- А я серьезно отвечаю: моя фамилия -- Комиссаржевский-Печальный. Вас
что-то не устраивает?
Худабердыев-оглы:
-- Меня? Меня все не устраивает. А вас?
Семен:
-- Меня тоже.
Худабердыев-оглы:
-- Ну вот и все. Чего ты орешь? Стой спокойно, Семен Борисович, а не то
башка отвалится. Надо же...
Через три минуты, поддерживая друг друга на скользком утоптанном снегу,
из-за пикета появляются Максимовский с министром.
Решайло (протягивает Максимовскому визитку):
-- Вот мой прямой номер, я очень хочу, чтобы до наступления темноты все
решилось, как мы с вами договорились. Повторяю, я очень этого хочу.
Максимовский:
-- Не извольте беспокоиться, господин воевода. Ваше желание -- закон.
Решайло:
-- Я не ставлю никаких условий, однако не советую злоупотреблять моим
доверием.
Максимовский:
-- Мы народ темный, ваше сиятельство, но неужто мы не понимаем.
Решайло:
-- Честь имею.
Максимовский:
-- Кланяйтесь от меня супруге.
Решайло:
-- Непременно. И... Я не воевода.
Они бьют по рукам, отвешивают церемониальные поклоны, после чего
генерал, ни на кого не глядя, направляется к своей машине.
-- Бывает же такое, -- никак не может успокоиться подполковник. --
Комиссаржевский, да еще и печальный. Строго говоря, вас бы всех надо
засадить лет на пять строгого режима, чтоб другим неповадно было. Ни хера
себе: печальный Комиссаржевский. Кому скажешь, не поверят.
Адъютант хлопает дверью, вся процессия в ту же минуту срывается с места
и под завывание сирен уносится прочь, в направлении центра города.
-- Вот так, Семен, -- сообщил Максимовский, провожая вереницу машин
глазами, -- я только что загнал твой "Ягуар" министру внутренних дел. Я
знаю, что поступил плохо, но худа без добра не бывает. Генерал был настолько
любезен, что подкинул немного деньжат. Теперь в нашем распоряжении двадцать
тысяч долларов наличными, два с половиной часа времени и все шансы играть в
финале.
-- Майя меня убьет. -- Семен тяжко вздохнул и поскреб темя ключницей.
-- Напоит и навалится ночью с подушкой. Или приклеит меня к полу и заморит
голодом...
-- И хуй бы с ней. Вали все на меня. Не об этом сейчас надо думать.
-- Зато будет что на старости лет вспомнить! -- прикинув так и этак,
все-таки решил Семен.
-- Слова не мальчика, но мужа! Семен, ты только что получил взрослый
разряд! Поздравляю!
Я отвел Максимовского в сторону и сказал:
-- Друг мой ситный, у тебя голова есть на плечах?
-- Что такое?
-- Ничего такого. Но! Поправь меня, если я ошибусь. Ты только что
продал машину министру внутренних дел. И получил с него задаток. Чужую
машину. Я напомню, что часом раньше ты продал ее одному старому мошеннику, у
которого заклепки в голове, и тоже получил задаток. Мы делаем большие
глупости, Максимовский, и плохо кончим.
-- Чувак, ты читаешь мысли на расстоянии?!
-- Тебе не кажется, что ты заигрался?
-- Телепат!
-- Это не смешно.
-- Не смешно. -- Максимовский был бледен и действительно не шутил. Я
видел его таким всего два раза в жизни: первый, когда он похоронил отца, и
второй, когда мы, за каким-то лешим, полезли на смотровую площадку в
Останкино.
Картина тринадцатая
Московское время приблизительно 17 часов 00 минут (36 ч. 0 м. 0 с.).
Апартаменты Фридмана. Присутствуют те же: Фридман в нирване, полуживая Катя,
два робин гуда и Епифан под кроватью.
-- Удачно съездили? -- угрожающе спросил худосочный у Максимовского.
-- Удачно! -- ответил тот. -- Но у меня две новости.
-- Надеюсь, что новости хорошие.
-- Плохая только одна, а другая, разумеется, хорошая!
Худосочный встал.
-- Начало мне уже не нравится.
-- Вынужден с вами не согласиться, начало действительно немного
банальное, но наберитесь терпения, вас ждет настоящий сюрприз.
-- Ближе к делу.
-- Да будет вам известно, -- я совершенно уверен, что Максимовский
пошел кратчайшей дорогой, -- что в школе, а потом и в институте у меня был
первый разряд по стрельбе. Я все первые места выигрывал. Если не верите,
спросите у моего друга.
Если бы это было и не так, я бы обязательно соврал, но в данном случае
в этом не было никакой необходимости. Не существует на свете такого вида
спорта, по которому у Максимовского не было бы первого разряда. Он и бегал,
он и прыгал, и стрелял, и плавал, и на чем только не ездил: и верхом на
лошадях, и зимой на лыжах, и даже выпускал стенгазету, за которую ему
постоянно полоскали мозги в комитете комсомола.
Худосочный подошел к Максимовскому:
-- Где мои деньги, чудак?
-- Я же сказал, спроси у моего друга!..
Дальнейшее происходило так стремительно, что многие детали остались
просто незамеченными. Помню только, как Максимовский выхватил из-за спины
пистолет, помню сам выстрел, как потом всю комнату заволокло едким дымом, и
что-то до крови оцарапало мне лицо.
-- Руки! Оружие на пол и всем на выход! -- крикнул Максимовский,
переводя грозное орудие с потолка в самый центр лица нашего маленького и
удивленного кредитора. -- Отличная мишень! Ты слышал, что я сказал?!
-- Да. Вы сказали: "Отличная мишень", -- амбал на заднем фоне
скукожился.
-- Я сказал, спроси у моего товарища, говорю ли я правду, когда
утверждаю, что имею первый разряд по стрельбе из огнестрельного оружия!
В доказательство своей безусловной правоты вторым выстрелом
Максимовский, почти не целясь отстрелил худосочному половину уха.
-- Скажите, -- пролепетал худосочный, обращаясь непосредственно ко мне,
-- правду ли говорит ваш друг...
Максимовский:
-- Когда утверждает...
Худосочный:
-- Когда утверждает...
Максимовский:
-- что имеет первый разряд по стрельбе из огнестрельного оружия?
Худосочный:
-- что имеет первый разряд по стрельбе из огнестрельного оружия?
Я (в сторону):
-- Ни хуя себе поворот!
-- Да, провалиться мне на этом месте! -- ответил я. -- А еще его взгляд
оказывает на женщин омолаживающее воздействие, и на этом можно неплохо
зарабатывать...
-- Не сейчас, -- остановил меня Максимовский. -- Хочешь, я тебе
расскажу про свою первую жену?
-- Умираю от любопытства, -- процедил худосочный, разглядывая
окровавленную руку.
-- Вот как было дело. Я познакомился с ней прямо на дороге. И даже не
выходя из автомобиля. Мы поравнялись на светофоре, и она так стремительно
вручила мне свой телефон, что я сразу приуныл. Что при подобных
обстоятельствах первым делом приходит на ум такому знатному и храброму
кабальеро, как я?.. Не слышу!
-- Что?
-- Что девушка одинока и несчастна. Второе, что она нимфоманка. Третье
-- идиотка. Потом выясняется, что ей срочно нужны деньги. Предпочтительно,
чтобы сразу пять мешков. Осенний гардероб уже составлен, а дополнить его
следует часиками "Картье" с желтыми бриллиантами. Последний крик моды.
Поэтому не упускаются никакие шансы. Это были ее слова. Я ей не поверил.
Понимаешь, братан, мне безумно хотелось, чтобы эта эмансипистка втрескалась
в меня по самые бакенбарды. В такого, какой я есть. Чтобы, обливаясь
слезами, она ползала у моих ног и умоляла о любви. А я бы стоял, такой
нарядный, и гневно говорил: "Ну, уж нет, барышня. Пардон. Максимум, что я
могу для вас сделать, -- это позволить вам меня, как это по-русски лучше
сказать, отбарабанить. А потом я, разумеется, уйду, вытерев о вас свои
красивые ноги". Нет, мне совсем не нужно было видеть ее унижение. Я
достаточно видел и так. Я видел, что она одинока и несчастлива, хотя никому
в этом не собиралась признаваться. Вполне респектабельная маска. Такая
успешная суфражетка. Знает, чего хочет. Знает, как это получить. Знает, как
манипулировать мужчинами. Естественно, сильными и успешными мужчинами.
Неудачников и художников не любит, поскольку и у тех, и у других скромно с
денежным довольствием. Ими даже манипулировать не интересно. А, главное,
незачем. Все самые отвратительные качества, которые я наблюдал в женщинах, в
ней присутствовали и были выставлены на витрине. Чем эта алчная, напичканная
литературным хламом сука меня отравила? Давно не испытывал ничего подобного.
Бывает у тебя такое?
-- Не припоминаю.
-- Такая, знаешь, эмоциональная сумятица и произвол собственного мозга.
Моя голова не служила мне больше. Я влюбился. Тоска навалилась на меня!
Чудовищная тоска размером с Индийский океан. И тогда я сказал себе...
-- Можно мы пойдем? -