Алексей Семенов. Магнит --------------------------------------------------------------- © Copyright Алексей Семенов Официальный сайт романа расположен по адресу http://magnit.hut.ru ? http://magnit.hut.ru Е-мэйл литературного агента maxn@com.psc.ru Date: 29 Jul 2001 --------------------------------------------------------------- Те учебные заведения, где работал автор, не имеют никакого отношения к гимназии, описанной в нижеследующем тексте. И тем более не имеют отношения те учебные заведения, в которых автор не работал. В одном городе жило две сестры - Надежда и Опора, и по непонятной причине Опора не любила свое имя. Точнее сказать, ей казалось, что столь громкого имени она не достойна. Бывают имена, от которых становится весело или светло, или тепло, или холодно... Когда Опору кто-то звал, она думала, что зовут кого-то другого, и от этого ей было ни тепло, ни холодно. Надежда считала, что этого недостаточно, чтобы быть недовольной. Так продолжалось до тех пор, пока Опора не решила выйти замуж. Она не слишком любила своего жениха, но зато он носил красивое имя, а Опора после свадьбы собиралась взять не только фамилию мужа, но и его имя тоже. Надежда долго отговаривала Опору, однако все было бесполезно. Догадайтесь - как звали жениха? Кто еще не догадался, - тому придется искать ответ самому. Лучше всего это можно сделать, прочитав текст под названием "Магнит" хотя бы до половины. Заодно там можно будет узнать ответы и на другие жизненные вопросы. Например: - Куда исчезают люди? - Почему лучше бить в колокола, чем пожирать салаты? - Кто обезглавил пластмассовый скелет меч-рыбы? - Что бывает зимой с глухарями? - И главное - зачем умирают люди? В особенности следует избегать имен односложных и тем более таких, которые близки звукам кашля, отрыжки, икоты, рвоты... повсеместно считающимися недопустимыми в обществе. Однако с прискорбием отмечаю, что имена типа Ур, Ург, Вург, Бург, Гарт, Пург, Сруут... по загадочным причинам завораживают и притягивают многочисленных авторов... из книги(0) В детстве Бург мечтал стать дипломатом. Например, консулом в Уругвае. Для этого пытался учить испанский, читал про Диаса де Солиса и ему подобных, и в конце концов поступил в ПТУ No22, где готовили мастеров по ремонту и обслуживанию холодильных установок. Но мастером так и не стал, с позором отчисленный то ли за кражу в столовой, то ли за участие в рок-группе "Чертова отдушина", где играл на бубне. Вскоре после окончания вечерней школы он шел мимо педаго гического института и вынужден был туда заглянуть, - естественно в поисках туалета, - наткнулся в кармане брюк на свои паспорт и аттестат, перепутал двери, неожиданно для себя оказавшись в приемной комиссии, подал заявление, поступил и вот уже лет двадцать прилежно преподавал химию в школе. Теперь к нему обращались не иначе как "Оскар Александрович", а дети между собой звали просто "Ника", потому что имя "Оскар" для невзрачного лысоватого учителя было слишком громким. Бург носил исключительно серые костюмы, на два размера больше необходимого, белые, но не слишком умело выглаженные рубашки, купленные в соответствии с размерами костюма, относительно дорогие галстуки в тон шторам химического кабинета, и ботинки, обязательно постукивавшие подковками, отчего его единственного ученики узнавали по звуку шагов./Не ради ли этого подковки и предназначались?/ Несколько лет назад его школа чудесным образом превратилась в гимназию с гуманитарным уклоном. В учебном плане появились такие дисциплины как "Этические учения Древней Греции/ между прочим, от эвдемонизма Демокрита до системы Эпикура/, но от химии директор так и не сумел отделаться, отчего Оскар Александрович, рыцарь колбы и пробирки, трудился в гимназии до сих пор, наводя страх на несовершеннолетних гуманитариев. Но мысль стать консулом в какой- нибудь латиноамериканской стране его еще не покинула. И не могла покинуть, пока в гимназии были такие ученики как Олег Мохов из 10"Б", сонного вида блондин, всегда одетый в одни и те же черные водолазку и куртку, обладатель самого громкого плеера в классе. Не то чтобы сквернослов, не то чтобы двоечник. Виртуозным игроком на нервах его тоже назвать было нельзя. Но добрых слов за десять лет он так и не заслужил, регулярно отмечаемый на педсоветах в числе кандидатов на отчисление. Кандидатский стаж насчитывал уже лет пять, имея в виду историю с заменой в кабинете литературы портретов русских классиков на изображения зарубежных поп-звезд, включая Тину Тернер. Мохов провернул это еще в шестом классе. Причем, диверсия обнаружилась только через неделю, во время родительского собрания. Родители оказались бдительнее учительницы словесности. Он страстно верил в абсолютный стандарт праведного и грешного из книги(1) Года через два пострадал и химик. Нет, дело не в таблице Менделеева, в которую вписаны были кое-какие до селе неизвестные неблагозвучные элементы. Возможно, этим занимался не Мохов. Но даже если и он - Оскар Александрович, наверно, простил бы его за такую проказу. Другое дело - псевдонаучная статья, опубликованная именно Моховым /он сам потом признался/ в Интернете за подписью "Бург О.А., преподаватель 2-ой гуманитарной гимназии". Более безграмотного текста трудно было представить. Ущерб, нанесенный научной репутации Бурга был невелик, - да и какая у него была научная репутация? - но Мохов Оскара Александровича с той поры просто бесил. Жутко хотелось ставить ему одни неуды. Огромные неуды с завитками. День и ночь ставить. Причем каленым железом на лбу. Однако не следует думать, что Олег Мохов был такой уж шутник. Скорее наоборот. Шутником был Лев, его брат-студент, вечерами пропадающий на репетициях КВН-ов, часами готовый смотреть теле визионную рекламу, на основе которой и сочинять кубометры своих шуток. Причем, из них Олегу нравилась только одна единственная: "Бери от жизни все. Подпись: смерть". Но эта шутка как раз и не могла пригодиться. Подобным зрителей рассмешить невозможно. Это почти то же самое что "цитировать Брайана Ино с Дэвидом Бирном". Легче скорчить гримасу. Тогда наверняка поймут и оценят. Это вам не публикация в Интернете научной статьи за подписью "Бург О.А.", тем более что Олег тогда искренне хотел помочь Нике, изощрялся, пытаясь написать как можно лучше. Не все удалось. Но издеваться он в любом случае не собирался. И без него любителей поиздеваться достаточно на этом свете. И портреты русских классиков он снял вовсе не потому, что хулиганил. Просто ему кто-то сказал, что изображения умерших людей плохо влияют на живых. Русские же классики, будто сговорившись, как назло все давно поумирали, а новые появляться не торопились. Да что классики... Где взять портреты современных писателей? То ли дело поп-звезды. С ними-то все в порядке. Так что ни малейшего желания поиздеваться Олег не испытывал. Ни тогда, ни сейчас. Но попытки объяснить это были бесполезны. Даже Лев, старший брат, считал, что Олег всего лишь тяжеловесно пошутил / тяжеловесно потому, что портреты оказались тяжелые/. Родители тем более понять Олега не могли. Заключив союз с учите лями, они начали его перевоспитывать, не понимая, что это не только больно, но и бесполезно. Но забыть дорогу в гимназию было не так просто. Выходя утром из дома, Олег прислушивался к себе - не забыл ли он все еще дорогу? Понимал что не забыл, глубоко вздыхал и двигался дальше. Зеркало, висевшее возле гимназического гардероба, было надтреснуто в двух местах. Трещины получились размашистые, будто росчерки пера крупного государственного деятеля. Олег скосил взгляд на зеркало и увидел в нем... Он мог увидеть в нем все что угодно. Рыцаря в турнирном доспехе для пешего боя. Невозмутимого бедуина с предостерегающим прищуром. Тщедушного хакера в мятой футболке. Или даже бронзовый торшер с абажуром, похожим на кадку для лимонного дерева из кабинета биологии. Все что угодно, было бы только желание. Сказочный сполох в глазах сделает свое дело. Рыцарь так рыцарь, при одном непременном условии - две трещины будут разрезать его зеркальное изображение. Два дополнительных штриха к портрету. Без них нельзя. Непотрескавшиеся зеркала лгут. Наиболее правдивы, безусловно, те, что разбиты вдребезги, но на такую откровенность чаще всего рассчитывать не приходится. Отвести взгляд было не так просто. Но все-таки проще, чем начать жизнь сначала. И Олег отвел, тут же получив удар по затылку мячиком для игры в большой теннис. Проклятые пятиклашки. Их даже бить неудобно - приходится все время нагибаться. Культура давно стала то ли привилегией, то ли наслаждением, то ли извращением, то ли алиби. из книги(2) Не любил, а точнее не мог нагибаться в гимназии по крайней мере еще один человек - лет так примерно двадцати восьми, невидимый для многих из-за своего вечного пребывания в подвале столяр Шуйский. В сентябре перетаскивал выращенную на даче картошку и неудачно закинул мешок. Вот уже ноябрь был наготове, а поясница, как прима-балерина, требовала особого внимания, капризничала и не терпела, когда о ней забывали хотя бы на минуту. Работе это не способствовало. Во всяком случае той работе, что была связана с починкой сломанных стульев, сколачивании бесчисленных стендов и прочих наглядных пособий. Зато освобождалось время на то, что, собственно, делало Шуйского не вполне обычным столяром. Он сочинял песни. Более того - недавно записал альбом /"Пиши пропало"/, предварительно продав резной буфет, - рукотворный памятник, издали напоминающий Зимний дворец, - над которым трудился чуть ли не год. А потом еще год искал покупателя. За две ночи в студии одной дышащей на ладан частной радиостанции записал десять песен, в качестве второго гитариста пригласив местного виртуоза Славу, который обычно в подземном переходе один в один копировал Джона Маклохлина или, на худой конец, Эрика Клэптона. Сессионный музыкант обошелся Шуйскому в две бутылки водки. Если не считать третьей бутылки. Записи размножили на ста кассетах, что для начала было неплохо. А по утрам казалось, что просто хорошо. Размышляя о своем несомненном светлом будущем, Шуйский не заметил, как в столярку прокрался пронырливый гимназист с красной повязкой на рукаве и фальцетом позвал автора и исполнителя к телефону. - Меня? - смутился Шуйский. Никогда еще ему не звонили в гимназию. Особенно по телефону. Смущение было Шуйскому к лицу. Поднявшись на вахту, он, прежде чем взять телефонную трубку - покосился на потрескавшееся зеркало и убедился, что действительно - к лицу. Кроме худого плоховыбритого лица в зеркале уместились выцветший, но в прошлом определенно синий халат, хорошо сидящий на его спортивной фигуре, и дворняжка Зинаида, прокравшаяся за спиной у дежурных в вестибюль, чтобы в который раз погреться у батареи. Звонил, как ни странно, Слава-гитарист, и голос его был отчетлив, каким был всегда после трех кружек пива. - Читал? - спросил Слава таинственно. - Что - читал? - не понял Шуйский. Ведь он-то не пил с утра трех кружек пива. - Газету "Первая молодость" за сегодняшнее число. - Я что - похож на того, кто читает "Первую мо..." Постой, а там не про нас? - Вот именно!.. Слушай: Только что вышедший альбом "Пиши пропало" автора и исполнителя Шуйского представляется нам произведением в равной степени изысканным и доходчивым. Несомненные способности автора проявились здесь в полной мере, что позволяет надеяться..." Что за бред... Молодежная газета не могла выражаться таким допотопным языком. Это было настолько очевидно, что Шуйский громко рассмеялся. И можно представить, что по этому поводу подумал гитарный виртуоз. - Если тебе так хочется - считай, что я поверил устав смеяться, сказал Шуйский, повесил трубку и довольный тем, что его не смогли разыграть, быстро спустился в подвал. А через час заботливый завхоз Смертин подсунул ему принесенную из гимназической библиотеки "Первую молодость", где Шуйского действительно хвалили и как раз теми самыми допотопными словами /"в равной степени изысканным/и/и доходчивым/и/"/"Может быть так и начинается слава?" - мелькнула в голове дикая мысль, и захотелось схватить гитару и спеть что-то мажорное. Разумеется, не из своего репертуара. Но в присутствии пожилого завхоза Шуйский сдержался, ограничившись радостным восклицанием. Когда завхоз ушел, статья была перечитана заново. Несомненно его хвалили. Ожидаемого скрытого издевательства замечено не было. Что ж, Шуйский был благодарен автору по фамилии Белкин за добрые слова, хотя то обстоятельство, что статью написал Слава-гитарист, вероятно подпортило бы Шуйскому настроение. Но вычислять тех, кто скрывается за газетными псевдонимами, не входило в обязанное столяра гуманитарной гимназии. С миру по нитке - мертвому припарка. из корзины(3) Учительская была почти пуста. Многие разбрелись на большой перемене по своим так называемым лаборантским - пить чай. Возле окна стоял Леонид Игоревич, физик лет тридцати, недоуменным взглядом обводя все вокруг. Недоумение появлялось на его лице всякий раз, когда он переступал порог гимназии. Всем было известно, что устроился он сюда временно, ожидая, пока освободится место в одной фирме. Подразумевалась, конечно, престижная фирма... Прошло уже семь лет. Но Леонид Игоревич по-прежнему вел себя так, будто завтра, в крайнем случае - послезавтра, он покинет стены гимназии, чтобы никогда сюда не возвращаться. Особенно это чувствовали дети. Они на его уроках активно развлекались, благо гимназия гуманитарная, - а Леонид Игоревич недоумевал. Ему все еще было странно, что ученики его не слушают, что учебный год начи- нается первого сентября, а заканчивается в конце мая, а главное не понятно, почему он до сих пор здесь и каким образом без него сводят концы с концами престижные фирмы? Зато Леонида Игоревича любили женщины. Точнее - учительницы начальных классов. Почему-то исключительно они. Недоумение физика было прервано рекламой шампуня для париков. Это только что вошедший преподаватель ОБЖ майор Неволин включил телевизор. Смотреть его Неволин не собирался, но он ненавидел тишину. Может быть потому и пошел работать в гимназию? Во всяком случае, на уроках ОБЖ всегда было шумно, если не сказать, что грохотала канонада. На майора с уважением посмотрели сразу три женщины, среди которых не было ни одной учительницы начальных классов. В первую очередь это была Ирина Павловна Ежова, математик с двадцатилетним стажем, более известная как жена-героиня, сменившая пятерых мужей и уже два месяца как снова свободная. Не оставила майора без внимания и Полина Андреевна Прыгунова, филолог одних с Ириной Павловной лет, страстная поклонница М. Веллера. Ее иногда любил дразнить ныне пребывающий на курсах повышения квалификации преподаватель информатики Мстислав Валерье вич Лугин. Лугин как бы невзначай приводил какую-нибудь заранее подготовленную цитату из Веллера, вроде: "Я побрел найти немного понимания к московской знакомой", после чего Полина Андреевна активно злилась и с ее малиновых губ слетали полупристойные выражения, и это доставляло неслыханное удовольствие не только Лугину, но и всем присутсвующим. Третьей женщиной, посмотревшей с уважением на майора Неволина, была Агнесса Ивановна Иванова, преподавательница французского и, факультативно, - испанского. Она несколько лет назад целый месяц работала по обмену в одной из марсельских школ и с тех пор имела привычку говорить: "А у нас во Франции..." Больше о ней сказать что-либо сложно. Итак, три дамы обсуждали личную жизнь преподавательницы английского Натальи Антоновны Скрябиной, ее возможные перспективы выйти замуж за - подумать страшно - директора 31-ой школы Молотова. Из-за щекотливости темы относительная тишина им тоже мешала, но телевизор они включить, - тем более на полную гром кость, - не догадались... А еще говорят, что в армии остались одни солдафоны и нет находчивых людей. Хотя, может быть после ухода в запас майора Неволина действительно нет... В общем, большая перемена была в полном разгаре. Материальные потери неизбежны из книги(4) Когда Оскар Александрович начал переводить стрелки на зимнее время, то никак не мог остановиться. Крутил их, крутил, пока пальцы не занемели. Лет пять сбросил, но этого было мало. Неплохо было бы сбросить и лишних килограмм десять-двенадцать. Второй раз жениться. Нет, вначале первый раз развестись. Бург сладко зевнул в предвкушении приятных изменений, широким жестом заказал винегрет - фирменное блюдо гимназической столовой, - и даже съел его, в отличии от другого фирменного блюда - пиццы, на которую можно было только смотреть. Но не долго. Даже жена Таня делала пиццу лучше. И тут над Оскаром Александровичем нависла хорошо знакомая тень завуча по воспитательной работе Аллы Евгеньевны Вороновой. - Питаетесь, - прокуренным голосом вынесла приговор завуч. - В каком смысле? - растерялся Бург. - В том смысле, что вам сейчас не салаты надо жрать, Оскар Александрович, а в колокола бить... - В какие колокола? - Во все. Через минуту разъяснилось - кого надо бить и за что. Исчез Мохов из 10"Б". Бургу бы обрадоваться, но со вчерашнего дня он временно исполнял обязанности классного руководителя именно в 10"Б". Допустил такую оплошность и дал согласие, пока болеет Инга Аркадьевна. И тут же последовал сюрприз в духе Мохова, чей отец недавно звонил в учительскую, спрашивал - нет ли сына в гимназии? Видите ли, он дома не ночевал. Алла Евгеньевна ответить ничего определенного не могла. Да, в общем, и Оскар Александрович тоже. Химии сегодня по расписанию не было, с классом встретиться еще не успел, планировал после уроков... Староста 10"Б" Гуреев ответил, что Мохов сегодня отсутствует. В голове у Оскара Александровича мелькнула человеконенавист ническая мыслишка: "Подвесить бы этого Мохова вместо портрета Менделеева над классной доской, пусть бы потрепыхался полчасика. Наверняка же сбежал, чтобы ему, Бургу, напакостить. Не случайное же совпадение?" Но некого было подвешивать хоть вместо портрета Менделеева, хоть рядом с ним. И что же теперь ему надо было делать? Вынюхивать у одно классников, куда могла запропаститься эта гадина Мохов? Лазить по чердакам и подвалам? Обзванивать больницы и морги? /что наверняка уже сделали любящие родители/. Впрочем, формальностями Бург пренебрегать не стал и принялся вынюхивать, лазить и звонить, хорошо понимая, однако, что занимается пустым делом. Но даже им надо было заниматься добросовестно. 10"Б" встретил новость веселым гоготаньем. Дескать, "загулял Моховик" или даже "знали бы где находится - сами бы туда сбежали". Оскар Александрович такие заявление не воспринимал, в отличии от Аллы Евгеньевны, которая подслушивала под дверью и как только раздались первые возгласы - ворвалась в аудиторию и устроила всем грандиозный разнос... В городском морге работал телефонный автоответчик, от которого невозможно было добиться ничего толкового. На чердаке гимназии и без Мохова было полно всякой гадости, от заплесневевших портретов членов Политбюро до обезглавленного пластмассового скелета меч-рыбы. А Мохов не только отсутствовал, но и никаких следов его обнаружено не было, если только не он оторвал у рыбы голову. 10"Б" действительно не слишком серьезно отнесся к тому, что их одноклассник не ночевал дома. Во-первых, кое-кто из десятиклас сников это делал неоднократно/ например - Егор Бахманов. Поговари вали, что у него где-то на стороне уже есть годовалый ребенок. Егор многозначительно не подтверждал, но и не отрицал этого/. Во- вторых, Олег Мохов был не из тех, к кому можно относиться всерьез. К его выкрутасам давно привыкли, как привыкли уже к дождливому лету или безвкусному теплому чаю в гимназической столовой. Сегодня обсуждались вещи куда более интересные и серьезные - только что вышедший сборник лучших песен "Сопли-2000" и саундтрек к фильму "Групповое самоубийство". Нина Печкина "Групповое само убийство" посмотрела уже трижды и ждала сегодня после гимназии новую встречу с любимыми героями и композициями. Правда, Толику Гурееву ни фильм, ни саундтрек к нему не нравились и все смотрели на него как на развесившего сопли самоубийцу. Была еще одна тема, по сравнению с которой исчезновение Мохова было пустячком. Дуся Бахманова - сестра-близнец Егора, кажется, всерьез увлеклась Ахмедовым из 11"Б", а ведь все были уверены, что у нее роман с Леонидом Игоревичем, преподавателем физики. /Знал бы об этом сам физик - с ума бы сошел. Ведь ничего не было. Просто на новогоднем вечере они вместе танцевали вальс/. Кроме того, Дусю давно /вторую неделю/ любил Стас Комов, одна из самых заметных личностей класса. Но Бахманова по непонятным причинам обходила его стороной. Чем Комов был хуже Ахмедова - никто понять не мог. Именно эту тему и обсуждали на последних уроках Стас и его сосед Егор Бахманов / только на уроках, потому что на переменах было некогда/. Егор обещал Стасу поговорить с сестрой и направить ее любовные порывы в нужном направлении. Тише всех, предпочитая ничего не обсуждать, вела себя Юля Гуляева, что на нее было совсем непохоже. Но мало ли что заставило ее так вести? Иногда привычная жизнь надоедает, хочется сменить не только прическу, но и кое-что посущественней. Бывало, даже Егор Бахманов становился до отвращения примерным и занимал третьи места на олимпиадах по литературе и английскому. А потом уходил в загул. Правда его родители, в отличии от некоторых, в гимназию не звонили и панику по пустякам не поднимали. В общем, 10"Б" действительно не слишком серьезно отнесся к тому, что Мохов не ночевал дома. А Оскара Александровича тем временем уже занесло в подвал, где пахло всеми цветами радуги, то есть красками, оставшимися от летнего ремонта. Проводником вызвался быть столяр Шуйский, но не преуспел, и вскоре следствие благополучно зашло в тупик, в заключении потревожив мышиное логово. Пришлось Бургу спешно возвращаться, идти на вахту, чтобы звонить домой и говорить - по какой причине он задерживается. Но делал это Оскар Александрович неохотно. И твой сверкнувший молнией восторг Стряхнут, как будто пепел с сигареты. из книги(5) Возможно, бегать по дурацким чердакам и подвалам - занятие более увлекательное, чем общение с женой Таней. Конечно, так было не всегда. Когда-то Бург по Тане с ума сходил. Время показало, что не без последствий. Еще до знакомства, когда учился в своем родном Питере, почти ежедневно видел ее на ближайшей к дому станции метро, привык к ней и, однажды прибегнув к помощи друзей, узнал номер ее телефона, запомнил его и до сих пор, спустя двадцать с лишним лет, мог по памяти повторить эти заветные цифры несмотря на то, что номер телефона был не танин, а приемной какого-то "Рыбоконсервного" завода, что означало - розыгрыш друзей удался на славу. Но расстраиваться было некогда. Он вообще обошелся без телефона. Дождался ближайшей пятницы и, в привычный час, прямо на эскалаторе, пригласил ее на танец. Она, разумеется, отказалась. Танцевать на эскалаторе было ужасно стыдно. Иначе и быть не могло. Тем не менее это была почти победа, потому что ни с кем другим она танцевать не стала. Впрочем, больше никто и не приглашал. Оставалось ждать следующей пятницы, для того чтобы пригласить Таню на настоящие танцы во Дворец Культуры. Однако, из-за переноса пятницы на воскресенье, а субботы на понедельник, долгожданный вечер наступил несколько позже, зато был необыкновенен. Он проводил Таню домой. Деревья в начале того удивительного мая казались прозрачны, ветер, утративший недавнюю настойчивость, вел себя настолько сдержанно, что даже на расстоянии вытянутой руки было слышно дыхание друг друга. Но нет, никаких вытянутых рук не требовалось. Были пустые и оттого звонкие разговоры, к полуночи слегка приглушенные расплывшейся темнотой. Глупости, сказанные в тот вечер, были не только милы, но просто образцово-показательны. Ведь не Парменида же им было цитировать? Никто не собирался друг друга поражать остроумием или красотой, или добропорядочностью. Оскар чувствовал Таню так, как не чувствовал до этого ни одну женщину. Все - и легкие, без искусственного головокружения, духи, и моментальные вспышки ее улыбки, и почти подростковый тембр голоса, - вели его верной дорогой. Впервые он не подбирал слов, не следил за своей походкой, а просто говорил и шел. А если замолкал и останавливался, то никакого объяснения не требовалось. По словам Тани, она тоже ощущала нечто подобное, хотя к этому добавлялось еще и чувство защищенности./Кто бы мог подумать./ Так продолжалось пять месяцев до свадьбы и дня четыре после нее. Поговорив с женой по телефону, Оскар Александрович порылся в классном журнале, выписал на бумажку имена-отчества родителей Мохова и потом им позвонил, поинтересовавшись - не объявлялся ли сынок? Ответил, впрочем, не отец и тем более не мать, а брат, чьего имени, понятно, в классном журнале не значилось. - А, засуетились? - зло сказал брат. - А раньше о чем думали? Оскар Александрович хотел объяснить, о чем он думал раньше, но не сделал этого, потому что получилось бы слишком грубо. Грубить же человеку до того, как узнал его имя - дурной тон, черт возьми. Выяснив главное, а именно то, что Олег Мохов домой не возвращался, Бург изобразил помехи на линии и под этим предлогом не попрощавшись, прекратил разговор. Мимо вахты шныряли гимназисты, болтая на отвлеченные темы. Вахтерша Марфа Семеновна кипятила воду на электрической плитке. /Такое ощущение, что кипятила ее всегда/Шуйский, наморщив лоб, стучал киянкой по оконной раме. В общем, жизнь кипела, и не только благодаря электроплитке. Оскар Александрович взглянул на часы. Пять минут пятого. И тут же возле гардероба мелькнула зловещая тень Аллы Евгеньевны, отчего Бург вздрогнул и поспешно скрылся за большим щитом с расписанием занятий, чтобы оттуда рвануться на второй этаж. По дороге не забыл заглянуть за огнетушитель - вдруг там и засел злодей Мохов?.. Даже ладонь просунул, но всего лишь вляпался в заботливо прилепленную кем-то жвачку. Кем именно? Ясное дело - Моховым. Брезгливо одернув ладонь, Оскар Александрович с растопыренными пальцами направился к себе в кабинет - мыть руки. Одновременно смыл грязь чердака и подвала, уселся верхом на первую парту и, покачивая ногами, стал думать о том, что занимается ерундой. Все то, что не имеет непосредственного отношения к Латинской Америке - только так и называется. В сердцах захотелось выругаться, но каким- нибудь особенным образом, не затасканными словами. Несколько лет назад Оскару Александровичу на глаза попался рассказ с характерным названием "Поганый латинянин". Каждое новое упоминание имени главного героя отмечалось тем, что оно на одну букву становилось короче. Первоначально героя звали Иероним Вест, затем Ероним Вест и так далее, пока не осталась похожая на игрушечную виселицу для близнецов буква "Т". Потом и ее не стало. И герой немедленно умер. Но по мере уменьшения количества букв все красочнее становились прилагаемые к имени эпитеты, позаимствованные автором из воинских повестей Древней Руси. Такими награждали в старину в повестях иноземцев. А Иероним Вест как раз им и являлся. Первоначально он был всего лишь "окаянный", далее - уже "душегубец", а заканчивалось все заковыристым "иноязычником диким, змеем мерзким, аспидом свирепым, омраченным тьмой греховную". И тут же радостно добавлялось "тебя нет". В голове Оскара Александровича все это запечатлелось и теперь вот проявилось. Можно было воспользоваться и воскликнуть, благо аудитория пуста, что-то вроде: "Ехидна, брызжущая ядом!" Он тут же и воскликнул, после чего немедленно появилась Алла Евгеньевна со словами: "Вы меня звали?" Вокруг города большие леса, их ведь вообще очень много в стране. из книги(6) Шуйский продолжал стучать киянкой. Старая рама поддавалась плохо. Наконец, он установил ее в нужном положении и зафиксировал гвоздем. Теперь до следующего лета продержится. Продержаться до очередного лета - вот достойная цель. Для автора и исполнителя, правда, не слишком впечатляющая. Но Шуйский был скромен. В понятии "скромность", конечно, есть что-то пресное, что немедленно хочется подсластить или пересолить. Все равно. Про то, каково быть знаменитым - сказано достаточно. Но следует заметить - быть неизвестным не то что некрасиво - просто ужасно. Когда-нибудь где- нибудь установят обелиск Неизвестному Художнику. И будет там могила, в которой окажется гроб с двойным дном. Разумеется, в обоих отделениях пустой. Так сказать, дважды пустой. Потому что подлинная неизвестность имеет свои строгие правила и она бессрочна. Срок давности для нее - чудовищная нелепость. Чтобы быть неизвестным - одной скромности мало. Мало сочинять плохие песни. Мало издавать их призрачным тиражом. Здесь требуется вмешательство высших сил, чтобы случай не выбросил тебя на поверхность. И где гарантия, что песни твои - плохие? Еще не написана та песня, в которой все, включая возлюбленную автора, безоговорочно признают абсолютно плохую. Но если такая все-таки отыщется, то ее точно никто не забудет. Поэтому лучше сочинить что- нибудь стоящее. Затрат ничуть не больше, а итог приятнее. Шуйский вспомнил, как на днях ездил с одним знакомым в лес. Ему, столяру, полезно было появляться изредка в лесу, хотя бы и поздней осенью. Деревья - даром что из дерева -напоминают деревян ную мебель. Примерно также, как деревянная мебель напоминает своих хозяев, приобретая их привычки, то есть скрипит, хлопает, ломается или, наоборот, твердо стоит на своем. Знакомый, работавший лесником, повел Шуйского каким-то оврагом. Где-то вверху пронеслась гусиная стая, поминая на всю округу индийскую реку Ганг. Они вышли на песчаный берег ручья, и что-то темное мелькнуло справа. Шуйский подумал чуть ли не о медведе, но лесник, усмех нувшись, успокоил. Это был всего лишь глухарь, вовсю клевавший здесь камешки. "Время собирать..." Кто ж не знает, что птицы их клюют, куры например... Шуйский, кажется, и о глухарях с рябчиками читал что-то в детстве. Лесник напомнил ему подробности. Когда глухари переходят на грубую древесную пищу, они, в качестве необходимой приправы, клюют гальку, причем обязательно определен ного размера и твердую, с острыми краями. Понятно, что ими они перетирают хвою и все остальное. Шуйский спросил:" А что если подходящих камешков не найдется?" И лесник, улыбаясь, ответил: "Тогда, несмотря на то, что пищи кругом полным-полно, они могут умереть от голода". Шуйский представил - каково это, сдохнуть от голода таким образом. Напрашивалось еще одно сравнение... Про людей, у которых есть все, кроме, казалось бы, самой малости, причем несъедобной. Но он не стал продолжать сравнение, боясь нарваться на банальность. Лучше уж бездумно вдыхать запах слежалой листвы, щуриться от неожиданно блестящей опавшей хвои, ступать по сырой земле, медленно приближаясь к своей цели. А цель у них была тогда одна - добраться до избы в глухом лесу. Там жил девяностолетний старик /чем не жених для вахтерши Марфы Семеновны?/, который обещал показать - куда упала прямо с неба "огромная железяка", судя по всему ступень от ракеты или что- то подобное. Цели они достигли, но деда живым застать не пришлось. Он умер. У изголовья его кровати лежала блестящая, с заклепками, трубка /наверняка часть "огромной железяки"/, в этом глухом месте настолько чужеродная, что могла свалиться только с неба... Любопытство не позволило деду дожить хотя бы до ста лет. Последняя поездка в лес запомнилась Шуйскому не только этим. В ближайшей деревне они договорились с местными, что умершего заберет завтра с утра тракторист. И тут Шуйский понял, как глупо он поступил. Надо было сидеть в подвале и не высовываться. Снимать стружку, вкручивать шурупы, сверлить и приколачивать. Да мало ли в жизни развлечений? Его же понесло в лес. Дело было не в том, что дед не дожил до своего столетия. Хотя его и было жалко. Шуйского взволновало другое. Деревня, в которой они оказались, вплоть до мелочей вроде деревянной часовни, вплотную примыкавшей в пузатому зданию заколоченного промторга, напомнила ему поселок на Белом озере. Пять лет назад он это место выбрал сознательно, искренне считая, что именно там его жизнь, наконец, приобретет смысл. Потому что туда каждое лето приезжала Алиса - хрупкое и невероятно подвижное создание, ставшее ему родным как только он впервые на нее взглянул, случайно оказавшись в тех краях. Алиса Медникова перешла на пятый курс иняза и мечтала стать переводчицей. Бабушка, к которой она каждое лето приезжала в поселок, очень ею гордилась. Шуйский тоже стал гордиться. Бывает, что в любовь перерастает дружба, а в его случае это была именно гордость - за то, что ходит по земле и плескается в Белом озере большеглазая длинноногая Алиса. Они встречались дважды в сутки - днем и ночью, и все никак не могли надоесть друг другу. Весь день и вся ночь - это безнадежно мало... Как можно забыть холодное высокое небо, теплый мох, прохладную озерную воду, переполненную лунным светом?.. Этого света в воде было так много, что озеро выходило из берегов. Счастье их не оставляло никаких пустот, заполняя все. Они купались в нем как могли. Уже видно было дно, но достигнуть его они не умели. Берега тоже были недосягаемы. На их стороне был переполненный земляникой лес, костер, печеная картошка. Затейливая тень от деревянной часовни спасала их от солнца. Солнце освещало им путь. Путь приводил их к бабушке Алисы, и та долго возилась возле печи, а они, вытащив из чулана коромысло, смеясь и брызгаясь носили воду, таскали за вихры сорняки... Ближе к осени Алиса уехала в Москву. Он отправился к ней через месяц и там, в Москве, все продолжилось. Только тени там были проще и длиннее, а вместо земляничной поляны имелась Красная площадь. Вообще-то Москва была не так хороша, как выглядела издалека, но то что именно в ней училась Алиса - делало этот город столичным. Потом они на некоторое время расстались, чтобы встретиться в зимние каникулы... Так прошел год, за который многое решилось. Алиса закончила университет с одной четверкой, ей подвернулась возможность поработать в Голландии. Еще зимой, когда Шуйский вновь, скопив деньги, приехал в Москву, - выяснилось, что счастье не может быть беспрерывным. Оказалось, что одинаково любя ночное купание в Белом озере, они по- разному относятся к ночным клубам и прочему в этом же духе. Алиса была вся в работе и, боясь потерять найденное недавно место в хорошей фирме, пользуясь каникулами большую часть времени проводила в офисе. Это слегка задевало Шуйского, который, приехав на неделю, рассчитывал быть с Алисой день и ночь, как летом. Впервые ему пришла мысль, что они, в общем-то, разные люди. Он сочинял песни, искал вдохновения, причем чаще всего в тех местах, где, по ее же словам, делать было нечего. Раза два они поругались Внешне это было почти незаметно, но появилась внутренняя насторо женность. И самое главное - впереди их ждала неопределенность. У каждого в отдельности все шло как надо, но совместная жизнь переводчицы, уезжающей в Голландию и столяра-самоучки, мечтающего стать профессиональным артистом в России, оказалась под угрозой. Оба прилагали усилия, чтобы вернуть утраченное настроение, но для этого Алисе надо было, по крайней мере, вернуть полученный диплом и отправиться на Белое озеро. Да и то вряд ли бы это помогло. То есть, кроме любви, у них, в сущности, не было ничего общего. Вроде бы не так мало. Но Шуйскому стало казаться, что если так будет продолжаться - вместе им не быть. Однажды закравшись, мысль уже не отпускала. Проклятый здравый смысл... И не только свой, но и друзей. Так ничего и не решив окончательно, они дотянули до прощания в аэропорту, где все напоминало кадры из мелодраматического фильма. Они говорили те слова, которые принято произносить в таких случаях. А сами думали, что могут больше и не увидеться. Потом произошла какая-то неувязка с адресом. Едва завязавшаяся переписка - прервалась. Прошло пять лет, за которые Шуйский из жаждущего новых впечатлений молодца превратился в субъекта, которому лучше бы сидеть в подвале и не высовываться. В настоящее время геральдически правильный лев сохранился на гербах следующих государств: Бельгии, Нидерландов, Норвегии, Швеции, Финляндии /золотой/, Испании, Люксембурга /красный/, Дании /синие львята/, Великобритании /золотые львята/... Среди государств Азии два - Индия и Шри-Ланка... имеют своей главной эмблемой львов... У Индии - это историко-религиозный памятник, капитель колонны эпохи Ашоки в местечке Сарнап ... являющемся одним из древнейших памятников буддизма. из книги(7) Оля Баритончик влюбилась в Льва Мохова раз и навсегда. Завистливые подруги утверждали, что так не бывает. Она тоже думала, что не бывает, но от Льва отказываться не собиралась. На сцене он выглядел замечательно, в кавээновских разминках часто выходил к микрофону и его в меру остроумные ответы вызывали в зале такой же умеренный смех. Оля изо всех сил старалась смеяться громче остальных. Ничем другим она не могла показать свою любовь. Чем менее остроумны были ответы Льва, тем шумнее вела себя Оля. Однажды, когда ее избранник уже стал капитаном, она даже крикнула: "Браво!", что Львом Моховым ошибочно было принято за издевательство. Было видно, как он нахмурился, глядя в ее сторону, после чего Оля целую ночь проплакала, а наутро не явилась в институт на первую пару. Ко второй паре слезы высохли. Мечты ее были также как и ее Лева - красивы. То она предста вляла, как ее избранник прямо на КВН-е, во время музыкального конкурса спускается в зал и приглашает ее на сцену, и у Оли открываются широкие перспективы - то ли быть на подтанцовках, то ли на подпевках. Но она все никак не может выбрать. То и другое так привлекательно, что с ума можно сойти. Но сходить с ума на виду умеют, наверно, только настоящие кавээнщики. Оля же, к сожалению, к их числу пока не принадлежала. Впрочем, она и себе - как выражались раньше в романах - уже не принадлежала, что делало ее беззащитной и восприимчивой к любой боли. Лев Мохов, сам не подозревая, нес полную ответственность за это безобразие /все слова с окончанием на "е" Лев любил произносить так, что получалось "безобразие", "растение", "длинношее" и даже "ее". Но в дальнейшем об этом ни слова/. Но однажды на дискотеке в клубе "Дэнс Сяопин"/где накануне каких-то выборов один из кандидатов выкупил все столики специально для студенческого актива, Мохов больно наступил Оле на ногу. Вышло это почти случайно. Оля лишь слегка подставила ногу. Да и сама поклонница Льва Мохова оказалась в ночном клубе случайно, ни к какому активу не принадлежавшая. Одна из тех самых завистливых подруг мыла тарелки в домашних условиях и сломала мизинец на левой руке, и вынуждена была уступить свой пригласительный билет Оле Баритончик. Ну а дальше все пошло как надо. В нужном месте подвернулся Лев Мохов, который был настолько неловок, что наступил Оле на ногу и чуть было не сломал и ей палец, но уже на левой ноге. Если бы Оля вдруг влюбилась не в высокого красавца Льва Мохова, а, например, в лысого неприметного Оскара Александровича Бурга, и его бы случайно занесло в ту удивительную ночь в клуб "Дэнс Сяопин", то Оскар Александрович непременно бы сломал палец бедной Оле Баритончик своим подкованным каблуком. А так все закончилось относительно благополучно. Мохов извинялся, Оля краснела. Потом это им надоело и они стали пить пиво и оно быстро сгладило острые углы. Оля не верила своему счастью, а Лев тоже не верил, - в то, что Оля интересна и тем более красива. Ему надо было некоторое время, чтобы придти к этой неожиданной мысли. Он долго плутал, но все же пришел. Правда случилось это не в ту ночь, а через три или четыре дня, когда стало ясно, что кандидат, выкупивший столики в "Дэнс Сяопине", с треском выборы проиграл. И Лев с горя поцеловал Олю в липкие / от конфеты "Люкс"/ губы. Время шло, а Олег Мохов все не находился. И первоначальная досада, некоторая обеспокоенность и другие не слишком внятные чувства тех, кто Олега знал, стали сменяться самой настоящей тревогой. Родители, конечно, тревогу забили сразу, но, как глубокомысленно изрек участковый инспектор Хромов, "родители - в таких делах лица заинтересованные", и потому обращать на них внимания не стоит. В любом хорошем деле нужна выдержка. Неужели им еще трех дней не потерпеть? А потом уж заявлять, что пропал человек... К заинтересованным лицам Хромов относился холодно. Три дня - это действительно не так много, но участковый не принимал в расчет шестнадцати лет и восьми месяцев, прожитых Олегом Моховым до дня исчезновения. За три дня родителям предстояло прожить эти самые шестнадцать с лишним лет заново. А это было почти невыносимо. Ждать они не собирались. Отец, Александр Кириллович, забросив свои инженерные дела, обзванивал всех, кто имел хоть какое-нибудь отношение к младшему сыну, затем садился в специально одолженные соседские "Жигули" и объезжал те места, куда дозвониться не мог. Потом возвращался домой, пил теплый чай, и все начиналось заново. Мама, Александра Николаевна, в это время смотрела видео. Не из- за бессердечия, конечно. Просто на кассетах был ее сын, снятый еще тогда, когда он и не думал исчезать. Но вряд ли Александре Николаевне было от этого легче. Точнее сказать, ей было тяжелее, но комментарии здесь неуместны, иначе психоаналитиков придется отгонять поганой метлой, а поганые метлы нынче в цене. Пока Александра Николаевна смотрела на сына, Лев перебирал гимназические тетради брата, зная по собственному опыту, что обложки тетрадей - лучшее место для беглых записей. Записной книжки нет никогда, а тетрадей - сколько угодно. Поэтому он бы не удивился, обнаружив там какой-нибудь неизвестный пока номер телефона или еще что-то в этом роде. Олег, действительно, к тетрадям относился без старомодной аккуратности, и некоторые обложки скорее напоминали Розеттский камень. Но вряд ли это означало что-то важное. Просто, Олег таким образом заполнял паузы между учительскими объяснениями. Младший брат с раннего детства отличался умиляющей некоторых странностью, и фантазии его иногда приобретали форму неведомых знаков. Года полтора назад Олег познакомился с неким лохматым челове ком, которого все знали как Финалгон / по-аруански "фин" означает "швед"; "ал" - "из"; "гон" - "долина"/. Финалгон закончил среднюю школу милиции, но запланированная карьера ему не удалась. У Финалгона обнаружилась патологическая нелюбовь к написанию всяческих документов. Все свидетельские показания умещались в одну- две строчки, что вызывало закономерный ропот у начальства, в конце концов материализовавшийся в приказ об увольнении. Финалгон перешел на работу в магазин "Посуда", продавцом. Досуг же / в магазине еще не додумались до сверхурочных, до ночных дежурств и командировок на Северный Кавказ/ Финалгон решил занять играми. Начинал с компьютерных, но затем перешел на живых людей. Футбол его, по каким-то причинам, не устраивал, и Финалгон стал обыгрывать сюжеты книг, по преимуществу принадлежащих жанру фэнтези. Это напоминало ему среднюю школу милиции. Из спинки скамейки, взятой в детском саду напротив, Финалгон выстругал деревянный меч. Из своей коллекции пивных пробок соорудил подобие кольчуги. Пивные же банки безжалостной рукой были превращены в шлем. Возможно поэтому Финалгон смахивал на "приблизительного воина с подсознанием в руке". Вокруг постепенно собралась группа единомышленников обоего пола - от четырнадцати до шестидесяти лет включительно. В едино мышленники не мог не попасть и Олег Мохов. В нем быстро обнаружился талант сочинителя, что было очень кстати, помня взаимоотношения Финалгона с письменной речью. Пожалуй, это была самая безобидная забава Олега. Уже раза три он собирал рюкзак и уезжал с Финалгоном и другими на день-два в какой-нибудь лес, где жил чуждой большинству людей жизнью, бегал между деревьев, изображая волков, леших, королевских шутов. Его убивали, ранили, женили, приносили в жертву, после чего он возвращался к обычной жизни, и о ролевых играх напоминали ненадолго приклеивавшиеся к нему прозвища вроде последнего - "Шорох". Нельзя сказать, что новое увлечение слишком повлияло на Олега. Его некоторая странность была при нем и до того, да и надолго погружаться в придуманный мир он не собирался, хорошо понимая - где настоящий вымысел, а где всего лишь реальная жизнь. Когда Лев всерьез стал беспокоиться об Олеге, то первым делом съездил к Финалгону. Выпускник средней школы милиции, кажется, был сильно огорчен исчезновением. Похоже что не притворялся и, используя старые связи, не дожидаясь специальной просьбы, начал собственные поиски, при этом подняв на ноги почти всех своих подопечных - от Черного Короля до Рыжего Шута. Теперь вот Лев перебирал тетради, пытаясь прочитать остроконечный почерк брата, очень похожий на его собственный. Иногда попадались занятные тексты. Например, набросок реферата про слонов или стихотворное поздравление одноклассницам на 8-ое марта, или легенда, сочиненная по просьбе Финалгона для одной из прошлогодних игр. Вот этот текст / можно было бы, конечно, привести поздравление одноклассницам, тем более что оно короче, но там проскользнуло несколько нецензурных словечек/. Прежде всех был Всевидящий, но не было вокруг никого и ничего. И мог Он смотреть лишь внутрь Себя. Однажды узрел Он свет. И вспыхнули звезды, с тех пор послушные Его воле. Тем завершился первый день творения. На второй день Всевидящий погасил все звезды. С того времени не проходит и дня, чтобы звезды не рождались и не умирали, отчего первые люди прозвали Всевидящего Укротителем звезд. Но слишком долго не было на Земле первых людей. Возможно оттого не было, что Земли еще не существовало. А появилась Земля, когда Всевидящий единственный раз на мгновение закрыл глаза, устав от себя самого. Затем Всевидящий создал Семерых Бессмертных, волею Первосоздателя по очереди посланных на Землю. Первым умер первый Бессмертный. Так появился воздух. Вторым умер третий Бессмертный. Так появилась вода. Третьим умер седьмой Бессмертный. Так появилось Новое Ничто, еще ничтожнее старого. Вслед за этим возникли бабочки и от них - люди, а затем антилопы и иные твари Всевидящего. ... И жили на Земле первые люди - Они. Ходили Они едва слышно, подобно тому, как летали бабочки. Но рассказы об Их доблести звучали повсюду. Рыба сама приходила Им в руки. Олени искали встречи с охотниками. Лес внимал Их песням. Они в ответ тоже слушали песни леса... За тысячу лет устал Всевидящий от всего земного. Густой туман окутал Землю. Так исчез прежний мир. Пришла в движение Земля. Загорелся воздух. Так умер второй бессмертный. И исторгла Земля то, что вначале казалось водой. Но ее было так много и она была так солона, что это могли быть только слезы пятого Бессмертного, оплакивающего участь первого, третьего, седьмого и второго. И мир стал меньше в четыре раза. Однако гладкое Серебряное море, напоминающее зеркало без рукояти, возникшее там, где привыч но было видеть Золотые поля, многократно отразило его. Рассказывают, что рыбаки из Их числа вознамерились отправиться на озеро, что со дня основания Земли сверкало на Западе. Они попрощались со своими женами, вытащили на берег лодки, спустили их, развернув весла, но остались на месте. Так обнаружилось, что там, где было озеро - вырос мертвый лес, и рыба в нем была тоже мертвая. А на Севере громко дышала Неведомая вода, перебивая дыхание всего живого. На Юге воздух тем временем еще горел. Дым подымался все выше, но не рассеивался, а превращался в то, что вначале казалось горами. Позднее, когда Они попытались подняться еще выше, это подтвер дилось. Люди увидели настоящие горы, устрашающе неприступные. И Им казалось, что Бледный хребет с каждой ночью становится ближе звездам. И тогда задумались бабочки, люди и антилопы - зачем посланы на Землю четвертый и шестой Бессмертные ? Задумались и первоначально устрашились. В новом мире было сумрачно и одиноко, словно неведомый Великан вдохнул в себя залпом весь воздух и его огромная рука вырвала с корнем все окрестные сосны. Так и Они, чьи взгляды с тех пор устремлены назад, туда, где все было на своих местах. Прошлое окрасилось яркими цветами. Мир и покой навечно поселились в нем. Настоящее было меньше, бледнее и больнее. К нему трудно было привыкнуть, подобно тому, как трудно привыкнуть к своей собственной смерти. И приходилось только надеяться на оставшихся в живых Бессмертных. Бояться их и все же надеяться вернуться. Потому что Они еще не ко всему привыкли в прежнем мире. По-настоящему умирать можно только тогда, когда привык ко всему на свете. Прочитав текст, Лев подумал, что лет через десять из Олега получится неплохой литератор. Вот почувствует жизнь, забудет Всевидящего и Бессмертных, и станет писать о любви, маньяках, природе. В общем, об окружа ющем мире. Непременно напишет и о том, как однажды потерялся. Пробираясь среди домишек из досок и рифленого железа, похоже, в любой момент готовых рухнуть и рассыпаться на куски... из книги(8) Прежде чем попасть в мастерскую Шуйского, надо было пройти темным коридором, обязательно натыкаясь при этом на всевозможные полезные в хозяйстве вещи: на широкие лопаты для чистки снега, достоинство которых прежде всего в том, что при падении они издают шум гораздо меньший, чем лопаты обыкновенные; на грабли, ценные тем, что в темноте с помощью одного движения ноги их легко отличить от лопат; наконец, любители остренького, если им по каким- то причинам не подходили грабли, могли наткнуться и на лом. Лом стоял в некотором отдалении, как аристократ, и падал только при самых исключительных случаях, которых, впрочем, в последнее время становилось все больше. Но имелись в подвале и такие места, куда люди, включая Шуйского, предпочитали не ходить вообще. Если пройти по коридору дальше, не поддавшись искушению заглянуть на огонек в столярную мастерскую, то непременно упрешься в груду списанных парт. Но плотно прижавшись к сырой стене, наиболее настойчивые пройдут еще несколько шагов. Потом, вроде бы, следует повернуть налево, в другой ...Э-э ... в другой коридор, где гуляет такой сквозняк, что, по слухам, немедленно гаснет не только спичка или свеча, но и электрический фонарик. Куда ведет этот второй коридор - в точности не знал никто. Версий же было множество. Среди них преобладали исторические, учитывая то, что здание гимназии было построено в конце девятнадцатого века и в нем поочередно размещались купеческий дом, губернская чрезвычайная комиссия, интернат, госпиталь для солдат и офицеров вермахта и средняя школа No99. Говорили даже, что под гимназией начинается / а может - заканчивается/ подземный ход. Правда, понять - куда он в таком случае ведет - было непросто. Поверившим в само существование подземного хода выбирать приходилось из заброшенной каменоломни, полуразрушенной крепости и, конечно же, из старого городского кладбища. В свое время об этом говорили так много, что не было возможности слухи проверить. Все время тратилось на болтовню. Кроме того, людей смущало отсутствие разговоров о спрятанных кладах. Точнее, разговоры заводились, но толку от этого было мало. Странное дело, слухи о кладах упорно не приживались, а охотников просто так прогуляться под землей и достигнуть, наконец, заветного места назначения - кладбища, было меньше, чем один. Постепенно о подземном ходе стали забывать. Процесс шел быстро, возможно потому, что был естественен. Никто не был заинтересован в том, чтобы о подземном ходе забыли навсегда. Тем более, если его не было вообще. Людей интересовали вещи куда более актуальные - повышение цен на электроэнергию, фактическое двоеженство одного высокопо ставленного городского чиновника, строительство бензоколонки на территории детского парка... Не говоря уже о избирательной системе в США. Тут не до подземных ходов. Вот если бы высокопоставленный чиновник тайно пробирался под землей от одной жены к другой - тогда другое дело. Но скрываться он не собирался. Иначе бы его популярность резко пошла на убыль. В общем, о подземном ходе благополучно забыли, так и не выяснив - есть ли он вообще. Даже Шуйский не проявлял никакого интереса. Лазить по темным пыльным, продуваемым сквозняками коридорам было не так увлекатель но, как сочинять и записывать песни. Тем более, что Шуйский ко всяким будто бы таинственным вещам относился равнодушно. Так что после известия об исчезновении Олега Мохова до определенного момента о подземном ходе даже не вспоминали. Помог случай. Шуйский сидел на верстаке и подбирал рифму к слову "крот". Aрод...род...рот...оборот...огород.., пока в голову не пришло слово "ход" Не самая лучшая рифма, но для столярки подойдет, тем более что по смыслу неплохо. Крот - подземный ход... Вот тут-то Шуйский вспомнил о том, что могло быть у него под боком и обругал себя предпоследними словами / последние берег на крайний случай/. Судя по тому, как отзывались об исчезнувшем ученике педагоги, Мохов мог сделать и такую глупость тоже . На поверхности земли он уже примелькался, всем наскучил. Почему бы, если такое дело, не углубиться? В памяти Шуйского всплыла позавчерашняя сцена с приглашением его к телефону, когда в столярке появился гимназист с красной повязкой на рукаве. Не Мохов ли? Надо сказать, Шуйский, пребывая на другом уровне, в подполье, практически в другой реальности, гимназистов в лицо знал плохо, так что вопрос неудивителен. Пришлось выяснять - как выглядел пропавший. И не он ли дежурил позавчера? Оказалось, что он, и это вызвало у Шуйского чувства, которые некоторые бы назвали противоречивыми. Но и тогда желающих поверить в то, что Мохова надо искать за грудой списанных парт в гимназическом подвале нашлось немного. Физрук Юрий Павлович решительно отказывался верить в существование подземного хода. Но ему было простительно. В прошлом он занимался греблей, был рулевым и комплекцию имел соответствующую, миниатюрную, весил килограмм пятьдесят. И однажды с ним случилось недоразумение. Уже после того, как он покинул большой спорт, он честно приобрел боязнь замкнутого пространства. Тогда Юрий Павлович, проявив недопустимую в его положении неловкость, прямо на уроке застрял в шведской стенке, но и в этом виде на похороненную в кремлевской стене персону походил мало. Собственно, такой задачи Юрий Павлович перед собой и не ставил, и это немного утешало. Однако, если отбросить на время всеразъедающую иронию, то следует сказать -физрук испытал тогда самые гадкие чувства, - беспомощности, растерянности и, конечно, жуткого стыда перед застывшими от изумления учениками, которые от неожиданности даже засмеяться не могли. Но Юрий Павлович, как настоящий спортсмен, призвал на помощь все резервы своего организма, вырвался из капкана и, представив все произошедшее шуткой, довел урок до конца. Но неприятный осадок остался навсегда. В общем, он считал, что Мохов как человек хотя бы отчасти разумный, в подземный ход не полезет, следовательно и нет никакого хода. Логика физрука поражала своей стройностью. Директор гимназии Мирослав Афанасьевич Ходунов не верил в существование подземного хода по другой причине - исключительно по служебной необходимости. Во вверенном ему учебном заведении такого безобразного излишества просто не могло быть. В уставе гимназии, утвержденном городской администрацией с первого раза, подземный ход не упоминался даже косвенно и, следовательно, вера Мирослава Афанасьевича имела документальную основу. Оскар Александрович тоже вначале не воспринял предположение Шуйского всерьез. Но затем, в течении какого-то получаса, проникся этой новой идеей и стал ее твердым сторонником. Может быть потому, что человеку, даже если он Бург, обязательно надо во что-нибудь верить. Иначе его жизнь пуста и бессмысленна. Подземный ход, в таком случае, не самый плохой объект для приложения своей веры. - Ну что, пошарим в подвале? - спросил Шуйский, хотя все было уже давно решено. Шел восьмой час вечера. И сам Шуйский, и Оскар Александрович успели сбегать домой - поужинать, запаслись фонариками и вернулись в гимназию уже тогда, когда ночной сторож Леха, широко зевая, закрывал двери на ночь. Никто кроме самих участников поисковой экспедиции о предсто ящем походе не знал. Оба не спешили делиться этим даже с родными, чтобы не выглядеть окончательными дураками. Сами до сих пор до конца не верили в то, что ход существует. Но даже если бы Оскар @лександрович решился рассказать жене о том, что собирается делать вечером - она бы никогда не поверила. Не то чтобы Бург часто давал повод ему не верить. Просто срабатывало традиционное мышление. Вся мировая литература основана на супружеских изменах, а сюжеты, если литературоведы не врут, в книгу попадают обычно из жизни. Иногда происходит и обратный процесс, что тоже Татьяну Михайловну Бург не радовало. В общем, в последние часа два Оскар Александрович был молчалив и сосредоточен, на Мохова уже не злился и воспринимал его несколько отвлеченно, как будто бы в самом деле тот был литературный персонаж. После чего и Оскар Александрович автоматически мог стать с ним в один ряд. Настоящий О.А. Бург , в таком случае, превращался всего-навсего в прототип, а подземный ход должен был искать опять-таки литературный герой. Но это было бы уже слишком. Ничего подобного Бургу в голову придти не могло. Так что отрешенность преподавателя химии проще было бы объяснить нервной усталостью. Но еще лучше - совсем ничего не объяснять. Шуйский же воспринимал все как маленькое приключение. Выдался свободный вечер - почему бы не занять его таким образом? По телевизору сплошные повторы. В гитаре лопнула четвертая струна. Подходящей книги или хотя бы подруги в нужный момент не нашлось... Имело смысл попробовать что-нибудь необычное. Некоторые предпочитают извилистые ущелья Анд, но это как-нибудь в следующий раз. До наваленных друг на друга парт добрались сравнительно быстро. В подвале по-прежнему был устойчивый запах краски, да не одной. Никакой сквозняк не мог одолеть его. Наверно, он и не пытался. В ход пошли карманные фонарики, выделявшие избранные места подвала. Избранное - не значит лучшее. Иначе не попадались бы на глаза, потревоженные расплывчатым светом, предметы отвратительного вида, а именно испоганенная неведомым усердным хулиганом огромная репродукция Саврасова "Грачи прилетели"; одинокая крышка рояля, пробитая чем-то, что было размером с человеческую голову; внушительной величины глобус с глубоким кратером на месте Северного полюса... Куда только смотрела противопожарная инспекция? Наверно, у нее не было хотя бы одного плохенького карманного фонарика, чтобы высветить все это безобразие. Первым шел Шуйский. Прижавшись спиной к стенке, продвигался он медленно, боясь обрушить всю груду парт и остаться здесь навсегда. Слегка игривое настроение, в котором он пребывал несмотря на серьезность задуманного дела, незаметно сменилось неосознанной тревогой. Что-то похожее почувствовал и Оскар Александрович. Ему, человеку в общем-то не слишком впечатлительному и уж во всяком случае - без поэтических фантазий, - показалось, что он находится в каком-то средневековом подземелье, в котором вот-вот начнут твориться необъяснимо ужасные вещи. У Бурга даже дыхание пере хватило. А тут еще, пытаясь переложить фонарик из руки в руку, Оскар Александрович выронил его на каменный пол, и стало в два раза темнее. - Что случилось? - почему-то прошептал Шуйский. - Да вот... уронил... Сейчас подниму... - Осторожнее, лучше не нагибайтесь. Вы все тут опрокинете. Из-за больной поясницы он сам не нагибался и других этого удовольствия лишал. И немедленно раздался какой-то зловещий скрип, после которого у Бурга отпало всякое желание не то что нагибаться, но и вообще двигаться. Он даже закрыл глаза, в попытке уйти внутрь себя, подальше от этих скрипов. - Что это было? - немного придя в себя, спросил Оскар Александрович. - Может быть сквозняк дверь открыл? - неуверенно ответил Шуйский. - Какую дверь? - Откуда я знаю. Правильнее было бы повернуть обратно, но как-то неудобно было друг перед другом. Все-таки не клад искали, а человека. И при первом скрипе готовы бежать прочь как младшие школьники. Шуйский художественно изобразил на своем лице бодрую улыбку, но цели своей не достиг - Оскар Александрович ее не увидел. Тогда столяр произнес как можно тверже: - Пойдемте быстрее, а то я, кажется, программу не на ту неделю посмотрел. Сегодня же "Спартак" играет... Вроде бы... Но нет, не чувствовалось в его голосе нужной твердости. Пройдя опасный участок, они оказались на перепутье. Коридор раздваивался. Выбирать приходилось между западом и востоком. Над ними, судя по всему, располагался кабинет математики. Значит тот коридор, что вел налево, проходил под кабинетами географии, химии и учительской, и, если раньше не заканчивался, то еще и под спортзалом. Как раз по направлению к кладбищу, до которого, правда, было километра три. Шуйского мучительно влекло именно в этом направлении. А Оскара Александровича уже никуда не влекло / чтобы добраться до дома, надо было вновь протискиваться между парт и в любую секунду ожидать нового зловещего скрипа/. Сквозняк усиливался. Темнота сгущалась, хотя, казалось бы, некуда было больше. Свет карманного фонарика стал выхватывать у темноты какие-то жалкие крупицы действительности, вроде искореженной ржавой вешалки или помятого ведра... Но и они выглядели здесь значительно. Казалось, они специально были расположены таким образом, чтобы вызывать отвращение. Наступить на такое ведро было все равно что босиком наступить на ужа. Не то чтобы опасно, а просто противно. И тут произошло то, чего ни Шуйский, ни Бург никак не ожидали... Спинка у табуретки есть. Только она очень далеко. из корзины(9) Оля Баритончик видеть не могла, как мучается ее Лев от того что брата до сих пор не нашли. Пыталась отвлечь, и все неудачно, кроме раздражения в друге ничего не вызывая. Ее неуместные шуточки резали слух. Слова утешения проходили мимо, как будто они находились на чужой волне. И от этого ей самой хотелось плакать во весь голос. И она плакала, вынуждая Льва суетиться в поисках стакана воды. Стакан находился, Оля немного успокаивалась. Лев садился в кресло и мрачно перелистывал какую-то толстую книгу, слегка похожую на телефонный справочник. Оля садилась у ног и растерянно смотрела на Льва, на книгу, на потолок... Так было до тех пор, пока не зазвонил телефон. Лев поднял трубку и вступил в разговор, от которого Оле стало совсем грустно. - Ты же знаешь - что у меня произошло, - сказал Лев Мохов своему однокурснику Прохорову и, нетерпеливо выслушав ответ, продолжил: - Нет, никак не могу. Играйте без меня. Капитанский конкурс я сочинил, пускай кто-нибудь выйдет и прочтет. Хотя бы ты... Что значит - "нужен не только текст, но и весь я"? Вот выйди и изобрази всего меня. Вечером должен был проходить полуфинал первенства города, где выступала и его команда технического института. Шансы пробиться в финал были велики, но шутить сейчас казалось делом немыслимым. - Заезжай, я тебе текст капитанского передам... - продолжал Лев. - Прямо сейчас... подожди, он же у меня в папке... Да, точно. Как что никуда ехать не надо. Папка в общаге, в 23-ей комнате на тумбочке у Боброва... Добавь от себя пару-тройку шуток и - порядок... Но тут в разговор включился еще один человек, после чего Лев о капитанском конкурсе уже не вспоминал. Еще бы, трубку взял некто Боб. Боб, оказывается, общался с Олегом в день исчезновения. Причем, часа в три дня. Получается, брат приходил в 23-ю комнату общежития и ждал там Льва какое-то время, знал, что тот должен туда прибежать на репетицию сразу же после института. Но не дождал ся. Лев в тот день вообще в общежитии не появился. А Боб в тот же вечер загулял, у себя не ночевал два дня, про исчезновение Олега до последнего но слышал и только пять минут назад объявился. Лев расспросил Боба - не хотел ли Олег передать ему что- нибудь? Нет, не хотел. Собственно, Боб ушел из комнаты раньше. Так что Олег оставался один... Лев почувствовал, что здесь может быть какая-то зацепка. Да что Лев, даже Оля, сидя у его ног, почувствовала. Первым, на кого я обратил внимание, был капитан Блэнд. Его считают одним из самых блестящих офицеров британской армии. По-моему, он к тому же и самый глупый; вероятно, это необходимо для каких-то стратегических целей. из книги(10) Ни Шуйский, ни Бург никак не ожидали, что тишину нарушит человеческий голос, хотя искали здесь именно человека. Голос ворвался в подвал внезапно, слегка искаженный эхом и полностью преображенный страхом. Их обоюдным страхом, многократно увели ченным едкой темнотой. Бесспорно, это был человеческий голос, но усиленный каким-то странным завываньем. Будь у Шуйского прическа покороче - волосы на голове непременно бы дыбом встали. Оскар Александрович в очередной раз подумал, что педагогика - наука невероятно сложная и полная тайн, и зря жена Таня без конца называет его бездельником. Бездельники не бродят по темным подвалам с одним фонариком на двоих. Сразу после этого Оскар Александрович великодушно подумал, что профессия столяра - тоже требует определенных усилий, и многие тайны столярного дела до сих пор не раскрыты. А странный голос тем временем все завывал, сопровождаемый какими-то дополнительными звуками. Шуйский подался вперед, наткнулся-таки на пустое ведро, замер и, внезапно пораженный открытием, произнес: - Господи... Так это же я... - В каком смысле? - не понял Бург. - Это же я пою. - То есть как? - Это мой голос. И я им пою. - Так это песня? - стал догадываться Оскар Александрович. - Никогда бы не подумал. - Вот именно. Песня. Из альбома "Пиши пропало" Но почему она звучит здесь? Шуйский направил фонарик на стены, на потолок и высветил неприметное отверстие, которое вполне могло быть вентиляционным. Так и есть, оттуда и доносилась песня. - Может быть, это ночной сторож наверху слушает, - предположил Бург - Наверно. В учительской. Но почему меня? Есть столько других исполнителей. Элвис Пресли, Джон Леннон. Миша Кабардинский, наконец... Почему я? Чтобы не говорили, но растерянность Шуйского была куда предпочтительнее его же страха. До сих пор Шуйский мало задумывался о своем слушателе. Как говорил один его знакомый: "Он был по другую сторону барабанной перепонки". Надо было опуститься ниже уровня земли, чтобы услышать себя со стороны. Шуйский еще не решил - хороша ли его песня, уместна ли? Вроде бы нехороша. Во всяком случае - в его исполнении. Но не все так просто. Не исключено, что он не дорос до понимания своих собствен ных песен. Допустим, альбом "Пиши пропало" опередил свое время. Или он, Шуйский, позорно отстал от времени, позволив своему подсознанию вырваться вперед. Отсюда волна непонимания. Оскар Александрович был озабочен совсем другим. И не скрывал этого. - А нельзя ли искать быстрее? А то жена ночевать не пустит, - сказал он решительно. Откуда только такая решительность взялась? - Что ж, это можно. И Шуйский возвысил свой голос. Больше не таясь, он звал Олега Мохова, и прирученное эхо, находящееся на подхвате, разносило это имя, а заодно и фамилию, по всему подземелью. Так, наверно, и рождаются новые песни. Один музыкальный критик назвал нечто похожее "овеществленной импровизацией". Только что ничего не было. Точнее, были беспомощность, разочарование, назойливо жал правый ботинок, жалостливо цокали подковки Бурга. Давила гнусная подвальная сырость. В ушах звенело. Необъяснимый страх еще до конца не выветрился. И вот уже в черном, слегка разбавленном бледным светом воздухе, возникает новая песня, слова которой полны неподдельной искренности. Их немного. Всего два - "Олег Мохов", зато и возможности сфальшивить ограничены. Слова означают - "давай, находись быстрее, и мы тут же уберемся отсюда. Мы здесь лишние. Мы еще не заржавели, как ведро или вешалка. Мы еще не списаны, как парты. Здесь так сыро, что перестаешь быть добрым. И так противно, что забываешь жалеть самого себя. Все, надоело. Выходи. В мире есть столько разных мест, предназначенных для того, чтобы валять дурака, что глупо делать это в неприспособленных помещениях". Вот что такое "Олег Мохов" в исполнении Шуйского. Мелодия неопределенна. Музыкальные темы не повторяются. На подпевках не лишенный необходимого слуха Бург. Его слегка простуженный голос даже приятен. Ритм поддерживается звуками, доносящимися из вентиляционного отверстия. И, главное, оба чувствуют, что Мохов где-то поблизости. То есть, выбранное музыкальное направление верно. И значит, рано или поздно придет признание. "Буди ми другъ."Онъ же рече: "Такъ отворю". И подаста руку межъ собою" из книги(11) - Сама посуди, - говорил Лев Оле очевидные вещи. - С чего бы Олег просто так пошел в общагу? Значит, что-то случилось. Родителям по телефону ничего не сказал, ждал меня. Зачем? Ясно, только мне мог объяснить, что произошло. Заметь, записки никакой не оставил, вечера дожидаться не стал. Какой из этого вывод? - Какой? - захлопала глазами Оля. - А такой... Что-то случилось в гимназии или сразу после нее. И Олег, не заходя домой, бежит в общагу. Это ближе, чем до дома. И ждет меня, хочет что-то спросить или передать. Если что-нибудь случилось раньше, накануне, например, то он бы дома мне все рассказал. Утром мы виделись. - Понимаю. - Теперь вопрос - что могло случиться? Ты Олега почти не знаешь, но будь уверена - он иногда такие штуки вытворял... Однажды в пятом классе подвешенный к потолку шест в спортзале медом намазал. - Зачем? - Чтобы ладони во время эстафеты не скользили. Ну, про портреты я тебе, кажется, говорил. - И что же? - А то, что он кого хочешь обидеть может. Но чтобы его обидеть - надо было постараться. И если кто обидел - это не могли не заметить. - Может быть, он сам себя обидел, - глубокомысленно произнесла Оля. - Ага... Сам себя по щекам отхлестал... - Ну почему же... Мало ли... - Который сейчас час? Восемь? Так, гимназия уже закрыта. Все наши на КВН-е. С его одноклассниками надо встретиться. - А ты знаешь, где они живут? - По крайней мере, знаю, где живет один. Я ему однажды чуть морду не набил. И Лев мечтательно закрыл глаза. Дверь отворил сам Комов, - коренастый брюнет в спортивном костюме с ярко-красным тяжелым полотенцем на плечах. Самбист /о чем Лев не знал/, почти отличник. Но известен был больше тем, что снимался в эпизодической роли в молодежном сериале "Последний звонок", играл жестокого предводителя фанатской группировки. - Я пройду? - бесцеремонно спросил Лев, не потрудившись поздороваться. Комов от неожиданности пропустил. Вслед за Львом в квартиру шмыгнула и Оля Баритончик. - Родители дома? - задал самый важный вопрос непрошеный гость, заглядывая в комнату. - В театре. А что случилось? - Ты разве не знаешь? - Насчет Олега, что ли? Я-то здесь причем? Вот это мы сейчас и узнаем. Руки Льва потянулись к ярко-красному тяжелому полотенцу, которое все еще висело на шее Комова... Примерно полгода назад между старшим из братьев Моховых и Олегом Комовым произошла первая стычка, причина которой была более чем серьезна. Комов обвинил Льва в плагиате. По городу прокатилась информация, что будто бы КВН-щики вовсю использовали интернетовские анекдоты, слегка их переделывая. В сущности, так оно и было, но Лев тут оказался совершенно ни при чем. Просто Комов таким образом сводил счеты с Олегом, с которым нередко ссорился в гимназии. Надо заметить, что придумать повод для ссоры Олегу труда не составляло. Кое-кто с радостью поверил, что Лев с друзьями занимается плагиатом, Комов все сделал умело / почти отличник/, использовал газетку "Первая молодость", которая печатала все подряд. При этом сам остался несколько в стороне. Впрочем, вычислить Комова было легко. Лев помчался в гимназию выяснять отношения и непременно бы выяснил, если бы не физрук Юрий Павлович. До драки не дошло, хотя и Лев, и Стас оказались в учительской... Через три дня в "Первой молодости" появилось опровержение предыдущей статьи. Скандал вроде бы утих. Но, вполне возможно, Комов не успокоился... Итак, руки Льва потянулись к полотенцу, но тут в Комове проснулся самбист, и через секунду кавээновский капитан уже лежал на полу, уткнувшись лицом в йеменский ковер желто-коричневого ворса. Кто бы знал, как это унизительно - быть поверженным каким- то паршивым Комовым /почти отличником/, не добившись ровным счетом ничего. Но тут произошел важный поворот в истории, ко Льву Мохову присоединился и сам Комов. Места на йеменским ковре хватало. Это означало, что в бой был пущен засадный полк, то есть Оля Баритончик, в чьих руках воинственно блестела лакированная маска сомалийского колдуна, только что снятая со стенки. Именно деревянной маской перепуганная Оля приложилась к затылку Комова, в робкой надежде сравнять счет. Два поверженных мужчины, а над ними хрупкая девичья фигурка - эта картина впечатляла. Через пятнадцать минут все трое относительно мирно сидели за журнальным столиком, на котором кроме наполненных ароматным кофе чашек имелись еще несколько сортов печенья, фрукты и прочее. - А то может быть водки выпьем? - предложил Комов, потирая ушибленный затылок. - Ты с ума сошел, - прорычал Лев. - А что такого? Я же не самогон предлагаю. Или студенты водки уже не пьют? - Нет, не пьют, - грозно сказал Лев. - Им не достается. Гимназисты все выпивают. Оля, очевидно опасаясь того, что перемирие прервется с первым сорокоградусным глотком, вызывая огонь на себя храбро предложила выпить водку одна, за троих. Лев нахмурился и ее инициативы не одобрил. - Как хотите, - удивленно пожал плечами Комов. - В этом доме от водки еще никто не отказывался. Как бы то ни было, боевые действия не возобновлялись. Более того - начался обмен мнениями. Обмен с доплатой, если считать качественный кофе. Оля, благодаря которой и было достигнуто равновесие, молча поглощала хурму. Говорил, в основном, Комов. Он по-прежнему утверждал, что никакого отношения к исчезновению Олега не имеет - Он в последнее время как-то притих. Может быть, надоело дурака валять? - Допустим, - нехотя произнес Лев. - Но в гимназии ты не один учишься. Плюс учителя. Ни с кем из них стычек не было? - Стычек? - задумался Комов. - Вроде бы нет. Правда есть в нашем классе некая дама... - Кто такая? - Да так, дура одна. - А поподробнее? Что мог сказать Комов о Юле Гуляевой? Немногое... Собственно, он уже ее охарактеризовал. Если еще точнее - красивая дура. Лев, глядя на выражение лица Комова, подумал: "Не потому ли ты так говоришь, что ей на тебя наплевать?" и проникся преждевременной симпатией к этой самой Юле Гуляевой. Сердце в трауре вижу, и зверь Заползает в охрипшую грудь. Черным выкрасить красную дверь Умоляю себя: "Не забудь!.." из песни(12) Устав звать Олега Мохова. Шуйский затих. Уже минут двадцать они бродили по подвалу, добрались, наконец, до металлической двери, к сожалению - крепко-накрепко закрытой. Никакого замка, однако, видно не было. Даже замочной скважины. Зато щели между дверью и кирпичной стеной были широкие, хотя и не настолько, чтобы протиснуться через одну из них. - Кажется, с той стороны прижато, - вслух подумал Шуйский. - Навалимся, что ли? - тоскливо предложил Бург. От минутного всплеска его активности и следа не осталось. Да и какие в этой темноте следы? - Навалимся, - отозвался Шуйский. Но дверь не поддалась. Как будто это была стена, обыкновенная металлическая стена, к которой можно прижаться, по которой можно провести рукой, ногой или даже любопытным носом, но сдвинуть ее с места - затруднительно. Да что там - затруднительно... Есть двери в форме стен, а есть стены в форме дверей. Есть люди в форме военных и военные в форме людей... Но не об этом речь. Они потолкались у дверей минут пять, погремели, потыкали фонариком во все щели и слегка успокоились. Посовещавшись же - решили возвращаться. Похоже, их миссии сегодня не суждено закончиться успешно. Но сделав несколько шагов в обратном направлении, Шуйский наступил на что-то мягкое. Подумалось - не на дохлую ли крысу? Спешно убрав ногу, он направил фонарик вниз и обнаружил, что это не крыса и тем более не мышь. Под ногами лежал шарф, причем - был он, кажется, весь в крови, и отступившее чувство опасности немедленно вернулось. - Что случилось? - вновь перешел на шепот Оскар Александрович. - Шарф...Весь в крови... Шуйский осторожно нагнулся, помня о больной пояснице... На шарфе виднелись какие-то буквы. Вглядевшись получше, он прочел "Спор... Спор?.. А-а. "Спартак". Ну конечно же, "Спартак" Москва. Обычный красно-белый шарф, а кровь только померещилась. Шуйский мысленно обозвал себя подходящими словами и взял находку в руки. - Вы не помните, носил ли этот Мохов шарф? - спросил он. - Кажется, носил, - неуверенно произнес Оскар Александрович. Все стало ясно. Надо было быстро подниматься наверх и сообщать кому следует о находке. Они безболезненно добрались до поворота, свернули направо. Вновь предстояло боком двигаться мимо нагромождения парт. Угроза оказаться под завалом была не меньше, чем в первый раз / проклятые высокие потолки со сводами, позволяющие составлять парты почти до небес. Интересно, кто и, главное, каким образом вознес парты на такую небывалую высоту?/ Но двигались они все же быстрее, чем полчаса назад. Несколько метров - и они вырвались на свободу, как будто вернулись из древнего мира в новую эру, где жизнь, может быть, и не лучше, но как-то привычнее. Ночной сторож куда-то запропастился. Наверно, все еще слушал музыку, развалившись в учительской на диване, в качестве колыбельной выбрав почему-то альбом Шуйского. Но сторож мало интересовал обоих: им нужен был директор гимназии Ходунов. - Мирослав Афанасьевич? - взволновано спросил Бург, схватив телефонную трубку, но еще не набрав номер. Шуйский ненавязчиво напомнил Бургу правила пользования телефонным аппаратом. - Ну конечно же... Оскар Александрович догадывался, что именно ответит ему директор. Ведь в вверенном тому учебном заведении / образователь ном учреждении/ "подземных ходов не числится". Предчувствия Бурга не обманули. Ходунов поднял крик, причем такой, что на шум прибежал ночной сторож Леха, кулаками протирая глаза. - Война?! - закричал он испуганно. - Да нет... - махнул рукой Шуйский. - Это наш директор по телефону разговаривает. - А где он? - спросил сторож, оглядываясь. - На том конце провода - вздохнул Шуйский, сочувственно поглядев на покрасневшего Оскара Александровича. Но как ни кричал директор, ему пришлось согласиться, что находка шарфа кое-что значит. После некоторой заминки было решено обратиться в службу спасения, организованную в городе несколько месяцев назад. Точнее, в городе одновременно появилось сразу две, а то и три одноименные службы, отчего люди точно не знали - куда звонить. Но это было все-таки лучше, чем жить вообще без службы спасения. Оскар Александрович позвонил почти наугад, и вскоре в гимназии воцарилось некоторое оживление, плохо сказавшееся на настроении ночного сторожа Лехи, между прочим - внука вахтерши Марфы Семеновны. По искаженному лицу Лехи было понятно, что он твердо знает - спать ему сегодня никто не даст. Первым в гимназию приехал директор. Он до такой степени был мрачен, что на первом этаже пришлось включить дополнительное освещение. Через несколько минут появился завхоз Смертин и завуч по воспитательной работе Алла Евгеньевна Воронина. Оскар Александро вич совсем скис. В последнее время вид Аллы Евгеньевны пробуждал в нем нехорошие чувства, Через час на "Жигулях" первой модели примчалась служба спасе ния. Из машины вышли три молодых парня в спортивных куртках. - Это у вас обезьяна в дымоход залезла? - спросил один из парней. - Какая обезьяна? - выпучил глаза директор. - У нас, у нас... - неожиданно подтвердил Оскар Александрович. - То есть не совсем обезьяна и не совсем в дымоход... Но, в общем вы не ошиблись. - Ну тогда показывайте... Пока спускались в подвал, Шуйский успел спросить Бурга: - Причем здесь обезьяна? - Я где-то читал, что служба спасения охотнее выезжает на помощь животным, чем людям. Вот и решил перестраховаться... - А вы больше газет читайте... Уж не в "Первой ли молодости" такую ахинею пишут? - Да, кажется там. - Понятно. Тут Шуйский подумал, что положительную рецензию на его альбом тоже "Первая молодость" опубликовала. Тем временем все, включая Аллу Евгеньевну и ночного сторожа Леху, спустились в подвал, для разминки наступив несколько раз на грабли, но избежав серьезных потерь. - Ну и где тут у вас дымоход? - грозно спросил один из спасателей. - Я хотел бы кое-что объяснить, - раздался шепот Оскара Александровича. После пятиминутной заминки спасатели, наконец, принялись за дело. - Если речь идет о жизни человека - наши услуги бесплатны, - уточнили они. - Но если в подвале все-таки обязьяна... На этот раз Мирослав Афанасьевич застонал. А Алла Евгеньевна сжала ладонь Бурга таким образом, что у химика выступили слезы. Или это была серная кислота? Нагромождение парт привело спасателей в замешательство. С подобным препятствием они еще не сталкивались. - Вы правы, наше учебное заведение ни на что не похоже, - не к месту сказал директор. Через минуту спасатели взяли свои слова обратно. Похожие препятствие встречалось им во время экспедиции на Памир. Когда тема Памира была исчерпана, Мирослав Афанасьевич занялся завхозом Смертиным. Как тот допустил, чтобы в подвале элитарного образовательного учреждения хранилась в таком количестве рухлядь?! - Но Мирослав Афанасьевич, - обиженно ответил завхоз. - Я же неоднократно просил вас выписать грузовик. Вы обещали, но... - У нас не было свободных денег. - Директор не любил обиженных ответов завхоза. - Еще бы, - вступила в разговор Алла Евгеньевна. - Все свобод ные деньги идут на уплату штрафов пожарникам. Они каждый год спускаются в подвал, ужасаются, грозятся закрыть гимназию... - Но ведь еще ни разу не закрыли, - гордо ответил директор. - Кстати о пожарниках, - в темноте послышался хриплый голос ночного сторожа Лехи. - Ни у кого не найдется закурить?.. Через полчаса, без обнадеживающих вестей, вернулись спасатели. - Ничего не получилось, - сказал главный из них. - Там стоит такая дверь, что ее ничем не подцепишь. Нужен сварочный аппарат или двести грамм тротила. А еще лучше - пятьсот. - Так везите сварочный аппарат! - закричал директор. Мысль о тротиле вдохновить его не смогла. - Ну что вы... Мы служба молодая. Этого добра у нас еще нет. - Мирослав Афанасьевич, - предложила Алла Евгеньевна. - Надо звонить родителям. - Мохова? - Зачем их раньше времени с места срывать? Кому-нибудь из тех, у кого есть сварочный аппарат. - Вы правы, Алла Евгеньевна... Но была уже ночь. Требовалась некоторая настойчивость, чтобы выудить из ноябрьской тьмы сварочный аппарат со сварщиком в прида чу. Наконец, директор нашел то, что искал. Обещали подвезти все необходимое к семи утра. Следующие полтора часа добровольцы, то есть Шуйский, Бург, завхоз Смертин и ночной сторож Леха разбирали завалы парт. Надо было хотя бы слегка расчистить дорогу для сварщика. Но и это требовало нешуточного напряжения сил. Практический результат был достигнут сразу. Обнаружился потерянный фонарик Бурга. Это вселяло надежду... Правда Щуйский как человек творческий, чувствовал, что своими руками разрушает Тайну. Миф. Словно возникла необходимость по-быстренькому разобрать пирамиду Хеопса. Но в то же время Тайна не спешила поддаваться, может быть потому, что подлинные Тайны не материальны. Шуйскому казалось, что эти гигантские завалы парт - дело нечеловеческих рук. Будто бы сама природа была причастна к гигантскому сооружению. Да и не парты это в действительности, а списанное время... Но это было бы тоже слишком.. Наконец, слегка расчистив проход, добровольцы выдохлись окончательно. Решено было отправиться по домам / разумеется, кроме бедного сторожа Лехи/, а с утра снова приняться за работу. Под утро сны переходят все допустимые границы. Вместо того чтобы витать в облаках, вы, еще не проснувшись, опускаетесь на землю. Причем, во сне земля никогда не бывает круглой. Может быть, поэтому там так неуютно. Шуйский мог пересказать свой последний сон во всех подробно стях, что случалось с ним крайне редко. Мог, но пересказывать никому не собирался. Проявить свой дурной вкус возможность и без того представится. Но оттого, что ни с кем он сном своим делиться не хотел, сон не спешил отпускать его, словно бы требуя толкования. Но, как говорят, нет ничего опаснее, чем толкование снов. Пока не будет растолкована явь, опасность будет сохраняться. И все же немного о сне Шуйского. Первым делом в окне показались пальцы. Они были такие большие, что Шуйский подумал, будто находится у кого-то в ладонях. Затем раздался выстрел. Как он понял немного позднее, в действительности это били в эфире куранты. Впечатление выстрела было полным, тем более что кисть его левой руки сделалась красной от крови. Он быстро вскочил и ринулся в ванную комнату, но воды в кране не было. Он и забыл, что воду должны были дать лишь в шесть часов утра. Пришлось самому - кому же еще? - перевязывать руку белой тряпицей. Тряпица же походила на белое облако и все не поддавалась, не слушалась правой его руки, стремилась расплыться и раствориться в пространстве; и так продолжалось долго, - как ему казалось, - пока на помощь не пришли собственные зубы. Вдвоем, правая рука и зубы, - они быстро справились, и Шуйский был премного благодарен им за это. После перевязки раздался еще один выстрел. Он в страхе взгля нул на правую руку, но, к счастью, ничего нового на ней не обнаружил. Те же бледные пальцы гладили полотенце времен культурной революции, избавляя его тело от ужаса, словно от влаги. Как Шуйский понял немного спустя, выстрелом был звонок в дверь. Но тогда он не знал, что это так, и весь терялся в догадках. Осторожно выглянув в прихожую, он увидал незнакомого человека в черном пальто с поднятым воротником. Шуйский замер от ужаса, готовый бежать от него и из дома - в оконную щель. Но не сделал этого, вдруг узнав в незнакомце собственное пальто, которое определил по обглоданным молью рукавам. Удивительно, как он, весь облепленный страхом, смог разглядеть в полумраке прихожей какие-то там рукава? Немного успокоившись, Шуйский пришел к выводу, что выстрелов никаких не было и что он немного болен, но все скоро пройдет. О своей окровавленной руке он не подумал. Этому, наверно, помешал третий выстрел. Он, было, решил, что это опять куранты, но затем все же склонился к тому, что скорее всего его беспокоит звонок в дверь; и был прав. На пороге стоял ожидаемый им, но вдруг забытый Олег Мохов, который во сне выглядел как слегка помолодевший Оскар Александро вич Бург. Мохов улыбался. На шее его болтался красно-белый шарф. "Я заглядывал тебе в окно, - все еще улыбаясь сказал он. - Но почти ничего не было видно. Я пытался протереть окно, но..." "Так вот откуда пальцы," - облегченно вздохнул Шуйский. - Но отчего ты сразу не позвонил в дверь? "А?" - загадочно произнес Олег Мохов, одновременно сделавшись серьезным. "Будешь чай?" - "А что у тебя с рукой?" Мохов участливо взял руку Шуйского в свою. Тот похолодел от ужаса - рука Мохова была .. зелена, как щавель. "Это у меня так," - в который раз улыбнулся Мохов, заглядывая в печальные глаза Шуйского, "Чаю что-то не хочется, поставь что-нибудь послушать". Шуйский зарядил первую попавшуюся кассету, и висящие на стене колонки выплеснули на них изумительной красоты чехард-рок, и оба начали переглядываться, забыв обо всем на свете. Мрачность звуков, отягощенная гнетущей атмосферой, меняли Шуйского в лице. На третьей песне из правой колонки, той, что висела у окна, вылетела кривая турецкая сабля и начала летать по комнате, в любой момент готовая безжалостно полоснуть. Оба застыли, боясь вздохнуть. Шуйский успел разглядеть эту зловещую саблю. Особенно запомнилась ему рукоять, покрытая драгоценными камнями, названия которых было незнакомо и не будет знакомо ему никогда. Несмотря на то, что ни Шуйский, ни Мохов не дышали, сабля приближалась к ним. Оба начали прощаться с жизнью. И тут из левой колонки выр валась алебарда. Ее Шуйский увидел краем глаза. Она тоже приня лась, подобно пламени, танцевать по комнате. Шуйский соображал что достанется ему: алебарда или сабля? Ему почему-то хотелось, чтобы сабля. Наверное, потому что алебарда отдаленно напоминала топор палача, а удар сабли давал возможность, как будто, пасть на поле боя. Окончательно выбрав саблю, он вдруг услышал скрежет. "Ну и крепкая шея у Мохова", - пришло ему на ум, и он почтил память десятиклассника вставанием. Ему было уже все равно, он не собирался ждать и дышал свободно. Но, оказывается, Шуйский поспешил расстаться с жизнью. Скрежет на самом деле означал, что сабля и алебарда скрестились в бою. Бой был насмерть, и о нем не расскажешь даже русским языком. Шуйскому запомнился лишь озорной блеск турецкой сабли и чахоточный отсвет алебарды; ее принадлежность к какой-либо стране он так и не определил./Немец кая? итальянская? Восьмиугольное древко, искусная гравировка, кривой клинок/. Позднее - уже проснувшись, он установил - сколько длилось это зрелище. Выяснил по продолжительности звучания кассеты, на которой записаны были восемь песен чехард-рока. То есть, в трехминутный сон вместилось сорокаминутное представление. Как только музыка закончилась, сабля и алебарда исчезли, но Шуйский с Моховым долго еще приходили в себя, на грани яви и сна. "Ну знаешь", - выдохнул наконец Мохов и заскрипел сапогами, уходя, оставив вместо себя шарф. А Шуйский изо всех сил старался остаться, безуспешно пытаясь выяснить - отчего же взялась на его руке кровь? Чтобы понять это, он принялся разглядывать прочные узоры ковра на полу и вдруг вспомнил, что забыл отключить магнитофон от сети. И слава Богу, что забыл. На этом сон обрывался окончательно. Подсчитано, что на земле одновременно, в лучшие ночи, видится до двухсот миллионов снов. Это гигантская энергия, и страшно подумать, если она будет использована... Неважно, в каких целях. Поезд отправляется со станции В нужном тебе направлении, Но цена билета в никуда Стала больше ровно на доллар. из песни(13) Пока некоторые лазили по подвалам, вызывали службу спасения и надрывались, перетаскивая парты, Лев Мохов вел почти мирную беседу с Комовым, пил крепкий кофе и звонил однокласснице Олега Юле Гуляевой. Разговор с Юлей получился какой-то странный, но другого и быть не могло. На что он рассчитывал? На то, что Юля, которую он никогда не видел, - разве что на общей фотографии класса, - немедленно расскажет о том, что же произошло у нее с Олегом? Глупо было бы надеяться... Но Юля трубки не бросила, а начала что-то лепетать. "Неужели действительно дура?", - мелькнуло у Льва в голове. Окончательно убедиться он в этом не успел, Юля сказала, что очень занята. Наверно, по телевизору кончился блок рекламы и возникла насущная необходимость смотреть какой-нибудь фильм дальше. Юлю можно было понять. Напоследок Лев проводил до дома Олю Баритончик и, прежде чем отправить на лифте на десятый этаж, оделил ее минутным поцелуем. Затем помчался на остановку, заскочив в автобус в самый последний момент. Других автобусов до утра не предвиделось. Дома Льва ждала напряженная тишина. Отец и мать сидели на кухне и доедали холодный ужин. - Ничего? - спросил отец. - Пока нет... Лев намеревался тут же отправиться спать, тем более что начи нала болеть голова, но раздался телефонный звонок на мотив менуэта Боккерини. Звонил кавэнщик Прохоров, тот самый, что должен был заменить Льва в капитанском конкурсе, - Ну как, Прохор, сыграли? - без особого интереса спросил Лев. - Проиграли... - Как же это вам удалось?.. Хотя можешь не объяснять... Потом расскажешь. - Если тебе будет интересно - расскажу... Я только хотел спросить - что это ты за странный текст капитанского конкурса мне подсунул? - Знаешь, некогда сейчас объясняться. Взял бы и написал лучше. - Брат не нашелся? - Нет. - Сочувствую... Но согласись, текст был все-таки странный. Ты только скажи - от имени кого это письмо написано? - Какое письмо? - Ну текст капитанского... Какая разница? - Ничего не понимаю. При чем здесь письмо? Там же про рыбный хор. Окуни, плотва, два ерша... Они поют, а их никто не слышит. - Какие два ерша?.. - Кажется, Прохоров удивился всерьез. - Ну как же... Да ты что там со сцены-то читал? - слегка повысил голос Лев. - Как - что? То, что ты написал. Про автостоп... мол, ждал, не дождался, сообщи родителям... Я так и не понял - в чем тут юмор, но раз ты сочинял - рискнул прочитать со сцены. Добавил про шампунь.. Помнишь? - Помню. - И еще вставил про электричество. Про то, что Чубайс сидит в каждой электрической розетке. На злобу дня... В общем, зал реагировал вяло, жюри не оценило и мы продули... Лев схватился левой рукой за голову. Кто бы мог подумать, что Прохор полный идиот? Правда иногда так бывает. Живет человек, живет. Медленно, но верно получает высшее образование. И только тогда, когда выходит читать на сцену чужой текст, появляется возможность убедиться в том, кто он на самом деле. - Слушай, Прохор. Бросай все и давай ко мне. Только захвати подлинник текста! - Да ты что? Сейчас уже полвторого ночи! - Я тебе говорю - быстро ко мне! Дело срочное. Ты понял? Или до тебя не доходит? Кажется, до Прохорова в этот раз дошло. Отчасти. В начале третьего на тесной кухне квартиры Моховых сидели четыре человека, один из которых был сам Прохоров, почесывающий свою жиденькую накрашенную чем-то фиолетовым бороденку. Он принес письмо, написанное рукой Олега. Прохоров только сейчас понял - чей текст он читал переполненному залу. Почерки братьев Моховых, действительно, походили друг на друга. Но содержание перепутать было практически невозможно. Но еще пять тысяч лет назад было доказано, что для человека нет ничего невозможного. Итак, Олег Мохов, не дождавшись старшего брата в 23-ей комнате общежития, написал Льву записку, и в ней сообщил, что на несколько дней должен уехать в Москву. Так надо, чтобы доказать кое-кому - на что он способен. Родители пусть не беспокоятся, и так далее. А потом вложил записку в папку брата. Но Лев в общежитие не зашел, записки не прочитал. Зато Прохоров прочитал, со сцены. Жюри было право. Текст действительно не изобиловал остроумными шутками, что, впрочем, не слишком огорчило семью Моховых. Когда к семи утра на первом этаже гуманитарной гимназии собрались завхоз Смертин, химик Бург и столяр Шуйский, ночной сторож Леха предложил всем сесть. - Некогда, - хмуро ответил завхоз. Но Леха настаивал, ссылаясь на важность информации, которую всем предстояло услышать. Лицо его озаряла загадочная улыбка посвященного. Так что пришлось садиться на длинную низкую скамейку, какие обычно ставят в спортзалах, отчего, в случае необходимости, сидящие легко могут своими коленками чесать свои же уши. - Полчаса назад звонил шеф, - торжественно объявил Леха. - И сказал, что Олег Мохов нашелся. - Где?! - Все немедленно вскочили, опрокинув скамейку. Все- таки не каждое утро находится Мохов... - Вроде бы в Москве... Как говорится, подробности в вечерних новостях. - Ну и ну... - удивился Оскар Александрович. - Никогда бы не подумал, что подземный ход прорыт до Москвы. - Причем здесь подземный ход? - ответил Леха директорским голосом. - Нет никакого хода. И не было. - И уже своим голосом добавил: - Так что зря мы, братцы, надрывались.