бабочек. Ведь ничего, ничего этого в его Москве нет! И, как полагает мэр, никогда не будет, потому что законы Москвы очень и очень строги. Они не дают возможности открыть, например, заведение стриптиза в городской черте. И любители женской красоты вынуждены ехать в известное заведение - джентльменский клуб "Grandview" (см. выше). Там всем за 10 долларов дают порассматривать части дамского организма, включая зовущие и волнующие. Так вот, чтоб вы знали, мэр на стриптиз отродясь не ходил и не собирается. О том, что у него там в Подмосковье творится, он знает, собственно, только с моих слов. И приходится ему сравнивать эти две ночные жизни - его и нашу - как-то однобоко. В смысле нашу ночную жизнь он теперь вполне знает, а свою нет. А наша такая. Ну допустим, ночной клуб "Распутин" на Зубовском бульваре. Были там с мэром. Бар так себе. Шоу несколько хуже. Много не очень хорошо раздевающихся девушек. Хотя, конечно, стройных. "Давай, - говорили они, - мы сейчас потанцуем специально для мэра Москвы, а? Хочет - топ лес, а хочет - вообще без трусов". Но мэру это было не очень интересно... И вот что я еще вам, господа, напоследок скажу о разнице между нами и американцами и так называемом языковом барьере. Мэр вначале утверждал, что ни слова не знает из русского языка. Однако же мне, как природному лингвисту, довольно легко удалось неопровержимо доказать мэру, что слова типа "Москва", "борщ" и "водка" - исконно русские, но он их давно прекрасно знает. Мэр же чистосердечно считал их американскими. Видите, насколько мы близки: говорим каждый на своем языке, а выходит, что совершенно на одном. Глава 23. ИТОГИ ВИЗИТА Неофициальный визит в русскую Москву оказал на мэра Дэниела Эдвардса глубокое воздействие. Очень важно, что теперь, посетив Москву, Эдвардс стал более оптимистически смотреть на жизнь. Он решил реже жаловаться на разные недостатки: - Я раньше переживал, что в Америке все дорого. А теперь, после вашей Москвы, я больше никогда не буду на это сетовать! В Америке, не в пример русской Москве, все какое-то дешевое. Он, наоборот, теперь куда чаще находит в жизни положительные стороны: - Я счастливый человек! Мало кто идет на работу с удовольствием и домой возвращается в прекрасном настроении. Я ни с кем бы не поменялся местами. - Даже с Рокфеллером? - Даже с Рокфеллером. - Даже с президентом США? - Представь себе. Счастливый человек, что и говорить. И это заявление он сделал, прошу отметить, именно в процессе своего визита в нашу Москву. В ходе визита мэра то и дело спрашивали, не хотел ли бы он поменяться местами с Юрием Михалычем Лужковым. Вопрос, разумеется, животрепещущий, поскольку все знают, как быстро теплеют американо-московские отношения. Но, боюсь, придется разочаровать сторонников слишком быстрого укрепления нашей с ними дружбы, потому что, познакомившись поближе с нашим городом, Эдвардс заявил: - Нет, с вашей Москвой я даже короткое время не смогу справляться - уж очень она большая и ответственности много. Другой бы ответил уклончиво, а наш, видите, режет правду-матку... Мэр Москвы все-таки. И потом, ему и в своей Москве проблем хватает. Надо, например, елки высаживать, чтобы как-то залатать следы порубок. Преступность растет - так и лезет жулье в богатые дома. Борясь с преступностью, мэр недавно вынужден был оснастить полицейских лэп-топами, чтоб, присоединив их к сотовому телефону, входить в полицейские компьютерные сети и узнавать там, как ловчее ловить жуликов. Но разве кто-нибудь это оценит? - Если москвичи обнаружат какой-нибудь недостаток или столкнутся с временной трудностью, обязательно позвонят и попрекнут. А вот налоги я снизил, так никто спасибо не сказал! - жалуется мне мэр. - Так у нас в Москве то же самое. Взять меня - столько мне хорошего сделал Юрий Михалыч, а я, ты думаешь, хоть раз ему позвонил, сказал "спасибо"? Я, честно, даже не знаю, какой он должен совершить поступок, чтоб я ему сделал такой звонок. Так что терпи, брат, такая ваша мэрская доля. Дэни задумался. - А ты знаешь, я ведь тоже в молодости, когда еще не был мэром, никогда тогдашнему мэру не звонил и не говорил добрых слов! И вот теперь, значит, пожинаю плоды... Such is life! - Москва очень безопасный город, - делает правдивый комплимент наш гость. - Ну днем, по крайней мере. Я себя здесь чувствую безопаснее, чем в Нью-Йорке. Да и чище тут! Про безопасность он мне твердил, несмотря на то что жизнь его в Москве подверглась однажды серьезному испытанию. На моих глазах. Да если б не я... В общем, слушайте по порядку. Шли мы как-то с мэром по Никитскому бульвару мимо одного дома, где как раз делали ремонт. Мэр в очередной раз собрался похвалить Москву и Юрия Михалыча Лужкова за строительную активность, но в этот момент на него чуть не поставили бадью с раствором, объемом этак с три ванны, которую спускали с крыши ремонтируемого дома. Я успел ухватить Дэниела за рукав и выхватить его из-под смертоносного груза. Бадья приземлилась на пустое место. Фактически я мэру спас жизнь, и за это вся Москва, да что там, вся Пенсильвания должна быть мне благодарна. Да, не среагируй я вовремя, не дойти бы нам до галереи "Роза Азора". А мы туда и направлялись, чтобы открыть выставку произведений Эдвардса. В экспозиции были широко представлены различные керамические фигуры дяди Сэма, кошечек, мальчиков и иных персонажей, которые наш мэр в свободное от общественных обязанностей время штампует в своей мастерской. Самой загадочной фигурой долгое время оставалась скульптура под названием "Мальчик, оставляющий на снегу отпечаток ангела". Однако мы раскрыли секрет. Композиция изображала американскую народную забаву. Ребенок ложится на свежий снег и начинает двигать руками, имитируя движения крыльев. И когда он встает, на снегу остается отпечаток этих как бы крыльев. Свои встречи с искусством мэр Москвы продолжил в мастерских видных московских художников - Андрея Налича (скульптура) и Андрея Бильжо (карикатура и живопись). С обоими мэр имел дружеские продолжительные беседы как их коллега по искусству и соратник по любви к Москве. Примечательно, что художники (два вышеперечисленных и еще Андрей Басанец) пили с мэром водку, а он с ними - только сок и кофе. То же самое имело место и при посещении "Русского бистро", в котором я и фотограф употребляли с мэром "Старку", а он с нами - квас. Во время этих прогулок мэра Москвы в Москве иногда даже узнавали! Теле, радио, фото и иные способы создания популярности сделали из Эдвардса теле-, радио- и фотозвезду. Пошел он как-то пообедать в некий встреченный на прогулке ресторан (мэр его определил для себя как artist`s club), а на входе его спрашивают: - Вы, случайно, не мэр Москвы? Каково, а? Ну, говорит он, мэр, подумаешь, невидаль какая. И сел обедать. Так с него там денег ни цента не взяли, как он ни пытался расплатиться. Мэра на встречах с читателями и прессой часто спрашивали, какие места в Москве ему больше нравятся. И вот что он отвечал: - Кроме Красной площади я еще люблю восхитительный квартал вокруг КГБ. Под воздействием нашей Москвы неуклонно менялись взгляды мэра на жизнь, причем не раз и не в одном направлении. Иногда возникали даже колебания - как у маятника. В первые дни в Москве мэр подумывал о том, что слишком они там у себя перебарщивают с формальной вежливостью и что надо бы попроще, поестественней. А теперь он не так в этом уверен. - Ваши уличные торговцы - ну такие неласковые. Вот, например, подхожу я купить пепси-колы. Стою, а продавщица все считает и считает деньги. Уже очередь. Так я ничего и не купил и ушел. Зато я увидел разницу между американским и русским способами ведения бизнеса. Нет, эта девушка не выжила бы в Америке. Ее бы отовсюду уволили. Да я и сам, если б она у меня в фирме работала, через пять минут ее уволил бы! - Он очень спокойно говорил, но заметно было, как это все его, наивного, поразило. Последнее - насчет девушки, которая там бы уже на улице прозябала, а у нас ни в чем себе не отказывает, - относится и к теме безработицы, которой его, бедного, тоже одолевали. Ну как же, Америка - родина безработицы. И Эдвардс деликатно давал понять, что у них там безработными становится девушки если они не торопятся налить клиенту пепси-колы и отвечают ему сквозь зубы. Мэр, что также поучительно, глубже понял природу русского "макдональдса" и, кажется, разгадал секрет его популярности у нас: русские приходят поглазеть на такую диковину, как сервис и улыбки. А еда там совершенно необязательна. Изменились взгляды мэра на москвичек. Он, как и множество других провинциальных американцев, думал, что они ужасно некрасивы. И вдруг он убеждается, что это гнусная ложь. - И такая клевета не со зла, просто люди не знают жизни, и все! - объясняет мэр. Ему, конечно, неловко за промашку, но он честно рассказывает о своих переживаниях. Что было - то было. А причина такого недоразумения крылась, видимо, в "холодной войне". Составной частью "образа врага" обязательно была старушка в ватнике. И, завершая тему красоты и любви, да и тему визита тоже, приведем такие мудрые слова мэра Москвы: - Я прекрасно провел тут время! O boy, I have loved every minute of being here... У меня нет о Москве ни одного неприятного воспоминания (единственное, что вселяло в меня ужас, была мысль о том, что, не дай Бог, мне бы тут пришлось водить машину, нет, никогда!). Я увидел так много, и меня так тепло встретили... Я люблю всю Москву! Мы ехали с ним в "Шереметьево-2", самолет там стоял под парами и ждал. Эдвардс волновался. Он сбивчиво мне говорил за жизнь. Он торопился - вдруг не успеет. Он спешил про самое важное. Что родители его поженились, когда им было по шестнадцати лет, почти Ромео и Джульетта. А потом отец умер от рака. И мать сейчас, в свои шестьдесят девять, собирается замуж, а расписывать их будет скорее всего мэр. Но лишь бы мать была счастлива, да... Он бы закурил, но ведь бросил лет пятнадцать назад... И вот что сказал он под занавес: - Я решил сюда еще приехать. С женой и детьми. Через два года. И все эти два года я буду готовиться к поездке - я выучу русский язык. Если это не любовь, то что же? Приезжай к нам еще, Дэни Эдвардс. Это же наш город! ЧАСТЬ V. МОСКВА - СИРОТСКИЙ РАЙ Глава 24. ШАХТЕРАМ ЧЕРНЫЙ ЦВЕТ НЕ СТРАШЕН В польской семье Киселевских живут четверо усыновленных негритят. Я с главой семьи Киселевских познакомился в тот день, когда один из негритят, Айк, сбежал из дома. На поиски мальчика бросилась полиция и множество добровольцев. Ездили, бегали по всему городу, непрестанно звонили в штаб поисков - то есть в дом Киселевских... С наступлением глубокой ночи поиски, казалось, зашли в тупик - мальчик-то, как говорится, афро-американский, попробуй его заметь в темноте. Но он нашелся! На одной из улиц пенсильванской Москвы, где он в задумчивости прогуливался. Мальчика усовестили и доставили домой. Побег, как сообщил Айк репортерам, был акцией протеста против жестокости отца, который в наказание за двойку по математике не пустил сына на баскетбол. Сам Киселевский-старший, несмотря на все причиненные ему волнения и беспокойства, на блудного сына даже не поорал, потому что известен всей Москве как человек добродушный, склонный совершать богоугодные поступки, а также как активный член нефундаментальной христианской общины - Grace Bible Chirch. (В вольном переводе - церковь библейского милосердия.) Лирическое отступление. Эта придуманная здесь "феня", со словами типа "афроамериканцы", настолько сильно действует на людей, что белые эмигранты из СССР обижаются на нас за употребление ни в чем не виноватого и почерпнутого из академических словарей русского языка слова "негр". Я в свою очередь для равновесия пытаюсь тут добиться запрета на слово "белый" и взамен употреблять только - "европо-американский". Например: портвейн молдавский европо-американский. Или: папиросы "Европо-американско-морканал". Это ничем не хуже, чем, допустим, икра афро-американская паюсная. Впрочем, название афро-американско-морской флот, после совместных с американским Шестым флотом украинских учений в Керчи - уже не кажется таким уж странным... Конец лирического отступления. Главная черта Боба Киселевского, которая немедленно бросается в глаза постороннему наблюдателю, - это то, что он в свои сорок семь лет уже вполне многодетный отец. Детей у него семеро. Трое, как он выражается, дети "биологические", то есть приобретенные при участии жены Барбары обычным путем. А еще четверо - усыновленные. "Биологические" его дети таковы. Это Барбара (22 года), преподавательница испанского в Вирджинии, Роби (18), который в Нью-Йорке учится на священника, и Грегори (17), еще школьник. Теперь коротко о приемных. Шэннон (21) работает няней в близлежащей богадельне. Рон (17), Айк (15), он же Айзек, что в переводе означает Исаак, и Таня (13) - школьники. Если кому интересно, Боб может вас поводить по своему дому, что на Хилл-стрит - от горсовета вверх по 690-му шоссе на запад, это около мили, - и подробней рассказать про детей, сопровождая рассказ демонстрацией развешанных по стенам семейных фотокарточек. "Биологических" детей очень просто отличить от приемных. Первые - с белой кожей, вторые - с черной. Что заставляет людей кого-то усыновлять? Не знаю, не пробовал. Но, кроме всего прочего, тут непременно нужна решительность, уверенность в том, что после уж не передумаешь. Похоже, если не надеяться на Бога, а рассчитывать только на свои скромные силы, то на такой подвиг отважиться просто невозможно... Боб и Барбара Киселевские объясняют это в более привычных для них терминах: они пытаются жить по правилам, изложенным в Библии. По их понятиям, жить вообще очень просто, все же растолковано. Прочитал - ну и выполняй... - Все, что написано в Библии, правдиво, там нет ошибок, - очень спокойным голосом говорит Боб и внимательно смотрит на меня. Я не возражаю. Это их не то чтобы так научили в церкви, тут было несколько иначе. Когда Боб женился на Барбаре, встал вопрос, к какой им церкви пристать, поскольку они из разных. Боб - из украинской католической церкви, Барбара - из методистской. Да и теща волновалась: что ж молодые в церковь не ходят? Собрались, пошли. Сначала в костел. Потом в методистскую. Это их не убедило. - Там много живописных ритуалов, полно символов и рассказывают красивые истории. Больше ничего. А как жить - не говорят. И не объясняют, почему люди умирают, почему маленькие дети мучатся от болезней, например от рака. Вообще почему одни умирают, а другие живут? Почему мы страдаем? Зачем это нужно? - так рассказывает Боб поучительную историю о своем серьезном отношении к религии. И вот он с Барбарой, ходя по храмам разных церквей, обнаружил, что на интересующие его вопросы как раз и отвечают в Grace Bible Chirch. Священник этой церкви, который всегда, даже на службу, ходит в штатском, а называется министер, читает Библию и ее объясняет. Эти слова записываются на пленку, которую потом можно брать в церковной аудиотеке напрокат. Министер - должность фактически выборная, никаких назначений сверху. Кандидат сначала вызывается прихожанами на интервью - обычный процесс при приеме на работу, - и уж после его берут. - В нашей церкви, она большая, у министера есть еще два ассистента. Один специализируется на алкоголиках и прочей проблемной публике, другой - на подрастающем поколении, рассказывает Боб. Мы сидим у него в пространстве, которое есть кухня-столовая-гостиная, за столом. Дом обычный американский, скромный, простенький, двухэтажный, сделан из ДСП. Двадцать лет назад при покупке обошелся в 37 тыщ, теперь сотни две стоит - московская недвижимость всегда в цене, кто вложился, тот не прогадал... Беседуя так за жизнь, пьем чай. Почему чай? Потому что я при исполнении, а Боб непьющий. Поляк, из шахтерской семьи, и не пьет?! И не курит. Но, чтоб у вас не сложилось о Бобе совсем неприятное впечатление, торопливо (он мне симпатичен) замечу в его оправдание, что он - азартный охотник-любитель. И потом, пьющие в Америке - это смех один. Человек за вечер выпивает сто грамм водки и считает, что славно погулял. Не поверите: на всю Москву - один-единственный алкоголик! Его зовут Ральф, он местная достопримечательность. Хотя - что такое американский алкоголик? Это человек, который выпил бутылку виски и не умер. Налили чаю по третьей. Выпили. Вроде можно и к более откровенным темам переходить. - Ну ты, Боб, все-таки скажи, как это вышло, с усыновлением? - Когда США уходили из Вьетнама, у нас многие волновались - что будет с теми тремя стами тысячами детей смешанного американо-вьетнамского происхождения? Они там должны были стать рабами или что там коммунисты хотели с ними сделать... По всей стране образовались такие общественные комитеты по приему этих детей, чтоб их потом разобрать по семьям и усыновить. Мы с Барбарой тоже записались и ждали вьетнамских детей. Но Вьетконг передумал и закрыл границу. И детей не отдал... А общественные комитеты за неимением вьетнамских детей занялись местными сиротами, их же тоже можно усыновлять. Однажды оттуда позвонили и говорят: вот есть младенец по имени Шэннон, как насчет взять? Там одна семья была впереди нас в очереди, но им нужна была исключительно католическая сирота, а от простой они отказались; к тому же это красивая отговорка, если не готов к усыновлению черной сироты. И мы взяли Шэннон. Она была на полгода младше нашей биологической дочери Барбары. Девочки росли очень близкими... - А вы поинтересовались такими вещами, как пол, раса, здоровье, наследственность и так далее? - Зачем? - Ну... Не знаю... Я просто спрашиваю. Боб посмотрел на меня и ухмыльнулся: - Если Бог нам посылает ребенка... это уже хорошо. Многие, конечно, хотят исключительно младенца-блондина с голубы глазами... - Боб опять ухмыльнулся. - Но ребенок может любой быть - черный, желтый, с болезнью Дауна. Может, Бог этим хочет тебе что-то показать, напомнить, чему-то научить. Словом, мы, конечно, взяли не глядя. - А потом? - Потом? Мы еще хотели взять кого-то, но тогда больше было некого. И мы родили еще двоих биологических. (Здесь надо пояснить, что сирот американцы усыновляют сплошь и рядом. Может быть, это национальная традиция. Сирот (или у кого родители лишены прав) всем желающим не хватает. Чтоб не ждать годами в очереди, люди берут детей из-за границы. Поставка детей для усыновления - широко распространенный, легальный и доходный бизнес. - Прим. авт.) И тут нам звонят из Нью-Йорка, из агентства по подбору детей для усыновления... - А вот не было такого чувства, что четверо детей - уже немножко хватит? - Нет, наоборот. Мы чувствовали, что могли бы позаботиться еще о ком-то. Хотели взять еще двоих детей. А там на примете было трое детей из одной семьи. Их, конечно, не хотелось разлучать. Ну мы всех и взяли. Где двое, там и трое. Или, если шире посмотреть, где шестеро, там и семеро прокормятся. - Ну и?.. - Вот у меня есть справочник по усыновлению. Тут написано, что в стране тридцать тысяч детей беспризорных... Но - нет, хватит теперь, мы уж не так молоды... Двое, конечно, уже стали на ноги, выучились, работают. Но младшей, Тане (это от полного имени Латанья, которое дали "биологические" родители), - 13, это значит еще 5 лет в школе, потом в колледж еще 5, мне сейчас 47, плюс 10 - будет 57. - Ты когда-нибудь сталкивался с расовыми проблемами? - Из-за детей? Нет... У нас тут в округе такого намешано, в буквальном смысле плавильный котел. Поляки, чехи, украинцы, итальянцы, евреи - кого только нет... Другое дело - на Юге. Один наш прихожанин - он черный из штата Джорджия - сказал, что у них в Атланте меня с моими приемными детьми белое общество не приняло бы. - Боб! Вот есть разница даже между разными народами внутри одной расы, по поведению, склонностям, темпераменту и прочему. А между расами? Еще больше разница? - Какими расами? - Что? Да я про тебя и твоих детей спрашиваю, а ты что думал?.. - А-а... Думаю, что персональные особенности важнее, люди все разные. - Ты же слышал про расовые теории? Что черные - отсталые? - Да, слышал, читал. Но социальные и экономические факторы, конечно, важней, чем расовые... - Ну ладно. А могут твои черные дети унаследовать от биологических неблагополучных родителей алкоголизм или тягу к наркотикам? - Бояться этого? Да я же поляк, а поляки, особенно шахтеры, славятся любовью к выпивке... Ты себе не представляешь, выливают рюмку водки в пиво и потом это пьют! Например, дед Боба, который в 1940 году сюда перебрался из Польши, любил выпить. Выпивал он со своим итальянским дружком Антидорми. Как поддадут, начинают активно отдыхать. Итальянец - на аккордеоне, а поляк пел. - Погоди, Антидорми - это не родственник ли тому Антидорми, которого тут все осуждают за расизм? Который черных обозвал якобы расистским словом "мульон", что означает - баклажан? - Точно, этот - его сын! - Ну а ты как думаешь, расизм это или что? - Никак не думаю. Я такого слова прежде никогда и не слышал... Однако что мы все время про возвышенное? Интересно ведь также узнать, как обеспечить такую семью трехразовым питанием. Наслушавшись про всякие американские пособия, дотации, пищевые карточки и прочее, приходишь к мысли, что и многодетных Киселевских богатое государство подкармливает. Но нет! Ни рубля пособий. Более того, Киселевский платит налоги! Со своей скромной зарплаты в три тыщи грязными! (Он агент, продает корма птицефермерам.) Правда, он имеет налоговую льготу, весьма, впрочем, скупую: если пересчитать с годового показателя, так в месяц выходит на человека послабление в 50 долларов. Жена-учительница только изредка подрабатывает, это не в счет. Конечно, огромная статья экономии - что Боб не пьет. - Ну, Боб, если дело в экономии, давай пойдем вмажем, угощаю. - Да я и не пил никогда... В баре отродясь не был! (Тут считается неприличным выпивать дома.) - Ну и попробуй, может, понравится. Не хочет. Впечатлительным мальчиком он наблюдал, как друг семьи помирал от алкоголизма, у него отовсюду торчали трубки - печень отваливалась. И потом: - Надо поддерживать семью, а на пьянку тратится много времени... Другая экономия - охота. Как проголодаешься, так иди застрели оленя, поджарь на костре. Не то чтобы бедность или нищета, но... - Пицца - это слишком дорого для нас! Сорок-пятьдесят долларов, если на девять человек! Столько зараз проесть! Жена готовит. Курицу, например... Так дешевле. Дети после школы подрабатывают в Wendy (сеть ресторанов fast food). - И что, в семейный котел? - Нет, себе на развлечения. Поскольку Библия прямо учит отдавать кесарю - кесарево полностью, без утайки, то налоги Киселевские платят абсолютно со всего. Даже с этой бедной детской денежки, которая на мороженое и леденцы. По американским законам, несовершеннолетний детский доход плюсуется к родительскому. Боб сидит, заполняет декларацию и откровенно удивляется: - Таня! Ты за год сделала кучу денег - тысячу сто долларов! Да куда ж он могли подеваться? Таня-Латанья, со своей тринадцати летней неуклюжестью, разводит руками. Впрочем, эта ее манера двигаться как бы неловко, видимо, не от возраста. Я заметил здесь у афроамериканцев два основных способа показывать природную грацию. Один - ну известно, это танцы, джаз, рэп и т.д. А второй - это как раз и есть вот эта имитация неповоротливости, и это тоньше, метче, разительней... Не бедность, нет. Но новых машин Киселевские отродясь не покупали. Машина в Америке - что проездной на метро; представьте, что новый проездной для вас дорог, вы покупаете слегка пользованный... И вот все пять машин в семье - б/у. Последнее приобретение, например, это "Crown Victoria" (на которой у нас, в русской Москве, ездят самые богатые гаишники) 1990 года с пробегом 76 тыщ миль (грубо 120 тыщ км). За три тысячи долларов. - Вот, хлам скупаем. Но ничего, еще столько же пройдет! - уверяет меня Боб, потому что Библия, как известно, уныния не приветствует. И вот на этих машинах - а то даже и на самолете, если удается накопить! - в каникулы они катаются по стране, осматривая как полезные достопримечательности, так и диснейленды. - Боб! Дети и церковь - это как? - я спросил деликатно, опасаясь услышать рассказ о сиротах, принудительно склоняемых к аскезе, посту и заблаговременному спасению души. Но, слава Богу, нет... - Ходим в церковь, конечно. Однако их больше тянет к конькам, спорту, музыке и прочему Так бывает. Вся молодежь проходит через это, и это нормально. Уходя, я с чувством жму руку Бобу и снимаю шляпу перед его героизмом. - Куда мне! - смеется Боб. - Вот кто герой, так это Джони Эриксон-Тада. Она была спортсменкой и сломала шею. Паралич. Окрестилась. Вышла замуж. Сейчас на радио ведет передачи для инвалидов, утешает их. Я слушал, это убедительно. Она просто молодец! - скромно отвечает Боб, потому что разве ж Библия учит хвастать? Я еще раз с особенным чувством пожал руку Бобу, вспомнив, что за вечер нашего чаепития он ни разу не перекрестился, ни разу не процитировал первоисточник, ни разу не сделал умного лица, ни в чем меня не попрекнул даже намеком. Самое "духовное", что он себе позволил, это был абсолютно лишенный пафоса вопрос: - Для тебя Библия что-то значит? Если б не значила ничего, он, как я понимаю, просто сменил бы термины и интонацию, чтоб мне проще было понять его ответы на мои вопросы... Это я уважаю и ценю. Но! Но разве же требует Библия усыновлять черных детей? Кажется, нет... Но стойте, я все понял! Тут не Библия! Просто Боб Киселевский, у которого деды, прадеды и прапрадеды были шахтеры, на генетическом уровне привык к тому, что родные люди могут быть черными... Дал стране угля - и на-гора! Глава 25. В РОССИЮ ЗА РЕБЕНКОМ Семья москвичей из далекой Пенсильвании решила усыновить русского ребенка. Простая американская семья Биларди в жизни устроилась хорошо. Вот признаки счастья. Муж Ларри любит жену Патрицию (сокращенно Пэт). Оба они живы-здоровы. Оба работают на любимых работах, в которых достигают успеха и денег. Их дом на лесистой окраине Москвы большой, красивый и не из обычных для здешних мест древесно-стружечных плит слеплен, но построен из натурального кедра. Пэт ездит на щегольском черном кабриолете "Сааб-900", Ларри - на джипе. В доме у них стоит концертный рояль, на нем в часы досуга приходящий музыкант учит их играть собачий вальс. Собака у них, кстати, есть, и кошка тоже. Пэт тратит на них свои богатые материнские чувства, ну и еще, конечно, на мужа Ларри; больше не на кого. Потому что у них нет детей. Трагедии в этом как бы и нет, если посмотреть со стороны, но на самом деле, если понять жизнь, то, безусловно, трагедия есть. Как вообще, так и в частности, в Америке - с ее-то натуральными, несомненными, неподдельными и железно общепризнанными family values - семейными ценностями, которые в России выглядят больше экзотикой, чем правилом. Никакие дружки не везут Ларри проводить мужской досуг в жанре мальчишника в сауне с девчонками или просто пропьянствовать весь уик-энд, чтоб расслабиться. Никакие подружки не зовут Пэт смотаться на недельку в Сочи, чтоб там прожигать жизнь с красивыми юношами или просто отдыхать от семьи. Никакие сослуживцы или знакомые не приглашают Ларри с женой или Пэт с мужем на взрослую пьянку без детей, чтоб там обсуждать политику, работу и клеймить козлов, которые пролезают в начальники. Не зовут - потому что такого там не бывает. В свободное от работы время люди сидят дома с семьей или куда-нибудь едут с ней же. Конечно, даже в Америке бывают люди, которым перестает нравиться их семья; но тогда эти люди разводятся и заводят новые семьи. Вот и все! Очень просто. Конечно, муж в ходе развода разоряется, и еще у него в пользу бывшей жены забирают детей. Но ведь он женится тоже на разведенной, которая при своем разводе отсудила кучу денег и всех детей, то есть новый муж попадает в новую семью на все готовое. Отдельные мужья терпят лишения, но семьи в целом не сильно страдают. Таким образом, на таком фоне всеобщего культа семейной жизни семья Биларди получается несчастной. Муж и жена чувствую себя изгоями, отщепенцами, не такими, как все, одинокими людьми. Любовь к домашним животным и племянникам проблему может притупить, но, конечно, не снять целиком. Почему, кстати, у них нет детей? Будучи людьми сугубо американскими, Биларди провели над собой множество медицинских анализов и проверок по этому поводу. Медицина установила, что в деле раскрытия тайны бездетности семьи Биларди медицина бессильна. Несмотря на то что анализы проводились самые наилучшие и передовые: в частной клинике, которой Пэт лично руководит. "О-о! - сказали бы сразу американцы. - Президент частной клиники! Ну, денег тогда немеренно..." Точно, с деньгами полный порядок. Пэт сделала блестящую карьеру. Сначала она училась в колледже на менеджера, потом пошла в государственный госпиталь и там дослужилась до вице-президента, после чего, несмотря ни на какие дополнительные прибавки и удовольствия, которые ей сулили, ушла в частную клинику главным начальником: так уж ей хотелось быть в иерархии первым лицом. Вот она им и стала. Иными словами, Пэт - настоящая успешная карьерная бизнес-вумэн. Это вы поняли. Но чего вы не ожидаете услышать, так это того, что Пэт - не засушенная бой-баба с глазами и повадками наемного убийцы, не мужиковатая нахальная стерва, но совершенно доверчивая, веселая компанейская тетка, которая ничуть не кичится своими кабриолетами, особняками, финансовой свободой и потрясающими командировками в Японию (по обмену опытом с тамошними медиками). Более того - Пэт смешлива и любознательна, и это все, разумеется, очень симпатично. С ней, к примеру, приятно выпивать, что можно мало о ком-либо из американцев сказать (при всем к ним моем глубоком уважении). А муж у нее, как у всякой бизнес-вумэн, домашний, толстый (Пэт ему привезла из Токио статуэтку "Борец сумо", страшно похоже), покладистый добряк, который быстро подаст закуски и мухой слетает за стаканами на кухню, - с приятной улыбкой. Он работает в школе психологом. При доходах-то жены это ему на карманные расходы. Но главное, что занятие это, школьная психология, его развлекает - и ладно. Пэт меня затащила в свою клинику и с упоением все показывала. Все там красиво и богато, и ловко. А самое интересное вот что. Первое: у каждого врача, кроме смотрового кабинета, есть еще и кабинет офисный, где ничего о медицине не напоминает - тут ведут с пациентом просто беседы. Второе: перед рабочим столиком лаборантки есть окошко со ставней. Когда с той стороны, то есть из сортира, постучат, она ставню открывает, берет емкость с мочой, и на анализ ее, родимую... Так, кстати, про медицину: почему ж детей-то нет, какие версии? Часто приходилось там слышать - от приезжих, разумеется, от разных иммигрантов, которым обидно, что они не коренные жители, а как бы лимитчики, - что-де нация вырождается. Болезни там, бесплодие и прочее - не что иное, как результат проклятия инков и иных обиженных индейцев. Сама же Пэт грешит на гормональные противозачаточные пилюли; штука вроде, удобная, но никто не знает, как она аукнется через лет двадцать. Вот, кстати, может, Пэт это сейчас и узнает. И видит, что ничего хорошего... Еще, конечно, она подозревает воздействие возраста. Ведь решение о том, что пора размножаться, семья Биларди приняла четыре года назад, когда Пэту и Ларри было по тридцать пять лет. До этого в семейных планах такой графы вообще не было: сначала надо было сделать карьеру и заработать для будущих детей денег. Поэтому они были отложены до лучших времен, времена эти лучшие вроде уже, по всем подсчетам, наступили, а детей все нет. Увы. В такой ситуации при известной широте взглядов - чего, казалось бы, проще, чем усыновить ребенка? Но на белых сирот в Америке записываются, как мы когда-то на телевизоры, - и надо ждать годами... На сирот черных - каких усыновила уж четверых семья москвичей Киселевских - широты взглядов не хватает... И вот в прошлом году добрые люди познакомили Биларди с беременной девушкой, которой будущий ребенок был не нужен. Так эта девушка тоже очень жестко держалась за семейное планирование и отступать от принятого ранее решения не собиралась. То есть раз она ребенка не планировала, так и воспитывать его не будет точно. В то же время она не могла отступить и от религиозных убеждений, которые не позволяли ей отправиться в абортарий. Так вот Пэт и договорилась с решительной девушкой, что будущего ребенка усыновит (такое там, кстати, сплошь и рядом бывает). Ближе к родам к донорской мамаше был послан специальный юрист, чтобы оформить документы. И вот в роддоме он столкнулся с другим юристом! Тот выписывал справки на того же самого ребенка, но для совершенно других родителей из далекого и циничного Нью-Йорка! По некоторым сведениям, проныры -ньюйоркцы сочли естественным дать девице денег - а даже мысли такой не приходило в голову наивным Биларди. Они долго потом не могли оправиться от шока и не знали, куда девать уже к тому времени припасенные коляски и пеленки. Пэт сутками рыдала... Ну и вот теперь решила усыновить ребенка за границей. - Чтоб никто-никто не смог у меня его отнять. Я второго раза не переживу. Села в самолет - и все, улетела, и он будет только мой и больше ничей... Они потом не будут ведь прилетать в Америку, чтоб забрать ребенка, ведь правда? И вот наконец нашелся вариант. Пэт с мужем засобиралась в Россию за ребенком... Подруги кинулись ее снаряжать и дарить подарки, к примеру "кенгуру", такой ранец, в котором носят детей. Пэт ужасно любит детей. По всей квартире у нее развешаны фотографии племянников и внуков. Все ее сестры и братья сразу после школы переженились и наплодили тучу детей. - Ты, Пэт, ведь им теперь завидуешь? Небось начни жизнь сначала, так плюнула б на карьеру и принялась бы рожать одного за другим? Ну, да ничего, теперь бросишь работу и будешь нянчить брянскую сироту... - Ты с ума сошел? Карьера важней всего, и я ее ни на что бы не променяла. Да и с чего ты взял, что я брошу работу? Конечно, отпуск недели на две придется взять, а там няню хорошую найму. И все будет хорошо. Получается, было бы здоровье, а остальное они себе сами купят. И еще останутся деньги на дорогую няню. Глава 26. ИСХОД Каждый день в среднем двадцать сирот из России уезжают жить в Америку. К новым приемным родителям, которые таким способом избавляются от собственной бездетности. Оставшиеся в России сироты тоже выигрывают, - им больше тогда достается, на бедность-то. Это же хорошо, когда всем хорошо? Американская мечта семьи Биларди - взять в дом сироту - сбылась! Маленькая гражданка России по имени Олга Джойс Биларди живет теперь в их доме на окраине американской Москвы. Пэт и ее муж Ларри, они оба возятся со своей новой дочкой, облизывают ее и агукают, и бегут наперегонки за бутылками с детской едой. И возят Олгу Джойс по родственникам и знакомым, и хвастаются ею, как неким удивительным небывалым редким предметом. Те охотно соглашаются, что оно так и есть, что это все замечательно и очень весело, и тоже улыбаются, и дарят Олге Джойс разные игрушки. P.S. Всякий, кому приходилось делать какое-нибудь полезное дело при помощи русского чиновника, знает, насколько болезнен и интимен этот процесс. Там столько, понимаете, наличествует всякого... Поэтому никаких адресов, явок, фамилий - ничего. Биларди ехали в Россию из последних сил. После трех выкидышей, после диагноза "бесплодие", после неудачной американской попытки усыновления, когда одни жулики их жестоко "кинули", надежда на счастье была слабая. Жизнь не удалась, это было ясно, и родственники пытались их утешить: да забудьте вы про это, выбросьте детей из головы, просто живите в свое удовольствие, развлекайтесь, путешествуйте, тратьте деньги - чего еще надо. Но им почему-то показалось, что Россия их спасет. Путешествие в далекую страшную Россию, в жуткую криминальную Москву - это американский подвиг. Иностранные провинциалы, которые даже перед поездкой в Нью-Йорк прощаются с семьей как будто навсегда, чувствуют себя отчасти камикадзе. Но Пэт не такая, чтоб испугаться чужой страны, потому что она природная авантюристка. Когда в детстве ее пугали, что вот сейчас придут цыгане (когда-то они точно кочевали по американскому Подмосковью, и об их приближении законопослушное оседлое население заблаговременно предупреждалось по радио) и заберут ее, у нее загорались глаза: - О`кей! Я готова! Ну где же они? Но все-таки - чужая страна с экзотическими обычаями, которые начались уже в московской гостинице "Россия". Увидев на кровати странную простыню с квадратной дыркой посередине, Пэт, конечно, сразу догадалась, зачем это: здесь же всегда холодно, и потому русские делают ЭТО через дырку. А одеяло зачем еще туда заложено, как в сандвич? Чтоб ей теплее было снизу... Потом зазвонил телефон. Трубку взял Ларри. Он немного послушал и говорит жене: - Тут какая-то девушка спрашивает, хочу ли я развлечься. Что ей сказать? - Скажи ей - net. - Ньет, - послушно сказал Ларри в трубку. Толстый, уютный, он надел пижаму и залез к родной жене в русскую постель. - Вы сделали ЭТО через дырку в русской простыне? - строго спросил я после Пэт. - Ну... - замялась она. - Что ну? - Ну не сразу, а потом. Кроме этой чудесной простыни Биларди в Москве еще много чего понравилось. Например, Храм Христа Спасителя, Кремль и грузинская еда. А еще: - Помнишь (это она Ларри. - Прим. авт.) того мальчика, возле Кремля? Ему лет пять, наверное, он сидел на маленькой скамеечке и играл на маленькой гармошечке. Он играл anniversary waltz. Ему бросали купюры в футляр от гармошки... - Это что за вальс такой? Ну-ка, насвисти мне, - встрял я в лирическое воспоминание. Пэт стала напевать: - See (пауза) how we dance (пауза) ta-ta-ta (пауза) ta-ta-ta, - и это оказались - разумеется, вы уже сами узнали - "На сопках Манчжурии". - Мальчику много бросали денег. А рядом играл старик, и ему не бросали. Пока Биларди стояли, слушаля, как мальчик играет на гармошке, и говорили друг другу, что все будет хорошо, что жизнь у малыша наверняка удастся, да и деду тоже накидают денег, - возле них остановилась компания школьников. Дети возбужденно шептались. Потом от компании отошла самая смелая девочка - ей было лет двенадцать, подошла и спросила: - Excuse me, what time is it? Ларри, сверившись со Спасской башней, сказал. Девочка вернулась к своим, и дети захохотали. Вот она, встреча на Эльбе! Знай наших. Были, значит, в Москве, встретили там американцев, поболтали с ними по-английски, разумеется, и хоть бы что, а? Еще Пэт и Ларри понравились пирожки, которые продаются на улицах, и женщины, торгующие ими: - Они такие добрые, даже улыбаются - это в России-то! Не то что дамы в русских офисах. - Каких офисах? - Ну, это московское отделение одного русского банка. У нас тут записано название, адрес и даже фамилия менеджера, но мы вовсе не хотим, чтоб девушка потеряла работу. Однако нам кажется, что банк должен лучше тренировать персонал. Поэтому название мы не будем разглашать - скажем только, что оно начинается на букву "М". Ларри настаивает на этом, несмотря на то что у него почти случился инфаркт. Так вот пришли они в банк снять наличные со своей кредитки. А из всех их карточек только одна признается в России. Эту самую их единственную карточку и взяла в руки девушка в М-банке. И сразу заметила на пластике маленькую трещинку, которая никогда ничему не мешала. Но бдительная девушка стала эту трещинку ковырять... Потом она еще поцарапала ногтем Ларрину подпись. Биларди пытались остановить девушку. - Вы можете позвонить в наш банк! По бесплатному телефону, и вам скажут, что у нас там полно денег. Сейчас, сейчас я дам вам номер... - волновался Ларри. - Я и без вас знаю номер! - строго кричала ему девушка. - Но звонить не буду. И еще она им крикнула, чтоб ей не мешали работать. Продолжая так свою работу, она увеличила разлом с приблизительно 0,1 дюйма до почти целого дюйма, а подпись своим верным ногтем содрала до неузнаваемости. - Ваша карточка - негодная, - объявила им девушка, заканчивая разговор... Так Биларди в страшной загранице остались без средств к существованию... К тому же и погода была мерзкая. Шел дождь. И они пошли пешком, без зонта в свое посольство, от Охотного ряда до Новинского бульвара... Разве страшно промокнуть, если впереди - призрак голодной смерти? И они прорвались, вышли к своим! Но испытания на том не кончились. Биларди долго стояли у окошка, но клерк не обращал на них внимания, а когда они деликатно кашлянули, он расстроился и сказал им злобно, что у него закрыто и пусть они придут завтра. - Да ладно врать! Это ж ваше посольство, а не наше,- сомневаюсь я. - Но там столько русских работает! - А-а. Ну и вы что? - И тогда я... - начала Пэт. - Смотри внимательно, тут надо видеть, какое я сделала лицо! Я, конечно, посмотрел. Она сделала вот что: усилием воли убрала с лица улыбку, расслабила, до отвисания, мускулы щек, выдвинула вперед нижнюю челюсть, а также расслабила мышцы, которые двигают кожу на лбу, отчего брови опустились и сделали глаза нелюбопытными, маленькими и узкими, наклонила голову и приблизилась ко мне - как будто я и был тот посольский халявщик, продавшийся американскому империализму. Глаза ее не выражали ничего доброго и на будущее ничего хорошего не обещали тоже. - Что такое? - испуганно спросил я. - Обыкновенное русское казенное лицо! Я же там столько чиновников повидала. Они вот с такими мордами нам все время говорили "net". Так тот парень сразу понял. И я ему еще сказала, ну тоже специальным голосом, что не уйду пока он не поможет нам. (Дело было плевое - заверить подпись, чтоб перевести деньги через "Western Union".) Если б и тут сказал "нет", я б сняла ботинок и разбила б им стекло, за которым он сидел, - задумчиво вспоминает свои эмоции Пэт. Очень похоже было на то. - И что он? - Вскочил и спрашивает сладким голосом: "How can I help you?" А русскому голосу Пэт научилась у русской, которая ей организовала эту "экспедицию". Поскольку я обещал соблюдать конспирацию, назову ее условно "Таня". Так вот эта Таня однажды встретила на улице чужую женщину, и они стали друг на друга кричать, выражая желание взаимного убийства. Пэт огорчилась, что поездка их так быстро и бесплодно кончается. Но потом оказалось, что Таня встретила школьную подружку и они признавались друг другу в старой любви. В общем, с деньгами они поехали в условленное место - в Н-скую область, где все было схвачено. Поезд они взяли дневной, и это благоразумно: нельзя же, в конце концов, стопроцентно пренебречь махновскими тачанками. На остановках к поезду подходили женщины и дети и предлагали купить еду, которую они сами приготовили, чучела подозрительных зверьков и водку. Это были, как заключили Биларди, очень милые люди, просто они пытались заработать немного денег. Они именно не попрошайничали, а просили купить у них что-нибудь. А в поезде людей немного, потому что, сказал Ларри, в России мало кто может себе позволить поездку на поезде. И потому, объясняет он, он с Пэт это покупал, потому что больше никому не удавалось это продать. Ларри хотел это заснять, он заядлый фотолюбитель, но ему "было как-то стыдно это снимать". Из еды он запомнил вареники, раков, яблоки и молоко. В областном городе Н. они сделали остановку. Таня поселила их в гостиницу и уехала по своим делам. Они часто оставались там, в России, одни, без нее, они были как дети без взрослых, когда кругом ночь и страшно. А в гостинице города Н. они увидели такое, чего никогда в жизни не видели, хотя немало поездили и по Америке, и даже по Италии и Японии. А именно: в номере не было телефона, то есть буквально невозможно снять трубку и просто позвонить! И во всей гостинице не было телефона! Какая уж тут экзотика, им просто стало жутко. И они пошли на почту звонить. А звонят в городе Н. странно, слушайте как. Там сначала надо дать денег, заранее, потом сказать, куда хочешь позвонить, и они потом звонят куда-то - как бы на некий пейджер. И потом тот, кому они звонят, им звонит в город Н. Понятно? (Я, разумеется, кивал.) И вот они за 32 доллара позвонили родственникам в солнечную родную Америку, которую не знали, увидят ли еще когда, и сказали им, что пока живы и не теряют надежды, взяли квитанцию и пошли в гостиницу. А ночью вдруг им стучат в дверь. Но Пэт не испугалась и открыла. Там были незнакомые люди - мужчина и женщина. Сначала Пэт подумала, что они хотят продать еды, которую сами приготовили дома, но в руках у гостей ничего не было. Женщина стала рассказывать Пэт о чем-то долго и взволнованно. И ничего не было понятно. Тогда Пэт сказала решительно: - Stop! Just stop! Женщина поняла, что стоп, и замолчала. Потом она подумала и поднесла к своей щеке кулак, как будто она в роте почетного караула салютует саблей высокому иностранному гостю, и стала как будто молча молиться. - Тэлыфоун! - огласила свою догадку Пэт. Ночная гостья закивала радостно, ей было приятно, что она так ловко понимает по-английски. Пэт подумала и достала бумажку с почты. Гостья еще больше обрадовалась и закивала. Бумажку ей Пэт, конечно, отдала, но удивилась: зачем же по ночам из-за такой чепухи бегать? Гостья удивление поняла и ответила: подняла руку с воображаемой веревочной петлей, а голову с высунутым языком свесила набок и страшно выпучила глаза. А при ней еще был странный мужчина, с виду - палач, которого попросили ее вот так повесить. И Пэт его спросила: кто такой? Тот ответил: поднял растопыренную ладонь, а там на одном пальце - кольцо; ну, муж то есть. Биларди рады и гордятся, что пробыли в России целый месяц, причем не какими-нибудь туристами, а жили с русскими, и такого повидали! Вы просто не поверите. Например, такая странность, что в России нигде нет американского меню, а из еды - одна свинина. И они ее ели все время! Вообще русских трудно понять, это им сказала одна случайно встреченная англичанка. Она, как человек бывалый (все-таки замужем за русским), объяснила, что тут все дело в культурной границе. Например, ее родители возненавидели русского мужа, потому что тот за столом неправильно просил соли. Теща настаивала, чтоб он при этом говорил "волшебное слово", а русского мужа смешило, что из-за щепотки соли можно устраивать целую дипломатию. Семья, короче, в опасности. Ну в Москве ладно, а вот в сельской местности, так там культурная граница еще хуже - ну совершенно 1850-й год (оценки Биларди. - Прим. авт.)! Например, водопровода нет, они качают воду помпой, на улице. Люди работают много, как в Америке, а потом идут стирать белье на речку... - У нас в Америке тоже, конечно, есть такие места, без удобств, - где-нибудь в Аппалачских горах, но эти люди специально убежали от цивилизации. А в России, мне кажется, они от цивилизации не бежали, а? Когда я рассказывала об этом моим друзьям, они меня все время перебивали своими вопросами: "Почему? Почему?" "Почему у них нет водопровода?" - "Потому что нет денег". - "А почему денег нет?" - "Они безработные?" - "Нет, просто им не платят..." - "Как так не платят?" - "Ну, потому что при коммунизме русские все деньги тратили на ракеты, такая у них была привычка". Да что там говорить про ракеты! Я вообще однажды встретила на дороге - лошадь! Лошадь тащила настоящий воз, полный сена! Первая реакция была - восторг: надо же, какая красота и экзотика! Но ведь это не кино, просто люди так живут... Крестьяне... Они что-то выращивают на огороде, собирают урожай, едят его... Может, я неправильно сужу о них, с моей точки зрения? Я это рассказываю, прислонясь к посудомоечной машине... Прислонясь к посудомоечной машине, она рассказывает и отхлебывает: я пришел, конечно, с бутылкой. А выпиваем мы, кстати, на кухне, чего Пэт раньше в голову не приходило: эту странную привычку она вывезла из России. - Может, я не права и это у них образ жизни как раз очень правильный? Но в любом случае - все будет хорошо. Такое бывает. Мне бабушка рассказывала; она когда уезжала из Ирландии (в Америку), так там мужики спивались и жрать было нечего. А сейчас вроде страну обустроили. Пэт задумалась о внезапно открывшейся странности. В глубине России - все как-то уж совсем дико и не обустроено, одна голая борьба за существование. А в Америке - наоборот, уж слишком вылизанно и причесанно, и ничего не происходит, и от человека ничего, считай, не зависит. Две крайности! Вот бы посередине где-то устроиться! А когда я ей объяснил, что посередине - это как раз и есть Москва, она начала нам завидовать. Там, в России, Биларди познакомились с друзьями Татьяны, и это замечательные люди. Они оказывали американцам такие услуги, которые в Америке не дождешься от самых близких друзей. Например, один Танин друг, он бизнесмен, бросил работу и возил их целыми днями на машине по делам. Тем более что там в Н-ской области нет метро. Наверно, он свою работу потом делал по ночам. Вообще некоторые русские обращались с ними так, как будто Биларди с ними близкие родственники и не виделись двадцать лет, и страшно друг по другу соскучились. И вот наконец Биларди добрались до детского дома... Вот они в кабинете директрисы, чистом, скупом, нищем. За стеной полно детей. Счастье было настолько близко, что его можно даже было расслышать. Сейчас или никогда! Директриса свое дело знала. Она бросила легкий, но наметанный взгляд на Биларди и ушла туда, за волшебную дверь. И вернулась через одну минуту, а в руках у нее была девочка девяти месяцев, с прекрасным до боли знакомым лицом - ну вылитый Ларри! При том что в России он, это абсолютно точно, первый раз. Они, конечно, вцепились в девочку, и тут у них слезы, и вообще у всех кто был в комнате - слезы. У директрисы с Таней, разумеется, и у того парня, который их возил на машине. У всех. Потому что это был ответственный момент, очень редкий в жизни, когда крайне неправдоподобная сказка становится былью. Такой былью, чтоб несчастную, ну абсолютно ничем не примечательную, без каких бы то ни было заслуг сироту вдруг находили, забирали себе, и клялись в вечной, до гроба, любви, и увозили за тридевять земель, и там посвящали ей жизнь, и покупали целый воз яркого добра, и учили, что у нее теперь есть родной дом, и над домом вьется флаг родной страны, которая никогда-никогда не бросит ее и не забудет, и если что, пошлет свою морскую пехоту, и морская пехота умрет, но вызволит и защитит ее, бывшую русскую сироту Олгу Джойс Биларди. (Там только будет абсолютно незаметная невинному ребенку формальность в виде замены цвета паспорта - с бледно-свекольного до глубокого синего.) Пэт решила навсегда, что девочку никому не отдаст, и все, хотя еще надо было собрать сто страниц справок. В Америке они собрали сто четыре страницы, ну и в России сто с лишним, все честно. (Пэт теперь иногда представляет себе, как эти бумаги лежат в шкафу в русском офисе и покрываются пылью, как они желтеют и делаются трухой, и никто никогда в жизни не будет их читать.) Я, разумеется, не знаю, как получается любовь; откуда ж такое знать, это не нашего ума дело. Я могу только придумывать отдельные версии. Например, человек пять лет хотел кого-то полюбить бескорыстной любовью и посвятить этому кому-то остаток жизни. Сильно и честно хотел. Но никто не соглашался! Всем вокруг и так хватало любви и заботы, и глупо было приставать к ним со своими благодеяниями. Думаю, что это очень обидно и мучительно. И вдруг! Встречается готовый к бескорыстной любви, причем неимоверной красоты, беззащитный человек, которого можно лично спасти одним росчерком пера и потом всю жизнь его в полную силу лелеять. И что, вы уже знаете более подходящий для образования любви момент? Ну, поздравляю. Точно неизвестно, но мне кажется, что именно в этот момент Пэт и Ларри страшно полюбили свою дочку, которая, собственно, им еще была - никто и знать про них ничего не знала, - но это неважно. Момент же я точно фиксирую. Но дальше я, конечно, категорически отказываюсь описывать весь ужас ожидания, когда человек не знает, что будет с его ребенком. Вообще - отдадут ли ему его ребенка. Разрешат ли увезти его домой и там любить и холить. А вдруг заберут навеки заточат в казенном нищем заведении и не оставят ему никакого счастливого будущего? И дадут ему, да и другим детям, то, что они называют лучшим? Не дай Бог! Да мало ли что! А бумага какая неправильная? Или суд (неизбежный при усыновлении/удочерении) сойдет с ума и постановит не отдавать русскую гражданку в чужую антисоветскую страну, "империю зла" и желтого дьявола, которая, бряцая оружием и так далее? Не зря, не зря народная мудрость гласит: дураков на Руси на сто лет припаси (хорошо еще, от Пэт скрыли эту мудрость в мучительные недели ожидания). Часть этого времени ожидания Пэт провела в областном городе Н. у Таниной подруги, пока сама Таня занималась трудными бумагами. Пэт скучала, курила, читала, ходила туда-сюда по комнате, смотрела с балкона в окно. И там был блошиный рынок под окном - ужасно интересно. Но на нем нельзя было говорить - хозяйка запретила. Потому что если б узнали, что у нее иностранная американка, то бы непременно обворовали, - и Пэт к этой позиции отнеслась уважительно. Недели эти были, конечно, страшные. Пэт все время думала про русские сиротские приюты. Она заметила, что маленькие дети там вполне счастливы, им всегда есть с кем бегать, смеяться и играть. Они, показалось ей, как щенки: бегают друг за другом и вообще чудесно проводят время. Это - пока они маленькие. А лет в семь они теряют беспечность и начинают ко всем встречным обращать мучительные, убийственные вопросы: "Ты хочешь быть моей мамой? Ты - мой папа?" Пэт мне высказала предположение, что эта ситуация не очень подходит для воспитания сознательного гражданина. Но все равно Пэт была восхищена людьми, которые заботятся о детях. Без выходных. И еще сами в воскресенье идут в грязное поле в негигиеничных резиновых сапогах и выкапывают из земли, лопатой, картошку, чтобы с варить из нее детям обед. Фактически без платы, потому что некоторым дают 30 долларов, - не в день, что тоже чудовищно мало, объясняет Пэт своим американцам, а в месяц. Американцы, конечно, переглядываются, они убеждены, что она просто все перепутала, от счастья "крыша поехала", ну и забыла к зарплате приписать нули. Пэт решила сиротам помогать. Это у нее не минутный порыв, не такой она человек. Не то что она вернулась домой с ребенком и про все забыла. Она намерена собирать деньги, всякую помощь и посылать в Россию. Она уже говорила с разными людьми тут об этом. - И первая реакция у всех была - что мы можем сделать? Что им нужно? Уже двадцать человек нашлось, которые сами дадут одежду и будут собирать у других. Нам только надо, чтоб потом прислали фото детей в наших вещах, чтоб мы точно знали, что дошло, - и тогда еще пошлем. А сестра, рассказывает Пэт, вот что придумала. Вот, например, Рождество, так это просто фиаско (она именно так выразилась). Каждый получает кучу подарков! Мы давно поняли, что это слишком. И сестра сказала: хватит. На этот раз каждый получит один подарок. А на сэкономленные деньги она купит подарки и отправит в русские детдома. Но все, конечно, кончилось хорошо. Суд решил дело правильно, по справедливости. И судья - замечательная женщина, она нас поздравила и сказала "спасибо", что мы заботимся о русском ребенке. Только судье грустно, что Россия сама не может позаботиться о своих детях. И директриса детдома была страшно рада, что Оля будет жить дома. Пэт и Олга Джойс долго летели домой на американском самолете. Олга Джойс целый час стояла у Пэт на коленях и ощупывала ее лицо, как слепая. Она как бы его запоминала. Может, она как-то догадалась, что теперь, когда самолет взлетел, старая жизнь кончилась без возврата, и они с Пэт принадлежат друг другу. А в самолете было еще двенадцать бывших русских детей. И новые американские родители хвастались ими друг перед другом. - Вот, пожалуйста, - говорил один счастливчик, который сразу опознал в Пэт товарища по счастью, - у меня полный комплект, мальчик и девочка, четыре с половиной и три! - А у нас, - это пара откуда-то из Новой Англии, - две девочки, семь и одиннадцать! Из Сан-Франциско были семьи, из Техаса, из Мичигана, еще откуда-то. Одна женщина, она сама из Канзас-Сити, так что ей еще из Нью-Йорка лететь дальше с пересадкой в Цинциннати, - так она взяла годовалого мальчика. У него что-то с головой. Но она этого не боится, потому что как раз работает в госпитале для детей с замедленным развитием. Она, Пэт осторожно рассказывает мне об этом даже для американцев сложном, малопонятном случае, так рассудила: в ее доме у больного все равно будет заведомо больше шансов, чем в русском сиротском приюте. Ларри, конечно, встречал своих в Нью-Йорке, в аэропорту имени Кеннеди. Волновался ужасно и от волнения захлопнул дверь машины, а ключ внутри и мотор включен. Открыть никак не удавалось, он старался часа два, ну и пришлось стекло разбить. Сам-то Ларри раньше улетел (и в его самолете было всего-то семь бывших русских детей), потому что без него в школе была просто беда. Один мальчик, ему тринадцать лет, белый, принес в школу автоматический пистолет, папин, потому что его черный дружок после драки грозился его застрелить. Ну и этот решил перехватить инициативу, со стволом пришел. А другой мальчик, маленький, еще, восемь лет всего, до пистолета не дорос еще, так он пришел с ножом и уже почти совсем было воткнул его своему главному врагу в спину, но тут учителя влезли и помешали. А еще одна девочка рисовала какашками на зеркале. Ларри срочно пришлось приступить к изучению психологической подоплеки этих странных поступков, но ему это совершенно нетрудно - он ведь любит детей и на работе, и дома. И дома - он гордится, что Олга Джойс таки заснула однажды у него на руках. У нее в детдоме не было такой привычки (только сама могла заснуть), и вот она ее начала приобретать. "Надо же, как повезло!" - говорят американцы. При этом они по своей странной логике антиподов (с этой их привычкой ходить вверх ногами и вообще спать, когда у нормальных людей день) имеют в виду не бывшую приютскую сироту, но ее новых родителей. "Вот ведь удалось семье Биларди, - объясняют пенсильванские москвичи, - попасть в такое Эльдорадо, на золотое дно, где можно отыскать ничьего ребенка и взять его, усыновить и воспитать, и дать ему в жизни шанс, то есть сделать этот мир лучше. И всего-то за два месяца, и почти даром - 10 тыщ долларов! В Америке масштабы другие: срок может перевалить за десять лет, а сумма - за 30 тыщ, и то если повезет". Да там еще полно таких! Но американцы не верят, зачем, говорят, вы над нами смеетесь. Зря, обижаются, вы нас за дураков держите. Да если б там были ничьи сироты, да еще по дешевке, разве б русские сами их в пять минут не размели? Глава 27. Татарская Золушка в Америке "В жизни все должно делаться медленно и неправильно". Это сказал кто-то из русских классиков, кажется покойный Веня Ерофеев. Дальше в афоризме объяснялось, какой смысл терпеть такой дискомфорт: "Чтоб человек не успел загордиться". А в России, где периодически совершаются великие открытия, случаются большие изобретения, возникают "стройки века" и настают великие эпохи, эта тема, конечно, нелишняя... Вот помню, на днях мне встретились знакомые американисты, карьерные и успешные, и рассказали про наше превосходство над бездуховными американцами: те-де холодны, корыстолюбивы и нешироки и к широким поступками неспособны. В ответ я им рассказал про знакомую американскую семью Мэрфи, которые привезли из Астрахани сироту-инвалида, взяли к себе жить и вовсе удочерили. Американисты почесали в затылках и признали: - Ну что, умыл ты нас. Нечего возразить. Это да. Я теперь часто вспоминаю про Мэрфи, когда кто-то хвастается, ну или другим способом дает понять, что он - хороший, получше многих других. И это бывает часто - чтоб хвастали: ведь сейчас у нас все делается настолько быстро (правильно или нет, не нам и не тут обсуждать), что многие люди вполне успевают загордиться. В доме Мэрфи я впервые в жизни увидел бывшего несчастного русского ребенка, у него на родине не было ни дома, ни родителей, ни счастливого будущего, ни даже - в три-то года - привычки ходить на горшок. А был скудный словарь на уровне годовалого младенца, хлеб с маслом в качестве любимого блюда, страсть к танцам и негнущаяся нога. Случай этот очень простой. И тут не надо большой фантазии, чтоб представить себе чувства девочки, а после девушки, далее женщины (слова "мать семейства" были уже почти написаны, но я сдержался, во избежание излишнего садизма). Она очень любит танцевать, и по младенческой простодушности поначалу даже и танцует на хромой своей несчастной ноге. Никто же не исключает, что ей не могло в жизни повезти и что ей не могло выпасть счастья - например, ее бы отговорили вешаться и она бы закончила балетную школу при Большом, и специально для нее сочинили бы партию хромой королевской фаворитки мадемуазель Лавальер, так ведь? Так вот, посмотрел я на эту - не знаю, как ее теперь называть, то ли по-старому Леной, то ли вслед за приемными родителями Helena, - маленькую мисс Мэрфи, которая плавает в бассейне возле дома (и по совету доктора, для ноги полезно, и просто для развлечения), играет со своими мягкотелыми медведями, поет песенки из американских мультфильмов и каждые пять минут подбегает в миссис Мэрфи, тормошит ее, называет mummy, требует candy и получает их... Посмотрел - и испытал очень сильное и очень тяжелое чувство. Мы - я имею в виду граждан России - готовили ей унизительную и мучительную жизнь. И делали это со спокойной совестью, с чувством выполненного долга. Но в жизни ей выпало так - она просто еще не догадывается - что она отказалась от нашей заботы и сообщила нам, что ничего от нас не возьмет, что тот приютский пустой суп, который мы ей дарили, теперь можем хлебать сами. И она нам прощает все, что мы ей должны. Это все, конечно, условная и воображаемая беседа. Например, потому, что она за год успела забыть почти все русские слова, которые выучила в Астрахани, а новые уже вряд ли выучит. Ну и кроме того, она будет расти в приличной активно христианской семье и, подождите, будет еще нас любить.... Ну а теперь по порядку. Кто такие эти Мэрфи и зачем им все это? Майк и Роуз-Энн Мерфи, им обоим сильно за сорок. Живут в городке Москва, штат Пенсильвания. Оба весьма серьезные католики, причем потомственные: он по линии ирландских предков, она - польских. У обоих кроткие глаза и тихие улыбки, безобидное выражение лица. Оба спокойные и ровные люди, даже, может, медлительные. Они могут, пожалуй, показаться чуть нудноватыми людям, только что приехавшим из России, ну или даже из большого американского города, - то есть тем наблюдателям, которые не остыли от суеты и не снисходят до организации своей жизни по принципам порядка, ясности и безжалостного выбрасывания всего лишнего, ненужного, не полезного для души. Про Майка надо сказать, что человек он настолько строгий, суровый и прямой, и до такой степени к себе безжалостный, настолько готовый и способный подчинить жизнь абстрактной идее и железной дисциплине, что в юности всерьез собирался в семинарию. При всей строгости католического канона, который ему, как падре, объявил бы, например, женское тело - неприкосновенным. Перед запланированной семинарией он еще послужил в армии - военным полицейским на базе ВВС в Германии. Это было даже опасно, в 1974 году, вспоминает Майк, террористы-палестинцы были в Европе очень активны. После армии Майк юношеского идеализма не оставил и приступил к накоплению денег на учебу. И семинарию себе конкретную присмотрел в Мэриленде. Намерения его были настолько серьезны, что сумму он накопил весьма и весьма приличную, с какой стороны ни глянь, - 60 тысяч долларов. А это тем более не просто, если служишь простым почтальоном. И тут у него появились сомнения - а точно ли он хочет всю жизнь посвятить церкви? Сомнения усилились после того, как одним прекрасным воскресным утром он вдруг встретил очень симпатичную девицу. - На дискотеке? - Ты что! В церкви. Я ж тебе рассказываю - "прекрасным воскресным утром", а утром в воскресенье где ж порядочному человеку и быть, как не в храме?.. Девице он тоже приглянулся: "Красавец и милый парень". После он позвонил в госпиталь, где она работала няней-медсестрой. - А как он узнал номер? - Не знаю... Майк, как ты узнал мой номер? А, ну да, прихожане же многие друг с другом знакомы... Мы начали встречаться и через два года поженились, - рассказывает Роуз-Энн. - То есть, выходит, церковь - удачное место для знакомства? - Это точно... Я помню про их суровое католическое воспитание; а Роуз-Энн и в школе соответствующей училась... - Вы себя, наверное, страшно блюли до свадьбы? Ей нечего скрывать от народа, тем более что дело было в Америке в 1983 году, то есть спустя лет пятнадцать после начала сексуальной революции: - Ну, мы целовались, и вообще все... у нас были свидания... Ну, обычные свидания - сели в машину, отъехали куда-нибудь, припарковались... Ну там держаться за руки и так далее. Да и прочее, все что положено... Что ж вы расспрашиваете - обычное свидание, как у всех, да и у вас тоже, так? Через два года, в 1985 году, поженились; ему было тридцать два, ей тридцать пять... Майк еще какое-то время размышлял, что можно в дьяконы пойти, туда женатых берут, но его вот какое соображение смутило: священнослужители слишком много проводят времени в церкви, так что уж на семью и не остается. Вроде не препятствие, чепуха; но у американцев так устроено, что семейные ценности главнее производственных. И главнее, чем пойти даже с ребятами попить пива. Ну так вот они, значит, поженились. К моменту венчания они уже знали, что сильно друг от друг отличаются. Например, Майк - основательный, серьезный и бережливый, а Роуз-Энн - веселая и легкомысленная, и любящая приключения. Легкомысленная - насколько может быть легкомысленной строгая католичка: например, она, в отличие от Майка, никаких денег не копила, а тратила их на такие развлечения, как, допустим, путешествия. Гавайи там и прочее, это вы все знаете и пробовали. Короче, к свадьбе Майк подошел с известными нам уже 60 тыщами и новым авто, а у Роуз-Энн не было за душой ничего, кроме подержанной машины и жалких пяти тысяч. Она созналась, что и сейчас такая же - все норовит деньги потратить на что-нибудь необязательное, а счета же можно и в следующем месяце оплатить. Так вот благодаря похвальной бережливости Майка недолго они снимали квартиру. Как родилась дочка, - а Мэри-Энн сейчас уж девятый год, - так сразу и въехали в собственный дом, который предусмотрительно загодя и построили. Все вместе - полгектара земли и большой дом с двумя просторными этажами - обошлось в 130 тыщ. Если б не сбережения, то пришлось бы довольствоваться чем-то поскромнее; только и всего. А бассейн уж после построили. Да он раньше и не очень-то нужен был: Мэри-Энн хватало и лягушатника. Ну, стали жить-поживать. Жизнь их не сильно изменилась. Майк - все так же на почте, правда уж не простым почтальоном, а менеджером. А Роуз-Энн - все в том же госпитале, правда не каждый день, а три дня в неделю. Все равно устает! Там у них операции делают на сердце, и Роуз-Энн выхаживает после тяжелых пациентов. В воскресенье они все так же едут в церковь. Сначала служба, а после еще с чужими детьми занимаются. А их дочка так вот подрастала, подрастала - и все в одиночестве, для Америки совершенно ненормальном. - Были выкидыши и все такое прочее, - обыкновенно американцы беззаботно, как дети, обсуждают проблемы интима; вот и со мной Роуз-Энн запросто поделилась, как с подружкой. - А выкидыши говорят, они из-за пилюль противозачаточных? - Ты что, какие пилюли! Мы ж католики. И вот когда старшей стукнуло четыре года, Мэрфи решили: хватит экспериментировать! Пора кого-нибудь усыновить. - У нас с Майклом полно братьев и сестер! Что ж наша-то дочка как сирота растет, - расстраивались родители. Требования у них были давно сформулированы. Младенца им не хотелось, а нужен был ребенок постарше, чтоб Мэри-Энн сразу смогла бы начать с ним играть. И заботиться о нем! Это непременно бы в ней развило привычку к ответственности, рассудили Мэрфи. Еще они подумали, что нужно брать девочку: сестры ближе друг другу, чем братьям (личный опыт Роуз-Энн, которая сама из семьи многодетной). - Но главное - это христианские побуждения? - Христианские - тоже! - соглашаются они. - Мы думали, что могли помочь кому-то обрести дом. Мы могли себе позволить второго ребенка. Значит, и надо было его завести. Ну, справки принялись собирать, комиссии проходить, обследования, тесты, отпечатки пальцев, характеристики с места работы, от соседей, от друзей, из полиции и прочее, и прочее. В общем, стандартная рутина, выходят обычные сто пять страниц. Ну а как насобирали документы, можно и в агентство обращаться. Все законно. Одно агентство, куда они обратились, долго изучало их, а потом - после сложных тестов и собеседований - дало ответ. Такой, что им не рекомендуется детей усыновлять - слишком для них большой стресс, в их-то возрасте, да при их жизненном опыт и характере. А две тысячи, которые агентство взяло авансом, оно так и не вернуло: ему показалось, что оно их честно отработало. Потом еще в одном агентстве они долго стояли на учете: два года с половиной. Им оттуда честно и часто звонили и денег авансом не брали. Но и детей не давали. Сирот в Америке на всех, увы (или к счастью? если да, то к чьему?), не хватает. А те, кого удавалось найти и через адвокатов легально подготовить к усыновлению, доставались другим. Тем, у кого детей не было вообще. А у Мэрфи, рассуждало второе агентство, одна дочка и так есть, и нечестно им вторую давать без очереди. Когда начинают делить дефицит, все начинают тянуть одеяло на себя. В общем, решились они на интернациональное усыновление. Это быстрее, но и дороже. Это значит, что вместо 10 тысяч надо заплатить 15. Или 20. Им было очень важно, чтоб быстрее - Мэри-Энн подрастала одна, что нехорошо, и еще они замечали, что стареют... А вот дороже - это что для них значит? Они богаты? Ну, тут вы сами решайте. Он - 40 тыщ грязными, то есть чистыми 25, а она - 25 грязными, то есть 15 чистыми. Ну, грубо три тыщи в месяц. В Нью-Йорке не разбежишься, а в горной деревушке среди лесов очень неплохо можно жить... Прикидывайте сами, во что стал бы в Москве такой набор удовольствий: земли полгектара, с лесом, собственный дом в два этажа, две иномарки, две газонокосилки, свой бассейн во дворе, соседи один приличней другого и смирней, и богобоязненней, и в ресторан при желании каждый день ходить вполне по силам. Плюс, чуть не забыл, наилучшие врачи по первому зову - бесплатно; Майк же госслужащий, и медицинская страховка у него замечательная. - Ну а какие у вас развлечения? - спрашиваю. - Ну например, отпуск вы где проводите? - Да тут и проводим... И то сказать - собственный дом в горах, в лесу. Кругом страшные красоты и лыжные курорты, и роскошные озера, и еще бассейн свой. Хобби у них тоже дешевые: Майк, в отличие от почти всех своих соседей, не охотник. Он любит косить траву, читать книги, слушать музыку - поп, рок и кантри. Выпивает только по праздникам - даром что ирландец. Курить бросил в четырнадцать лет. Роуз-Энн тоже читает, вышивает, занимается цветоводством и самодеятельной икебаной. Еще ей интересно ходить по блошиным рынкам. Машины у них, если кому интересны, такие: "шевроле-люмина" новая и еще "Вольво-240", с пробегом 93 тыщи миль... - Мы не бедные. Но уж и не богатые, - заключает Роуз-Энн. После того как рассказывает мне, что дважды в неделю нанимает бэби-ситтера, когда на работу ходит, - а это 20 долларов зараз, 40 в неделю, 160 в месяц; заметный ей расход. И тут, когда уж они три года проискали себе подходящую сироту, а толку никакого, вдруг попалась им на глаза заметка про некую Мэри Драм, которая в кратчайшие сроки поставляет детей на заказ из России. Национальность им, разумеется, была безразлична, ибо было же сказано: несть ни эллина, ни иудея; а раз так, то, значит, и ни русского, ни американца... И тут же шлет им Мэри Драм видеокассету, а там кадры, на них роскошная голубоглазая блондинка Дарея четырех лет. От нее невозможно было глаз оторвать, ну и конечно, как говаривают на видеолентах, ответ был "yes". Вечером они дали этот ответ. И долго не могли заснуть после. Хорошо, что не заснули, не пришлось их будить: Мэри в полночь позвонила с извинениями, потому что у Дарьи, оказалось, есть родная сестра. - Ну и?.. - хочу получить подробный ответ я. - Разлучать сестер, разумеется, нельзя. А если бы мы взяли обеих, то они бы держались вместе, а Мэри-Энн была бы "третьим колесом", - имея в виду, наверное, велосипед, растолковывает мне Роуз-Энн. После Мэри дала им видеокассету, а там было заснято восемнадцать детей. Майк с Роуз-Энн долго сидели перед видаком... - Как вы выбрали? По каким принципам, признакам? - Helena, она была маленькая танцовщица. Она очень мило смотрелась на видео! Пританцовывает, улыбается, такая счастливая. Мы сразу поняли - она! - А вот правда, что иностранцам разрешают в России брать только больных детей? - Нет, просто здоровые дети - дороже. Мы знали, что у Елены есть проблема с ногой, но мы также знали от докторов, что есть надежда это исправить. - А родители есть у нее? - Мать есть, но она никогда не показывалась в приюте. Мы про нее только узнали, что ей было восемнадцать лет, когда она родила. Не замужем, безработная и о ребенке заботиться не могла. Она татарка. А отец ребенка, сказали, русский. Быстро сказка сказывается, но тут, как ни странно, и дело сделалось невероятно для усыновления быстро. Летом девяностого нашли они эту Мэри, а в феврале девяносто седьмого девчонка Лена была уже в Америке. Майк полетел за новой дочкой - как будто он был аист. Летел он на самолетах через Москву в Астрахань. Про Москву, про Россию он не понял ничего, потому что все было очень быстро, проездом, из автомобильных и квартирных окон - так, например, мелькнул перед ним downtown Москвы. А ночевал он в Москве в доме у ксендза из иезуитской миссии... В Астрахани он не успел увидеть никаких приютских, сиротских, жалобных картин, потому что дальше офиса его не водили. Да и отвлекаться зачем же, у него дело было. Но для потомков он это приют запечатлел, эти карточки в семейном альбоме, это уже часть семейного архива. Такая деталь: Майк там, в Астрахани, для знакомства, дал новой дочке леденец. - Взятки вы там платили? - Не знаю, это не я с ними там договаривался, а Мэри Драм, - говорит Майк. И вот они уже летят из "Шереметьева-2" в Кеннеди... Некоторым кажется, что для маленьких детей это слишком большой стресс - лететь через Атлантику. Но после русского приюта 10 часов в самолете - не испытание. Правда, в пути Лена показывала характер, например кидала и кидала свои новые детские книжки на пол. Майк каждый раз поднимал безропотно, он же все-таки на ксендза тренировался. И еще Лена бесконечно нажимала кнопку вызова стюардессы. Та все время приходила, и Майк ее каждый раз вежливо отправлял обратно. Газетную вырезку с заметкой про Мэри Мэрфи передали по цепи: прочти и передай товарищу. Много же желающих взять в дом сироту! А что, например, соседи? А они так были рады, что к приезду Майка с девочкой из России установили перед домом плакат: Welcome, Helena! И на следующий день приходили поздравлять лично и надарили штук двадцать игрушечных медведей - все ж знают, что в России медведи эти на каждом шагу. И на работе у Роуз-Энн сделали party, "выставляли" ей в честь новой дочки. И Майку на работе тоже, разумеется, подарков надарили для Елены. Мэрфи ездили уже в Северную Каролину к матери Майка - показывали младшую внучку. Легко догадаться, что сначала девочка не знала по-английски; детдом был простой, обыкновенный, без преподавания ряда предметов на английском языке. Роуз-Энн помнит, что собаку Лена назвала - "сабука". Ну теперь все в порядке, это уже как у всех нормальных детей - doggy. Еще быстрей она выучила mummy, daddy и Maryma - для Мэри-Энн. Еще ее учат, полностью не научили еще, улыбаться американской белозубой улыбкой. Белозубость после многих походов к стоматологу уже проявляется, просматривается, но вместо улыбки получаются пока что только зубы, которые Helena старательно и любезно оголяет. Когда она почувствует себя в полной безопасности, когда осознает кожей мощь и грозность государства как машины подавления всего, что может ей угрожать, и поверит, что доброжелательность окружающих таки точно сильна и активна, - тогда, видимо, она сумеет расслабиться и сделать улыбку безмятежной, автоматической и легкой, как у всех там. Ну что еще? Она любит бегать, а раньше бегать не умела, нога совсем не гнулась. Но приходящий врач ее готовит к операции, растягивает эту укороченную мышцу разными массажами. Еще он придумал привязать ей ногу к педали - и вот она уже катается на трехколесном. Скоро операция. Во что станет? - Нам-то какая разница? Страховка же у нас... (Я смутно припоминаю давнишнюю "Пионерскую правду" с трогательными историями про то, как несчастные капиталистические дети прилетали в СССР на бесплатное лечение, от которого там они разорялись...) Роуз-Энн рассказывает мне, что обычно рассказывают про маленьких детей: - Когда Helena впервые пустили в бассейн, она страшно боялась, - а через пару дней плавала как ни в чем ни бывало. И теперь даже нырять не боится. Она любит пиццу, курятину, ветчину. Ну и хлеб с маслом по старой памяти тоже. - Она легко привыкла к новой жизни? - Как сказать... У нее были истерики, она разбрасывала вещи, плевалась, лезла драться... Что это было с ней? Может, инстинктивный женский консерватизм? Детская привычка к астраханскому быту, отрыв от которого казался ей опасностью? Может, дай ей тогда возможность вернуться в Россию - и она б без колебаний?.. Боюсь, этого уже не узнать никогда. - А потом прошло все. Кончились истерики. Сейчас она хорошая девочка. - Am I a good girl, mom? - переспрашивает Helena, прерывая наш разговор каждые пять минут, придумывая дела и вопросы: похоже, ей просто хочется потрогать Роуз-Энн, во всех книжках про воспитание ведь объясняется, что без частых доброжелательных прикосновений дети тупеют. Роуз-Энн, когда привыкла ко мне, стала рассказывать и про деликатные подробности: - Ей поначалу нужны были памперсы. Она не умела пользоваться зубной щеткой... Она брала игрушки, которых ей тут надарили, и без конца ходила и спрашивала: "Helena's? Helena's? Это правда мое?" Похоже, у нее в прошлой жизни не было ничего своего... И про ботинки она тоже так спрашивала. Я не знаю, какое у меня сделалось лицо, но Роуз-Энн, увидев его, принялась меня утешать: - Если в приюте двести детей, то действительно ничего тебе не принадлежит... Может, они там просто донашивали друг за другом туфли, и получалось, что своего ничего нет? Я между тем с особенным чувством думал о наших русских депутатах: ну пусть бы тихо катались на казенных автомобилях и бесконечно, призыв за призывом, приватизировали казенные квартиры, от этого их, видимо, невозможно отучить. Но для чего ж, думал я в том приличном американском доме, для чего ж лезут народные избранники грязными лапами мучить сирот? И придумывать законы, чтоб не отдавать несчастных детей безобидным богобоязненным американцам в родные дети? Это им даром не пройдет. Черти в аду будут за это рвать членов Думы и Совета Федерации на части крючьями и топить в котлах с кипящей смолой... Я говорю с бывшей землячкой. На русские вопросы девочка уже не реагирует... - Хелена, ду ю лайк букс? - спрашиваю ее. - Yeah, - отвечает она с нерусским уже, с нетатарским акцентом. - А принеси-ка ты мне, - обратился я к бывшей сироте, - принеси свою любимую книжку! Она на хромой своей ноге заковыляла на второй этаж в свою спальню... И скоро вернулась оттуда, принесла - вы не поверите такой пошлой литературщине - тонкую книжку, а на обложке нарисована - наша Золушка. Глава 28. Русские сироты на чужбине Русские депутаты очень не любят, когда иностранцы усыновляют сирот из России. Это может объясняться - и извиняться - только тем, что депутаты не видели бывших русских сирот в их новых заграничных семьях. А я - видел. Невыгодно в этом признаваться (сами потом поймете почему), но депутатские чувства мне понятны и даже одно время были близки. Я отчетливо помню свое первое впечатление от беседы с русской эмигранткой, которая мне рассказала о своем плане - зарабатывать деньги поставкой сирот в бездетные американские семьи. "Та-а-к, - подумал я злобно. - На чужом горе наживаться..." И так далее, - вы сами легко продолжите фразу и поставите подходящие клейма. "Бизнес на сиротах" - это очень сильно звучит. Это как бы измена родине, только хуже, с особым цинизмом. В то время как детям же у нас - самое лучшее. В общем, ничего святого. Вы понимаете. Я старался не встречаться взглядом с этой Таней, так эмигрантку зовут. А то встречусь и скажу ей грубые слова - зачем?.. Ну вот. Но это же не повод, чтоб закрывать глаза и на ее бизнес не смотреть: скорее же наоборот. Так что когда она звонила, я трубку не бросал. И вот она звонит однажды и зовет знакомиться с американцами, которые уже русскую девочку удочерили. Так я познакомился с семьей Мэрфи - Майком, Роуз-Энн, их старшей дочкой Мэри-Энн и приемной Леной, из Астрахани. Дело было в Пенсильвании. Русские отдали трехлетнюю Лену из приюта очень легко, потому что у нее нога не гнется. Девочка-инвалид - она была никому не нужна в России. Я специально поясню, что такое "никому не нужна". С голоду она не умирала, это правда. Но к трем годам никто не научил ее чистить зубы и, как бы это поделикатней выразиться, пользоваться горшком. Зато она замечательно умела прятать еду под матрас и драться. И словарный запас у нее был вполне достаточный для годовалого ребенка; в три-то года. Мэрфи отдали за полудикую девочку-инвалида выкуп - 15 тысяч долларов. Обидным для нас, нецивилизованным, дикарским словом "выкуп" я обозначаю тут все расходы на усыновление, включая авиабилеты и взятки. Теперь девчонка - их дочь и американская гражданка, она - мисс Мэрфи, по вероисповеданию - католичка, и ее готовят к операции по исправлению ноги. Она уже объясняется по-английски, и родителей приемных называет мамой и папой тоже по-английски; по-русски ей так некого было называть, - это так, к сведению господ депутатов. Причем Мэрфи очень милые доброжелательные люди, они улыбались и поили меня чаем. Я не заметил в их поведении ни малейшего намека на то, что они-де герои, что они собой гордятся за совершенный красивый поступок. Это меня совсем добило. Это вообще был страшный удар, это был настоящий шок. Я скомкал беседу и уехал домой, закрылся там и провел несколько очень тяжелых часов. Не знаю, как это назвать - позор, унижение, национальное унижение, стыд, обида, бессильная злоба, жажда мести? Не знаю, но ничего в этих чувствах хорошего не было... Как сейчас помню, я тогда еще напился от расстройства и для успокоения - иногда помогает. Что это была за ситуация? Попробую на пальцах объяснить так, чтоб неочевидцам стало понятней. Например, так: как бы пришли мы на праздник жизни и подарили имениннику подарок. И он его развернул, рассмотрел и - выкинул на помойку. И все увидели, что подарок-то наш точно дрянь, мы б своим детям такого не подарили. Вот таким воображаемым добрым дарителем я себя и чувствовал. Еще было досадно, что дарили мы с вами вместе, а приличным людям в глаза должен был смотреть я один. Народных избранников там со мной не было. Хотя, впрочем, им все Божья роса... Я удивлялся, отчего мне Мэрфи ни разу не сказали приблизительно таких слов: - Вы там, в России... Совести у вас нет, сирот так мучить! Да как же ваши еще смеют деньги брать за то, что мы ваших сирот, выкинутых на помойку жизни, усыновляем? Вы и родную мать тоже можете продать? Я тогда бы им мог дать какой-нибудь ответ, на выбор: 1) Не ваше собачье дело. 2) А вы негров вешаете. 3) И у вас индейцы в застенках резервации. 4) Зато мы не такие жлобы, как вы, чтоб холестерин мерить, за здоровьем следить, курить бросать и деньги копить. 5) Зато мы самая читающая нация в мире, у нас широта натуры и души, и Достоевского читаем (могли бы читать, если б захотели) в оригинале. Но я так не отвечал, потому что они мне таких вопросов не задавали. Интересно, почему? Совсем, что ли, за людей нас не считают? Уж и спроса с нас никакого? Эта их вежливость иногда, знаете, так достает... Нет бы прямо в глаза все сказать... Ладно, не о них речь. Да и не о нас. Я представляю себе теперь эту Елену Мэрфи и думаю, что ей сильно повезло - она успела, ей удалось избежать отеческой заботы русских депутатов, которые взялись охранять российский генофонд. Потопить генофонд, как Черноморский флот, не нам, так никому? Врагу не сдается наш гордый "Варяг", пощады никто не желает? Иван Грозный сошел с ума и убил сына посохом? Впрочем, депутаты же еще могут еще вчинить американцам иск! Могут скинуться, собрать 15 тыщ долларов и швырнуть в лицо этим Мэрфи, а девчонку забрать обратно на родину (ну, предположим, что им ее отдадут) и засунуть ее опять в сиротский приют. И ногу депутаты могли бы девчонке после операции обратно заклинить по-инвалидски, и зубную щетку могут отобрать и горшок, а английский она сама забудет. Да и на кой он ей будет нужен?.. Она вырастет и повесится с горя, и никакие империалисты генофондом России - в данном случае - не воспользуются. Таким образом, благородная миссия патриотически настроенных депутатов была бы выполнена - я правильно их понимаю, нет? И давайте еще всмотримся пристально в моральный облик этой самой Татьяны, которая намеревалась с довольно распространенной точки зрения некрасиво торговать детьми. Чтоб вы знали, у нее в распоряжении ведь еще один проверенный способ ограблять российский генофонд! Она же не сама уехала, а с семьей. В 1995 году уехала, как раз война в Чечне шла полным ходом, а ее сыну, школьному выпускнику, уж пора было в военкомат за приписным свидетельством... Ну и увезла часть генофонда в штат Пенсильванию, откуда российских граждан призвать в Чечню до сих пор никому еще не удавалось. Вместо цинкового гроба он попал в американский университет, учиться на компьютерщика. Не патриотичный поступок, так? Ведь депутаты, которые о генофонде пекутся, они бы предпочли мальчика отправить в город Ростов, где на станции его ждал бы вагон-рефрижератор для неопознанных трупов. Кстати, там вопрос генов и ДНК тоже архиважен - без них трудно изуродованные трупы опознавать. Не знаю, как работают депутатские мозги, и не надеюсь понять. Вот смотрите, на штурм Грозного чтоб необученных школьных выпускников не отправлять - нет такого закона. Чтоб виноватых в этом по закону наказать - такого тоже нет. А вот чтоб в Америку не пускать детей, которых бы там любили, - так слуги народа торопятся сочинить такой закон. Интересно, правда? Вроде им за державу обидно, за нацию и прочее. Слуги народа! Не слишком ли вы гордые, для слуг-то? В общем, отношение чужих американцев к русским сиротам меня впечатлило. И вопросов мне наставило. Было б кому их задать! Я нашел. Не знаю, кто у наших депутатов был экспертом по сиротскому вопросу. Но их удачно спросила одна детдомовская воспитательница (я в газете про это вычитал): "А эти депутаты, что лезут рассуждать да решать, они сами кого-нибудь усыновили?" У меня же эксперт был очень убедительный - отец Николай Стремский, русский священник в поселке Саракташ под Оренбургом. Я туда попал случайно вскоре после знакомства с Мэрфи. Этот отец Николай с женой Галиной взял в дом сорок сирот. Конечно, дети ходят в сбитых ботинках и едят на обед синий пустой суп из картошки, но ведь забрал же их о. Николай из казенного приюта! И отучил прятать еду под матрасом, и от него узнали они, что бывают на свете колбаса, апельсины и бананы, а не один только хлеб с водой. Я про него напечатал в журнале "Домовой" очерк, а эпиграф дал такой: "И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает". От Матф., 18: 5. Эти слова напомнил мне, подсказал сам отец Николай. Так вот я ему рассказал про Мэрфи и про их бывшую сироту. И спросил его суждение - отдавать или нет? - Сами мы всех детей забрать не можем, - вздохнул батюшка. - Значит, один выход - отдавать... Ребенок должен в семье расти, это я точно знаю. И если есть возможность ему дать семью - надо дать. Видите, не спросили депутаты отец Стремского. А могли бы позвонить и пригласить на слушания. Вот им телефоны: (353-33) 2 12 32, 2 74 61, 2 17 25. Тем более что отец Николай в Москве часто бывает, он заочно духовную академию заканчивает. Думаю, нашел бы время прийти к депутатам, изложил бы свое авторитетное мнение по взволновавшему Думу вопросу. И заодно, пользуясь случаем, рассказал бы, что от государства получает только треть положенных на детей денег, и с задержками. А приют для одиноких стариков, и гимназия, которые он там построил, кормятся с того, что подали Христа ради. И что вся его богадельня - на картотеке, чуть кто переведет денег на счет, так их сразу забирают в пенсионный фонд. И что в девяносто шестом собрали его послушники 70 тонн зерна, а в девяносто седьмом не сеяли, семян не на что было купить. А дальше и вовсе дефолт. Отец Николай, кстати, не обижается, он с пониманием смотрит на ситуацию: - Чего уж тут! У государства своих проблем полно, куда ж ему еще нами заниматься... Об этом же отец Николай рассказал мне старую притчу, которую я уж публиковал с его слов, но не могу удержаться от повторения: "Замечено по жизни, что если кто отказывается от креста, на тебя обрушивается еще больший. И тогда поймешь, что сброшенный был легче. Всякий крест человеку под силу. Креста не по силам Бог не дает. Был такой случай. Один человек решил избавиться от своего креста, уж больно тяжел был. И он видит сон: будто заходит он в помещение и там видит много-много крестов. Ему говорят: выбирай крест! Бери какой хочешь. А там здоровые кресты, поменьше, поменьше, он ходил, ходил... Человек есть человек, ему бы поменьше, полегче взять. И он са-а-мый маленький взял, а ему голос: "А это твой и есть крест". И он просыпается..." ...К лету девяносто седьмого эмигрантка Татьяна свой бизнес уже начала. И свозила в Россию американскую бездетную семью Биларди и помогла им удочерить маленькую девочку. Да, у американцев культ семьи и детей. Что странного в том, что Ларри и Пэт Биларди наперегонки бегут на кухню за бутылкой с детским питанием? Что Ларри укладывает ребенка спать и гордится, что это у него первого эта детдомовская девочка, которую никто никогда не убаюкивал, заснула на руках? Что у бывшей сироты своя комната на втором этаже? И триста игрушек? И что президент госпиталя сам предложил Пэт дополнительный отпуск, когда узнал, что русские бюрократы затянули дело? Что Пэт каждый вечер возит дочку на своем "саабе-кабрио" по подружкам, хвастается? Тут и удивляться нечему. Это же обычные вещи... Вам тут может показаться, что я все бросил и специально изучал американский сиротский вопрос. Нет! Просто люди там так часто и с такой готовностью усыновляют сирот, что этому никто не удивляется. Привычное дело. Привычка настолько укоренилась, что белых бесхозных сирот в стране не осталось... У некоторых американцев - там международные и иностранные вопросы почти никому не интересны - даже сформировалось мнение, что в этом мире только две категории населения бросают детей и плодят сирот: негры и русские. Американское общество к усыновлению привыкло настолько, что не считает нужным делать из него никакой тайны. Обыкновенно усыновленные дети знают, что они не родные. Дразнят ли их, дискриминируют ли их как? Это кто спросил? Вы? А, понятно - вы же русский. Вот и мне семьи с усыновленными детьми там попадались настолько часто, что через какое-то время я перестал реагировать и хвататься за диктофон. Помню, в одной компании меня между делом познакомили с человеком в шортах, который недавно удочерил русскую. Тоже мне редкость, - я даже забыл, как его зовут. Она была там же, девочка семи лет, в очках с толстенными линзами и растерянным взглядом. - Отдали в школу - не идет учеба! Медленно она соображает. - Да?.. - Ну и забрали домой; на следующий год пойдет, - беззаботно рассказывал мне новый знакомый. Вы понимаете, в чем смысл? Ему не надо хвастать успехами детей, он и так себя уважает достаточно. А если дочка осталась на второй год, что ему, себя неполноценным, что ли, чувствовать? И старая мысль о том, что второгоднице у чужого американского отца будет лучше, чем у родной русской воспитательницы, тоже прозвучала. - А у вас больше нет детей? - спросил я. - Почему же? Еще сын. Вон, видите, во дворе бегает. - Где, где? - спрашивал я. Во дворе не было никого, кроме мальчика-мулата, который гонял мяч, что твой Пеле. - Да вот это же и есть наш Жозе! В Бразилии мы его взяли. Хороший парень. И футболист, кстати, классный. А американцы - не пропадут они без наших сирот, им в Бразилию даже ближе летать, чем в Россию. За сиротами. И взяток там меньше берут. И тут еще странно, что никто из американских приемных родителей не размахивал родиной, государственным интересом, генофондом нации и прочими абстракциями. Они же не русские депутаты, чтоб браться судить и решать за всю нацию, не спросив ее мнения. Люди говорили про себя лично и про конкретных сирот. И еще про Бога - как они его понимают. Сиротский-то вопрос - он простой, он личный. Его пусть каждый сам себе решает. Или не решает. Но хорошо бы он и другим не мешал. Хорошо бы не в свое дело не лез.  * ЧАСТЬ VI. ПОДМОСКОВЬЕ Глава 29. РУССКИЙ МОНАСТЫРЬ - А что сентикан, который тебе конечно же хорошо известен? Вопрос, сами видите, непростой. Не сразу ведь сообразишь, что в виду имеется Святой Тихон. С американским произношением. И что речь идет о русском православном монастыре, старейшем в Америке. От Москвы до него миль двадцать. Пролетаешь их сквозь пенсильванские лески и городки - и Америка будто кончается: вот церковка совершенно русская, на фоне среднерусского пейзажа с елками и березами, и над воротами церковнославянские рисованные литеры. Чтоб их прочесть - это вам не легчайшая вывеска "Макдональдса" - надо остановиться и сосредоточиться; чего, собственно, от вас и добивались православные каллиграфы. По двору пробегает монашек весь в черном. - Доброе утро, святой отец! - с почтением обращаюсь к нему. - What? Sorry? - вежливо отвечает он. - То есть как?! Вы, верно, не расслышали?! - Excuse me... - огорченно улыбается он. Дальше, преодолев этот легкий культурологический шок, мы объясняемся на его родном языке. Он у всех здешних монахов один - местный, американский. Надо сказать, что приходится делать над собой немалое усилие, чтоб нечаянно не упустить это из виду и не сбиться обратно на русский. Монашек, разумеется, никаких интервью не может давать без благословения, но охотно бежит договориться с владыкой, чтоб тот меня принял. Назначено время, сразу после службы. Она как раз начинается в храме с типично русским убранством, золоченым, с бедными тоненькими свечками и родными запахами. И вид у священнослужителей наш - они не упитанны и не спокойны, как ксендзы, не стараются выглядеть более светскими, чем даже репортер светской хроники, - как методисты. У них, напротив, несколько изнуренные лица, на которых проглядывается серьезное, суровое даже отношение к посту, бдению и иным эффективным способам умерщвления плоти. Эти американцы добровольно ставшие похожими на советских людей, уставших от трудностей и их преодоления, вызвали во мне странную мысль... Вот та наша известная русская неулыбчивость - не от исторической ли привычки к православию - самой жесткой, самой суровой разновидностью христианства? И то сказать, для спасения души ведь нет надобности в американской улыбке, как нельзя более уместной в сфере обслуживания. Я говорил не раз с русскими священниками - в России - про необременительность католической, например, церковной жизни, допускающей, чтобы люди с комфортом сидели на скамьях. - То у них! И пусть! Никогда мы у себя такого не допустим! - гневно отвечали русские отцы. - Там у них и пост сокращенный и легкий, и дискотеки в храмах, и Бог весть что. А православные в храм не развлекаться идут, нам душу надо спасать... Конечно, непросто всю службу на ногах отстоять, это подвиг. А подвиг как раз и нужен, чтоб спастись. Будучи человеком грешным и слабым, я перед подвижниками всегда снимаю шляпу. Но призыв к отказу от удовольствий, к добровольным лишениям и подвигам кажется мне страшно знакомым; где, когда я это слышал? И, смутно припоминается, будто ничего другого и не давали услышать? Отчего мне так неуютно? И может быть, не зря именно в нашей стране большевики были так гостеприимно приняты? А привычка к уверенности в нашей и только, нашей, больше ничьей правоте - вот, смотрите: у всех Рождество, а у нас все еще пост, и по телевизору объясняют, как выйти из ситуации, чтоб не омрачать слабым в вере близким их новогоднее веселье - но так чтоб и самому при этом сильно не согрешить. Вот, кстати, в конце декабря у них - когда я и был в американском православном монастыре - на службе слышу: "Christ is born, Christ is born!" И я, разумеется, не ослы