И точно, геев на парадах  стали
бить,   причем  полиция,   пожаловалась   эта  Maroney,   занимает   позицию
невмешательства в Halloween. Протест против  такой политики  заявила также и
общественная организация "Лесбийские мстительницы".  Но на сей раз, кажется,
на  секс-меньшинства  никто  не покушался:  может, злоумышленники  побоялись
страшной лесбийской мести.
     За  гомосексуалистами  шли   животные.  Прошествовала  полутораметровая
жестянка от Pepsi. Высунувшись из люка лимузина, проехала якобы сама Барбара
Буш, в тот момент президентская жена, посылая публике воздушные  поцелуи.  К
ней,  точней к нему, это  был владелец какой-то  мелкой фирмы, подбегали  за
автографами и рукопожатиями, и он всем совал визитки -- в рекламных,  видно,
целях.
     Прошла дама, чрезвычайно художественно выряженная  уткой, -- она просто
волокла  на  себе  огромный каркас птицы (ее  наутро  хвалили газеты). Некто
тащил на себе и вовсе картонный танк -- это называлось "костюм".
     Продудел духовой  оркестр  сплошь  рыжих клоунов -  это  были  студенты
Принстонского университета.  Они мужественно  презирали дождь и каждые  пять
минут останавливались и синхронно садились в лужи  - не переставая при  этом
дудеть в свои инструменты. Публика ревела от восторга.
     Ехали, как в бывший Первомай, грузовики, замаскированные транспарантами
под  пароходы и драконов. Вся эта процессия бесконечно тащилась по Greenage,
у людей от такого самовыражения были счастливые лица -- не зря они мастерили
свои сложные костюмы! Зрители на тротуарах, за полицейскими желтыми  лентами
с известным нам по  видео текстом Police Line Don't Cross, тоже мокли, -- но
не уходили.  До тех пор, пока манифестация  нечистой силы не закончилась  на
22-й улице.  Как обычно после демонстрации, люди заторопились  на  застолья.
Устремлялись  в основном в  общепит,  редкая  точка  которого обошлась в тот
вечер  без одной  хотя бы символической тыквы,  --  продолжать неофициальную
часть праздника.

     Halloween -- это серьезно. Не заметить его  никак нельзя. Еще недели за
две  до  праздника  магазины канцтоваров  в  Нью-Йорке  заполняются странным
товаром.   Можно  приобрести  черный  костюмчик,  на   котором   спереди   с
анатомической,   точнее  паталогоанатомической  точностью  нарисованы  белым
скелетные кости.  Удобную  резиновую  маску  Дракулы или  Бабы-яги и  разных
прочих персонажей, которыми  пугают детей. Они странновато смотрятся на фоне
повседневного ассортимента -- масок  Клинтона,  Рейгана и Михаила Сергеевича
Горбачева (все  по 20 долларов).  Некие трезубцы,  метлы для летающих ведьм,
страшные сабли и тюбики с краской для  забрызгивания маскарадных костюмов --
от  кровяных  пятен  потом  не  отличишь. Мамаши  с детьми  заходят и  долго
копаются  в товарах. "Может,  вот этот костюмчик  пострашнее  будет?  Глянь,
какой жуткий!"  -- консультируются они у  своих малышей. Дети требуют крови:
"Давай пять тюбиков возьмем, а то не хватит".
     Костюмчики всех размеров, равно как  и  маски, хорошо расходятся: детям
идти  на  утренники,   взрослым  предстоит  развлекаться  на  parties,  куда
приходить без костюма не принято.
     Задолго  до  парада --  он  в Нью-Йорке  проходит вечером 31 октября --
что-то  начинается.   Где-нибудь  в   углу   магазина  выставляются   тыквы,
развешивается всякая чертовщина, а к двери приклеивается объявление: здесь в
такое-то время  будет Children's Halloween Party.  Ничего  ужасного на  них,
однако,  не происходит  -- против ожиданий.  Вот  один  из адресов:  книжный
магазин B.  Dalton  Bookseller, на  Columbus Circle. В подвальчике возится с
малышами   завсекцией    детских    книжек    Feliz    Solak,   трогательная
негритянка-толстушка.  Детишки  -- в основном лет  двух-трех,  для  них  это
первый  сознательный Halloween  -- пришли  в своих  леденящих кровь костюмах
(Смерть с косой, к  примеру). И теперь не знают, что делать: вроде никто  не
боится,  да  и  самим  не страшно.  Даже  как-то  скучно.  Вот  Feliz  их  и
развлекает: учит вырезать  гирлянды из бумажек  и клеить  наглядную агитацию
кошмарного  содержания. Ее  муж, белый  хипповатый  бородач,  подает  загодя
заготовленное сырье -- деньги на его покупку выдал щедрый завмаг.
     Дня за три, за неделю до торжественной даты начинают гулять и взрослые.
Эпицентр народного гулянья вовсе  не  центр Манхэттена, где встречаются лишь
редкие тыквы, -- а Greenage, где живет и тусуется самая раскованная в городе
публика.  Тут, в  близкой  дали  от  открыточных  небоскребов,  в  невысоких
живописных  домишках  мрачного  красноватого  кирпича  традиционно  селилась
богема:  художники, студенты,  писатели  -- вплоть  до Нобелевского лауреата
Иосифа Бродского.  Гулянье  происходит  в ресторанах  и кафе.  (После, когда
местность  подорожала,  вся  эта  публика  куда-то  съехала.)  Одно из самых
страшных заведений -- двухэтажное богато оформленное кафе Jekill & Hide.
У  входа публику  встречают  распорядители в  черных  балахонах  и  ведут  к
столикам   мимо  центрального   экспоната  --  застекленной   композиции  из
манекенов:  один  режет другого,  привязанного  к  столу,  скальпелем,  и  у
резанного глаза лезут на лоб. Кругом, как положено, расставлены пустые тыквы
со свечками  внутри.  В нишах стоят в  непринужденных  позах скелеты, в  том
числе и трехметровых крылатых вампиров. Поди разберись, настоящие ли?
     Внутри  кафе --  бар  Cannibal.  Над  ним  на полке в позе  отдыхающего
расположился   скелет.  По   залу  продираются   сквозь  толпу   официантки,
раскрашенные  под свежие трупы.  Толпа же одета  в  маски, предусмотрительно
закупленные в  тех же канцтоварах.  Иные, впрочем, в костюмах ручной работы.
Вот ходит  вдоль стойки бара посетитель как бы на руках. На самом же деле он
подвесил у  себя  между ног отломанную от  манекена голову, на голову  надел
штаны,  а  из  брючин  торчат  его  руки  с надетыми  на  них ботинками.  На
действительность  веселый участник  праздника смотрит через ширинку. Костюм,
конечно, оригинальный, и публику развлекает, но выпивать модельеру  было  не
так-то просто. Или вот скромно в компании подруг выпивает  девушка в свитере
(сама связала), на нем узоры из  ведьм и  чертей. Девушки  зашли  сюда, чтоб
начать праздник  -- выпить  понемногу,  а потом поехать  домой в близлежащий
штат New Jersey, что за речкой. Это они вскоре и  сделали, прихватив с собой
нескольких  веселых  молодых  людей,  переодетых  в страшное. На  вот  таких
типичных американских parties, где вроде выпивают и веселятся, но никто ни с
кем не знаком, так удобно  заводить новых  друзей,  или  уж, на худой конец,
партнеров.
     Все эти несколько дней  до  праздника,  а еще  пуще  в  сам  Halloween,
Greenage  вот так по вечерам  гуляет --  несколько интенсивней обычного.  За
жутко всерьез отнесшимся к торжеству Jekill &  Hide  следуют  заведения,
обращающие  на   Halloween   несколько  меньше   внимания   --   но  им   не
пренебрегающие. Бары, кафе, закусочные  -- везде  тыквы,  везде про  смерть,
разложение и нечистую силу, везде пьяное  веселье. Но  тут  нужна  некоторая
бдительность. Вот, к примеру, на углу с Leroy Street  -- вниз по 7th  Avenue
--  гостеприимно  раскрыта  дверь   некоего  Universal  Grill,  а  на  входе
пьяненький официант, как  бы в шутку одевшийся  в дамское платье. Соблюдайте
осторожность,  а  то примут за своего: внутри  за  столиками  сидят по  двое
ласковые расслабленные мужики и воркуют.
     Тихо  и  скромно  --  никакой  приличествующей празднеству символики --
разве  что  в  испанском ресторане  ближе  к downtown.  Там  можно  спокойно
поужинать омаром с  текилой за столиком у скромной белой стены, среди строго
выкрашенной в серое мебели.
     --А что ж у вас нет Halloween?
     --Да  мы,   католики,  не  очень  такое  любим,  --  отвечал  сдержанно
метрдотель.
     Не  только  католики.  И  другие конфессии  не  любят. Перед  Halloween
американская газета "Православная Русь" напоминает верующим, что "Хэллоувинъ
уходит своими корнями  въ  языческое  прошлое и  продолжает  являться формой
идолопоклонства,  въ   которомъ  воздается  поклоненiе  сатане  какъ  ангелу
смерти".  Газета  призывает  христиан:  "Учите своих детей. Расскажите им  о
корнях   языческаго,   сатанинскаго   праздника  Хэллоувинъ".  И   призывает
бойкотировать  бесовщину:  "Если нужно,  пусть  не  идутъ в школу,  дабы  не
участвовать в  приготовленияхъ  к этому  празднику". Вместо  свечек в тыквах
редакция советует лучше "возжигать лампады Спасителю, Пресвятой Богородице и
всем святым". К примеру, Иоанну Кронштадтскому, который  поминается церковью
именно в этот день.
     Что  сказать, Halloween  действительно  происходит от древних кельтских
обрядов. По их философии,  жизнь  рождается из смерти. Повелителем последней
считался их местный бог  Самхайн. Его праздник отмечался  осенью в ночь с 31
октября на 1 ноября: как раз  начиналось  время  холода, тьмы,  распада, что
удачно символизирует смерть. Заодно уж кельты отмечали и Новый год.
     Сегодняшние  американцы  почти  в точности соблюдают кельтские  обряды,
совершенно в  том себе не отдавая отчета. Вот американский Jack O'Lantern --
тыква со свечкой внутри. В таких тыквах древние разносили по домам огонь  из
священного костра, на котором сжигались животные (а то и люди), приносимые в
жертву  Самхайну. Вот переодевания  в покойников:  тот же  Самхайн по случаю
праздника выпускал души  мертвых на волю.  Выклянчивание конфет: эти мертвые
души  были  почему-то  всегда голодные  и в увольнении стремились  отъесться
вволю.  "Тrick  or  treat!"  --  восклицают  колядующие  американские  дети.
Забавный вариант  перевода: "Пакость или  подарок!" (просто рэкет!).  Кельты
подавали, опасаясь проклятия мертвецов и конфликтов с Самхайном.
     Отцам церкви  такая  языческая  чертовщина совершенно не  нравилась.  В
качестве  контрмеры на 1 ноября  был  назначен День всех святых. Канун этого
праздника  на  староанглийском  назывался  "All  Hallow Even"  --  отсюда  и
произошло название маскарада. Боролись  долго  и упорно,  но  вот  в Америке
как-то без успеха.
     А вот русский  аналог Halloween исчез, кажется,  бесследно.  Кто  у нас
отмечают  сейчас Навий день?  Кто знает, что  такое по-старославянски вообще
"нав" (мертвец)?  Все, что от забытого языческого праздника осталось, -- это
поминовение  усопших  во  вторник  Фоминой  седмицы,  перед   Пасхой.  Да  и
Вальпургиева  ночь  -- когда собиралась на  шабаш  нечистая сила -- в России
тоже как-то сходит на нет: Первое мая становится, кажется, менее популярным.
Правда, Масленица да Ивана Купалы живы пока.

     В Halloween столпотворение в Children's Museum of Manhattan: здесь один
из крупнейших утренников,  или  же children's parties. Входят  в музей дети,
одетые в ужасные костюмы,  перепачканные  канцелярской кровью.  Этажи здания
заполняются публикой. Тут что-то  вроде  клубов по интересам, детских комнат
при ЖЭКе. Ассортимент -- от песочницы в одном из залов до детской телестудии
с настоящими камерами.  Хорош  музей Барби --  он заполнен тысячами образцов
моделей, наделанных  с 1961 года, оказывается.  В  детях воспитывают расовую
терпимость: Барби бывают черные, желтые, индейские и проч.  Про Halloween не
забыли.  В  лабиринте,  куда  запускают  детей, среди  манекенных вурдалаков
прячутся специальные  служители, они то и дело  выпрыгивают из засады и орут
на малышей дурными голосами. Иные дети тут же принимаются плакать, но никому
в  голову не приходит выгнать придурков  взашей из лабиринта: считается, что
должно же, право, быть страшно в такой день.
     После утренников дети -- кто постарше -- разбегаются по своему кварталу
и шныряют по магазинам. "Trick or  treat!" -- вежливо говорят они, подскочив
к  прилавку.  Продавцы  автоматически насыпают  им в подставленные пакеты по
горсти дешевых леденцов или  чипсов.  Дети сосредоточенно бегут дальше:  раз
принято развлекаться таким образом, так уж приходится.
     Заехав ностальгически на  Brighton  Beach  --  по  Бруклинскому  мосту,
который своим пыльным железом так напоминает уложенную набок Эйфелеву башню,
-- посмотреть на законсервированную советскую эпоху -- гнутые плексигласовые
прилавки  в магазинах, шпроты  по рубль тридцать (правда, долларов), конфеты
"Мишка" и "Красная шаpочка" (для последних  букву  "пэ" взяли из  латинского
алфавита),  совершенно  цековскую  селедку  и  лучшие  домашние  пельмени  в
"Кафе-пельменной", --  я застал там Halloween,  ранее совершенно не присущий
одесским евреям. Нет, не  читают они местную "Православную Русь" -- для кого
пишут, спрашивается?
     Сцена  в  "Кафе-пельменной". Девочка  лет  двенадцати в костюме  черной
кошки,  с  пластмассовой  тыквой  (внутри  -  конфеты,  выданные  на  party)
прибежала сюда к сидящему за столиком папе:
     --Daddy, ну можно я тут еще похожу на этом блоке, я еще хочу пособирать
candies! Ну please...
     --Иди...  -- отвечал  кудрявый  задумчивый папа, отрываясь от Martell и
видеоконцерта Пугачевой.
     Папу  зовут  Эдик Смолов,  слесарь  по ремонту  фотоаппаратов. "Ага!  -
осенило  меня, --  дочка его вовсе не daddy называет, а Эдди!" Свою дочку он
назвал Michele.  Ее  подружку  в  костюме  хиппи зовут Daniela  Zhitomirsky.
Девочки вскоре снова прибежали и высыпают Эдику на стол  собранные  конфеты,
запыхавшись:   это   азартное  занятие,  охотиться   за  трофеями!  Впрочем,
колядование на этом прекращается: папу надо вести домой, пить он больше  уже
не может, ну и нечего зря сидеть.
     По тыкве было поставлено и на каждом подиуме в Pure Platinum -- дорогом
ночном кабаре на Park  Avenue. Заведение славится  своими ста  international
show-girls. Эти-то  girls  и  выходили на  подиумы, чтобы под  музыку  и  не
торопясь  изящно разоблачиться. Одна разделась -- другая  приходит на смену,
потом третья и так далее. Может, их и правда сто.
     Солидная  публика  выпивает. Кто  из экономии берет  напитки  подешевле
(Piper  Heidsieck  по  $75  за бутылку),  а  кто --  гулять  так  гулять  --
заказывает Louis Roederer ($475). За  $20 можно  отозвать даму с  подиума, и
она  исполнит  весь танец перед вашим  столом.  А  пляшут они, надо сказать,
грамотно. Но, с  другой стороны, неожиданно пристойно для ночного заведения.
Frank Ferrara, который тут работает Director of Operations, клянется, что за
одну только попытку ближе познакомиться с клиентом даму увольняют, и плакала
ее трехтысячная зарплата. Дамы же, как обычно в таких случаях, рассказывают,
что, вообще, они студентки, а тут просто подрабатывают.
     Наблюдая за стриптизом, я  мысленно соглашался с американским епископом
Кириллом, который писал: "Старанiя Церкви  выте (ВЕРСТКЕ!  на самом деле тут
буква ять  вместо е, как бы  ее изобразить?) снить этотъ языческiй праздникъ
днемъ памяти Все (и тут ять) хъ святыхъ не уве (ЯТЬ) нчались успехомъ". Нет,
не увенчались. Но хоть бы тыкву  сатанинскую  убрали с подиума, и то было бы
благообразней.
     Публика  попроще и помоложе по  ночам  устремлялась  в  иные  места  --
дискотеки и  клабы. Давка была на Halloween  Party в серьезном  заведении на
Westside  и  27-й  улице,  называлось  оно  Tunnel.  Публика,  чтоб не  мять
маскарадные костюмы  (тут  была целая  свита придворных  дам  в  платьях  на
китовым  усе), подъезжала на белых  длиннющих лимузинах. Внутри, в громадных
залах, наливали спиртное и транслировали невероятно густую,  объемную, но не
оглушающую  --  видимо, акустика  просчитана  с  максимальной  точностью, --
бодрящую молодежную  музыку. Люди,  как  и  положено, выпивали и  плясали  в
полутьме.  В  огромных   подвешенных   к   потолку  клетках  заключены  были
полураздетые  дамы, и  они там, наверху, импровизировали  причудливые танцы,
держась за  прутья  решетки.  Заведение устроило и мини-шоу, посвященное все
тому  же  празднику: в комнате,  отгороженной от вестибюля стеклом, ритмично
бросалась на  торчащие из стены  пики окровавленная танцовщица,  чрезвычайно
профессиональная.  Зрелище завораживало, и публика задумчиво останавливалась
у этого окошка, прихлебывая из пластиковых стаканчиков виски.
     Что же касается музыки, то она, видимо, была психотропной и призывала к
странным поступкам. Солидные, казалось бы, и не очень  пьяные люди бросались
в  один   из  залов,  который  на  метр  в  высоту  был  завален  легчайшими
пластмассовыми  шарами, и  кувыркались в  них  как в  воде. Время от времени
псевдокупальщики  принимались  кидаться  этими  шарами,  и  азарт  долго  не
проходил.
     Ближе к утру  публика принялась разъезжаться -- наступал понедельник, и
пора было кончать чертовщину и ехать переодеваться перед работой.
     По пути покупали на  улице у печальных продрогших  лотошников  утренние
газеты. Вчерашние  новости.  Шальной пулей (разборки  из-за наркотиков) убит
негритенок -- он так и  не дошел до party в своей маске, изображавшей череп.
Некто Raymond Diaz 14 лет глупо застрелился из краденого револьвера: играл в
русскую   рулетку.  Двое   раненых:  стрелял  неопознанный  (потому   что  в
карнавальной маске)  веселья ради.  А в  Голливуде на Halloween  Party  упал
замертво модный киноактер River Phoenix (кажется, сверхдоза наркотиков).
     Старый Самхайн давно умер, но дело его, кажется, живет.
     Ливень  перестал. Прошла ночь. Началось прозрачное  утро  -- с  бледным
солнцем, от которого город зашторился небоскребами.
     Ночная чертовщина, как ей и положено, на этом закончилась.

     38. Редкий "Титаник" доплывет до середины Бродвея
     (Театр в провинции)

     Lunt-Fontanne Theater

     Представьте,  что  вышли  вы из дома  на прогулку. И вдруг  в  соседнем
подъезде обнаруживается  натуральный  бродвейский  театр. И дает  он  лучшую
пьесу  года. А вы, вот совпадение, никогда  в  жизни  ни  в одном театре  на
Бродвее не были. Но уж конечно настолько наслышаны, что от одних только слов
"поставили на  Бродвее"  осознаете жалкость  всего, что  стоит в  иных,  вне
Бродвея,  местах... Как  же  тут  не  сходить?  Вот  и  я  пошел.  Как  тут,
действительно, не пойти?
     Именно такая история случилась со мной однажды в Нью-Йорке.

     ВЫНОС НА ПОДЛОЖКЕ Их нравы (На подступах к Бродвею)
     С  максимальной  густотой театры Нью-Йорка, как выяснилось, гнездятся в
районе  40-50-х  улиц по  обе  стороны Бродвея.  Место  и без того бойкое, а
близость театров только подбавляет азарта и  ловкости в  сервис: они там все
только и  ждут, когда  вы выйдете с  позднего  спектакля,  невменяемый после
художественной  реальности,  и  легкомысленно  подловитесь  на  какое-нибудь
обслуживание.
     Разумеется  и   гостиниц   тут  множество.   Дополнительное  бесплатное
развлечение: делая вид что селитесь, вы можете осмотреть из них множество, с
подъемом в номера, придирчивым изучением и задаванием вопросов (например про
цены, которые окажутся  от 60 до  200). Вы много любопытных  деталей  чужого
быта увидите. (Конечно, если вам дороже и интересней  ритуал, который, везде
одинаковый,  будет  иметь   место  в  Хилтоне/Шератоне,  а   к  особенностям
протекания местной  жизни вы равнодушны, то вы конечно  с места благоразумно
не сдвинетесь и ничего осматривать не пойдете...)
     Помню  как-то я поднялся на какой-то из верхних этажей  отеля St James,
это тут  рядом,  на 44-й,  тоже  от  Бродвея  в двух шагах. Так там  за ночь
спрашивали  долларов,  помнится,  70. Холл --  тесный, бедный и скупой,  как
советский подъезд, все серое, обслуга в  штатском  и, совершенно  по-нашему,
что думает, то и  говорит.  За показной гордостью так  часто ведь скрывается
бедность  и  прочие  комплексы...  Там  еще  в  лифте  ехали  со  мной   две
проститутки,  загнанные  рабочие  лошадки.  Обе  курили,  держа  сигаретки в
натруженных за смену губах, и смотрели по  сторонам измученными подвыпившими
глазами, в которых впрочем читались еще остатки интереса как к жизни вообще,
так и работе в частности.  Одеты они были,  надо вам сказать, совершенно  не
так, как привыкли одеваться проститутки в России,  Греции, Испании  и прочих
темпераментных  экзотических  странах  (мини-юбки  там  и черные  чулки),  а
напротив демократично и скромно: одна в деловом костюмчике,  другая и вовсе,
вы не  поверите,  в  джинсах...  Видимо  это  очень  удобно,  не  надо  даже
переодеваться,  снимать  спецовку,  идя домой,  --  на  что  нам  жаловалась
давным-давно русская  синематографическая "Интердевочка". Профессия читается
у них  в глазах,  в  прямом заинтересованном  взгляде,  каким согревают  вас
иногда в московском метро совершенно непрофессиональные девушки. Здесь же, в
каменных  джунглях,   белая   непрофессионалка   (или,   с  другой  стороны,
любительница)  ни  за что с  вами  глазами не  встретится,  а если  случайно
напорется, то через треть секунды отвернется обязательно.
     Ну вот. Одна из них, которая в деловом костюмчике, -- сначала  вопросом
уточнив,  точно ли  я путешествую в одиночестве -- таки предложила составить
мне компанию. Она это сказала мне таким дружеским тоном, что я ей  отказывал
в очень деликатной форме.
     Или взять тут же поблизости на самой что  ни на есть 42-й улице отель с
некогда  гордым и  звучным  названием -- Carter.  Не  какая-нибудь  халабуда
незаметная,  а  почти небоскреб,  гордо  торчащий и  издалека  видный... Там
однажды  я  в  номере  тоже  что-то  долларов  за  70  я  увидел  висящий на
электропроводе между  лампой и розеткой --  увидел со странной брезгливостью
чужой  презерватив,  повисший  настолько  тяжело и  обреченно,  что  никаких
сомнений  в его  использованности, и в назначении этого фаллически торчащего
посреди квартала отеля, не возникло... Ну хорошо,  я навеки покинул  Картер,
заведомо предпочтя ему какое-то более девственное и прибранное заведение, --
но все ж  откуда  эта  брезгливость?  Что мне до  знака  чужой,  ну  пусть и
ограниченно  плотской, любви? Разве это иностранное изделие номер 2 не такой
же  абстрактный  символ любви, как допустим амурова стрела? Или  как красное
символическое  картежное сердечко?  Я это  все  о грязной  изнанке хваленого
Бродвея, которая  разворачивается, развернута в пяти минут ходьбы от дорогих
всемирно известных театров, рассказываю с  тем, чтоб риторически воскликнуть
чужими бессмертными словами:  "Когда  б вы знали,  средь какого сора  растут
стихи, не ведая стыда!"
     При чем тут стихи, -- а при том: они же там в своих мюзиклах в основном
поют хором, под музыку, а значит в рифму, ну не проза же это...
     Я выбрал  в  тот  раз "Эдисон"  -- самую что  ни  на  есть  театральную
гостиницу.
     Что у  меня театр  под носом,  я не  сразу,  не  в  тот же  момент, как
поселился, обнаружил. Потому что первые разы пользовался тем входом-выходом,
что  на 47-ю улицу. И только после случайно увидел  второй выход, который на
46-ю,  то есть к театру... А  Бродвей от  обеих дверей  будет в метрах 50 на
восток. Так вот когда из гостиницы выходишь на 47-ю, то по обеим сторонам от
входа видишь по бару -- и по японскому ресторану.
     Японские  рестораны  очень  близки  натуре  советского  человека --  по
крайней мере того,  который при старом режиме поездил  по Сибири и  Дальнему
Востоку,  порыбачил  на  Оби  и  в  Охотском  море,  и  научился  у  рыбаков
употреблять  в  пищу сырые  морепродукты, а  у  добрых соседей  по советской
лестничной площадке -- гнать самогон, вторая фракция которого, имеющая также
профессиональное жаргонное название "вторяк", есть  не что иное  как сакэ. А
когда,  бывало,  проявишь нерасторопность  и  не  поменяешь вовремя  воду  в
кастрюле  со змеевиком,  система  перегревается  и  дает  не просто  сакэ, а
горячее  сакэ...  То  есть  поход  в  японский  ресторан --  одно  из  самых
ностальгических, по Советам, переживаний, которые меня согревают.
     Кроме  того, русской тяге  к  японской  кухне  пособляют  наши общие  с
Японией  войны...  Я давно заметил,  что невозможно любить  кухню  стран,  с
которыми нет исторического опыта близких отношения, то бишь боевых действий.
Взять французские кушанья, которыми кто ж только из русских  аристократов не
увлекался вплоть до выписывания из Парижа  поваров -- один Наполеон нам  вон
во что встал! А советское поголовное  увлечение колбасой,  ну и сосисками, и
еще пивом, с таким накалом, который нигде больше не встречается, кроме как в
до  боли нам  знакомой  Германии,  -- ну хорошо,  и  еще  Чехии, которая  от
Германии  тоже, кстати,  натерпелась... А  русские насмешки над американской
едой  происходят исключительно из-за того,  что  Аляску  мы сдали  без боя и
Карибский кризис кончился тоже полюбовно...
     Да, но это все -- если выходить на 47-ю улицу. Что,  заметим, не каждый
день случается.
     Иногда  же,  напротив,  от  лифтов  поворачиваешь направо,  и  как  раз
выходишь на  46-ю, и по  пути к Бродвею не миновать  театра Lunt-Fontanne --
как говорят американцы, это как раз next door. Точно так же как я столовался
в тех ресторанах,  которые оказались ближайшими  (по случайности японскими),
счастливая лень  и  нега, -- мимо  ближайшего театра  я решил  не проходить.
Впрочем,  сомнение,  конечно,  было,  но  касалось оно  такого  далекого  от
искусства вопроса, как  мой гардероб.  В нем в  тот раз не  оказалось ничего
более   формального,  чем  футболка  и  легкомысленная  хлопковая  курточка.
Сомнением я  поделился с кассиром, -- стоит ли билет брать?  Когда не то что
смокинга,  а  даже  пиджачка  спортивного  нет?  Кассир  на  меня  посмотрел
удивленно и посетить храм искусства в майке легко разрешил. И то сказать,  я
же  противник излишнего снобизма,  этого  смешного явления.  Самый смешной и
свежий случай  из этой области я знаю такой. Осенью, в рамках того же самого
бродвейского  театрального  сезона,  посещая родной  город Макеевку, я в нем
познакомился с женщиной  Катей, имея  на себе  кстати  ту же самую курточку.
Будучи там замзавскладом  и, таким  образом,  занимая  высокое  положение  в
обществе, Катя даже иной  раз позволяла себе прокатиться на "чайнике". И вот
Катя  мне,  отправляясь на  ловлю  "чайника",  однажды с  важным  видом  так
соврала:  "Я на  троллейбусе  не  езжу никогда!" Я ей в  ответ тоже  любезно
соврал: "А я езжу!" И вот я какие от нее услышал гордые слова: "Так то ты, а
то -- я!" КОНЕЦ ВЫНОСА

     Давали "Титаник". По-американски  звучит невозвышенно и даже смешно  --
Тайтэник; это даже сильнее чем ваши Лео Tolstoi (в 10 минутах  пешком, ближе
к  центральному парку, дают пьесу Anna Karenin) и брат  Карамазофф. Тайтэник
-- это "дай денег" (с немецким,  с эстонским произношением), или  чай-тоник,
или уговаривание неких фригидных  Танек, а то  и  вовсе агрессивная  реклама
туров по Таиланду...
     Если  б  что  другое, с  каким-нибудь скучным названием  и  сюжетом  из
наводящей скуку американской  провинциальной жизни (ей-Богу, наша  провинция
куда забавней и живей, и полней мудрыми и странными людьми, чем ихняя,  я-то
в обеих пожил,  можете мне  верить),  то еще  было б непонятно -- идти ли. А
"Титаник"  -- это громко, хлестко, и  размеры тоже  впечатляют. И потом, мне
хотелось сюрприза -- какой  же такой американский happy end может вылупиться
из потонувшего парохода?
     Билетов  было  две  разновидности,  на  выбор:  по 50 и  по  75. Как вы
понимаете, смешно было бы мне садиться от сцены на  расстоянии большем,  чем
от сцены же до двери моей комнаты, -- то есть таки я отдал 75.

     Так каков же он, хваленый бродвейский театр? Расскажу.
     Это  простецкое сооружение  типа  пусть и очень приличного, но  все  же
кинотеатра. Никаких  парадных лестниц, переходов,  таинственных  и непонятно
зачем  устроенных  русских   театральных  закоулков,  и  никакого  золота  с
бархатом... Кинотеатр, -- правда, большой и чистый, и все-таки  под потолком
не одни  только дневные лампы, но -- богатая люстра. И из зала выход прямо в
тесноватый  холл, -- и никаких лестниц и  легендарных вешалок -- а из  холла
уже непосредственно  на улицу -- номер  46, если придерживаться общепринятой
нью-йоркской нумерации. Полста  шагов по  ней  налево  -- и будет  тот самый
хваленый Бродвей.
     Зал, кстати, совершенно полон, несмотря  на непривычную для американцев
дороговизну...  Свет  медленно,  ступенчато угасает, и с  милым трогательным
пятиминутным опозданием начинается представление...
     За свои 75 у.е. сидел я в первом ряду, который вместе с прочим партером
тут называется странно -- оркестр. Сам же оркестр, в русском смысле слова, я
видел своими  глазами. Мы  с соседним американцем (я вслед за  ним)  уложили
ноги на отделяющий нас от ямы барьер, и вот под нами, перед нами, отделенный
от  нас  тонкой  сеткой,  и сидели  музыканты.  Прямо  передо  мной,  внизу,
виднелась узкая,  в  черном, спина  виолончелиста. Кроме нее, мне  еще видна
была дама без головы, в  черном  платье с  глубоким декольте, которая иногда
била  по  клавишам  синтезатора;  похожие инструменты  использовались  ранее
русскими районными музыкантами на танцах.  Когда дама не играла,  она решала
кроссворды. И похлебывала прозрачную жидкость из  пластиковой поллитровки, в
какие  обыкновенно  фасуется минералка -- поднося  емкость  к  отсутствующей
голове... Похоже, бродвейский театр -- это не совсем уж чтоб храм искусства;
в храме же не разгадывают кроссворды, так?
     Чуть справа и выше --  дирижер. Он  был тоже без головы, но на этот раз
не с моей (тут было все в порядке), но с музыкантской точки зрения: странно,
что  им дирижер  был виден  от ботинок  до нагрудного карманчика на сюртуке.
Все, что выше, было уже закрыто широким, толстым торцом сцены. За движениями
его  головы,  рук  и,  что  самое принципиально  любопытное,  палочки  могли
наблюдать только  рассеянные  зрители  первых рядов. Но музыканты, казалось,
чувствовали себя вполне уверенно и не подавали  виду, что оркестр  на  самом
деле -- в разных смыслах --  обезглавлен. Это сильно  удивляло; во дают! Под
фанеру, что  ли, они выступают?  Только в  антракте,  когда народ  побежал к
совершенно  презентационному,  только  платному  столу за  кампари-орандж  и
виски-сода, а главным образом за  литровыми бумажными стаканами кока-колы со
льдом,  присущими   любому  американскому   theatre,   будь   он  кино   или
традиционный, и  за бейсбольными кепками  и майками с надписью "Титаник" же,
-- я заглянул в яму  поглубже и рассмотрел по крайней мере один  черно-белый
монитор, думаю,  русский -- где  ж  еще  теперь делают  черно-бЫлые (правда,
красивая описка-опечатка? -- я даже ее решил не править) телевизоры?
     (Я совсем уж было решил стать в очередь к буфету, -- но вовремя развлек
себя мыслью, что мне быстрее  и  проще  подняться в  номер и там  отхлебнуть
виски из самолетной еще duty  freeшной бутылочки, что я и  сделал с чувством
глубокого удовлетворения от осознания редкой комфортабельности ситуации... В
следующий раз,  резонно мечтал  я, если вздумается в тот же театр, так можно
вообще в тапочках...)
     Мониторов в  зале было еще пара, только больших,  они были привешены  к
дну  второго  яруса и открыты пытливому взору  любого  желающего, стоило ему
только повернуться к сцене спиной...
     Бродвейский   ненастоящий   театр,  американское  массовое   искусство,
невозвышенность, слабоватая  духовность... Я  люблю  выслушивать  от русских
такого рода рассуждения. Не  то чтобы "почему  они  такие бедные, если такие
умные", не совсем то  я хотел сказать... А  -- вот  когда наступит  уместный
момент для  обсуждения американской бездуховности,  когда  вот что  мы у них
переймем: скосы с  тротуаров  на  переходы  для  беспрепятственного  проезда
инвалидов  на  электроколясках,  сугубо  безналичный  расчет  с  гаишниками,
очереди   за  сиротами  на  усыновление,  массовую   пенсионерскую  привычку
съезжаться по утрам на огромных старомодных  машинах в ближайший  fast food,
чтоб пить там кофе и вести занудные стариковские беседы...
     Если  отрешиться  от снобизма и  дешевых понтов того рода,  что де  они
пепси-колу любят и потому невозвышенны, а где же Чехов, надрыв и проч., и от
того  что мюзикл нам  как  бы  давно  чужд  (прошли  же  времена  "Кубанских
казаков"),  если  настроиться  на  серьезное  любопытство  по  поводу  чужих
заокеанских искусств, и вовремя вспомнить,  что мода на страх перед чужаками
и на обыкновение употреблять  их в пищу быстро устаревает -- то можно все же
осознать и почувствовать на  себе,  что  все  же  это  масштабное и  могучее
зрелище. Вообще театры Бродвея -- они настоящие ли,  и вообще искусство  они
или нет?  Не  знаю. Мне  и  дела нет. Я знаю точно, что у них  это считается
ого-го, ни и давайте их судить по их законам.

     Так что же было на сцене?
     Старинный и могучий сюжет  про Титаник, затонувший 14 апреля 1912 года;
несмотря   на   репутацию   непотопляемого.   И   не   цитировать   же   его
тактико-технические  данные,  которые   восторженно   пропевали  бродвейские
актрисы -- я ничего не запомнил, в одно  ухо влетело, в другое вылетело. Еще
пели про драматические подробности: что-де вот мужчин в шлюпки не пускали, а
потом  оказалось, что  450 мест в них так и остались вакантными... Хорош был
также восторг того рода, что Титаник  -- самый крупный движущийся объект  на
планете...  Еще  забавно,  что  в  день  моего   культпохода  по  телевизору
передавали  американские сомнения  того рода, так лететь  ли им на "Мир" или
воздержаться.
     Так что тут позволительно будет обойтись деталями и подробностями.
     Сначала, на  фоне  занавеса с  накрашенной  на нем  схемой  знаменитого
несчастного корабля, прохаживался его конструктор с метровой моделью  своего
злополучного детища  в руках, и говорил, и пел прочувствованные слова. После
подняли занавес, и обнажили трап, по которому после пассажиры поднимались на
невидимый борт. Но сначала они по очереди подходили к обрезу сцены, смотрели
на нависший над  нами  потолок  зала и  восхищались размерами  плавсредства,
которое в  их воображении возвышалось  на просторах зрительного зала...  Кто
по-людски, а кто  хором в рифму. С их лиц  считывался  такой густой восторг,
что делалось  неловко,  я  даже  пару  раз оглянулся -- да что  ж они  такое
воспевают?!  Ну, синий  потолок...  Молодцы,  конечно,  красиво, подумал  я,
представляют.  Но  вот  в  какой-то момент,  в  какой-то  куплет  меня  таки
пронзило, и я на три секунды перестал дышать. Нет,  конечно, я не  встал, не
поклонился им  в ответ, не поблагодарил за персональное ко мне  обращение, и
не спел  ответную  арию типа: "О, как я  вас понимаю! Наш  пароход  был  еще
больше и внушительней, и богаче, и мы им, честно сказать, дело прошлое, тоже
восхищались... И кто б мог подумать, что он потонет, что он вот так раз -- и
нет  его?  Кто?  О Советский  Союз, ты  уже за холмом... А с виду  был такой
нерушимый,  и сплотила  -- навеки." Хотя, думаю,  и без меня  театроведы уже
прошлись по поводу наших двух великих потонувших пароходов.
     Сквозь воображаемую слезу я молча смотрел дальше...
     Ну, расселись и поплыли. Декорации изображали то капитанский мостик, то
прогулочную  палубу с иллюминаторами первого  класса, то каюты  второго,  то
третий класс в трюмах.
     Изыск  и  блеск  дорогого  первоклассного  салона  какой-то  картинный,
антикварный, неживой  -- оттого,  пожалуй, что  мы при старом режиме плыли в
трюмах, в которых не поблистаешь.
     Мы видим,  и слышим  тоже,  главные линии.  Хозяин  приходит на  мостик
выпивать и требует от капитана прибыть в Нью-Йорк на день раньше расписания.
Капитан  сначала  сопротивляется, но  потом сдается  и  велит своим добавить
оборотов и еще срезать угол, уклонившись к северу, то есть, вы же понимаете,
к тому самому знаменитому убийственному айсбергу... Капитан вообще уж совсем
было ушел на покой, но вот уговорили его еще на разок.
     Потом еще наблюдаем, как гуляет первый класс. У дам трогательные наряды
начала  века  -  того  еще  века,  они  изящно  прогуливаются с  бокалами  с
окаменевшим в них пластмассовым шампанским.
     Одна  дама из второго класса  лезет в  первый,  таща за собой  мужа,  и
пытается на халяву поднять свой социальный  статус.  Иногда ее там, наверху,
принимают за свою.
     В третьем  классе все  просто, по-свойски,  как на спонтанной советской
пьянке. Народ плывет  в Новый Свет, чтоб стать там людьми. Дешевые пассажиры
делятся  своими мечтами.  Кто мечтает стать констеблем, кто губернаторшей, а
один  джентльмен  --  откровенным  миллионером, и он  резонно  уточняет:  не
простым миллионером, а миллионером в Америке. Я  наблюдал за жизнью третьего
класса  и старался  не  думать про беспардонный Брайтон-Бич,  откуда  всякий
уважающий себя одессит мечтает съехать навсегда.
     Наконец  выясняется,  отчего затихли моторы:  этот  дурацкий айсберг...
Декорация  кренится   градусов  до  20,   сначала  под   откос   укатывается
сервировочный столик, после и вовсе рояль, и еще натурально валятся и бьются
стеклянные  вазы.  Это убедительно и красиво, я смотрю и  спрашиваю  себя: а
точно ли  я не могу обойтись  без длинных  томных монологов  на фоне тишины,
безлюдности  и  когда никто не  торопит. И  тут лакей  выносит своим  старым
господам откупоренную бутылку  некоего могучего шампанского  1898,  что  ли,
урожайного года. Да как же  ты, корит его хозяйка, посмел  такое без  спросу
открыть? Привет, отвечает он, так я это чтоб  харчи не пропадали, пароход же
тонет, понятно? Я что ж, говорит, службы не знаю? Слава Богу, всю жизнь имел
удовольствие при вас состоять...
     Хозяева решают таки выпить и спокойно потонуть.
     А многие на самом деле там полагали, что сейчас их немедленно спасут, и
видят в происшествии мелкое неудобство.  Это напомнило мне ситуацию с другим
величественным объектом, тоже  пострадавшим  от водной стихии; я имею в виду
ресторан "Русский самовар". Когда там в офисе загорелась проводка, и хозяин,
Роман  Каплан,  вызывал пожарных,  он  полагал,  что  ну  вот  одна  комната
пострадает, стоит  только ее подремонтировать, и через неделю ресторан снова
откроется...  Но  ребята  целые  сутки  лили  и лили  воду  через специально
проделанные  проломы в крыше  и стенах, чтоб  не  дай  Бог какая искорка  не
затлела  в самом центре  Манхэттена...  К моменту  моего культпохода в театр
ремонт  тянулся  уж месяца четыре, и унести успел полмиллиона  у.е.  Дорогой
Роман! Я желаю тебе скорейшего  открытия и нашествия гурманов и алкоголиков,
и чтоб они спасли твой благородный бизнес...
     Вот и хозяин Титаника тоже страшно расстроился. Как так, говорит, что ж
получается, из-за дурацкого  айсберга  мой  пароход  придет  в  порт  не  по
расписанию?  Вы  что,  с ума  сошли?  Он ругает  старика-капитана.  А тот не
забывает напомнить, кто его торопил и из-за кого они заплыли в айсберги.  Но
хозяин коварно  напоминает,  что  если  кто из смертных и  отвечает за  весь
пароход, то  именно капитан.  Артист-капитан в ответ убедительно изображает,
что  точно чувствует себя старым  дураком...  Не знаю, учит ли  американский
театр своего зрителя работать над собой  и неуклонно самосовершенствоваться?
Если да, то  вроде, видите, в доходчивой  форме.  Что-де если  приставлен  к
делу, так отвечай за него, правильно? И не слушай никого.
     Вот  они  потихоньку тонут -- те,  кого не взяли  в шлюпки  -- и  в зал
выдается  могучая почти полная чернота. Черная до  вполне страшной  степени,
ведь пароход тонул ночью, и в зале только что не холодно и не мокро.

     Ну  а  что  happy end? Как  ни странно,  и не знаю как им это  удалось,
обошлись  без  него! Впрочем,  показали  под  конец  сцену  из  начала,  где
пассажиры стоят на пирсе и рассматривают  непотонувший еще  Титаник. Так те,
кто потонул, они в тех же самых приличных благородных, старинных костюмах; а
кто  спасся, те закутаны в  казенные одеяла  с  написанным на них  названием
спасшего  их парохода -- Karpathia,  кажется. Привет с  того света и хоровое
пение на темы Титаника.
     Потом аплодисменты, и поклоны, взявшись за руки, и занавес, и повторное
его поднятие из-за аплодисментов же. Все как положено. И толкотня на выходе,
и зрители в майках, как я, но и публика в дорогих костюмах, и  дамы в зимних
пальто  с цигейковыми  как  бы  советскими  воротниками (эти при  плюс 18-то
градусах Цельсия), и ожидающие их лимузины  Lincoln stretch, столпившиеся на
проезжей  части  -- все как  после спектакля  в обычном московском театре. А
может, и не так, не знаю -- я уж лет пять не был в московских театрах.
     Так что ж ты,  спросят меня, в Москве в театры не ходишь, а вот понесло
тебя  в Нью-Йорк  в театр  же,  за  10 часов  лета, что  за странность? Нету
странности, не летаю я в театр на самолетах. Я в театр могу сходить, если он
в двух шагах. Выйдешь из двери, сразу налево и, не доходя Бродвея, упрешься.
И в Москве, когда в театре был последний раз, я, чтоб в него попасть, просто
вышел из дома и через дорогу перешел -- через 13-ю стрит, то есть через 13-ю
Парковую улицу. Там  как раз на бульваре Театр теней. К чему  утомительные и
бессмысленные телодвижения дальних путешествий?  Ведь  есть же  убедительная
версия, что мудрец познает мир, не выходя со двора.
     Ну  а если перейти через дорогу, то еще баллотироваться в  мудрецы  или
уже все?
     Впрочем, это я из праздного любопытства интересуюсь.

     PS  А happy end-то ведь был!  Как же  я не заметил... Ведь  таки доплыл
ведь "Титаник" до Америки!
     Доплыл, и вы его своими глазами можете увидеть на Бродвее.

     39. Голливуд, "Оскары": звездам не страшны землетрясения
     Когда Голливуд раздает  свои убедительные и  могучие "Оскары", за  этим
зрелищем наблюдает весь мир. Видно,  шоу того стоит. Ведь, как  ни  крути, а
Голливуд -- мировая столица киноискусства.  Все прочие страны в  этом смысле
глубоко провинциальны, и когда  они зубоскалят  над американским кино,  хают
его, обзываются,  то  получается  жалкое  зрелище...  Так юноша из Урюпинска
может презирать  столичную жизнь.  Или: если  ты такой  умный, то  почему ты
такой бедный? Да, мир смотрит кино из Америки, и американских артистов знает
он в лицо и  зачем-то любит. Особенно когда они собираются  в  одно  время в
одном месте, все такие удачливые, красивые, свободные, независимые, богатые,
стильные, модные, обаятельные, талантливые...  (Им, заметьте, никто не  дает
ныть, бедствовать, жаловаться на упадок духовности и нехватку пленки -- нет,
американцы вкладывают  в  патриотизм  бешеные деньги!  И  получают такую  же
отдачу.) Это притягивает к себе, а почему -- не объяснить. Может, чутье  нам
подсказывает, что успех,  удача, богатство и  счастье заразительны  и потому
тайные силы притягивают поближе  к  носителям замечательной  заразы: а вдруг
подцепишь что-нибудь прекрасное... Может  быть, это самая прекрасная тусовка
в мире? Может быть, голливудская звезда -- это тот идеал,  к которому в душе
стремится  каждый? Чтоб вот так же быть молодым и прекрасным и делать только
то, чего сам захотел, и  никаких  условностей и ограничений, и вместо унылых
будней  --  увлекательная и талантливая игра,  и куда  б  ты ни пришел,  все
счастливы тебя видеть...

     Background
     Раздача "Оскаров" -- это Лос-Анджелес, Южная Калифорния. Сюда, в глухую
провинцию,  в  пустыню,  в  30-е  годы  перебралась  с восточного  побережья
кинопромышленность  в  погоне за дешевизной. Песок, кактусы,  пальмы,  горы,
иные со снежными шапками, океан и роскошный климат. Там солнце прожаривает и
бодрит, и противно  вспоминать  про  скучное, нудное,  унылое: все  делается
хорошо,  спокойно и весело. К этим местам  трудно  отнестись равнодушно, их,
только  приехав, начинают  любить. В  любви должен быть элемент риска,  и он
таки есть. Более  того, в  Калифорнии невозможен  безопасный  секс. В  любой
момент вы с  вашей  дамой  и  с койкой  можете  провалиться  в  какой-нибудь
чудовищный разлом,  вас  может  чем-то  засыпать  и  задавить:  здесь всегда
землетрясения. И хорошо еще, если вы успели запастись спецпакетами: в каждом
супермаркете продаются коробки с наборами для  землетрясения. Там еда, вода,
таблетки, фонари и проч. --  все необходимое на три человеко-дня. Плакаты на
улицах  призывают: "Будь готов  к  катастрофе!" Вот так  люди  живут как  на
вулкане,  и чего ради? Да значит, есть, чего! Город наполовину, ну на  треть
мексиканский --  по жителям, по  языку, по еде. Три часа на машине -- и вы в
Мексике, у которой, кстати, Калифорнию и купили незадолго до Аляски и никому
не  отдали  несмотря на  огромные  достижения  в  области прав человека.  Не
отдали, -- значит, достойны обладать.
     И надо сказать о зрителях. Из них самые сумасшедшие  и благодарные -- и
об этом писали газеты -- студент Масато  Окава и будущая мамаша Эми Ледвелл.
Первый целых 10 часов  летел  от Хадодате до  Лос-Анджелеса  -- с тем, чтобы
заранее занять зрительское место и в ожидании шоу провести на улице сутки...
Мадам  Ледвелл тоже  ночевала на тротуаре,  приткнувшись на подстилке, -- на
шестом месяце  беременности! Она все перенесла мужественно, но, говорит, это
последний раз...

     Американский  кинопроцесс  почему-то  очень  интересен народу. До такой
степени, что еще  в  пятницу, за три дня  до раздачи  Оскаров, перед Dorothy
Chandler's Pavilion (там проходила церемония в 94-м) в деловом центре города
начали становиться биваком любители киноискусства. Хорошо, что  в Калифорнии
жарко,  а дожди редкость: пластиковый  матрасик,  бейсбольная кепочка,  ящик
пепси, hot-dog - лежи, подкрепляйся и жди, когда  начнут пускать на трибунки
у входа. А тогда уж вперед!
     И  даже  землетрясение  не  сломило  фэнов.  В  воскресенье,   накануне
"Оскаров",  Лос-Анджелес  дрожал и  трясся --  опять!  Трескались  highways,
закрывались  офисы,  люди в панике выбегали  из  магазинов,  орали, в  домах
качались люстры  -- как и положено при 5,3 балла по  шкале Рихтера. Понятно,
всем  было  страшно,  да  и  я  волновался, что "Оскаров" отменят - а  фэнам
плевать. Они выстояли и никуда не делись.

     И вот настало наконец  21-е, 11 утра.  Гудит  толпа.  Компания "Фресно"
(лимонад) в рекламных целях раздает свой  ледяной  напиток,  темные  очки  и
белые бейсбольные кепки с логотипом. Это все очень кстати: жаркое мартовское
солнце, дымка над кучкой здешних небоскребов, усугубленная легким смогом, --
это  изнуряет.  Толпы  любителей  кино   ходят  стаями  туда-сюда  в  некоем
возбужденном, как бы предфутбольном состоянии.
     Болельщицы скандируют названия любимых фильмов, -- видимо, надеясь, что
попадут в  теленовости и с экрана смогут пролоббировать своего режиссера.  И
ведь точно,  мимо них  от  телегрузовиков  и  телеавтобусов тянут провода  к
павильону. Телекомпании разворачивают  свою технику. А кто-то уже и снимает.
Мальчики-ассистенты  держат  круглые отражатели, чтоб  свет  на  лица  звезд
ложился  ровно  и  плавно,  сглаживая   морщины.   Пробуют  свои  прожекторы
телевизионщики, от яркого их света, если стоять близко, поджаривается спина.
Они прицеливаются камерами в трибуны, орут туда:
     --Hello,  everybody! Come on! -- и  призывно,  как массовики-затейники,
машут  руками. Публика  откликается,  восторженно  галдит  в  ответ  и  тоже
размахивает руками и  флажками. Телевизионщики копят этот восторг про запас,
чтоб после вмонтировать  в свои репортажи.  Должен быть восторг, и он  есть.
Это, наверное, одно из проявлений патриотизма...
     Полиция, однако,  не  верит  в  стопроцентную  преданность  собравшихся
киноискусству.  На  подходах  к  трибункам  --  металлодетектор, чтоб  никто
непрошеный не вошел в историю, застрелив крупного артиста.
     В  шатре, смахивающем на цирк  шапито,  накрыты  столы,  каждый  на  12
персон: тут гулять передовикам киноиндустрии.
     Народу набралось  столько, что пришлось перекрыть Hope Street. Это  для
делового  центра города неудобно, но все равно же будет народное  гулянье  -
неотвратимое как стихия.
     Красными широченными коврами  с желтым "Оскаром"  выстлана  дорожка, по
которой  будут шествовать звезды. Полицейские  отгоняют публику от ковров, а
то  натаскают  пыли.  Но  ковер,  однако,  уже  заметно   потоптан.  Сначала
примятости приглаживает ладонями сержант, ползая по ковру, потом его сменяют
специальные служители с утюгами.
     И болельщицы, кругом болельщицы.  Не все  сплошь бестолковые школьницы,
есть и солидные, казалось  бы, люди.  Тут и стюардесса American Airlines,  и
интерьерный  дизайнер,  и  слегка  прыщавая,  но  голливудская  (!)  актриса
(рекламные ролики про Pepsi и  popcorn пока), и даже дама-хирург.  Последняя
взяла  отпуск за свой счет, а главврач  ее только  потому отпустил, что  сам
киноман.
     --Ну   очень  хороший  режиссер  этот   Спилберг!  И  фильмы  его   все
замечательные! -- хвалит она любимца.
     Не  только кучка безответственных фанатиков  --  вся Америка  почему-то
полюбила  этот Schindler's  List.  Я, конечно,  все бросил и тоже  пошел его
смотреть. А бросил немало всего. Ведь вы  себе  представляете  блистательную
Калифорнию!  Синее   высокое  небо  с   безмятежными   облачками,  крымское,
кавказское  и даже лучше солнце, такие же кипарисы и роскошные какао-пальмы,
бескрайние пляжи Санта-Моники  с огромной,  но  ленивой волной,  ровные, как
стол, highways,  по которым  куда вздумается гонишь  по 85 не километров, но
миль в  час  (при  отсутствии каких бы  то ни было гаишников), и в волнующей
близости  снежные  горы,  почти  мексиканские пустыни, цветение  кактусов  в
палисадниках... Теплая страна --  как будто третий мир,  но со всеми благами
цивилизации. Это как бы Нью-Йорк, только вывезенный на дачу и подзагоревший.
Куда той Европе!
     И вот я  все это бросил, купил за 7  кровных долларов билет и  три часа
сидел во тьме. И что я увидел? Обычное простецкое комканое кино "про войну",
каких я в пионерском возрасте видел сотни... Если вы помните детство, билеты
по  гривеннику,  подсолнечную шелуху  кинозалов и  магию белой простыни,  на
которую  светят пыльным  лучом  из  кинобудки, --  то  вы все вы видели. Вот
вероломные  бойцы  вермахта,  трататаханье  "шмайсеров",  пронзенные   пулей
жертвы,  колючая  проволока,  скупые  интерьеры  концлагеря, убогие  миски с
баландой.  Утомившись от своей мерзкой работы, бессовестные захватчики идут,
натурально,  пировать,  предаваться  неумеренному  потреблению  алкоголя,  в
процессе  которого  грубо  овладевают  чужими девушками,  попутно нанося тем
побои. Идейная и моральная  несостоятельность немецко-фашистских  персонажей
усугубляется  их  полной  коррумпированностью.   А  в  это  время  отдельные
мужественные  борцы,   которых  не   сломить,   оказывают   врагу  посильное
сопротивление  и  т.д. Потом, как  вы помните,  по  общим для  их кино и для
нашего  правилам  должно  победить  добро,  то  есть good guys, и  они  таки
побеждают.

     Последние минуты ожидания...
     И наконец, к восторгу публики, которая уж должна была  одуреть  за день
на  солнцепеке, пошли-таки звезды. Ура,  ура, крики  и визги,  и трогательно
щелкают  мыльницами  фэны,  и  машут  руками,  и  подпрыгивают,  и  пытаются
дотянуться,  поручкаться со знаменитыми, и  умолить на автограф  -  вот  он,
сладкий сон наяву. Но, понятно, счастливчиков -- единицы на тысячи. Жестокая
бессердечная полиция Лос-Анджелеса  во главе с инспектором  Джонсоном, и еще
полицейская кавалерия  на подступах, какающая на  асфальт,  и подкрепление в
лице  частного  агентства  "Пинкертон" не  дают  сбыться  мечтам  и  чаяниям
народным.  Нетронутой  проходит по красному ковру  легкомысленная, беспечная
Ким Бесингер в простеньком черном  платье с небрежной прической, она  слегка
порочно улыбается нам, простым парням -- как в "Привычке жениться". Это едва
ли  не единственная  из  всех  звезд, которая в  жизни совпадает  со  своими
киношными  образами,  --  вся  такая  воздушная или  какая там,  к  поцелуям
зовущая.  Все остальные, как  это  ни  досадно,  в  жизни  какие-то скучные,
бледные,  незаметные. Их даже  не  узнаешь! Так, лица из толпы... С Бесингер
рядом  шагает  этот  ее Алек Болдуин со своей заурядной физиономией.  А  вот
высокий  солидный  красавец  Лайам Нисон (Liam  Neeson)  шествует  с  высоко
поднятой головой. Надо вам сказать, что  Liam -- это странное сокращение  от
William. В нем проглядывает природный спортсмен, хотя из  большого спорта он
ушел  давно: а вот в юниорах серьезно боксировал и даже брал кубок Ирландии.
Про него  все  говорят,  что из него  прет sex appeal даже  в  несексуальных
ролях.   Это   его   качество   по  достоинству   оценено  широкой   женской
общественностью из числа  избранной публики:  в  его girl-friends  числились
Барбара Стрейзанд, Джулия  Робертс, Шинед о'Коннор,  Брук  Шилдс и еще много
прочих достойных женщин и девиц.
     А вот и сам Спилберг --  его немедленно вытаскивает на маленький подиум
телеведущий и тут же  предлагает толпе поорать, а  потом уже расспрашивает о
самочувствии и видах на урожай "Оскаров".

     Идут, идут...  Вот  Том Круз с женой,  блондинкой Кидман,  которая куда
длинней  его самого.  Он отпускает бородку, она  пока жиденькая,  и  его  не
узнать.
     Идет  Энтони  Хопкинс, вышколенный  дворецкий в  Remains of  the day  и
жуткий людоед  по  прошлым  "Оскарам". А за ним  Джин Хэкман,  всегда  такой
убедительный  мент   в  боевиках.  Кстати,  в  кулуарах  рассказывали  такую
драматическую историю. Когда подбирали  артиста на роль  людоеда в "Молчании
ягнят", кандидатов было три: кроме Хопкинса как раз  Хэкман и еще один негр.
Хэкман,  поморщив  нос,  сам  отказался,  негра не взяли,  а старик  Хопкинс
блеснул. Когда  потом фильму надавали разных  "Оскаров",  те двое  были  вне
себя. Негр жаловался, что  его по расовым соображениям  не взяли, не хотели,
дескать, чтоб людоед был  чернокожим.  Зря  не взяли, вот была бы картина! В
последней   серии   нашего   "Ну,   погоди!"   очень   хороши  были   черные
дикари-каннибалы, которые хотели  сожрать волка-Папанова. И Хэкман  извелся,
прям выел себе сердце, (дословно, как говорят американцы, а по-нашему -- так
всего лишь  локти кусал). Вот так-то -- харчами перебирать. Хотя с Хэкманом,
может, картина  была бы иной. Это как в той шутке, что, если бы Хилари вышла
замуж не за Клинтона, в Америке был бы сейчас другой президент. Сам Клинтон,
кстати,  большой  любитель кино  и  даже нашел  время  об этом  порассуждать
публично  перед церемонией "Оскаров". Отвлекшись от участия в скандале -  на
тот раз это было связано с неуплатой налогов -- Клинтон посмотрел в кинозале
своего Белого дома Schindler's List и назвал его фильмом десятилетия...
     А вот и Холли Хантер -- главная роль в фильме The Piano! Она несет свою
интенсивную улыбку.  Холли славится  своим  нечеловеческим упорством. Ее  не
хотела брать на эту  роль Джейн  Кемпион,  автор  сценария и  режиссер.  Так
Хантер ее просто одолевала  своими звонками, факсами,  справкой об окончании
музыкальной школы, кассетами с записью своего голоса с шотландским акцентом,
которому специально  для фильма выучилась,  --  одолевала и одолела. Кемпион
решила, что артистка с таким упорством чего-то стоит.
     Так вот о фильме The Piano. Изящное пианино из Австралии. Это искусство
для   искусства!  Какое  отдохновение  после   (или  вместо)  перегруженного
идеологией  "Шиндлера!"  Неизвестно от чего  онемевшая  дама (никаких пошлых
житейских  причин,  по  намекам  --  просто  добровольно  замолчала   еще  в
шестилетнем возрасте),  с дочкой, про  папу которой конкретно  ни  слова  (и
неважно -- это ж не паспортный стол), -- про нее известно только, что она из
Шотландии  и вдохновенно играет на инструменте. Она  решительна и строга,  а
вокруг океан,  Новая Зеландия,  туземцы, дикая  природа.  И ревнивый  муж  с
бакенбардами, который  эту даму по почте  выписал из Европы, это было  тогда
модно среди колонистов.
     Татуированный полудикарь из поселенцев вожделеет приезжую даму, но куда
ему до нее. Но он  придумывает, как соблазнить эту тонкую штучку: покупает у
семьи пианино за совершенно безумную цену -- 80 акров земли. Легенда  такая:
ему якобы хочется брать уроки музыки. Дама не  хочет  связываться с дикарем,
он даже  грамоте  не обучен  и  хам -- но муж ее на  свою голову заставляет.
Музыке этот ученик-переросток, конечно, вовсе не учится; он поглощен музыкой
сфер. Так  трогательно:  она, немая, пишет  ему  слова в  блокнотике,  а  он
говорит, что  грамоте  не обучен. Она ему дает, дает эти уроки, а после и он
тоже ей наедине  дает уроки в тишине.  И каждый  раз прежде чем завалиться в
койку они  маются  добрые четверть  часа, чтоб общими усилиями  снять с дамы
весь этот викторианский наряд,  развязать запутанные  тесемки и отцепить  от
юбки сложный  жесткий каркас  из  китового  уса. Иногда  дикарь на полдороге
бросает это  утомительное раздевание  и  головой  заныривает  под юбку своей
пианистке, и начинает ею таким манером обладать; наивные американские газеты
подумали, что это  он ей просто снимает чулки -  это было  еще  до того, как
Клинтон  высоко  поднял  над  миром  знамя  орального  секса.  Ну  вот,  муж
подсматривает в щелочку за вдохновенными любовниками и всей этой сексуальной
революцией, и тут же чужая собачка к  нему ластится, и совершенно некстати -
или  кстати  - принимается ему  лизать ладонь, что, строго  говоря, с легкой
только натяжкой можно трактовать  как оральное скотоложество.  Которое мужу,
впрочем, не в радость - он  брезгливо вытирает обслюнявленную  руку о штаны.
Но  высокий штиль  этой  непростой  любовной сцены  ничуть  не  снижается, и
влажная тема любви тут изящно закольцовывается.
     Ревнивец отрубает пианистке палец. Но ей приделывают новый, железный, и
он  бьет  по клавишам  не хуже  прежнего.  Шотландская  пианистка  плюет  на
закомплексованного мужа и открыто воссоединяется со своим  любовником! Потом
она,  правда,  нечаянно тонет  в океане вместе с пианино, навеки выпавшим из
лодки, но счастливо выплывает из синих южных глубин, -- это очень красивые и
жизнеутверждающие кадры.
     Что-то такое, ну почти  такое, мы проходили  в советской школе: там луч
света проник в темное царство, и русская неверная жена тоже тонет, только не
так  весело и понарошку, как в Пианино  - но насовсем. На русском  материале
это  как-то уныло получилось.  Живо представляешь  себе  синий раздутый труп
утопленницы, объеденный  раками,  этак в  духе  свинцовых мерзостей  русской
жизни...  В  южном  же  полушарии, в  другом,  счастливом мире, с  пальмами,
живописными  дикарями  и  волей,  такой поволжской  скупости не  выйдет:  ну
потопилась немножко, и будет, вылезай из своего теплого моря и мирно поезжай
себе  с  любовником  осваивать  новые  просторные  земли.  Два  мира  -  два
детства...
     В  том  же  самом  нашем  духе  разбивают  морду  в   кровь  блестящему
счастливому человеку, и  какие-то мерзкие  маньяки увозят  его чтоб мучить и
убивать  ни  за  что,  --  вот  типовой  русский  сюжет!  Отмеченный  кстати
"Оскаром", правда уже в другом  году,  в  следующий мой заезд в Голливуд - я
про кино Михалкова  "Утомленные  солнцем". Ну наконец-то он  победил, сделал
свой  вклад и проч. Сколько ж он переживал из-за  приза  за "Утомленных"!  В
Канне ему не дали "Золотой ветви", его дернули за рукав, когда он встал и уж
пошел было  получать...  А "Оскара" дали, с чем мы  его и  поздравляем, ура.
Награжденный, он  пошел  говорить с журналистами,  начал по-английски, потом
позвал переводчицу  --  и  вместе они рассказали,  что Никитина дочка  хочет
велосипед. Это-де  ей важнее,  чем "Оскары".  Меня потом спрашивали:  а что,
правда  папа не  в состоянии  купить ребенку  велосипед?  Похоже, публика не
поняла, что тут дело в гордости и независимости от разных там "Оскаров"... А
что значит его  "Оскар" для России? Ответ был такой: ничего, Михалкова и так
все знают в России...
     А для Америки много значит  михалковский  "Оскар"? Американские газеты,
которые описывали каждую складку на платьях  своих звезд, про  нашу  русскую
победу  писали  так:  "Русские  Burnt  by  the   Sun  были  признаны  лучшим
иностранным фильмом". И все...  (Американцам трудно понять,  как  это что-то
иностранное  может  оказаться  хорошим.)  Самой многословной  оказалась  Los
Angeles  Times:   5  строчек,   и   даже  михалковскую   фамилию  назвали...
(Эмигрантские газетки не в счет.) Но прокат в Америке, конечно, будет.
     Известие  об  этом  с  радостью  выслушал  многочисленный  эмигрантский
зритель,  перед  которым  Михалков  выступал накануне "Оскаров". Дело было в
воскресенье, в мюзик-холле  напротив  "Аэрофлота".  Собрался полный зал -- и
немаленький   --  любителей  русского   кино,  главным  образом  местечковых
пенсионеров. Из скромных 420-долларовых  пенсий они оторвали по двадцатке за
билет,  что  для Америки дико дорого.  Режиссер жаловался эмигрантам, что  в
России засилье порнографии, нужна цензура, а выборы, наоборот, не нужны, что
свободу  понимают как  вседозволенность, наша демократия  гроша  ломаного не
стоит. Но несмотря ни на  что, заверил  присутствующих  Никита  Сергеевич, в
России  все  будет  хорошо,  поскольку есть  еще  здоровые силы в провинции.
Эмигрантской общественности  это все  было ужасно  интересно,  она требовала
продолжения,  но  Михалков  покинул  зал, оставив своих поклонников смотреть
документальный  фильм про  свою старшую дочь  ("Уж вы посмотрите,  не  то  я
обижусь".)
     --Ну я поехал...
     Я предложил Никите  Сергеевичу подвезти  его -- нам было почти по пути,
-- но он решительно отказался и сел в такси; до чего щепетилен...

     Идут,    идут    артисты,    толпой,    выгрузившись     из     наемных
лимузинов-линкольнов.  Вдумчивые   организаторы  не   дают   звездам  быстро
прошмыгнуть  из  автомобиля  в  павильон,  их  так  просто  не отпускают.  А
заставляют долго, медленно и мучительно прошагивать этот коротенький отрезок
торжественного ковра. Впрочем,  это  им  не  в  тягость, они ведь  выполняют
вполне  привычную работу: позируют  перед камерами. Создают образы,  на этот
раз,  в этот редкий случай  массового публичного появления перед народом  --
самих себя.
     Шварценеггер, Спилберг, общепит
     Звезды  далеки  и  недосягаемы,  у  них  своя жизнь  вдали  от  нас,  в
параллельном мире, и тем не менее бывают ситуации, где с ними можно запросто
встретиться.  Шварценеггер  пару  раз  в неделю обедает  в своем собственном
ресторане Schatzi, что на Main Street в Санта-Монике, в пяти минутах  ходьбы
от океанского  берега: бежевый песок,  синяя,  ослепительно сверкающая вода,
мохнатые  длинные  пальмы, низкое  небо и мощное южное солнце... Арнольд  не
закрывается  в отдельном зале, а  принимает  пищу вместе с  народом, отдавая
предпочтение шницелям. Иногда он  болтает с посетителями, и его тут  считают
хорошим парнем.  Я специально  поехал  обедать  в  Schatzi,  оказавшимся  не
забегаловкой fast food, а настоящим заведением с официантами  и относительно
серьезной  кухней.  Там  подают,  к примеру,  меч-рыбу  с равиолями,  за  15
долларов, -- и это вкусно. Я потом, встретив Шварценеггера на церемонии, ему
про это сказал, и он в ответ улыбнулся: доброе слово и кошке приятно.
     Еще  один овеянный голливудской  славой ресторан -- Milky Way,  на углу
бульвара Пико и Дохини-драйв.  Его хозяйка миссис Адлер -- мать Спилберга...
Сертификат, повешенный  при  входе  в  заведение,  гласит,  что  это  лучший
кошерный ресторан  во всей Южной Калифорнии.  Вот  вы вошли, и вас встречает
маленькая  трогательная старушка,  которая спрашивает  вас о самочувствии  и
усаживает на диван к столу; это и есть миссис Адлер.
     --Мамаша, какая ж нужда вас  заставляет  трудиться в  столь  преклонном
возрасте? -- деликатно поинтересовался я.
     --А  я  люблю быть busy, потом,  мне нравится заботиться о людях, ну и,
кроме всего прочего, людям так  нужна кошерная еда... Я ведь  ортодоксальная
иудейка.
     Мать  великого режиссера рассказала, что любимый  ее  фильм --  "Список
Шиндлера",  а  раньше  был  "Инопланетянин". Причем, что интересно, того  же
самого режиссера...
     Я   спросил   на   обед   самого   что   ни   на   есть   кошерного   и
национально-колоритного, интересно же. А подали мне  - ни за что не угадаете
-- блины с творогом  и  сметаной; да, кто  бы мог подумать... Хорошо  еще не
принесли галушек. Хотя вполне бы могли -- ведь  предки Спилберга перебрались
в Штаты из Одессы, и его мама еще помнит слова по-русски.

     --Who did you dress? -- очень-очень важный вопрос  задавали  журналисты
проходящим мимо звездам. Непраздный вопрос. Адекватная спецодежда -- это для
любой профессии  важно. Американская общественность широко обсуждала вопрос,
кто  из  звезд  что наденет на  очередную  раздачу: Calvin Klein? Valentino?
Donna Carin? Chanel, наконец?
     Лайам  Нисон, к  примеру,  отвечал, что в tuxedo, или, если запросто, в
tux, и в черную рубашку его одевал Маэстро. Все понимают, что имеется в виду
Valentino.  У  тех  и  этих  звезд  между  собой  близкие  отношения.  Перед
"Оскарами"  Нисон специально летал к своему мастеру в Милан. "Приодеться или
так, посмотреть?" -- еще гадали кинокритики.
     И Шарон Стоун любит Valentino, и тоже свое платье у него купила. А чего
еще ждать, когда ради Маэстро она готова на все. Она даже вышла на подиум  у
него  на  показе, прикидываясь  простой  моделью! Дело  было  за полгода  до
Оскаров,  в  Париже.  Это  тогда  обсуждали  все  европейские газеты,  и все
печатали  ее  фото  в  новой  странной  роли.  Она  там  хороша,  по  своему
обыкновению.
     У Valentino многие почему-то одеваются.
     Популярен среди звезд также  Armani:  у него  оделся лучший артист года
Том Хэнкс  и еще, к  примеру,  Кристиан  Слейтер.  И  бархатное платье  Вупи
Голдберг тоже от Armani.
     От  Versace metallic  gold  dress  Эллен Баркин ("Подмена",  где  она в
главной мужской роли). Еще есть Вера Вонг, которая, как мне показалось, даже
выше перечисленных котируется в  Голливуде, -- у  нее оделась лучшая актриса
года  сама  Холли  Хантер.  Ничего,  ей  идет. А  Лаура Дерн (Jurassic Park,
любимый  фильм, кстати, Андрея  Макаревича) ходит в платье от Richard Tyler;
наверное, это тоже знаменитость.
     Дамское счастье
     Тряпки, шмотки, туфли, побрякушки, массаж-макияж, маски, лосьоны, кремы
и  проч.,  и проч.  Понятно,  что  в  жизни голливудских актрис  этого добра
хватает. Сколько энергии на это  тратится -- и из этого черпается! Звезды со
звериной  серьезностью  относятся  к  тому,   как  они  будут  выглядеть  на
"Оскарах", начиная с самой первой церемонии в мае 1929 года. Эта серьезность
стала и вовсе убийственной  в 1953 году: действо начали транслировать по ТВ.
Да, два мира  -- два шоу-бизнеса. У нас пол-Москвы удавилось той  весной  на
исторических похоронах, а они  приблизительно в те же дни сидели по домам  в
креслах перед экранами и рассматривали  какую-нибудь Лиз  Тейлор на вручении
"Оскаров".
     Что надеть на церемонию? Это страшный, мучительный,  смертельный вопрос
для любой звезды. Образ, искусство, обаяние -- это, знаете ли, потом, сейчас
не до того. "Оскары"  -- крупнейший на планете показ мод, и это утверждается
не в переносном каком-то смысле, а всерьез. Поэтому главное -- платье.
     Они  мучаются:  может,  рискнуть и  придумать  что-то  шокирующее?  Это
запоминается надолго...
     До сих  пор памятно скандальное событие, случившееся в 1936 году:  Бетт
Дэвис пришла  на  церемонию  в  простом платье,  в  котором она  обыкновенно
запросто ходила  по дому;  какой кошмар! (Дэвис потом  пыталась оправдаться,
что  платье ее  только  с  виду  простенькое,  а на  самом деле  якобы  дико
дорогое.) Или другая крайность: в 1951 году Марлен Дитрих пришла в платье от
Dior, но настолько коротком, что тогдашняя публика была шокирована. После, в
69-м,  Барбара  Стрейзанд появилась в  черной прозрачной пижаме, и  это тоже
никогда не будет забыто. Про это особенно часто вспоминали в 88-м, когда Шер
пришла  тоже в чем-то черном и  тоже в  прозрачном.  В 89-м Деми  Мур была в
коротких   черных  панталонах  (явно   дорогих),  сзади   прикрытых  богатым
шлейфом...
     Но  такой  эпатаж  случается  редко;  в основном  звезды ограничиваются
экспериментами в узком кругу громких имен. Армани, Версаче, Валентино, Ванг,
Кляйн, Шанель...
     Конкуренция между кутюрье происходит остро, с драмами и скандалами. Вот
в 1991 году Нолан Миллер сшил по  заказу  платье  для Софи Лорен. А  она ему
звонит и  говорит:  Валентино  свое платье  предлагает, говорит,  что  я  из
патриотических побуждений должна  уважить итальянский дизайн, как  быть?  Ну
что, она заплатила Миллеру за сшитое, а Валентино ей дал свое.

     Отдельно про  драгоценности.  Bulgari, Harry Winston,  Van  Cleef &
Arpels -- вот три основные фирмы, которые дают звездам поносить свои дорогие
украшения.  Если речь  идет  о чем-то  уж очень  дорогом, фирмы дают и  пару
телохранителей.
     Bulgari  иногда дарит звездам золотые часы своего  изготовления...  Тут
интересны две вещи. Первая:  ношеные звездами -- и показанные всему миру  по
ТВ -- бриллианты потом  очень быстро продаются. И вторая: ювелиры  жалуются,
что молодые звезды пренебрегают украшениями...
     --От кого  у вас колье?  -- спрашивают все  проходящую по  ковру  Laura
Dern.
     --Как от  кого?  От Cartier, разумеется,  -- отвечает она с журнальной,
обложечной улыбкой.
     --А кто ваш любимый писатель? -- это я ее спросил.
     --Кто?  Рон  Нисуана, который  к  "Филадельфии" сценарий написал.  Нет,
вообще я многих писателей знаю. Многих. Вы не думайте.
     Но никого больше не назвала.
     И все равно она очень милая.
     Однако мы отвлеклись от драгоценностей.
     Голливудские бриллианты,  конечно,  поражают воображение завистниц.  Но
далеко не во всех случаях есть  повод для зависти. Не все звезды располагают
свободными    $992   000,   чтоб   прикупить    себе    приличный   наборчик
(бусы-кольца-серьги --  бриллианты с  жемчугами) у того  же модного элитного
ювелира  Harry  Winston.  А  для  выхода надо  что-то пристойное. И  Winston
выручает  еще не разбогатевших звезд: он  им с  удовольствием дает  поносить
свои бриллианты. Правда,  не те, что по $992 000,  а простенькие  -- тыщ  за
сто. И не только начинающие, но даже такие величины, как Джоди Фостер, Шарон
Стоун,  Вупи Голдберг,  Джина  Дэвис не считают зазорным брать бриллианты на
прокат.
     Тонкое  наблюдение  одной   местной  журналистки,  которая   придирчиво
пялилась   на  актрис  (ну  там  тряпки,  прически,  бирюльки,  морщины)  и,
потрясенная,  поделилась со  мной,  дилетантом,  таким наблюдением: сплошь и
рядом у звезд дешевая косметика! Они, говорит, тоже каждый цент считают, как
и я! Клевета? Или звездная хитрость -- как стать ближе к широким массам? Или
правда? Видите, актрисам даже на бриллианты не хватает...
     Ну вот, все прошли, зашли, расселись. Началось. Громкое событие! В этой
самой циничной из всех отраслей промышленности, как ее называют американские
журналы, перед премиями  сохранился  некоторый  пиетет.  И  их  очень сильно
уважают американцы. Всю суету  вокруг "Оскаров"  они  называют не  иначе как
"золотой лихорадкой"  -- в  том смысле, что  обладателю  приза потом простой
гонорар не предложишь.  И сравнивают  систему "Оскаров" с самой конституцией
Соединенных Штатов. И говорят, что это едва  ли не единственная вещь в мире,
которую нельзя  купить.  Церемонию  транслировали на все  приличные  страны,
включая  нас. Ведущая Вупи Голдберг  вполне оправдала  опасения американских
газет,  боявшихся,  что любительница four letter-words, то  есть  матерщины,
будет в  своей обыкновенной манере свободно выражаться. И она  -- молодец! -
таки  весьма тонко отреагировала  на вывод на сцену сенбернара Бетховена: "И
это МЕНЯ  они называют  сукой!" Какой-то их  толстый журнал публично выражал
опасение, что Голдберг и вовсе обзовет кого-то motherfucker, так и написали.
Ну да, журналу можно, а  ей нельзя. Она, правда, крепче  "суки" выражений не
употребила - хотя я, может, просто не расслышал.
     Вообще же по ТВ церемония была видна гораздо лучше, чем из самого зала,
куда  пригласили только самых избранных.  Великие  сидели вдали от  сцены  в
уходящих под  потолок рядах  амфитеатра и три часа смотрели на  ма-а-ленькие
фигурки, которые где-то внизу,  вдалеке  говорили  в микрофон  заготовленные
заранее  тексты. Там совершалось  действо.  Оглашают всех  номинантов, потом
называется победитель  обсуждаемого раздела, ему дают  "Оскара", он  говорит
"спасибо  большое"  и  уходит,  потом   другой   раздел  и  т.  д.  Вручение
американских "Оскаров" сильно  разнится с вручением европейских  премий. Тут
никаких фестивалей, весь процесс укладывается в один вечер. Никаких дармовых
показов. Да  и смысла в них особого нет -- тут фильм не  обязательно  должен
быть  новым,  его,  как  правило,  все  уже видели.  Даже  русские,  спасибо
видеопиратам -- пламенным российским культуртрегерам, контрабандистам  всего
нового и передового в искусстве.
     Я  туда, в  зал, проник, но надолго не  задержался: присутствие есть, а
эффекта присутствия никакого. И вернулся  в пресс-центр. Туда захаживали  по
очереди  все герои  дня.  Отстрелявшись  по  основной  программе, они шли  к
журналистам и рассказывали о своих переживаниях во время церемонии.
     Пол Ньюмен интересно рассказывал.  Его спрашивают, как  же  ему удается
быть  более сексапильным, чем Том  Круз (который  ветерану вручал "Оскара").
Ньюмен покраснел и говорит:
     --Какая  там  сексапильность, я вообще радуюсь, что у  меня  еще  пульс
есть.
     И то сказать, он уж давно пенсионного возраста. Но бизнесом  занимается
(у него своя  фирма) и пожертвовал на благотворительность уже,  говорят,  80
миллионов.
     --Но все равно, как вы так форму сохраняете?
     --Я выпиваю в день 12 бутылок "Будвейзера".
     Ну это он явно шутит: пиво это невкусное, его столько не выпьешь.
     Анна Пакуин пришла, маленькая девочка  -- она в The Piano  играла дочку
пианистки.  Не помешала  ли  ей слава  дружить с  простыми детьми? Нет,  все
осталось  как было.  А  как она  попала на роль?  Да  пошла  на  объявленный
конкурс, увязалась  за старшей сестрой, с которой она  пример берет. Ну ее и
взяли. А  понравилось ли ей снятое кино? Она его не  видела. Как так? Тут ее
папа вмешался:
     --У нас в Новой Зеландии на этот фильм  детей до 16 не пускают, там  же
голый Харви Кейтель показан! Вот подрастет, тогда и посмотрит.
     Спилберг пришел. Рассказал сначала про войну, про политику, про евреев,
а потом про  то,  что фильм к политике никакого отношения не имеет. Пока нам
Спилберг рассказывал про это,  его Кейт Кэпшоу смотрела на него не отрываясь
и пила при этом из горла Evian. Триумф мужа ее сильно занимал, но все же:
     --Наверное, это ужасно -- иметь такого  мужа, который весь в работе? --
спросил я.
     --It's wonderful!
     --А вам, кстати, какое кино показалось лучшим?
     --Тс-с-с... -- ответила  она, сделав  одухотворенное  лицо  и  приложив
пальчик к губам. -- Ведь ОН говорит!
     И принялась восторженно слушать дальше.

     Кончилась  церемония  в  десятом  часу  вечера.  Собравшиеся  принялись
разъезжаться.  Они  толпились  у  выхода,  ожидая  заказанных  лимузинов.  А
длинному "Линкольну" непросто протиснуться через толпу. Я курил, наблюдая за
суетой, и чьи-то дамы в платьях от Valentino стреляли у меня сигареты ("наши
в машине  остались, а  когда  еще она сюда доберется,  уж  девять  тысяч лет
ждем"). Вышел и Макдауэлл. Он уже не тот буйный юный Калигула (как он их там
всех!), какого  любит  российский потребитель пиратского  товара: погрузнел,
сильно заматерел, поседел.
     --А вас, знаете, у нас все еще любят и помнят!
     --Да?! Не может быть! - старик чуть не прослезился.
     Круз  вышел,  с  женой.  Я  вспомнил,  что  должен ему рассказать  одну
историю, --  обещал же -- и пошел  рассказывать. Правдивая эта история  была
про то,  что  одна девушка в  Москве любит Круза, и  хочет, чтоб он  об этом
знал.  Я обещал ему про  это сказать, если случайно  встречу в Голливуде. Но
вот и встретил, и подошел к Крузу, и рассказал ему эту историю. И говорю:
     --Автограф ей надо.
     Круз выслушал меня невозмутимо, без слов, и поставил свою  закорючку на
моей программке "Оскаров", сел  в лимузин и  уехал. Мне  так кажется, что он
мне не поверил -- подумал, что я это все для себя, но стесняюсь признаться.

     Поехал и я -- на ночлег  к замечательной девушке  Юле  Дашевски. Бывшая
москвичка, эмигрантка, она услышала на церемонии  наши  с  фотографом  Васей
Шапошниковым русские беседы - и решительно заявила:
     --Никаких отелей! Будете у меня жить, это решено.
     И забрала нас  из  Intercontinental. Муж  Саша  хлебосольно  угощал нас
свежими московскими анекдотами и водкой, решительно отвергая наше виски.
     Юля трудится  в Motion Picture  Association; не то чтобы  цензором,  но
определяет rate всех голливудских картин  -- что можно детям показывать, что
нет,  какие  сцены  считать откровенными,  какие  пристойными.  Из  фильмов,
понятно, ничего не вырезается: свобода творчества.  Но уж если  поставит вам
Юля в титрах  RRR, длинного  доллара вам  не видать: широкая  публика  вашей
порнухи  явно не  увидит. Под  началом  у Юли  трудится  целая бригада таких
оценщиков,  которые  целыми днями дегустируют  образцы кинопродукции. У  них
очень  удобные   рабочие   места  --  такие  длинные  кресла,  которые   при
соответствующем   нажатии   одновременно   на   подлокотники  и   на  спинку
превращаются  в  нечто  среднее между кушеткой и шезлонгом. Это чтоб люди не
уставали  после  пятого   за  день  фильма.  Работа,   конечно,   скучная  и
однообразная, но кресла уж очень мне понравились.
     Трогательный  Юлин  сын Тони  (пятый год),  который  по-русски  еще  не
выучился,  решительным yes! ответил на мой шутливый вопрос, поедет ли он  со
мной в Россию. Он побежал собираться и через минуту вернулся с охапкой своих
автомобильчиков  и  твердым  обещанием:  "I'll  behave!"  Мне  пришлось  ему
рассказать,  что  в  России по-английски не говорят,  на что он с удивлением
спросил: "Why?" Я сдержал эмоции и пообещал забрать его next time.
     Вынос, или глава: Дорога в Голливуд-1: Москва-Вена-Рим
     Юлю и ее семью  20 лет назад  выгнал из России учитель труда Московской
школы  номер   приблизительно  572   (точно  за  давностью   лет  невозможно
припомнить). Он сказал юлиному  младшему брату: "Если ты и дальше хочешь вот
так,  нога на ногу,  на  моем уроке сидеть,  так лучше  уезжай  в  Израиль".
Мальчик загорелся  -- классная идея!  --  и  поднял  всю семью.  А  в  семье
Израилем  никто  не увлекался. Кроме, правда, бабушки, которая  подвергалась
каким-то преследованиям за сионизм. Но как раз бабушку с собой и не взяли.
     А  семья была трудовая, капиталистическая, со своим настоящим  семейным
бизнесом.  Папа-фотограф,  который  поначалу  трудился   в   газете  "Гудок"
(Немировский его фамилия, если  кто  помнит), бросил журналистику и принялся
ездить по Сибири -  фотографируя  оптом, классами, школьников на память. Юля
печатала карточки, мальчик сушил  (дети  имели  по копейке с листа,  бешеные
деньги),  мама  ретушировала  (там  уж  не копейки, она  явно была в  доле с
папой). Бизнес!  И офис, и  цех, и склад --  все в квартире. По  ней прыгали
через бумажные  ворохи. Нет, этим детям  не нужен  был учитель труда. Именно
поэтому   он   так   волновался  -  чувствовал  свою  никчемность!  Из  этих
заработанных  денег Юля,  накопив 150  рублей,  "купила мечту" -- московскую
сторожевую. Эта московская сторожевая  мечта так и осталась в Москве, ее  не
пустила  таможня, и она умерла от голода у друзей -- ее  приучили брать  еду
только из хозяйских рук, и переучиться было невозможно.
     Да,  этой  трудовой   предпринимательской  семье  при  социализме  было
неуютно.  Папа даже  отбыл за свой  бизнес срок на  химии,  в Соликамске;  в
солнечной Калифорнии  это название  теперь в беспечной, больше американской,
чем русской, юлиной памяти всплыло так: Солнцекамск.
     Папин  бизнес  -  это  была  как  бы  подсказка про  будущий  Голливуд:
искусство,  пленка. Да и Юля  была актрисой! Она ездила  на Автозаводскую  в
театральную  студию  к Михаилу  Логвинову.  И  играла  там  д'Артаньяна,  ей
рисовали  усики. А также не помнит кого  -- "в пьесе  про полк девочек,  еще
фильм такой был."
     За кулисами  Юля научилась --  курить, лет  в 14.  (Но больше, уверяет,
ничему плохому). Еще она стащила в студии "кучу  записок такого  содержания:
такой-то ученик не должен  быть в школе,  потому  что ему предстоит  игра  в
театре". (Мы  сами тут  скоро  забудем,  что такое -- справка.) Учителя были
счастливы: наша ученица играет! В свободное от работы в папином бизнесе и от
театра время Юля помногу играла: в секу, буру, преф.
     В общем, собрали они вещи, из  которых  самой главной была  "Мамия"  --
любимый  аппарат  дефицитного   японского  производства,   и   снялись.   На
пересадке-пересидке в Вене папа объявил, что вместо  Израиля они поедут жить
в  Новую Зеландию.  Страну он  выбирал,  видимо,  так:  как можно дальше  от
солнечного Соликамска.
     Однако  новозеландцы  поставили условие: мальчик должен обрезаться! Его
напугали, что  это больно, но для счастья  семьи он решился на жертву. Да  и
жертва, скажем прямо, не такая уж большая.
     И  вот  в тот день,  когда прооперированный мальчик  отходил от наркоза
после операции, семья  получила еще одно  письмо -- "...помимо необрезанного
мальчика, вы  страдаете еще одним непреодолимым недостатком -- у  вашей мамы
больное  сердце. Хотите  обрезайтесь,  хотите  нет,  а  вы нам  все равно не
подходите. С новозеландским приветом -- число, подпись."
     Про эту историю гудела  вся  эмиграция.  "Смотрите, смотрите! Вон,  вон
идет, которому обрезание сделали ни за что".
     Юля вспоминает:
     --Эмиграция  подняла путч,  или как? Бунт. Как это так,  ребенок сделал
обрезание, а  эта Новая  антисемитская Зеландия... Новая Зеландия  вспомнила
про совесть и  прислала письмо:  "Ну ладно, берем вас." Но  мы ответили, что
нам не нужно их подачек. И, гордые, поехали в Америку.
     То есть  они  живут в  Америке по  единственной  причине -- потому  что
гордые. Удивительно, что мы живем, наоборот, в России  -- но по ровно той же
самой причине.
     --Нас послали в  Хьюстон --  из-за маминого больного  сердца. А там как
раз медицинский  центр  с Дебейки, это тот  самый,  который  делал  операции
Брежневу!
     --Ты хотела сказать, Ельцину.
     --Да нет же, именно Брежневу, я точно  знаю. В 1976-м Ельцина  и близко
не было.
     И  в  клинике  самого Дебейки  Юлина  мама  втиснулась  в  исторический
промежуток  времени между Брежневым  и Ельциным --  как  раз великий хирург,
этакий  американский Амосов -- был  свободен --  легла на операцию.  И  вот,
пожалуйста, жива-здорова с тех пор 20 лет как.
     Английского Юля поначалу никак не знала -- занятия ведь же прогуливала,
то в театре, то в карты играла.
     Да и, как говаривал Ворошилов, что наша жизнь? -- игра.
     Но потом все, что надо, выучила.
     Первым делом по приезде, 18-ти  не было, Юля вышла  замуж. За адвоката!
Ого!  Но потом  бросила его  и целый год -- разводы там дороги --  кутила на
вырученные деньги.  После  работала  подменной  секретаршей,  ее послали  на
недельку в Голливуд кого-то подменять, а  оттуда на выпустили  -- и  так она
там с 84-го  года!  Конечно,  работник  она  ценный. Папой  она с  малых лет
приучена к капиталистическому  труду,  да и  иностранные языки знает. Тот же
русский,  кстати!  И  итальянский  -- выучилась за  год  в  Риме,  дожидаясь
новозеландской  визы.  Она  там  даже   работала   в  полиции  переводчиком,
допрашивала русскоязычных воров, наловленных по универсамам.
     Оскров она за эти годы навидалась немало.
     Именно на них  Юля поняла, что не зря прожила  жизнь.  Так ей объясняли
все  ее знакомые американцы. Потому что их личная подруга Юля, с которой они
вообще запросто, стояла бок-о-бок с самой Кортни Лав!
     --Ну, а на каком, на каком же расстоянии? -- волновались они.
     --Да  вплотную!  Настолько  близко, что она  меня  всю измазала gleader
(которым намазывают тело, чтоб блестело).
     Что, казалось  бы, главное  на Оскарах? Может, вот это все -- волнения,
накал страстей,  блестящие импровизации, гениальные случайные  шутки, мудрые
слова,  сказанные лауреатами,  их  пронзительные  слова, сказанные в  порыве
счастья? Кому как.  Лично для Юли главная забота -- это animal room, которое
уже стало почти  официальным  названием. Там человек 60  фотографов со всего
мира бросаются фотографировать победителей, которых им приводят позировать.
     --Очень, очень похоже на зверинец!
     --А кто похож -- звезды, которых показывают как бы посетителям?
     --Нет,  наоборот, фотографы! Они прыгают и орут, как дикие! Они вот что
кричат:  "Смотри  вперед, назад, наверх! Юля, Юля, Юля!"  --  они  меня  все
знают, кто ездит на Оскаров.
     Звезды   поворачиваются,  почти   все,  без  исключения,  и  озадаченно
спрашивают:
     --What is -- Yulia?
     --It's me, -- отвечает она. -- А  фотографы просто хотят, чтоб я звезду
поставила в другую позу.
     Эти звезды, они и в повседневной жизни  капризны донельзя.  А стоит  им
получить Оскара... С ними просто невозможно разговаривать. Юлины коллеги  со
студий, спецы по  связи с общественностью, пытаются  звезд с ней связать, то
есть потрудиться по  специальности. Ловят знаменитостей, кидаясь на  них  из
засады при сходе со сцены.
     --А пройдемте фотографироваться!
     --Вот еще! Что я, мало в своей жизни фотографировался?
     --Ну надо ведь, там люди ждут, и вообще...
     --Нет, я хочу вернуться на свое место и досмотреть церемонию.
     "Почему в газетах не было  портрета  такого-то с Оскаром  в руке?!"  --
волновалось бы потом начальство отличившейся студии. И объяснить ему было бы
невозможно...
     Но срывов пока, при Юле, не было.
     Всех притаскивают, потому что приказ -- взять любой ценой...
     В  animal  room,  измученные  наглыми  фотографами,  звезды  продолжают
бурчать: "и чего  это  я обязан и т.д." Иногда их удается успокоить простыми
словами о том, что сейчас они просто платят дань за успех. Это -- действует.
И потом, может, они боятся, что за плохое  поведение им в  другой раз ничего
не дадут.
     О  звездной  болезни.   На   каком-то   из   прошлых   Оскаров   пришел
фотографироваться Джереми Айрон, кстати, исполнитель роли  Гумберта Гумберта
в одной из экранизаций "Лолиты". При этом курит. Юля ему говорит:
     --Вы сигарету только изо рта вытащите.
     --Ах  да,  понимаю.  Эти  поклонницы  всюду... Вы,  разумеется,  хотите
докурить мой бычок... Конечно, конечно...
     --Нет, я не хочу докуривать, просто ваше  курение может не  понравиться
многомиллионному некурящему зрителю...
     Еще среди  иных  звезд  -- на  этот  раз опять без  фамилий  -- водится
привычка выпивать рюмку-другую. Например, водки:
     --Пока мне  не дадут  выпить, я и не подумаю идти  фотографироваться! Я
волнуюсь. Так что ты это, сбегай за водкой.
     В Юлином  контракте не записано,  что она будет  бегать за  водкой.  Но
всухую, без смазки, звезда не  идет. Приходится кого-то искать,  посылать за
бутылкой...

     Но и среди звезд попадаются очень милые люди! Юля весьма уважает Робина
Вильямса, они  давно  знакомы,  по  делу. Приятно,  когда на Оскарах,  когда
столько  всех  заметных   и  великих  кругом,  к  тебе  подходит  Вильямс  и
по-дружески  перекидывается с  тобой  парой слов по-русски! Это он к Юле так
подходит. По-русски он  выучился, когда снимался в "Москве на Гудзоне", если
вы помните это кино времен начала всеобщей видеофикации страны.
     Или еще Шэрон Стоун, которая вполне нормальная и не задается --  не зря
она славится своим умом. Вы, может, не  поверите, но она вот взяла подошла к
Юле, простой труженице на суровой ниве кинобизнеса, и так запросто похвалила
ее платье...
     Однажды на Оскарах  Юля встретилась,  впервые так близко, с  еще  одной
старой любовью. Это получилось очень неожиданно...
     Привели  двух   документалистов,   взявших   Оскара.  Фотографирую   их
потихоньку, ничего особенного.  Отснялись,  уже уходят, и вдруг один  из них
опомнился и спрашивает Юлю:
     --А можно Алы позвать?
     --Какую Алы?
     --Ну,  Мохаммеда  Алы! -- мы-то привыкли,  что  по-русски  произносится
мягко: Али. И точно, фильм-то документальный этот был -- про бокс! И великий
боксер был в числе приглашенных.
     --Так он здесь? Немедленно вызовем!
     Она дает команду по воки-токи.
     Ждут.
     Нету.
     Опять на связь:
     --Ну так он идет или что?
     --Идет. Но очень, о-о-чень медленно...
     --У  него же Паркинсон, --  печально  рассказывает  Юля.  -- Ему трудно
ходить,  он ни слова не может сказать. Я пыталась с ним говорить... Говорить
с ним было невозможно. Но постоять  рядом с ним! Когда я приехала в Америку,
в 76-м, он еще дрался. И когда  у него был последний fight,  я специально из
Хьюстона  с первым мужем полетела  в Лас-Вегас.  Билеты по 500  долларов.  Я
взяла еще маму. Мы сидели в первом ряду...
     Али,  конечно,  уже  старый.  Но выглядит  потрясающе! Я  стояла и  его
рассматривала. У него гладкая кожа... Единственное -- глаза у него все время
закрываются,  как  будто  у него тяжелые  веки. Ему  было тяжело смотреть на
вспышки...
     И ходить ему трудно. Там  надо было  сойти  несколько  ступеней вниз, с
пьедестала, и никто  ему не помог! А я не стала -- чтоб его не  унизить. Кто
ты такая, Мухаммеда  Али поддерживать? Я  не хотела, чтоб  такие  фотографии
куда-то попали.
     Там в комнате был стол с закусками.  Икра, еще что-то. И вот Али увидел
еду -- и наконец оживился. Набрал равиолей,  сыра,  ему стало весело, и ест.
Полный рот набил, сыр на пол вылетает. Смотреть было тяжело...
     Да, Юля! А  ты как думала? Непросто встречаться  с бывшими  любовями. И
нам,  кстати, потрудней,  чем тебе.  Потому что, как гласит мудрая  польская
поговорка,  старый пан  -- как старое  вино,  а  старая  пани --  как старое
масло...

     Кстати,  еще  на русскую  тему.  На  Hollywood  Boulevard,  у  магазина
Frederic's, того самого, где выставка интимного белья знаменитых  актрис (от
внушительного,   как  бы  из  двух  тюбетеек,  лифчика  Белинды  Карлайл  до
combidress  Мадонны),  на тротуаре,  в который впечатаны звезды с  фамилиями
оскаровских  лауреатов, --  мне повстречалась Жанна Агузарова. Она  отыскала
свободную, без  имени еще звезду, примостилась  на ней и говорит: "Это пусть
будет моя, я тоже получу "Оскара". О себе Жанна рассказала скупо (а поначалу
и вовсе резко умолкала, делая большие глаза и косясь на вытащенный диктофон,
-- видимо, работает над имиджем недоступной звезды):
     --Работаю шофером на лимузине, а живу  в Голливуде,  на холмах  --  это
здесь самое лучшее место!  Насчет  кинопроцесса у меня  много планов, но  об
этом пока не будем...
     На прощание Жанна дала мне напутствие:
     --Берегите рок-н-ролл!
     Я с тех пор его берегу как могу.

     Вместо замечательного маленького  мальчика  я привез из Лос-Анджелеса в
Москву всего лишь автограф  Тома Круза.  И  вручил его крузовской фанатке. И
она теперь с ним,  в смысле  с автографом, спит, -- даром  что  главбух! "Из
всех  искусств для нас важнейшим является кино" -- не помню, кто это сказал,
но готов спорить, что это была женщина.  И еще я подумал, что счастье многих
миллионов женщин  завязано тут, на Южной Калифорнии, на Лос-Анджелесе с  его
Голливудом  и Beverly Hills,  Bell  Air, Westwood, Century City, где селятся
обыкновенно  звезды  (купив в Chinese Theatre на Hollywood  Boulevard карту,
можно долго  ходить  и  вздыхать у заборов, за которыми  любимцы). И  флюиды
неистовых   кинофанаток,  которые   голодают   и   худеют   под  невозможный
голливудский стандарт, и  режут  свою самоотверженную грудь  под силикон,  и
пишут по ночам письма далекому Крузу,  и над вымыслом слезами обливаются, --
до того могучи, мощны и всесильны, что, соединившись в один поток энергии, и
порождают те самые знаменитые лос-анжелесские землетрясения.
     Но и на этот раз фабрика грез устояла.

     40. Флорида: Отпуск на юге
     Все говорят:  Майами, Майами. Ах, ах. При том что солнце, море и Хилтон
- они и в  Африке  Хилтон. И до них можно долететь за какие-нибудь три часа.
Ну  и  зачем  тогда переться во  Флориду? Хороший  вопрос!  Спасибо  за этот
вопрос.
     Так   знайте  ж,   в   чем  смысл  далекой  Флориды.   Там   наряду   с
общечеловеческими ценностями типа того же солнца  с  морем имеется в наличии
парадоксальный комплект развлечений. Тут  несовместимые противоречия собраны
компактно  таким  манером,  что  их  можно  прочувствовать  в  ходе краткого
недельного визита.  Там  можно пораболепствовать перед  массовой культурой и
стереть  ноги на просторах Диснейленда, а также легко проиграть  пару-тройку
тыщ денег на переоборудованных под казино океанских  лайнерах. Очень  просто
там   попасть   и  на  местное  сафари  с  натуральными  львами,  слонами  и
аллигаторами, -- это в  часе езды от  города. Элементарно организовать  себе
морскую  рыбалку  с добычей длиной в  метр-два-три.  Вполне  доступен  также
беглый осмотр  подлинников Дали в  соответствующем  музее,  что в  курортном
городке  Санкт-Петербург  (Флорида же), излюбленном месте  отдыха этнических
украинцев, которые там даже построили свою церковь. А можно все бросить и по
мостам,  соединяющих  роскошные  островки,  доехать  до  Ки-Уэста  и  там  в
доме-музее Хемингуэя  (чем  не вымученная  постмодернистская пародия  на дом
настоящего Чехова  в родной Ялте) пожертвовать собой  для культуры, -- в том
смысле что мемориал не оборудован кондиционерами - чтоб сохранить атмосферу,
какая была при жизни великого.
     Еще на американском юге уместно расстаться  с тем предрассудком, что-де
курортные места если и тяготеют  к достижениям цивилизации, так разве что  в
форме древних ее руин: во Флориде расположен тот самый космодром, откуда они
слетали на Луну, -- в отличие, увы, от некоторых...

     Собственно Майами-Бич
     Да,  да, именно  юг.  Это  сильно  искаженный вариант  нашей  старинной
традиционной поездки на наш юг! Летишь, после выходишь, а там пальмы и жара,
и  черный  (кавказцев  же  тоже  так   называют,   правильно?)  на  длинном,
несовременного дизайна, автомобиле везет тебя в город... Страшно похоже.
     Единственная странность,  мучившая меня, была такая:  сидишь в  типовом
американском такси Chevrolet Caprice,  а  ногам непривычно свободно, их даже
можно слегка вытянуть. Я помучился  в поисках отгадки  и поделился с шофером
своим радостным озарением:
     --О! Браток! У тебя ж тут перегородки нет между тобой и мной!
     Такой, какая отгораживает водителя от клиента в Нью-Йорке.
     --А  ты  знаешь,  они зачем барьер  устраивают? Для безопасности! -- он
просто  смеется с тех  малахольных ньюйоркцев. -- Так то у них; а у нас  тут
тихо, нам такое без надобности...
     Продвинутым пассажирам  удобно  с майамскими шоферами практиковаться во
французском, который те, будучи родом почти сплошь с Гаити, знают куда лучше
английского.
     Я  к этим  черным  драйверам  настолько  привык, что однажды,  садясь в
такси, с искренним удивлением воскликнул:
     --Первый раз в Майами вижу белого таксиста!
     Тот с готовностью, сфера ж обслуживания, рассмеялся в ответ:
     --Это точно!  Белых  в таксопарке  мало  --- одни  гаитяне,  латины  да
русские.
     --Ах  ты сукин сын!  --- добродушно обругал его  я.  - Уж  мы тебе и не
белые!
     --Да ты меня не понял, -- принялся оправдываться таксист. --- Я к тому,
что эти русские  живут, живут у нас, а поговорить с ними никак: я нич-ч-чего
не понимаю, как они по-английски говорят.
     --А-а.
     Но, с  другой  стороны, чего  ж  я  на  него  накинулся?  Разве  ж не я
опубликовал ряд трудов, посвященных глубинному  ментальному сходству русских
с неграми? С десятками научно  выверенных аргументов? (Наша общая страсть  к
экспорту  сырья,  деревянных  игрушек  и  фольклора,  обилие  винных  лавок,
склонность  к  автомату  Калашникова,  беспредельная  тяга  к  самобытности,
раздражение на  белую  цивилизацию  за  ее  занудную  обязательность, обилие
детдомов   с   сиротами   титульной   национальности,   привычка   гордиться
беспечностью,  неустроенностью  и иными  проявлениями  бестолковости, слабое
качество  чего  ни возьми, эстетика обсыпанной штукатурки и дорожных выбоин,
наше  все Пушкин-африканец  и т.д.  и т.п.) В общем, и  те и  те - одинаково
хороши.
     Ладно,  приехали.  Вот и Майми  Бич,  вот  отель.  Пусть это  будет,  к
примеру, Fontainblau Hilton. Вам никогда не  приходилось останавливаться  на
ночлег в Эрмитаже или, на худой конец, в Лувре? Нет? Тогда для вас это будет
свежим  впечатлением  --  устраивать  свой   курортный  походный  быт  среди
бронзовых  ваз  и неподдельного (я  лично  царапал  ногтем)  мрамора древних
богинь...  Вы  знаете,  я  заметил,   такая   обстановка  просто  бодрит   и
приподнимает человека над собой. Ну вот. Идешь под богинями к эскалатору, по
нему  вниз, а там  мимо  японского  ресторана  (должен сказать, увы,  весьма
посредственного) к выходу в  этакую типовую тропическую влажную зелень.  Там
среди  зарослей бассейн с водопадом; впрочем,  при желании можно выйти и  на
пляж с белым плотным песком.
     Там ли, тут ли -- ложишься, лежишь...
     В  небе  пролетают  старинные, с  ровными  крыльями,  самолеты  в  виде
православного  креста. Над  водопадом  медленно  под  слабым  ветром  шуршат
пальмовые  рощи,  каждое  дерево  с  невыразимой  ленью  качает,  покачивает
тяжелыми ветками, -- это похоже на танец живота. Лежишь, смотришь на виляние
этих бесстыжих развратных веток -- час, другой -- и только страшным  усилием
воли  отрываешься  от них  и встаешь,  чтоб залезть  в  голубую  воду. Белые
прозрачные голубки, пролетая над ней, тоже голубеют насквозь.
     Интересно, что, будучи одинокой, пальма похожа на фикус в кадке,  сразу
мысли  про  север,   бедность,  Сочи.   В  приличном   месте  пальмы  должны
группироваться  в  рощи.  Выйдет чистый  юг,  богатство,  щедрость. И  очень
уместная при 40 градусах по Цельсию тень.
     Кстати про погоду.  Если вам повезет  и  в  Майами вы попадете  в дождь
(сезон тропических ливней как раз идет с июня по октябрь), вы многое поймете
о  жизни.  Случится  волшебная  вещь:  там,  вдали  от  родных  березок,  вы
почувствуете себя как дома! То есть вам сделается тоскливо, одиноко, вам все
покажется  быссмысленным, неверным, слякотным... Но  вся прелесть как  раз в
том, что эта непогода не на три месяца, как дома, а совершенно на полдня.  И
наутро снова  будет  солнце, свет,  ясность и прямота жизни. А  не  так чтоб
лило, лило, чтоб грязно и тошно, как это бывает в известных широтах...

     "Америка  стала  какая-то другая",  --  изысканно подумал  я  про себя,
поколесив  по Флориде этак с неделю. Но эта  умная  мысль еще и  продолжение
получила: "То  ли  оттого, что  здесь  все так непохоже  на Нью-Йорк или там
Канзас-Сити,  а  может,  это все  из-за  Югославии?  Прошла  любовь,  завяли
помидоры,  переменилось отношение, и  все  тут!" Эти  рассуждения  я называю
умными  только  по  нашей  привычке  выносить  приговор  целой стране  после
трехдневной прогулки по Бродвею... А  страна-то, и этого не скрыть, большая,
и много в ней разного! Ну и что, мы ж обсуждаем Россию, испробовав в ней два
маршрута -- в Жуковку и Сочи.

     Дорогой ты наш отдых
     А  может,  эта непохожесть Флориды  на прочую Америку объясняется чисто
курортной  спецификой.  Нигде вас не кинутся обслужить так  навязчиво и  так
дорого, как на курорте! Пусть даже американском.
     Тут  на бланке ресторанного  счета  обыкновенно  впечатана трогательная
фраза о  том,  что  "для вашего удобства 15 процентов чаевых мы уже учли". А
бывает этих  процентов и вовсе 17,5. Грубо, цинично? Так это ж курорт. Налог
еще  считают  какой-то  курортный.  В  итоге, грубо, если ты  на 20 долларов
заморил червячка куском жареной рыбы с кружкой пива, так  в счете будет 28 с
копейками. И тут что приятно: понимаешь, что везде люди живут, а не только у
нас!
     Далее мы  переходим к обсуждению еще одного аспекта дороговизны - после
легкого лирического отступления. Оно  будет такое. Молодые люди  из  России,
приезжающие   в  Майами  оттянуться,  оказываются  напуганными  таинственной
американской душой, в смысле а отчего не удается кадрить девушек, хоть тут и
курорт. А  вот  --  не удается,  и все! Один мой знакомый эмигрант,  заядлый
ходок,  жаловался, что  за 10  жизни  в Штатах  не овладел  ни одной местной
дамой! (Проститутки  не в счет.)  Хотя очень старался. В  чем причина?  Поди
знай. Может, в жестком религиозном воспитании. А может, наш брат в их глазах
выглядит этаким  аналогом  лица  кавказской национальности,  знаете,  такого
небритого, с масляными  глазками, который  на улице пытается познакомиться с
приличной  девушкой  для  быстрой  радости. Так  вот  ищущим курортной любви
юношам приходиться,  как буквально  Пушкину (юбилей  которого  мы долго  еще
будем кстати  и некстати вспоминать), иметь "златом  купленный  восторг".  И
этот  восторг  тут, в курортных местах, отличается постыдной, ну  совершенно
московской дороговизной. А эксклюзивные девушки стоят  просто по тыще. А что
ж они такого умеют, за штуку-то, при том что человеческие возможности все же
ограничены и  нами более  или менее изучены? Закономерный вопрос. А ответ на
него предельно простой: сервис стандартный, а сверхденьги берут  за упаковку
- вас обслужит писаная красавица.

     Общепит
     Належавшись  на  берегу бассейна  и  насмотревшись  высотных  гостиниц,
налепленных вдоль  пляжа,  вы остро  ощутите  нехватку  тусовочной ялтинской
набережной. Но  к тому времени  вам уж кто-нибудь  непременно  расскажет про
славный Ocean Drive. Это рукой подать -- от Хилтона набьет 8 долларов. И вот
вы там... Ну это точно не хуже Ялты и  Сочи. Недлинную эту улицу, отделенную
от океана пляжем и пальмовой рощей, вы за вечер пройдете раз 8  туда-сюда. И
будете потом туда  то и дело наведываться -  ибо  Ocean  Drive  очень близок
русскому представлению о том, каким должен быть вечер непростого  курортного
дня.  Там  под пальмами гуляют люди, они  же сидят за столиками непрерывного
ряда ресторанов,  обслуживаемые  очень интересными креолками  и развлекаемые
тропическим  фольклором,  а  также отовариваются  в  магазинах, открытых  до
самого поздна. А что еще надо?
     Идешь, проходишь  сквозь эту  слегка,  очень умеренно пьяную  приличную
толпу,  которая  воспитанна и безопасна. Крутишь головой туда-сюда.  Вот,  к
примеру, Promenade Mambo  Fiesta; столики и на улице, и внутри,  люди  шумно
выпивают, а на  барной стойке одна за другой пляшут смуглые девицы. Ага, это
клиентки  самовыражаются! Как  некогда  в  нашей  "Голодной утке"! Ан  нет -
оказалось,  это профи танцуют, и охрана с рациями присматривает за тем, чтоб
не реже одного  раза за танец  вы заказывали себе дринк. Аналогичные  пляски
происходят  и внутри  Mango's  tropical  cafe. Желающим отдыхать  на  свежем
воздухе танцовщицу транслируют на наружный  телеэкран. Или взять Clevelander
Bar.  Глав