Григорий Свирский. Три произведения --------------------------------------------------------------- © Copyright Григорий Свирский WWW: http://members.rogers.com/gsvirsky/ ║ http://members.rogers.com/gsvirsky/ --------------------------------------------------------------- -- - 1. АНДРЕЙКА -- - 2. OCTPOBA -- - 3. БАШКИРСКИЙ МЕД АНДРЕЙКА (на Луну без скафандра) киноповесть 1. НА ЛУНЕ ЖИЗНИ НЕТ. ТОЛЬКО ПОЛИЦИЯ Когда в Торонтский международный аэропорт опускаются один за другим пять-шесть самолетов "Джамбо", прилетевшему кажется, что он попал в Китай, где миллиард жителей, а не в Канаду. Толпа несет, тискает, вертит... Мальчик лет 14-- 15 крутит головой во все стороны, завороженный маскарадной пестротой нескончаемого потока пассажиров. Мужчины в белых кальсонах и клетчатых юбках, женщины в солдатской униформе и почти голые. Его больно толкнул индус в красной чалме, уронив на бегу: "Сорри!" Он налетел на кого-то, услышал: "Сорри!" Толкучка была для него привычной, вокзальной, лишь сопровождалось все это необычной музыкальной гаммой, то на басах, то в верхах: "Сорри! Сорри! Сорри! Сорри!.." Его обтекает со всех сторон шумная семья итальянцев в курточках, казалось, из одних сверкающих "молний". Как только итальянцы посыпались из дверей багажного отделения, зал ожидания восторженно взвыл. Поцелуи по-южному шумны. -- Андрей! -- Откуда-то прозвучал неуверенный голос: -- Андре-эй! Андрейка оглянулся с любопытством. Мои? Где застряли? Толпа выносит Андрейку из багажной. Его отец и мачеха Людмила (отец звал ее Люси) уже здесь. Андрейка с трудом пробился к ним. Посмотрел вопросительно на отца -- лицо у отца мятое, как его новый твидовый костюм. И -- жалкое, мокрое. Что-то стряслось? Отец переступал с ноги на ногу, чего-то он очень боялся, вроде они и в самом деле по ошибке прилетели не туда, куда хотели. У Люси от жары поплыли ее наклеенные ресницы, но выпуклые птичьи глаза все равно торжествовали. Она дернула отца за руку раз-другой. Отец произнес: -- Сын, ты всегда хотел быть независимым... -- И вдруг скис. Добавил только: -- Такие пироги, сын. -- Он явно чего-то страшился... Нагруженная чемоданами толпа выплыла из аэропорта в город. Кончился вдруг Китай. Еще минута, и они остались одни. Люси уж так сильно дернула отца за руку, что тот пошатнулся. Затем выступил вперед и не сказал -- прохрипел сдавленным, чужим голосом: -- Сын! Я сделал для тебя все, что мог, доставил в свободную страну. -- Он показал сыну на один из чемоданов, стоявших на полу, затем протянул ему сто долларов и листочек, на котором выведено: "ХАЯС, эмигрантское агентство", номер телефона... -- Доставил тебя в свободную страну, -- повторил он тверже. -- Теперь... живи сам... Независимо... И они, сперва Люси, затем отец, ходко двинулись к белым раздвигающимся дверям. Андрейка машинальным движением схватил свои вещи и потащился за ними. -- Такси! -- крикнула Люси. И к отцу: -- Какая жарища! И это в апреле! Что же будет летом?! А ты говорил, что Канада -- северная страна... Такси подползали к дверям аэровокзала одно за другим, изгибаясь вдали змеей. Шофер в синей чалме погрузил огромные чемоданы в багажник. Отец оборачивается к сыну и неуверенно подает ему руку на прощанье. Андрейка потянулся к отцу всем телом, не то поцеловать хотел, не то зареветь, тот, отступив на шаг, произнес как мог сухо: -- Андрей, не будем сентиментальны. Мы -- мужчины. И они уехали в черном лимузине с надписью на стекле "Аэропорт"... Тут только Андрей осознал: произошло необратимое. В глазах -- ужас; и вдруг сомнение: в самом ли деле его бросили? Вспомнилось заплаканное лицо бабушки в аэропорту "Шереметьево". Она шепчет и раз, и другой: -- Если что, сразу просись назад. Он, смеющийся, машет бабушке рукой... Увы, он в Торонто. Андрейка проводил испуганным взглядом лимузин и, подхватив свои пожитки, кинулся назад, в здание аэропорта. Поднялся на лифте этажом выше, туда, откуда люди улетают прочь... Зал был устрашающе велик. Он давил на Андрейку своими неземными размерами и пустотой. Андрейка почувствовал, вот-вот разревется, как малыш, брошенный неведомо где. Холодит, аж мурашки по телу. Тихо сочился чужой и скорбный, с барабанным боем и электрогитарами, мотив; подергивалась в такт ему нога человека в незнакомой форме с револьвером на боку. Андрейка инстинктивно рванулся в сторону от него, к свету противоположной стены. Она была вся из стекла, эта стена. Но и тут тихо жаловался откуда-то из-под потолка хрипатый скорбный голос под электрогитару и барабан, на своем негритянском английском: "Четыреста лет рабства... четыреста лет рабства"... Андрей разобрал только эти слова. Радости они не прибавили. Он припал носом к холодному стеклу. Там стояли гигантские, сверкающие от дождя "Боинги". И мчались какие-то странные броневички красного цвета с названиями авиакомпаний. И все ритмично мигали-подмигивали -- словно в такт барабану: "Четыреста лет рабства... четыреста лет рабства... " Вот подъехал к ближнему "Боингу" желтый фургон. Его кузов начал подыматься, как лифт. И разгружаться, без людей, в черную дыру "Боинга". Груз в металлических ящиках поворачивался и двигался на длинной платформе сам по себе. Андрейка отлип от стекла только тогда, когда разглядел, что под ящиками крутились железные валики. В разных направлениях. Вся платформа из валиков. "В ящике, но улечу!" -- сказал Андрейка самому себе решительно. У ближнего самолета мотор был в самом хвосте. А над мотором, на руле поворота, подпись "Canada" и кленовый листок! -- Трехмоторный. Ди-10. -- шепчет Андрейка. -- Океан перемахнет? У кабины летчика надпись "Express of Amsterdam"... -- "Конечно, перемахнет!" Но на этот самолет он опоздал, решительно. Красный броневичок оказался толкачем, который начал вытягивать амстердамский самолет из "норы". Отволок его в сторону и отцепился, по-прежнему тревожа Андрейку своим желтым миганием: "Четыреста лет... слышал? Четыреста... " Из-под потолка провозгласили механически-безразличным голосом, что посадка на самолет в Рим задерживается на тридцать минут. "Рим?! -- мелькнуло у Андрейки. -- Конечно, в Рим! Там Мишка из 2-й школы, там все!" Андрейка, пробегая, читает надписи. "Lisbon". Ни к чему ему португальцы. "London" -- нет! "Delhi" -- тем более!.. Из-под потолка снова оповестили, что началась посадка на рейс No... в Рим. Андрейка смешивается с многодетной итальянской семьей. К римлянам! К римлянам!.. Проскакивает первый контроль, кидает свой чемодан на просвечивание. Чемодан выплывает с другой стороны будочки. Андрейка успел схватить свои вещи, пока кто-то из охраны двигался к нему. И помчался со всех ног. Разглядел у окна римский самолет. От головы до хвоста разноцветный по диагонали. Красно-белый. У дверей отрывают длинные билеты. У каждого пассажира отдельно. Андрейка рванулся вперед, показывая пальцами на взрослых, которые спешат следом... Из жаркого коридорчика, ведущего прямо к Риму, Андрейку вывели, держа за руку. Отпустив, сказали деловито: "Сорри"... ... Снова пугающе огромный и холодный зал ожидания. За его стеклянной стеной все те же плоские, казалось, приплюснутые машины, похожие на луноходы; снимки луноходов в газете Андрейка когда-то с восторгом показывал бабушке. И эти точь-в-точь... Рабочий в желтом шлеме и высоких ботинках прыгает возле машины. Тоже почти как на Луне. Там, на Земле, Андрейка действительно сказал отцу в сердцах: "Без вас проживу... " Но в Москве "без вас проживу" означало сбежать к бабушке. В Риме -- к Боре, с которым вместе летел до Вены. А здесь?! Неподалеку, на стене, целая колония телефонов-автоматов. Кто-то, с трубкой в руке, смеялся. Звонит, видно, близким людям... Андрейке стало так страшно, что он остановился и присел в ближайшем кресле. Ноги не держали. -- Луна, -- сказал он самому себе. -- Луна это, вот что это! Далекий потолок все еще хрипел под негритянский тамтам. Хрипели что-то совсем другое, но Андрейке слышится прежнее: "Четыреста лет... слышал?.. четыреста лет... слышал?.." -- Ты потерялся, парень? -- спросили его миролюбиво. Андрейка и головы не поднял, сердце его стучало в такт барабанам, которые отбивали ему свое... Наконец, он поднял глаза. "Ой, бабушка!" Гигант с огромной пряжкой и револьвером на боку. -- Нет! Нет!! -- вскричал Андрейка. -- Я сам по себе. Мне туда надо. -- Он показал в сторону таблички "Rome". -- Вы летите один? Не будете ли вы так любезны показать билет?.. Только билет! Андрейка вдруг почувствовал, что не понимает ничего, ни слова. А ведь учился в английской школе, считал, что английский ему -- на один зубок. -- Билет, пожалуйста... -- Гигант повернул обрывок посадочного талона и сказал удивленно: -- Так вы же прилетели! -- Я прилетел не туда! -- Андрейка изо всех сил старался не разреветься. Я прилетел не туда! Мне нужно к своим... Гигант долго молчит, глядя на растерянного скуластого крепыша в новом твидовом костюме и размочаленных кедах. Щеки, губы паренька припухлые, детские. Рыжие веснушки на длинном носище горят, как пожар. А глаза, озабоченные, в тревоге, углубленные в свои, похоже, не детские думы. Гигант спрашивает, положив руки на свой широкий ремень: -- Есть ли у тебя в Канаде родственники, парень? Андрейка втиснулся в кресло поглубже и не ответил. -- Так. Что будем делать, господин пассажир? Андрейка вынимает большой -- настоящий мужской носовой платок, вытирает лицо, шею, руки. Долго молчит. Но лицо его красноречиво: "Надо подумать!" -- Острый, жгучий стыд за самого себя, за отца сковал его. Как он произнесет эти ужасные слова: его бросили? Гигант с револьвером на боку ждет терпеливо. -- О чем подумать? -- наконец спрашивает он с улыбкой. Андрейка от стыда, от невозможности сказать прямо: "Меня бросили", -- выпаливает: -- На Луну высадили. Без скафандра. И живи... -- Андрейка стал багровым. Обида округлила его серые глаза, на которых предательски повисли слезы. -- Ты, парень, из России, -- говорит гигант уверенным тоном, -- Акцент у тебя русский. Сколько тебе лет? -- А кто вы? -- настороженно спрашивает Андрейка. -- Ар си эм пи... Королевская конная полиция... Андрейка схватил свой чемодан, рванулся в сторону дверей. -- Ну-ну! Куда ты, хлопец! -- воскликнул полицейский, положив руку на костлявое плечо Андрейки, и добавил с улыбкой, по-украински. -- Мабуть, ты не слыхал, что на Луне нельзя делать резких движений? Гигант берет вещички Андрея, спускается с ним в лифте куда-то вниз; усадив Андрея, звонит в иммиграционное агентство и еще куда-то, чтоб прислали за новым иммигрантом. Но там, видно, ответили, что прислать некого... Гигант резко, в досаде, вешает трубку и передает Андрейку двум молодым людям в широкополых ковбойских шляпах. Объясняет: -- Они тоже из королевской конной полиции. Можешь не беспокоиться! Вышли на улицу. -- А где ваши кони? -- спросил любопытный Андрейка. Двое не ответили. Даже не улыбнулись. Отправились на сияющей черным лаком машине, такой же длинной, как стоявшая рядом, в которую вносили прилетевший откуда-то гроб. -- Хоронить едем! -- сказал Андрейка зло. Полицейские покосились в его сторону и промолчали. Навстречу мчится желтая машина с прыгающими белыми и красными огнями и нарастающим воем. На ней надпись: "Полиция". -- А мы почему едем без адских звуков? -- не унимается Андрейка -- Вы ведь тоже полиция. -- Там что-то случилось, -- ответил сидевший рядом с ним. -- А у нас ничего не случилось... "Ничего не случилось... Конечно!" -- думает Андрейка. -- Человек попал на Луну. Кого этим удивишь!.." Машина идет по многоэтажным развилкам дорог. В глазах Андрейки почти изумление. Небоскребы такие, что приходится задирать голову. -- Так сколько тебе лет, парень? -- "Конник" помоложе, с усами, посмотрел на Андрейку сочувственно. -- Я вполне самостоятельный человек... -- произнес Андрейка как мог уверенно. Я буду жить один... Сам! Совершенно!.. Точнее?.. Пятнадцать с половиной. -- С половиной?! -- повторил усач, и переглянулся со вторым "конником", сидевшим за рулем. Тот включил приемник. Снова зазвучали чужие ритмы аэропорта, с барабанами и электрогитарами. Хрипатый голос тянул речитативом свою панихиду. К Андрейке вернулась тоска. Он даже всплакнул от этого острого, режущего как пилой речитатива, который отныне стал для него голосом потери, обиды, бесприютности... -- Ты ел ланч? -- спросил усач. Андрейка кивнул неопределенно: не то да, не то нет... -- Вот самый известный ресторан в Торонто, -- продолжал усатый, когда машина свернула с дороги. -- Мой сын сюда ходит со своей герл-френд. -- "McDonald's", -- прочитал Андрейка. -- Поланчуем, парень, и дальше. О'кей? В самом известном ресторане остро пахло жареной картошкой, кофе и дымком. Андрейке принесли hamburger -- большую котлету с булкой. -- Не торопись, Эндрю, всего-навсего пятнадцать тебе, а ты все время спешишь... Родителям сообщили, что ты пропал... Андрейка вскочил на ноги, воскликнув непримиримо: -- Я же сказал, что я самостоятельный человек. И буду жить сам!.. Почему? -- Андрейка вздохнул горестно и, ничего не поделаешь: -- Ну, расскажу, ладно... Андрейка почти кончил свой hamburger. "Усач" поглядел на второго полицейского удивленно: мол, ну и дела... Тот, что постарше, не высказал удивления, только усы разгладил свирепо; однако пояснил тоном самым спокойным: -- Парень, по канадским законам дети до шестнадцати лет не имеют права уходить от родителей. -- Как?! В свободной стране?! -- ... И родители не имеют права бросать своих детей, если им нет шестнадцати, -- столь же безмятежно продолжал полицейский. -- Мы едем к твоим родителям и объясним им канадские законы. О'кей? Андрейка чуть не подавился остатком хамбургера. -- Не волнуйся, Эндрю. Если ты не хочешь жить с родителями, никто тебя не заставит жить с ними. В глазах Андрейки явное недоверие. -- ... Но если полгода потерпеть, тебе обеспечены кров и еда. А за полгода много воды утечет... Давай сразу к ним, и пусть они попробуют нарушить закон! Андрейка вяло дожевал свою еду и спросил, есть ли в этом шикарном ресторане уборная. Полицейский помоложе почему-то коснулся сапогом чемодана Андрейки и показал на коридорчик в глубине. ... Из уборной Андрейка выскочил, прячась за спинами рослых парней, и кинулся прочь, сперва по асфальту, едва не угодив под машину, затем по траве, вялой, прошлогодней, чуть нагретой весенним солнцем. Упасть бы и полежать! Но нет!.. "Подальше от царей, голова будет целей!" -- вспомнил он любимое бабушкино присловье. ... Андрейка бежал долго, пока не оказался в каком-то овраге; там притаился. Отдышаться, подумать... "Я -- человек, как все!.. Так и скажу!.. А до шестнадцати не человек?.. Вот тебе и свобода! Напялят казенные штаны... Всем одного цвета. Ну нет, полгода надо продержаться. Только полгода! Не продержусь, что ли?! Закон! Знаем мы эти законы! Вспоминают о нем, когда им надо... Кому надо, чтоб я общался с Люси... Я ее задушу... за отца... за все! В свободном мире, и сидеть в клетке?.. Глупо! Хватит! Я больше не Андрейка. Я -- Андрей. Как дед... Подработаю где-нибудь и сниму угол". Сверху пронесся автобус. Андрейка поднялся по зеленому склону, пригнувшись, и, когда следующий автобус остановился, прыгнул в открывшуюся дверь. -- Я попаду в центр города? -- спросил Андрейка и торопливо, чтоб подумали, что он турист, добавил: -- Очень хочется посмотреть... Водитель и головы к нему не повернул, объяснил деловито: -- Сойдите на улице Bloor, это главная улица, там много выставок, кафе, толпится молодежь. Рядом улица художников. Андрейка выпрыгнул из автобуса посередине черных и стеклянно-золотистых небоскребов. То тут, то там надписи: "Bank of Сомmerce", "Bank of ... " Торонтский Уолл-стрит! Народу мало. Откуда-то из-под земли, правда, валом валят, как в Москве. Ага, это метро. Андрейка поглазел на один стеклянный небоскреб, на другой. Странно! Стекла точно закоптелые. "Ты меня видишь, я тебя нет... " -- говаривал отец. Возле Андрейки останавливается огромная черная машина, вдвое длиннее, чем у полицейских. Андрейка готов уж броситься прочь... Но из машины никто не выскочил. Наконец открылась дверца и оттуда показались голые волосатые ноги. А затем и весь человек целиком, немолодой, упитанный, в соломенной шляпе с зеленым листом на высокой тулье и ... в клетчатой шотландской юбке. Андрейка закрывает рот рукой, чтобы не засмеяться. К шотландским одеяниям еще не привык. -- Веселишься, парень, -- бросил приехавший; он постоял, тяжело дыша и опираясь на трость. -- Турист? Эмигрант? -- Эт-то чей дом? -- спросил Андрейка, показав на небоскреб, чтобы поскорее уйти от опасной темы. -- Мой! -- Ваш? Целый небоскреб? Упитанный в юбке усмехнулся. -- И тот мой, -- он показал тростью вдоль улицы, где гордо высились одетые в стекло и слепящие на солнце небоскребы. -- И следующий. У Андрейки вырвалось раньше, чем он что-либо подумал: -- И вас еще не повесили? -- Ты откуда? -- суше спросила юбка. -- Из России. -- Варварская страна! -- А Франция? -- Прекрасная страна! -- Виктор Гюго писал, что вешали еще в 1793 году. "На фонарь! На фонарь!" -- воскликнул он с нескрываемой мальчишеской злобой, которая клокотала в нем вот уже несколько часов. Молчание длилось минуту-две. -- И стало в мире лучше? -- спросил упитанный человек после раздумья. -- Не знаю, -- честно признался Андрейка. -- Бабушка говорила, что лучше не стало. Упитанный молча скрылся за темной массивной дверью. Андрейка побрел дальше, подавленный, недовольный собой: сорвал злость на прохожем. "Бабушка сказала бы, что это, по крайней мере, непорядочно... " Андрейка был по-прежнему зол, но это уже не была злость на всю вселенную. А город ничего... Перекрестки все разные. Один, широкий, с оградой в виде изогнутых труб, как палуба корабля. Мигнул светофор, и началось светопреставление. Будто корабль тонет, все мчатся в поисках спасения. На другом -- никто не спешит. Люди вышагивают чинно. Неторопливо катятся коляски с детьми. Одна коляска -- просторная, оттуда выглядывали три белокурые рожицы. Следующий перекресток оказался Пекином. Ни одного европейца. Одни "косоглазые". А боковая улочка вся в иероглифах. Вывеска на вывеске, а ничего не поймешь. Пекин! В Пекине попахивало чем-то прелым, застоявшимся, почти тухловатым, и Андрейка заспешил к европейцам. Город -- куда больше, чем он думал. "Не может быть, чтоб больше Москвы!" На огромных окнах магазинов висят картонки с надписью: "Help wanted" -- требуется работник. Значит, не пропадет. Андрейка остановился на углу одной из улиц и увидел цирк. Приблизился к циркачам почти вплотную. Стоят вдоль тротуара ребята и девчонки, раскрашенные, как цирковые клоуны. Волосы зеленые, синие, красные. Один подпоясан цепью. Затылок у него желтый, пол-головы зеленые. Торонтский цирк! Огромный магнитофон у стены ревел на всю улицу. Музыка совсем другая, вовсе не негритянская. Но тоже тревожная, будоражащая. И совсем нет мелодии. "Камнедробилка", говорила бабушка о такой музыке. О чем крик? Андрейка прислушался к высокому, как у скопца, голосу. Певец выговаривает четко, по слову: "Арабы дерутся между собой, Кадаффи стреляет в кого вздумает... Душат друг друга, а кричат, что ненавидят евреев. Мы ниспровергаем старый хлам... " -- И снова все потонуло в грохоте барабанов и взбесившихся электрогитар. -- Может, это выборы! -- сказал Андрейка самому себе. Он еще в Москве слышал, что выборы в Америке вроде карнавала. И вдруг увидел двух полицейских в черных кепках, которые медленно вышагивали по тротуару. Вот уже прошли сквозь толчею беснующихся ниспровергателей, словно тех и не было. Андрейка метнулся за спины раскрашенных парней, засновал от одной спины к другой, чтоб черные кепки его не заметили. -- Эй, ты от кого прячешься? -- миролюбиво спросил его парень с желто-зеленой клоунской головой. -- От полицейских? Что ты натворил? -- Я ушел от родителей. А меня хотят отловить, как обезьяну, и обратно в клетку. Ниспровергатели засмеялись. -- А мы от кого?! -- воскликнула девушка с синими волосами. А желто-зеленый добавил весело: -- От предков?! Всего-то!.. Тогда иди к нам! Мы тебя так разукрасим, не то, что полиция, мать родная не узнает... -- А кто вы? -- А ты откуда свалился? Панка от фараона отличить не можешь? Панки?.. Панков он видел. На Арбате. Они были одеты совсем не так. На них были рваные гимнастерки, лохмотья, и они читали стихи, которые тогда запомнил, чтоб продекламировать бабушке. Откуда ты взялся, козел? Из помойки! Я -- грязный панк, Я -- дитя перестройки! -- Панка от фараона я отличу! -- возразил Андрейка с достоинством... -- Только почему-то вы слишком чистые. Как ненастоящие... В полемику с ним не вступили. Подхватили под руки и посадили в "вэн" -- разрисованный микроавтобус, стоявший на боковой улочке. Машина остановилась у длинного сарая с распахнутой настежь дверью, от которой тянулась длинная очередь парней и девчонок. -- И у вас очереди? -- сказал Андрейка веселее. Его провели в сарай, и никто из парней, терпеливо ждавших снаружи, не встрепенулся, не возразил. Оказалось, здесь -- огромная парикмахерская. Но не совсем обычная. Именно здесь красили волосы во все цвета радуги, выстригали полголовы, как у каторжан, хочешь -- вдоль, хочешь -- поперек... Андрейку усадили в кресло, завернули в простыню; голову с боков остригли наголо, а середину собрали в пучок и склеили каким-то лаком в петушиный гребень... Пожалуй, даже не петушиный. Волосы потеряли эластичность, стали жесткими и очень острыми. Торчали иглами во все стороны... "Петух-дикобраз", -- сказал про себя Андрейка, взглянув в зеркало одним глазом. "Ну, это уж слишком!" -- Он всплеснул руками: его тонкий, с горбинкой, нос прокололи булавкой. Правда тут же успокоился: прокололи без боли и кровотечения. Вторую булавку проткнули сквозь ухо, на булавке висел небольшой железный череп. Парикмахер оказался разговорчивым. Узнав, что клиент из России и скрылся из дому, протянул успокоенно: -- Обы-ычное дело... В нашей благословенной Канаде каждый третий мальчишка в побеге... Андрейка парикмахеру не поверил, но, чтоб не спорить, кивал согласно... В конце концов он устал и от спертого воздуха, и от бесконечной возни с его волосами, пытался вздремнуть, но тут его приподняли за плечи и сказали победно: -- Ну, вот, теперь ты настоящий панк! Андрейку снова доставили на тот же угол, где слушали нестерпимо громкий вблизи, возбуждавший тревогу магнитофон-камнедробилку, уличавший кого-то: "А вы, толстосумы, жирные крысы, мчитесь на своих дорогих авто и не замечаете нас... " Андрейка впервые разглядел панков. На девочке с синими волосами белая майка с воинственно-непристойной надписью "Fuck the Government" . На другой -- зазывающая: "I am sexy, Punk" . В кармане отглаженных твидовых брюк Андрейки лежал московский словарик. Он достал его. Отошел в сторону, полистал. "Punk -- гнилое дерево, гнилушка, гнилье, ненужное, никчемное, чепуха, неопытный юнец, проститутка... " Слово "проститутка" его несколько шокировало, но девочка в очках и в белой майке с надписью "Fuck the Government" была, скорее, школьницей, студенткой. Да и остальные тоже... -- "Fuck" имеет тоже политический смысл? -- спросил он парня с раскрашенной головой и железной цепью у пояса. В ответ раздался дружный хохот, кто-то показал ему средний палец руки, жест был и вовсе непонятен. Видно, какое-то ругательство. Однако все чему-то радовались, приплясывая в такт громкой и странно тревожной музыке. "Э, ладно! -- сказал себе Андрейка. -- Главное, полиция не узнает". И он выбрался из пестрого круга пританцовывающих "панков", так и не решившись спросить их, чему посвящено сегодняшнее представление. Он двинулся дальше по боковой улице, где он видел в окне магазина "Help wanted". На его глазах плакатик сняли, значит, уже нашелся помощник. Он засмеялся без причины, уходя от пережитого, стараясь изгнать из памяти страшные минуты в аэропорту. Шел все медленнее, отдыхая уже только от одной мысли, что никому на свете нет до него никакого дела. Он в безопасности... Заглянул в пирожковую на углу, где тоже висел плакатик "Help wanted", спросил, не нужен ли помощник. Толстая женщина взглянула на него неприязненно и сказала, что уже взяли. Андрейка понял: надо отколоть булавку с черепом. По крайней мере... Тогда-то он заработает на хлеб... Вон сколько картонок "Help wanted". ... Он промахал квартала два-три, не более, свернул на широкую и по-российски грязную улицу с названием "SPADINA", которую пересекал, названивая, трамвай. И вдруг увидел желтую полицейскую машину, шофер которой что-то говорил в микрофон. Андрейка бросился бежать, свернув на рынок -- узкую захламленную улочку с магазинчиками, пахнущими рыбой, с навалами яблок, апельсинов, помидоров, вынесенных на тротуар. Улочка забита машинами (сюда им не въехать). Но тут же услышал тяжелый топот сапог. Точно били в барабан. Бум! Бум! Вдруг барабан зачастил... Андрейка кинулся к двум оборванным парням лет семнадцати, которые тащили к своей машине большой ящик пива, пластиковые мешки с яблоками и прочей снедью. -- Police wants to catch me! -- закричал он, показав в сторону приближающегося топота. Один из парней быстро открыл дверь машины со ржавым и покореженным боком и втолкнул Андрейку в кабину. -- Ляг! -- скомандовал он, так как из-за угла действительно показались бегущие полицейские. Мгновение, и красно-рыжая от ржавчины, скрипящая машина двинулась, маневрируя в рыночной сутолоке, вырвалась, заезжая на тротуары, сбивая фанерные ящики, на большую улицу, на которой звенел трамвай, и помчалась, трясясь, как в ознобе, на выбоинах мостовой. 2. "МУЗЫКАЛЬНЫЙ ЯЩИК" Лифт не работал. Ребята долго взбирались на верхний этаж, под самую крышу, хлопавшую полуоторванной железной кровлей. Едва Андрейка просунул голову в двери, раздался негодующий бас: -- Холи шит! Какого дьявола привезли панка? Гнать крашеных! Ребята, спасшие Андрейку от полиции, объяснили: -- Иммигрант! Прячется от полиции... Панки и обрадовались... Разукрасили... -- Упс! -- удивился кто-то, невидимый в табачном дыму. -- Вот так штука! Спрятаться хотел от полиции?! Среди панков?! Да они ж криком кричат, чтобы их заметили... А этот схорониться решил! Среди панков?! Ну, осел... Ты как забрел к ним? -- А я люблю ходить по улицам, -- настороженно ответил Андрейка. -- Зоопарк далеко и дорог. Здесь -- самый интересный зоопарк. Раздался хохот, парень с бычьей шеей и спутанными жирными волосами до плеч протянул Андрейке бутылку пива. Затем еще одну. -- ... Из России? Никогда живого русского не видал... Давно из дома? -- А что считать домом? -- Где жрать дают. -- Час с четвертью! Снова засмеялись, парень с волосами до плеч сказал добродушно: "Русский! Пойди-ка отмой свои патлы". -- Выгоните его к черту! -- воскликнули враждебно из глубины комнаты. -- Или отмойте шваброй! Гривастый разразился по чьему-то адресу матерной бранью, затем схватил Андрейку за плечи, а кто-то с готовностью за ноги, и так, в твидовом костюме, швырнули его в ванну. И голову с острым гребнем окунули. "Чтоб не кололся!" Когда Андрейка вылез с размякшими от теплой воды и липкими волосами из гостиной слышался какофонический грохот. Его, уж точно, Андрейка не назвал бы музыкой. Это был именно грохот. Он несся из четырех широченных динамиков, расставленных по углам комнаты. Коридор был загроможден пустыми пивными бутылками и почти до потолка картонными коробками. Пили, видать, серьезно. Новичка встретили добродушными возгласами. -- Вот он, утопленник! А ну, вруби погромче!.. В первую минуту Андрейке почудилось, что он оглох. Потом слух вернулся к нему. Рев, нарастая, вызывал ужас: казалось, на него наезжает паровоз, грохочут под колесами рельсы, гудит земля, громадный состав подмял его под себя, и нет этому конца. Андрейка стоял в оцепенении минут пять, и вдруг паровоз исчез сразу, точно взлетел в небо и превратился в русские сани, которые тащились по снегу... Андрейка от радости даже покружился, раскинув руки: кто-то грубо одернул его: -- Хелло, у нас не танцуют! У нас пьют пиво!.. Андрейка начал различать в дымном мраке людей. Все сидят по стенам, на диване, на полу, в кожаных куртках и джинсах. У многих волосы до плеч. Андрейке вспомнились школьные стихи, забыл, чьи: У Махно до самых плеч Волосня густая... Махно, рассказывала учительница, был анархистом. -- Эй, вы анархисты, что ли? -- спросил Андрейка. "Анархисты" не ответили, успокоенно вслушиваясь в тихие звуки; сидели неподвижно, как в концертном зале, звуки были напряженно-скрипящими, царапающими, словно сани мчали то по талому снегу, то по земле, и тут только зазвучала песня, похожая на плач. Андрейка не разобрал первых слов и вполголоса спросил сидящего рядом, о чем песня. -- "Бетонные джунгли", называется, иначе "Тюрьма"... Ты сидел в тюряге?.. Ну, так у тебя еще все впереди, парень... Но сани с грустной песней опять подмял грохочущий товарняк. Казалось, гитарные струны рвались и кто-то размеренно бил его, Андрейку, палкой по голове. Он почувствовал боль в висках. Обхватил голову руками... -- Хелло! -- проорал в ухо сосед. -- Слушай! Умные слова. Только у нас можешь услышать умные песни. У остальных -- слюни: Love! Love! Love! Но тут врубили еще громче. Андрейку вынесло из квартиры, как ураганом. Он кинулся по грязной, заплеванной лестнице вниз. Зацепившись носком кеда за выщербленную ступеньку, полетел вниз; разбился бы, если б не успел ухватиться за ржавые решетчатые перила. Огляделся. Стены были расписаны углем, слова бранные, почище тех, что красовались на белой майке девчушки-панка. Рисунки странно однообразны. Андрейка еще не знал о существовании назойливого искусства "граффити", загадившего вагоны нью-йоркского метро. Стал смотреть под ноги: голову сломаешь... Из двери, ведущей на один из этажей, доносилось нечто похожее на песню. Скорее, это был речитатив, и очень внятный. Электрогитары не заглушали слов. Кто-то втолковывал свое с большой убежденностью. И барабан подтверждал своим гулким "бам!", звучащим, как "так!". Люди живут в страхе, Сжавшись, как мыши, в своих норах. Так! И знаешь, что я тебе скажу: Наше заброшенное жилье Выглядит лучше их красивых домов, Из которых они боятся высунуть нос, Когда наступит темнота... Та-ак! Конечно! А мы здесь живем И мы не боимся никого и ничего. Мы -- свободны... Барабан вдруг потерял силу, рассыпал горохом свои так-ти-та-та-а-ак, вроде бы смеясь над уверенностью певца. В полумраке коридора Андрейка разглядел согнутые фигуры. На каменном полу сидело пятеро молодых черных ребят. Они вяло играли в карты. Андрейка хотел было уйти, но из магнитофона, стоящего у стены, зазвучало: ... Город -- это джунгли. Что делать? Жизнь доводит человека до грани. За горло берет. Но я попытаюсь не потерять голову... Один из парней выключил магнитофон, оборвав песню на полуслове, и окликнул Андрейку. -- Хелло, чего надо, asshole , так тебя этак... Мотай отсюда, белая вша! И Андрейка снова побежал по узкой и бесконечной лестничной спирали, засыпанной обвалившейся штукатуркой, окурками, грязью. Все вниз и вниз. И почти у входа наткнулся на группу странно одетых парней и девчонок... В этом старом полуразрушенном доме все было странным. Однако ребята выделялись даже в таком доме. На китайце с растрепанными африканскими губами майка с восходящим солнцем. У другого расписана иероглифами. Гуськом тянулись и белые, и карибские негры, черные, как московские трубочисты, которых Андрейка помнил по картинкам деда. За ними испанцы или португальцы... Такой Вавилон Андрейка видел только в торонтском автобусе, где каждый пассажир с другого континента. -- Это что, клуб? -- спросил Андрейка у парня в очках, который никуда не торопился. -- Это?.. Это -- "музыкальный ящик". -- Он улыбнулся. -- Собираются ломать. Нас переселили. В другую "общагу"... Хочешь приткнуться?.. Живи! Пока снесут, берут помесячно. Не смотрят уж, студент или не студент... Какая-то ширококостная девушка в спортивных шароварах, остриженная под мальчишку, заметила красный расклеившийся гребень на Андрейке и захохотала, взъерошила его петушиный гребень. Рука у нее мягкая. -- Ты здесь живешь?.. -- Не знаю, -- признался Андрейка. Она улыбнулась в ответ, взяла его за плечи и почти втолкнула в огромную квартиру, где тоже крутился магнитофон. Правда, где-то за дверью. Ничего не рычало, не пугало; разве только мелодия, заполнившая вдруг комнату, была тревожной. "Кто эта девушка, которая постоянно с тобой? -- пел высокий женский голос. Волнение в нем было столь сильно и глубоко, что Андрейка затих. -- ... Не я, а она постоянно с тобой... " -- Меня-а зовут Кэрен, -- сказала широкая грудастая девчонка. Нет, даже не сказала, а, скорее, пропела. И голос тот же, что на пленке. Она исполняла? -- А тебя-а?.. Минуточку, Андрэ. -- Она быстро, тихо, без слов раздала своим китайцам, неграм и испанцам какие-то папки. Оказалось, ноты. И те тут же ушли... -- Что это за интернационал? -- спросил вполголоса Андрейка, чтоб, завязав разговор, уйти от саднящих душу расспросов... Кэрен приложила палец к своим сочным лиловым губам. Мол, помолчи! В тишине, за тростниковой занавесью, под дверным проемом, послышались звуки, ни на что не похожие. Там репетировал струнный оркестр, что ли?.. Да нет! То ксилофон заспешил куда-то нервно, то зазвенело стекло, точно играли на бутылках. Э, да это как на школьном "капустнике", который устраивала бабушка. Его, Андрейкин, номер назывался "стаканное соло". Вода в стаканах на разном уровне -- полная гамма... Да нет, это и не стекло. Звуки оборванные, стучащие. Мелодии нет, растворилась в нарастающем грохотании... Ударник работает? Ясно, это и не звуки вовсе, а стуки... Но и стуки-то -- не стуки. Переливчатые стуки, а вот и колокольчатые. Наконец, кажется, уловил, в чем дело. Гремят рассыпанные горохом маленькие африканские барабанчики. Как у диких племен в праздники. Ритуальные танцы под там-тамы... Слышал не раз. По телеку. А вот и треугольник вступил. Оркестровый треугольник. Колокольчатый... Ну, ясно... Минут десять неистовствуют ритуальные барабанчики. Вот уж конца им нет... Кэрен молчит завороженно. Глаза ее сияют. Ритм и в самом деле завораживает... Вначале Андрейка прислушивался недоуменно, с любопытством, и только. А сейчас как в гипнозе. Ноги-руки дергаются... Барабанчики вдруг затихли, и Кэрен шагнула к тростниковой занавеси и откинула ее. -- Барри-и, прошу, -- пропела она с категоричностью хозяйки. -- За сто-ол! Андрейка взглянул в приоткрытый проем и оторопел: в гостиной, где играл неизвестный ему Барри, стоял рояль. Настоящий, на полкомнаты, рояль. Белый. В солнечных бликах. И больше ничего. Андрейка не удержался, подскочил к дверям, за которыми не могли же не таиться барабаны, оркестровый треугольник, ксилофон... Сам ведь слышал. Пусто. Ничего, кроме рояля... У Андрейки стали мокрыми ладони. Может, это одичавшая пианола? Сама стучит-играет?.. Барри бросил, не оборачиваясь: "У меня еще шесть минут... " И продолжал. Руки его летали над клавиатурой концертного рояля, летали виртуозно. А концертный рояль сыпал и сыпал барабанным горохом... Кэрен взглянула на Андрейку искоса. -- Что с вами, Андрэ? Андрейка прижал влажные руки к щекам: -- По-моему... я схожу с ума... Кэрен кинулась к нему, как кидаются к испуганному ребенку. -- Что с тобой, Андрэ?! Что с тобой, малыш?! Он произнес белыми губами: -- Это... рояль?.. -- Мы репетируем, Андрэ!.. Барри играет, я пою и танцую "вертолет"... Не видел никогда? "Брейкданс"... Не может быть, чтоб не видел! -- Чтоб отвлечь мальчика от чего-то, может быть, действительно ужасного, она вдруг встала на руки, затем на голову, потом на шею и принялась быстро-быстро вращать ногами в синих, с резинками у щиколоток, шароварах. -- Похоже на вертолетный винт? Вертолет был тяжеловат: спортивные брюки обтягивали бедра Кэрен, они были такой ширины, которую Андрейка впервые увидал лишь в Канаде. Странно ужасно! Кэрен вскочила почти легко, раскрасневшаяся, чуть взмокшая. -- Никогда не видел брейкданс? Честно?.. Тогда расскажи, Андрэ, откуда ты взялся? Кэрен была так встревожена и по-матерински участлива, что Андрейка, внезапно для самого себя, принялся рассказывать, откуда он взялся... В завершение он произнес тоном самым беззаботным: -- Такой мой этот ваш брейкданс... Назовем его брейкданс "Аэропорт". Хорошо? Кэрен быстро открыла холодильник, вытащила оттуда помидоры, огурцы, лук. Торопливо нарезала, залила маслом, которое называлось с никогда не виданным Андрейкой самохвальством: "Браво!". Поставила плетенку с хлебом. Глаза у Кэрен, оказывается, синие и неподвижные. Какая-то тоска в них, даже боль. Она замечает устремленный на нее взгляд Андрейки, спрашивает: -- Что ты? -- У вас глаза как у моей бабушки, когда она провожала меня в Москве, в аэропорту "Шереметьево"! А вот вышел к ним и Барри. Лет ему под тридцать. Старик! Но веселый. -- Кэрен, поскольку ты гостю почти бабушка, то я, значит, дедушка. -- Ох, не надо! Мой дедушка окончил жизнь в тюрьме... Вы же просто шкипер с пиратского фрегата. Их тоже не миловали... Все захохотали, кроме Барри. Андрейка вглядывался в широкое крестьянское лицо с аккуратно подстриженной рыжей шкиперской бородкой. Правда, у шкиперов никогда не было очков с толстыми линзами и затейливо изогнутыми дужками. И конечно, они не носили накрахмаленных рубах с воротниками такой белизны и свежести, что было непонятно, как можно было остаться столь ухоженно-чистым в доме, где штукатурка осыпается от каждого удара двери, а с потолка все время что-то крошится в кружку с чаем. -- Только что из России? -- повторил "шкипер" удивленно, протянул Андрейке большую натруженную руку и сказал, что спать Эндрю может вот на этой рухляди в гостиной. Рухлядь, правда, без ножки, но он починит. Голос у "шкипера" ранящий, горловой, с клекотом и сипением, похожий на отцовский. Или это так ему кажется. Барри вернулся к роялю, сел за него, и... снова квартиру наполнила барабанная россыпь. Андрейка побелел. -- Извините. У меня весь день... галлюцинации. -- Го-осподи, Бог мой! -- воскликнула Кэрен. -- Случись такое со мной, я бы просто умерла. Андрейка кивнул в сторону двери. -- Это действительно рояль? -- Да, концертный "Стейнвей". Замечательный. -- Да, я вижу, но откуда тамтамы? Кэрен откинулась недоуменно, залилась счастливым, освобожденным от страха смехом, груди ее затряслись; она застенчиво приложила ладонь к своим губам. -- Пойдем, Андрэ. Смех Кэрен заставил Барри прекратить игру. Услышав о "галлюцинациях" Андрэ, он улыбнулся и, открыв блестевшую белым лаком крышку, показал, что такое его "приготовленный рояль"... Так он его и назвал: "Приготовленный рояль". И ноты, которые стояли на пюпитре, назывались "Пьеса для приготовленного рояля". Автор -- Джон... Имя Андрейка не слышал никогда. Американец, наверное. Барри взял из папки другие ноты. На них было напечатано имя автора: Барри... -- Это вы? -- Андрейка воскликнул хоть и почтительно, но не без страха. Барри повернулся к роялю, и... чертовщина продолжалась. Барри нажимает одну клавишу, а звучат... две. Некоторые звуки нормальные, рояльные. Но нажимает на "до", звучит "фа-диез". Другие -- с металлическим призвуком, почти ксилофонные; а то опять вдруг какой-то металлический бряк, стук. Барри взглянул на вытянувшееся лицо Андрейки и, поднявшись на ноги, показал на металлические шурупы, которые были засунуты там и сям между струн. Одни шурупы медные, с красноватым отливом, другие белые, железные или алюминиевые. Одни шурупы короче, другие длиннее... Андрейка слышал краем уха, что существуют "джазовые рояли". В меру "расстроенные", с резиновыми прокладками-заглушками или со струнами, натянутыми неодинаково... Так имитируют джазовый оркестр... Но шурупы?! Металлические шурупы в фантастическом американском "Стейнвее". К "Стейнвею" их даже не подпускали. На нем играют лишь лауреаты на конкурсах! Барри снова взял несколько аккордов и тут же сбросил руки с клавиатуры. -- Ну, что вы скажете, молодой человек? Андрейка хотел что-то произнести, переваливаясь с ноги на ногу, но не решился, продолжал топтаться молча. Барри смотрел на него терпеливо, выжидающе. Андрейка выпалил с очевидной всем искренностью: -- Бабушка вас бы убила! -- Какая бабушка? -- Моя... Она преподавала в Гнесинском училище. В Москве. Это как консерватория... Кэрен развела руками, пытаясь, на всякий случай, умерить дискуссионный пыл: -- У русских все сурово традиционно, ты же знаешь, даже балет. -- Поэтому-то все балетные "звезды" бегут, дорогая Кэрен, из России, как от чумы, не так ли? Он зашагал к платяному шкафу, открыл дверцу. В шкафу на полках и крючках висели и лежали музыкальные инструменты. Гитара, скрипка, флейта, саксофон... наверное, весь симфонический оркестровый и джазовый набор... -- Что предпочитаете? -- спросил он. Андрейка смотрел ошеломленно. -- Это все ваше?.. Барри, видно, не отвлекался на разглагольствования, достал из шкафа нотную тетрадь, выдрал одну из страниц, на которой было написано: "Бах. Прелюдия. Партита до-минор". И протянул руку к флейте, которая висела на крючке, как ружье. Подал ее Андрейке. -- Не возражаете? -- Так это бабушка в консерватории, а не я, -- испуганно вырвалось у Андрейки. Барри показал пальцем на нотную линейку: -- Что это? -- "До диез мажор... " -- Так и думал. Сколько лет вас терзали в музыкальной школе? -- Я сбежал из музыкальной школы! -- Все сбежали! Только наша Кэрен выстрадала до конца... Кэрен, на ловца и зверь бежит! Андрейка и Кэрен у того же "музыкального шкафа". Барри нет... Кэрен показывает ему инструменты. Один за другим. На некоторых она исполняет одну-две музыкальные фразы. Иногда и Андрейка протягивает к инструментам руку. И -- странно. "Странно ужасно", повторяет Андрейка. Фагот отзывался по-петушиному. Не фагот, а чистое ку-ка-ре-ку... Электрогитара отозвалась вдруг как арфа. У флейты живой человеческий голос. Андрейка берет ее, воспроизводит. -- У вас все инструменты такие? -- спрашивает он, постучав себя по лбу, и они оба хохочут. Утром Андрейка вышел на застекленный балкон с флейтой в руке, постоял, слушая гул, доносившийся со всех этажей. Сверху -- прежнее скрежетание, даже железный лязг. Явно "хеви металл... " Ниже -- негритянский джаз. -- Действительно, "музыкальный ящик"... -- сказал Андрейка самому себе. Андрейка не совсем уверенно играет на флейте Боккерини, "Вечно зеленый" менуэт, как называли этот менуэт в музыкальной школе. ... Продолжается тот же менуэт Боккерини, только его сопровождают электрогитара и ксилофон. Андрейка, одетый в нарядный и широкий, наверное с плеч Барри, свитер, и новые кеды, вполне сносно исполняет "Вечно зеленый" менуэт. Электрогитара в руках у Барри. Рядом с ним скрипка и ... компактная установка из трех небольших барабанов, к которым он изредка прибегает. Барри играет в длинном и полутемном коридоре. Это станция метро. Мимо торопится людской поток. Изредка кто-то бросает монетки или долларовую бумажку в раскрытый футляр электрогитары. К спине Барри прикреплены ноты. Андрейка стоит за его спиной и играет, поглядывая на ноты. Холодновато. По мраморной стене коридора сочится вода. Никто не останавливается. Потом задерживаются две девчонки со школьными портфельчиками. Потом толстая негритянка с хозяйственной сумкой. Оркестр Барри играет классику: Боккерини, Моцарта, затем "Умирающего лебедя" Сен-Санса. Девочки убегают, другие задерживаются. Ненадолго. Барри откладывает электрогитару, снимает с шеи саксофон и, взяв у Андрейки флейту, воспроизводит какой-то немыслимый "рок" или почти "рок". Андрейка непроизвольно притопывает и подергивается всем телом в такт "рока"... ... Устало идут домой. Мимо рекламного плаката, извещающего о концертах некогда прославленной рок-группы "Роллинг Стоунз". Андрейка изучает плакат, затем, догнав Кэрен и Барри, спрашивает, где будут концерты "Роллинг Стоунз". Они называют самый большой зал в Торонто -- "Рой Томсон Холл". -- О! На "Роллинг Стоунз" рвалась вся Америка. И вся Канада. Висели на люстрах. Билеты у перекупщиков по 400-- 500 долларов.. Андрейка останавливается, всплеснув руками: -- Что же это такое? Рок-оркестр играет в лучшем зале, а классику исполняем в подвале, где холодно и течет вода. -- Не хочешь -- не играй! -- уязвленно бросает Барри. -- Ты в свободном мире! -- Какой же это свободный мир, если Моцарту предпочитают этот "Роллинг Стоунз". -- Освеженная классика, разве это плохо? -- Освежеванная, -- буркнул Андрейка. -- Чем ты так недоволен, Эндрю?! -- спрашивает Кэрен. -- А вы?.. Довольны? Вы! Это фантастика! Вы играете на всех инструментах. И как! А работаете, как нищие. Деньги в шляпу!.. Вот если б нас увидели Люси с отцом!.. Неожиданно для Андрейки Кэрен и Барри хохочут. Барри берет Андрейку за подбородок, поднимает его голову. Говорит очень серьезно: -- Ты прибыл из нищей страны, Эндрю. Поэтому у тебя такие ассоциации. Понятно?... Нет?... Мы репетируем на людях. Самые невнимательные слушатели -- пассажиры метро. Пассажирам нет дела до музыки. И если они все же останавливаются, значит, мы задели, привлекли... -- Но они бросают монеты! -- А тебе это мешает играть?... Нет?... Тогда продолжим завтра. ... Барри, Кэрен и Андрейка играют в круглом парке на Университетской улице, в центре Торонто. Затем Кэрен и какие-то парни танцуют свой брейкданс. Подходят еще несколько парней с инструментами, и вот Барри с гитарой в руках -- руководитель "рок-оркестра" с необычным для "рок-оркестра" классическим репертуаром. Звучат Бах, Глюк... Вокруг много людей. Главным образом это студенты Торонтского университета, некоторые здания которого выходят на Круглую площадь. Вдруг кто-то командует: -- Пошли! И все двинулись вдоль широкого Университетского проспекта к американскому посольству, над которым полощется на ветру звездно-полосатый флаг. Подняли плакаты... Каких только не было! Против ракет. Против атомной бомбы. Против нового закона об абортах... Против цензуры в кино... Против повышения платы за обучение... Против... Против. -- Куда мы двинулись? -- вырвалось у Андрейки. -- Это поход "студенты против войны", -- объяснила Кэрен. -- Войны? -- удивился Андрейка. -- Канада хочет на кого-то напасть? Кэрен засмеялась: -- Да нет... Мы хотим привлечь внимание наших сенаторов... А тебе это ни к чему! Шагай и играй! Андрейка усмехнулся своим мыслям: "Шагай!" Опять за подаянием... Когда приблизились к посольству США, откуда-то сбоку появилась цепочка полицейских. Андрейка спрятал флейту в боковой карман и смешался с толпой. Но полицейские в его сторону и не взглянули. И посольство они вовсе не охраняли, туда входил, кто хотел, в том числе и несколько ребят из студенческой демонстрации со своими листами, под которыми все подписывались. Оказалось, что полиция с дубинками в руках отрезала студентов не от посольства, а от враждебной группы, стоявшей на тротуаре. Тех явно смешили лозунги молодых канадцев. Студентам с тротуара кричали: -- Страна непуганых дураков!.. Дождетесь, вас в Сибири охладят! -- Иронические реплики звучали с польским, украинским акцентом. Андрейка приподнялся на цыпочках, чтоб разглядеть лица кричавших. Иммигранты? -- Ты чего? -- спросил Барри, когда Андрейка перестал играть. -- Кто они? -- Андрейка кивнул в сторону иммигрантов... -- Иммигранты знают дело... -- Они такие же путаники, как и ты. Извини, Эндрю!.. Никакой опасности для Канады нет. Ее придумали американцы, чтобы протащить в Сенате свои линкоры, а заодно держать нас в узде. Мы не американские солдаты... На обратном пути, в машине Барри, разговор продолжался: -- Эндрю, ты прибыл не только из нищей страны. А из нищей тоталитарной страны. Русские привыкли подавлять в себе эмоции. Иначе там не уцелеешь, правда?.. Канада -- страна раскрепощенных людей. Каждый волен делать, что он хочет... Вот ты чего-то хочешь, правда? Андрейку стал раздражать назидательный тон Барри, он сказал задиристо: -- Хочу водить машину! И все! -- Зачем тебе машина? -- Развозить пиццу. Барри засмеялся. -- Смешно?! -- сердито спросил Андрейка. -- Я видел объявление, требуются люди с машиной. Развозить пиццу. -- Платят столько, что даже на кроссовки не заработаешь... -- Кэрен вздохнула. -- Платят! А не подают в шляпу! -- возразил Андрейка. Барри улыбнулся. -- Бабушка может тобой гордиться, Эндрю! Уговорил! Начинаем уроки вождения. ... Вечером, когда вернулись в свой "музыкальный ящик", внимание Андрейки привлек необычный шум и крики, доносившиеся сверху. Выглянув из окна, он увидел, как на балконе дрались знакомые ему черные куртки. Кому-то дали гитарой по голове. От звука оборвавшейся струны Андрейка втянул голову в плечи, точно это ему врезали. Треск и звяканье ломаемых гитар привлекли и Барри. Он выглянул на балкон. -- У обезьян и эмоции обезьяньи, -- сказал он. -- В Москве "металлистов" били смертным боем. Оказывается, это правильно. Ваш "хеви металл" надо запретить, как ядовитые газы... -- Но-но, Эндрю! Пусть они лучше ломают свои гитары, чем головы. Ветер был холодноватым. Андрейка стал замерзать, хотел войти в комнату. Но Барри почему-то не торопился возвращаться назад, и Андрейка остался. Прислушиваясь к шуму наверху, Барри сказал в раздумье: -- Эндрю, я пытаюсь аранжировать Моцарта для джаза... Взглянув на Эндрю, у которого от удивления вытянулось лицо, Барри заметил: -- Это старый спор, Эндрю. Классика для быдла -- нужна ли? Не потеряет ли свой духовный, да и интеллектуальный запал... "Уши" ее достанут, и только... -- и, скорее самому себе, чем Андрейке, продолжил: -- Да, не в метро бы начинать... И замолчал. Андрейка стал коченеть, хотел прошмыгнуть в комнату, Барри положил руку на его острое мальчишеское плечо: -- У каждого есть своя сумасшедшая идея, Эндрю. Она мучит и меня. Если б удалось... Представь себе, Эндрю. Фильм, в котором звучит квартет старинной музыки. Какая лента, а? Да еще с острым, почти детективным сюжетом. Чтоб на нее повалили все, даже эти обезьяны. Это бы действительно стало запевом. А... Как была бы счастлива Кэрен! -- И он тут же ушел, словно застеснялся, что вдруг высказал сокровенное. Андрейка двинулся за ним, но -- задержался: увидел, как двое длинноволосых в кожаных куртках пытаются выкинуть третьего с балкона. -- Эй! Эй! Кожаные! -- закричал Андрейка. -- Он же убьется... Они наконец перекинули парня через перила балкона, и он с криком полетел вниз. ... Через несколько минут Андрейка услышал вой полицейской сирены. Подошла вторая желтая машина, в цветовых вспышках. Затем черный автобус без окон. Дом, похоже, оцепили. Андрейка спросил у Барри испуганно: -- Что теперь будет? -- А тебе-то что бояться? -- удивился Барри. "Heavy metall" упился до смерти... -- Меня ищут. Я же говорил... Барри потрепал в раздумье свою шкиперскую бородку. -- Тут тебе, действительно, оставаться нельзя, Эндрю. Вот что!.. Поехали со мной в summer camp. Это летний лагерь. Я нанялся туда плотничать и по вечерам играть и петь. На все лето. Мне понадобится помощник. Барри перед высоким зеркалом наскоро состригает всю петушью красу Андрейки. -- Э, да ты похож на девушку, Эндрю. Мягкое у тебя лицо, девичье. Только вот скулы... Кэрен, дай ему свою шляпку и юбку. На случай, кто зайдет... Они усаживаются в "шевроле" Барри. Мчат по Фронт-стрит, мимо знаменитой телевизионной башни -- опознавательной Торонто. -- Видал? -- спрашивает Барри. -- Самая высокая в мире. -- Как? -- с удивлением переспрашивает Андрейка. -- И у вас, как в Москве... Все самое-самое?.. Барри улыбнулся и свернул в теснину стеклянных небоскребов, темно-синих, золотистых, в которых отражался город. Он показывал рукой, на что смотреть; в его как бы небрежном жесте таилась гордость. Машина выскочила на площадь. Андрейка обратил внимание на огромное серое здание в виде двух полуколец. -- Лучше, чем здание СЭВ в Москве! У кого оригинал? Барри не счел нужным ответить. Включил приемник. Диктор спокойно-торопливым тоном рассказал о пожарах и прочих происшествиях. Среди них скользили слова об убийстве в доме No... (там-то Андрейка и собирался поселиться) и что полиция приступила к расследованию. -- И чего расследовать? -- Барри пожал плечами. -- Ординарная история. Кто-то, наверное, спутал этаж и ... высказал свой взгляд на "хеви металл"... У Андрейки округлились глаза. -- Выкинули из-за музыки? -- А в России не бывает? -- В России был культ личности. Тогда убивали за что угодно. -- В Северной Америке пятьдесят культов. Начиная от культа Муна, который женит сразу целые полки кретинов. Вон "хари кришна", видишь? Бритые, в белом, идут-подпрыгивают под барабан... Справа на углу "панки". Панком вы уже были, господин петух? Это пройденный этап. Ах, какие краски!.. Дураки? Они? Нет, они читали Фрейда. И Эпикура тоже. Раскрепощают свои эмоции, как видите... "Сагре": лови день! Не думай о будущем. А наше правительство?! -- Он ругнулся: -- Чикен гавермент!.. Далеко от них ушло? А вот "Рап" -- ритмичная декламация под музыку с пританцовыванием. Словом, негритянские причеты. Ну, затем мы, "New Wave -- новая волна"... Эндрю! Идеи сдохли. Все! Даже Фидель Кастро, бывшая моя надежда, оказался обычным тюремщиком... И вообще, кому нужны эти игры?! Все равно, мы ничего не можем изменить. Что остается? Барри снова потрепал свою шкиперскую бородку, предвкушая удовольствие, затем выкопал из завала кассет одну, вставил ее в магнитофон. Зазвучала электрогитара, какие-то странные космические звуки, которые перешли во вполне земную хоровую капеллу. Барри поглядел на Эндрю с удивлением. Губы "господина петуха" были поджаты иронически. -- Не приемлем? -- Барри круто повернулся к Андрейке. -- Опять то же. -- Музыка для нас -- Бог! Поняли, господин бывший петух? У вас никто не спросит документа, спросят, какую музыку любите. Свой вы или нет? Поняли? -- Странно ужасно! В России иначе. Красные книжки. Ордена. Пропуска! Анкеты! Дипломы! Честь и место!.. Здесь -- твоя любимая кассета! Барри вздохнул. -- Люди -- всюду люди, Эндрю... Не так ли? Машина остановилась. Застряли в потоке. Что было впереди, поняли не сразу. Там была "пробка". Сотни машин ждали, кто-то прогудел. Барри пытался дать задний ход или свернуть в переулок. Какое! За спиной все было плотно утрамбовано... Пришлось двигаться в общем потоке со скоростью черепахи. Оказалось, впереди, возле посольства США, снова толпились демонстранты. -- Тут что, каждый день? И опять против Америки? -- удивился Андрейка. -- У каждого своя болячка, -- Барри поглядел на лозунги над головами. И вдруг покраснел до шеи. Похоже, разговор задел его не на шутку. Он говорит медленно. весомо. Видно, давно обдуманное и выстраданное: -- Эндрю, я -- профессиональный музыкант и актер. И, оказалось, по этой причине мне надо убираться в Штаты: "Только тот король, кто коронован Голливудом", это здесь аксиома. Доколе? Я хочу, чтобы мы перестали быть задворками. "Жирной провинцией", как нас прозвали. Хочу преуспеть. Без Голливуда... -- А я бы съездил, интересно! -- Очень интересно! Пять лет меня держали на ролях "подержи лошадь, скотина". У меня канадское "р", заявили мне. Но это просто отговорка. Я чужой. Чужой в своем ремесле. Что может быть оскорбительнее! Сколько можно терпеть? Андрейка вздохнул: -- Я бы потерпел... -- Терпение -- религия иммигранта. А я родился в Канаде. Почему обязан терпеть?! Кэрен, положим, толстовата для голливудской звезды. Да, но не для канадской! В Канаде своя эстетика. И, кстати, свои меценаты, которые пока что смотрят на Голливуд снизу вверх... Тут есть все, чтобы начать... Чему ты улыбаешься, Эндрю? -- Знаете, я вспомнил наш пионерский лагерь на Оке. Счастливое время! Через реку была протянута металлическая сеть. Андрейка видит эту сеть своим мысленным взором. Вагонетки над рекой. Под ними сеть, чтоб торф с вагонеток, двигающихся над ней, не падал вниз, на пароходы, лодки... Сеть висит высоко, метрах в пятидесяти над водой. Она с широкими ячейками и очень старая. Вожатые запрещают туда подыматься. Ну, раз запрещают, Андрейка стремится сбежать вместе с дружками хоть на часок из лагеря и пройти по сети. Считалось, пройти по сети -- сдать экзамен на человека... Одному идти опасно. Некоторые ячейки сети проржавели. Рухнешь вниз -- успеешь только вскрикнуть. Но если по двое, по трое, крепко взявшись за руки... Перебегают... Оступившихся вытягивают. -- Барри, оказывается, так и в Канаде. Как в нашем лагере. Каждый пытается пройти на своей высоте даже по ненадежной сети. Может, это и есть свобода?.. -- Конечно! Человек может идти и по земле. Делать деньги, обрести власть, положение. Взять ссуду в банке и купить дом. Затем всю жизнь выплачивать. Спокойно, надежно, не так ли?! Но волен -- и по сетке, высоко над рекой, над пароходами и суетой бизнеса. Там, где птицы и гуляет ветер... Мне нравится ваша сетка, мистер Эндрю!.. Вырвались на скоростную трассу. Мотор взревел, как будто они в ракете. Засвистел ветер. Вот-вот взлетят... Промчали мимо канадского Диснейленда, с его потешными дворцами и американскими горками, начались поля, кирпичные дома фермеров, с гаражами на две машины, хвойные посадки... -- Оказывается, у вас вовсе не куриные мозги, господин бывший петух... Но если мир пуст, на чем-то надо стоять человеку, согласны? Иметь опору. Самосознание начинается с этого. Каждый идет по своей сетке. Жизнь требует риска. Вот только бы отцепиться от Америки... -- Он не досказал своей мысли, махнул рукой. Поменял кассету. Снова "Love... Love... Love". Андрейка отвлекся от музыки, наслаждаясь свистом ветра и шорохом шин, к которым привыкаешь, и тогда они становятся тишиной. Мимо проносится березовая, кленовая, сосновая страна. Березки на отвесных скалах наклонены, как балерины, исполняющие на одной ноге свой танец. Машина точно прорывается сквозь скалистые теснины, и снова леса, леса, леса... Андрейка задремал, проснулся от полной тишины. Автомобиль стоял на обочине. -- Садись за руль, -- сказал Барри. -- Как? Здесь?.. У меня нет прав. Если остановит полиция... Барри улыбнулся... -- Ты законник, Эндрю!.. Риск -- благородное дело, не так ли? Где же учиться, как не на пустом хайвее?! Широченный хайвей -- дорога скоростной езды, четыре полосы в каждом направлении, -- действительно пуст. Андрейка перебрался за руль. -- Вам не попадет, Барри? -- Это моя проблема, Эндрю. Держись в правой полосе, и тогда никому нет до нас никакого дела... Андрейка сжимает руль изо всех сил. Куда-то словно и природа пропала. Слышит только рев мотора. Мчит все с большей скоростью. Навстречу проносится автомобиль, мигнув огнями. -- Впереди полиция! -- воскликнул Барри. -- Опять кого-то ищут! -- Кого-то ищут, а найдут меня, -- упавшим голосом говорит Андрейка. Он съезжает по приказу Барри на обочину. Барри снимает с заднего сиденья диван. Там, оказывается, большое пустое "брюхо". Вроде тайного багажника. -- Ныряй, Эндрю! Algonquin Park, куда едем, больше, чем Франция. Пусть они нас там ищут... Андрейка ныряет в тайный багажник, Барри водворяет диван на место. Мчит... Впереди, на мотоциклах, патруль. Задерживают Барри, но тут же отпускают. 3. КЕМП Над головой Андрейки небо. Барри снял диван, и Андрейку почти ослепила голубая высота. Высокие сосны, которые раскачивает ветер. Проскочили ворота. Ну и парк! Лесотундра, тайга! Голоса туристов слышались лишь вдоль дороги, похоже, пробитой в дебрях. -- Севернее этого парка живут только французы, а над ними -- эскимосы и "нюфи", -- сказал Барри. -- "Нюфи" -- это люди или звери? -- спрашивает Андрейка. Барри хохочет. -- Это жители Ньюфаундленда. Веселые и добрые люди. Любят смеяться над собой; наверное, чтоб над ними не смеялись. У вас кто вместо "нюфи"?.. Чукчи? Они тоже веселые? Машина медленно движется по размытой, почти российской дороге. Андрейка снова садится за руль. Асфальт кончился. Они с Барри колотятся друг о друга еще минут сорок. Едут на минимальной скорости. Поперек дороги стоит олень, неподвижно стоит, как памятник. Барри погудел. Олень неохотно сделал в сторону шаг-другой, вскинув голову, неся свои ветвистые рога, как корону. Канадский лес живет своей жизнью, не боясь ни машин, ни людей. Барри остановился, кинул оленю кусок хлеба, тот брезгливо обнюхал и начал уплетать. Пока стояли, к ним примчался, прыгая с куста на куст, глазастый черный енот, на которого были нацеплены кем-то детские вожжи. Закачался на ветке: не достанется ли ему чего-либо? -- Здравствуй, Чарли, -- сказал Барри еноту. -- И ты перешел на "велфер"? Стыдоба! Домой! Домой! Чарли прыгнул в открытую перед ним дверь и занялся своей коркой. Тихо-тихо, лишь зеленые лапы елок шуршат то по бокам, то по крыше машины. Свернули с насыпной дороги, и сразу крик сотен детей, которых высаживают из автобусов. Руководители в голубых галстуках принимают толстощеких, упитанных детей лет десяти -- двенадцати. У одних девочек и мальчиков -- тощая брезентовая сумка, у других -- по два рюкзака. Дети бросаются друг к другу, обнимаются, давно не виделись. В стороне толпится небольшая группа, постарше. Они без голубых галстуков; в руках одной из девушек кастрюля. -- Барри! Барри! -- кричат оттуда. -- Идем! -- зовет Барри Андрейку повеселевшим голосом. Пока знакомые окружают Барри, Эндрю незаметно проскальзывает в бревенчатую хату, в которой, видно, они будут жить. В хате пахнет дымком, смолой, но отрадней всего -- аромат соснового теса, которым обит потолок. -- Пахнет дачей, -- говорит Андрейка. -- Открытку бабушке отсюда... Андрейка смотрит из окна на то, как руководители разводят детей по свежевыкрашенным бревенчатым хатам. Но дети то и дело останавливаются. Отовсюду к ним бегут черные и серые белочки. Стоят столбиками, переднюю лапку протягивают за подарком, вторую прижимают к сердцу. Кормильцы приехали! За спиной Андрейки скрипят доски террасы, входят Барри и его знакомые. Эндрю отходит в темноватый угол, вдыхая запахи сруба. В разговоры не вступает. Первым это замечает Джек Рассел, шеф-повар, толстенький, коротконогий, с тройным подбородком и черными, блестящими от бриллиантина волосами, похожий на жучка-короеда. "Жучку" лет двадцать пять. Видно, он любит подтрунить над людьми. Каждому входящему в дом он бросает что-либо язвительное. Понятие деликатности ему чуждо. -- Ты все еще virgin (девственница)? -- спрашивает он очень худую белоголовую девчушку... -- Привет, пират! -- он обнял Барри. -- Ты уже звезда? Или по-прежнему дровосек? -- Эй, ты, немой! -- окликает он Андрейку. -- Барри, ты привел? С легкой руки "жука" Рассела Андрейку окрестили "немым". Девушки, которые тоже пришли вскоре, скользили взглядом по остриженному наголо Андрейке -- и отворачивались. Андрейка был доволен. Никто не будет расспрашивать. Никто не заметит его русского акцента. "Немой" так "немой"... Барри и всегда-то был вежливым, а сейчас, при девчатах, стал даже немножко церемонно-учтивым. Договорился с девчатами вечером посидеть у костра, и, когда они ушли, начал раздеваться. Снял синюю пластиковую куртку. Стащил через голову майку. Затылок у Барри острижен наголо. Волосы зачесаны вперед рыжей волной. Оказалось, у него шрам от затылка до лопатки. "Где это его так?" Заметив сострадание в взгляде Эндрю, он улыбнулся ему, сказал: -- Когда-то играл в хоккей и футбол, жил спортом. Затем дали клюшкой так, что в мозгу развилось что-то вроде рака. Но все прошло. Только о хоккее пришлось забыть... Начал жить сначала, -- и он улыбнулся и подмигнул Эндрю: мол, не тушуйся, тут все свои. Проурчал мотор. Приехала Кэрен. Андрейка кинулся навстречу ей, как к родной. Она обняла Эндрю, расцеловалась с остальными. Барри втащил ее чемодан в свой угол, составил вместе два матраса. "Жучок" Рассел угостил Керен своими булочками. Уселся поудобнее. -- Прочитай-ка, дровосек, стихи, -- попросил Рассел. К удивлению Андрейки, Барри не отнекивался. Достал из сумки блокнот и стал читать вполголоса, как читают письмо. Мои родители любят друг друга Холодновато. По-канадски. Отец пьет, а мать играет в бинго, Изредка выигрывает. Чаще врывается домой Фурией. Что делать мне, дровосеку, Кэрен? Собью сосновый гроб Из замороженной любви... Все молчат. Дико, страшновато хохочет Поль. Поль -- гора мускулов, культурист лет двадцати. Андрейка покосился на него боязливо. У Поля черные волосы до пояса. Рассыпаны по его белой безрукавке. Взгляд антрацитовых глаз пристальный, немигающий. "Сатанинский", -- сказала Кэрен. Кэрен, хозяйка дома, не умела сидеть без дела, она видела, как Поль мучился, прибивая к стенам свои картины. Лупит молотком по пальцам. Окликает Барри и вместе с ним помогает Полю. Картины Поля страшноваты, как и его взгляд. Ведьма с распущенными волосами Поля. Черная кошка с пронзительными глазами Поля. Голова Пикассо с рыжей бородой Барри и двумя пальцами над затылком, вроде рожек. Рожки означают дьявола, объяснил Поль. Андрейка спросил: не иллюстрации ли это к Булгакову? Поль пожал плечами: -- А кто этот Булгаков? Поль пил пиво, бутылку за бутылкой. Сказал, что он с французского севера. "У нас все пьют". Поль включил свой огромный, как чемодан, магнитофон и задергался, закружился все быстрее и быстрее. "У-у, черт!", -- восторженно пропела Кэрен, когда он повалился на пол, обессилев от своей танцевальной дьяволиады. -- Эндрю, не бойся Поля. Тут каждый сходит с ума по-своему... Поль -- сатанист, -- объяснила она благодушно, когда Поль отправился в душ. -- Он делает кресты, ставит их на вершины холмов вверх тормашками и сжигает... Называет это молитвой дьявола. -- Он что, как ваши инструменты... -- тихо говорит Андрейка, покрутив пальцем у своего виска. -- Ку-ку? -- Ты сам ку-ку, -- миролюбиво сказал Поль, вернувшийся за несессером с бритвенным прибором, -- мы живем, мальчик, в провале между войнами. Еще год-два-пять, от нас и пепла не останется. Только тени на камнях, как в Нагасаки... Когда я зажег свой первый крест, на городской горе, богобоязненные родители выгнали меня из дома. Осенью сожгу крест в Оттаве, назову это молитвой политиканов. Меня погонят дальше. Вот только куда? Андрейка поверил, что Поль -- Сатана, уже на следующее утро. -- Надо действительно быть Сатаной, чтобы перемывать все эти вороха посуды с такой быстротой, -- сказал Андрейка уважительно. Андрейка таскал дрова для "жучка" Рассела, помогал разносить простыни, пахнувшие свежестью утра. Свою роль он понял сразу: "Подай -- прими -- пошел вон!.." -- Меня почему-то пошатывает, -- сказал Андрейка. -- Это ку-уда лучше, чем галлюцинации, -- сказала Кэрен, и они оба засмеялись. Кэрен подала ему мыльницу и зубную щетку, которую купила в городе для Эндрю. -- Это от лесного воздуха. -- Спасибо, Кэрен. Вы все-все помните!.. Честное слово, если бы не вы, мне было б тут очень тоскливо! Утром до него донесся ее высокий добрый голос: -- Пойдемте за черникой, Андрэ? День выдался пасмурный. Вода темная, мрачноватая. Надели ярко-желтые спасательные нагрудники. Столкнули каноэ в воду. Теплынь. Водяные блохи носятся на длинных ногах как сумасшедшие. Озеро длинное, конца не видно. Берега -- красный или беломраморный скалистый хаос. Нависают круто, "бараньими лбами". На пологих склонах зеленеют плешины мха. У самого берега торчат из земли огромные коряги. Комариное д-з-з-з вдруг затихло. Исчезли и слепни -- проклятые черные мухи. Дрожит на воде солнечный луч, и снова страшновато, озеро без дна. У Кэрен руки сильные, гребанет веслом -- несет, как на пароходе. Андрейка не успевает за ней, и каноэ время от времени разворачивает. Тогда Кэрен кладет весло поперек лодки. Ждет. Капли падают с весла со звоном. Звон разносится далеко над водой. Звенящая тишина. -- Кэрен, много озер в парке? -- Более полутора тысяч. Бивер-лейк, Конью-лейк, Рок-лейк -- всех не перечислишь. -- Сколько-сколько?! -- Это же Алгонквин-парк, Андрэ! Тайга. Шоссе лишь с краю. Японцев там видел? Мчат, как на Ниагару. -- Японцев? Видел! Медвежонка снимали... -- Медведи тут -- кинозвезды, -- Кэрен улыбнулась. -- Привыкли к дармовщине. Зашуршал под днищем берег. Галька крупная. Долго скакали с камня на камень, до травы. Андрейка увидел поляну и глазам своим не поверил. Она влажно сияла черничным отливом. -- Ложись на живот и пасись, -- сказала Кэрен. Она заполнила свою корзину минут за двадцать, а потом легла неподалеку от Андрейки и стала бросать в рот ягоды пригоршнями. Их отвлек треск ломающихся сучьев. Неподалеку стоял облезлый лось и чесал бок об угол деревянной будочки с надписью "Women" (женский туалет). Андрейка засмеялся, захлопал руками по земле. -- Ты чего, Андрэ? -- Не могу привыкнуть! Таежные дебри. Лоси, медведи. И вдруг, в самой глухомани, зеленая будочка. А внутри -- рулон туалетной бумаги. Странно ужасно!.. Давно уж Андрейке не было так хорошо! Вытер руки о траву. Побегал по лесу, обсыпанному желтыми иглами. Хвоя пружинит. Вдохнул одуряющий запах нагретой хвои. У северной сосны лапы сверху, внизу ствол голый, видно далеко-далеко, -- ты один на земле. Иди, куда хочешь... Свернули в ельник. Остановился. У ели напротив -- лапы вниз. Мол, сдаюсь на милость победителя. Сдается, а... пугает. Земля закрыта ветвями, не видно, что ждет тебя через десять шагов. Душно. Комарье точно ждало его. Налетело тучей. Бросился назад, к озеру. Комариный звон поутих. Появился бурундук, полосатенький, с крысиным хвостиком. Кэрен достала из кармана своего белого комбинезона орешков, позвала бурундука, кинув орешки на землю. -- Чипманчик! Андрейка засмеялся: -- Чипман? Так его зовут? В переводе на русский "дешевый человек"? Странно ужасно! -- Хотел еще что-то сказать. Промолчал. Только губы сложились в горькой усмешке. -- Кэрен, муж твой знает, куда мы пропали? -- спросил Андрейка, когда они садились в каноэ. -- Барри? Он вовсе не мой муж. Он мой друг, -- голос ее стал чуть напряженным и печальным. -- Бой-френд. Что с тобой, Андрэ? Ты огорчен? -- Она попыталась перевести все в шутку. -- Разве ты не заметил? Он тебя зовет Эндрю, а я Андрэ. Я из Квебека. У нас вечные споры с англичанами. -- Сорри, Кэрен, -- Андрейка поежился. -- Я вечно влезу куда не надо. Плывут молча. Чуть плещет весло. Кэрен тихо запела что-то очень грустное. Опять "love, love, love... " Но без радости. "Люди замечательные. Живут вместе годами. И, оказывается, вовсе и не муж. Бой-френд, герл-френд... Луна!" Когда каноэ подплывало к берегу, Андрейка не выдержал. -- На месте Барри я бы женился на вас не задумываясь. Честное слово! Господи, как Кэрен смеялась! Чуть каноэ не перевернула. -- За доброе сердце я покормлю тебя малиной, Андрэ! Тут малинники милями. Медвежьи пиры... Медведи все обдерут, к нам придут... Как куда? В кэмп! Прорычат в окно: "Где малина?" -- Кэрен, а тут полиции нет? -- Я же сказала, здесь опасны только медведи. Медведь заглянул в лагерь следующей ночью. Во всяком случае, крышка огромного железного бака для мусора была сломана и изогнута. Барри пришлось выбросить ее. Вместе с Андрейкой он натаскал тесу, и они заколотили бак с мусором толстыми необструганными досками. Доски выбирали потолще. Заколотили плотно, и, когда кончили, Андрейка почувствовал, что у него нет сил. Он лег на доски, вдыхая запах смолы, хвои и так лежал, пока его не окликнул "дьявол" Поль, чтоб Эндрю сменил его в их дьявольской работе: ему некогда. Часа через два Андрейка ошпарил руку и в ярости грохнул тарелку об пол. С трудом добрался до своего спального мешка. Каждая косточка ныла. Кожа на руке покраснела, на пальце вздулась пузырями. Проснулся Андрейка от треска досок. Кто-то ломал их работу. Выбрался из спального мешка и голый, в широченных московских трусах, которые он то и дело подтягивал машинальным движением, выскочил на крыльцо. На их сооружении стоял, чуть приподнявшись на задние лапы, огромный медведь! При свете полной луны шерсть его казалась голубоватой, и, не ведая, что это черный медведь -- гризли, самый свирепый зверь Канады, Андрейка взобрался на деревянную крышу заколоченного бака. Гризли с треском отрывал толстые доски и отшвыривал их в сторону... Еще секунда, и Андрейка оказался в метре от голубовато-черного страшилища с круглыми глазами, и неожиданно для самого себя начал на него орать диким голосом. -- Убирайся вон, бездельник! К черту! Я не хочу тебя видеть на моей крыше. Твое место вон там, -- он показал на большую клетку, полную лакомств, которую привезли из Торонтского зоопарка. -- Иди туда, если тебе хочется общаться с людьми! Иди к черту, говорю! Ну! -- вскричал он, подымая обе руки. Гризли таращился на него оторопело, держа в когтистой лапе оторванную доску, постоял так, наклонив голову, чтоб разглядеть, кто там шумит... Потом повернулся всей своей многопудовой голубоватой массой, еще раз взглянул вбок с досадой: мол, чего мешаешь? И, едва не задев Андрея мохнатым задом, спрыгнул вниз. Утром только об этом и говорили. Барри от ужаса побелел: стоило гризли протянуть к Эндрю лапу... "Вот так "немой"!" -- ахали девчата из обслуги. Руководители групп начали приводить толстощеких детей и просили Эндрю рассказать им, как все это было. Вокруг Андрейки оказалось вдруг столько девушек, что он даже начал подумывать, не удрать ли куда. Даже Virgin, само целомудрие, которая принципиально ничего не слышала, кроме песен любимой группы "Дюран-Дюран" из своего магнитофончика, укрепленного на ее поясе, даже она сняла свои маленькие наушники и поцеловала Эндрю. Даже франтиха Женевьева, "пудель с медалями", как Андрейка называл ее про себя, обняла. Женевьева казалась ему глуповато-гордой. Вскинутая голова, причесанные книзу мохнатые пуделиные брови. Подымет длинные наклеенные ресницы, в синих глазах -- постоянная насмешка. Над кем? Женевьева училась в частной французской школе, работала как-то на выставке одежды модельершей и вела себя в кэмпе так, словно ей было не восемнадцать лет, а все двадцать восемь... Эндрю она притянула к себе с такой силой, словно он всегда был ее парнем. Она остро пахла духами, какими-то кремами, пудрой. На руках у нее позванивали браслеты, они оцарапали Андрейке шею. В умывальнике бросил взгляд на зеркало, -- ужаснулся: весь в губной помаде. Едва отмылся. Только вышел из умывальника, опять Женевьева. К вечеру он удрал от нее на кухню, где работал веселящийся "жучок" Джек Рассел -- самый неприятный человек в кэмпе, как решил Андрейка. Тройной подбородок Джека от хохота трясся. Над чем он только не посмеивался? Двенадцать лет назад Джек был, как и Барри, профессиональным хоккеистом. Ему разбили коленную чашечку. В отличие от Барри, которого беда смягчила, "просветлила", как пропела Кэрен, Джека беда обозлила на весь мир. С десяти вечера до шести утра -- кухонный бог. Моет полы, плиту, кастрюли. Тут его территория, на которую в эти часы не смеет ступить ни одна нога. -- Ты чего приперся! -- зарычал он на Андрейку. И посмотрел на него пристально: мол, убирайся, пока цел. Андрейка хотел подняться с табуретки, но тут вбежала Женевьева в голубых шортах с разрезами по бокам до пояса. За стенкой накручивали рок-н-ролл, и Женевьева тут же задергалась в ритме "рока", делая какие-то невиданные Андрейкой па. -- Уходи вон, пустельга! -- зарычал Джек. Женевьева вскочила на скамейку, продолжая пританцовывать и глядя на Джека с вызовом. -- Попробуй, если можешь! Джек, мокрый от пота, жирный, поднял ее на руках, она пыталась вырваться, крича: -- Как ты смеешь, вонючка! Горлодер! Но выбросить ее за дверь для него никакого труда не составило. Андрейке не надо было повторять, он тут же вышмыгнул на улицу. В темноте налетел на Женевьеву, которая его ждала. Она обняла его за шею и, отмахиваясь веткой от комаров, повела к костру, возле которого сидели парни и девушки, руководители групп. Дети заснули в своих бревенчатых домиках, и девчонки-руководители пели знаменитую песню "Битлз" "Пусть будет"... Барри аккомпанировал им на гитаре. Андрейка прислушался к словам и вдруг подумал, что в детстве он пел почти ту же самую песню: "Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо... " На Луне, вот это правда! хотят того же... Кто-то предложил пересечь озеро, где белел дорогой отель. Туда ездить запрещалось. Все тут же сорвались с места и побежали к лодкам и каноэ, разбросанным на берегу озера. -- А мы останемся, -- шепнула Женевьева необычным гортанным голосом, и он, поколебавшись, остался. Стало тихо-тихо, и в тишине вдруг прозвучало почти истерическое: -- Я virgin. Даже не пробуй, ничего не получится! Из Андрейки вырвалось нечто вроде смеха, но ему тут же закрыли рот поцелуем. Таким долгим, что он едва не задохнулся. -- Разве можно смеяться над чужим несчастьем? -- спросила Женевьева, отстраняя свое сметанно-белое лицо от Эндрю, и тут они оба прыснули от хохота, бросившись к дому, в комнату, где Женевьева включила свои любимые "топ форти" -- сорок самых популярных песен недели, которые крутят по радио без остановки. Барри сказал, что это ширпотреб, но для Андрейки все было новым... Она пригасила свет и легла возле Эндрю, размягченного музыкой; Андрейка не помнил, когда тоже лег; могли ли его, выросшего без матери, не задеть слова неведомой ему песни, которые Женевьева повторяла всед за "тейпом"; в устах Женевьевы они звучали как неземные. -- Когда я с тобой, я не должна делать вид, что я какая-то особенная, я могу быть сама собой... Когда я с тобой, я не могу ни о ком думать... Когда я не с тобой, я мечтаю о встрече с тобой, считаю минуты до встречи... Андрейка почувствовал на глазах слезы. ... Он вспомнил их сразу, как только проснулся... Женевьевы не было. Он лежал тихо-тихо, оглушенный своим счастьем. Восторг, который он испытывал, был, наверное, сильнее, острее ощущений мужчины. С такой сердечностью говорила с ним только мама, а мамы не стало давно... Двое суток Андрейка носил в себе чувства торжества и благодарности; все, что ему поручали, он делал весело, быстро, тарелки летали в его руках, почти как у самого "сатаны", или "короля мойки", Поля. На третьи сутки они остались с Полем одни, и тот, смеясь, рассказал, как провел эту ночь; как ему тихо пели на ухо: "... когда я с тобой, я не могу ни о чем думать... " Они сидели на бревнах, и Поль не заметил, куда пропал Эндрю. Его не было ночью. Он не появился утром. Барри объявил поиск. И обслуга, и ребята постарше продирались по сырому таежному лесу, крича: "Эндрю-у-у!". Наткнулся на него Барри. Андрейка лежал на мокрой траве недвижимо, лицом вниз, с неловко подвернутой рукой, и Барри приподнял его в страхе, заглянул в лицо. Лицо было искорябанным и опухшим от слез. -- Жив, бродяга! -- обрадовался Барри. Глаза у "бродяги" были какие-то чужие, черные. От расширившихся зрачков, не сразу понял Барри... -- Что стряслось?! -- Барри поднял его, как ребенка, и понес. Тело Андрейки сотрясалось от беззвучного плача. Ни слова не сказал Андрейка. Ни в лесу. Ни дома. От еды отказался. Поль вытолкал всех на улицу; произнес, присаживаясь к Андрейке, что он, Поль, идиот, расхвастался, и -- чем? -- Ты не должен принимать их всерьез, эти ночные сны, Андрэ! Здесь так принято. Этот кемп для нас, работяг, всегда был столицей секса. Мы весь год вкалываем, не откладывая ни цента... Живем, как белки, "из лапки в рот, из лапки в рот"; у некоторых нет даже адреса. А здесь -- отдушина... Даже virgin, которая носит магнитофонные затычки, чтоб не слышать непристойностей, тут позволяет себе то, что потом и вспомнить стыдится... Такой уж тут воздух... Андрейка, наконец, сел. Сказал убито: -- Зачем я живу? Все чужие... -- Долго молчал. Выпил стакан горячего молока, который подал Поль. -- Уйдем куда-нибудь... -- Они выскочили в окно, выходившее в подлесок, и забрели поглубже. Никакие объяснения Поля утешить его не могли. Андрейка чувствовал себя несчастным. Несчастным на всю жизнь. Оскорбленным на всю жизнь. Не только руки и ноги посинели от холода, -- сердце окоченело... Этого он не ощущал даже в Торонтском аэропорту. Тогда было страшно и ... интересно. Заманчиво! И даже хрипатый голос, твердивший с тоской: "Четыреста лет рабства", не очень пугал. Всему приходит конец, даже рабству... А вот сейчас сухие ветки, которые обламываются, шуршат под ногами, казалось, шуршат о полном крахе всей жизни. Он один, и это навсегда... И Андрейка снова зарыдал по-мальчишески, в голос, размазывая по исцарапанным щекам слезы. -- Поль, ты пойми, меня выбрасывают... Меня постоянно... постоянновыбрасывают... Как тряпку, которой стерли с ног грязь. Как хлам... Я -- ничто. Поль, как нужно жить в этой стране, чтоб тебя не выбрасывали?.. Пожалуйста. Проводи меня до шоссе. Я уеду! Я не хочу с ней встречаться... Никогда! -- Андрэ, дорогой, ее уже нет. Она умчалась, как ведьма на помеле. С рассветом. Тебя еще не нашли, а я ей сказал... -- Что ты сказал? Зачем?! -- У нее отец -- "политишен", а скоро выборы... Она так гордится безупречной репутацией своей семьи и своей частной школой, в которую нас с тобой не пустят и на порог, что... в общем, я объяснил ей, что она б... , что, если с тобой что-то случится, все узнают, что она б... И конечно, это попадет в газеты... При свете моих горящих сатанинских крестов. Уж я ее осатаню! Со всех гор и холмов Онтарио и Квебека... Андрэ, она бежала к своему "ягуару" вприпрыжку. Поль обнял Андрейку за плечи, привел к бревнам, на которых они сидели вчера, и оставил там: его ждала кухонная мойка. Андрейка не мог подняться с бревен. Сидел и час, и два, словно ему ноги перешибло... Тут на него наткнулся "длинный" Роберт, начальник лагеря, со своей любимой собакой Томми на поводке. Томми начал рычать на Эндрю, "длинный" Роберт, видно, был не в духе, стал кричать на весь лес: "Томми! Шат ап!" (заткнись!) Обойдя новичка со всех сторон, он сказал: -- У нас только звери на welfare , а люди должны работать. Андрейка к нему головы не повернул... И без того уже выгнали отовсюду! Подумаешь! -- Вон! -- вдруг заорал "длинный" Роберт, но тут выскользнул из своей мойки Поль, сказал резко: -- Закрой рот, начальник! Затем и Барри вышел на крик и так взглянул на "длинного" Роберта, что тот сразу удалился. Андрейка решил уходить. Некуда, правда, но что поделаешь. Он встал с бревен, к нему подскочил разъевшийся черный енот Чарли, запряженный в детские вожжи. А за Чарли -- его подруга, еще более толстая... Чарли свое дело знал. Он побежал в сторону кухни: кто и когда отказывался бросить ему кусок хлеба с маслом? Он оглянулся нетерпеливо на Андрейку: мол, что ж ты?.. Я жду... И тут только Андрейка улыбнулся... Заметил снующих белочек, услышал "тук-тук-тук" серого дятла за кухней. Вот и дрозд появился, которого Андрейка всегда подкармливал... На другой день Андрейке принесли расчет. Получай свои гроши, и чтоб духа твоего не было! Барри и Поль тут же отправились к длинному Роберту, которого Поль окрестил "конквистадором" и злым духом торонтских лесов. О чем они с ним говорили, осталось неизвестным, только до середины августа, когда кемп закрылся, Андрейку больше не тревожили. Он мыл тарелки с "сатанинской скоростью", получал свои чеки. И не ходил больше на ночные костры, где девушки по-прежнему пели свои отравные песни про "love". Андрейка то и дело считал, сколько осталось ждать до шестнадцати. Прикинул и сейчас. Два месяца и три дня. Решил пока что вернуться в "музыкальный ящик". Отсидеться там. В стороне от всех... ... Барри нашел работу в каком-то отеле на востоке Торонто. Довез Эндрю до "музыкального ящика" на своем облупленном "шевроле". Андрейка был так измучен, что даже не попросил дать ему посидеть за рулем... Барри оглядел его на прощание. На Эндрю белая футболка с короткими рукавами, джинсы, кеды. Кивнул: мол, все правильно. Тут нельзя выделяться. -- Если не будет еды, рули ко мне. Я там при буфете. И, махнув рукой, умчался на своем тарахтящем "шевроле". Возле парадного стояли, греясь на солнце, незнакомые ребята, курили. Затягивались глубоко, с наслаждением. Андрейка почувствовал: сладковатый дымок, марихуана... -- А, привет, русский! -- сказал кто-то пробегая. Он уже начал подыматься по широченным ступеням на второй этаж, где хозяйничала Кэрен с друзьями, когда его нагнали. Схватили за руку и дернули вниз с такой силой, что Андрейка пролетел до нижней площадки. И тут же другой парень, с прилипшим к губе окурком, ударил его в скулу. Андрейку повалили на каменный пол, топтали ногами. Он вскочил и снова получил удар в челюсть, от которого не устоял. Искалечили б, наверное, если не распахнулись бы двери парадного. Ввалились несколько парней лет двадцати трех -- пяти. -- Все на одного? За что? -- спросил гладколицый здоровяк с татуировкой и на руках и на шее. Кто-то ответил: -- Русский! Их не за что бить, что ли?!. Гладколицый усмехнулся, поднял незнакомого мальчишку с пола, вывел его на улицу. "Здорово разрисовали, идиоты! Ты где живешь? Отдышись, приходи на четвертый этаж, справа. Никто не тронет". Андрейка остался на улице один. Ныли ссадины у брови, на губе. Поглядел тоскливо вдоль улицы. Кроме "музыкального ящика", не было на улице больших домов. Ни одного. Вдоль всего пролета, заставленного старыми машинами, деревянные домишки... без лбов. "Без лбов!" -- повторил он почти вслух. И в самом деле, одинаковые дома без чердаков; верхние этажи прямо под крышей. Как это раньше не замечал? Курятники, но по обеим сторонам от входа в курятники тонкие белые колонны. "Без лбов, но с дворцовыми претензиями... Проклятая Луна!" Дня три он отсыпался; снилось, что он фокусник, вокруг которого летают грязные тарелки. Нет им конца, грязным тарелкам. К обеду звала Кэрен. А Барри давно не видно. Что случилось? Кэрен тоже простилась, сказав: уезжает к родителям. В конце недели постучал гладколицый парень с татуировкой. Он приволок мешок консервов; сказал после того, как они поели прямо из жестяных банок: -- Эндрю, мы тебе помогли. Помоги нам. Возьми этот чемодан. Отвези его на улицу Дандас, дом No... У дома увидишь белый "вэн". Шофер рябой, с переломленным носом. Не бойся его страхолюдства. Спроси, как его зовут... Скажет "Томми" -- отдай, и все! Отвез Андрейка чемодан -- у рябого шофера было такое лицо, что, сунув в кабину чемодан, Андрейка бросился бежать, словно за ним гнались. Спустя неделю и деньги, и консервы кончились. Со вчерашнего дня у Андрейки во рту ни маковой росинки. Болела голова. И тут снова постучал к нему гладколицый. -- Помоги сегодня, точно будут деньги! Андрейка и еще двое взрослых парней впрыгнули в старый "вэн" и вскоре подъехали к одному из домов. Снаружи стояли два велосипеда. -- Отнеси их в "вэн", -- сказал гладколицый, надев перчатки. -- Они ... не наши. -- Наши! Андрейка отнес велосипеды в машину, озираясь, чувствуя холодок в сердце. Когда он вернулся в дом, парни шарили в приоткрытых ящиках шкафов, отбирая что-то и бросая в свои сумки. У Андрейки вырвалось: -- Да вы что? -- И тут только понял: воры! Бросился к дверям... В "музыкальный ящик" больше ни ногой. Наелся! К ночи, намерзнувшись, он вспомнил название станции подземки, возле которой работал Барри. Где-то на востоке Торонто. Найти бы! Иначе пропадешь... 4. "КОРОЛЕВСКИЙ ОТЕЛЬ" Такого отеля Андрейка не видел никогда. Почти все его постояльцы не имели зубов, по крайней мере, передних. Человеку сорок лет, а вместо рта черный провал. Когда Андрейка взбежал наверх, на второй этаж отеля, он чуть не задохнулся: в комнатушках стояла тягучая вонь. Годами не мытые одеяла, подушки с темными пятнами, воняет потом, блевотиной. "Отель дезинфицируют раз в полгода", -- объяснил Барри. -- Газом. Людей выгоняют и вымаривают все остальное... " Андрейка озирался изумленно. Было б это в медвежьем углу, в индейской резервации на севере, о которой ему рассказывали в "музыкальном ящике", но тут... В самом центре Торонто, в двух-трех километрах от знаменитой "Торонтской иглы", мэрии в виде полуколец, которая, помнится, произвела сильное впечатление и на него, Андрейку, неподалеку от мраморных банков и позолоченно-стеклянных небоскребов, украшающих город... Барри говорил, что он устроился в "Королевский отель". "Королевский отель"? Да это уж не просто Луна, а обратная сторона Луны!.. Но ахать и размышлять было некогда. За окном тарахтел очередной "слон". Шоферская кабина на платформе с железным прицепом, похожим на четырехосный товарный вагон. А изгибается он на маленьком дворе, как змей. "Слон-Змей" привез бочки с пивом. Надо разгружать. Андрейка чувствовал: работа ему не под силу. Поднять их никто не мог, эти чертовы дубовые бочки в железных ободах. Андрейка катил, толкал ногами... Но вот как взгромоздить их на скамейки, чтоб они не касались цементного пола?.. В конце концов исхитрился. Ставил бочку на ребро, а затем спиной, плечами, заталкивал на скамейку. Он называл эту операцию "укрощением пивного стада". Соединит "стадо" шлангом, -- ура! Пиво качали наверх, а он убегал на улицу: в каменном подвале укрывалась зима, не побегаешь -- насмерть закоченеешь, и к тому же тут нестерпимо воняло прокисшим пивом... А наверх -- нельзя. Боялся и выглянуть. Там матерщина, драки, полицейские облавы. Нет, лучше уж он отсидится в эти часы под старым одеялом с дыркой для головы в своем могильном склепе. Как-то Барри, спустившись вниз, поглядел на Андрейку, на его согнутую измученную спину, содранную до крови руку, на дубовые бочки, которые высились над ним, как башни, и произнес с состраданием в голосе: -- Пойдешь наверх, Эндрю! Помощником бармена... Хозяина уговорил... Никто не спросит никаких документов... Драки? Что тебе драки! Когда начинается свалка, бегом за стойку. Она из дуба. Ее и пуля не возьмет. К тому же драка никогда не перейдет за стойку: прольется пиво! Кто допустит такое?!. Кровь? Сколько угодно... Строго говоря, Эндрю, драки нас вообще не касаются. Это бизнес Мак Кея. Я тебя представлю ему, на всякий случай. Мак Кей, невысокий, со сломанным носом, атлет выбрасывал кого-то из дверей. Вытерев руки о свою кожаную куртку, он подошел знакомиться. У Мак Кея были чугунные кулаки и чудом державшееся на сдвинутой вбок переносице... пенсне. Андрейка никогда не видел боксеров в пенсне и тихо засмеялся. Спустя несколько дней Мак Кей уже не вызывал у него улыбки. Какой-то черный парень в кепочке не вернул ему долг, Мак Кей сказал: отдашь деньги завтра или тебе сломают руку. На другой день черный в кепочке явился в бар со сломанной рукой... Когда к отелю подкатила, дико треща, мотоциклетная банда в черных шлемах и кожаных куртках, началось побоище, как в кино. Только всерьез. Насмерть! На эстраде шел очередной стриптиз, черная девчушка скинула лифчик, мотоциклист с холеной бородкой швырнул в нее бутылку с пивом. Мак Кей призвал его к порядку, -- тут же о Мак Кея разбилось бутылок пять. Мак Кей взял бейсбольную биту, всегда стоявшую в углу, и со всего размаха ударил мотоциклиста в черной куртке по черепу... -- Убили! Убили! -- пронзительно закричала женщина за столом... Барри показал рукой Мак Кею, чтоб тот исчез и взялся за телефонную трубку... Нагрянет полиция? Нет, он вызывал, в испуге услышал Андрейка, уж не просто полицию. Специальный отряд "task forse" в пуленепробиваемых жилетах... Что происходило наверху, можно было только догадываться. Андрейку турнули вниз, к бочкам, и он слышал лишь топот и грохот падающей мебели. На другое утро Мак Кей явился на работу как ни в чем не бывало. В франтоватой кожаной куртке на молниях, в широких, как трубы, вельветовых брюках с бездонными карманами. И в пенсне. Андрейка спросил Мак Кея, как он мог так -- по непокрытой голове бейсбольной битой... Тот же умер. Мак Кей расхохотался. -- У этих мотоциклистов двойной череп. Вместо серого вещества еще одна кость. А ты говоришь, убьешь... Что? И действительно, обошлось. "Убитого" похлестали по щекам: "Вставай, парень, твоя станция. Приехали". Тот очнулся и врезал кулаком полицейскому офицеру, который хлопотал над ним... Целый день убирали стекло и поломанные стулья. Такие драки бывали не часто. Но раз в месяц -- непременно... Вначале Андрейка пугался. Но как-то, в момент потасовки, шмыгнул под стойку и, сев на пол, спиной к залу, достал из бокового кармана флейту-пикколо, подаренную ему Барри. Заиграл "Турецкий марш". Как выяснилось, очень успокаивает... Наконец Андрейка оглядел из-под стойки зал. Постоянные посетители уже сидели на уцелевших стульях. Любопытство не оставляло его. Кто они? Чем занимаются? Вот мулат Джо, который, знакомясь, неизменно говорил о себе с гордостью: "Рожден в Алабаме". Он был толст неимоверно. Любая его рубашка кончалась на груди. Живот голый. Не человек, а Вандомская колонна. Когда колонна подымает руку, на ней нет живого места, все порезано, исколото. "Нет, вот еще осталось", -- и он добродушно показывал нарост мяса между указательным и средним пальцем. "Берегу резервы". -- Джо улыбался. На его шею были наброшены десятка полтора золотых цепочек. С золотыми пятиконечными звездами, полумесяцем и магендовидом. На руках -- золотые браслеты и цепочки помассивнее. "Это, -- объяснил он, -- у меня не отберут. Пойду в тюрьму -- есть что продавать. И жить... " Чем был занят Джо? То и дело посетители спрашивали стоявшего за стойкой Андрейку, за каким столом Джо, и Андрейка называл номер столика, который обычно был скрыт глухой перегородкой. -- Кто этот Джо? -- спросил Андрейка у Барри. -- Продавец пыли... Белой пыли, -- добавил он, так как Андрейка растерянно моргнул. -- Крупный? -- Крупный?! Крупные ездят в "кадиллаках". А это тюремные сидельцы. Как видишь, он точно знает, что через полгода-год, он попадет за решетку. Это его не волнует. Дадут трояк, и все дела. Каждую субботу в отеле было шоу, на которое Андрейка вначале поглядывал из-за стойки с недоумением, порой со страхом. То голый по пояс мужчина с разбухшими женскими грудями кормящей матери пел под гитару. Голос -- пронзительно-высокий, бабий. Песенки-экспромты. Юморески. У певца было природное чувство юмора. Толпа подхватывала шутки, хохотала. Барри сказал, знаменитость. Хозяин платит ему... О! Затем, был коронный номер, который назывался "Mister police". Танцор в полицейской форме отбивал чечетку, а женщины стаскивали с него сапоги, брюки. Наконец, он оставался в майке и трусах, на которых было написано "police". И тогда одна из женщин поджигала спичкой трусы и майку. Они вспыхивали на теле танцора. В зале гасили свет. Пожар плясал и ходил по сцене колесом. Наконец, мужчина срывал с себя горящие клочья одежды и представал перед зрителем в чем мать родила. Тогда зажигался свет и танцор кланялся. Police была повержена... Толпа вывалила на улицу вслед за своим кумиром с женскими грудями. В зале остались лишь постоянные жильцы отеля. У столика возле окна Элеонор -- тощая белокурая канадка, мать восьмерых детей. Кулаки у нее в ссадинах и царапинах. Соседи называли ее "Элеонор-эмансипация". Детей "Эмансипации" одевала, кормила, возила на специальном автобусе в школу мэрия. Старшие следили за младшими. Летом детей Элеонор забирали в кемпы. Бесплатно. А Элеонор-эмансипация пила пиво с утра до ночи... В стороне от Элеонор сидел маленький человек в кожаной шляпе и с капитанской трубкой. Вор-заика. Воровал он в крупнейших магазинах Торонто, чаще всего в "Итонс-центре". Украсть для него, по-видимому, было делом нетрудным. Проблема возникала позже: он никак не мог объяснить, что именно он принес. Как-то он попросил Андрейку выйти с ним на улицу. Он украл трансформатор, но никак не мог понять, что именно он ук-к-крал. "Вор-заика -- это трудные роды", -- смеялся Барри, видно, уже привыкший к завсегдатаям бара. Андрейка вернулся после этого разговора -- глаза круглые. Уселся на раскладной стул, чтоб его не видно было. Но вскоре пришлось нести пиво архитектору, который сидел посередине зала, за единственным столом, накрытым не клеенкой, а белой скатертью. Архитектор походил на большого обиженного пуделя, забившегося в кресло. Он непрерывно пыхтел сигарой и ставил на что-то большую печать. Все знали, что поставить печать архитектора для строительных компаний Торонто -- большая морока. На пути -- бюрократические баррикады. Главный архитектор города строг невыносимо. И строители шли к белокурому завитому господину, осыпанному сигарным пеплом, который неизменно сидел в "Королевском отеле", за столом No... Архитектор переехал в "Королевский отель" много лет назад, его доходы приводили в ярость пьянчуг и воров, Элеонор сбила с него очки и пыталась их раздавить, но Барри успел подхватить их с пола и отдать архитектору. Архитектор плакал от побоев и время от времени ставил на бумаги печать со своим именем. Строители платили по таксе -- от 50 до 500 долларов. В зависимости от сложности проекта... Архитектор спился с круга, это знали все и во всех городах, как уверял Барри, но печать с его именем была настоящей. И поэтому строительство в Торонто, и богатых особняков в стиле "Вилла Боргезе",