и  скучных безликих
"аракчеевских   поселений",   как   называл  Андрейка   колонии  одноэтажных
домов-близнецов за высокими стенами, уродовавших город, все строилось строго
по закону. С приложением всех печатей, до единой.
     Как-то к Андрейке подошла индианка, попросила одолжить денег.
     -- У тебя нет, я знаю, но в кассе есть. Дай до утра. Ребенок голодный.
     Лицо  у  индианки  было грубовато-широким,  простым,  как  у  фабричной
работницы,  и -- застенчивым. Она  никогда не сидела в их растреклятом баре.
Андрейка, нарушив все указания, дал ей десять долларов, а утром она принесла
ему чек. Шмыгнула носом.
     -- Хорошо, если я дам тебе чек? -- И замолчала.
     Чек был незаполненным, а она стояла и виновато  шмыгала своим широким и
плоским носом.
     --  У  вас  какие-то  проблемы?  --  встревоженно  спросил  Андрей.  --
Инвалидность? Ну, что-то с рукой?..
     -- Нет, я родилась в резервации...
     Андрейка уставился на нее изумленно.
     -- Вы --  индианка. Это ваша страна.  Ва-ша!  И  вас  никто  не  научил
писать?
     -- А вы откуда? Рос-сия?.. Раша, раша, где это?
     -- От Ямайки на воздушном шаре без посадки.
     -- Но-но.  Это  намного  дальше. Мне говорили, что  Германия  воевала с
Россией. Это правда? И кто победил?
     Написав за нее чек, Андрейка в  это  утро  внимательней прислушивался к
разговорам за столиками. "Кто победил?" -- то и дело изумленно  повторял он.
-- "Кто победил?".
     За столиками говорили о чем угодно. О политике -- никогда.
     -- Кто в прошлом эти люди? -- наконец  спросил  он у Барри.  --  Что за
паноптикум?
     --  Это  не паноптикум. --  Барри улыбнулся покровительственно.  -- Это
люди,  которым  не повезло...  Они получают  пособие от государства. И  пьют
пиво. Галлона три в день на брата. Это  почти десять литров. Иногда покупают
наши "чернила". Бутылка  -- 99 центов. Отрава.  "Два удара ножом в  печень",
как сказал Мак Кей... Почему у тебя такая удивленная рожица? Разве  в России
такого нет? Я читал "Архипелаг Гулаг... "
     -- В  России не платят алкоголикам  за то, что  они  алкоголики.  Там с
обитателями  отеля  поступили  бы  без канадского гуманизма.  Погрузили бы в
товарные  вагоны и -- в Сибирь. Валить лес. По закону о "тунеядцах".  Там их
ждали  бы готовые бараки, промерзшие по углам насквозь, и вряд ли кто-нибудь
из наших пьянчуг дожил бы до следующего лета...
     -- Холи шит! -- вдруг выругался  Барри. --  Ты  опять валишь все в одну
кучу. Америка,  Канада, --  раздраженно произнес он, наливая в чью-то кружку
мутного пива. -- Хватит нам Америки! Канада -- не янки... Они уже разместили
возле наших  границ свои  ракеты,  свои  радиоактивные отходы. Потравили всю
рыбу.  Летом  к  озеру Онтарио  не  подходи, не  так  ли?  Тянет  гнильем...
Средневековые холерные эпидемии -- ничто по сравнению с тем, что нас ждет...
Страшный  сосед! Все  что  нам  надо от  него, -- чтоб  он держался  от  нас
подальше. И не тянул нас в мировой крематорий... Обойдемся без него, сами!
     -- Сами? -- Андрейка  от  неожиданности даже  опустился  на  раскладной
стульчик. -- Я слышал, что в Канаде  всего восемнадцать танков... Ты знаешь,
что  будет  с  Канадой,  как  только  она,  как ты мечтаешь,  "отцепится" от
Америки?
     -- Нас завоюет Россия? -- саркастически спросил Барри. -- Там же теперь
гласность! Горбачев.
     --  Зачем  вы  Горбачеву!  Вас  возьмет  в  плен  остров Шри-Ланка  или
государство  Монако.  Да  нет,  --  остров Куба.  Фидель  Кастро,  вы  о нем
выражаетесь  непочтительно, выдернет у  вас всю вашу  шкиперскую  бородку по
волоску... Горбачев прилетит лишь поглядеть, хорошо ли вас ободрали...
     -- Ты иммигрант! -- зло прервал его Барри. -- Ты ничего не понимаешь. У
нас,  канадцев, свои проблемы,  кровные.  Политиканы  не  делают  ни  черта.
Chicken government (чикен гавермент). Делают свои деньги и мешают нам...  --
Барри  оборвал себя  на полуслове,  чего с  ним не  бывало  никогда.  Сказал
спокойнее:  -- Канада  --  маленькая страна.  В  ней  29 миллионов  жителей,
меньше, чем в Скандинавии. Здесь ладят со всеми. Даже с алкоголиками, не так
ли?
     Возможно,  ты прав, Эндрю,  мы снисходительны к  паразитизму.  Я думаю,
только  в  Торонто  дармоедов, живущих  на законные подачки,  тысяч  сто, не
менее. За спокойствие надо платить. Ты сам увидишь, какая на Сhristmas будет
благодать! Обитатели отеля развесят флажки, подарят друг другу подарки...
     -- А если спокойствие все же взорвется?
     -- Ну, это бизнес Мак Кея. Полиции...
     -- А кто этот Мак Кей, давно хочу тебя спросить?
     --  Хо-оли шит! Ты еще  не понял! Нет, ты  все-таки советский  человек,
Эндрю! Тебе не приходят в голову самые простые мысли... Он -- главарь мафии.
Все благодушные тюремные  Джо  под ним. Он может убить, ограбить  банк... Но
это  его личное дело. Здесь он  вышибала, которого все  боятся.  Хозяина это
устраивает...
     -- И тебя тоже? Свой родной гангстер?!
     -- Почему  нет? Годится  для дела... -- И, помедлив: -- Нашего  пивного
тоже...
     Барри перестал говорить с Андрейкой о политике после того,  как однажды
застал его за телевизором; Андрейка отыскал программу --  прямая передача из
парламента в Оттаве -- и слушал дебаты.
     -- Холи шит! -- взорвался Барри. -- Этого в Канаде не слушает никто!
     Андрейка объяснил,  что  он  получил  письмо от бабушки,  и в  нем  она
сообщает,  что  неделю  сидела  у  телевизора;  о  дебатах Думы говорит  вся
Москва...
     -- Парламентские дебаты, -- захохотал Барри. -- О-ох, ребенок!
     Неизвестно,  кто пустил слух, но зашептались за столиками  бара, что  у
розовощекого  Эндрю  скоро  день  рождения. И  он  никогда не имел  связи  с
женщинами...
     --   Никогда!..   Боже,  что   ему   еще   предстоит...  --   пропыхтел
добряк-архитектор и достал кошелек.
     Тут и  остальные завсегдатаи  бара  достали по доллару.  Сложившись, на
Новый  год  сделали  Эндрю подарок.  Наняли  в  каком-то баре проститутку  и
торжественно вручили Эндрю ключ от комнаты, в которой она его ждала...
     Барри догнал Андрейку лишь у автобусной остановки.
     --  Эндрю!  Эндрю!  Черт  тебя  возьми!  Они же  не  знали,  что  ты  с
принципами. Слушай, по сути, они поступили человечно, не так ли?
     -- Хватит с меня этой лунной человечности. Все! Ответ не делится...
     -- То есть?.. Ты отказываешься от работы?
     -- Барри, мне  нужны какие-нибудь щель, склад, магазин, на худой конец,
бочка,  в которой засмолили князя Гвидона... Проболтаться на  Великих Озерах
месяц и два дня. Всего лишь месяц и два дня...
     ... Ферма родителей Барри, на которую тот собирался отправить Андрейку,
была в провинции  Саскачеван. В канадской  прерии, до  которой скачи  --  не
доскачешь. Андрейка взял  на всякий  случай адрес,  но  судьба распорядилась
иначе.  К  ним  бесшумно, боком,  точно  его  принесло  ветром,  приблизился
Джо-колонна,  рожденный  в  Алабаме.  Одна  рука  у  него  была в лубке,  на
перевязи. Вторая обмотана бинтом. Бинт в крови.
     "И Джо не отдал долги?" -- испуганно мелькнуло у Андрейки.
     Джо вытер ладонью губы,  отчего все его цепочки  на шее  и на запястьях
брякнули. Покашляв в руку, попросил неуверенно Барри:
     -- Эндрю мог бы мне сегодня помочь... Сорри, я не могу вести машину.
     -- Эндрю нужен здесь! -- отрезал Барри.
     -- Барри, мы потеряем все... Нас не будут ждать... -- И, повернувшись к
Андрейке: -- Эндрю, ты не против заработать 500 долларов? За два часа...
     -- У меня нет водительских прав!
     -- Зато у меня есть!  -- пробасил Джо. -- В  Канаде этого достаточно. Я
тебя учу...
     --  Барри! --  Андрейка  всплеснул обеими руками. -- Это же  подарок  с
неба!...
     -- Тебе еще рано на небо, Эндрю! Ты нужен здесь, не так ли?
     -- Но я же свободный человек, Барри! 500 долларов!
     Барри хотел возразить: резко поднял руку.  Но тут шагнул в их  сторону,
надевая  блеснувшее  пенсне  и вытягивая шею,  Мак  Кей, и Барри  промолчал.
Только почему-то отвернулся, вытирая платком взмокшую шею.
     Через минуту  Андрейка уже  сидел  за рулем  белого,  широченного,  как
катафалк, "олдсмобиля", а  через час  стоял  в наручниках  у кирпичной стены
склада  рядом  с Джо-колонной.  Одноэтажное  кирпичное строение,  в  котором
разместились  склад и какие-то  мастерские,  было  за городом,  километрах в
двадцати. Город со  своими  небоскребами, срезанными наполовину  туманом,  в
дымах,  казался  отсюда  расплывающейся химерой.  Еще  порыв  ветра,  и  его
унесет...
     Мотоциклисты-полицейские,   подняв   и  вышвырнув  на   улицу   коврики
"олдсмобиля",  вытянули  откуда-то десятка  два  пластиковых  пачек с  белым
порошком.
     Две  легковые  машины,   вызванные  мотоциклистами   по  радиотелефону,
появились раньше, чем Андрейка понял, чем это ему грозит...
     ... Поперек всего  Торонто  змеится по дну лесистого оврага, спасенного
от  застроек, речушка  Дон с  грязновато-бурой водой.  В районе  "Мельниц на
Дону",  так называется этот  район,  лепится  старая тюрьма,  обшарпанная, с
подтеками  на   стенах.   Андрейка  как-то  прочитал   об   этой  тюрьме   в
"Торонто-сан", любимой  газете жителей отеля,  о  том,  что здесь  был  бунт
заключенных.  Зеки  требовали сократить  одного  из  двух пасторов, и на эти
деньги  поставить  в тюрьме три дополнительных  телефона-автомата: домой  не
могут  дозвониться!  Очередь!  Андрейку  так развеселила эта заметка, что он
решил  написать об этом  бабушке. Вовремя спохватился... И в страшном сне не
могло  ему присниться, что его привезут в эту тюрьму, да еще в наручниках. И
затолкают в клетку.
     Джо-колонну  встретили  здесь,   как   родного  отца,  вернувшегося  из
командировки.  Вместительная   камера-клетка  плясала  и  пела.  Джо-колонна
выталкивал  перед  собой  худющего,  с   остановившимися   глазами  юнца   и
представлял:
     -- Русский! Прямо от Горбачева! Замечательный парень!
     Камера пахла, как номера в их "Королевском отеле".
     Русскому пихнули еду, закрутку марихуаны, он только головой мотал:
     -- Нет, нет!
     Гордый!
     Кто-то заметил, что здесь уже сидит один русский. За то же самое...
     К  вечеру   привели  земляка.  Тощий,   длинношеий,   как  жираф.  Выше
Джо-колонны. Каланча, а не парень. Каланча  сказал, что он из Одессы. Сидеть
ему еще шесть лет, и потому на днях повезут его в город  Кингстон, где сидят
"настоящие", как он заявил. По праву старшего советовал вполголоса:
     -- Ничего не знаешь! Иди в глухую несознанку!
     -- Так я действительно не знал!
     -- Удивил! Все так начинают!.. Все равно, в глухую!.. Тебе сколько лет?
     Андрейка почему-то осмотрелся по сторонам. Признался:
     -- Шестнадцать... без месяца.
     -- Без ме-есяца! -- присвистнул Каланча.  -- Все, парень!  Ты выскочил!
Тут  это  строго!  Законность!  Завтра приедут папа с  мамой, отдадут им под
расписку...
     Андрейка  представил  себе  на мгновенье Люсиху  с ее  вечно брезгливой
физиономией и перепуганного отца, которые появятся забирать его из тюрьмы, и
торопливо отошел от Каланчи.
     -- Нет уж! -- сказал он самому себе яростно. -- Буду сидеть!
     На  допросе  он  рассказал  все как  есть. Это  письменно  подтвердил и
Джо-колонна, поэтому следователи ни на  чем другом и не настаивали. Записали
слово в слово. Однако почему-то не выпустили...
     Через неделю  его  вызвали  снова.  Провели в  комнату,  перегороженную
сеткой. За сеткой  сутулился Барри. Глаза у Барри воспаленные. Щеки запалые,
будто это он оказался за решеткой, а не Эндрю. Барри принес шоколад, фрукты,
сказал в тревоге:
     -- Почему тебя держат -- ума не приложу. Они точно знают, что ты ни при
чем... Скажи им, что тебе нет шестнадцати. Или я скажу -- хочешь?
     -- Ни в коем случае! -- вырвалось у Андрейки.
     -- Не  будь ребенком, Эндрю! Ты же из России, ты что, не  знаешь, что с
полицией лучше не ...
     --  Барри! --  перебил  Андрейка,  -- кто мне мешает  сказать это в тот
самый день,  когда мне исполнится  шестнадцать?  Тогда  я сам себе хозяин!..
Осталось месяц... чуть меньше! Не сердись, Барри!
     -- Эндрю! -- И шепотом: -- Ты поиграл с законом. Это опасно. Пусть тебя
заберут предки,  ты тут  же приедешь ко  мне.  Ты не  будешь  с предками  ни
часу...
     --  Менять тюрьму на  Мак Кея?! -- вырвалось у  Андрейки. -- Извини.  Я
подожду здесь!..
     Барри обхватил лицо руками. Долго молчал. Наконец произнес:
     -- Эндрю!  Кэрен умоляет тебя: уходи!  Она  просто убита. Хочешь, Кэрен
сама приедет?
     Андрейка ответил не сразу. Голос его звучал глухо:
     -- Я люблю твою Кэрен. Но ... буду сидеть!
     Андрейку выпустили из тюрьмы "Мельницы на Дону" через  три дня. Правда,
у него взяли отпечатки пальцев и подписку о невыезде. Объявили, что дело  не
закрыто  и  что  ему еще придется давать объяснения. В лучшем  случае -- как
свидетелю...
     Андрейка особенно болезненно воспринял процедуру отпечатки пальцев.  Не
сам  он прикладывал  пальцы к бумаге,  а  офицер  притискивал  его  пальцы к
влажной подушечке,  а затем к белому листу. Да еще с  такой  силой, словно в
камеру заталкивал.
     "Завели дело,  как на подозрительного!  Барри предупреждал!" Эта  мысль
холодила.
     Старательно отмывая  измазанные  тушью  пальцы,  он  спросил  дежурного
офицера,  какой сегодня день. Услышав  ответ,  Андрейка произнес  в  сердцах
фразу,  которую офицер никак  не  мог  постичь.  Даже  после  того,  как ему
растолковали.
     -- И отсюда в шею!.. Какое-то проклятье!
     Погревшись  на  холодном  солнце,  Андрейка  отправился  в "музыкальный
ящик". Других ночлежек в Торонто он не знал. Может быть, обойдется. Не будут
бить...
     И действительно, обошлось. Те  же ребята  стояли у дверей, поодаль друг
от друга, и курили свои травки.
     -- Та-та! --  сказал один из них,  -- бывший  вонючка-панк. А ныне? Нью
вейв.
     -- Нью вейв. -- ответил Андрейка небрежно.
     -- Та-та! Ползи на третий этаж. Все  лопухи там... -- Он взял камешек и
зашвырнул в окно на третьем этаже.
     Квартира  на  третьем этаже  была полутемной.  Часть  стекол выбили. Их
заменили картонками. Андрейке показали на какой-то матрас, лежавший на полу.
     Музыка была терпимой. Не ревела,  как корова, которую забыли подоить. А
вскоре вообще сменилась знаменитой песней "Тигриный глаз": "Могло быть хуже.
Любое поражение сменит удача. Главное, не отчаяться... "
     -- Хорошо поет, где сядет, -- вырвалось у Андрейки по-русски, и вдруг в
полумраке засмеялись.
     -- Вы откуда? -- спросил небритый парень в женской кофте, который лежал
поодаль.  Скорее даже не  лежал, а возлежал. Как римский патриций. Глазищи у
парня, как у совы. Неподвижные.
     Андрейка сделал вид, что не расслышал. Опять спросы-расспросы?!
     -- Свобода  --  это одиночество,  -- продолжал небритый патриций как бы
про  себя.  --  Многие  ищут  такой  свободы.  И  вы?  --  Он  повернулся  к
незнакомому. -- Нашли, что искали?
     -- О  да!  -- со  злостью вырвалось  у  Андрейки.  -- Двинулся по своей
сетке. Под самыми облаками...
     --  Если нашли, тогда все в  порядке,  --  не сразу продолжил патриций,
уловив перемену в  тоне соседа.  --  Не отчаивайтесь! Бывает хуже.  На вашем
матрасе спала молодая девушка  по имени Кэрен. Она  избрала свободу лежать в
могиле.
     -- Что?! -- Андрейка вскочил с матраса.
     Совиные глаза соседа сделались еще шире.
     -- То ли несчастная любовь! То ли, как меня, родители задавили!
     -- Вы с  ума  сошли?! Я ее знал!  Хорошо знал!  Лучше ее не  было!.. Ее
родители зубные врачи в Квебеке. Не гангстеры! Не злодеи!
     -- При чем тут гангстеры! Злодеи! -- Совиные  глаза стали осмысленными.
--  Стреляются главным образом дети из интеллигентных семей. Скажем,  в НАСА
или в  профессорских семьях это просто эпидемия... Почему? Странный  вопрос.
Бабочка   рвется  из  кокона,   подростки  --  от  опеки  родителей.   А   в
интеллигентных семьях кокон завернут плотнее. В несколько рядов. Чем сильнее
опека,  тем решительней протест.  Глубже  отчаяние...  Вы  куда уходите?  Не
хотите спать на матрасе Кэрен? Поменяемся местами. Ложитесь на мой...
     -- Кто вы? -- вырвалось у Андрейки в страхе. -- "Сова бесчувственная".
     Он ответил нехотя.
     --  Мое  имя Фредди.  Отец  мой  --  денежный  мешок.  Хозяин  половины
небоскребов в даунтауне. Я вернул ему "крайслер" и ушел сюда... Поймите меня
...  как вас  зовут? Поймите меня,  Эндрю!  Я -- социальный работник, вокруг
меня  такая  бедность,  я не  могу  ездить  в  дорогой  машине.  Решил  лето
проболтаться здесь, к осени сниму недорого квартиру.
     --  А-а, вы изучаете жизнь, -- с  горечью произнес  Андрейка. -- Тогда,
конечно,  вам все  равно,  --  продолжил уж про себя:  -- "На  каком матраце
спать. Лишь бы чистый... "
     -- Он отвернулся от  "исследователя"  Фредди, изо  всех сил стараясь не
разреветься и не понимая, совершенно не понимая, почему Барри о судьбе Кэрен
даже не заикнулся.
     Почему-то вспомнились стихи Барри, которые он читал в кемпе:
     Мои родители любят друг друга
     по-канадски,
     холодновато...
     Нет, на  самом деле все не  так... Луна!  Здесь главное  -- не выказать
своих  чувств: "Чувствуй что угодно,  но --  улыбайся. Smile... Нет,  он бы,
Андрейка, так не смог. Ни  за что не смог! -- Он повернулся на  другой  бок,
оказался лицом к лицу с хилым прыщавым парнем с серьгой в ухе.
     --  Простите,  господин  Серьга,  вы  тоже  исследователь?  --  спросил
Андрейка,  решив,  что  от  исследователей надо "рвать  когти" немедля.  Эти
опаснее, чем "хеви металл".
     --  Нет,  --  уныло ответил  Серьга. --  Мой  отец  уперся, как  баран.
Загоняет меня в компьютерный бизнес. Я  проучился  в  университете два года.
Меня рвет от компьютеров... Я хочу  заниматься скандинавскими сагами. Сейчас
мне никто не мешает.
     Тут ввалились  в квартиру, сорвав на дверях внутренний крючок, какие-то
разбойного  вида ребята с ящиками  пива  в  руках. Запахло  сивухой, сладким
дурманом марихуаны, потом.
     -- А ну, все отсюда! -- гаркнул малый лет двадцати пяти, с прилепленной
к нижней губе сигаретой. -- Бы-стро!
     --  Социализм явился, --  буркнул исследователь Фредди, выскальзывая из
комнаты...
     Андрейка пытался  вышмыгнуть  вместе  со  всеми,  но малый с  сигаретой
пробасил добродушно:
     -- А ты, малыш, оставайся! Я тебя знаю...
     Андрейка нехотя вернулся к  своему матрасу, лег на него и закрыл глаза.
Затем выковырнул из матраса кусочек ваты и заткнул уши.
     "Кэрен... Кэрен... Почему добрые уходят раньше других?"  -- Он накрылся
одеялом с головой и заплакал беззвучно.
     Вокруг расположилась какая-то шпана,  играли в карты, пили, матерились,
но Андрейку не трогали, поскольку "его знали".
     -- Вы социалисты?  -- осторожно  поинтересовался  Андрейка.  -- Вас так
называют...
     Парень с окурком, прилипшим к губе, усмехнулся.
     -- Окончили школу, а работы нет как нет. Умирать?  Ты слыхал  такое имя
(он назвал имя)? Социалист. Новый глава провинции Онтарио. Мы у него вышибли
велфер. Для таких, как я. Что тут началось?! Социализм! Как только мальчишки
в других провинциях услыхали  об этом, тут же  двинулись в наше Онтарио, где
платят  ни  за  что.  Теперь  мы  вроде  канадских  животных.  Дикий мир  на
подкормке... У тебя есть что жевать? Могу подкинуть.
     Андрей ответил со спокойным достоинством, что не нуждается.
     Денег у него осталось  месяца на два.  В отеле хорошо платили. В тюрьме
вернули все до копейки.  К тому же  веселый толстяк Джо дал ему  на прощанье
две золотых цепочки и триста долларов. Триста! Целое состояние!...
     ... Андрейке  исполнилось шестнадцать в середине  октября, долгожданный
"длинный weekend", которого все ждут в Канаде, как торжества.
     Когда  до "длинного weekend" осталась  неделя, Андрейка  начал  ставить
пометки. На кухне, где штукатурка отвалилась и темнели кирпичи. День прошел,
красный кирпичина перекрещен с угла до угла. Второй, еще один...
     Через  три-четыре  дня нечесаные соседи Андрейки  зашептались.  У этого
парня что-то на  уме. Он придумал,  как  взять деньги!  Крестов  становилось
больше -- спор разгорался жарче.
     -- Подкоп под  банк?.. Нет,  он торчит тут безвылазно.  Хочет  взорвать
"Бринк"? "Я знаю, -- воскликнул, пыхнув цыгаркой,  малый, лет двадцати пяти,
разрешивший Андрейке  остаться  в  их  избранном обществе. --  "Бринк" после
взрыва все время чихает. Не  иначе,  мальчишка выяснил  у  механиков,  когда
"Бринк" отгонят на ремонт и  всю дневную выручку повезут в простом автобусе.
Тут-то  он возьмет  все. Без стрельбы. С игрушечным  пистолетом... В  Штатах
такой случай недавно был. А мальчишка читает газеты...
     ...  Уход  Андрейки  "на  дело" оказался сенсацией. Может  быть,  самой
большой сенсацией в забытом Богом "музыкальном ящике".
     Вбежал парень с рассеченной губой  и бутылками "краски" в обеих руках и
проорал на весь этаж слова, которые его дружки не могли сразу постичь. Тогда
он прокричал каждое слово отдельно:
     -- Он!.. пошел!.. в школу!
     <B>5. МИСТЕР АНДРЕЙКА КУПЕР</B>
     Ближайшая школа была  частной и напоминала дворец. Башенка  из красного
кирпича,  зеленоватые  стекла  в  староанглийском стиле.  Во дворе теснились
самые дорогие машины --  серые  "порши", широкие черные  "кадиллаки",  белые
"паризьены", чем-то похожие на  балерин в полете... День  был  солнечный,  и
цветистое великолепие резало глаза. Андрейка уже знал, что  к частным школам
ему и  подходить незачем, и потому прошел мимо независимой походкой,  подняв
голову: мол, плевал я на ваш королевский дворец.
     "Хай-скул",  или  школа  для  всех,  окончивших  восемь  классов,  была
далековато.  Городской  автобус с  огромными  и  промытыми  окнами  подкатил
пустым. Как  будто  только  для него  одного  подали.  Водитель встретил его
какой-то шуткой. И всю дорогу пересказывал пассажиру остроты комика, который
вчера выступал по телевизору. И радостно хохотал. Общительный дядька!
     Тем  страшнее   оказалась  директорша.  Сухая,  серовато-белая,  жестко
затянутая в черный костюм дама по имени мисс Гертруда Орр.
     Подняла глаза, водянисто-голубые,  холодные, сложила губы  в  улыбке, а
глаза не потеплели. Лед, а не глаза.
     От нее веяло мачехой -- Андрейка с трудом заставил себя заговорить.
     --  Документы! -- Она протянула руку за документами. Отметки у Андрейки
были самыми высокими, и она отложила бумаги в сторону. -- Адрес родителей?
     Андрейка молчал подавленно.
     --  Я живу отдельно от  них, в  общежитии.  -- И, неожиданно для самого
себя: -- В ночлежке.
     -- Необходимо письмо от отца, -- добавила она отстраненно,  беря в руки
другую папку.
     --  У меня  нет  родителей,  --  громче  сказал  Андрейка.  -- Я живу в
ночлежке.
     Бесцветные волосы мадам Гертруды Орр, зачесанные необычно, на одно ухо,
встряхнулись.
     -- Я вас не задерживаю! Сорри!
     Андрейка сжал руки в кулаки.
     -- Я приехал в Канаду по закону, мне, извините, полных шестнадцать лет,
и я имею право учиться в школе,  даже если это, еще раз извините,  почему-то
вас  раздражает!  -- Поглядел  на директоршу  тревожно и  на  всякий  случай
извинился в третий раз: -- Сорри!
     Мисс  Гертруда  Орр быстро стала нажимать  кнопки настольного телефона.
Явился тучный лысоватый великан лет сорока  пяти, в примятом сзади клетчатом
пиджаке и полуразвязанном, в красный горошек, галстуке.
     --  Даглас, -- произнесла она сухо. -- Возьмите этого  посетителя. -- И
она протянула папку с документами.
     Кабинет  лысоватого  великана оказался  рядом. На  дверях была  надпись
"Vice-principal" .
     "Принципал"... Как в Древнем Риме. Распнут на кресте -- обычное дело...
" -- Андрей поежился.
     Мистер Даглас полистал папку Андрейки, и все началось по второму кругу.
     -- ... У меня нет родителей!
     -- Совершенно? Вы приехали год назад  из Москвы  один... пятнадцати лет
от роду? Первый случай в новейшей истории.
     Серые выпученные глаза канцлера смотрели приязненно, и Андрейка впервые
рассказал все, как было.
     --  Есть   еще  родственники  в   Канаде?  --  спросил  мистер  Даглас,
посерьезнев  и  усаживаясь на стуле  поглубже... -- Нет? Значит,  вы  совсем
один... Не так ли?
     -- Бабушка есть. В Москве.
     -- Стольный  град  Москва, --  вдруг произнес  мистер  Даглас по-русски
каким-то высоким клоунским голосом, вызвавшим у Андрейки улыбку.
     -- Моя  бабушка  тоже  родилась в  Москве, -- торопливо  перешел  он на
английский. -- Мир тесен. Так что мы были с вами земляками в XIX веке. Жизнь
любит шутить, не так ли?  -- Он  помолчал, вытер лысину несвежим платком. --
Так вот что, господин экс-земляк. Я не имею  права принять вас.  Ни  в  коем
случае.  Без   письма  отца...  или  другого  совершеннолетнего  поручителя,
достойного  доверия...  --  Он внимательно  поглядел  на  Андрейку  круглыми
выпученными глазами и вдруг сказал как бы вскользь:
     --  У  вас  музыкальные   пальцы,  мистер   Эндрю!   Какую  музыку   вы
предпочитаете?
     -- Баха!
     -- Иоганна Себастьяна Баха?! Допустим! А что из Баха? Самое любимое?..
     -- Чакону!
     -- Чакону?! И можете воспроизвести первые  два-три такта, не  так ли?..
Ну-у, это будем считать равноценным письму  от отца. Я вас  принимаю, Эндрю.
На свою голову. Рискую!  Пока  ничего не случится, все  будет  прекрасно. Но
если  что-нибудь увижу... двойная игра...  Тут же возникнет вопрос: как этот
Бах  попал  в школу?.. -- Опять  вынул  платок  и  вытер лысину,  и  спросил
деловито, какой у Эндрю любимый предмет. -- Математика? Я  познакомлю вас  с
нашим   математиком,  и   он  решит,   какому   классу  канадской  школы  вы
соответствуете...  А пока что  зайдите  вот  сюда, -- он показал  на комнату
сбоку кабинета. -- И там напишите  по-английски вашу биографию, а также все,
что хотите.
     Андрейка взял протянутый ему лист бумаги; когда уходил в боковую дверь,
в кабинет канцлера постучали. Андрейка  не оглянулся на вошедшего, но  новый
разговор у канцлера отвлек его от собственных мыслей.
     Пронзительный  девичий голос поблагодарил  мистера Дагласа за что-то, а
затем попросил его спокойным будничным  тоном перенести экзамен, назначенный
на завтра.
     -- Завтра я иду делать аборт.
     У  Андрейки  рот приоткрылся.  "Аборт?!"  Он  представил  себе, что  бы
началось, если б к директору или завучу их московской школы заявилась девица
с  такой просьбой. Скандал!  Понаехали  б  комиссии. Из  РайОНО.  Из  всяких
горсоветов. Заседания-проработки...
     Тут  не  случилось  ничего.  Мистер  Даглас  позвонил  кому-то,  видно,
учительнице,  и спросил ее, не возражает  ли она, если  экзамен у Анны-Марии
Гран из ее класса он примет сегодня. Сам.
     Через секунду негритянка лет 16-- 17 в потертом свитере и драных шортах
радостно  влетела  в комнатку,  где  сидел Андрейка,  и, не обращая  на него
никакого   внимания,  принялась   писать.  Временами  она  что-то  бормотала
вполголоса,  притрагиваясь  пальцами к своим смоляным волосам, закрученным в
десятки тоненьких косичек.
     "Полная Луна, -- сказал себе Андрейка. -- К завучу с абортом... "
     Из кабинета вице-принципла снова  донесся женский голос.  На  этот  раз
говорила  женщина явно немолодая. Измученным надтреснутым  голосом поведала,
что,  как она думает,  ее сын  курит  марихуану и продает в школе. А дома не
держит. Так, наверное, здесь прячет, в своем локере...
     Донесся  телефонный разговор, через  несколько  минут  кто-то  вошел, и
мистер Даглас  спросил пришедшего деловито, давно  ли он доставляет  в школу
наркотики. Как давно?! -- повторил сиплым, сдавленным голосом.
     Послышалось  шевеление,  трудное дыхание,  наконец  ответили,  что  уже
месяц, как начал...
     -- Где достаю?  ... Я  не  знаю,  мистер Даглас, имени черного, который
доставляет марихуану... Могу сказать лишь, где храню.
     -- За признание -- половина наказания. Пошли к локеру...
     Андрейка уже кончил писать, когда они вернулись.
     -- ... Твое счастье, что я узнал об этом от твоей матери, -- прозвучало
за  дверью.  --  И  ты обещаешь "завязать".  Только  поэтому  я не позвоню в
полицию. Но в следующий раз ты пойдешь в тюрьму. Тебе не поможет ничто...
     Андрейка решил, что самое разумное  в такую минуту к вайс-принципалу не
идти.  Принялся  переписывать  свою  биографию, оглядев книжные полки  вдоль
стены. Нет ли словарика?
     Как-то  корректнее надо сказать  о  дурацком  законе,  загнавшем его  в
бывшее студенческое общежитие по имени "музыкальный ящик"...
     С трудом  преодолел искушение спросить  у губастой негритянки, шепчущей
что-то свое, можно ли в биографии выразить несогласие с каким-либо канадским
законом. Или... свобода свободой, а в зубы дадут...
     Решил написать: "Из-за такого закона мог и загнуться... "
     Выглянул из комнатки осторожно:
     -- У меня готово...
     Раздраженный  Даглас ходил  по  кабинету взад-вперед, молча взял листки
Андрейки. И сразу повеселел.
     -- Ну,  господин  Бах, при таком  английском  вам не страшна даже  мисс
Гертруда.
     ... Первый  день занятий начался торжественно. В актовом зале пели гимн
"О Канада!"  Затем его пели каждое утро, но  не с  таким  энтузиазмом. После
него молился, кто хотел. Андрейка  искоса поглядывал на молившихся. В Москве
не молилась даже бабушка...
     Наконец ученики разбежались по классам.
     Первый день привел Андрейку в замешательство. Спустя час сосед по парте
исчез.  Затем  Андрейка помчался  сломя голову на  свой урок. Вообще во всем
классе почти не было учеников, окружавших его час назад.
     Он чувствовал себя как в электричке или метро.
     Пассажиры входят, выходят. Никому нет дела до  другого.  Вроде бы никто
ни с кем не разговаривает. А гул, как на вокзале.
     На ланче иначе. Здороваются, спрашивают, как дела. Отвечают обычно одно
и то же: "Я очень устал".  Видно, так принято.  Разбились на  группы. Что-то
обсуждают  оживленно,  жуют,   кидаются  огрызками,  и  многие,  Андрейка  с
удивлением отметил, без всякой экспрессии матерятся...
     Матерная брань на разных параллелях и меридианах, по-видимому, вовсе не
одно  и  то  же,  подумал  Андрейка.  В  Грузии,  сам видел,  это гнуснейшее
оскорбление. Скажешь кому-либо "Я твою маму е... " и получишь ножом в горло.
В  обрусевших  республиках, сколько  он помнит  себя, матерщина всегда  была
обыденным средством человеческого  общения. Но в школах и учреждениях  редко
кто посмел бы послать своего приятеля или сослуживца, звонко, в общественном
месте, по матушке. Это скандал!
     В Северной Америке, он узнал это  от Каланчи  в  тюремном дворике, была
сексуальная революция. Наверное, по этой причине матерились на каждом  шагу.
Девчонки на  ланче  отваживают  надоевшего  собеседника:  "Fuck off, Harry!"
Говорят беззлобно подруге, пристающей с пустыми расспросами: "Fuck off, dear
Michelle!"
     Андрейка  вначале  поеживался  от этого  "матерщинного тенниса", как  в
тюрьме! Но... никаких эксцессов не происходило...
     На ланче он и  разговорился с  прыщавым парнем в  майке  со  спортивным
номером во  всю спину.  Тот вкусно  хрустел  огурчиком, вытирая губы тыльной
стороной ладони. Парень показался  ему русским,  хотя и заявил небрежно, что
по-русски он  не понимает ни слова. Он объяснил Андрейке, почему в перерывах
все несутся, как при пожаре... В Канаде учатся вместе  восемь  лет.  "Восемь
лет класс,  как  и  у  вас, в  России,  постоянный". Тогда-то и складывается
школьная  дружба  или  неприязнь. А "хайскул" -- как в университете.  Каждый
выбирает свои курсы. Летит на свой урок... Что ты выбрал на этот семестр? --
Он  взглянул  на раскрытый  блокнотик  Андрейки,  в  котором было расписание
занятий. И вдруг воскликнул по-русски: -- Ни фига себе! Математик взял тебя,
новичка,  сразу в двенадцатый класс! А  по физике? Тоже! Ни  фига! Ты,  что,
вундеркинд? Капабланка?
     -- Нет, просто в Москве я учился в математическом классе.
     --   Ага,  а  вот  по  биологии   ты  увяз,  попал  в  десятый,  --   с
удовлетворением заметил прыщавый. -- Высоко летаешь, где-то сядешь!
     -- А какого черта ты  врал,  что  не знаешь  русского? -- хмуро спросил
Андрейка,  разделавшись со  своим "каменным" бутербродом (вчерашние  булочки
стоили в ближайшей лавке вдвое дешевле).
     --  А  зачем  мне  русский?  --  удивился парень,  снова вытирая  рукой
растрепанные  губы. --  Русских в Канаде --  кот  наплакал.  Так, реликты...
Какой  же смысл  разговаривать  на  туземном языке?!  Что? Для канадцев  все
языки,  кроме английского и французского, --  татарские, хоть они и играют в
свою "культурную автономию"...  Ха,  не  принимай  их  всерьез... Ты  обрати
внимание, как говорят индейцы -- хозяева этой землицы. Их споили почище, чем
русских  мужиков.  У  алкашей  язык  уходит,  остается  мычание,  сдобренное
матерщиной... Не желаю быть "культурной автономией"! Не желаю мычать!
     -- Но все-таки Пушкина ты будешь читать в оригинале?
     -- А, ты из пушкинсонов! Пойдешь на славянский факультет?
     -- Я не из пушкинсонов, я из бахов. Если бы взяли в консерваторию!...
     -- Музыка здесь ничего не стоит. Математика в цене.
     -- Я еще не решил, куда пойду.
     -- Решишь,  господин  Бах,  но  если будешь  говорить  с  акцентом,  не
получишь  хорошую  работу,  круг  друзей  будет ограничен  "выходцами" из из
Се-Се-Се-Ре. Тебя устраивает канадский Брайтон Бич?! Да, есть и инженеры, ты
прав.  И просто приличные  люди.  Они  расползлись по канадским фирмам,  как
муравьи.  Забились каждый в свою  щель. Им  без английского труба. По-русски
говорят  --  не  замечают,  что  половина  слов --  английские...  Папуасы с
дипломами!
     Андрейка улыбнулся:
     -- Строг ты, Вася!
     -- Я не Вася, я Уинстон.
     --  Будем  знакомы, господин  Уинстон... Черчилль?  А,  Хайкин! Хайкин!
Хорошо звучит!
     -- Где Хайкин -- жид, там "хорошо звучит". А здесь я не жид!
     --  Поздравляю,  господин Уинстон. И вас, и  себя.  Но зачем  скрывать,
делать вид, что по-русски ни слова? Ты самого себя стыдишься.
     -- Будешь стыдиться, когда вечером тебя  разыскивают по всем телефонам.
Полдесятого  --  пора спать.  А  все party только  начинаются...  Опоздал --
лишают  телевизора... В  канадском  автобусе  тихо, как в гробу, и вдруг моя
маманя горланит: "Уинстон, ты чего прислонился головой к стене, я только что
тебе голову помыла!" Иногда думаю, убил бы!
     Андрейка улыбнулся, заметил задумчиво:
     -- Тут  приходил  один  лохматый.  С  анкетой. Исследователь-советолог.
Молчал-молчал, а  потом выдал:  "Люди из тоталитарных стран нетерпимы даже к
собственным  детям...  "  Это про  тебя,  а? Ходим  вверх  ногами,  пора  бы
советским проблемам из кармана высыпаться.
     -- Идиот твой советолог! -- вырвалось у Уинстона, -- квадратное рыло...
Тут при  полной  свободе  мальчишки бегут  и бегут  из дома.  Голодают,  а к
отцу-матери вернуться не спешат. Дома свободы нет...
     Андрейка почувствовал: глаза влажнеют. Кэрен, Кэрен!.. Замолчал.
     Андрейка начал постигать, отчего Уинстон Хайкин набит всякими страхами,
пожалуй, лишь в тот день,  когда отец Уинстона  заехал за сыном  и  Андрейку
позвали в гости; он побыл в их большом загородном  доме час-другой и услышал
семейную "эпопею"... Отец Уинстона был геофизиком на западе Канады, в городе
Калгари. Приехали туда из Союза во времена нефтяного бума. Уже через полгода
семья имела и двухэтажный  дом,  и две  машины,  и  даже мопед для  Уинстона
купили в рассрочку, как и все другое.
     И вдруг  снова начался в  мире  кавардак с  нефтью. Цены полетели вниз.
Нефтяные компании провинции  Альберта  лопались  одна за другой. Инженеров и
геофизиков   выстреливали  на  улицу,  как  из   катапульты.   Прежде  всего
иммигрантов.  Вернее, пришедших в  компании позднее других... Все исчезло  в
один  день:  и  двухэтажный дом,  и  машины, и  мопед...  Едва добрались  до
Торонто. Правда, в Торонто тут же устроились и снова купили и дом, и машину,
и  даже  мотоцикл  "кавасаки"  для  Уинстона, но  в глубине  глаз  кудрявого
здоровяка -- отца Уинстона --  затаился страх. Страх не  исчезал даже тогда,
когда здоровяк улыбался...
     Только в тот день  Андрейка начал понимать  горячечную страсть Уинстона
стать канадцем немедля...
     Но сейчас, во время ланча, он иронически усмехался, слушая, как Уинстон
Хайкин со страстью доказывал ему, что нет никакого смысла оставаться русским
и даже признаваться, что ты оттуда...
     --  А тебя как зовут? -- не мог успокоиться Уинстон, -- Андрейка Купер!
Андреевский флаг. Не имя, а демонстрация! Кстати, Купер. Ты  бывший Куперман
или Купермахер? -- съязвил он на прощание.
     Купер  --  именно  такой  была   фамилия  матери  и  бабушки.  Андрейка
оскорбился до жути, сжал пальцы в кулак.
     -- Fuck off , мистер Уинстон!
     По счастью, прозвучал резкий, как пожарная команда, звонок.  Все быстро
дожевали свои булочки и разбежались по разным этажам и коридорам.
     Андрейка остался один. Вздохнул печально.  Затем вскочил  и  побежал на
математику.
     Математику читали в компьютерном классе. Вдоль боковой стены на длинной
полке  стояли компьютеры. От самых старых "IBM-PC"  и  кончая фантастическим
"486". Названия он узнал  позднее.  Пока что он  подбежал  к  одному  "Apple
Macintosh",  над  которым  уверенно  трудился какой-то приземистый улыбчивый
кореец. А может, китаец. А вокруг толпились школьники.
     На экране  "Apple Macintosh" появились рисунки, вроде  картинки Египта.
Пирамиды Хеопса.  Песчаные  дюны.  Над ними  светлый  круг  -- солнце.  Одно
нажатие  кнопки,  и  день  сменился   ночью.  Небо  стало   черным.   Солнце
превратилось в луну...
     -- Фантастика! -- прошептал Андрейка. -- Компьютер считает, запоминает,
это я знал! Но что он талантливый график?
     Те,  кто  работали  с компьютерами  раньше (а таких было  большинство),
уселись на  стулья  перед  ними.  Похоже, каждый  у своего. Положив  руку на
коричневые или цвета беж приборы, ждали своего часа.
     Андрейка  отошел  к партам,  которые стояли  посередине класса.  На них
усаживались те, кто не успел занять место у компьютера или попросту боялся к
нему подходить.
     Андрейка  огляделся. В математическом классе, в который  он попал, было
много китайцев и канадских евреев. Впрочем, возможно, они не были евреями, а
просто  длинноносыми  очкариками.  Девочек раз-два  да обчелся.  Черных  еще
меньше.
     Учителя пока что не было, вокруг  его стола вертелись какие-то ребята в
широких фланелевых  свитерах-безрукавках и  рубашках  с  цветными бобрами на
груди.  У  некоторых  на  свитерах  вместо   бобра   --  фирменный   зеленый
крокодильчик. Свитера и фланелевки  были  дорогими  и  разными. Украшенными,
кроме  зверей,  тропическими пальмами,  парусниками  или  любимыми  звездами
рок-н-ролла.
     Андрейка спросил незнакомого китайца, который  оказался рядом, что  это
за новый клуб. Бобры зеленые, фирменные крокодильчики...
     -- О!  --  сказал китаец, и, считая,  видимо, что  больше объяснений не
требуется, улыбнулся широко и добавил радостно, как сообщнику:
     -- Скоро наступит время, когда  весь мир будет говорить на двух языках:
английском и китайском.
     -- Этого нам еще не хватало! -- тихо сказали за спиной у Андрейки.
     Оказалось, там сидела  девушка из Польши. От возмущения она даже отсела
в  сторону, поближе к учительскому столу, чтоб улыбчивый китаец, по  крайней
мере, не маячил у нее перед глазами.
     И  вдруг  откуда-то  донесся  радостный  возглас: "Spare". Это  значит,
свободный урок.
     Ликование было всеобщим; кто-то схватил свою сумку с книгами и бросился
к дверям, другие раскрыли учебники и погрузились в них.
     Убежавшие толпой ввалились обратно. Слух оказался ложным.
     -- Идет! -- возвестили они.
     Учитель  вошел,  неся  указку, как пику. Черный, как шахтер, только что
поднявшийся из угольного забоя. Голова  в мелких завитках.  Впрочем, сказать
об  учителе  "черный" --  еще  ничего  не  сказать. Кожа блестела, как после
дождя,   когда    вдруг   выглянет    солнце.    Андрейка   слышал,    столь
антрацитово-черных людей нет даже в Африке. Только на Карибских островах.
     Учитель написал на доске свое имя -- Майкл Робинсон и двинулся к столу,
длинноногий  и  мускулистый,  брюки в обтяжку,  белая  рубаха с  завернутыми
рукавами -- мышцы на руках так и играют. Пригнулся вперед, чуть покачиваясь,
как  покачиваются  борцы перед схваткой.  Сверкнул  синеватыми  белками глаз
туда-сюда,  оглядывая класс, подымавшийся  неохотно.  Положил руку на спинку
стула, дождался, когда встанут все. И тогда лишь сел.
     Раздался оглушительный  взрыв. Андрейка не сразу  понял, что  "бобры" и
"крокодильчики" подложили под его стул петарды, и вскочил в испуге.
     На сухом и тонком лице учителя и мускул не дрогнул. Только обнажились в
улыбке зубы, неправдоподобно белые.
     -- Как в Ливане!
     Класс засмеялся  дружно  и по-доброму. Более над учителем математики не
экспериментировали...
     --  Прошу поднять  руки тех, кто  никогда не решал математических задач
при помощи  компьютера, --  спросил учитель, покончив с перекличкой. Голос у
него был густой, молодой.
     Поднял  руку Андрейка.  За  ним, не сразу, еще треть класса. В основном
Азия, Ближний и Дальний Восток.
     Учитель  сказал, что  с новичками  он  проведет дополнительный урок,  а
сейчас  даст пример, который интересен для обеих  сторон. Его можно решать и
на компьютере, и  на бумаге. Он  быстро начертил  на зеленой  класной  доске
подобие дома.
     -- Так вот! Как  целесообразней его огородить? На максимуме  территории
минимум строительного материала...  Площадь участка условно обозначим  в сто
квадратных метров.
     Зашуршали, зазвенели компьютеры.  Кто-то  засопел  растерянно.  Учитель
подошел  к  парню,  сидевшему  за  первым компьютером,  поглядел  на  экран.
Воскликнул с усмешкой: "O! Lord! Garbage in -- garbage out" .
     Андрейка  исписал  страничку и поднял  руку. Первым.  Учитель  шагнул к
нему, взял листок:
     -- Что это такое? -- спросил строго.
     -- Я дифференцировал уравнения, сэр.
     --  Мы еще не проходили  дифференциалов...  -- С  Андрейкиным листочком
вернулся к своему столу. Сказал,  поглядев на листочек, еще раз: -- Решение,
надо сказать, элегантное... Почему вы пошли этим путем?
     -- От лени, сэр, -- ответил Андрейка.
     Класс захохотал. Улыбнулся и учитель, выпятив свои широкие губы.
     Звонок восприняли  без обычного оживления,  радости. Помешал! Многие не
успели высказаться...
     -- Он знает все наизнанку! -- восторженно  прошептала девушка из Польши
об  учителе.  Андрейка понял  ее мысль  по  тону:  по-видимому,  на  местном
школьном  жаргоне  "наизнанку"  означает  "глубоко", "насквозь",  "до  самой
подкладки".
     "Школы  -- как африканские племена,  -- весело мелькнуло  у него. --  У
каждой свой язык".
     На уроке биологии Андрейка попал словно в другой мир. Несколько  рослых
черных  парней спали сидя,  не шелохнувшись и  задрав ноги в  расшнурованных
ботинках  на  скамьи перед собой.  Те,  кто  занимал  парты  перед  спящими,
привычно отодвигались в сторону  от их ног или уходили на другие  места. Без
излишних споров.
     Молоденькая  учительница  в  белом  кружевном  воротничке  и  кружевных
манжетах,  белеющих  из-под  рукавов  платья,  словно  ничего  не  замечала.
Обращалась лишь к тем, кто ее слушал.
     Вечером  Андрейка вернулся  в  "музыкальный ящик".  Его  обступили, как
Колумба, который возвратился в Старый Свет.
     -- Привет!  --  сказал  он,  проходя к своему матрасу. -- В школе  есть
электронный микроскоп. Знаете, сколько он стоит? Триста тысяч долларов...
     --  А-а, --  загудел "музыкальный ящик". Наконец-то хитроумного  соседа
поняли...
     Утром  его  поджидал  у  дверей  социальный  работник в  женской кофте,
которого в  свое  время изгнали из  "воровского рая" -- теплой, облюбованной
шпаной квартиры.
     -- Вы -- первый жилец из этого забытого Богом дома, который оказался не
в тюрьме, не в могиле, а в школе. Вы спешите?..
     Не  хотелось  Андрейке говорить  с ним. Душу перевернул, глухая тетеря:
"не в могиле".
     Да и дождь  стал  накрапывать. Но "социальный" шел за  ним к  остановке
неотступно, и Андрейка задержался на минуту.
     -- До  этого дня я был вне закона. Пишите! Пишите!  Вне закона: не было
шестнадцати, и я не хотел жить с очковой змеей по имени Люсиха. Да, и у меня
есть  родители, которые формально  за  меня отвечали.  Со  вчерашнего дня  я
отвечаю за самого  себя сам. Понимаете? Я не хочу  быть  вором, не хочу быть
попрошайкой, "социалистом"  на велфере. Я имею права  по  канадскому закону!
Стать самим собой, вот и все!
     <B>6. ЛИЗЕТТ, ИЛИ РАВНОБЕДРЕННЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК</B>
     Наконец распогодилось. В  ланч вывалились на  травку, под жарко-голубое
небо. Расселись полукругом, каждый достал свой бутерброд. Андрейка -- пухлую
булочку из магазина  "Мак Дональдс", где он наконец нашел работу "part time"
.  Несколько школяров отошли в сторону, достали сигареты.  Андрейка  заметил
краем глаза сцену, которую не раз видел  в отеле алкоголиков. Один из парней
скрутил ладонями доллар трубочкой, другой насыпал в трубочку белого порошка.
Кокаином балуются...
     Андрейка даже глаза закрыл: вспомнились те, кто добаловался...
     Весь паноптикум...
     Он  почти  справился  со  своей булочкой,  когда у  школьного  подъезда
затормозил  зеленый  "форд". Из  него вышли двое плечистых  ребят,  из  тех,
которых  Андрейка называл  "амбалами". Минуты  через  три  они  выскочили из
школьного подъезда,  таща  какую-то  девчонку в  модном белом комбинезоне, с
длинными серьгами, сверкавшими на солнце. Она билась в их руках. Извивалась.
Кричала: "Помогите! Помогите!"
     Никто не шевельнулся.
     И Андрейка не сдвинулся с места. От ошеломления.
     Он пришел в себя лишь тогда, когда зеленый "форд",  в который затолкали
девчонку, начал отъезжать...
     -- Какой телефон полиции? -- закричал он .
     Уинстон Хайкин пожал плечами:
     -- Зачем это тебе надо?
     -- А если самого тебя потащат?
     -- Ты думаешь, кто-нибудь вступится? Вот и я не вступился...
     -- Из-за каждой "slut" звонить в полицию! --  заметил китаец. -- Я в их
игры не играю.
     Андрейка вбежал в подъезд,  где  висели  телефоны-автоматы; на них были
написаны номера полиции и пожарных.  Он набрал номер полиции и объяснил, что
произошло у подъезда школы...
     На  его звонок  отреагировали  немедленно.  Всем полицейским машинам по
радио передали приказ задержать зеленый "форд" No...
     Через  час,  не  более,  после  сумасшедшей гонки,  машину  перехватили
километрах в  ста  от  Торонто...  В  вечернем выпуске  газет уже  появились
сообщения  о  "kidnapping"  (так  называется  кража людей)  и  то,  что  эти
похитители  давно  разыскиваются  полицией:  они были зафиксированы  скрытой
камерой месяц  назад  во время ограбления  банка. Из  банка они  уволокли не
только  деньги, но и  двух девушек-заложниц,  которых  затем изнасиловали  и
зверски убили...
     Андрейку  вызвал  мистер  Даглас  и,  похлопав его  по плечу, сказал  с
усмешкой:  "Ты  думаешь,  меня не  спросили, как  ты попал в  школу?.. Любое
подобное "упс" --  как шило в  мешке. Но  теперь ты  можешь не  беспокоиться
совершенно, я нашел тебе поручителя, вполне совершеннолетнего... "
     А через неделю  к Андрейке  подошла раскрасневшаяся от бега  девушка  в
модном белом комбинезоне. Зеленые  глаза, подведенные черной тушью, излучали
восторг.
     Андрейка оглядел ее с недоумением. Плечи, как у  амбала, широченные, на
них  какая-то золотая  плетенка,  вроде  генеральских  погон.  К  талии  все
сужается конусом...
     Андрейка на  расфуфыренных девчонок взгляд  не останавливал,  а если  и
останавливал,  мыслил   о   них,  как   всегда,  понятиями  геометрическими:
"равнобедренный треугольник", -- отметил он.
     Чего хочет от него этот "равнобедренный треугольник"?
     И потом,  она была  явно из этих... "pretty"  .  Плоские туфли-лодочки,
расклешенная зеленая  юбка, белые  кораллы на шее,  серьги-висюльки золотыми
венчиками. Да еще копна волос, как  у дам при дворе Людовиков. Цвета соломы,
действительно.
     Андрейка  улыбнулся вежливо,  решил сказать  что-либо такое, что обычно
говорили  кавалеры  из гоголевских  "Мертвых душ": "Очень-очень  приятно!.."
Или:  "Весьма  признателен... " Но к девчушке с  копной на голове  подбежала
такая же "pretty" и воскликнула:
     -- Поздравляю тебя! --  И  тут же, не переводя  дыхания: --  Я  была  в
Итонсе . Ой, какой sale был! Этот свитер стоит сто пятьдесят. Я купила всего
за шестьдесят долларов. А фирма?!.
     Остро понесло парфюмерным магазином.  Андрейка  круто отвернулся и стал
уходить: разговорчиков pretty он уже наслушался...
     Занятий  еще  и месяца не прошло,  а он  уже  знал "наизнанку", главным
образом,  от  Уинстона:  в школе,  как на пароходе, есть и  первый класс,  и
четвертый...
     Существуют также "teacherspets" (любимчики), которые смотрят учителям в
рот.
     "Крокодильчики"  жмутся  друг  к   другу.  Дети   интеллигентов  учатся
старательно: хотят жить не хуже своих родителей -- врачей, адвокатов...
     Самые  богатые "крокодильчики" от диплома не откажутся, но им не  важно
быть первыми: за них это сделали родители.
     -- Что еще?  --  захлебываясь рассказывал Уинстон.  --  "Крокодильчики"
думают о том, что, о Божестряслось вчера. Плебс не думает ни о  чем: спит на
уроках, может послать  учителя  к черту,  хлопнуть  дверью. Гори  все  ясным
огнем!
     Андрейка    рассеянно     выслушивал    Уинстона,     который     любил
рассказывать-поучать.  Ему  были  противны "pretty",  которые выдают себя за
родовую  элиту,  любят  приврать,  вроде  Уинстона,  скрывающего, что он  из
России.
     Шаги  бегущего  сзади   человека  заставили  Андрейку  оглянуться.  Его
догоняла "pretty"  с соломенной копной  на голове,  "в честь Андрэ", как она
выпалила.
     -- Я  вам не сказала главного,  --  захлебываясь начала она. --  Это вы
меня  спасли.  Они бы  меня убили... Давайте познакомимся: Лизетт. Вы  очень
симпатичный,  Андрэ! -- Она заговорила  певуче,  дружелюбно,  а  у  Андрейки
сердце,  точно морозом обожгло. Он не мог и слова вымолвить. "Pretty" чем-то
походила на ... француженку Женевьеву из кемпа, и Андрейка сделал шаг назад,
чтоб исчезнуть.
     Лизетт остановилась на полуслове в удивлении.
     -- Не хотите говорить со мной?.. Ну, тогда сыграем в шахматы.
     -- В шахматы?!
     Андрейка  с  удивлением  поглядел  на нее и  наконец пошел за "pretty",
которая, вот чудеса! играет в  шахматы. С еще большим удивлением увидел, что
она играет лучше него. Выиграть шесть партий подряд!.. Странная "pretty".
     Мимо них промчался черный парень, звеня чем-то, а за ним -- служитель в
синей  робе,  который убирал классы.  Служитель  вскоре вернулся, держась за
сердце.
     -- Убежал! -- сказал  он, ни к кому не обращаясь.  -- Всю связку ключей
украл.  Ото  всех  классов...  --  И  он закричал, видно,  ругался  -- не то
по-испански, не то по-португальски.
     -- Не удивляйся, Андрэ, -- сказала Лизетт, выиграв очередную партию. --
У  меня  был  учитель.  Гроссмейстер из России. Он рассказал  мне: когда  он
эмигрировал в Израиль, ему написали в анкете: "Профессии не имеет".  Шахматы
--  не бейсбол. Здесь это ничего не  стоит. Ему  нечего было есть, и он учил
всяких дур... Расскажи, как ты провел лето?
     На другой день она отыскала своего Андрэ взглядом, как только вошла.
     -- Андрэ,  ты после  школы свободен?  Ой, как хорошо! Родители хотят  с
тобой познакомиться. Пожалуйста, понравься им. Ладно?
     Андрейка  договорился  встретиться  с  Лизетт  после   уроков;   хотели
разойтись по своим классам, но  внимание привлекла потасовка. Черные девочки
с тонкими косичками кричали, дергая  друг друга за волосы: "Ты говорила, что
я проститутка?!"  --  и подругу  по  лицу  кулаком.  Еще пять-шесть  девочек
кидаются в драку.  В школьном коридоре начинается свалка.  Крик, топот, звон
разбитых стекол.
     -- Хо-оли  шит!  -- вырвалось у Лизетт в сердцах. --  Не  смотри в  эту
сторону,  Андрэ! Это  публика с  Карибских  островов  и Ямайки.  Что они  не
поделили между собой, не знает никто.
     -- Ты расистка, Лизетт?
     -- Боже упаси, моя лучшая подруга  с острова Тринидад. Правда, страшна,
как смертный грех... На ланч прибегай в буфет...
     Андрейка там  ее  и  разглядел. Ребята, по обыкновению, кидали  друг  в
друга  едой  и гоготали.  Она  разговаривала  с высоким парнем в футболке  с
огромными номерами  на спине и  груди, не обращая на "весельчаков"  никакого
внимания.  Увидев Андрэ, она помахала ему, чтоб он шел к ним, и  познакомила
его с лучшим  нападающим школьной футбольной команды. И затем -- еще с одним
футболистом.  Затем все вместе  уселись  за столик пить кофе с бутербродами.
Разговаривали о прошлогодних победах.
     --  Здесь  спорт -- бог! -- сказал Андрейка,  когда они  спросили  его,
отличается ли чем-нибудь русский спорт от канадского. -- Важнее бога музыки.
А в  России  говорят:  у  старика  было три сына. Два  умных,  а  третий  --
футболист...
     Лизетт вспыхнула, а футболисты улыбнулись натянуто.
     -- Теперь понятно, почему Россия в футбольной таблице плетется внизу...
-- сказал один из них.
     --  Но  хоккеисты  у  нас другие,  -- заметила  Лизетт.  --  Они  взяли
первенство мира. Не так ли, Андрэ?
     -- Не знаю. Я не спортсмен вообще.
     -- А что значит "вообще"? -- удивилась Лизетт.
     --  В  свободные  от  школы  часы  я разогреваю картошку  в  кафе  "Мак
Дональдс",  сгружаю ящики с машин, мою шваброй полы в складе "Мак Дональдса"
-- мне этого спорта впо-олне достаточно.
     Футболисты посмеялись  покровительственно  и ушли в бассейн.  Несколько
столиков занимали китайцы из Гонконга, одетые как щеголи. В дорогих свитерах
с неизменными фирменными крокодильчиками. В высоких кожаных ботинках.
     -- Они тоже pretty? -- спросил Андрейка.
     Лизетт пожала своими "генеральскими" плечами.
     -- Они китайцы!  Когда  школьник не отрывается от книги, о нем говорят:
"Учится, как китаец... " Бен! Иди сюда! -- окликнула кого-то Лизетт. Подошел
невысокий взлохмаченный кореец, который на первом уроке  математики  рисовал
при  помощи   "ЭПЛ  макинтош".  --  Это  наш  компьютерный  бог.  Его  зовут
Бен-компьютер.  --  И подняла палец кверху. Познакомились...  Пока, Бен!.. А
вон там --  Нэнси, --  Лизетт показала на болезненную худую  девушку. Но  не
позвала ее, рассказала вполголоса, что родители бросили Нэнси, когда ей было
шесть  месяцев. Девочку  отдали  бездетным. С  новыми  предками не  ужилась.
Удрала лет восьми...
     У   Нэнси  висела  на  руке  огромная  пластиковая  сумка,   в  которой
размещался,  по-видимому, весь  ее  гардероб  и все запасы  еды:  во  всяком
случае,  оттуда  она   доставала  и   бутерброды,  и  кофточку,   в  которую
переоделась, зайдя в туалет.
     "Ее бросили в шесть месяцев!.." --  До Андрейки  вдруг дошел весь  ужас
этой  фразы.  --  "А  я,   идиот,  считаю  себя  обделенным...  "  --  Давай
познакомимся с ней, -- воскликнул Андрейка.
     -- В другой раз, -- отрезала Лизетт. -- Вечером нас ждут мои предки. Ты
еще не  одет...  Как, у тебя  нет пиджака? Холи  шит! -- вырвалось у Лизетт.
Сиди здесь.
     Через пять минут она принесла черный пиджак и брюки.
     --  Иди в  туалет, переоденься. Это  твой  размер,  не беспокойся.  Бен
одного роста с тобой...
     Двинулись к "предкам". Лизетт зачем-то свернула в парк.
     -- Ты куда? -- окликнул Андрейка.
     Но  оказалось, это  вовсе  не  загородный парк.  Это был дом, где  жила
Лизетт. Трехэтажный особняк в английском стиле с точно зарешеченным стеклом.
Сочно-зеленые, с зубчиками по краям, кусты  были  подстрижены в  виде  самых
разных зверюшек.
     --  К нам приходит  старик  англичанин, --  сказала  Лизетт.  -- Бывший
королевский садовник. Большой оригинал.
     Навстречу  им  кинулся  с  радостным  подвыванием  потешный,  точно   в
шестимесячной завивке, тучноватый канадский  пес, добрый, как  все канадские
собаки.
     --  Питер,  --  представила его Лизетт, когда  он  облизал ее с  ног до
головы. Мой единственный друг. Все эти годы...
     Питер  сунулся  и  к гостю  -- знакомиться,  потерся о штаны  Андрейки,
наконец встал на  задние лапы и ткнулся  своим мокрым языком гостю  в  лицо.
"Признал! Навсегда!" -- сказала Лизетт удовлетворенно.
     В  светлой  гостиной,  увешанной  семейными  портретами, стоял накрытый
стол.  Китайский  фарфор? Чашечки маленькие,  страшно в  руки  брать.  Гостя
ждали...
     Мама  Лизетт казалась  девочкой.  Тонкая, как  Лизетт, крашеные волосы,
глаза огромные, немигающие. Сова!
     Папа вышел  позднее, тучный, с одышкой,  лет пятидесяти, поздоровался и
тут же стал кому-то звонить по телефону.
     Разговор начался ни о чем. Мать осторожненько выпытывала, кто отец, кто
мать; Андрейка  перевел  разговор на  бабушку, которая его воспитала, и мать
Лизетт воскликнула удовлетворенно:
     --  Теперь  все понятно. Вы религиозны.  Поэтому, увидя  разбой,  вы не
могли  поступить  иначе.   Это  прекрасно!  Канада,  надо  сказать,   страна
религиозная.
     -- То-то школьники стояли тогда столбами. Никто и с места не сдвинулся.
     Мама Лизетт не ожидала такой неучтивости. Замолкла в удивлении.
     -- До еды мы хотим освежиться! -- громко воскликнула Лизетт, видя,  как
округлились глаза у матери... О'кей!..
     Она  взяла  своего  Андрэ за  руку  и  увела  на "back yard" ,  как она
сказала. "Back yard" оказался сосновым  лесом без  границ, внутри  которого,
ближе  к дому, соорудили огромный бассейн, облицованный  розовым и синеватым
мрамором.
     -- Плавки я приготовила, -- деловито сообщила Лизетт, выйдя  к Андрейке
в  красном,  как огонь, "бикини", и  тут же нырнула, проплыв под водой почти
весь бассейн. Высунула голову, отфыркиваясь, махнула рукой, мол, давай сюда.
     --  Я  без воздуха не  умею!  -- крикнул Андрейка.  Он  прыгнул головой
вперед, но шмякнулся и животом, и коленками и,  как мог,  быстро добрался до
Лизетт известным  стилем, которому его научили в пионерском лагере и который
назывался там "плыть по-собачьи". Лизетт  протянула к  нему  руки  и глубоко
нырнула,  Андрейка хлебнул воды, оторвался от нее и, выставив рот над водой,
сказал:
     -- Ты, Лизетт, русалка! От тебя  надо держаться подальше! -- И выбрался
на мраморный парапет.
     За столом  царила торжественная тишина королевского  обеда. Отец Лизетт
налил Андрэ какого-то  зеленоватого  райского вина, затем  еще бокал, и еще.
Андрейка осмелел настолько, что,  закончив еду, подошел к роялю,  к которому
не подходил с тех пор, как улетел из Москвы.
     Пальцы одеревенели,  но  правой  рукой  он  все же выбрался  на дорогу.
Концертный  "Стейнвей"  зазвучал так, словно  Андрейка  был профессиональным
музыкантом...
     После первых пассажей он опустил руки на колени.
     -- Андрэ, продолжай! -- восхищенно воскликнула Лизетт.
     -- Что я, с ума  сошел, -- сказал Андрейка, подымаясь со  стула. -- Это
Бах. Первый  концерт ре минор.  Его играет ваш  Глен Гульд, гениальный  Глен
Гульд, и я туда же со своими деревянными руками...
     -- Ну, сыграй  то,  что  не играет Глен Гульд! -- в нетерпении перебила
Лизетт.
     И Андрейка  отстучал "Турецкий  марш"  и затем,  комически покачиваясь,
песню, которая, сказал он, называется "Речка движется и не движется... "
     Андрейка  заметил,  что совиные  глаза матери  стали  еще  больше.  Она
смотрела  на  кисти рук Андрэ,  и он рывком убрал руки с  клавиатуры и  даже
вскинул  их, отчего рукава  пиджака опустились. У Андрейки, естественно,  не
было  не  только  манжет, но  и  рукавов.  Пиджак  корейца Бена он  надел на
безрукавку, и из рукавов вечернего пиджака вылезли волосатые руки.
     -- Обезьяна, на которую  напялили  пиджак! -- заметила  в  сердцах мать
Лизетт, когда Андрейка ушел. И позднее каждый раз, вспоминая волосатые руки,
торчавшие из пиджака, она вздрагивала.
     Но  Лизетт, похоже,  давно  уж  не  считалась с мнением  "предков".  Их
чопорность была ныне не в моде.
     --  Можно "не  замечать" человека,  который  тебя  чем-то  шокирует, но
выносить о нем окончательный  приговор? Они безнадежны, --  вздыхала Лизетт.
После школы они с Андрэ будут жить отдельно...
     <B>7. КОННАЯ ПОЛИЦИЯ КАНАДЫ И ЛЕРМОНТОВ</B>
     Поползли  слухи,  что  школу  кто-то  обворовывает. Пропали бинокли  из
кабинета географии.  Исчезли  два компьютера  из компьютерного класса. После
того, как  физический  кабинет очистили весь,  взяли  даже "полушария Фуко",
неизвестно кому понадобившиеся, директор школы мисс Гертруда Орр позвонила в
полицию. Следователи и полиция работали месяц, опросили сотни ребят и  вдруг
исчезли, что вызвало почему-то веселье и цветных, и белых.
     Давно  были  сделаны новые ключи, да  и  запоры  стали  посложнее,  что
влетело  школе  в копеечку, больше  ничего  пропасть не  могло.  Но бессилие
полиции почему-то радовало многих  школьников. Вечно дравшиеся друг с другом
карибские негры в  честь этого события даже объявили перемирие и, вывалив на
футбольное  поле с  бутылками кока-колы  в  руках, гоготали так,  что к  ним
пришлось посылать учителя физкультуры, унимать.
     В  этот  жаркий   день,  когда  за  Андрейкой  прибыла  прямо  в  школу
королевская конная полиция Канады и увезла  его, он сидел в библиотеке рядом
с Лизетт  и писал очередное письмо бабушке. В Москву. Он писал бабушке раз в
месяц, как  договорились. Целый год письма Андрейки были чистой фантастикой,
продолжением романов Жюль Верна. Узнай бабушка все  как есть, она бы  умерла
от  разрыва сердца, и теперь  он  радовался, что  наконец  может  рассказать
правду. Не всю, конечно. Но все же...
     В этот момент они и пришли. Вместе с мисс Гертрудой Орр, у которой они,
наверное,  побывали  прежде   всего.  Блекло-голубые   глаза  мисс  Гертруды
округлились в ярости, как в  тот  день, когда  она  пыталась  избавиться  от
новичка, не принесшего письма от родителей.
     --  Мистер  Д.  и  мистер  К.,  Королевская  Конная  Полиция  Канады...
представила она.
     -- Я скажу мистеру Дагласу! -- вырвалось у Андрейки.
     --  Вайс-принсипал  сейчас  не нужен, --  возразил один  из  "конников"
непререкаемо. -- Если вы хотите, мы поговорим с ним позже.
     И вот он опять ехал с полицейскими, как в первый день приезда в Канаду.
Только  тогда было все ясно,  а тут... он  ничего понять не мог. Взяли,  как
берут в  Москве.  Без  объяснений. Говорят, объяснили директрисе. Вот тебе и
свободная страна...
     Свернули на скоростное шоссе. Знак у въезда: "401 West".
     Везут  на Запад, к аэропорту. Андрейке показалось,  что его выселяют из
страны. В  нем ожили все  страхи, а  страхов-то была полна душа почти год, и
эти страхи заставили  попытаться  рвануться, чтоб открыть дверь и выпрыгнуть
на ходу.
     Тогда его стиснули хорошенько два жестких, как из чугуна, полицейских и
взяли под руки -- он утих...
     Теперь он не смотрел даже, куда  его везут, глядел под ноги и ничего не
мог понять...
     Чуть  ранее  к  подъезду подкатил  на своем стареньком "вольво"  мистер
Даглас. Лизетт, -- Андрейка  видел, -- помчалась к  Дагласу  со всех ног, он
впервые  испытал  к ней  почти нежное  чувство... Позднее выяснилось: мистер
Даглас, когда к нему прибежала Лизетт, позвонил в RCMP  (Королевскую  конную
полицию), и ему разрешили приехать.
     ... Андрейку  ввели  в помещение без окон, освещенное безжалостно-ярким
вокзальным светом.
     Мистер  Даглас  уже сидел у стены,  невдалеке от  железного письменного
стола, и Андрейка понял: не все пропало. На душе стало спокойнее.
     Перед Андрейкой положили несколько фотографий. Знает ли он кого-либо из
них?
     -- Вот его знаю, -- сказал Андрейка. Это был Барри, спасший его в самое
тяжкое время. Только почему-то Барри был острижен наголо. И... без бородки.
     -- Когда  вы  с  ним познакомились?  Все  по порядку. -- спросил усатый
полицейский, пряча листы со снимками в ящик стола.
     --  Это важно? -- спросил Андрейка,  взглянув  на мистера  Дагласа. Тот
кивнул, Андрейка увидел, что  лысая голова Дагласа блестит от пота. Сердце у
Андрейки ухнуло  вниз.  Он начал  вспоминать  про себя. Наркотики? Он ими не
торговал,  его  просили  указывать  посетителям  бара,  где  сидит  Джо.  Он
указывал,  догадываясь, правда, в  последнее  время,  что  за  белый порошок
уносят покупатели... Других грехов он за  собой  не знал и  поэтому спокойно
рассказал,  как  встретился  с Барри,  как тот взял  его в кемп, а  затем  в
"Королевский отель".
     -- Если бы не Барри Томсон, я бы не выжил в этот год...
     -- Вы любите Барри?
     -- Еще бы! Он мне вместо отца...
     -- А "отец" вас?
     -- Думаю...
     -- Почему же этот отец посадил вас в "олдсмобиль" Джо?
     -- Он не сажал! Он запрещал ехать с Джо...
     Пожилой следователь,  сидевший поодаль, в раздумье погладил свои  усы с
завитками вверх, в  конце концов  повернулся к  углу,  где попыхивал сигарой
канцлер Даглас.
     -- Мистер Даглас, извините, у меня вопрос к вам. Разрешите?
     -- Если в этом есть необходимость...
     -- Эндрю приносил справку от родителей при поступлении в школу.  -- И с
едва уловимой иронией: -- От этого отца?
     Канцлер прикрыл ладонью улыбку.
     -- Нет! Помнится, справка была от мистера Баха...
     --  Ба-ха? О'кей?.. К мистеру  Баху  вернемся...  А  об  этом  отце? Не
слышали? Никогда и ничего? А?
     -- Только то, что он пошел в тюрьму вместо Эндрю.
     Андрейка вскочил со стула.
     -- Ка-ак?! Барри?! В тюрьме?! Что такое?!
     Следователь встал, снова погладил свои усы с завитками вверх, окаменело
глядя куда-то в окно. И голос у него стал каменным:
     --  Мистер Даглас.  Прошу извинения, я просил  бы  вас подождать вашего
ученика в приемной...
     Канцлер Даглас, подымаясь, взглянул на  часы. Сказал  с дипломатической
улыбкой:  у  него  есть  еще  час  и  он  надеется,  что  его  не   заставят
опаздывать...
     -- Барри в тюрьме?  --  снова  вскричал Андрейка,  когда канцлер Даглас
вышел, переваливаясь по-медвежьи.
     Старый следователь еще долго теребил свои усы, наконец высказался.
     -- Не обращайте внимания, Эндрю. Мистер Даглас любит шутить...
     --  Шутить?..  Хорошенькая шутка!  Барри не  может  быть  в  тюрьме. Он
талант! Композитор, музыкант. Добрый и честный человек.
     Старый следователь усмехнулся.
     -- Рассказывал вам  добрый и честный человек, что  надо "отцепиться  от
Америки, чтоб не сгореть вместе с ней в атомной войне"?
     Андрейка долго молчал. Наконец выдавил из себя:
     -- Он в свободной стране. О чем хотел, о том и говорил.
     Второй следователь  полиции,  моложавый, подтянутый,  чем-то похожий на
известного танцора Барышникова, переглянулся с пожилым -- тот вынул платок и
обтер лысину. Затем вышел.
     Моложавый  снял пиджак,  повесил на спинку стула и, выйдя из-за  своего
стола, сел напротив школьника. Глаза у следователя темные и будто магнитные.
     -- А вы, лично вы, Эндрю, высказывали Барри свои мысли по этому поводу?
--  спросил  он. Вы  из России. Нам  интересно... Я должен предупредить вас,
Эндрю, что ваши слова будут записаны на магнитофон.
     Андрейке  стало  жарковато.  Однако   голос  его  продолжал  оставаться
безучастным.
     -- О  политике  разговоров не было. Но  однажды  что-то  такое сказали,
помню,  у  костра,  я  ляпнул в  ответ  вроде  "Канада  --  страна непуганых
дураков... " Тут в меня начали кидать головешками.
     Наступило тяжелое молчание.
     --  Эндрю,  -- наконец прервал молчание следователь, отошедший к шкафу,
откуда он достал  какую-то папку. -- А вам не кажется, что вы ведете  себя в
свободной Канаде, как если бы вы еще жили в Москве?
     --  Н-не  думаю.  Барри Томсон --  первый,  кто  помог мне  выжить... в
свободной  Канаде.  Я с  ним  согласен во всем...  А если  не согласен, что?
Звонить к вам?  Такое даже в Союзе считается последним  делом... Правда, при
Сталине было четыре миллиона доносчиков, как рассказывал мой дед.
     -- Ваш дед работал в КГБ?
     -- Нет, он глядел на мир с другой стороны решетки.
     -- Вот откуда у вас неприязнь к полиции.
     --  У  меня  нет  особой  неприязни  к полиции.  Просто  для  меня  так
получилось, -- канадская законность о подростках страшнее беззакония. Если б
меня сунули к Люсихе, змее этой, я бы, наверное, повесился или убил ее.
     -- Ну, так, -- сухо заключил следователь и как-то боком и стремительно,
словно он действительно Барышников, вернулся за стол, на свое место.
     --  Вы были  в подчинении  Барри Томсона почти  полгода,  не так ли? --
Следователь  раскрыл  папку, достал  из  кармашка  серого  казенного  френча
авторучку.
     Андрейка поежился. Он опасался хоть чем-то повредить Барри.
     -- Я хочу повидать Барри! -- выпалил он.
     -- Зачем?
     -- Хочу задать ему один-единственный вопрос.
     -- Какой, хотелось бы знать?
     -- Почему застрелилась Кэрен, добрейшая, святая душа...
     -- Это мы спросим у него сами, сорри!
     "Ох,  осел!  Говорил  же  дед,  не касаться  того, о чем не спрашивают.
Ч-черт возьми. Значит, я веду себя как в Москве?.. Ну, нет! Не совсем".
     -- Однажды толстый Джо, -- начал  Андрейка с нарочитой беззаботностью в
голосе, -- тот, что сейчас в Кингстоне, в тюрьме, просил меня в "Королевском
отеле" говорить тем, кто его спрашивает, за каким столом  он сидит. Я  стоял
за стойкой, ко мне обращались посетители, я указывал... Будь я  в  Москве, я
бы  никогда  не признался в  этом,  хоть режь меня  на  куски. В  России это
недоносительство, а то и соучастие: у нас дома говорили, в уголовном кодексе
РСФСР больше букв, чем в русском алфавите. А тут я не боюсь подвоха...
     --  О'кей!  -- подытожил  следователь. Снова вышел  из-за стола и,  сев
напротив школьника, заговорил участливо:
     --  Эндрю,  откровенность за откровенность...  Почему  вы снова у  нас?
Наркотики? Забудьте о них.  Вы в стороне. Но полицейские люди подозрительны.
Вы прилетели из России. И скрылись. Не только от родителей. Но и от полиции.
Живете без документов. Еврейский эмиграционный центр понятия о вас не имеет.
Запросили родителей, с которыми  вы прилетели. Уходят от разговора. Какие-то
всеобщие  прятки... Эндрю, хотите избавиться от  подозрений? Вот  вам чистая
бумага. Опишите -- подробнейше опишите! -- каждый свой шаг в Канаде. Где и с
кем играли. С кем за эти месяцы встречались. В кемпе. В  отеле. В магазинах.
В заброшенном доме, который вы называли "музыкальным ящиком"... Всюду! С кем
хоть словом  перебросились -- вспомните.  Укажите.  Место. Время. Цель, если
была цель... И вы свободны. Мы  уничтожим ваш  "рекорд", обещаю! У вас и без
нашего "рекорда" жизнь не легкая...
     Андрейка вздохнул тяжело и  взялся  за  ручку.  Писал  неохотно.  Кемп.
"Королевский отель"... С кем только не приходилось разговаривать  бармену за
стойкой -- что он, отвечает за них, что ли?
     Он завершал уже первую страничку, и тут его как током ударило. Какое он
имеет  право впутывать людей в  это...  непонятно что?! Вспомнил вдруг,  как
многодетная  канадка  била  кудрявого  добряка-архитектора  и  он  плакал от
побоев. Пришлось ему нанимать Мак  Кея для охраны. Теперь  старика потащат в
полицию. Для допроса. Но-но! "Никогда не сообщай более того, что им... "
     Андрейка разорвал страничку и начал сызнова.
     Теперь он строчил быстрее. Охотно. И тоже очень подробно.
     "Барри пива не пьет. Тем более вина, которое Мак Кей называл "Два удара
ножом  в печень". Мак Кей  выпивает  в день литров восемь.  Разливного пива.
Кружка --  доллар десять центов. Джо пил только "Молсон" экспортное. Вечером
я  уносил от  его стола  два подноса бутылок. Старый архитектор --  немецкое
"Хоннекер", иногда "Амстер"...
     Этой пивной эрудиции Андрейке хватило на четыре листа. Какой он бармен,
если не помнит, кто что пьет и  сколько!..  Все! Ничего другого бармен знать
не обязан...  Расписавшись,  Андрейка  подал  листы  следователю.  Тот  стал
пробегать их глазами; один глаз  его  вдруг сузился напряженно, словно он не
читал, а целился из ружья...
     Через  минуту  Андрейка  ехал  в  раскаленной  солнцем  машине  мистера
Дагласа, тот покосился на своего Эндрю взглядом добрым и усталым. И кажется,
даже подмигнул: мол, не тревожься, все обойдется...
     Наверное,  обойдется,  но  в  таком  случае  почему за  ними следует  в
служебной  машине "Барышников" в  своей  шляпе  с опущенными  полями?  Очень
хотелось Андрейке  оглянуться, один "Барышников" в машине, или он захватил с
собой еще пол-балета... Чего им надо?
     У  школы  остановились. "Барышников"  снял  шляпу  и,  подойдя  к  ним,
попросил провести его к локеру Эндрю.
     Занятия только что закончились  и большинство личных железных шкафчиков
вдоль  стен  было  открыто.  Школьники  складывали  туда  книжки,  тетрадки,
вытягивали  свитеры,  роликовые  коньки...  Все  локеры изнутри были оклеены
музыкальными "богами". Младшие молились  на "Дюран-Дюран",  старейшую группу
певцов. Их любили и выпускники школы, но, поскольку любовь  к  ним считалась
"детством",  не признавались  в  этом. Однако большая  половина локеров была
оклеена афишами "Дюран-Дюрана". В одном локере  притаился  на боковой  стене
"самый любимый  Брюс", певец поспокойнее; в нескольких других -- картинные и
безголосые ирландцы, которых,  когда  они появлялись  в Америке  или Канаде,
ирландцы носили на руках...
     У самых пылких и сексуально озабоченных юнцов изнутри локеров улыбалась
со всех сторон  Мадонна, --  она зажигала  молодых  зрителей  так,  что даже
журнал "Тайм" поместил на обложке  ее портрет, под которым старшее поколение
высказало свое недоумение: "Why hot Madonna?"
     От лицезрения  локерных  Мадонн Андрейку отвлек возглас следователя: --
Ну?
     Замок  шкафчика  отпирается  лишь  тогда, когда поставишь  его на свой,
придуманный тобой номер.
     От волнения Андрейка забыл свой номер.
     --  Сейчас выясним,  -- сказал  следователь холодновато,  и  послал  за
директором.  Но Андрейка уже вспомнил.  Отпер сам.  В шкафчике были портреты
бабушки, мамы в берете и другие домашние снимки, которые бездомному человеку
хранить негде. Увеличенная фотография бабушки, с которой Андрейка специально
снялся перед отъездом, висела на задней стенке шкафчика, где обычно наклеены
рекламные портреты кинозвезд.  Очень она была необычной здесь, эта старушка.
Круглое лицо  --  сама доброта, в карих  глазах тревога,  беспокойство... На
обвислой щеке -- слезинка.
     Кроме  семейных  фотографий  в  локере лежала  стопа  толстых  книг  по
математике на русском языке, школьные учебники и пара полуботинок, в которых
он прилетел в Канаду.
     Полуботинки  хранились  "на выход",  но никакого  "выхода"  пока что не
ожидалось.  В "Музыкальном  ящике"  ходили в  рваных кедах. В школе -- в  не
столь рваных...
     -- Можете запереть  локер, --  сказал следователь почему-то недовольно,
затем достал сбоку, из-под  синего пиджака,  "воки-токи" и что-то произнес в
него.
     Минут через пять к ним  вышла широким мужским  шагом мисс Гертруда Орр.
Мистер Даглас, который  все  время  оставался с  ними, положил руку на плечо
Андрейки: мол, не беспокойся.
     Со стороны школьной лестницы донесся хриплый  собачий лай. Явились чины
городской полиции в своих черных фуражках с высокой тульей и железной бляхой
над козырьком.  Один из них ввел  на длинном ремне большую немецкую овчарку,
серую, с черными подпалинами. Он дал овчарке что-то понюхать, и та заспешила
мимо локеров, подымая мохнатую морду и шевеля своими кожаными ноздрями.
     Собака прошла вдоль одной стены,  другой,  и, вдруг у самого  выхода на
лестницу залаяла и начала скрести железную дверцу локера когтями.
     В  коридор выскочили из ближайших дверей  несколько  черных  девчонок с
Карибских островов.  Увидев  директрису  с  руками, сжатыми  в  кулаки,  они
немедленно кинулись обратно, что-то крича своим подружкам. Широкая гласность
операции "локер" была обеспечена.
     Мистера Дагласа отправили за  папками, чтобы выяснить, чей это  локер и
какой номер открывает замок...
     Пришел  он явно встревоженным. Локер не  числился ни за  кем. Замок его
был заперт на указанный в списке номер, но не пожелал открываться ни на этот
номер, ни на сходные с ним.
     Сорвать его было для полиции делом нетрудным.  Когда дверь открыли, там
обнаружили  большой  картонный  ящик, в котором  лежали  аккуратно сложенные
пластиковые мешки с белым порошком.
     -- Упс! -- воскликнул следователь. -- На четверть миллиона долларов! --
Андрейке  ли  не знать,  что  это за белый порошок, -- от лица его отхлынула
кровь. Зачем он говорил  о "бедняге" Джо?  О  том, о  чем его не спрашивали!
Безмозглый дурак. Как он теперь докажет, что он об этом локере  и понятия не
имел? Сейчас-то ему покажут и "демократию", и "свободу"...
     В просторном директорском кабинете окна  невысокие, во  всю стену. Будь
стены чуть потолще, окна походили бы на крепостные бойницы...
     Следователь  в  штатском  больше  не  походил  в  глазах   Андрейки  на
Барышникова. К чему теперь ему скакать и прыгать? Мисс Гертруда Орр уступила
ему свой стул, остальные расположились на  диванах и стульях, стоявших вдоль
стен. Полицейские сняли фуражки. Овчарку увели. Но псиной еще пахло.
     -- Мистер Э-Эндрю! -- очень спокойно, даже певуче произнес следователь.
-- Вы храните в ничьем локере героин. Как долго? И где вы его получили?
     Андрейка  ответил, удивляясь  своему  спокойствию (а сердце  колотилось
бешено), что об этом локере он и понятия не имел.
     -- Вот как?! -- вырвалось у Гертруды Орр.
     -- У меня ноздри человеческие, а не собачьи, мисс Гертруда Орр.
     Мистер Даглас пошевелил толстыми губами, чтобы скрыть улыбку.
     Следователь конной полиции, записав что-то, спросил очень вежливо:
     -- Вы хотели бы сделать заявление, мисс Орр?
     --  Да!  Несомненно! --  Мисс  Гертруда  говорила  резко,  по-хозяйски,
подчеркивая неоспоримость  своих слов и  временами косясь в  сторону тучного
седого  представителя городского отдела образования,  который вот  уже какую
неделю  "изучал  школьные  проблемы  на  месте".  Сейчас  он  сидел  в  углу
неподвижно, только щека у него дергалась.
     --  За  последние  годы  школа  изменилась  неузнаваемо.  Она  засорена
отребьем,  место которому  в тюрьме. Во время  ланчей возникают драки, в них
принимают участие люди, которые вообще не учатся в школе... Нельзя принимать
в школу подростков без  письма родителей -- мистер Даглас пренебрегает этими
правилами...  -- И  не сдержалась, воскликнула:  --  Он пренебрегает многими
правилами!  Из  городской тюрьмы позвонили, что несовершеннолетний  гангстер
хочет продолжать учебу. Мистер Даглас согласился, чтоб тот посещал классы, а
вечером возвращался в тюрьму. Уже на второй день стало ясно, что гангстеру в
классе  делать  нечего. Ему, видите ли, скучно. Мистер Даглас  разрешил  ему
скрываться -- она подчеркнула это слово и тоном, и жестом,  --  скрываться в
библиотеке.
     Она  перечислила  еще много-много  примеров, когда  мистер  Даглас  "не
требовал", "не пресек", "не позвонил в полицию"...
     -- ... И вот сейчас, -- она повысила голос. -- Этот русский, принятый в
школу без письма родителей, вопреки правилу, связан с наркотиками...
     --  Прошу прощения, мисс Орр, все  это еще не  установлено, --  вежливо
заметил "Барышников"  и вскинул ногу в начищенном до блеска казенном ботинке
на ногу.
     -- Однако известно,  что он  работал с  этим  Барри в отеле, который на
востоке  Торонто  был  центром   продажи  наркотиков...   В  школу  проникла
марихуана, на которую уже  никто не обращает внимания,  а теперь и героин, и
кокаин.  Как  он  попал  в  школу?  Не  доставлялись ли  наркотики  русским,
несомненно, сохранившим старые связи? Все! Благодарю за внимание.
     Больше  никто  высказываться  не  собирался,  и офицер  конной  полиции
сказал, не повышая тона:
     --  Мистер Эндрю!  Пока  идет  следствие,  мы по-прежнему  должны  быть
уверены, что вы не покинете Торонто.
     -- А я и не собираюсь  покидать  город!  Нужно  где-то  расписаться? --
Андрейка вскочил со стула.
     -- Не надо  расписываться,  но если вы отлучитесь из Торонто, дайте нам
знать...
     Молчание  становилось  тяжелым,   его  прервал  хриплый  голос  мистера
Дагласа:
     --   Не   требуется   на  этот  случай  подписи  совершеннолетнего?  --
Полицейские заулыбались. -- Я мог бы свою подпись...
     -- Благодарю  вас!  Достаточно  слова  Эндрю!  --  сказал  следователь,
вставая.  Полицейские  вышли  один  за  другим.  Двое из  них несли  большой
картонный ящик.
     За ними, оглядевшись и  видя, что  его  никто не задерживает, вышмыгнул
Андрейка.
     Мисс  Гертруда  подождала,   когда  за  последним  закроется  дверь,  и
продолжала запальчиво:
     --  Вы были  чемпионом  баскетбола,  мистер  Даглас,  вам  рукоплескала
Америка.  Но  ни вашей  известности... на спортивных  стадионах,  ни диплома
учителя истории недостаточно, чтобы так самоуверенно руководить школой,  где
три  тысячи  учеников.  Две  трети  из них  --  цветные,  русские  и  прочие
подобные...  Армия,  порождающая  хаос... Мы явно  с ними не справляемся. Мы
вместе работать  не можем, мистер  Даглас, вы это понимаете? И лучше вам  на
следующий год перейти в другую школу...
     Мистер Даглас  неторопливо достал  платок, вытер лысину  и, когда  мисс
Гертруда  Орр  стала  уж  свекольно-красной,  сказал,  что он не  собирается
уходить из школы, в которой проработал всю жизнь.
     -- Я здесь  восемнадцать лет, мисс, а вы -- два, и через год-полтора вы
уйдете  на повышение.  Или еще куда... Вам трудно со мной работать? Это ваша
проблема.  За последние пять  лет  в школе сменилось пять директоров или  их
заместителей. Директора приходят -- уходят, а я на своем месте.
     ...   Андрейка  поплелся  в  библиотеку.   Куда  еще  пойдешь  в  таком
настроении? Открыл  учебник физики.  Не идет.  Поглядел  на  полку,  которая
называлась "Русская библиотечка".  На ней стояли несколько недавно купленных
книг с большими синими наклейками  и печатями:  "Made  in USSR".  Схватил  в
охапку все книги на русском и  уткнулся в них: уйти, быстрее  уйти от всего,
что стряслось сегодня и что неизвестно чем кончится!
     За окнами было темно, когда его попросили уйти. Библиотека закрывается.
     Остановился  на лестничной площадке у  окна в раздумье,  встревоженный.
Быстро  прошел  вниз мистер  Даглас  с каким-то парнем  в  кожанке  и рваных
джинсах,  который  говорил,  что он уже  год  бросил заниматься этим  делом.
"Завязал".
     -- Там  это вы  и  повторите,  --  прохрипел,  не  оборачиваясь, мистер
Даглас...
     Андрейка вспомнил свой первый приход к  канцлеру Дагласу, смотрел вслед
уходившим неотрывно, словно он был в чем-то виноват...
     Тут  на  него  и  налетел  Уинстон  Хайкин,  спешивший  домой.  Спросил
по-русски (вокруг ни души):
     -- Ты  чего  словно  рехнулся? Глаза  безумные, губы движутся,  шепчут.
Точно рехнулся!..
     Андрейка поглядел на него и улыбнулся.
     -- Слушайте, Уинстон, я... я открыл Лермонтова!
     -- Что?!
     -- Для себя открыл, понимаете? Для самого себя!
     -- Вы  что, не  проходили  в школе  "Белеет парус одинокий" и  прр... и
дрр?..
     --  Все  проходили!  А сегодня  читаю,  и  все  звучит  иначе.  Слушай,
Черчилль... -- И стал декламировать, задыхаясь от собственной искренности.
     Гляжу на будущность с боязнью,
     Гляжу на прошлое с тоской.
     И, как преступник перед казнью,
     Ищу кругом души родной...
     Они двинулись вниз, к выходу. Андрейка продекламировал взахлеб "Прощай,
немытая  Россия"  и рассказал  Уинстону,  что последнюю строку, оказывается,
подделали.
     -- Даю  руку  на отсечение, подделали! Или  отыскали  черновой вариант,
угодный  власти... Мы  учили в  школе по старому изданию "И ты, послушный им
народ". А в массовом издании 57-го года что? "И ты, им преданный народ... "
     Не дослушав Андрейку, Уинстон кинулся к двери, бросив на бегу:
     -- Я  ж  говорил,  ты  пушкинсон! -- У  дверей обернулся.  -- Тут своих
пушкинсонов, как песка морского. Тарелки моют...
     <B>8. НА ОЗЕРЕ КАША</B>
     На  другой  день, в жизни случаются  и  не  такие  совпадения,  полиция
нагрянула  в  школу и  арестовала  всех  воров,  которые обчистили  школьные
кабинеты. Всех до одного взяли. Пять цветных с Ямайки провели в наручниках к
полицейским машинам и увезли.
     Андрейка  не  видел, как их вели, и  вообще не  придал  этому  никакого
значения,  и  очень  удивился,  когда  в  коридоре школы его догнал  учитель
математики Майкл Робинсон и сказал, чтоб он не выходил из школы.  Ни в  коем
случае. "Вместе поедем!"
     За  окном сгустились  сумерки,  но  все же была видна при свете дальних
фонарей группа взрослых парней "цвета ночи",  как называла  цветных  Лизетт;
они топтались, поджидая кого-то... У одного из них была бейсбольная бита.
     К ним направился учитель  математики. Он говорил с ними четверть  часа,
не меньше, затем вернулся и сказал, вздохнув облегченно:
     -- Убедил, кажется...
     -- В чем? Что случилось?!
     -- Вы не поняли, Эндрю? Вся  школа  знает, что вами  занялась  полиция.
Увозили куда-то, привозили... Словом, в школе  решили, что именно вы  выдали
жуликов.  Выдали хозяина  "безымянного  локера". Больше  некому! Сейчас  вас
ждали их родные и близкие и просто  добровольцы. Даже Гила притащили, нашего
бейсбольного чемпиона...
     -- И вам... вам удалось убедить их, что я ...
     --  Ну,  во-первых,  Эндрю, почти  все они  кончили  нашу школу. Или не
кончили. Половина из  них -- бывшие  баскетболисты, которых тренировал я или
мистер Даглас. Но главное, вами  и жульем занималась разная полиция. Вами --
Королевская конная. Ворами  -- наш  шериф... Как только они это уяснили, тут
же ушли: политическая полиция никогда их своим вниманием не удостаивала.
     Ночь  была  теплой  и  влажной.  Воздух  струился,  становясь  удушающе
плотным, почти видимым, словно Торонто опустился на дно океана.
     -- Между прочим, вы спасли мне жизнь,  мистер Майкл  Робинсон.  Не знаю
даже, как благодарить.
     --  Благодарить  еще  рано.  Битва  русских с  татарами на  Калке,  как
известно, закончилась победой русских. Об этом написано во всех учебниках...
Но  слышали  ли вы, Эндрю,  что  через два  года  хан  Батый вернулся и сжег
Москву? В отместку.
     Андрейка остановился, глотнул сырой воздух широко раскрытым ртом, вытер
рукавом влажное лицо: дно океана -- это все-таки дно океана...
     --  Знаете  что,  --  сказал  мистер  Робинсон, садясь  в свой  черный,
голубеющий  при  лунном свете, "бьюик". -- Сегодня вам,  пожалуй,  не  стоит
спешить в  этот свой "музыкальный ящик". Береженого Бог  бережет,  у вас так
тоже говорят? Садитесь рядом. Поживете у меня  дня три, до конца недели. Дом
у меня пустой, братья  разъехались по свету... В субботу отправимся на дачу.
Возьмем удочки, о'кей?
     Три дня подряд  Андрейка после школы отправлялся к учителю, который жил
со старенькой матерью в двухэтажном доме. Дом стоял  на  краю города, и окна
выходили на зеленую траву и огород, в котором  копалась мать мистера Майкла.
Нужды в огороде не  было, но  мать Майкла не могла жить без огорода, который
был у нее на всех континентах.
     Майкл Робинсон, оказалось,  вел  странную жизнь.  Не  возвращался домой
ранее двух-трех  часов ночи. Однажды  пришел  с  каким-то  пожилым  черным в
спортивной  с мятым козырьком каскетке. В пятницу  он позвонил из  больницы,
сказал, что в него стреляли, но обошлось, кость не задета.
     Андрейка ждал его часов до трех, потом заснул, сидя в кресле.
     -- Что стряслось? -- воскликнул Андрейка, когда хлопнула входная дверь.
     -- Эндрю, дорогой, поговорим обо всем на рыбалке, -- сказал Майкл, чуть
морщась  и  поддерживая  здоровой рукой  перевязанную...  --  Рыба,  как наш
телезритель, лучше всего  клюет  на пиф-паф  и вообще  на всякие полицейские
истории.
     Утром  учитель  кинул Андрейке футболку  с короткими рукавами, истертые
"по  моде" джинсы; правда,  джинсы  пришлось  подворачивать на  полметра, не
менее.  Достал  новенькие  кеды.  Подойдут?..  Прекрасно,  она  себе  другие
купит...
     "Кто "она?" -- хотел спросить Андрейка, но не спросил. Неэтично.
     "Она"  явилась  тут  же,  мисс Анодополис,  темпераментная  гречанка  с
волосами, распущенными до пояса, которая преподавала  в школе английский для
школьников-иммигрантов. Так как имя Анодополис  слишком длинно,  ее называли
мисс Эй, по первой букве ее фамилии, и она к этому привыкла.
     Андрейка посещал ее занятия полгода, и ему  нравилось  сидеть в классе,
где  каждый  ученик  был  с иного  континента. Испанцы,  мексиканцы,  шведы,
китайцы: каждый -- с другого конца мира.
     Он  любил  эти  уроки,  но  не  любил  мисс  Эй,  которая  говорила  на
оксфордском   английском   и   не   упускала  случая   поиронизировать   над
иммигрантами, которым язык  не  давался. И более  того, носила прическу "под
директрису", волосы на одно ухо. "Приспособленка", -- сказал Андрейка самому
себе со свойственной русским иммигрантам определенностью.
     А Майкл Робинсон с мисс Эй!.. спит в обнимку?
     Мир непонятен...
     Покрутились по  душному городу,  свернули на  скоростную трассу, идущую
строго  на север. Часа не прошло, а уж все вокруг стало по-канадски огромно,
порой   необозримо.   Поля  фермеров,   конные   выпасы,  опять   торонтский
"Диснейленд",  который,  говорили,  объезжают  на  специальных  автобусиках.
Машина вдруг начала сползать на соседнюю линию,  и Майкл Робинсон воскликнул
встревоженно: "Эна, ты что?"
     Оказывается, мисс Анодополис на мгновение вздремнула за рулем. Счастье,
что на соседней полосе не было машины. Учитель отсадил мисс Эй назад; сказал
Эндрю  вполголоса,  что  мисс  Эни  скоротала  ночь  в  больнице,  куда  его
доставили. Сел за руль сам, Эндрю посадил рядом. Километров через шестьдесят
промчали город под названием Бэрри. Андрейка заерзал, стал озираться, словно
искал кого-то. Вздохнул горестно.
     Мистер  Робинсон спросил Андрейку, знает  ли он дорожные знаки... Эндрю
только вздохнул.
     Мистер Робинсон потеснился, придерживая  раненую руку  здоровой  рукой,
сказал: "Дерзай!"
     Сразу после  города Бэрри  съехали на  боковую дорогу. Одна линия туда,
вторая  --  обратно.  Навстречу  мчал,  погромыхивая,  слон  --  грузовик  с
прицепом, размером с  четырехосный  вагон железной  дороги.  Фары  включены.
Гудок басовитый, пароходный.
     Андрейка сбавил скорость и попятился ближе к обочине.
     --  Недоучен...  -- сказал Майкл Робинсон.  -- Кто давал уроки? Тот  же
Барри?
     Хотелось доказать Андрейке,  что доучен он, вполне,  а все равно, когда
гремел навстречу "слон" да еще гудел  в  свой пароходный гудок, так хотелось
от него попятиться.
     Убрались с дороги,  запрыгав на скалистых выступах, проснулась мисс Эй,
которая спала на заднем сиденье, свернувшись калачиком.
     Подъехали к озеру, название на карте Каша. Русская каша?..
     Учитель засмеялся. Не Каша, а Кэшэ. Рядом французская Канада.
     -- А где же дача?
     -- Никакой дачи нет, -- сказал учитель. -- Это я все выдумал.
     Мисс  Эй  засмеялась.  Они  вытащили  из  багажника чемоданы и,  бросив
машину, даже  не заперев  дверцы, направились к ветхой дощатой пристани, где
висел над водой на  железных подкосах  белый  глиссер. Учитель вытащил ключ,
открыл  пульт  управления,  поколдовал там,  и  белый глиссер  медленно,  на
стальных канатах, опустился в воду. Сел, как лебедь, бесшумно.
     Лебедь  рванул  и  в  мгновение  ока домчал  до  небольшого  скалистого
острова, на  котором возвышалась среди мачтовых  сосен и  густого кустарника
одна-единственная дача.  Даже  не дача  -- городской дом из белого кирпича с
огромными слепящими на солнце окнами.
     Андрейка остановился в изумлении:
     -- Достался по наследству?
     Майкл Робинсон и Эни засмеялись.
     --  По  наследству мне  досталась только  любовь к  баскетболу. Я купил
остров.
     -- Весь остров?! -- Андрейка обошел его с одной стороны, а со второй не
пролез.  Дебри. Каменный  хаос. -- Все  принадлежит вам?  Навсегда?..  В это
трудно поверить! Вы же не миллионер!
     -- Точно, не миллионер... На Кэшэ вообще нет миллионеров.
     -- Тогда ответ "не делится"...
     Майкл Робинсон засмеялся.
     Из-за  выступа  выплыл желто-красный  трамвай...  на  двух  понтонах...
Медленно прошелестел мимо них,  погудел автомобильным клаксоном. Майкл и Эни
помахали ему...
     --  Это  Жорж,  наш  водопроводчик.  Сам  смастерил... Каждый  выходной
объезжает соседей...
     Андрейка проводил взглядом самодельный "трамвай" на понтонах, покосился
на  дачу  Майкла  с  большой, из сплошного  стекла,  террасой и... подумал о
бабушке, которая всю жизнь была  преподавателем в музыкальной школе, потом в
училище имени Гнесиных и, сколько он помнит, все время  перекраивала одну  и
ту же шелковую блузку "на выход", как она объясняла. Денег хватало только на
картошку, пшено и сосиски,  если их "выбрасывали"  на прилавок. Мясные кости
доставались   лишь   к   праздникам.  (К   праздникам   всегда   чего-нибудь
"выбрасывали".) Дачу? Дачу снимали на лето, пока отец не ушел из дому...
     Разобрав удочки с  большими  катушками  и серебристыми поплавками,  они
уселись по обе стороны гранитного валуна с зеленоватыми пятнами мха.
     --  Мох, голубика...  Какая  это  широта?  Это тайга? Если  сравнить  с
Россией?
     --  Торонто примерно на  широте  Рима, Эндрю, -- шепотом ответил  Майкл
Робинсон, чтоб  не  спугнуть рыбу.  --  Ты же  говорил, что, с  точки зрения
русских, мы ходим вниз головой...
     Тишина была прозрачной, зеленой, как воздух и вода озера Каша;  изредка
мычали коровы. Оказалось, это  вовсе  не коровы, а моторы-автоматы,  которые
откачивают из подвалов прибрежных дач воду.
     Рыба клевала, как будто только и ждала их приезда.
     -- Я же сказал, им не терпится узнать еще  одну полицейскую историю. --
Майкл  Робинсон  усмехнулся. --  Она проста, Эндрю.  Ты  знаешь,  что  такое
Гордиев  узел. Полиция распутывала бы  его  года  три. А Гордиев  узел  надо
рубить.
     Я  понял, что  надо помочь  мистеру Дагласу, мы  играли  с ним  в одной
команде... Отправился к своим старым ученикам; тем самым, которые собирались
вас избить. Ну, одни "не  захотели  впутываться". Другие не испугались.  Все
подтвердилось. От  вашего  "олдсмобиля",  в  котором было  на  два  миллиона
кокаина,  следствие  не без моей помощи  пришло в известный вам "Королевский
отель"...  Арестовали мистера Мак  Кея... Ну, его  увезли в  наручниках -- в
меня  стреляли.  На  большой, правда, скорости. Тяни, Эндрю,  смотри,  какая
огромная  щука  пришла поинтересоваться  полицейской  историей... тяни-тяни,
леска не лопнет...
     Щука  не  помещалась в  ведре, хвост  ее торчал снаружи; пришлось ведро
заваливать камнями, чтоб не опрокинулось.
     Когда  наловили  "на  уху",  положили  удочки  на  камни, поднялись  на
огромные серые валуны,  оставив  внизу "на дежурстве" азартную и шумную мисс
Эни...
     --  Эндрю, -- сказал  Майкл Робинсон. --  Кто  заговорит  о математике,
платит штраф...  Кстати,  на  чем  вы остановились окончательно,  Эндрю?  На
музыке или на математике?
     --  Я  не   буду  останавливаться,  --  ответил  Андрейка;  и  они  оба
засмеялись. --  Есть  внутренняя музыка  в математике, --  не сразу  ответил
Андрейка.  Так  что  музыка  от меня  не уйдет... --  Он достал из  бокового
кармана флейту, подарок Барри, и заиграл элегию Боккерени.
     -- О  чем вы все время хотели  меня спросить, Эндрю? --  произнес Майкл
Робинсон, когда Андрейка снова спрятал флейту в карман.
     Андрейка печально поглядел  на учителя и достал из кармана  брюк старую
газетную вырезку.
     --  Майкл, была такая  прекрасная женщина  Кэрен. Теперь ее нет...  Она
поместила  в  газете Торонтского университета вот эту статью. Статья о  том,
вот посмотрите, что уровень гражданских свобод одинаков. Во  всех странах...
в каких бы вы думали? Вот:
     "В России времен Брежнева...
     В Польше в 1982-м, когда разогнали "Солидарность"...
     В Италии 1935 года, когда Муссолини травил газами эфиопов...
     И сейчас в Канаде. Всюду о свободе только говорят... "
     Делится такой  ответ?  В Москве мы с бабушкой боялись всего, здесь я не
боюсь даже  Барышникова из полиции... Почему  же Кэрен, добрая,  умная,  так
написала? А потом застрелилась. Разве можно отравиться свободой? А тут  одни
стреляются, другие... Половина девочек в классе худеют, морят  себя  голодом
до смерти! Нескольких  "толстушек"  уже нельзя вернуть к  жизни.  "Анорексия
неврода", так объясняют... Как это понять? Они  верят дурацкой рекламе?... А
недавно! Школьницу крадут  бандиты, все стоят столбами: "Кого это  заботит?"
Об  аборте говорят,  как  о порезе  пальца... На уроках географии мудрецы  с
Карибских островов спят, забросив ноги на столы... Никто им не мешает спать.
Потом  они  сядут  "на  велфер",  переселятся  в  "Королевский  отель",  где
государство будет содержать их всю жизнь... Это тоже свобода?
     Мистер Робинсон поглядел  на  удочку  Эни.  Удочка уже давно дергалась,
видно, попалась большая рыбина.
     Эни закричала:
     -- Майкл, помоги, а то она меня утащит в воду!
     Майкл спрыгнул вниз и, напрягши мускулы,  одной рукой выдернул огромную
белую рыбу, но, занятый своими мыслями, вдруг швырнул ее обратно в озеро.
     --  Эндрю,  вы  хотите изменить у  нас  социальную систему?  -- спросил
мистер Робинсон, взобравшись на серый,  в плешинах мха валун. -- Правильно я
вас понял?..
     Андрейка усмехнулся горьковато.
     -- Мой дед уже пытался, у меня есть семейный опыт, сорри...
     Мистер  Майкл  Робинсон  поморщился не  то  от боли  в  руке, не то  от
неприятных мыслей.
     -- Эндрю, все, что вы сказали, -- справедливо. В Канаде никто ничего не
должен. Каждый имеет право знать и право не  знать ничего. Мне  это нравится
не всегда.  Но какая альтернатива?  Описанная  в  книге, которая  называется
"Изнасилование толп". Книга  именно об этом. Об опыте революций. Не подходит
альтернатива... Мне, в отличие от тебя, некому жаловаться. Даже Эни от жалоб
отмахивается. Но ты иммигрант... Возможно, ты меня поймешь.
     Андрейка  покосился  на  мистера  Робинсона.   Научился  у  доброй   Эй
иронизировать?
     Но мистер Робинсон был далек от желания иронизировать или шутить.
     --  Среди  тех,  кто  явился  к  школе  "проучить"  тебя,  один  был  с
бейсбольной битой, -- начал он  свою исповедь, для которой действительно еще
не отыскал слушателей. -- В Торонтский университет  принимают тех, у кого не
менее 65 баллов. Его взяли  при 51 балле:  он из Конго... На том  основании,
что предки  его  были рабами,  закрывали  глаза на то, что  он прогуливает и
списывает.  Это  считалось хорошим тоном  --  тащить его  за уши  к  степени
бакалавра.  Белые  искупают  свою  вину  перед миром  черных...  К чему  это
привело?  Черная Америка оказалась  в стороне от  компьютерного века.  Можно
сказать, выпала  из  него  без  парашюта.  Я  тоже  черный,  Эндрю!  И  меня
оскорбляет этот расизм наоборот. Коль требования к черным ниже, я, возможно,
неполноценный учитель. Так люди вправе думать...
     -- О,  да кто  может так думать! Вы знаете,  мистер Робинсон, даже  то,
чего  не знает никто. Правда-правда! О битве на Калке, о татарских князьях и
их походах на Россию... Да кто же в Канаде, кроме историков по профессии, об
этом  слыхал?!  Здесь  изучают  в  школе только историю Канады.  Где  у  нас
пшеница, где треска... Одна и вовсе неглупая девушка, в шахматы  играет, как
гроссмейстер, сказала мне, что весь  остальной  мир для нее  вроде утонувшей
Атлантиды. Один Париж торчит,  как  кочка над  водой... Правда-правда! У вас
образование широкое. Как в России...
     Губы Майкла Робинсона дернулись в нервной улыбке.
     --  Во всяком  случае,  не  как  в  Канаде.  Я кончил технологический в
Бостоне, Эндрю.
     И добавил не без раздражения:
     -- Ты меня поймешь, Эндрю. Чтобы быть вровень с белым преподавателам, я
должен быть выше его на три головы.
     -- О! Бабушка так говорила о русских евреях. Чтоб преуспеть  в  России,
надо  быть выше русских на целых три головы.  Подлый мир!  Дикий!  -- Теплое
чувство,  которое  Андрейка  испытывал  к   Майклу  Робинсону,  стало  вдруг
физически ощутимым; таким чувством проникаются к родному человеку, с которым
стряслась беда. -- Дикий! -- повторил Андрейка, и глаза его увлажнились.
     -- Дикий, Эндрю! -- подтвердил  мистер  Робинсон,  возвращаясь  к давно
волновавшей его теме.  -- Эти  ханжеские уступки, послабления черным,  --  к
чему они  привели?  Как  это сказалось, к  примеру,  на господине из  Конго,
который явился  тебя убивать?!  Очень просто! Он  привык, что  к нему другие
мерки. Ему  многое сойдет с  рук.  Он явился  к  школе,  в  отличие от своих
дружков,  простых  работяг,  с  бейсбольной   битой.  Не  бить,  а  убивать,
покалечить, в лучшем случае.
     -- Это ... меня?
     --  Тебя, тебя! Он внушил себе, что ему,  "жертве белых", простят любой
разбой,  даже  убийство. Как видишь,  наша система  тоже  не всегда работает
верно. Возможны ошибки,  и трагические... И это на руку серости, и черной, и
белой...
     Андрейка бросил свою удочку, которую держал, не глядя на нее.
     -- А могу я увидеть Барри? -- вырвалось у него. -- Вы не представляете,
как это для меня важно...
     Месяца  через  полтора мистер  Майкл Робинсон попросил  Эндрю  остаться
после  уроков и сказал, что  он  созвонился с  Оттавой  и  еще кое  с  кем и
разрешение  получено. "Это  смешно,  но опять помогли бывшие  баскетболисты,
другие, правда, которые охраняют тюрьму в Кингстоне".
     Мистер  Робинсон давно  собирался  в  Кингстон навестить одноклассника,
ныне декана университета. А тут как раз такой случай. -- Подвезу, Эндрю!
     Высыпал  первый  снежок.  Все  вокруг  было  девственно  чистым,  кроме
скоростной  трассы, идущей  от  Детройта  до Монреаля.  Хайвей был черен  от
грязи, мазута, машины ползли, как на похоронах. День был солнечный, а фары у
всех машин горели. Похороны! Точно!
     Кингстон  --  бывшая  столица   Канады,   славна   своим  университетом
староанглийской  архитектуры  и  парком,  вымощенным  гранитными  плитами  с
искусной  резьбой;  прогулками  на пароходиках  вокруг  знаменитых канадских
Тысячи островов с  дощатыми дачками  и... кирпичным утесом-тюрьмой,  которая
несколько охлаждает туристские эмоции
     Эндрю обратил внимание  на мощные автомобили  вблизи  тюрьмы, в боковых
улочках;  за  рулем  полицейские  в  напряженных  позах,  казалось,  вот-вот
рванутся куда-то...
     -- Из тюрьмы часто бегут? -- спросил Андрейка.
     -- У меня нет  статистики, -- ответил  мистер Майкл Робинсон, высаживая
Андрейку  у  дверей  тюремного  управления.  Договорились  о часе встречи, и
мистер Майкл укатил.
     Как скрипят тюремные засовы! Как тяжелы железные  двери!  И чего ищут в
шоколаде и сигаретах, которые он принес Барри?
     Андрейка стоял,  переминаясь  с  ноги  на ногу,  у  стекла,  забранного
сеткой, и ждал, когда выведут его Барри.  Тот  вышел не скоро. В серой робе,
руки  заляпаны  какой-то  эмульсией.  Выбрит  клочьями.  В глазах  горестная
усмешка.
     --  Автомобильные  номера  делаем для