А.А.Локерман. Рассказ о самых стойких


---------------------------------------------------------------
     Предисловие академика В. И. Смирнова.- М.: Знание, 1982
     ОСR Афанасьев Владимир
---------------------------------------------------------------

     Рецензенты:       Ермаков       Николай       Порфирьевич,       доктор
геолого-минералогических наук, профессор МГУ: Генкин  Александр  Дмитриевич,
кандидат геолого-мннералогических наук, старший научный  сотрудник Института
рудных месторождений АН СССР.

     Почти  полвека  тяжелые  серебристые   песчинки,  неразлучные  спутники
золота,  добывавшегося в  Южной  Америке для пополнения  испанской казны, по
приказу  короля при свидетелях уничтожали:  они "портили" золото и подрывали
доверие к отчеканенным из него монетам.  Но прошло время,  и выяснилось, что
эти песчинки,  прозванные платиной (что-то вроде серебришка, производное  от
испанского  plata -  серебро), по  "благородству" не уступают  ни золоту, ни
серебру. Были обнаружены еще  пять родственных платине элементов.  Благодаря
высокой химической стойкости, тугоплавкости и другим замечательны" свойствам
все члены семейства оказались  незаменимыми  в  целом  ряде областей науки и
техники.
     Научно-художественная книга для широкого круга читателей.



     НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КНИГЕ

     В семейство платиноидов  входят  шесть  элементов -  платина, палладий,
родий,  иридий,  осмий и  рутений.  История  их  открытия  и освоения  полна
драматических моментов  и оставила заметный  след в  формировании духовной и
материальной культуры человеческого общества.
     Должен  отметить,  что  я   начал   чтение  "Рассказа..."  с  некоторым
скептицизмом,  потому  что  члены  семейства  во  многом  сходны, но и очень
специфичны по своей физико-химической, геологической и технико-экономической
характеристике. Возможно  ли  все  это  отобразить  в  небольшой  книге,  не
превратив ее в скучный справочник?
     Ответ принесло чтение. Оно  меня увлекло  и  убедило в  том, что  автор
отлично справился с поставленной задачей, ярко воссоздав историю платиноидов
в природе и обществе.
     Книга  предназначена широкому кругу  читателей, но она  интересна и для
специалистов, потому что содержит немало сведений, обнаруженных  автором при
изучении архивных документов.
     Нередко в  популярной  литературе  излагаются  лишь конечные результаты
познания  и  при  этом  создается  ложное  впечатление  о  его  легкости,  о
безликости научного  творчества. Автор  пошел по  иному пути: он показывает,
как происходило накопление знаний и в каких конкретно исторических условиях,
не обходит вниманием тех, кто оставил след в решении сложных вопросов теории
и практики освоения платиновых металлов.
     Не сомневаюсь, что  книга А.  А. Локермана пробудит у многих  читателей
интерес и желание продолжить ознакомление с затронутыми в ней проблемами.
     <i>Герой Социалистического Труда, лауреат  Ленинской премии академик В. И.
СМИРНОВ</i>

        ПРОШЛОЕ

     КУРЬЕЗ ИЗ КОЛУМБИИ

     Испанский астроном Антонио де Уллоа в 1737 году  вернулся  на родину из
Южной Америки, где он участвовал в экспедиции по измерению дуги меридиана на
экваторе.  Был   он  человек  любознательный  и  интересовался   не   только
астрономией.   Об  этом   свидетельствует   опубликованное   им   двухтомное
"Путешествие по Южной Америке".
     Шло уже третье столетие, как открыли Новый Свет.  Всяких  диковин  - от
картошки до меднокожих людей -  навезли много, и  удивлять стало нелегко.  И
все же астроному  это  удалось. Привез он из Новой Гранады  (так  называлась
тогда Колумбия) всего-навсего  серые  речные песчинки,  а  вызвал бурю, стал
знаменит.
     Сам Филипп  V, француз,  внук Людовика XIV,  всемогущий король  Испании
&lt;Филипп Бурбон получил испанскую корону в результате так называемой войны
за  испанское наследство (1701-1714),  начавшейся  после  смерти  бездетного
короля Карла II.&gt;, оставив все дела, в увеличительные стекла рассматривал
эти песчинки, грозно  ждал,  что  скажут лучшие его  алхимики.  Король  слыл
великим их покровителем.  Надо  лишь добавить, что не от хорошей жизни он им
стал.
     С открытием Америки несметные богатства поступали в испанскую казну, но
она  напоминала  бездонную  бочку.  Почти  непрерывные  войны  при  отсталом
феодальном хозяйстве довели страну до разорения.
     Сохранились  свидетельства  о том,  что  в конце  царствования Карла II
"...государственные  доходы  понизились  до  того,  что,  несмотря на  самые
суровые финансовые  меры, король  был не  в состоянии оплачивать прислугу, а
иногда даже и стол свой".
     При племяннике дела шли не лучше. Получив после  тринадцатилетней войны
самое  большое в  мире наследство - государство, о котором гордо говорилось,
что  в  его  пределах  никогда не заходит  солнце,  он  оказался  банкротом.
Отбросив  гордость,  приходилось  выпрашивать  займы  даже  у  еретиков.  До
бумажных  денег еще  не  додумались, и во многих  провинциях  Испании  из-за
нехватки звонкой монеты вынуждены были вернуться к меновой торговле.  Одного
барана меняли на две козы или на три шляпы, и так далее.
     Дела  шли  так плохо,  долгов  было  так  много, что Филипп  V  впал  в
меланхолию  и в  1721 году отрекся от  престола  в пользу  малолетнего сына.
Финансового положения  это не улучшило, и вскоре придворные заставили короля
"отречься от отречения".
     А золота  и других  богатств  поступало  в казну  все  меньше. Уже и  в
Америке сливки были сняты.
     Где же выход, как вернуть былой блеск испанской короне?
     Никто из советников короля не мог предложить ничего путного.
     Тут-то  и  атаковали  короля  алхимики  -  "служители  тайной  небесной
натуральной философии,  составляющей  единую  науку  и  искусство", как  они
именовали  себя. Только  они  давали ясный ответ. Клялись, что изготовят для
короля  золото  "квантум сатис"  (сколько угодно) и  очень скоро, потому что
способ уже почти  в  руках. И  напрасно  конкистадоры  короля  разыскивают в
Америке  страну  золота  -  Эльдорадо.  Если  король  поможет, сама  Испания
превратится  в  Эльдорадо. Потому,  что  только  здесь,  в  испанской земле,
найдены  богатые  залежи крови дракона -  киновари, единственного  минерала,
который содержит гидраргерум - жидкое серебро,  называемое также Меркурием и
ртутью. В присутствии короля, при строжайшем контроле они нагревали киноварь
в замкнутых перегонных  аппаратах. И  при  этом на дне  сосуда действительно
иногда выпадали крохотные крупицы золота.
     От крупиц  до "квантум сатис" остался  один, последний шаг,  утверждали
алхимики. Вековые изыскания наконец-то принесли надежные результаты. Неужели
король упустит этот единственный, вернейший шанс?
     И король поверил,  стал великим покровителем, окружил себя энтузиастами
и шарлатанами.
     Успех,  казалось, близок. И  вдруг  песчинки  из  Колумбии  спутали все
карты.
     Поначалу  королевские алхимики  снисходительно  улыбались,  уверенные в
том, что астроном ошибается и утверждает то, чего не может быть "потому, что
этого  не  может быть никогда". (Такой  аргумент звучал  убедительно  во все
времена,  задолго до того, как был  использован героем  чеховского "Письма к
ученому соседу".)
     Уллоа упорно стоял на  своем:  это может быть. И добился проверки.  При
его  бдительном  надзоре,  в  присутствии  короля  алхимики  снова  и  снова
определяли вес песчинок. Сомнений не оставалось: они были тяжелее золота!
     Алхимики умолкли, Уллоа оказался прав.
     О  том,  что  события  развивались  именно   так,  известно  из  многих
литературных  источников,  но  не повторена ли в них легенда, неизвестно кем
созданная?
     Мы  знаем  теперь,  что  среди   песчинок,  привезенных  астрономом  из
Колумбии,  некоторые действительно  были тяжелее  золота, но  могли  ли  это
установить в  середине XVIII  века? Была ли  тогда  техника  взвешивания для
этого уже достаточно совершенна?
     История  весов уходит в  глубь веков, и не случайно  на  многих  языках
слова  "взвешивать"   и  "платить"  -  синонимы.   На  египетской  пирамиде,
построенной в III тысячелетии до  н. э., изображены равноплечные весы весьма
совершенной, по  мнению  специалистов,  конструкции.  Количество  тогда  уже
определяли довольно точно  в отличие  от  качества -  о нем  судили лишь  по
внешним  признакам, и  это не могло защитить от подделок.  По-видимому, лишь
Архимед  (287-212 гг. до н. э.) нашел  надежный способ  их  выявления.  Всем
известна  легенда о том, что он выскочил из ванны с криком "Эврика!", но как
он  определил,  из чего сделана корона сиракузского царя, вероятно,  следует
напомнить.
     На  одном  коромысле равноплечных весов Архимед нанес деления и укрепил
гирьку,  которая  могла  перемещаться.  Поместив на чаше  весов  корону,  он
уравновесил ее золотом. Затем обе чаши  погрузил в воду. Архимед  исходил из
того, что разные металлы при равенстве их веса  должны занимать неодинаковые
объемы,  а выталкивающая сила воды  равна весу вытесненной жидкости. Поэтому
равновесие  должно  быть  нарушено,  если  на  чашах  лежат  разные  металлы
одинакового веса. Для его восстановления  надо  было передвинуть  гирьку  на
коромысле. Архимед произвел градуировку плеча коромысла для  всех  известных
тогда  металлов  и сплавов. Он установил, что в  короне  больше серебра, чем
золота.
     В  дальнейшем  конструкции  весов  были  существенно  усовершенствованы
римлянами и особенно  арабами. При  изучении условий равновесия  они  вместо
геометрического  метода древних  греков применили  алгебраический и  создали
равноплечные коромысловые  весы,  обладавшие  поразительной  точностью  -  5
миллиграммов.
     Еще большей точности достиг в XII веке  Алькгацини, изобретатель "весов
мудрости".   Он  использовал  гидростатический  принцип  Архимеда,  но  внес
усовершенствования, которые позволили отличать не только металлы от сплавов,
но  и  драгоценные камни от поддельных. Установленные им значения  плотности
золота, ртути  и  других  металлов  лишь  на  доли  процента  отличаются  от
современных.
     Вот на этих-то мудрых весах и  было бесспорно установлено,  что есть на
земле вещество тяжелее золота.
     Над алхимиками нависла черная  туча. Они пытались объявить эти песчинки
ошибкой природы, игрой случая, курьезом. Рождаются же и люди о двух головах!
     Курьез этот никого  не смешил, тем более  что Уллоа  утверждал: это  не
игра случая, на реках Колумбии таких песчинок "квантум сатис"!
     Филипп V прогнал алхимиков и снова впал в меланхолию.
     Для того  чтобы осознать весь трагизм положения,  понять, почему  серые
песчинки, можно сказать, добили алхимиков, надо вспомнить о многом.
     В  стремлении  создать фабрику  золота  король  Испании отнюдь  не  был
первым.  Из  поколения  в поколение сильные мира  сего  пытались  стать  еще
сильнее с помощью сначала химиков, затем алхимиков и снова химиков.
     Название  "химия"  известно  по  крайней  мере  с  IV  века.  Вероятно,
произошло оно от египетского слова "хеми" - черный и звучало тогда примерно,
как теперь "черная магия".
     Приставка  "ал",  свойственная  арабскому  языку,  добавилась  к  этому
названию  лишь в  VII веке, после завоевания  Египта  арабами, нисколько  не
изменив смысла.
     Ко  времени возникновения химии практические познания людей уже были  и
велики  и многообразны: умели плавить  металлы  и  стекла, даже  окрашенные,
похожие на драгоценные камни; изготовлять мыло;  во все цвета красить ткани,
применяя  квасцы  и  железный  купорос в качестве  закрепителя; знали  много
лекарств как  природных, так  и искусственных;  умели использовать  процессы
брожения, приготовляя хлеб, вино. И так далее, всего не перечесть.
     Все   эти    знания,   которые   мы   теперь    называем   химическими,
совершенствовались, передавались  от поколения  к  поколению, но к тогдашней
химии (алхимии) прямого  отношения не  имели. Она преследовала  только такую
цель  -  богатство  и  бессмертие,  стремилась  создать  золото  и   эликсир
долголетия.
     Долгое   время  обе  задачи  пытались  решить  одним  ударом,   получив
""философский   камень",   обладающий,   как   отметил   Энгельс,   "многими
богоподобными свойствами".
     Для  получения  "философского  камня"   по  всем   рецептам  требовался
"универсальный растворитель".
     Лишь  в  начале  XIII  века монаху  Бонавентуре удалось получить  нечто
подобное  -  смесь  соляной  и азотной  кислоты, в которой растворялись  все
металлы,  даже  золото, вечный царь  природы (теперь  такую  смесь  называют
царской водкой).
     Это  был  крупный успех,  но цель  заключалась не  в  растворении, а  в
получении золота, что оказалось гораздо труднее.
     При экспериментах с золотом арабские алхимики без  помощи "философского
камня" сумели создать эликсир  долголетия - панацею от всех болезней. Секрет
его тщательно охранялся и был разглашен  лишь в 1583 году королевским врачом
и алхимиком Давидом де Плани-Кампи, который опубликовал в Париже "Трактат об
истинном, непревзойденном, великом и универсальном лекарстве древних, или же
о питьевом золоте, несравненной сокровищнице неисчерпаемых богатств".
     Тончайше   измельченное   золото   действительно   обладает   лечебными
свойствами, его  и поныне применяют в  медицине, но  отнюдь  не как панацею.
Теперь все  это доказано,  а тогда  было  ясно лишь то, что  золото -  благо
универсальное, что  оно обеспечивает и хорошую  жизнь и  долголетие. Неясным
оставалось только, где его взять "квантум сатис"!
     Потеряв  надежду  получить  всемогущий "философский  камень",  алхимики
различных школ и стран  - арабские, греческие, западноевропейские и другие -
постепенно  сошлись на  том, что и без него золото  может  быть создано.  За
основу были приняты идеи Аристотеля о естественной  природной превращаемости
(трансмутации) тел низших в более совершенные.
     Подтверждение  тому,  что в природе один металл постепенно  переходит в
другой  с возрастанием  тяжести  и ценности,  находили не раз  при  изучении
минералов и при плавках руд, обнаруживая, например, в железе примесь меди, в
медной и свинцовой руде примесь серебра, а в нем золота.
     Вывод  напрашивался  сам собой: железо в природе превращается в медь, а
она,  так  же как и серебро, самопроизвольно  переходит в  золото,  конечное
звено  в  цепи  преобразований,  самое  тяжелое, вечное вещество  природы. И
следовательно, задача заключается  лишь  в  том, чтобы найти способ ускорить
этот процесс.
     Золото, этот "светоч, придающий душу материи", было так желанно, что  и
отцы  церкви,  когда-то  считавшие  всех  алхимиков  еретиками,   постепенно
смягчились, признали процессы трансмутации, идущие в природе, угодными богу,
и, стало быть, ускорять их не грешно. Подтверждение  этому нашли в священных
книгах, установили,  что алхимиками были евангелист Иоанн и  Мариан,  сестра
Моисея,  и другие. Было предписано  молиться за успехи сотворяющих золото, а
гнев господен обрушивать только  на  софистов (теперь так называют тех,  кто
вводит  в  заблуждение  словесными ухищрениями,  а тогда софистами  называли
алхимиков-поддельщиков).
     В  годы, когда  Филипп V пытался поправить дела с помощью  алхимии, она
уже  переживала  закат.  Широкую  известность  приобрели  иронические  слова
Парацельса,  сына  алхимика,  ученика  алхимиков, переставшего считать  себя
алхимиком:  "Теория,  не  подтвержденная  фактами,   подобна   святому,   не
сотворившему чуда". Он провозгласил, что  настоящая цель химии заключается в
приготовлении  не золота,  а лекарств, в изучении микрокосмоса  (человека) и
окружающего его макрокосмоса.
     Каноны  алхимии  подверг  уничтожающей критике Роберт Бойль  в трактате
"Химик-скептик,  или  Химико-физические  сомнения  и  парадоксы,  касающиеся
спагерических  начал,  как  их  обычно  предлагают  и  защищают  большинство
алхимиков".
     И все же служители  "тайной философии, составляющей науку и искусство",
идею  трансмутации  защищали довольно успешно. Немало  для  этого  сделал  в
середине XVII века немецкий алхимик И. Бехер, получив из глины железо.
     Песчинки из  Колумбии своим  появлением  теорию в целом  не задели,  но
подорвали ее практически важнейший тезис о том,  что золото - самое  тяжелое
вещество, конечный и вечный венец преобразований.
     Где же гарантия, что  в результате  всех затрат и усилий будет получено
золото, а не эта серая дрянь!
     Спасая  себя  и свою науку,  алхимики предложили такое объяснение:  эти
песчинки состоят из золота, спрессованного самой природой и замаскированного
какой-то примесью.
     Король Испании приказал: немедля золото из песчинок извлечь!


     ГАДКИЙ УТЕНОК СТАНОВИТСЯ ЛЕБЕДЕМ

     До  выяснения,  из  чего  состоят  эти  песчинки,  за ними  сохранилась
презрительная  кличка, которую  им  дали в Колумбии на приисках -  в связи с
полной  их  бесполезностью.  Звучала эта  кличка  -  платина,  примерно  как
"серебришко" (plata-по-испански "серебро").
     Чисто   вымытые,  при  ярком  свете  песчинки  действительно  выглядели
серебряными, но сходство было только внешним.
     Серебро, как и золото, мягко, ковко  и легко плавится, а эти зерна были
хрупки, их  не удавалось расплющить даже молотом  на  наковальне.  В пламени
кузнечного горна,  где  все металлы  плачут  огненными слезами, они  даже не
краснели. И растворить их не удавалось ни в кислотах, ни в щелочах.
     "Nullis igni,  nullis  artibus" - "ни  огнем,  ни искусством"  -  такой
вердикт вынесли алхимики, исчерпав все возможности.
     В связи с этим  король снова впал в  меланхолию.  Вывести его  из этого
состояния сумел Уллоа, убедив, что синица  в руке лучше, чем журавль в небе,
что  и без  алхимии можно поправить дела,  если сосредоточить  все усилия на
добыче золота в заокеанских владениях. Король назначил  его своим советником
и приказал действовать.
     После  того  как платина  сыграла роль  могильщика в истории алхимии, о
ней, вероятно, вспоминали бы редко, будь  она только бесполезна.  Но она  не
давала о себе забыть и с каждым годом доставляла все больше хлопот.
     Испанская казна  тогда  пополнялась  золотом  в  основном  из  россыпей
Колумбии  и Перу.  Утверждая в  спорах с  алхимиками,  что  платина  там  не
редкость,  Уллоа был прав,  но он  не предполагал, что ее так много. По мере
расширения  работ  становилось  все  очевиднее,  что  платиной  заражены все
золотые  россыпи в долинах рек Каука, Богота,  Пинто и других. Она следовала
за золотом как тень. Местами при промывке песка платины получали больше, чем
золота. Разделить же их не удавалось  из-за почти одинакового веса. Они были
неразлучны, как сиамские близнецы.
     Грабя  богатства  завоеванной  страны, конкистадоры стремились получить
металл благородный, без фальши. Подлое серебришко этому  мешало. При  плавке
золота  песчинки  платины  огню  не  поддавались,  но  золотой   расплав  их
обволакивал  и прочно  с  ними слипался.  Получалось нечто  вроде конфеты  с
шоколадной оболочкой и дрянной начинкой.
     Для людей предприимчивых открылись большие возможности, потому что даже
на весах мудрости не  удавалось отличить сплав с платиной от чистого золота.
Лишь  значительную примесь выдавало  изменение цвета. Мерк  червонный блеск,
присущий  высокопробному  золоту,  монеты  приобретали  сероватый,   тусклый
оттенок.
     Дурная  слава  распространилась  быстро  по  всему просвещенному свету.
Золото  с  примесью  платины  прозвали  гнилым, или  "испанским".  Дукаты  и
альфонсиносы самого могущественного государства упали в цене. А  в некоторых
странах  их  вовсе  перестали принимать. Злые языки  утверждали,  что монеты
померкли, как сама испанская корона!
     Все  это  было  так  оскорбительно, что Филипп  в  третий  раз  заболел
меланхолией  и вскоре  умер. Дельного  совета, как  избавиться  от  чертовой
платины, не смогли дать ни алхимики, ни их противники. А медлить было нельзя
- пришлось пойти на крайнюю меру.
     Королевский указ 1748 года строжайше предписал добытое золото тщательно
просматривать и отбирать из него все зерна платины, какие глаз видит. На тех
месторождениях, где  золото и  платина так мелки, что чисто  их разделить не
удается, работы было приказано вовсе  прекратить, с добавлением: разумеется,
без ущерба для казны.
     Все собранное проклятое серебришко уничтожать публично, при свидетелях.
     За плохой  его отбор, утайку, а тем паче за вывоз  из  Колумбии  рубить
головы, тоже публично, в назидание всем.
     У  королевских  чиновников  в Колумбии  прибавилось  забот.  Предстояло
решить труднейшую задачу, как уничтожить то, что не поддается  ни молоту, ни
огню, ни искусству?
     Выход  нашли  такой:  всю  собираемую  платину  королевские   чиновники
регулярно при свидетелях сбрасывали в реку Боготу  у Сантафе и в  реку Кауку
близ Папайяна.  Места выбирали  на  совесть, там, где реки глубоки, быстры и
бесовским отродьям обеспечена могила вечная.
     Год  за  годом   неукоснительно  выполнялся  королевский  указ:  и  при
Фердинанде  VI (1746-1759), "слабосильном ипохондрике,  управление  которого
было благодетельно  для Испании вследствие его бережливости и  миролюбия", и
при  Карле III (1759-1788), который славен лишь тем, что, "опустошив  казну,
додумался  до  выпуска  бумажных  денежных  знаков"  (цитаты  эти  взяты  из
энциклопедии Брокгауза и Ефрона).
     Платина была под запретом ни много ни мало сорок три года! И все же она
проникала  в  Европу, там  цена  на нее постепенно росла, потому что ювелиры
научились  маскировать  примесь в золотых и  серебряных изделиях. На  черном
рынке  платину  продавали  за  полцены серебра.  Покупали  ее не  только для
подделок. Нашлись люди, которых не остановили неудачи алхимиков. Как отметил
один  из  первых  русских  исследователей  платины   П.   Соболевский,   они
"интересовались    ею   первоначально    из    одного    лишь   любопытства.
...Преимущественный  относительный  вес  платины  и  отличные  ее  свойства,
наипатче  неразрушаемость  в  огне,  нерастворимость  в  простых кислотах  и
нерасплавляемость в сильнейшем жару плавильных печей обратили на  минерал, с
самого  открытия, внимание ученых людей. Левис,  Шеффер, Маргграф  и  другие
подвергли платину  бесчисленным  испытаниям. ...Стараниям  их  долгое  время
препятствовали  как многосложность изучения, так и бывшая  великая  редкость
сего    минерала,    причиненная   воспрещениям   добычи    его    испанским
правительством...  Сему   обстоятельству  предпочтительно  приписать  должно
медленный  успех  в  познании  истинного  состава сырой  платины.  Помянутые
знаменитые   ученые,  истощившие,  казалось,   все  способы,  зависящие   от
тогдашнего  состояния химии, не могли преподать надежных средств к обработке
сырой платины и не усмотрели в ней ни одного из тех примечательных металлов,
которых познанием впоследствии обогатили нас химические изыскания..."
     Идея  о  том,  что платина -  природный сплав,  в  котором  преобладает
золото, продолжала жить. Так, известный ученый Бюффон утверждал,  что вторым
компонентом  в  этом сплаве является  железо. Но далеко не все исследователи
разделяли подобные представления.
     В  1750  году в  английском  журнале "Философические  труды"  появилась
статья У. Браунриджа и У.  Уотсона "О  полуметалле, именуемом  платиной дель
Пинто",  где на  основании исследований  Вуда и  других  авторов  отмечалась
своеобразная металлическая природа этого тела.
     Вскоре,  в  1752 году, в  актах  Стокгольмской  академии наук появилось
сообщение  "О  белом  золоте,  или  Седьмом  металле, называемом  в  Испании
"серебришко из Пинто".  Автор этого  сообщения, директор Шведского монетного
двора  Шеффер утверждал,  что  платина отнюдь  не  курьез,  не  сплав  и  не
полуметалл,  а  новый элемент, полноправный  металл. Для него  он  предложил
название  Aurum album - белое золото.  Его  утверждение,  что платина  новый
элемент,  особых  волнений  не  вызвало.  В те времена  элементами  называли
"простые" вещества,  которые при  любых  реакциях  не  удавалось  разложить.
Конечно,  при  таком подходе многое зависело от совершенства опытов. Поэтому
элементы то "открывали", то "закрывали". За историю химии их было обнаружено
куда больше, чем есть на  самом деле.  "Несомненно настанет  день, когда эти
вещества, являющиеся для нас простыми, будут в свою очередь разложены...  Но
наше воображение не должно опережать фактов..." Когда Лавуазье высказал это,
среди "настоящих"  элементов числилась, например, известь, разложить которую
лишь в 1808 году сумел Хемфри Дэви.
     (Только  с  появлением  спектрального и  рентгеноструктурного  анализов
определение элементов стало  более  точным,  основанным на  изучении  самого
строения вещества, а не отдельных его внешних признаков.)
     Песчинки из Колумбии полностью отвечали предъявляемым тогда к элементам
требованиям:  они  действительно  казались  "простыми   телами",  и  никакие
воздействия не могли их изменить.
     А  вот  то,  что  платина  металл,  -  это  прозвучало  для властителей
христианского мира как сущая ересь, потому что в Библии названо только шесть
металлов -  железо, медь, золото,  серебро, олово,  свинец и, следовательно,
седьмого быть не может! Отцам  церкви было ясно: "лишний" металл - бесовская
выдумка,  за  которую  следует  очистить   от  греха  бескровно,  на  костре
инквизиции.  Такая  участь  едва  не постигла  одного  испанского  алхимика,
который по поводу платины дерзко заметил, что собаки упомянуты  в Библии  18
раз, а кошки ни разу, что не мешает им существовать!
     Некоторые  алхимики склонялись к  тому, что и ртуть по многим признакам
должна быть причислена к металлам, но об этом было лучше молчать.
     Вне  христианского  мира  ртуть  давно  уже  заняла  свое  место  среди
металлов, однако  и там места  для платины  не осталось,  комплект  считался
полным  вот на  каком  основании: в небе семь светил:  Солнце,  Луна  и пять
планет (остальных тогда еще не разглядели), и каждая  из них имеет  на Земле
своего  посланца - их семь  этих великих  символов. Поэтому число "семь"  от
века священно.
     Вот как  со времен  Аристотеля были  прописаны металлы в небе: золото -
Солнце, серебро - Луна, медь - Венера, железо - Марс, олово - Юпитер, свинец
- Сатурн, ртуть  -  Меркурий.  Тем, кто произвел  такую "прописку" металлов,
никак нельзя отказать в наблюдательности и поэтичности.
     Догмы о  семи (или  о шести)  металлах вошли в сознание так прочно, что
все им  противоречащее  отметалось.  Поэтому  во  всем мире  мышьяк  считали
"незаконнорожденным полуметаллом", а известные с древности минералы сурьмы и
висмута рассматривали как разновидности серебра  и  не  стремились отделить.
Вследствие  этого многие старинные монеты содержат  значительную их примесь,
являются в  определенной мере фальшивыми (что  выявлено  уже  в  наше  время
спектральным анализом).
     Довольно расплывчатый термин "полуметалл" получил распространение после
того, как швед Г. Бранд в 1730 году открыл кобальт.
     Противоречить церковным канонам он, по-видимому, не хотел  и, подметив,
что  ковкость,  плавкость  и некоторые  другие  свойства  у  металлоподобных
веществ  выражены неодинаково,  выдвинул такую гипотезу:  так  же, как  есть
шесть видов металлов,  есть шесть видов полуметаллов. К ним, кроме кобальта,
он отнес мышьяк, сурьму, висмут, цинк и ртуть.
     Стройность этой схемы сохранялась недолго. В 1741 году ученик Бранда А.
Кронштедт  обнаружил  еще  один  полуметалл  - никель,  а в дальнейшем и для
платины не нашлось "законного" места.
     Как отметил академик Вернадский, платине в научной  литературе середины
XVIII  века  уделено  внимания  больше,  чем любому  другому  веществу.  Это
отражает заботы  и волнения, которые она доставила, выскочив на арену жизни,
словно джинн, спутав все карты алхимии и религии.
     Но   и  для   тех  немногих,  кто  ушел  из-под  власти   догматических
представлений, утверждение Шеффера не выглядело убедительным.
     Металлы плавки, ковки. Что общего у них с этими зернами, равнодушными к
самому сильному жару?
     Вероятно,  все было  бы  по-другому,  если  бы Шеффер продемонстрировал
полученный  им металл и  способ  его получения  в  Париже, Лондоне  и других
научных центрах, но  он имел для опытов так мало вещества, что был  вынужден
ограничиться лишь публикацией в  малораспространенном журнале Академии наук.
Предложенное  им  название  не привилось,  да  и  само открытие практических
последствий не имело.
     Серебришко оставалось серебришком, навечно  приговоренным  к утоплению,
бесовским  соблазном,  нарушившим   веру  в  самое  святое   -   чистоту   и
неподдельность золота.
     Но  французская  энциклопедия,  изданная  в  1758  году,  уже  содержит
серьезную  статью  о платине.  В ней  сказано,  что  расплавить песчинки  из
Колумбии  по-прежнему  не  удается даже  в  фокусе огромного  зажигательного
зеркала с применением различных флюсов, не говоря  уж  о других более старых
методах. Спор  о составе  руды тоже  не завершен, имеются  различные мнения:
новый металл (Шеффер), природный сплав железа и золота (Бюффон) и т. д. Лишь
в   практическом  использовании   загадочного  вещества  отмечены  некоторые
достижения, основанные на способности его частиц прочно слипаться с золотом,
серебром и некоторыми другими металлами при остывании расплава.
     В  результате  дальнейшей  обработки   таких  "сплавов"  -  при  резком
преобладании   тонкоизмельченной   платины   в   их   составе  -   некоторым
исследователям  удалось  получить почти  однородное  вещество  со свойствами
металла благородного.
     В  этой  и  более  поздних  публикациях упомянуто много  исследователей
(Льюис,  Уотсон, Браунридж, Вотсон,  Вуд,  Маргграф,  Болс и  др.),  и почти
всегда заметно стремление авторов статей (английских, немецких, французских)
подчеркнуть   особую   роль   своих   соотечественников.   Поэтому   нелегко
восстановить истинную последовательность в накоплении  знаний.  По-видимому,
наиболее существенные события произошли в начале 70-х годов XVIII века.
     Известно,  что  в  1773  году  французский  химик  Делиль  получил  так
называемую губчатую платину.  Измельченные  в пыль песчинки из  Колумбии  он
кипятил в  царской водке несколько суток, а затем, добавив нашатырь, получал
красноватый  осадок   (это  был   хлорплатинат  аммония).   Прокалив  его  в
восстановительном пламени  (хлор  и  аммоний при этом  улетучились),  Делиль
получил вещество,  похожее  на  губку, состоящее из мелких,  слабо слипшихся
между  собой серых зерен,  металлических по виду, но не обладающих важнейшим
свойством металла  - ковкостью. Делиль поставил много опытов, но ни  в одном
из них не достиг цели: сплавы упорно не  желали  приобретать этого свойства.
Пытался он  придать губчатой платине ковкость, уплотняя ее при  нагреве,  и,
как теперь очевидно, был  близок к великому открытию,  о  котором  еще будет
речь.
     В  те же  годы  изучением платины  занялся  Луи Бернар  Гитон де Морво,
довольно  известный  поэт  и адвокат,  который  на четвертом  десятке  жизни
увлекся химией и быстро достиг в ней выдающихся успехов.
     Прославленный Бюффон,  создавая свою 36-томную  "Естественную историю",
привлек  Гитона  к  подготовке раздела  "Царство  минералов"  н  посоветовал
обратить особое внимание на песчинки из Колумбии.
     Парижский  ювелир  Жанетти, который то ли использовал  эти песчинки для
подделок,  то  ли был так дальновиден, что скупал их  впрок, предоставил все
необходимое для опытов.
     Изучая платиновую руду, Гитон установил, что в ее составе много железа,
подтвердив  таким  образом  одну  часть предположения  Бюффона  и  полностью
опроверг  другую,  касающуюся золота.  Для  этого  потребовалось  определить
состав губчатой  платины. Успех  принесло изучение сплавов, в состав которых
входил  "незаконнорожденный" полуметалл мышьяк.  С давних пор  его применяли
для изготовления ядов и подделок  под золото (некоторым  сплавам  он придает
золотистую   окраску).  Гитон  тоже   получил   такие  "золотистые"  сплавы,
комбинируя в  различных пропорциях губчатую платину, мышьяк и "черный флюс",
но в отличие от поддельщиков на этом не  остановился.  Разными  способами он
разрушал свои творения. Наиболее перспективным оказалось выжигание мышьяка -
ядовитые его пары улетучиваются  при температуре, немногим превышающей  600°
С.  При  очень   медленном  протекании  процесса  Гитону   удалось  получить
однородный остаток - светло-серый металл  тяжелее золота,  очень  ковкий, не
боящийся ни кислот, ни щелочей.
     Почему  прибавление мышьяка,  а  затем  его удаление  обусловили  такой
метаморфоз губчатой платины, оставалось загадкой; зато другое было ясно, что
Шеффер прав и для получения нового металла преграды нет!
     Мир  нескоро узнал  об этом  открытии, оно сразу же  было  засекречено.
Приобретатель оттеснил изобретателя,  и мышьяковый  способ получения платины
вошел в историю как... способ Жанетти.
     В  1776 году в витринах магазинов  Парижа-мирового  законодателя мод  -
появились  первые изделия из платины: ювелирные (кольца, серьги, ожерелья) и
технические  (сосуды   и  змеевики  для  очистки  крепких   кислот,  сахара,
металлов).
     Реклама  нового, самого благородного металла  была организована  умело.
Фирма  сулила барыши тем, кто  будет применять на заводах платиновую посуду,
демонстрировала  одинаковые  бриллианты  в  разной   оправе,  и  каждый  мог
убедиться, что золотая придает им стандартный  желтоватый оттенок, тогда как
платиновая лишь  усиливает  их  собственную  окраску. Бриллианты  в  платине
выглядят  более крупными  еще и  потому,  что  она  очень  прочна  и  тонкое
обрамление обеспечивает надежность.
     Скоро   платина,  а   не   золото   станет  олицетворять  богатство   и
принадлежность к высшим слоям  общества:  золото есть у многих,  а платина -
это уникум,  загадочный  и  труднодоступный,  ведь  способ  его  получения -
секрет! И только профаны считают, что платина похожа на серебро, глаз эстета
безошибочно  отличает ее скромное  благородство  от  вульгарного серебряного
блеска.
     Реклама сделала свое дело, и платина начала входить в моду.
     В Испании  узнали об этом, и  в  конце 1778  года  последовало  в Новую
Гранаду  распоряжение - утопление  платины прекратить,  ее собирать и  ждать
дальнейших распоряжений.  Чиновники, специалисты  по утоплению, остались при
деле - ждали и собирали.
     Фирма Жанетти надежно  хранила свой секрет, но к одинаковому результату
нередко приводят  разные пути,  и  вскоре фирме, чтобы сохранить  монополию,
пришлось  купить  у  химика  Рошона  способ,  который мало отличался  от уже
используемого.
     Немецкому  химику  Ф.  Ахарду   для  лабораторных  исследований  нового
продукта -  сахара,  получаемого из свеклы, понадобилась жаростойкая  чаша -
тигель. Он  испробовал для этой цели различные вещества, в том числе и сплав
"сырой"  платины с мышьяком. При нагреве  мышьяк  постепенно  выгорал, Ахард
снова и  снова перековывал  изделие  и в 1784 году  продемонстрировал  новый
металл  в виде тигля уникальной стойкости. Предложенный  им способ получения
платины был слишком медленный, чтобы иметь практическое значение, но о самом
платиновом  тигле уже этого не скажешь; благодаря ему  накопление химических
знаний (в том числе и о платине) пошло гораздо быстрее.
     В   "Новой   номенклатуре    и   классификации   химических   веществ",
разработанной Гитоном де Морво в 1787 году, платина уже прочно  заняла место
среди  металлов. Бывшая презрительная  кличка  стала  узаконенным  названием
нового элемента.
     Важным событием в  истории изучения  платины стал  доклад, с которым  в
1790 году корифей французских химиков Антуан Лавуазье  выступил в Париже. Он
охарактеризовал свойства  нового  металла и на  изделиях фирмы  Жанетти - от
крохотных  ювелирных до гигантских технических вроде 10-ведерного сосуда для
обработки крепких кислот  и  зажигательного зеркала весом 7 фунтов - показал
его возможности.
     Жанетти  и  тут  не  упустил случая:  в рекламных  целях он пожертвовал
Академии   наук   все  эти  изделия,  свидетельствующие  о  высокой  технике
изготовления.
     К  словам Лавуазье  прислушивались  всюду,  и это  в  известной степени
сказалось  на  росте  спроса  и  цен.   Тут  уж  и  в  Испании  окончательно
спохватились.  Карл  IV, "человек,-  по  мнению  энциклопедического  словаря
Брокгауза и  Ефрона,- добродушный, находившийся под влиянием своей умной, но
безнравственной  супруги  Марии  Луизы  Пармской,   которая  фаворитизмом  и
расточительностью привела  в  глубокое расстройство государственные дела", в
1791 году издал строжайший указ:  платину  добывать всюду, где только можно,
скупать, беречь за  семью замками и везти в Испанию с такой  же охраной, как
золото. А если кто нарушит - рубить головы!
     К этому  времени за 12 лет после  распоряжения  -  не  уничтожать! -  в
Колумбии накопили  около  2000 килограммов "сырой" платины.  Чиновники рьяно
взялись за новое дело и быстро убедились, что добывать  платину труднее, чем
уничтожать.  Оказалось,  что  многие россыпи,  богатые ею,  уже  в  основном
отработаны, а  добытый  металл утоплен так  надежно, что извлечь  его  вновь
невозможно. Установленная королевским указом  цена - 2  песо за фунт  - была
раз  в десять  ниже, чем на тайном  рынке, где энергично  действовали агенты
Жанетти и многие другие  скупщики  новоявленного  соперника  золота. Поэтому
никто  не  спешил  пополнять королевскую  казну,  и  успехи  были достигнуты
главным образом в рубке голов за утайку платины.
     Преимущество  платины над всеми другими металлами  по  таким качествам,
как стойкость, неизменность, стало  так  очевидно, что  в 1794  году,  когда
революционное  правительство  Франции  приняло постановление  о  новых мерах
длины и  веса, без  споров решено было  из  нее изготовить эталоны  метра  и
килограмма.
     Заказ  на эталоны был выполнен Жанетти  в сентябре  1795 года - ушло на
них  около 60 килограммов чистой платины. Для обеспечения единства измерений
потребовалось снабдить дубликатами эталонов большие города Франции,  а затем
и  другие страны. Увеличивался  спрос и на другие  изделия из  платины.  Для
фирмы Жанетти настал "золотой век".
     Но он оказался недолгим.


     СЕМЕЙСТВО ПЛАТИНОИДОВ

     То, что платиной владеет одна фирма, диктует свои условия, понравиться,
конечно, не могло, особенно за пределами Франции, по ту сторону Ла-Манша,  в
стране врагов и конкурентов.
     Там не дремали, об этом свидетельствуют действия,  предпринятые научным
центром Великобритании - лондонским Королевским обществом.
     Вскоре  после  сенсационного   доклада  Лавуазье  Королевское  общество
объявило, что будет  бесплатно обеспечивать платиновой рудой тех ученых, кто
хочет заниматься ее изучением.
     Где  и  как обществу  удалось,  несмотря  на  все  запреты,  приобрести
колумбийскую руду, остается неизвестным. Один из тех, кто взялся за изучение
платиновой руды, был молодой лондонский врач Уильям Волластон,  с увлечением
занимавшийся   многими    науками   -    химией,    физикой,   минералогией,
кристаллографией,    ботаникой.   Двоякопреломляющая    линза    Волластона,
гальванический  элемент   Волластона  -  эти  названия  (их  перечень  можно
продолжить)  хранят и  поныне память о  его научных достижениях.  Они быстро
принесли  Волластону  некоторую известность,  открыли  дорогу в  Королевское
общество.  Он  стал  его  членом   в  1793  году,  но  это  не  избавило  от
необходимости зарабатывать на жизнь врачебной практикой, которая проходила в
бедном районе Лондона и приносила ему очень мало дохода.
     Стремясь  найти  выход,  Волластон, по-видимому,  решил,  что  наиболее
реальную перспективу  совместить занятие  наукой  и заработок сулит изучение
платины.  На этом он сосредоточил усилия, превратил  свою маленькую квартиру
на Сессиль-стрит в лабораторию и мастерскую.
     Записные книжки  Волластона  сохранились,  и  скупые  короткие  пометки
позволяют представить огромную работу, проделанную им в полном  одиночестве.
Некоторую помощь ему  - советами,  а главное деньгами - оказывал лишь  химик
Теннант, который тоже интересовался платиной.
     Свои секреты Волластон хранить умел. В этом убеждает сенсация, какой он
ознаменовал начало нового столетия, продемонстрировав в Королевском обществе
платиновые изделия, изготовленные не в Париже, а в Лондоне.
     И  сразу же, в начале 1800 года, его изделия-тигли,  кольца, реторты  -
появились в продаже в деловом центре Лондона у Форстера, известного торговца
металлами и минералами.
     Монополии Жанетти пришел конец.
     Волластон заявил, что металл, полученный по его способу, гораздо  чище,
чем  французский,  который,  по  сути, лишь  лигатура,  платиново-мышьяковый
сплав, недолговечный в трудных условиях работы.
     Проверки подтвердили высокое  качество изделия Волластона. Спрос на них
стал  быстро  расти. К тому  же  Волластон нашел  для платины  новое  важное
применение.
     В те  годы  и на войне и на охоте успех во многом  зависел от  качества
кремневых ружей и  пистолетов  (лишь спустя четверть  века  началась история
капсулей и патронов).
     У кремневого оружия самым слабым  местом было  запальное отверстие. При
спуске курка кремень высекал искру, она поджигала затравку, и пламя,  сквозь
это  отверстие  проникая  в  ствол,  поджигало  заряд.  С  каждым  выстрелом
пороховые газы разрушали  железо, расширяли отверстие,  и  все большая  доля
энергии взрыва тратилась впустую.
     Волластон  придумал, как  продлить срок службы оружия  и  сохранить его
дальнобойность. Он зачеканил  в ствол платиновую втулку,  которой не страшны
горячие газы. Преимущества этого были так очевидны, что заказы посыпались. В
1802 году Волластон изготовил уже более 200 килограммов различных изделий, и
почти  треть  из них - это  ружейные втулки. Его записные книжки показывают,
что  он  обладал  талантом  не  только  ученого,  но  и коммерсанта  - сумел
организовать  в большом масштабе скупку  платиновой руды и вел  ее обработку
так рационально,  что  унция  платины обходилась  ему в  3-  4  шиллинга,  а
продавалась примерно в 5 раз  дороже. И свой секрет  он умудрился сохранить,
несмотря на попытки  его выведать, предпринимавшиеся журналистами,  агентами
Жанетти и многими другими. Они атаковали не  только Волластона,  но  и всех,
кто был к нему близок.
     Друг  Волластона Смитсон  Теннант говорил, что знаком  только  с первой
стадией обработки руды, которая заканчивается получением губчатой платины, а
дальше - "дружба врозь".
     И ювелир Джонсон повторял одно и то  же:  с  первого дня, как Волластон
привлек его к работе, он участвует только  в ее конечной стадии, получая для
выработки изделий уже вполне готовый металл.
     И видимо, это было действительно так.
     Русский академик Б. С. Якоби, который собирал сведения о Волластоне что
называется по свежему  следу, в  своей книге "О платине и употреблении  ее в
виде  монеты" (1860) отметил, что  "Волластон  работал в  своей  лаборатории
всегда один; он  не пускал  туда  никого,  даже самых коротких друзей своих.
Говорят, что один из них нарушил  запрещение и  пробрался  в его мастерскую:
знаменитый химик взял его за руку, вводя в святилище лаборатории, и поставил
перед печью, служащей для опытов.
     - Видите ли вы эту печь? - спросил он его.
     - Да.
     -  Ну  и поклонитесь ей пониже,- продолжал Волластон,- вы  видите ее  в
первый и последний раз".
     Имеются и другие сведения, подтверждающие, что Волластон до конца своих
дней осуществлял обработку губчатой платины один, без свидетелей.
     На  это  обстоятельство  надо  обратить   внимание  -  о  нем  придется
вспомнить,  когда будет  речь  о  событиях,  произошедших  в  России  спустя
четверть века.
     Повторить  достижения   Волластона  или  создать  иной,  лучший  способ
получения платины пытались многие. О своих успехах объявил Нант в 1800 году,
Кук-в 1807-м и т. д.
     Занялась совершенствованием технологии и фирма  Жанетти, привлекая  для
этого видных химиков.  Все  они шли  по одному  пути: создавали  сплавы,  из
которых надеялись  более полно  извлечь платину.  Никто из  них существенных
успехов  не  достиг. Фирме  Жанетти удалось  сохранить  свои позиции  лишь в
отношении  ювелирных  изделий,  для  иных  -  более  ответственных  целей  -
английский металл был вне конкуренции.
     К Волластону пришла большая слава и большие деньги. Перед ним открылась
реальная возможность стать крупным предпринимателем. Казалось, что только на
этом сосредоточил он свои усилия и бизнесмен вытеснил в нем ученого.
     Вскоре, однако, стало ясно, что это не так.
     В апреле 1803  года внимание лондонцев привлекло  крупное объявление  у
магазина Форстера, которое звучало примерно так:
     Палладий,  или новое  серебро, обладает свойствами, которые показывают,
что это новый благородный металл.
     1. Он окрашивает спиртовый раствор селитры в темно-красный цвет.
     2. Зеленый купорос выделяет  его  в  виде  неочищенной сурьмы,  как это
происходит с золотом в Aqva Regia.
     3. Если выпаривать раствор - выпадает осадок этого металла.
     4. Он может  быть выделен с помощью ртути или всех иных металлов, кроме
золота, платины и серебра.
     5. Его объемный вес около 11,3, а в уплотнении достигает 11,8.
     6. При  обычном  нагреве металл приобретает голубой  оттенок,  а  затем
опять светлеет, подобно другим металлам в процессе сильного нагревания.
     7.  Он  не  плавится даже при  максимальном  нагреве  в  блексмитовской
горелке.
     8.  Но  если  вы  дотронетесь  до  него в нагретом состоянии  небольшим
кусочком  серы,  он  расплавится,  как  цинк.  Продается  только  у  мистера
Форстера, Джеральдо-стрит, 26, в кусочках ценой  5 шиллингов,  1/2 гинеи и 1
гинея каждый...
     Не  трудно было  догадаться,  что этот текст абракадабра, но  тоненькие
пластинки  палладия-их  охотно  показывали  и  продавали  всем-придали  делу
реальность.
     Внешне рекламируемый  металл  походил  и  на платину  и на серебро,  но
отличался от  них по плотности,  температуре  плавления  и другим признакам,
находился как бы в промежутке между ними, но ближе к серебру.
     Владелец  магазина  пояснял  любопытным,  что  джентльмен,  доставивший
палладий и пожелавший пока остаться неизвестным, будет признателен всем, кто
выскажет свое суждение о новом металле.
     В  те годы, на рубеже  XVIII и XIX  столетий, химия, освободившаяся  от
оков теории флогистона, развивалась ошеломляюще быстро. Анализу подвергалось
все  и  вся   (потому  и  период  этот  в  истории   химии  именуют   обычно
аналитическим).  Каждый год приносил  важные  открытия,  в  том числе  новые
элементы, и  это привлекало всеобщее  внимание.  В  газетах  научные новости
стали таким же постоянным разделом, как новости светские.
     В магазине Форстера стало тесно от посетителей. Желающих проверить, что
представляет собой палладий, несмотря на весьма высокую цену, было немало.
     Наиболее решительно высказал свое мнение довольно известный тогда химик
Ричард  Ченевикс. В  Королевском обществе  и в печати он заявил, что это  не
новый  элемент,  как  постыдно  утверждалось, а всего-навсего  мошенническая
подделка-сплав платины, ртути и других металлов.
     С  ним  не  согласились многие коллеги. Некоторые подтверждали, правда,
что  это  сплав, но  по-иному определяли  его  компоненты, другие возражали,
утверждая, что  при  всем  старании  не  смогли  обнаружить  в  палладии уже
известных элементов.
     В  дискуссии принимал  участие  и  Уильям  Волластон,  ставший  к этому
времени   секретарем  Королевского  общества.  Определенного  мнения  он  не
высказал,  но  своими  остроумными репликами  весьма оживлял  и  поддерживал
споры.
     Когда они все же утихли, так и не установив истины, в магазине Форстера
и в "Журнале Никольсона" появилось объявление о том, что премия в 20  фунтов
стерлингов будет выплачена тому, кто в течение года изготовит палладий.
     Торговля  таинственным веществом в  магазине  Форстера вновь оживилась,
но, судя по  тому, что претендентов на получение награды так и не оказалось,
попытки раскрыть секрет никому не принесли успеха.
     Тайное стало явным, когда  истек установленный срок. В конце  1804 года
на заседании Королевского общества, а  затем в том  же  "Журнале Никольсона"
Волластон объявил, что палладий - это  действительно новый, обнаруженный  им
элемент,  и  в шутливой форме принес  извинение за  то, что избрал не совсем
обычный способ оповещения о  научном открытии.  Он  охарактеризовал основные
свойства  палладия  и пояснил, что название ему дано не  столько  в память о
богине,  охранявшей Афины,  сколько  в  честь  выдающегося  астрономического
открытия. (В  1802 году немецкий  астроном Г. Ольберс между орбитами Марса и
Юпитера обнаружил крупный астероид,  названный  Палладой. До  этого  события
Волластон, судя по его записным книжкам, называл вещество терезием).
     Почва  для признания палладия элементом была хорошо подготовлена, его к
этому времени изучили  многие, и  розыгрыш в этом отношении принес пользу. К
славе  Волластона-исследователя, изобретателя, бизнесмена прибавилась еще  и
слава шутника,  от которого можно ждать любой мистификации. Поэтому нетрудно
представить реакцию членов  Королевского общества, когда Волластон словно  о
сущей безделице заявил об  открытии в  платиновой  руде нового  элемента. На
этот раз он продемонстрировал красновато-желтый тяжелый порошок, и уважаемые
коллеги вынуждены были признать, что такого не видели никогда.
     Прокалив порошок  в  сосуде,  заполненном водородом, Волластон  получил
металл,  серебристый, с красивым  голубоватым оттенком. Такого тоже не видел
никто: он был тяжелее палладия, но  легче платины и приобретал ковкость лишь
при нагреве  выше 800 °С. Температуру плавления установить  не удалось: было
лишь высказано предположение, что она даже выше, чем у платины.
     Волластон  дал  новому  элементу  название  родий, от  древнегреческого
"родон", обозначающего розу (и вообще все розовое) &lt; Отметим попутно, что
элемент  радон  назван  по  своему  родству с  радием.&gt;. Это  название не
отвечало цвету полученного металла, но, как увидим, возникло не беспричинно.
     Даже ярый спорщик Ченевикс признал новый металл без споров.
     Волластон  был  первый,  кому удалось совершить своего рода  "дубль"  в
науке - открыть сразу два элемента, и слава его быстро стала международной.
     Конечно,  всем хотелось  знать, как  удалось обнаружить  эти элементы в
руде, которую до него тщательно изучало немало исследователей.
     Волластон сообщил подробности. Достигнутый им результат обычно приводят
как поучительный пример  пользы, какую приносит сочетание науки и  практики.
Долгое  время Волластон осуществлял обработку руды своими  руками, никому не
передоверяя  даже  начальную, самую  "грязную"  стадию  -  растворение  ее в
царской  водке,  и это  помогло  ему заметить, что  после  осаждения платины
раствор иногда приобретал розоватую окраску.
     Для решения  практической задачи  - извлечения платины - розовение  уже
ненужного раствора значения не имело, но Волластон оставался исследователем,
даже выполняя ремесленную работу.
     И  до  него  некоторые исследователи,  по-видимому, замечали  изменение
окраски раствора, но  считали, что это обусловлено случайными примесями и не
заслуживает внимания. Для  такого заключения были основания:  поступавшая по
тайным каналам руда  была очень  неоднородна,  содержала  много  посторонних
примесей,  легких  и  тяжелых.  Даже  в   хорошо  отмытой  руде  постоянными
спутниками платины  были самородное  золото,  киноварь, вольфрамит  и другие
тяжелые  минералы.  Поди  определи, кто из  них  придает  раствору розоватую
окраску!
     Когда получение платины Волластоном  было налажено, он оставил за собой
только секретную стадию  обработки и, став материально обеспеченным, получил
возможность заняться "чистой"  наукой.  Вместо  этого он  вернулся к тому, с
чего начинал, к самой грязной работе, потому что появление розоватой окраски
не было им забыто и причина, ее обусловливающая, оставалась тайной.
     Для того чтобы ее раскрыть, Волластон, не жалея зрения, надев лупу, как
часовщик, отделял все посторонние минералы от платиновых, а так как они были
неоднородны, то он и  их подразделял на светлые и темные. Параллельно с этим
он  занимался другим  не  менее  кропотливым  делом:  готовил  особо  чистые
реактивы,  снова и снова  перегонял  в  платиновой  реторте  кислоты, очищал
нашатырь.
     Чисто отобранные минералы он сутками кипятил в чистейшей царской водке,
пока   не  убедился,  что  минералы-спутники  изменения  цвета  раствора  не
вызывают,   розовая  окраска  появляется   лишь   после  осаждения  аммонием
платиновых  минералов. Вывод был  ясен: они (или,  точнее,  кто-то  из  них)
содержат  что-то  заставляющее  раствор  розоветь.  Началась  долгая  стадия
накопления розового раствора.  Много пришлось его израсходовать, прежде  чем
удалось подобрать к нему ключ  - им оказался чистый цинк. При добавлении его
из розового раствора выпадал красновато-черный осадок.
     Когда  удалось  накопить  этого осадка  в  количестве,  достаточном для
опытов, Волластон проделал  их много, самых различных. Интересный  результат
дало  возвращение  к  началу: растворяя  осадок в царской  водке,  Волластон
заметил, что это  удается осуществить  лишь частично. Следовательно,  черный
порошок содержит по меньшей мере два вещества - растворимое и нерастворимое.
     Снова  началась  мучительно  долгая  стадия  накопления  этих  веществ,
попытки выделить их методом "проб и ошибок".
     Первым сдался раствор.  Вот что  рассказал  об этом  Волластон:  "После
разбавления этого  раствора водой,  чтобы избежать  осаждения незначительных
количеств платины, оставшейся в растворе,  я добавил  в него цианид калия  -
образовался  обильный  осадок   оранжевого  цвета,  который  при  нагревании
приобрел  серый цвет... Затем этот осадок сплавился  в капельку по удельному
весу  меньше  ртути...  которая  имела  все  свойства  пущенного  в  продажу
палладия".
     Еще  более трудным орешком для изучения  оказалась нерастворимая  часть
осадка.  Теперь известно, что  родий образует в  нем комплексное соединение,
выделить  из  которого металл удается лишь последовательной обработкой едким
натром, аммиаком, аммонием, соляной кислотой.  В результате образуется новое
комплексное соединение - ярко-желтый триаминтрихлорид родия, из которого при
длительном прокаливании удается извлечь металл.
     И в наше время технологи считают получение родия одной из самых сложных
задач.  Поэтому  нельзя не  восхищаться  талантом  Волластона:  действуя, по
существу,  вслепую,  он  быстро  преодолел все  трудности,  получил  столько
металла, что его хватило для тщательной проверки  всем, кто этого желал. Это
надо особо подчеркнуть, потому что  содержание  родия в руде составляло лишь
доли процента.
     Не успели  завершиться проверки, утихнуть страсти, как Волластон, уже в
качестве  секретаря   Королевского  общества,  объявил  о   новой  сенсации,
пригласил всех  ученых джентльменов заслушать доклад Смитсона Теннанта о еще
двух новых элементах, открытых в платиновой руде.
     Это  было  похоже на шутку:  не могут же  новые элементы выскакивать из
этой руды, как из рога изобилия!
     Было известно, что Теннант-приятель Волластона, но считать его таким же
шутником  оснований  не  имелось.  Смитсон  Теннант  состоял  в  Королевском
обществе с  1785 года,  слыл эрудитом и  солидным  исследователем: доказал в
1797  году,  что равное количество алмаза,  графита  и  древесного угля  при
окислении образуют равное  количество  углекислого  газа  и,  следовательно,
имеют  одинаковую  химическую природу.  Теннант,  начав изучение  платиновой
руды, объединился для этой цели с  Волластоном и сосредоточил свои усилия на
решении  лишь одной задачи, которая  на первый взгляд не имела практического
значения.
     Песчинки,  содержащие   платину,  растворялись  в   царской  водке  при
длительном  кипячении,  но  обычно что-то  оставалось в  осадке,  и  никакие
хитрости не помогали перевести это "что-то" в раствор.
     Понять, какой минерал порождает  нерастворимый осадок, было невозможно:
чтобы  ускорить  реакцию растворения, руду  тщательно  измельчали,  и осадок
выглядел безликим.
     Вознамерившись выявить  его происхождение, Теннант действовал по той же
схеме,  что  Волластон. Он тщательно  сортировал  руду,  собирал  однородные
песчинки и проверял их на растворимость.
     Подозрение,  что в осадке  остаются "попутные" минералы, вскоре отпало.
Оказалось, что даже самый  сильный  растворитель  бессилен  против песчинок,
серых, с  металлическим блеском, очень тяжелых, почти неотличимых от других,
содержащих платину и растворимых.
     Между собой нерастворимые песчинки тоже  слегка различались: одни имели
стально-серый, другие оловянно-серый оттенок.
     Каким  только  способом  не  пытался  Теннант  выявить  их  отличия  от
растворимых  платиновых и между собой! Успех принесла паяльная трубка.  В ее
пламени   все   песчинки   чернели,   утрачивали   металлический  блеск,  но
нерастворимые  в  отличие  от  растворимых  становились   пахучими.  Резкий,
раздражающий запах напоминал о чесноке, хлоре, но и отличался от них.
     Терпеливо нюхая  песчинки, Теннант установил, что стально-серые  издают
сильный  запах,  а   оловянно-серые  пахнут  еле-еле,   а  некоторые  вообще
становились пахучими лишь при сплавлении с селитрой.
     Поскольку  запах   ("осмий"  по-древнегречески)   явился  специфическим
признаком  и указывал  на  существование  какого-то  неизвестного  вещества,
Теннант решил его так и назвать - осмий.
     Резонно предположив,  что  в песчинках, издающих сильный  запах,  много
осмия, он начал за ним  погоню  все  тем же методом  "проб и ошибок". И проб
было сделано немало, и ошибок тоже, прежде чем удалось нащупать верный путь:
измельченные песчинки удалось сплавить с цинком, а затем с перекисью бария и
с помощью царской водки отделить в перегонном аппарате четырехокись осмия. А
из  нее  был восстановлен оловянно-белый металл, который  (как  бы удивились
алхимики!) оказался тяжелее не только золота, но и платины!
     Все попытки  расплавить  осмий остались  бесплодны, и Теннанту пришлось
лишь повторить-"nullis igni, nullis artibus"! Он оставил другим решение этой
проблемы, а сам занялся песчинками, какие пахли еле-еле, в них осмий, так же
как железо и платина, оказался лишь примесью, а что же  было главным - этого
не знал никто!
     Снова  сотни  проб  и ошибок,  и  наконец получен  хлорид  неизвестного
вещества,  а  из  него  металл,  который по  физическим  свойствам  - цвету,
твердости, плотности - похож на осмий, но отличается от него  хрупкостью,  а
главное, своей химической характеристикой. Наиболее  приметным было то,  что
соли  этого  металла  имеют  разнообразную  многоцветную   окраску.   Это  и
определило   выбор   названия  -   иридий  (от  древнегреческого   "радуга",
"радужный").
     Теннант очень убедительно продемонстрировал новые металлы и процессы их
получения,  но все же, вероятно, споры продолжались бы еще долго, если  бы в
его  поддержку  не  выступили видные  французские  химики  А.  Фуркруа и  Л.
Вокелен.  Они  сообщили,  что тоже  изучали нерастворимый остаток платиновой
руды и пришли к выводу о  содержании в нем  неизвестного  элемента. Ему даже
дали имя  птен  -  крылатый,  но  до  конца  исследование  не  довели  из-за
странностей в поведении птена. Теперь  ясно, что птен в этих странностях  не
виноват,  потому что его вообще  нет, французские исследователи самокритично
признали, что приняли за птен смесь двух элементов - иридия и осмия.
     Еще один "дубль" в науке, совершенный Смитсоном Теннантом, стал фактом.
Лишь  незадолго до  этого,  не  без  споров,  платина  была признана  членом
семейства  благородных металлов,  а теперь стало  очевидным, что она и  сама
мать целого семейства платиноидов.
     В  связи  с  этим  в  одной  из  газет  вспомнили  шутливую  истину:  у
разбогатевшего всегда обнаруживается много бедных родственников.
     Подтвердится ли эта истина на примере платиноидов?
     Что сулит их открытие?


     МРАЧНЫЙ ПРОГНОЗ

     С той поры  как платиновая руда приобрела ценность,  умение отличать ее
стало необходимым.  И все  же еще  по  меньшей  мере полвека она  оставалась
таинственным незнакомцем.
     По сравнению со сверкающими алмазами, яркими рубинами, золотом, которое
от  всех отлично, по словам Ломоносова,  "через свой  изрядно  желтый цвет и
блестящую  светлость",  у  природной платины  нет надежных примет или, можно
сказать, приметна она только своей неприметностью! Ни один  из признаков, по
которым обычно отличали минералы, у нее не выражен надежно. Она бывает серой
различных оттенков,  желтоватой, черной, серебристо-белой. В  одних россыпях
ее  зерна  окрашены одинаково,  в других разнообразно, и  нередко по-разному
окрашенные  зерна находятся рядом. Различен  и  блеск зерен,  он меняется от
яркого до тусклого.  Их  форма  тоже  особых  примет не  имеет,  они  бывают
округлые и  угловатые,  пластинчатые, крючкообразные,  чешуйчатые.  У  одних
зерен поверхность гладкая, блестящая, у других ямчатая, невзрачная.
     Не только внешние признаки,  но и некоторые  свойства природной платины
тоже  изменчивы.  Например,  она  бывает  и  сильно  магнитной  и  вовсе  не
магнитной.  Значительно  изменяется ее удельный вес -  для большинства зерен
характерен интервал 15-20 г/см3, но попадались более легкие и более тяжелые.
И  все же тяжесть долгое время оставалась  единственным надежным  критерием.
Платиновыми  считали все зерна,  какие  оставались  при  промывке  вместе  с
золотом, но были на него непохожи.
     Для  тех,  кто добывал  руду,  такое  определение было  удобно  и  даже
выгодно, оно давало  возможность  "подсаливать"  концентрат трудноотличимыми
тяжелыми минералами, такими, как хромит или вольфрамит.
     То,  что  платиновая руда неоднородна,  замечали, конечно,  многие,  но
уровень познания был слишком  низок, чтобы разобраться  в причинах. Да  и не
выглядела проблема актуальной,  пока существовала уверенность в том, что все
эти разнообразные зерна содержат только один металл.
     Доказав   ошибочность   этого,   Волластон   сосредоточил   усилия   на
минералогическом  изучении  руд.  Собрав  коллекцию  из россыпей Колумбии  и
Бразилии, он систематизировал зерна по их форме, строению, окраске,  блеску,
излому, твердости,  хрупкости,  тяжести, магнитности и определил  химический
состав всех разновидностей.
     Какой потребовался  титанический труд, станет понятным, если вспомнить,
что  каждый  химический  анализ  на  платиновые  металлы  продолжался  тогда
примерно   месяц,   а  таких  анализов  он   выполнил   множество.  Судя  по
последовательности,  в какой  были опубликованы  результаты, Волластон начал
минералогические  исследования  с  зерен малораспространенных, имеющих,  так
сказать, особые приметы. В 1803 году он установил, что  в составе природной,
или, как ее обычно называли, самородной платины подлинно самородная, то есть
почти  химически чистая, платина  -  большая редкость.  Только  в  некоторых
золотых россыпях  Бразилии  попадались  ее зерна и  даже  мелкие  самородки,
характерные серебристо-белым цветом, ярким, нетускнеющим  блеском,  неровным
изломом, а иногда и радиально-лучистым строением. Плотность такой самородной
платины несколько ниже, чем  у получаемой  на заводах, как оказалось,  из-за
многочисленных мельчайших включений газа.
     Следующий   минерал,  охарактеризованный  Волластоном,   отличался   от
самородной  платины  желтовато-серым  оттенком,  меньшим  удельным  весом, а
главное - значительным  содержанием палладия (от  7  до 40 процентов), что и
определило его название - палладистая платина.
     Во  многом  эти  минералы  оказались  сходны:  оба  они  ковки,  хорошо
полируются,  не магнитны  и  имеют  одинаковую  невысокую твердость  -  4 по
10-балльной  шкале  Мооса,  в  которой  за  единицу  принят тальк, а  десяти
соответствует алмаз.
     В 1805  году Волластон  объявил, что в  платиновой руде  есть  минерал,
платины  вовсе не  содержащий.  Оловянно-серые  зерна,  из  которых  Теннант
впервые извлек  иридий  и  осмий,  представляют собой  природный сплав  этих
элементов,  никаких  других в  заметных количествах  не содержит.  Твердость
осмистого иридия - 7, удельный вес - 21 г/см3.
     Охарактеризовав эти "приметные"  минералы, Волластон занялся  изучением
невзрачных, разноликих зерен, преобладающих в составе руды. Год за  годом он
упорно изучал их  разновидности, но четких границ  установить  между ними не
удалось. Удельный  вес  зерен в  пределах 14-19 г/см3 твердость  от  4 до 6,
магнитность от сильной  до слабой. Изменчивым  и  многокомпонентным оказался
химический состав:  содержание платины  составляло 85-90 процентов, железа -
7-11 процентов, а все остальное приходилось на долю палладия, иридия, родия,
меди, свинца, никеля и других  металлов (содержание каждого из них "плясало"
от 0,1 до 2 процентов).
     Удалось  подметить, что  с увеличением  содержания железа окраска зерен
темнеет,  усиливается их  магнитность,  возрастает твердость  и  уменьшается
удельный вес - все это без резких скачков.
     Волластон в 1807 году опубликовал эти данные  и  смелый вывод: несмотря
на многочисленные различия, все изученные  разновидности характеризуют всего
лишь один минерал - природный сплав платины и железа с множеством  примесей,
состав и свойства которого изменчивы, так сказать, от природы.
     Доказательства Волластона были признаны,  и в 1813 году главный минерал
платиновой  руды  занял  место  в  минералогическом справочнике, получив  по
наиболее  характерной  своей особенности  название поликсен,  что  значит  в
переводе с древнегреческого "многопримесный".
     Установленный Волластоном состав платиновой руды - пять элементов, пять
минералов  -  получил общее признание, и  никому из исследователей дополнить
его не удалось.
     Изучение  минералогии  помогло Волластону усовершенствовать переработку
руды, повысить извлечение  платиноидов. В  магазине Форстера началась бойкая
торговля  ими.   Многие   стремились   выяснить   свойства   и   возможности
практического  использования  новых   металлов,  но   угнаться  в   этом  за
Волластоном не сумел никто.
     Установив,  что минерал осмистый  иридий,  как  и  получаемые  из  него
металлы, не только тверд, но и очень стоек на истирание, он изобрел "вечные"
перья - золотые и платиновые  с кончиком из "осмиридия". Такие перья гораздо
долговечнее всех иных, писать ими быстрее, и рука не устает.
     Эти перья  быстро получили широкое распространение. (Имеются сведения о
том, что Гете послал в подарок  Пушкину золотое перо, возможно, из категории
"вечных".)
     Волластон установил также,  что иридий и осмий не только тверды сами по
себе,  но и  передают это  свойство  некоторым сплавам.  При  добавлении  10
процентов  иридия  была  получена  "твердая  платина",  неизменная  во  всех
отношениях,   незаменимая  для  изготовления  эталонов  и  деталей,  несущих
значительную нагрузку, в том числе и для "вечных" зубов.  (Нержавеющая сталь
тогда не была известна, и платиновые зубы, превосходя все иные по прочности,
выглядели очень престижно, особенно украшенные бриллиантами - была  и  такая
мода.)  Все  это определило высокий  спрос на иридий  и осмий. Вскоре они не
только догнали, но и превзошли по цене платину.
     Родий  тоже  быстро пошел в дело, оказалось, что небольшая  его добавка
делает   платиновые   тигли  огнестойкими,  они   перестают   "худеть"   под
воздействием пламени.
     По содержанию в руде из платиноидов на  первом месте  стоит палладий, и
попутное его извлечение обходится недорого.  Этот серебристый металл красив,
хорошо полируется и не тускнеет.
     Фирма  Жанетти, отстав  от  Волластона  лет  на  пять, все  же  освоила
извлечение  платиноидов  по  методу,  разработанному  Вокеленом, и  достигла
успехов  в применении палладия для  ювелирных изделий, в частности, ввела  в
моду "палладиевые столовые и чайные сервизы, приборы и вазы отменно искусной
отделки, украшенные резьбой", как было указано в рекламах.
     За  какие-нибудь  десять  лет  стало очевидным, что  все  платиноиды  -
"родственники" богатые!  Цена  на  платиновую  руду быстро возрастала, а  ее
поступало   все  меньше.  В  1810   году  в  Колумбии  началась   война   за
независимость, и работы на приисках почти прекратились.
     Европа стала ощущать платиновый голод, и это побуждало совершенствовать
технологию, более экономно расходовать металл, перерабатывать  толстостенные
изделия.
     В 1813 году Волластон  разработал способ получения  тончайших пластин и
проволоки. Его рекорд - платиновая нить толщиной 0,001 миллиметра для визира
телескопа. (Подсчитано: чтобы  опоясать такой нитью  земной шар,  достаточно
куска платины размером с кулак!)
     Это было последней  сенсацией Волластона, связанной  с платиной. Вскоре
он,  сохранив   за  собой  секретную   стадию  получения   металла,  передал
руководство делами своему помощнику, ювелиру Джонсону,  который впоследствии
основал фирму, продолжающую и в наши дни играть важную роль на международном
платиновом рынке, под  названием "Джонсон, Маттей и К°"  - о ее делах еще не
раз предстоит напомнить.
     И  Волластон и  Теннант,  по-видимому, пришли  к выводу, что платиновая
тема  для  них  исчерпана.  Теннант  посвятил  себя  преподаванию  химии   в
Кембриджском  университете,  а  Волластон в своей  "платиновой"  лаборатории
занялся совсем иными проблемами: он доказал, что электрический ток разлагает
химические  соединения,  на  основе  изучения  солей  ввел  в науку  понятие
эквивалентного      веса,     открыл      явление      плеохраизма      &lt;
Плеохраизм-многокрасочность,  изменение  цвета  кристаллических  веществ   в
зависимости от  направления  светового  луча&gt;, обнаружил темные  полосы в
солнечном  спектре  и  т.  д.  После  того  как  он отошел  от  практических
платиновых дел, для фирмы Джонсона настали трудные времена. Руды из Колумбии
поступало   все  меньше,   а  возрастающий  спрос   на  изделия  из  платины
способствовал  появлению   конкурентов  -  возникли  новые  фирмы   "Бреан",
"Демутис",  "Малет" и др. Все они стремились заполучить руду, посылали своих
агентов в колонии, обещали награды  тому,  кто  ее найдет. Успеха  не достиг
никто. Лишь  на острове Гаити удалось организовать незначительное извлечение
платины при разработке золотых россыпей.
     Платиновый голод становился все сильнее, и в 1815 году лондонская биржа
отметила  небывалое: вчерашнее "презренное  серебришко" стало  стоить дороже
золота!
     Впервые  за всю  историю  "кумир священный", он  же и "желтый  дьявол",
уступил первенство другому металлу.
     Ювелирам,  которые  наловчились добавлять  платину  в  золото, пришлось
переучиваться.  Покупатели  теперь уже  остерегались  иной  подделки,  чтобы
золото не было добавлено к платине!
     Вскоре для заводских нужд начали изготовлять котлы "второго" сорта,  из
сплава  золота и платины. В них царю металлов отводилась жалкая роль эрзаца,
снижающего качество  и стоимость изделия! Юмористы  утверждали, что вслед за
этим произошло изменение и в арсенале ласковых слов, на первое  место  вышла
"моя платинка", потеснив извечное "мое золотко".
     Шутка  эта вряд ли  могла развеселить  тех,  кто бесплодно финансировал
поиски платины.
     Прогноз был мрачен - мир обречен на платиновый голод.

        "ПЛАТИНЫ НЕТ В РОССИИ..."

     Блистательное возвышение  платины имело  свои последствия и для России.
Здесь  тоже  не  пожелали  отстать  от  моды, начали  выписывать  платиновые
сервизы. И уж подавно не  могли русские аристократы допустить, чтобы их жены
и дочери выглядели провинциально из-за устаревшей желтой оправы бриллиантов.
Пришлось отправлять фамильные драгоценности в Париж на переделку. Английское
оружие   "с  платиновым  усовершенствованием"  стало  нужно  всем   военным,
охотникам, дуэлянтам.
     Пришлось раскошелиться и казне, за платиновый эталон метра в  1820 году
уплатили  французам 20  000 рублей,  сумму  по тем временам  громадную.  Еще
больше  пришлось затратить на изготовление  эталонов  для  отечественных мер
длины  и  веса.  С  ростом промышленности  и торговли путаница  в измерениях
становилась все  большей и  опасней. Чтобы  ее уменьшить, учредили в крупных
городах "пробирные  палатки" (прославленные тем, что  в одной из них работал
бессмертный философ Козьма Прутков), и  надо было каждую  палатку обеспечить
дубликатом эталонов аршина, фунта и других мер.
     Предпринимателям тоже  было над чем задуматься, читая,  например, такие
сообщения:
     "Ныне  известно,  что  во Франции  фабрики  серной кислоты  употребляют
предпочтительно  платиновые  сосуды.  Подобный  сосуд... может  служить  для
приготовления  в  сутки в семь  оборотов  шестидесяти трех пудов кислоты. Из
сего  видеть  можно,  какое  множество  стеклянной   посуды   заменяет  один
платиновый сосуд,  избавляя  от всякого опасения потери кислоты, от разбития
стекла и  сокращая  вчетверо время выпаривания.  Посему  неудивительно,  что
фабриканты серной  кислоты  не щадят  иждивения на приобретение  платинового
котла. Издержка  сия скоро  окупается, и при том платиновый котел цены своей
не теряет. Польза платиновой посуды во многих  фабриках весьма ощутительная:
в платиновом сосуде очищают за одни сутки такое количество сахарной кислоты,
какой в фарфоровых чашах едва успеть бы обработать  за две недели.  В Париже
употребляют  платиновые  сосуды  и  при разделении золота  и  серебра серной
кислотой".
     Вывод  был  ясен:  отстанешь   -  задавят  конкуренты!  И   приходилось
владельцам  заводов,  "не  щадя иждивения", приобретать платиновую  посуду -
технологическую и лабораторную.
     Конечно,   платить  втридорога  не  нравилось  никому.  Сознавали,  что
улучшить положение может только своя, "домашняя" платина.
     Какими же представлялись возможности ее найти?
     Напомним, что освоение недр страны началось со строительных материалов,
соли и железа (болотных руд), залегающих  на  поверхности, а позднее и бурых
железняков, образующих слои среди осадочных пород в среднерусской полосе.
     Перечень  открытых   и  используемых  полезных   ископаемых  пополнялся
медленно, трудно.
     В Карелии обнаружили богатые залежи минерала, который назвали слюдой по
сходству со слудом - тонким  слоем льда.  Без  слюдяных окошек  невозможно и
представить облик Московской Руси, и это "московитское стекло" стало  первым
продуктом русского минерального экспорта в другие страны.
     В  начале  XVIII  века  в   Поволжье  нашли  крупные   скопления  серы,
необходимой для изготовления "огневого зелья", то есть пороха.
     А металлы  (за исключением  железа) на  протяжении первого  тысячелетия
русской  истории приходилось покупать. И это не было результатом неумения их
отыскивать. Границы  государства не  выходили тогда из пределов равнины, где
изверженные   породы,  перспективные   в   отношении  рудных  месторождений,
перекрыты чехлом осадочных, бедных полезными ископаемыми.
     Положение  существенно  изменилось,  лишь   когда  границы  государства
расширились и в его состав вошли Урал и Сибирь, где в верхней, доступной для
освоения зоне представлены все геологические формации и полезные ископаемые.
     Энергичное освоение новых регионов началось при Петре  1. Всех открытий
"про мед,  олово, свинец, серебро и железо  и камень" не перечесть. Пожалуй,
из наиболее  необходимых  тогда  государству  полезных ископаемых не удалось
обнаружить только золото, хотя усилий и затрат не жалели, приглашали  лучших
специалистов из европейских стран и посылали туда  на обучение отечественных
рудознатцев.
     Было известно,  что  природное золото подразделяется на  рудное (оно же
коренное, "ломовое") и россыпное (оно же "песошное", промывное).
     В  тех странах,  с которыми была у России  связь, тогда добывали только
рудное золото - из кварцевых  жил  (в  которых ему обычно сопутствуют другие
рудные минералы).
     О россыпном золоте было известно значительно меньше. В пределах Старого
Света его  месторождения были опустошены еще в начале новой эры, и с тех пор
основательно подзабыли, как их искать и как разрабатывать.
     Знали только, что вымывать золото из песков куда легче, чем "выгрызать"
его из крепчайшего кварца, но надежд найти россыпи в России не было. Вот что
об  этом сказано в "Общем  географическом описании  России", составленном  в
1737 году Василием Татищевым, одним из образованнейших людей своего времени,
руководившим горными делами при Петре 1: "Чтоб в Сибири так студеном климате
золотая руда могла,  об этом сумнение немалое, если токмо  рассудить, какого
великого жара солнечного... потребно".
     Отметим, что Татищев говорил только о песчаной руде. В понятие "Сибирь"
тогда входил и Урал, а следовательно,  бесперспективной в отношении россыпей
Татищев  считал всю  территорию, где горное дело развивалось успешно.  Не он
придумал, что  для  возникновения россыпей нужен  жар солнечный.  Алхимиками
всех  школ и  народов  была  признана  "двуликость"  золота. Только  рудное,
жильное золото считали они результатом трансмутации,  перерождения "простых"
металлов,  происходящего в недрах. Золотые песчинки в наносном слое, там где
их находили вблизи золотоносных жил, отличались не только своей формой, но и
цветом,  более  высокой  пробой  и другими признаками.  Если золото  в жилах
обычно сопровождалось другими рудными минералами, то в россыпях оно само  по
себе. Золотые  песчинки  находили в самых разнообразных  условиях: в долинах
рек, на  склонах и возвышенностях,  под густой растительностью и в безводных
пустынях, общим было только одно: они там где касаются земли солнечные лучи,
и  не  всякие,  а самые  жаркие. И  это  не  было  выдумкой.  Россыпи  тогда
действительно были известны только в жарких странах
     Связь  между  обилием  "солнечного  жара"  и  местоположением  россыпей
казалась  настолько  очевидной,   что   лучшие  умы  того   времени  всерьез
утверждали:  золотые  россыпи  могут  быть  только  там,  где  живут  негры,
почерневшие под палящими лучами солнца.
     Позднее, когда  были  обнаружены  россыпи  в  Южной  Америке, европейцы
усмотрели  такую  же связь и там. Доказательством служил красный  цвет  кожи
индейцев.
     В Колумбии, на Гаити, в Эфиопии - словом, везде где обнаружили платину,
она  была  в  россыпях,  сопутствовала  золоту солнечного  происхождения,  а
следовательно,  и  сама  возникла таким же  способом. "Недозревшим"  золотом
считали ее алхимики.
     В  1745 году  на Урале крестьянин Ерофей  Марков случайно нашел обломок
кварца  с   золотом.  После  двух  лет  разведочных  работ  удалось  выявить
золотоносную жилу, и не  одну. Так после двух веков бесплодных поисков, было
открыто первое  коренное  месторождение  - Березовское, а  за  ним другие. И
везде  золотоносными   были  только   кварцевые   жилы,  а  в   наносах,  их
перекрывающих, золота не  находили. Это послужило косвенным  доказательством
того, что россыпи в северных странах искать бесполезно.
     С критикой  таких представлений выступил М.  В. Ломоносов. Относительно
трактата Бехера "О неубывающей и беспрестанной  песчаной руде" он иронически
заметил, что "все это  больше до алхимии, нежели до горных дел надлежит", и,
развенчав вековое заблуждение,  обосновал теорию возникновения  россыпей при
разрушении  коренных пород,  вне  зависимости  от  солнечных  лучей.  Сделал
Ломоносов из этого и практические выводы: в 1761 году он представил  в сенат
проект  -  "для   государственной   пользы  и  славы...  пески   промывать",
"Уповательно,-  писал  он,- что  в  толиком  множестве  рек,  протекающих  в
различных местах по России, сыщется песчаная золотая руда".
     Ломоносов вскоре умер, его проект не был осуществлен, оказался забытым.
     Утратив  свои позиции  в  химии,  алхимические представления еще  долго
господствовали на стыке наук, учение о  золотых россыпях -  один из примеров
этому.
     Начался   XIX  век.  Освоение  золоторудных  месторождений   Урала  шло
мучительно трудно, особенно из-за сильного притока подземных вод. Убедились,
что найти золото отнюдь не значит разбогатеть.
     Дела  удавалось  поправить,  когда  находили  новые жилы,  обдирали  их
"головы", по условиям  разработки сходные с россыпями. Но подлинных россыпей
за  более чем  полвека работы на золотых месторождениях  нигде обнаружить не
удалось. Оставалось согласиться, что им здесь "не климат".
     А коль нет золотых россыпей, нет и  платины! Поэтому осведомленные люди
относились к возможности обнаружить платину скептически. Искатели-практики в
теории не были сильны, они старательно искали все, что видел глаз.
     Несколько раз проносилась весть: нашли на Алтае! Нашли в Забайкалье! Но
всякий раз оказывалось: ошиблись, приняли за платину что-то совсем иное.
     Далеко за рубежами страны Сибирь уже была прославлена рудами железными,
медными,  оловянными  свинцовыми,  серебряными,  золотыми, а  также  многими
другими  полезными  ископаемыми. Не удивительно, что  в странах,  охваченных
"платиновым бумом", на  бескрайние ее  просторы в  отношении  этого  металла
возлагали некоторые надежды. Это получило  отображение даже в таком солидном
издании,  как немецкая  энциклопедия Крюница  (часть  97, 1805),  где твердо
заявлено  о русской  платине. Осторожность  была проявлена лишь  в отношении
количества  -  "время должно показать,  больше  ли она  будет  встречаема  в
России, нежели в Америке".
     В следующем году журнал  французской академии тоже  "открыл" платину  в
Сибири, правда с оговоркой, что требуется подтверждение. Его не последовало.
Оказалось, что опять желаемое приняли за действительное!
     Черту под  всеми слухами  подвел академик Василий Севергин,  крупнейший
знаток недр страны, автор "Опыта минералогического землеописания Российского
государства".
     В  обзоре минеральных богатств страны  на 1814 год он  заявил коротко и
ясно:  "Платины нет в России". И  это  было действительно так.  Надо  только
отметить, с уважением  вспоминая этого выдающегося минералога  и химика, что
слово "нет" в  его  тексте  звучит как  "неизвестно,  не  найдено",  отражая
реальное положение. На будущее Севергин свое заключение не распространял.
     По случайному совпадению как  раз  в  том же 1814 году,  когда академик
Севергин  подвел  печальный  итог,  произошло  событие,  которое  быстро все
изменило.
     В  связи  с Отечественной войной 1812  года  нужда  в  металлах  крайне
обострилась, и на Урал из столицы шли строжайшие предписания.
     Горный начальник Екатеринбургских заводов и города Екатеринбурга Н.  А.
Шленев, недавно занявший эту должность, принимал энергичные меры. В числе их
было и  назначение на Первопавловскую  рудотолчейную фабрику  смотрителем по
всему   золотому  производству   мастерового  Льва   Брусницына.   Должность
смотрителя  до этого занимал чиновник IX класса, дела при нем  шли плохо,  и
все же замена горного  офицера на мастерового  была событием по тем временам
необычайным.  Брусницын   начал  работать  с  11  лет,  в  1795   году,  был
промывальщиком,   крепильщиком,   дробильщиком,   пробщиком,   плавильщиком,
рудоищиком. Безусловно, он обладал выдающимися способностями, коль не сломил
его  воистину  каторжный  "денно-нощный"  труд.  Сумел  он  хорошо  овладеть
грамотой и практически освоить весь курс горных наук.
     К тому же ему еще и повезло. На разведке уфалейского золота он  работал
под непосредственным руководством  Шленева и проявил себя так, что генерал о
нем не забыл и в дальнейшем предпочел его офицеру.
     Можно  представить   себе,  как  в   такой  обстановке  старался  новый
смотритель, как помогали ему рабочие, для которых он был свой.
     Война пробудила  патриотизм, и, вероятно, впервые уральские  "трудники"
работали не по принуждению,  связывая с победой надежды на лучшую жизнь. При
их участии  Брусницын быстро навел на фабрике порядок, сумел подобрать режим
обработки,  заметно повысивший извлечение золота.  Но успех  сводили на  нет
частые простои.  Первопавловский  рудник  работал  с  1764  года и уже давно
пережил лучшую  пору - руды поступало мало.  И  все же  Брусницын  не сложил
руки. Он начал  искать  руду сам, но не в недрах  - это  было  на территории
фабрики  бесполезно,-  а в  ее  отвалах.  За  полвека  работы  в  пойме реки
Березовки  накопились  горы  "мертвых"  кварцевых  песков.  Несмотря  на все
"извлекательные  хитрости",  полностью уловить  полезные компоненты  руды не
удается.  Зернышки  золота  и других тяжелых,  химически  инертных минералов
попадают  в  отвалы, продолжают там  жить  своей  жизнью.  Они ни  с чем  не
вступают в  соединение и,  лишь  сталкиваясь  с  себе подобными,  слипаются,
погружаются все ниже, становятся крупнее.  Поэтому  у  основания отвала  или
там,  где  продвижению  тяжелых частиц  помешал какой-нибудь  плотный  слой,
происходит  их  накопление, возникает  как бы "вторичное" месторождение. Его
промывка  стоит  дешево  и  не  раз  оправдывала  себя,   но  выявить  такие
обогащенные участки нелегко.
     На Урале и  до  Брусницына  пытались  перерабатывать отвалы, но  в  его
действиях,  как  увидим,  был  элемент  новизны. Обычно  опробование  рыхлых
отложений  производили так же, как и рудных жил. Многопудовые пробы отвозили
на  фабрику и пропускали по всей технологической цепочке - просев,  промывка
на  качающихся  желобах  (вашгердах),  и  наконец полученный  "черный  шлих"
тщательно  домывали  вручную,  в деревянных корытцах-лотках,  чтобы отделить
золотины от других тяжелых минералов.
     Применение лотков  в  России  началось  при  Петре  I, об  этом говорит
запись, сделанная им  при посещении  рудников в Англии:  "Всякую  руду перво
истолочь и потом  положа в лоток и налить воды и толкать в один конец, чтобы
руда села на дно, и потом  воду слить, а материю  высушить". Под  "материей"
подразумевались ценные минералы.
     Петр хорошо знал, что делалось на горных предприятиях страны, и не стал
бы  этого записывать, если  бы  лотки  там  уже  применялись. В  его заметке
следует  подчеркнуть слова "перво истолочь": уже тогда в сознание вошло, что
так  надо поступать со всякой рудой, и это, как  увидим, имело далеко идущие
последствия.
     Все  детство Брусницына прошло  с  лотком в  руках,  он  был  искусный,
опытный промывальщик, и накопленный  опыт ему  очень пригодился.  Он не стал
кому-то перепоручать опробование отвалов, а занялся промывкой проб сам и при
этом  нарушил  привычную  схему: не  возил  пробы  на  фабрику,  значительно
уменьшил  их вес и упростил  обработку,  ограничил  ее промывкой  на лотке в
речке,  протекавшей возле отвалов. И стало  очевидным, что  множество мелких
проб  быстрее  и надежнее характеризует  распределение золота  в отвале, чем
редкие  крупные  пробы.  Богатые  участки  были  выявлены быстро и  надежно.
Брусницын начал  питать фабрику собственной рудой, увеличил  добычу металла.
Все это заслужило одобрение начальства, но было событием значительным лишь в
масштабе фабрики.
     Закончив изучение отвалов, Брусницын по-прежнему проводил возле  них, у
речки, больше времени, чем на фабрике. Теперь он промывал на лотке пробы уже
не  из  отвалов,  а  из  того, что  лежало ниже - из речных песчано-галечных
наносов. Это уже вовсе было ни на  что не похоже! Когда  он промывал отвалы,
порядок, строжайше оговоренный во всех  инструкциях - "перво  истолочь", еще
не  был  нарушен, потому  что  там  материал  уже  был  истолчен.  А  теперь
смотритель явно  чудил: вместо  того чтобы  отправить "речник"  на  фабрику,
тщательно раздробить перед промывкой, он промывал сразу на месте, отбрасывая
прочь крупную гальку.
     Вскоре удивляться  пришлось  уже не  странным действиям  Брусницына,  а
совсем иному-тому, что на его лотке засверкало золото!
     Так была открыта первая в России (и вообще в северных странах)  золотая
россыпь.
     Рухнули  привычные  представления.  Оказалось,  если песчаную  руду  не
дробить,  ее выгодно разрабатывать даже при содержании  золота  раз в десять
ниже,  чем  в коренных жилах. Столь же важным был и другой вывод Брусницына:
если  пробы  из  рыхлых отложений  не дробить, а  сразу  промывать,  удается
обнаружить  золотинки там,  где их прежде  не  замечали. Применяя промывку в
лотке, можно быстро и надежно  вести поиски. Действуя  так, Брусницын  и его
помощники за три года выявили много россыпей в долинах Березовки и Пышмы.
     Брусницына  командировали  по  всему  Уралу  "...для  показания  лучших
способов вымывки золота из песков" - так было сказано в приказе, но на самом
деле  задача  его была куда  шире.  Прежде  всего надо было  научить  искать
россыпи. За века освоения Урала  накопили большой опыт визуального изучения:
осматривали каждый камень, вскрывали все "сумнительные" зоны на водоразделах
и склонах, а долины оставляли без  внимания, считая,  что на заболоченных их
пространствах, в "наносных" землях, ничего  полезного не найти.  Теперь надо
было поднимать эту целину.
     Спустя 10 лет после открытия Брусницына там уже  действовало более  200
приисков, казенных и частных. И было ясно, что это лишь начало...
     Открытие  золотых россыпей  сняло  "запрет"  и  на  платину,  появилась
реальная надежда ее найти при промывке песков.


     ЛИКОВАНИЕ И УНЫНИЕ

     Для  поисков  россыпей   не  требовалось  больших  затрат  и   сложного
оборудования.  Кайло да лопата, ковш или  деревянный  лоток - вот и все  что
нужно, плюс  упорный, тяжелый труд. Рой  ямы,  промывай грунт слой за слоем,
старайся, терпи и, может быть, поймаешь жар-птицу.
     Простота дела определила то,  что  старателями  (тогда, по-видимому,  и
возник этот  термин)  становились в  основном  люди  "подлого"  звания,  как
именовали в отличие от благородных тех, кто платил подати.
     Поэтому мало сохранилось  имен первооткрывателей, слава,  как и доходы,
почти всегда доставались не им, а владельцам земель.
     Относительно россыпи, открытой  в долине Верхней Нейвы - притока  Исети
(примерно в 50 километрах к западу  от  Свердловска), некоторые  подробности
сохранил известный историк Урала Н. К. Чупин.
     Летом  1813  года  "...малолетняя   дочь  заводского  жителя   Катерина
Богданова нашла в  этой  долине тяжелый, блестящий  камень  и  принесла  его
заводскому  приказчику Ив. Ефтеф. Полузадову".  Впоследствии в связи  с этим
она получила  известность и  даже  была представлена  Александру  Гумбольту,
когда  он  в 1829 году посетил Урал, но тот день,  когда  она  нашла тяжелый
камень,  закончился  для  нее печально:  была она  "...высечена  со  строгим
приказом  молчать о своей находке". Как отметил  историк  Ключевский, "донос
тогда служил главным агентом  контроля", поэтому утаить самородок Полузадову
не удалось, и владелец завода корнет Яковлев поступил с ним примерно так же,
как  он сам с девочкой Катей. А относительно происхождения самородка решили,
что он выпал  из  расположенной в борту долины золотоносной  жилы, работы на
которой были прекращены "за убогостью руд".
     Когда  же  существование россыпей  на  Урале  стало очевидным,  об этом
самородке   вспомнили  и  в   1819  году  начали  разведку  долины,  которая
завершилась  большим успехом.  При  изучении россыпи заметили,  что  местами
золоту  сопутствуют  какие-то серые  металлические  зерна. Осенью 1821  года
около фунта &lt;1 фунт  =  96 золотников <i>=</i> 409,51  грамма, 1/40 пуда (16,380
килограмма)&gt;  зерен  переправили горному начальству в Екатеринбург  (ныне
Свердловск), где было установлено, что у этого металла "...относительный вес
такой же или почти  такой  же, как и золота,  ибо он получается на вашгердах
вместе  с  сим  последним,  и  иначе  не  мог  быть  от  него  отделен,  как
механическим разбором.
     Хотя  по  наружному   виду,  а  более  по   относительному  весу  и  по
нерастворимости в  сильных минеральных кислотах можно бы почитать сей металл
платиной,  но поелику  при  ближайшем  рассмотрении  зерна  оного  оказались
различного вида и блеска, иные цвета почти  серого, чугунного или свинцового
с  малым блеском, другие цветом  похожие на серебро,  ярко блестящие, как бы
полированные;  притом  иные  были  неправильно   угловаты,  другие  казались
окристаллизованными, то назвали его  просто  белым металлом, пока химическое
розыскание точно не покажет, что металл сей есть действительно платина".
     Осторожное это заключение свидетельствует  о хорошей наблюдательности и
осведомленности уральских специалистов.
     Розыскание  было   поручено  аптекарю   Гельму  и  казенной  химической
лаборатории,  которая в  Екатеринбурге  еще только  создавалась.  И  все  же
единственный сотрудник двадцатипятилетний  Иов  Игнатович Варвинский  -  "из
воспитанников Горного  корпуса, выпущенных практикантами  и отличивших  себя
перед  прочими  отменными  способностями,  хорошими  познаниями,  похвальным
поведением и усердием" - преодолел все трудности и опередил аптекаря.
     Интерес   к  находке  был  так  велик,  что  известие   "об   особливых
металлических  веществах,  открытых  близ  Екатеринбурга",   "Новый  магазин
Естественной истории,  Физики,  Химии и  Сведений  Экономических, издаваемый
Иваном Двугубским в Москве, в Университетской типографии" опубликовал еще до
окончания исследования в конце 1822 года.
     В этом известии Варвинский дал  подробную и очень точную характеристику
физических и  химических  свойств металлических  зерен,  "сообщенных ему для
исследования". Свойства  явно указывали на то, что на Урале открыты  металлы
платиновой  группы.  И  все  же  Варвинский  воздержался  от  окончательного
заключения, сославшись на  "недостаток орудий  и реагенций", необходимых для
точного  определения.  Он  заверил, что  все  относящееся  до  познания  сих
металлов сообщено будет по мере производства опытов.
     В  примечании  к  статье  издатель,  профессор  Двугубский   усерднейше
поблагодарил автора и сообщил, что  вместе со  всеми  любителями минералогии
нетерпеливо ожидает открытия, которое прославит и обогатит Россию.
     Пока любители ожидали, а Варвинский и независимо от него аптекарь Гельм
изучали,  уральские  горняки обнаружили  белый металл во  многих  местах  по
долинам притоков Нейвы.
     Вынужденные кропотливо отбирать белые зерна от золота, они придумали им
хорошее применение  - в  качестве дроби для  охотничьих ружей.  Свинец-то  в
магазинах денег стоил!
     Сохранился след и  еще одного  применения. Как сообщил "Горный журнал",
какой-то "Невьянец" (вероятно, житель поселка Невьянский завод) скупал белый
металл  "по  5  коп.  за  золотник".  Он  научился  его  золотить  и  сбывал
"воровское" золото. "Невьянца" ловили, но не поймали, и осталось неизвестным
имя этого изобретательного  человека, по-видимому самостоятельно  открывшего
секрет.
     Много истратить белого металла на такие применения не успели.
     Было опубликовано  "Заключение  о  химическом  испытании  металлических
зерен, кои  были отделены при промывке золотоносного песка  Хребто-Уральских
россыпей,  учиненном аптекарем  Гельмом",  в  котором он  подтвердил  выводы
Варвинского.
     Вскоре  данные уральских  специалистов  проверили  в столице  профессор
университета Д.  Соколов  и  управляющий  лабораторией  Горного  корпуса  В.
Любарский, В марте 1823 года "Магазин" Двугубского, а  вслед за ним и другие
издания сообщили "об открытии платины, иридия, осмия в России".
     Сомнений не осталось. Началось ликование!
     Подсчитали,  что выстрел белым металлом стоит гораздо больше, чем самая
крупная дичь!
     О важной находке  министр финансов доложил царю. Последовало высочайшее
повеление  всем  горным  начальникам  "стараться  о приобретении  платины  и
извлечении оной из песков в казенную и частную выгоду" и срочно специальными
курьерами доставлять платину в столицу.
     Тут  уже  рьяно  взялись за  дело, стали подбирать  каждую  серебристую
крупинку и на казенных, и на частных приисках.
     И все  же в  1823 году  с ранней весны  до  поздней  осени,  пока  была
возможна промывка  песков, получили всего два фунта белого металла. Какие уж
тут курьеры! К тому же выяснилось, что платины в "белом металле" из россыпей
долин  Исети, Пышмы, Нейвы значительно меньше, чем осмия и иридия, в которых
нужды в России еще не было.
     И пришлось  главному уральскому  горному начальнику уведомить министра,
что ликование началось преждевременно, что во всех известных россыпях "белый
металл содержится в столь  малом количестве, что  заслуживал внимания только
по своей новости".
     Получилось, что платина вроде бы и есть в России и нет ее.
     Было отчего прийти  в  уныние! И не только тем, кто ожидал  от  платины
доходов. Выявление  платины в золотых россыпях Урала,  как  станет  ясно  из
дальнейшего,  очень затруднило  решение  вопроса,  одинаково важного как для
теории, так и для практики: как попали в наносный слой драгоценные металлы?
     Пока  же со всей определенностью стало ясно, что догма о принадлежности
россыпей только солнечным странам несправедлива. Скептицизм, привитый веками
неудачных поисков,  растаял,  и  многие  впали  в  иную крайность. Например,
журнал "Сын  отечества" напечатал статью под  названием "Где нет золота?", в
которой доказывалось, что оно в песках имеется  почти везде, надо лишь уметь
найти.  Внушительно   звучала  при  этом  ссылка   на  известного  немецкого
профессора  Вернера  и  его последователей-"нептунистов", утверждавших,  что
зерна     драгоценных    металлов     попали    в    наносный    слой     из
"минерально-геогностического  раствора"  первозданного  моря.   Споры  между
нептунистами ("все из воды!") и  плутонистами  ("все  из огненных  недр!") к
этому  времени  уже почти завершились и  отнюдь не  в пользу нептунистов, но
открытие  россыпей  в  России  неожиданно  содействовало  восстановлению  их
популярности,  и вот  почему.  Россыпи на  Урале были найдены в  Березовском
золоторудном районе,  вблизи  коренных  месторождений, и  это, казалось  бы,
должно было  укрепить  представление  о их  взаимосвязи,  подтвердить  слова
Ломоносова о том, что россыпи  возникают  там, "где  золотые зерна из рудной
жилы каким-нибудь насильством натуры оторвали и меж песком рассеяны".
     Однако  этого  не произошло.  Более того,  в печати  утверждалось,  что
"представление о происхождении  россыпей  в  результате разрушения окрестных
гор, вместе  с  жилами в оных  заключенными, вызывает  недоверие, которое  у
многих горных  специалистов  по мере  накопления  данных  обратилось  уже  в
совершенное отвержение".
     К этому добавлялось, что коль не верна "разрушительная теория", значит,
верна  противостоящая  ей,  морская,  "созидательная".  В  качестве  важного
аргумента указывалось, что  ее сторонниками выступают как раз те, кто  лучше
всего знает дело, рудоискатели-практики. И один из важнейших их аргументов -
присутствие платины в золотых россыпях.
     В Петербургском минералогическом обществе в начале 1823 года состоялась
дискуссия о происхождении россыпей.
     Тех, кто разделял представления  Ломоносова, возглавил Дмитрий Иванович
Соколов - один из самых ярких геологов той поры. Ему, сыну слесаря, повезло:
его отец  работал  в  Горном училище.  Там  обратили  внимание на выдающиеся
способности  мальчика  и  после внезапной смерти отца помогли - допустили  к
экзаменам  в восемь  лет вместо  установленных двенадцати, а затем зачислили
"на полное казенное обеспечение".
     Училище Соколов  закончил с большой золотой медалью, был оставлен в нем
преподавателем - в то  время ему было всего-то 17  лет! В дальнейшем он стал
профессором  Горного  института,  а  с 1822  года  и  университета.  Человек
широкого  круга интересов, он был близко  знаком с  Пушкиным и  за заслуги в
создании словаря русского языка избран почетным членом отделения словесности
Академии наук.
     Соколов начинал как  нептунист, но  оставался  им  недолго  и,  глубоко
проанализировав   накопленные   данные,   стал  последователем   Ломоносова,
Севергина и Геттона - главы школы плутонистов.
     В  ходе  дискуссии  Соколов  отметил,  что  замечания  его  противников
конкретны и свидетельствуют о  хорошей наблюдательности. Так, их утверждение
о том, что золото уральских россыпей пробой и цветом несколько отличается от
расположенных поблизости рудных жил, верно. Такая особенность уже давно была
подмечена и в  других странах. Но еще Кай Плиний  Старший в своей  37-томной
"Истории  природы"  отметал,  что  это   не  может  служить  доказательством
различного  их происхождения и более  вероятно, что  золото  "от  влечения и
обтирания в реках  пресветлый получает облик". (Лишь в наше время точнейшими
анализами доказано, что золотые песчинки, постепенно теряя серебро  и другие
примеси, становятся высокопробными).
     Следующий тезис противников обломочного происхождения россыпей выглядел
более доказательно. На коренных месторождениях Березовского района за долгие
годы  их разработки значительные  самородки  ни  разу не  были найдены, в то
время как в россыпях они нередки и, что особенно интересно, некоторые из них
встречаются в форме правильных многогранников.  Разве могли бы они сохранить
такую форму при  перемещениях? Следовательно, они образовались на  месте.  И
это относится  не только к золоту. В Бразилии найдены  платиновые самородки,
похожие на сталактиты с их натечным, радиально-лучистым строением - о  каком
перемещении тут можно говорить!
     Соколов   согласился  с  этим,  добавив  лишь,  что  такие  неокатанные
самородки  большая  редкость, а  все  остальные, как и более мелкие  частицы
золота и платины, несут ясные следы истирания и ударов о камни.
     На   его    контрвопрос   -    как   же   образовались   самородки?   -
нептунисты-теоретики объяснили,  что  при  случайных  пожарах,  например при
возгорании прослоек угля, золотые песчинки плавятся и слипаются воедино.
     Соколов   посоветовал   "сим   умствователям"   побывать  на  россыпях,
убедиться, что глина, окружающая самородки, мягкая, не спекшаяся.
     Возразить на это было нечего, и нептунисты-практики поспешили  изменить
тему,  предъявили эффектный аргумент: в некоторых уральских россыпях, так же
как и в колумбийских, золоту сопутствует платина и осмистый иридий,  а между
тем в  расположенных  поблизости золотоносных жилах никто не обнаружил  даже
единичных  зерен этих металлов. Следовательно, они, а вместе с ними и золото
россыпей к этим жилам отношения не имеют.
     Соколов  ответил: "Пока платиновые  металлы  не будут  открыты в  наших
уральских жилах или горных породах,  наука не может удовлетворительно решить
сей задачи".
     Признавая, что "настоящие познания  наши не  позволяют толковать многие
дела  природы",  Соколов  утверждал,  что  д