да как неязыковая сторона поэтических образов, связанная с поэтическим видением мира, относится к правому полушарию. Весьма вероятно, что с ним же связано и музыкальное оперирование со звуками речи как с неречевыми целостными комбинациями (подборзвуков в целом -- в определенном смысле "непрерывном" -- тексте, частным и наиболее широко известным случаем которого являются звуковые повторы), хотя установление звуковых ассоциаций между индивидуальными парами слов относится к ведению левого полушария. ОТ ЖЕСТА К СЛОВУ В ходе исследования соотношения между функциями левого и правого полушарий установлено, что в индивидуальном развитии каждого ребенка (как и в истории всего человечества как вида) это соотношение устанавливается постепенно. У современного человека есть генетическое предрасположение к тому, чтобы именно левое полушарие взяло на себя функции речевого. Те части левого полушария, которые у взрослого человека представляют собой специализированные устройства для переработки речевой информации, по величине больше соответствующих частей правого полушария у подавляющего большинства людей (рис. 16. а). При вскрытии увеличение этих областей отмечено у 65 из 100 нормальных людей, примерно одинаковая величина их (рис. 16, б) -- у 24, а обратное увеличение соответствующих частей правого полушария (генетически предопределенная наклонность к тому, чтобы быть левшой с правым речевым полушарием) -- у 11 [57, 153]. Число порядка 90% для генетически предопределенного преобладания речевых функций левого полушария получено и по другим данным [58]. Число левшей в разных обществах колеблется вокруг величины порядка 15%, но при этом только Рис. 16. Морфологическая асимметрия двух полушарий мозга: α -- мозг с преобладанием речевых зон левого полушария, обоих полушарий (по Гешвинду) ί -- симметричное развитие у 25-- 50% левшей не только левая рука является основной, но и правое полушарие является речевым. Особенно важно то, что у детей, умерших сразу после рождения, уже есть эта асимметрия полушарий, что подтверждает ее генетическую предопределенность. Левое полушарие уже в младенческом возрасте реагирует именно на речевые звуки. Но эта возможность реализуется у ребенка не сразу. На самом раннем этапе усвоения речи в этом процессе участвуют оба полушария. У детей-- правшей до пяти лет поражение правого полушария может вести к нарушению речи -- афазии. Наоборот, если в этом же раннем возрасте левое полушарие поражено травмой или болезнью, его функции может принять на себя правое полушарие, становящееся речевым. Эксперименты последнего времени показали, что по положению руки во время письма легко можно отличить левшу с правым речевым полушарием от левши, у которого, как и обычно у правши, речью управляет левое полушарие [34, с. 816] (рис. 17). 48 В возрасте "от двух до пяти" дети обучаются языку так, что грамматика родного языка закрепляется в речевом полушарии на всю жизнь. Если в этом возрасте ребенок не получает возможности овладеть речью, он лишается способности говорить. "Волчьи дети", подобные Маугли, описанному в "Книге джунглей" Киплинга, выросшие не среди людей, а в лесу, среди животных, потом, оказавшись в человеческом обществе, могут научиться всего лишь нескольким словам. Всего известно несколько десятков таких случаев. Лучше всего описан случай с мальчиком, найденным в лесу на юге Франции во времена a) 6) Рис. 17. Положение руки при письме в зависимости от функции двух полушарий для левши (а) и для правши (б) На верхних рисунках доминантное полушарие совпадает с полушарием, управляющим рукой, на нижних -- не совпадает (инвертированное положение руки) Наполеона. Блестяще одаренный врач Итар, пытавшийся обучить мальчика речи, оставил подробное описание своих опытов (по книге Итара, недавно переизданной во Франции, поставлен фильм Трюффо "Ребенок-дикарь", где сам Трюффо играет роль Итара). Несмотря на все усилия Итара, мальчик, уже к тому времени далеко переросший возраст усвоения речи, обучился лишь небольшому числу слов, не превышающему двух десятков. Очевидно, нейрофизиологический (и биохимический) механизм, позволяющий записать грамматику родного языка в речевом полушарии, после пятилетнего возраста уже не работает. Все остальные языки человек выучивает позднее через соот несение с теми универсальными языковыми правилами, которые и реализованы на примере этой грамматики в его речевом полушарии. Шерешевский, запоминавший слова родного или знакомого ему языка с помощью зрительных ассоциаций, слова неизвестного языка (как и бессмысленные звукосочетания) запоминал с помощью звуковых ассоциаций с уже знакомыми ему словами других языков, а также вспомогательных зрительных ассоциаций [38, с. 31]. Подобные факты позволяют думать, что для запоминания слов и форм новых языков используются ассоциации между ними и уже известными языками -- прежде всего родным. Особый интерес представляют данные, судя по которым овладение новым языком связано с недоминантным (в норме правым) полушарием [59], в котором осуществляются различные ассоциативные операции. Но эти ассоциации с новым языком возможны только на основе уже усвоенного языка. Если универсальные языковые правила (как и предрасположенность к речевым функциям левого полушария) и передаются генетически, то из этого не следует, что тем самым передается языковое поведение. По общей формулировке нашего великого биолога Северцова, наследуется не поведение, а только способность к поведению. Но эта способность к речи может быть реализована лишь при наличии среды людей, которые говорят с ребенком. Генетически запрограммирован и критический возраст, после которого нельзя уже обучиться языку. После того, как грамматика родного языка уже усвоена ребенком, левое полушарие постепенно все больше и больше узурпирует функции, связанные с речью на родном языке. Этот процесс постепенного возрастания асимметрии двух полушарий длится чрезвычайно долго -- почти на протяжении всей жизни человека. Правое полушарие в течение всей человеческой жизни продолжает обогащаться знаниями о мире, расширяющими систему значений слов. Это сопровождается постепенным торможением (в норме) тех функций правого полушария, которые вначале связаны с речью. У тех правшей (чаще всего женщин), у которых менее выражена асимметрия функций полушарий, речь, еще связанная и с правым полушарием, может мешать выполнению пространственно-зрительных задач, специфических для данного полушария. В принципе, из опытов на животных известно, что если полушария дублируют работу друг друга, они работают существенно менее эффективно. Известен и случай, когда, наоборот, аномальное развитие левого полушария, вынужденного в возрасте "от двух до пяти" заняться "не своим делом" -- пространственно-зрительными восприятиями, затормозило обучение родному языку [19, с. 79-- 80]. У американского мальчика этого возраста заметили странную особенность: он ничего не говорил, но начал писать, в частности умел писать названия телевизионных программ и тексты коммерческих реклам. В раннем детстве родители, уходя на работу, оставляли его играть в манеже перед включенным телевизором. Количество зрительной информации, передаваемой за относительно небольшой промежуток времени телевизором, огромно -- оно сопоставимо с количеством информации в целой книге. Поэтому оба полушария мозга мальчика, главным собеседником которого в раннем детстве был включенный телевизор, оказались забитыми этой колоссальной разнообразной зрительной информацией, в частности коммерческими рекламами, прерывающими все передачи. Когда мальчик заговорил, его речь была типичной речью "правого мозга" -- он произносил названия отдельных марок машин, но не целые предложения. Врачи предположили у него "детскую шизофрению". При всей расплывчатости этого последнего термина история болезни мальчика согласуется с гипотезой, по которой шизофреническими называются чаще всего расстройства, связанные с нарушениями нормальных соотношений между двумя полушариями, иногда (как в данном случае) с преобладанием правого полушария. История мальчика, который не мог говорить, поучительна еще и потому, что она говорит о серьезности, с которой в наш век нужно отнестись к проблемам общения в таких коллективах (в кибернетическом смысле), как телевизор -- "правый мозг" -- "левый мозг" (рис. 18). Наличие этого "треугольника" в раннем детстве привело к тому, что развитие левого мозга было заторможено правым. Относительная автономия правого полушария по отношению к левому обнаруживается в тех случаях, когда у взрослого человека ослабевает преобладание левого полушария в области операций над языком. Эти происходит при травматических поражениях и заболеваниях левого полушария и соответствующем хирургическом вмешательстве с удалением речевых зон (Брока и Вернике). В этом случае, как и при перерезании мозолистого тела и других соединительных путей, "правый мозг" перестает быть немым (как в норме у взрослого) и способен иногда к таким несложным операциям, как называние показываемых ему предметов и автоматизированная речь. Следовательно, часть усвоенных в раннем детстве языковых навыков сохраняется в правом мозге, хотя и в заторможенном (подавленном) виде, но может быть частично оживлена. Новейшие работы показывают, что одно полушарие играет по отношению к другому роль демпфирующего устройства: при выключении речевого, левого, полушария правое полушарие луч Рис. 18. Телевизор мешает ребенку научиться говорить ше распознает музыку и другие неречевые звуки, при выключении правого полушария левое лучше разбирает звуки речи [25]. Согласно исследованиям недавнего времени, подтвердившим гипотезы Л. С. Выготского, до овладения естественным языком ребенок начинает усваивать системы простейших жестов, позволяющих ему ориентироваться в пространстве -- времени с помощью движений собственного тела. Движение руки со значением "дай" намного предшествует тому времени, когда ребенок научится говорить Дай! (или звукосочетанию с тем же общим значением в его младенческом лепете -- еще до усвоения родного языка). Овладение языком у ребенка следует за периодом (до 18-- 24 месяцев, т. е. первые полтора-два года жизни), который крупнейший швейцарский исследователь детской психологии Ж. Пиаже назвал "сенсоромоторным". В это время каждый предмет понимается ребенком в соответствии с теми схемами действий, которые он может совершить с этим предметом. Вещь можно схватить, пососать, поскрести -- и каждой из этих возможностей соответствует жест, который как бы сокращенно воспроизводит схему действия. Такие условные схемы действия в возрасте от 4 до 8 месяцев (в третьем периоде развития ребенка по Пиаже) становятся как бы условными обозначениями предмета. Нельзя не согласиться с Р. Брауном, который в недавней книге о детской речи видит в этих жестовых обозначениях этап, непосредственно предшествующий усвоению звукового языка [60, с. 198-- 201]. Значение таких простейших жестов, из которых складывается первоначальный язык жестов, с особенной отчетливостью было выявлено в работах И. А. Соколянского. Этот замечательный ученый, которому принадлежит видное место и в истории науки о человеческих средствах передачи информации и в еще более важной "истории человеколюбия", жертвенно посвятил свою жизнь возвращению к нормальному существованию слепоглухонемых детей. Еще инструктором Наркомпроса на Украине в годы после гражданской войны он искал и находил в деревнях маленьких слепоглухонемых детей. Он брал их для воспитания-- сначала в своей собственной семье, где ему самоотверженно помогала жена, потом в созданном им в Харькове специальном интернате. При оккупации Харькова фашистами интернат был уничтожен, но Соколянскому и нескольким из его воспитанников удалось спастись. Продолжая свою работу в Москве (сначала в еще очень трудных условиях послевоенного времени), Соколянский дожил и до того дня, когда одна из его учениц, Скороходова, защитила как кандидатскую диссертацию свою поразительно интересную книгу "Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир". Я никогда не забуду потрясения, мной испытанного, когда на этой защите я увидел и услышал слепоглухонемую женщину, которая сама могла произнести вслух вступительное слово. Ей приходилось только подносить руку к шее, чтобы ощутить колебания голосовых связок и установить необходимую для говорения обратную связь с органами речи. После смерти Соколянского его ученик А. И. Мещеряков продолжил воспитание слепоглухонемых детей и исследование их в специальном интернате, созданном по образцу харьковско го под Москвой. Уже после смерти и Соколянского, и Мещерякова в 1975 г. в журнале "Вопросы философии" была опубликована целая серия статей об их работах, где они справедливо оценивались как крупнейшее достижение нашей науки. Лучшая из этих статей написана С. А. Сироткиным -- одним из воспитанников подмосковного интерната, в то время уже кончавшим философский факультет Московского университета. Как удалось Соколянскому разработать такие средства возвращения слепоглухонемых детей в человеческое общество, которые потом позволили им даже стать учеными, писать важные для науки статьи и книги? Соколянский рассказывал, что когда он разыскивал своих будущих воспитанников на Украине, они часто по своему поведению напоминали скорее зверенышей, чем человеческих детей: один из малышей укусил его даже за палец, когда он к нему подошел впервые. Они были бы обречены на существование животных, если бы не открытие Соколянского. Главным в его системе было то, что ребенок должен воспитываться в тесном контакте с родителями или с людьми, ему заменяющими родителей (как сам Соколянский и его жена в Харькове). Ребенок должен держаться за руку или за полу юбки матери, сопровождать ее, когда она выполняет простые действия, ощупывать те предметы, с которыми, хлопоча на кухне или убирая дом, возится мать. Жестовые осязательные образцы этих предметов и жесты самих действий с ними составляют тот первый и основной язык, которому наощупь обучается слепоглухонемой. Предпосылкой для такого обучения является отсутствие того, что называется "центральной врожденной слепотой", т. е. поражения отделов центральной системы, ведающих наглядным восприятием внешнего мира. Л. С. Выготский, специально занимавшийся этой проблемой, показал, что ребенок с центральной врожденной слепотой обречен остаться идиотом [35, с. 380] и, по-видимому, полностью не приспособлен для жизни (у него нет никакой возможности реализовать другие генетически переданные способности мозга, потому что "входом" в эту систему являеется получение сигналов извне). При центральной врожденной слепоте искажаются и осязательные (тактильные) образы [28, с. 466]. Если основные отделы центральной нервной системы сохранены, напротив, оказывается возможным бороться и с таким тяжелым недугом, как слепоглухонемота*. Именно сохранность этих отделов мозга дает * Сохранение затылочных отделов коры головного мозга, имеющих особое значение для зрительного восприятия, позволяет поставить вопрос и о возможности разработки протеза для слепых, основанного на вызывании светящихся точек при электрической стимуляции этих отделов мозга [61]. 54 возможность обучить ребенка осязательным жестам -- указаниям и жестам -- действиям. Язык жестов -- действий, в частности указательных жестов, относится у нормальных людей к явной сфере влияния правого полушария. Но гениальным открытием Соколянского было то, что после усвоения этой системы жестов, соотносимых с правым полушарием, слепоглухонемых можно научить другой системе знаков, соответствующей словам естественного языка, состоящим из букв или звуков. Если слепоглухонемой ребенок научился знакам -- тактильным (осязательным) жестам (которые подобны иероглифам), его после этого можно научить и сложным знакам, состоящим из "букв" -- жестов тактильной (пальцевой) азбуки (сходной со зрительной пальцевой азбукой, которой обычно разговаривают и глухонемые, обучившиеся ей, как грамоте, в детском саду или в школе после усвоения ими в раннем детстве зрительных иероглифических знаков -- жестов). В словесном языке слепоглухонемых (и глухонемых) каждое слово, например коромысло, передается последовательностью тактильных (у глухонемых -- зрительных) жестов, обозначающих каждую букву в отдельности. До усвоения этого языка слепоглухонемой ребенок уже умел обозначать предметы жестамииероглифами. Например, коромысло он обозначал знаком, который имитирует движение матери, надевающей коромысло с ведрами себе на плечи. Педагог осязательными жестами объясняет ребенку, что этот знак -- то же самое, что и другой знак, которым можно обозначить коромысло с помощью пальцевой азбуки. Главным в это время является усвоение жеста, означающего тождество по значению двух знаков. В системе обучения И. А. Соколянского это был жест двух вытянутых ладоней, повернутых боком, которые имитируют по форме знак равенства ( = ). После усвоения на нескольких конкретных примерах знака тождества по значению дети быстро выучиваются многим словам, закодированным в пальцевой азбуке, тем самым они овладевают и ее элементами -- "буквами". С этого начинается лавинообразное усвоение ребенком грамматики естественного языка (на что требуются те же 2-- 3 года, что и в норме "от двух до пяти") и всей той информации, которая на нем может быть передана (Скороходова в своей книге описывает даже, как она научилась понимать стихи Пастернака). Соколянскому удавалось обучать детей и звуковому языку -- для этого надо было поставить каждому жесту пальцевой азбуки в соответствие те движения органов речи, которые нужны для произнесения звуков (единственное, что могло помешать речи -- дети до начала воспитания могли сорвать себе голос нечленораздельными криками типа тех, которые может издавать "правый мозг"). Установление тождества знаков-иероглифов и знаков пальце вой азбуки приводит к лавинообразному развитию интеллекта слепоглухонемого ребенка потому, что так устанавливается соответствие между первичной системой жестов-иероглифов, уже усвоенной правым полушарием, и генетически предопределенным специфическим механизмом усвоения естественного языка в левом полушарии. Отсюда напрашивается вывод, что для такого генетически предопределенного механизма в известном смысле не так важно, идет ли речь о знаках, кодируемых акустически (звуках), или знаках, кодируемых оптически (буквах). Если усвоена одна такая система, где слова состоят из дискретных элементов, то от нее легко перейти к другой аналогичной системе, где различны только физические сигналы, которыми эти элементы кодируются, У нормального ребенка сперва усваивается звуковой язык, потом буквенный, у слепоглухонемого -- сперва буквенный (пальцевая азбука), потом звуковой. Быстрота, с которой от одного кода можно перейди к другому, показывает, что для левого полушария существенна не столько физическая природа сигналов кода, сколько дискретный характер отдельных элементов (букв или звуков). Они сами по себе ничего не значат, по их сочетание образует слова-знаки. эквивалентные по значению нерасчлененным знакам-иероглифам. Отождествление знаков-иероглифов и знаков, состоящих из элементов пальцевою или буквенного алфавита, означает установление соответствий между информацией, уже полученной в ходе раннего обучения правым полушарием, и генетически заложенной в левом полушарии информацией, позволяющей с небывалой быстротой строить цепочки из заданных последовательностей (рис. 19). Отождествление знаков, накопленных за время обучения в правом полушарии, со знаками, которые строятся в левом полушарии, позволяет пустить в ход тот генетически предопределенный механизм, который ведет к чрезвычайно быстрым темпам обучения. Сам И. А. Соколянский великолепно понимал, что наблюдения над детьми, служение которым составило цель всей его жизни, представляют исключительную ценность для кибернетического понимания знаковых систем человека. Незадолго до его смерти я получил от него большое письмо (датированное 19 февраля I960 г.), целиком посвященное этой проблеме. В этом письме, подводившем итог его 52-летней работы в этой области, он писал: "Слепоглухонемота -- это неповторимая и единственная в природе модель развивающейся (вернее: развиваемой, формируемой) человеческой личности. На обезьянках можно многое изучить, но ничего из того, что относится к социальному поведению человека. Ни на ком и ни на чем невозможно изучить неко торые (и пожалуй -- самые существенные!) особенности человеческого поведения, с такой, почти предельной точностью, как на формируемом поведении слепоглухонемого... Приведу один, и, как мне кажется, -- любопытный пример. Для обучения слепоглухонемого ребенка грамматическому строю словесного языка при нормальных условиях требуется 2 -- максимум 3 года... Рис. 19. Схема последовательности усвоения знаковых систем слепоглухонемыми детьми Точно так же не является загадкой и формируемое у слепоглухонемого математическое мышление. Последнее я очень хотел бы доказать практически, если позволит возраст и условия..." Этот свой замысел, на исполнение которого у него уже не оставалось времени, он так пояснил в этом же письме: "...безъязычные [слепоглухонемые] -- представляют интерес и в другом плане. Словесная речь, как бы ею ни овладели безъязычные, сама по себе ("словесное мышление") ни в коем случае не может обеспечить слепоглухонемому полноценное умственное развитие в такой степени, чтобы он мог отразить внешний физический мир... [так], как это доступно нормальному человеку. Истинная картина внешнего физического мира может быть раскрыта только математически развитым мышлением. Есть достаточно оснований утверждать, что он свободно, без затруднений может овладеть математическим аппаратом интерпретации самых "сокровенных тайн" природы, как это доступно нормальному в соответствии с уровнем современных ему знаний. Надо развить математическое мышление слепоглухонемого до такого же уровня, как и у нормального, и только в таком случае он сможет достигнуть полноценного умственного развития. Овладение словесным языком даже в пределах художественного чутья не гарантирует слепоглухонемому полноценного умственного развития. У него должно быть предельно (в пределах современных ему знаний) развито естественнонаучное мышление. А без математики этого достигнуть невозможно". Так, в конце своей жизни великий ученый, решая задачу помощи слепоглухонемым, которой он посвятил себя, подошел к разработке проблемы создания искусственных языков для человеческого мозга, находящегося в крайне тяжелых условиях. В таких условиях естественный язык (в большей степени, чем в других известных случаях) оказывается неудобным для полного познания и восприятия внешнего мира. Проблема соотношения между устройством (мозгом) и языком, для него наиболее подходящим, в этих условиях становится особенно острой. Как заметил Соколянский, отличие обучаемых по его системе слепоглухонемых от глухонемых состоит в том, что последние, благодаря тому, что у них есть зрение, с раннего детства обычно сами (без педагога) овладевают языком жестов-иероглифов ("мимико-жестикуляторной речью"). Переход же от этого иероглифического языка, характерного для правого полушария, к словесному языку (кодируемому зрительной пальцевой-азбукой) осуществляется в основном по тем же закономерностям, хотя быстроте этого перехода немало мешает отсутствие такой четкой системы, которая была выработана Соколянским для обучения слепоглухонемых. В частности, нередко неблагоприятное влияние на обучение оказывает раннее запрещение пользоваться языком жестов-иероглифов, полное усвоение которого должно было бы предшествовать (как и у слепоглухонемых) переходу к естественному языку, что и обеспечило бы быстроту этого перехода (на это указывал Соколянский, критикуя существующие методы обучения глухонемых, тормозящие процесс такою перехода и растягивающие его на 12 лет по сравнению с 2-- 3 годами у слепоглухонемых). Решение этого вопроса на основании двухмашинной схемы мозга важно практически ввиду значительности числа глухонемых в любом коллективе. Соотнесение языка жестов-иероглифов ("мимико-жестикуляторной речи") с правым полушарием, а пальцевой азбуки -- с левым полушарием может быть подтверждено случаем сохранения языка жестов-иероглифов при пора жении левого полушария, вызывающего потерю пальцевой азбуки. Афатики, чья речь пострадала при поражении левого полушария, сохраняют соотнесенный с правым полушарием язык символических жестов, которые позволяют им восполнить затрудненность в использовании устного языка. Для понимания функций двух полушарий мозга и характера связей между ними соотношение разных видов жестов (иерогли фических и пальцевой азбуки) и соответствующих им видов письма (иероглифического и буквенного) имеет особое значение. Исключительный интерес представляет полная невозможность чтения при глубоком поражении тех соединительных путей -- в белом веществе мозга под корой, -- ╥ по которым зрительная информация из правого полушария передается в левое (рис. 20). При таком поражении больной вполне владеет речью и может писать, но совершен но не может читать буквенного письма, так как зрительная информация не передается в ту зону левого полушария, которая занимается анализом и синтезом букв [62]. Другой вид расстройства чтения, сопряженный с поражением только этой зоны ле Рис. 20. Поражение соединительных путей между двумя полушариями, вызывающее полное расстройство способности читать χ -- поражение межполушарных связей у больного с тотальной алексией (по Дежерииу) вого полушария (без поражения соединительных путей между полушариями), отличается возможностью помочь чтению с помощью произнесения букв вслух. Напротив, как это видно из сравнения поражений способности употреблять слоговую японскую азбуку (при болезни левого полушария) и способности использовать иероглифику, которой ведает правое полушарие, чтению иероглифов не может помочь произнесение слова вслух [26; 62, с. 70-- 72]. В этом отношении иероглифическая письменность очень близка к жестам-иероглифам. Исследование этих систем знаков в их отношении к устному языку позволяет выяснить, что смысловая (в частности, зрительная) информация о внешнем мире левым полушарием должна быть получена от правого Поэтому глубокий перерыв соединительных связей между полушариями приводит к невозможности понять зрительные знакибуквы, передающие звуки языка. Исследование языка жестов-иероглифов у глухонемых особенно интересно потому, что этим языком они овладевают в раннем детстве без ведома педагога (обычно запрещающего им пользоваться, например в детских садах). По существу этот язык Рис. 21 Знаки, изобретенные глухонемым полинезийцем Кагобаи: вверху -- "прошлое": а -- "то время, далекое от меня"; б-- "когда людей убивали"; внизу-- "молодой человек": в-- "сильный человек", г -- "довольный собой" является продолжением того языка жестов, которому каждый ребенок обучается до двух лет. Но если нормальный ребенок очень рано переходит к младенческому лепету, а потом к естественному языку, то мозг глухонемых находит выход из ситуации, где он не может пользоваться звуковым языком, развивая более сложную систему жестов-иероглифов, постепенно накапливаемую в правом полушарии (прерывание этого процесса педагогом поэтому недопустимо, что и заметил Соколянский). Недавно описан язык жестов, выработанный глухонемым полинезийцем Кагобаи на одном из Соломоновых островов. Кагобаи -- единственный глухонемой на острове. Он с детства не мог говорить и слышать чужую речь. Он сам изобрел свой язык жестов, включающий не меньше нескольких сотен знаков, которые понимают и другие жители острова, с ним охотно общающиеся. Одной из отличительных черт его языка является то, что каждый знак может состоять как бы из нескольких кадров (рис. 21). Знак, обозначающий "молодого человека", состоит из одного "кадра", который показывает сильного человека, взваливающего правой рукой тяжелый груз на левое плечо, и второго "кадра", показывающего человека, сидящего с самодовольным видом [63, с. 166-- 167]. Знак, обозначающий "прошлое", состоит из первого "кадра" -- левая рука указывает вперед (на языке этого острова "предки" обозначаются как "поколения" впереди) -- -- и второго "кадра", показывающего, как правой рукой отрезают голову. Монтаж этих кадров означает: прошлое -- что время, когда людей убивали [63, с .121 -- 122]. Многие знаки, относящиеся к рыболовству, которым Кагобаи успешно занимается, представляют собой целые сценки, разыгранные правой рукой, изображающей обычно рыболова или его снасти, и левой рукой, представляющей в этом спектакле добычу охотника. Знаки, относящиеся ко второй профессии Кагобаи -- садоводству, состоят из последовательности "кадров", каждый из --которых показывает один из главных этапов в посадке того или иного растения. Наглядность подавляющего большинства знаков, относящихся к повседневной жизни обитателей острова, объясняет легкость, с которой Кагобаи понимают его собеседники. Хотя в отличие от Кагобаи все они умеют говорить на обычном языке, но прошли когда-то через этап пользования детским языком жестов, следы которого (пусть в заторможенном виде)сохраняются и у взрослых. Тот переход от осмысленного жеста к слову, который обнаруживается в развитии каждого отдельного человека, можно предположить и для предыстории всего вида Homo sapiens. Многие племена, называемые первобытными, до прошлого и нынешнего века, когда их стала изучать современная наука, сохраняли следы гораздо более значительной роли языка жестов-иероглифов. О высокой развитости такого языка у этих племен свидетельствует то, что у аранта (и других туземцев Австралии) в некоторые периоды жизни отдельного человека или всего племени (во время траура и в течение многих месяцев посвящения юноши в тайны, по функциям соответствующего нашим экзаменам) запрещалось пользоваться звуковым языком, можно было говорить только языком жестов. Когда период траура кончался, некоторые женщины-вдовы оставались безмолвными на всю жизнь и пользовались только языком жестов. Такой язык был хорошо известен всем членам племени, поэтому они легко могли переходить на него тогда, когда это почему-либо требовалось [64]. Язык этот (в частности, в качестве международного языка общения между племенами) был очень широко распространен у американских индейцев. Исследователи насчитывают не менее 3000 знаков в этом языке. Его изучил с исключительной глубиной в конце прошлого века замечательный американский этнолог Кашинг. Кашинг с детства серьезно увлекался индейцами и мастерил предметы по образцу тех, которые они изготовляли. Сделавшись ученым и посвятив себя исследованию индейцев, Кашинг поселился среди племени зуньи, стал его полноправным членом, был посвящен в его тайны, стал жрецом и членом совета племени. Проведя среди индейцев зуньи четыре с половиной года, Кашинг добился полного погружения в жизнь племени. Он заметил, что индейцы не только великие мастера делать вещи -- этому он учился у них с детства. Они умеют и думать руками, как современный человек иногда может думать вслух. Кашинг совершил удивительный эксперимент погружения в такое мышление с помощью "ручных понятий". Совершить этот опыт, который другой крупный этнолог -- Леви-Брюль назвал "доступным только гению", Кашингу без сомнения помогла многолетняя тренировка в самих конкретных действиях, которые индейцы умели совершать своими руками. По его собственным словам, Кашинг "вернул свои руки к их первобытным функциям, заставляя их проделывать все то, что они делали в доисторические времена, с теми же материалами и в тех же условиях, которые характеризовали эпоху, когда руки были так связаны с интеллектом, что они действительно составляли его часть" [65]. Эти слова читаются с особенным интересом сейчас (почти столетие спустя), когда работы по искусственному интеллекту начались с опытов управления искусственными руками роботов. Статья Кашинга, напечатанная еще в конце прошлого века, повлияла на Леви-Брюля, а через него на многих других исследователей культуры, среди них -- и на С. М. Эйзенштейна. Найдя в университетской библиотеке статью Кашинга, пролежавшую почти полвека неразрезанной, Эйзенштейн попробовал повторить его опыт. Занимаясь спустя еще полвека (в семидесятых годах) в архиве Эйзенштейна, автор нашел его записи своих ощущений во время этого опыта, при котором "двигательный акт есть одновременно акт мышления, а мысль -- одновременно -- пространственное действие" [40, с. 31]. Когда Эйзенштейн увидел танцы туземцев острова Бали, он пришел в восторг от того, как они близки к испытанному им опыту мышления "ручными понятиями", когда "танцем рук проходит поток мыслей" [40, с. 31] (любопытно, что примерно в это же время французский театральный критик и поэт-дра матург Αρτο писал о жестах народного театра Бали как об особом языке иероглифов). Для психофизиологической оценки этого эксперимента Эйзенштейна следует подчеркнуть, что он сам наиболее свободно выражал себя с помощью таких систем знаков, которые принадлежат к сфере влияния правого полушария. Всего непосредственнее он изъяснялся посредством своих рисунков (рис. 22), которые он делал непрерывно (как эскимосы, у которых рисунки собеседников сопровождали каждый разговор, а после Рис. 22. Рисунок Эйзенштейна разговора уничтожались). Его мировая слава основывается на его достижениях в использовании языка немого кино, одним из создателей и теоретиков которого он был, и музыкального кино (по жанру близкого к опере; недаром, одновременно с работой над фильмом этою жанра он поставил "Валькирию" Вагнера в Большом театре). Его словесные тексты, напротив, отличаются обычно крайней сложностью построения. По большей части его записи для самого себя, частично опубликованные [40J, представляют смесь слов и частей фраз на четырех (а иногда и пяти) языках. Эйзенштейн отличался исключительной силой глубинного проникновения в собственную психическою жизнь. По его самопризнаниям он чрезвычайно остро зрительно представлял перед собой то, о чем он думал: "Даже сейчас, когда я пишу, я, по существу, почти что "обвожу рукой" как бы контуры рисунков того, что непрерывной лентой зрительных образов и событий проходит передо мной... Музыка -- особенно Прокофьева и Вагнера -- входит под знаком этой номенклатуры тоже в зрительный раздел -- или правильнее его назвать "чувственным"?... Слово и подтекст -- это то, что часто остается у меня вне фокуса обостренного внимания" [66, с. 509-- 510]. В приведенных Рис. 23. Схема функций асимметричного мозга с развитым "недоминантным" правым полушарием словах (как и во многих других аналогичных самопризнаниях Эйзенштейна) с необычайной ясностью сформулировано различие между теми функциями (непрерывная лента зрительных образов, музыка), которые для него принадлежали к основным, и словесной деятельностью, менее для него органичной. В терминах двухмашинной модели мозга можно было бы сказать, что Эйзенштейн, который был правшой (хотя и сокрушался об этом, виня в этом воспитание, вытеснившее у него, по его мнению, склонность к леворукости), был преимущественно ориентирован на функции правого полушария (к которым может относиться и сочинение текста на разных языках). Не могу удержаться от небольшого отступления, касающегося истории самой этой книжки. Когда абзац о психофизиологической основе опыта Эйзенштейна с "ручными понятиями" был уже написан, я разговаривал о проблеме функций двух полушарий с нашим крупнейшим специалистом по нейролингвистике Александром Романовичем Лурия (когда-то другом Эйзенштейна, который в тридцатые годы вместе с ним и Выготским стремился проникнуть в глубины первобытной психики). Александр Романович перебил меня и спросил, знаю ли я что-нибудь об асимметрии мозга Эйзенштейна. Я ответил отрицательно, и тогда мой собеседник достал из папки "Эйзенштейн" фотографию мозга кинорежиссера, сделанную после вскрытия. Огромное правое полушарие резко противостояло левому, относительно небольшому. Меня поразило то, что в приведенном высказывании Эйзенштейна можно видеть как бы проекцию этой асимметрии на разные виды его деятельности (рис. 23). Та точка зрения, согласно которой правое полушарие имеет дело с нерасчлененными глобальными целыми, могла бы найти косвенное подтверждение в том, как Эйзенштейн многократно описывал свое пристрастие к непрерывной линии (в том числе и в аналитической геометрии, которой он увлекался в юности). ПРЕДЫСТОРИЯ МАТЕМАТИКИ Общечеловеческим способом счета являются жесты рук, обозначающие числа (рис. 24). Счет на пальцах у всех первобытных народов предшествует числительным устного языка, что отражается и в происхождении самих числительных. Во многих языках, например в африканских (зулусский и другие языки банту), числительные обозначают только действия над пальцами рук. Языки могут различаться лишь конкретными операциями счета: "семь" может означать или "согни два пальца" (на второй руке): 7 = 5 + 2 или "согни в обратную сторону 3 пальца": 7=10-- 3. Исследование числительных позволяет углубиться в такую предысторию культуры, когда "ручные понятия" были необходимыми хотя бы для первобытной арифметики у всех народов. Изучая в поведении (в том числе и бессознательном) современного человека "окаменелые" пережитки древних систем знаков, Л. С. Выготский в качестве одного из наиболее ярких примеров приводит "рудиментарную форму культурной арифметики: счет на пальцах", который обнаруживается, в частности, в поведении ребенка [35, с. 105-- 107]. В своей современной форме счет на пальцах связан с левым полушарием. Так объясняется то, что при одних и тех же поражениях этого полушария обна 3 Зэк, 3836 65 Рис. 24. Жестовый счет от 1 до 30 у австралийского племени аранта руживается и расстройство счета, и неузнавание собственных пальцев [67, с. 186-- 187], входящие в так называемый синдром Герстмана. Самое раннее упоминание счета на пальцах в магическом значении содержится в древнеегипетском заклинании для получения перевоза. Умерший царь уговаривает перевозчика (подобного греческому Харону) дать ему переправиться на восточную сторону канала в потустороннем мире. На это перевозчик ему говорит: "Величественный бог на другой стороне скажет: не привел ли ты мне человека, который не может сосчитать свои пальцы?". Но царь в ответ читает стихотворение, каждая из строк которого соответствует одному из пальцев, расположенных в соответствии с египетским счетом (см. таблицу) [68]. Когда совершался магический счет, руки держались ладонями вверх, счет велся от большого пальца правой руки до большого пальца левой руки (см. таблицу) Отдельные жесты такого рода встречаются и на египетских изображениях (рис. 25). В культурах Древнего Востока уже отчетливо видно и другое проявление общечеловеческого стремления обозначать числа посредством иероглифов. В таких письменностях, как хеттская клинопись, было возможно написание чисел либо числительными, записанными (как многие другие слова) слоговыми Древнеегипетский счет на пальцах фонетическими знаками, либо знаками-иероглифами. При этом почти всегда предпочитался второй способ. Подобно тому, как счет на, пальцах долго сохраняется в качестве пережитка "ручных понятий", сочетающегося со звуковым языком, обозначение чисел письменными знаками-иероглифами (наряду с фонетической их записью числительными естественного языка) остается как пережиток в современных письменных европейских языках. Его сохранению, несомненно, способствует и практическое удобство сокращенной -- посредством иероглифов -- записи часто повторяющихся длинных сочетаний числительных. Когда мы записываем "три" как 3 или III, проявляется особый характер обозначений чисел, тяготеющих к иероглифам (и тем самым к сфере влияния правого полуша рия; к ней, вероятно, относились когда-то и жесты, из которых позднее развился пальцевый счет, перешедший в число операций, находящихся в ведении левого полушария). Есть основания видеть ранние следы пальцевого счета и в самой ранней иероглифической "письменности" человечества -- знаках и зарубках, сде Рис. 25. Древнеегипетский пальцевый счет ланных человеком каменного века. Детальный анализ этих знаков палеолита, данный недавно Б. А. Фроловым, привел его к выводу, что в них особенно выделяются группы по 5 и 10 знаков, следовательно, с помощью таких зарубок человек фиксировал результаты сосчитанного по пальцам [69, с. 116]. Поэтому ошибались те историки математики, которые после открытия первых таких зарубок поспешно решили, будто счет с помощью зарубок предшествовал счету по пальцам [70, с. 23-- 24]. 67 Хронологически появление счета с использованием древнейших знаков письменности палеолита намного предшествует знакомству европейской науки с аборигенами Австралии, считавшими только по пальцам (без зарубок). Но культурное развитие человечества нельзя выстраивать по прямой линии сплошного прогресса. Средневековую науку в этом смысле можно уподобить афатику, который вновь обращается к счету по пальцам, утратив более современные способы счета В средние века для исчисления новолуний (в связи с которым, по мнению некоторых исследователей, возник развитый счет уже в палеолите) в Европе снова стал использоваться счет по пальцам [71, с. 24-- 25]. Но это не противоречит наличию до этого великил достижений греческой математики, как и еще более древних открытий. Углубленное изучение письменности палеолита не опровергает, а, скорее, подтверждает исключительную древность пальцевого счета, уходящего в предысторию Homo sapiens. Счет по пальцам в его примитивной форме, предшествовавшей появлению числительных, мог быть связан, как и все системы жестов-иероглифов, с правым полушарием мозга. В пользу этого говорят свидетельства о счете на пальцах у таких австралийских племен, в чьем звуковом языке не было числительных больше "двух": до четырех считали, повторяя слова "один" и "два", а дальше считали только по пальцам. Австралиец из подобного племени был отдан в школу европейского типа, он обучился считать до 20, но члены его племени остались безучастными к этому открытию, не имеющему никаких практических приложений. Тогда призадумался и юный 'австралиец: "Зачем было выучивать, что 8 + 9 = 17, если у меня нет стольких пальцев?" [69, с. 151]. Такая установка только на сиюминутную реальность, вообще типичная для "правого мозга", работающего в режиме реального времени, легко объяснима по отношению к явлениям, для обозначения которых существуют только знаки-иероглифы, которыми ведает правый мозг. Но даже и у тех индейцев Северной Америки, у которых в их устных языках есть числительные до 80, сохраняется сходная установка. Один из таких индейцев по просьбе ученых сосчитал только до 10 и добавил, что потом "ничего больше нет". Он привык пересчитывать только нечто реальное и осязаемое [69, с. 151]. Следовательно, даже и тогда, когда числа могут обозначаться словами естественного языка, по отношению к ним сохраняется установка, характерная для правого мозга, а не для левого. Самые ранние этапы отношения к числу у первобытных племен характеризуются тем, что дикари на глаз с удивительной быстротой и точностью определяют численность больших групп предметов Для маленьких детей характерно такое же восприятие чисел, по словам Пиаже (который посвятил особую монографию этой проблеме), образующих "целостную форму, т. е. некоторую общую поверхность, сопровождаемую более или менее смутно осознаваемым структурным сходством (без анализа деталей)" [72, с 325]. Идея конкретного завершенного (замкнутого) множества была основной еще и для способов обозначения чисел в древнеегипетском языке и в целом ряде других древних языков, как было установлено Э. Бенвенистом и С. Д. Кацнельсоном [73, с. 136-- 139]. Этим, между прочим, объясняется исключительно сложная система обозначения дробей, принятая в Древнем Египте, где существовали особые таблицы дробей, типа наших таблиц логарифмов [71, с. 84-- 89; 70, с. 37-- 38]. Сами обозначения дробей были связаны с идеей завершенного числа: "две части" означало по-египетски две трети, "третья часть" -- часть, образующая целое вместе с "двумя частями", т. е. одна треть [74, с. 25] .Египетские таблицы разложения дробей (типа 2/99 = 1/66 + 1/198) -- с числителем 2 на "единичные" дроби (с числителем 1), которые и были основным объектом египетских действий с дробями, интересны тем, что в них обнаруживаются наблюдения над составом целых чисел [75, с 22]. Для того чтобы уяснить причины, по которым долгое время могла сохраняться традиция оперирования числами как конкретными целостными формами, стоит напомнить, что и современные математики и логики, характеризуя природу числа, говорят: "каждое целое число отличается от другого целого числа характерными индивидуальными свойствами -- подобно тому, как различаются между собой люди" [76, с 241]. XX век еще видел последнего крупного представителя древней индийской традиции такого отношения к числам, как к различным индивидуальностям. Исключительно одаренный математик Рамануджан, не получивший никакого систематического образования (и до своего приезда в Европу изучивший только одни книгу по математике), знал каждое число (включая и очень большие числа), о котором он думал, как своего знакомого. Ему были известны свойства чисел так, как люди знают особенности своих друзей. Когда Рамануджан, в Англии тяжело заболевший, лежал в лондонской больнице, к нему однажды приехал его друг и соавтор, крупный английский математик Харди. Харди сказал, что номер такси, на котором он приехал, -- скучный: 1729 = 7-13-9. На это Рамануджан возразил: "Нет Харди, нет Харди, это очень интересное число. Это -- наименьшее число, которое можно представить как сумму кубов двумя разными способами: 93 + 103 = 13+123 = 1729". Как заметил Харди в своих лекциях о Рамануджане, тот в гораздо большей степени, чем современные ему европейские математики, исходил из конкретных числовых примеров. Это особенно наглядно проявилось в его работах по проблеме разбиения чисел. В этой области Рамануджан получил ряд замечательных результатов, связанных с p (n) -- числом разбиений натурального числа п. При поиске формулы, дающей при любом n значение р(п) с конечной ошибкой, Рамануджан изумил Харди и другого сотрудничавшего с ним английского математика-- Литлвуда. Рамануджан догадался внести в ключевое выражение для этой формулы -- 1/24- По словам Литлвуда, "такую догадку нельзя назвать иначе как гениальной. Во всем этом есть что-то сверхъестественное" [77, с. 45]. На протяжении своей короткой математической деятельности, оборванной ранней смертью, Рамануджан многократно угадывал приближенные выражения очень сложных функций с конечной ошибкой. Особенности математического дара Рамануджана сказались и в том, что в полученных им формулах для бесконечных рядов [77, с. 36] общие члены ряда им не записаны. Уже имея ряд блестящих результатов, Рамануджан не представлял себе, что такое доказательство. Конкретность числовой интуиции Рамануджана не вызывает сомнений. Кажется возможным высказать предположение, что в некоторых его математических достижениях можно видеть взлет и завершение тех возможностей, которые угадываются за египетскими действиями над дробями, с таким трудом понятыми современными математиками. Это может представить интерес и для выяснения некоторых частных проблем истории математики. Не исключено, что точные математические соотношения, предполагаемые в структуре усыпальницы в хеопсовой пирамиде, могут объясняться не развитостью геометрии у египтян [78, с. 74, примеч.], а конкретной числовой интуицией. Можно привести пример и не математика, но исключительно одаренного современного человека, который также знал "в лицо" числа и поэтому мог запоминать на всю жизнь огромные их последовательности -- С. В. Шерешевского. По его словам, "для меня 2, 4, 6, 5 -- не просто цифры. Они имеют форму...! -- это острое число, независимо от его графического изображения, это что-то законченное, твердое, 2 -- более плоское, четырехугольное, беловатое, бывает чуть серое..., 3 -- отрезок заостренный и вращается, 4 -- опять квадратное, тупое, похожее на 2, но более значительное, толстое..., 5 -- полная законченность в виде конуса, башни, фундаментальное, 6 -- это первая за "5", бело ваиая, 8 -- невинное, голубовато-молочное, похожее на известь" [38, с. 181] Нетрудно увидеть, что некоторые из повторяющихся в этом самопризнании конкретных признаков чисел объединяют те из них. которые и арифметика признает закономерно связанными дpyr с другом: наименьшие нечетные числа: 1 (острое) и 2=1+2 (заостренный); 2 (четырехугольное) и 4 = 22 (опять квадратное похожее на 2, но более толстое); в этой классификации, которая, как и классификационные системы дикарей, строится по нескольким перекрещивающимся признакам, 2 входит и в другую группу: 2-1 (беловаюе), 2-3 = 6 (беловатая) и 2-4 = 8 (голубовато-молочное, похожее на известь); объединяются 1 и 5 = 1 + 4 (законченный). Любопытно, что при этом, как в пальцевом счете и в графике палеолита, у Шерешевского (в чьей психике отмечены и другие черты, сходные с душевным складом ребенка или дикаря) 5 "было фундаментальным числом" и 6 определялось как "первая за 5". Понятно, что при таком восприятии чисел как конкретных индивидов они должны находиться в ведении правого полушария: ведь именно оно может запоминать "впрок" сколько угодно новых лиц ( в пределах своих огромных возможностей). Стоит отметить, что память Рамануджана (как и Шерешевского) изумляла всех его знавших: он помнил, в частности, все глагольные корни и все производные от них залоговые формы санскрита (для него -- языка его касты, но не родного, что можно сравнить с ролью французского языка для русских дворян). Роль удивительной памяти Рамануджана в его оперировании с числами можно было бы пояснить сопоставлением с тем, как Выготский объяснял значение памяти в поведении примитивного человека. Она выполняла те функции, которые потом выделились из памяти [35, с. 452]. Знание системы операций над числами избавляет от необходимости их помнить. Левое полушарие, в отличие от правого, для которого иероглиф неразложим на составные части, строит и анализирует хранящиеся и порождаемые в нем знаки языков (и их последовательности) как цепочки, что видно при сравнении больных с поражением левого и правого полушария. В левом полушарии совершаются логические операции над языковыми знаками, как и над числами. Понимание чисел как языковых объектов, над которыми можно совершать такие операции и выстраивать их в соответствующие цепочки, и привело ко многим успехам математики нового времени. С подобным пониманием математических объектов связаны были и достижения математики, в частности, и те, которые сделали возможным создание вычислительных машин. Предтечей такого направления по праву считают Лейбница, для которого универсальная математика -- это "логика воображения" [79, с. 31]. Такую точку зрения можно признать прямо противоположной взгляду того индейца, для которого после де. сяти "ничего нет". Но ошибочным было бы предположение, что обратное понимание математики в целом (не только непрерывной) как сферы деятельности, сходной -- в указанном смысле -- с другими проявлениями "правого мозга", в новейшее время исчезает. Напротив, оно возрождается в весьма современном виде в математическом интуиционизме. Достаточно напомнить, что Брауэр полностью отрицал связь математики с языком ( в том числе и с логическим языком, который в конечном счете интерпретируется через естественный) и требовал изучать математическое мышление, а не математический язык [76, с. 256]. Для интуиционизма характерно развитие ставшего уже традиционным сопоставления математики и музыки [76, с. 240, примеч. 3, и с 257] В музыкальных склонностях таких математиков, как Брауэр и Вейль, можно было бы видеть психофизиологическое выражение глубоких соотношений, вскрываемых сближением интуиционизма и музыки. Любопытно, что интуиционистская критика традиционной математики не затрагивает представлений о замкнутых конечных совокупностях, что означало как бы возврат (на новом этапе) к той самой древней математике замкнутых множеств, которая предшествовала появлению математики нового времени. Суть предлагаемого сопоставления состоит не в дополнительной критике интуиционистского подхода к математике, а напротив, в прояснении некоторых причин возрождения того понимания математики, которое возникло достаточно давно. Брауэра не умаляет сопоставление его с австралийским юношей, для которого числа, большие чем 10, были "пустяками белого человека", подобно тому, как для Брауэра был неприемлем традиционный взгляд на бесконечные множества. В той мере, в какой математическое мышление представляет собой и результат деятельности правого полушария, утверждение необходимости интуиционистского подхода оказывается совершенно естественным. С этой же точки зрения значительный интерес может представить и цитированное выше предположение И. А. Соколянского, который хотел проверить, не окажется ли именно математическое мышление наиболее адекватным способом описания внешнего мира для тех людей, знаковые системы которых первоначально развивались именно с опорой на "правый мозг". Структура мозга Эйзенштейна согласуется и с включением в круг его пожизненных привязанностей не только музыки и зрительных искусств, но и аналитической геометрии. Та вычислительная машина, которая должна была бы в двухмашинном комплексе моделировать работу правого ("недоминантного") полушария головного мозга, скорее всего должна была бы оперировать с такими объектами, природа которых принципиально отлична от цепочек символов, с которыми имеют дело логическое и "грамматическое" (речевое -- "доминантное") левое полушарие и обычные вычислительные и логические машины, моделирующие его работу. По словам Дж. фон Неймана, "в центральной нервной системе логика и математика, рассматриваемые как языки, структурно должны существенным образом отличаться от тех языков, с какими обычно мы встречаемся в нашем опыте" [80, с. 50]. С точки зрения идеи мозга как комплекса двух машин можно предположить такое развитие идеи фон Неймана: в этом комплексе одна машина (соответствующая левому полушарию) характеризуется логическим языком, в основе своей близким к языкам математической логики, тогда как для второй машины были бы нужны математические языки принципиально других типов (или логические языки, моделирующие эти языки). На уровне нейронов (а может быть и на других "низших" уровнях) информация и в недоминантном полушарии может кодироваться дискретно . Но по главным своим функциям это -- полушарие целостных ("топологически связных") единиц. Поэтому оно оперирует целостными зрительными и пространственными образами, предметами, иероглифами, жестами, музыкальными мелодиями и ритуализованными фразами и именами вещей, не членящимися на единицы ("буквы") в самом этом полушарии. Но каждому целостному образу правого полушария может соответствовать его представление в виде последовательности дискретных символов в левом полушарии. Можно представить себе связанные друг с другом машины m1 и М2 (рис. 26). Из m2 в М1) по каналам передачи информации могут, в частности, передаваться некоторые адреса, каждому из которых соответствует в М2 целостный образ (пусть╥ и закодированный набором дискретных единиц). В М1 с этим адресом связана цепочка отличающихся друг от друга символов. Тогда М1 соответствует доминантному полушарию, разлагающему на составные части те имена, которые другое полушарие (моделируемое машиной М2) соотносит с целостными образами предметов. Число, в правом полушарии выступающее как единое целое -- особый индивид, в левом предстает как элемент ряда натуральных чисел или как результат каких-либо вычислительных операций. Если предлагаемые гипотезы (пока еще весьма предвари, тельные) верны, то в будущем развитии моделирования функций мозга видное место может принадлежать таким новым направлениям, как математическая теория катастроф Р. Тома С помощью этой теории можно, в частности, изучать те границы ("катастрофы"), которые мозг (видимо, правое его полушарие) проводит между отдельными целостными связными образами предмемж [42]. Рис 26. Схема соотношений между частями двухмашинного комплекса: μ1, Μ2-- части комплекса. А, Н. С -- связанные области в m2; a1a2,...an, B1b2,...Bn, C1c2,...Cn -- последовательности дискретных единиц в М1 Решение задачи описания того, как неречевое полушарие оперирует с прерывными ("катастрофическими" в смысле Тома) сочетаниями непрерывных (связных) образов, может потребовать использования тех частей аппарата современной математики, которые в очень слабой степени привлекались для исследования мозга, чаще моделировавшегося с помощью логических схем. Большая адекватность континуальных моделей для описания биологических систем отмечалась еще на значительно более ранних этапах развития кибернетики в моделях непрерывных сред, построенных в связи с изучением сердечной деятельности [7, с. 183, 190], Несомненно, что к сходным выводам подводят и некоторые из новых физиологических работ о языках мозга, в которых недаром отмечается значение идей Тома [37, с. 421]. В таких патологических условиях, как эпилептический припадок, система нейронов в целом описывается континуальными моделями. Но аналогичные явления могут отмечаться и при нормальной работе мозга, участки которого описываются как ткани со спонтанно активными элементами [37, с. 92-- 100]. Применение в моделях мозга языка топологии и других методов, важных для описания связных целостных объектов, характеризующихся непрерывностью, не только дает возможность использовать в науке о человеке более развитые части современной математики, но может и привести к постановке таких задач, которые потребуют разработки принципиально нового математического аппарата. В этом отношении новейшие работы в области моделей мозга могут оказаться существенным стимулом для развития и математики, и кибернетики. Как заметил А. Н. Колмогоров, "условные рефлексы свойственны всем позвоночным, а логическое мышление возникло лишь на самой последней стадии развития человека. Все предшествующие формальному логическому мышлению виды синтетической деятельности человеческого сознания, выходящие за рамки простейших условных рефлексов, пока не описаны на языке кибернетики" [81, с. 54]. Решение задачи описания этих "дологических" форм сознания, к которой стремились и такие крупнейшие наши теоретики искусства, как Эйзенштейн [40, с. 62 -- 137], представляет исключительный интерес для всех тех форм знаковых систем, которые но своей структуре отличны от логических языков. В раннем искусстве могут преобладать правополушарные целостные образы, позднее взаимодействующие с логическими понятиями. Н. А. Бернштейн с большой четкостью на современном кибернетическом языке указал на различие (намеченное в физиологии еще раньше) между "дологическим" типом работы нервной ткани и теми эволюционно более новыми системами нейронов, действующих по принципу "все или ничего", которые преимущественно интересовали кибернетиков. От таких "канализованных" ╥ неокинетических ("новодвигательных") форм передачи нервных сигналов Бернштейн отличал формы палеокинетические ("древнедвигательные"), которые могут распространяться и поперек нервных волокон с диэлекрическими обо-1 лочками, не составляющими преграды для палеокинетических сигналов [18, с. 294-- 295]. В принципе сходная точка зрения, предполагающая роль медленных потенциалов в работе головного мозга (представляемой голографической моделью), была недавно обоснована на большом экспериментальном материале в специальной книге К. Прибрама [37]. Исключительный интерес представляет вопрос о том, не преобладает ли "голографический" ("палеокинетический") тип в работе нервной ткани правого полушария в отличие от левого. Это соответствовало бы вероятному предположению об отражении в работе этого полушария черт, характерных для центральной нервной системы до появления звукового языка. Но следует подчеркнуть, что все указанные гипотезы нуждаются в тщательной экспериментальной проверке. КАК ДАВНО ВОЗНИК ЗВУКОВОЙ ЯЗЫК? Наш известный антрополог В. В. Бунак еще 25 лет назад предположил, что закрепление за левым полушарием функции управления звуковой речью произошло еще до верхнего палеолита (более 30000 лет до н. э.) [82, с. 241, 242]. Эта датировка была дана на основании обнаруженных им морфологических следов асимметрии функций двух полушарий на древних ископаемых черепах людей того времени. Более развитые речевые зоны левого полушария (см. рис. 16, а) оставляют след на черепе. В то время на это доказательство (как и на аналогичные мысли, высказывавшиеся ранее другими антропологами) не было обращено должного внимания, так как существенные для этого данные о морфологической асимметрии полушарий у современных людей были проверены лишь в последние годы. Недавно окончательно была подтверждена точка зрения об асимметрии следов средней менингиальной артерии на эндокране -- внутренней стороне черепа современного человека [83, с. 20 и 45; 34, с. 331; 24, с. 503-- 516]. Гипотеза В. В. Бунака, по которой речь уже была во времена верхнего палеолита, подтвердилась тщательным исследованием, проведенным безвременно умершей В. И. Кочетковой -- одной из тех, кто создал палеоневрологию-- новую на>ку о центральной нервной системе ископаемых людей [83, с. 155]. Кочеткова внимательно изучила слепки черепов предков человека, в частности неандертальцев, из десяти находок времени мустье (около 50 000-- 40 000 лет до н. э.) и пришла к выводу, что уже в это время (еще до появления в верхнем палеолите Homo sapiens) отмечается развитие речевой зоны Брока и зоны Вернике. Уже после смерти В. И. Кочетковой вывод о развитости морфологической асимметрии мозга у неандертальцев (в отличие, например, от питекантропов) был подтвержден на большом материале [84, ср. 34, с. 361; 153]. В последние годы идет дискуссия о том, был ли возможен у неандертальцев звуковой язык, для которого необходим специфический для современного взрослого человека характер вытянутой надгортанной полости зева, отсутствующей у новорож денного и у древнейших предков человека. На основании одного черепа неандертальца были сделаны расчеты, дающие и для него отрицательный ответ на этот вопрос, но они не кажутся бесспорными [40, с. 25-- 26; 34, с. 624]. В случае, если эта гипотеза подтвердится, окажется, что неандерталец (последний по времени предшественник Homo sapiens) уже имел (очевидно, возникшие благодаря мутациям) предпосылки для специализированных устройств ввода и вывода. Но использовались они не для обработки звуковой речевой информации, а еще главным образом для расчленения на элементы знаков языка жестов (принципиальная возможность этого явствует из характера использования пальцевой азбуки глухонемыми и слепоглухонемыми). По гипотезе Н. Гешвинда [85], основную роль в развитии звукового языка сыграло развитие тех нижне-теменных участков мозга, которые обеспечивают связь между устройствами обработки информации разного рода, в частности, звуковыми и зрительными. Соответствующие области почти полностью отсутствуют у обезьян. Но пре -- 'Первоначальном развитии этих участков мозга они могли способствовать прежде всего связям между зрительными и тактильными устройствами: характерно, что эти участки сильно развиты в правом полушарии, в чем иногда видят противоречие идее Гешвинда [24, с. 511]. Лишь потом место ранней пальцевой азбуки (древнейших элементов, на которые начали разлагать жесты при увеличении словаря языка жестов), мог занять звуковой язык. В этом отношении показательна предполагаемая история пальцевого счета. Знаки этой системы из жестов-иероглифов (которыми ведало правое полушарие) превращаются в эквиваленты числительных, относящиеся к сфере левого полушария. Поэтому по отношению к таким предкам человека, как синантроп, наряду с гипотезой о развитии у них зачатков речевой зоны мозга [83, с. 146] возможно и допущение о росте тех отделов мозга, которые потом стали заниматься звуковым языком, а первоначально "обслуживали" язык элементарных жестов. Развитие зон, соответствующих специализированным устройствам вывода и ввода, в это время могло еще не сопровождаться асимметрией мозга, как это иногда наблюдается (в небольшом числе случаев, см. рис. 16, б) и у современных людей. Более определенные выводы можно сделать относительно времени, когда правая рука стала главной при выполнении основных операций с орудиями труда. Ответом на этот вопрос наука обязана нашему историку С. А. Семенову -- создателю экспериментальной археологии, научной дисциплины, которая проверяет гипотезы о характере применения древних орудий посред ством воспроизведения аналогичных технологических процессов. Ему удалось установить, что судя по следам работы, обнаруживаемым на орудиях труда, неандертальцы в основном работали правой рукой [86]. С этим можно предположительно связать и одну странную находку времени мустье в Ираке в пещере Шанидар (древность находки определена по С14 как 46 900+ 1500 лет): там найден скелет 50-летнего старика-неандертальца, который потерял правую руку и долго жил после этого, причем он носил какие-то предметы в зубах, отчего они скошены с внутренней стороны. В верованиях позднейшего времени нередко встречается культ божества с одной рукой, причем часто у священного существа почитается левая рука -- как бы зеркальное отражение основной руки обычного человека. Иногда с этим связывается и обычай отрезания одной из рук или ее пальцев; так объясняют и соответствующие изображения в искусстве верхнего палеолита. Поэтому кажется вероятным, что скелет' из пещеры Шанидар -- это первый след того, что в первобытной религии уже нашло отражение почитание одной из рук, их функциональная асимметрия. По соображениям общего характера возможно, хотя и необязательно, что эта функциональная асимметрия рук могла сложиться в труде (и религии) первобытного человека (неандертальца) еще до того, как у него образовалась морфологическая асимметрия полушарий, управляющих руками. В этой связи стоит подчеркнуть, что правое полушарие является доминантным меньше чем у половины левшей в современном обществе, иначе говоря, эти два признака не строго коррелируют друг с другом, что подтверждается и данными о таких правших, которые, например, пишут и бросают мяч разными руками (ср. рис. 17). Кроме человека, морфологическая асимметрия центральной нервной системы открыта у певчих птиц, для которых специфична интенсивная звуковая сигнализация [24, с. 23-- 44]. Видимо, необходимость выделения специальных отделов центральной нервной системы требуется ввиду значительного объема специализированных процессов, которые трудно сочетать с выполнением других задач. Кроме китов (и дельфинов), у которых обнаруживается асимметрия звукоизлучающего аппарата, некоторые млекопитающие, в частности мыши, кошки и обезьяны [24], обнаруживают тенденцию к подобной асимметрии, часто остающейся лишь индивидуальной характеристикой животного. Однако из антропоидов (человекообразных обезьян) асимметрия полушарий мозга бесспорна 78 только у одного вида горилл [87], а для других антропоидов лишь предполагается по не вполне окончательным данным [34, с. 361-- 363; 24, с. 512-- 513]. Но нигде эта асимметрия не становится настолько существенной, как у человека, для которого (видимо, непосредственно после мустье при переходе к верхнему палеолиту) характерно все более последовательное проведение наследственного различия между правым и левым, связанное с наличием звукового языка. Звуковой язык, по-видимому, достаточно поздно в процессе становления современного человека становится основным инструментом общения -- примерно за 50-- 30 тысяч лет до н. э. (при общей длительности процесса развития человека, оцениваемой приблизительно в 3-- 4 миллиона лет в свете новейших открытий в Африке). Но его истоки коренятся в звуковой сигнализации обезьян. Среднее число различных сигналов (от 20 до 40) в разных системах звуковой сигнализации обезьян, не отличающееся существенно от числа сигналов в системах общения других позвоночных [40, с. 19], приблизительно соответствует среднему числу фонем -- основных звуковых единиц естественного языка. Это можно было бы объяснить тем, что те характеристики центральной нервной системы (в частности, размер оперативной памяти), которые определяют по число, в процессе очеловечивания относительно мало изменились (хотя соответствующие данные о происхождении памяти еще пока недостаточны). В постоянстве числа сигналов всех позвоночных вплоть до числа фонем можно было бы видеть подтверждение принципа, по которому генетический механизм хорошо <считает" примерно до 26 [18, с. 318]. Развитие языка шло не по пути увеличения числа первоначальных сигналов, а в направлении их превращения из неразложимых на части осмысленных знаков-сообщений в элементы, из цепочек которых строятся другие знаки, соответственно от языка правого мозга -- к языку левого. Знаки -- звуковые сигналы -- обезьян нечленораздельны, не строятся из цепочек. Каждый из 20-- 40 звуковых сигналов, которые издают обезьяны, представляет собой неразложимый звуковой комплекс, служащий знаком определенной стандартной ситуации подобно знаку воздушной тревоги в человеческих обществах. Опыты, при которых искусственно вызываются звуковые сигналы при раздражении мoзгa электродами, показали существенную разницу в локализации производства звуков, у человека -- преимущественно в коре, у обезьян -- в подкорковых глубинных областях. Важнейшим отличием человекообразных обезьян от человека (точнее, мозга обезьяны от "левого мозга" человека) призна 79 ется то, что они принадлежат к животным зрительного типа. Решение интеллектуальных задач у шимпанзе возможно только тогда, когда все предметы и орудия, необходимые для этого, оказываются одновременно в зрительном поле обезьяны (что можно сравнить с характерной для "правого мозга" человека установкой на данную конкретную ситуацию). Исходя из этого Л. С. Выготский еще в начале 30-х годов предложил поставить опыт обучения человекообразных обезьян языку жестов, используемому глухонемыми; он заметил при этом, что находит сходство между обезьянами и людьми, страдающими афазией (иначе говоря, между мозгом обезьяны и "правым мозгом" человека, левый мозг которого поражен афазией). К сожалению, лишь 40 лет спустя этот опыт был осуществлен известными зоопсихологами супругами Гарднерами (не знавшими о догадке Выготского), обучившими обезьяну Уошо достаточно сложному языку жестов-иероглифов. Результаты их опытов были подтверждены и экспериментами Примака, который научил шимпанзе Сара пользоваться системой условных знаков, из которых она может строить последовательности (рис. 27) [37, с. 371]. Дальнейшее продолжение этих опытов на других шимпанзе [88], в том числе с помощью использования вычислительной машины как "учителя" обезьяны [34, с. 562-- 578], а в последнее время и на горилле, подтверждает далеко идущее сходство возможностей мозга обезьяны с "правым мозгом" человека. Особенно замечательно то, что Уошо способна выполнить синонимические преобразования комбинаций жестов-знаков в том именно духе, который характерен для правого полушария человека, где хранится толковый словарь языка. Супруги Гарднеры, объясняясь с Уошо жестами, называли "холодильник" комбинацией жестов-иероглифов "холодный" + "ящик". Уошо же сама придумала вместо этого комбинацию жестов "открой" + "пища" + "питье" [89]. Логическое название, построенное по типу логического высказывания "быть холодным" (о "ящике") Ρ (а), обезьяна заменяет соединением обозначения нужного ей действия с обозначением нужных предметов. В экспериментах Примака особенно интересно для сопоставления с характерным для "правого мозга" человека языком иероглифов типа китайских то, что Сара сама предпочла располагать свои сообщения на доске вертикально, что было принято и Примаком (рис. 27). Для подтверждения сходства употребления знаков обезьянами и ранних форм человеческого общения существенно то, что у Уошо один жест может относиться одновременно к целому 80 Рис 27. Система сигнализации шимпанзе Capi комплексу предметов: "вред" -- "царапина" -- "красные пятна" -- "пупок"; "слушать" -- "будильник" -- "сломанная стрелка часов" -- "мигающий огонек"; "цветок" -- "запах табака" -- "кухня" и т. п. Такое комплексное употребление жестов совпадает с комплексным характером значений наиболее ранних слов младенческого лепета. Такую размытость значений в большой степени сохраняют и развитые человеческие языки. Поэтому в последнее время предложена теория, по которой для их описания нужны "размытые множества" (fuzzy sets), принадлежность к которым того или иного предмета определяется в зависимости от данной ситуации [90]. В логическом языке всегда известно, принадле жит данный предмет множеству (P(W) = 1) или нет (P(W)=0). В естественном языке P(W) принимает значения от 1 до 0 в зависимости от воздействия контекста [42, с. 316], то позволяющего отнести предмет к размытому множеству, то затрудняющего такое решение. Особенности человеческого восприятия в отличие от вычислительных машин видят в способности оперирования с размытыми множествами [91] В этом смысле можно сказать, что язык каждого современного человека занимает промежуточное место между сигнализацией Уошо и строгой однозначностью машинных языков. У Уошо такая комплексность значений или многозначность связана еще и с тем, что у нее, как и у Сара, общее число жестов не превышает 200 знаков (2*102, т. е. на два порядка меньше величины, характерной для наименьшего словаря в современном человеческом языке). По числу знаков, как и по другим особенностям, систему обучения четырехлетней Уошо можно сравнить с речью ребенка в полтора -- два года [60, с. 41], когда от 12-- 15 слов ребенок переходит к 60-- 200 словам. Но характерна тенденция к употреблению каждого из этих знаков в максимально разнообразных значениях (в отличие от жесткой предопределенности звуковых сигналов обезьян). Кажется несомненным, что этими экспериментами доказана явная близость некоторых особенностей правого полушария современного человека к мозгу его далеких предков. Исследование системы жестов, которую могут усвоить шимпанзе и гориллы, позволяет представить в какой-то мере ту эпоху в предыстории человеческого языка, которую можно уподобить и "сенсоромоторному" периоду в развитии ребенка. По гипотезе Р. Тома [42, с. 247-- 250], с помощью языка человек избавляется от той власти, которую над зверями, первобытными людьми и маленькими детьми могут иметь биологически значимые предметы. Благодаря тому, что человек называет вещи по имени, они постепенно теряют свое былое могущество. Можно напомнить, что вещи, сохраняющие свою былую власть, человек избегает называть по имени: из-за таких табу далекие предки современных славян древнее индоевропейское название медведя (сохраняющееся, например, в том греческом слове, от которого образовано название Арктики) заменили осторожным прозвищем "едящий мед". Возникновение семантического пространства языка как в развитии ребенка, так и в истории всего человечества, следует за первичным постижением внешнего пространства, в котором человек начинает ориентироваться с помощью своего тела. Переход к решению логических задач, чрезвычайно трудных даже для мозга таких высокоразвитых животных, как дельфины, явился самым поздним этапом развития. В определенном смысле биологически человек меньше всего подготовлен к частому решению сменяющихся логических задач [92, с. 203-- 204]. В этом и можно было бы видеть биологический смысл создания вычислительных машин, наделенных именно этой способностью и поэтому восполняющих существенный пробел в эволюции центральной нервной системы. С кибернетической точки зрения эволюция, приведшая к развитию левого полушария, в существенно большей степени, чем правое, ориентированного на решение логических задач, находит дальнейшее продолжение в создании специальных технических устройств для решения таких задач -- вычислительных машин. Согласно результатам новейших исследований обнаружены цитоархитектонические различия в строении коры левого и правого полушария. В норме у правшей височно-теменная область, включающая речевую зону, в левом полушарии оказывается в семь раз (а затылочная в четыре раза) больше, чем в правом; предполагается, что истоки этого различия можно возвести к неандертальцам, если не к еще более отдаленным предкам человека [153]. В эволюционном плане существенно также и то, что лобная правая доля существенно (в 9 раз) больше левой. Можно предположить, что развитие лобных долей, с которым связаны некоторые собственно человеческие особенности поведения, осуществилось не одновременно с развитием височно-теменной (и затылочной) т,оли. В этом плане существенно также и то, что по некоторым своим функциям (в частности, в качестве регулятора эмоций) левая лобная доля может быть сближена с правым полушарием, правая височная область -- с левым полушарием [ПО]. Возникает задача определения относительной хронологии развития каждой из основных зон обоих полушарий. Другим важным направлением исследований, намеченным, в частности, в работах чл.--корр. АН СССР Г. В. Гершуни, является выяснение того, в какой мере становление системы звукового (слухового) анализа определялось характером систем сигналов, использовавшихся позвоночными. На этом пути можно ждать выявления сходств между некоторыми характеристиками систем коммуникации и распознавания звуковых сигналов у человека и высших позвоночных [154]. 83 БЛИЗНЕЦЫ ... они число принимают за начало и как материю для существующего, и как выражение его состояний и свойств, а элементами числа они считают четное и нечетное, из коих последнее -- предельное, а первое -- беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а именно: оно и четное, и нечетное), число происходит из единого, а все небо, как было сказано, -- это числа. Другие пифагорейцы утверждают, что имеется десять начал, расположенных попарно: предел и беспредельное, нечетное и четное, единое и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое. Аристотель, Метафизика ПАРНЫЕ СИМВОЛЫ Вскоре после победы звукового языка и закрепления за левым полушарием речевых функций в верхнем палеолите наступает расцвет первобытного искусства, истоки которого восходят к гораздо более ранней эпохе [34, с. 289-- 311]. Самые ранние знаки первобытного искусства по происхождению связаны со знаками древнего' языка жестов, фиксацией которого они были. ∙ Первобытное искусство представляло собой чрезвычайно специфический вид знаковой системы, ближе всего стоящей к рисуночному пиктографическому письму. Но (в отличие от позднейшего письма) его знаки связаны не со звуковой речью, а с языком жестов. Необычайный интерес представляет то, что, начиная с древнейших памятников искусства верхнего палеолита, оно бесспорно отражает ту самую асимметрию (в частности, правой и левой руки), которая уже играет столь существенную роль в физиологической структуре человека в эту эпоху. В наскальных изображениях верхнего палеолита знак руки 84 чище всего изображает левую руку, а не правую. В пещерах Гаргас и Кастильо отпечатков левых рук 159 (т. е. около 0,9 всех случаев) при 23 правых. Та же особенность характерна и для позднейших североамериканских индейских пиктографических изображений: на 108 отпечатков левой руки (что составляет почти 0,8 всех случаев) в шести местностях Северной Америки приходится 30 отпечатков правой руки. Почти исключительное преобладание отпечатков левой руки характерно и для пещерных полупиктографических изображений в Австралии. Первобытное искусство на протяжении многих тысяч лет отличается удивительным постоянством тематики и символики. Все символы группируются вокруг нескольких парных (двоичных) противоположностей. Основным парным противоположением в первобытном искусстве было противоположение мужского и женского начала, которое связано с особенностями социальной организации и хозяйственной деятельности первобытного человека. Французский антрополог Леруа-Гуран установил, что знак левой руки в первобытном искусстве является одним из способов символического обозначения женского начала. Из этого следует, что та система парных противоположностей, которая лежала в основе первобытного искусства, соответствовала уже принципу организации двоичных (дуалистических) мифологий, которые характерны для всех ранних этапов развития человеческой мысли. Главной чертой наиболее ранних мифологий яляется именно их дуалистический характер. Это было выявлено еще в 1941 г. в классическом исследовании замечательного этнографа А. М. Золотарева, чьи выводы подтвердились многочисленными исследованиями последних лет [94]. Особенностью подавляющего числа этих гмифологий и систем обрядов является то, что в них левая сторона соотносится с женским началом, а правая сторона -- с мужским. Недавнее открытие, согласно которому тенденция занимать левое место в помещении характеризует статистически преобладающее число женщин в современном обществе, привело к постановке вопроса о том, что эта тенденция может быть следствием генетического предрасположения [24, с. 276]. В русском народном причитании невесты в первый день сватовства говорится: Уж мужицкий пол стань на праву руку, Женский пол стань на леву руку. Свидетельства восточнославянского фольклора, по которым женщину хоронили слева от мужчины, согласуются с археологическими данными о славянских парных захоронениях. Но корни этих представлений уходят в еще более глубокую древность. 85 Знаменитый антрополог Лики еще в 30-х годах обнаружил в Кении в пещере Эльментейна древние захоронения, подчиняющиеся той же закономерности: мужские скелеты в захоронениях лежали на правом боку, женские -- на левом. В этих и других (еще более ранних) захоронениях древность связи левой стороны с женским началом удостоверена археологией. Рис. 28. Знаки лошади и бизона в первобытном искусстве Противопоставление левого и правого в искусстве палеоли та было связано и с различиями цветов. Лучше всего это обнаруживается в пещерах Ляско. В Большой галерее этих пещер в левой группе изображаемых животных головы окрашены в красный цвет, а в правой группе -- в черный. В Ка стильо женские знаки выполнены в красном цвете, а мужской знак -- в черном. На рисунках в пещерах Ляско противопоставление красного и черного цветов связывается и с различием изображений лошадей и бизонов, которые сами, вероятно, были символами пола (рис. 28). Следует подчеркнуть, что противопоставление красного цвета (который, судя по находкам охры, очень рано -- еще до мустье -- приобретает символическое значение в погребальных обрядах у предков человека) и черного является общечеловеческим. Оно резко отличается от тех цветовых признаков, которые существенны для зрительных восприятий человекообразных обезьян. Поэтому появление охры (уже у неандертальцев) можно считать одним из наиболее надежных археологических свидетельств окончательного "очеловечивания". Любопытно, что у неандертальцев (в упомянутой выше пещере Шанидар) отмечено и первое использование цветов -- "букетов" в погребальных обрядах, что предвосхищает обычай, дошедший до нашего времени. Системы двоичных противоположностей, включающие различия между мужским и женским началом, левым и правым, красным (или белым) и черным цветами и соответствующими парами животных (например, лошадью и бизоном и т. д.), у первобытных народов в наиболее архаичных случаях связаны с дуальным членением племени на две экзогамные половины, между которыми только и возможны браки (запрещенные между членами одной и той же половины). Такое членение, очевидно, изначально присуще всем человеческим обществам, так как запрет инцеста -- кровосмесительных браков между близкими родственниками -- безусловно является общечело веческим, хотя самое понятие близкого родства по-разному понимается разными народами. Главнейшей особенностью всех ранних человеческих культур было то, что это двоичное социальное деление коллектива символизировалось таким образом, что с каждой из дуальных половин племени связывался один из рядов полярных двоичных символов. Важнейшими из таких символов в древности была левая и правая рука. Благодаря этому удается соотнести друг с другом основные события в биологической, социальной и культурной эволюции человека: закрепление речевых функций и управления движениями правой руки за левым (доминантным) полушарием, выработку символических систем двоичных противоположностей, отраженных уже в искусстве верхнего палеолита, и создание дуальной организации племени. Но замечательно, что сам Homo 'sapiens на самых ранних этапах своей истории уже связывал различия между полами (мужским и женским) с асимметрией правой и левой руки, делением на две экзогамные половины и наличием парных противоположностей (например, цветовых) в природе. А. М. Золотарев, впервые отчетливо сформулировавший принципы соотнесения дуальной организации с двоичной символической классификацией, установил также, что оба эти явления связаны и с близнечным культом. Почитание близнецов и страх перед ними существовал во всех первобытных религиях. Истоки "Великого страха" (выражение английского этнографа Р. Харриса, открывшего jto явление) перед близнецами уходят в доисторическое прошлое человека. У обезьян, как и у человека, двойни являются крайне редким событием. Вызывает страх не только двойня (одного из двойняшек обезьяны пытаются похитить), но и сама мать близнецов, которую вместе с детьми отгоняют от стада [95]. Эти особенности поведения обезьян совпадают с наиболее ранними проявлениями близнечного культа в архаических обществах (например, в Африке), где одного из близнецов (а иногда и обоих) убивают, а их мать всегда изолируют от общества. На более поздних стадиях близнечного культа близнецов почитают, но один из них связывается с отрицательным рядом в двоичной символической классификации. Парные символы близнецов воплощают две полярные противоположности. Близнецы, способ появления которых на свет казался отличным от общечеловеческого, считаются происходящими от священных животных. Дошедший до исторического времени пример такого верования -- миф о Ромуле и Реме, параллели которому обнаруживаются по всей Евразии. Древнюю форму подобного мифа, вероятно, сохраняют те легенды и памятники изобразительного искусства на территории Кавказа, в которых выступает пара священных волков или собак (груаинские мтцеварни, которым до сих пор поклоняются хевсуры), две такие собакичволки изображены, например, на серебряной чаше из Триалети (II тысячелетие до н. э.) (рис. 29) У абхазцев до недавнего времени такое парное божество Алышкьынтыр служило предметом особого поклонения. Рис. 29. Собаки-волки на чаше из Триалети Тринадцать лет назад автору этой книги, занимавшемуся изучением абхазского язычества, посчастливилось с помощью проводника -- старого абхазца, прокладывавшего через зарос Рис. 30. Сдвоенное божество в виде пары собак в абхазском храме Алашкьынтыр ли дорогу топориком, подняться на вершину горы над Ткварчели, где в средние века был построен христианский храм на месте поклонения этому божеству. На мраморной плите на одной из стен храма божество изображено в виде двух фантастических животных (собак), соединяемых каким-то круглым предметом (рис. 30). Возле этой плиты в глухом месте среди зарослей я с изумлением увидел следы недавно совершенного жертвоприношения (хотя уже достаточно скромного). Кажется возможным, что в искусстве палеолита символы лошади и бизона, входившие в ряды двоичных противоположностей, могли быть связаны с древней формой близнечного мифа, возводящей родоначальников племени к парным животным. Противоположение мифологического мужского и женского начал в разных образах первобытного искусства выражается либо символами животных (лошади и бизона), либо условными знаками (стилизованными изображениями пола, пунктирными линиями, треугольниками, четырехугольниками и т. п.). Возможно, что с символикой женского начала, особенно важного для религии палеолита, следует связывать и многочисленные палеолитические скульптурные изображения "венер" -- женские фигурки (часто с гипертрофией женских половых признаков -- громадными грудями). С женским и мужским началом связаны и символы Луны (Месяца) и Солнца. Эти два символа также восходят уже к верхнепалеолитическому искусству. К палеолиту возводится и распространенный во многих мифологических традициях Евразии образ Луны как быка (бизона) и Солнца как лошади. Противопоставление лошади и бизона в таких памятниках первобытного искусства, как рисунки на стенах пещер Ляско, соотнесено не только с различиями левой и правой стороны, красного и черного цветов, но и с различием между четом и нечетом. На рисунках в пещерах Ляско к семи основным "счетным" знакам у лошади добавляется одна стрелка (всего 8, чет), у бизона две стрелки (всего 9, нечет). Противопоставление чета и нечета найдено и в целом ряде других произведений первобытного искусства [69]. Для пояснения возможностей древней обрядовой роли этого противопоставления значительный интерес может представить сравнение с древнекитайскими ритуалами. Согласно мнению некоторых историков китайской культуры, самое деление явлений на две полярно противоположные группы -- ян и инь -- было связано с необходимостью при гаданиях относить каждое событие к одной из двух категорий -- благоприятной или неблагоприятной. Результат деления чисел, получившихся при гадании, мог быть четным или нечетным, в зависимости от чего определялся благоприятный или неблагоприятный исход гадания. Кажется вероятным, что счетные знаки на произведениях палеолитического искусства могли быть связаны с осуществлением сходных обрядов. ОТ ДВУХ ДО ЧЕТЫРЕХ При наличии нескольких двоичных противопоставлений в модели мира древнего человека легко понять, что их наложение друг на друга могло привести к четырехчленным комплексам. Четырехчленная схема соответствовала той "горизонтальной" модели ориентации по четырем сторонам света, которую некоторые археологи возводят к эпохе мустье. Уже у мустьерских обитателей Тешик-Таша предполагается ориентация по восходу и заходу солнца. С этим сопоставляют и крестовидные знаки мустьерскои эпохи. Использование священного знака креста связано с архаической формой поселения в целом ряде позднейших культур -- древнеегипетской (иероглиф для обозначения поселения, пред ставляющий собой крест, вписанный в круг), южноазиатских, в культуре американских индейцев, где этот знак, как и символика священного числа 4, представлен особенно широко. Для сопоставления с символикой палеолитических пещер особый интерес представляет встречающаяся у американских индейцев и у различных народов Евразии и Америки символизация каждой из четырех сторон света каким-либо особым Рис. 31. Печать из Мохенджо Даро животным (из -- наиболее известных примеров можно сослаться на четырех зверей в Апокалипсисе). Из традиций, дошедших до нашего времени, значительный интерес представляют обрядовые танцы таких африканских племен, как ланго. В этих танцах стороны света символизируют люди, одетые соответственно, как слон, леопард, носорог и буйвол. Точно так же животные (видимо, с этими же функциями) изображены рядом с рогатым божеством ("протоШивой") на одной из наиболее известных печатей из МохенджоДаро (древний город в долине Инда) (рис. 31). Те же животные (в том числе носорог и слон) или отчасти им соответствующие (мамонт, а не слон) встречаются и в произведениях палеолитического искусства. Статистический анализ этих изображений позволяет выделить четверку животных, которая функционально сходна с животными, символизирующими стороны света у таких народов, как ланго. В этом можно видеть косвенное подтверждение гипотезы, по которой структура пещерных комплексов могла включать и преображенную четырехчленную модель, символизирующуюся четырьмя животными. Но два из них, изображаемые чаще всех других (лошадь и бизон), сами образуют двоичное противопоставление. Из этих соображений можно вывести заключение, что и в традициях верхнего палеолита, как и в позднейших культурах (например, американских индейцев), с этой точки зрения детально изученных этнографами, четырехчленные структуры возникали из наложения друг на друга двух двучленных. В частности, в Австралии племена с дуально-экзогамной организацией характеризуются делением каждой из двух половин племени на два возрастных класса, что в результате дает четырехчленную систему. Таким четырехчленным социальным системам архаического типа могли соответствовать и четыре соответствующих символа животных (каждое из которых соотносилось с одной из сторон света и другими символами -- цветами, ветрами и т. д.). У племени аранта каждая из двух половин делится согласно дуальному или дихотомическому принципу еще на две, образуя 4 группы ("полуполовины"). Каждый член племени обязательно относит себя еще и к одному из двух возрастных классов (отца и сына). В соответствии с этим всю систему в целом целесообразно описывать как состоящую из четырех групп А, В, С, D и действующего в пределах каждой из областей различительного признака поколений 1 и 2, откуда -- восемь классов А1, А2, В1, В2, С1, С2, D1, D2. На языке теории групп, которая успешно применяется к системам родства этого типа [96, 97], отношения между восемью классами в системе аранта могут быть описаны подстановкой ρ -- такой, что дети мужчины класса Л ι относятся к классу А2, дети мужчины класса Л2 относятся к классу А1 и т. п.: Отношения между классом мужа и классом жены определяются подстановкой f: т. е. жена мужчины класса А1 относится к классу В1, жена мужчины класса А2 относится к классу D2, жена мужчины класса В1 относится к классу А1 и т. д. Благодаря дихотомии внутри системы из двух половин возникает четырехчленная система. У аранта обнаруживается характерная и для других обществ с дуальной организацией дополнительность двух описаний пространственной структуры племени -- как концентрической и как "диаметральной". Согласно одному описанию, становище является круглым и разделено на два полукруга, соответствующие двум экзогамным половинам племени -- западной и восточной; по другому описанию становище четырехугольно, каждая из его четырех частей, ориентированных по сторонам света, занята одной из четырех групп. Первое описание соответствует выделению основного параметра -- дуальной организации из двух половин, второе -- фиксирует внимание на второй дихотомии, благодаря которой образуется четырехчленная система. Вместе с тем этнографические исследования установили, что при наложении друг на друга двоичных противопоставлений иногда может образоваться не "горизонтальная" четырехчленная структура, а вертикальная трехчленная. Рис. 32. План селения внннебаго В Северной Америке племя виннебаго состоит из двух половин -- Земли и Верха (т. е. Неба). К половине Неба относится 4 клана, к половине Земли -- в два раза больше кланов -- 8. Виннебаго разделены пополам, но нижняя половина, в свою очередь, разделена пополам, поэтому индейцы, описывая строение племени, говорят по-разному: то, что они разделены на