Ду Фу. В переводах разных авторов ---------------------------------------------------------------------------- OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- ^TПЕРЕВОДЫ В. М. АЛЕКСЕЕВА^U Воспроизводятся по изданию: Поэзия эпохи Тан VII-IX вв. М.: Худ. лит-ра, 1987. Сост., вступ. ст. Л. З. Эйдлина.- Прим. ред. Пишу над жилищем-скитом господина Чжана В весенних горах мне спутника нет, один я тебя ищу. Там дерево рубят: стук-стук да стук-стук, а горы еще безлюдней. Ложе потока все еще в стуже, иду по снегу и льду. От каменных входов наклонное солнце доходит до леса и взгорья. Здесь жадничать нечего: ночью познаешь дух золота и серебра; Далеко от зла: здесь утром смотри лишь, как бродят олени и лани. Подъем вдохновенья, - и в мрачной дали там сомненья: служить или нет; Сижу пред тобою, и кажется мне, что я плаваю в лодке пустой. Усеченные строфы Река бирюзова, и птица стала белее; Гора зеленеет, цветам захотелось гореть. Я нынче весну смотрю, а она ведь проходит! В какой же мне день настанет пора домой? ^TПЕРЕВОДЫ Ю. К. ЩУЦКОГО^U Воспроизводятся по изданию: Антология китайской лирики VII-IX вв. по Р. Хр. Перев., примеч. Ю. К. Щуцкого.- Прим. ред. Отрывок Река лазурна-ясна, А птица отменно бела. Гора темна и синя, Цветок вот-вот загорится. И в этом году весна Опять напрасно прошла... Когда же придет для меня Мой срок назад возвратиться? Храм Князя Воинственного {*} Оставлен стоит покинутый храм, Все краски осыпались тут. Но пышно вокруг по пустынным горам Деревья и травы растут. И храброго князя прощальную речь {**} Еще и поныне слыхать, Но он уже не вернется лечь В Наньяне своем отдыхать. {***} План Восьми Расположений * Покрыл заслугами своими Чжугэ Лян Страну из трех владений, {**} И славу имени его составил "План Восьми расположений". Течет-течет река, Но камни "Плана" неподвижны над водою. Осталась в них тоска, Что уничтожить У не удалось герою. {***} Поднялся на высоты Небо высоко. Свирепо ветер мчится. Обезьяны жалобно кричат. Чистый островок. Песок белеет. Птицы Пронесутся быстро - и назад. Беспредельно, всюду листья опадают, Вниз летят, шурша и трепеща. Бесконечная река спокойно притекает И идет, волной своей хлеща. Осень грустная раскинулась широко, Неизменно и повсюду - гость. Поднимаюсь на террасу одиноко... В жизни часто мне болеть пришлось. Удручен я верно оттого, что стала В волосах обильна седина. Я остановил впервые, скучный, вялый, Нынче рюмку темного вина. Примечания {*} Посмертный титул Чжугэ Ляна (181-254 г. по Р. Хр.), знаменитого героя и стратега периода Троецарствия. Прежде он жил, как отшельник, в Наньяне. С большим трудом уговорил его Лю Бэй, отпрыск пришедшей в упадок Ханьской династии, сменить такую жизнь на карьеру полководца. На новом поприще Чжугэ Лян проявил свои таланты стратега. Когда он отправился в поход против южных инородцев, постоянно нападавших на страну династии Шухань - земли его государя, то его победоносные войска достигли до самой середины Бирмы. Подчинив инородцев и, таким образом, укрепив свой тыл, Чжугэ Лян предпринял поход на владения династии Вэй, но во время этого похода умер в пути. Поход не увенчался успехом, благодаря энергии противника Чжугэ Ляна - Сыма И, сына последнего и внука. Чжугэ Лян во время своих походов пользовался "деревянными быками" и "механическими конями", приводя их в действие магическими средствами. За свои заслуги он был обожествлен, и ему, получившему посмертный титул князя У (Воинственного), по приказанию императора Хоу Чжу (правил с 223-265 г. после Р. X.), был построен и посвящен храм в Наньяне, в современной провинции Хубэй. {**} В храме эта речь записана в назидание грядущим поколениям, и ее можно прочитать. Таким образом, она как будто и ныне слышится. {***} Когда Князь Воинственный жил еще в Наньяне, не принимая участия в делах правления и государственной жизни, его, мудрого и мужественного, называли "Спящим Драконом". {*} "План восьми расположении войск" (во время боя) составлен знаменитым стратегом и национальным героем Чжугэ Ляном. На песчаном отлогом берегу Янцзыцзяна этот "план" был сложен из камней, высотою около 2 1/2 арш. До сих пор вполне сохранились все 64 камня на своих местах, несмотря на то, что во время разлива вода их заливает. "План" находится в современной провинции Сычуань, на юго-западе Китая. {**} В III в. по Р. X. Китай распался на земли трех правивших одновременно династий: Шухань, Вэй и У, постоянно враждовавших между собой. {***} Т. е. не удалось Чжугэ Ляну уничтожить династию У, так как он умер, прежде чем мог осуществить это намерение. Ю. К. Щуцкий ^TПЕРЕВОДЫ Л. З. ЭЙДЛИНА^U x x x Обман в словах о радостях весенних: Свирепый ветер все в безумстве рвет. Сдув лепестки, погнав их по теченью, Он опрокинул лодку рыбака. {* Воспроизводится по изданию: Поэзия эпохи Тан. VII-Х вв. М: Худ. лит-ра, 1987. Сост., вступ. статья Л. 3. Эйдлина. - Прим. ред.} ^TПЕРЕВОДЫ К. Д. БАЛЬМОНТА^U В уровень с водой Так быстро стремится ладья моя в зеркале вод, И взор мой так быстро следит за теченьем реки. Прозрачная ночь, в облаках, обняла небосвод, Прозрачная ночь и в воде, где дрожат огоньки. Чуть тучка, блестя, пред Луной в высоте промелькнет, Я вижу в реке, как той тучки скользит хризолит. И кажется мне, что ладья моя в Небе плывет, И кажется мне, что любовь моя в сердце глядит. {* Воспроизводится по изданию: К. Бальмонт. Зовы древности. "Слово", Берлин, 1923.- Прим. ред.} ^TПЕРЕВОДЫ Б.^U Деревня Кианг (Элегия) Солнце близко к горизонту. Облаков пурпурных горы На закате привлекают путешественника взоры. Птицы реют над землею, криком странника встречая, Десять сотен ли прошедший, он спешит, свой путь кончая. Уж давно считали мертвым и жена его, и дети, И дивятся, и ликуют, видя вновь на этом свете. Далеко на север был я увлечен войной мятежной, Но меня счастливый случай спас от смерти неизбежной. Через крыши и заборы к нам взбираются соседи И с участием внимают нашей дружеской беседе. Ночь глубокая настала: в полуночном освещеньи На меня все смотрят молча, словно видят в сновиденьи. {* Воспроизводится по изданию: "На рубеже Востока", 1929, э 3.- Прим. ред.} ^TПЕРЕВОДЫ И. С. ЛИСЕВИЧА {*}^U Описываю чувства путешествующего в ночи Тонкие травы под легким ветром растут на обрыве речном. Мачта крутая за ними - челн одинокий в ночи. Свисают созвездья над ширью безлюдных равнин, Бьется луна в потоке Великой реки... Неужто имя и слава в сплетенье изящных словес? Но ныне я болен и стар и службу отринул. Чему уподобить несомого волей ветров? Вот этой чайке, наверно, - меж небом и берегом! {* Воспроизводится по изданию: Ли Бо и Ду Фу. Избранная лирика. М.: Детская лит-ра, 1987.- Прим. ред.} ^TПЕРЕВОДЫ Л. Е. БЕЖИНА {*}^U {* Воспроизводятся по изданию: Ли Бо и Ду Фу. Избранная лирика. М.: Детская лит-ра, 1987.- Прим. ред.} Ферганский скакун господина Фона Вот прославленный конь из ферганской страны! Как костяк его прочен и накрепко сбит! Словно стебли бамбука два уха стоят, Ураган поднимают две пары копыт! Ты любое пространство на нем покоришь, Можешь с ним не бояться несчастий и бед. Если есть у тебя быстроногий скакун, Для тебя с этих пор расстояния нет! Поднимаюсь на городскую башню в Яньчжоу Восточный район распахнулся навстречу заре, И Южная башня взметнулась вдали предо мной. Плывущие тучи повисли меж гор и морей, Степные просторы окутаны синею мглой. На каменных плитах минувших времен письмена, Под диким бурьяном - развалины древних дворцов. Здесь издавна веет великого прошлого дух, - Всхожу по ступеням, не слыша своих же шагов. Из цикла "Написал два стихотворения на стене дома отшельника Чжана" В весенних горах я скитаюсь один и ваше жилище ищу, В лесу дровосеков стучат топоры, а горы все так же молчат. Среди затаивших прохладу долин иду по намерзшему льду, Вечернее солнце во мраке лесов садится у Каменных Врат. Вы слышите ночью, как недра земли хранят золотую руду, И видите утром: вдали от людей гуляют оленьи стада. Нам радостно вместе бродить по горам: забыли дорогу домой; Как будто в отвязанной лодке меня уносит речная вода... Вместе с чиновниками Лю и Чжэнем пируем у Каменных Врат Осенние воды прозрачны до самого дна, И так же спокойны сердца моих добрых друзей. Едва лишь им выпадет радость от дел отдохнуть, И тотчас на вольную волю торопят коней. Вот двое друзей - благородных, как древний нефрит. Расставлены вина и яства - им счет золотой. Спускается вечер, а флейты так нежно звучат, Что вторит им даже волшебный дракон под водой. Вместе с Ли Бо навещаем отшельника Фаня Я восхищаюсь строками Ли Бо, Как будто сам Инь Кэн передо мной. Я тоже путник здесь, в горах Дунмэн, - Люблю его, как брата, всей душой. Одну и ту же делим с ним постель. И на прогулках руки сплетены, Когда мы ищем тихое жилье Отшельника у городской стены. Сюда заходим с радостью в душе, С почтеньем служка у дверей стоит. Стучат вальками прачки на заре, Сгущается туман у древних плит. Читаем Цюй Юаня нараспев, - Кто знает вкус похлебки овощной! К чему чины и званья вспоминать, Когда душе открыт простор морской! Преподношу Ли Бо Снова осень пришла. Нас по жизни несет, словно ветром степную траву. Не сумели целебный добыть эликсир, - да простит нас мудрейший святой! Разудалые песни поем на пирах, - так впустую и кончатся дни. Мы горды и свободны, но чем знаменит одинокий и гордый герой? В зимний день думаю о Ли Бо Все замерло в доме. Один среди множества книг Всю ночь до рассвета я думаю только о вас. Всю ночь повторяю бессмертные строфы Ли Бо Иль в книгах ищу о возвышенной дружбе рассказ. В худой одежонке согреться никак не могу, Целебное снадобье друг мой никак не найдет. Как жаль, что нельзя мне сейчас же уехать к Ли Бо И с ним поселиться у старых Оленьих Ворот. Вместе с молодыми аристократами и гетерами наслаждаемся прохладой на озере Чжанба. К вечеру начинается дождь I На вечерней заре хорошо нам по озеру плыть. - Налетающий ветер большой не поднимет волны. Красотою таинственной манит бамбуковый лес, И кувшинки озерные дивной прохладой полны. Мои юные спутники воду готовят со льдом, Корень сладкого лотоса - длинную тонкую нить. Облака собираются. Небо темнеет к дождю. Значит, надо скорее стихами друзей угостить. II Вот и дождь налетел, заливая циновки вокруг, И бушующий ветер внезапно ударил в борта. У гетеры из Юэ намок ее красный наряд. У гетеры из Янь вдруг исчезла с лица красота. Мы причалили лодку к прибрежным кустам ивняка, Занавески осыпало пеной волны кружевной. Мы домой торопились, а ветер свистел и свистел, Словно ранняя осень нас встретила летней порой. Песнь о красавицах В день весеннего праздника третьей луны обновилась небесная синь. Сколько знатных красавиц столицы Чанъань собралось у озерной воды! Благородна осанка и мысли чисты, скромен облик и кроток их нрав. Совершенством сложенья и статью своей эти девы недаром горды! В предзакатном сиянии поздней весны их узорные блещут шелка. Серебром у одной из них вышит цилинь, разноцветный павлин - у другой. Ну, а чем же украшены головы их? Украшенье из перьев невиданных птиц ниспадает со лба бахромой. Ну, а если спиной повернутся они? Мы увидим жемчужных подвесок каскад, обнимающий нежно их стан. Есть средь них даже сестры красавицы той, что в дворцовых покоях живет, - Ведь недаром же титул великих принцесс им самим императором дан! Молодого верблюда пурпуровый горб в изумрудном дымится котле, На хрустальных тарелках блестят плавники это щедрого моря дары. Но точеные палочки в нежных руках что-то медлят коснуться еды, И ножи в колокольцах никак не начнут грациозной, как танец, игры. Вылетают гонцы из дворцовых ворот, торопя быстроногих коней: С императорской кухни одно за другим угощенья красавицам шлют. Барабанов удары и пение флейт даже мертвых способны поднять: Это важному гостю со свитой его - самому Ян Гочжуну салют! Наконец он приехал (последним из всех), на строптивом гарцуя коне. Занял место свое на парчовом ковре в павильоне для знатных гостей. Тополиного пуха кружащийся снег опустился на ряску в пруду, И волшебная птица с узорным платком промелькнула среди тополей... Так могуч и всесилен наш Первый министр, что бросает от ужаса в жар. Берегись попадаться ему на глаза, - лучше скройся в толпе поскорей. Грустно. Осенний дождь I Под осенним дождем увядают цветы и мертвеет трава на лугу. Ясноглазка лесная, по-прежнему ты возле самых ступеней цветешь. Изумрудно-зеленые листья твои - словно перья невиданных птиц, А на ветках бесчисленных каждый цветок с золотою монетою схож. Ледяные ветра засвистят, засвистят, наклоняя макушку твою. Я боюсь, что не выдержишь ты холодов и осыплются листья к утру. Над тобою живет неудачник-поэт, - голова все белей и белей. Он вдыхает душистые слезы твои, на неистовом стоя ветру. II Дует ветер и ливень тропический льет, - этой осенью все невпопад. И моря и равнины отчизны моей словно тучей накрыты одной. Сквозь потоки дождя не могу различить, конь идет по дороге иль бык, И прозрачная Вэй так похожа на Цзин с грязно-илистой мутной водой. Перезрелое мокнет повсюду зерно и чернеют колосья в полях. От отца или матери в дальнем селе невозможно письмо получить. Здесь, на рынках Чанъани, несчастный народ одеяла меняет на рис, И никто не жалеет последних вещей, лишь бы голод слегка утолить. III Есть в Чанъани бедняк в одежонке простой, - ты несчастней его не найдешь. Целый день в своей келье сидит запершись и совсем не бывает нигде. Даже лень ему выйти на старости лет прогуляться в высоком лесу, И детишки его без надзора шалят на промозглом ветру и дожде. Барабанят по крышам потоки дождя, торопя наступленье зимы. Ослабевшие птицы не в силах взлететь, - так промокли они под дождем. За последнюю осень не помнит никто ни единого светлого дня. Ах, когда же просохнет земля наконец и рассеются тучи кругом! В мыслях обращаюсь к семье Ты любил повторять: "Жеребенок - хороший малыш!" Прошлогодней весною ты выучил несколько слов И уже называл по фамилиям наших гостей И смешно декламировал строчки отцовских стихов. В неспокойное время родиться тебе довелось, - О тебе позаботиться сможет лишь добрая мать. У Оленьих Ворот я мечтал поселиться с семьей, А теперь даже письма отвык от жены получать. Меж землею и небом - мельканье знамен боевых, Даже горы и реки безмолвно скорбят за меня: Если б только я знал, что когда-нибудь свидимся мы, То сумел бы дождаться счастливого этого дня. Провожу весеннюю ночь в левом крыле дворца Цветы перед входом скрывает вечерняя тень, И с криками птицы летят под зеленый навес. Спускаются звезды, и хлопают створки дверей. И светит луна, озаряя все девять небес. Заснуть не могу. Слышу, сторож ключами звенит, И ветер доносит подвесок нефритовых звук. Мне поутру рано с докладом идти во дворец. "Еще не светает?" - тревожу вопросами слуг. Из цикла "Посылаю три стихотворения Ду Цзо после его возвращения в горы" Темнеет в горах. Собираются тучи вокруг. Боюсь, что мой брат не отыщет дорогу домой. Сейчас он идет берегами замерзшей реки, И птицы над ним в темноте замирают лесной. Спешит он скорей возвратиться в свой маленький дом: Давно его ждет под деревьями сада жена. Она-то уж знает, что это их дядюшка Ду, Лентяй и бездельник, его задержал допоздна. Ночую в доме почтенного Цзаня Как же вы оказались в заброшенных этих краях, Где осенние ветры тоску нагоняют и страх? Под дождем увядают кусты хризантем во дворе, Опадают под инеем лотосы в старых прудах. Только вы остаетесь по-прежнему духом крепки, Понимая, что все в этом мире - лишь пепел и прах. Вот мы встретились снова, беседуем ночь напролет, И сияет для нас золотая луна на холмах. Тридцать связок лука, присланные осенним днем от отшельника Жуань Фона За дощатым забором, где добрый отшельник живет, Овощами на грядках всю осень богат огород. Свежим луком зеленым (не высохла даже роса) Он наполнил большую корзину - подарок мне шлет. Я сравню этот лук с разнотравьем зеленых полей, А головки хрустящие - яшмы отборной белей. Стариковские годы мне холодом сводят живот, Но наваришь горячего супа, - и жить веселей. Покидая Циньчжоу Дряхлею с годами, ленивый и глупый старик, О завтрашних нуждах задуматься мне недосуг, Захочется есть - расспрошу о богатых краях; Замерзнув, подумаю: вот бы уехать на юг! Сейчас в Ханьюане, хотя наступает зима, Похожа на осень прохлада ноябрьских дней. Деревья и травы не начали даже желтеть, А горы и реки манят красотою своей. В Каштановом городе тоже неплохо живут: Поля и луга обступают высокий хребет, Крестьяне готовят на ужин дешевый батат, И дикого меда нетрудно найти на обед. Ростками бамбука мы сможем украсить наш стол, Для рыбного промысла лодку сумеем нанять. Хотя говорят, что дорога туда далека, Привыкнув к скитаньям, я в путь собираюсь опять. В Циньчжоу живем мы у самых дорог столбовых: По правде сказать, опасаюсь я жизни такой, Ведь я по натуре не склонен к мирской суете И даже в горах остаюсь со своею тоской. В долинах Циньчжоу не встретишь причудливых скал, Поля гарнизонные скудный дают урожай. Ну, чем же под старость сумею утешиться здесь! И вот покидаю я этот безрадостный край... Окрасил закат одинокую крепость в горах, Встревожились птицы на башнях стены городской. В ночной темноте мы в далекий отправились путь, Чтоб утром коней напоить родниковой водой. Рассыпались в небе осколки мерцающих звезд, Во мгле предрассветной густые туманы легли. О, как велико ты, пространство земли и небес! Дорога моя исчезает в бескрайней дали. Из цикла "В 759 году поселившись в уезде Тунгу, сочинил семь песен" II Длинная лопата! Длинная лопата с ручкой деревянной, Стала ты отныне для меня единственной надеждой. Желтого батата не найти под горным толстым снегом, Не спасут от ветра старые заплаты, тощие одежды. Вот бреду устало со своей лопатой и пустой котомкой, Плачут мои дети в утлой комнатенке за глухой стеною. До чего тоскливо! Я вторую песню допою лихую, - Пусть в домах напротив слушают соседи и грустят со мною. III У меня есть братья, у меня есть братья в стороне далекой. Кто из них троих прежних сил своих сохранил немного? Суждено всю жизнь расставаться нам - не дождаться встречи, И степная пыль поднялась вокруг - не видна дорога. На восток летят гуси чередой, журавли - за ними, Как бы я хотел унестись им вслед и до вас добраться! Эту третью песнь трижды пропою. До чего тоскливо! Если здесь умру, то моих костей не найти вам, братцы. Город Чэнду Солнце вечернее, спрятавшись в вязах и тутах, Греет усталого путника старое платье. Много чудесного встретив на горных дорогах, Вдруг у небесной черты оказался опять я. Всюду встречаются лица людей незнакомых, Срок возвращенья домой никогда не настанет. Воды великого Цзяна стремятся к востоку, - Так же томительно тянутся годы скитаний. В городе славном есть много усадеб цветущих, Даже зимой в них деревья покрыты листвою. Всюду разносится имя чудесного града: Флейты поют и свирели звучат надо мною. Дивно звучат, но внимает им путник с печалью, С берега глядя на быструю воду речную. Птицы летят - возвращаются в старые гнезда, Мне ж никогда не увидеть сторонку родную. Вот и луна на небо вышла ночное, Звезды вокруг замерцали трепещущим светом. С давних времен люди привыкли к скитаньям, - Мне ль одному думать с тоскою об этом! Мой брат Ван Пятнадцатый, служащий в ведомстве генерал-губернатора, приехал из города навестить меня и привез деньги на постройку соломенной хижины Как тоскливо идти чередой бесконечных дорог, На речном берегу возвращаться в пустое жилье! В одинокой глуши ты решил разыскать старика, И исчезла тоска - этим утром не стало ее. Ты готов разделить все заботы о нашем жилье, Вот и деньги привез, по зеленым проехав полям. На чужой стороне у меня есть единственный брат: Не считает за труд по-соседски наведаться к нам. Прошу господина Вэй Баня найти для меня несколько саженцев сосны Ни ива, ни вяз с ней не могут сравниться царит надо всеми она, Ни слива, ни тополь с листвою зеленой - она все равно зеленей. Хотел бы укрыться я в ветках тенистых на долгую тысячу лет. Пожалуйста, вышлите саженцев стройных с пучками надежных корней. Пишу на стене комнаты под картиной Вэй Яня, изображающей лошадей С господином Вэй Янем прощаемся мы, - он приехал меня навестить. Зная то, как люблю я картины его, подарил свою живопись мне. Взял он тут же истертую старую кисть и, как будто играя, взмахнул, И увидел я словно оживших коней на широкой восточной стене. Вот один наклонился к траве, а другой поднял морду и тихо заржал. Но промчатся стремительно тысячу верст по дороге они столбовой. В наше страшное время хотел бы иметь я таких быстроногих коней, Чтоб служили мне верно до смертного дня, чтобы умерли вместе со мной. Через цензора Цуя Пятого посылаю Гао Ши, губернатору Пэнчжоу Вот и прожили мы половину стремительной жизни. Надвигается осень, и холодно в доме пустом. Разрешите спросить, дорогой губернатор Пэнчжоу, Не поможете ль нищему ломаным медным грошом? Сто печалей Вспоминаю - мне было пятнадцать тогда я мальчишкой в душе оставался. Словно бурый теленок беспечен я был, убегая стремглав за ограду. А когда в благодатные дни сентября всюду груши и финики зрели, Я, бывало, взбирался по тысячу раз на деревья осеннего сада. Но теперь наступила иная пора - пятьдесят мне исполнится скоро. Я гораздо охотней сижу или сплю и с трудом поднимаюсь с постели. И хотя я шутить заставляю себя, принимая почетного гостя, Не избавиться мне от назойливых дум, и заботы совсем одолели. Я домой возвращаюсь, и снова меня всюду голые стены встречают. И жена моя добрая видит опять на лице моем те же печали. Сыновья ж мои неслухи знать не хотят никакого к отцу уваженья - Все кричат от обиды, что вновь на обед ничего им сегодня не дали. Радуюсь дождю Южные земли долго не знали дождя, Только сегодня стало темнеть над рекой. Тучи повисли в утреннем небе пустом, Хлынул внезапно на землю дождь проливной. Ласточек стаи в гнезда забились свои, Свежестью леса остро запахло вокруг. Близится вечер. Дождь по соломе стучит, Радостно слушать капель немолкнущий звук. Забираю с собой диких гусей из пруда господина Фана В старом пруду губернатора Фана дикие гуси живут. Спят на песке или плещутся в волнах, белые как облака. Спросите вы, почему эти гуси бросили Фениксов пруд? Сам Ван Сичжи, каллиграф знаменитый, взял их на борт челнока. Из цикла "Два стихотворения, сочиненные ради забавы во время моих частых прогулок по реке с губернатором Цзычжоу Чжаном и гетерами" Гости к пристани выходят, расседлав своих коней. Их красавицы встречают и на палубу ведут. Веера певиц искусных отражаются в воде, Их узорные одежды украшают старый пруд. Золоченую посуду волны весело кренят. Красотой друг с другом спорят лики благородных дев, И лукавого веселья шаловливый полон взгляд. Рукавов прозрачных пары на ветру взлетают вверх. В середине лета господин Янь У приезжает в соломенную хижину и привозит с собой вино и угощение В деревне глухой, за плетеной калиткой живу я от всех вдалеке: Убогий шалаш под соломенной кровлей стоит над глубокой рекой. Мы лодку возьмем, чтобы в ней до заката беспечно скользить по волнам, А чем же еще деревенский затворник отплатит за дружбу с тобой? Ночую в управе Прозрачная осень. Ночная прохлада. Платаны у тихой реки. Ночую один в опустевшей управе. Смотрю на огарок свечи. Опять моему бормотанию вторят лишь звуки солдатских рожков, И некому вместе со мной любоваться луною в осенней ночи. Лишь ветер ненастный пылит над дорогой, и писем никто мне не шлет. Глухое безмолвие каменных башен, - как трудно добраться домой! Сегодня моим одиноким скитаньям десятый исполнился год: Живу вдалеке от родимого края, как птица на ветке лесной. Бессонная ночь Ночная прохлада врывается в спальню мою, Луна посылает на землю мерцающий свет. Блестят под луною тяжелые капли росы, Покажутся редкие звезды, и снова их нет. Дорогу во тьме освещают себе светляки, Далекие птицы друг друга зовут над рекой. Повсюду война, и сраженьям не видно конца, - Зачем же я снова об этом вздыхаю с тоской! В Цзятани повстречался с Ли Гуйнянем В знакомом мне доме я пение ваше слыхал, У старого друга я с вами встречался не раз. Здесь, к югу от Цзяна, прекрасные есть уголки. Цветы опадают, - я снова приветствую вас. ^TПримечания^U "Вы слышите ночью, как недра земли хранят золотую руду..." - Ду Фу имеет в виду, что отшельник Чжан может угадывать, где скрываются в земле ценные руды. "Как будто в отвязанной лодке меня..." - Образ отвязанной лодки, символизирующий внутреннюю свободу человека, часто встречается в поэзии Ду Фу и его современников. Ферганский скакун господина Фана. - Во времена Ду Фу китайские аристократы и чиновники высоких рангов любили породистых скакунов, которых купцы приводили из Средней Азии. Один из таких скакунов и воспевается в стихотворении поэта. Поднимаюсь на городскую башню в Яньчжоу. - Яньчжоу - город на юге Китая. "На каменных плитах - минувших времен письмена..." - В старом Китае принято было устанавливать каменные стелы с надписями, посвященными тому или иному историческому событию. Из цикла "Написал два стихотворения на стене дома отшельника Чжана". - Отшельник Чжан - один из друзей Ду Фу. Вместе с Ли Бо навещаем отшельника Фаня. - Отшельник Фань - один из друзей поэта. Инь Кэн - известный поэт VI в., мастер пейзажной лирики, утонченный стилист. Цюй Юань - величайший поэт Древнего Китая, автор "Скорби изгнанника", "Девяти напевов" и других произведений. "Кто знает вкус похлебки овощной!" - Овощная похлебка считалась традиционной пищей отшельников, удалившихся от мира и забывших "чины и званья". Преподношу Ли Бо. - Мудрейший святой - философ Гэ Хун (283-343), автор известного трактата "Мудрец, хранящий простоту". Ду Фу как бы стыдится перед Гэ Хуном, что не смог быть таким же стойким и последовательным в овладении искусством "продления жизни". В зимний день думаю о Ли Бо. - Оленьи Ворота - традиционное место обитания отшельников. Вместе с молодыми аристократами и гетерами наслаждаемся прохладой на озере Чжанба. К вечеру начинается дождь.- Вода со льдом утоляла жажду. Корень сладкого лотоса - длинный нитевидный корень служил изысканным деликатесом. "У гетеры из Юэ...", "У гетеры из Янь..." - Ду Фу употребляет названия древних княжеств, некогда славившихся красивыми женщинами. Песнь о красавицах. - Третья луна - календарное обозначение начала года. Цилинь - фантастическое животное, упоминания о котором часто встречаются в древнекитайской литературе. "Есть средь них даже сестры красавицы той, что в дворцовых покоях живет..." - намек на супругу императора Сюаньцзуна Ян Гуйфэй и ее сестер, знатных придворных фрейлин. Ян Гочжун - брат красавицы Ян Гуйфэй, который благодаря ей занял исключительно высокое положение при дворе, имел должность Первого министра. Грустно. Осенний дождь. - "Над тобою живет неудачник-поэт..." - имеется в виду сам Ду Фу. Вэй и Цзин - реки в окрестностях Чанъани. "...бедняк в одежонке простой..." - сам Ду Фу. В мыслях обращаюсь к семье. - Жеребенок - прозвище одного из сыновей Ду Фу. Провожу весеннюю ночь в левом крыле дворца. - Девять небес. - По поверьям средневековых китайцев, небесный свод разделялся на девять слоев или девять сфер, заселенных различными фантастическими существами. "...И ветер доносит подвесок нефритовых звук". - Ду Фу боится опоздать на аудиенцию императора, и от этого ему кажется, что утро уже наступило и он слышит позвякивание нефритовых подвесок на поясе у придворных, собравшихся у дверей тронного зала. Ночую в доме почтенного Цзаня. - Почтенный Цзань - настоятель одного из буддийских монастырей Чанъани, который некогда помог Ду Фу бежать из города, захваченного мятежниками Ань Лушаня. "...Понимая, что все в этом мире - лишь пепел и прах". - Ду Фу не был верующим буддистом, и эту строку следует расценивать как своеобразный комплимент наставнику Цзаню, от лица которого поэт и пишет о том, что все в этом мире изменчиво и иллюзорно. Покидая Циньчжоу. - Стихотворение написано в ноябре 759 года, когда Ду Фу с семьей, прожив полтора месяца в пограничном городке Циньчжоу, снова отправлялись странствовать. Из цикла "В 759 году поселившись в уезде Тунгу, сочинил семь песен". - "У меня есть братья, у меня есть братья в стороне далекой". - Двоюродных братьев Ду Фу раскидала в разные концы страны война, вызванная мятежом Ань Лушаня, и поэт не получал от них даже писем. Город Чэнду. - В последние дни декабря 759 года Ду Фу с семьей добрались до Чэнду, Южной столицы китайской империи, в пригородах которой поэт построил свою знаменитую Соломенную хижину. Великий Цзян - река Янцзы, самая большая на юге. Прошу господина Вэй Баня найти для меня несколько саженцев сосны. - Сосна и кипарис считались в Китае символом нравственной стойкости, жизненной силы и долголетия. Поэтому Ду Фу и пишет: "Хотел бы укрыться я в ветках тенистых на долгую тысячу лет". Поэт посадил сосну во дворе Соломенной хижины. Забираю с собой диких гусей из пруда господина Фана. - "Сам Ван Сичжи, каллиграф знаменитый, взял их на борт челнока". - Ду Фу, с детства обучавшийся каллиграфии - искусству написания иероглифов, сравнивает себя в этой строке с Ван Сичжи, знаменитым каллиграфом древности. В середине лета господин Янь У приезжает в Соломенную хижину и привозит с собой вино и угощение. - Янь У - губернатор Чэнду, один из самых близких друзей Ду Фу в период его жизни на юге. Ночую в управе. - Стихотворение написано летом 764 года, когда Ду Фу был назначен военным советником губернатора Янь У. В Цзяннани повстречался с Ли Гуйнянем. Гуйнянь - знаменитый музыкант и певец, которого Ду Фу слышал во времена юности. Л. Е. Бежин ^TПЕРЕВОДЫ Э. В. БАЛАШОВА {*}^U {* Воспроизводятся по изданию: Китайская пейзажная лирика. МГУ, 1984. Составление В. И. Семенова и Л. Е. Бежина. Подстрочные переводы стихотворений Ду Фу подготовлены И. С. Лисевичем.- Прим. ред.} День человека С самого первого дня и до дня человека * Не было часа без облака в небе от века. Град и снега... вот и иволги не появились. Стужей встречает весна, и цветы не раскрылись. За водопадами вслед осыпаются тучи, Ветер в печаль повергает лиловые кручи. Пряди всклокочены - путы индийской полыни Толку что - с нитями шелка * их сравнивать ныне! Белые росы В белых росах на заре мандарины-корольки. Конный одиночный след у светающей реки... Расцветают "камнедержцы" * в пробудившемся саду. В лодке ширь переплываю, по течению иду. Через борт склонясь, любуюсь: счастью рыбок нет границ. Оглянувшись, плетью взгляда с веток спугиваю птиц. Шаг за шагом постигаю красоту осенних дней! На пути уединенном опасаюсь тьмы путей... На реке Дождь на реке льет, изо дня в день, сил набирая. Свищет-свистит осень Тернового Края *. Листья с дерев ветер уносит с собою. Вечная ночь кутает в шубу соболью... Слава, почет... в зеркало зри поминутно! Все, что обрел, - сирая в лодке - каюта. Страшно порой: взыщет вдруг плату хозяин. Старость, уход... сроки назначить нельзя им. Речная луна Луна обгоняет медлительных волн череду. На башне высокой, терзаемый мыслями, жду. По краю небес скитаюсь немыслимый срок. Давно уж послал окропленный слезами платок *.. В хрустальной росе даже тени и те скруглены. В Серебряной Речке * на дне половинка луны. Кто весть принесет, письменами вышив парчу? * Нахмуривши брови, гашу, наконец-то, свечу... Дождь Тысячи деревьев... тучи, влажный мрак. А над цепью горной день дождем набряк. Двери ветра настежь - не закрыть никак. Птиц речных в укрытье возвращает страх. Вот в акульем доме застучал станок *, Лодки дровосеков. Лес валить не срок! Чистотой, прохладой яд тлетворный смыт... Помыслы ветшают *... Ввысь, на Башню, в скит! В снегопад Стенают в битвах сонмы отлетевших душ. Их отпевают только плакальщики-старцы Над полосой заката сплотились толпы туч. Неудержимый снег кружит в метельном танце. В углу горлянка-тыква... нет зелена вина *. В печурке тлеют угли... да греет ли она? Давно вдали от мира, и нет вестей совсем, Тоскую за письмом... кому пишу, зачем? Переправа у белых песков Тропка узкая над берегом петляет. Переправа тропку прыткую глотает. В челн вхожу, качаясь и кляня помеху. Ухожу далеко в Облачную реку *. Холод неба за пределами пустыни. Час заката... мы же только посредине. Конь храпит мой, тянет в северные страны. Жадно пьют, перекликаясь, обезьяны. В ясных водах дно усеяно камнями. Отмель белыми усыпана песками. Возвращенье от печалей избавляет *, От недугов тяжких разом исцеляет... Держат скалы смертоносные откосы. Волны рушатся в объятия хаоса. На ветру стою один. Пора обратно. Сжав поводья, вновь вздыхаю троекратно. Восемь стансов об осени I В жемчуге рос вянет листва, клены, вся роща редеет. Горы Ушань, ущелье Усянь - духом уныния веет. Волны на стрежне встают в полный рост, в небе самом волненье. Тучи над крепостью ветер сплотил, слил их с земною тенью. Лес хризантем снова в цвету... слезы иных дней жизни. Челн одинокий в вечном плену... сердце в садах отчизны. Всюду в ходу нож и аршин: шьются на зиму платья. Белый Владыка высью пленен... грохот вальков на закате.* II Одинокая крепость Куйфу *, солнца косые лучи. В стороне, где Северный Ковш *, блеск столицы в ночи. Обезьяны вопят... слезы душа при третьем их крике льет.* Еду посланцем, может быть, зря... восьмой луны плот.* Зала скрижалей, курильниц дым не витает уже в головах. Башни белеющий парапет, тоскует свирель впотьмах. Ты посмотри! Как прежде была в плюще и на скалах луна, Так и сейчас озаряет тростник и мискантов цветы она. III Тысяча домов под защитой гор... утра зоревой покой. День за днем сижу в башне над рекой, в легкой дымке голубой. На воде ночной дремлют рыбаки, на волнах тщеты своей. Ласковая осень... ласточки-птенцы: в воздухе "фей-фей", "фей-фей". Куан Хэн * радел, с докладами входил - к славе не обрел пути. Книгам * посвятил жизнь свою Лю Сян * дело сердца не в чести. Сверстники мои, соученики... все без малого в чинах. На Пяти Холмах * в дорогих мехах... на откормленных конях. IV В Чанъани бьются, говорят, как в шахматной баталии. Событий хватит на сто лет... не превозмочь печали. Вельмож усадьбы и дворцы не в тех руках, что прежде. Одежды те же и убор - но не на тех, что прежде. На северных заставах гром *, бьют гонги раз за разом. На запад колесницы мчат переные указы.* И рыбы и драконы спят *, студеная водица. Страна родная... мирный кров... к вам мысль моя стремится. V Обитель горняя - дворец Пэнлай * - к Наньшань * вратами обращен. Злащеный столп Чэнлу *... там, где Небесная река и дождь времен. На западе пруд Яшмовый - в него царица-матерь Запада вошла. С востока фиолетовая мгла уже заставу Хань обволокла.* Два облака - фазаньих два хвоста, два опахала овевают трон. В короне солнечной дракона чешуя, лик государя озарен. Один лежу на берегу реки... стремительны вечерние года. Давно ли у лазоревой цепи влачил на перекличке цепь стыда? * VI Горло ущелья Страх За Спиной *, корень излуки Речки Кривой. Тысячи ли... осенней порой скрадены белой мглой. Венчик Цветка, двойная стена * духом величия напоена. Лотосовый запущенный сад... правит в нем скорбь одна. Полог жемчужный, резные столбы, желтых цапель парад. Вожжи парчовые, бивни мачт, белые чайки парят. Сил нет смотреть: жаль эту даль... пляски минувших дней. Самое сердце Циньской земли... вотчина древних царей. VII Озерная гладь Куньмин... * воистину подвиг в веках! Штандарты, стяги Уди * прямо стоят в глазах. Ткачиха надежду ткет *... луна как сама тщета. Ветер вздымает хвост каменного кита.* Колышется рис в волнах, уходит на дно во мрак. Роса холодит лотоса скит, пыльцы пурпурный прах. Застава у горных врат, дорога о двух крылах. Не счесть здесь озер и рек... один лишь старик-рыбак *. VIII Куньу *, Юйсу... сами собой вьются дороги, змеятся пути. Башни Лиловой северный склон катится в зыбь Мэйпи.* Красные рисинки... видимо, их порастерял второпях попугай. Ветви павлонии... прячут гнездо фениксов * - птиц, прилетавших в наш край. Зелень с красавицами собирал... на языке все секреты весной. С сянями плыли * в лодке одной, затемно переносились домой. В прошлом с природой спорила кисть. Слово творила, а не слова. Белый, как лунь... пою эту даль... клонится долу моя голова. Примечания День человека. - ...и до дня человека... - Дни праздничной новогодней недели в старом Китае носили имена домашних животных - курицы, собаки, свиньи, овцы, коровы и лошади; завершал этот своеобразный семидневный цикл день человека. ...с нитями шелка... - Нити белого шелка - обычная метафора для седых волос. Белые росы. - Расцветают "камнедержцы"... - "Камнедержцы" (кит. "лянь ши шу") - букв, "деревья, связующие камни". На реке. - ...осень Тернового Края. - Терновый Край - так переводчик расшифровывает название средневековой области Цзинчжоу. Речная луна. - ...окропленный слезами платок... - Речь идет о головном или шейном платке. В посылке такого платка, видимо, был определенный знак - символ. В Серебряной Речке... - Серебряная река (также Небесная Река) - Млечный Путь. ...письменами вышив парчу? - В этих словах звучит отголосок древней легенды о тоскующей в разлуке жене, которая, не будучи в состоянии иначе рассказать о себе, искусно вплела письмена в орнамент на парче. ...в акульем доме застучал станок... - В китайской литературе сохранились лишь отрывки легенды о женщине-акуле. Известно, что она "ткет шелк в родниковых покоях", что она "построила свое жилище у висячих потоков". В других источниках говорится, что ее жилище находится в южных морях, что она беспрестанно ткет, а когда роняет слезы, - они превращаются в жемчужины. Здесь шум дождя напомнил поэту этот образ. Помыслы ветшают... - Стихотворение написано больным поэтом за четыре года до смерти, когда он не имел иного пристанища, кроме утлой джонки. В снегопад. - ...только плакальщики-старцы... - В этих словах звучит намек на то, что цвет нации гибнет в междоусобных битвах и не осталось в Китае никого, кроме женщин и стариков. ...нет зелена вина... - Здесь налицо неожиданное совпадение эпитетов в двух далеких друг от друга языках: русском и древнекитайском. В китайском тексте действительно сказано: "зеленое". Переправа у белых песков. - ...в Облачную реку... - Облачная река - одно из названий Млечного Пути. Здесь игра слов: поэт плывет по реальной реке, но упоминание Облачной реки переводит все в иной план - стираются зримые грани земли и неба, и Ду Фу держит путь уже как бы по небесному своду. Конь храпит [...] возвращенье от печалей избавляет... - Все стихотворение пронизано ассоциациями: конь храпит и тянет на север, ибо там родина его хозяина, вынужденного сейчас спасаться на чужбине. Крик обезьян привычно созвучен печали скитальца-северянина, попавшего на юг, ибо эти звуки, напоминающие человеческие вопли, "ранят сердце". Говоря о возвращении, Ду Фу имеет в виду целительное для себя возвращение в родные края, но нельзя забывать, что под "возвращением" нередко понималась также смерть. Восемь стансов об осени. - Белый Владыка [...] грохот вальков на закате. - Белый Владыка - один из пяти Мировых Владык, правитель Запада. Его именем была названа крепость Боди. Именно о ней здесь и идет речь. Обычно у городских стен, где протекала река или был ров с водой, стирали одежду. В старой китайской поэзии стук валька о каменную плиту на берегу реки - привычный знак осени, ибо тогда, прежде чем сложить летнее платье в сундуки, устраивали большую стирку. Упоминанием об осенней стирке заканчивается в стихотворении перечисление примет осени. Куйфу (Куйчжоу) - небольшой город-крепость в верхнем течении р. Янцзы, в горах провинции Сычуань. Здесь Ду Фу прожил два года (766-767 гг.), спасаясь от бедствий "смутного времени". Все стихотворение пронизано воспоминаниями о прошлом, о родных местах. Северный Ковш - созвездие Большой Медведицы. Обезьяны вопят... слезы душа при третьем их крике льет. - Эта строка заимствована из старинной охотничьей песни, приведенной в "Книге вод" при описании ущелий провинции Сычуань. В ней сказано: "Кричат обезьяны. И при третьем их крике слезы уже льются, у меня на одежду". ...восьмой луны плот. - Существует старинная китайская легенда о том, что некто "в восьмой луне", что приблизительно соответствует сентябрю, увидел на берегу моря выстроенный плот, отправился на нем в путешествие и достиг самого Млечного Пути. В стихотворении речь идет тоже об осени, но поэт сомневается, что ему в его странствиях удастся чего-то достигнуть. Куан Хэн - советник императора Юаньди (48-33 гг. до н. э.), известный своей мудростью. Книгам... - В китайском тексте стоит "цзин", что в буквальном смысле означает "основу ткани", а в перенос- ном - "основу учения", "канон". Этим словом обозначались, в частности, памятники конфуцианского канона: "Шицзин" - "Книга песен", "Ицзин" - "Книга перемен" и др. Лю Сян (77-6 гг. до н. э.) - член императорского клана Лю, крупнейший эрудит своего времени; посвятил всю жизнь собиранию и упорядочению литературного наследия древности, и в первую очередь конфуцианских книг. На Пяти Холмах... - Пять Холмов (Улин) - район в столице, где жила знать. На северных заставах гром [...] переные указы. - В средневековом Китае в знак срочности в дощечки, между которыми лежало послание, втыкались птичьи перья. В стихотворении отправка таких указов на запад и гром сигнальных барабанов, доносящийся с севера, говорят о том, что кочевники идут в наступление со всех сторон. ...драконы спят... - По поверьям китайцев, осенью водяные драконы опускаются на дно и погружаются в спячку; одновременно дракон - символ вельможи, императора (см. след. стихотворение). ...дворец Пэнлай... - Пэнлай - обитель бессмертных небожителей. Однако здесь скорее всего имеется в виду загородный императорский дворец Дамингун. Планы реальный и сказочный тесно переплетены в стихотворении - тем более что построение самой императорской резиденции тщательно копировало мифические "заоблачные чертоги". Например, во дворце, как и у мифической владычицы Запада Сиванму, был "яшмовый пруд" (Яочи), только купалась в нем фаворитка императора Ян Гуйфэй. Наньшань (Чжуннаньшань) - букв. "Южные горы" - были расположены к югу от дворца Дамингун. Злащеный столп Чэнлу... - Столп Чэнлу (принимающий росу) представлял собой стоявшее перед императорским дворцом медное изваяние небожителя с чашей в руке. В чаше собиралась утренняя роса - божественное питье, дающее здоровье и долголетие. Ко времени Ду Фу столпа давно уже не существовало. ...фиолетовая мгла уже заставу Хань обволокла.- Имеется в виду видимая дымка, в которой как бы концентрируется животворящий эфир "янци", окружающий бессмертного. По преданию, когда Лаоцзы, решив уйти на запад, приблизился к пограничной заставе Хань, начальник заставы узнал совершенномудрого человека по этой дымке. ...у лазоревой цепи влачил на перекличке цепь стыда? - Лазоревая цепь была нарисована на воротах дворцового квартала. Здесь по утрам, прежде чем впустить чиновников внутрь, им устраивали перекличку. Страх За Спиной (Цзюйтан) - прославленное своей дикой красотой ущелье, через которое пробивается река Янцзы. Венчик Цветка, двойная стена... - Венчиком цветка (Хуаэ) называлась одна из башен императорского дворца; от нее шла массивная стена с прогулочной дорожкой, обнесенная высоким парапетом. Призрачные видения далекой столицы возникают у Ду Фу на фоне картин окружающей его дикой природы. Озерная гладь Куньмин [...] стяги Уди... - Озеро Куньмин в окрестностях столицы было создано по приказу "Воинственного государя" императора Уди (140-86 гг. до н. э.), прославившегося своими завоеваниями. Перед нами снова стихотворение-воспоминание, где за реальными картинами столицы возникают видения далекого и славного прошлого страны. Ткачиха надежду ткет... - намек на широкоизвестную легенду о Пастухе и Ткачихе, до сих пор бытующую в Китае. Дочь Небесного Владыки (звезда в созвездии Лиры) была искусной ткачихой, ткавшей бесконечную облачную парчу в небесах. Когда же отец выдал ее за Пастуха (звезда в созвездии Орла), она, охваченная любовью, совсем забыла о своей обязанности, и разгневанный Небесный Владыка разлучил супругов. Им было разрешено встречаться только раз в году - в седьмой день седьмого лунного месяца; тогда они переправлялись через разделявшую их Небесную Реку (Млечный Путь) по волшебному мосту из сорочьих хвостов. Легенда созвучна с судьбой самого Ду Фу, оторванного от родных мест, семьи и друзей. ...хвост каменного кита. - Каменный кит некогда находился посредине озера Куньмин. ...старик-рыбак - образ мудрого в своей простоте старца, заимствованный у Цюй Юаня; Ду Фу прилагает его к себе. Куньу [...] Мэйпи. - Куньу - живописная местность, Юйсу - горная речка, Лиловая башня - горный пик; Мэйпи - высокогорное озеро. Все эти географические реалии (Куньу, Юйсу, Лиловая башня, Мэйпи) находились к югу от столицы, в огромном императорском парке. Поэт вспоминает столицу, сопоставляя печальное настоящее и идеализируемое им прошлое. ...гнездо фениксов... - Феникс (фэнхуан) - мифическая птица, сочетающая в своем облике черты разных животных (куриная голова, змеиная шея, спина, как у черепахи, чешуйчатое тело дракона и т. п.; изображения ее более всего напоминают павлина). Присутствие феникса считалось признаком процветания страны и благоденствия народа, ибо в золотой век древности "фениксы кормились близ городских стен". Конфуций с горечью говорит о том, что в его век "феникс не прилетает". Ду Фу не случайно упоминает о фениксах в прошлом как о птицах, "прилетавших в наш край", подчеркивая, что время расцвета страны миновало. С сянями плыли... Сянь - даосский бессмертный. В эту категорию входят очень "разные по характеру персонажи, но чаще всего это добродетельный человек, который благодаря непорочной жизни и приему волшебного эликсира бессмертия обретает "жизнь вечную". Сяни могли быть "земными", удалившимися от мира, и "небесными", вознесшимися на облаке жизненного эфира или на белом журавле к небесам. Все они обладали сверхъестественными способностями. Иногда это слово иносказательно прилагалось к тем, кто презрел условности и бежал "мирской скверны". И. С. Лисевич ^TПриложение I^U Перевод В. М. Алексеевым стихотворений "Вышел за рубеж" и "Дворец яшмовой чистоты" с парафразом {* Воспроизводится по изданию: В. М. Алексеев. Китайская литература. М.: Наука, 1978.- Прим. ред.} Вышел за рубеж. Второй цикл Утром вхожу я в лагерь к Восточным Воротам; вечером буду стоять на Хэянском мосту. Солнце заходит: светит на знамя большое. Кони заржали; ветер свистит и свистит. 5 Ровный песок; тысячи стройных палаток; полк и отряд, каждый был призван сюда. Прямо средь неба светлая свисла луна... Строгий порядок: ночью безмолвно и тихо. Дудка заныла; и звук в ней за звуком волнует; 10 сильный вояка скорбит, не заносчив, не горд. Дай-ка спрошу: кто же у вас генерал здесь? Думать готов: да ведь это - стремительный Хо. Введение. Тема границы Китая и пограничных действий против нападающих на Китай кочевников - тема, встречающаяся в танской поэзии очень часто, и к ней придется вернуться на этих страницах еще не раз. Проф. Шаванн в своем превосходном предисловии к описанию китайских документов, открытых Орелом Стайном в песках Западного Китая {Ed. Chavannes,Les documents chinois decouverts par Aurel Stein dons les sables du Turkestan oriental, Oxford, 1913.}, весьма подробно останавливается на этих поэтических описаниях, сопоставляя их с тою суровою действительностью, которая свидетельствуется разобранными им документами. Однако тема эта больше традиционна, чем актуальна, и мало кто из писавших на нее сам побывал на границе. Чаще всего это перепевы тем "музыкальной палаты" (юэфу), которые могут показаться однообразными, как были однообразны и обстоятельства, породившие их. Автор. Ду Фу (Цзы-мэй, Гун-бу, Шао-лин) если не самый крупный (как думают очень многие и едва ли не большинство китайских критиков), то один из двух крупнейших китайских поэтов всех времен. Он жил (712-770) и действовал при расцвете танской литературы, особенно поэзии, и был современником лучших ее представителей. Ему пришлось, однако, испытать горькую роль беженца во время сильнейших потрясений в междоусобной войне. Это отразилось на всей его поэзии, и это мы видим отчасти и в данном стихотворении. Заглавие. Из обоих циклов, содержащих в общем 14 стихотворений, антология берет только одно это, являющееся почему-то (составитель не объясняет этого) показательным. Однако китайским антологиям быть в этом отношении последовательными очень трудно. Примечания. (1) К Восточным Воротам города Лояна, часто бывавшего столицею Китая. (2) Хэянский мост - наплавной мост через Хуанхэ. (4) Свистит и свистит - тавтофон сяо-сяо передает, как это часто бывает в китайской поэзии, и звукоподражание, и смысловую часть (шелест трав). При передаче не всегда приходится держаться последней, предпочитая первую. (5) Для русской "тысячи" в китайской поэзии имеется "десяток тысяч" (вань), но на русскую гиперболу "миллионы" китайцы обычно точно так же отвечают только своим вань - "десятком тысяч". (6) Полк и отряд, конечно, лишь приблизительная передача китайских бу (1/5 армии) и у (пяток). (9) Дудка варваров (це), которой скликают лошадей из табуна, - простая камышовая дудка без ладов и отверстий. Ее звук китайцы всегда считали заунывным будто бы потому, что и сами кони, ею окликаемые, ржут печальным звуком. Эта дудка возбуждала в пограничных китайских войсках тоску по родине. (10) Сильный вояка - китаец, полный сознания долга перед родиной и сил для ратного подвига. (12) Эта дисциплина, великое ратное дело могут быть в руках только у великого полководца. "Не иначе, как ваш генерал напоминает древнего полководца (II в. до н. э.) Хо Цюбина", прозванного за свою стремительность пяо-яо, что трудно передать на русский язык, не обладающий тавтофонией и иероглифическими маневрами. Парафраз. Из второй столицы, Лояна, двигаюсь на север вместе с войсками. Сурова природа, сурова дисциплина в войсках. А сердце ноет в такт кочевой дудке. Надо быть великим, а не забиякой, и надо быть таким же стремительным и ловким в движениях, как те генералы древности, что наводили в Средней Азии панику и держали нападавших на Китай кочевников в почтительном отдалении от многострадальных китайских границ. Дворец яшмовой чистоты Поток все кружит, в соснах все время ветер. Здесь серая мышь в древний спаслась черепок. И мне неизвестно: зала какого владыки осталась стоять там, под отвесной стеной. 5 В покоях темно, чертов огонь лишь синеет. Заброшенный путь, плачущий льется поток. Звуков в природе - тысяч десятки свирелей. Осенние краски - в них подлинно чистая грусть. Красавицы были - желтою стали землею; 10 тем паче, конечно, фальшь их румян и помад. Они в свое время шли с золотым экипажем. От древних живых здесь - кони из камня - и все... Тоска наплывает: сяду я рядом на землю. В безбрежном напеве... Слезы... - их полная горсть. 15 И сонно, и вяло торной дорогой идем мы. А кто же из нас здесь долгими днями богат? Введение. Тема заброшенного дворца, свидетеля былого великолепия, закончившегося разрушением и смертью, - тема для китайской поэзии всех времен обычная, и к ней придется вернуться не раз при переводе этой антологии. Автор - тот же. Заголовок. "Яшмовый" по-русски не звучит, но для китайца это - эпитет ко всему дорогому, лучшему, как к предметам, так и к отвлеченным понятиям. Так, имеем целый ряд приложений этого эпитета к следующим словам: девица, доблесть, лучший человек, милый, прекрасный человек, весна, лютня, столица (эмпиреи), чара вина, сосуд и его сравнения, луна, небо, чистое сердце, друг, облик, письмо, лицо, красота и т. д., наконец, царь и бог. "Нефритовый", как ближайший вариант перевода, тоже не спасет положения. Происходит это несоответствие языковых возможностей оттого, что в китайской поэзии яшма обладает мистическими свойствами: она чиста, струиста, тепла и влажна, мягка и тверда, не грязнится, блестит, бела, обладает чистым звуком; влажна, но не потеет; угловата, но не убивает и т. д. Всех этих образов в русской поэзии, а следовательно, и в русском поэтическом языке нет. Здесь "яшмовая чистота" подразумевает небесную, божественную чистоту, т. е. просто само небо, покровительствующее царю как в его дворце, так и в храме, основанном впоследствии на его месте. Этот царский чертог был построен в 646 г. н. э. в самый разгар китайской завоевательной славы в Средней Азии и вообще в пору лучшего расцвета единой империи, идущего после мрачного периода ее дробления и захвата китайской земли инородцами (хотя и танская династия была основана китаизированным тюрком). Дворец стоял в нынешней Шааньси ("Шэньси") недалеко от столицы. Он был дворцом недолго и уже в 651 г. расформирован в буддийский храм Юйхуасы, потом разграблен и разрушен. Примечания. (7) Тысяч десятки свирелей - образ, взятый из мистики Чжуан-цзы (IV в. до н. э.) и живописно передающий этими словами все звуки природы вокруг человека. (8) Осенние краски - непередаваемый образ сяо-са, может еще говорить о просторах, открывающихся осенью после парного китайского лета с его слякотью и парной мутью. (11) Они "прислуживали" государю во всех его поездках. (12) На могилах императоров ставились изваяния животных и людей - памятников его славы. Особенно хороши были барельефы шести коней на могиле императора Тай-цзуна, умершего в 650 г. О них существует целая литература как на китайском, так и на японском и европейских языках. (14) Безбрежный напев - выражение "безбрежного" (хао) духа, объятого бездонною скорбью о тщете всего земного. Парафраз. Руины дворца... Природа в осенних, умирающих красках. Все человеческое исчезло: остались лишь каменные символы, переживающие эфемерную черепицу и кирпич. И сами мы канем в ту же яму забвения и разрушения. Как не предаться тоске, бездонной, безудержной? ^TПриложение II^U Н. И. Конрад "ВОСЕМЬ СТАНСОВ ОБ ОСЕНИ" ДУ ФУ {* Воспроизводится по изданию: Н. И. Конрад. Запад и Восток. Статьи. М.: Наука, 1972. Изд-е 2-е, исправл. и доп.- Прим. ред.} Ду Фу всегда считался, и до сих пор считается, одним из величайших поэтов Китая. Если желают поставить кого-либо рядом с ним, то находят только одного - Ли Бо. Эти поэты - современники. Ли Бо, правда, был старше: он родился в 701, умер в 762 г. Ду Фу был на 10 лет моложе: родился в 712, умер в 770 г. Разница в возрасте была у них невелика, но она сыграла большую роль и в их личных судьбах и - независимо от самобытности их поэтических индивидуальностей - в их творчестве. В 755 г. вспыхнул мятеж Ань Лу-шаня - одного из военачальников империи, правителя северо-восточных провинций {1}. Как известно, по своему историческому значению это событие вышло за рамки обычных для феодальной страны междоусобиц. Мятеж Ань Лу-шаня произошел на фоне глубокого кризиса режима Танской империи, кризиса прежде всего экономического, связанного с превращением системы надельного землепользования, некоторое время обеспечивавшей развитие производительных сил, в оковы, сдерживавшие это развитие. Вместе с тем это был и кризис политический: система централизованного управления страной, закономерно возникшая на базе надельной системы, с разрушением этой базы естественно перестала быть выгодной. Сам мятеж через семь лет, в 763 г., был подавлен. Справиться с ним правительству помогли раздоры в лагере восставших. Однако восстановление "порядка" не означало восстановления порядка: надельная система, фактически уже переставшая существовать, в 780 г. была отменена и законодательно. Была подорвана и централизация управления. Эти годы были очень тяжелыми для страны. Наряду с военными действиями между двумя лагерями - правительственным и мятежниками - шла почти не прекращавшаяся борьба внутри каждого лагеря. Призванные правительством на помощь отряды наемников из уйгуров вели себя как хозяева даже в самой столице. Пользуясь смутой в стране, из-за рубежей вторгались кочевники - то уйгуры, то тибетцы - и опустошали целые районы. Кроме того, волнения вспыхивали в самых различных местах отчасти как отзвуки мятежа, отчасти как проявления того же общего кризиса. Оба поэта пережили эту трудную пору в жизни своей родины. Но в жизни каждого из них эта пора заняла разное место {2}. Когда начался мятеж, старшему из них, Ли Бо, было 55 лет. Большая часть его жизни прошла еще в то время, когда могущество Танской империи, блеск ее цивилизации казались непоколебимыми. Правда, Ли Бо успел еще увидеть мятеж Ань Лу-шаня, в какой-то степени затронувший и его собственную судьбу; но расцвет его творчества - 30-40-е годы VIII в. - уже был позади, почему и поэзия его осталась отзвуком главным образом блистательной поры империи. Когда вспыхнул мятеж Ань Лу-шаня, другому поэту, Ду Фу, было всего 44 года, он находился в расцвете жизненных и творческих сил. И прожил он еще целых 15 лет, а это означало, что он наблюдал и весь мятеж, и все, что за ним последовало. К тому же события затронули его самого в гораздо большей мере, чем Ли Бо. Поэтому в поэзии Ду Фу, особенно этого последнего периода, отразились тяжелое состояние страны и жизненные трудности самого поэта. Это и придало стихам главного по значению периода его творчества тот колорит, который позволяет говорить о трагической музе Ду Фу. "Восемь стансов об осени" написаны поэтом в 766 г. в Куйчжоу - маленьком городке-крепости на Янцзыцзяне в горах восточной части провинции Сычуань. Здесь поэт провел два года (766-767), но это была лишь остановка на пути новой полосы скитаний, начавшейся еще с 765 г. Весной этого года он вынужден был покинуть Чэнду, главный город провинции Сычуань, где прожил с конца 759 г. до начала 765 г. Правда, и за это время из-за волнений, вспыхнувших в Чэнду в 762 г., ему пришлось провести почти полтора года в различных городках к северо-востоку от этой провинциальной столицы, но в 764 г. он смог снова вернуться в свой "Соломенный дворец" - домик, который был им в ней выстроен. Однако вторичное пребывание в этом городе оказалось недолгим: обстановка, сложившаяся там, не давала поэту возможности создать себе те условия, в которых он нуждался для себя и своей семьи. Пришлось покинуть Чэнду и снова пуститься искать счастья. В начале 765 г. он был в Юньане, небольшом городке на Янцзыцзяне к востоку от Чэнду. Болезнь вынудила его задержаться здесь до начала 766 г. Весной этого года, почувствовав себя лучше, он тронулся дальше и добрался до Куйчжоу - ниже по течению Янцзыцзян. Здесь он пробыл до весны 768 г., т. е. почти два года, мечтая вернуться в столь милый его сердцу Чанъань. Весной 768 г. ему показалось, что такая возможность появилась, и он с семьей покинул Куйчжоу. Однако по дороге он узнал о вторжении тибетцев, об опустошениях, творимых ими в районе Чанъаня. Путь снова оказался закрыт. Еще два года (768-770) поэт провел в скитаниях на джонке, заменявшей ему дом; и на такой джонке в 770 г. зимою, когда "рыбы и дракон уже запрятались" в свои убежища в глубинах реки, чтобы погрузиться в "зимний сон" {3}, заснул - только вечным сном - и Ду Фу, этот, может быть, величайший поэт Китая. "Восемь стансов об осени" обобщают то, чем он всегда жил, и что двигало его творчество: "родных садов сердце" и "о родной стране дума" {4}. В этих стансах, образующих целую поэму, получили свое выражение и эпоха, и личность поэта. А так как эпоха была исключительной по своему историческому значению и столь же исключительной была личность поэта, его поэма стала настоящим памятником этой поры истории китайского народа, какой она отразилась в сознании современника - большого человека и подлинного сына своей родины. 1 Жемчужины-росинки ведут к увяданию кленовый лес. Горы Ушань, ущелье Усян... все в природе грустно и уныло. Валы волн на реке вскипают, захватывая само небо. В ветре тучи над крепостью, стелясь по самой земле, погружают все во мрак. Кусты хризантем... во второй раз они расцвели... других дней слезы. Одинокий челн крепко привязан... родных садов сердце. Зимние одежды повсюду требуют ножниц и аршина. Замок Белого владыки высится... спешат с вечерними плитами {5}. Дело явно происходит осенью. Об этом прямо говорит вся первая строфа этого станса. Притом осенью не яркой, "золотой", а сумрачной, "ведущей к увяданию" даже кленовый лес, который как раз осенью блистает красками. Об осени говорят и штрихи быта, содержащиеся в двух последних строках: "Зимние одежды повсюду требуют ножниц и аршина" - всюду режут и меряют ткани, готовясь кроить и шить одежды на зиму; "спешат с вечерними плитами" - обрабатывают вальками ткани, растянутые на широких плоских камнях. И вдруг неожиданность - перед поэтом предстают целые заросли цветущих хризантем. Это дикорастущие, полевые хризантемы, которых много в этих местах по берегам рек. Несомненно, поэт передает то, что он видит. Но как понять добавление: "расцвели во второй раз"? Последнее маловероятно: вряд ли можно предположить, что поэт видит такие заросли хризантем вообще во второй раз в жизни. Вероятнее, во второй раз за последнее время. Значит, в Куйчжоу? Но согласно наиболее надежной хронологии жизни Ду Фу осень 766 г., когда этот цикл, по убеждению большинства исследователей творчества поэта, написан, была первой осенью, которую он проводил в Куйчжоу. Предыдущая осень, в 765 г., застала поэта в Юньане, куда он переехал из Чэнду, и известно, что в Юньане он пролежал больной до весны 766 г. {6} Таким образом, за словами "расцвели во второй раз" скрывается воспоминание. Более того, так как эти слова идут сейчас же за словами "кусты хризантем", главное для поэта здесь не впечатление от представшего перед ним красочного зрелища, а именно воспоминание. Почему же первое, что пришло в голову поэту, было воспоминанием о прошлой осени в Юньане? Как сказано выше, Юньань был первым пунктом на пути его новых скитаний: поэтому-то ему так и запомнилась осень, проведенная там. При таком понимании слов "во второй раз" следует считать, что в этой строке реальная суть не картина цветущих хризантем, т. е. не штрих в картине осени, а горькая мысль о своей жизни. Но сейчас же вслед за словами "во второй раз расцвели" идут слова "других дней слезы". Они именно идут вслед, а не входят в состав какого-то синтаксического целого. Грамматической связи между этими двумя словосочетаниями нет никакой. О каких это других днях думает поэт? О прошлом или о будущем? Само выражение "другие дни" может употребляться в приложении и к тому и к другому. Это удостоверяет уже древний китайский язык, например, язык Мэн-цзы. Так же двояко употребляется это выражение и в языке Танской эпохи. У самого Ду Фу слова та жи ("другие дни") встречаются в том и другом смысле. Большинство старых комментаторов, и среди них Чжан Янь {7}, хороший знаток творчества Ду Фу, полагают, что поэт имел здесь в виду прошлое и слова "других дней слезы" означают "слезы о прошлых днях". Такое толкование вполне допустимо: поэт вспомнил о прошлой осени, а это значит - о своих скитаниях, о своих жизненных невзгодах, и эти воспоминания вызвали на его глаза слезы. Иначе думает Цзинь Шэнь-тань {8}, один из лучших исследователей творчества Ду Фу. По его мнению, Ду Фу, которому цветущие хризантемы напомнили о начале новых скитаний, с горестью подумал о том, что ему еще предстоит. "Других дней слезы" - горькие мысли о днях впереди. Судзуки Торао {9}, современный японский исследователь Ду Фу, придерживается особого мнения. Он считает, что Ду Фу, увидев эти цветы, залюбовался ими, но тут же к его радости применилась мысль: скоро я уеду отсюда, буду продолжать свои скитания и когда-нибудь, "в другие дни", я вспомню об этих цветах и заплачу. Какую же из этих трех версий выбрать? Непосредственно в самой строке нет ничего, что говорило бы в пользу какой-либо из них. Читатель, требующий от поэта, чтобы тот ясно говорил то, что хочет сказать, может быть недоволен таким стихом. Та же неясность есть и в следующем стихе: Одинокий челн крепко привязан... родных садов сердце. Что такое "одинокий челн"? С первого взгляда это как будто бы вполне ясно. Строка построена совершенно так же, как предыдущая - строго параллельно: Кусты хризантем... во второй раз расцвели... других дней слезы. Одинокий челн крепко привязан... родных садов сердце. Если слова о хризантемах принять за деталь описания места, где находился поэт, то по закону параллелизма и слова о лодке надлежит принять за такую же реальную деталь. И это вполне допустимо. Поэт несомненно находился на берегу реки, следовательно, вполне возможно, что он увидел привязанную к берегу лодку. Но тут же возникают другие соображения. "Одинокий челн" в китайской поэзии - один из распространенных образов одиночества. Им пользуется и Ду Фу, когда хочет сказать о своем одиночестве, о своей оторванности от всего, к чему стремятся его чувства, его думы. Пусть слова "одинокий челн" и указывают на реальный предмет, они не могут не восприниматься и как образ. Иначе говоря, здесь опять присутствует мысль о себе: в предыдущем стихе - через воспоминание о себе в прошлую осень, в данном случае - через представление о себе сейчас. Параллелизм вторых частей этих двух строк полный: "других дней слезы" и "родных садов сердце" несомненно относятся к душевному состоянию поэта. "Родные сады" - то же, что "родные места". Родными местами поэт мог назвать свой любимый Чанъань; еще точнее - южный пригород столицы у реки Ванчуань, где находился его дом. Это становится ясным, если вспомнить, что у поэта при доме был сад, а в саду - кусты хризантем. Об этом сказано в его стихотворении "Девятый день": "О, хризантемы у реки Ван - в родном моем селеньи...". Таким образом, устанавливается прямая связь между "кустами хризантем" в первом стихе и этими словами второго стиха: зрелище цветущих хризантем в чужих местах вызывает у поэта мысль о его родном доме. Слово "сердце" употребляется в значении и "мысль", и "чувство". Как же все-таки понимать этот стих? Комментаторы, не находящие связи в грамматической структуре стиха, стремятся установить какую-нибудь связь чисто логического характера. Опорой для них при этом служит выражение "крепко привязана". Цинский Цянь Цянь-и {10} передает содержание этого стиха так: поэт крепко привязал здесь свою лодку, держа ее на случай: может быть, и окажется возможным отправиться в путь. Он сделал это потому, что в его душе все время жила мысль о родных местах. Иначе толкует эти слова Шао Фу {11}: он считает, что образом крепко привязанной лодки поэт хочет выразить мысль о том, что телом он привязан к этим местам, но душа его - далеко. Наконец, третье толкование дает Гу Чэнь {12}: лодка поэта привязана к берегу крепко; так же крепко привязано, сковано его сердце, все время стремящееся к родным местам. Существуют и иные толкования, вернее - различные варианты приведенных {13}. Что же правильно? Приходится повторить сказанное выше: в тексте нет ничего, что говорило бы за какое-либо из этих и всяких других толкований. Единственно, что с полным основанием можно сказать о первом стансе, то, что в нем присутствуют два плана: описание окружающей обстановки (картины поздней осени) и мысли и чувства поэта. Но оба плана никак не соединены - ни грамматически, ни логически. Они просто "вложены" друг в друга. При этом, если первый план (описание картины) выражен достаточно ясно, второй (психологический) дан скрыто, образует как бы некий подтекст. 2 Одинокая крепость Куйчжоу... заходящее солнце косит. Все время смотрю на Северный ковш... гляжу вдаль на столицы блеск. Слышу обезьян и действительно проливаю... при третьем крике слезы. Еду посланцем, лишь попусту следую... восьмой луны плот. В расписной палате курильницы от меня, приникшего к изголовью, отвратились. Горной башни белый парапет... камышовая дудка скрыта. Прошу, смотри! В глициниях и плюще на скалах - луна Вот уже освещает на отмели тростников и мискантов цветы. Первые три стиха первой строфы имеют вполне ясный смысл: продолжается описание обстановки. На западе виднеется крепость Куйчжоу. Повернувшись в ее сторону, поэт видит косые лучи уже совсем заходящего солнца. На небе проступили звезды. Виден Северный ковш - созвездие Большой Медведицы. В десятой луне, т. е. осенью, это созвездие стоит здесь низко в северо-западной части неба - как раз в том направлении, где находится далекий Чанъань. Смотря в сторону Северного ковша, поэт как бы видит вдали блеск столицы. Быстро наступает вечер. Из ущелья Усян доносятся крики обезьян, во множестве там обитающих. Их жалобные крики в соединении с унылой картиной осени усилили грустное настроение поэта, и на глазах у него навернулись слезы. Он вспомнил, как в песенке охотника, известной ему из старинной "Книги о воде" ("Шуи цзин") {14} говорится: "Длинны ущелья Санься и Уся. Кричат обезьяны. И при третьем их крике слезы уже льются у меня на одежду!". Поэту остается только сказать: "Слышу обезьян и действительно проливаю... при третьем крике слезы". Но есть в этих строках и одна деталь, напоминающая о втором плане: поэт говорит не просто "крепость Куйчжоу", а "одинокая крепость Куйчжоу"; выражение же "одинокая крепость", как и выражение "одинокая лодка", является обычным в поэзии образом одиночества, покинутости. Поэтому вполне подготовлен переход к четвертом стиху: "еду посланцем, попусту следую... восьмой луны плот". Чтобы понять этот стих, следует знать старинные рассказы. Один - о том, как некий человек, живший на берегу моря, однажды во время восьмой луны увидел плот, прибитый к берегу, отправился на нем в море и доплыл до самой Небесной реки, по-нашему - до Млечного пути {15}. Другой - о том, как известный Чжан Цянь, отправленный ханьским императором У-ди в "Западный край", по-нашему - в страны Восточного Туркестана, поплыл на плоту вверх по Хуанхэ и также добрался до Небесной реки {16}. Из первого рассказа поэт взял выражение "восьмой луны плот", которое стало в китайской поэзии образом странствий. Из второго заимствовал выражение "еду посланцем", которое он применяет к себе: по своей прежней должности в Чанъане он мог быть также куда-нибудь направлен с поручением. В контексте это звучит как "я - странник". Но главное в этом стихе содержится в словах "лишь попусту следую". Те двое достигли чего-то - добрались до самой Небесной реки, он же только попусту странствует - без всякой надежды дойти до какой-нибудь цели. Во второй строфе опять соединены два плана: прошлое и настоящее. Поэт говорит о "расписной палате", как именовали тогда высшее правительственное учреждение в Чанъане. Стены этой палаты были расписаны изображениями "мудрых и доблестных мужей древности". Когда-то поэту приходилось нести там ночное дежурство, а во время дежурства у изголовья дежурных ставились жаровни для согревания, служившие одновременно курильницами с благовониями. Теперь, думает поэт, все это отошло от меня. И тут же следу